перекресток одиночества 2

переКРЕСТок одиночества 2

Пролог

— Мой-то побойчее твоего будет! — в голосе стоящей по ту сторону невысокого забора старухи звучало неприкрытое удовольствие — Давеча играют мой да твой у нас во дворе в мяч. Мой-то большой, крупный! Бух! Бух! По мячу раз за разом. Мячом о сарай как из пушки! Вот уж выкормила я так выкормила. Гордость берет. А твой сидит и смотрит, сидит и смотрит. Как птенчик квелый. За всю игру всего раз и ударил. И снова сел. И ведь еще и молчун! Мой-то внучек куда уж говорливей! С утра до вечера поет! Ты б своему попеняла — негоже таким тихим быть. Мой-то мужиком растет. А твой... — поняв, что слишком уж наговорила, старушка мелко перекрестилась — Прости Господи... ты уж не переживай. И твой вытянется да заговорит. Мож и побойчее станет... Я уж как могла пыталась твоего вразумить. Да только он слушать вроде слушает, а сам мимо смотрит...

Замолкнув, старушка решила перевести дух, выжидательно уставилась на бабушку. А та, медленно разогнув спину, оперлась о выглаженную ладонями рукоять тяпки и, глянув сначала на меня — сидящего с карандашом над дубовым поленом — а затем на явившуюся хаятельницу, наконец-то заговорила:

— Видела я вчера ту игру. Видела.

— Вот и я говорю! Мой по мячу бух! Бух! А твой сиднем сидит... и смотрит все исподлобья — будто завидует чему. А мой в чем виноват? В том что родная бабушка души в нем не чает и каждый день пирогами да молоком потчует?

Словно и не услышав, бабушка продолжила тихо и неспешно говорить:

— Да только они ведь не в футбол играли, Матвеевна. Они мячом в городки играли. Сбивали стоящие у сарая чурки.

— Ну! Мой-то...

— Твой-то бьет и бьет — в голосе бабушки добавилось жесткости, и говорливая старушка осеклась — Бьет и бьет. Да все мимо. Мой же посидел, посмотрел. Потом встал, примерился и по мячу ногой вдарил. С одного раза все чурки и повалил. Так чего ж ему и дальше все бить и бить о стену? Пустой же говорливости касательно — а к чему нам такое горе? Молчаливый да приметливый, сил впустую не тратящий — как по мне вот будущий мужик. Ты Матвеевна меня знаешь. Поперед внука моего хаять не смей. И учить ничему не смей — а то наведаюсь к тебе в дом с этой тяпкой и подлечу тебе спину.

— Да ты чего разъярилась... ты остынь...

— Ты трех сынов вырастила. И все тебя бросили. Дочка... разжиревшая корова, что два раза в год приезжает — весной внука оставить, а в конце лета забрать. Еще и деньги у тебя клянчит. Ну как? Довольна выводком цыплят родных? Хорошей воспитательницей им была? И видно не хватило тебе, клуша... внуков так же растишь! Но то дело не мое. Моего не тронь! Слышала?!

— Да кому он сдался то... ты остынь, остынь говорю...

— Моего не тронь! — повторила бабушка — Портить не дам! И сама пойми наконец! В мужике не говорливость и суматошность пустая нужны. Да и ума палата ему ни к чему! Мужик деловитым быть должон! Думать о деле, делать дело, любить дело — вот это мужик! Неторопливый и обстоятельный! Сил впустую не тратящий! Но таково мое разумение. А ты живи как знаешь. Но моего внука языком ядовитым свои касаться не смей, клуша! Пошла отсюда!

— Да...

— Пошла говорю! И впредь чтобы не мой к твоему в гости ходил — а твой сюда пусть тащится! Геть! Пошла!

Бабушка топнула ногой и сухонькую старушку как ветром сдуло. Опустив голову, я продолжил выводить жирную черную линию по ровно стесанному боку дубового полена.

— Получается?

Я молча кивнул и продвинул линию еще на сантиметр, почти завершив грубый контур будущего топорища.

— Выбрасывай — велела бабушка и ткнула рукоятью перехваченной тяпки в полено — Что видишь тут? Трещина. А вот тут сучок. Это в баню снеси. А сам ищи новое полено — да выбирай с умом. Чтобы без сучков и трещин. И запомни — мужчина и суженную свою должен с умом выбирать. Бабу ладную. Без сучков и трещин. Чтобы по руке и по душе была. Понял?

— Понял...

— Иди. И не забудь — за баней капусту тебе полоть.

— Уже.

— Все три грядки?

— Да.

— Тогда дров к бане натаскай. Прихватило спину что-то — надо бы распарить ее хорошенько. Сделаешь? Не устал?

— Сделаю. Не устал...

Глава 1

— Я как подсек! Удилище выгнуло! Удочка трещит! Вот-вот сломается! Так я в воду! Удилище мягко на себя! Ох и помучился я тогда... но сазана вытащил, конечно. Рекордного! Положил его на травку у палатки, а сам глаз не отвожу — налюбоваться никак не могу! Красавец! Закурил, фляжку открыл. Только глоток сделал — и бах! В келье очутился... эх... Так вот и начался первый день моего сидения — дребезжаще засмеялся древний старичок именующий себя Данилычем — Все сорок годков отмотал от звонка до звонка! Что ж уж теперь... так как тебе мне не повезло. Молодость на галерах прошла. Но я жив! Копчу небо помаленьку. А это главное, верно?

— Само собой — с улыбкой кивнул я — Главное — жить. Каждый новый день — уже победа.

— Ну ладно. Спасибо за шашки. Пойду кого-нибудь на сигаретку растрясу. А патроны... чего нет, того нет, Гниловоз. Уж не обессудь.

— Да чего там — еще раз кивнул я — Если узнаете у кого они есть и мне скажете — буду благодарен. Возьмите, Данилыч. Покурите.

Щелкнув серебряным портсигаром, я выудил одну сигарету из трех. Протянул старику. Пользы от старичка ноль. Только время мое потратил, рассказывая про свои рыбацкие будни.

— Ох спасибо! — старик бережно принял сигарету.

Дальше последовал целый ритуал, за которым я наблюдал с интересом.

Сначала сигарета была осторожно опущена на каменный стол. Рядом поместили плоскую и длинную жестяную коробочку. В ней обнаружилась пустая пачка из-под сигарет Золотая Ява и газовая зажигалка. Сигарета была перемещена в пустую пачку, жестянка тщательно закрыта "до щелчка" и убрана во внутренний карман старого заплатанного ватника. Встав, Данилыч церемонно склонил голову.

— Благодарю, молодой человек!

— Да не за что.

Проводив шаркающего старика взглядом, я вздохнул и медленно нарисовал крест на имени "Данилыч" вписанном в клетчатый блокнот, выменянный на сигарету без фильтра. Данилыча рекомендовали как один из надежных источников информации. Но ни на один из моих вопросов он не дал толкового ответа.

Вот здешняя настоящая валюта — сигареты!

Курильщиков много, а курева не достать. Слова Данилыча "пойду кого-нибудь на сигаретку растрясу" можно смело принимать за фантазии. Не дадут. Разве что в обмен на услугу или ценную информацию. И старика я угостил исключительно из добрых побуждений и уважения к его глубокой старости — восемьдесят шесть годков Данилычу. Местный старожил. И настоящий долгожитель — в здешних условиях-то...

Зря я возлагал на него такие надежды.

Убрав блокнот в висящую на груди небольшую сумку, застегнул все молнии, ручку сунул во внутренний карман кожаной куртки. Встав, отправился на поиски следующего кандидата на роль информатора.

Вопросы у меня простые. Но многочисленные.

Кто продает или меняет патроны?

Кто продает или меняет огнестрельное оружие?

Кто знает тонкости охоты на медведей?

Чем опасны снежные черви?

Это лишь часть интересующих меня вопросов. Вот только ответов я получил маловато. Поболтать здесь был готов каждый второй. И с радостью. Но толку от их ответов мало. А если кто-то и сообщал что-то интересное, следующий собеседник моментально опровергал это утверждение и с пеной у рта доказывал свою правоту.

Час назад я узнал, что медведям надо стрелять промеж глаз. Там у них тонкая костяная перемычка, пуля легко пробьет ее и войдет в мозг. В защищенное толстенной шкурой жирное тело палить без толку — пуля завязнет в жиру, и мелкая рана только взбесит зверя.

А через полчаса, жилистый безногий старик, завсегдатай Холла, долго смеялся, услышав, что медведям надо стрелять в голову. Отсмеявшись, старик покашлял, держась за грудь, выпросил у меня леденец, после чего сообщил, что стрелять в медведя глупо. Разве что из мощного оружия — тогда толк будет. А так ничего не найти лучше старой доброй рогатины и тяжелого топора. Останавливаешь зверя рогатиной и пока кто-то держит — подбегаешь сбоку и наносишь пару сильных ударов топором по хребту. После чего можно спокойно добивать обездвиженного зверя, а следом уже начинать спешно свежевать и грузить на нарты. Если же промедлить — сползутся снежные черви и пиши пропало. Вмиг отгонят от распространяющей запах крови туши, и все сожрут. Не уйдешь — и тебя сожрут. Воевать же против червей глупо. Проще уступить. А вообще — надо впрягаться и тащить тушу целиком. И свежевать ее уже под защитой стен Бункера. Но тут от размеров зверя уже все зависит.

Поразмыслив, я решил, что второй старик дело говорит. Я видел черепа здешних медведей... там кость в пять сантиметров толщиной. Без шуток. А сверху еще мясо, кожа, толстая меховая шуба... Клыков не имелось. Вместо них расположенные в несколько рядов тонкие острые костяные пластины. Как раз чтобы кромсать жесткое мясо снежных червей — основной источник пищи медведей. Да и не медведи это вовсе. Скорее киты, отрастившие пару лап и таскающие себя по льдам в поисках пропитания или пары. Бывают весом в тонну и больше. Нижняя челюсть плоская, скользит при движении по льду — ей эти звери и зачерпывают червей, с хрустом их перемалывая и отправляя в пятикамерный желудок. Да уж... по медведям мне рассказали немало. Как-никак главная угроза в окрестностях. И главный источник пропитания для всех освободившихся сидельцев. Вот только охотятся как-то неумело...

Выйдя из барака, спустился по лестнице, миновал четверых зевающих охранников и оказался в холле Свободы. Красиво назвали. И даже статуя имелась — грубо вырубленная из камня фигура получившего свободу узника, держащего в высоко поднятых руках два обрывка разорванной цепи. Статуя стояла посреди двух каменных лестниц ведущих к, собственно, самому холлу, представляющему собой большой зал с низким потолком. В противоположной от меня стороне располагались сейчас запертые большие ворота.

Миновав статую, уселся на одну из ступенек, не забыв подложить под себя кусок ватника. Камень холодный, болеть же не хочется. С высоты лестницы задумчиво осмотрелся, выбирая из многочисленных целей наиболее многообещающего собеседника.

Мысли невольно вернулись в недавнее прошлое. К моменту, когда мы прибыли сюда два дня назад.

Побег удался. Мы — я, Шериф и Красный Арни — обрели долгожданную свободу, успешно покинув воздушную тюрьму. Во всяком случае так мы думали тогда. Но чуть позже столкнулись с проблемой. Крест посадить не удалось. У самой земли он вдруг заартачился. И отказался приближаться к земле ближе, чем на сто метров. Борясь с управлением, я понимал — вот-вот к нам нагрянет еще несколько тюремщиков, жаждущих выяснить, что произошло с их товарищем. И в этот раз они прибудут большим числом и с куда лучшим вооружением. Решение требовалось принять немедленно. И предупредив Шерифа с Арни, я направил дергающийся крест на вершину высокого холма.

Решение оказалось не самым лучшим. А касание вышло далеко не мягким. Мы на полном ходу снесли вершину холма, вспоров себе брюхо, разбив кокпит, что-то оборвав в начинке креста. Летающая машина тяжело рухнула на склон и понеслась вниз. К счастью, это длилось недолго — через метров пятьдесят крест нагреб столько снега тупорылой мордой, что снежная куча сработала как тормоз и заодно послужила подушкой безопасности. Чуть придя в себя, начали подсчет ущерба.

Я вывихнул мизинец на левой руке, разбил лицо в кровь, синяков не сосчитать, жутко болела поясница.

Шериф и Арни отделались легче — на них двоих не больше десятка ушибов и ни одного перелома. Но им неплохо досталось при побеге, так что-то везунчиками их назвать никак нельзя. Нагрузившись пожитками, уложив Арни и Шерифа на импровизированную волокушу из одеял, я потащился вперед, ориентируясь по указаниям Красного Арни. Тогда-то и познакомился со снежными червями и медведями... чуть там и не остались. По самому краю прошли. Но добрались до гостеприимно распахнувшихся врат...

Да-а-а...

Прервав воспоминания, я встал и зашагал по лестнице, двигаясь на звуки становящегося все ожесточеннее спора.

— Твоя очередь! Твоя, тебе говорю! — хрипло орал трясущийся от холода старик.

Глянув на потолок, я увидел, что работает лишь одна линия ламп. Одна из трех. Стало быть, и система обогрева работает лишь одна из трех. О причине спора можно и не задумываться — опять из-за ненавистной очередности дерганья за рычаги лаются. Не хотят жизнью делиться.

— Не моя! Я семь дней назад дергал! Сегодня очередь Сипатого!

— Умер Сипатый! Вчерась похоронили! Совсем память отшибло?

— И что? Я семь дней назад дергал! Как ни крути — не моя очередь! — не сдавался старик, пряча руки за спиной.

— Я сегодня дежурный! И я тебе говорю — твоя очередь!

— Ну нет!

— Добрый день — улыбнулся я и, протянув руку, опустил торчащий из стены рычаг. Дойдя до противоположной стены зала, опустил еще один рычаг. Стало куда светлее, с урчанием ожили системы подачи горячего воздуха. С облегчением и радостью загомонили здешние обитатели, сидящие и лежащие на пятиэтажных нарах, превращенных в личные неприкосновенные убежища. И этот закон соблюдался строго. Заберешься на чужие нары без ведома хозяина — огромных проблем не оберешься.

Холл Свободы...

Именно сюда мы попали, впервые войдя в распахнувшиеся врата. Такова была традиция — когда к воротам впервые прибывает новый освобожденный, ворота для него распахиваются настежь. И плевать, что быстро улетучивается накопленное тепло. Плевать! Это ритуал. Устоявшаяся традиция. Стоит новенькому перешагнуть порог — и все, кто может встать, поднимаются и во все горло орут "Свободен!".

Я был оглушен диким ревом.

— СВОБОДЕН!

И меня пробрало до печенок. Я замер, глядя на орущих людей, стоящих и лежащих на нарах, стоящих у столов и все как один кричащих:

— СВОБОДЕН!

Только тогда я осознал — я больше не узник. Я свободен.

Когда ворота закрылись за нашими спинами, к нам никого не подпустили суровые и еще крепкие, но уже седые охранники. Позже я узнал — холл Свободы тот еще крысятник. Обнимая и поздравляя, им ничего не стоит украсть что-то из кармана. Не все конечно здесь такие. Но многие. И холл Свободы не зря за глаза называют Поселением. Тут живут нищеброды и те, кто совершил преступления, пребывая в Бункере.

Бункер... так его и называли.

Большое подземное сооружение некогда бывшее пещерой, преобразованной терпеливыми и никуда не торопящимися руками бывших сидельцев.

Подошедшим старикам Красный Арни сказал пару слов. И те тотчас засуетились, послали вверх по двойной лестнице гонца, двигающегося со старческой неспешностью. Нас повели туда же — все те же крепкие старики, оказавшиеся охранниками, покрикивающие на пытающихся подступиться оборванцев. Еще тогда я понял — это настоящее гетто. Переполненное безнадежностью и подлостью. Да уж...

Это место до сих пор поражало меня. Дернув рычаги, я остался рядом с последним. Едва минуло три минуты, дернул два рычага еще раз. И опять замер у стены, разглядывая Поселение и населяющих его жителей. Рычаги я дергал не доброты ради. Здесь никто ее не оценит — за редким исключением. Я дергал рычаги чтобы привлечь к себе внимание, создать о себе мнение этакого доброго парня, не боящегося ради остальных отдать немного жизни проклятым чужеземным машинам.

Длинные стены Холла представляли собой многоэтажные конструкции. Пять этажей пристенных нар. Перенаселенный муравейник. Одна стена женская, другая мужская. Каждое койко-место принадлежит одному из узников до тех пор, пока он не умрет. Или пока не будет изгнан — что, как выяснилось из разговоров, случается крайне редко и подобным наказывают только за убийство или умышленное нанесение тяжелого ранения. Каждый раз проводят показательное судилище, выносят приговор.

Взгляд скользнул по серым занавесям — серым, жирным, заплатанным. Личные пространства напрямую отражают характер владельцев. Редко удается увидеть внутреннее пространство занавешенных нар. Но если вдруг увидишь — сразу оценишь его владельца.

Вот нары с отдернутой шторой. Проветриваются. Самодельный матрас накрыт аккуратно сложенным одеялом, в каменной стене выбита длинная полочка, там стоит свеча, лежит пара старых книг, сложенная одежда. Тут живет аккуратист, дисциплинированный и чистоплотный. А вон и он, кстати, сидит за одним из хаотично разбросанных по Холлу столов, играет с кем-то в шашки. Чистая шерстяная гимнастерка, в расстегнутом вороте видна красная футболка, на голове красиво сидящая шапка. И сапоги у него всегда начищены до блеска. И бреется он через день, подолгу правя на ремне старенькую опасную бритву.

На другой стороне Холла небрежно сорванная штора, в груде тряпья на нарах копошится серая от грязи старушка со всколоченными седыми волосами. Ее прозвали Бабой Ягой. Поговаривают, что в прошлом она была каким-то ученым, подающим большие надежды. Но это с ее слов. Может, была ученым. А может, полы мыла в лаборатории. Правды уже не узнать. Опустившаяся старушка ненавидима многими — за источаемую ею самой и ее жилищем нестерпимую вонь. Любые увещевания и споры бесполезны.

Я дернул рычаги еще раз. Пусть помещение прогреется получше. Сейчас здесь никак не больше пятнадцати градусов тепла. Для стариков температура низковатая. Опять же сыро. Кашель и хрипы раздаются со многих нар. Но жалеть здешних обитателей не стоит — если бы они исправно дергали все три расположенных здесь рычага, в Холле было бы куда теплее и суше. Вот только не хотят они. Лишь один рычаг из трех дергается регулярно — да и то только потому, что без него тут все выстудится и заледенеет. Умирать-то никому не хочется.

Раздавшийся звон гонга оживил сонное царство. А последовавший следом веселый крик заставил бабушек и дедушек двигаться побыстрее.

— Баланда с чайком! Баланда с чайком!

По лестнице спускалось шестеро крепких мужиков средних лет, несущие носилки. Это здешние. Рожденные здесь. И нет — они не потомки тех, кто некогда пленил гигантское создание, заключив его в ледяной Столп, что высится над местными землями мрачной громадой горы. Нет. Они потомки узников. Тех, кто, получив свободу тем или иным путем — чаще всего чудом выжив при крушении — был еще в возрасте, подходящем для деторождения. И для процесса зачатия. Эти потомки, подрастя, завели уже своих детишек.

Есть одна, но огромная и горькая проблема — тупые они. Здешние которые. Даже не тупые... недалекие? Тоже не то. И слова то подходящего не подобрать. Не схватывают они, одним словом. Нет в них амбиций, нет стремлений. Я многого про них наслушался за прошедшие две недели. А позднее убедился, что львиная доля всех рассказов — чистая правда.

Рожденные здесь очень долго развиваются. Ребенок начинает вставать на ноги только к четырем, а некоторые и к пяти годам. Говорить чаще всего начинают годам к семи-восьми. Некоторые только к десяти годам произносят первое слово. С пониманием тоже беда. Зато послушные. Исполнительные. Доброжелательные. Агрессии в здесь рожденных ноль целых ноль десятых. Дай пощечину тридцатилетнему бугаю — схватится за щеку и со слезами заревет. Большие дети...

Почему так?

СТОЛП.

Все грешат на него. Что-то самый главный здешний узник такое, мол, делает с окружающим пространством. Женщины с трудом беременеют, а когда рожают, то три ребенка из пяти мертворожденные. А рожденные живыми никогда не порадуют родителей блеском острого разума.

А ведь не рожать нельзя. Старость штука такая... рано или поздно самостоятельно обходиться не сможешь. Потребуется постоянный пригляд. И для этого отлично сгодятся не отличающиеся умом, зато сильные и выносливые детишки. Но есть что-то в этом необъяснимо подлое, противное — заранее знать, что твои дети вырастут умственно ограниченными, но не отказываться от их зачатия. Одно дело, когда родители узнают о аномалии плода в чреве матери — от врачей — и принимают взвешенное решение. Да и в "том" нашем мире о таких детях заботятся, их рождают не в качестве будущих слуг. Вот уж буквальное воплощение присказки "чтобы было кому воды в старости подать"...

Спущенные по лестнице носилки с едой опустились на пол. Пришедший с шестью улыбчивыми мужиками старик в сером костюме под длинным черным шерстяным плащом, демонстративно поправил галстук, сверкнув при этом браслетом золотых часов, коротко огляделся и взмахнул рукой.

— Баланда с чайком! Баланда с чайком! — без нужды повторил светловолосый мужик примерно моих лет, с сонной безмятежностью в зеленых глазах.

Я дернул рычаги. И вернувшись к лестнице, поднялся повыше и снова уселся на кусок старого ватника. Сейчас расспрашивать стариков бесполезно — время обеда. Каждый из живущих в Холле три раза в день получал бесплатную пищу. По большой миске густого и сытного супа и солидной кружке горячего напитка.

Настоящий дом престарелых... бюджетный, дешевенький...

Черт... два дня назад, угодив сюда впервые, стоя на пороге, ошеломленно щурясь от света и обрушившегося на меня дружного рева "СВОБОДЕН!", я на миг подумал, что попал прямиком в Вальхаллу. Я видел лишь смутные силуэты сквозь прищуренные веки. Вот он воинский рай для достойных. И встретили нас самые настоящие Эйнхерии, те самые погибшие в бою доблестные воины отобранные Одином для зала славы. Тут они пируют в обществе валькирий, поедая мясо вепря Сехримнира и запивая его медвяным молоком из вымени козы Хейдрун, что щиплет листья мирового древа Иггдрасиль... Сейчас меня хлопнут по плечу и усадят за длинный пиршественный стол...

Но я быстро проморгался, огляделся, принюхался и понял, насколько сильно заблуждался.

Это не Вальхалла. Это трущобный дом престарелых.

Парни помоложе — работающие здесь беззлобные санитары. Старик в костюме и при золотых часах — здешний смотритель кухни. А все остальные — старенькие обитатели, покорно доживающий свой век. Или погибающие раньше своего срока. Вчера сорвалась со второго этажа нар бабушка, упав на спину, ударившись затылком. Умерла через несколько часов. Ее замотали в личные тряпки, обвязали. Собравшиеся вокруг тела старики угрюмо постояли, понимая, что вскоре столь же незамысловатая церемония будет проведена и по ним. Почитали молитву, а следом тело умершей отнесли на здешнее кладбище и опустили в стылую яму. Те, кто решился проводить усопшую в последний путь — я был среди них — крикнули вслед телу — Свободна!

Ну да... теперь она обрела настоящую свободу. Окончательную. Но как по мне — бабушка предпочла бы еще пожить пару годков. Пусть даже в привратном Поселении, с его постоянным сквозняками и вечными сварами о рычагах.

Рычаги... рычаги... рычаги...

Никуда они не делись. Никуда. Зато здесь появился выбор — дергать или не дергать.

В холле Свободы установлены уцелевшие агрегаты разбившихся летающих келий. Три таких системы спрятано в глубоких нишах пробитых в каменных стенах. Торчат рычаги. Все что требуется — разогнать все три системы до такого уровня, чтобы рычаги дергать приходилось пореже. И в Холле тогда всегда будет тепло и светло. Работа проведена гигантская, тяжелая, все сделано солидно. На, пользуйся, дергай рычаги и живи в тепле!

Не тут-то было...

Обитатели Поселения за рычаги дергать не желают. Потому как рычаги жизнь отбирают. И отбывшие по сорок лет в одиночном заключении старики больше не хотят быть "дровами", как они часто кричат в ссорах, касающихся рычагов. Чего я только не наслушался. Некоторые фразы даже записал.

Я тебе не дрова!

Другое полено поищи!

Мой уголек уже истлел! Дергать не буду!

Хватит с меня! Сорок лет в топке полыхал! Теперь пожить хочу!

Дергать не стану! Я человек, а не дрова!

Опять я? Ты меня за полено не считай! Сам дергай!

Я давно уж истлел! Не стану дергать!

Как мне удалось выяснить в разговорах, рычагов старики боятся до жути. И даже каким-то образом высчитали, что каждый рывок за рычаг отнимает у человека четыре дня жизни. Учитывая, что средний здешний возраст семьдесят лет... деньков жизни у стариков осталось мало. И отдавать их в обмен на тепло и свет никто не хочет. Уж лучше померзнуть, зато подольше пожить.

А еще эта страшилка про рычаги — что очень редко, мол, в чужеземном механизме происходит сбой и тогда одно прикосновение к рычагу лишает тебя всей жизни. И падаешь на землю трупом. На этом моменте страшилки начинают добавляться подробности — труп мгновенно иссушается, волосы разом выпадают...

Смех да и только. Но как и у каждой страшилки корни здешнего поверья растут из реальных историй.

Проблема в том, что, как мне охотно рассказали, у рычагов действительно часто умирают люди. Дернул рычаг, сделал пару шагов — и упал, схватившись за сердце. И это вполне нормально на мой взгляд и никак не связано с "высасыванием жизни". Просто людям в возрасте нервничать строжайше противопоказано. А тут рычаг... твоя очередь дергать... а рычаг четыре денька жизни заберет... а сколько у меня восьмидесятилетнего осталось? Может всего три денька и есть... сердце стучит, старческие закостеневшие вены трещат, в голове пульсирует... дерг за рычаг! И получай инфаркт или инсульт — но не от рычага, а от излишних нервов и напряжения... Падаешь на холодный каменный пол, дергаешься разок другой и затихаешь, своей смертью усиливая легенды и страхи, связанные с рычагами.

Старики суеверны. Многие убежденные атеисты в молодости становятся ярыми верующими в старости. Вон сколько тут икон. Красный угол поражает — там сотни икон всех возможных размеров. Сложная резьба на камне, десятки полочек идущих до потолка, поддерживающих иконы. Почти на каждой резной полочке высечено имя — сделавшего ее мастера. Дабы увековечить свое имя в памяти людской. Есть и свечи. Сейчас как раз пританцовывают четыре дрожащих огонька, перед ними три десятка старичков усердно кланяются, крестятся. Стоящий чуть в стороне батюшка с длиннейшей седой бородой и волосами скрестил руки на животе, благостно наблюдает. Даже не батюшка, а настоятель монастыря и храма Христа Освободителя протоиерей Тихон Первый.

Вон и его "сообщники", как громогласно заявил лютый атеист и ненавистник всех религий Артем, старик доживший почти до девяноста лет и планирующий дотянуть до векового юбилея — всем назло! — по его словам.

"Сообщниками" являлись монахи, что сейчас смиренно стояли в очереди за супом и чаем. Их черные одеяния видно издалека. "Монастырем" же являлась часть примыкающих к красному углу нар. Там монахи и жили во главе со своим настоятелем. Регулярно молились, поддерживали у икон и своих нар идеальную чистоту. Каждый день молебны, песнопения, молитвы за упокой и здравие.

Я человек пытливый. Любознательный. И быстро узнал, что свечи поставляются храму бесплатно. Не в неограниченном количестве, конечно, но огоньки в красному углу не тухнут. Свечи жировые. Из жира местных медведей. Производятся прямо в Бункере — в той его части, куда мне хода нет.

Бункер разделен на три части. Холл Свободы, он же Поселение. В Холле живут те, кто не может оплатить себе проживание в центральной его части. И те, кто не обладает никакими нужными рабочими навыками. Холл регулярно снабжается горячей едой и питьем. Силком здесь никого не держат. Но какой дурак отправится в снежные пустоши на верную смерть?

Центр — для тех, кто ступенькой повыше — в их число вхожу и я. Здесь обитают бывшие сидельцы, сумевшие оплатить пожизненный взнос золотом или иными ценными предметами. Либо те, чьи умения и навыки настолько полезны общине, что получают право здесь жить и впоследствии остаются в Центре навсегда. Это лабиринт коротких улочек и комнатушек выбитых в податливом камне. Подземный городок с большим центральным помещением для приема пищи и совместных посиделок.

Замок — и третья самая закрытая часть, где живет правящий Бункером совет с ближайшей свитой. Это все, что про них известно.

Про себя я с иронией называю живущих в Замке Королевской Семьей. Вслух же вообще никак не комментирую. Мне нужно время, чтобы разобраться с новыми реалиями. И пока я складываю мысленный пазл, мне лучше держаться подальше от любой из сторон, избегать диспутов о властях, не лезть с непрошеными советами. Поэтому сейчас я преследую сугубо приземленные прагматичные цели. Отсюда и список вопросов.

— День добрый — рядом со мной уселся моложаво выглядящий дед.

Чистоплотен. Заметно по одежде — камуфляжные старые штаны, вязанный свитер камышового цвета, меховая шапка, легкая парусиновая куртка. На руках перчатки без пальцев, ладони греются о металлическую миску полную супа. На ступеньку рядом бережно опущена стеклянная кофейная кружка с надписью "Лучший Босс".

— Добрый день — вежливо отозвался я.

— Ну ты редкость ходячая! Молодой, свободный и не тупой! В наших краях случай редчайший... — покрутил головой дедок и окунул ложку в суп — А ты чего не ешь?

— Я там поем — ткнул я большим пальцем через плечо, указывая на статую освобожденного узника, за которой находился вход в Центр.

— А... так ты из Центровых будешь. Проплатил?

— Иначе никак. Проплатил.

— Там правда суп погуще, а чай послаще?

— Есть немного — не стал лукавить я — Кормят сытнее.

— У нас же сплошь суп-пюре — хохотнул старик — Но хоть вкус каждый день разный. Да оно и к лучшему что суп-пюре — у двух третей здешнего сброда зубов не осталось. Дай мяса кусок — сжевать не смогут. А суп хорош. Его еще и жиром заправляют медвежьим. Сытность надолго дает. Пока жир не кончится... а запасы говорят к концу подходят? Медвежьего мяса и сальца?

Вот истинная цель разговора. Дед изначально знал, что я из Центровых, как здесь называют жителей Центра. И хотел выяснить верны ли слухи про заканчивающиеся медвежьи мясо и жир, являющиеся основой здешнего меню. Сплетни-то тревожные. Учитывая зябкую температуру в Холле, еда должна быть жирной и сытной.

— Охоты не было давно — нейтрально заметил я — Вроде больше месяца назад последнего медведя завалили?

— Шесть недель тому как — вздохнул дед — Да-а-а... плохи наши дела. И что? Чешутся там касательно следующей охоты?

— Не особо. Просто болтают — ответил я чистую правду — Что пора бы, мол, и сходить. Но пока просто разговоры.

— А ты пойдешь? Молодой, сильный — на меня в упор глянули начавшие выцветать глаза — И не тупой, что самое главное. Здешняя молодежь только лыбиться может. И больше ничего. Вон... — морщинистый палец указал на счастливо улыбающегося парня, внимательно разглядывающего узор на ковровой занавеске прикрывающей одну из нар. Узор он разглядывал уже минут пять, ни разу не оторвав взора. И так счастливо при этом улыбался, будто нашел свое истинное жизненное предназначение.

— Я бы сходил — спокойно улыбнулся я — Но только не на авось.

— А это еще как?

— В смысле — прежде хочу знать каждую подробность, каждую опасность, что может подстерегать. Соваться туда без знаний — только смерть кликать. А я пока жить хочу.

— Все хотят. И жить и супчик с медвежьим жиром хлебать. Так... — старик хлопнул ладонью по худому колену, оглядел Холл, ненадолго задерживая взгляд на тех, кто ему казался могущим оказаться чем-то полезным. Его оглядывание окончилось сокрушенным вздохом и плевком под ноги. Не нашел никого подходящего. И тогда он обратил взор вверх, уставившись на потолок.

— Там твои знания.

— Знаю — хмыкнул я — Да только не принимают они посетителей.

Под потолком холла, рядом с решеткой отопительной системы, была подвешена небольшая хижина. Костяные полы и стены, тряпичный верх, пара окошек и даже небольшая веранда, где имелось самодельное кресло с широкими подлокотниками. От веранды шел до стены узкий подвесной мостик. Зрелище удивительнейшее, не каждый день увидишь подвешенную к потолку колоритнейшую постройку. Сейчас окна и дверь закрыты, веранда пустовала. Хозяин изволит отдыхать. Это особенно заметно по подвешенной в начале подвесного мостика картонке с красными буквами "Пошли нахрен!".

В хижине обитал главный охотник и умелец по этому делу, ныне вышедший на покой. Хижину он построил самостоятельно, потратив на это немало лет. Медвежьи кости, части их шкур, выменянные тряпки и деревяшки — все пошло в дело.

О хозяине хижины и ее хозяине здешние обитатели были готовы говорить часами и в голосе почти каждого слышалось брюзгливое раздражение и отчетливая зависть.

Раздражение прорывалось наружу, когда какая-нибудь старушка или дедушка вспоминали, что до того, как главный охотник вышел на покой, у них в супе было куда больше вкусного разваренного мяса. И что, мол, чего это он вдруг вздумал уйти на покой? Пусть и дальше охотится! Ведь общество хочет кушать!

А зависть проявлялась при обсуждении странной, но ладно построенной хижины и оттого, что она была так высоко. Старики желчно обсуждали привычку хозяина хижины посиживать на веранде и смотреть на жителей Холла сверху-вниз, попивая чай или чего покрепче.

Бывший главный охотник уж точно знает все тонкости своего дела и может обучить. Я даже поднимался разок до мостика. Но поглазев минут десять на картонку с недвусмысленным посылом предпочел спуститься, стараясь беречь еще не зажившие толком пальцы.

— Картонка еще на месте — указал я на мостик.

— Зато ставни открылись — указал старик — Проветривает обиталище свое, Пердун Небесный.

— Пердун Небесный? — кашлянул я — Его же вроде Антипием кличут.

— Антипий, Антипий — закивал старик — Это мы шутим так. Сам посуди — хижина его у решетки обогревателей. Горячий воздух сначала его хижину нагревает, только потом по сторонам расходится и вниз спускается. Потому, стоит кому из нас воздух испортить, сразу рукой вверх машут — Пердун Небесный, мол, это, а не я. Воздухом запах принесло.

— Как бы мне с ним поговорить...

— Так возьми супа и чаю, пока не кончились. Да отнеси — посоветовал старик и глянул на меня с надеждой — Он много знает про охоту! Ой много! Может, ты его и заменишь.

— Попробую — кивнул я, встав с лестницы — Так... мне бы миску побольше и почище. И кружку такую же.

— Сделаем! Ради общества ведь стараемся! Ради общего блага! — засуетился дедок и проворно засеменил к седой компании, поджидающей его за столом неподалеку.

— Ради общего блага — тихо повторил я ему вслед.

Да нет. Не совсем, дедушка, не совсем. Ради себя вы стараетесь. Прозорливые вы, подозрительные. Заметили что давненько на охоту никто не ходит. И понимаете, что рано или поздно мясные запасы подойдут к концу. И тогда всем придется затянуть потуже пояса. Суп, не заправленный мясом и жиром при здешней холодрыге... это не еда. Начнутся болезни. А старикам болеть нельзя. Любая мелкая хворь их запросто в могилу сведет. И они это знают. Вот и пытаются побыстрее как-нибудь снарядить охоту из добровольцев — которыми сами не являются и ни за что наружу не сунутся. А тут я подвернулся — молодой, здоровый, да еще и не тупой. Вот бы меня подучить, сагитировать и выпнуть в медвежьи объятия с несколькими такими же недотепами...

Через пару минут мне вручили посуду с супом и чаем. Заискивающе поулыбались, показали откуда легче подняться, предупредили о пошатывающейся ржавой стойке у третьего яруса нар. Подсказали как быстрее передвигаться если руки заняты тарой — куда ставить кружку и тарелку, как нагибаться и, удерживая себя одной рукой, другой поднимать поочередно тарелку и кружку. Старики сделали все необходимое, чтобы поднять меня к потолку как можно быстрее.

Ничего не уронив и даже не расплескав, легко поднялся. Довольный собой широко улыбнулся — тренировки с гирей и пробежки дали о себе знать. Я даже не запыхался.

— Чего лыбишься, кретин?! Проворным и сильным быть мало! Еще мозги нужны! А вам имбецилам их не додали! — хриплый недовольный голос донесся от хижины, мягко раскрылась дверь, на веранду ступила худощавая высокая фигура — За чай и суп спасибо. Ставь — и вали.

— Вот спасибо вам за слова добрые, господин главный охотник — усмехнулся я, послушно опуская тарелки рядом с мостиком — Приятного аппетита. Если позднее настроение появится — был бы не прочь побеседовать. На тему связанную с охотой на здешних мишек косолапых.

Повернулся и начал спускаться. Но меня остановил не скрывающий удивления голос:

— А ну стой. Ниче себе... так ты не дебил, что ли? То-то думаю лицо незнакомое... ты кто такой парень? И чего такой умный?

— Я? Сиделец, как все — остановил я спуск. — Просто освободился раньше.

— Твою так... и насколько раньше?

— Годков на сорок — широко улыбнулся я — Да подумал — чего там сидеть? Скучно. Места мало. Вот и вышел наружу.

— Так... вот это новости... побег? Или после крушения повезло выжить в целости и сохранности?

— Побег.

— И успешный! Да еще и молодость не растерял... я вот все сорок лет отмотал... давай-ка назад. Неси суп. Посидим на веранде, побалакаем. Долго же я отдыхал. Столько всего пропустил... Когда сюда явился? Один?

— Нас трое прибыло.

— Ого... — указывая на кресло, покачал головой старик — Присаживайся. Те двое, как и ты столь же молодые, сильные и вроде бы умные?

— Вроде бы умные — рассмеялся я, показывая, что оценил беззлобную шутку — На мозги они точно не жалуются. А вот годки... одному скоро шестьдесят. Другой постарше. Оба недавно получили неслабые ранения. Красный Арни — так зовут первого — сломал ногу. Но его лечат и говорят, что не останется даже хромоты. Вот только на охоту он вряд ли пойдет. И характер не тот. И занят он в Замке.

— В Замке? А туда новичка как так быстро занесло? Ты сам-то с Холла?

— Я в Центре обитаю. Заплатил взнос пожизненный. И живу. Как Арни в Замок попал? Эту сказку не знаю. Но у него здесь хороший знакомый. Связи решают все — даже здесь.

— Ясно... а второй из твоих товарищей? Он как? Крепок? Решителен?

— Крепок. И решителен. На медвежью охоту запросто пошел бы. Но не пойдет. Во всяком случае пока.

— А что так?

— Его тюремщики ранили. Иглами какими-то. Началось заражение. Так что он вроде в сознании, но температура зашкаливает, едва сбивают. У вас ничего жаропонижающего нет? Я бы купил.

— Чего нет, того нет. Хм... разве что травка одна может ему помочь. Но ту травку еще сыскать надо.

— Травка? — поразился я — Где? В здешних снегах?

— А под снегом земля — улыбнулся старик — Слушай... как тебя зовут-то?

— Гниловоз.

— О как — крякнул охотник — Редко кто по доброй воле такое прозвище выберет. А меня Антипий. Ты не обскажешь всю вашу историю, пока я суп хлебаю?

— Да не проблема. Так... Если с самого начала, то...

Я пересказал Антипию все случившееся со мной. Как попал в забитую льдом летающую келью, как догадался, что надо дергать за рычаги. О том как келья ожила, начала двигаться и подниматься. О встречах с сидельцами и о их вывернутой извратившейся за долгие годы тюрьмы психике. О том как познакомился с Красным Арни, получив от него важнейшую информацию о старой модели своего креста. И том, что произошло дальше вплоть до падения и прибытия в Бункер.

Поняв, что старик неторопливо прихлебывает супчик и с интересом слушает, начал описывать последовавшие события. И описывал с удовольствием, тщательно фильтруя рассказываемое, чтобы не ляпнуть лишнего. И радовался возможности высказаться. Это поможет мне привести мысли в порядок.

Рассказал, как нас приняли, прокричав "Свободен!", после чего повели вверх по лестнице, и мы шагали провожаемые десятками взглядом. Поднявшись наверх, прошли через еще одни охраняемые ворота и оказались в Центре. Тут мы и остановились, для начала угодив в лазарет, где нам оказали первую медицинскую помощь. Заплатив положенный сбор, мы навсегда поднялись на ступеньку выше, став жителями Центра. Нас с Шерифом определили в небольшую комнату с двумя кроватями, столом и парой шкафом. Ну еще с дверью и намалеванным на стене окном с занавесками.

Удобства общие, в коридоре. Но все чисто. Есть кому убираться. Эта комната с нарисованным окном теперь наше постоянное жилище. Раз в месяц каждый из нас должен дергать рычаг. Или же платить небольшую плату тому, кто согласится дернуть за тебя. Питание, как и в Холле общее, в центральном большом зале с нарисованными на стенах рыцарями, прекрасными дамами, каминами, звездами на потолке, летящими пухлыми ангелочками вооруженными копьями и луками и много чем еще. Особенно меня впечатлил рисунок красного Феррари с зажженными фарами и высовывающимся из окна старым улыбающимся водителем в черных очках и с зажженной кубинской сигарой во рту.

Питание, кстати, почти такое же, как и в Холле Свободы. Разве что у нас еще зеленый салат имеется. И порой дают пару фруктов.

Мои впечатления? Ну... очень сильно похоже на потусторонний дом престарелых... вот прямо очень...

Особенно с утра, когда приходишь в зал и видишь торопливо ковыляющих по коридору старичков вытянувших шеи словно гуси, не хотящих опоздать на раздачу горячего супа и гадающих, будут ли сегодня выдаваться яблоки. Да и позже впечатления не ослабевают — старички остаются в центральном зале, рассаживаются группками или парами за столы, берутся за карты, стучат шашками и беззвучно передвигают шахматные фигуры. Кто-то читает, беря книги из большого шкафа у стены. И так продолжается до самого вечера — с перерывом на обед. Затем ужин. И зевающие старички расходятся по комнатам. Чтобы завтра повторить все с самого начала...

Распорядок железный. Не меняется. Ухаживают за старичками рожденные здесь мальчики и девушки или же как их еще называют иванушки и аленушки. По аналогии с Иванушкой Дурачком — персонажем веселым, добрым, но недалеким. И эти сказочные персонажи очень уж сильно напоминают мне санитаров.

Короче говоря, как ни крути, как ни вслушивайся с восторгом в многообещающее название "Бункер", по сути, все что я здесь увидел, представляет собой два соседствующих заведения для престарелых. Первое совсем уж бюджетненькое, можно сказать, муниципальное. А второе — в Центре — уже рангом повыше. Подороже. И кормят лучше и обслуживание качественней. М-да... но сути не меняет. Я в богадельне. Здесь никто никуда не стремится. И здесь никто ни о чем не помышляет, кроме количества медвежьего жира в супе.

То, о чем я не сказал главному охотнику, но о чем неотступно думал, изучив Холл и Центр... в этих двух зонах ничего не производилось. Вообще. Даже кухня, где приготовлялась пища для всего Бункера, находилась в Замке. Еда доставлялась оттуда через ненадолго открывавшиеся ворота, постоянно охраняемые четырьмя пожилыми, но крепкими с виду и вооруженными огнестрельным оружием мужчинами, которые, между прочим, жили в Замке и почти не общались с обитателями остальных зон Бункера.

Еще одна потенциально плохая новость для любого жителя — ворота, ведущие в Замок, были двойными. Успел я подглядеть. За первыми воротами пятишаговый коридор. И еще одни ворота. Причем, судя по увиденному, ворота никогда не открывается одновременно. Строго по очереди.

И это меня напрягало. Сильно напрягало, хотя я не переставал улыбаться с того момента как оказался здесь, понимая, что за мной наблюдают. Поэтому я избегал любой критики текущего уклада жизни в Бункере, не забывал иногда хвастаться — вот я какой крутой, убежал молодым! Охотно принимал пищу, играл в шашки и шахматы с жителями Холла и Центра, потихоньку узнавая здешнюю жизнь в деталях и категорически запретив себе что-либо спрашивать про Замок. Захотят — расскажут. А я послушаю. Я параноик. И в каждом улыбающемся мне местном обитатели вижу шпиона с Замка. Учитывая закрытость Замка — у них обязаны быть тут "наседки". Те, кто будет внимательно слушать, запоминать, фильтровать, оценивать общее настроение и раз в недельку докладывать кому надо.

А еще я очень и очень отчетливо представил себе, что произойдет, если Замок вдруг в один прекрасный день захлопнет ворота и больше не откроет их.

Это конец Холлу и Центру. Медленная смерть от голода.

Другого исхода нет.

В Замке все. Склады, мастерские, кухни, кладовки с припасами, оранжереи и теплицы, если судить по подаваемым к столу зелени и фруктам. Замок не зависит от нас. Тогда как мы зависим от него полностью. И я почти уверен, что у Замка есть еще один выход на поверхность — тайный и хорошо замаскированный. Это логично. И вполне в духе средневековых лордов живущих в замках. А еще я уверен, об этом оглушительно кричит моя паранойя, что жители Замка имеют тайный доступ к машинам, дающим нам свет и тепло. И в случае чего смогут моментально вывести машины из строя. И тогда пропадет не только еда. Исчезнут свет и тепло.

И вот тогда придет конец всему. Несколько дней — и в живых останутся самые стойкие.

Еще неделька — и Центр с Холлом превратятся в промерзшие кладбища.

Стоило мне это понять, и я тут же начал действовать.

Составил список необходимых предметов и знаний. Поделил список на четыре части. И начал прорабатывать часть за частью. Сейчас мне срочно требовались навыки выживания в здешних снежных пустошах. Я там уже побывал. Зима как зима. Но вот ветра и зверюшки... это нечто прямо неземное и страшное. Выжил чудом. И своих сумел дотащить, не бросил. И понял — я знаю о окружающем мире слишком мало.

Стать умелым охотником — одно из моих текущих заветных желаний. Я обязан уметь добыть пропитание, чтобы не быть зависимым от Замка. И при добывании пищи очень хотелось бы обойтись без ранений. И никакой смерти в когтях здешних медведей. Это же попросту тупо — сбежать с воздушной тюрьмы, чтобы стать завтраком беззубого гризли!

Ничего из мыслей я главному охотнику само собой рассказывать не стал. Ограничился перечислением фактов. И этого оказалось достаточным, что Антипий сделал свой вывод касательно меня.

— Подойдешь! — решительно заявил он — Ты — подойдешь.

— Потому что я молодой, сильный и не тупой? — поинтересовался я.

— Именно. И потому что смелый. А это в медвежьей охоте главное! Тут тебе не там! Там мужики вооружаются автоматическими винтовками и за минуту превращают зверя в решето, стреляя с безопасного расстояния. Зато потом как дома врут! И зверь, мол, подскочил, пасть разинул, а я в упор, в упор его! Ага. А на шкуру глянешь — дыра на дыре. Тьфу! Из таких людей справного охотника не получится. Ты вот про тонкости спрашиваешь, верно?

— Есть такое. Хочу знать, как правильно охотиться в этих условиях.

— А особых тонкостей и нет, парень! Нету! Тут главное быть наблюдательным, приметливым, а когда придет время — еще и решительным. И умным еще надо быть. Охотник обязан быть умным! Я почему перестал охотиться?

— М?

— Потому что умный! И жить хочу! Раньше ходил на охоту с двумя мужиками что еще постарше меня — под девяносто с лишним им было! И ведь спокойно валили огромного зверя! А как помощники мои на кладбище отправились, так и я отставку взял. Потому как жить хочу! Насмотрелся я на других охотничков. Тьфу! Такие и тебя загубят и сами полягут. А оно мне надо?

— Нет — четко ответил я — Не надо. И мне тоже не надо. Я тоже жить хочу.

— Во-о-от! — поднял палец охотник — Именно! Потому есть у меня к тебе предложение.

Всем своим видом я показал, что готов слушать. И старый охотник продолжил:

— Сходим на охоту!

— Вот так запросто? — удивился я.

— Нет, конечно — хрипло засмеялся Антипий — Куда там! Но словами тут не объяснить. Улавливаешь? Начинать надо с практики. Так меня учили в свое время. И с маленьких зверей. Медведи ведь разные бывают. Найдем мишутку килограмм под сто — и завалим. Они еще глупые, медлительные. Самое то для нас. Зверя завалим. Притащим в Холл. Приготовим и устроим большой ужин для всех здешних доходяг, что сейчас смотрят на нас открыв рты и все ждут, о чем мы с тобой договоримся.

Перегнувшись через перила веранды, я глянул вниз. Действительно... старички прохаживались, играли в карты и шашки, читали старые книги, о чем-то зло спорили, стояли в очередь к отхожему месту. И нет-нет поглядывали наверх. На старую охотничью хижину подвешенную под потолком. Ждут... надеются...

Но вот так сразу отправиться на дело. А как же часы теоретического обучения? Отставной охотник точно в своем умении?

Пристально поглядев на Антипия, ненадолго задумался. Потерпев минутку, он не выдержал:

— Ну?

— Мяса свежего добыть надо — подытожил я — Согласен. Когда?

— А чего тянуть? — цыкнул зубом охотник — Через час и выйдем.

— Ого...

— Я решения быстро принимаю. Тут только так надо. Послабления себе давать нельзя! Медлительность губит. И лень к хорошему не приведешь. Вот ты как думаешь, чего я под потолком хижину подвесил?

— Все хотел спросить — признался я.

— А чтобы мышцы нагружать! Чтобы силушка не уходила. Раз пять за день вверх-вниз прогуляешься — и кровь по жилам загуляет, мышцы загудят. Мне стоит намекнуть — и лучшие нары для меня освободят! Хоть здесь, хоть в Центре. Ну и... чтобы поменьше слушать их стариковский треп — махнул рукой Антипий — Они поболтать любят. Да и я порой люблю языком почесать. Но периодически! А они постоянно! Улавливаешь разницу?

— Улавливаю. А почему не в Центре? — не удержался я еще от одного вопроса — Там отдельные комнаты. Дверь закрыли — и вот уединение. Тепло, кормят лучше, пейзажи всякие нарисованные, ребятишки молодые прислуживают, помогают немощным, да и просто за тапками послать — сбегают.

— Ага... сам смекни как все это вместе выглядит. Тебе на ум что приходит?

— Дом престарелых.

— А мне — хоспис! — отрезал охотник, шлепнув жесткой ладонью по перилам — Хоспис! Для неизлечимо больных, что терпеливо ждут только одного — смерти!

— Хм... — кашлянул я — Ну...

— Поймешь еще! Здесь, в Холле, хоть какое-то подобие жизни. А там... там просто существование. В Центр меня звали. Да я не пошел. Мне и здесь неплохо. Было б еще чтива побольше. Да оживили бы телек наконец! Тогда бы почаще спускался.

— Телек?

— Видеодвойка. Раньше такие в ходу были, может вспомнишь. В одном корпусе телевизор и видеомагнитофон. И кассеты ведь есть. Штук шесть. Одна кассета даже с порно, хе-хе... но сломалось там что-то. Ты не разбираешься?

— Нет, к сожалению. А может в Замок отдать? Там наверняка есть те, кто в электронике понимает.

— Ага. Щас! Им отдашь — и все, пропал телек! Скажут — починить не получилось, извиняйте. И все. В Замке и видеокассеты есть поговаривают. Да они разве чем поделятся? А книги есть какие? Я с возвратом.

— Несколько штук есть — кивнул я.

— Вот это дело! Может, повезет, и попадется хоть что-то не читанное пятьдесят раз — вздохнул охотник — Но это потом. Так что насчет охоты, молодой, сильный и даже не тупой? Сходим?

— Сходим — встал я — Через сколько быть?

— А минут через сорок — у ворот. У гостевого угла. Там кое-чего поясню тебе и еще одному парнише. Ну как парнише... семьдесят с лишним годков ему. Но вроде не трус и ходит без палки.

— Буду — коротко сказал я и покинул веранду.

Гостевой угол... он для тех, кто прибыл в Бункер, но не собирается в нем оставаться постоянно. В первую очередь угол предназначен для тех, кто явно прибыл сюда не с нашего мира. А там, у них, в свою очередь есть такой же угол, где накормят и обогреют путников, стремящихся объединиться со своими земляками. Всего тут вроде как не меньше пяти поселений, разбросанных там и сям вокруг Столпа. Между поселениями есть даже кое-какая торговля, по слухам. Ох и в странный же мир я угодил... ох и в странный...

Спустившись, едва не столкнулся с давешним старичком. Хлопнул себя по лбу:

— Посуду вашу забыл.

— Антипий отдаст — отмахнулся тот — Охота... с охотой-то что? А?

— Через час выходим — улыбнулся я — На охоту за маленьким мишкой.

— Ох! — обрадовался старик, хлопнув себя ладонями по ляжкам — Ох! А мясо... мясо сразу в Замок, да? Аль как решили?

— Да вроде здесь Антипий готовить решил. Но точно не знаю.

— Котел на всякий случай приготовим — шумно сглотнул слюну старик — Водички из снега натопим. Дрова! Коли встретится что — прихватите! Дров в обрез. А наших наружу не выгонишь... Дрова обязательно, ребятушки! А я уж такой ужин приготовлю — пальчики оближете! Ох радость! Мясца пожуем жирного...

— Посмотрю — кивнул я и заторопился к лестнице.

Надо одеваться. И потеплее. Дрова... откуда тут дрова? Не посреди леса живем. Тут ведь настоящая Антарктика. А старик говорит с такой уверенностью...

Ладно. Дойдет и до этого. Там и разберемся...

Шериф встретил меня бодрым приветствием. Ответив, я оглядел его с ног до головы. И вздохнул огорченно:

— Никак?

— Да все неможется и неможется — скривился Шериф — Прямо занедужил. Но ты не переживай — прорвемся! Раз уж раньше срока сюда угодил, день напролет в постели валяться не собираюсь. Завтра уже делами займусь. Хотя бы вещи разберу. А то так и свалены в углу.

Я покосился на угол, где не свалены, а аккуратно сложены были пожитки Шерифа.

— Потому и трогать не стал — заявил я уверенно — Как поправишься — сам разберешься. А я на охоту!

— Ох ты — подпрыгнул старик и попытался встать, но я не позволил, надавив ему мягко на плечо.

— Не торопись, Шериф. Даже молодые ковбои после ранений сразу в седло не вскакивали. Фильмы не смотрел что ли? Их сначала перевязывали, а затем они пили виски и отлеживались на втором этаже трактира вместе с танцовщицами кордебалета, уставшими от канкана.

Шериф захохотал. Охнул от боли в плече, но смеяться не перестал.

— А охота... — я пожал плечами — Сам пока не знаю ничего толком. Бывший главный охотник, что недавно ушел в отставку, решил вернуться к охоте после разговора со мной. Потому что я молодой, сильный, смелый и даже не тупой.

— Даже не тупой? Ну и фраза...

— Ага. Прямо популярное выражение, блин. Даже не тупой... Сходить на охоту надо. И мне польза и Бункеру. С уходом главного добытчика охотиться тут стали редко. Раз в пару месяцев. И потому суп стал не такой жирный как прежде...

— Да мне уже все уши прожужжали девушки об этом супе — махнул здоровой рукой Шериф — Тьфу!

Хотя недовольным он не выглядел — все же общение. Да еще и с противоположным полом. Я вообще удивлен, что, придя сюда застал его в одиночестве. Обычно тут как минимум три девушки сидят рядом с кроватью, если слово "девушки" вообще может употребляться по отношению к кокетливым смешливым старушкам возрастом под восемьдесят.

— На кой тебе эта охота? — вздохнул Шериф — Риску мало было в последнее время?

— Новое умение всегда пригодится. А риск... потому и пойду на охоту только с профессионалом, что от глупых действий удержит. Умирать не хочу.

— Ты уж будь осторожней. А я здесь пока полежу. На вахте. И за вещичками твоими пригляжу.

— Договорились — улыбнулся я, заматываясь в старое верное одеяло — Помочь сходить куда требуется?

— Да сводили меня уже.

— Девушки?

— Да ну! Конфуз какой, чтобы меня девушки к отхожему месту провожали! Есть тут один шашист... он и помог в перерыве между партиями. Скоро опять придет — жаждет реванша.

— Вот и отлично. Скучать не придется. Ладно. Побежал я.

Хорошенько одевшись, вышел из комнаты и, пройдя коридором, миновал следом полупустой центральный зал, преодолел еще один коридор и оказался у распахнутых ворот рядом со статуей и началом лестницы ведущей в Холл. Не переставал удивляться — работа проделана громаднейшая. Вряд ли тут работали отбойными молотками. Здесь камень стесывали вручную. И зубила с молотками держали руки стариков. Работа заняла долгие годы.

Чем мотивировали на работу?

Увеличенными продовольственными пайками? Гражданством в Центре?

И как же звали того хитреца, кто придумал всю систему Бункера? Это сразу бросающееся в глаза разделение на три неравные по территории и удобствам зоны.

Так и просится на язык словечко "каста".

Мне нужно куда больше информации. Немало времени прошло почти впустую — но я хотя бы зарастил свои раны и немного огляделся. Сегодня первый прорыв. И первый шанс научиться чему-то новому...

Глава 2

Холодно. Пронзительно холодно. Порывы не слишком сильного ветра норовят забраться за воротник, в рукава, пробить брешь в старой заплатанной ткани. Я размеренно дышу в закрывающий нижнюю часть лица шарф, обмотанный и вокруг фуражки. Слух от этого страдает. Зато уши не отморожу. Как холодно сейчас? Где-то минус двадцать с небольшим? Это более чем терпимо.

За моей спиной громада Столпа, отсюда кажущегося просто стеной или даже границей нашего мира. Мне чудится, что Столп наблюдает за мной. И снова в ушах шепот... я уже успел отвыкнуть от него — от неумолчного гласа этого мира. Слышал, что кто-то в попытке избавиться от несмолкающего голоса в голове, пробил себе барабанные перепонки. Но ему это не помогло.

— Не подведи, Федуня! — в пятый раз предупредил Антипий, снимая меховые рукавицы и оставаясь в тонких вязаных перчатках.

— Сделаю, как надо — со спокойной и несколько безразличной уверенностью ответил сутулый старик в длинной болоньевой куртке с капюшоном. Под курткой несколько свитеров и кофт, раздувших его фигуру. На голове ушанка, поверх повязан платок, вокруг шеи толстый серый шарф. Из-под куртки торчат ватные штаны и сапоги. Федуню одевали всем Холлом и теплой одежды не пожалели. И стал он похож на одного из отступающего из суровой снежной России вражеского солдата. Как впрочем и я — чего только стоит повязанный вокруг фуражки шарф...

— Мне ничего не скажешь? — после короткой паузы, осведомился я, тщательно пряча легкую нервозность.

Вернувшегося к работе охотника мой спокойный тон не обманул. Блеснули глаза из-под козырька обшитой мехом бейсболки, внимательно оценили меня, успокоенно мигнули:

— Не побежишь. Это видно. Сдохнешь, но не побежишь. Знаю таких как ты. На охоте чаще всего погибают.

— Вот спасибо — усмехнулся я и покрепче сжал в руках роговую рогатину.

Оружие удивительное. Сделанное талантливо. Несколько длинных толстых костей умело соединены воедино с помощью толстой проволоки. Древко чрезмерно длинное — три метра! И сразу становится ясно, почему на это дело требуются люди сильные и выносливые — рогатина весит немало. Ее и на плече-то сюда тащить тяжело было. А орудовать ею, втыкать, удерживать, тащить на себя и толкать... это не каждому по силам.

Еще раз поблагодарил себя за усердные занятия с гирей и чуть тоскливо глянул в окружающую нас густую снежную муть. Где-то там, километрах в шести от входа в Бункер лежит на склоне холма мой разбитый крест... там остались кое-какие вещи, лежит где-то в углу гиря, торчат замерзшие яблоневые ростки — хотя три штуки, несколько поломанные от поспешного впихивания в мешок, я все же сумел притащить с собой. Теперь они растут в нашей с Шерифом комнате. И за здоровье ростков переживать не приходится — вокруг суетятся многочисленные посетители и каждый норовит позаботиться о саженцах... которые, как мне показались, в тепле Бункера начали быстро чахнуть. Может повредил при переноске? Опять же на холоде были долгое время... подмерзли...

Голос Антипий вырвал меня из раздумий. Цепко глянувший на меня охотник рассердился:

— А вот сейчас и тебе скажу — выкинь все лишнее из головы! На охоте про постороннее думать нельзя! Запомни! Навсегда зарубку в памяти сделай! Иначе все тут поляжем и станем кормом для медведей! А те куски что они не переварят — дожрут снежные черви! Понял?!

— Понял — кивнул я и шутливо козырнул, приложив пальцы к козырьку фуражки — Прошу прощения. Мысли в голове. Роятся.

— Это вот они роятся. И пусть себе — им все одно делать больше нечего. А мы о деле думать должны! — старик ткнул пальцем в небо. И мы дружно задрали головы.

Да. Тут было на что посмотреть.

Небо здесь редко увидишь. Погоды не те. Но изредка — как сегодня — случается так, что ветер немного успокаивается, облака немного расходятся и между ними образуются прорехи, сквозь которые падают столбы яркого солнечного света. Они в свою очередь разгоняют льдистую муть повисшую над землей. И свет добирается до земли, освещая место, где мы живем.

С высоты полета тут все выглядело иначе. Менее жутко. Менее депрессивно.

Снежные и ледяные поля перемежаются торосистыми участками, настолько широкими и изломанными, что лучше обойти стороной, чем пытаться преодолеть. Унылые равнины разбавлены понатыканными холмами различной высоты. Некоторые более чем высоки — достигают до двухсот и трехсот метров, их уже можно назвать небольшими горами. В одну из таких горок я и воткнул свой крест, когда летающая келья отказалась снижаться.

Километрах в пяти от нас по снегу разбросаны ужасные свидетельства многовекового пребывания здесь узников — разбитые кресты. Они лежат целыми слоями, порой поднимаясь до высоты в десять и больше метров. Разбитые кресты, падая и падая с небес, образовали со временем невысокую и прерывистую круговую стену вокруг Столпа и вокруг поселений. Круговая стена из железа, камня и трупов. К стене лучше не соваться — здешние обитатели не дураки и давно уже пристрастились к свежей и мороженной человечине. Медведи и снежные черви — они все время у стены и, как недавно сказал Антипий, медведи отчетливо реагируют на громкий "бум" и сотрясение почвы, вызываемые очередным падением креста. И сразу выдвигаются к источнику шума, стремясь опередить снежных червей.

Круговая черта из разбитых крестов служит границей нашего мира, где Столп — его центр.

Что лежит за границей?

Никто не знает. Но туда уходило не меньше шести экспедиций только при Антипии. Освободившиеся старики не хотели проводить остаток жизни в снегах и хотели потребовать компенсации за сорок лет жизни и билеты домой. Они ушли. И не вернулись. Канули в неизвестность. Кто знает, что с ними стало. Но Антипий полагал, что далеко они не ушли и их попросту сожрали. Местность здесь дикая, холодная. И тянется так на многие-многие километры — пару раз он взбирался на круговую стену и смотрел вдаль через старенький бинокль. Но не увидел ничего кроме льда и снега. Сколько дней смогут шагать старики? Сколько километров смогут преодолеть?

То-то и оно...

Если куда-то и отправляться в поисках справедливости — то только на транспорте. Сойдут и нарты, запряженные собаками. Было бы неплохо иметь гусеничный вездеход, приспособленный к арктическим условиям. Самолет — так вообще отлично. Но нарты с собаками — лучше. Их легче прокормить, чем самолет. Собаки будут с удовольствием жрать добываемое прямо в пути медвежье мясо. А самолету керосин подавай.

Слушая Антипия, я блаженствовал — наконец-то на меня пролился ливень долгожданной информации. Мне даже немного стало теплее.

— Водки бы — вздохнул Федуня, кутаясь в свои многочисленные одежки.

Я лишь тяжело вздохнул. Не из-за отсутствия водки, нет. Дадут — не выпью на морозе. Только тепло в атмосферу зря выбрасывать. Я вздыхал из-за поведения Федуни. Стоя и слушая инструкции, он уже раз пять раскрыл и закрыл куртку, задрал свитера, старательно заправляя рубаху в штаны. Потом поправлял ремень, следом снова возился с воротником рубашки... Федуня занимался опасной ерундой. Едва его тело согревалось — он раскрывал все застежки, устраивал проветривание ледяным воздухом, затем, трясясь как банный лист, поспешно застегивался и пытался согреться. Еще пара таких выкрутасов и дедушку можно сразу списывать со счетов. Ну не сразу. Часик он продержится. А потом свалится. И что делать? Рявкнуть?

— Эй! — решил эту проблему за меня Антипий, схватив Федуню за ворот и притянув к себе — Чего хренью страдаешь? А?! Сдохнуть решил? Пневмонии захотел? Пожил — и хватит?!

— Да ты чего... чувствую просто тянет где-то холодом. Прямо в поясницу. Вот и затыкаю дыру... — задергался в мертвой хватке Федуня, а я отметил силу главного охотника. Мощный мужик, хоть и в возрасте.

— Водку на морозе не пьют. Куртки на морозе и ветру не расстегивают — ритмично потрясывал охотник помощника — Свитера не задирают! В тепле оделся — и сразу наружу, чтобы не потеть лишний раз. А там уже застежки до самого возвращения не трогаешь. Понял меня?!

— Да понял, понял я!

— Ох похоже зря я тебя сюда потащил.

— Чего ты! Не зря! Ну ошибся чуток!

— Как ты вообще сорок лет в келье отлетал! — буркнул Антипий, выпуская помощника.

— А что? Нормально отлетал! Сорок годков отрубил. Семьдесят шесть раз за третий рычаг всего и дернул. Чтобы Столп не серчал на меня грешного — повернувшись, Федуня низко поклонился мерцающей громаде Столпа, истово перекрестился и пробормотал пару слов молитвы.

У меня невольно отвисла челюсть. Хорошо хоть шарф прикрывал рот, и никто не заметил моего удивления. Комментировать не собирался.

Повернувшись ко мне, Антипий поинтересовался:

— Все помнишь?

Я кивнул.

— Пошли. Делаем все, как уговорено.

Припав к земле, охотник покрутился, оглядывая снег. Я смотрел туда же. И видел целую кучу извилистых и хаотично переплетающихся следов. Будто змеиная стая проползла. Сорвавшись с места, Антипий пробежал десяток шагов и с размаху воткнул легкое копьецо в сугроб. Прижал, навалился всем телом. И подался назад, разрывая сугроб и поднимая оружие. Насаженный на копье беззвучно дергался снежный червь.

Мерзкое создание... Крупное.

Длиной с мою руку, плоский, весь утыканный белыми полупрозрачными шипами, судорожно разевающий широкую пасть, из сквозной раны медленно капала белесая жидкость, похожая на сгущенное молоко.

— Чуете?

Мы с Федуней кивнули. Порыв ветра принес резкий аммиачный запах.

— Для медведя лучше запаха не сыскать — пояснил охотник — Посмотрим, кого нам судьба принесет.

Воткнув копье наконечником вверх в щель между ледяными глыбами, охотник махнул рукой. Мы обошли небольшой пригорок, поднялись по противоположному склону и оказались на вершине, где и залегли. Червь продолжал дергаться, силясь освободиться. Глядя на муки бессловесного создания, Антипий заметил:

— На нас похожи. Живучие. Запомните — этот запах отпугивает других червей, давая понять, что здесь для них опасно. Но приманивает медведей. Поблизости от нас особо крупные мишки редко водятся, они больше там, у разбитых крестов обитают. А здесь чаще молодежь мохнатая ползает, когда их мамка прогоняет в самостоятельную жизнь. Вот такой малыш нам и нужен.

— Червей не едят? — уточнил я.

— Отрава — буркнул охотник — А медведи лопают с удовольствием. Но и им приходится долгонько этих тварей переваривать. Про желудки медведей слышал?

— Слышал. Что желудки очень прочные и пятикамерные.

— Вот-вот. Сегодня увидишь все наглядно, если повезет с охотой. Черви живучие. Даже на куски челюстями порубленные продолжают жить. Я столько желудков видел вскрытых, что могу диссертацию по ним написать. В первой желудочной камере черви лежат до тех пор, пока не истекут кровью ядовитой. Затем медведь эту кровь отрыгивает через специальное ситечко в пасти — мясо червей внутри остается, а белая гадость выплескивается. Фильтрует, стало быть, съедобное от несъедобного. Во второй камере измельчение. Там камни вперемешку с кусками червей. А в последних трех уже переваривание вроде как. Так-то вот.

— Да к чему нам эта галиматья? — прогундел Федуня — Лучше байку какую расскажи, а то на морозе лежать...

Я резко прервал:

— Мне интересно!

Охотник одобрительно на меня покосился, на Федуню глянул укоризненно:

— Дурак ты, Федя! Дурак! О звере все надо знать, коли на него охотишься! Ты вот про рефлекс их защитный знаешь?

— Ну нет...

— Ну нет... — проворчал Антипий — А рефлекс есть! Стоит медведя ранить, он привстает и окатывает тебя с ног до головы отрыгнутой кровью червей. А она жжется огнем! Чистая кислота! И когда медведя копьем бьешь — в пузо бить нельзя. Прорвешь первую камеру желудка — и половина мяса на выброс пойдет! Наука!

— Да понял я... понял...

— Тихо! — шикнул вдруг Антипий и замер — Идет... видите?

Сначала я не увидел ничего. Все так же порывистый ветер гнал снежную поземку, крутил небольшие смерчи, ворочал маленькие ледяные глыбы.

— Вон!

Проследив за взглядом старого охотника, я увидел медленно катящийся снежный шар. Маскировка потрясающая — белоснежная шерсть с едва заметным желтоватым отливом. Чем-то похоже на шкуру матерого полярного медведя. Но на этом сходство заканчивается.

Всего две лапы. Зад волочится по земле. Голова без шеи, растет прямо из туловища. Глаз не видно, но по словам Антипий они есть, но трудно назвать полноценными глазами пару черных бусинок. Звери подслеповатые, но нюх у них потрясающий. Именно поэтому мы залегли так, чтобы ветер был на нас.

Как же странно он двигался...

И до чего же чертовски странные у него лапы...

Я никогда в жизни не видел и даже представить не мог, что у живого существа могут быть телескопические лапы.

Медведь привстал, опираясь на короткие толстые мохнатые лапы. Огляделся. Мы затаили дыхание. Опустившись, зверь дернул когтистыми лапами. И, утончаясь, не сгибающиеся лапы резко удлинились вчетверо! Вцепились длиннющими когтями в землю, медведь "сократил" лапы, подтянувшись на пару метров вперед. И повторил маневр, этаким необычным макаром приближаясь к источающей резкую вонь приманке.

Обалдеть...

— Готовьтесь! Парень! Ты первым пойдешь! Помни! В подмышку левую! Федор! Ты с другого бока! В брюхо не бить! — почти неразборчиво пробормотал Антипий, прикрывая рот ладонью.

— Понял.

— Сделаем.

— Ждем... ждем... только чтобы без промедления! Ждем... давай!

Вскочив, я подхватил рогатину и рванул вниз по склону навстречу к подползшему к копью и приподнявшемуся на удлинившихся лапах медведю. Пригорок невысокий. Но мне показалось, что я бегу целую вечность.

Шаг, другой, заметивший меня зверь поворачивает мощную башку, я вижу блестящие черные глазки почти скрытые завитками шерсти. Вибрирующий рев угрожает, медведь разевает пасть...

Чуть приподняв рогатину, я направляю острие, чуть нагибаюсь вперед, как учил Антипий. И острие рогатины удивительно легко и глубоко входит в плоть.

Рев!

Обезумевший от боли медведь дергается на меня, поднимает лапу. Не выпуская древко, прыгаю в сторону, ворочая рогатину внутри дергающегося тела. Удар удлинившейся лапы проходит мимо.

— Федор! Бей, черт! Бей! Чего встал?! — слышится надсадный крик Антипия.

Еще шаг в сторону, дожимаю захрустевшую рогатину, стараясь расширить рану, выпустить как можно больше крови, чтобы ослабить зверя. Тот пытается отползти, упираясь лапами, толкая себя назад. Я иду следом, продолжая налегать на рогатину. Не отпущу!

— Федор! Твою мать! Федор!

Бросаю короткий взгляд. И вижу на вершине пригорка застывшую фигуру старика с рогатиной в руках. Чтоб тебя, Федор! Прав был Антипий — нельзя с кем попало ходить на охоту. Нельзя!

Рывок зверя. Вывернувшаяся из рук рогатина ударила по ребрам. Сбитый с ног, я покатился по земле, по снегу полоснула страшная лапа. Подскочив, прыгнул на рогатину и побежал по кругу, стараясь уйти от лап и одновременно заставить зверя повернуть ко мне. Получилось. Взбешенный медведь взревел так, что у меня волосы под фуражкой дыбом встали. Разинулась пасть... бросив рогатину, я рыбкой прыгнул в сторону. И в место, где я только что стоял ударила резко пахнущая струя белой жидкости. Снег запузырился, начал таять. А я снова схватился за рогатину, в голос матеря труса Федора. Сейчас медведь меня... тяжелая голова зверя вздрогнула и упала на грудь. Лапы сократились, туша ничком повалилась в снег и слабо задергалась. На спине медведя стоял тяжело дышащий Антипий, держащийся за глупо вонзенное в спину копье.

— Попал-таки в сердце — охнул старик, усаживаясь и обнимая копье — Успел.

— Спасибо — хрипло ответил я, опускаясь в снег — Ох...

— Да. Это тебе не птичек из рогатки стрелять — слабо улыбнулся Антипий — А ведь мы малыша совсем завалили. Сколько в нем? Килограмм двести-двести пятьдесят, не больше. А сколько он нам хлопот доставил? Представь теперь зверя весом под тонну...

— Федор...

— Федор — вздохнул сокрушенно охотник.

— Не трогай его — попросил я — Струсил он. С кем не бывает.

— А смысл его трогать? Вот если бы из-за его трусости медведь тебя бы порвал — я бы Федора здесь в снег и закопал — дернул плечом охотник, в уголку рта появилась жесткая складка — А так... пусть себе живет в тепле Холла и хлебает горячий супчик. Толку с него в охоте не выйдет.

— Оплошал он просто.

— Это не оплошка, парень. Если бы оплошал, замер бы на минутку — то все отмер бы и побежал на подмогу. А он так и стоит там столб столбом. С такого как он справного охотника не выйдет. Ну что? Свежевать будем?

— Конечно! Хочу знать о охоте все.

— Одобряю. Но здесь, снаружи, только пару надрезов сделаем, шкуру чуть снимем. Веревки к надрезам привяжем — и потащим по снегу домой. Там уже разделаем мясо.

— А тут что?

— Медведей приманивает запах крови червей. А червей...

— Запах медвежьей крови?

— Любой крови кроме их собственной — ответил охотник, доставая нож — Эй! Федор! Отомри уже, черт ты старый! Сюда иди!

— Ох натворил я дел... — донеслось прерывистое и скорбное с пригорка — Ох оплошал я... ох ребятки... ох и мудак же я...

— Ну хоть раскаивается — буркнул охотник и рявкнул — Да не бойся! Иди сюда! Бить не будем тебя, дурака старого! Дрова давай собирай!

— Насчет дров — оживился я — Это как?

— Черви.

— Что черви? Горят что ли?

— Конечно! Да еще как!

— Да ладно...

— Ну почти — усмехнулся Антипий — Они как раки — раз в год панцири сбрасывают. При обильной кормежке — могут и чаще шкуру менять. Вот шкура сброшенная нам и нужна — сухая, горит что уголь каменный, да еще и дыма с запахом считай не дает. И горит жарко и долго. Так-то вот.

— Вот это наука — удивленно покрутил я головой — А я все думал, что люди про дрова талдычат — тут ведь ни деревца не сыскать.

— Ну почему же — возразил охотник — Есть тут деревья. Мертвые, правда. Древние. Ты что думал, здесь Северный Полюс что ли? Раньше тут лес был. Как мне думается. Пока сюда вот эта тварь дивная не заявилась — рука с окровавленным ножом ткнула в Столп — Если найдем еще одного охотника, выбираться почаще станем. Сегодня вон как случилось — Антипий бросил короткий взгляд на съежившегося Федора, понимающего, как сильно напортачил.

— Видать, не мое это — пробубнил старик.

— Видать, не твое — согласился Антипий — Дрова собирай давай. Парень. Ты тоже ему помоги. Дров немало понадобится, если хотим привратных жителей ужином сытным порадовать.

"Привратных" — мысленно повторил я. Еще одно прозвище жителей Холла. Меткое прозвище.

— Хотел посмотреть, как медведя разделывают — кивнул я на тушу.

— Пока смотреть не на что — качнул головой охотник — Убили мы его аккуратно, желудок цел. Сейчас пару надрезов сделаю, пропустим веревки — и потащим домой. А вот уже там посмотришь, как я разделывать его стану. И помни, парень — шкура, клыки и когти всегда принадлежат охотникам и делятся между ними. Это наше.

— Запомню.

— В Бункере мы снимем шкуру, вырежем желудок. И на этом наше дело закончено. Дальше они уже сами тушу разделают на части. Нам же по праву положены первые тарелки с едой. Потому как заслужили.

— Запомню и это. Я за дровами. Как их хоть искать-то? Как собирать?

— Во-о-от! — удовлетворенно протянул Антипий — Не ошибся я в тебе. Не дурак ты. Эй! Федор! Стой, полудурок дряхлый! Чего делаешь?

Выпрямившийся Федор с удивлением глянул на охотника, отряхивая ладони от налипшего снега.

— Дрова ищу.

— Шкура червя шипаста! — проворчал охотник — Как наткнешься в снегу ладонью — вмиг мясо до кости раздербанит! Думать надо! Думать! Без рук остаться хочешь?

— А как тогда...

— Как-как... — беззлобно передразнил Антипий — Палками снег рыхли! Как найдешь — костяными щипцами цепляй — и в мешки из медвежьей шкуры складывай. Она толстая, ее не пробьет. Поняли?

Кивнув, я взялся за дело. Прошелся щупом по сугробам. Наткнувшись на что-то, разбросал снег и нашел кусок льда. Не страшно. Ищем дальше...

В Бункер мы вернулись через два часа. Замерзшие, задубевшие. Я и Антипий держались молодцом. А вот Федор окончательно сдулся, сник, едва передвигал ноги, не отрывая взгляда от земли и тяжело качаясь под мешком с дровами. Мне невольно стало жалко старика. Хотя из-за него мы все сегодня едва не погибли. Прав Антипий — охота не для всех. Это не современные времена, где редко входят в ближний контакт со зверем. Бьют издалека. Из мощного оружия. А тут тяжелая рогатина в руках и надо бежать прямо в оскаленную пасть медведя...

Встретили нас радостно. Еще бы. Притащили столько мяса...

Нас вмиг обступила толпа, загомонила. Люди шатнулись было ближе, но Антипий рыкнул и толпа подалась назад. Еще один рык и жители отступили еще на пару шагов, не сводя жадных взглядов с неподвижной туши. Пристально оглядев голодные лица, Антипий что-то проворчал и громко рявкнул:

— Чего пялитесь?! За дело беритесь! Вон дрова! Котел уже чист? А... вижу...

— Котел вычищен до блеска — вперед шагнул тот самый старик, что сидел со мной на лестнице — Воды натаяли, специи приготовили, слабый огонь горит. Сейчас жара добавим. Не сомневайтесь, ребятки! А ну чая горячего охотникам! Живо!

Несколько человек подняли сшитые из обрывков медвежьей шкуры мешки, утащили ближе к "гостевому" углу, где впритык со стеной был организована примитивная печь с дымоходом, уходящим наружу. На печи уже стоял старый котел из темного металла. Мне вот прямо интересно, где им удалось раздобыть такую махину. Котел литров на двести. Возможно, одна из находок?

Я вот тоже кое-что раздобыл интересное. Провел рукой по карману, убедившись, что не потерял найденный предмет. Кукла. Пластиковая кукла в обрывках платья. Руки и ноги на месте. Волосы почти все выпали. Лицо... уверен — это не земная кукла. Не с нашего мира. Сразу видно по чересчур выступающим надбровным дугам.

Нам чуть ли не торжественно вручили по кружке чая. Мне досталась жестяная, почти литровая. Хорошая вещь. Старая. Судя по всему, выпущена лет пятьдесят назад. И все эти годы о кружке заботились. Хлебнув, блаженно зажмурился. Вкусно. И даже сладковато. Стоя рядом со мной, Антипий тоже осторожно прихлебывал чай, задумчиво поглядывая на медвежью тушу у ног. Федор затерялся. Получил кружку и покинул круг, смешавшись с жителями. На полу осталась рогатина и щуп для поиска дров. Он сделал правильный выбор.

Покинув центр круга, я сел за пустующий стол, сделанный из кусков дерева, пластика и жести. Согревая о кружку руки, потихоньку потягивал чай, ожидая, когда колыхающаяся толпа разойдется. Прошло минут пять, а народ и не думал расползаться по своим углам. Антипий рявкнул. И старички начали разбредаться. Я как раз допил чай и присоединился к опытному охотнику, что снова достал из самодельных ножен длинный нож.

Следующие полчаса я внимательно наблюдал за процессом снятия шкуры. Не только я — многие смотрели, взобравшись на этажи нар или встав на лавки. Наблюдали, но не подходили. Антипий управился быстро, не забывая тыкать ножом и объяснять, как правильно оттягивать шкуру, где подрезать, а где достаточно просто хорошенько потянуть кожу в сторону. Следом он вспорол мышцы брюшины и наружу выпали внутренности. Охотник цепко глянул на меня. Глядя на кишки, я остался бесстрастен, продолжая наблюдать. Одобрительно хмыкнув, старик сделал еще пару надрезов и наружу величественно выплыла гигантская колбаса перетянутого в нескольких местах желудка. Вытащив ее полностью, Антипий облегченно выпрямился.

— Вот и все. Наши дела закончились. Остальные уже они сделают. Почаевничаем?

— С удовольствием — кивнул я.

— Что покрепче будешь?

— Тут откажусь. С мороза еще не пришел в себя.

— Одобряю. Я тоже, пожалуй, только чайком обойдусь.

Усевшись, мы получили еще по кружке чая — даже просить не пришлось. Антипию еще подали мокрое полотенце, и он вытер руки. Я заметил, что вытирать особо и нечего было — охотник все проделал крайне профессионально, испачкав руки по запястья, не больше, а на одежде ни одной капли. Некоторое время мы молчали, смотря на сгрудившихся вокруг туши людей. Сверкали лезвия ножей, кто-то сердито покрикивал, женщины начали таскать куски мяса в тарелках, относя их к составленным около котла столам. У печи священнодействовал высокий седобородый старик, длинными щипцами умещая "поленья". Весь Холл гудел, пребывал в голодном нетерпении.

Могу их понять. Кормят трижды в день, наливают щедро, но суп — это суп. Переваривается быстро и снова приходит ощущение голода. Мясо куда сытнее. Хотя вряд ли большое количество пойдет на пользу стариковским желудкам. Но хотя бы крепкий бульон похлебать — уже дело.

— Спрашивай, парень — предложил Антипий.

Еще один человек избегает называть меня Гниловозом. А я все так же не собираюсь менять прозвище на что-то более благозвучное. Равно как и говорить кому-либо, как меня зовут на самом деле. К чему?

— Как здесь житье-бытье? — спросил я с готовностью.

— Сам не видишь? По-разному. Но если в корень смотреть — что в Холле, что в Центре живут одинаково. Про Замок ничего не скажу. Бывал там лишь однажды. Да и то лишь на пару шагов дальше ворот пустили.

— Ого! И как там?

— Комната большая — пожал плечами старик — Столы, кресла. Гостиная, одним словом. Для тех, кого как меня туда вызывают по какой-то надобности. Дальше гостиной только жители Замка пройдут. Остальным — там стоп машина. Чаю поднесут. Меня даже кофе угостили, коньяка налили, конфет шоколадных предложили парочку.

— Царский прием — удивился я.

Это на самом деле так. Очень щедро. Запредельно щедро по здешним меркам.

— Конфеты были вкусные — неожиданно улыбнулся старик и причмокнул губами — Не отказался бы еще разок таких поесть. Учти на будущее. Если вдруг угостит кто.

— Договорились — улыбнулся я в ответ — Но вряд ли кто мне предложит такую вкуснятину.

— Кто знает — не согласился Антипий — Меня ведь там не просто так угощали. Мясо кончилось. Вообще. Как мне сказали, оставалось немного жира, пара кусков старого мяса и сколько-то костей. На пару дней всему Бункеру.

Значит мясо может закончиться. Еще одна зарубка в памяти. Выходит в Замке нет животноводства? Растения там точно выращивают. Это видно по супу. И по чаю. А вот с мясом беда.

Будто прочитав мои мысли, Антипий усмехнулся:

— Наши аристократы легко обойдутся без всего здешнего люда. Кому нужны немощные старики с кучей болячек? Но вот без охотников им никуда, если поголовно не хотят стать вегетарианцами. Да и то не выйдет у них этот фокус — не хватит на всех. Ты готовься, парень. Скоро и тебя туда призовут. Еще пара другая охот успешных — и обязательно позовут. Обласкают, нальют выпить, похвалят, конфеток на блюдце преподнесут. А ты не отказывайся. Что предложат, понятно — чтобы на охоту ходил почаще, да все мясо в Замок доставлял. А они уж сами распределят, кому сколько и какой жирности.

— И зачем мне это? — задал я главный вопрос — Почему все мясо им?

— А с них тоже немало приходит. Суп ведь не только из мяса готовится. Да и какие-то лекарственные травы они там растят. Без правильной организации Бункер долго не проживет. Все развалится. Тут без строгого контроля никуда. Вот мы притащили сегодня целую тушу в Холл. Если шкуры, потрохов и костей не считать — тут полтораста кило жирного мяса. Чтобы сделать супа на всех привратных — за глаза хватит пятидесяти кило. Это чтобы прямо хорошо и сытно покушать. Но ты поверь — они пихнут в котел всего медведя! Два раза готовить будут. Обожрутся до безобразия. И на завтра не оставят ничего. Разве что пару костей не до конца обглоданных. Такие вот здешние людишки. Такая вот здешняя натура человечья. Смотри! Им не подражай! Мой тебе совет — всегда оставайся немного голодным. До изумления не наедайся и не напивайся! Чай — вот чайку можно пить от души. Это полезное баловство. Все остальное — только к беде приведет. Станешь ленивым, перестанешь чем-либо интересоваться. Будешь лежать на нарах и ждать, когда ужин или завтрак подадут. Похлебаешь — и опять на нары. Так вот вся жизнь и пройдет.

— Большое спасибо за добрый совет — с благодарностью склонил я голову — Хм...

— Чего хмыкаешь?

— Ну позовут они меня. Попросят почаще на охоту ходить. И чтобы мясо в замок доставлять.

— Все так.

— Но лично мне-то это зачем? — спросил я прямо — Моя выгода в чем? Охотники рискуют жизнью. Не на кроликов охотимся ведь. И что получают взамен? Ничего?

— Ну почти. Вот мы шкуру забрали, верно?

— Ага.

— Вот эту шкуру можешь в Замок отнести. И ее купят. Или поменяют на что-нибудь полезное. А шкура — это наша добыча, охотничья. Никто на нее претендовать не может. Как и на когти с клыками. Если шкуру продавать не хочешь — тебе ее выделают, будет тебе шикарная постель. Или куртку со штанами сошьют. Как у меня.

— Вещи у вас знатные — согласился я.

Старик был одет в меховой комбинезон, сверху короткая куртка с капюшоном. Рукавицы, сапоги, крепкий широкий ремень. Одет идеально для здешних погод.

— Могут и спальный мешок сделать — добавил дед — Если вдруг вьюга накроет далеко от дома — только он и спасет! Правда тяжеловат, чтобы каждый раз с собой таскать, но ты мужик крепкий — не переломишься.

— Согласен — кивнул я — А палатку могут сделать?

— При вьюге ее вмиг сорвет и унесет! Пробовали уже. И она втрое тяжелее спального мешка. Хотя у меня есть легкие костяные санки. И лыжи есть. При умении с собой что угодно утащить можно. Вот только зачем? С собой брать только необходимое надо.

— Ясно...

— В общем — в Бункере к охотникам отношение особое. Мы в приоритете. Но даже не реши ты стать охотником — тебя все одно туда позовут.

— И почему на этот раз?

— А потому что молодой, сильный и даже не тупой. Вот почему. Еще хочешь, что спросить? А то спать хочется. Давно такого не было. Глаза слипаются. Слабость. А еще на верхотуру мою подниматься.

— Спросить... Как далеко от Бункера отходили?

— Посылали как-то к соседям. Три дня туда. Три дня обратно. Торговые связи налаживали. Заодно ихних туда отвели, наших сюда доставили. По пути нас едва черви не сожрали во время ночлега. А так обошлось. Даже с мишками повоевать не пришлось. Еще немало раз выходили на поиски всякой техники, что повсюду здесь разбросана. Водил я пятерых с Замка. Назад едва дотаскивали собранное.

— А как соседей то называют?

— Смеяться будешь. Но они свое поселение называют Термук. А на наш это переводится как Бункер. Смешно?

— На самом деле смешно — фыркнул я.

— Вот-вот. Мы их Теремком называем. Созвучно.

— И далеко они от нас?

— Сказал же — три дня пути.

— А в километрах-то сколько?

— Да километров сорок. Не больше. Расстояние тут не слишком большие. Вот только из стариков ходоки никудышные. Особливо если вместо дорог чистое бездорожье. Пойду я, парень. Что-то потрясывает меня. Надо поспать.

— Спасибо за науку, Антипий!

— Тебе спасибо. То ли еще впереди — многому научу.

— Я вам принесу бульон и мясо.

— Сделай доброе дело. На веранде оставь, ладно? Не люблю, когда сон мой тревожат. А завтра поболтаем.

— Конечно! Помочь вещи поднять?

— Да я сам. Не привыкать. Ты из меня старого пердуна не делай. Сил полно еще.

— Понял. Последний вопрос — со шкурой и желудком что делать?

— Твои они, парень. Первая добыча свята. Так что сам разбирайся.

Старик ушел. А я снова опустился за стол и, допивая чай, наблюдал за всеобщей суетой. Пришли даже жители с Центра, осторожно спускаясь по лестнице, неся с собой пустые тарелки. Пара "привратных" хотела им что-то сказать и явно недоброе, но успевший подняться под потолок Антипий предупреждающе рыкнул и центровым больше никто не посмел мешать. Еще одно доказательство силы охотничьего слова. Это каста. И каста влиятельная, причем важная даже для запертого Замка.

Меньше, чем через час от туши не осталось ничего. Всю растащили по кусочкам. В котел полетели кости — для дополнительного навара. Как по мне это уже зря — могли бы приберечь. И так чересчур жирно получается. Студень. Холодец. Но вмешиваться я не стал. Прав был Антипий — здешние живут одним днем. Учитывая их возраст и условия жизни — это даже разумно.

Заметил, что на меня уже перестали постоянно поглядывать — раньше моя молодость вызывала всеобщее внимание. Теперь я примелькался. Стал одним из них. Одним из жителей Бункера. Охотник Гниловоз. Сильный, молодой и даже не тупой.

Что дальше?

Захотелось прочитать пару глав из лежащего в комнате Графа Монте-Кристо. Этот роман стал для меня чуть ли не инструкцией. Побег я совершил. Что следующее? Вряд ли мне светит получить большой клад в наследство от аббата Фариа. К тому же Красный Арни не умер, а переехал в Замок. Вспомнились скопированные мной зашифрованные записи, переданные для Арни умирающим Костей. Что в них? Так пока и не взялся за них.

Шкура...

Желудок...

Повозившись, уляпавшись в крови, сделал большой мохнатый сверток. Привязал оставленную Антипием веревку. И потащил поклажу сначала к лестнице, а затем выше, оставляя за собой кровавый след. Проклятье... как-то все непродуманно.

— Не волнуйся, охотник! — заметили мое замешательство — Подотрем! Тащи добычу! И спасибо!

Вот и признание. Махнув рукой, попер дальше. Протащил через коридор Центра, здороваясь со спешащими на ползущий с Холла мясной запах центровыми, миновал центральное помещение. И остановился у наглухо закрытых ворот. Тут меня встретили охранники. Поглядели одобрительно, кивнули понимающе. Мне даже спрашивать ничего не пришлось — один из охранников ненадолго нырнул в небольшую дверцу, врезанную в ворота, и вскоре вернулся в сопровождении пары стариков.

— Молодец, охотник. Молодец — протянул мне руку самый старший.

Ответив на рукопожатие, я удивился — очень уж крепким оно было. Как в тисках рука побывала. Что же здесь за старики такие могучие попадаются?

— Продашь или выделать хочешь? — второй оказался более деловитым.

— Смотря что предложите — улыбнулся я.

— А что хочешь?

— Я в расценках пока не силен. И ассортимент не знаю — развел я руками.

— Хороший нож тебе пригодится? Стальной, острый как бритва. Охотничий, одним словом. В ножнах. К ножу ремень. Ну и пару рукавиц добрых. Что скажешь?

— По рукам — кивнул я.

— Держи — товар оказался сразу за дверью и через пару секунд я держал в руках длинный нож и рукавицы.

— Желудок целый. За него что хочешь?

— М-м-м... — замялся я.

Что просить за переполненную зловонную колбасу?

— Чтиво какое-нибудь найдется? — пришло мне на ум.

— Детектив сойдет? Но без обложки. Ее кожаным переплетом заменили. Автор — Чейз.

— Сойдет!

— Держи. И вот тебе еще в награду десяток талонов. Еще кусок мыла. Молодец! Правильный путь выбрал! И общине легче и тебе занятие путевое. Молодец!

И снова товар оказался у меня удивительно быстро. Рассчитавшиеся старики вытащили пленку, без моей помощи переложили на нее шкуру и желудок, хорошенько завернули и затащили за ворота, двигаясь с удивительной легкостью.

Попрощавшись, сходил в туалет, где хорошенько отмылся. Высушив руки, стоя в одних трусах, задумчиво смотрел на три самодельных душа, откуда изливалась теплая вода. И тут все налажено. И снова иноземные технологии — уцелевшая начинка с упавших крестов.

В дверь душевой, ничуть не стесняясь моего вида, проворно нырнула сухонькая старушка. Уперла руки в бока.

— Постирать надо чего, охотник? Все сделаю в лучшем виде.

— Надо. А за сколько, бабушка?

— Клашей меня зови. Талоны тебе дали, касатик?

— Дали. За талон всю твою одежу перестираю и высушу. К вечеру принесу. Сменное есть?

— Есть.

— Давай талон и оставляй все здесь. Я займусь.

Я впервые глянул на талоны. Кусок серой и какой-то рыхлой перфорированной бумаги поделен на десять прямоугольников. На каждом прямоугольнике синеет жирная печать, еще имеется чья-то витиеватая роспись и цифра 1.

Надо же... талонная система. И чего помимо стирки можно получить за один талон? Дополнительный обед? Это уж наверняка. А чего-нибудь еще дают? Осторожно оторвав талон, вручил Клаше и покинул душевую.

Войдя в комнату, рассмеялся в ответ на изумленный взгляд Шерифа, окруженного старушками. Скользнул к своей кровати, пояснил:

— Одежда в стирке.

— А я уж думал ты в карты решил сыграть на интерес. Мне уж рассказали тут дамы о здешних нравах.

Дамы рассмеялись, прикрывая морщинистыми ладошками рты.

— Не буду — пообещал я, натягивая джинсы — Такой вопрос — на талоны что тут получить можно?

— Ой много чего! Одни десерты чего стоят! И на целый талон на трех человек сладостей хватает — оживилась одна из старушек — Опять же заварка, мыло, вязаные вещи, алкоголь. Много чего!

— Ясно — кивнул я и, проделав уже знакомую манипуляцию, вложил в руку Шерифа пять серых талонов — Прошу.

— Это еще что?

— Да это радость бытия, шарман! — встряла вторая дама — Чистая радость! Ты готов тратиться на женщин?

— Конечно!

Набросив на плечи куртку, я подмигнул старику и, прихватив книгу с вложенной тетрадью и ручкой, покинул комнату. Не буду мешать им развлекаться. Нож на ремне взял с собой, перепоясав джинсы. Не забыл и верную отвертку, приткнув ее за ремнем. Здесь, конечно, мирно. Но все же...

Составленных столов в Холле прибавилось. И какой только разнокалиберной посуды на этих столах не было. Большей частью пластик и металл. Но встречалось и стекло. Вот только посуда все больше из тех, что в обычных домах на столы не ставят — тазики, к примеру. Обычные разноцветные и практически вечные пластиковые тазики исходили паром, заполненные доверху густым супом. Над столами поднимались облака пара — температура все же низкая, не зря народ у печи кучкуется. Греются. Глянув на потолок, вздохнул — опять работает только одна линия. Боятся дергать за рычаги и предпочитают жить в холоде.

Протолкавшись к печи, поискал знакомого старика, но не нашел. Обнаружил его у ворот, рядом с несколькими другими жителями. Тут было особенно холодно — ниже нуля. И люди стояли молчаливо у длинного тряпичного свертка. Сквозь ветхую ткань угадывались знакомые очертания.

— Что случилось?

— Федор преставился — вздохнула старушка, мелко крестясь — Схватился за грудь. Осел. Да так и помер.

— Федор?! Мы же только с...

— Ну да. Охотничек... подкосила его вылазка. Перенервничал видать. Ох... оно и понятно — ему почитай далеко за семьдесят было. Вспомнить бы фамилию его, да никак на ум не идет. Милай... ты не поможешь его на кладбище оттащить, а?

— Конечно — не задумываясь ответил я.

— Вот спасибо. Втроем с мужиками и справитесь. Идти-то недалече.

Кладбище было под боком. И не снаружи. Имелась неприметная узкая дверь в стене Холла, раньше явно бывшая природной трещиной, но позднее заделанная каменными блоками и снабженная жестяной створкой. Никакой надписи над дверью не имелось. Оно и понятно. К чему лишний раз напоминать людям в возрасте о том, что дверь ведущая к пункту последнего назначения находится прямо под боком. Кладбище бы подальше от жителей Бункера, но учитывая условия снаружи.

Там я еще не был. И, неся свою часть тяжелой ноши, шел туда даже с интересом. Хотя мысли невольно возвращались к Федору — отчего умер? Физическое перенапряжение? Или психическое? Испугался, подвел и подставил других охотников, чувство вины подкосило. А ведь мы его забыли, даже не проследили куда он пошел, когда покинул круг. Не ободрили парой слов, не хлопнули успокаивающе по плечу. Ничего, мол, такого, с кем не бывает, в следующий раз выйдет лучше... Мы не сделали этого и оставленный в тоскливом самобичевании человек довел себя до инфаркта...

Уф... надо встряхнуться. А то еще начну чувствовать невольную вину. Только этого мне и не хватало. Я тут новенький. Его почти не знал. Но у Федора должны были быть друзья, способные его ободрить. Вот только всем было на все плевать. На все, кроме свежего мяса, доставленного в Холл.

Кладбище представляло собой большую пещеру, наполненную ледяным холодом. И через несколько шагов стало ясно, почему никто не попытался сделать пещеру частью Бункера. Все ее дно представляло собой хаотичное переплетение широких черных трещин, уходящих на неведомую глубину и достигающих в размере не меньше метра. Некоторые и того шире. Выглядело так, будто в незапамятные времена великан ударил по дну пещеры гигантским молотом. Но это я понял позднее, после похорон, потратив несколько минут на изучение местного кладбища с помощью чужого фонарика.

Похороны...

Не хотел бы я, чтобы меня так похоронили.

Закутанное в саван тело Федора положили на край ближайшей ко входу трещины, старушка в платке прочитала коротенькую молитву. С ее губ срывались жидкие облачка пара. Лучи фонарей плясали на тряпичном свертке, еще недавно бывшем человеком.

— Толкайте — тихо сказала старушка.

Легкий толчок... и лежащее на самом краю тело беззвучно кануло в черноту трещины. Исчезло. Спустя несколько секунд послышался легкий шлепок удара. Сколько же здесь метров?

Тогда-то, попросив фонарик, я повернулся и, пока остальные с опущенными головами стояли у трещины поглотившей очередного старика, прошелся до дверей кладбища. И насчитал два длинных извилистых уже посеревших ледовых языка присыпанных каменной крошкой. Да уж... тут не требовалось семи пядей во лбу, чтобы догадаться — это запечатанные льдом трещины, что уже до отказа заполнились трупами почивших жителей Бункера. Пока шли к еще не заполненной трещине, шагали прямо по братским могилам. Крутнувшись, посветил фонариком по сторонам, глянул на стены. Ничего. Ни единой таблички с именем или датой. Все братские могилы безымянные. И кто знает сколько там тесно прижатых друг к другу трупов в тряпичных саванах. Бункер уже стар...

И вот это нормальный конец? Получить местечко в ледяной безымянной братской могиле спустя сорок лет заключения и еще скольких-то лет бездумной и по сути бессмысленной жизни в Бункере? Ежась от холода, старушка прочтет торопливую поминальную молитву, тело сбросят в глубокую могилу и человека тут же забудут навсегда.

Я такого не хочу.

— Идешь, парень?

— Я сейчас — отозвался я, и заметавшееся эхо многократно повторило мои слова.

Здесь надо разговаривать потише.

— Фонарик верну — уже тише добавил я.

— Хорошо. Не задерживайся здесь, парень. Не надо.

— Ага.

Когда тяжело шагающие старики ушли, я, подсвечивая себе фонариком, задумчиво прошелся по кладбище, изучив его размеры и поглядев в глубокие трещины. На одном из зубцов скалистой стены используемой сейчас братской "могилы" висел зацепившийся саван. Вместе с содержимым. Из прорванной дыры торчала покрытая белоснежным инеем босая нога. Отчетливо видны очертания скорбно склонившейся головы. Проклятье. Даже скинуть нормально не смогли. И висит теперь мертвый человек над бездной... Нехорошо так.

Нет. Ну уж нет!

Я не знаю когда придет мой черед умирать. Но лежать на этом кладбище не хочу. Уж пусть лучше меня съедят здешние медведи, а остатки подъедят снежные черви. Все лучше будет, чем сломанной куклой висеть на стене...

Возвращаясь к выходу, переложил фонарь из одной руки в другую. Луч света дернулся. И на краю одной из засыпанных трещин я заметил какой-то бугор. Кучка льда и мелкого камня. По цвету она не отличалась, но была в ней какая-то странность. Через мгновение я понял, что привлекло мое внимание — рыхлость этой кучки. Тут захоронение древнее. Там вповалку лежат старые поколения Бункера. И накрывший их слой льда и снега давным-давно спрессовался до каменной плотности. Тут не могло быть никакой рыхлости. Но в этом месте она имелась.

Опустившись на колени, ткнул лезвием ножа. И оно легко погрузилось на всю длину, послышался скрежет ледяного крошева. Оглядевшись, убедился, что никто за мной не наблюдает. И быстро выгреб битый лед. Образовалась яма. Глубиной сантиметров в шестьдесят. Следом вскрытая промороженная тряпка. А под ней — истерзанное человеческое бедро, лишенное изрядного количества плоти. В стороне пустое место с парой костей — тут должна была находиться вторая нога.

Вот это да...

Слухи подтвердились.

Пару дней назад я случайно разговорился с живущей в Центре старушкой. Полноватая, вечно голодная, с бегающими глазками, она все жаловалась на скудность кормежки. Могли бы, мол, побольше и погуще наваливать. Жалеют еды! И мимоходом, хихикая, пощелкивая несколькими оставшимися зубами, упомянула, что не все, как она, довольствуются положенной нормой. Кое-кто добывает мясцо самостоятельно и готовит потихоньку, выдавая его за медвежье. А порой, мол, даже и угощает тех, кто не задает лишних вопросов. Насторожившись, я задал пару уточняющих вопросов, но старушка уже переключилась на другую тему и лишь отмахивалась — ерунда мол, шутки у нее такие. Но глазки стали бегать еще пуще. Тогда-то я и записал в список вопрос о людоедах.

И вот оно доказательство. Кто-то из жителей Бункера нет-нет наведывается на кладбище и потихоньку рубит здесь промороженное мясцо. В кашу. Для навара. И кладбище для этой таинственной личности представляется скорее вечно полным холодильником с мясными деликатесами, а не местом упокоения и без того настрадавшихся людей.

Это что-то серьезное? Большая проблема?

Подумав, отрицательно покачал головой. Нет. Просто неприятная мелочь. Кто-то из старичков слегка потерял моральные ориентиры. Исправить легко. Но лично я этим заниматься не собираюсь.

Невольно пришло в голову — а если в Бункере полностью кончится мясо и некому будет пойти на охоту? Как долго кладбище будет оставаться неоскверненным? Как скоро сюда придут голодные люди и вскроют могилы, чтобы утолить голод? Может поэтому могилы в таком виде, чтобы их было легко вскрыть в случае нужды?

Бред? Да нет. Это вполне может оказаться реальностью. В земной истории немало случаев, когда вынужденный каннибализм спасал потерпевших крушение и оказавшихся на незаселенных территориях или посреди океана. В здешних страшных условиях, в этом ледяному аду — вполне нормально иметь под боком аварийный запас пищи. На самый крайний случай. Как по мне — вполне разумно. Смогу ли я в случае нужды съесть кусок некогда разумного мяса? Да. Смогу. Это вопрос выживания и этические нормы здесь вторичны.

Охранники у ворот не сменились. Сидели себе спокойненько на высоких стульях и лениво играли в карты. При виде меня отложили игру. Глянули вопросительно. Подойдя ближе, тихонько заговорил:

— Сегодня умер Федор. И мы его похоронили.

— Пусть земля ему будет пухом — вздохнул один из стариков, осеняя себя крестом.

— Это да — кивнул я — Пусть спит покойно. Но дело в другом. Я на кладбище был первый раз, поэтому задержался, осмотрелся. И нашел там пробои льда в старых могилах. Ямы глубокие во льду. А внутри — чьи-то чуток искромсанные человечьи ляжки. Среди нас живет людоед, мужики. Мне не верите — пошлите кого-нибудь, пусть посмотрит на могилки. Яму я только слегка ледком прикрыл.

— Да твою же мать! — в сердцах выругался охранник, ударив ладонью по столу — Вот только этого нам и не хватало! Какая тварь, а? Вот какая тварь? Тьфу! Не кормят что ли? Или пайку отобрали? А может просто башкой двинулся?

— По кексам и рыбе тюремным скучает — добавил второй. И сам не заметил, что в его голосе прозвучала отчетливая тоска. Этот уж точно скучает по сладкой сдобе. Он даже слюну сглотнул невольно.

— Мое дело сказать о проблеме — пожал я плечами — Совет может непрошеный, вы и сами люди опытные. Но на мой взгляд шухера наводить не надо. Если толпа на кладбище прибежит и начнет там массовые раскопки... люди всполошатся. Если есть у вас кто из жителей Холла надежный — пусть проследит тихонько за тем, кто на могилки наведывается. Это наверняка одиночка.

— Мы разберемся — кивнул старший — Возьми.

— Что это?

— Десять талонов.

— Нет — отказался я — Не надо.

— Чего так?

— Я не информатор платный — мягко ответил я — Просто если среди нас людоед — это общая проблема. Вдруг его перемкнет однажды и начнет живых кромсать, а не мертвых. Ни к чему это.

— Ну сам смотри... и не переживай. Найдем мы его и потолкуем.

— Если это мужчина — заметил я — Может, и женщина.

— Подозреваешь кого?

— Нет. Просто к слову.

— Тоже верно. Спасибо тебе, Гни... парень.

— Да не за что — махнул я рукой и направился к Холлу.

Все мысли о тихом людоеде вылетели из головы, когда снизу донесся горестный вопль. Слетев по лестнице, закрутил головой. Что произошло? Котел с супом опрокинули?

Вопль повторился. И на этот раз прилетел сверху, из-под потолка. Глянув вверх, я бросился к нарам. Кричали из хижины главного охотника Антипия. Не успел преодолеть и пары этажей, в спешке хватаясь за раскачивающиеся конструкции, в хижине заплакали в голос:

— Да на кого же ты нас покинул, касатик! Добытчик ты наш! Кормилец! Что же теперь будет!

— Ты по человеку плачь, дура! А не по себе убивайся!

— Ой с голоду помрем — не унималась старушка — Ой конец нам пришел...

Пробежав по мостику, пролетел через веранду и оказался в крохотной комнатушке. На стенах аккуратно висит снаряжение. У окошка небольшой столик с парой книг. На низкой кровати вытянулся Антипий со скрещенными на груди руками. Под руками листок. Лицо умиротворенное. Уже заострившееся.

Чтоб меня...

Невольно схватился за косяк. Вы обалдели, люди?

— Ну и охота выдалась — вздохнул тяжело старик и косо на меня глянул — Ты на себя грех не бери. Часто такое случается.

— В смысле — часто?

— Что после охоты люди мрут как мухи. Старые мы, парень. Очень старые. И очень усталые. Где еще видано, чтобы старики под восемьдесят лет на зимнюю охоту хаживали? Да еще с рогатинами. И на медведя. Так что знай — здесь такое случается. И ты тут не причем. Это вот Антипия считали заговоренным. Но и он уже не хотел ходить на охоту. И не пошел бы. Да последний раз из шести охотников ни один не вернулся. Так и не ведаем, что с ними сталось.

— Вот как — кивнул я, глядя на Антипия — Вот как... да на себя грех брать и не думал. Черт...

— Ты выйди-ка — шуганул седобородый перешедшую на тихое поскуливание бабку — Хватит о себе переживать, перечница старая! Тьфу! Человек умер, а ты о мясе переживаешь!

— Жрать что будем? — окрысилась бабка — Ты что ли на охоту пойдешь? А?

— Мясо будет, уважаемая — ровно произнес я — Выйдите, пожалуйста. Дайте с Антипием попрощаться.

— Выйду, касатик, выйду — тут же подобрела старуха, бросив на меня оценивающий взгляд — Слова охотника как не послушать. Выйду. Теперь на тебя у нас все надежды, милай. Помрем мы без тебя. Ты уж не забывай нас, немощных. Без сладкого мясца жить тошно...

Дождавшись, когда заботящаяся лишь о себе старуха покинет хижину, я подошел к узкой кровати и немного постоял над Антипием. Выражение лица спокойное. Расслабленное. Листок бумаги под руками. Осторожно вытащив его, поднес ближе к глазам. Темновато здесь.

"Все имущество мое отдать лучшему охотнику и никому более! Антипий".

И размашистая уверенная подпись. Листок бумаги старый и явно был несколько раз сложен и, скорей всего, хранился вон в той раскрытой книге, что лежит на столе. И я не удивлюсь, если старый охотник каждый раз, когда ложился в постель, не забывал достать и развернуть листок с коротким завещанием. Ведь в силу своего возраста он не мог быть уверен, что проснется на следующее утро.

— Владей, охотник! — хлопнул меня по плечу старик. Хлопнул с некоторой даже радостью. И с ожиданием в глазах — соглашусь ли принять вещи в наследство. Ведь вместе с ними приму на себя и обязанности охотника.

— Спасибо — коротко ответил я. И добавил — Антипия надо спустить вниз. Здесь слишком жарко.

— Надо! — согласился с тяжелым вздохом старик — Тащить будет нелегко. А спускать по лестнице... ох и замаемся. Не уронить бы покойного...

— Тащить не придется. Спустим на веревках.

— И то верно! Голова! Вдвоем справимся?

— Справимся. Внизу пусть примут аккуратно.

— Сейчас гаркну! Ты пока собери его в последний путь, Охотник.

Так вот и прозвучало это слово — с большой буквы. Не как профессия, а как мое новое имя.

— Теперь я Охотник — согласился я — Так и называйте впредь. И другим передай.

— Все лучше Гниловоза!

— Кому как — дернул я щекой. — Главное — суть. До этого возил гниль на крыше креста. А теперь стал охотником.

— Может тогда Медвежатником тебя называть станем, а? Звучит! Уважения больше!

— Нет — улыбнулся я этой неприкрытой лести — Не дорос я еще. Просто Охотник.

— Понял тебя, Охотник! Насчет вещей не переживай — никто и не дернется! Я любому быстро мозги вправлю! — старик воинственно потряс жилистым кулаком — И прослежу, чтобы в твое отсутствие в хижину к тебе никто не лазал. С Антипием у нас тоже такой уговор был. И держались мы уговора свято.

— Вот за это спасибо.

— Жить тут будешь?

— Да — особо не раздумывая, ответил я — Жить буду тут.

— Стало быть, почти никаких изменений — еще шире улыбнулся старик и заковылял к мостику. Перегнулся через веревочные перилла и закричал, собирая народ.

Обернув Антипия простыней, я снял со стенного крюка веревку и крепко обвязал мертвое тело. С некоторой натугой вытащив труп на веранду, а оттуда на мостик, чуть передохнул и мы приступили к спусканию бывшего охотника. Я не торопился. Травил веревку не спеша. Антипий спускался медленно и где-то даже торжественно. Услышав летящие снизу крики, призывающее спускать побыстрее, недовольно поморщился, но сдержался. А вот помогающий мне старик сдерживаться не стал и виртуозным матерным языком посоветовал всем особо торопливым заткнуться. Ему вняли и остаток пути Антипий проделал в тишине. Едва веревку отвязали, смотал ее и повесил обратно на крюк. Аккуратность и порядок внутри роднили меня с умершим охотником. Тут все на своем месте. Пусть так и остается.

Вскоре ритуал похорон повторился. Заупокойную молитву на этот раз читал я, вспомнив ее слова с куда большей легкостью чем в прошлый раз. И я не позволил сбросить Антипия в стылую трещину. Для него я выбрал небольшое углубление у одной из стены кладбищенской пещеры. Сбил лед со дна, выгреб каменное крошево. Бережно уложил тело и обложил его камнями и льдом, сформировав нормальный могильный холм. Стоймя закрепил в изголовье длинный камень, сверху положил еще один поперек и еще выше поместил небольшой каменный обломок. Так получился крест. К этому времени со мной остался только имеющий здесь вес старик, чье имя я наконец-то узнал — Андрей. Но все его называли Василичем. Задумчиво поглядев на могилу, Василич неожиданно попросил:

— А мне такую сделаешь, как помру, Охотник?

— Сделаю — после короткого раздумья ответил я — Того же и для себя прошу, если умру раньше.

— Ты молодой. С чего раньше меня помрешь?

— Всякое бывает. Пошли на ужин?

— Если там хоть что-то осталось — хохотнул старик и мы покинули кладбище.

Холл гудел. Холл ревел. Холл пел и хохотал.

Двое умерли этим днем. Но всем было плевать. Люди жадно жевали, хлебали, обливаясь крепким бульоном, торопливо глотали полупережёванное мясо. Кто-то от жадности давился, выпучивал глаза, соседи с хохотом хлопали того по трясущейся спине. Едва откашлявшись, тот снова бросался на кусок мяса. Ели большей частью руками. Из столовых приборов только ножи у всех, редко ложки, чаще всего бульон пили прямо из тарелок и чашек. Мясо отрезали у самого рта, едва не срезая себе носы.

Смеющиеся лица с пятнами застывающего бульона на щеках и подбородках, сияющие восторгом глаза уже подернуты ленивой поволокой сытости и сонливости.

Запах... его не описать. Тут смешался восхитительный запах вареного мяса и вонь немытых тел. Огромный столб пара поднимался над столами и скапливался под потолком. Я невольно обрадовался, что мое новое жилище находится чуть в стороне. Старый охотник знал где разместить подвесную хижину. Мудрый старикан, что успел показать и рассказать мне немало. Отсюда и моя ему последняя благодарность.

Я ненадолго присел к краешку одного из столов, выпил большую чашку бульона и съел чашку мяса. Соли маловато. На меня никто не обращал внимания. Это к лучшему. Встав, я отошел к стене и добрался до лестницы. Поднявшись в хижину, сел в стоящее на веранде кресло, опустил руки на подлокотники. И минут пятнадцать сидел, сверху-вниз глядя на праздник обжорства. Подняв глаза, на потолке увидел глубоко вырезанные буквы.

"Не быть таким никогда!".

Что ж...

Я полностью согласен с этим утверждением. Умерший старый охотник сиживал тут не раз, с высоты наблюдая за редкими пиршествами. И ему точно не доставляло удовольствия видеть такое. Как и мне сейчас.

Чуть в стороне имелось еще несколько высказываний.

"Ешь меньше!".

"Двигайся больше!".

"Верь не словам, а делам!".

Надо же...

Настоящий кодекс поведения. И он подходит мне, идеально вписываясь в рамки моих собственных жизненных правил.

Жаль, что я не узнал Антипия лучше. Судя по всему, он был одним из тех редких людей у кого можно почерпнуть немало жизненной мудрости. Но не судьба. Смешно, но, пожалуй, Антипий был единственным человеком, кто показывал и рассказывал мне что-то без личной выгоды. А до меня, держась особняком, ни с кем не сближаясь, он тем не менее исправно снабжал этот сброд свежим мясом.

Почему сброд?

Да потому что им плевать на смерть кормильца. Особенно сейчас, когда их оповестили, что перебоев с поставкой мяса не предвидится. Они радостно пируют, нажираются, нет-нет бросая взгляды вверх, на хижину нового охотника. И никто не бросил ни единого взгляда на закрытую дверь ведущую на стылое кладбище, что только что приняло еще двух постоянных жителей.

Сброд... за очень редким исключением.

Настолько думающие только о себе люди, что я даже не могу сделать скидку на их возраст. Да и не собираюсь даже пытаться — я слишком хорошо помню бескорыстность своей бабушки, трудившейся до последнего вздоха. Она такой не была никогда.

Дверь на кладбище...

Я увидел, как в нее тихо и быстро проскользнуло двое мужчин, прошедших вдоль стены. Замковые следователи? Похоже на то. Отрадно, что не оставили мое сообщение без внимания. Пусть разбираются. А я...

А что я?

Подумав, оценив силы и энергию взбодренного крепким бульоном и мясом организма, решительно встал. Рано еще на боковую отправляться. Дел полным-полно и начну с самого сложного и опасного.

Одевшись в меха, прихватил со стены пару снегоступов, палки, веревку и тяжелую рогатину. С угловой полочки взял начищенный до блеска, в нескольких местах смятый термос с металлическим корпусом. Советский. Я приметил его еще в первый свой визит в хижину. Еще бы не приметить. Предмет весьма ценный в здешних условиях.

Закрепив взятое на спине, начал спускаться, старательно запоминая каждую ступеньку, каждую скобу, стремясь максимально изучить путь, чтобы в дальнейшем сделать его предельно быстрым и безопасным.

Пройдя у стены, миновал кладбищенскую дверь, покосившись на несколько выбитых и нарисованных над ней религиозных символов. Оказавшись у выхода, без удивления обнаружил, что около них нет ни единого человека. Все пируют.

Дойдя до котла, наполнил термос горячим бульоном. Поймав проходящего мимо старика, велел ему закрыть дверь. Тот, качаясь от сытости, осоловело кивнул, утер жирный рот грязной ладонью, что-то просипел неразборчиво. Вслушиваться я не стал. Отодвинул запоры и вышел наружу. По лицу тотчас ударила снежная крупа. Обернувшись, сквозь косой снегопад некоторое время смотрел на светящуюся громаду Столпа. В ушах звучал шепот, порой переходящий на бормотание. Я не понимаю тебя... я не понимаю...

Неумело закрепил на ногах снегоступы. Убедился в надежности крепления. Кивнул сам себе с одобрением. И снял снегоступы. Опять надел. Снова снял. Опять надел. Повторил операцию десять раз, каждый раз стараясь ускорить ее. Я должен добиться автоматизма в незнакомом умении. В каждом из охотничьих умений.

Это и была моя цель одиночной вылазки.

Я боялся окружающей местности. И боялся справедливо.

Что вокруг нас?

Холод. Снег. Пронизывающие ветра. Снежные черви и медведи. Провалы и торосы. И кто знает, какие еще опасности скрываются в здешних местах. Поэтому я и боялся. И продолжу бояться. А чтобы мои страхи не превратились в реальность, чтобы я однажды не сдох тут из-за банальной оплошности или неумения в чем-то, я должен начать долгие и упорные тренировки.

Закончив со снегоступами, неловко переступая, добрался до небольшого холма. Помогая себе палками, взобрался на вершину, где и улегся в хрустящий снег. Сложил перед собой руки — в одной сжимая нож — положил сверху подбородок и затих, внимательно вглядываясь в унылую местность. Разглядывать здесь особо нечего. Но это на первый взгляд. Плюс я хотел привыкнуть к лежанию в снегу. Одет я очень тепло. Недавно поел жирной пищи. И с собой у меня кое-что есть для подпитки тела энергией.

Через четверть часа неподвижного лежания — а это оказалось чертовски трудно — позволил себе достать термос. Отпивая из крышки бульон, полежал еще десяток минут. На первый раз достаточно. За прошедшее время увидел немало интересного — небольшую стаю стремительно куда-то ползущих червей, к примеру. А в сгустившемся поодаль сумраке мелькнула пара теней покрупнее.

Встав, взялся за рогатину и принялся отрабатывать показанные Антипием удары. Резкие, быстрые, сильные, на выдохе.

Выпад...

Выпад...

Выпад...

Остановился, когда плечи и руки уже жгло огнем от непривычной нагрузки.

Чуть передохну. И повторю серию выпадов. Я должен бить рогатиной наверняка, нанося как можно более глубокую рану. Недавняя охота показала, что нельзя надеяться на помощников. Я запросто могу оказаться один на один со взбешенным ранением зверем. И в этом случае все будет зависеть только от моих умений.

Отдохнув, выпил еще бульона. И продолжил махать рогатиной. На этот раз изнемогающие от боли руки отказали гораздо раньше. На сегодня хватит. Глянув за спину, без труда различил чернеющую скалу — там вход в Бункер. От него меня отделяет не больше пятидесяти шагов. Можно еще немного побродить неподалеку — не забывая об осторожности. В одиночку тут ходить крайне опасно. Я понимал это. Вот только положиться мне не на кого. Поэтому приходится рисковать.

Пройдя чуть дальше, вооружился палкой и принялся проверять сугробы, то и дело наклоняясь и собирая забитые снегом шкуры червей. Заполнив мешок, решил, что на сегодня с меня хватит пребывания снаружи. Время возвращаться. И я уже шагал к Бункеру, когда до моего слуха донеслось завывание. Я испуганно обернулся, выставив перед собой рогатину. До боли в глазах вгляделся в черно-белую панораму. На мой след напал медведь?

Нет. Не медведь. Из сумрака возникла шатающаяся завывающая фигура. Человек... Старик.

Подняв руку, я крикнул, почти тщетно пытаясь перекричать свирепую стихию.

— Эй! Эй! Сюда!

Еще один освобожденный узник сброшенный летающей кельей после сорока лет одиночного заключения. Его надо в тепло.

— Эй! Сюда! Сюда!

Я сделал несколько шагов ему навстречу. И замер в неподвижности, увидев зажатый в руке длинный нож. Взялся покрепче за древко рогатины. Особо настораживал даже не нож, а тот факт, что завывающий незнакомец передвигался босиком. Обувь болталась у него в свободной руке, под мышкой тюк со свисающими рукавами. За спиной небольшой рюкзак. Перекошенное лицо испугано, он больше смотрит вверх, а не по сторонам. Каждый его шаг оставляет красный отпечаток в снегу — изрезал ноги острыми краями проломленного наста. Старик не в себе. Старик опасен.

— Верни меня назад! — дрожащее лезвие ножа уставилось мне в лицо. Хрипящий голос не терпел возражений — Верни меня назад, сука! Верни сейчас же! Я хочу назад! В келью! В мою келью! Верни меня!

— Конечно — после легкой паузы кивнул я — Пойдем со мной. К людям. Там тепло. Мы выпьем чаю. Поговорим.

— Ты врешь! Врешь! Верни меня сейчас!

— Не вру. Ведь это не бесплатно — я убрал шарф, прикрывающий низ лица — Немного заплатите. И вернем вас обратно туда — я указал наверх — Будете и дальше дергать рычаги. Есть чем заплатить? Если да — то мы договоримся. Уже сегодня вернетесь домой.

— Ты не врешь, а? Не врешь мне?

— Нет. Деньги решают все. Есть золото? Ленинские рубли? Другое что ценное? Услуга недешевая. Но как заплатите — сразу отправим домой. Все налажено. Вы не один такой, кто хочет вернуться в теплую келью. И мы помогаем.

— Я заплачу! Заплачу сколько надо! Ты только верни меня домой, парень. Слышишь? Верни меня в крест! И я отблагодарю! — нож чуть опустился, старик подался вперед, доверительно забормотал — У меня много ценного, братишка. В накладе не останешься. Как только дверцу нужную покажешь — озолочу тебя. Понимаешь? Слышишь?

— Понимаю. Слышу — кивнул я и махнул рукой — Тогда пошли.

— Куда?

— В Бункер — буднично пояснил я — Там тепло и светло. Там нужные машины, что могут вернут назад в крест любого желающего. Но! Старик! Мы тут шуток не шутим — бесплатно не работаем. Если денег нет или платить не хочешь — тогда иди себе дальше и не морочь мне голову.

— Да заплачу я! Заплачу сколько надо! Зря что ли сорок лет там прожил? Обзавелся деньжатами.

— Отлично. Тут недалеко. Иди за мной. И не отставай. А то мне еще двоих встречать надо. Тоже назад хотят. И что они там в кельях потеряли?

— Тебе не понять, пацан! Не понять! — забубнил старик, делая первый шаг в указанном мною направлении — Не понять тебе! Там все родное. Все понятное. А тут? Снег и холод? В сраку! Понял меня? В сраку! Еще двоих, говоришь, встречать надо? А они мою очередь не подвинут вдруг?

— Кто первый придет — тот первый назад и отправится — равнодушно отозвался я — Процесс налажен. Пауза между отправками не больше трех часов.

— Три часа ждать мне не с руки! Поднажми-ка, парень! Чего плетешься?

— Как скажешь.

— Я и тебе пару монет в ладонь вложу, парень! Ты главное все путем сделай. Доведи, с нужным человечком сведи. Там я уж сам перетру, чтобы меня первым рейсом назад.

— Это же еще сорок лет — покачал я головой — Еще сорок лет в одиночке. Оно тебе надо? Может в Бункере жить останешься?

— В келью! В келью! Ты меня с панталыку не сбивай! Я знаю, чего хочу! Назад в келью хочу! Идти далеко еще? Что-то ног не чувствую.

— Уже пришли — ответил я и несколько раз ударил по двери — Ноги придется отогревать. Нож убери. Тут борзых не любят.

— Нож убрать? — задумался старик.

Но тут дверь раскрылась, столб пара ударил в небо. Из горячего тумана выступила старушка:

— С возвращением, Охотник. А это кто?

— Освобожденный — отозвался я и быстро подмигнул — Деньги при нем. Сразу оплатит дорогу обратно.

Надо отдать должное — старушка суть ухватила сразу. Внимательно оглядела босого старика, с сомнением поджала губы:

— Не похоже что-то. Еще и ножом машет. Пусть себе идет дальше.

— Он просто немного испуган — попытался я.

— Нет — отрезала старуха — Ишь какой грозный нашелся — ножом машет! Иди отсюда! Прочь!

Нож беззвучно упал в снег. Подняв пустые руки, старик торопливо забубнил:

— Да ладно тебе, красавица. Нож так — для острастки держал. Кто знает здешних людей. И пару тварей удивительных увидал. Да и голова как в тумане. Ноги озябли. Спину ломит. Слушай... деньги есть, даже не сомневайся. Ты со старшим договорись, пусть мне дорожку назад в келью откроет — и всего делов. Проблем никому не доставлю.

— Заходи — после продолжительной паузы буркнула старуха и исчезла внутри — И без шуток, хрен ты старый! А то вмиг оставшиеся зубы проглотишь!

— Ух! Сердитая — улыбнулся мне старик и, переступив брошенный нож, шагнул к двери.

— Уважаемый — остановил я его.

Нагнувшись, поднял нож, протянул владельцу:

— Спрячьте. Нож вещь нужная, пригодится. Только не размахивайте им почем зря.

— Понял тебя, парень.

— Как зайдете — люди приветствовать начнут. Закричат. Ногами затопают. Это от радости. Что еще один узник свободу получил. Не пугайся. А там и горячей еды подадут, ноги отогреют, к старшим для разговора поведут.

— Ясно. Не оплошаю.

— Прошу — указал я рукой — Добро пожаловать в Бункер.

— Я тут ненадолго! Перекушу горячего, оплачу путевку — и назад!

— Конечно.

Старик скрылся в горячем тумане. Через пару секунд Холл грянул дружным ревом:

— СВОБОДЕН! СВОБОДЕН! СВОБОДЕН!

— Что еще за дорожка назад? — ворчливо поинтересовалась вернувшаяся старушка и, ничуть не стесняясь, громко рыгнула — Ох и нажралась я.

— Он не в себе — пожал я плечами — Передайте кому следует — пусть поговорят со старичком. Успокоят. И чтобы сразу не рубили сплеча — нет, мол, дороги назад.

— Не учи ученых, Охотник. Тут почитай треть хотела бы в летающий крест вернуться. Разберемся. А ты чего не заходишь?

— Еще немного осмотрюсь — мотнул я головой и протянул мешок — Тут дрова.

— Вот за это спасибо! В Холл ведь дровишки? Аль в Центр или Замок?

— В Холл — улыбнулся я — Эти — в Холл.

— Когда вернешься?

— Через час буду.

— К тому времени приготовлю горячего питья — вздохнула старушка и, плотней закутавшись в видавшую виды шерстяную шаль, проворчала — Осторожней там, Охотник. В одиночку бродить... до тебя так только Антипий поступал. Бывало, днями пропадал. На рожон не лезь!

— Спасибо.

Дверь захлопнулась. Я вновь в одиночестве. И мне это нравится. Есть время подумать. Да и не хотелось сидеть в тюрьме. А Бункер... это та же тюрьма. Даже администрация имеется — Замок. А то что двери не заперты — куда идти старикам?

Вернувшись к месту, где встретил босого старика, некоторое время наблюдал. В окровавленному снегу проворно сновали снежные черви, глотая пищу. Снег белел на глазах. Несколько минут — и не осталось ни одного красного комочка. Оценив количество червей, убедился, что поблизости нет крупной стаи этих тварей. И коротко ударил острой палкой, пробив самого жирного. Подняв извивающегося червя, перевернул палку, воткнул ее в снег. На землю полетели белесые капли, по воздуху поплыл отчетливый неприятный запах. Отступив, спрятался за большим торосом и начал ждать. Приманка поставлена. Найдется ли желающий ее попробовать? И какого он окажется размера?

Сначала исчезли испуганные запахом родной крови черви. Шустро уползли в сумрак. Воющий ветер быстро разровнял снег. Я терпеливо ждал, преодолевая желание выпить горячего бульона.

Заметив движущуюся тень, напрягся, приготовился отступить. Но прущий к пахнущей приманке зверь оказался небольшим. Детеныш. Чуть больше метра в длину. Белая шкура сливается со снегом. Удлиняющиеся лапы тащат зверя вперед. Выждав еще пару минут, встал и рванулся вперед. Два прыжка. Резкий удар рогатиной. Плечи отозвались на усилие болью. Вонзившаяся рогатина пригвоздила шею медвежонка к земле. Тот разинул пасть, заревел. Но рев тут же оборвался — я ударил острой палкой, нанося фатальную рану. Голова тяжело упала в снег. Дернувшиеся лапы судорожно проскребли снег и затихли.

— Извини — выдохнул я — Извини.

На более крупного зверя я бы просто не рискнул напасть в одиночку. Выдернул оружие, содрал все еще извивающегося червя с палки — живучий! — снял с плеча веревку и подступил к туше с ножом. Неумело сделал надрезы в указанных ранее Антипием местах. Пропустил веревку. Завязал. Убедился, что не оставил никаких вещей. И потащил добычу в Бункер. Надо торопиться — запах пролитой медвежьей крови уже приманивает червей.

Глава 3

Охранники Замка встретили меня у лестницы от Холла к Центру. Неведомым образом до них донеслась весть о том, что медвежонка я тащу именно к ним. Легла на пол пленка, тушу уложили в нее, закутали, перевязали веревкой. Старики удивительно легко подняли зверя на плечи и потащили вверх, мимоходом кивнув — следуй, мол, за нами. Я спорить не стал.

Оказавшись у знакомых дверей, немного подождал. И на ожидаемый вопрос о желаемых благах, коротко ответил:

— Талоны.

— На все?

— Ага.

— Держи. Два полных листа талонов. Может еще чего добавить?

— Этого вполне достаточно — отказался я, убирая талоны в карман — Спасибо.

— Постой. Поговорить с тобой хотят.

— И кто?

— Михаил Данилович. Весомый человек. Рассудительный.

— Хорошо. Здесь подождать?

— Проходи — широким жестом указали мне на приотворенную дверь ведущую в Замок.

Радоваться я не стал. Уже знал, что там просто хорошо обставленная тамбурная комната для приема гостей. Сняв верхнюю одежду, аккуратно сложил на стул, поставил рядом оружие. Пригладил волосы. И вошел. Как и следовало ожидать комната была пуста. И это на самом деле была гостиная. Камин с потрескивающим огнем, подъедающим шкуры червей. Пара диванов, шесть кресел. На стенах несколько картин, на полочках различные безделушки.

Усевшись в кресло, спокойно принялся ждать, отсчитывая про себя секунды. Я даю пять минут. Если за это время Михаил Данилович не явится — я отсюда уйду. Не я напросился на встречу — меня сюда пригласили.

Он пришел на исходе третьей минуты. Прошел через заднюю узкую дверь — деревянную, резную, снабженную начищенной до блеска ручкой в виде оскаленной медвежьей головы. Ручку наверняка притащил с собой один из бывших сидельцев. А вот дверь... вряд ли кто с дверью сюда явился. Ее сделали здесь. Резьба не проблема — таланты у сидельцев разные бывают. Но такой широкий кусок дерева — дверь выглядит цельной.

Встав навстречу старику, что, как я отметил автоматически, шагал легко и бесшумно. Осанка прямая, голова поднята, за исключением аккуратно подстриженных седых волос и морщин, в нем нет ни малейших признаков старости. Движется свободно, шагает широко, все зубы на месте — что видно по широкой открытой улыбке. И рукопожатие удивительно крепкое.

— Добрый день. Мое имя Михаил Данилович.

Сразу отметил границы дозволенного. Не предложил величать только по имени или только по батюшке.

— Здесь меня зовут Охотником — улыбнулся я в ответ.

— А до этого Гниловозом. Потому что на кресте трупы таскал. Верно?

— Все верно.

— Удивительно. Ты меняешь имена как хамелеон, мой юный друг. И каждый раз имена соответствуют ситуации. Там ты гниль таскал. Здесь на медведей охотиться начал.

— Почему нет — развел я руками.

— А настоящее имя?

— А что оно здесь дает? — спросил я — Моя настоящее имя. Вся наша прошлая жизнь здесь не играет ни малейшей роли. Я мог быть там известным политиком или спортсменом — но здесь я просто обычный узник, получивший свободу.

— Получивший ее гораздо раньше срока. И оставшись при этом целым. Да еще и провернув целую авантюру — отметил собеседник.

— Не без этого. Крутиться в стреляющей карусели целых сорок лет, каждый день играя в русскую рулетку со Столпом... это не по мне.

— А мы вот откатали от звонка до звонка — хмыкнул Михаил и указал на кресло — Присаживайся. Выпьешь?

— Кофе, если есть — не дал я ему перечислить варианты.

— Конечно. С сахаром?

— Будет отлично. Кофе покрепче, сахара не больше чайной ложки.

— Алкоголь?

— Только с холода вернулся. Не стоит пока — отказался я — Но спасибо за предложение.

— Отлично.

Щелкнув кнопкой миниатюрной рации, Михаил Данилович распорядился:

— Двойное кофе в большом бокале. Чайную ложку сахара. Мне как всегда.

— Спасибо.

— Тебе спасибо. Ты появился удивительно вовремя, Охотник. Мы потеряли Антипия. Нашего старого матерого волка, что годами снабжал нас мясом. Прочие охотники ему и в подметки не годились, если говорить начистоту. Теперь все наши надежды возложены на тебя. Ты ведь не против?

— Наследство уже принял.

— Слышал об этом. И полностью согласен. Кесарю кесарево. Насчет мяса...

Я безмолвно приподнял брови.

— И дров — рука старика указала на небольшой камин, богато украшенный резьбой.

Я продолжил выжидающе молчать.

— Прошу тебя, не отдавай мясо Холлу. По крайней мере делай это не часто. Причину объяснять надо?

— А что тут объяснять? — дернул я плечом — Сам все видел. Вся туша пошла в котел. Несколько варок подряд. Ни кусочка мяса не было отложено на черный день. Холловцы живут одним днем и не думают о будущем. Да и нехорошо в их возрасте так обжираться мясом — желудки уже не те. Пища должна быть полегче.

— Именно! — подался вперед Михаил — Именно! Тогда как мы с мясом обращаемся куда разумней. Думаю и тут ты уже уловил суть?

— Мясо разрезаете, отправляете на лед. Каждый день используете ровно столько, сколько требуется для варки супов. Кормите весь Бункер. Наверняка стараетесь создать большой запас на будущее — если охотники погибнут, а новые быстро не появятся.

— И снова верно! Ты весьма разумный молодой человек! Вот и посуди сам — от этих необузданных пиршеств одни проблемы! Мясо уходит в никуда. А это ценнейший ресурс! Один из залогов нашего общего выживания в этих неприветливых землях. Мы заботимся о Холле. Стараемся чтобы супы были наваристыми и полезными. Делимся всем производимым. За этой стеной — широким жестом старик указал на заднюю стену — скрыты кухни, кладовые, оранжереи и теплицы. Есть и большой ледник, что сейчас почти пуст. И это тревожно. Только успели обрадоваться появлению среди нас крепкого и решительного молодого мужчины... а ты тут же заставил нас обеспокоиться за твою жизнь!

— Чем же? — удивился я.

— Ты в одиночку вышел из Бункера! В одиночку! Случись что, получи ты ранение — кто поможет тебе вернуться домой?

— Это риск — признал я — Но других вариантов нет. Положиться особо не на кого. Вот вы... сможете предоставить мне помощника? В Холле и Центре таких нет.

— К сожалению среди нас тоже нет охотников — с сожалением вздохнул Михаил — Но может удастся сколотить бригаду из холловцев? Собрать человек пять, обучить их некоторым навыкам...

— Вряд ли — качнул я головой — Очень вряд ли. Время покажет. Пока же я должен получить хоть какой-то опыт. Пусть даже в одиночку. Если я стану отсиживаться в тепле и безопасности — мяса от этого больше не станет.

— Понимаю... смелый поступок. И достойный. Ты думаешь о всеобщем благе.

— Нет — улыбнулся я — Тут вы ошиблись, Михаил Данилович. В первую очередь я думаю о себе. Чем больше у меня опыта и знаний — тем больше шансов выжить. Умирать я не хочу.

— Никто не хочет — грустно усмехнулся старик — Никто. Все хотят жить как можно дольше, оставаясь при этом в своем уме и имея возможность самостоятельно сходить в туалет. И снова все упирается в размеренный образ жизни с нормальным сбалансированным питанием. У тебя лично есть нарекания к ежедневному меню?

— Вкусно. В меру сытно.

— Вот видишь!

В дверь зашла улыбающаяся девушка, одетая в кожаную тунику и свободные штаны из такого же материала. Длинные расчесанные волосы свободно ниспадали на плечи. Мягко покачивая бедрами, она прошла через комнату, опустила на столик поднос с бокалом кофе и чашкой янтарного чая.

— Это Кристи. Она родилась здесь — мягко улыбнулся Михаил — Познакомьтесь.

— Кристи — чуть присела девушка, одарив меня удивительно ласковым взглядом карих глаз.

Что-то в ее лице было не так. Некая легкая заторможенность. Да и лицо какое-то... пустое... слишком уж расслабленное. Когда она, продолжая смотреть на меня, запустила палец в нос и задумчиво принялась в нем ковыряться, многое стало ясно.

— Охотник — склонил я голову — Рад знакомству, Кристи.

Еще одна улыбка. И девушка ушла.

— М-да — вздохнул Михаил.

Никак не став комментировать увиденное, я взял бокал и с огромным удовольствием сделал глоток кофе. Горячий, крепкий, в меру сладкий. Идеально.

— Я вас услышал, Михаил Данилович — вернулся я к теме разговора — Скажу так... не люблю нарушать традиций. Поэтому большую часть добытого мяса и шкур я буду приносить сюда. В Замок. Это и мне выгодно, с какой стороны не глянь. Меньшая часть изредка будет уходить в Холл.

— Как можно большую часть мяса в Замок, Охотник — попросил старик — Как можно большую часть. Чем полнее наши ледники — тем сильнее наша вера в сытое будущее. Понимаешь?

— Конечно. Мы договорились. Следующая туша будет доставлена в Замок.

— Но не геройствуй! Действуй осторожно. Продумывай каждый шаг. И помни — наша благодарность будет велика.

— Спасибо — улыбнулся я — А можно часть благодарности получить авансом?

— Уточни.

— Знания. Мне нужно как можно больше знаний о окружающем мире. Не помешала бы хорошая карта. Сведения о фауне и флоре. Любые записи о звериных повадках. Ну и хотелось бы знать, что еще за поселения вокруг нас и как себя вести, если вдруг столкнусь с выходцами оттуда.

— Что ж... — после краткого раздумья, произнес Михаил, беря в руки чашку — Вполне резонная просьба. У нас есть небольшая подборка как раз на такой случай. Но за многие годы ты первый, кто заинтересовался знаниями. До тебя так же поступил Антипий. Подожди.

Встав, собеседник не покинул гостевую — вопреки моим ожиданиями. Он подошел к одной из полок, открыл большую шкатулку и вытащил из нее согнутую картонную папку перетянутую красной широкой резинкой.

— Возьми, Охотник. Я так и так хотел предложить тебе эти знания. Но ты опередил меня. Похвально. Что-нибудь еще?

Забрав папку, взвесив ее в руке, глянул на Михаила Даниловича и поднял руку с бокалом:

— Мелочь. Можно еще один бокал дефицитнейшего кофе? Мне предстоит пара часов углубленного чтения.

— Советую выпить чаю. Он у нас особый. Бодрит куда лучше кофе. Но если ты настроен против чая, то...

— Пусть будет чай — легко согласился я — Главное, бокал побольше. Спасибо, Михаил Данилович. И за разговор и за кофе с папкой.

— Кофе с папкой — усмехнулся старик — Хорошо сказано. Рад знакомству!

— Взаимно!

Мы обменялись еще одним рукопожатием и разошлись. Беседа завершена. Короткий, но содержательный разговор сводился к малому — тащи все мясо в Замок, и мы не забудем отблагодарить тебя. И долго со мной никто беседовать не собирался. В принципе все логично. Я здесь новенький. Никто не собирается раскрывать мне душу. И никто не станет давать чересчур громких обещаний. Мой единственный в их глазах козырь — моя молодость. Но кто как не они знают, что молодость проходит очень быстро. А кто здесь считает года? Время течет незаметно. Их жизненный путь занимает время от поздравительного крика "Свободен" до глухой молитвы и почти беззвучного шлепка мертвого тела о дно ледяной трещины на кладбище. Этот же удел ждет и меня. Просто проживу я здесь не пять-десять лет, максимум пятнадцать, а куда дольше. Если меня не сожрет медведь.

Усевшись за один из столиков в общем помещении Центра, поставил рядом бокал чая и не без трепета открыл картонную папку. Информация. Самая ценная здесь вещь. Ценнее золота.

Впрочем, радость и трепет длились недолго. Уже через несколько минут они угасли почти полностью.

Что имелось в папке?

Пара дюжин созданных с различной талантливостью иллюстраций.

На них изображались лежащие и стоящие под снегом деревья. Атакующие и спящие медведи. Стаи снежных червей. Столп во всем его величии. Рой крестов, летящих в вышине. Облака. Облака. Облака. Туманы. Одинокие в бескрайнем снежном краю фигурки путешественников и охотников.

Несколько листков исписаны тем, о чем мне уже рассказал Антипий — некоторые тонкости охоты на медведей, способы транспортировки тяжеленных туш к Бункеру.

Имелась и некоторая полезная информация — как строить дом из снежных блоков. Иглу. Этот листок был исписан полностью, по тексту заметно, что писали с чужих слов. Нашелся же умелец-сиделец с такими знаниями. Кто в наше время знает, как вырыть землянку, построить из снега иглу или возвести хотя бы банальный шалаш, могущий защитить от дождя? Зато все прекрасно умеют щелкать компьютерными мышками и тыкать пальцами в сенсорные экраны телефонов.

Снова вспомнились выживальщики. Сурвивалисты. Сколько из этих ребят на самом деле смогут прожить в лесу хотя бы неделю на подножном корме? И это я про летний и осенний лес. Про зимний даже не заикаюсь. У скольких из грезящих скорым концом света парней есть навыки охоты? Сбора грибов и ягод? Мало покупать штаны с кучей накладных карманов и нагружать их метрами особой тонкой и крепкой веревки и мультитулами. Да, среди их все растущего числа есть действительно серьезные и умелые ребята. Но таких меньшинство. Большинство же мечтает о посиделках в уютном безопасном бункере, где под музыку пятидесятых и треск радиопомех будут с восторгом прислушиваться к агонии погибающего мира, наслаждаясь бурбоном и шпротами.

Дом из снежных блоков... это полезная информация.

Сходив в комнату, перебросился парой слов с Шерифом, взял нужные принадлежности и вернулся к столу. Скопировал информацию о постройке иглу, уже завтра собираясь опробовать это на практике.

Отложив листок, взял следующий. Хмыкнул удивленно. Немного текста и цветная иллюстрация. Страница вырванная из какого-то приключенческого романа. Полуобнаженные герои различных цветов кожи увлеченно сооружают ловчую яму на крупного зверя. Дно ямы щерится острыми кольями, отвесные стены раза в два выше человеческого роста. Судя по природе вокруг — дело происходит в тропиках. Там копать куда легче, чем в вечной мерзлоте. Мне не пригодится. Но я все же потратил некоторое время на изучение иллюстрации. Тут наверняка встречаются глубокие трещины прикрытые снегом. Есть шанс заманить медведя на запах истекающего кровью червя. А когда он бухнется в яму и... м-да... отбой. Нет шанса предугадать каким местом здоровенная зверюга напорется на кол. Но скорей всего пузом. Кол пробьет желудок заполненный едкой кровью снежных червей и мясо окажется испорченным. Опять же доставать зверя из глубокой ямы... этот вариант нам не подходит. В сторону.

— Привет, Охотник — донесшийся веселый голос звучал очень... молодо.

Вскинув голову, я увидел красивейшую девушку. Ухоженную девушку. Опрятно одетую. В синих с фиолетовым оттенком глазах светился острый ум. Да она даже косметикой не побрезговала... и наложила ее умело. Но к черту ее опрятность и косметику — она была молода! Ну как молода... по здешним меркам просто девчонка. А вообще ей неплохо за тридцать. А еще она сидит в самодельной инвалидной коляске и у нее нет ног ниже колен.

— Я Милена! Рада познакомиться.

Я автоматически протянул руку и ее крепко стиснула ладонь в перчатке с обрезанными пальцами.

Ловко крутнув коляску, новая знакомая оказалась рядом со столом. Облокотилась, изучила разложенные листки. Весело фыркнула:

— Теорию штудируешь, студент?

— Вы очень молоды — заметил я.

— Спасибо за комплимент — рассмеялась женщина.

Или все же девушка?

Нет. Это зрелая женщина. Вполне фигуристая. Подтянутая. Даже спортивная. Многие признаки указывают на ее истинный возраст — морщинки, даже форма лица, что меняется у нас на протяжении всей жизни. Но один черт мне почему-то казалось, что ко мне подкатила восемнадцатилетняя, максимум двадцатилетняя девушка. Задорная, обаятельная, умная.

— Могу налить чаю — предложил я, заметив висящую в специальном вырезе на широком подлокотнике кресла пластиковую кружку.

— Спасибо за щедрость. Но лучше я тебя угощу своим фирменным рецептом. Бодрящим. Только не спрашивай, что я туда намешала! Секрет! Немного кофе там точно есть, это ты и сам по запаху поймешь. И нет, я не ведьма.

— Да я и не...

— Даже не думал? Странно. А то здешние почтенные обыватели все как один меня ведьмой величают. А старушки еще и ненавидят до кучи.

— За что?

— Сам как думаешь?

— На ум приходит только твоя молодость.

— Угадал. Они попали сюда дряхлыми развалинами. А я угодила всего через два года после начала отсидки.

— Крушение креста?

— В точку! В меня даже не Столп пальнул. Просто другой падающей кельей зацепило, и я кувыркнулась следом. Бах! — Милена всплеснула руками, едва не выронив огромный, вот прямо огромный ярко-оранжевый китайский термос — Да-а-а... до сих пор вспоминать страшно. Выжила чудом. И даже горжусь! Я, конечно, не Весна Вулович, не с такой высоты грюкнулась, но все же! И тоже переломала ноги. И ребра. Зато руки остались целы! И пришлось попытаться повторить подвиг таких замечательных людей как Джулиана Кёпке и Алексей Маресьев. Книгу "Повесть о настоящем человеке" читал?

— Дважды. Первый раз бабушка заставила. Второй раз сам захотел перечитать в один достаточно сложный период в жизни.

— Правильно сделал! У меня дома такие книги вообще на отдельной полочке рядком стояли. Робинзон Крузо. Повесть о настоящем человеке. Моя сторона горы. Уолден, или жизнь в лесу. Один — о пацане выживающем на дальневосточном острове. И ведь на реальной истории основано. Обожаю такие книги! Но речь о другом — я таки доползла! Представляешь? Надела все, что можно было надеть и выкатилась наружу веселым таким шариком. Свобода!

— Прямо до Бункера доползла?

— Куда там! До Антипия — рассмеялась Милена — Он меня заметил. Он и дотащил. А тут меня уже подлечили. Но кое-чего лишиться пришлось — она глянула на ноги, чуть подвигала бедрами — Но это малая цена, верно?

— Согласен.

— Хотя теперь ты у меня забрал лидерство — вообще целехоньким явился. Хотя лицо опухшее и в синяках.

— Синяки по всему телу. Мизинец сломан — показал я обмотанный палец — Пара серьезных ушибов. Но это ерунда. Все пройдет через неделю.

— Завидую, конечно! Ну... каждый платит свою цену за свободу, верно? У кого-то цена больше. У кого-то меньше. И в любом случае они — Милена незаметно указала на играющих в лото стариков — заплатили цену куда более серьезную. Они отдали молодость.

— Не поспоришь.

— Ты как в келью попал? — на стол бухнулась толстенная тетрадь в кожаном переплете. Старинная тетрадь, можно сказать. Я такие видел только у родителей и бабушки. Общая советская тетрадь в клеточку. Переплет, конечно, не кожаный, но сильно похож. Милена украсила тетрадь наклейками и рисунками, явно вставила дополнительные листы, отовсюду торчали закладки.

— В баре познакомился с неприметным мужичком — пожал я плечами — После разговора по душам получил толчок в спину и нырнул в телепорт. Очнулся в келье. А ты?

— В электричке познакомилась. С неприметной тетенькой. Полноватая, добродушная. При подъезде к одной из станции попросила меня помочь сумку вынести. Тяжелая больно. А у нее спина больная. Я и потащила. В тамбур вошла. А меня в спину ладошкой шлеп... вместе с этой сумкой и влетела в келью.

— И что в сумке?

— Кирпичи и старые журналы — горько усмехнулась Милена, но тут же встряхнула головой — Заманила меня тетенька. Заманила!

— Заманила — согласился я — И ведь не побоялась — прямо в электричке.

— Выгоны почти пустые были — вечер и за сотый километр от Москвы уже укатили. Так что тетенька безнаказанной осталась. Ну и ладно. Что уж теперь поделать.

— Взяла тяжелую сумку как повод попросить о помощи — размышлял я вслух — И ведь знала, что обрекает молодую женщину на сорок лет тюрьмы. Могла хотя бы десяток банок консервов в сумку бросить — пусть даже самых дешевых. Не обеднела бы. Но напихала только старых газет и кирпичей. Хм... а как она прошла досмотр на вокзале? Никто не удивился такому содержимому сумки?

— Кто удивляться будет на Павелецком? Там такая суматоха.

— Ну не знаю... куча кирпичей и макулатуры — тут по любому подозрения какие-то должны возникнуть. И что она им скажет на логичный вопрос — а это что такое, тетенька? Что скажет? Кирпичики на постройку дачного туалета собираю и раз в месяц отвожу? Вряд ли. Скорей всего зашла на одной из недосматриваемых платформ. Еще одно предположение — тетенька специализируется на женщинах и электричках. Раз так уверено сработала, идеально выбрав момент и способ.

— Да брось — махнула ладошкой Милена — Какая теперь разница? Нам обратно не попасть. И тетеньку ту не сыскать.

— Верно — признал я — Не попасть. Наверное.

— Шутишь? Веришь, что можешь попасть в домой?

— Не особо. Но не привык что-либо скидывать со счетов без доказательств.

— Выйди наружу, оглядись. Мы посреди снежной пустыни. И никаких приветливо мерцающих врат портала ведущего домой. А это, кстати, несправедливо! Могли бы и поставить! Для тех, кто освободился.

— Чтобы они начали болтать? — усмехнулся я.

— Кто бы поверил?

— Одиночке? Никто. Десятку? Тоже вряд ли. А вот целой сотне или двум сотням дряхлых стариков слово в слово талдычащих о жутком мире с ледяным Столпом... кто-то да прислушался бы. Тем более на их стороне весомейший козырь.

— Это какой?

— Они все были без вести пропавшими сорок лет — ответил я — Как и ты сейчас. Как и я. Сотни и тысячи людей считаются без вести пропавшими. И если они вдруг начнут возвращаться...

— Ну да... так... кофе мой пробовать будешь?

— Конечно. Секунду.

Допив чай, подставил кружку под горлышко оранжевого термоса, мимоходом подумав, что очень скоро предстоит совершить поход в туалет. Сделал небольшой глоток. Удивленно глянул на довольно улыбающуюся Милену. Это было... вкусно. Прямо вкусно. И очень необычно. Чувствовалось небольшое количество кофе. Присутствовали некоторые травы — из тех, которыми приправлялись тюремные блюда. Ощущались медовые нотки.

— У тебя в термосе настоящее богатство — чистосердечно признал я — Это вещь. На талоны не меняешь?

— Ни за что! Но! Вот тебе встречное предложение — ты приносишь мне все найденные приправы, а за это я пою тебя своим особым чайком. Что скажешь?

— По рукам! Но пока что такие находки мне не попадались.

— Попадутся и не раз — помрачнела Милена — Тем дольше ты снаружи — тем ты богаче. Это единственная причина почему я злюсь на свою беспомощность — она опять указала на ноги — Умей я ходить... и каждый день выходила бы из Бункера. А так приходится надеяться на охотников. И впервые у нас появился такой как ты.

— Молодой, сильный и даже не тупой? — хмыкнул я.

— Точно. Молодой, сильный и даже не тупой. Ты вот смеешься, а про тебя в Замке сейчас только и говорят. Красный Арни так соловьем заливается. Хвалит и хвалит, хвалит и хвалит.

— Ну... особо я ничего не сделал. Просто рвался на свободу и старался выполнить данное слово.

— Вот за это и хвалит. Ты мог их бросить. Но не бросил.

— Не будем меня захваливать — фыркнул я — А чего ты так помрачнела, когда сказала, что мне не раз попадутся находки.

— Трупы — коротко сказала Милена — И снова трупы. И полупереваренные рюкзаки, выплюнутые медведями. Или вышедшие иным путем предметы. Не все освобожденные узники добираются до нашего или других бункеров. Многие гибнут в пути. Много ли холода и расстояния надо старикам, чтобы сдаться и просто умереть? И сколько узников во время почти бесконечной отсидки стараются поддерживать себя в нормальной физической форме? Знаешь, что примечательно?

— М?

— Большая часть сюда пришедших стариков страдала одышкой, полнотой, отсутствием какого-либо мышечного тонуса. Они дергали все три рычага, не отказывались от даруемых вина и кексов, не забывая налегать на колбаску и рыбу. Превращались в покорных толстяков. И если после освобождения им удавалось добраться до Бункера и поселиться в Центре или Холле... вот тогда они начинали быстро худеть.

— Люди любят заедать и запивать проблемы — пожал я плечами.

— Именно. Я тебе так скажу — те, кто занимался собой во время заключения, следил за весом и тонусом мышц, собирал припасы и золото... те сейчас живут в Центре или Замке. Остальные же собрались в Холле. Там они и останутся.

— Прямо статистический показатель. Но... Каждый сам выбирает свою судьбу — снова дернул я плечом — Это их дело. Давай поговорим о более интересном. Если не торопишься никуда.

— Например? У меня примерно час свободного времени. Я ведь как-никак работаю — отстегнув клапан закрепленного сбоку коляски саквояжа, Милена выудила оттуда гаечный ключ и какой-то прибор с парой длинных проводов. Потрясла инструментами и убрала обратно — Я техник. Слежу за системами, ремонтирую если требуется. И занимаюсь еще кучей дел. Потому что молодая, сильная и даже не тупая.

— Я удивлен — признал я.

— А ты думал, я живущий на иждивении инвалид? — прищурилась Милена — Нет уж! Да и ходить скоро начну — заканчиваю сборку протезов. Так о чем поговорим?

— Ты говори — улыбнулся я — Ведь что-то тебе от меня надо, верно?

— Угадал. Ты ведь с Данилычем уже общался?

— С двумя.

— Я про последнего. Михаила Даниловича.

— Было дело. Папку вот получил. Почти бесполезную, если начистоту.

— Листала ее — кивнула девушка.

Опять я называю ее девушкой, хотя ей под сорок. Так молодо выглядит, что слово "женщина" попросту не подходит.

— Но угостили кофе и пообещали поддержку. Уже неплохо. Еще провели короткую политическую беседу о том, почему мясо надо тащить в Замок.

— Тут Данилыч не соврал. В Замке с мясом куда бережнее обращаются. Ресурс важный. Поэтому прислушайся к его просьбе. Опять же не бесплатно мясо берут.

— Но и полную цену не дают.

— А кто даст, Охотник? Здесь богатеев нет. Талоны, теплые качественные вещи, ножи, кованые наконечники для рогатины... чем Замок богат — тем и одаривает. Еще фрукты можешь попросить, если наглеть не станешь. Кое-какие овощи.

— Я не собираюсь наглеть — поднял я ладонь — Просто изучаю реалии нового мира. И пытаюсь понять свои выгоды.

— Выгоды? Тут все просто. С Замком дружить выгодно. А что ты получишь в Холле? Одобрительные улыбки? И завистливое шипение в спину? Заискивание перед охотником?

— Речь не о том. Так и так мясо я в Замок доставлять буду. Но ты ведь хотела поговорить о другом?

— Почти. В вылазках тебе будут попадаться различные вещи. Порой технического характера. Меня они жутко интересуют.

— Например?

— Да что угодно. Будь то разбитый будильник или компьютерная клавиатура.

— У вас есть электричество? Розетки? — зацепился я за ее слова.

— Фонарик или еще что подзарядить сумею.

— Работающий компьютер?

— Пока нет. На верстаке лежат четыре убитых ноутбука. Три планшета. И ни один рабочий пока не собрала. А что?

— Очень хочу иметь ноутбук. Я все же дитя прогрессивных технологий, хотя и не чураюсь бумаги и пера.

— Принесешь мне необходимое — соберу. Ноут не обещаю. А вот телефон с сенсорным экраном — вполне.

— Уже есть в наличии?

— У меня есть — в ладони Милены появился большой телефон. Зажегся экран, она полистала менюшки — Но мобильной связи нет, конечно. Хотя я работаю над этим. Да я над много чем работаю. Вот только запчастей не хватает. Поэтому и прошу тебя о помощи.

— Сделаю что смогу — кивнул я — Но не бесплатно.

— Телефон или ноут. Я тебя услышала.

— Огнестрельное оружие и патроны.

— С этим помочь не могу — качнула она головой.

— Но ведь в Замке есть огнестрельное оружие. Уверен в этом.

— С чего бы?

— Логика. Сколько десятилетий тянутся сюда бывшие сидельцы со своим скарбом? Кто-то что-то да несет. Люди попадают сюда с рыбалки, с охоты.

— С этим помочь не могу — повторила Милена — Не в моей епархии. Я по технике. Огнестрельное... позже тебе стоит поговорить с Михаилом Даниловичем.

— Он главный в Замке?

— О нет — улыбнулась девушка — Далеко не главный. И далеко не самый старший. Но многие вопросы решает именно он. Так скажу, Охотник — чем больше помогаешь Бункеру, тем больше у тебя шансов получить что-то действительно полезное. Я твои интересы услышала. Оружие, техника.

— Не только. Еще информация — я похлопал ладонью по картонной папке — Информация. Правдивая, проверенная.

— О чем?

— Обо всем. Я человек интересующийся. Любознательный. Но не любопытный. Чужие личные дела меня мало интересуют. А вот все связанное с повышением шансов на выживание... очень даже интересует.

— О делах Замка ничего рассказать не могу. Тут уж извини. Центр... тут и рассказывать нечего. Милая сытая богадельня. Холл... то же самое, только чуть холоднее там. А кормят так же.

— Почти так же — поправил я — Порции в Холле меньше.

— Верно. Но кто им виноват, Охотник? Чем они помогли Бункеру? Ничем! Большая их часть не принесла с собой ничего кроме нескольких грязных тряпок. Они ничем нам не помогли. Но при этом их не выгнали на холод. Каждый получил кровать и пропитание. Бункер заботится о них. А они вечно всем недовольны.

— А Центр?

— Они заплатили. И получили условия жизни куда лучше. И это тоже справедливо.

— Оплатили пребывание в доме для престарелых — кивнул я.

— Все верно. Сытная полезная еда, тепло, уютные комнаты с удобными кроватями, настольные игры, чтение, общение. Безопасность и уверенность в завтрашнем дне. Что еще надо человеку на склоне лет?

— Они выглядят довольными — ответил я и круто сменил тему — Что насчет лекарств? Профессия у меня опасная. И если подранят, хотелось бы верить, что получу нормальную медицинскую помощь.

— Получишь — уверенно ответила Милена — Запас лекарств невелик, но он постоянно пополняется за счет новоприбывших. Если что — в Замке есть и хирург. Сможет зашить. И аппендицит вырежет.

— Даже так — хмыкнул я — Это отличные новости.

Сразу вспомнился несчастный Константин, загибавшийся от аппендикса и выбравший самоубийство, чтобы не продлевать агонию. Тут бы его спасли.

— Михаил Данилович человек сдержанный. Не особо многословный — продолжила Милена. — Иногда скуп на обещания и добрые слова. Поэтому воспринимай меня как посла доброй воли с личной заинтересованностью. И я тебе обещаю — Замок поддержит тебя во всем, Охотник. Если ты будешь поддерживать Замок. Наше выживание — дело общее. Поверь — будь у меня ноги, я бы сама выходила наружу как можно чаще. И оставалась бы там как можно дольше.

— Я тебя понял, посол — кивнул я — Хорошо. Жди добрых вестей. Но поначалу на многое не рассчитывай. Местность и реалии я знаю пока плохо. И лишний раз рисковать не стану. Опять же нет команды. На крупную добычу и пытаться нападать не стану. Далеко от Бункера отходить первое время не буду. По тем же причинам. Я очень не хочу умирать, посол Милена. Даже ради всеобщего блага.

— Здраво — признала она — Но мы тут особо никуда не торопимся.

— Может, и зря — вздохнул я. — А может, и правильно.

— Подлить чайку?

— С удовольствием!

Наполнив мой бокал, Милена улыбнулась на прощание и укатила.

Оставшись в одиночестве, я пригубил вкусный напиток и задумчиво покачал головой.

Болото. Вот куда я угодил. В сраное болото с таинственным "островком" посреди. Островком куда нет доступа никому кроме избранных.

Замок с поднятым мостом и опущенной решеткой...

И улыбчивая принцесса Милена.

А ведь если есть принцесса, то должен быть и старый, мудрый, а порой и коварный король...

Что-то ворочалось в переполненном новыми впечатлениями и информацией мозгу. Ворочалось, но никак не могло оформиться в нечто осознанное. Что-то важное. Что-то удивительное и лежащее вроде как на самом виду. Но я никак не мог ухватить ниточку.

Вздохнув, хлебнул еще чаю и продолжил изучение папки. Хотя это еще громко сказано — про изучение. Осталось три листочка. Два с рисунками, изображающими охоту на медведей. На третьем перечислено то, что Антипий уже рассказал мне. Выбрав пару рисунков, беззастенчиво присвоил их и закрыл папку. Допив чай, отнес опустевший бокал и папку к охранникам и пошел в нашу общую с Шерифом комнату. Надо забрать некоторые вещи и перетащить их в подвешенную под потолком хижину.

Одно знаю точно — улыбчивая дивчина неопределенных лет солгала мне. Я не верю, что в Замке нет ни одного работающего ноутбука или планшета. Опять же — логика. Сколько лет прошло с тех пор как люди начали таскать по улицам ноутбуки? Минимум четверть века? То-то и оно. Там, за толстыми стенами Замка, должно иметься как минимум несколько функциональных ноутов, планшетов и уже точно найдется пара десятков отлично работающих смартфонов. Да за прошедшие годы и настольный компьютер собрать можно было — мало ли сколько попаданцев угодили сюда при выходе с компьютерного магазина, неся во внутреннем кармашке платы оперативной памяти, новый хард. Или бережно держа в руках коробочку с очередной версией видеокарты, способной сделать любую игру еще более быстрой, красочной и почти реальной...

Милена солгала. И скоро она поймет, что ее ложь была слишком наивной. Быстрый ответ-отговорка, что может сработать для почти безразличных ко всему стариков, но не для пытливого непоседливого мужика средних лет. Надо оценить ее поведение при следующей встрече.

Хотя... может ей просто велели так говорить.

Нету и все.

Дальше понимай по мере своих способностей. Глупый примет за правду. Умный поймет — не дадут.

Компьютеры — нет.

Огнестрельное оружие — нет.

Но ты дружи с Замком и поддерживай его — и однажды...

Глава 4

— Что возьмешь? — поинтересовался охранник, глядя, как два старика сноровисто заносят в Замок упакованную в пленку тушку медвежонка.

— Ничего — отмахнулся я и пошел прочь.

— Случилось что, Охотник? — крикнул вслед охранник — Рука.

— Все нормально — отозвался я — Все нормально. Хотя... давайте лист талонов. Пригодится.

Получив желаемое, похромал дальше.

Нормально... все нормально...

Ничего не нормально. Раздражение душило. И прежде, чем я перестану его сдерживать, мне надо срочно оказаться в одиночестве. Подходящим местом была душевая Центра. Скинув окровавленные куртку и штаны, отдал их заохавшей старушке. Вручил три талона и попросил постирать и заштопать. Получив заверения и соболезнования, коротко кивнул и ввалился в душевую, захлопнув за собой дверь. Скинув оставшуюся одежду, встал под струю теплой воды и привалился к стене.

Твою мать!

От души врезал кулаком по стене, разлетелись розовые брызги.

Твою мать!

Твою мать!

Рука запоздало отозвалась уколом боли. По левому предплечью тянулась длинная борозда, оставленная когтем зверя. Сегодняшняя охота едва не стала для меня последней. Приманив медвежонка и успешно прикончив его, получил удар сзади, поваливший меня в снег. Неслышно подползший и нанесший удар в спину второй медвежонок уже наваливался сверху. Я чудом ускользнул из-под когтистого пресса, и зверь взрыл снег. Дальше пришлось работать ножом. Сумел прикончить и второго, получив несколько скользящих ударов. Четыре из них приняла на себя одежда. Пятый и шестой пришлись по телу, поранив бедро и руку.

Оскаленная пасть, зловонный рев, поток слизи, едва не пришедший мне в лицо. Невероятная сила зверя, так легко перебарывающего меня. Впечатление будто пытаешься потягаться силой с внедорожником.

Твою мать!

Команда! Мне нужна команда. Или на худой конец один глазастый и не слишком трусливый помощник. Ведь я попросту не увидел второго зверя. Проглядел. И оказался на волоске, что лишь чудом не оборвался.

Чудом!

А я на чудо полагаться не привык. Я предпочитаю действовать наверняка.

Одну тушу оставил в Холле и ее уже разделывают. Вторая ушла в Замок. Для начинающего охотника добыча неплохая. Но не такой же ценой...

Стук в дверь душевой. Встревоженный голос Милены.

— Охотник! Как ты там?!

— Моюсь — фыркнул я, чувствуя, как отпускает внутри туго сжатая пружина — Страхи пережитые смываю.

— Ты в порядке? Кровь на полу. Одежда разорвана.

— Пара царапин.

— Доктор уже ждет. Выбирайся давай. Тебе помочь? Я мужской наготы не стесняюсь.

— Справлюсь. Спасибо. Сейчас выйду — односложно ответил я, глядя, как моя кровь утекает в сток.

— Не тяни, герой!

— Там на полу мешок лежит.

— Вижу.

— Поройся. Нашел я тебе будильник — хрипло рассмеялся я — Прямо как заказывала. И еще пару разных штуковин.

Сегодняшняя добыча и впрямь неплоха. Я отыскал перемолотые человеческие кости, разбитые часы, отвертку без ручки, целую алюминиевую кастрюлю, собрал "дров". Убил двух медвежат.

— Спасибо! Уже роюсь — оповестила Милена — А ты выбирайся давай! Или я зайду!

— Выхожу — вздохнул я, натягивая мокрые трусы, что тут же окрасились кровью, пока скользили по раненому бедру.

Выйдя, столкнулся со встревоженным взглядом Милены, успокаивающе махнул здоровой рукой:

— Сказал же — пара царапин.

— Шить придется — уверенно сказала она, оценив мои повреждения — Давай в медпункт. Учти, герой — обезболивающего не будет. А вот чаю налью.

— Чая хватит.

— Да ты крут. Не в спецслужбе раньше служил? Раз боли не боишься.

— Нет — улыбнулся я — Просто у меня была суровая и мудрая бабушка. Идем.

Доктор оказался сухопарым старичком чей вид однозначно заявлял — это врач. Прямо врач, а не самоучка дошедший до азов свои умом. Меня мигом разложили на широкой скамье, а еще через минуту я познал боль зашивания раны без обезболивающего. Жуя кусок медвежьей шкуры, стерпел. На бедре обошлось без швов. А вот на руку легло немало стежков. Забинтовав, врач сухо велел не напрягать себя несколько дней, а в случае воспаления ран немедленно позвать его. Кивнув, я поблагодарил. Порылся в уже осмотренном Миленой мешке и вручил доктору длиннющий пинцет. Нашел там же, среди костей. Хотел оставить себе, но раз уж такое дело. Не люблю оставаться в долгу. Доктор пинцет принял и удалился. Милена проводила пинцет завистливым взглядом, негодующе глянула на меня.

— Тебе-то пинцет зачем? — поинтересовался я.

— Шутишь? Классная же штука! Всегда пригодится! Кастрюлю можно себе заберу?

— Забирай. Не привезешь мне запасные штаны из комнаты? Хватит уже мне наготой людей смущать.

— А ты в форме — цокнула языком Милена — Качался в келье? Отжимания и все такое... Думаю, если ты вальяжно пройдешь по коридорам, старушки будут совсем не против! Так что не страшно.

Невольно засмеявшись, я осторожно сел, затем встал. Нормально. Главное первое время не делать излишне резких движений. Пройдя по коридору, заглянул в комнату и с облегчением увидел, что она пуста. Шериф отправился в гости к одной из здешних дам?

— Что случилось-то? — спросила прикатившаяся следом Милена, баюкающая на коленях кастрюлю, заполненную хламом и ломом.

Пока одевался, рассказал о произошедшем. И не забыл о коротком выводе — мне нужен в меру надежный помощник. Тот, что будет поглядывать по сторонам, когда я сам не в состоянии этого делать.

— Таких здесь мало — поморщилась Милена — Я бы с удовольствием. Но моя мобильность оставляет желать лучшего.

— Ты и до Холла спуститься не сможешь — ответил я.

Жалеть инвалида не собирался — она четко осознавала свои возможности и не хотела жалости. Она хотела уважения и жаждала любимой работы. И то и другое у нее уже имелось. Не каждый здоровый человек имел это.

— Не смогу — легко признала она — Пандусов нет. Разве что ползком. Но пачкаться в сальной грязи...

— Лестница действительно жутко грязная — согласился я — Уже поговорил на эту тему с парой стариков из Холла. С теми кто что-то решает.

— Думаешь, сделают? — недоверчиво глянула она на меня.

* * *

Таща тушу медвежонка к лестнице, столкнулся с парой знакомых стариков, прервавших карточную игру. Приостановившись у их стола, облегченно выпрямился и спросил:

— Что-нибудь слышали про голых светящихся людей, разгуливающих снаружи?

— И тебе эту байку рассказали? — рассмеялся Матвей.

— Или сам видел чего? — насторожился Федорович.

— Рассказали — коротко ответил я, легко солгав — Напугали перед выходом на охоту. Так все озирался...

— И кто же тебе голову ерундой забил? — вздохнул сокрушенно Матвей.

— Центровые небось? — догадался Федорович.

— В Центре — кивнул я — Ага. И так хорошо рассказали, что аж жутковато было... Ну как рассказали... просто упомянули — есть, мол, такое. Светятся, голые, бродят. Побольше не расскажете?

— Да байки это!

— Я и байкам рад буду. Чего не послушать хорошую байку?

— Да расскажем, конечно. Охотнику кто откажет? Мясо в Замок?

— Это — да — подтвердил я — Но и про Холл не забуду.

— Талонами возьмешь? Или спиртным?

Намек я понял легко. И понизив голос, ответил:

— Могу и спиртного прихватить. Нести?

— Давай! А с нас закуска! Ты сам-то пьешь?

— Редко. И не после охоты. Чаю выпью горячего.

— Сдавай мясо королям нашим — не смог не съехидничать Матвей — И возвращайся! Бутылочки хватит!

— Хватит — жадно сглотнул слюну Федорович — А за хибаркой твоей мы приглядывали!

— Спасибо — искренне поблагодарил я и снова налег на лямку.

Пригляд был важен. Я ведь в хижину и часть своего имущества перетащил. Например, те зашифрованные записи. Личные записи. Оставшиеся ценности. Так что пригляд был очень важен. И пока я поставляю изредка в Холл медведей, за сохранность своих вещей я спокоен. Бдительные старики остановят любого любопытного. Они и незваного гостя с Замка остановить смогут. Простым вопросом — а чего тебе там делать пока хозяина нет?

Подходя к лестнице, вспомнил и взглянул наверх. Посмотрел и широко улыбнулся — горели все три линии ламп. Ровно шумели три линии вентиляции. Монахи сдержали слово и начали следить за тем, чтобы все три рычага Холла опускались вовремя. То-то меня так жаром обдало, когда вошел. Я думал это с мороза, а тут оказывается на самом деле стало тепло...

— Ну ты даешь — покрутил головой старший охранник — Я думал ты отлеживаться будешь. А ты снова на охоту... и ведь притащил...

— Маленького, но притащил — махнул я рукой — Чего дадите?

— А чего хочешь?

— Талоны. И бутылочку алкоголя. Не откажусь от рулончика свежего бинта. Не перегнул с ценой?

— Сойдет. Погоди-ка.

Через десять минут я вернулся в Холл. И сразу подошел к старикам, что пригласили еще одного дружка. Дам звать не стали — видать, разговор намечался сугубо мужским. Вручив оплату за разговорчивость, снял куртку и верхние штаны, оставшись в футболке и джинсах. Аккуратно сложил одежду, отнес к свисающей веревке и привязал. Позже подниму и повешу просушиваться. Когда вернулся, увидел уже разлитый по чашкам и бокалам алкоголь. Проделал Матвей все быстро и незаметно — чтобы у других лишний раз зависть не вызывать. На столе горело две свечи из медвежьего сала. Два огонька требовались не для освещения, а для обеспечения приватности — я уже знал, что если над столом занятым компанией горит две свечи или два жировых светильника, то это означает настоятельную просьбу не подходить. Собравшиеся хотят побеседовать без лишних ушей. В этот раз дело не в секретности, а в экономии алкоголя.

— Тебе о мужике голом рассказали, верно?

— О нем — ровно ответил я, сумев удержать плечи от зябкого передергивания при воспоминании о голом старике со светящимся сердцем — А есть еще кто?

— Хе! Точно тебе бабка какая-то рассказала — засмеялся Федорович — Мужик бы про бабу голую рассказал. С грудями базуками!

— О как...

— Еще бы! Чаще всего про бабенок голых байки травят. Ходят, мол, прелестницы по морозу в чем мать родила, улыбаются завлекательно, а сами красоты неписаной! И если, мол, поманит тебя такая и ты пойдешь... то назад уже не вернешься никогда. Хотя я слыхал, что некоторые возвращались — после длинной и бурной ночи любви. И бабенка, мол, такое вытворяет с тобой в страсти животной, что о возрасте солидном и думать забываешь!

— Так! — остановил Матвей разошедшегося товарища — Давай-ка я расскажу. С самого начала. Все одно вранье это, но хоть без лишних подробностей развратных!

— И ты туда же... наслушался Тихона? Может уже и исповедоваться ходил?

— И ходил! О душе тоже думать надо. Не только о том, как пузо медвежатиной набить! Мне в следующем году восемьдесят три стукнет. Пора бы уже и задуматься! Тоже сейчас себе отдельную могилку хочу. Такую же как у Антипия. Кстати, Охотник — поговорил бы ты с Прохором. Он у нас хорошо по дереву и кости режет. Надгробие надпишет.

— Поговорю — кивнул я — Спасибо за мысль.

— И возьмет недорого! А если помру — ты уж и обо мне позаботься.

— На тот свет торопиться не стоит — с улыбкой сказал я — Так что там про блудливых нагих девушек?

— О! И точно — сбились с темы. Так вот...

Старики перебивали друг друга, смеялись, старались напустить побольше жути, опровергали одних и поддерживали других. Выдвинули несколько многократно обсосанных и принятым большинством теорий.

Наиболее логичная теория в их устах звучала следующим образом — в густом снегопаде проходил обычный человек с закрепленным на груди фонарем. Обычный охотник с соседнего Бункера, зашедший слишком далеко. А увидевший его свидетель из-за плохой видимости и обуявшего страха вообразил что-то иное. Вот и родилась страшилка о бродящих светящихся людей. Почему голый? Да придумали это все. На охотнике был скорей всего хорошо сшитый меховой комбинезон. Фонарь на груди для свободы рук.

Вроде теория логичная, но я с ней был в корне несогласен.

Прошедший мимо меня старик не был охотником. И "фонарь" у него был внутри грудной клетки. Да и комбинезона на нем не было. Он стопроцентно был голым.

Но опровергать я ничего не стал. Понимающе покивав, продолжил слушать чужие измышления.

Бабенка голая — то уже красивость, добавленная ради колорита байки. Тут и думать нечего.

Кое-кто склонялся к мысли, что может и бродят мужики с фонарями на груди и в комбинезонах, но это не бывшие сидельцы, а тюремщики. А может и сам Чертур сюда порой забредает — порезвиться в снегу и убить пару найденных стариков.

И с этой теорий я согласен не был.

Я убил Чертура. И разглядел его хорошо. Знаю, что Чертур был одет в странный скафандр напоминающий водолазный. И очень сомневаюсь, что тюремщикам есть вообще хоть какое-то дело до с трудом выживающих на промороженной земле сидельцев, забившихся в глубокие норы.

Больше часа я слушал, но не узнал ничего полезного. Попытался выяснить источник слуха — ведь был "нулевой пациент" что первым породил эту историю, озвучив ее в Бункере. Кто это? Но и тут ждала неудача. Все ссылались на какого-то Митяя Хромого, что еще до Антипия был охотником, да так и сгинул снаружи. Но Митяй любил выпить и обожал придумать какую-нибудь небылицу. Но так или иначе дело было годков двадцать назад. Вот Антипий куда серьезней был! Настоящий охотник! Да только скрытный больше. Людей сторонился. Время предпочитал проводить в подвешенной хижине, сидя за книгой — и чаще всего перечитывал одну и ту же в красной обложке. Может мемуары какие?

Да... беседа ушла от темы. Но итог и так ясен.

Полная неудача.

А чего я ожидал от Холла? Да и с Центром дело будет обстоять точно так же.

Серьезную информацию я смогу получить только в Замке. Да и то не наверняка. Просто шанс, что обитающие в самой закрытой части Бункера жители обладают куда большим массивом информации о местных происшествиях и событиях. Но не факт. Совсем не факт.

Поблагодарив собеседников, встал и отправился в хижину. Разболелась нога, надо дать ей отдохнуть. Увидев одного из монахов, степенно шагающего от только что опущенного рычага, остановил его, вручил пару талонов. И попросил отслужить поминальную службу по почившему охотнику Антипию. Хорошую. С чувством.

Взбираясь по лестнице, замер на половине пути.

Антипий постоянно сидел за книгой с красной обложкой?

Так ведь сказал Матвей.

Но в хижине почившего охотника я не видел книги с красной обложки. Ни одной. В этом я полностью уверен.

И едва я это осознал, мои планы насчет отдыха были отменены. Даже боль утихла. Поднявшись, я преодолел висячий мостик, поднялся снаряжение и одежду. Развешивая все по своим местам, с крайней задумчивостью оглядывал крохотную комнату.

Книга в красной обложке...

Книга в красной обложке...

Если она не на видном месте, стало быть, спрятана. И это более чем логично — я совсем позабыл про намертво прилипшие инстинкты узников прятать все важное по тайникам. Так было в летающих кельях. Почему бы этому обычаю не сохраниться и здесь? Это более чем логичный поступок для скрытного неразговорчивого охотника. Почему я сразу об этом не подумал? Потому что, как любила говаривать моя бабушка — опять новым загорелся про старое позабыв, бесенок ты этакий! Негоже!

Вот уж точно — негоже. Непростительная ошибка. А если бы хижина каким-то образом уплыла из моих рук? Обыскать чужое жилище было бы уже невозможно. Да, раньше я не знал про книгу в красной обложке. Но я обязан был подумать о том, что Антипий, неразговорчивый и скрытый охотник, обязательно должен был иметь тайник. И не один. Вот сейчас — запоздало — я понял, что у него должно быть два тайника минимум. Один здесь. Под рукой. И другой там — где-то среди торосов снежной пустыни.

Два тайника — минимум. С этим девизом и приступил.

Я начал обыск двигаясь влево от косяка. Проверял стены, пол, потолок. Осматривал все, нажимая на каждую кость, ветвь и дощечку, простукивая и пытаясь тянуть на себя. Первый тайник обнаружился через десять минут поисков. В нем лежало несколько серебряных безделушек и пара золотых цепочек. Изучив содержимое тайника, я сразу решил, что это обманка. Чтобы нашедший этот тайник чужак прекратил дальнейшие поиски.

Следующий час я продолжал поиски, твердо решив, в случае нужды, перебрать хижину по дощечке, если придется. Но не пришлось — тайник обнаружился в полу. И открывался хитроумно — чтобы приподнялась тяжелая половица, требовалось нажать одновременно на две соседние. Заглянув в углубление сразу увидел книгу в красной обложке. Под ней лежал пластиковый контейнер, заполненный золотыми монетами, несколькими листами талонов и восемью ленинскими рублями. Еще в контейнере нашлось немало различных нагрудных значков. Тут и октябрятские звездочки, и значки отличников ГТО... Оценив надежность тайника, убрал в него собственные ценности и опустил половицу на место, забрав только таинственную книгу.

Усевшись на веранде, открыл на коленях книгу, стараясь, чтоб предательски красная обложка не мелькала лишний раз. Для этого прикрыл обложку тряпкой. Открыл. С некоторым удивлением прочел название. В моих руках лежало жизнеописание Иеронима Босха с обилием достаточно кошмарных картин — не по качеству, а по содержанию. Каких только тварей здесь не было. Что тут только не творили с людьми... резали, глотали, прокалывали...

И это любимое чтиво Антипия?

Неудивительно, что он не любил людей.

Открыв книгу посередине, наткнулся на изображение триптиха, поименованного как "Сад Земных Наслаждений". Под даже чересчур красочной и детальной картиной имелась размашистая надпись от руки "Что там — что тут!" и стрелка показывающая вверх. Чуть приподняв глаза, поверх книги глянул перед собой. Подо мной Холл с его многоэтажными нарами, колышущуюся толпу, переполненные столы... Ну... как-то чересчур сурово, хотя что-то в мышлении Антипия мне близко...

Неужели на этом все?

Перелистнул пару страниц и понял — нет, это далеко не все.

Прямо в книге были сделаны записи. Короткие и длинные. На части страниц имелись темные пятна — скорей всего кровь. На чернила мало похоже.

"Стоять против медвежьей пасти — как напротив пушки. В сторону!".

"Лапами бьет сильно. Цепляет когтями. Тянет к себе в пасть! Силища неимоверная!".

"На землю смотря в небо поглядывать не забывай! Одевайся в белое! Всегда! Бойся!".

"Замок себе на уме. Угрюмову уже сто лет. Живуч! Удивительно живуч!".

Я пролистал дальше.

"Замок глотает жадно. И все ему мало. Охранников знаю уж давно. И все не меняются".

Дальше...

"Старец с горящим сердцем бродит в снегах. Он ловит сидельцев. Уносит с собой, шагая к Столпу".

Вот оно...

Откинувшись на спинку кресла, я задумчиво перечитал заметку.

Вот оно...

Антипий видел то же, что и я. И, похоже, он увидел даже больше меня.

Ловит сидельцев и уносит с собой к Столпу?

Звучит жутковато. И никаких мыслей о том, кем может являться страшный ходок, хватающий сидельцев. Что испытал затаившийся Антипий, глядя, как светящееся чудовище хватает орущего от страха узника, взваливает на плечо и уносит прочь? Была ли у него мысль вскочить и помочь несчастному? Окажись я на месте Антипия — попытался бы помочь? Или продолжил бы наблюдать? Скорее второе. Глупо атаковать противника с неизвестными возможностями, когда у тебя из оружия обычная рогатина и копьецо. Нож в расчет не беру — приближаться к искрящемуся голому старцу так близко совсем не хочется. Первое что приходит на ум — возможный электроразряд. Он же может поразить и через оружие — если оно является проводником электричества. Опять же снег под ногами... я понятия не имею как далеко бежит ток по снегу — ведь, по сути, это замерзшая вода, являющаяся отличным проводником.

Арбалет. Мне очень нужно две вещи — мощный арбалет и умение метко стрелять из него. Второе я смогу получить только после первого. Надо поторопить Милену. Сказать, что вокруг бродит много медведей, но все они слишком крупны для атаки одиноким охотником с рогатиной. Попробую затронуть в ее душе струнку преданности Бункеру. То есть не Бункеру, а Замку — вот чья она вернейшая улыбчивая слуга. А Замку нужно мясо. Упоминать про увиденное чудовище — человеком его назвать язык не поворачивается — не стану. Кто знает, как они воспримут это. И совсем не хочется превратиться в посмешище, если мне не поверят. Я своей репутацией дорожу.

Огнестрельное оружие. Очень бы не помешало. Я временно оставил этот вопрос. Но теперь придется снова за него взяться. Револьвер Шерифа? Попытаться стоит. Но согласится ли он отдать свое главное сокровище?

Пролистал книгу. И не нашел больше ни одной записи. Немногословен же ты Антипий! Слишком немногословен. Настоящий мужик. Встряхивая жизнеописание Босха ни на что, особо не рассчитывал, но из книги выпал квадратик картона, спланировав мне на колени. Фотография.

На фотографии двое. Антипий, выглядящий значительно моложе. Тут ему на вид лет шестьдесят, хотя должно быть ближе к семидесяти. Охотник широко улыбается, обнимает за плечи другого старика. Второй... настоящий интеллектуал. Скуластое лицо с узким подбородком, поблескивающие очки, прячущиеся за линзами умные карие глаза, чисто выбрит, почти седые волосы зачесаны назад, обнажая обширные залысины. Фотограф явно "щелкнул" их неожиданно, когда они сидели за столом с двумя огоньками и рассматривали какой-то иллюстрированный журнал. Они обернулись на его зов, и он сделал фото. Обычное дружеское фото с надписью на обороте. Знакомый почерк Антипия.

"Я и Угрюмов. Мне семьдесят два. Ему восемьдесят девять".

Как-как?

Перевернув фото, я впился взглядом в лицо Угрюмого. На этот раз разглядел за улыбкой раздражение. Левая рука смазана — он поднимал ее к лицу. Хотел поправить чуть сползшие очки или же закрыть ладонью лицо? А затем рявкнуть на фотографа, чтобы не делал снимков без разрешения. И раздраженный рявк был бы понятен любому — его лицо! Как у девяностолетнего старца может быть такое молодое лицо? Это же бред! Какой бы здоровый образ жизни он не вел, попросту невозможно в девяносто лет выглядеть на тридцать лет моложе — а это тот максимум, что я бы ему дал. На вид Угрюмому не больше шестидесяти.

И ведь достаточно сравнить два лица — Антипия и Угрюмова, чтобы сразу озадачиться. Первый выглядит на свой возраст, даже чуть старше. А вот Угрюмов...

Убрав фото в книгу, я захлопнул фолиант, снова откинулся на спинку кресла и принялся массировать раненую ногу. В голове творился кавардак. Будто многоэтажка в пик землетрясения — все хлопают дверями, с криками бегут вниз из шатающегося здания, кто-то застрял и орет в лифте, в подъезде пробка из потных спутанных жильцов... Но на самом деле это не хаос, а наоборот — уже осмысленное упорядочивание всей известной мне на текущий момент информации.

Щелк. Щелк. Щелк...

И все сложилось в очень простую картину. В череду следующих одна за других ярких красочных картинок-воспоминаний.

Слишком сильные и слишком быстрые для своего возраста старики охранники, с легкостью таскающие медвежьи туши.

Цветущая странноватым здоровьем Милена, женщина сорока лет без малого, выглядящая лет на пятнадцать младше своего реального возраста.

Старик Угрюмов которому уже сто лет, если верить записям Антипия и который на неожиданном фото выглядит вовсе не дряхлым девяностолетним старцем.

И у всех этих личностей одна общая черта — все они являются жителями Замка.

— Твою мать — тихо произнес я, покачиваясь в кресле — Вот твою же так мать... да нет...

Чуть повернул голову и взглянул на торчащие из стен рычаги. Около двух из них как раз стояли монахи. Рычаги щелкнули и их тут же опустили вниз, продлевая тепло и свет в Холле.

Как там говорилось? Рычаги отбирают у сидельцев жизнь... по капле, по крохотной доли процента от их жизненной силы, что конвертируется неведомым иноземным способом в энергию дающую свет, тепло и даже электричество...

А вот что еще могут конвертироваться эти капли чужой жизни?

Или их можно употребить кому-то во благо безо всякой конвертации?

Вот ведь дерьмо...

Глава 5

Мои текущие планы остались неизменны.

Разведка. Внутренняя и внешняя. С краткими перерывами на отдых.

Позволив себе хорошо выспаться, пришел в Центр как раз к обеду и с аппетитом съел свой паек. За дополнительный талон получил стакан бульона и термос полный горячего чая. Коротко пообщался с выползшим в общее помещение Шерифом, как всегда окруженным воркующими дамами. Шериф казался полностью довольным жизнью. Улыбчив, уверен в себе, раз за разом рассказывает о нашей схватке с тюремщиками. Ему можно — в тот день он действительно совершил почти невозможное. Без него я бы не хлебал бы сейчас наваристый супчик. За коротким разговором не нашел возможности незаметно спросить о револьвере. Вздохнул и попрощался. В следующий раз — хотя эти очаровательные барышни от него просто не отходят.

Хорошо одевшись, спустил снаряжение с хижины, перебросил парой слов со знакомыми стариками и вышел из Бункера. Уже привычно оценил погоду. Приемлемо. Где-то минус двадцать, ветра почти нет, сквозь частые просветы виднеется небо усыпанное точками летящих по кругу крестов. Вскоре замигали вспышки энергетических выстрелов. Столп принял на себя сотни ударов и рыкнул в ответ. Огненное облако взрыва. В туман провалился разваливающийся крест. Все как всегда. Ежедневная рутина здешнего бытия...

Опустив взгляд, я оглядел снег. Вот полузасыпанные следы стаи снежных червей. Тут прополз совсем недавно особо крупный червь толщиной в мое бедро. Есть ли у них пределы роста? Или все зависит только от количества еды?

Надев снегоступы, зашагал к одному из виднеющихся поодаль пригорков, осознанно двигаясь прочь от холма, на чьей вершине я лежал вчера. Не хочу быть предсказуемым. Каждый день меняю место лежки. Каждый день ухожу от Бункера все дальше. Каждый день вижу больше и понимаю больше.

Вскоре наткнулся на интересную находку — на девственно белом, нетронутом ни единым отпечатком снегу, лежала оторванная по локоть человеческая рука. Она даже не была присыпана снегом. На широком запястье уверенно тикали часы на кожаном ремешке. На безымянном пальце толстое золотое кольцо, на мизинце серебряный перстень. На костяшках пальцев буквы складывающие в слово "Боря". Оценив увиденное, задрал голову и оглядел небо. Учитывая отсутствие следов, оторванная рука могла упасть только сверху. Но откуда именно? От места кружения крестов далеко. Не мог же взрыв так далеко отбросить оторванную конечность?

Присев, снял часы и украшения, ссыпал в карман. Прикапывать руку не стал — смысла ноль. Очень скоро черви отыщут руку и сожрут. Или медведь набредет. Произнес пару подобающих случаю слов и пошел дальше, чувствуя себя немного глупо — тела то нет. Вдруг мужик еще жив? Если так — удачи тебе, Борис, где бы ты ни был.

Но нет... удача Борису больше не понадобится.

Труп без нижних конечностей, с вырванной грудной клеткой и глубоко пробитым животом, изломанный, искромсанный, встретился мне шагов через сорок. Узнал по оторванной по локоть левой руке. Лицо уцелело, искажено мукой. Шея неестественно изогнута. На теле остатки изорванной теплой одежды. Рядом пропитавшийся кровью объемистый рюкзак. И пара лыжных палок. На лбу очки. Возраст мужика крайне солидный. Глубокий старик. Это точно освободившийся узник. И снова вокруг ни единого следа — будто тело упало с неба.

Схватил рюкзак и лыжные палки, сорвал с шеи массивную серебряную цепь, подобрал выпавший из кармана портсигар, охлопал карманы, забрав все предметы, проверил под одеждой и поспешил прочь. Тут дело нечисто и задерживаться здесь не собираюсь. Что за чертовщина?

Обежав холм, взобрался, разбросал снег, торопливо раскатал подстилку, укрылся накидкой, подтащил к себе вещи, поворочавшись, набросал снега. И замер, не сводя глаз с распластанного на белом снегу человека посреди яркого красного пятна. Живо вспомнилась прочитанная в книге запись Антипия:

"На землю смотря в небо поглядывать не забывай! Одевайся в белое! Всегда! Бойся!".

Мертвый Борис одет был в меховой красный комбинезон, удивительно хорошо сочетавшийся с лыжами и очками. Теплый красный комбинезон, что так хорошо заметен издалека — в отличие от сливающейся со снежным фоном белой меховой одежды.

Я наблюдал внимательно. И не пропустил миг, когда густой стылый туман над землей колыхнулся и раздался в стороны, пропуская к земле безмолвную белую тень, что упала на землю подобно тяжелой сосульке, вонзившейся прямо в мертвое тело. Рывок... и белая тень поднялась вверх, унося с собой добычу. Я ошарашено смотрел ей вслед, пытаясь понять, что же именно я только что увидел.

Длинное змеиное тело. Всего две когтистые лапы. Не меньше шести крыльев равномерно расположенных по телу. И очень узнаваемые общие очертания, если не брать в расчет крылья и лапы — я только что увидел пятиметрового снежного червя. Вот и ответ на мой вопрос, до каких размеров растет снежный червь. Только я не мог и предположить, что в финальной стадии своего развития эта тварь получает возможность летать.

Во что там верили наши предки? Что однажды любая змея может превратиться в дракона?

Может кто-то из предков побывал в этом мире?

Ибо здесь это не легенда, а чистая правда.

— Каждый день новые сюрпризы — пробормотал я — Что в Бункере, что снаружи.

А ведь такого размера тварь может охотиться и на медведей — только с меньшей успешностью из-за их сливающимся с местностью цветом шкуры. Пике летающего червя меня впечатлило. Невероятная скорость, полная тишина полета, сокрушительной силы финальный удар. Если придется вскользь по плечу — руку срежет разом. Если в голову... Да тут как не крути — все одно смерть. Либо сразу, либо умру от кровопотери и болевого шока.

— Арбалет — озвучил я свои мечты — Срочно. Хотя...

Каковы мои шансы попасть из арбалета по стремительно пикирующей твари, даже будь я отменным стрелком, коим не являюсь? А извечные здесь снегопады и вздымаемые с земли центнеры снежной крупы резко сокращают видимость.

Информация. Мне нужно больше информации по этим уродам — в какие часы охотятся, какая погода у них нелетная, каким образом работает их зрение, сколько здесь этих тварей... вопросов миллион. Ответов ноль.

И ведь никто из Бункера меня об этих летающих кошмарах не предупредил. Не знали? Или не стали ставить в известность, чтобы не перепугать начинающего добытчика и не отвратить его от охоты?

Антипий знал точно. Но вот он вряд ли бы стал предупреждать кого из старичья — невыгодно. Ведь порой ему требовалась помощь, чтобы дотащить мясо до бункера. И знай старики, что в любой момент на их голову может обрушиться страшный крылатый монстр — они бы ни за что не покинули безопасных стен.

Знал ли Замок?

Определенно да. Знали. Не могли не знать. И не сказали мне ни слова.

Вставать я не спешил. Продолжал лежать, дожидаясь следующих гостей. А они обязательно пожалуют на запах крови. Я хотел знать, как быстро они явятся. И кто придет за ними следом.

Первыми, как и ожидалось, показались черви. Дырявя снег, скользя по ледяному насту, они быстро добрались до кровавых пятен и принялись их жадно поглощать.

Следующим прибыл средних размеров медведь. Пробив снежный холм, подтянув тушу на вытягивающихся лапах, он разинул пасть и пробороздил ею немалый участок, разом проглотив окровавленный снег и червей. Сделав круг, он ненадолго замер, припав к моим следам и явно принюхиваясь. Глядя на зверя, я не двигался, ожидая его действий.

Задрав голову, зверь коротко проревел. И мне стоило огромных трудов остаться неподвижным, когда из-за моей спины донесся ответный и куда более протяжный рев. Медленно повернув голову, чуть довернув корпус, я посмотрел вниз и увидел еще одного медведя, что шел на зов первого. Вопрос заключался в одном — пойдет ли медведь через облюбованный мною холм или же предпочтет обогнуть препятствие?

Обогнул.

Сметая сугробы, кроша наст, оставляя за собой борозду, медведь описал полукруг и вскоре исчез в стылом тумане, двигаясь точно по следу куда-то отправившегося собрата.

Пара?

Скорей всего. Возможно, неподалеку ползает и их потомство. Буду рад, если посчастливится заколоть медвежонка.

Убедившись, что видимые окрестности и небо чисты, я, не вставая, сполз по склону вниз и распластался на краю оставленной проползшим хищником борозды. Под сметенным снегом обнаружился мутный лед с замеченным мной ярким пятном. Варежкой сметя остатки снега, вгляделся в мутный монолит. И невольно отпрянул, когда наткнулся взглядом на ответный взор и оскаленные зубы. Я лежал поверх вмороженного в лед седобородого старика в красной шапке с белой оторочкой. В прижатой к груди руке зажат посох.

Проклятье...

Меня чуть не охватил мистический ужас.

Окажись на трупе красная шуба — и я бы решил, что наткнулся на труп сказочного Деда Мороза.

Я с детства знал, что это выдуманный фольклорный персонаж — бабушка позаботилась о том, чтобы как можно быстрее выбить из моей головы придурошную веру о том, что где-то в мире существует добрый дедушка раздающий бесплатные подарки всем хорошим мальчикам и девочкам.

На замороженном трупе оказался подпоясанный армейским ремнем ватник. Вокруг шеи намотан клетчатый шарф. На плечах видны рюкзачные лямки. Посох в руке — обрезок алюминиевой трубы, если судить по цвету металла. Образ довершали желтые штаны, белые кроссовки и сломанное колено — уродливо вывернутая нога немного выпирала из ледяной тюрьмы.

Еще один освобожденный узник, что так и не добрался до тепла и света.

Вытащив нож, я принялся мелко долбить лед, периодически поглядывая по сторонам и не забывая глядеть в небо. На мне по-прежнему белая меховая накидка поверх белой же одежды. Если крылатые твари наводятся зрением — меня им не углядеть.

Вырубить труп изо льда оказалось делом не самым быстрым. Но вид рюкзака и посоха придавал мне сил. Вскоре я уже стаскивав с промерзшего тела хрустящие лямки рюкзака. Подергал за трубу и убедился, что вытащить ее из скрюченных пальцев не получится. Но я в любом случае не собирался оставлять тело здесь — жители Холла нуждаются в очень многом. В том числе и в одежде. Так что в обратный путь я тронулся, волоча за собой легко скользящий труп, прикрытый белой накидкой придавливающей найденные дрова. Лицо трупа прикрыл тряпкой. Очень уж зябко мне в этой ледяной пустыни становилось от одного только вида оскаленных в последнем усилии зубов, упрямо открытых замерзших глаз и сведенных бровей. Старик умирал в бою. Судя по позе, судя по положению трубы, перед смертью он лежал на спине и полз, отталкиваясь здоровой ногой и трубой. Но не повезло дважды — угодил в небольшую то ли трещину, то ли смерзшуюся лежку большого медведя, откуда выбраться уже не смог. Хотя пытался — на льду множество царапин, оставленных концом трубы. Глядя в черное небо, дыша воздухом свободы, семидесятилетний старик упрямо бился за жизнь. Но не преуспел. Когда затих и перестал дышать, ему, судя по всему, повезло первый раз — со склона холма соскользнул намерзший лед, превратившись в крепкое и прозрачное надгробие. Червям он не достался.

Я же получил не только трофеи и груз за спиной, но и новую информацию для размышления — чует ли здешнее зверье запах пищи сквозь лед, а не снег?

И если сквозь лед не чует — что, как мне кажется, вполне логично, как это можно использовать?

Волоча за собой труп, я улыбался.

Сразу по многим причинам.

Я получил неплохой заряд мотивации от старика в красной шапке. Бороться надо до конца!

Тяжелый рюкзак и труба — неплохая добыча.

Старик получит достаточно достойное погребение.

Я получил новые знания о природе — чего только стоят летающие твари.

И я понял, что и как мне следует делать дальше. Пусть только в общих чертах, но я это понял. И уже сегодня сделаю первый шаг в нужном направлении.

Пригнувшись, я прибавил шагу, бдительно поглядывая по сторонам и ломая голову над тем, как бы половчее, побыстрее и дешевле осуществить свою задумку. Не главную, далеко не главную, но интересную и несколько авантюрную задумку.

* * *

Раздавшиеся при моем возвращении радостные голоса осеклись, когда клубящиеся у пола облака морозного пара рассеялись и стало ясно, что сегодня охотник притащил не медвежью тушу, а промороженный до стеклянного звона посинелый труп.

Отвязав веревку — не волочь же со скрежетом мертвое тело по полу — оставил покойника у входа и зашагал к "монастырю". Далеко идти не пришлось — монахи сами поспешили навстречу.

— Умер в пути — пояснил я, кивая в сторону старика — Нога в колене сломана, но он полз, старался. Не знаю крещен ли, но...

— Мы позаботимся — правильно понял меня монах с жиденькой бороденкой.

— С вещами его поступайте сами как знаете — говоря так, я не испытывал беспокойства. Перед входом в Бункер остановился и тщательно обыскал покойника, постаравшись прощупать даже кроссовки. Не из жадности одной только — хотя тут каждый обязан проявлять здоровую жадность, чтобы выжить. Но я искал не золото, а что-то более полезное. И нашел в смерзшихся карманах кое-что действительно стоящее.

В плоской жестянке имелись лекарства. Аспирин. Но-шпа. Целый блистер драгоценного парацетамола. Несколько пластырей. Десяток черных таблеток без пояснения — надо полагать активированный уголь, в чем я убедился сначала лизнув, а затем и разжевав одну из них. И пачка неизвестного мне лекарства с труднопроизносимым названием.

Две крохотные бутылочки водки.

Три пистолетных патрона, на оружия нет и намека.

Нож.

Топорик с короткой изогнутой рукоятью.

И это я еще не заглядывал в рюкзак.

Нож и активированный уголь я заранее отложил в сторону и передал монахам. Добавил:

— Его вещи — ваши. Трубу не смог вытащить из его пальцев — но она мне нужна. Под накидкой дров немного. Саму накидку...

— Накидку выбьем от снега и принесем вместе с трубой — кивнул монах — Благое дело ты совершил, Охотник. Не каждый потащит за собой стылое мертвое тело. Благодарим за нож и лекарства.

Ничего не ответив, кивнул и потопал к лестнице, игнорируя любопытные и жадные взгляды медленно стекающихся к дверям жителей Холла. Привязав пожитки к свисающей веревке, не спеша поднялся наверх, вытянул туда же свое имущество и скрылся в хижине.

Меня сжигало любопытство. Но первым делом я заставил себя развешать оружие и верхнюю одежду. Счистил и вымел прочь снег. И только после этого взялся за похрустывающие от сковавшего их мороза тесемки рюкзака.

Что подарил мне медведь, счистивший мохнатым пузом снег с ледяной могилы?

Улов не разочаровал, но особо и не порадовал. Десяток монет, три хрустальных лебедя, не меньше пяти небольших иконок — такие носят в бумажнике. Советские наручные часы в плохом состоянии. Мешочек с золотыми зубами. Мешочек с разбитым сотовым телефоном — кнопочная версия. Аккуратный сверточек с циркулем, транспортиром и деревянной линейкой. Книга с иероглифами. Пяток различных нагрудных значков. Остальное пространство занимала одежда, теплые тапочки, старая бейсболка и солнцезащитные очки в пластмассовой оправе.

Перебрав находки, сложил в рюкзак всю одежду и обувь, иконы, мешочек с зубами и лебедей. Распихал по карманам еще пару предметов, прихватил с собой термос и спустился вниз, где коротко пообщался с понятливыми монахами, что с благодарностью приняли одежду, иконки, статуэтки и зубы. Такой вот набор считай равноценных предметов. Глянув на потолок, убедился, что свет и тепло не покинули Холл. И потопал по лестнице вверх, по пути помахав знакомым старикам и указав на один из пустующих столов. Те закивали, дав понять, что намек поняли и будут ждать.

Я же, миновав Центр, не забыв поздороваться со стайкой часто кивающих старушенций, остановился у входа Замок.

— Как оно там, Охотник? — поинтересовался вставший навстречу старик в матросском свитере.

— Холодно — ответил я.

— Как будто иначе было когда — усмехнулся старый охранник — С чем пожаловал? Вроде как не медвежатину, а труп промороженный сегодня приволок?

Быстро тут слухи расходятся.

— Мне кое-что нужно.

— Говори.

— Литр самогона.

— Сделаем. О цене не спрашивай — тебе бесплатно на этот раз.

— За бонусы спасибо — улыбнулся я.

— Еще что?

— Исправный дробовик и небольшой запас патронов с самой крупной картечью — буднично произнес я.

Старик кашлянул, оттянув высокий воротник свитера, покрутил со смешком шеей.

— Ну ты сказанул, Охотник.

— Там — я ткнул пальцем в сторону выхода — Летающие огромные черви умеющие пикировать и наносить страшный удар сверху. Я могу научиться поглядывать вверх. Могу придумать кое-какую защиту. Могу продолжить выходить на охоту и притаскивать в Бункер медведей. Но отбиться от подобных тварей ножом, копьем или арбалетом — а я там видел не только червей! — я не смогу. Это верная смерть. Поэтому мне нужен дробовик. Полностью исправленный. К нему минимум десять патронов с картечью. В подарок не прошу. Куплю. И не обязательно медвежатиной платить буду — планирую в ближайшие дни пару долгих вылазок. Может и удастся притащить что-то действительно стоящее.

— Да ты погоди...

— Сначала закончу — качнул я головой.

— Ну говори — вздохнул охранник, переглянувшись с напарником — Хотя ответ думаю и сам знаешь.

— Еще мне нужен достаточно толстый стальной лист квадратной формы и вот такого размера — я развел ладони. Не откажусь от пары стальных труб или арматуры. Все это — с возвратом. Считайте прошу в долг и верну равноценные предметы. Если есть титан или что-то вроде тех арматурин из тюремных крестов — еще лучше. Пока все.

— Точно все? Может еще что попросишь? — в голосе старика почти не слышалось насмешки.

Я проигнорировал. Он ведь насмехался даже не надо мной, а над всей этой ситуацией, что наверняка не нова. Не первый же я охотник, что пришел ко входу в Замок ради важной просьбы. И я точно не первый, кому откажут.

— Ты ведь понимаешь какая тут жизнь и какой дефицит — вернув на лицо доброжелательность, охранник развел руками.

— Зачем ты мне это говоришь? — удивился я.

— А? — опешил охранник.

Пришлось терпеливо пояснить:

— Я понимаю, что ты тут стоишь как раз на такой вот случай. Давать от ворот поворот, а чтобы не слишком обижались полезные людишки — отдариваться от них самогоном и талонами. Вроде как дешевые бусы для аборигенов, да?

— Зря ты так. Мы со всем уважением, а ты...

— А я сегодня чуть не сдох там — улыбнулся я — И вот ведь какая странная дилемма — я знаю, что в Замке есть огнестрел. Наверняка есть. И патроны найдутся. И я знаю, что каждый день рискую жизнью ради того, чтобы доставить в Бункер мясо. Каждый день я ухожу на охоту. И все знают, что мне бы пригодился дробовик. Очень бы пригодился. И это логично, когда тому, кто делает регулярные вылазки в снежную пустыню, дают оружие — чтобы от тварей отбиться. Но этого не происходит. Оружие продолжает пылиться на каминной полке Замка. А я продолжаю ходить на охоту с заостренной палкой. А еще я знаю, что мне дали далеко не полную информацию по опасностям снаружи. Ни слова про летающих тварей... но ведь вы знаете об этих тварях. Наверняка знаете. Но мне не рассказали... Да?

Оглядев угрюмо молчащих охранников, я медленно кивнул?

— Да. Точно знали. Так вот — я понимаю для чего ты тут стоишь. Но мне не нужно твое решение. Мне нужно решение главного. Ему мои слова и передайте. Если что — я внизу. В Холле. Сижу за одним из столов. Терпеливо жду оружия и материалы. Получу их — продолжу охотиться. Не получу — охоты не брошу. Но больше никогда не доставлю в Замок медведя. Все добытое будет отправляться в общий котел Холла. И все мои находки — туда же.

— Ты прямо как угрожаешь, Охотник.

— Нет. Я выставляю ультиматум. И, поверьте, добрые люди — я умею это делать. Воевать и ссориться ни с кем не собираюсь. Не получу обещанное — что ж, значит, не получу. Но мяса от меня можете не ждать. Где мой литр самогона?

Старикам потребовалась пара минут, чтобы ожить и передать мне требуемое. Кивнув на прощание, я убрал бутылку под куртку и отправился в Холл. Мне нужна была информация. Вернее — полезные навыки. Любые.

Открывшая простая истина из моей головы никуда не делась и становилась только яснее и громче с каждой минутой.

Хотя истин было как минимум две.

Когда я увидел червя, я понял, что не знаю о здешнем мире ничего. А стало быть — я не охотник. Ведь настоящий охотник знает об окружающей его местности каждую мелочь, каждую опасность. Он и есть главная опасность — сам охотник. Он несет с собой смерть для зверья и в девяноста девяти случаях из ста возвращается с охоты.

Я же просто гость в заснеженной угрюмой пустыне.

Я чужак.

Я неоперившийся птенец, возомнивший себя кем-то значительным.

И это все в совокупности означает простую и грустную истину — скоро меня убьют. И неважно кто это будет — медведь, крылатый червь или жуткий светящийся старик. Кто-то сделает это больнее, но сути не изменит — я умру.

Хочу я умереть?

Над ответом думать не приходится — нет. Не хочу. Наоборот — я до безумия хочу жить.

А раз так — мне надо кардинально менять тактику и стратегию действий.

Вторая истина — в ближайшее время другом Замка мне стать. Тут никто никуда не торопится. Я успею сто раз сдохнуть прежде, чем меня удостоят доверия и раскроют передо мной хотя бы некоторые тайны. А может этого и не случится — тут цепко следуют устоявшимся обычаям и привыкли держать охотников в черном теле. Использовать их до тех пор, пока они могут охотиться и добывать мясо. За это ласково им улыбаются, угощают сладким чаем и кофе, обещают луну с неба и при этом все знают — рано или поздно охотник умрет и его место займет следующий доверчивый дебил.

Вывод прост. Не стоит и пытаться становиться их другом.

Зачем?

Ведь Бункер — не единственное населенное место в ледяной аду вокруг Столпа.

Если я хочу как можно быстрее раскрыть все здешние тайны — мне надо двигаться. Проявлять инициативу. Быть активным.

И самое главное — мне нельзя идти проторенным до меня путем. Попаду в эту борозду — не выберусь. Привыкну быть охотником, незаметно полетят недели и месяцы, может даже годы. Но в конце все равно смерть.

Такой вариант меня никак не устраивает.

Спустившись в зал, отыскал взглядом столик с уже зажженными огоньками свечей и, добравшись до потирающих ладони стариков, не разочаровал их, выставив бутылку.

— Х-хорошо! — потерев ладони, Матвей без дальнейших выражений эмоций деловито откупорил бутылку и плеснул по микроскопической дозе по стаканам. Вопросительно глянул на меня. Я кивнул:

— Чуток можно.

— Чего такой смурной? — поинтересовался Федорович.

— Скорее задумчивый — парировал я — И алчущий.

— Чего алчешь-то, сокол ясный? Расплывчато аль конкретика есть?

— Хочу как можно больше узнать про постройку убежищ из снега и льда — не стал я ходить вокруг да около.

— Типа снежной хижины? Иглу? Пургу переждать?

— Иглу — кивнул я — Пургу переждать. Или переночевать.

— О как — крякнул Матвей, поднимая рюмку — Выпьем.

Звякнув стаканами, выпили. Матвей задумчиво обозревал противоположную стену с многоэтажными нарами. Федорович делал то же самое с ближайшей стеной. Но имя они назвали одно:

— Клемма Викинга звать надо — решили они.

— Клемм? — приподнял я бровь.

— Наш. Но числит себя к норвегам — рассмеялся Федорович — Что поделаешь раз блажь у человека такая. Зато про снега знает много. Он тебе и про иглу расскажет.

— И про квинзи заморскую — подхватил Матвей — И про пещеру снежную.

— И чем они друг от друга отличаются. Звать?

— Звать — твердо ответил я — Прямо сейчас.

— Собрался куда?

— Хочу суметь выжить там — я ткнул стаканом в ворота — В любую погоду. Так что зовите. Но! Прежде чем звать — сначала спросите сможет ли на деле показать. На словах мне не надо. Сам читал в свое время.

— Наружу выходить ему придется?

— Придется — кивнул я.

— Спросим — плеснув себе еще чуток, Матвей встал и ушел. А Федорович, пытливо глянув на меня, взявшись за бутылку, спросил:

— Еще что?

— Надо сделать раму — не стал я и здесь медлить с ответом — Для рюкзака. Длинную и с мощным козырьком с каркасом из стальной или алюминиевой трубы над головой. Козырек такой большой, чтобы и плечи прикрывал, а не только голову.

— Ого... случилось что?

— Не со мной.

— Ты не томи.

Чуть подумав, я кивнул и начал рассказывать, уложившись в несколько минут. В деталях описал атаку летающего червя, не забыв упомянуть, что все происходит с такой ошеломляющей быстротой, что надеяться загодя увидеть падающую на голову тварь... можно и не пытаться. От такой атаки может спасти только глухая защита. И дробовик.

— М-да — крякнул старик — Хреново там бродить. Раму мы тебе сделаем.

— Сами? — удивленно приподнял я бровь — Трубу изогнуть дело нелегкое.

— Если Замок не поможет — справимся. А материалы тебе дадут?

— С этим думаю проблем не будет. Должны дать. Может даже и привезут — хмыкнул я, догадываясь, что безногой девушке технарю обязательно передадут мой ультиматум. Скорей всего ее и отправят увещевать вспылившего охотника. И отправят не с пустыми руками. Феодал твердо знает — одари крестьянина серебряной монетой и тот живо преисполнится благодарностью к правителю земель окрестных.

— О... — Федорович повторил мой фокус с бровью — И точно — привезут.

Оборачиваясь, я уже знал, кого увижу на вершине лестницы. И точно — над верхней ступенью замерла инвалидная коляска. Придерживающая на бедрах несколько свертков Милена внимательно осматривала зал и, увидев меня, замахала свободной рукой. Быстро они среагировали на мой горячий обиженный ультиматум...

— Поболтайте пока с Викингом — попросил я и встал.

Шагая к лестнице, я улыбался. И улыбка моя была полна иронии. Я был готов поставить сто против одного, что Милена не привезла мне ружья. Металлический хлам — да. Ружье — нет.

— Поговорим, Охотник? — улыбнулась Милена.

— Не слишком долго — кивнул я — У нас там беседа важная.

— От тебя прямо пышет злостью — заметила девушка.

— Сегодня я видел атаку летающего червя. И видел ее последствия — страшные последствия. Зол ли я? О да — усмехнулся я — Крайне зол. Замок не мог не знать про летающих тварей. Холл и Центр — богадельни. Их мало что интересует. Но Замок знал. И не предупредил. Зато подарил мне десяток пыльных бумажек с ненужной информацией и детскими рисунками. После чего отправил на охоту.

— Ты воспринимаешь все чересчур эмоционально, Охотник.

— Поверь мне, механик — я воспринимаю все как есть. Ты ведь уже взрослая, верно? И должна понимать, что каждый поступок ведет за собой последствия.

— А Антипий тебе про червей рассказал летающих? — парировала Милена — Он про них тоже знал!

— Не рассказал.

— Видишь!

— Это не довод — покачал я головой — Он был со мной на охоте. Проверял меня. И рассказал бы все о землях снаружи. Но попросту не успел — умер.

— Кто знает рассказал бы или нет. Хотя о мертвых плохо не говорят.

Глядя на нее сверху вниз, я понимал, что разговариваю сейчас не с улыбчивым механиком, а с парламентером Замка. Феодалы заметили мою злость, оценили мои эмоции, услышали мой ультиматум и, коротко посовещавшись, послали ко мне гонца с дарами.

Насколько точно они оценили уровень моих эмоций?

Тут можно не гадать — достаточно взглянуть на содержимое свертков и все станет ясно. Но я уже знаю ответ — ружья там нет. Из тряпок торчат концы арматурин, виден уголок стального листа. Феодалы недооценили меня и мою упертость.

— Ружье привезла? — решил я все же уточнить.

— Не так все просто, Охотник — вздохнула Милена — Но тебя услышали. Вот материалы. А я работаю над арбалетом, что ты попросил.

— Оставь это себе — показал я на свертки — Извини, что тебе пришлось проделать весь этот путь. А еще обратно катиться. Передай Замку — мне не нужна часть. Мне нужно все, что я попросил.

— Ружье! Десяток патронов! Ты решил, что в Замке арсенал?

— Да — кивнул я — Именно так. Я решил, что в Замке арсенал. Я просто уверен в этом. Равно как и в том, что в Замке найдется хотя бы пара ноутбуков или планшетов, десяток рабочих смартфонов, может даже рации. Замок годами и десятилетиями скупает и выменивает ценные предметы у прибывающих стариков. Что-то да накопилось. Милена... я ничего не имею против тебя. И вижу, насколько ты преданна Замку. Верный вассал. Ну или принцесса.

— Ага — фыркнула Милена — Принцесса на колесах. Что за чушь...

— Как верный вассал ты и должна блюсти интересы Замка. Тебе сказали уговорить Охотника сбавить накал и забыть про ружье — ты и стараешься. Но... не получится... — нагнувшись я заглянул в ее глаза — Понимаешь, о чем я?

— Ага. Слова можно не тратить. Тебя не уговорить.

— Верно.

— Либо ты получишь от Замка все, что потребовал, либо больше не притащишь ему ни единого медвежонка.

— Почти. Скажем так — когда у меня появится лишний медведь — я может и соглашусь поменять его на пачку талонов.

— Ты ведь знаешь — Замок справедливо распределяет мясо. Смысл забивать котел в Холле? Старики не знают меры. Обжираются — и умирают. Так только хуже, Охотник!

— Кто сказал, что я буду забивать котел? — удивился я — Один медвежонок на общий котел — нормальная доза. Всем достанется по кусочку мяса и стакану бульона. Ладно. К чему обмениваться странными угрозами и обещаниями? Я не ссорюсь с Замком. У меня ко всему деловой подход. И своя цена. Хотите сделать меня штатным охотником — мою цену знаете. Не хотите — ваше право. Насчет арбалета все в силе? За него я отдам медведя. Не самого жирного, но медведя.

Поглядев на меня, Милена глубоко вздохнула, кивнула и, развернув коляску, покатила обратно к Замку. Я же зашагал вниз по лестнице, с удовольствием отмечая, что ступеньки перестали быть скользкими. Под натиском вернувшегося в Холл тепла и света лед медленно уходил отсюда. Но грязи меньше не стало...

Вернувшись за стол, увидел держащегося за стакан нового гостя — худющего старика с седой бородкой клином и абсолютно лысой головой. Блеклые глаза смотрели с цепкостью, пальцы с удивительно крупными и толстыми ногтями постукивали по бокалу.

— Клемм — протянул он ладонь.

— Охотник — ответил я на рукопожатие — Рад знакомству, учитель.

— Туда идти? — вздохнул старик, поняв меня правильно и глянув на ворота — У меня и одежды нормально нет. Холода не боюсь, терпеть умею. Но здоровье уже не то...

— Одеждой обеспечу — пообещал я — Кое-что даже подарю — понимаю, что уроки бесплатными не бывают. Чего-нибудь конкретное нужно?

— Куртку теплую. Одеяло пусть даже тонкое. Еще бы...

— Меру знай! — оборвал его Матвей и осекшийся Клемм кивнул, признавая его правоту.

— Куртка, одеяло — понятливо кивнул я — Сделаю. Сейчас и приступим?

— Сейчас? — Клемм Викинг зябко поежился. И не от холода. А от осознания того, что придется покинуть теплый безопасный Бункер.

— Сейчас — надавил я, понимая, что чем дольше Викинг будет думать, тем больше вероятность того, что он пойдет на попятный.

Федорович зло ткнул кулаком в плечо Клемма. Еще раз поежившись, тощий старик кивнул:

— Тогда сейчас. Пойду намотаю на себя тряпок.

— Волноваться не стоит — добавил я — От входа даже отходить не станем. Снега везде полно.

Приободренный моими словами Клемм допил остатки самогона в стакане и пошагал к своим нарам. Я же, тоже допивая свою микродозу и вставая, попросил:

— Понимаю, что повторяюсь, но... приглядывайте за моей хижиной. Чтобы никто.

— Ни одна падла не подлезет — ответил мне Матвей — Мы приглядим. Всегда.

На этом и завершили беседу. Оставив стариков за столиком, я поднялся, оделся потеплей, выбрал еще одну куртку, подхватил рюкзак и остроги. Все. Я готов к очередной вылазке. Разве что термос не взял — но это чуть позже. Сегодняшний день далек от завершения. И поспать в теплой постели мне сегодня не удастся.

Глава 6

— Уверен, Охотник? — прохрипел Клемм Викинг, околачивая с себя снег снятой варежкой.

— Уверен — кивнул я и указал на дверь — Давай уже. И спасибо за урок.

— Тебе спасибо за куртку. Я еще покумекаю над стаканом чаю — вдруг вспомню что полезное.

— Было бы неплохо. Увидимся. И помни — я задержусь. Так остальным и передай.

— Удачи!

— Спасибо!

Пройдя вдоль стены Бункера, внимательно вглядываясь в девственно чистый снег, я преодолел метров триста и тут решил остановиться, выбрав большой и плотный сугроб. Оглядевшись, убедился, что рядом нет опасности, забился под скальный козырек, защищаясь от возможной атаки сверху. Сняв рюкзак, взялся за небольшую самодельную лопатку и принялся вгрызаться в снежный бок сугроба, действуя не слишком умело, но старательно.

Клемм обучал меня несколько часов. Всей науки не передал, но основы я уловил. Расположение входа по высоте, отток тяжелого углекислого газа, вентиляционный отдушины, проницаемость снега, ледяная корка, построение тамбура, устройство постели. Я стал гораздо осведомленней в вопросе постройки снежных убежищ. После уроков, ненадолго вернувшись в Бункер, обогрелся, снарядился куда основательней, показал старикам, какую именно хочу раму для рюкзака. Налил в термос горячего чаю, забросил в рюкзак немного продуктов. И вышел наружу с Клеммом, где он показал мне кое-что из только что вспомненного. На этом и разошлись наши дороги. Он с облегчением отправился в тепло. А мои трудности только начинались.

Ну как трудности...

Что одну мытарство — другому привычное бытие.

Вырезая из сугробного тела снежные пласты, я вспоминал те ролики, что смотрел в интернете. Разные ролики. Были среди них и те, что показывали жизнь таежных охотников — в зимнее время. Да у охотников были снегоходы, они были неплохо вооружены, но все равно — любой городской житель, оказавшись внезапно в этих условиях, попросту сдохнет. Где-то ошибется — на первых же шагах — и сдохнет.

А каково приходилось охотникам в девятнадцатом веке? А еще раньше?

Почти каждый скажет — ой тяжело им было. Выживали с трудом бедолаги, каждый день опасностью наполнен.

А я вот думаю — нормально им приходилось. Потому как они с рождения были воспитаны другими охотниками и самой тайгой. Они с малых лет назубок вызубрили суровые законы и знали, как действовать в любой ситуации — будь то мороз под пятьдесят или встреча с медведем шатуном. Они знали, что делать если провалишься под лед, знали, как срочно обсушиться, как отыскать еду в зимнем лесу, как уберечься от обморожения.

И не просто знали. Знание без умения ничего не дает. Это пшик. Фикция. Любой, кто бравирует своими знаниями, но не обладает в этой области практическими умениями — просто хорошо эрудированный придурок.

Охотники же не просто знали, а еще и умели это делать. Причем делать обыденно и привычно. И не считали свои знания и умения чем-то выдающимся.

Это и была главная истина, что открылась мне, когда я глядел в искаженное лицо вмерзшего в лес старика. Старик не был готов. И поэтому погиб. И сейчас, оглядываясь назад, я понимаю — нам, выпавшим из рухнувшего на холм тюремного креста, попросту повезло добрести до Бункера.

Истина проста. Если я хочу выжить и добиться своих целей — я должен стать своим в этих землях. Но своим здесь не стать, если просто регулярно наведываться на охоту. Этого мало. Нужно больше рисковать. Большим жертвовать. Большее превозмогать. И учиться, учиться на каждом шагу, старательно овладевая азбукой выживания.

Поэтому я сейчас здесь.

Развернувшись, я чуть охлопал выброшенный из сугроба снег, соорудив из него что-то вроде бруствера. Подался назад и ногами вперед вполз в узкую нору идущую под небольшим уклоном вверх. Оказавшись внутри, втащил рюкзака, разровнял снег, чуть сузил вход. И принялся обустраиваться. Этой ночью я в Бункер не вернусь. Сегодня ночую здесь — в ледяной мрачной пустыне.

Собирался ли я спать здесь?

Несомненно. Пусть вполглаза, но собирался. Мне надо привыкать к тому, что отныне я буду больше жить здесь, а не в тепличных условиях Бункера.

Но спать всю ночь я, само собой, не стану. Поэтому и не стал перекрывать вход в нору, хотя и не забыл сделать вентиляционные отверстия. Мне нужна достоверная информация об окружающей среде. Из первых рук. Я должен увидеть все собственными глазами. А мое тело должно почувствовать на себе все "прелести" долгого и неподвижного пребывания в минусовых температурах. Сколько сейчас? Минус двадцать? Еще холоднее? Такого мороза я не боялся. Я похож на кочан капусты — столько на мне различных по толщине и материалу слоев. Две футболки, байковая рубашка, шерстяной свитер с высоким горлом, сверху еще одна просторная рубашка, потом жилетка и только затем верхняя одежда. На ногах — тройной слой защиты. Ступни в двух носках, а сверху портянки. Большую часть лица прикрывает шарф. На голове шапка, а сверху все прикрыто капюшоном. Мне более чем уютно. Да и лежу я на толстой меховой подстилке, а сверху еще одна белая. Под рукой термос с чаем. В желудке еще осталась кое-какая еда, а в рюкзаке отыщется немало белка и углеводов.

Лежа, я наблюдал за происходящим у Бункера. Изредка, когда пригрелся, начал проваливаться в дремоту. Ненадолго. Засыпал на полчаса-сорок минут, выставив внутренний будильник. После пребывания в тюремной келье сложно мне с этим не было. Просыпаясь, некоторое время наблюдал за окрестностями, отслеживая любое изменение и движение.

За несколько часов увидел немало.

Двух медведей. Один прополз совсем рядом, и я невольно схватился за острогу. Тут не требуется уходить далеко, чтобы охотиться — куда проще отлежаться в безопасном логове у скалистой стены и дождаться появления жертвы.

Снежные черви — этих было много. Они крутили настоящие хороводы, подолгу задерживаясь на моих исчезающих следах. Но по цепочке следов черви не пошли — ни в одном из двух возможных направлений. Этого я ожидал — обладай черви навыками следопытов, я бы натыкался на них каждый раз при выходе из Бункера. Уверен, что главный источник из чувств — обоняние. Запах крови они учуют на большом расстоянии — чем-то схоже с акулой. Да и медведи червям под стать — действуют по тому же принципу.

А вот летающие черви совсем другие... Если я прав — эти кошмарные твари больше полагаются на глаза и не только видят сквозь вечно бушующую здесь пургу, но и различают цвета. И это логично — какой у них шанс понять откуда исходит запах? В небе сплошная мешанина воздушных потоков, что безжалостно рвут на части облака и туман, растаскивая клочья в разные стороны. Запах учуять можно. А понять откуда он пришел — невозможно. Остается надежда только на зоркие глаза.

И это еще одна причина моего текущего пребывания в сугробе.

Бункер.

Он существует уже долгие годы. И рядом с ним часто появляются вкусные люди. Если у червей есть хотя бы зачатки сообразительности — они поймут, что им выгодно крутиться неподалеку. Ведь всегда есть шанс наткнуться на очередного недотепу в яркой одежде. Это же касается всех остальных — червей и медведей. Они питаются человечиной и друг другом. И я хочу понять, насколько развита у них "соображалка".

Говорят, что, если тигр или медведь отведает человечины, другой добычи искать уже не станет. А более легкой и вкусной добычи и не сыскать. Другие возражают, мол, на людей охотятся только старые звери — поседевшие тигры с выломанными когтями и клыками, к примеру, которые просто не в состоянии уже охотиться на куда более чутких и быстрых диких зверей. А человек животное глупое и беззаботное, оттого добывать его легко. Я не знаю, какая из версий правдива. Но в одном уверен — тигр вполне в состоянии понять, что охотиться на двуногих выгодно.

А здешнее зверье?

Как я собрался это узнать?

Да тем же способом — наблюдением.

И за следующие часы вполне уверился в том, что местность вокруг Бункера облюбована если не червями, то медведями уж точно — та парочка крупных зверей проползла мимо еще трижды. Последний раз они встретились рыло к рылу, раздались сиплые рыки, но затем они мирно расползлись. И я решил, что это еще один тревожный звоночек — обычно одинокие хищники обладают своей территорией, на которой не потерпят чужаков. Это ведь конкурент, щиплющий родную кормовую базу. Но эти двое драться не торопились. Перекинулись парой фраз и мирно расползлись.

Невольно представил себе их возможную беседу:

— Падаль не попадалась?

— Нет пока. А тебе живье бредущее?

— Тоже нет.

— Ну поищем еще...

Хмыкнув, поправил наброшенную на голову белую накидку и продолжил дремать. И... провалился в сладкую темноту сна минут на двадцать.

Позже, по привычке тщательно анализируя прошедшее, убедился, что не было ни малейших причин пробуждаться. Не было каких-либо тревожных сигналов мозга или тела.

Я просто медленно открыл глаза и, первое что увидел — снежного червя мирно возлегающего на вершине снежного холма. Разложив по снегу пары крыльев, существо мирно отдыхало, растянувшись на холодной постели. Крылья мелко трепетали, периодически по ним проходила крупная дрожь, будто что-то тянуло червя обратно в родную небесную стихию. Взлетающая из-под крыльев мелкая снежная пыль окутывала червя, добавляя ему пугающей таинственности. Но несмотря на снег, я сумел разглядеть огромные поблескивающие глаза, выглядящие овальными блестящими наклейками. Разглядел и плоский заостренный таран на носу зверя. Причем выглядящий не как копье, что пронзит жертву насквозь, а скорее, как короткая широкая стамеска. И снова логично. Длинное жало может пробить тело жертвы и застрять. Попробуй выдерни. Острая "стамеска" легко раскурочит даже прочный медвежий череп, при этом гарантированно не застрянет между костей. Эволюция...

Наглядевшись на двухметровое тело снежного червя, я убедился, что видимой брони у него нет. Но пытаться отбиться от этой быстрой твари арбалетом... тупая затея. Во всяком случае для меня. Опытный стрелок может и сможет положить арбалетный болт точно в глаз. Я же... даже и пытаться не стоит. Даже в такой ситуации как сейчас — когда ни о чем не подозревающий червь лежит в семи шагах от меня, подставившись под выстрел.

Дробовик...

Дробовик с картечью.

Это лучший вариант — картечь первым делом поотрывает и поломает крылья, превратив летающее создание обратно в ползающего червя.

Дальнейшие размышления пришлось отложить — червь вздрогнул, чуть повернулся на снежной мягкой перине, крылья коротко ударили по сугробу, приподнимая хозяина в воздух. Но выше взлететь у червя не получилось — в него ударила молния. Настоящая слепящая молния, что поразила тварь с сокрушительной силой. Едва не завязавшись узлом от пронзившего его разряда, червь рухнул на снег и бешено забился.

Затаив дыхание, не двигаясь, я медленно скосил глаза, уперевшись взглядом в снежную стену вырытого убежища. Я смотрел не вверх. Что туда глядеть? Ведь как я отчетливо увидел, молния ударила не с небес. Она пришла откуда-то слева, вытянувшись над землей длинной энергетической плетью.

Вот черт...

Не двигаться. Главное не двигаться. Не подавать признаков жизни...

Меня тут нет...

Легкое свечение. Вспышка. В дергающегося червя ударила еще одна молния. И зверь затих, бессильно обмякнув, распластавшись в снегу. Я перестал дышать. Инстинктивно опустил взгляд на снег. Закаменел в своем логове, понимая, что одна ошибка — и в меня ударит такая же молния.

Мелькнула тень. Послышался треск проламываемого наста. Не выдержав, поднял взгляд и первое что увидел — проходящие мимо босые посиневшие ступни с частыми искорками под кожей. Проламывая наст, оставляя на острых гранях полоски содранной кожи, к лежащему на сугробе червю шагал обнаженный старик с яростно пылающим в груди огнем. Он прошел очень близко от меня. Прошел там, где всего час назад еще виднелись оставленные мною шаги.

Повезло...

Остановившись рядом с червем, старик нагнулся, положил на змеевидное тело обе руки. И замер. Через секунду его руки налились ярким светом, что пульсирующими вспышками начал перетекать в червя. Крылатое создание вздрогнуло всего раз. А затем его овальные черные глаза зажглись слепящими автомобильными фарами, послышался странный стрекочущий звук, на бешено задрожавших крыльях зажглась сеть частых огоньков, тело начало раздаваться в ширину и длину, будто червя надували мощным насосом.

Все длилось около двух минут. И каждая секунда показалась мне вечностью.

Выпрямившись, старик бросил последний взгляд на выросшую крылатую тварь и, равнодушно отвернувшись, продолжил свой путь среди заледеневших холмов. Вскоре он свернул за огромный сугроб и пропал из виду. Затем исчез источаемый им свет. И только тогда ожил червь, резко ударив светящимися крыльями о снег и стремительно взмыв в небо. Пробив брюхо стылого тумана, он по крутой дуге помчался в сторону — благодаря свету я легко следил за ним, видя, как он разрывает туман, поднимаясь все выше и ускоряясь все сильнее.

Неужели он летит прямо на...

Вспышка... отдаленный грохот взрыва... в тумане вспухло огромное светящееся облако и тяжелой каплей полетело вниз, быстро затухая.

Удара о землю я не почувствовал. Но проследил за редкими вспышками падающего света до вершин дальних ледяных холмов. Только что произошло падение тюремного креста, сбитого живой крылатой ракетой.

Проклятье...

Каким образом был выбран крест для атаки?

Не то чтобы меня это особо волновало, но хотелось оценить мотивы страшного старика.

Он сбивает любую летающую келью, как только подвернулся такой шанс?

Или же выцеливает те кресты, что не просто кружат вокруг Столпа, а еще и поражают его регулярными энергетическими разрядами?

Думаю, первый вариант — крест упал с не слишком значительной высоты. Если вспомнить мое воздушное житье-бытье и прикинуть высоту... крест находился где-то в среднем слою тех, кто либо стреляет постоянно, быстро поднимаясь выше, либо же намеренно дергает за рычаг через раз, стремясь остаться на той же высоте.

Так и так цель старика очевидна — уничтожение тех, кто осмеливается стрелять по Столпу. Он наказывает наглых кусачих мух. Стало быть — оберегает Столп.

Стало быть — он союзник Столпа?

Но можно ли вообще быть союзником подобного создания как Столп?

Порой я забываю, что речь идет о существе способном жить и путешествовать в открытом космосе, создавать возможно целые планеты — а раз создал, то может и разрушить.

Что для Столпа такая букашка как человечишка? Ничто. Условно разумная пылинка, что худо-бедно может исполнять простейшие приказы, но при этом никогда не сумеет подняться до того уровня, чтобы хотя бы понять мотивы Столпа...

Что-то я размахнулся слишком уж широко. Полез в космические дебри.

Как говаривала в таких случаях ворчливая бабушка — опять мечталку раскочегарил! А ну давай сорняки полоть, мечтатель!

Вернувшись в реальность, я для надежности оглядел стылую местность, особенное внимание уделяя вершинам снежных гор. Убедившись, что поблизости нет видимой опасности, позволил себе чуть расслабиться. Лежа в снежной постели, я снова опустил подбородок на скрещенные ладони и прикрыл глаза. Перегруженный информацией и впечатлениями мозг требует отдыха.

Я медленно засыпал. И мне было вполне уютно в своей снежной норе.

Разумная часть засыпающего мозга — та, что все время задает один и тот же быстро надоедающий вопрос "А что дальше? Каков следующий шаг?" — все пыталась выбить из подсознания ответ. Но ленивое подсознание не обращало внимания на эти жалкие попытки.

И так ведь все очевидно — в ближайшее время в Бункер я возвращаться не собираюсь.

Сразу по нескольким причинам.

Мне надо усвоить уже узнанное, понятое и надуманное. Подморозить на холоде лишние ненужные эмоции, собрать воедино холодные звенящие факты.

Мне надо обжиться в этой местности. Почувствовать себя здесь своим. Здраво оценить возможности человеческого организма. Любой начитанный дурак, что держит на книжных полка книги о знаменитых полярных одиссеях, может пребывать в ложной уверенности, что человек выживет практически в любых условиях. Вранье! Может и выживет — но далеко не каждый. Чушь! Стоит прочесть десяток книг о полярных экспедициях и авантюрах прошлого — и сразу становится ясно, что выжить в безжалостных ледяных просторах дано далеко не каждому и неважно насколько хорошо они снаряжены.

Я не привык полагаться на случай. Мне тошно зависеть от капризной случайности. Пусть в магазинах навалом еды — но десяток килограммовых банок тушенки на полке в кладовке никому не мешает. Так не говорила, но так поступала моя бабушка. Так поступали и наши соседи в быстро вымирающей деревеньке, которую так часто в зимнее время заметало снегом до крыш. Так поступаю и я. Нельзя зависеть от случая. Надо быть уверенным.

Уверен ли я, что смогу не просто совершать сюда вылазки, а жить здесь?

Нет. Не уверен. Что ж — самое время выяснить.

Третья причина — я хотел вызвать страх или хотя бы переживание.

Не в себе. Я и так постоянно боюсь, и всячески культивирую это бодрящее чувство. Страх здесь — как перец, что горячит и разжижает подмерзающую кровь. Главное контролировать его.

Но я хочу заставить переживать обитателей Бункера. Был молодой охотник... и пропал. Все. Только было наладились поставки жирного мяса, только было появилась надежда, только-только начали оформляться какие-то неспешные планы и мысли касательно молодого охотника у весомых людей Бункера... а охотник взял и пропал. Сгинул в снежной вихристой тьме.

Все...

В подобных случаях пропавшего начинают ценить гораздо выше. В том случае если ему не находится замена. Если нашлась — пропавшего быстро и надежно забывают.

Спи...

Спи, Охотник. Отдыхай.

Но не забывай о чуткости... пусть горячащий страх и дальше шипит в венах подобно злому карбиду...

* * *

Я с силой ударил копьем еще раз. Последний раз. Крохотный медвежонок замер жалким пушистым комочком, безвольно расслабилась страшная пасть — страшная даже несмотря на молодость здешнего суперхищника.

Поправка. Бывшего суперхищника. Отныне эту почетную позицию занимает летающий червь.

Коротко глянув в затянутое низкими черными тучами небо, я поспешно заработал ножом. Вспорол шкуру, срезал пару солидных ломтей молодого нежного мяса, завернул в обрывок шкуры. Подвесил завернутое мясо на пояс, бережно вытер лезвие ножа и рукоять от крови — пахучая и замерзает, потом не отдерешь. Выпрямившись, закинул острогу за спину — наконечником вверх. Наконечником в небо. Подобие жалко защиты от пикирующего червя. Меня это наверняка не спасет, но, если при атаке он и сам пострадает, пропоров себе грудь — умирать будет веселее.

Быстро уйдя с места охоты, взобрался по сыпучему склону небольшого снежного холма, осторожно отгреб наметенный снег и забрался в неприметную черную дыру, оказавшись в очередной снежной норе. Эта отличалась от предыдущей чуть меньшим размером, вытянутой формой и куда лучшим обзором. Отсюда я мог любоваться настоящей панорамой — холм хоть и небольшой, но в свою очередь расположен на плече куда более могучего собрата.

Третий день продолжается моя снежная робинзонада.

Последний день.

Именно столько времени — две ночи и три дня — я наметил себе как лимит. Наметил заранее, когда был еще бодр и полон сил. Чтобы потом, уже вымотанным и замерзшим, не смалодушничать и не назначить меньший срок.

Развернув сверток, я заработал ножом, нарезая уже чуть подмерзшее мясо тонкими полупрозрачными пластинками. Нарезал осторожно и неторопливо — пару дней назад чуть поспешил и отточенное лезвие ножа легко вспороло большой палец. Хорошо неглубоко. Но любая травма в подобной ситуации может оказаться гибельной.

Нарезанные розовато-белые с красными кляксами пластинки одна за другой падали в чистый снег. Нарезав целый ломоть, я глянул в сторону — на неотрывно смотрящее на меня старческое женское лицо — извиняющееся вздохнул.

Неприлично жрать рядом с промерзшим трупом. Вроде как непочтение к уже почившей сиделице, на которую я наткнулся, когда выкапывал эту нору. Не знаю, чего ее понесло на верхотуру — не иначе хотела с высоты оглядеться и увидеть приветливо мигающие недалекие огни спасительного Бункера. Поднялась, не увидела ничего кроме угрюмой черноты... и сдалась.

Возможно, так и было. Одно точно — рюкзака или хотя бы сумки при ней не оказалось. А вот вполне приличный черный лыжный костюм и лыжные палки имелись. В хрустящих промерзших карманах ничего кроме мелочевки — перочинный нож, электронные наручные часы с порванным браслетом, двадцать четыре различные конфеты — от шоколадных до сосательных.

Все ее имущество я забрал. В первую очередь прикарманил конфеты, распихав их по своим карманам и не забыв поблагодарить умершую за щедрый подарок.

Сахар. Простой углевод, что так быстро попадет в кровь и повышает уровень глюкозы. Сахар, что одним свои вкусом бодрит и умаляет тревоги. Не зря на сахарной игле давно и надежно сидит три четверти жиреющего человечества. Многим проще отказаться от мяса, но не от сахара.

Кстати, о мясе...

Потыкав пластинки, убедился, что они "дошли".

А черт... опять забыл...

Покопавшись, вытащил из-за пазухи две одинаковые баночки из-под аспирина. Разобравшись в какой таблетки, убрал ее обратно. Вторую откупорил и сыпанул на мясные пластины чуток соли, осторожно втер ее в мясо. Соль крупная, сероватая, вкусная.

Невольно рассмеялся от пришедшей в голову дурацкой мысли.

Сахар — белая смерть.

Соль — белая смерть.

Снег и стужа — белая смерть.

Да я прямо окружен смертью!

Может барахтаться бессмысленно? Может уже пора всыпать в себя остатки соли из баночки, заесть все это снегом вперемешку с конфетами, содрать с себя меховые одежды и бросить нагим на снег? Пусть белая смерть забирает Охотника...

Нет уж. Я еще побарахтаюсь.

Из второго кармана я добыл несколько буро-зеленых веточек неизвестного мне растения. Я обнаружил его вчера — когда пробирался по второму плечу снежного холма гиганта, собираясь взглянуть на местность им скрываемую. Там я споткнулся о очередной труп старика. На его теле нашел аспирин, анальгин, соль, несколько золотых цепочек и почти пустой рюкзак со старым рваным шмотьем. Все бывшие сидельцы лезут и лезут на вершины холмов...

На трупе лекарства. А под трупом трава. Она пустила прозрачные льдистые корешки прямо в бурый снег под лицом старика, стебельки заползли в рот, отрастили и там тонкие корешки, что впились в мерзлую плоть. Под лежащим ничком трупом — целый буро-зеленый ковер. Никакой земли — вся питательные вещества из уже неплохо проеденного рта и горла. Вода из снега и опять же из трупа. Я хорошенько там все рассмотрел, полюбовавшись проеденными в трупе извилистыми ходами и вытащив оказавшийся метровым корень из шейной вены. Корешок полз по замершей трубе вены, выедая застывшую кровь...

Травы я набрал. Не побрезговал ей из-за источника питания. Там же рискнул закинуть в рот пару крохотных стебельков. Пару раз жеванув, выплюнул, собрал находки и траву в рюкзак, кивнул мертвецу напоследок и пошел дальше. На вкус трава оказалась сладко-кислой. Вкус очень приятный. Осталось выждать некоторое время чтобы понять — ядовита или нет.

Оставленный за спиной старик, кстати, был разорван пополам. Ниже поясницы — лишь жутко торчащий огрызок позвоночного столба. И застывший кристаллами красный снег, куда уже добралась загадочная трава, которой я набрал целую охапку.

Трава...

Это здешнее растение. Несомненно. Плоские широкие стебли со вздутиями на концах. Внутри скрывается полость забитая подобием ваты — очень летучей, как выяснилось опытным путем. Стоило разжать пальцы — и вихрь унес крохотные белые комочки. Так вот она и летает вместе со снегом. Часть семян пропадет навеки под снежным покровом. А часть угодит на мертвые тела и пустит льдистые цепкие корешки...

Ах да — разорванный старик держал в левой ладони почти откупоренный пузырек с аспирином. Не разобрался сгоряча с серьезностью ранения? Сколько секунд у него было после получения чудовищной раны? И он дернулся рукой за аспирином, решив, что чудодейственное средство вернет ему половину тела?

Кто знает...

О чем вообще может думать разорванный пополам человек в те пару секунд до начала болевого и психологического шока, а затем и смерти? Что-то вроде — ах ты ж как нехорошо получилось?...

Подцепив пластинку мяса, я принялся жевать обед, не забыв добавить пару стеблей "трупной" травы. Мои глаза неотрывно глядели в место, где вчера ночью я дважды видел вспышки света.

Дважды.

И я не мог ошибиться.

Свет исходил от тулова приземистого широкого холма, что расположен примерно в паре километров от моей текущей позиции и километрах в шести от Бункера, что прямо за моей спиной. Да... четыре километра. Примерно на такое расстояние ушел блудный молодой охотник.

И я уверен — во время охот так далеко никто не уходил.

Попросту нет смысла — медведи встречаются повсюду. И, как предельно четко пояснено в бородатом анекдоте — чем дальше от дома медведя убьешь, тем дольше тащить неподъемную тушу. Поэтому большая часть охот происходит в пределах километра от входа в Бункер. Там и я собирался поохотиться — если сумею преодолеть долгий по здешним меркам путь до Бункера.

Дожевав мясо, катая во рту сладкую травинку, я позволил себе полежать еще около часа, чувствуя, как по телу разливается блаженное тепло сытости. Но перейти теплу в сонливость — а она в этих холодах постоянно рядом — не позволил. Привстав, начал собираться. Первым делом резанул еще чуток мяса, убрал в поясной узелок. Привязал веревку к шее помершей старушки. Нехорошо как-то, конечно, но за ноги никак — так уж она застыла в посмертии враскоряку, что тащить только головой вперед можно. Покрутившись в норе, убедился, что ничего не забыл. С хрустом и звоном ломая ледяную корочку, чуть расширил обзорную щель и огляделся. Увидев веретенообразную стаю снежных червей, облегченно вздохнул — эти малыши довольно чуткие. И раз так привольно крутятся в снежной поземке, значит, есть шансы, что рядом нет медведей гигантов.

Вчера я видел одного такого...

И вес в нем шел на центнеры, а не десятки килограмм.

Бросив последний взгляд на далекий приземистый холм, я убедился, что надежно запомнил его очертания. Тут постоянно темно. Проблески случаются редко. Но если не собьюсь с пути — то уже очень скоро я наведаюсь к этому холму.

Свет в холме...

Что за свет?

Что-то рукотворное. Дважды мигнул и угас. Первый раз мерцание длилось чуть дольше. Второй раз мигнуло быстро — будто дверью хлопнули. И снова серость и чернота снежной глыбищи под равнодушным стылом небом затянутым тучами и туманом...

Выбравшись из норы, повернувшись к холму спиной, а к гигантскому зареву колоссального Столпа лицом, я начал спускаться, таща за собой промерзший труп. Вот не поймешь — Охотник я теперь или все тот же Гниловоз. Ведь через раз притаскиваю в Бункер то еще теплые туши медвежьи, то трупы стылые...

Успешно спустившись, поправил лямки рюкзаки, убедился, что острога торчит в небо и снова налег на веревку. Тело слушалось меня идеально. Оно будто поняло — шутки шить тут нельзя. Каждый сустав, каждая мышца — все работало идеально. Единственное неприятное ощущение — от кожи. От всех моих кожных поверхностей, что за прошедшие дни стали запредельно сальными и не раз пропотевшими. Лицо и руки по запястье я оттирал снегом, а вот раздеться и принять снежную ванну не рискнул. Побоялся застудиться.

Глянув на безразлично смотрящую в небо мертвую старуху волочившуюся за мной по снегу, я повинился:

— Ты извини, бабка. Тревожить не хотел. Но вот твой комбинезон и обувка очень уж хороши...

Теплые вещи — радость для любого старика. Говорят, в старости постоянно зябнешь. Постоянно ломит в суставах. И любая теплая вещь поможет защитить ослабшее тело от проклятого трясучего озноба.

Через пятьсот метров пути заметил идеального по размерам мишку — идеального для охоты. Но слишком далеко от Бункера и тащить за собой очередной мясной якорь нет ни малейшего желания. Свернув, я начал удаляться от хищника, не забывая находиться чуть выше него, чтобы не терять из виду. Не забывал я и в небо поглядывать — хотя понимал, что шанс загодя заметить падающего мне на голову летающего червя ничтожно мал. А вот приближения светящегося старика я не боялся — этого увидишь за километр.

Если только он не умеет "тушить" свои внутренние лампы...

Очередной медведь, чуть крупнее нужного и, следовательно, опасней, встретился через полтора километра. Прикинув количество оставшихся метров, я сбросил с плеча веревку и взялся за острогу. Ладно... сделаю.

Именно сделаю, а не попробую сделать.

Любое сомнение здесь гибельно.

В несколько быстрых легких шагов, я оказался рядом с ни о чем не подозревающим молодым медведем, коротко замахнулся и нанес сильный резкий удар.

Удар, что я повторял раз за разом последние два дня перед сном. Несколько таких ударов я вбивал и вбивал себе в подкорку нескончаемыми повторениями. А еще падал, перекатывался в снегу, подхватывался на ноги, снова падал. И при каждом падении и каждом подъеме на ноги, при каждом ударе, я повторял одну и ту же мантру, дрессируя разум — "Тут мой дом!".

Тут мой дом!

Тут мой дом!

Тяжело раненый медведь яростно вскинул тяжелую голову, разинул пасть.

Выдернув рогатину, я перекатом ушел в сторону и выплеснутая хищником едкая кислотная слизь с шипением окатила снег.

Тут мой дом!

Удар! Удар! Перекат!..

— Господи! Угодники святые! — встретившийся за входом в Бункер монах по-бабьи прижал ко рту ладони — Живой! Живой!

— Живой — устало согласился я и протянул монаху веревку привязанную к старушечьему трупу — Позаботьтесь о помершей.

— Живой... — не реагировал монах.

Его оттолкнул в сторону второй служитель церковного культа. Повыше ростом, пошире в плечах, с седоватой лопатообразной бородой. Взявшись за веревку левой рукой, правой осенил сначала себя, а затем и меня крестом:

— С возвращением, Охотник.

— Я вернулся — снова согласился и улыбнулся уже спешащим навстречу жителям Холла.

— Живой! Твою ж мать! Живой! А! А я говорил, что вернется он! Говорил!..

* * *

За приветливо мигающий огоньками свечей стол я усаживался с широченной улыбкой человека познавшего райское блаженство еще до смерти.

А может это и не преувеличение. Что нужно для полного счастья усталому охотнику вернувшемуся после многодневного отсутствия?

Ответ прост — банька. Правильная умело натопленная банька, неспешное и вдумчивое в ней пребывание, пара хороших веников. Но это в идеале. Я вполне обошелся куском мыла и долгим горячим душем. Мыло ушло без остатка, отмытое до скрипа и пропаренное красное тело казалось невесомым, чистое белье и легкая одежда... да. Я будто в раю побывал.

Еще до принятия душа, стоя голым за полуприкрытой дверью, договорился со старушкой о немедленной стирке своих пропотелых вещичек — белье, рубаха, нижние штаны и прочее, что все эти дни впитывало в себя соль и грязь. Под душем я провел час. А когда вышел — меня ждала сложенная влажная одежда.

Следующие полчаса ушли на подъем в хижину, развешивание постиранного, проверка верхней одежды, придирчивый осмотр снаряжения, чистка остроги и ножа, кропотливая проверка обуви. Только закончив с этим, спустился в Холл и шагнул к столу.

А стоило усесться — и передо мной встала чистая тарелка с большим куском вареного мяса, большой стакан с прозрачным бульоном, а к нему и красивая фарфоровая чашка с бледноватым чаем. Медленно, но верно, запасы чая подходят к концу.

Чай...

Чая много не бывает. Любой чаевник подтвердит.

Моя мудрая бабуля ко многому относилась с умело выпестованным равнодушием. А вот без крепкого черного чая с сахаром обойтись не могла. Каждый день после обеда, часам к четырем-пяти вечера, выполнив все неотложные дела, она подходила к крохотному столику в углу кухоньки, где у ней стоял старенький советский электрочайник, поднос и заварочный чайничек. У столика она проводила минут двадцать, колдуя с черной байховой заваркой — дешевенькой, но пахучей — иногда с листиками каркаде и сахаром. Возвращалась с двумя стаканами черного чая, один вручала мне со строгим наказом не забыть на ночь почистить зубы. Усаживалась у окошка со стаканом чая и сидела так, отпивая чай крохотными глотками. Я любил это время — ведь во время первого особого чаепития лицо бабушки разглаживалось, становилось очень красивым, спокойным и добрым...

Я с благодарностью кивнул двум улыбчивым старушкам, что принесли угощение. Покивав в ответ, они поспешили к котлу, вокруг которого, как всегда, в таких случаях уже толпился местный люд. Старики знали — сегодня их ждет обильное сытное угощение. Для многих оно может стать последним — переедание. Хотя нет, не для многих, а для единиц — в Холле наконец-то начали следить за этим.

Моя рука сама собой потянулась к чаю — о нем мечтал во время отсидок в сугробах. Но сдержался и отпил сначала бульона, после чего заработал ножом и вилкой, нарезая мясо на тонкие ломтики и отправляя их в рот. На столе трепетали две сальные свечи, с треском сгорали застывшие в жире белые волоски.

Стукнули три тарелки, за стол уселись трое званых гостей.

Матвей.

Федорович.

Тихон Первый.

— Уж и не ждали — повторил Матвей недавно сказанные им слова, когда он провожал меня до лестницы ведущей к Центру — Вернулся.

— Я же предупреждал — улыбнулся я, на мгновение оторвавшись от поглощения пищи.

Голода не было. Только сонливость и разморенность. Но есть я себя заставил. Мясо. Белок. У меня нещадно ноют мышцы — подмороженные, перенапрягшиеся. Я не давал себе пощады, ночуя в сугробах, тренируя удары и перекаты, взбираясь на холмы и спускаясь с них, таская за собой трупы и медвежьи туши. Пусть желудок сжался и не хочет еды — я заставлю. Я напитаю себя нужным и может даже чуть избыточным количеством белков, жиров и углеводов. Все лишнее потом сгорит на морозе.

— Почернел, осунулся — подхватил Федорович, внимательно оглядывая меня — Пальцы вспухли на левой руке. Подморозил?

— Чуток — кивнул я — Заснул и не заметил, как рука выскользнула из варежки. Вовремя проснулся.

— Это да... выпьешь? Мы чуть оставили.

Отодвинув опустевшую тарелку, я, продолжая жевать, поднял с колен и положил на стол небольшой сверток. Внимательно оглядел лица присутствующих, особенно задержавшись взглядом на лице благостно улыбающегося Тихона Первого, предводителя монахов и настоятеля монастырского. Я специально попросил позвать и его, зная, что он обладает огромным влиянием на многих стариков. И его влияние только увеличивается.

Поэтому, не разворачивая сверток, я предупредил:

— Ожидаю от всех понимания и гибкости в мышлении. Сходу ничего отвергать не надо. Это я больше к вам — я снова глянул на Тихона.

Седой монах спокойно кивнул и, совсем не церковным языком, ответил:

— Торопиться с выводами никто и никуда не станет.

— Что же там такое? — удивились старики.

— Ничего нового — хмыкнул я — Уверен, что там, в Замке, это давно уже есть и растет.

— Растет?

— Вот.

Развернув сверток, я убрал руки, чтобы все могли увидеть небольшую охапочку плоских травяных стеблей. Дождавшись, когда все насмотрятся, я пояснил:

— Нашел под трупом разорванного сидельца. Трава питалась им — трупом. Я рискнул попробовать и сильно удивился — прямо вкусно. Потом ел еще несколько раз и пошло только на пользу. Учитывая наш однобокий рацион — не считая подачек с Замка... разнообразие нам не помешает. Клетчатка, углеводов чуток — прямо как доктор прописал. И вырастить труда не составит — все что надо это мясо пусть даже и подмороженное. Ну может еще холод — раз она в минусовой температуре растет. Я предлагаю устроить на кладбище что-то вроде теплицы. Или холодницы? Как-то так в общем.

— Это еда — коротко сказал Матвей и с хлюпаньем втянул в себя скопившийся на тарелке бульон и жир.

— Еда — подтвердил и Федорович, украдкой взглянул на молчащего Тихона.

Поняв, что дальше молчать не получится, монах осторожно произнес:

— На телах сидельцев траву растить... бесовское это дело. Грешное.

— В чем тут грех? — удивился Матвей — На могилах вишни растут, а детишки едят. И что? Вишни бесовские? Дети грешные?

— Вишня с земли соки берет — не согласился монах — Но не тела усопших грызет. А к тому времени как дерево подросшее пробьется в могилу и сквозь гроб корни проведет... к тому время в тому гробу разве что прах иссохший обнаружится.

— Зачем растить траву на людских трупах? — прервал я их — Мыслите ширше. Эта травка — порождение здешних мест. И пусть она хищная, плотоядная, но эволюцией приучена жрать в первую очередь не наше мясо, а здешнее. Понимаете?

— Медвежатина? — оживился Федорович.

— Не только — качнул я головой — Повторюсь, мужики — мыслите ширше. Растения к жизни приспособлены куда лучше нас. И жрать могут многое. Короче — надо пробовать разное. Я минуты три подумал и на ум сразу несколько вариантов сырья пришло. Отборное мясо траве на съедение бросать — глупо. А вот порезанную кожу, перемолотые кости, немного подтухшей крови и содержимого кишечника... все это перемешать — и предложить травке. Вдруг угощение ей по нраву придется? Еще варианты — черви дохлые. Мы их есть не можем. Но вдруг трава сможет? Если не в чистом виде — то подмешивать червятину к медвежатине. Нужны эксперименты. Терпеливые и постоянные. Нужен контроль.

— Что-то больно сложно звучит — почти беспомощно развел руками Матвей.

— Нет тут ничего сложного — возразил я — Чушь! Поэтому Замок и преуспевает! — они не боятся мнимых сложностей. Все что нужно — отгородить уголок кладбища. Сделать там что-то вроде длинных плоских лотков — да просто льдом и снегом выложить края приподнятые. Внутрь наложить размолотую кашу удобрения, присыпать чуть снежным крошевом. Посадить семена травяные — они вот тут скрываются на концах вздутых. В один лоток — такое сырье, в другое — второе. Вести записи.

— В этом грех есть? — глянул Федорович на Тихона Первого.

— Никакого — коротко и веско отозвался монах.

Отозвался настолько веско, что тема сразу оказалась закрыта. Не удовольствовавшись этим, монах добавил:

— Пробовать надо. И немедленно. Грех таким шансом пренебрегать.

— Думаешь в Замке она уже есть?

— Попробуйте — предложил я — Сразу ощутите знакомый привкус.

Все — кроме Тихона — взяли по травинке, неторопливо разжевали. Я скользнул взглядом вокруг и убедился, что за нами наблюдают многие. Еще бы — трава какая-то, жуют... всем жутко интересно.

— Как в похлебке замковой! — первый догадался Матвей.

— Да — кивнул я — Траву растирают и добавляют. Я тоже по вкусу догадался. Замковые — молодцы. Но и мы не хуже. Тихон... а вы почему не едите?

— А эта трава росла на...

— Ну да — усмехнулся я — На трупе разорванном. Что ж — попробуете траву, что вырастет уже на другом удобрении. О удобрениях — надо пробовать и наше родное добавлять.

— А что у нас родного такого найдется? — удивленно вскинул голову Федорович.

— Говно наше! — буркнул Матвей — Вот уж чего в избытке... Дело стоящее. Кто займется?

— Монахи — не стал я медлить с ответом — И вы. Пусть рядом, но отдельно. Делайте две теплицы на кладбище.

— А чего раздельно?

— Монашество и церковь всегда особняком — ответил я — У нас обязанности и наряды. А у них — послушания. Короче — пусть они по-своему делают, а мы по-своему.

— Мудро — склонил голову Тихон — Мудро...

На стол лег второй сверток, что был раза в два больше первого. Развернув ткань, я продемонстрировал старикам жалкие трофеи.

Электронные часы, немного золотых и серебряных украшений, различные монеты, банкноты, чуток лекарств, перочинный нож, пуговицы, катушка толстых красных ниток, крохотная иконка, пластмассовый крестик, несколько серебряных зубов, две пары аккуратно свернутых носков. В общем все то, что я обнаружил там и сям во время своего долгого похода.

Поделив кучу надвое, половину отодвинул к Тихону, а вторую к Матвею и Федоровичу. Пояснил:

— Пора делать запасы. Уже говорил это и повторю еще раз. И пора возвращать моральные нормы. Пусть через силу и через бой — но возвращать.

— Ты это о чем?

— В первую очередь — чистоплотность. В Холле дикий срач. Сейчас стало гораздо чище. Но надолго ли? Надо приучать народ к регулярной уборке. Дальше — образ жизни. К примеру, кто может помешать сегодня же после ужина почитать вслух интересную книгу? К черту уныние, да здравствует веселье! Тормошите людей! Не давайте им тупо смотреть в стену!

— Молитву во время ужина — осторожно предложил Тихон.

— Легко — кивнул я — Главное — подальше и повыше от животного уровня. Чтения, песни, молитвы, общие зарядки по утрам, работы в будущих теплицах, работы по уборке. Придумать можно многое. И все пойдет на пользу — когда люди заняты делом им некогда предаваться унынию. Этой истине много веков, и она никогда не устареет. Это я в первую очередь про мирских говорю. У монахов наших дел невпроворот, как я погляжу. Драят, чистят, выметают, поклоны бьют, с людьми беседуют.

Тихон улыбнулся и сказал:

— Если с травкой сей дело выйдет — забот прибавится. И оно к лучшему.

— Нужны и настоящие теплицы — добавил я — Здесь. Прямо в Холле. Пришло время накапливать почву, разогревать ее, удобрять, прогревать.

— Семян нет — развел руками Матвей — Хотя бы лук... чеснок... эх... А ведь многие приносили с собой семена! Многие! И где все? В Замке!

— Семена будут — уверенно ответил я — Те же яблони.

На стол легло сморщенное и все еще окаменелое яблоко. Внутри этого жалкого на вид плода скрывалось как минимум несколько семян. Глядя на яблоко, я живо вспомнил свои садоводческие опыты с яблоневыми семечками. И ведь проросли... причем проросли удивительно быстро... Задержись я в келье, проведи я там годы — вполне бы мог обзавестись личным яблоневым садом. Но меня навестил гребаный Чертур... и вот я здесь...

Оглядев лица стариков, пояснил:

— В кармане бабушки притащенной сыскалось. Даже не в кармане, а под курткой. Яблоко как отмерзнет — пополам его! Семена поровну. Посмотрим кто быстрее сад яблоневый вырастит — монашество или мирские.

— Ты нас прямо разделяешь — буркнул Матвей.

Буркнул без вражды. Просто с интересом заметил. Я пояснил:

— Не клади яйца или семена в одну корзину. На монахов у меня веры больше, если честно. При хорошем наместнике — они трудолюбивы как пчелки.

— Благодарю — склонил голову монах — Что ж... вот и дел прибавляется. Если семена проклюнутся...

— Проклюнутся — ответил я и кивнул вопросительно глядевшей бабуське в смешном оранжевом комбинезоны с нашитыми лоскутами белой медвежьей шкуры. Утеплилась старая... Бабуська подошла, собрала со стола тарелки, не забыв внимательно глянуть на яблоко, траву и прочее добро открыто лежавшее на столе.

Женщины мудры. Порой мудрее мужчин. Пусть смотрит. Пусть обсуждают. Пусть наблюдают за приготовлениями. Тут наверняка много бывших дачников имеющих опыт по выращиванию растений. Тут наверняка многие в свое время растили на подоконниках всякую радующую взгляд зелень.

Радующую взгляд...

Вот оно...

— Зелень живая радости живущим в Холле добавит — заметил я.

— Оно верно — кивнул Матвей и сгреб их "долю" с трофеев — Спасибо, Охотник. Знаешь... мы уж думали все... пропал молодой. Сожрали его. Монахи молились сутками.

— Спасибо — глянул я на Тихона Первого.

— Как ты там выжил? — жадно спросил Федорович — Как не помер в холодрыге?

— Выжил — пожал я плечами.

— И все в сугробах... — покачал головой Матвей — Это же дело мерзлое...

— Кто сказал, что только в сугробах? Были места и потеплее — улыбнулся я и, не дожидаясь неминуемых расспросов, решительно поднялся — Я спать. Извините, мужики. Все остальное — потом. Спать...

Мои слова "были места и потеплее" услышали не только собеседники. Их уловили и сидящие за соседними столиками изнывающие от любопытства старики. Вскоре эта тема станет одной из главных в обсуждении, уверен в этом. Многие зададутся вопросом — где же это Охотник в тепле вне Бункера ночевал? И неминуемо начнут придумывать всякое. А это именно то, чего я и добивался. И пусть эти разговоры поскорее дотянутся шепотком до Замка...

Я своим словам изменять не собирался. Хотите мясо регулярно? Тогда будьте добры вручить мне ружье и запас патронов.

Возвращаться в Центр я не стал. С Шерифом поболтать не удалось. Считай мимо проскочил, когда в душ топал. Задержался на пару минут, ответил на пару жадных вопросов, успокоил друга. И ушел смывать с себя сальную грязь. Сейчас же идти туда не хотел — уверен, что спокойно нам поговорить не дадут.

Вскинув взгляд, увидел замершую на вершине лестницы инвалидную коляску. Скользнув безразличным взглядом по женской фигурке и стоящему рядом глуповато улыбающемуся молодому парню, подошел к лестнице и начал взбираться под потолок. На Милену и ее сопровожатого больше не взглянул. А когда поднялся и шагал по мостику — их уже не было.

Глава 7

Забившись в узкую снежную нору под нависающим скальным козырьком, я блаженствовал, отхлебывая из крышки термоса горячий чай. Сохраненные конфеты — я не поделился ни одной и с ни с кем, хотя половину спрятал в хижине — лежали в боковом кармане. Рука к ним так и тянулась, но я себя сдерживал. Успею еще — впереди долгое вынужденное ожидание. И не менее долгое наблюдение. Хотелось надеяться на лучшее, но рассчитывал я на худшее. Впрочем, особо по этому поводу не переживал — все продолжало идти по моему простому, можно даже сказать топорному плану. Я делал все, чтобы заставить Замок нервничать, а Холлу придать поступательное движение вверх. Из вонючих придверных трущоб Холл должен превратиться в многочисленную и весомую фракцию Бункера, что не будет зависеть от подачек Замка хотя бы в еде и многих других важных радостях жизни.

В Бункере я пробыл недолго. И покинул его быстро.

Хотя так сказать не слишком верно. Правильней сказать — мгновенно.

Вчера я лег спать. Провалился в сон, несколько раз пробуждаясь от слишком высокой температуры вокруг. Проснулся, размялся, оделся, воспользовавшись подручным материалом из хижины потрудился над рюкзаком, затем снарядился, спустился, наполнил термос слабым чаем, выпил пару стаканов бульона, заел все несколькими кусками мяса — оставленными специально для меня — завернул часть с собой и... вышел в снежную вьюгу.

Я все проделал так быстро, что ошалевшие старики и сказать то ничего не успели. Единственное что им оставалось — смотреть мне вслед. Ну а монахи не только глядели, но еще и крестили, благословляя на очередную мрачную вылазку.

Мрачную в смысле освещения. Я настрого запретил сам себе любую накрутку. Человеку свойственно со странным злобным ожесточением накручивать самому себе нервы, буквально щипать их, наигрывать на них тревожную мелодию от которой мороз пробирает по коже и хребту.

Там темно и страшно...

Там бродят чудовища и одно из них обязательно меня сожрет...

Там летают страшные твари, что убивают одним ударом...

Дай только первобытному инстинкту волю — и сам себя накрутишь до такой степени, что в жизни Бункера не покинешь. Или эти страхи берут корень не в первобытные времена, а в детском прошлом? Скольких деток пугали темнотой за дверью — не суйся туда, там живет страшная бабайка! Не суйся! Бабайка съест тебя! А какая она? Бабайка? Ну... бабайка очень-очень страшная! У-у-у-у какая страшная! И ребенок быстро учился бояться, представляя себе нечто бесформенное, но страшное. А затем с этими расплывчатыми бесформенными страхами вступал во взрослую жизнь...

Смешно? Может и смешно.

Вот только сколько раз я видел по возвращению в Бункер, как испуганно смотрят на дверь и боязливо крестятся съежившиеся старики... Им страшно. Они даже не знают от чего именно. Но им страшно. Причем страх такой странный, что они даже не думают протянуть руку к тяжелому табурету или дубине, чтобы отбиться. Нет. Они просто съеживаются и с откровенным ужасом глядят в снежную воющую черноту за ненадолго приоткрывшейся дверью Бункера...

Седые морщинистые детишки продолжают бояться жуткого Бабайку...

Хотя здесь мифический бабайка вполне реален — гребаный Чертур, что однажды навестил и меня...

Свет...

Короткая и довольно яркая вспышка, что мигнула и пропала. Черное тулово расположенного прямо передо мной холма снова утонуло в снежной тьме.

Снова...

Вспышка. Быстрая. Яркая. И темнота.

Но на этот раз я увидел кое-что — если мне не почудилось. Я увидел чуть искаженный, но все же человеческий силуэт, что на мгновение мигнул прямо в центре вспышки.

Ладно...

Ладно...

Медленно цедя остатки стремительно остывающего чая, я вдумчиво оценил увиденное. Коротко кивнул. И принялся собираться. Завинтил и убрал термос в рюкзак, стряхнул снег с самодельного "козырька" над рюкзаком снег, поправил прикрепленный к нему моток веревки. Моя новая и не слишком прочная защита от атаки с небес. В основе немного металла и много дерева. При сильном ударе защита стопроцентно разлетится на куски. Пусть так — главное, чтобы козырек сдержал страшный удар. Сверху куски жести, фанеры, пластика — я использовал все, что нашел в хижине запасливого Антипия. И планировал продолжить усовершенствовать созданное, заменяя части на более прочные и легкие. И желательно все делать самому или с помощью холловцев. Но не прибегать к помощи Замка.

Собравшись, чуть поерзал в своем убежище, разминая и проверяя конечности. Убедившись, что тело полностью послушно, выбрался наружу и, не медля, принялся спускаться к подножию, не забывая поглядывать под ноги и контролировать спуск. Оказавшись внизу, перебрался через наметенный вал рыхлого света и двинулся дальше, проваливаясь по колено — тут, у вала, не снег с прочной корочкой наста, а настоящая снежная пудра, что почти невесома и не желает липнуть или прессоваться. Шагал осторожно и медленно — боялся разодрать голень о какой-нибудь ледяной шип или просто порвать одежду. Тут каждая мелочь важна.

Преодолев трудный участок, выбрался на твердое место и зашагал веселее, обходя замеченные крупные стайки червей. Когда встречались ползущие куда-то по своим делам мелкие группы червей, замирал, пропуская деловитых созданий — стоит раздавить ненароком и едкий запах разлетится по ветру, привлекая вечно голодных медведей.

У нужного холма я оказался через минут двадцать ходьбы. И немедля принялся взбираться, с облегчением убедившись, что здесь нет снежного вала. Не придется барахтаться по горло в рыхлой массе, теряя силы. Поднявшись примерно метров на двадцать, замедлился и дальше взбирался очень неспешно, внимательно изучая прилегающую местность насколько это позволяла видимость.

У замеченного мной в центре вспышки человеческого силуэта было кое-что в правой руке. Нечто крайне знакомое на вид любому человеку.

Ведро.

Это было очень похоже на ведро.

Первая вспышка — с ведром вышли.

Вторая вспышка — с ведром зашли.

Зачем выходили? Тут все очевидно — что-то выплеснуть. Помои. Отходы жизнедеятельности. Прочее.

Как в этом убедиться? Да очень просто — подобраться и поглядеть.

Первое на что я наткнулся — внушительных размеров сугроб. Красивый, округлый, странно выглядящий на ровном склоне. Будто валун. Сняв с пояса лопатку, я подошел вплотную, скрываясь за его массой, заинтересованно ткнул острием в слежавшийся снег. Лопатка ушла на все лезвие. Отвалился немалый кусок хрустящей белой снежной мякоти. Я принялся копать.

Не знал, что однажды мне придется узнать о стольких видах снега и придумывать ему столько разных названий. Всю прошлую жизнь для меня снег был просто снегом. Белая холодная штука что так нравилась в детстве и так раздражала впоследствии. Сугробы у подъезда, сугробы на машине, месиво на дорогах, грязная каша липнущая к обуви... одни проблемы.

В детстве я различал снег на сухой и липкий. Второй нравился куда больше — из него отлично лепились снежки, снеговики и снежные крепости.

Сейчас же, спустя годы и совсем в другом мире, я познакомился уже с десятком видов снега. И каждому придумал название, чтобы различать и мысленно каталогизировать. Тут это вопрос выживания.

Лопатка звякнула о нечто куда более твердое, чем снег. И это не был звук удара о лед. Что-то другое. С очень знакомым звуком. Еще парой ударов расширив дыру, я заглянул внутрь, потом пощупал. И беззвучно хмыкнул. Камень. Даже не камень, а кирпич. Под снегом скрывался здоровенный кусок кирпичной кладки с торчащей толстенной арматурой. Бьюсь об заклад, что размеры кладки покажутся мне очень знакомыми, если очистить весть этот снег.

На склоне холма лежал обломок летающей кельи. Обломок тюремного креста. Не могу сказать какая именно часть. Но я уверен, что это не центральная часть. Не туловище креста. Может быть обломок крыла или задницы. Почему? Потому что я видел световые вспышки. Где-то выше меня, метрах в пятнадцати, лежит основная масса рухнувшего на холм креста. Рухнувшего так удачно, что вся его внутреннее оборудование сохранило работоспособность. Во всяком случае та его часть, что отвечает за выработку тепла и освещения. Без этого тут не выжить.

Крест упал. Разлетелся на части. "Фюзеляж" уцелел.

Это можно принять если не за факты, то хотя бы за достаточно достоверную рабочую гипотезу.

А вот дальше начинается зыбкая почва догадок.

Сиделец выжил и... остался в родном кресте. Заложил пробоины в стенах, продолжил дергать за рычаг. Пропитание — тут без вариантов. На упавший крест тюремная еда доставляться не будет. А стало быть — выжившему пришлось охотиться и заниматься собирательством.

Возможно, сиделец при падении погиб. Но гораздо позднее на крест наткнулся кто-то другой — освобожденный или очередной упавший с небес зэк.

Как бы то ни было — самое время познакомиться.

Главное не помереть во время знакомства. Вряд ли гостей встречают тут приветливо.

Хотя для начала надо еще отыскать сам крест — который я уже успел представить в голове чуть ли не воочию.

Обойдя сугроб, чуть постоял, оглядывая исчерканный змеиными следами снег. Отойдя чуть в сторону, снова вгляделся. И наконец-то увидел — едва-едва заметную, уже почти заметенную тропинку. Даже не тропинку, а так — просто цепочку человеческих следов. Либо прошли всего раз, либо старались наступать на свои же следы. По этой цепочке я и последовал — но, само собой, не прямо по ней, а двигаясь на максимальном удалении. Будь я здешним обитателем — обязательно бы наблюдал за подступами к родному дому и особое внимание уделял бы уже хоженым мною же тропинкам. Однажды пройденный отрезок в голове начинает прочно ассоциироваться с тропинкой, а то и удобной дорожкой. Это инстинкт. Нас тянет ходить проторенными путями. Потому что это удобно и знакомо. Мы всю жизнь ходим одними и теми же улицами, выходим на одних и тех же остановках, посещаем одни и те же магазины. Мы знаем каждую трещину, пятно и щербинку на любимых и привычных дорожках. Мы даже наших собак приучаем гулять в одном и том ж месте и по одним и тем же дорожкам. И наблюдаем мы в первую очередь за известными нам самим путями и дверями. Поэтому зачастую штурмовики входят не через дверь, а в окно или даже сквозь потолок.

Но я не штурмовик.

Я пытливый и осторожный одиночка охотник пытающий не сдохнуть в этом заснеженном мире у подножия Столпа, что одновременно и спящий Апокалипсис, и всегда светящий ласково ночник, разгоняющий кромешную тьму.

Вход я разглядел не сразу.

Помог вытоптанный пятачок рядом с неплохо замаскированной дверью. С первого раза не разглядишь даже вблизи. Лишь постояв рядом, скользя взглядом по сходящимся сюда трем тощим тропинкам, поднимаясь глазами от пятачка, заметишь снежную шарообразную пристройку с крайне узкой щелью закрытого чем-то белым входом. Это не крест. Вроде бы нет. Скорее нечто вроде сложенной из снежных блоков пристройки. Причем сложенной давным-давно и с тех пор ее затерло, отполировало и замело снегами, превратив в часть ландшафта. Этот малый сугроб примыкал к куда большему по размерам. Стоило примерно оценить его размеры, и я понял — вот он. Нашел. Не ошибся. На склоне холма на самом деле лежал рухнувший с небес тюремный крест.

Открытие вполне ожидаемое.

Что теперь?

Теперь нечто еще более ожидаемое — знакомство с хозяином, хозяйкой или хозяевами. Главное не допустить грубейших ошибок. И в первую очередь речь не об интонациях или словах, а о том, чтобы не соваться в эту столь мирную пристройку.

Я чуть помедлил, прикидывая, алгоритм действий.

Я могу задержаться и неспешно осмотреться. Даже по мусору и отходам жизнедеятельности можно понять примерное количество здешних обитателей. А также выяснить их рацион — хотя тут все максимально очевидно.

Могу проторчать снаружи еще несколько часов и подстеречь одного их них на выходе. Повалить, оглядеть, поговорить, убедить, что пришел с целями мирными, отпустить, отойти в укрытие и подождать итога. Но люди порой такие обидчивые... повалишь его, а он затаит злобу, возьмется за припрятанный обрез с зарядом картечи.

Голос подавать тоже небезопасно.

Да все тут небезопасно. Я не знаю ничего о тех, кто по какой-то причине обособленно живет, а скорее выживает в руинах упавшей тюремной кельи. Судя по пристройке, привычности действий — тут все давным-давно налажено. Давно здесь обитают. Знают ли про Бункер? Вполне могут и знать. Но на контакт почему-то не идут.

А если это не сидельцы?

Кто если не они?

Да тюремщики. Есть же у тюремщиков обычный летающий транспорт. Не единой телепортацией же перемещаются. И вполне логично, что их летающие машины таких очертаний что и тюремные кельи — я сам тянул тюремную лямку в старом "горбатом" кресле с замаскированной на спине рубкой управления. У хозяев здешней планеты дела идут не очень хорошо. Не удивлюсь, если упавший тюремный транспорт даже не искали. Или искали, но не нашли.

А если...

А что...

А как...

А затем...

Возможно...

Или стоит попробовать...

Обостренный опасностью и легким голодом, взбудораженный подтверждением гипотезы и сгорающий от любопытства разум подкидывал вариант за вариантом. И каждый стоил рассмотрения. И на каждый требовалось время.

Нет уж.

Покинув синеватую густую тень большого снежного бугра, я крайне осторожно приблизился к заметенному снегами кресту. Снял с плеча рогатину, и несколько раз с силой ударил по белому материалу. Зрение не обмануло — это оказался пластик. Промороженный, подвешенный, он прогрохотал оглушительно — даже на фоне не утихающего шума ветра и злобного шипения снежной пыли бесконечно влекомой по снежным просторам.

Выждав минуту — грохот пластика немудрено принять за проказы сменившего направления ветра — повторил удары.

Мелькнувшее и пропавшее легкое едва-едва заметное свечение у краев пластиковой двери можно было и не заметить — так быстро и так слабо оно было. Но я заметил. Убрал рогатину, чуть присел и начал сдвигаться в сторону, не сводя глаз с белого пластика перегораживающего дверной проем. Судя по звуку пластик выполняет функцию чисто светозащитную, за ним нет мощной двери. И если у хозяина есть ружье и он настроен враждебно к любому постучавшему в дверь его снежного замка, то у меня есть все шансы получить пулю в брюхо, что прилетит прямо сквозь пластик...

— Кто? — голос прозвучал глуховато, но вполне отчетливо. Звучал без особой приветливости, но был удивительно спокоен.

— Охотник идущий мимо — выпрямившись, ответил я максимально громко и тут же снова присел и сместился в сторону на метр.

— Откуда?

— Из Бункера. Он тут неподалеку — чуть больше двух километров.

Ответ. Смещение.

— Знаю — проворчал голос и, став сильнее поинтересовался — Судя по голосу — задницей ерзаешь туда-сюда перед дверью моей. Чего так? Или ветер слова носит?

— Да не ветер. Ерзаю — не стал я скрывать.

— И чего так?

— Ружья опасаюсь — признался я — Не хотелось бы сдохнуть вот так бесславно.

— Разумно. А не слишком ли молодо голод твой звучит? Не стариковский как у меня. Ты молод.

— Молод — признался я, не пытаясь никого убедить, что я уже давно средних лет. По здешним возрастным меркам — я зеленый юнец.

— Сиделец?

— Упал вместе с крестом — ответил я и, поняв, что стрельбы пока не намечается, не стал менять позицию и спросил — Может я пойду? Судя по тому, что про Бункер знаете, но туда не торопитесь — жить хотите спокойно и одиноко.

— С чего решил, что я тут один живу? Может нас пятеро.

— Или шестеро — рассмеялся я, глядя на копошащихся в неглубокой снежной яме червей охотно поедающих выплеснутое из ведра — Скудные у вас отходы туалетные, хозяин. Для пятерых то...

— Мы гигиену блюдем — не сдался неизвестный обитатель — Один сходил — ведро вынесли. Чего вонь в доме копить?

— Верно — кивнул я — А вот я здесь один. Ладно. Навязываться не стану. Дня через два-три загляну еще разок. Может приветливее станете к гостям. Удачи!

Я уже преодолел метра два вниз по склону, когда в спину донеслось поспешное:

— Стой! Чай есть?

— Только уже заваренный. В термосе.

— Ладно. Заходи. Гостем будешь.

Развернувшись, подойдя ближе к двери, предупредил:

— Хозяин. Сразу скажу — я проблем не ищу и бед никому доставить не хочу. И подохнуть не хочу так глупо. Учти — у меня с собой ценного ничего и нет. Термос старый, копьецо, нож, одежда, обувь. В рюкзаке почти пусто. Так что...

— Не трону я тебя! Обогрею. Отпущу — уже сварливо буркнули с той стороны — Антипий как там поживает?

— Охотник Антипий? — удивленно сорвалось с моих губ.

— А кто еще. О... теперь точно вижу, что ты с Бункера. Как он?

— Умер он несколько дней назад.

— Эх... — в голосе прозвучало искреннее сожаление — Ладно! Заходи уже! Я внутри — чтобы не продуло. Заслон за собой хорошо прикрой и только потом за вторую дверь берись. Ты ведь меня по свету нашел?

— Верно.

— Расслабился я. Расслабился... навлеку беду на себя, дурак старый... Но теперь осторожней буду. Заходи!

Подавив желание перекреститься — монахи заразили — надавил ладонью на холодный пластик и белый заслон послушно отошел, открывая черную щель ведущую в снежную пристройку. Под нажимом варежки пластик поддался легко, едва не взлетев к потолку и снова насмешливо прогрохотав. Прежде чем войти, в свете полыхающего за спиной зыбкого света Столпа оглядел внутренности крохотной пристройки. Меня интересовала каждая деталь. Не из корысти — просто с раннего детства знаю, что человека можно легко и верно оценить по его вещам, их положению, исправности, ухоженности.

Сени. Обычные деревенские сени. Тамбур и кладовка одновременно. Прямо передо мной самодельная тяжелая дверь покрытая листами железа. Солидная преграда. Сбоку сама кладовка и короткий взгляд показал, что вещей там разных хватает, они вроде бы расставлены, но при этом заботливо прикрыты заиндевевшими тряпками. На снежной стене развешаны по ранжиру мотки проволоки, веревки, воткнуты там и сям куски арматурин, под ногами у меня не стылая наклонная земля, а кирпич. Мне потребовалось около секунды, чтобы это понять — я больше не на склоне стою, а на горизонтальном кирпичном полу.

— Чего застрял, гость?

— Осматриваюсь — ответил я и, закрыв за собой пластиковый светозащитный полог, шагнул к двери — Рачительность хозяина оцениваю.

— И как? — в хрипловатом голосе прозвучала отчетливо слышимая заинтересованность.

— Пока что — более чем — вроде бы туманно, но при этом сугубо положительно отозвался я, не покривив душой — Хозяин бережлив.

— Хвалить умеешь. Заходи уже. И не дергайся лишний раз.

— Я не несу угрозы.

— Ишь как выражаешься... ученый небось?

— Ну...

— Я не про твою угрозу. Не бойся — вот я к чему. Хотел бы тебя убить — лежал бы ты сейчас на холодном кирпиче.

Медленно кивнув, я понимающе оглядел дверь и участок кирпичной стены. Намек я вроде бы понял — хозяин намекнул, что может просматривать тамбур и обладает оружием, что способно качественно сделать во мне глубокую дырку. Арбалет, ружье, пистолет. Вариантов много. Или... я невольно глянул на потолок, удивленно вздернул брови, присмотрелся внимательней и, тихо рассмеявшись, кивнул еще раз:

— Понятно. Впредь умнее буду.

— Рассмотрел мою люстру? — ласково поинтересовались с той стороны — И это еще не все. Заходи давай! И долго на пороге не мнись, дверь закрывай сразу.

Перестав глазеть на "люстру", я взялся за дверную ручку и неторопливо потянул, не забыв перед этим сдернуть капюшон, оставшись только в шапке. Дверь легко поддалась, в лицо ударил свет, щеки обожгло теплом — хотя особо тепло тут быть не могло. Это я понял при первом же взгляде. Я торопливо шагнул внутрь, одновременно прикрывая дверь. Светомаскировка. Это слово я впервые прочитал в книге найденной на чердаке дома. В той потрепанной книге рассказывалось о мальчишках и девчонках, что в годы страшной войны жили в погруженном во тьму городе, над которым барражировали вражеские бомбардировщики. Книге о детях героях и о детях предателях.

А люстра в тамбуре...

Из снежного потолка выдавались арматурины. Пятерной частый ряд мощной арматуры, что некогда были знакомой мне решеткой за кирпичной стеной. Через одну из них был перехлестнут тросик с подвешенным к ним тяжеленным даже на вид плоским камнем, утыканным заостренными кусками арматуры. Упади такая "люстра" на голову... Заметить ловушку легко, но я вот не заметил. Почему? Потому что приучал себя поглядывать наверх, но делал это только снаружи — где в облаках живут страшные летающие черви. Тогда как в помещениях считал потолок чем-то безопасным и не стоящим внимания. Возьму на заметку и буду срочно исправлять.

— Доброго вам дня — широко улыбнулся я улыбкой Гниловоза, узника, что всегда встречал радостной приветливой улыбкой других сидельцев во время стыковки келий.

— И тебе — облокотившийся плечом о кирпичную стену старик держал в руке направленное в пол ружье — Хм... человек...

— Человек — признал я — Зовут меня Охотником. Раньше звали Гниловозом.

— Интересная биография. Меня Андреем зовут. Прозвище Апостол. Не удивляйся, прозвище старое, еще сидельческое.

— Ага... да нет. Вы же не удивляетесь.

— Я удивляюсь. И расспрашивать буду.

— Аа... Стрелять не будете? Чаю попьем?

— Копье и одежду здесь оставляй. Вешай на крюки, ставь к стеночке. Рюкзак хочешь здесь оставь, хочешь с собой бери. Но термос с чаем прихвати, прихвати. И сразу предупрежу — чай весь выдую. А тебя могу супом из медвежатины угостить. Бульон чистый, за каждой соринкой и грязинкой с ложкой охотился — усмехнулся хозяин креста и, помедлив мгновение, смело повернулся ко мне спиной и шагнул к следующей двери, бросив через плечо — И один я тут. По помоям ты верно угадал. Да! Дверь на засов!

— Я принесу термос — сказал я ему в спину, берясь за завязки просторной верхней куртки.

— Тапочки слева.

— Ага.

Хлопнула дверь. Мудрый хозяин удалился, оставив меня одного и дав время переварить увиденное и услышанное.

Хозяин...

Средний рост, среднее телосложение, прямая осанка, глубокий возраст, чисто выбрит, коротко пострижен. На нем тренировочный синий костюм из тех, что я видел ранее. Синий трикотажный вислый костюм советского производства. На голове синяя же шапка с желтой каймою. Но шапка даже не на голове, а на затылке и непонятно как там держится. На ногах кеды. Поверх спортивной куртке меховая распахнутая жилетка. Ну и ружье в руке — переломное гладкоствольное двухзарядное насколько я понял. Двустволка охотничья. Такие ружья часто показывают в фильмах, причем почти всегда киношные герои судорожно пытаюсь уцепить отстрелянные гильзы кончиками пальцев и вплоть до самого критичного момента у них нихрена не получается. Но в последнюю секунду вдруг... бах! Бах!

Надеюсь, хозяин действительно приветлив и не кривит душой. А то может он просто мою верхнюю одежду не хочет картечью рвать и кровью пачкать. Вот и попросил аккуратненько все развесить...

Хозяин... его осанка. Его ходьба. Все это мне очень знакомо. Надо проверить догадку.

Стягивая верхнюю одежду, оглядывался, не скрывая любопытства. Даже если Апостол Андрей... звучит то как... и наблюдает за мной, стесняться в разглядывании я не собирался. Здоровая любознательность для меня критично важна.

Я уже понял куда привела меня дверь ведущая из снежного тамбура — в разбитое крыло креста. Какое именно пока не понять, но как войду — сразу сориентируюсь. Сейчас я стоял посреди до боли знакомого кирпичного коридора. И даже холод здесь был такой же как и там — в "родном" кресте. За моей спиной некогда располагалась железная заслонка прикрывающая окно. Тут проходили свидания. Во время падения крыло переломило, часть его ушла вниз по склону — я наткнулся на него при подъеме. Место отлома было заделано капительной кирпичной стеной. Откуда кирпич понятно. Что за "бетон" использовал строитель не знаю, но стыки покрыты инеем и мне пока не хочется ковыряться и вглядываться. Хозяин это может насторожить и рассердить — как и любого обычного человека. Одно дело, когда впервые пришедший к тебе в квартиру гость с любопытством оглядывает обстановку. И совсем другое, когда гость начинает ковырять обои и заглядывать под ковры.

Еще одна стена встала в месте "плеча", отгородив крыло от фюзеляжа. И здесь стена капитальная, кирпичная. И дверь ей под стать — мощная стальная. Когда хозяин заходил, я успел заметить, что ее каркас из арматуры. Сверху обшита железными листами. Не железными. Металлическими. Разница огромна — металл светлый, почти серебряный, но со странными темными волнами, что едва заметны на светлом фоне. В своем кресте я такого материала не помню.

Раздевшись, достав необходимое, закрыв первую дверь на тяжелую и крепкую стальную задвижку, шагая ко второй двери, неся в руках термос, разминая пальцы в старых тапочках, продолжал осматриваться. По сути, это еще один тамбур. Чистенький, с выровненным полом, вдоль стен висит одежда, стоит несколько ящиков. Из кирпича выложен высокий и широкий стол. Один участок стены увешан охотничьим снаряжением. Сразу увидел семь лыжных палок — я посчитал — две пары лыж. Чуть выше снегоступы, левее очень знакомые охотничьи рогатины, там же несколько багров, мотки веревки, какие-то ремни. В дальнем углу, на еще одном кирпичном возвышении, сложены куски медвежьих шкур. У самого выхода — где холодней всего — еще одна шкура, что прикрывает пару металлических ящиков. Это наверняка холодильники с мороженым мясом. Хотя мое внимания больше привлеки углы замеченных ящиков. Металлические контейнеры. Один серьезно помят. Заглянуть бы...

— Мир дому вашему — коротко склонил я голову, замерев у двери.

— Проходи, Охотник. И хватит уже корячиться. Понял я, что ты не со злом пришел. И одежда на тебе его.

— Антипия — кивнул я — Учителя.

— Учителя — проворчал Андрей — Он и меня учил. Дурак старый.

Я промолчал. Пусть как хочет его называет — явно знал Антипия куда дольше меня. А судя по виду висящих в коридоре чужих охотничьих рогатину Антипий здешнему обитателю еще и снаряжение мастерил. Или наоборот — перенимал азы охотничьего здешнего дела.

— Садись — Андрей первым опустился в самодельное, но самое настоящее кресло с высокими спинкой и подлокотниками, мне указав на такое же.

— Обалдеть — признался я, опускаясь в мягкое кресло.

Наклонившись, поставил термос на прикрытый скатертью кирпичный невысокий столик.

— Чай! — выдохнул Апостол, хватая термос.

Не мешая хозяину, огляделся.

Тюремный крест как есть.

С отломленными крыльями. Остатки крыла через которые я вошел — правые. Это стало ясно по кокпиту, что был отгорожен от центральной части креста шторой из шкур. Левого крыла вообще нет — пролом забран кирпичной стеной. Видать отломило при падении полностью. Пол в фюзеляже был накренен, но хозяин поработал и здесь, выровняв его с помощью земли и битого кирпича. Причем не абы как — у меня под ногами вполне привычная кирпичная кладка прикрытая медвежьими шкурами. Они же — шкуры — висят на стенах, сложенными лежат в углах, устилают кресла. Шкуры повсюду. Логово настоящего охотника. И спортсмена.

Я мигом заметил несколько самодельных гантелей, штангу, закрепленный на стене турник, свисающий с потолка канат, веревку привязанную к стоящим на полу салазками нагруженным кирпичом, покачивающуюся боксерскую грушу. Спортзал на самом видном месте. Прямо в центре, а не где-нибудь в укромном уголке. Это много говорит о хозяине, о его устремлениях. Но еще больше о нем говорит все его жилище — если это все было сделано его руками, а не получено по наследству.

— Это все вы? — повел я вокруг рукой.

— Давай на ты — поморщился Андрей — Проще.

— Ага.

— Все я — подтвердил старик и сделал еще один глоток обжигающего чай, вздохнул с сожалением — Слабоват! И заварен через задницу. Я бы по-другому сделал.

— Нужна заварка? Я достану — улыбнулся я.

И улыбнулся особо. Вроде по-дружески, но именно с такими улыбками в ваши двери стучатся торговые представители. И Апостол Андрей это понял, хмыкнул, глянул на меня с интересом.

— Никак торговец?

— Курьер, торговец — кивнул я — Начинающий.

— О как. И охотник к тому же?

— И охотник.

— Начинающий?

— Начинающий — подтвердил я.

— Скольких убил?

— Нескольких. Первого с Антипием. Дальше уже сам — Антипий умер.

— Старый дурак — повторил старик — Упертый дурак с большим сердцем. Чего рвался жить среди паразитов? Сколько раз говорил ему — нечего там делать! С одной стороны твари жадные да скрытные, посередке прикормленные и пугливые, а с другой стороны тупые да нищие. И всем надо мяса. И всем на тебя плевать.

— А ты много знаешь о Бункере — удивленно сказал я, откидываясь на спинку кресла — Жил там?

— Много слышал. Если удавалось разговорить Антипия или Бориса.

— Кто такой Борис?

— Уже никто. Мертв и похоронен вон там — Андрей ткнул оттопыренным большим пальцем в стену креста — Пришло его время.

— Ясно.

В голове кипит и бурлит. Куча вопросов. Но я терпеливо жду. Мне торопиться некуда. Тем более что я в длительной добровольной "командировке". Чем дольше меня нет в Бункере — тем лучше. Пока хозяин не гонит — посижу здесь. Хотя я и готов проявить гибкость, готов изменить немного планы, подстраиваясь под ситуацию. Судьба подкинула мне шанс — надо суметь использовать его.

— Так зачем вызывал? — спросил я — Только ради чая? Может еще что закажешь? Насчет оплаты за чай можешь не переживать — возьму рассказом.

— Рассказом о чем? — глянул на меня Андрей поверх исходящей паром чашки — Стоп! В смысле "вызывал"? Ты сам пришел.

— Чтобы опытный одинокий сиделец ослабил бдительность и позволил себя демаскировать? — фыркнул я и рассмеялся — Не поверю.

— Да я тебе говорю...

— Сознательно может и не звал никогда — стоял я на своем — Но подсознательно... Одиночество иногда приедается. А может Антипию сигнал подавали — если бродит он у Бункера то может и заметить вспышку со знакомого направления.

— Шельма ты! — буркнул беззлобно Апостол — Но знакомству с тобой уже рад. И вспышек... вспышек больше не будет. Тебя приманил невольно — и хватит. Вот ведь... А ты чего такой хитрый? Учителем был школьным?

— Почему? — удивился я — Не. Самозанятым.

— Ремесленничал?

— Да нет. Фрилансер. Потом бизнес. Инвестиции. Обеспечил себе достойный пассивный доход и жил спокойно. Пока сюда не угодил во время посиделок в баре.

— Фри-лан-сер — по складам проговорил со вздохом старик — М-да... понять бы еще что это такое.

— Самозанятый — повторил я еще раз.

— Вроде сапожника работающего на себя, а не великую державу?

— Вроде сапожника — кивнул я, не став поправлять.

Да и в чем его поправлять? Он прав. Каждый что-то производит — и неважно что, будь то пара кожаных туфель, кусок программного кода, картина маслом или фантастическая книга. Все мы ремесленники.

— А пассивный доход?

— Жил на проценты от денег в банке.

— Полная сберкнижка — всегда хорошо — вздохнул старик и, задумчиво потарабанив себя пальцами по животу, спохватился и вернулся к термосу. Наливая себе вторую кружку — мне плеснул на самое донышко — он приглашающе качнул головой — Осматривайся. Вижу же любопытство к моим вещам гложет.

— Нет — улыбнулся — Тут ты не прав, Андрей.

— И в чем же?

— На вещи твои и ценности мне по сути плевать. Сам раздобуду. Да и добываю. То на труп наткнусь приодетый, то медведя молодого завалю, то рюкзак уже ничейный в снег вмороженный обнаружу. Я тут недавно совсем, но как жизнь тутошняя быстро показала — не слишком пугливый охотник бедствовать никогда не станет.

— Тут верно подметил, Охотник — кивнул Апостол — Все верно. Хотя я вот боюсь. Я их тех самых — слишком пугливых. Но на охоту выходить себя заставляю. Беру себя за шкирку — и на мороз! Потому как без мяса и капусты не прожить.

— Капуста?

— Травка такая встречается тут. Под трупами чаще всего — прищурился Андрей.

— Встречал — кивнул я — Пару дней назад впервые наткнулся. Вкусная. Семена и стебли в Бункер отнес.

— К тем лентяям? В Замке, уверен, травку тут давно растят. Там дураков нет, если верить рассказам Антипия. А вот Центр и Холл... бездельники зря воздух коптящие! — отрезал старик и так топнул ногой, что едва не расплескал чай.

— Людей жестоко формует социум — улыбнулся я — Жестоко и незаметно. Но всегда есть исключения. Всегда есть возможности.

— Ох и мудреный ты парень — причмокнул губами старик и подхватился — У меня же сахар есть! Тебе не дам — и не проси! Уж без обид.

— Никаких обид — ответил я и неспешно выпил свой чай.

— Так раз вещи мои не нужны — не глядя на меня, сказал согнувшийся над ящиком Андрей — Чего башкой украдкой вертишь? Чего ищешь? Оружие высматриваешь?

— Оружие мне нужно — не стал спорить я — Прямо мечта. Что-нибудь вроде ружья двуствольного. Под двенадцатый калибр.

— А почему именно под двенадцатый?

— Да читал, что двенадцатый лучше всего. Мощнее и все такое. Выстрелом медведя в пыль.

— Это враки — рассмеялся старик — Но не спорю — калибр универсальный. И востребованный. А здесь это важней всего — то, что вещь в том мире наиболее востребована.

— Это как? — удивился я и тут же вскинул ладонь — А. Допер. Чем востребованнее вещь — тем чаще она оказывается здесь, верно?

— В точку. Я вот так рассудил как-то в беседе с Ахавом — самое востребованное, похоже, это трусы.

— Вряд ли сюда часто люди без трусов и носков попадают — согласился я.

— Без носков — часто! Летом если тебя сюда закинули, а ты в сланцах! Какие носки?

— Ну да.

— Вот! А трусы — всегда! С самого начала и по сию пору самое востребованное, получается. А с патронами к сожалению не так...

Верно. Я сюда прибыл с мешком бытового мусора. Но трусы были при мне. Да...

— Ахав? — не скрывая любопытства, спросил я — Сосед?

— Сосед — кивнул Апостол — Бывший.

— Умер?

— Хуже. Ушел как-то.

— И не вернулся?

— Сюда — нет. И слава богу. А вот поблизости бродит. Только теперь голышом предпочитает ходить. И светиться начал. Раньше звал его Ахавом. Теперь чаще зову Ахавом Гарпунером. Вернулся он к профессии своей стало быть... посмертно... если это можно назвать смертью.

Произнеся эти запредельно сумасшедшие слова — для любого обычного слушателя — Андрей выжидательно уставился на меня. Я спокойно выдержал его взгляд и добавил:

— Ага. Видел я вашего Ахава Гарпунера. Летающим червям хвосты крутит, энергией напитывает и швыряет их в летящие в небесах кресты.

— Кофе выпьешь? — спросил после секундной паузы Андрей — С сахаром.

— Выпью — улыбнулся я.

— Сигаретой угостить? Или легкие не травишь?

— Не травлю. Но в исключительных случаях позволяю. Так что выкурю одну.

— Какую?

— Что покрепче.

— Редко, но метко?

— Крайне редко и метко.

— Любишь ты поправлять. Точность в словах нравится?

— Как бабушка научила.

— Бабушка плохому не научит. Так чего ты тут высматривал?

— Все и ничего. Знания. Умения. Ты выживаешь тут сколько уже? Судя по обстановке — если крест был твой до падения — ты здесь уже давно. И взялся за дело проживания капитально. И ты преуспел — выжил. Причем живешь не как собака бездомная. И даже не как бомж. А вполне как человек. Вот эти знания мне и нужны — о здешнем специфическом выживании.

— О здешнем специфическом выживании — со вздохом повторил Апостол, открывая другой ящик — И впрямь мудреный ты парень. Но не дурак. А то бывают же люди — говорят слова умные, а сами тупы-ы-ые... Ладно! Давай баш на баш?

— Это как?

— Ты мне свою историю, а я тебе свою. Но только так — с самого начала и до самого этого вот момента.

— С самого начала это...

— Ну скажем поясни чуток автобиографию свою комсомольскую парой слов. Или скорее буржуйскую по словам твоим судя. А там и начинай — как сюда попал и дальше по тексту.

— А ты не парторгом раньше работал?

— А эти то слова откуда знаешь? Они же вроде как вымершие.

— Начитанный.

— Парторгом... нет. Не им. Но я сам из тех времен. Так что?

— Согласен.

— Тогда вот тебе сигарета мужская, вот зажигалка китайская пластиковая, вот пепельница хрустальная. Китайская. Кофе сейчас будет. Растворимый. Бразильский. Или тоже китайский... все у вас там смешалось я погляжу... Начинай историю. Осматривайся свободно. Спрашивай. А я послушаю. И тоже, пожалуй, так уж и быть выкурю сегодня одну сигаретку.

Кивнув, я чуть размял сигарету, глянул на марку и одобрительно хмыкнул. Сигарета мужская. Прима без фильтра.

— А что? Хорошая сигарета. Сан Саныч Мурашко курил? Курил. И других угощал. Вот и ты кури.

— Сан Саныч Мурашко — повторил я, вороша закрома памяти — Ну да. Хотя больше других угощал, а сам предпочитал Мальборо. Так ты сюда не раньше восьмидесятых загремел? Или фильм пересказал кто?

— Ишь догадливый и памятливый какой гость попался... ты сначала свою историю давай.

— Даю — вздохнул я. Щелкнул зажигалкой, сделал первую осторожную затяжку — еще "холодную", одну из двух-трех самых приятных первых — откинулся на спинку самодельного кресла, утвердил на колене хрустальную пепельницу и принялся пересказывать свою историю.

Какой уж раз...

Но рассказывал со старанием. Не пропуская, не ужимая. Я молодой и даже не тупой. Я понимаю — здесь ценятся хорошие и долгие истории. Причем второе их качество — длина — порой наиболее важное.

Но рассказывал со старанием. Не пропуская, не ужимая. Я молодой и даже не тупой. Я понимаю — здесь ценятся хорошие и долгие истории. Причем второе их качество — длина — порой наиболее важное. Повествование вел на автомате — мозгу не требовалось особо напрягаться. Я перечислял лишь свои действия — не привирая, не искажая. Рассказывал честно. А вот про свои мысли, размышления, догадки и прочее, само собой, предпочел скрыть. Равно как и промолчал про скопированные шифры и про странное долголетие замковых жителей, косвенно упомянутое Антипией в книжных заметках. В результате, дав себе такие установки, ведя монолог и неспешно затягиваясь сигаретой, получил возможность пристального изучения чуждого жилища.

Спортзал подтвердил мои догадки касательно осанки и удивительно легких движений старика. Спортсмен. Причем грамотный. Умудрился к своим приблизительно семидесяти пяти-восьмидесяти годам сохранить не только осанку и силы, но еще и суставы сберег. И поясница вроде как у него в порядке. Уверен, что он и сейчас несколько раз подтянуться сможет.

В стенах рычаги. Дверь туалета задвинута. Над кроватью и кирпичным столом, что вызовет море эмоций у любого сидельца, висит несколько иллюстраций, представляющих собой журнальные страницы. Женщины в раскованных сексуальных позах, накачанные мужики демонстрирующие бицепсы, крутые машины, оружие. Обычно по хозяину можно судить и по выбираемым им темам для картин в доме. Но в этом случае я поостерегусь делать поспешные выводы — в этом мире магазинов нет. Выбрать что-то сугубо под свой личный вкус затруднительно.

Это все привычная обстановка любой обжитой кирпичной кельи. Шкуры медвежьи я уже не подмечал, они тут повсюду. Ящики стальные и деревянные там и сям — это куда интересней, но в них, исключительно любознательности ради, не пошарить.

А вот печка — это куда интересней. Серьезная конструкция. Фундаментальная.

Кирпичная печь с железной квадратной плитой, смещенной к одному краю и вмурованным самодельным котлом с другого края. Даже не с котлом, а просто вогнутым листом. Труба — тоже кирпичная — уходит в стену. Это любопытно. Как хозяин сумел решить проблему с забиванием дымовой трубы снегом? Над воткнувшимся в склон холма крестом поднялась шапка величественного сугроба. Та воют ветры, там вечная снежная пурга, вьюга и прочая снежная круговерть. Приходится регулярно прочищать трубу? Или там уже устоявшийся путь для дыма, причем с хорошей тягой... но дымоход не должен быть вертикальным — набьет снегом. Поняв, что погружаюсь в теорию печного дела, предпочел просто сделать вывод — своя печь это хорошо. Всегда можно подогреть воды для бытовых нужд, приготовить пищу. А еще это пусть гарантия выживаемости на тот случае если скрытое между кирпичных стен оборудование тюремной кельи откажет. Случись такое — крест погрузится во тьму. А затем довольно быстро сюда заползет обрадованный холод. Горящая кирпичная печь сможет отогнать мороз. Еще один плюс хозяину, что явно размышлял о будущем. Будь иначе — удовольствовался бы сооружением печки поменьше.

Рядом с печью из кирпича и тонких досок выложен большой... шкаф? Ну что-то вроде этого. На нескольких полках расположилась кухонная утварь, какие-то склянки и свертки. На верхней полке в ряд расположились украшения и предметы, что, несомненно, значили для хозяина что-то важное. Еще одна полочка над самой кроватью, лежа легко дотянуться рукой до стоящих на ней книг. Из кирпича, прикрытого фанеркой сооружен невысокий квадратный столик. На нем удивительная вещь — керосиновая лампа.

Тюремная келья огромна. По размерам с солидный грузовой самолет. С моей позиции всего не углядеть. Помня слова хозяина, неспешно и со вкусом докурил, аккуратно затушил окурок, вернул пепельницу в центр стола и покинул "гостиный зал", что был расположен в голове креста. Демонстративно стащил с себя свитер, следом снял футболку, не менее демонстративно заложил руки за спину и шагом одышливого экскурсанта двинулся по коридору.

— Я не считаю тебя вором — насмешливо донеслось в спину.

— И все же — отозвался я — Вдруг пропадет фарфоровый сервиз. И в следующий раз встретишь меня ударом приклада по зубам.

— Ух — Андрей аж поежился — Зубы тут береги, пацан! Береги! Мой тебе душевный совет. В Бункере вашем может и полечат замковые. Но не бесплатно и опять же — больно.

— Это да — согласился я — Это да...

Гостиную от основного фюзеляжа отделало нечто вроде дощатой стены с дверным проемом. Входная штора отодвинута. Сама стенка — что явно сооружена давным-давно и потихоньку обросла мелкими ковриками и висящими на гвоздиках бутылками в веревочной оплетке — назначения была чисто эстетической. Граница между уютом и практичностью. Гостиная и кухня — отдельно. А склад отдельно. Я же вошел именно что на склад. Причем на склад отменно организованный.

Первыми на моем пути встретились дрова самого различного характера. Бесполезные для строительных нужд расщепленные, аккуратно распиленные и наколотые доски. Напиленные ветви. Наломанный и спрессованный хворост. Обрубки древесных стволов. Все это лежало в отдельных невысоких закутках. Сверху закутки были закрыты досками и арматурой, на них еще дрова. Вдоль другой стены — еще закутки. Тут всякая емкость для жидкости — бутылки, баклажки, канистры пластиковые и металлические. Еще дальше — обломки различных механизмов в различной степени разрушенности. Торчащие шестеренки, провода, медные трубки, перекошенные металлические корпуса. Дальше — просто куски и листы металла. Дальше — стопки кирпича и какого-то слоистого камня. Дальше — одежда. Разная. Много. Целые вешалки заботливо прикрытой полиэтиленом одежды для мужчин и женщин. Под вешалками — обувь по парам.

Развернувшись, я пошел обратно, скользя взглядом по предметам и прикидывая сколько всего интересного я не увидел — тут немало закрытых ящиков. Да и тайники в стенах наверняка найдутся.

Подгадал так, чтобы с завершением осмотра креста и возвращением к креслу завершилась и моя история заключения и освобождения. Посидел молча минут пять, давая хозяину переварить услышанное. А затем, еще раз оглядевшись, задумчиво почесал в затылке.

— Что-то не так — признался я.

— С чем не так, гость дорогой?

— С этим все и не так — развел я вокруг себя руками — Ты понимаешь какое богатство мне показал?

— Все сидельцы хвастливы.

— Ну да. Не спорю — кивнул я, вспомнив всех встреченных мною в небесах обжор, пьяниц, пиратов и вообще невообразимых персонажей — Немало хвастливых. Золотом кичатся, зубы блестящие скалят, шмотки в витрине для свиданий дорогие демонстрируют. Но им можно — в родном кресте до них никому не добраться.

— Кроме Чертура.

— Кроме него разве что — снова кивнул я — Но ему на сокровища сидельца плевать. Он ретивых не любит. Так что бахвалиться нажитым добром можно сколько угодно. Опять же — в любой момент по келье может шарахнуть Столп. Пылающими обломками рухнешь вниз, унося с собой все добро, которым так и не успел похвалиться... короче — у них поводов для похвальбы под сотню. Но у тебя этих поводов нет. Вот похвалился ты передо мной.

— Я не хвалился.

— Хвалился — возразил я — Только больше не вещами, а характером, нравом и упорством хозяйственного добытчика. Хотел мне показать, насколько хозяйственный ты мужик — и показал. Я увидел — и уважения прибавилось.

— Тут уел... В моем возрасте простительно таким хвалиться. Не будь мы здесь — сидел бы сейчас у родного дома на завалинке с другими старперами и, поцеживая пивко, трепался бы о своих юношеских чтоб их достижениях... Ты к чему ведешь?

— Я ведь могу уйти и затаиться — пожал я плечами — Спрячусь за сугробом. Дождусь выхода одинокого хозяина. Ударю ледорубом по башке. И вступлю во владения сокровищами.

— У тебя ледоруб есть?

— Нет. Но это так к слову — одно время зачитывался норвежскими детективами и у них там любят злодеи альпенштоками и ледорубами махать. Почему не боишься, апостол Андрей?

— Боюсь — откровенно признался тот — Но не поверишь — тоска все же заела. Годы. Проклятые годы берут свое. Я становлюсь слабее с каждым днем. На душе все тоскливей — особенно когда снаружи воют ветра.

— И когда Столп шепчет особенно рьяно...

— А вот тут ты ошибся — широко улыбнулся Андрей и потопал к дощатой стене — Жаркое будешь медвежье?

— С удовольствием.

— Тебе пожирнее?

— Само собой.

— Мудрый выбор для зимнего охотника. Почему имя свое не называешь?

— Почему же? Назвал — Охотником меня зовут. А до этого Гниловозом звали.

— Почему Гниловозом?

— Мой крест долго висел в стылом тумане бесхозным. Годами, скорей всего. Насыпалось на него всякого — бытовой мусор вперемешку с дерьмом и трупами. Сам я себя не видел со стороны, а вот сидельцы с открытыми кокпитами...

— Да ясно — кивнул Андрей, возвращаясь с небольшой связкой хвороста и парой полешек — Ясно... Отсюда и прозвище Гниловоз. А ты и принял? Не стал спорить?

— Зачем?

— Ну да... ишь скрытный ты какой... может веришь, что знай кто твое имя — проклясть может?

— Ж-жуть — рассмеялся я.

— Ладно, Охотник. Историю ты мне занятную рассказал. И не зря про графа Монте-Кристо упомянул — ты прямо точь-в-точь Дантес.

— А кто здесь не Дантес? — задумчиво спросил я — Просто не все так удачливы. Я как в Бункер ни вернусь — меня все хвалят. Молодец мол, вырвался. Но ведь не повези мне со скрытой в горбе второй рубкой управления...

— Не скажи! — возразил Апостол — Не скажи! Тут уже нарочно себя принижаешь. Тут Дантесов маловато. Дай кому ключ от двери и карту с маршрутом к Бункеру — откажется ведь! В келье все спокойней сидеть, хотя каждый день — лотерея! Я вот так и сидел... пока не вытащил выигрышный мать его билет!

— Удар Столпа?

— Не по мне, а по соседу выше. Он уже при падении и меня зацепил. Крыло обломал...

— Хотелось бы услышать все от самого начала и по сей момент — попросил я — Историю за историю.

— Расскажу. Дай еще минут десять — я просто до сих пор в твоей истории мыслями. Очень уж удивительная история...

— Ну... — развел я руками.

— Вот твой кофе. Только остывший уже. Как разогрею воду — будет тебе еще кофеек. И вот тебе пачка сигарет. Рядом с чашкой кофе легла неоткрытая пачка красного Мальборо — А это к кофе.

Рядом с пачкой и зажигалкой легла одинокая сигарета.

— Не чересчур щедро?

— По истории и награда. А насчет того почему не побоялся... Ты ведь и сам ответ знаешь, да, Охотник?

— Ну... — разминая вторую сигарету в пальцах, я пару секунд подумал, формуя мысленное тесто и выдал — Будь во мне жажда такой вот кровавой наживы — убил бы не разбираясь. И экскурсия по кресту не понадобилась бы — так и так у тебя найдется чем поживиться.

— Вот ты и ответил — кивнул Андрей, поджигая другой зажигалкой кусок коры и на лопатке заводя его в печь — Тут снежные безбожные пустоши. Убьют за любую мелочь. Но еще — может и ошибочно — считаю, что умею в людях разбираться. Ты вот мне по сердцу пришелся. И Антипия я в свое время сразу пустил. А двух захожих... убил...

— Откровенно — признался я после недолгой паузы — Не каждый признается в двойном убийстве.

— А как не признаться, если на сердце до сих пор сомнение? Ведь может я и ошибся. Может и не мыслили они против меня ничего худого. А я поддался паранойе — и убил зря людишек.

— Я всегда прислушиваюсь к своей интуиции — ответил я, выдержав взгляд опустившегося напротив хозяина — И всегда стараюсь смотреть вперед и поменьше оглядываться.

— Может так и надо?

— Сейчас это тренд — рассмеялся я и, сделав неглубокую затяжку, выпустил струю дыма и проследил как он, поднявшись к потолку, вдруг метнулся пугливо в угол — Есть вентиляция?

— Щель частично заделал и снабдил задвижкой — кивнул старик, беря свою чашку с кофе — Ладно. Твою историю я услышал, Охотник. Мою послушаешь? Я ведь посчастливей тебя, наверное — сбылась моя самая сокровенная заветная мечта...

— Даже так?

— Ага. Даже так. Понимаешь, я с детства, лет с девяти, наверное, мечтал стать полярником. Мечтал преодолевать арктические трудности, выживать в жесточайшие морозы, когда обмороженная кожа пластами слазит с лица, а пальцы белеют и костенеют в секунды... мечтал охотиться на тюленей и пингвинов. Мечтал достигнуть полюса — сначала Северного, а потом и Южного. И вот я здесь... ну как?

— Ну... поздравляю?

— А даже без иронии — да! Принимаю поздравления! Спасибо! О! Погоди. Библию свою полярную принесу. И еще пару книжонок занятных.

Он легко поднялся, ненадолго отлучился к надкроватной полке и вернулся с тремя жутко потрепанными временем и жизнью книгами. Опустил их на стол, ненадолго прижал кончиками пальцев.

— Вот. С ними сюда угодил. Книги о полярных экспедициях. В тот день я их брал перечитывать в библиотеке. Но угоди я сюда без них — все одно. Потому как книги эти так часто перечитывал, что помнил наизусть. Читал когда-нибудь?

Подавшись вперед, отложив сигарету на край пепельницы, я осторожно перебрал книги. В каждой куча закладок, от каждой пахнет невероятно знакомым запахом. Вскинув голову, я спросил:

— Тройной одеколон и текстовыделители?

— Откуда ты? — пораженно вылупился на меня Апостол Андрей — Верно. Одеколон в текстовыделители.

— Сам так делал — усмехнулся я, беря сигарету — Только с другими книгами совсем.

— Какими?

— Чаще всего читал биографии успешных людей достигших богатства. Читал ночами — я сделал особо глубокую затяжку, запрокинув голову, медленно выпустил дым — Все пытался понять как именно они сумели осуществить свои мечты. Денег в те дни жутко не хватало. Жрал дерьмо, но денег на бумажные книги не жалел. Покупал самые дешевые текстовыделители. Перечитывал каждую книгу раза по три, порой выдирал страницы, делая что-то вроде вытяжки мудрости, складывал в стопочки.

— Судя по твоим словам о доходе и проценте — своего добился.

— Добился — признал я — И мне все разом надоело. А ты, я как понял, стремился к другому? К Северному полюсу рвался...

— А в те времена только туда и рвались — пожал плечами старик — Вот и я не исключение... слушай в общем. Сам потом и скажешь добился я исполнения своей мечты или же облажался в жизни. Хотя знаешь — был период, когда я уж было решил, что мечта останется только мечтой. Даже не мечтой, а грезой зыбкой. А потом и она рассеется...

Андрей Апостолов родился в далеком северном городе Норильск. Город, что расположен меньше чем в двух с половиной тысячах километрах от Северного Полюса — места, куда Андрюша мечтал попасть с раннего детства. С тех самых пор как в его детские ручонки попала книга "Антарктическая одиссея" автора, полярника, путешественника и исследователя Раймонда Пристли. В книге подробно были описаны злоключения Северной Партии из злосчастной экспедиции Роберта Скотта, что окончилась так трагично.

Раймонд — он же Реймонд Пристли — в своей книге рассказывает о том, как их группу не смогли эвакуировать и они, практически без запасов продовольствия, были вынуждены зазимовать в снежной пещере. Как они охотились, добывая себе пропитание, чем питались, как был устроен их быт, о чем они думали во время невыносимо медленно тянущихся дней.

Книга, что обычного человека лишь оттолкнет от подобных тягот, на мальчишку Андрюху подействовала подобно мощнейшему стимулятору. Он заболел этой темой. Проглотив книгу, он помчался в библиотеку и нагреб еще книг на тематику полярных экспедиций, исследований и прочего. Он читал книгу за книгой и никак не мог насытиться. Само собой никем другим как полярным исследователем он себя больше не видел. В его мечтах будущее уже сложилось — вот он за штурвалом могучего полярного гусеничного вездехода штурмует предательский скользкий бок холма, вот он по шатким мосткам переходит глубокую ледовую трещину, вот он машет уходящему атомному ледоколу, в гордом одиночестве стоя на вершине снежной горы. Вот он копает себе снежную пещеру, охотится на тюленей и пингвинов, отбивается от белого медведя, спасает глупых бедолаг недооценивших опасности Арктики...

Годы шли. Пацан медленно набирался ума. Задумывался. Книги подсказывали путь. Андрей занялся спортом. Взялся за учебу. Составил план скорейшего получения водительских прав. С нетерпением ждал армии, мечтая попасть в ряды танковых войск — это поможет впоследствии с доступом к штурвалу вездехода. Он мечтал... мечтал...

Годы бежали все быстрее.

А затем помчались вскачь. Вот он уже подросток. И родители смотревшие на причуды и мечты мелкого сынишки со снисходительностью вдруг забеспокоились. Какая еще нахрен Арктика? Обалдел? Ну уж нет! Сначала — одиннадцать классов образования. Затем достойный горный институт с броней от никому не нужной армией — зачем два года жизни терять на глупости вроде муштры? Чушь! Во время института можно и жениться. Чтобы к двадцати годам уже иметь сына или дочь — чем быстрее отстреляешься и наплодишь потомков, тем быстрее воспитаешь, а затем и освободишься.

В общем — родители имели свои планы на программу жизни младшего сына. А всего в семье было пять сыновей и дочь. Родители имели немалый опыт в переубеждении упертых отпрысков. И преуспели — сумели сломить сопротивление младшего и любимого, направив его путь в другую сторону. Горный институт, военная кафедра, девушка, брак. Все сбылось по их мечтам — мечтам родителей. Сын был рядом, девушку они ему подобрали отличную и тихую, не гулящую, квартиру выбить помогли быстро. Все! Живи сын! И можешь не благодарить за свою счастливую жизнь от и до спроектированную любящими родителями.

И Андрей жил. Он по-прежнему читал и перечитывал книги и журналы о полярных исследованиях. Собирал библиотеку. Жил мирно с женой. Завел детей. Старательно воспитывал. Жизнь текла... нет... жизнь уже не текла. Жизнь утекала. Он отчетливо понимал — с каждым годом у него все меньше возможностей осуществить свою мечту. Одна из немногочисленных отдушин — пешие долгие походы по лесам, вылазки в горы, зимняя рыбалка, ночевки в дрожащих на ветру палатках, уха в котелке над костром, звуки гитары, громкие и веселые песни взрослых мужиков — в чьих голосах звучала горечь о несбывшихся мечтах. Они не стали героями. Не стали исследователями. Они обычные работяги живущие обыденной жизнью рядовых граждан...

Так текла жизнь.

Текла вплоть до момента, когда к одиноко сидящему у небольшого костерка на высоком речном берегу Андрею вдруг не подошел невысокий улыбчивый мужичонка, что вежливо представился Сашкой и поинтересовался насчет клева. Есть ли? Андрей лишь махнул рукой и не стал объяснять, что он здесь не ради рыбалки. Это лишь предлог, чтобы стылым осенним днем вырваться из душной квартиры в пронизанный свежестью уголок дикой северной природы. Что, сидя на берегу он не сводит глаз с северного направления. Что он, взрослый уже мужик, прикрывает глаза, пьет чай из жестяной кружи и продолжает грезить...

Он не стал объяснять...

Или?

Андрей вдруг понял, что мужичонка Сашка уже сидит по ту сторону костерка, прихлебывает горячий чай и внимательно слушает исповедь разошедшегося вдруг Андрея...

А Андрей не сдерживался. То есть вообще шлюзы прорвало. Из него перло и перло все то, что накипело за долгие годы тихого накаленного бульканья под плотной закрытой крышкой терпения и внешнего спокойствия. А тут прорвало... и пошел изо рта даже не кипяток, а поперла черная пена, этакая накипь, которую никто и никогда не убирал. Ведь он все держал в себе. Все булькало под крышкой. Он лишь с улыбкой кивал на очередное требование мудрого отца и всегда отзывался на не менее властную просьбу матери. Он кивал и на просьбы жены. Всегда соглашался помочь коллегам. Никогда не спорил с начальством. Он жил так как его просили.

Ведь он тот самый идеал — солнечный улыбчивый рубаха-парень, надежный верный муж, отличный сын всем на зависть.

Что у такого может быть на душе? Да ничего кроме светлой радости.

Но...

Но!

Ведь он никогда не хотел такой жизни! Никогда мать вашу! Никогда!

Он никогда не хотел жить по такому скучному рабочему и домашнему распорядку! — да еще и выстроенному не им самим!

Он никогда не мечтал о ранней женитьбе, не собирался заводить детей до тех пор, пока тридцать пять не стукнет.

Почему именно в тридцать пять? Да черт его знает! Хотя тут легко — ровно столько он собирался жить исключительно для себя. Говорят же — дай парню нагуляться, не тащи в ярмо, ведь из него потом не вырваться. А ему не дали. Может гулять до тридцати пяти холостым да свободным и чересчур, но ведь даже попробовать свободы не дали. Может он откусил бы пару годков холостяцкой неуютной жизни — и сплюнул бы с презрением, сам бы к семейному уюту со всех ног бросился. Но ему попробовать не дали!

Его втиснули в чужую мечту о ровной повседневной жизни, где ничего и никогда не случается.

Его... его втиснули в чужую жизнь!

И даже сейчас, сидя здесь на высоком берегу тихой реки, в безлюдном месте, он не чувствует себя свободным. Ведь туго натянуты связующие с семьей нити. Ведь скоро уже пять пополудни и в это время он всегда включает осточертевший гребаный мобильник и сам же поочередно отзванивается жене и матери — чтобы не беспокоились. Ведь это нехорошо — давать повод для беспокойства. А ничего что ему уже столько лет, что этому другие уже должны ему звонить, а не он им? Но нет. Он звонит. И даже детям звонит — и ровным, чуть ворчливым, но добродушным тоном любящего отца осведомляется о их делах...

Черт!

Ему постыла эта жизнь!

Он мечтал о бескрайнем Севере! Или крайнем Юге! Он грезил искристыми льдами и северным сиянием! Он мечтал стоять на носу атомного ледокола и, замерев от восторга, смотреть на проламываемый могучим кораблем морской лед. Он мечтал курить в тесных каютах Беломор, писать путевые заметки, выпивать с такими же бродягами, как и он, затем вместе таскать грузы на берег, строить зимовку, охотиться, бурить скважины к далеким подледным озерам со смутной, но яркой надеждой открыть там еще неизвестный науке вид живых существ...

А он? Чем занят он? Да ничем! Ненавижу! Ненавижу работу! Семью! Всех! Они растоптали его мечту! А теперь... теперь поздно! Годы ушли. Он еще не стар, но уже далеко не юн.

Тут последовал единственный вопрос от тихого собеседника. Вопрос звучал странновато: а дай ему кто шанс, согласился бы отправиться в подобное место, где ты всегда на грани? Но с таким условием, что назад к прежней жизни уже не вернулся бы никогда.

Андрей с ответом тянуть не стал. Да! Он еще и кулаком по колену врезал себе. Да! Согласился бы! Будь шанс все бросить и начать с нуля — он бы все отдал ради такого шанса! Но такое уже из разряда чудес... Да и кто ему даст?

На этом Андрей иссяк.

Выговорился. Выплеснулся все черное и смрадное. Как очистился. Долгое время сидел слепо глядя в рдеющие угли начавшего затухать костерка. А когда со стыдом поднял глаза, чтобы извиниться перед незнакомцем за такое вот... по ту сторону никого не была. Стоял лишь на камешке опустевшая жестяная кружка.

На мгновение стыдом обожгло в разы сильнее — наговорил всякой чуши. Мужик о клеве и жизни поговорить хотел. А не о таком... но затем вместо стыда в душе появилось облегчение. Нахлынуло спокойствие. Даже воздух свободней потек во вроде бы прочистившиеся ноздри. Столько в нем всего оказывалось накопилось — сам даже не подозревал.

Теперь Андрей был благодарен незнакомому мужичку.

Засобиравшись, вскоре оказался дома. Пришел с подарками для всех. Не забыл и бутылочку сладкого красного. Испытывая перед ни о чем не подозревающей семьей стыд, провел с родными весь вечер, долго говорил по телефону со стареньким и уже совсем не властным отцом, столько же болтал с мамой. Потом уделил время жене — и уделил не в штатном обычно-скучном режиме, а так, как это было годы назад. Нежно, страстно, долго, романтично. И тепло.

Засыпая, слыша мирное дыхание что-то бормочущей ему в бок жены, он тихо улыбнулся в потолок. Дурак он. Как есть дурак. Ведь на самом деле он любит их всех — и родителей, что не дали сыну угробить свою судьбу, и жену, что всегда была рядом, и детишек... и какой родитель вообще не строит планы касательно будущего своих детей? И вряд ли у многих отцов в планах значит пункт — а пусть полярником пахать идет в смертельно опасную Арктику... Кто их знает вообще этих героев? Ну вспомнят Папанина с его льдиной, может вспомнят героя комсомольца Ивана Хмару канувшего на дно вместе с трактором, кто-то припомнит Амундсена, Скотта, Кука... Именно что "кто-то" — то есть почти никто.

Нет... Все же отец, как всегда, был прав...

На следующий день, встав свободным и окрыленным, товарищ Апостолов собрал библиотечные книжки, добавил к ним несколько книг из своей полярной личной библиотеки и неспешным шагом начал спускаться. Он намеревался вернуть прочитанное и взять что-нибудь про рыбалку, походы, можно еще порыться на полке советского детектива или проверить свежую подшивочку роман-газеты. Заодно небрежно вручит зачитанные до дыр, но еще вполне крепкие книги о полярниках библиотеке в дар. Безвозмездно.

Он даже вслух это слово произнес — безвозмездно. Широко улыбнулся... и удивленно распахнул глаза, глянул через плечо — у стены подъезда стоял тот самый неприметный мужичок. Который из леса у реки... Тот тихо улыбнулся, шагнул вперед и... мягко толкнул Андрея в спину. Он сделал неверный шаг вниз, все еще ошарашенно глядя на мужичка. А тот, подняв руку, сказал:

— Постарайся выжить. И помни — выбор за тобой.

Андрей открыл рот, чтобы даже не выматериться, а издать что-то вроде изумленного "Ась?". И тут его обожгло холодом. Желудок рванул к горлу, растворилась в сером сумраке лестничная ступенька, а следом ушло и сознание.

Тьма...

Вот такая вот удивительная история — для того мира. А здесь банальная до зевоты. Очередной сиделец прибыл на место отбытия долгого-долгого срока. Хотя в тот момент он, само собой, еще ничего не знал. Он очутился в стылой воде, в темноте наполненной хриплым эхом от его криков. Он полдня бродил туда сюда по темному и по щиколотку затопленному коридору, замерзая все сильнее. Полдня! Сколько же раз он прошел мимо рычага дарующего свет и тепло? Да уж...

Найдя рычаг — дернул, разумеется.

С этого мига можно и начинать его тюремную одиссею, что потекла так же как и у других. Постепенно разобрался с рычагом, понял, что нельзя медлить, затем, когда интервалы увеличились, обследовал тюремную келью, отыскал туалет, а в нем висящее на цепи тело предыдущего хозяина кельи. И Андрей до сих пор не может сказать, было ли это самоубийством от тоски одолевшей — никакой табуретки он там не обнаружил. Как-то ради интереса пытался — и вроде можно по цепи с мачете забраться повыше и захлестнуть ее вокруг шеи. А дальше уже все — стоит убрать руки и даже если передумаешь, то хрен освободишься. Но... как-то слишком уж дико. Да и из одежды на сидельце были лишь трусы линялые, а сырая кровать разворошена. Одеяло на пол скинуто... Такое впечатление, что узник мирно спал, но по пробуждении вдруг резко встал, сбросил на пол одеяло, в трусах промаршировал до туалетной цепи, взобрался, захлестнул петлю, расслабился... Не складывается как-то. Тем более в позднее найденных тайниках обнаружилось немало таблеток, включая снотворные. Нашелся и алкоголь. В общем захоти он уснуть навеки — все бы решил прямо перед сном.

Мелькнула тогда еще в голове пугающая мысль — а может его кто за шкирку сонного затащил в туалет, поднял в воздух за грудки, обмотал цепь и отступил, наблюдая как корчится и сучит ногами агонизирующий узник.

Кто бы мог такое сотворить?

Ну как кто. Позже ему сообщили кто — Черный Тюремщик, кто ж еще. Тот, кто карает излишне старательных узников, дергающих и дергающих за третий спусковой рычаг...

Вот так... Как узнал о Чертуре, то иногда стал пропускать сеансы стрельбы. Ведь так хочется жить. Хотя захотелось далеко не сразу. Сначала была ярость, злоба, потом горе, страх, безнадега... Но он держался. Дергал рычаги. Жрал вкусные подачки, наслаждаясь невероятным вкусом. Бродил и бродил по кресту. Но так... машинально... без искры. Как робот. И на свиданки с другими узниками особо не рвался поначалу. Особенно когда понял, что те, как обезумевшие пытаются выменять или выпросить лекарства, золото, монеты, теплую одежду. Но расспрашивал, само собой. Многое узнал — тогда же рассказали ему и страшилку про Чертура.

Но все равно...

Не было искры. Да еще этот долбанный бессвязный шепот, что никак не утихал в голове...

Но безразличность и апатия длились ровно до тех пор, пока он не дернул рычаг открывающий створки кокпита...

Как только он увидел снежную пустошь за бронированными стеклами тупоносого кокпита...

В тот миг изменилось все.

Вообще все.

Перетащив в кокпит постель, еду, книги, он провел в голове креста следующие двое суток считай безвылазно. Читал, созерцал, читал, созерцал, машинально жрал, дергал за рычаги, созерцал, читал, созерцал, читал...

Вот его мечта — прямо за холодным стеклом. Вот он его крайний Север — крайней не бывает. Вон и Полюс его — полыхающая громада Столпа. Вон ледовые поля, торосы, сугробы. Он с жадностью вглядывался в каждый облачный разрыв. На летящие рядом кресты первое время даже внимания не обращал.

Короче — он ожил. Узник Апостол взбодрился. Начал жить. И жизнь та размеренная, восторженная, терпеливая, продолжалась долго. Сиделец Апостол истово верил — он не умрет до срока. Он проживет все сорок лет заключения, сохранит здоровье, не повредится мозгами. О нет. Он доживет до волшебного момента и наконец-то окажется там — в снегах и льдах, что с детства будоражили его душу.

Глупости? Бред? Безумие? Пусть так! И что с того? Что не безумно в этом темном холодном мире? Они летают по кругу вокруг замороженное колоссальной медузы размером чуть ли не с планету! Они бортовые стрелки летающих тюремных камер! В их головах не умолкает чей-то шипящий шепот! Они... да продолжать можно долго. В этом мире столько безумия, что его места вполне к месту!

Да...

Он жил. Трудился. Дергал за рычаги. Молился. Читал и перечитывал книги. Выменивал их, не жалея продуктов, но разумно сберегая вещи более ценные. Он планировал свою грядущую старость. Составлял списки самых необходимых и просто желательных вещей. Представлял как он, поглубже нахлобучив мохнатую шапку, стоя на лыжах, пристально оглядит с вершины снежного холма мрачную пустошь и скажет...

И тут случилась катастрофа...

На крыло его кельи упал сбитый Столпом крест из верхнего эшелона. Кувыркаясь, они пробили облака и вместе отправились к чертовски твердой земле...

В этом месте Апостол Андрей прервался. Парой глотков допил кофе. Забрал кружки и пошел к печи, где в котле забурлила закипевшая вода.

— Пачку открывать не хочешь?

— Не хочу — признался я, глянув на непочатую пачку сигарет.

— Сберегаешь для кого-то?

— Старикам в Холле.

— Паразитов кормишь — беззлобно заметил Андрей — Ладно. Сейчас еще принесу. И с тобой курну. А ты готовься. Дальше рассказ интересней будет.

— Да куда уж — хмыкнул я и поежился — Неконтролируемое падение...

— Так выкуришь еще одну?

— Выкурю.

— А пятьдесят грамм?

— Максимум — кивнул я.

— Хорошо. Выпьем рома. Настоящего.

— Ого... Андрей, слушай, а чего он ждал?

— Кто?

— Мужичок тот. Почему он тебя сразу в полет так сказать не отправил? Прямо там в лесу...

— А шут его знает. Может при себе той хреновины не было нужной?

— Какой хреновины?

— Ну не силой же воли он людей из одного мира в другой перебрасывает, верно? Должен быть при нем какой-нибудь прибор особый. А в лес не прихватил в тот день потому как просто погулять отправился.

— Звучит вполне логично — согласился я — Ладно. Принимается. Еще вопрос можно? Или с линии рассказа собью?

— Спрашивай.

— Как он выглядел тот мужичонка?

Замерев с кружкой в руке, Андрей неуверенно улыбнулся:

— Не поверишь, но я его толком даже вспомнить не могу. И не потому что годы уж прошли с тех пор. А... никакой он, понимаешь? Невзрачный мужичонка. Лицо серьезное, понимающее, складки у рта вроде бы. Глаза... зеленые? Рост средний или чуток ниже. Волосы как у всех. Курточка какая-то дешевенькая на плечах. Под курткой рубашка в клетку... в общем — пройди он мимо меня на улице, я ведь его злодея даже не узнаю. А что?

— Да так — пожал я плечами — Знаю, что их там немало. Тетки орудуют, мужики.

— Ну да.

Андрей вернулся к осторожному разливанию кипятка. А я задумчиво потер подбородок.

Восьмидесятые годы у Андрея. И двадцатые у меня — следующего века. Вряд ли один и тот же мужичок нас сюда отправил. Неприметная внешность для них жизненная необходимость. Но вот зеленые глаза. И эта странная фраза... "Постарайся выжить. И помни — выбор за тобой". А сколько лет в среднем живут представители сего унылого мира? Что для них средний возраст? Ведь их технологии совсем иные. И я понятия не имею о их уровне медицины. Может нас с Андреем сюда отправил один и тот же невзрачный урод.

— О чем задумался, Охотник?

— Сколько они живут? — озвучил я свои мысли.

— Кто?

— Здешние.

— Долго! — отрубил старик.

— Почему?

— Потому что гниды! А гниды всегда долго живут в отличии от человека хорошего.

— Радикально сказано — улыбнулся я — Но... все зависит от цены, Андрей.

— Ты про что?

— Что ты знаешь про Столп?

— Внутри него что-то страшное. Что-то пойманное и силой удерживаемое.

— Образован...

— Охотник! Я годы летал! И годы торчу на этом снежном взгорке! Встречаю порой людишек. Беседую.

— Понятно. Нам надо обменяться знаниями.

— Побеседовать за кружкой чая или кофе ты хотел сказать? Или чего покрепче... хотя мои запасы алкоголя подошли к концу. Последнее пьем.

— Алкоголь у тебя будет, Андрей. В подарок от меня. Могу помочь с обменом чего-нибудь на что-нибудь. Короче — буду рад наладить с тобой деловые и дружеские отношения. И застолбить за собой возможность иногда здесь ночевать.

— Обговорим — кивнул Андрей — Так что там было про цену? Гниды они! А ты говоришь про цену какую-то...

— Их мир на грани. Балансирует и балансирует. Ни туда — ни сюда. Представляешь какого так жить? Какого детей рожать? Ты бы зачал ребенка, знай, что в любой момент чудовище может вырваться из плена и разнести планету на куски?

— Да уж... — крякнул Апостол.

— Но жить как-то надо. Сами они, похоже, здесь находиться не могут — в непосредственной близости от Столпа. Поэтому нашли другой способ, совершили очередной прорыв в технологиях — начали таскать сюда людишек из других миров.

Услышав про "другие миры" Андрей и ухом не повел, показав свою осведомленность. Но это ожидаемо. Он был узником долгие годы, он встречался на стыковках с другими сидельцами.

— Вот и подумай, Андрей — продолжил я — Только подумай без привязанностей личных, попробуй убрать обиду за похищение, за почти загубленную жизнь. Подумай — стоит ли спасение целого разумного мира жертвы в... да предположим пятидесяти тысяч людей с планеты Земля, причем взятых не разом, а так — по десять-пятнадцать человек в месяц, скажем. Насколько это сильная потеря для нашего мира?

— Да пошли они нахрен со своей планетой! — Андрей ударил кулаком по столу — У меня там жена осталась, дети! Ты знаешь, чего я больше всего боюсь?

— Что они про тебя хреново думают?

— Именно! Муж ушел в библиотеку — и не вернулся! Само собой сначала перепугаются, скажут — пропал, ранен, погиб. Начнут обзванивать больницы и морги. А затем, спустя месяц другой — придет в головы их мыслишка поганая! Что папа их попросту бросил! А еще эта моя мечта клятая, которой я не скрывал — про Север и желание туда попасть. Они так и решат — мы папе надоели, и он отправился на Север, наслаждаться свободной жизнью! Вот что меня гложет! Дай мне шанс домой письмишко передать — не бросил я вас! Люблю! — и я многое этим тварям прощу. Но ведь я так и сдохну тут, а домой весточки передать не смогу! Так и помру с клеймом предателя! А ты говоришь — зависит от цены. Цена высока, Охотник! Слишком высока! По твоим словам, у тебя семьи не было. Не сложилось.

— Не сложилось.

— Тебе и переживать не о ком. Ты один. И ты еще молод! Поэтому можешь позволить себе кого-то простить и понять. А я — нет! Я доживаю свой век в снежном холме! Уф...

— Будь ты властелином нашего мира — президентом там всепланетным или еще кем... и будь у тебя шанс спасти свой мир за счет пятидесяти тысяч жизней с другого давным-давно перенаселенного мира... ты бы воспользовался этим шансом?

— Да что ты прицепился...

— Так что?

— Да само собой! Своя рубаха ближе к телу. Сколько у нас там миллиардов людишек материки топчет и океаны мутит?

— Прямо много — улыбнулся — Почти восемь миллиардов нас уже. Так что когда топаем — материки трясутся, а океаны выходят из берегов.

— Восемь миллиардов — покачал головой Апостол — Да уж... расплодились... там хоть уединение осталось?

— В некоторых странах давно уже нет.

— Ну... если с этой стороны глянуть — пропажу пятидесяти тысяч людей и не заметит никто. Так... мелкие семейные трагедии, заливающаяся слезами очередная престарелая мать воющая в отделении милиции... Мелочи, короче. Хотя вряд ли так мало сюда наших притащило. Думаю, цифры поболее будут.

— Пусть двести тысяч — пожал я плечами — Пусть миллион.

— Миллион... ты так легко чужие жизни отмеряешь...

— В бессмысленных порой войнах мы потеряли куда больше — напомнил я — А тут все же великая цель...

— Ага. Принудительно навязанная — дергай рычаги или сдохни. Стреляй — или живи на хлебе и воде. Прямо великая млять цель! Повторюсь, Охотник — ты молод. Жизнь впереди. Будь ты восьмидесятилетним стариком, ждущим своего близкого уж совсем смертного часа... ты бы о великих целях не думал. Ты бы размышлял, где раздобыть еще чуток аспирина, бинтов, лекарств для вечно ноющих суставов. А ты мне про великие цели талдычишь... да! Признаю, что даже миллион взрослых жизней — невеликая цена за спасение целого мира! Вот только похоже, что мир их уже спасен?

— Нет. Тут полная мать его заиндевелая стагнация. Ледяной тупик.

— Вот! Ледяной чертов тупик! И спасают они его не за свой счет — за наш! Мы рабы!

— Они платят — уверенно ответил я — Уверен в том, что они платят и очень высокую цену. Тут все не так просто, Андрей. Оглянись — мы в ледяной клоаке. Тут все выглядит... заброшенным. Будь иначе — тебе бы не позволили тут прижиться в упавшем кресте. Давно бы усыпили, перетащили на новый крест и велели бы дальше дергать за рычаги. Так что...

— Да плевать! Слушай... вот подумай и честно ответь — собери тот мужичонка неприметный толпу скажем в двадцать тысяч наших рыл, докажи им что он с другого мира, опиши ситуацию, скажи, что с концами, посули кормежку сытную и в конце спроси — найдутся придурки желающие вкусить такой жизни безвозвратно? Вот как думаешь — найдутся?

— Да. И их будет немало. А если его выступление пробежится по всемирной сети разок — желающих будет огромное количество. Поразительно, но живущие сытной спокойной жизнью люди готовы все бросить ради смертельного приключения — например, полета на Марс в один конец.

— Вот! И похищать никого не надо! Ого... полета на Марс? Слетали уже?

— Да вроде нет пока. Но собираются. И добровольцев рискнуть всем включая жизнь очень много. Люди... удивительны...

— Ясно... Вот ты сам и ответил! Зачем похищать?! Да мало ли стран, где люди в день даже куска хлеба не получают! Гарантируй тому же индийцу нищему денежное вознаграждение для его семьи, что тут остается, а ему самому сытный ежедневный паек — да он с радостью не сорок, а пятьдесят лет за рычаги дергать будет с усердием великим!

— Индия быстро растет... но суть я понял. Ты прав.

— А они продолжают похищать!

— И тут есть какие-то ограничения — покачал я головой в слабом возражении — Кстати насчет усердных и добровольных — я ведь тоже думал об этом. Как они выбирают? Лишь по признаку стойкости характера? Раз духом силен и в петлю просто так не полезет — сюда его?

— Ну... так вроде говорят.

— Так сюда одних только Дантесов и притащишь — безразлично заметил я — Сюда ведь рабы усердные нужны, а не Дантесы, что только и думают о мести и побеге.

— Думать мало — надо еще суметь сбежать! Кто сумел? Ну кроме тебя.

— И все же я сумел. А может и еще кто-то. Вот и вопрос — так ли выгодно набирать сидельцев почти вслепую? Я вот лично горю желанием разобраться, потом найти виновных и накостылять им по шеям.

— Они опытные. Набили уже руку так сказать.

— В наборе правильных людишек?

— Ну да.

— Может и так. Но выбрав меня он точно ошибся — покачал я головой — Я обид не забываю. И ведь я ему немало в том баре рассказал. Он должен был понять, что я по натуре упертый одиночка и не из самых тупых.

— Ты к чему ведешь, Охотник?

— Таких как я сюда набирать просто опасно — пояснил я, потягиваясь — Это глупый риск. Как ты там сказал? Индийцев сюда? Вот их — можно. Семьям платить щедро — так они еще и других сыновей и дочерей пошлют. И не только с Индии — стран хватает. А таких как я похищать — глупо и опасно. Так... Андрей, что скажешь, сегодня мы еще поговорим о разном, потом я пойду прогуляться, а завтра к вечеру снова наведаюсь в гости и останусь на ночь?

— Так и сегодня оставайся!

— Не могу.

— Чего так?

— План — улыбнулся я и развел руками — Я должен следовать составленному плану.

— Чьему?

— Своему.

— Хм... тогда — уважаю. Услышал и понял тебя, Охотник. Завтра буду ждать. Это...

Не став дожидаться просьб, я поспешно произнес:

— С меня обещанные подарки. Пару бутылок алкоголя раздобуду. Притащу и пару книг.

— Книги — это здорово! У меня есть парные — хочешь поменяю.

— Я всегда рад торговым отношениям — моя улыбка стала гораздо шире — Доверишь мне несколько ненужных тебе вещей, которые рад поменять на что-то полезное?

— Легко.

Вспомнив о рюкзаке в коридоре, я спросил о бумаге и ручке. И получил кусок клетчатой бумаги и огрызок карандаша.

— А историю мою слушать не собираешься? Продолжение.

— Это десерт вкуснейший — не поднимая головы, ответил я, старательно выписывая слово "Список" — Закончим дела за пару минут и я буду готов слушать очень и очень внимательно. Ты не представляешь, насколько мне интересно. Ты сумел сделать невозможное.

— Ну... и спорить не буду.

— Не против, если ты будешь рассказывать, а я подтягиваться и гантели твои таскать?

— Пользуйся на здоровье. Так ты же выпил?

— Пригубил.

— Опять следуешь плану?

— Точно — кивнул я — По плану у меня сейчас отработка ударов рогатиной, приседания, отработка ударов ножом. Потом ужин. Потом сон в снежной пещере.

— Вот ты...

— Какой уж есть.

— Уговаривать остаться в тепле бесполезно?

— Бесполезно.

— Хрен с тобой. Иди отрабатывай удары. А я из кресла рассказывать продолжу.

На том и порешили.

Стянув с себя остатки одежды, остался в одних трусах и, ничуть этим не смущаясь, принялся разминаться. Сохранить одежду сухой — одно из самых важных дел для охотящегося на морозе. Андрей же, извернувшись в кресле, закинув ноги на мягкий подлокотник, закурил еще одну сигарету, некоторое время молчал, пуская сизый дым в потолок. А затем продолжил рассказ, который, как он и обещал, оказался невероятно интересным.

Короткий список желаемого хозяином, приютившего меня дома, свернутый лежал в кармане джинсов. Первый список товаров... что ж — пока мое радикальное решение находиться в безопасном Бункере как можно меньше дает свои результаты. Чуть позже я просмотрю список еще раз. Часть постараюсь достать бесплатно. За кое-что из мной записанного Андрею придется заплатить. Но вряд ли он будет против. Пока же я разминал плечи и внимательно слушал.

Выживание. Вот ключевое слово. Вот главный мотив.

А еще — восторг. Фанатичный восторг человека всегда мечтавшего оказаться в подобных нечеловеческих условиях и... что удивительно — оказавшегося. Бойся мечтать, человечишка, ведь порой мечты сбываются, чтоб их, мечты сбываются...

Но все это пришло позже.

Сначала... сначала он очнулся и обнаружил себя лежащим в глубокой снежной норе, которую, как он потом понял, пробил своим же телом, уподобившись героям комедийных фильмов. Повезло. С этой подветренной стороны снежный бугор был мягок. Но и это стало ясно гораздо позднее.

А в тот момент он просто лежал в странной и скрюченной позе и с замиранием прислушивался к ощущениям тела. Разум обострился, чуткость повысилась в разы, сердце стучало как сумасшедшее. Еще во время удара и падения — когда на секунду мелькнуло "Вот и все..." — он понимал, что шансов ноль.

Что пугало — тело в первые минуты вообще никаких сигналов не подавало. Только ощущение общего жара. Шевелиться он боялся и терпеливо ждал. Первой очнулась левая рука — обожгло запоздалой болью пальцы и запястье, вся ладонь казалась ватной. Следом болевая судорога сдавила грудную клетку — ребра. Тупо заныл живот. Острая игла вонзилась в шею, стреляло в ухе, защипало все лицо, заахало в правой голени. На этом перечень вроде закончился — но и этого немало. Андрей не был врачом, но тут даже фельдшером быть не надо, чтобы осознать — нехило его приложило. Но главное было впереди... он попробовал шевельнуться. Все тело разом обожгло болью, но главное — руки и ноги ожили, двинулись, согнулись. Он не был парализован. У него была головная боль, чувствовался ушиб справа за ухом, но не двоилось в глазах, не кружилась голова, не пропал слух — он слышал, как что-то шипело и стучало снаружи.

Пролежав еще несколько минут, он наконец-то выбрался. И оказался рядом со своей тюремной кельей, что рухнула на склон холма. Перед падением разрушающийся крест закрутило — в тот момент сидельца и выкинуло наружу центробежной силой. Повезло.

Он огляделся...

И увидел мрачную темную панораму ледяной пустыни с доминирующим над ней злорадным Столпом. Глянул на светящуюся громаду... и понял, что не слышит давным-давно ставшего столь привычным призрачного шепота. Невольно прикоснулся к месту ушиба на голове. Постоял удивленно, но пронзительный порыв ветра заставил действовать.

Следующие часы он помнил отчетливо, но почему-то сквозь радужные всполохи. Все как сквозь вату. Все как сквозь сон. Проваливаясь в перепаханный мягкий снег, он бродил и ворочался вокруг упавших бок о бок крестов, собирая со снега тряпки. В голове постоянно звучал его собственный голос — но удивительно собранный, спокойный, уверенный, знающий. В его голове звучал голос несостоявшегося полярника, что годами впитывал книжные премудрости.

Первым делом защититься от холода. Обмотать ноги и руки, надеть одна за другой найденные футболки и рубашки. Чем больше слоев одежды — тем лучше. Обмотаться отысканным в снегу лоскутом пластика, защищаясь от ветра, намотать на торс метры проволоки — чтобы пластик не раскрылся. На голове банданы из рваной обгоревшей футболки, в нос бьет запах гари. Сверху еще футболку, затем обмотать шею.

Попутно он собирал все кажущееся съедобным. Определял, что это такое — и сразу пихал в рот будь то кусок тюремной колбасы, хлеб, конфета или рыбий хвост. Андрей понимал — на морозе телу требуется как можно больше жиров и углеводов, чтобы суметь выработать достаточно тепла. Он не знал как долго выдержит его тело — пока он в шоке и потому на ногах — но скоро он рухнет. И надо успеть сделать как можно больше... как можно больше...

Набрав всякой мелочи, набив желудок разметанной едой, зажав подмышкой сверток с сухарями, таща за собой тряпье, он снова вполз в ту снежную нору и там, соорудив тряпичный кокон, укрывшись и инстинктивно чуть сузив проход, он отключился.

Когда пришел в себя — не знает. Время не засекал. Но по пробуждении понял, что тело превратилось в один сплошной отек, что не желал двигаться, отвечал на любое движение рвущей нервы болью, голова трещала, появилось головокружение. Человек не создан для подобных падений. Но он все же крепок и живуч.

Именно тогда всего один единственный раз появилась холодная отстранённая мысль-вопрос-предложение: а есть ли смысл барахтаться в таких условиях? Может стащить с себя тряпье и дурацкие обмотки, закопаться в снег и затихнуть — спасительный смертный сон придет быстро и заодно принесет избавление от боли.

Мысль появилась и ушла. Ее вытеснил странный рвущийся из ушибленной груди восторг. Несмотря на общее хреновое состояние, Андрея переполняла радость и желание действовать. И следующее что пришло в голову — безумная надежда, что никто не явиться его спасать. Он не хотел. Нет. Только не так. Лучше сдохнуть. Да это безумие, да в этой ситуации, наоборот, надо надеяться на спасение — ведь он знал, что в ледяной пустыне где-то теплятся очаги людской жизни. Но он не хотел, чтобы его спасали. Нет. В его голове уже сам собой выкристаллизовался безумный, но очень интересный план — он выживет самостоятельно, подготовится, сам определит местонахождение ближайшего людского убежища и придет к ним. Гордо. Как умудренный жизнью полярник. А не как хромающая побитая шавка, что жалобно скулит у порога.

И эта мысль подняла его на ноги.

Он сам!

САМ!

Ему не нужна помощь ни в том чтобы быть спасенным, ни в том чтобы сдохнуть!

Какой бы выбор он не сделал — он всего добьется самостоятельно!

Сам! Сам! Сам!

Это слово превратилось в навязчивую мантру, что безостановочно крутилось в его пульсирующей от боли голове.

Сам! Сам! Сам!

Пожевав снега, им же осторожно растер лицо и руки. Ладони окрасились бордовым — лицо было покрыто порезами. Съев еще один снежный комок, закусил мороженую воду кусками собранных печений, добавил сухарей.

Сам! Сам! Сам!

Не сдерживая крика, занялся массажем, заставляя кровь приливать к местам ушибов, заставляя кровь циркулировать. Под одеждой почерневшая от синяков кожа — но он не обратил на них особого внимания. Что ему синяки, когда он на свободе? И не где-нибудь — а в Арктике! Пусть Артике неземной, не нашей, но все же это Арктика!

Выбравшись из норы, Андрей принялся действовать пусть не слишком методично, как ему помнится, но с упорством механизма. Тяжело переставляя ноги, он наматывал круги вокруг места крушения двух тюремных келий и почти на каждом шагу находил что-то полезное. Ему годилось все. Если не находил продуктов и одежды — тащил в снежную нору попавшуюся утварь, инструменты, непонятные изломанные и сплющенные предметы, обнаруженные под снегом ветки, кирпичи, куски металла. Он нашел и спички. Но разжечь огонь в снежной норе не рискнул — хотя безумно хотелось увидеть живое обжигающее пламя, подержать рядом с ним ладони.

Так прошел еще один день. В тот день он впервые увидел фауну этого мира — стайки снежных червей. Одного из них он убил ударом кирпича — просто чтобы посмотреть получится ли. В ноздри ударил резкий аммиачный запах. Отступив, он продолжил собирательство. Отнес все в нору. А когда выполз... перепугано замер — на снегу распластался огромный белый зверь, что жадно пожирал снег на месте раздавленного червя. Зверь недолго оставался на месте. Вскоре он уполз прочь, двигаясь странным способом — выбрасывая вперед поразительные выдвижные лапы и подтягиваясь на них. Андрей долго лежал еще в норе, напряженно вглядываясь в снежный сумрак. Он был рад этому сумраку — можно не бояться снежной слепоты, что смертельно опасно в этих местах. Хотя он и не переживал бы, сияй здесь солнце — потому что знал, как ему защититься от снежной слепоты с помощью самодельных очков с прорезью. Знаменитые эскимосские очки... На первое же время можно бы и просто тряпкой глаза прикрыть — оставив только щель.

Выждав и убедившись, что опасность миновала, странный человечек выполз из снежной норы и поднялся во весь рост. Некоторое время он смотрел на низкие тучи — тогда еще он не знал о таящейся там опасности — а затем снова двинулся к месту крушения, тихо бубня себе под нос странную и бессмысленную для всех кроме него речитативную песенку "Сам, сам как Робинзон, сам, сам как Робинзон". Эти слова звучали на склоне холма весь день — и во время начавшегося снегопада, и во время поднявшегося ветра. Лишь действительно сильный ветер заставил Андрея забраться в переполненное вещами убежище. Там он зажег две из найденных свечей, чуть прикрыл проход и поднес к дрожащему пламени ладони. Потрескавшиеся губы растянулись в широкой усмешке. Андрей был счастлив...

Вися на турнике, отжимаясь, приседая, размахивая рогатиной, пытаясь повторить мимоходом показанный Андреем удар ножом как-то снизу-вверх-вбок и в ребра с левой стороны, который явно не против медведя предназначен, я внимательно слушал, чувствуя как во мне растет и растет уважение к этому сохранившему все силы и весь задор старику Андрею Апостолову.

Один! В ледяной пустыне! Разбросанные остатки еды, инструментов и вещей, конечно, спасли его. Но... это все же не тропический остров Робинзона Крузо. Тут все время минус. Средние температуры — минус пятнадцать, минус двадцать. Часто опускается до минус тридцати. Но случаются и вовсе невероятные трескучие морозы, если верить байкам холловских стариков. Андрей проявил невероятные упорство, работоспособность, жилистость и желание жить. Все это складывается в одно слово — живучесть. У каждого человека она своя. У Андрея — очень высока.

А он, притащив еще мяса и травы, начав хлопотать на кухоньке, продолжал рассказывать, попутно тыча рукой в разных направлениях и жестами показывая, как именно он копал, ломал, выгребал и выполнял еще целую кучу работ — и все в одиночестве. Меня тянуло задать вопрос о его соседе, что жил здесь, а потом ушел и как-то обратился в светящуюся страхолюдину с электрическим пульсаром в груди. Но я не хотел ломать историю и просто внимательно слушал...

На третий день после падения Андрей понял, что уже нагреб достаточно припасов, вещей, включая рюкзак и нормальную обувь, чтобы залечь на некоторое время в снежную берлогу и спокойно зализать раны. Голова прояснилась. Он успокоился. Замедлился. Понял, что все же отделался при падении очень легко и уже не должен умереть — скрытые фатальные травмы должны были уже проявить себя. Осталось поступить самым умным способом — запереться в норе, отлежаться несколько дней, не забывая о регулярной разминке. Потом собрать все самое необходимое в рюкзак, одеться как следует, взять в руки отысканные палки и двинуться в путь. Куда? Ну как куда — к людям. Далеко или близко — но тут должно отыскаться населенное отпущенными на свободу стариками-сидельцами убежище. Ведь он столько раз слышал о них во время свиданий с другими узниками. Все они мечтали освободиться и с накопленными ценностями обеспечить себе достойный конец жизни в одном из таких убежищ...

При необходимость сделать несколько вылазок, поискать следы лыж или снегоступов. Искать глазами вспышки света. При умелом подходе к делу он должен суметь отыскать убежище престарелых освобожденных. Может быть одно из таких убежищ совсем рядом. Главное начать искать — и найдешь.

Так что? — именно этот вопрос задал себе Андрей.

Задал на полном серьезе, глядя на свое изображение в треснутом зеркале.

Ответ пришел мгновенно. И был категоричен — нет!

Он на всякий случай повторил вопрос, предварительно напомнив себе — вернее тому странному непреклонному кому-то, кто появился у него в подкорке — что тут все шансы бесславно скопытиться. Так может все же поискать людей? Примкнуть к какой-нибудь общине?

И снова изнутри пришла мощная недовольная волна — нет!

Больше Андрей не задавал глупых вопросов. Зеркало убрал подальше, забрался в сооруженный из тряпья и обрывка ковра тряпичный кокон, съел остатки рыбы, дополнив блюдо сухарями. И затих, медленно погружаясь в сон. Ему требовалось набраться сил — ведь он знал, что как только проснется, для него начнутся долгие тяжелые будни, наполненные холодом и адской работой.

Проснувшись, он потянулся, широко улыбнулся и с готовностью покинул нагревшуюся постель. Наконец-то он начал жить по-настоящему...

Сколько дней ему приходилось совсем туго? Трудно сказать — он не вел подсчет суткам и не подсчитывал сколько примерно часов в день он работал на морозе. Он просто делал дело. Закончив собирать остатки еды, которые еще не достались червям, он подсчитал продукты и убедился, что на первое время ему хватит. Знаменитая запасливость сидельцев принесла свои плоды и благодаря этому он смог без промедлений приняться за главное дело — раскопка родного креста.

При падении фюзеляж остался почти цел — хотя в этом еще предстояло убедиться. Но он помнил первые дни, когда он ходил вокруг еще не припорошенного креста, что фюзеляж был цел. Да в кирпичном корпусе имелись трещины, но это мелочи. Он не питал надежды оживить механизмы потерпевшего крушения креста. Но его надежный двойной, а то и тройной, если считать арматурную сетку, корпус теперь превратился в отличные стены будущей берлоги. Стены, что легко защитят от любого хищника и уберегут тепло. Отопление — с этим проблем не возникнет. Андрей планировал выгрести весь снег, затем возвести дополнительную стену из кирпича, что отгородить себе достаточно просторное помещение — а его он собирался отапливать кирпичной печью. Он уже успел убедиться — дров тут достаточно. Пусть сейчас это ледяная пустыня, но раньше здесь росли густые леса. Остатки этих деревьев удерживали сейчас крест на склоне, не давая ему сползти ниже. Еще один знак судьбы.

Действуя методично и размеренно, орудуя самодельной лопаткой из толстой палки и куска стального листа, он пробился сквозь снег внутрь фюзеляжа, собирая и откладывая к стенам найденные кирпичи и личные вещи. Очистив оба обломанных креста, поработал лопатой еще совсем немного и... пробил снежную пробку. Снега крест "наглотался" не так уж и много. Убрав снежную массу, он постоял на перекошенному полу, вдыхая стылый воздух. Его тюрьма. Его жизнь. Он сам не знал, что побудило его именно тогда взяться за первый рычаг и заученным движением опустить его вниз до щелчка.

Щелк.

За стеной что-то надсадно заскрежетало. Затем завыло. Крест вздрогнул, застонал. Вой стал громче, тоньше, а затем... пропал, будто почти заклинившая шестеренка встала на место и спокойно закрутилась. Под потолком вспыхнули стены, в лицо ударил теплый воздух. Щурясь — до этого тут царила почти полная темнота — Андрей неверующе глядел сквозь пальцы на свет, принимал уже отвыкшей кожей тепло. Вот черт...

Так планы не поменялись, но обрели куда больший размах.

Регулярно дергая рычаг, он собрал все вещи и разложил по местам — где это было возможно. Битый кирпич сбрасывал в низ образованного скошенным полом склона. Целый кирпич оттаскивал в одно из крыльев, где уже начал возводить стену. Перетащил в крест все вещи из снежной норы. Сформовал из выброшенной снежной массы плотные блоки, что превратились в стены тамбурной пристройки. Когда лимит времени увеличился — теперь он не забывал про рычаг никогда — плотнее обследовал соседний крест, что пострадал куда сильнее — там половины просто не было. Часть кирпичей расплавлена, часть распылена — удар Столпа был страшен. А падение довершило дело. Тело тамошней сиделицы он обнаружил у кормушки. Переломанное в нескольких местах застывшее тело сидело в углу, держа поднос со странным образом оставшейся на нем едой. Сверху навалило кирпичей и снега. Молодая совсем. Красивая. В глазах испуг, губа закушена. Бедолага... позднее он похоронил ее — усадил в глубокую яму в той же позе и завалил льдом и снегом. Промороженное тело не разогнуть по-человечески, а тащить труп в теплую берлогу ему не хотелось.

Дни текли один за другим. Он постепенно заделал пробоины и щели, инстинктивно наладил светомаскировку, питался экономно, наращивал запас дров. Дрова вообще станут его идей фикс — стоило одному из многочисленных дровяных закутков опустеть на две трети и его начинала грызть смутная необъяснимая тревога, что вскоре гнала его наружу и заставляла искать дрова. Хотя что их искать? Он быстро научился копать с снегу глубокие траншеи и через каждый шаг натыкался на обломанный пень и лежащий рядом чаще всего расщепленные и будто прокрученный ствол. Иногда дерево лежало целиком — вместе с вывернутым из земли комлем. Причем встречались и древесные гиганты со стволами в несколько обхватов.

Прокрученный? Вывернутое?

Да. Такое впечатление, что какой-то великан брался щепотью за верхушку дерева и резко прокручивал — тем же движением, каким человек пальцами откручивает болт. И дерево либо выворачивалось целиком, либо же прокручивалось, расщеплялось и только затем отламывалось у комля. Тут происходило что-то невероятное по мощи и силе. И скорей всего происходило в тот день, когда сюда явилась та невероятная колоссальная тварь.

Андрей продолжил рассказывать свою эпопею. Он делал упор на быт. Свои опыт о охоте на медведей едва упоминал — будто не считал их существенными. Но признался, что изначально действовал неверно, предпочтя орудовать самодельным топором и копая глубокие ямы-ловушки. Немало охот потребовалось, чтобы он выработал более действенную тактику. Уже гораздо позднее, как-то забредя чуть дальше от креста он увидел группу охотников. Понаблюдав за ними из укрытия, он увидел, как охотятся они и перенял несколько приемов. О том чтобы выйти к ним и хотя бы просто поговорить, Андрей даже и не помышлял. Какая глупость. Чем ему плохо одному?

Так потихоньку, месяц за месяцем, он выживал, набирался опыта, перечитывал раз за разом книги о полярниках. И каждый раз вычитывал что-то новое, что-то полезное. Он даже свой пеммикан изобрел — смесь из мелко нарубленного копченого мяса, травы и желтушек.

Желтушки?

Ягоды. Встречаются куда реже, чем мясная трава, но все же отыскать можно — если не лень копать снег. Гроздочки висящих на прозрачных стебельках желтых ягодок встречаются только на стволах упавших деревьев. На вкус кисловаты, на пустой желудок их лучше не есть — вызывают сильную изжогу. Но не ядовиты. А раз кисловаты — может в них немало витамина? Для пеммикана в самый раз. И в чай сойдет... А еще он научился мастерить настоящие нарты! Жаль собак нет в них запрячь, но он и сам неплохо таскает на них туши мелких медведей и дрова. Он и раньше неплохо бегал на лыжах, сейчас же они стали для него настоящим спасением — от летающих червей.

Вот тут я сделал стойку.

В смысле — спасением?

Главное — двигаться быстро. Так просто и понятно пояснил Андрей. Здешние летающие черви в охоте заточены на медлительных медведей. Поэтому их прицельный "аппарат" действует топорно. Они как бы фиксируют местоположение цели — и пикируют. Если цель сдвинулась на пару-тройку метров — они еще могут в последний момент чуть изогнуться и зацепить добычу. Но если ты лыжник и двигаешься в ровном хорошем темпе — за эти секунды ты успеешь уйти на четыре и более метра. И летающая тварь тебя уже не достанет.

Выслушав, я отложил гантель, вытер потную руку о брошенную на кресло рубашку и крепко пожал руку Андрею.

Гениально.

Я пытался защититься от удара сверху чем-то вроде брони. Андрей же предпочел поставить на скорость. И преуспел.

Есть над чем подумать. Я передвигался чаще всего просто так, либо же на снегоступах. Двигался ровно, но медленно. А тут кардинально другой подход. Прошмыгнул белой мышкой по белому фону — и попробуй попади с туманных небес. Способ многообещающий. Но торопиться не стану — надо оценить оба способа. А еще лучше — скомбинировать их.

Андрею понадобилось полтора часа и три сигареты, чтобы рассказать всю свою историю до момента, когда его быт окончательно устоялся. Еще далеко не все, но период одиссеи завершился. К этому моменту закончив тренировку, я ненадолго выскочил в тамбур, где обтерся снегом и вприпрыжку вернулся. Одевшись, уселся за стол, и мы с хозяином принялись за еду. Говорили о разном.

Но о истории Андрея я не говорил ни слова.

Специально не торопился.

Потому что история далеко не рядовая.

Это история одиночного выживания.

Это история стойкости.

Прожевав последний кусок, утерев губы настоящей полотняной салфеткой, положенной на стол ради такого случая, я, взглянув на хозяина, тихо сказал:

— Потрясающая история. Потрясающая судьба. Ты и есть настоящий Дантес. Граф Монте-Кристо.

— Тогда уж граф Монте-Кресто — отмахнулся и рассмеялся старик, но было видно, что мой вердикт согрел его душу.

— Потрясающе — повторил я, поднимая бокал с алкоголем — За тебя, Андрей. И за твою волю.

— Спасибо!

Звякнули бокалы. Щелкнула зажигалка. Мы откинулись в креслах, глядя друг на друга сквозь вьющий дымок.

— Ты ведь не собираешься умирать? — спросил я.

— С чего такой вопрос?

— Не вопрос — выражение надежды. Здесь мало стоящих людей — и ты один из них. Тот, у кого можно многому научиться.

— Ну ты загнул.

— Я с радостью пойду к тебе в ученики. Так же как с радостью пошел в ученики к Антипию. Просто уже боюсь — стоило мне провести одну охоту со стариками и они вдруг умерли.

— Я не умру — спокойно ответил Апостол и глубоко затянулся — Пока нет. И знаешь, мне кажется, что я почувствую загодя. Сам не знаю почему так решил. Но знаю — почувствую приближение старухи с косой загодя. Успею приготовиться к последнему путешествию. Хотя иногда думаю...

— О чем?

— Я верующий. И вот задумался — а как душа моя вернется домой? Ведь мы в другом мире.

— Я спрошу у нашего настоятеля Тихона — рассмеялся я — Но вопрос неожиданный. Продолжишь историю?

— Так вроде ты все уже услышал.

— Не совсем. Что насчет Ахава Гарпунера?

— Про него? — Андрей помрачнел, бросил короткий взгляд на аккуратно застеленную вторую постель — Ахав Гарпунер... Хорошо. Если хочешь — расскажу.

— Хочу ли я узнать про того, кто сейчас бродит нагим по снежным пустошам и сшибает летающие кресты живыми ракетами? — изумился я — Еще как!

— Тогда слушай...

Глава 8

Глава восьмая.

Ахав Гарпунер. Он не был первым, кто повстречался Андрею в ледяной пустыне. Но тем кто встретился до него — вполне живым, испуганным, разговорчивым и полных надежды несмотря на престарелый возраст — он, всегда представляясь почему-то Сашей, показывал кратчайший путь до Бункера и порой, видя их немощность, даже помогал преодолеть эти тяжелые километры. Великой доблести и почета в своих делах не видел — что для него пара лишних километров на лыжах? Это не подвиг. Так... пустяк... И никогда прежде он не выдавал никому местоположения своей берлоги, а тем, кто удивлялся, почему он не подходит с ними к дверям Бункера, отвечал, что вышел на охоту и вскоре вернется.

Встреча с освобожденным узником, короткий разговор, проводы до Бункера, расставание. Так все должно было быть и в тот день. Однако привычная схема сломалась с самого начала...

Ахава Гарпунера уже опытный полярный Робинзон и сложившийся закоренелый одиночка Андрей встретил спустя годы после падения. Сколько точно лет прошло с тех пор? Да кому нужно вести подсчет времени там, где оно не имеет ни малейшей ценности? Апостол Андрей просто жил и наслаждался каждым прошедшим отрезком бодрствования — делить свое бытие на дни и ночи он тоже не хотел.

В тот памятный день он убил одним выверенным ударом в меру крупного медведя и ощутил редкое для него чувство — эх, увидел бы кто насколько умел и удачлив охотник. Но свидетелем маленького подвига были лишь снежные утесы вокруг.

С помощью сооруженной ледяной горки, веревки, вбитой в толщу льда вертикальной самодельной лебедки-катушки и крепкого рычага, он умел взгромоздил тушу на свои грузовые нарты. Поспешно стронул их с места — пока не примерзли полозья. Медведь хоть и крупный, но по массе из разряда тех, что можно дотащить в одиночку до подножия холма — а вот там уже только по частям и наперегонки с вечно голодными снежными червями.

Впрягшись в постромки, он бежал на лыжах, большей частью глядя в небо, боясь пикирующей смерти. О медведях не волновался — за прошедшие годы выработалось невероятное чутье складывающееся из долгих наблюдений за этими зверьми и размышлений. Он давно уже знал какую тропу медведь предпочтет, как выглядят молодые сугробы наметенные вокруг отдыхающих зверей, какой рисунок чертят снежные черви, что всеми силами избегают встречи с пожирающим их хищником...

Андрей обогнул очередной холм и... остановился.

Прямо в снегу сидел не слишком тепло одетый старик и, подсвечивая себе крохотным фонариком, читал удерживаемую на бедре книгу. Рядом валялась небольшая совсем сумка, чуть дальше воткнута в снег одинокая лыжная палка.

Услышав шорох сминаемого лыжами снегами, незнакомец повернул голову, спокойно оглядел Андрея с ног дол головы и с извиняющейся улыбкой кивнул на свою книгу:

— До конца всего ничего осталось. А тут звонок свободы. Как здесь очутился, то подумал — а если помру вот-вот? Надо дочитать пока силы есть...

— Ага — кивнул не слишком впечатленный Андрей.

А чему впечатляться? Налицо шоковое состояние. Сам он эти слова не употреблял, услышал их от одной бабки, которую ему пришлось минут пять ловить, попутно собирая разбрасываемые ей вещи. Вопящая бабка приняла его за... она сама не знала за кого она приняла размытую фигуру облаченного в меха охотника. Просто заблажила и рванула прочь, падая через шаг, бросая через плечо какие-то вещи в жалкой попытке откупиться от привидевшегося ей монстра. Когда догнал и успокоил, она, то и дело поправляя очки, сидя на нартах влекомых им к Бункеру, смущенно пояснила — так, мол, и так шоковое состояние, а вы уж простите, молодой человек и не примите за паникершу, ведь она вполне сложившаяся смелая личность и вообще десять лет в школе учителем математики отработала.

Шоковое состояние...

Вот и тут оно... Старик освободился и... впал в прострацию от переизбытка чувств. Если не помочь — тут и помрет.

Так Андрей думал. Но ошибался.

Незнакомец потушил фонарик, хлопком закрыл книгу и легко поднялся, не забыв подхватить сумку. С широченной улыбкой протянул ладонь:

— Ахав. Погоняло Гарпунер. Лови пятюню. Не покажешь где здесь тепло и светло?

Все же не тронулся мозгами, понял Андрей. Раз про тепло и свет спрашивает — значит, котелок варит.

— Саша — его голос едва слышно дрогнул, когда он представлялся выдуманным именем — Я покажу дорогу.

— Сашок стало быть? — кивнул Ахав и, бросив взгляд на нарты за спиной охотника, добавил — Спасибо тебе. Слушай, Сашок, а ты в курсе, что Гошу Седова скормили ездовым собакам?

Каким бы бредовым не прозвучал вопрос, но Андрей знал на него ответ и спокойно сказал, поправляя чуть сползшую рукавицу:

— Не доказано. Поэтому миф.

— Вот как — прищурился старик — А что думаешь про него? Личное твое мнение о погибшем полярном герое... но только от души отвечай.

— Мое личное? — Андрей обвел взглядом высящиеся вокруг снежные холмы, глянул на остывающий жутковатого зверя на нартах и подивился тому, какие безумные речи они ведут посреди ледяной пустоши. Но все же ответил. — Амбициозный гордец и торопыга, отрезавший себе все пути назад. Но это я так думаю. Многие сочтут его великим героем.

— Красиво... красиво ответил — закивал Ахав и снова глянул на нарты — А это что за кашалот?

— Медведь здешний.

— Помочь тащить?

— На лыжах сподручней — отказался Апостол и, неожиданно для самого себя, добавил: — Меня на самом деле Андрей зовут.

— А я так и думал — кивнул Гарпунер — Хорошее имя Сашок — но не твое. А прозвище имеется?

— Там наверху Апостолом прозвали. По фамилии.

— Вот как. А чего такой молодой?

— Упал с крестом. Выжил.

— Пал значит? Стало быть — павший ты Апостол — расхохотался старик — Ну что? Покажешь путь? А то что-то подмораживает сраку...

— Куда отвести? В Бункер... или ко мне на чай сначала, чтоб согреться? — выдал Андрей еще одно внезапное предложение. Выдал и ошарашенно замолк — какого черта он творит?

— Давай чаи погоняем — согласился Ахав — Куда?

— Туда...

Так вот в берлоге Андрея впервые появился гость.

Гость званый, но все равно внезапный. Ахав задержался сначала на денек, затем на два... а затем прижился и стал не только верным товарищем, но еще и тем, с кем Андрея роднили общие темы — полярные исследования, хорошие книги, сильные личности прошлых времен.

Редко день проходил без хриплых упорных споров. На любого из исследователей прошлого они смотрели с разных сторон. В ком Андрей видел безусловного героя Ахав находил низменные корыстные стороны. Не оставаясь в долгу, Апостол с блеском развенчивал фигуру восхваляемую Ахавом.

Вскоре они начали вместе охотиться, заниматься собирательством — Ахав Гарпунер не желал быть нахлебником и показал себя способным учеником несмотря на возраст.

И снова они не вели счет прошедшим дням и неделям. Время просто текло мимо них и сквозь них, чутко прислушиваясь к их звучащим в погребенном под сугробами кресте речам. Смешно, но за прошедшие годы они почти не говорили друг о дружке, не выспрашивали. Андрей не таился, всегда был готов рассказать о своем прошлом, но Гарпунер не спрашивал, а о себе не говорил, отшучиваясь и давая себе странные прозвища вроде "портовый выпивоха", "бедовый родич поморов", "архангельским пьянчугой", "глупым монахом". Но при этом спиртного почти не принимал, хотя без табака жил трудно.

Ахав было очень стар. Но при этом крепок телом и духом. В первые годы это спасало. Но затем дух начал падать — шепот, проклятый шепот донимал Гарпунера. Он начал то и дело замирать, склонять седую голову на плечо и прислушиваться неведомо к чему. Менялось не только поведение. Менялось и отношение к шепоту. Если сначала он проклинал его и завидовал Андрею, что тот избавился от надоедливого потустороннего свербения в ушах, то позже уже огорчался, что его друг лишен такого чуда. Тогда-то Андрей и понял, что скоро он лишится Ахава — либо тот умрет, либо...

Случился второй вариант. Сначала Гарпунер впал в тоску, которую сам же у себя и выявил, обозначив как "зимняя тоска поморов". Позже тоска исчезла, сменившись горячечным возбуждением. Ахав метался по кресту, сверкал взглядом, что-то про себя прикидывал, подсчитывал на пальцах, то и дело выскакивал в тамбур и, закутавшись в меха, долго сидел в снежной пристройке, неотрывно глядя на Столп...

Ну а затем, во время одного из ужинов, он предложил Андрею хорошенько снарядиться и "разведать здешний полюс", благо компасы не нужны и по звездам идти не требуется — тут главная точка отмечена огромной лампой. Так вот Ахав Гарпунер предложил снарядить "полярную" исследовательскую экспедицию к Столпу.

На логичный вопрос опешившего Андрея "а зачем?" ответ был дан незамедлительный и туманный — там ответы.

Что за ответы?

На это уже Ахав просто развел руками и продолжил убеждать.

Поначалу Андрей отмалчивался. Надеялся, что старика "отпустит". Но с каждым днем Гарпунера потряхивало все сильнее, он наседал все упорней. И Андрею пришлось поставить жесткую точку — он никуда не пойдет. Это бред идти куда-то вдвоем в наполненных страшными опасностями ледяных пустошах! Он попытался привести как можно больше логических доводов и оснований — не хватит дров, никто не знает что там у Столпа и даже неведомо какая там температура — а если минус семьдесят или больше? А что за твари там могут водиться? И не забыл ли Ахав, что ему сильно за восемьдесят и через день такого пути он попросту помрет? Не по его возрасту такой путь!

Ахав выслушал и замолк.

Молчал долго. Но помогал по хозяйству, ходил на охоту, таскал дрова. И когда в один из дней он вдруг круто повернулся и зашагал к Андрею, тот понял — вот и прощание. И на этот раз не ошибся. Ахав сходу заявил что все равно уйдет вне зависимости от того поможет ему Андрей или нет. В качестве помощи он просил теплую одежду, несколько шкур, запас дров, легкие грузовые нарты, лыжи и лыжные палки, а к этому все то, что поможет ему продержаться в одиночной экспедиции.

Заглянув в его глаза, Апостол понял — удержать не удастся. Либо привязывать и держать как бешеного пса на цепи... так ведь просто откажется жрать.

Андрей кивнул...

И еще через день Ахав скрылся в снежной мгле, удивительно легко таща за собой груженые нарты. Назад Ахав Гарпунер не оглянулся ни разу, будто и не вспомнил о сотоварище. Взгляд Ахава был устремлен только в одно место — на холодно светящуюся громаду Столпа.

Вновь Андрей встретил своего друга гораздо позднее. Не сказать точно сколько времени прошло. Но много недель так уж точно. И вот однажды, отдыхая на покатом плече снежного холма, он увидел Ахава Гарпунера — хотя не сразу признал в этом светящемся страшном монстре своего друга. На его глазах обнаженный старик с электрическим пульсаром вместо сердца с расстояния в несколько метров поразил разрядом лежащего в снегу летающего червя, затем напитал его оглушенного и беспомощного энергией до краев и отпустил в небо как воздушного змея... следом с небес рухнул взорванный крест. Андрей, вжавшись в снег, дал задний ход, сполз с другой стороны холма и поспешил прочь, оставив нарты. За ними он вернулся гораздо позднее — когда отсиделся несколько дней в берлоге, то и дело бросая испуганные взгляды на вход. Больше всего он боялся, что Ахав Гарпунер или вернее то, что из него сделали, вспомнит о ставшем ему родным доме и заглянет повидаться с прежним другом...

Вот такая вот история...

Потом он еще много раз видел Ахава бродящего в снегах. Иногда "портовый пьянчуга" пропадал надолго. Потом встречался чуть ли не каждый день.

Бесстрастный, замороженный, могущественный, он неустанно бродил по пустошам, ловя крылатых червей, парализуя наглых медведей и убивая встречных людей.

Убивая?

Да. Убивая. Один несильный с виду разряд — и освобожденный сиделец или охотник трупом падает на снег. А вот медведей щадил — после его удара мишки как правило очухивались и торопились прочь.

И не пытался ни разу оглушить человека и, скажем, унести с собой куда-нибудь в сторону Столпа?

Нет. Ни разу. Тело всегда оставалось на месте. И всегда это был труп — Андрей потом подбирался ближе и забирал себе вещи, что перестали быть нужны хозяину.

А Антипий? Его ты тоже сам пригласил?

Да. Но сначала старый охотник сам вышел к берлоге Андрея и так же, как и я вежливо постучался в дверь. И тоже, как и я Антипий отказался ночевать в первый день, но потом не раз и не два заходил на чай. Они перенимали друг у друга опыт, общались, пили чай, размышляли о разном. Антипий рассказывал о Замке — закрытой части Бункера населенной лидерами убежища. О том, что они устроились очень неплохо, предоставив остальным жить как хотят. О том, что жители Замка стареют удивительно медленно, если вообще стареют. О том, что не связано ли это с технологиями крестов? Но мало ли о чем говорят не слишком образованные старики? Под конец Антипий уже и не вспоминал про Замок, предпочитая рассказывать различные байки.

А затем и он почти перестал приходить...

Андрей уже было смирился, что остаток жизни проведет в настоящем одиночестве. И не то, чтобы его это страшило — боялся только затяжной мучительной болезни и долгой агонии.

И тут к его берлоге пришел новый удивительный гость — совсем еще молодой и даже не тупой охотник по имени Охотник.

Дослушав рассказ Андрея до конца, я, задумчиво посидел несколько минут, переваривая услышанное, не забыв при этом поблагодарить хозяина. Поняв, что мысли начали расползаться, поспешно подскочил и вытащил список Андрея.

Пробежался глазами, покивал, после чего подсел ближе к заказчику и показал на несколько пунктов, которые я никак не смогу ему обеспечить самостоятельно. Во всяком случае не сразу. Но если у него есть что в обмен — то...

Андрей меня прекрасно понял и поманил за собой к заранее освобожденному от шкур стальному ящику. А я то еще думал чего он там копается, тогда как мудрый хозяин загодя все понял и успел подготовиться. Откинув крышку ящика, он один за другим достал несколько свертков и вручил мне. Неторопливо развернув каждый, я покивал, попросил накинуть сверху пару-тройку малых медвежьих шкур, и мы ударили по рукам.

Вот и заключен первый торговый договор.

Когда я оделся, хозяин проводил меня до выхода, поймал мой взгляд обращенный на его нарты и, понимающе кивнув, с широкой улыбкой пообещал сделать такие же.

Сделать и обменять их молодому охотнику на что-нибудь интересное.

Мы со стариком поняли друг друга.

Пожав его ладонь, я заторопился вниз по склону. Усталый от тренировки и сытно накормленный организм требовал только одного — спать! И желательно в тепле, на мягкой перине, и чтобы спать долго-долго... Но тут ленивца в моей душе ждало горькое разочарование — спать я буду в норе, лежать на паре не слишком мягких, но теплых шкур и спать буду недолго. Перехвачу три-четыре часа — и в Бункер.

Что ж...

Информация прибавляется. Колеса торговли медленно закрутились. Жизнь снова становится интересной.

* * *

Спал я в сугробе, четко следуя плану.

И прекрасно выспался в свертке из медвежьих шкур. Именно что выспался — несмотря на чуткость и прерывистость сна.

Наверное, эта "прерывистость" и вытащила из закутков моих воспоминаний зыбкое сновидение о давным-давно состоявшей ссоре с той, кого я довольно продолжительное время считал спутницей жизни. А путеводной нитью к затерянному в глубинах разума воспоминанию послужила мысль о том, что несмотря на свою запасливость, умелость и работоспособность, что вместе рождают такое понятие как "домовитость", Апостол Андрей был очень одинок.

Одинокий древний старик чем-то похожий на пустынного отшельника, что добровольно отказался от самого из страшных мирских соблазнов и грехов — пустопорожней болтовни с себе подобными.

И он вроде как счастлив. Но при этом он все так же одинок.

С этого и началась тогда та мерзкая ссора, что расколола наши отношения. Все началось, когда она поняла, что я решительно настроен если не против детей, то против спешки с их заведением. Ее тогда покоробило само это выражение "заведение детей". Вспыхнув странной темной злостью, она резко ответила, что дети это радость жизни и их как свиней не заводят — их появления ждут как благословения.

Чушь...

Дети важны. Продолжение рода. Те, кому трудившиеся всю жизнь над приумножением состояния родители передают в конце своего пути все нажитое, уповая, что правильно воспитанные дети не пустят родительское наследство по ветру. Но дети — это не главная жизненная цель. Во всяком случае — не для меня. Если однажды приоритеты и поменяются, то нескоро. Зачем так торопиться, если мы еще молоды и столько всего не повидали, не пережили, не испытали? Дети послужат якорями, что намертво привяжут нас к одной и той же территории. Придется отменить планов, порушить все замыслы... Нет! Рано! Пойми! Но она не желала слушать... и именно в той ссоре она подобно дротику метнула свой пропитанный удивительной злобой аргумент, попытавшись поразить меня прямо в сердце...

"— Пройдут годы, пройдет жизнь — и ты будешь умирать одиноким больным стариком тоскливо глядящим в окно на пустую дорожку своего роскошного дома. И никто — тыслышишь меня? Никто! — не придет тебя проведать! Потому что нет у тебя того, кто бы мог проведать старика! Потому что — как ты там сказал? — потому что "заведение детей" тебе не по нраву. И вот жизнь прошла в трудах и заботах — и ты будешь умирать на куче нажитого золота, которое некому завещать! А вместе с тобой будут умирать все живущие в тебе истории о пережитом и увиденном, истории, что некому рассказать! Не будет рядом с тобой восторженно слушающих детишек с горящими глазами! Некому будет подарить мягкую игрушку и некого будет ласково погладить по непослушным волосам! И ни у кого не мелькнет в глазах искра узнавания, когда ты, тяжело опираясь на палку, будешь хромать по дорожкам холодного осеннего парка, подобно больному псу бродя вокруг мест, где ты когда был счастлив! Где ты когда-то был не один! Понял?! Ты слышишь меня?! Слышишь?!

Это искаженное даже не злостью, не яростью, а чем-то истерично-безумным красивое лицо кричащее на меня, сжатые кулаки, эти слова, что звучат чуть ли не мрачным пророчеством... Наверное именно тогда я и понял — все. Это конец и наши отношения уже не спасти. И тогда же впервые в мозгу зажегся недоуменный удивленный вопрос — но почему? Я ведь дал тебе все, женщина. Всего себя, все что имел. Что же еще тебе надо?

Их? Вечно вопящих капризных и настолько эгоцентричных по умолчанию детишек, что требуют себе каждую секунду нашего драгоценного времени? Может это не я, а ты не осознаешь, что при рождении ребенка придется пожертвовать очень многим. Может это я, но не ты, понимаю насколько это сложно и насколько ответственно? С момента появления ребенка изменится все...

Услышь же меня... Прислушайся ко мне... Я ведь прошу подождать хотя бы несколько лет. В наше время вполне нормально рожать после тридцати и даже ближе к сорока. Это давно уже норма. Зато ранние годы мы сможем посвятить только себе. Сможем провести долгие вечера за бокалом вина за столиком в одном из уютных кафе на старинных улочках мира...

Только ты и я... Услышь меня...

Но ты, сжав кулаки еще сильнее, оскалившись подобно разъяренной пуме, с бешенством проорала, что из-за моих расчетливых фантазий она не хочет приходить на родительские собрания старухой, сидя там среди молоденьких хихикающим мам...

Бред... Какой же бред...".

Проснувшись, я некоторое время лежал неподвижно, заново переживая воспоминание-сон и медленно шагая к его истоку. Не просто так же мой мозг вытащил его на поверхность. Была более веская причина, чем едва-едва заметная проснувшаяся тоска по ней — что давно уже завела новые отношения, один за другим родила погодков и выглядит предельно счастливой, хотя и нищей с ее-то не слишком умным и беззаботным муженьком. Не то чтобы я следил. Но даже в большом городе иногда приходится сталкиваться осколкам прошлого...

Почему я вспомнил это сейчас?

Что заставило мой мозг вытащить на поверхность неприятную сцену из прошлого?

Одиночество. Старик. Жена. Дети. Родители.

Вот оно!

Мысленная цепочка звякнула и натянулась, выдернула из пласта недавно полученной информации искомое место.

Апостол Андрей, рассказывая историю "той" прошлой жизни, упомянул в сердцах и с до сих пор живыми злыми эмоциями, что он не хотел семьи, не хотел женитьбы, не хотел детей. Он хотел совсем другого — жизненных испытаний, экстремальных экспедиций, где на каждом шагу проверяется твоя физическая и моральная стойкость.

Но ему навязали постылые отношении, обрубили ему крылья и сделали несчастным...

Потом он исправился, забубнил, что на самом деле любит и детей и жену, но слово не воробей.

Вот еще одна общая черта — хотя бы между двумя сидельцами, между мной и Апостолом.

А другие из угодивших сюда заключенных?

Не было ли и у них похожих мыслей? И похожего душевного настроя в те дни, когда к ним подошел тихий неприметный мужичонка или же полноватая женщина с тяжелой сумкой...

Надо бы проверить эту догадку. Зачем? Не знаю.

К чему может привести эта мысль? Тоже не знаю. Но проверить стоит.

Встряхнув головой, я сгреб пригоршню снега и протер лицо, прогоняя остатки сонливости и зыбких воспоминаний.

Странное холодное воспоминание в этом странном холодном мире. Может именно сюда отправляются на заморозку все плохие воспоминания и отвратительные ночные кошмары, который ранимый разум всячески старается забыть? Безмолвными зыбкими тенями воспоминания шатаются по ледяному миру вокруг Столпа, пытаясь отыскать своих владельцев и хотя бы ненадолго проникнуть в их теплый пугливый мозг...

Ну... в любом случае я выспался.

Просто поразительно — там, в родном мире, в последние месяцы я не мог выспаться на эргономичном ложе с чистейшими простынями, в полной темноте, при четко выверенной по советам специалистов температуре, дозированном притоке свежего воздуха, ложась и вставая строго в соответствии с биоритмами. Ничего не работало.

Просыпался разбитым, раздраженным, ленивым, с тупой головной болью и ленивой вялостью, заранее зная, что и сегодняшний день пройдет впустую...

А здесь — выспался за четыре часа! Проснулся свежим, полным сил и желания действовать. Головная боль? Даже ни намека. И вот как это объяснить? Там — при всех условиях — сон хуже некуда. А тут — при вечном свете Столпа, при неумолчном шепоте в голове, при опасностях вокруг, при отрицательных температурах, я сплю сном праведника. Чудеса...

До Бункера я добрался быстро — снежную берлогу копал неподалеку от убежища. Войдя, вдохнул теплый воздух и с непривычки закашлялся. Теплотой поперхнулся. Махнув всем, кто заметил мой приход, неспешно зашагал к "монастырскому" углу.

Только добрался, как расторопная старушка поднесла мне стакан горячего чая.

— С возвращением, добытчик.

То, что я не притащил сегодня свежатины, ее не смутило. Но в посвежевшем воздухе Холла витал запах бульона — стало быть, сегодня у стариков из еды была не только жиденькая похлебка присылаемая из Замка.

— Дрова тут оставлю — приняв чай одной рукой, другой приподнял вязанку дров — Кто бы из стариков...

— А я чем не старуха? — махнула рукой добрая женщина и, легко подхватив дрова, понесла их к кухне — Ты чай пей, Охотник. Как допьешь — еще поднесу.

— Спасибо!

— Божьей милостью вернулся — улыбнулся мне неспешно подошедший Тихон.

Не став спорить и доказывать, что мое возвращение было обусловлено скорее растущим опытом и осторожностью, чем милостью Всевышнего, я сразу перешел к делу:

— Столик бы сюда какой перенести. Несколько стульев. А то сидеть по центру и дела обсуждать как-то...

— Ни к чему лишний раз чужие уши греть — совсем не по церковному ответил настоятель и, повернувшись к трем стоящим поодаль монахам, отдал распоряжение.

Когда принесли стол со стульями, успели подойти и остальные "заединщики", как странновато назвал их Тихон. А вместе с ними незнакомый мне седой как лунь древний старичок, выглядящий развалиной даже на фоне столь же седых обитателей Холла. Крохотное личико, бесцветные добрые слезливые глаза, дрожащие руки, старая фуфайка перетянутая обрывком веревки, шапка-петушок натянутая до седых бровей, серый шарф, старые залатанные валенки. Старичок умирал от холода и озноба — хотя в Холле стало гораздо теплее.

— Вам бы чаю — улыбнулся я незнакомцу, протягивая ему свой еще не опустевший стакан.

— Вот с-спасибо — старик потянулся, но его руку перехватила вернувшаяся деловитая старушка, втиснув ему в ладонь треснутую синюю кружку и беззлобно пробурчав:

— Охотника не трожь, попрошайка ты бессмертный. Когда помрешь уже?

— Как призовут — так и пошаркаю к свету — столь же беззлобно ответил старичок — Наше дело маленькое.

Махнув рукой, старушка обмахнула стол вытащенной из-за пояса тряпкой, следом опустила поднос и выставила несколько кружек. Деловитая, проворная, крепкая, приметливая. Повезло Холлу что среди его обитателей остались такие вот "кремни", торчащие мощными кочками в этом старческом болоте.

— Вам — коротко сказал я, протянув старушке вытащенное из бокового кармана рюкзака небольшое зеркальце с ручкой. Потемневшая медь, витиеватая резьба, узорчатая ручка. Хороший подарок для женщины в любом возрасте как мне мыслится.

Я не ошибся. Расцветшая бабулька приняла дар, заткнула его за пояс по соседству с зеркальцем и церемонно кивнула, благодаря. Улыбнувшись в ответ, протянул ей прозрачный и довольно увесистый пакет с сырой "трупной" травой, выставил на стол две классические трехлитровые стеклянные банки. В такие моя бабушка в далекие времена закатывала уйму помидоров, огурцов и, само собой, лошадиные дозы безумно вкусного лечо, что я был готов лопать всегда и везде. После смерти бабушки я растягивал ее закрутки как мог долго, но все хорошее когда-нибудь кончается.

Прошли годы. Но мне так и не удалось отыскать лечо что хотя бы рядом стояло с тем бабушкиным... Что-то я сегодня раскис. Опять лезут непрошенные воспоминания...

Принесенные мной бережно банки были непустыми. В одной была мерзлая почва, сбитая мной с корней вывернутого дерева. В другой лежали изрезанные снежные черви.

— Для тестовых посадок — пояснил я и замолчал, поняв, что опытные старики и так поняли для чего им тут показывают обмякающую от тепла почву и еще дергающихся уродливых червей.

Банки старушка унесла, пообещав доставить еще чаю и супа.

Обведя взглядом рассевшихся стариков, я, не став тратить время на мягкую вежливость, выжидательно уставился на потихоньку цедящего чай древнего старичка.

— Это Вадик — представил мне его Федорович.

Сидящий рядом Матвей кивнул, подтверждая.

И все?

Я приподнял брови с намеком и Матвей дополнил рассказ:

— Вадик все хотел охотником-медвежатником стать.

С трудом удалось удержать рвущийся наружу смешок. Охотником? Прошу, не говорите, что собираетесь предложить в напарники этого древнего дедушку, что едва-едва удерживает на весу кружку с чаем. Он умрет, как только на него натянут тяжелую меховую шубу.

Правильно оценив выражение моего лица, Федорович рассмеялся и помахал ладонью:

— Нет, Охотник. Не в напарники тебе. Свое Вадик уже отгулял. Речь о другом — в свое время он частенько с Антипием о том и о сем болтал, науку перенимал, выспрашивал о разном. Чаще всего Антипий его далече и матерно посылал, но порой многое и рассказывал — до тех пор, пока не понял, что мерзливый Вадик еще и труслив. И Бункер не покинет.

— Трусоват я стал — без смущения подтвердил старичок — И сколько себя знаю всегда холода боялся. С детства мечтал в солнечном Сочи жить. С малолетства воровать начал, чтобы на жизнь курортную сладкую заработать. Поймали. Посадили. Отсидел. Вышел. Украл. И законопатили меня на солнечный Север... вот там я едва не подох... Так что, Охотник? Послушаешь, чего мне Антипий советовал?

— Внимательно выслушаю и запомню каждое слово, дед — ответил я.

— Вадик — поправил меня старик — Вадиком жил, Вадиком воровал, Вадиком и подохну. Понял?

— Понял.

— Так рассказывать? А то кто знает когда меня уж призовут трубы архангеловы...

— Мы пока супчику похлебаем — успокоил меня Федорович, и я кивнул.

— Рассказывайте... Вадик...

Покряхтев с пару минут, чем напомнил мне старый медленно нагревающийся утюг, Вадик собрался с мыслями и заговорил. Как я и обещал ему — слушал крайне внимательно, понимая, что сейчас мне улыбнулась пусть небольшая, но удача. Через столетнего старика со мной сейчас говорил мудрый опытный охотник Антипий, что хотел, но так и не успел передать мне свои знания и мастерство.

Минуты через две я уже записывал, старательно черкая огрызком карандаша по обрывку бумаги. Память у Вадика оказалась цепкой и даже по тому как он строил фразы и какие слова выбирал, можно было понять — он говорил словами Антипия и, похоже, даже интонации его же использовал. На мгновение почудилось, что в Вадика вселился ледяной призрак старого охотника — оттого Вадика так и знобит в его теплых одежках.

Наука Антипия.

К Вадику охотник подошел чуть с другой стороны, когда понял, что хоть желающий стать медвежатником и трусоват, но в первую очередь его страшат не медведи, а суровые минусовые температуры за пределами Бункера. И Антипий принялся обучать Вадика тому как с холодом не воевать, а дружить. Если уж дружить не получится — то хотя бы уживаться.

Они начали с закалки. Стаскивая с упирающегося Вадика одежду, Антипий ворчливо пояснял, большей частью говоря слова странные и непонятные. Антипий говорил, что надо как можно чаще подвергать тело испытанию холодом. Причем подвергать беспощадно, не давая ленивому телу поблажек. Начать следует с коротких выходов на холод в одной рубашке и трусах. Обязательно босиком — по снегу!

Вадик сумел. Он, стеная, трясясь, плача, бродил по хрусткому снегу босиком, чувствуя, как порывы ледяного ветра прошибают хилое тело насквозь, порой на пару мгновений подтормаживая сердце своими касаниями. Антипий всегда вовремя накидывал шубу и затаскивал внутрь, растирал его озябшее тело и все говорил, говорил, говорил те же самые странные и непонятные слова, которые, по его рассказу, он сам услышал от помершего уж давненько некоего физиолога и даже доктора медицинских наук.

Он рассказывал о буром жире, что кардинально отличается от жира белого. Он рассказывал о термогенезе — правда сам запутался и пояснить толком не смог, но своей серьезностью странное слово впечатляло так сильно, что уже решивший было отказаться от ледяных мук Вадик, стоило ему услыхать "термогенез", со вздохом стягивал шубу и хромал к выходу.

Потом Антипий заставлял его валяться в снегу. Растираться снегом. Подолгу сидеть и лежать в снегу. Помахать рогатиной — босиком, в одной футболке, стоя по колено в сугробе. И, как бы удивительно это ни было, Вадик начал постепенно к морозу привыкать. Не понять, чем именно привык — телом или душой — но трястись перестал совершенно. Это сейчас трясучка снова вернулась. А так, после уроков Антипия, Вадик немало лет прожил без малейшей зябкости, бравируя перед старушками своими хилыми мощами облаченными в одну лишь футболку и тонкую шерстяную жилетку.

Но медвежатником Вадик не стал.

Озноб прошел. Зато страх — просто страх — никуда не делся и стал сильнее, завоевав территорию оставленную отступившей зябкостью. Когда пришло время начать Когда пришло время отправляться на первую охоту... он струсил... и откровенно в этом признался, чем заслужил справедливое презрение Антипия, что с тех пор с Вадиком больше не здоровкался.

А теперь и Антипия нет...

Поняв, что история закончилась, я проглядел торопливые записи, после чего порылся в нагрудном кармане, достал пакетик с бережно упакованными в целлофан штучными сигаретами и, выудив парочку, протянул их Вадику. Спрашивать его курит или нет не стал. Зачем? Сигареты одна из лучших валют и даже некурящий найдет на что их с выгодой обменять. Вадик это знал и сигареты принял с готовностью. Спрятал их поглубже в фуфайку, отставил опустевшую кружку и, попрощавшись, похромал к своим нарам, бубня что-то про горячий бульон, ломоту в костях и пользу снежных обтираний.

— Закалка, а? — задумчиво пробормотал Федорович, не скрывая скептицизма — Как по мне лишнее это. Так и воспаление легких подхватить можно — от обтираний этих.

Накликаешь беду.

— Любая информация полезна — ответил я, протягивая старикам пакетик — По сигарете?

Каждый взял по одной — даже настоятель Тихон — щелкнула старая-старая медная зажигалка в руке Матвея и вскоре мы дружно выпустили струи дыма. Даже я — снова не удержался и воткнул в губы сигаретный фильтр. Пусть курю не постоянно, а лишь при удобной оказии, но все равно до добра это не доведет — придется заняться начавшимся пристрастием.

— С молитвой на устах и я порой обтираюсь снежком чистым — заметил Тихон, крутя в пальцах сигарету — Обтерся хорошенько — и тело горит благостно! Душа поет!.. не вижу плохого в подобной закалке — она и для духа пользительна.

— А что вы думаете о детях? — пыхнул я дымом, с интересом оглядывая недоуменные лица стариков — Я в том смысле что — собственные были? И как к ним относились?

— Понятней не стало — кашлянул Федорович — Ты о чем, отрок?

— Задумался просто. Вот я к примеру никогда думал, что пора бы уже и детей зачать да родить, затем вырастить и воспитать как положено.

— Жизни по заветам старинным чурался — понял меня Тихон.

— Именно! — кивнул я — Прямо вот в точку угодили. Чурался. Все эти воспетые стариной и насильно порой навязываемые правила мне всегда поперек горла были.

Это ворчливое и недовольное сетование давным-давно женившихся знакомых и друзей в стили "Пора и о детях задуматься, мои вон уже вот-вот в школу пойдут, а ты все гуляешь...". Обычно я отмахивался, изредка напоминал, что я не крестьянин и ораву детишек мне заводить не для чего — это в деревне не дай боже останешься без сыновей и пиши пропало. Да и то так давным-давно было. Вон в наше прогрессивный век в фермерах одни только старики вашего возраста спины гнуть продолжают, тогда как их вовремя рожденные и правильно воспитанные дети свеклу да редьку собирать не пожелали и дунули в города, где быстро нашли куда более теплую работенку. Все лучше, чем стоять раком на грядках. Хотя сейчас техника решает. Нажал кнопку — роботизированный трактор вспахал поле. Нажал другую — засеял и заборонил. А чаще все это вместе взятое делается нажатием одной единственной кнопки. Так что и старики вполне справляются... уф... — опомнился я, поняв, что меня вдруг понесло.

— Одни старики в фермерах? Невеселое время у вас там — пробурчал Матвей — Если молодежь с земли бежит... не миновать стране бед.

— Речь о всем мире — поправил я — Не хочет молодежь картошку копать, коров пасти и в деревнях жить. Как по мне — их право. Это их жизнь и им решать. Но я о другом. О детях. Вы как в свое время о них мыслили? До того как сюда угодить.

Уговаривать открыть душу никого не пришлось. Заговорившие старики быстро доказали, что моя теория в принципе сходится. Часть детей не завела, у другого они были, но никогда спиногрызам сопливым особого внимания не уделял. Растут и растут себе. Еще один женился, завел пару детей, а затем вышел за сигаретами и сбежал от ненавистной жизни. Причем хорошо ведь жили. Но что-то терзало и не давало вздохнуть полной грудью...

Такой вот итог.

И что получается, если просуммировать все уже услышанное — и пока касающееся сидельцев только мужского пола?

А получается этакая шкала начинающаяся с "безразлично" до "отношение сугубо отрицательное".

Да уж... не скажу, что неожиданно, но, похоже, прибавилась еще одна общая черта в характерах попавших сюда бедолаг вроде меня. Ни для кого из нас дети не были смыслом или светом жизни. Есть — есть. Нету — и не надо. Примерно так...

— А зачем тебе такое?

— Да чтобы убедиться, что все мы чуток долбанутые эгоисты и нарциссы — улыбнулся я, поднимая с полу рюкзак — Поговорим о делах?

— Это с удовольствием — оживился Матвей — Рассказывай, Охотник. И показывай... если есть что показать...

— Есть — обнадежил я его, отвязывая от рюкзака увесистый сверток — Прошу.

— И что это? Чемоданчик какой-то. А в нем что? Ох ты ж мать! Это ж...

— Граммофон — кивнул я — И к нему пяток пластинок.

— Патефон! — поправил меня Федорович, бережно прикасаясь я открытому чемоданчику — Патефон! У нас такой был. Помню в детстве отец на подоконник поставит его, заведет аккуратно, включит... и во дворе музыка гремит. Танцуют люди! Веселятся! Придет бывало участковый, а сказать ничего не могет — имеем право! Рабочие люди со смены пришли, законно отдыхают... эх!

— Заводите — предложил я, но Федорович решительно воспротивился:

— Ты что! Надо дать ему отогреться с холоду-то. Иглу проверить. Пластинки опять же отогреть надо. Это ж механизм!

— Ладно — кивнул я, кладя на стол несколько целых с виду электронных плат — Вот этому отогреваться не надо. Что за платы — не спрашивайте, сам не знаю. Но их бы поменять в Замке на алкоголь.

— Сделаю — вызвался Матвей — Еще что? И на что менять?

— Отвертка с набором жал. Паяльник с оторванным проводом — вроде советский.

— Советский — со знанием дела подтвердил Тихон — А отвертка ненашенская. Это что?

— Пара метров мелкой наждачной бумаги, складной метр, стальной амортизатор автомобильный, треснутый аккумулятор автомобильный.

— Как же ты все это упер? — изумился старик.

— Это было нелегко — признался я, потирая спину — Хорошо далеко идти не пришлось.

— И что просить с Замка?

— Всего мне два литра самогона, блистер аспирина, блистер парацетамола, плюс пару любых художественных книг потолще и чтобы со всеми страницами.

— Ой не дадут...

— Если упрутся — добавь вот это — я положил на стол упаковку пальчиковых батареек — Все это нужно лично мне. Все что выторгуешь сверх того — уйдет Холлу. Если выторгуешь...

— Выторгую — уверенно кивнул Матвей — Не согласятся — уйду. Сами придут с рожами умильными. Сейчас и схожу. Только помощников кликну — на своем горбу все не упру.

— А мне чем заняться? — вздохнул Тихон — Всем дело дал, а меня...

— А вас собираюсь заслать в Центр — улыбнулся я.

— О как... и зачем?

— А как у Холла с Центром отношения?

— А как вечно голодный относится к вечном сытому? А бедный к богатому? Сам понимать должен, Охотник — пусть зависть чувство не божеское, но куда от нее люд денется, коли знает, что у центровых и похлебка погуще и кровати помягче... Считай враждуем тихо.

— Вот это и плохо — кивнул я — Очень плохо. Холлу пора наладить самую тесную дружбу с Центром.

— И зачем?

— Затем, что Холл тут в роли нахлебников — озвучил я не слишком приятную истину — У холловцев нет никаких прав. Их кормят из жалости. И если вдруг Замок решит нас всех попереть отсюда на мороз — Центр это событие проигнорит. Почему? Потому что мы им никто и даже хуже.

— Никто и даже хуже — повторил Тихон, задумчиво глядя на меня — И с чего бы вдруг Замку ополчиться на нас несчастных?

— Никто и не говорит, что это случится — покачал я головой — Но я такой человек, что везде видит потенциальные дыры в обороне и спешит их заткнуть. Если однажды Замок вдруг попрет на нас — заступничество Центра может спасти ситуацию. Как-то смягчить, что-то изменить... ну вы понимаете.

— Понимаю... и сегодня же поднимусь по очищенной от грязи лестнице и наведаюсь в общий зал Центра, где мирно побеседую о Боге и его заповедях.

— Спасибо, батюшка — улыбнулся я, протягивая старику запечатанную пачку красного Марли — Используйте это, чтобы вас там и дальше привечали.

— Грешно подкупом подкрадываться, грешно — вздохнул священнослужитель, забирая сигареты и вставая — Но что поделать? Ведь ради благого дела...

— Более чем благого — кивнул я, вкладывая в ладонь старика небольшую бутылочку женских духов, помаду и три искусственные алые розы — Одарите дам цветами, красками и ароматом, отче. Не все же сигареты вонючие любят.

— Не был ли ты, сын мой, агентом каким секретным в прошлом? — тихо рассмеялся Тихон, убирая дары в карман — Прямо в душу зришь людям. Знаешь, чем угодить и чем подкупить. Страдальца — сигареткой, кокетку — помадой или цветком.

— Агентом? — хмыкнул я — Нет. Хуже. Я был предпринимателем новой волны. Только и думал о том, как заработать больше при меньших затратах. Как стать богаче. Еще богаче. И еще богаче...

— И получилось?

— Сами видите — рассмеялся я, проведя ладонью по столу и сжав пальцы на ручке кружки.

— Вижу что получилось — кивнул Тихон — Вижу.

— Вот как? — удивленно приподнял я бровь — Прямо получилось?

— Ты молод и здоров, Охотник. Какое еще богатство тебе нужно в этом мирке престарелых и озлобленных? — спросил старик.

Ответил я секунды через две. Кивнул и подтвердил:

— Я богат.

— Богат как Крез, умен как Соломон и хитер как Шахерезада — добавил Тихон и поднялся — Мы верим в тебя, Охотник. Ты зажег в наших старых темных душах яркую искру надежды. Прошу только об одном — не умри, не пропади.

— Даже и не планирую — широко усмехнулся я, поднимаясь — Ладно. Займусь-ка делами бытовой нудности.

— Бытовой нудности — повторил Тихон и покачал седой головой — Хорошо сказал. А я пожалуй начну восхождение в богатые палаты Центра...

На том мы и разошлись.

Поднявшись в хижину, я аккуратно развесил все снаряжение, сменил нательное белье, запихав пропотевший ком в мешок, что позже передам в стирку. В душ отправляться я пока не планировал — сделаю это позже и не в Бункере. Буквально силой заставив себя усесться, поочередно проверил каждый палец на ноге, подстриг отросшие ногти, избегая остригать слишком коротко — если поранить, то потом ходок из меня будет никакой и вполне вероятно воспаление и заражение. А оно мне надо?

Из-за странного приступа одобряемой мной паранойи еще раз осмотрел все свое "уличное" снаряжение, прощупав каждый шов, подергав за каждую пуговицу, липучку и тесемку, убедившись, что все держится крепко и нигде ничего не разошлось.

Бережно расчел мех, вывернул одежду наизнанку — чтобы просохла быстрее и лучше. Следом настала очередь рогатин, ножей и снеговой лопатки — их проверил с той же тщательностью.

Вот оно мое новое чувство, моя новая озабоченность, мое новое понимание. Если эти жизненно важные для меня вещи придут в негодность далеко от убежища — я умру. Это в обычном мире, в обычном городе, я мог небрежно напялить кроссовки — сминая беспощадно задники пятками — накинуть рубашку и выйти на улицу даже без взгляда в окно. А зачем? Даже если дождь или холод — до припаркованной под окнами машины все одно добегу. Если останусь без обуви и при этом нахожусь далеко от машины — да плевать. Дойду до дома босиком, ложными комплексами я не страдаю и плевать хотел на чужие косые взгляды. Если дело зимой случилось — вызову такси. В общем — не проблема. Плевать. Никаких сложностей при любом раскладе.

Но тут дело иное...

Помнится смотрел я передачу про охотников севера. Про тех, кто пропадает месяцами в глухой тайге, охотясь на пушистых зверьков с собакой и настораживая ловушки-давилки. И вот там, во время интервью, тот самый охотник, бородатый улыбчивый детина, обстоятельно отвечая на вопросы милой ведущей, глядел не на красотку, а на разложенные перед ним на столе детали ружья. Отвечает, а сам каждую деталь раз за разом ветошью оглаживает, пристально разглядывает, крутит в мозолистых пальцах. Собрав ружье, занялся патронами, следом, без паузы, схватился за лыжи, мимоходом заметив, что надо бы и снегоход капитально проверить. И так — постоянно на всем протяжении долгого интервью. Сначала я подумал, что он просто стесняется камеры или же пытается показать себя крайне занятым человеком — важность напускает. А затем понял — нет. Нихрена подобного. Охотник полностью сфокусирован на проверке и починке вещей и снаряжения. Почему? Да потому что от их исправности зависит его жизнь.

Неухоженное ружье даст осечку — и вылезший из берлоги медведь шатун разорвет тебе живот, сдерет лицо, натягивая его на затылок. Останешься без обуви — и получишь обморожение, лишишься ног. Не зря Милена вспоминала Маресьева — бравый военный проявил чудеса стойкости, доказал свою волю к жизни всем, включая небожителей, но это не спасло его ноги — ему их отрезали. С морозом не шутят.

Не проверишь забрасываемые на зимовку крупы — и в самый неподходящий момент обнаружишь, что крупа поедена жучком. Придется жрать только мясо.

Не углядишь трещину в лыжах...

Не заметишь, что разошлись швы на куртке...

Я слышал и читал множество историй о том, как жизнь человека обрывалась из-за сущей мелочи — включая оторвавшуюся пуговицу на штанах. Но раньше для меня это был повод улыбнуться и не более того. А все потому что городские жители давно уже не выживают в привычном понимании этого слова. Их главная и регулярная ежемесячная сложность — планирование семейного бюджета. А выживание сводится в угодливых улыбках начальству — чтобы премии не лишиться или не дай бог работу потерять.

Охотник тщательно проверяющий снаряжение. Эта сцена все не идет из головы. Но я только рад этому — помогает и мне придерживаться схожих правил. Правил, от которых здесь зависит жизнь.

Улегшись на перешедшую мне в наследство кровать старого охотника — ставшую его смертным ложем — мысленно поблагодарил Антипия. А затем поблагодарил и вслух, нарушив тишину хижину искренним словом "Спасибо". Только после этого я провалился в сон — как всегда мгновенно после перехода от обжигающего холода к дремотному теплу.

Спал я всего пару часов строго отмерянных по внутреннему будильнику, что с четкостью и щелчками метронома отсчитывал драгоценнейшую валюту мира — время.

Энергично размявшись, снова прислушался к ощущениям окончательно отогревшегося тела и убедился — все в порядке. Одевшись, спустил на веревке верхнюю одежду и спустился сам. Не останавливаясь и не глядя на лестницу ведущую к Центру, сгреб снаряжение и подошел к угловому монастырскому столику. Уложенные под столом вещи, прикрытые от чужого взгляда тряпкой, заметил сразу и широко улыбнулся.

— Все достали — подтвердил охраняющий добро Матвей, коротающий часы за какой-то тонкой книжкой и большим стаканом чая — И сверху того чуток наторговали. Чаю выторговали и пять таблеток просроченной нош-пы, две любовные книжки выторговали — они сразу по бабьим рукам пошли, да и мужики уже в очереди стоят. Ну и обещание получили от Замка — сегодняшняя следующая похлебка будет в два раза гуще. Не мелочь!

— Не мелочь — согласился я.

— С бутылками осторожней — предупредил Матвей и прищурился — Ты их никак с собой уносить собрался? Туда.

— Туда — снова согласился я.

— Но ведь не себе же два литра...

— Ты хочешь спросить о чем? Так спрашивай — улыбнулся я.

— Никак на обмен с кем-то?

— В точку — кивнул я — Рассказать не могу, не моя тайна, но да — на обмен кое с кем. И если докажу, что со мной можно иметь дело — торговля и дальше пойдет всем нам на выгоду.

— Дело хорошее! — решительно кивнул Матвей — Мы молчок.

— Спасибо. Об этом на самом деле никому. И еще — уверен, что с Бункера не один выход и вздумай кто из Замка тайком пойти за мной следом, я и не узнаю. Но... если вдруг кто сразу за мной на мороз сунется — дайте знать.

— Само собой! А ты следы путай, Охотник. Замок жаден. Да кто нет? Все мы хотим побольше иметь. Так что путай следы, Охотник. Путай. И еще...

— Случилось что? — насторожился я, увидев, как Матвей задумчиво морщится.

— Нет. Просто хотят с тобой три сидельца иноземца поболтать. Изволения спрашивают так сказать через меня. Я спросить пообещал, но смысл вам болтать? И так ясно что они попросят.

— И что же?

— Чужие они здесь — пояснил бесхитростно старик — Не прижиться им никак. И потом к себе хотят.

— Говоря "к себе" — речь ведь не о родном мире?

— Нет, конечно. В свой бункер хотят. И вроде как даже примерно знают в какой он стороне и кое-какие приметы. Я это откуда знаю — давно уже они исподволь об этом болтают и награду обещают тому, кто их проведет.

— Старики просят стариков провести через мороз и стужу? — удивился я — Чем наши земные старики лучше? Мороз лучше держат что ли? Если их трое — пусть сами потихоньку выдвигаются и топают. Гарантий им никто не даст. Я бы посоветовал сначала потренироваться в выходах на мороз. Тут ведь практика нужна. Хоть какой-то опыт.

— Брось, Охотник. Трусы они. Даже не трусы... беспомощные какие-то.

— А как общаетесь с нами?

— Так наш язык они получше меня знают.

— Откуда?

— По сорок лет отсидели-отлетали. Я сам неплохо их язык понимаю — не без гордости улыбнулся Матвей — Но толку? Кто их поведет незнамо куда? Так что? Сразу им скажу, что ты их не поведешь никуда и точка на этом? Тут лучше разом обрубить — чтобы надежды пустые не множить.

— Погоди пока — покачал я головой — Скажи им, что буду рад поговорить с ними после следующего возвращения. И сразу же скажи, что я человек деловой. Поэтому задам немало вопросов и на каждый захочу получить четкий ответ. Передашь?

— Оно тебе надо? — забеспокоился Матвей — Кто знает как далеко их Бункер? Я слыхал, что в паре дней пути. Но правда ли?

— Раньше ведь сюда приходили с других убежищ, верно? — вспомнил я истории услышанные в первые дни.

— Бывало — кивнул старик — Но уже считай год никто к нам не приходил. Может опасностей прибавилось?

— Может и прибавилось — согласился я, припомнив голого Ахава Гарпунера — Может и прибавилось... Ладно! Я на выход.

— Даже горячего не поешь?

— Нет — отказался я — И так себя побаловал сном в тепле.

— Да как без чая-то? В термос налей!

— Нет — опять отказался я — Там в сугробах мне никто горячего чая не предложит. Нельзя так, Матвей. Организм должен четко знать — никто и ничего вкусного и горячего после пробуждения не предложит. Хочешь пить — растопи снег. Хочешь жрать — жуй что есть или иди охоться.

— Ты прямо как первобытный! Этот как его... неандерталец...

— Лестное сравнение — улыбнулся я — Спасибо.

— Че тут лестного то?

— Неандертальцы были очень сильны, умны, заботились о сородичах.

— И вымерли.

— Не вымерли — покачал я головой — Мы их убили. И поглотили. В каждом из нас живет неандерталец. Меня не провожайте. Вернусь быстро. А ты, Матвей, осторожно пусти слух, что Охотник наткнулся на богатый труп груженный двумя рюкзаками. И в следующий раз, мол, принесет кое-чего еще.

— Сделаю. Ты осторожней там. Осторожней.

— Постараюсь — пообещал я, закидывая потяжелевший рюкзак за плечи. — Постараюсь...

Через пять минут в Бункере меня уже не было. Оставив свет и тепло позади, ровным шагом я уходил в тьму и холод. И был этому рад. Тут спокойней.

Глава 9

Растирания снегом, а?

Не воевать с холодом, а жить с ним в мире.

Ладно...

Я не склонен к слепой фанатичной вере, но всегда готов проверить тот или иной постулат. Тем более если он, пусть и в искаженной пересказом форме, исходит от старого и мудрого охотника Антипия.

Отойдя от Бункера километра на полтора, остановившись в достаточной близости от берлоги Апостола — а карта моя пополняется мысленная, пополняется — я выбрал подходящий сугроб и, на этот раз действуя куда расторопней и умелее, выкопал глубокую снежную нору с опущенным книзу входом и приподнятой "жилой зоной". Этакий головастик с опущенным хвостом — я не позволял себе забыть про скапливающийся тяжелый углекислый газ, что может бесславно прикончить меня во сне. А так углекислота утянется вниз по нисходящему коридору, а из небольшого отверстия в потолке всегда прибудет чуток свежего воздуха.

Оставив берлогу пустой, я неспешно начал двигаться вокруг нее, выискивая подходящую целю и разогреваясь на ходу. Небольшого медведя я заметил на втором расширяющемся витке — сытый зверюга вытянулся на снегу и безмятежно дрых. Спал так крепко, что не заметил моего приближения. В обычном случае я бы обрадовался такой удаче, но не в этот раз. Пришлось ткнуть зверя острием остроги. Тыкать дважды не пришлось — очнувшийся зверь рванулся вперед, подтягиваясь на выброшенных вперед лапах и пытаясь ухватить меня пастью. Началось...

Отступить, нанести "холостой" удар рогатиной.

Отступить, нанести "холостой" удар рогатиной.

И так раз за разом, раз за разом, осторожно пятясь в снегоступах по хрусткому насту, не забывая оглядываться по сторонам, поглядывать в облачную муть сверху и избегать лап и пасти разъяренного медведя.

Теперь одной рукой. Левой.

Отступить, наметить удар, еще шаг назад. Наметить удар, отступить, перехватить рогатину в другую руку, наметить удар, глянуть по сторонам.

Через пять минут я понял, что начал выдыхаться — вроде невелика скорость и не все силы вкладываю, но тяжесть одежды, опасность разгоняющая сердцебиение, сам вид взбешенной зверюги... все это делало свое дело. Уже взмок. Медведь тоже чуть замедлился, показывая, что усталость не чужда и ему.

Разойдемся?

Нет.

Отступить, резко податься вперед и с силой вбить рогатину. И о чудо — привыкший к тому, что раздражающая штуковина только мелькает перед глазами, но не причиняет боли медведь не стал дергаться и острие рогатины глубоко вошло в плоть. Налечь всем телом, вбить поглубже, рывком выдернуть и отступить. Зверь беспорядочно забился на снегу, брызнула кровь. Что-то серьезное повредил я ему там — медведь потерял контроль над телом и просто дергался.

Что теперь? Нарезать мяса или... Определив местоположение, я тяжело вздохнул и, опасливо глянув наверх, принялся разматывать веревку. Ладно... Бросок в полтора километра — прекрасная нагрузка, тем более я уже сносно научился передвигаться на снегоступах и тягать тяжести по гладкому насту.

Вперед.

Навалившись на веревку, я сдернул тушу с места и зашагал к Бункеру.

Если дойду — у холловцев будет небольшой праздник. Если не дойду... то не дойду.

По пути миновал торчащий из снега ботинок и сделал мысленную зарубку проверить на обратном пути. От таких находок не отказываются — я видел закрома Апостола лишь мельком, но уже осознал, что тут, в этой ледяной пустыне, настоящий трупный Клондайк. Дельный, активный и целеустремленный человек тут всегда преуспеет. А себя я всегда относил именно к такому роду людей, не забывая добавить еще одно качество — здоровый прагматизм. Насколько здоровый? Ровно настолько, насколько мне это надо.

Медведя, как и ожидалось, встретили с большим восторгом. Стоило мне ввалиться внутрь, втащить тушу и развязать веревку, как я оказался в кольце радостно гомонящих стариков, что быстро утащили мясо к кухонной зоне. Махнув "старой банде", я развернулся и снова канул в стылую тьму, покачав головой в ответ на заполошный сердитый вопль:

— Чаю хотя бы хлебни!

Нет.

Никакого чая. Я не знаток по пониманию собственного организма, я только начинаю осваивать это хитрое дело, но в одном уверен абсолютно точно — разгоряченный десятиминутной тренировкой с рогатиной и последующим броском с ношей за спиной организм не хочет горячего чая или еды. Выпить в меру прохладной воды — да. Но ничего другого. Вытащив из-под куртки полулитровую бутылку с нагретой телом водой, выпил ее до дна и снова спрятал. Наклонившись, вернее накренившись вперед, начал шустро перебирать ногами, мысленно напомнив себе, что любой бег или быстрая ходьба по сути своей являются контролируемым падением. Накренись — и перебирай лапами, чтобы не рухнуть харей в снег.

Вернувшись по собственным еще не заметенным следам к ботинку, опустился на колени и принялся за раскопки. Нагреб сугроб, сделал в его боку выбоину, куда и втиснулся, защищаясь от взгляда с небес. Действуя из укрытия, частично смел лед и снег вокруг трупа, оценил увиденное. Тощий старик в ватнике, синих штанах, не слишком теплых ботинках, меховой шапке. В левой руке пакет с рекламой сигарет Винстон. Правая рука прижата к области сердца, буквально стиснула пальцами ватник. Я не доктор, но тут вроде как все очевидно — дедушку на радостях от освобождения свалил сердечный приступ. Искаженное удивлением, болью, страхом и какой-то детской обидой лицо это подтверждало.

Труп примерно метрах в восьмистах от Бункера.

Проклятье...

Но сначала пакет. Оторвав лямки, подтянул добычу к себе и вывалил содержимое на снег. Поворошил. Аккуратная стопка белья, несколько красных банкнот — рубли, горсточка желтых и светлых монет, в отдельной прозрачной коробочке деньги советские — бумажные и металлические. Там же пара золотых вкраплений. Наручные часы с кожаными и стальными ремешками — три штуки. В еще одной коробочке немного каких-то лекарств. Нож в добротных кожаных ножнах. Легкие туфли на липучках. Мягкие теплые тапочки. Тонкая книжка с броским названием "Тайна Сухаревой башни". Россыпь цветных карандашей. И сверток с едой. Стоило развернуть и в ноздри ударил знакомый аппетитнейший аромат первоклассной тюремной еды. Рука потянулась сама собой и пришлось сделать серьезное усилие, чтобы не сцапать кусок подвяленной колбасы.

Нет, Охотник. Ты больше не сиделец. А раз так — не тебе жрать тюремную еду.

Охлопав карманы ватника и проверив шею, убедился, что кроме аж дюжины носовых платков и нательного золотого креста на теле ничего нет, я с горьким вздохом снова принялся разматывать веревку, одновременно мысленно сортируя добычу. Мне отойдут все деньги, лекарства, карандаши, книга и все часы. Этого хватит...

На этот раз удивления было больше — Охотник вернулся так быстро и снова не с пустыми руками.

Мертвое тело я сдал Тихону, а Матвею вручил сверток из пакета, не забыв шепнуть про тюремную еду. Чтобы не вздумал при всех ее развернуть. Не жалко если старики насладятся полузабытым вкусом. Но ведь на всех не хватит. А старики порой обидчивы как дети и обида их столь же глубока и остра. Так к чему лишний раз колоть и без того старые измотанные сердца?

И снова я ушел в мороз не оглядываясь.

Что сегодня за день такой... никак не могу войти в рабочую колею...

Вернувшись к снежной норе, продолжил тренировку. Отработка ударов, отработка падений и перекатов — вместе с рюкзаком и всем прочим снаряжением. Я должен стать максимально эффективным. Я должен стать профессионалом. В моей голове уже сложился будущий мой образ и будущая моя стезя, которая, по моим прикидкам, позволит мне узнать гораздо больше о этом мире и его тайнах. А может и о том как вернуться домой. Но чтобы достичь этой цели мне придется подтянуть тело и умения до нужных высот. Сейчас я был как никогда рад тому, что, пребывая в летающем кресте, ежедневно занимался физическими упражнениями. Благодаря этому теперь мне приходилось куда легче.

Закончив запланированную программу, забрался в нору и решительно принялся избавляться от одежды. Оставшись голым, рухнул во входном лазе на пузо и принялся кататься по снегу, хватать и втирать его себе в кожу, стирая пот. Ощущения... ну... я ожидал чего-то большего. Чего-то сокрушительного. А так... вполне сравнимо с холодными обливаниями. Хотя обливание из колодезного ведра, пожалуй, покруче будет — я помню, как в детстве эта обжигающая и кажущаяся тягучей водная масса обрушивалась мне на голову и мгновенно прошибала тело насквозь от макушки до пят, помню, как я выгибался и с выдохом таращил глаза...

Покончив с закалкой и омовением, подхватил подготовленное чистое белье, поспешно натянул, следом пару чистых футболок и кальсон. И снова верхнюю тяжелую меховую одежду.

Вот теперь можно передохнуть. Мелко подрагивая, подтащив к себе рогатину, я замер, постепенно согреваясь и прислушиваясь к телу. А теперь жрать хочешь? Организм ответил мутно — вроде да, а вроде нет. Нет четких ясных ощущений. Что ж. Подремлю полчаса — и отправлюсь на обед к Апостолу Андрею, заодно доставив ему заказанные товары...

* * *

Юмор был в том, что аспирин я нашел в вещах покойного — аспирин, что заказывал для себя Апостол Андрей. Нашлась и художественная книжка со всеми страницами. Эти находки невольно наталкивали на мысль, что при великой нужде, чтобы выполнить торговый заказ, мне будет достаточно побродить пару деньков по ледяной пустыне, проверяя каждый сугроб и трещину. И я отыщу искомое и даже больше. Но быть простым добытчиком меня не прельщало — мне хотелось больше общения, больше информации, больше новых лиц.

Вторая наша встреча была даже теплее первой. Апостол пытался скрыть чувства, но радость из него так и перла. Старик засуетился, захлопотал на кухне, загремев сковородой и пообещав нечто особенное. И на этот раз я не стал возражать против горячей сытной пищи. Стащив верхнюю одежду, выставив на стол заказ и усевшись, я приступил к одному из важнейших дел, которые следовало свято выполнять каждому гостю — я начал рассказывать свежие новости. Их, конечно, не хватало. Поэтому мне пришлось напрячь голову и припомнить все мельком увиденное в Бункере. Рассказывал я целый час, успев упомянуть и про замеченную между тремя старушками склоку, и про азартнейшую игру в карты, где один из игроков оставался в домотканых трусах и тельняшке, про заунывные вирши сидящего на четвертом этаже нар поэта и лезущего к нему злого старикана, собирающегося сии вирши оборвать самым жестким образом. Андрей, ставя на стол тарелки, наливая себе пятьдесят грамм самогона — для теста, слушал внимательно. В нужных местах смеялся, в нужных укоризненно покачивал головой. И оттаивал, оттаивал, снова превращаясь из закаленного одиночки в компанейского радушного хозяина.

На ужин он подал нечто, что заставило меня изумленно разинуть рот и блаженно зажмурить глаза.

Пахло невероятно вкусно. Ошеломляюще вкусно. Пахло так, как здесь пахнуть просто не могло.

— Гуляш — просто сказал улыбающийся Апостол, оценив выражение моего лица — Медвежатина, медвежье сальцо, томатная паста из заначки, сушеный чеснок, а еще добавил риса побольше. Царское блюдо для наших краев.

— Царское — подтвердил я — И дальше больше чем царское. Уверен, Андрей? Твое угощение своей ценой перекрыло весь заказ.

— За встречу — отмахнулся Апостол — Ты как я понял не выпьешь? Может одну стопочку под гуляш?

— Одну — сдался я.

— Вот это дело — обрадовался старик, звякая бутылкой — За здравие.

— За здравие.

Выпили. И, надолго склонившись над одуряюще пахнущими глубокими тарелками, со звоном заработали ложками. Утирая взмокший лоб, я откинулся назад и сыто выдохнул. Вот это жизнь...

Дождавшись, когда Андрей закончил со своей порцией, еще раз поблагодарил за царское угощение. И сразу перешел к делу:

— Перед сегодняшним выходом хотели со мной поболтать иноземцы. Поболтать о том, как им отправиться в свое убежище — где таких как они больше. И ведь раньше, много раньше, вроде бы как существовал такой достаточно надежный способ ротации сидельцев.

— Ротации?

— Миграции — пожал я плечами и сделал пальцем несколько круговых движений — Были раньше путешествия между бункерами. Не слыхал о таком?

— Ну как не слыхать? Антипий многое рассказывал. И торговля раньше пусть редкая, но случалась. И мастера разные прибывали бывало. И даже доктора разъезжали особо умелые. Такие, что, к примеру, неправильно сросшуюся кость снова сломать, а затем правильно срастить сумеют.

— Но в наш Бункер давно уже никто не прибывал. Ниоткуда.

— Антипий говорил об этом. И говорил зло.

— Почему?

— Всем, кто прибывает и предлагает товар или услуги надо платить. Старики нищеброды чем заплатят? Тут одна надежда на правление Бункера — которому каждый по прибытию что-то да отдает из накопленного за время отсидки. Ты вот платил?

— Платил — подтвердил я, машинально принимая сигарету — За пожизненную так сказать прописку в Центре.

— Вот из этого как его раньше называли общака и платили тем же докторам.

— В Бункере вроде бы есть доктора.

— В каждом убежище они найдутся. Но и доктора ведь разные. Вот, к примеру кишечник. Что в нем поймет окулист? Что-то в общих чертах поймет, конечно, но...

— Я понял. И самого окулиста мало кто заменить сможет.

— А мастера? Антипий вот рассказывал про протезных дел мастера, что ездил бывало между бункерами и за умеренную плату сидельцам ноги искусственные мастерил. Ходьбу возвращал старикам. В Бункере есть безногие?

— Есть — кивнул я и затянулся крепким дымом — Минимум шестерых стариков видел. И молодую совсем считай девку безногую.

— Для стариков без движения нельзя. Смерть подкрадется. А куда ты без ноги пойдешь? А мастер тот не только протезы — он и костыли ладные мастерил. Думаешь каждый костыль подойдет? Типа сунул палку под мышку — и вперед? Нет. Тут тоже дело хитрое, как оказывается...

— Так почему перестали прибывать мастера, доктора и торговцы?

— А потом что их привечать перестали в Бункере.

— Это как?

— А это так, что хочешь — заходи, но особого отношения к себе не жди, бесплатное кормление — в Холле со всеми, спать там же. А доктора и мастера они понимаешь старики гордые. Смекаешь?

— Смекаю... требуют к себе отношения особого.

— Еще бы! Их навыки здесь — на вес золота! Или того больше! Сорок лет отмотал в одиночке, кое-как добрался до тепла и безопасности, мечтаешь прожить еще хотя бы годков десять, а тут из-за какой-то болячки... и ладно бы смерть — так ведь нет! Чаще всего старуха с косой так просто не приходит. Сначала долгие годы муки адские претерпеть придется... ну ты понял.

— Да понял. Странно — я задумчиво потеребил край полотенца, положенного в качестве салфетки для утирая вспотевшего после шикарной еды чела — Странно. Это противоречит всем законам экономики. И вообще всем мирским и духовным законам. Издревле странствующих докторов, торговцев, бардов, проповедников, юродивых и прочий подобный люд с радушием привечали в каждом селении.

— Ну проповедников то вряд ли везде с радушием встречали — усомнился старик.

— Тут я погорячился — признал я — Проповедников частенько гнали прочь или того хуже — прямиком отправляли в могилу или же в обеденный котелок. Такие вот издержки профессии. Но к остальным относились приветливо. Это всегда свежая струя, это всегда новости, мелкие товары, новые лекарства... каждый бункер должен сделать все, чтобы прибывших гостей ждала горячая еда, чистая постель и добросердечные улыбки. В здешних краях это особенно важно.

— Я к тому и клоню! Антипий тоже это понимал. Все сумрачный ходил, слова злые порой цедил, Замок недобро поминал. Может там спятило старичье замшелое?

— Вот в этом я глубоко сомневаюсь — возразил я — Я беседовал с тамошними государственными лицами. В том числе и с самым главным. Он поумней меня раза в три. В столько же раз хитрее. Про мудрость нажитую и вспоминать не буду. Нет. Дело не в безумии правления. Но какая-то причина обязательно есть. Я сделаю запись. И со временем докопаюсь до истины.

— А на кой она тебе?

— А вдруг пригодится? — развел я руками и сменил тему — Продолжим дела торговые, друг Апостол? Нужно ли чего еще?

— Хм...

— Сразу предупрежу — если ничего не надо, то так и скажи. И не беспокойся — я к тебе все одно захаживать буду регулярно. Выдавливать из себя список ненужных товаров не надо.

— За это спасибо, Охотник. Но самогона я бы еще выменял пару литров. Сам понимаешь — продукт считай вечный, хранится и хранится себе. Анальгин и вот эти новомодные пакетиками с порошками от простуды и гриппа...

— Понял о чем ты. Штука редкая.

— Крем бы мне для рук хороший. Тот же вазелин идеально сгодится. Кожа на руках часто трескается на морозе-то. Медвежьим жиром мажу, но лучше бы крем.

— Записал. Что-нибудь еще?

— К-хм... писем бы получить хотел.

— Не понял. Писем? В смысле — письма, почта?

— Ага.

— От кого?

— Да от кого хош — кашлянул смущенно Андрей — Я бы вот с тобой за плату письмецо передал в Бункер. Письмецо открытое и с таким характером как "Как там, мол, ваше житье-бытье, люд почтенный? Пишет вам и сердечно кланяется некий Андрей Апостол....". Письмо это, я, если честно, написал уже.

— Может все же переселишься в Бункер? С переездом помогу.

— Нет! Ты не понял — не от одиночества страдаю. И место берлоги своей выдавать не собираюсь. И тебя прошу никому ни слова. Хотя ты уже обещал. Ну... пойми... Переписка... это удовольствие ведь особое. Нет? С нетерпением ждать заветный конверт, неспешно вскрывать, разворачивать лист бумаги, вчитываться с рукописный текст... в этом есть нечто особенное...

— Я дитя электронных коммуникаций — пожал я плечами и протянул руку — Давайте почту. Передам. Оплата за доставку... самая маленькая из имеющихся в тебя медвежьих шкур. Те, хм, что размером с собачью. В Холле любят на них сидеть.

— Так я и пяток дам!

— Не повышай цену — улыбнулся я — Если переписка пойдет — а она пойдет — то тебе еще писать и писать письма. Кстати, могу продать несколько цветных карандашей... и есть у меня тонкая художественная книга детективного вкусного толка. Что скажете, почтенный?

— Беру!

— Вот это дело — потер я ладони — Вот это торговля... Сразу предупрежу — в обмен хочу получить от тебя немного писчей бумаги. Если ты хочешь получить письма — старушкам надо будет на чем-нибудь писать.

— Разумно.

— Отношение к Всевышнему у тебя как?

— Да как... как у всех, наверное. А что?

— Можешь еще письмецо тамошнему настоятелю и священнику отцу Тихону черкануть. Он старикан мудрый. И ответит обязательно.

— Напишу! Есть у меня чистая тетрадка в клеточку. Ее тебе отдам, а ты мне литр самогона.

— Хорошо. И еще несколько листов передай Тихону в подарок. Ну что бы было на чем писать ответ.

— Записал, записал и записал — кивнул я, отрываясь от торговых пометок — Идем дальше по списку...

На ночлег, как меня не уговаривал Апостол, я не остался, сказав ему чистую правду — меня гонит нетерпение. Лучше спать урывками в сугробах, но при этом двигать дело, с усердием вращать подмерзшие шестеренки. Старик меня не то чтобы понял, но когда я с намеком хлопнул по рюкзаку, где скрывались его письма, он кивнул и проводил меня до дверей, взяв обещание, что в самое ближайшее время я снова его навещу. Я с легким сердцем обещал. Буду жив — загляну обязательно. Еще напомнил про нарты. И тут меня Андрей удивил. Задумчиво прищурившись, он мелко покивал и сказал, что вот сейчас никак, потому как настроился уже на двухдневные посиделки в берлоги с горячим чаем, сигаретками и чтивом. Но вот через пару дней, когда утолит книжный голод, сводит он меня кое-куда и кое-что покажет. Кое-что важное. Помедлив на пороге, я кивнул и вышел.

Появилась еще одна интересность. Еще одна цель. И я этому был рад.

Гуляш и энтузиазм придали столько сил, что хотел ускорить шаг, но вовремя сдержал себя. И это, возможно, спасло мою жизнь.

Ахав Гарпунер поджидал за высоким снежным холмом. Не конкретно меня. Да вообще вряд ли он ждал. Просто стоял у самого склона, по пояс утонув в рыхлом наметенном снегу. Стоял белой голой спиной ко мне. Гудящий ветер бил нам в лица, унося все звуки куда-то в темную мглу за моей спиной. И это позволило мне остаться незамеченным, позволило чуть присесть и попятиться назад, прикрываясь холмом и сугробами. Но совсем я не ушел. Меня терзало опасное любопытство. Подобно любопытной мышке, я выставил нос в щель и принялся наблюдать. Почему ты замер, Ахав? Замер не как живое существо, а как странная машина из мерзлой плоти и электричества. Тебе вряд ли требуется еда и вода, тебе вряд ли нужно отдыхать. Но почему-то ты стоишь неподвижно и все смотришь и смотришь на царящий над нами светящийся Столп.

Получаешь команды?

Делаешь доклад?

Общаетесь на отвлеченные темы?

Может я слишком многое себе представил, и ты просто мерзлый труп пялящийся на свет?

Бьющий в лицо ветер, помимо снежной колкой пороши и холода, принес кое-что — отзвуки человеческой речи. Русский язык — это я понял сразу, уловив слово "смиренный". Причем звучало это слово надрывно, произносилось истово как молитва, повторялось раз за разом. Мы с Ахавом повернулись к источнику звука одновременно и оба подались вперед. Я захлопнул рот ладонь, останавливая рванувшийся наружу предупреждающий крик — не поможет. Ветер в лицо, Ахав ближе к бредущему крикуну и может бить на расстоянии. Он убьет и бредуна и меня.

Чуть сдвинувшись, я получил больше обзора и увидел вопящего. Высокий старик в длинном кожаном плаще с пышным меховым воротником, головой обвязанной серым платком, с водолазной маской на глазах, палками намертво зажатыми в рукавицах, прокладывал себе путь, двигаясь точно к Бункеру. Настолько он был хорошо "нацелен", что сразу ясно — он еще до высадки из кельи знал куда направится. За плечами старика рюкзак, пояс обвязан широким ремнем с подвешенными подсумками. Да уж... если сейчас все пройдет по обычному сценарию, то мне останется лишь выждать чуток и затем собрать неплохую добычу с "жирной" дымящейся тушки.

— Я смиренный! Я не разил! — хрипло кричал старик, упорно шагая вперед и глядя только перед собой.

Он находился уже шагах в десяти от полускрытого сугробом светящегося кошмарного Гарпунера, но не видел его. Или не хотел видеть — ведь синеватое искристое свечение в этом сумраке бросается в глаза издалека.

— Я не разил! Третьего рычага почти не касался! Столп велик! Я смиренный! Я не разил! Я годы так жил! Не рази, не рази, не рази!

Ахав поднял правую руку, нацеливая ладонь на приближающую жертву. Вдруг вздрогнул, коротко взглянул на громаду пробивающего низкие небеса Столпа и, опустив руку, развернулся и зашагал прочь, проламывая корку наста босыми ногами.

Я присел и опрометью бросился прочь, не чувствуя тяжести рюкзака, не ощущая усталости. Если он сейчас вдруг решит чуток подправить курс в мою сторону...

Повезло. Ахав выбрал нейтральный маршрут, уйдя куда-то в снежные холмы, что расположены между Бункером и берлогой Апостола. Я же, обогнув пару сугробов, проводив удаляющееся синеватое пятно взглядом, заторопился за вопящим стариком.

— Я смиренный! Я не разил!

— Эй!

— О Господи! Огради! Огради! — в мою сторону наставили...

— Что это? — буркнул я, останавливаясь в трех шагах.

— Пистоль! Не подходи!

— Дедушка... я из Бункера. Охотник. Хотел бы убить — убил бы со спины, не став окрикивать. Вы куда путь держите?

Трясущийся ствол удивительного пистолета — тут что-то прямо старинное, явившееся будто из фильмов про дуэли и секундантов — чуть опустился. Я отступил в сторону. Ствол последовал за мной и приподнялся. Пришлось рявкнуть:

— Убери ствол, дед! А то башку проломлю! Мне только не хватало ранения в ногу!

— Да я ведь... а ты чего такой молодой по голосу? Харю то ты замотал, а вот голос...

— Тебя в Бункер проводить?

— Да! Будь милостив! Смиренный я. Столпобоязненный, мирный. Срок отбыл тихо, вреда никому не чинил.

— Давай за мной, старик. Тут шагать меньше километра.

— Как отблагодарить за помощь? — пистоль убрался за пояс, старик подобрал со снега палки, кивнул в знак готовности продолжать путь.

— Никак — отмахнулся я — Про Бункер уже знал, да?

— А то ж! Сведения долгие годы собирал. И платил за них всегда щедро. Кто ж захочет едва свободу получив погибать в снежной мгле. Говорили, что здесь зверей лютых хватает.

— Снежные медведи — ответил я, выбрав для ходьбы средний темп и ведя старика кратчайшим путем — Хищники. Есть и крылатые твари, что нападают с неба. Поэтому поспеши старик, поспеши, если не хочешь, чтобы тебя как орел ягненка ударили страшными клювом, подхватили когтями и унесли в облака.

— Господи! Поспешим!

Какой он весь из себя пугливый, столпо-бого-боязненный... Будь у меня интерес, спросил бы — кого он боится больше. Бог или Столп для него страшнее? Ведь Бог где-то там, а может и вовсе в этом мире отсутствует, а вот Столп — вот он, зловеще сверкает и посылает страшных архангелов с электрическими разрядами.

Черт...

Только что на моих глазах произошло нечто очень важное.

Протаптывая тропинку, я вел за собой старика, машинально сканировал окрестности, смотрел вверх, оглядывался через плечо, но все мои мысли были там — в месте и временном промежутке, где Ахав Гарпунер пощадил смиренного, перед этим коротко глянув на Столп.

Гарпунер не убил сидельца, что во время тюремного заключения почти не касался третьего "залпового" рычага. Сиделец не стрелял по Столпу и спустя десятилетия, в качестве ответной благодарности, Столп не уничтожил освобожденного старца.

Черт, черт, черт... это ведь даже в голове не укладывается.

Первое, что я решил для себя сразу же — дело не в словах бредущего сквозь метель старика, что и сейчас на автомате нет-нет да выкрикнет многократно отрепетированные слова. Мало ли что там кричат освобожденные узники — если каждому на слово верить, то все они праведники, что ни разу не коснулись третьего рычага. В этом деле доверия нет. Тут надо знать точно. И Ахав знал. Ахав не нанес удара. Вернее — Столп не позволил замершему электрифицированному трупу убить старого сидельца.

И что из этого следует?

А то, что Ахав на самом деле общается со Столпом. Получает от него четкие и ясные команды. В этом случае команда была простой "Не трогать!". И страшный Гарпунер подчинился.

Еще это доказывает, что Столп видит, ощущает или еще каким-то образом получает детальную информацию о том, что происходит вокруг него. Ведь только Столп мог быть уверен — да, вот этот крикун на самом деле смиренный, на самом деле не стрелял в меня энергетическими шарами.

Как Столп мог это знать?

Ответ прост — Столп знает в каком кресте кто сидит.

Как? И тут ответ прост — тот самый шепот, что звучит в голове каждого узника. Тот шепот, с которым я настолько свыкся, что хоть и слышу его каждую секунду, но он мне кажется обычным "белым шумом". Хотя я понимаю, что ежесекундно на мой разум производится некое ментальное воздействие. Ахав вот не выдержал и побрел к Столпу, после чего обратился в смертоносного Гарпунера.

Столп знает о каждом из сидельцев. Знает его тюремную биографию, знает количество лет отсидки, знает сколько раз узник дернул или отказался дергать третий рычаг. Это целая библиотека данных, что постоянно пополняется. Прибывают новые сидельцы, старые погибают или освобождаются.

Столп обладает неким подобием собственных правил. Столп действительно не трогает смиренных, позволяя им либо добраться до убежища, либо сбиться с пути и тихо замерзнуть в снегах.

Что еще может Столп?

Почему таких как Ахав я больше не вижу? Бродит и бродит одинокий Гарпунер, что чем-то напоминает мне апокалиптичного Всадника без Головы из отменного романа Майн Рида. Тамошний всадник тоже был фигурой грозной, одинокой, ужасающей и скорбной одновременно. Правда Всадник никого не убивал, только пугал своим видом. А вот Ахав настоящая двуногая универсальная боевая установка, что может убивать как вблизи так и на расстоянии в километры.

Почему Ахав одинок?

Будь я Столпом — сделал бы все, чтобы наклепать три десятка таких вот ходячих кошмаров и натравить их на все летающие вокруг меня кресты без разбора. "Ахавы" быстро бы очистили небо от жалящей меня мелочи, а там и долгожданная свобода забрезжит.... Разве не так? Так. Тут нужна личная армия. Или хотя бы дружина. Но Ахав одинок.

Хотя при этом я давно уже понял, что Гарпунер никуда не уходит отсюда. Он крутится и крутится в этом сектора ледяной пустоши. И для меня в первую очередь это значит одно — Ахав "закреплен" за этим участком. Другие "ахавы" может и существуют, но у них своя территория.

Черт...

Все куда сложнее чем казалось. Все куда интересней. Многое из только что подтвержденного и раньше пульсировало у меня в голове — просто было чем-то неоформленным. И вот доказательства.

И что ты думаешь об этом, Охотник?

Пока ничего.

Что ощущаешь?

Азарт... горячий яростный азарт.... И жажду действий.

Что ты чувствуешь к тому серому неприметному мужичонке, что забросил тебя сюда?

Все то же — желание его найти и сначала набить хорошенько рожу. А затем с благодарностью крепко пожать ему руку. Наверное... в этом я еще толком не определился — как-то не до мыслей о тех, кто живет в другом мире.

— Замри, дед — бросил я, останавливаясь и снимая рогатину — За пистоль браться даже не думай. Мне помогать не надо.

— А что? — с испугом спросил озирающийся старик.

— А то — ответил я, с размаху вбивая рогатину в бок свеженанесённого сугроба.

Сугроб взорвался, дернулись вперед две когтистые лапы, пораженный в холку некрупный медведь забился, завозился, пытаясь выдернуть из тела ледяную занозу. Но не преуспел. А я, навалившись сильнее, резко дернул древко, ворочая наконечником, чтобы расширить рану и порвать побольше нервов, сухожилий и вен. Этим тварям нельзя давать шанс...

— Господи! — выдавил старик, схватившийся все же за доисторический пистоль.

— Убери ржавье! — рявкнул я, выдергивая рогатину и берясь за веревку — И смотри по сторонам.

— Хорошо, хорошо. Не серчай. Смиренный я.

— Ага. Ты по пути ничего такого не видел, смиренный?

— Чего такого?

— Светящегося, синего. Похожего на всполохи электричества чуть в стороне от тебя.

Крупно вздрогнув, старик замотал закутанной в платок головой:

— Ничего такого не видел! Шел с верой в сердце! Ведь знаю, что смиренный и проход будет мне открыт! Вот и доказательство — высшая сила тебя мне навстречу послала проводником.

— А чего ж тогда пистоль с собой тащишь? — хмыкнул я, упираясь ногой в медведя и затягивая петлю — Двинулись дальше, старче.

— С Богом!

Я не ответил, налегая занывшими плечами на веревку и сдергивая тушу с места. Тяжеловато. Даже тяжело. Медведь не крупный, но какой-то увесистый. Или я уже подустал за сегодняшний суматошный день. Но смысл думать о тяжести врезающейся в плечи? Ни малейшего. Думать надо не о неизбежном, а о грядущем.

Что у меня сегодня по списку дел?

Перебирая в голове один пункт за другим, я механически переставлял ноги и не забывал подбадривать старика, что вдруг громко всхлипнул и начал плакать, беспорядочно размахивая зажатыми в руках палками и тыча ими в разные стороны с надрывными криками:

— Это?! Вот это свобода мать его?! Ради этого дерьма я лямку сорок лет тянул?! Ради этого смирение проявлял, одним хлебом да водой питаясь? Ради этого я в углу часами на коленях стоял и молился?! Это вымоленная и заслуженная мною свобода?! Это отрада узника?!

Я не стал ничего говорить. Старику не требовался собеседник, ему пока не нужны были слова успокоения. Он просто хотел выговориться, чтобы выплеснуть весь ком скопившихся за последние часы эмоций и впечатлений. Он только что получил свободу. И дух его в смятении. Уж лучше пусть орет, чем молча попытается пережить нервный взрыв и заработает инсульт, что убьет его сразу после долгожданного освобождения.

Когда мы подошли к цели, старик уже успел чуток успокоиться и, стыдливо понурившись, содрал с лица водолазную маску, краем головного платка пытался стереть со стекла соленый лед слез. Сбросив с плеча лямку, я жестом велел ему подождать и вошел в узкую дверь. Ко мне дернулся вездесущий Матвей. Ткнув пальцем за плечо, я объявил:

— Новый освобождённый на пороге!

Матвей кивнул, засуетились и остальные. Кто-то побежал к засовам и рычагам. Я вернулся наружу и, оттащив медведя, ободряюще кивнул ничему не понимающему старику и выжидательно замер. Ворота со скрипом начали открываться. Взяв старика за плечо, я подтолкнул его к порогу, следующим тычком заставил переступить. И сморщился, ожидая того самого...

— СВОБОДЕН! СВОБОДЕН! СВОБОДЕН!

Замерший за порогом старик пораженно ахнул, прижал к груди маску.

— СВОБОДЕН! СВОБОДЕН! СВОБОДЕН!

Старика пошатнуло, и он снова затрясся в неудержимом плаче. К нему тут же подскочило несколько бабок, подхватило под руки и потащили за собой. Врата начали медленно закрываться, чем я был только рад. Традиция традицией, но кто знает, когда сюда решит на огонек заглянуть чертов Ахав Гарпунер...

Тушу я втащил через "калитку". Втащил и удивленно остановился — передо мной стоял крепкий кряжистый дедок, что обычно подпирал стенку рядом с входом в Замок. Один из охранников.

— С возвращением, Охотник. Вижу как пчелка снежная жужжишь. Спасибо тебе за это.

— Чем могу? — ровно спросил я, выбивая снег из меховой куртки.

— Продай медведя.

— Без обид. Но я уже сказал, что мне нужно, если хотите получать от меня мясо. Дробовик, небольшой запас патронов с картечью. Мощный фонарик тоже сгодится. Хотя его я еще могу отыскать.

— Ты хотя бы выслушай.

— Хорошо. Слушаю.

— Вот за этого зверя — охранник указал на лежащего за мной медведя — Замок заплатит двумя парами теплых мягких сапог, что идеальны для ношения в Холле. Двумя красивыми меховыми жилетами. Десятью парами носков из шерсти. Причем носками крашеными в разные цвета. Плюс добавим десять талонов. А как не крути — талоны тебе нужны. Парень ты чистоплотный, вещи в стирку в Центре отдаешь постоянно. Да и наличные всегда в кармане к месту. И опять же — Холлу выгоден такой обмен.

— Ладно — решение я принял быстро — Но с добавкой.

— Какой? Но меру прошу знать, Охотник.

— Добавка небольшая. И стоить считай ничего не будет — даже на материалы не потратитесь.

— Удиви старика.

— Два мяча — сказал я — Один чтобы пинать. Другой полегче — перекидываться им. А за следующего медведя уже попрошу добавку в виде мяча баскетбольного. Корзину мы сами уж как-нибудь соорудим не слишком высоко. Если глянуть чуть дальше в будущее — хочу еще мячей таких же, три комплекта для игры в городки, а еще четыре комплекта для игру в боччу.

— Во что игру?

— Бочча. Игра в шары. Для людей пожилого возраста просто идеальна — ответил я — По памяти опишу размеры и количество шаров. Повторюсь — все материалы с меня. Шкуры, шерсть, дерево. Ну что?

— По рукам. И злыдней из нас делать не надо, Охотник. Такое Замок всегда сделает для жителей Бункера.

— Пусть так — улыбнулся я — И последнее к каждому заказу.

— Говори.

— Десять сальных свечей.

— Так ведь тут и без того светло.

— Для монастырских нужд — пояснил я — Или для личных. Огонек свечи всегда уют создает. Особую атмосферу.

— Тебе сколько лет, Охотник?

— По вашим меркам немного.

— Вот-вот. А говоришь как мудрец столетний. Договорились?

— Договорились — кивнул я — В ближайшее время с меня еще одна медвежья туша в размерах не меньше этой. А если кого пожирнее приволоку — то и цена выше.

— Договор.

Мы обменялись рукопожатием. И через несколько минут я уже провожал взглядом удаляющуюся волоком тушу и шагающего чуть впереди "смиренного" уводимого замковыми охранниками вместе с рюкзаками и жирными подсумками. Можно даже не гадать — я привел не нищеброда, а будущего жителя как минимум Центра, хотя судя по "жирности" сумок он может и в обитателя Замка превратиться.

Словно в доказательство моих мыслей ко мне подошел сухопарый дедок в меховой красивой жилетке и вложил мне в руку небольшой сверток, пояснив:

— Свечей и талонов чуток. В благодарность за работу проводником. Честный ты парень, Охотник.

— С чего так решили?

— Другой бы проломил ему голову — старичок кивнул на поднимающегося по лестнице смиренного сидельца — Забрал бы все ценное. А ты довел и чужого добра не коснулся. Такое дорогого стоит — это я тебе от души говорю.

— Спасибо — кивнул я, принимая сверток.

Когда старик ушел, развернул подарок и обнаружил десять свечей и столько же талонов. Щедро. Так щедро, что снова невольно задумался — что же пер на себе тяжело нагруженный старик?

Едва дошел до угла, сразу же получил большущую чашку горячего чая, рядом встал стакан с бульоном. Улыбнувшаяся старушка ушла, попутно забрав пару протянутых ей свечей и два талона. Это я не за чай благодарил — и она это поняла — талоны и свечи "ушли" к ним, чтобы там быть использованными и обменянными на что нужное. Чтобы и у бабушек Холла было немного "наличных" — ведь все полученное они поделят между собой.

Оставшиеся свечи и талоны я передал Тихону. Тот со свойственной ему молчаливой благодарностью принял и тут же огорошил меня известием о недавней безобразной ссоре между Холлом и Центром. И как не крути, как не подыскивай аргументы в "нашу" пользу, все одно виноваты холловцы, что начали эту ссору вылившуюся в извечное "все богатые — сволочи зажравшиеся". Ссора случилась громкая, но и прекратилась быстро — вмешались разумные старики с Холла и охрана Замка подоспевшая на шум. Ссорящихся развели в стороны. После чего Тихон, уже по знакомому маршруту, наведался в тихо клокочущей справедливой злостью Центр, где провел несколько часов успокаивая и благословляя разозлившихся старичков и старушек. Центровые раз за разом задавали один и тот же справедливый вопрос — в чем, мол, наша вина? Мы, мол, все сорок лет тюремного срока усердно пахали, обменивались, копили еду, золотишко, теплые вещи и прочие предметы, тем самым зарабатывая "пенсию". И вот он жизненный спокойный и сытый закат в теплом Центре с его маленькими, но уютными комнатушками. Они честно заплатили за свое пребывание здесь. Так в чем их вина? Разве не нищеброды-холловцы виноваты в своей полуголодной жизни? Кто им мешал меньше бухать и больше копить? Кто?

Само собой, ответа на этот вопрос Тихон дать не смог. Но конфликт задавить сумел, заодно пообщавшись с охраной и извинившись от лица всего Холла. Это, кстати, их удивило. Обычно Холл никогда не посылал добросердечных парламентеров. Причем таких, что ничего не требовали и единственное чего хотели — загладить свою вину.

Такие вот недавние негативные происшествия...

— Блин — выразился я и тут же пояснил свою эмоции — Вот на кой ляд это было?

— Люди — вздохнул седенький настоятель, разводя руками — Усталые люди со сломанной ни за что судьбой-судьбинушкой. Рвется черное наружу. Рвется.

— Пусть сдерживают не только черное, но и серое — а серость всегда пострашней черноты — проворчал я — Нам нужны добрососедские отношения с Центром и Замком. Отец Тихон... в следующий раз возьмите с собой еще кого-нибудь столь же терпеливого и мудрого как вы. Чем больше гостевых бесед, проходящих в позитивном ключе — тем лучше. А в следующий раз, чтобы нас не обвинили в том, что мы лезем поглазеть на недоступную роскошь, пригласите парочку центровых к нам в гости, угостите их супом с медвежатиной и травой.

— Мыслил о том же. Уже выбрал денек и гостей сегодня зазывать пойду. Ведь главное, что я выяснил во время бесед — скучают центровые похлеще нашего. Их ведь меньше. Жизнь ведут тихую, сытую, скучную.

— Вот и отлично!

— И трава ростки дала — буднично добавил Тихон — На мясных медвежьих ошметках прямо растет и растет. И вот что подметили монашки — на смеси из мяса и землицы травка растет пуще и лучше.

— Наскребу еще почвы — кивнул я — Новости отличные, отец Тихон. Теперь у Холла всегда будет свой салат. Расширяйте это дело.

— Материалы надобны. И немало.

— Например?

— Мы ведь все на льду выкладываем. У стены подальше от могилок.

— Верно — кивнул я.

Траву Холл выращивает на кладбище. Идеальная температура для холодолюбивого растения.

— Грядки из снега и льда лепим. Но почвы не хватает. Еще бы мешков восемь.

— Поищу. Что-нибудь еще?

— Бревнышек тонких. Метра в четыре длиной — чуть ли не застенчиво попросил старик — Ну и тех что покороче тоже.

— А это зачем?

— Мыслю на кладбище часовенку воздвигнуть. Службы поминальные там проводить.

— Я поищу — пообещал я — Все эти песнопения и службы делают людей благостными, мягкими. А это главное.

— Все эти песнопения и службы? — со вздохом повторил настоятель — Не понять тебя, Охотник. На божеские дела не скупишься, а сам веруешь аль нет — не понять.

— Я верю в себя — улыбнулся я — И в то, что если Бог и есть, то у него столько дел, что на меня времени не сыщется.

— Вот это ты зря так мыслишь! Все мы дети божьи. Все мы его чада любимые. И...

— И пойду я разгружаться — мягко прервал я священника — Принес для вас еще пару икон. И две толстые настоящие восковые свечи.

— Это дело! — обрадовавшийся Тихон не стал продолжать душеспасительную беседу и засеменил следом.

Затем подоспела остальная старая гвардия, что вмиг разобрала принесенные для обмена товары. Когда нагруженные старики разбежались, я остался с новым стаканом чая, а напротив все так же сидел улыбающийся мудрый Тихон, что, чуть помедлив, задал мне страннейший вопрос:

— А ты уже подметил онкологию, Охотник?

— А что с ней? — оторвался я от чая — Раковые заболевания — дело страшное. Особенно в наших условиях.

— Страшное — согласился со мной старик — Вот только до такой степени редкое здесь, что впору с проказой сравнивать.

— Как это? — насторожился я, оглядывая многоярусные ряды лепившихся к стене Холла нар — Людей тут хватает. Да и слышал я немало про болезни в крестах. Там от банального аппендицита погибают — сам считай видел. Ну и рак... куда от него денешься?

— Верно — кивнул Тихон и улыбнулся шире — Но это в начале так сказать. Как двадцатку отлетаешь за рычаги дергая — так риск онкологического заболевания резко на убыль идет.

— Откуда сведения? Надежные? — мой интерес резко вырос.

— Считай моей собственной статистикой. Я не доктор. Но как раковые больные выглядят знаю. И умирающих часто в последний путь провожаю. От пневмонии часто помирают у нас здесь, к примеру. От заворота кишок погибают. От переломов. От усталости душевной и физической. Но при этом старички наши бывают и до ста лет доживают — здесь в Холле. И умирают уже от старости. Засыпают — и все. А порой заранее знают в какой день и какой час испустят последний дух. Предупреждают всех, собираются, моются, ложатся, руки на груди складывают и... отправляются в последний путь.

— О таком слышал — кивнул я — Но как связано с раком?

— Нет таких симптомов у заболевших и умирающих. Вообще считай нет серьезных внутренних болезней. Заворот кишок — тут от пережора мясной похлебки случается. Переломы... ну сам понимаешь, чем грозит для старика перелом тазобедренного сустава и вынужденное бездвижье.

— Верно.

— Просквозит — вот тебе и простуда, затем пневмония. Но и то выкарабкиваются чаще всего. Ты когда здешний быт решительно налаживать начал — считай всем старикам не только годы, но и десятилетия жизни добавил.

— Я все еще не пойму как это связано с раком.

— Рычаги.

— Рычаги?

— Рычаги — кивнул старик — Но это я так мыслю. Ведь все мы разные, верно? Пусть все на русском языке балакаем, но в каждом из нас свое смешение кровей. В ком-то две, а в ком-то три или четыре разные крови бурлят. Опять же образ жизни до того, как сюда угодить у каждого свой был. Кто-то пил беспробудно, кто-то здоровье берег, кто-то полнотой страдал и пищу вредную каждый день употреблял, а кто-то исключительно постным питался. Кто-то по врачам бегал, а кого-то в больницу трактором было не затащить.

— Я понял. Разная генетика, разный образ жизни. И разные места жизни к тому же.

— О! Об этом я и не подумал. Верно. Одно дело если до того, как сюда угодить ты в глуши лесной жил как предки наши, чистым воздухом дыша и ключевой водой жажду утоляя. И совсем другое если рожден в городишке при заводе, что каждый день облака ядовитого дыма исторгает. Я вот все детство рядом со стекольным заводом провел. Меня вроде как миновало. А сверстники мои через одного астмой страдали и прочими болячками. Хотя может и не от этого...

— Разная генетика, образ жизни и разная экологическая обстановка — подытожил я — Все это у нас разное. И все это в конце как-то сходится к общему знаменателю в резко сниженном количестве онкологических заболеваний... так что ли?

— Так.

— И причиной этого вы считаете рычаги?

— Все три.

— А это как?

— Не спрашивай. Либо верь, либо не верь.

— Но тут очень важны факты, а не домыслы.

— О фактах и говорю, Охотник. Только о фактах. Говорю же — долгие-долгие годы подмечаю. Года с двадцать третьего своей отсидки. За теми, с кем чалился наблюдал годами, о здоровье расспрашивал. О тех, кто помер расспрашивал — в каком возрасте и от чего. Когда сюда угодил — и здесь продолжил интересоваться. Почему? Не знаю. Может любопытство. А может есть во мне нехорошая страстишка пожить подольше. А кто не захочет?

— В желании жить как можно дольше нет ничего плохого — ответил я — И как тут вписывается третий рычаг?

— Да вот и выходит из моих наблюдений, что те сидельцы, что за третий рычаг дергали постоянно и, избежав смерти от Столпа, отсидели весь срок и угодили сюда, отличаются наиболее отменным так сказать здоровьем. А ты не видишь, Охотник? Погляди вокруг. Даже сейчас, окинув одним взглядом Холл, ты увидишь два разных типа стариковских. Тут большинству не меньше восьмидесяти. И только глянь — примерно половина большую часть дня лежит на нарах и в потолок глядит, оживляясь только во время кормежки. А вот другая половина энергична, быстра, почти не знает усталости, спит мало, кушает с аппетитом, страдает от скуки и постоянно ищет общения или дела.

— И вторая половина это те...

— Они все дергали третий рычаг почти постоянно. Ну может через раз. Но дергали. Не забывай, Охотник — я тот, кто исповедует, кто облегчает душу страждущих и смятенных, кто успокаивает.

— И заодно получает море личной потаенной информации — задумчиво добавил я.

— Нехорошо как-то ты это вот произнес... — поморщился настоятель.

— Это лишь факт — успокаивающе приподнял я ладонь и, вспомнив про остывающий чай, сделал большой глоток — Вот как...

— И как не крути, но все эти сказки про то, что рычаги забирают жизнь — все враки глупые! — отрезал Тихон — Сам посуди, Охотник — ты внутри огромного дома престарелых. Говорю же — большинству тут не меньше восьмидесяти лет от роду стукнуло. И ведь живут! А теперь вспомни тот мир. Не знаю как там сейчас в ваши двухтысячные, а в мое время если кто помер в семьдесят, то по тому на похоронах и не печалились почти, ведь как не крути — хорошо пожил старик! Аж семьдесят годков жил! В то время как многие к пятидесяти господу души отдавали, а к сорока выглядели стариками изработанными.

— То было другое время... тяжелое... но и в мое время чаще умирают к шестидесяти или шестидесяти пяти. Но так не везде. Во многих странах средний возраст умерших ближе к восьмидесяти или даже восьмидесяти с лишним.

— Счастливые те страны. Не иначе одной травой питаются и лишь воду пьют?

— Наверное — улыбнулся я — Хотя в свое время и я жил по заветам ЗОЖ.

— Ась?

— Здоровый образ жизни. Больше овощей и фруктов, почти или вообще никакого мяса, изредка свежую рыбу, много разных каш. И желательно получать так мало калорий каждый день, что бы по весу всегда быть чуть ниже своей нормы.

— Так то не здоровый образ жизни — фыркнул старик — То монашеский образ жизни. Все монашки так и жили испокон веков! И жили по сто лет и более! Сюда еще уединение добавить надо. А еще затворение ушей, чтобы новостей душу будоражащих даже через оконце не услыхать. Добавь к сему два-три стакана доброго крепкого чая с парой кусочков сахарка... и вот он твой ЗОЖ во всем великолепии.

— М-да...

— Я тебе к чему это рассказал — чтобы подмеченное мной не пропало. Записей ведь я не веду. Не подумай — никуда не собираюсь, в теле бодрость ощущаю, а в душе желание жить и дела воротить. Но так на всякий случай.

— Спасибо. Это удивительная информация... Получается, что смиренные тоже здоровы, но былой бодрости в них почти не осталось. А те, кто постоянно дергал третий залповый рычаг и стрелял по Столпу — те до сих пор живы. Так?

— Так — припечатал Тихон — Так вот выходит из моих наблюдений.

— А еду учитывали? — спросил я.

— А что с ней?

— Те, кто постоянно дергал третий рычаг питались иначе — напомнил я — Питались богаче. И это лишь внешнее наблюдение. Рыба, мясо, дополнительные приемы пищи, специи особые и прочее. А ведь никто не знает какие скрытые добавки могли быть в той "бонусной" трапезе и всех остальных.

— Скрытые добавки?

— Да черт его знает — пожал я плечами — Тут другой мир. Другая еда. Другие добавки. Может даже сама обычная еда действует на наши организмы так, что постепенно оздоравливает их, очищает от шлаков, токсинов и прочего мусора. Но и рычаги тут точно как-то привязаны — одной едой все это долгожительство и энергию не объяснить. И онкологию не объяснить.

— И сердечное здоровье не объяснить — дополнил Тихон — И невероятную редкость инсульта.

— Это тоже можно объяснить едой — покачал я головой и допил чай — На Земле есть или во всяком случае были целые народности, что не знали такого понятия как инфаркт сердца или мозга. Почему? Потому что питались особо и вели свой сложившийся за века образ жизни...

— Я рассказал. Дальше думай сам.

— Спасибо огромнейшее, отец Тихон. Я верю, что рычаги имеют какое-то отношение к здоровью и жизни сидельцев. Просто надо еще чуток фактов, чтобы удостовериться или опровергнуть. Буду дальше собирать информацию и буду дальше мыслить. Если еще что подобное вдруг вспомните — всегда буду рад услышать.

— Расскажу — пообещал Тихон — За иконы, свечи и талоны спасибо. Еще что?

— О да — улыбнулся я, доставая из похудевшей сумки несколько аккуратно сложенных писем — Вам почта, отче.

— О как... — не сдержал изумления старик, бережно принимая адресованное ему письмо — И от кого же?

— От одинокого снежного Робинзона по прозвищу Апостол — еще раз улыбнулся я — В миру Андрея. В общество он не стремится, но с годами сдерживать тоску видать все труднее. Прошу письмо прочесть и написать ответ. А я доставлю. Вот бумага и синий карандаш.

Прибрав клетчатый лист и карандаш, Тихон кивнул:

— Прочту, осмыслю, отвечу. Карандаш не верну, сразу предупреждаю.

— Вот вам еще и зеленый в подарок. И вот еще письмо. Адресованное уже можно сказать обществу.

— Озвучим.

— И ответ.

— И ответ напишут старики.

— Пусть пишут все, кто хочет — дополнил я, выкладывая на стол еще несколько тетрадных листов — Но строчки пусть помельче и почаще лепят.

— Это само собой. Надо же... Ты хоть понимаешь что это? — старик возбужденно потряс у меня перед носом письмами — Это же почта! ПОЧТА!

— А я почтальон — с полной серьезностью кивнул я — У меня даже фуражка есть. Вернее была. Но я ее верну. И почту скоро и по другим адресам разносить стану.

— Великое дело. Это же радость для стариков какая — чего-то ждать! Письма ждать!

— В будущем и посылки могу разносить. Тут ведь кто-то вяжет из старушек?

— Вяжут.

— Пусть к письму носки приложат. Не бесплатно, а в обмен на что-то им надобное.

— Не замучаешься таскать?

— Я в убытке не останусь — хмыкнул я, поднимаясь — И где у нас иноземцы?

— Никак созрел для разговора с гостями прижившимися?

— Самое время — кивнул я, поправляя ремень набитой важными личными вещами сумки.

А важными я считал свои записи, пару книжек, писчие принадлежности, талоны и еще различные скопившиеся мелочи. Все свое ношу при себе. И своя ноша не давит...

* * *

Место для переговоров я выбрал самое прозаичное — тот же стол, где недавно сидел с Тихоном. Готовиться никак не стал — во всяком случае о гостях не хлопотал. Поймав Матвея, попросил его организовать нам встречу, после чего налил себе еще жиденького чая, принес тарелку супа, сходил по личным делам, развесил снаряжение на просушку, а как закончил с его осмотром, уселся за остывший перекус. Как по сигналу напротив уселись двое широкоплечих и почти не странных стариков.

Почти...

Оставшиеся в меньшинстве иноземцы инстинктивно стремятся не выделяться из толпы. Поэтому один из стариков отрастил шикарный густой седой чуб, что ниспадал до переносицы, скрывая могучую и чуждую нам словно бы расплющенную переносицу. А второй, кого возраст лишил шевелюры, воспользовался обычной потрепанной бейсболкой с надписью на русском "Курильщик со стажем", которую надвинул на нос.

— Добрый день — на очень хорошем русском произнес чубатый — Я Зурло Канич. Моего друга зовут Анло Дивич.

— Граждане Луковии? — уточнил я.

Старики чуть удивленно глянули на меня и синхронно кивнули.

— Хорошо — скупо улыбнулся я, опуская перед собой разномастное собрание листков, мое главное и регулярно пополняемое сокровище, что я оберегал как мог, таская всегда с собой завернутым в пакет — Я правильно понял, что вы хотите нанять меня в качестве проводника?

— Верно, добрый челос.

— Челос?

— Человек.

— Запомню — ответил я, вписывая новое слово в верхний чистый лист — Позвольте пару вопросов?

— Так ты согласен? — заторопился Зурло.

— Возможно — отозвался я, вписывая в другой листок "Зурло Канич, мужчина, иноземец" — Но сначала я должен задать несколько вопросов.

— Для чего?

— Чтобы ответить — возьмусь я за это дело или нет.

Старики переглянулись и снова кивнули:

— Справедливо.

— Справедливо — подтвердил и я — Начнем с простого. Зурло Канич. Возраст?

— Семьдесят семь.

— Во время тюремного срока третий рычаг дергали как? Выберите один из трех вариантов ответа, пожалуйста. Первое — не дергал совсем. Второй — старался не дергать. Третий — дергал постоянно.

— Это что за вопрос-то такой?

— Стандартный анкетный опрос — скучным официальным голосом ответил я, массируя виски — Это тайна? Я лезу в личное?

— Нет, но...

— Ваш ответ?

— Всячески старался не дергать.

— Хорошо — кивнул я и в строчку посвященную "Зурло" вписал возраст, а затем добавил "старался не дергать, выглядит в меру энергичным". Теперь Анло Дивич. Ответы на те же самые вопросы, пожалуйста. Мне повторить?

— Нет. Анло Дивич, семьдесят три, всячески старался не дергать. Я смиренный.

— Спасибо — записав данные, добавил "в меру энергичный" — Продолжим. Как оцениваете свои силы? Как быстро приходит усталость?

— Быть может добрый Охотник все же соизволит пояснить к чему эти вопросы? Ведь мы...

— К тому, что я не поведу тех, кто не пройдя и десяток километров остановится в изнеможении и откажется идти дальше — жестко отрезал я — Вот к чему все мои вопросы. Я не хочу быть тем, кто будет вынужден бросить в снегах не рассчитавшего свои силы старика. То есть — я забочусь о вас! Проблемы?

— Нет... благодарим от всего сердца, Охотник! — оторопело мигнул Анло — Благодарим! Мы поняли. Ты задаешь действительно важные вопросы.

— И ваши ответы?

— В нас достаточно сил, чтобы одолеть весь путь. Но с ночевками и приемами пищи.

— Хорошо — кивнул, переворачивая лист и сначала ставя на нем жирную точку, а затем надписывая на ней "Бункер".

У меня был листок с наметками дорожной карты, где я максимально точно отметил важные для себя точки. Но показывать эту карту старикам-иноземцам я не собирался. Вообще никому не собирался ее показывать. Такой вот я наполненный паранойей в меру ненормальный индивидуум.

На клетчатом листке отмечать было легко и я быстро набросал грубые очертания Столпа, ближайших к бункеру холмов, после чего вопросительно воззрился на потенциальных клиентов:

— Вы знаете дорогу, верно?

— Мы знаем путь! — торжественно кивнул Анло, взявший на себя инициативу — Знаем точно!

— Куда?

— Если стоишь спиной к выходу из Бункера, то влево.

— Влево — на листе появилась короткая изогнутая стрелка смотрящая на невысокую гряду снежных холмов — Хорошо. Теперь самое главное. Примерное расстояние до цели?

Чуть помявшись, пожевав губами, поправив козырек бейсболки, Анло наконец разродился тихим ответом:

— Около двадцати пяти или тридцати километров.

— Хм... — проставив над стрелкой цифру, я задумчиво откинулся на стуле и оценивающе оглядел стариков.

Я видел только двоих. Но их больше — тех, кто в возрасте почти восьмидесяти лет собирается преодолеть по снежно-ледяному торосистому бездорожью тридцать километров. Это при порывистом ледяном возрасте и реально жестком порой минусе. И это помимо воспоминаний о медведях, Гарпунере, скрытых под снегом трещинах и прочих опасностях.

— Мы полны сил! — поспешил добавить Зурло, видя мои сомнения.

— Ну-ну — сказал я, возвращаясь в исходное положение — Какова подготовленность к долгому переходу? Теплая одежда? Запас продуктов? Снегоступы? Небольшой запас продуктов? Лыжные палки. Веревка у меня найдется. Но остальным помочь не смогу.

— Мы полностью готовы к переходу — заявил Зурло.

— Почти — чуть дополнил Анло.

— Почему "почти"?

— Одна из наших чуть приболела — пояснил Анло — Ничего страшного, обычная простуда. Но шагать в снегах в таком состоянии... Дней через пять мы будем готовы выступить, Охотник. И я сразу же уточню — мы снабжены запасом продуктов, теплой одеждой, лекарствами, одеялами, снегоступами, палками, непоколебимой верой и железным упорством. При наличии надежного провожатого и защитника знающего тамошние опасности — мы дойдем!

После небольшой задумчивой паузы я глубоко вздохнул:

— Звучит оптимистично. Ладно. Вашу подготовленность я увижу, если придем к соглашению. Там сумрачно, там всюду белизна. Как мы увидим ваш Бункер?

— Несколько раз в сутки они зажигают голубые огни. Три огня у вершины высокой ледяной горы. Вход в Бункер — у ее подножия.

— Неплохо — признал я — Правда рискованно, но неплохо. И главный вопрос — цена. Что я получу за свою работу?

— Золото? — предложил осторожно Зурло и удивленно моргнув, увидев, как я снова поморщился.

— У меня несколько другие ценности — пояснил я — Меня больше интересуют знания. А если предметы — то предпочитаю медикаменты, работающие устройства, книги. Я согласен взять часть оплаты золотом. Скажем половину. Давайте так — считайте, что мы достигли предварительного соглашения. Через четыре дня я наведаюсь к вам в гости, и вы сделаете мне предложение. Хорошо?

Старики снова переглянулись и снова одновременно кивнули:

— Хорошо, Охотник.

— И вы должны понимать, уважаемые, что я могу повести и сделаю все, чтобы защитить от опасностей... но если вдруг у кого-то на морозе забарахлит старое сердце, разыграется ревматизм или скажет о себе еще какая-нибудь болячка...

— Мы понимаем, Охотник. И благодарим за напоминание.

— Всего хорошего — улыбнулся я, отодвигая записи и наклоняясь над остатками супа.

— Всего хорошего — вежливо произнес Анло и иноземцы пошли прочь. Я неотрывно смотрел им вслед, оценивая ширину и частоту шага, шаркают или нет, как держат спины и плечи, нет ли болезненной скособоченности.

Ну... если судить по увиденному, то эти двое дойти смогут. Но с частыми долгими остановками.

Но слово "смогут" не означает легкого пути для меня. Если я в это впутаюсь — я намучаюсь по полной программе. А я в это впутаюсь по любому. Только им об этом знать не надо. Пусть помозгуют над нормальной оплатой и не пытаются всучить мне пригоршню золотых зубов и несколько сломанных часов.

После того как перекусил, я подремал полтора часика, собрал в сумку два десятка писем, сунул туда же три пары шерстяных носков, пару варежек и белый колючий шарф. Добавил к этому немного выторгованных Матвеем лекарств и пищевую добавку с магнием. После чего тихонько собрался и покинул Бункер. Никаких долгих посиделок в тепле без причины, никакого привыкания к удобствам и безопасности. Я не могу позволить себе такой роскоши. Не могу...

Следующие трое суток — а считать я начал именно сутками, потому что спал урывками и большую часть времени находился в пути — я промотался между Бункером и Берлогой Апостола. Два раза я видел Ахава Гарпунера и каждый раз наши дорожки благополучно расходились.

Немало часов я посвятил изучению окрестностей, за три дня отыскав четыре замороженных трупа. К сожалению, улов был мизерным — видать при жизни они были из совсем уж не думавших о завтрашнем дне сидельцев. Потому и заблудились тут, не имея при себе ни карты, ни нормальных теплых вещей. Трупы я оттащил в Бункер, сдав монастырским для погребения.

Помимо мертвых тел я добыл немало дров и пару сумок мерзлой почвы, отыскал еще стебли и семена трупной травы, доставив все в Холл. Я старательно охотился, добыв за трое суток пятерых небольших медведей. Три ушли в Замок по новому торговому договору, что не делал лично меня богаче, но добавлял красок и тепла Холлу — жилетки, сапожки, мячи, удивительно хорошо вырезанные из принесенных мной бревнышек шары, биты и кегли. Так мало времени прошло, а некогда сумрачный и унылый Холл наполнился светом, теплом, шумом и весельем.

Тут стало настолько весело, что в последний мой приход я увидел семерых гостей из Центра, занявших крайний столик и сидящих вместе с улыбающимся Тихоном, угощающим гостей чаем и комментирующим ожесточенную игру в городки. Не забывали они с интересом поглядывать и на перебрасывающих небольшой мячик старушек.

Охота, поиск полезностей — все это интересно. Но большую часть времени я уделял тренировкам. Когда натруженное тело давало сигнал, что сегодня не стоит нагружать его физическими упражнениями, я просто бродил по снегу, ползал, потихоньку копал, учась создавать укрытия как можно быстрее. Учился бегать на снегоступах и лыжах, последние взяв на время у Апостола. На лыжах я стоять умел — как-никак детство прошло в деревне и любимая бабушка считала, что если мужик на лыжах никакой, то и в жизни таким же будет — беспутным, лыжню торить не умеющим и не видящим. Как я позднее перевел для себя ее слова — не привыкший с детства пробивать себе путь в снежной целине или же не привыкший с детства к регулярному спорту, в дальнейшей жизни не сможет быть ни ведущим, ни ведомым толковым. Не знаю откуда бабушка сделала для себя такой жизненный вывод. Но передвигаться на лыжах я умел и сейчас потихоньку освежал это умение — хотя по-прежнему в основном передвигаясь на снегоступах.

На исходе третьих суток случилось давно ожидаемое и страшное — меня долбанул чертов крылатый змей. И ведь тварь прямо вот подгадала момент, когда я, завидев залегшего в сугробе медведя, машинально приостановился. В этот миг я наклонился вперед и чуть присел, прищурил глаза, пытаясь определить размер зверя. И тут последовал удар от которого у меня ляскнули зубы, а сложившиеся колени ткнулись в мягкий снег. В спине что-то щелкнуло, рюкзак затрещал, по загривку будто молотом кузнечным ударили.

Я не успел сделать ничего. Да я и не понял ничего. Все заняло секунду. Тяжелейший удар. Колени утыкаются в снег. Из груди вырывается сдавленный сиплый выдох. Рывок. И я взмываю в воздух. Я лечу, непонимающе глядя на носки болтающихся подо мной сапог и быстро удаляющуюся землю.

Меня спасло одно — от ступора я очнулся все же быстро. Пусть и прохлопал пару секунду, может три, но не более. Дернувшись, схватился за рогатину и, даже не снимая ее с плеча, резко ткнул острием вверх. Мимо. Чуть наклонил и с силой — еще раз! На этот раз острие вошло в податливую плоть. Тонкий вибрирующий крик резанул уши. Дернув на себя, я ударил еще раз. Крик повторился и... земля начала приближаться. Не успел я обрадоваться, как сверху, по застонавшему защитному козырьку рюкзака пришелся новый удар. Червь пытался добить подранка. А вот хрен тебе, тварь! Я ударил еще раз и напружинил ноги, когда спуск превратился в падение. Рухнул я метров с пяти, как мне думается. Приземлился на ноги и, не устояв, рухнул на бок, без нужды перекатился и замер на спине, уставив дрожащее острие охотничьей рогатины в непроглядное черное небо. Из ходуном ходящей груди со стонами вырывались частые вздохи, ноги неконтролируемо дергались, зубы стиснуты так сильно, что я слышу их треск, ощущаю дикое напряжение челюстных мышц, понимаю, что прикусил нижнюю губу, но не в силах разжать хватку челюстей.

Вверху ничего...

Повторившийся крик донесся со стороны. Раненый червь улетал, решив не связываться со слишком уж кусачей жертвой. Чертов дракон этого мира... он поднял меня! Поднял как орел ягненка и унес в небо! Промедли я еще немного... и падение последовало бы с куда большей высоты.

Провалявшись так еще минут десять, постепенно сумев успокоиться, вернее заставив себя это сделать, я встал и на дрожащих ногах поспешил к Апостолу. Нас разделяло около километра и первые восемьсот метров я буквально летел на крыльях страха. Меня по-прежнему трясло. Шея закостенела в ожидании нового удара с небес, во вспотевшем затылке покалывало... Когда я понял свое состояние, заставил себя сделать кое-что еще — я остановился. И замер, глядя наверх, глядя туда, куда смотреть боялся.

Нет уж.

Я не дам этой твари поселить во мне фобию.

Не дам поселить во мне страх.

Я Охотник.

Я тот, кто убивает подобных тварей, а не боится их.

Я тут суперхищник!

Я на вершине пищевой цепочки!

Стоя у подножия холма, я дал себе слова, что убью трех крылатых червей при первой же представившейся возможности. Убью, чтобы доказать себе собственную силу и превосходство над этими тварями.

Когда я ввалился к Апостолу, тот только раз глянул на мой рюкзак и, все поняв, стащил с меня снаряжение и верхнюю одежду, после чего вручил стакан крепкого сладкого чая. Едва я допил — молча сидя на корточках у самого выхода — тут же получил от него следующую порцию чая, а к нему уже подкуренную сигарету. Когда я докурил до половины, старик первый раз нарушил молчание:

— Молодец — сказал он, усаживаясь в самодельное кресло — Ты сделал это.

— Сделал что?

— Выжил — улыбнулся Андрей — Выжил.

— Выжил — согласился я, делая глубокую затяжку — Проклятье...

— Ложись-ка ты отоспаться, Охотник. Выглядишь... нехорошо. Лица на тебе нет. Измотал себя.

— Так и планировал — кивнул я — Как раз хотел на побывку к тебе напроситься часиков на двенадцать.

— Живи — просто сказал Андрей и кивнул на аккуратно застеленную кровать, что некогда принадлежала Ахаву Гарпунеру — А как в себя придешь удивлю тебя одним рассказом. Таким интересным рассказом, что обязательно зажжет в тебе искру жгучего любопытства, как красиво описано это чувство в читаемой мной сейчас книге.

— А может сейчас? — оживился я, глотая никотиновый дым — Я бы послушал!

Андрей остался непреклонным:

— Сначала отоспись. Знаю тебя — не отдохнув, бросишься в путь. Так и загубить себя можно.

— Настолько значит интересный рассказ — хмыкнул я, поднимаясь и стаскивая с себя свитер — Ладно... Готовить что будем?

— Я принесенную тобой вырезку пожарил как раз. Как знал, что придешь.

— Я еще писем принес.

— Вот это дело! — Апостол хлопнул себя ладонью по колено — Жаль бумага кончается.

— И бумагу принес — улыбнулся я — Все как заказано. Сейчас достану все.

— Давай. А затем перекуси — и спать часов на десять. Как выспишься — так и будет тебе мой рассказ.

На том и порешили.

Я еще помню, как механически жевал жареную медвежатину. А вот как очутился в постели уже не ведаю. Просто ощутил под щекой подушку и тут же отрубился. Последнее что услышал — звук зажигалки Апостола, шелест разворачиваемого письма и его подрагивающий от нетерпения голос:

— Ну посмотрим, чего нам Клавдия Степановна написала, посмотрим...

Глава 10

Поднявшись на вершину невысокого длинного холма, я улегся в снег, накрылся снятой и молниеносно развернутой белой шкурой, повернувшись на бок нагреб на себя лопаткой снега и, чуть поерзав, затих, погрузившись в наблюдение.

Смотрел я на еще один холм — высокий, царящий над местностью как невысокая гора доминирует над холмистой местностью.

"У себя в деревне каждая кочка — Эхверест", как говаривала моя бабушка, намеренно коверкая хорошо известное ей слово. А потом, чуть помолчав, покосившись в сторону деревенской южной окраины, добавляла задумчиво: "Однако бывает вроде яма затхлая — а на самом деле гора блистающая". Так бабушка выражала свое уважение к одной особо ей привечаемой и даже зазываемой в дом старушке выглядящей в своих одежках настолько истинно деревенской, что сразу становилось ясно, что эта посконность нарочитая. Примерно тогда я и услышал эти смешные непонятные слова впервые — "посконь", "посконное", что в нынешние времена чуть ли не синонимы таких слов как "домотканое", "простое", "дешевое". Хотя в нынешние времена таких слов и не помнят...

"Блистающая гора", она же Марья Павловна, сухонькая старушка невероятных древних лет, но переполненная сумасшедшей энергией, порой бродящая по лесу сутки напролет и притаскивающая на своем горбу под три десятка кило грибов, бабушкой моей очень уважалась. Только бабушка — и я — и знали секрет Марьи Павловны, что была коренной москвичкой, род вела из аристократии, а потом интеллигенции, все последние предки сплошь профессора маститые. И у ней самой дипломов красных тьма. И преподавала она в элитных высших заведениях канувшего в лету СССР. В деревню она ушла сама. Но сначала попала в немилость у каких-то партийных верхов, была отправлена преподавать в окраинную жаркую республику, где стремительно строился промышленный городок. Пробыв в песках пару лет, тяжело заболев, намучившись с теми, кому на получение новых знаний было плевать, Марья Павловна в ответ тоже плюнула на все, покинула занимаемую должность, партию и все остальное, вернулась в Россию и здесь забилась в глухой деревенский угол, где быстро поправилась, ожила и поняла — а к черту это все. Ей здесь куда отрадней и спокойней. И прожить легко — для начала устроилась библиотекарем в областном центре, где при устройстве на работу положила на стол такие документы, что у всего тамошнего начальства шары на лбы полезли и в зобу сперло. Получила кривенький домишко в постоянное пользование, решительно отказалась от преподавания в местной школе, но с удовольствием проводила частные занятия для тех ребятишек, что пришлись ей по душе. Так "блистающая гора" замаскированная под "яму затхлую" и прожила остаток жизни в деревне, умерев за три года до моей бабушки. Они лежат на одном и том же кладбище. Коренная москвичка строго наказала хоронить ее именно здесь — на огромном полузаброшенном деревенском кладбище рядом с краснокирпичными церковными руинами. Церковь, к слову, восстановили позднее.

Лично я Марье Павловне пришелся по душе и, беря с бабки символичную плату, она помогала мне разбираться в школьных предметах. Именно разбираться, а не зубрить. Это было ее первое главное правило — никакой тупой зубрежки. Предмет надо понять, разобраться в нем досконально. Если не получается — зайди с другого бока, если снова не вышло — попробуй нырнуть поглубже. Не вышло — хорошо, отступи, собери побольше сопутствующей информации, перевари ее, осознай и снова иди на штурм не поддающейся области. Во многом благодаря этим впитанным и вжившимся в меня принципам я преуспел в жизни. И благодаря этим принципам я никогда не находил общий язык со школьными учителями, что пытались вбить в наши головы необработанный, непонятый, неосознанный пласт знаний лишь с одной целью — чтобы мы хоть кое-как, но написали контрольные, сдали контрольные, закрыли четверти. Я помню, как после одного из споров меня вызвали на ковер к школьному директору, сухонькому мужику под пятьдесят с хвостиком, и он, не скрывая язвительности, глядя на меня через стол, спросил — откуда я набрался таких смешных идей и дерзости, чтобы спорить с учителями? Кто вложил мне эти глупости в голову несмышлёную? Кто так повлиял на меня? Я назвал имя, отчество и фамилию. И увидел, как ошеломленный директор сдувается в своем кресле и смотрит на меня уже совсем иначе. На следующий день он приехал в деревню — в гости к Марье Павловне. И с тех пор заезжал частенько. Бывший ее ученик оказался, хотя как-то про него Марья Павловна и обмолвилась, что самородком был, да в грязи социальной извалялся, карьеру строить взялся и давно уж блестеть перестал.

Воспоминания...

М-да...

Усмехнувшись, я опустил голову на скрещенные руки, пристально смотря на вершину холма.

После рассказа Андрея Апостола я отправился сюда незамедлительно, отложив все прочие планы и не став изводить чуть отдохнувшее тело тренировками. И отправился я сюда следуя заветам покойной Марья Павловны — если не можешь осознать, если не хватает информации, то отступи и поброди вокруг, собери больше сведений, сгреби воедино и хорошенько покопайся, выуживая самое важное. И порой, если подготовительную работу провел действительно хорошо, осознание и понимание медленно всплывут в мысленном море подобно китам...

С моей позиции обзор открывался отменный. Убрать бы мутнящую воздух снежную пыль и вообще отлично. Но тут уж поделать нечего. Главное, что никакой сумрак и снег не помешали мне вскоре решить — интересующий меня высокий холм рукотворен. Иначе и быть не могло. Слишком уж у него удивительная форма, что заметна не смотря на покрывающий его снег. Видимые три склона круты, очень круты, почти отвесны, а вот четвертый, обращенный от Столпа, удивительно пологий. Настолько пологий, что по нему вполне комфортно подняться на своих двоих, въехать на чем-нибудь гусеничном или же на какой-нибудь могучей военной технике. Короче — подъем вполне преодолим для техники. В то время как остальные три склона отвесны. Дальше — за холмом, там где пологий спуск, местность будто выровнена. Да не будто. Тут поработала тяжелая техника, срезав лишнее, открыв простор, пробив вон там и вон там широкие проходы, что ведут в темноту. Если проследить их направление по моей самодельной карте, то они, медленно расходясь, уходят прочь от Столпа и вскоре упрутся в кольцо из упавших крестов.

Рассказ Андрей начался просто — он, переполненный сил и нашедший свое жизненное место старик, погнался за подраненным молодым медведем, перед этим сдуру дав этому увальню солидную фору. То, что поступил он так очень зря, Апостол понял через полтора километра, следуя по окровавленному широкому следу в снегу. Раненый зверь двигался ходко, пробивая себе дорогу в сугробах и уводя преследователя все дальше от безопасной теплой берлоги. Самое время остановиться...

Азарт гнал вперед, рассудок тормозил, страх помогал рассудку, рвущаяся изнутри дурость поддакивала азарту. В результате сошлись посередке — еще полкилометра вперед. И не больше. Андрей вошел в проход между холмами, провалился в наметенную подушку рыхлого снега, выбрался, едва не сломав лыжи, пробежал еще метров триста и... остановился.

Медвежий след вел дальше, путеводной красной нитью тянясь к высокому холму с отколовшей вершиной. Ну это Андрею так показалось поначалу. Приглядевшись, он убедился, что глаза его не обманывают — холм был цел, просто с него сползла часть снежного покрова, открыв его секрет.

Высокий холм венчала массивная постройка из до жути знакомого материала — кирпича, что составляет двуслойную броню летающих крестов, проложенную арматурой из неведомого металла. Так и тут такой же кирпич. Следующее предположение Апостола было очевидным и логичным — крест разбившийся упал на вершину холма. Но откуда в стене креста взяться огромному прямоугольному и вроде как даже чуть изогнутому обзорному окну смотрящему точно на громаду Столпа?

Бросив на холм последний раз, Андрей глянул на медвежий след, развернулся и поспешно убрался оттуда. К черту такие находки, к дьяволу такие переживания. Апостол только-только обрел свободу и не собирался рисковать ею, приближаясь к странным постройкам.

Ведь только дурак не поймет, кому именно может принадлежать странное здание. Само собой — ИМ. Тем, кто зашвыривает в этот мир сидельцев, заставляя их сорок лет бесправными рабами болтаться в воздухе, исправно дергая за рычаги.

С тех пор прошло много лет. И с тех пор он никому не рассказывал о этой находке. Почему? Да потому что не хотел смущаться ничей рассудок, не хотел никого подталкивать к необдуманным делам.

Мне почему рассказал?

Да потому как видит — рвусь я к этим знаниям. А он сам давно уж стар и помереть может в любой день. Вот и рассказал, что не унести тайну с собой в могилу.

Но просит он об одном меня в благодарность — попусту не рискуй, Охотник. Ни одна тайна не стоит жизни.

В ответ я заверил, что глупый риск — вообще не обо мне. Я риск люблю, но риск обдуманный. Еще спросил я Апостола о том, что было за тем обзорным окном.

"Кромешная тьма" — вот его короткий ответ.

Что ж. Меня этот ответ вполне устроил.

Плотно поев, тщательно собравшись, оставив все лишнее, но взяв с собой дополнительный запас продовольствия, полученный от Апостола и не забыв коробок спичек, я выдвинулся в путь. Дорога заняла немного времени — пока что все покрытые мной в этом мире дистанции мизерны, но с каждым днем я стараюсь увеличить их протяженность. Этого требует развитие, этого требует прогресс.

И вот я здесь. Я не вижу никакой постройки. Но это самый высокий холм в округе, настоящий "Эхверест" и полностью соответствует описанию Апостола. Значит, я на месте. И там, под толстой снежной шапкой, находится некая постройка.

Я пролежал в снегу больше часа, проявляя максимальную осторожность и борясь с нетерпением. За час наблюдения не случилось ничего, не считая проползшей внизу большой стаи снежных червей.

Понаблюдать еще?

Нет. Пора действовать.

Встав, я собрал вещи и, хрустя свежим снегом, направился вниз, бдительно поглядывая по сторонам. О том как подступить к холму я не задумывался — есть лишь один доступный вариант. Я поднимусь по пологому склону и уже там приступлю к поискам входа, который по всем законам логики должен быть обращен именно в ту сторону — во всяком случае главный.

Есть ли дополнительные входы-выходы?

По логике — быть обязаны.

Где расположены?

Тут можно только гадать, учитывая, что я не имею ни малейшего понятия о логике поведения здешних исконных обитателей, хозяев этого мира. Но, следуя разумности, хотя бы один дополнительных выход должен иметься в крыше.

Я так решил, вспомнив про летающие кресты, служащие в этом мире и самолетами, и вертолетами. Появись нужда в срочной эвакуации, персонал тут же вызовет летающую конницу и, гремя ботинками, ломанется на крышу, откуда их и заберут. Правда крыша завалена снегом... ну, я бы сделал люк, не откидывающийся наверх и не сдвижным, а таким, чтобы открывался вниз и закреплен был одной простейшей задвижкой. Дернул, отодвинулся на трапе, люк откинулся, открывая снежную спресованную стену, сквозь которую, при помощи закрепленных рядом лопат, можно быстро пробиться и успеть на борт ожидающего транспортника. Как вариант снабдил бы люк возможностью открываться в обе стороны — на тот случай, если снег расчистят прибывшие, им будет проще дернуть люк на себя, чтобы он не мешался поднимающимся снизу...

Но это я бы так поступил. И то еще вопрос поступил бы я именно так — это мои текущие мысли наспех и не более того. Сколько раз бывало в моей жизни, когда я по дороге куда-нибудь принимал грубое черновое решение, а уже позднее, усевшись в одиночестве перед окном в глубокое кресло, тратил часы на его доработку, шлифовку или же, поразмыслив, отбрасывал решение как полностью неудачное.

Нужны ли вообще двери, если хозяева мира обладают возможностью телепортации?

Нужны. Хотя бы просто на всякий случай. Но это я так думаю. Все же я человек. А человечество вот уже как третье столетие больше молится великому и постоянно растущему Древу Технологий, чем высшему разуму, божествам или же собственным способностям. Все мы дети технического прогресса. Узкоплечие, хилые, с оттопыренными животами, отвислыми губами, затуманенным взором и навороченным девайсом в руке. Мы будущее...

Проклятье...

Какого черта меня тянет на философию, вернее на нытье, причем про другой мир, куда я возможно никогда больше не вернусь? Может это первый звоночки старости, которую стыдливо маскируют под словом "зрелость", а некоторые, для большего эффекта, добавляют "зрелость суждений".

Кто его знает...

В моем случае это просто способ унять нервозность. Способ чуть "затупить" остроту чувств. А чем я ближе, чем я выше — тем чувства острее. Каждый порыв ветра ощущается как хлещущий удар наждачной бумагой по щекам, хруст снега под ногами кажется оглушительным, боль в натруженных голенях мнится первым признаком подступающей серьезной травмы. И за всем этим "обостренным" пугливо наблюдает изнутри меня кто-то пугливый, что уже подал свой тоненький голосок — а может сегодня отступиться? Кто знает, кто или что ждет внутри? Ведь там может оказаться все что угодно... а я такой усталый, толком не восстановился, да и чему я успел научиться за столь короткое время? Почти ничему. Начинающий охотник и не более того... а тут...

Остановившись, я сделал пару глубоких вздохов и отдал себе жесткий мысленный приказ: "Заткнись и шагай вперед!".

Помогло лишь отчасти. Трусливый тонкий голосок не унимался. И тогда я произнес приказ вслух:

— Заткнись и шагай вперед, Охотник! Вперед! И без нытья!

Помогло. Голосок как отрезало. Качнувшись вперед, я сделал шаг, следом еще один, быстро завершая подъему по пологому склону. Тут, наверху, ветер был настолько сильнее, что я предпочел упасть ничком, и, толком не осматриваясь, тут же принялся рыть двухметровую траншею. Что-то вроде снежной могилы — для себя. Углубившись на метр, перекатился через край внутрь, лежа на спине уставился в темное-темное грозное небо.

Залп крестов...

Надо мной медленно летели десятки ярких энергетических шаров направляющихся к Столпу.

Выстрелы подсвечивали тучи десятками цветов. Сегодня зрелище оказалось невероятно красивым — что-то вроде раз в десять усиленного полярного сияния. Очередной выстрел высветил не только тучи, но и стремительно несущегося крылатого червя, что заставило меня очнуться от созерцания и перейти к дальнейшему этапу наспех разработанного плана.

Дверь еще надо было найти. Но шарахаться по самой высокой вершине в округе, привлекая к себе нежелательное внимание, я не собирался. Поднялся, упал и... исчез. Больше я не покажусь. И если меня кто засек во время подъема, пусть теперь ломает голову куда я подевался.

А я никуда не делся. Опять перевернувшись на живот, я вонзил лопатку в слежавшийся снег перед собой, вывернул солидный кусок снежной массы, отбросил ее на спину. Вонзить, вывернуть, перекинуть через голову, почувствовать удар по ногами или спине. Я быстро закутывался в снежный кокон, одновременно копая уходящий вниз колодец. Вершина высокого холма была широкой. Никакой островерхости. Почти ровная солидная площадка, в которой я и рыл наклонный проход.

Пока что цель была самой простой — докопаться до чего-то не являющегося снегом и льдом.

Звяк. Я ударил чуть сильнее. И снова лезвие лопатки ударило о нечто куда более твердое чем лед. Сметя крошево рукавицей, почти приникнув в густом сумраке к предмету интереса, я разглядел и широко улыбнулся. Кирпичная кладка. Снова эта странная любимая кирпичная кладка — или же необходимая для них здесь. Ведь не зря металлическая арматура в двойной кирпичной кладке, ведь не зря шепот Столпа в кресте с закрытым кокпитом слышится гораздо тише. Может и кирпич особый.

Как бы то ни было — Апостол не ошибся ни с увиденным, ни с координатами. Я лежу на крыше древней кирпичной постройки венчающей вершину высокого холма. Постройки с большим обзорным окном обращенным к Столпу. Тут что-то вроде стационарного капитального пункта наблюдения. Осталось попасть внутрь. Этим я и занялся.

Высунувшись ненадолго наружу, определил примерный центр крыши и, нырнув обратно, принялся копать, не забывая пробивать в прикрывающем меня своде отверстия для притока свежего воздуха. Чувствую себя снежным кротом и очень рад тому, что тут нет почти вездесущих снежных червей и уж тем более медведей.

К центру крыши я пробился минут через сорок. Расширил здесь солидный пятачок, создав достаточно уютную берлогу, где скинул наконец жутко мешающее снаряжение. Убедившись, что ожидаемого люка в кирпичной кладке не обнаружилось, понял, что придется пройтись по периметру. Уже взялся было за дело, но, остановив замах, еще чуть подумал и сменил маршрут, волоча за собой рюкзак. Слишком уж большая площадь для раскопок. И кто его знает в каком углу или ином участке крыши скрывается заветный люк. Для начала поищу входную дверь в самом ожидаемом месте — в стене обращенной к пологому склону.

Добравшись до конца снежного лаза, пробил себе путь до края крыши. Дальше было просто. Вырезав себе окошко, определил примерный центр стены, чуть сместился и начал углубляться, по ходу спуска пробивая отверстия для дыхания и выброса "грунта". Добравшись до идеально ровной и вроде как бетонной площадке, обустроил еще одну берлогу, спустил сюда все имущество и распластался на шкуре, пытаясь унять сердцебиение и хоть немного охладиться. Под меховой одеждой стекали ручьи пота. Неплохо потрудился. И посмотреть есть на что — пусть здесь почти темно, но проходящий сквозь оконце в снежной стене смутный свет все же смог высветить край выпирающей из стены железной двери. А неплохо намело снега — если взять по прямой от стены к краю снежной подушки, то тут метра четыре.

Нетерпение чуть притупилось, зато проснулся голод. Достав из-под куртки флягу, а из рюкзака пару кусков фирменного пеммикана Андрея, неплотно перекусил. Следом закинул в рот два квадратика молочного шоколада. Апостол, сокрушаясь моей торопливости, всучил мне целую плитку шоколада. Настоящее сокровище, которое я не собирался трогать. Но без быстрых углеводов мне сейчас никак — телу срочно нужна энергия. Поев, я устроился поудобней и немного вздремнул, чувствуя себя в снежной берлоге в полной безопасности.

Вариант, что стальная дверь вдруг загрохочет, отворится и на меня нападут веками сидевшие в засаде злодеи... я даже не рассматривал. Тут остро ощущается заброшенность. Именно ощущается. Примерно такое же острое чувство у меня возникло, когда я впервые очнулся внутри промороженного тюремного креста. Ощущение, что приходит откуда-то изнутри, ощущение, что отчетливо говорит — здесь все мертво...

Кроме косяка я видел кое-что еще, что воодушевляло меня куда сильнее...

Когда после дремы открыл глаза, первым делом убедился, что мне не привиделось. Нет. Вот он красавец — справа от косяка из стены торчал знакомый до душевной боли рычаг. Расположен был несколько непривычно — в метре от бетонного пола. Поразмыслив, списал это на меры безопасности — вдруг кто-то ранен и может лишь ползти. Как тогда дотянуться до высоко расположенного рычага?

Поднявшись, размял ноющие плечи, присел несколько раз и продолжил махать лопаткой, быстро очистив дверь от снега. Шумно дыша, некоторое время глядел на заиндевелый металл, решаясь. Стянул перчатку, коротко прикоснулся к рычагу — тут минусовая температура, как-то не хочется намертво прилипнуть и потом освобождаться ценой содранной шкуры. Коснулся раз, два... не выдержав, нажал грубым основанием ладони и резко надавил. Рычаг дрогнул, но не поддался. Отодрав руку, подышал на нее, спрятал в рукавицу отогреваться. И положил на рычаг вторую — тем же способом. На этот раз навалился всем телом. Заскрипевший рычаг пошел вниз.

Щелчок.

Я аж вздрогнул!

Опять представил себя внутри тюремного креста...

За стеной что-то застучало, затем звук стих и... дверь, роняя с косяка остатки снега и льда, сдирая иней со стены, сдвинулась в сторону. К этому моменту я уже был у своих вещей, держась за рогатину и нацелив ее на темный проем. Стоял я так недолго. Да и проем недолго оставался темным — внутри вспыхнул красный свет, что высветил достаточно просторный кирпичный тамбур, решетчатый металлический пол и еще один рычаг.

Воткнув рогатину в снег, я принялся собираться, навьючивая на себя рюкзак, сворачивая шкуру. И размеренно считая вслух от единицы до десяти. Затем дальше. Внешняя стальная дверь закрылась на пятнадцатой секунде.

Хорошо.

Я дернул рычаг еще раз.

На этот раз отбегать не стал и пятнадцать секунд простоял у открытого прохода в тамбур, внимательно оглядывая его внутренности. Частые крюки на одной стене, рычаг. И больше ничего — не считая еще одной двери в противоположной стене.

Дверь закрылась. Нажал на рычаг. Щелчок. Шумно выдохнув, я вошел в тамбур и тут же нажал на второй рычаг. Если второй рычаг сломан, а наружная дверь закроется, все кончится тем, что я сдохну в каменном мешке от холода и голода. И никто не придет мне на помощь. Даже если Апостол поймет, что случилось что-то плохое и поспешит на розыски, это случится не ранее чем через двое суток — я настоял на том, что для меня вполне нормально не давать о себе знать сорок восемь часов и что зверь я осторожный, могу долго лежать в засаде и не решаться, если чую подвох. Двое суток. Плюс еще часов двенадцать-пятнадцать... Может и выдержу.

Рычаг легко пошел вниз. Раздался звонкий щелчок. Свет стал ярче, загудело, вниз ударили потоки теплого воздуха, наружная дверь закрылась, рычаг поднялся на место.

Раз, два, три, четыре, воздух в тамбуре становился уже неприлично теплым, по стенам потянулись темные влажные полосы, мохнатый снежный ковер быстро исчезал.

Внутренняя дверь почти бесшумно ушла в стену, открывая проход в ярко освещенное большое помещение. В центре квадратный металлический стол. Несколько металлических же стульев вокруг. У стены диван. Тут сухо. Холодно, но сухо. С потолка идет горячий поток, что быстро согревает помещение.

Переступив порог, я повертелся по сторонам, подрагивая на напружиненных ногах и водя вокруг острием копья. Поняв, как выгляжу со стороны, не выдержал и рассмеялся в голос, выпрямился, со стуком ударив пяткой копья в пол и заявив:

— Комедия! Причем французская!

Не знаю почему я так решил. Но вот виделись мне сейчас некогда любимые старые французские киноленты семидесятых-восьмидесятых годов. Вроде как в одном из этих фильмов я видел нечто подобное — входящего то ли на космический корабль, то ли в машину времени звероватого охотника в мехах вооруженного копьем. Тот так же крутился по сторонам, недоверчиво нюхал воздух, скалил зубы, тыкал копьем. Осталось еще порычать и поколотить себя в грудь кулаками.

— Если тут кто есть — выходите уже! — крикнул я, наполняя помещение звуками.

Само собой никто мне не ответил. Кто ответит? Ощущение не обманывало — тут все мертво. И лишь благодаря мне начало оживать.

Хлоп...

Свет погас. А дверь за спиной уже задвинулась. Переживать я не стал — успел зацепить взглядом аж два рычага. Первый совсем рядом, а второй чуть-чуть подальше на той же стене и выглядит помассивней. Добравшись до него, взялся за холодный металл, опустил до щелчка. И удовлетворенно кивнул, щурясь от ударившего в глаза света. А это что? Над рычагом забранный стеклом счетчик из шести знаков. Медленно крутится последний цилиндрик, меняя знак за знаком. Можно не гадать — я смотрю на электросчетчик так сказать. А что, если... взявшись за рычаг, дернул еще раз. Цифры — а что это еще может быть? — резво пробежались, сменились, остановившись, снова начали тикать. Интересно как... то есть здесь можно "накрутить динамо-машину" про запас? А ну еще раз. Получилось. Еще раз. Получилось. Еще раз... а вот нет. В этот раз рычаг остался запертым. Ну и ладно — уже неплохо.

Понимая, что вот-вот упарюсь, скинул снаряжение на неудобный даже на вид то ли жесткий диван, то ли странную скамью, расстелил на просушку куртку, стянул свитер, следом и мокрую насквозь футболку. Войдя во вкус, продолжил разоблачаться и вскоре остался в майке, носках и легких трикотажных штанах липнущих к коже. Снять бы их, но вдруг какая тварь из анабиоза выскочит, а я тут в трусах шарюсь в холодильнике? Так что остался в штанах и пояс затянул покрепче, чтобы не расставаться с ножом.

Вот теперь можно и осмотреться, хозяева дорогие.

Теперь можно и осмотреться...

Примыкающее к тамбуру большое помещение оказалось основным и центральным. Все остальное как бы "липло" к нему и находилось на том же уровне. Слева от входа дверь ведущая в спальную зону. Внутри четыре двухъярусные крови, восемь стоящих в ряд металлических шкафов, столько же разбросанных там и сям тумбочек. Все пусто. Ни матрасов, ни постельного белья, ни одной мелочи в тумбочках. Такое впечатление, что перед уходом здесь убрались с мощным пылесосом. Но это тут. А вот за узкой дверью рядом со шкафами отыскалась двухместное ванное помещение — два душевых гусака, металлические сточные решетки, вмонтированные в стены прямоугольные ростовые зеркала. Реально ростовые. И на кой черт? Я вот не припомню за собой никакого желания пялиться в зеркало в то время как намыливаю себе задницу. Зачем тут такие зеркала? Их бы разумней в спальню — там одно есть такое же, но... в спальне одно, а в душевой два. Еще тут нашлась длинная полка и открытый шкафчик. Все считай пусто. Но на полу я нашел смерзшийся и только начавший оттаивать тюбик с прикрепленной к нему специальным фиксатором щеткой. Все чуть иное, но при этом знакомое. Я держал в руках иноземную зубную пасту с щеткой. Дернул, щетка выскочила из фиксатора, тут же отскочил колпачок крышки. Осталось выдавить на щетку зубную пасту. И я попытался. Но подмерзшая паста не торопилась вылезать и пришлось это дело пока отложить. Помимо этого я нашел на полу солидный синий обмылок, а в углу отыскалась пара реально огромных резиновых тапочек, спрятавшихся за одним из двух металлических низковатых унитаза.

Невольно задался вопросом — а куда канализация ведет? Под пол все стекает. А дальше? В крестах система проста — век за веком все льется наружу. Учитывая здешние морозы, я искренне и всей душой верю, что кто-нибудь из здешних зверушек полюбил иноземное говно падающее с небес. Если никто не жрет отходы сидельцев... то мы окружены кольцевым многометровым валам из дерьма.

Ну да к черту проблемы иноземной экологии. Мы сюда не просились, поэтому нам и не стыдно, что взяли и загадили чужой мир. Зеркала, кстати, расположены так, что в них отражается как моющийся, так и справляющий нужду. Странно... что за туалетно-ванный нарциссизм?

А как запускается вода? Под каждым унитазом ножные рычаги. Нажал ногой в носке — в металлическую чашу хлынул ревущий поток воды.

А с душем как?

Под каждым гусаком имелось три металлические пластины в ряд. Три этаких квадратика. Я нажал на крайний. Ничего. Ткнул в средний. И отскочил, избегая хлынувшей из гусака ржавой воды. Поспешно ткнул еще раз, внезапно испугавшись — сейчас где-то в центре увидят, как закрутился веками молчавший счетчик воды и решат выяснить с чего бы это заработал душ в заброшенном наблюдательном пункте.

Чушь. Я нарочит неспешно снова пустил воду.

Если кто-то следит за статусом этой древней постройки дистанционно... он уже давно засек запуск энергетической системы и в таком случае меня уже ждут рядом с разложенной на просушку одеждой.

Поэтому воду я пустил еще раз. Пусть стекает.

А в крестах вода постоянно течет... ну да — то ведь сидельцы тупые, а здесь как-никак интеллигентные люди работают, они с кранами уж разберутся как-нибудь.

Отставить язвительность, Охотник. Отставить. Продолжаем осмотр.

Вернувшись в центральное помещение, я убедился, что гостей не появилось. Попытался дернуть рычаг, но не преуспел. Тогда дернул тот, что рядом с входом и дверь в тамбур покорно открылась — как и ожидалось. Повернувшись к тамбуру спиной, я прошагал через комнату и, взявшись за ручку, вручную откатил еще одну дверь. И уставился в могучую массу сжатого снега за прозрачным огромным окном.

Вот и рабочее помещение — длинный металлический стол вдоль окна, несколько металлических кресел на колесиках. Еще пара столом поменьше по сторонам. Длинная лавка у стены. В длинном столе зияют дыры — еще одна разоренная консоль с безжалостно вырванными приборами. Тщательно осмотревшись, убедился, что находок тут не предвидится и вышел.

Осталась правая сторона. Но от нее я особого не ожидал издали увидев ее предназначение. Тут даже двери нет — открытый дверной проем ведущий в крохотную комнатенку с большим столом, несколькими распахнутыми шкафчиками и пустым пространством, где раньше явно что-то стояло.

Кухня. Здесь была кухня.

Логично.

Что надо восьмерым и явно однополым рылам — если только тут не иные правила приличий — прибывшим сюда с миссией изучения, наблюдения и прочего? Правильно — самое простейшее. Место для работы, место для сна, место для расслабления и приема пищи, место для готовки этой самой пищи.

Центральное помещение, спальная комната с бытовыми удобствами, крохотная кухня, рабочая зона с обзорным окном и тамбур ведущий на бетонную площадку. Вот и все.

Почти все. Вот лестница в углу центральной комнаты. Над ней рычаг и сдвижной — сдвижной все-таки — люк ведущий на крышу. Скорей всего, когда пункт был активен и обитаем, на толстенной крыше постоянно находился летающий крест. Чтобы не ждать эвакуацию и всегда иметь под боком возможность экстренно смотать удочки. Ведь они не за закатом наблюдали. Они пялились на Столп — плененное ими невероятное космическое существо исполинских размеров, которому совсем не нравится быть плененным им же порожденными заморышами.

Все? Я ничего не упустил?

Я еще раз пробежался везде, выискивая незамеченное ранее.

И умудрился отыскать под диваном — тем самым неудобным и заваленным моей одеждой — нечто неожиданное. Я отыскал две икебаны. Или два гербария? Понятия не имею. Но скорей всего икебаны — в прозрачные полуметровые блоки с квадратным сечением были заключены красивые пучки ветвей и цветов. Выглядели они так, словно их только что срезали, небрежно совместили в этакие роскошные букеты и окунули в остывающий пластик. Красотища с какой стороны не глянь. Яркие пурпурные крупные цветы, веточки с маленькими синеватыми листьями, длинные красные стебли травы, одна колючая ветвь с длиннющими грозно выглядящими шипами. Вторая икебана почти такая же, разве что цветы там желтые, а все так же синеватые листья покрупнее и другой формы.

— Обалдеть! — буркнул я, выставив находки на стол и медленно обходя их кругом — Эстеты блин!

Понять их можно — вокруг снег и мрак. Холодно телу. Холодно душе. А так хоть какое-то отдохновение взору. Раньше тут наверняка был какой-никакой телевизор с кучей развлекательных программ, имелись и другие "отвлекалки" — среди них и икебаны вот затесались. Под каждым блоком надписи из закорючек. Даже пытаться не стал прочесть. Там может быть начертано все что угодно.

"С пламенным приветом борцам с мировым злом!".

"Сию небрежную вещицу создал по вдохновению мастер седьмого калибра, посвятив оную третьей волне"...

И в нашем мире творчество описывается настолько порой дико, что ни за что не угадать, что может быть написано под двумя помещенными в музейный зал столкнувшимися машинами, придавленными гидравлическим прессом — хотя, казалось бы, ответ очевиден. Но нет! Путь мысли создателя поразителен и непредсказуем.

— Ладно — кивнул я, отвернувшись от икебан — Займусь главным.

"Главным" я посчитал то, что имелось здесь повсюду и осталось только потому, что вынести это было попросту невозможно — настенные разноцветных схемы наляпанные где только можно. А в центральной комнате еще и картины немаленькие. Начал я как раз с картин, усевшись на свободный край дивана и вперив взор в первую из трех.

Пейзаж. Мирный милый пейзаж. Высокий обрывистый берег густо поросший деревьями с синей листвой. Внизу, между стволами, виднеется излучина узкой речушки, на противоположном берегу чернеет несколько вспаханных полей. Над деревьями раскинулось небо, в его изумрудной глубине смутно угадываются очертания двух небесных тел — желтого большого и красноватого поменьше.

Вторая картина...

Еще один пейзаж. Но на этот раз чуть более современный — океанский берег, ранний вечер, розово-зеленое небо, клонящий вниз край тяжелого диска тусклого светила, потемневшая зеленоватая вода набегающая на светлый песчаный берег, ползущая куда-то сонная тварь чем-то напоминающая крокодила украшенного вытянутым черепашьим панцирем. За заливом к небу поднимаются высокие пирамидальные здания-небоскребы, уже зажглись сотни окон, но многие еще остаются темными или же отражают лучи садящегося светила.

Ладно...

Третья картина.

А вот тут уже кое-что более энергичное и даже боевитое.

На третьей картине была изображен покоящийся в ангаре летающий крест — точно такой как тот, что я разбил о холм. Определил это по горбатой рубке на фюзеляже. Рядом с крестом три парня и одна девушка. Разодеты в комбинезоны с меховыми воротниками, в руках держат шлемы, на губах широкие улыбки. Девушка красива — ее даже не портят мощные надбровные дуги и широченные прямые брови. Парни отличаются статью и мощными подбородками. Но один из троих чуть отличается — явный мыслитель, что заметно по зачесанным набок волосам, меньшим надбровным дугам, очкам с прямоугольными линзами и без дужек, блокноту под ладонью прижатой к шлему. Ну и взгляд особый — вдохновенный и при этом чуток рассеянный. Он как бы вроде бы и здесь, но при этом мыслями уже там.... Получилось у художника передать его характер. Перед четверкой летчиков целая толпа. Между толпой и четверкой героев седовласый высокий старик что-то втолковывающей улыбающейся молодежи. Судя по серебряно-золотым эполетам на плечах совсем не военного покроя плаща дедушка не из простых будет. Да и за его спиной вроде как в толпе, а вроде и перед ней, стоят два дюжих молодца с квадратными плечами. Охранники?

Как бы то ни было — картина пусть и занимательная, но мне ничего не говорящая. Пейзажи и те информативней были. А эти герои в комбинезонах... они явно знаковые персонажи для этого мира. Но не для меня.

Опустив глаза вниз, обнаружил, что успел сделать черновые корявые наброски всех трех картин и набросать снизу поясняющие заметки. И ведь не помню как потянулся за бумагой и карандашом — настолько увлечен был рассматриванием.

Поежившись, передернул задумчиво плечами, карандаш остановился.

Что-то не так...

С тех пор как вошел сюда, ощущаю себя... лишившимся чего-то...

Но чего я лишился? Одежды? Ставшего привычным холода? Стылой темноты? Свечения Столпа?

Шепота!

Наклонив голову к плечу, прислушался...

Точно. Я не слышу больше шепота. Как отрезало. Даже в кресте я всегда слышал этот шепот — пусть едва-едва, но слышал всегда. Когда открылся кокпит, шепот стал явственней. Но здесь, в центральной комнате, защищенной толстыми стенами, в моей голове снова воцарилась тишина. И от этого я чувствовал себя обделенным. Решив, кое-что проверить, сходил в комнату с окном, подошел поближе к стеклу и снова прислушался. На этот раз мне удалось уловить слабый-слабый вкрадчивый шепот, зазвучавший в голове.

Ладно...

Продолжу свои изыскания. Налюбовавшись картинами чужого мира, самое время перейти к схемам чужого мира. А их было всего две — первая тут же, на стене наблюдательной комнаты. Тут даже не схема, а снабженные надписями рисунки, складывающиеся в отчетливую картину. Красный человечек подходит и дергает рычаг. На окне поднимаются мощные защитные створки. Человечек садится перед открывшимся окном и наблюдает, делает записи. Следом человечек убирает записи в большой металлический ящик, запирает оный и опять дергает за рычаг. Створки закрываются. Человечек покидает наблюдательный пункт.

Хорошо. Тут все более чем понятно. Даже скучно. Но я знаю, где находится схема побольше и повеселее. И чем-то она мне почему напомнила Помпеи — когда я мимоходом глянул на схему в первые минуты. Пройдя через центральное помещение к тамбуру, дернул "энергетический" рычаг и на этот раз он поддался, сыто щелкнул. Миновав дверной рычаг, я остановился у схемы, оценил ее еще раз и удовлетворенно кивнул. Все верно. На схеме изображено нечто вроде знаменитейшей картины "Последний день Помпеи" безжалостно переделанной в наглядную схему уже не панического, а организованного бегства. Паника здесь порицалась, организованность поощрялась.

В самом начале имелось некое слово и жирный изогнутый знак похожий на деформированную "9". Учитывая, что этот же самый знак я уже видел четыре раза на предыдущей схеме, я предположил, что это здешний "!", подчеркивающий важность или тревожность ситуации. А какая здесь может быть тревожность и опасность? Да одна-единственная — Столп. На схеме описывалось что делать, если вдруг Столп даст о себе знать.

Дальше — после "!" — показывались и осуждались перечеркиванием паникующие красные фигурки хватающиеся за головы и мечущиеся по зданию в слепой панике. Нехорошо так поступать. Зато те фигурки, что деловито одевались в комбинезоны, собирали вещи, хватали стальные контейнеры и вырывали приборы из консоли управления, были ласково обведены жирным зеленым. Вот правильное поведение. Дальше им, нагруженным собранным важными предметами и личными вещами, следовало направиться к лестнице ведущей на крышу. Изображение горбатого креста доказало правильность моих предположений — у них всегда имелось при себе средство для срочной эвакуации стоящее прямо на крыше. Удобно, быстро, никуда не надо мотаться по морозу.

Но...

После жирной черты, что как бы подводила черту после первой благополучной части событий, схема переходила к куда менее радужному развитию событий для работников наблюдательного пункта. Печальные события начались с рисунка перечеркнутого красным креста и здешнего "!". Понятно. Воздушное средство эвакуации недоступно или приведено в негодность. И что делать в таком случае? А все просто. Зеленые фигурки вытягивали из стальных контейнеров специальные ремни, превращая их в рюкзаки. Одевали специальные шлемы — впрочем их одевали в обоих случаях — затем соединяли себя в цепочку при помощи вытягиваемых из поясов тонких линей, крепили к обуви овальные снегоступы. Вываливались наружу. И спешили вниз по пологому склону к подножию холма, где их, защищенный от Столпа всей массой холма, стояло странное на вид средство передвижения похоже на вытянутую в сосиску багги с огромными надутыми колесами высотой в человеческий рост. Фигурки садились в багги, цеплялись к креслам ремнями, водитель давил на газ и они сматывались к чертям подальше.

Еще один жирный разделитель.

Третий сценарий.

Здесь вообще все хреново — они так же выходили цепочкой, но оказывалось, что и багги пришел конец. Не улететь, не уехать. Что остается? Правильно — убежать. И все так же оставаясь в цепочке, они направлялись бравой колонной прочь от Столпа, унося с собой самое важное.

Конец схемы.

И новое начало — для меня.

Потому как я только что наткнулся на нечто крайне интересное.

Дело в том, что во всех трех сценариях развития ситуации, вне зависимости от транспорта, все маршруты заканчивались в одной и той же точке. И точка эта была отмечена! Рядом с инструкцией имелось крайне схематичное изображение из которого следовало, что им необходимо эвакуироваться в отмеченную красным кругом точку, что расположена, если судить по мной увиденному, гораздо ниже и левее пункта наблюдения. Юго-юго-запад... но я не уверен, что здесь вообще есть стороны света. Здесь есть лишь центр нашего ледяного мирка — Столп. Все остальное вторично. Но на схеме был отмечен и Он. А самое главное, были отмечены многочисленными пунктирами маршруты крутящихся вокруг Столпа кресты. И отмеченная красным кругом точка находилась неподалеку от этих пунктиров. То есть — в моей досягаемости. Благодаря этой схеме я смогу сориентироваться. Смогу отыскать отмеченную точку и направиться туда, продолжая идти по следам сбежавших хозяев мира.

Зачем?

Потому что это дает шанс получить больше информации. Больше знаний. Ну или хотя бы еще одну иноземную зубную пасту и резиновые тапочки...

Схему я перерисовал от и до. Включил все до малейшей детали. Проверил трижды. Убедился, что не допустил ни одной неточности. После чего взялся за нож и принялся соскабливать схему, начав с карты.

Да я параноик.

Но я ни на секунду не забываю о призрачной и почти смешной возможности того, что за мной постоянно следует наблюдатель от Замка. Какой-нибудь старый зубр, бывший опытнейший охотник, что покидает Бункер из неизвестной мне двери, находит меня по следам и постоянно находится рядом, наблюдает.

Бред?

Да. Полный бред. Но этот бред заставляет меня постоянно находиться настороже, заставляет проявлять здоровую паранойю. Так что я потратил полчаса на то, чтобы уничтожить те части схемы, что касаются точки отмеченной красным кругом.

Вот так.

Копия у меня на бумаге. А до моих бумаг можно добраться только одним способом — убив меня. Бумаги и мои личные мелкие вещи в сумке, что постоянно находится при мне. Я даже в душ с ней хожу, вешая под полотенце в душевой кабине. И втайне мечтаю о небольшом металлическом кейсе с шифровым замком. Да я параноик. И горжусь этим.

Что я сделал потом?

Да толком ничего. Пройдясь еще раз по всем помещениям, убедился, что ничего не упущено. Затем неспешно принял горячий душ, постирал белье, хорошенько выжав и положив под потоки сухого воздуха. В результате я остался голым — но в иноземных резиновых тапочках, предварительно вымытых под горячей водой. Я разобрался в трех клавишах под гусаком — пуск воды, холоднее, горячее. И устроил себе настоящую сауну. И зубы почистил перед зеркалом — собственной щеткой и пастой. Как-то не рискнул совать в рот чужую зубную щетку — только какой-нибудь иноземной заразы подхватить не хватало. Хотя этого уже быть не может — тут могли работать только абсолютно здоровые люди. Прежде чем отправить к Столпу, их обязаны были просветить, простукать, взять всевозможные анализы, проверить на тренажерах. Проверить как космонавтов. И только затем допустить в столь опасную зону.

Но все равно. Брезгливость никуда не деть. Я бы и тапочки надевать не стал, но соблазнился поскрипеть пальцами о вымытую в кипятке резину.

Мыла на себя не пожалел, уничтожив весь обмылок. Вывалившись из душевой красным как вареная креветка, обсыхая, некоторое время крутился перед зеркалом в спальном отсеке. В каждом из нас живет нарцисс. И мне было приятно видеть в зеркале крепкого подтянутого мужика с вновь проявившимися кубиками пресса, рельефными руками, плотным торсом, ясным взглядом, выпирающими скулами, твердым подбородком. От того мягкого полного мужика с мутным взором, что как-то пошел выпить в бар, а в результате стал узником, не осталось и следа. Я снова я. Такой, каким был много-много лет назад, когда решил добиться от жизни всего, чего заслуживаю. Потом я потерял четкую цель, сбился с курса, оставил штурвал корабля своей судьбы. До сих пор каждый день я думаю — а не встреть я того тихого мужичка, что бы сейчас делал? Сорвался бы наконец в реально затяжной запой? Или пришел бы в себя, стряхнул бы апатию и снова взялся бы за штурвал?

Кто знает...

Обсохнув, по-прежнему обнаженный, скрипя резиновыми тапочками, прошелся по всем помещениям. Уже просто так — из удовольствия ходить налегке по идеально ровной поверхности. Без этих вечных спотыканий о снежные неровности, без трещин, без проваливаний, без тяжести рюкзака на спину. Я не жалуюсь — я получаю удовольствие от этих тягот. Ведь их выбрал я сам. Мог бы сидеть в Центре и вести размеренный безопасный образ жизни. Но... все равно ведь приятно пошлепать в резиновых тапочках в комфортной температуре и со свободно расправленными натруженными плечами.

Но ничто комфортное не должно длиться слишком долго — а то привыкнешь и пиши пропало.

Едва выстиранное белье высохло, я принялся одеваться, тщательно проверяя каждый шов, застегивая каждую пуговицу, затягивая каждую тряпичную или кожаную завязку. Прежде чем натянуть меховую куртку, прикрепил икебаны к рюкзаку, после чего оделся полностью, взялся за легкое металлическое кресло на колесиках и без колебаний покинул светлый и горячий приют. Терять времени на вершине я не стал — выломившись из снежной берлоги у входа, поспешил вниз, направляясь к хорошо известной точке на моей все расширяющейся карте этого неприветливого мира...

* * *

Апостол встретил меня радостно. Шагнув навстречу, неожиданно облапил по-медвежьи, стиснул в объятиях, похлопал по поседевшему от снега плечу.

— Да ладно тебе — улыбнулся я — Вот держи.

— Это еще что за диво?

— Да где ж диво — хмыкнул я — Кресло офисное, на колесиках. Разве что материал странноват — металл. Зато долговечно.

— Куплю! — решительно кивнул Андрей и, еще раз рассмеявшись, я покачал головой:

— Это в благодарность за рассказ. Первый из двух подарков.

— О как! А где второй? Не из жадности — из любопытства спрашиваю.

— Да это понятно. Вот тебе на выбор — один за другим я поставил на стол прозрачные блоки с иноземными икебанами. Падающий с потолка ровный свет просветил блоки насквозь и растения будто ожили, заиграли красками. Казалось, что цветы вот-вот распустятся, а стебли и листья зашелестят под порывом легкого теплого ветерка.

— Господи! — выдохнул Андрей, вслепую нашаривая за спиной кресло.

Едва нашарив — упал в него и затих, не отрывая взора от икебан.

Не став его беспокоить, начал хозяйничать. Раздевшись и бережно развесив снаряжение, прогулялся до кухонной плиты, подбросил дров, поставил подогреться чуть остывший чайник, бросил себе на тарелку кусок жареного мяса, уселся во второе кресло и неспеша поужинал. Встав, вымыл посуду, приступил к чаепитию. Закончив и с ним, решил, что сил на долгую ходьбу у меня уже не осталось, а вот в руках и плечах сила еще есть. Сходив за рогатиной, разделся до трусов и принялся махать копьецом, вкладывая в каждый удар максимум сил и стараясь бить как можно чаще. Когда взопрел, а по лицу потекли настоящие ручьи, хлебнул водички и продолжил наносить удары.

Каждый новый день преподносит новые сюрпризы.

Каждый день я хожу по грани.

Как долго можно ходить по туго натянутому над бездной волоску?

Ответ прост — все зависит от умений и выносливости канатоходца.

Только так и никак иначе.

Удар, еще удар...

К столу я вернулся спустя час — уже свежевымытым и беззастенчиво таща с собой еще один кусок мяса. Апостол продолжал молчать, торопливо утирая щеки мозолистой ладонью.

— Да ты чего? — поразился я — Андрей! Брось это дело!

— Щас — с коротким кивком, сдавленно ответил старик и встал, ушел вглубь фюзеляжа упавшего креста, скрылся на складе.

Через несколько минут он появился вновь — уже спокойный и с чуть смущенной усмешкой. Опускаясь в кресло, щелкая зажигалкой и закуривая, он признался:

— Прямо зацепило. Родные места вспомнил. Как вживую там побывал. Ветерок в ветвях шелестит, мухи лениво жужжат, по тихой водице круги от гуляющей рыбы ходят...

— Ты это брось — повторил я — Тоска по родине многих сгубила.

— Прекрати, Охотник. Пацан я что ли? Неожиданно просто. Я оба гербария оставлю? Или как там ты их назвал?

— Икебаны. Не могу, Апостол. Надо чуть праздничной радости и в Бункер отнести к старикам.

— Справедливо — вздохнул Андрей — А если еще одну или две такие найдешь?

— Обещаю — улыбнулся я — И это будет подарком. Как и одна из этих.

— Спасибо!

— Да было бы за что — вздохнул я, отставляя тарелку и удовлетворенно поглаживая себя по животу — Опять объел тебя.

— Щас еще пожарим — успокоил меня Апостол — Сегодня задержишься? Поспишь? Сигаретку? Кофейка?

— На все вопросы — да. И с радостью.

— Держи — мне протянули сигарету, которую сегодня я считал полностью заслуженной и принял без колебаний.

Хотя смешно — курение вредно людям. Очень вредно. Но при этом я, усердно потрудившись, выложившись полностью, почему-то считаю, что заслужил не достойную награду вроде вкусного фрукта или еще одного куска мяса, что пойдут на пользу. Нет. Я считаю, что раз хорошо поработал, то заслужил наказание — вкусную крепкую сигаретку.

М-да...

С удовольствием затянувшись, я выпрямил ноги и, не дожидаясь просьбы со стороны хозяина, начал рассказывать все в мельчайших подробностях, нарочно все расписывая в мельчайших деталях. В наших краях любая новая история — на вес золота. Как всегда внимательно слушая, Андрей занимался делами, успевая охать, крякать, крутить изумленно головой.

Я рассказал почти все. Не упомянул лишь о схеме эвакуации и о точке отмеченной на карте красным кругом.

Не из недоверия. Апостол простой честный старик. Но из каждого можно выбить информацию силой.

Опять паранойя?

Да. Она самая.

Услышав про картины, Апостол сокрушенно вздохнул — поглядеть бы на творчество иноземное. Следом в нем проснулся потребительский интерес — нет ли чего для дома полезного?

Я смог вспомнить только неудобный диван, металлические лавки и кресла, плюс кое-что можно отодрать силой. Покивав, Андрей сказал:

— Если там будешь — захвати лавку стальную. Такая вещь всегда пригодится.

— Сделаю — кивнул я — Они легкие. Это не сталь. Какой-то особый легкий, но прочный металл.

— Вроде титана? — старик глянул на уже оттаявшее металлическое кресло у входа.

— Что-то вроде. Сюда, к Столпу, явно посылали лучшее и лучших.

— Стало быть и мы — лучшие? — прищурился Андрей.

— Лучшие — уверенно ответил я — Если дышим и живем в этих условиях — мы лучшие. Стойкие, жизнелюбивые, могущие себя настроить на нужный лад.

— Ну захвалил ты здешнее отребье нищенское — беззлобно рассмеялся старик — Хотя не скрою — приятно. Ты что-то недоговариваешь, Охотник. Умалчиваешь?

Ничуть не удивившись такой проницательности, я кивнул?

— Ага. Но не из недоверия. Иногда меньшее знание — благо.

— Меньше знаешь — крепче спишь. И все же? Если в общих чертах. Вдруг и я пригожусь.

— Если в общих чертах... я узнал координаты еще одной точки.

— Ихней?

— Ихней — подтвердил я.

— И ты...

— И я туда.

— Прямо вот так сразу?

— Прямо сразу — кивнул я — А чего тянуть?

— Расстояние?

— Не слишком велико. Но возможно заночевать придется. Для меня это уже дело привычное. Припасов много не надо — в пути свежатиной перекушу, пеммикан и прочее оставлю про запас.

— Как у тебя все ладно получается... А если буран? А если мороз вдарит? Давненько трескучего минуса не случалось — самое время ему дохнуть сурово.

— Закопаюсь в снег, закутаюсь в шкуры, пережду.

— Как все ладно у тебя получается — повторил Апостол — От меня что надо?

— Нарты — коротко сказал я.

— Ну да... с ними сподручней. Еще что?

— Чуть укрепить козырек рюкзака. В идеале сделать бы его шире, чтобы прикрыть меня как зонтиком. Шире и выше, приподнять на таких как бы зонтичных распорках.

— Короче — зонтом прикрыться хочешь?

— Да. Что-то вроде шкуры на распорках, а под ним уже старый жесткий стальной козырек.

— И смысл?

— Чтобы первый удар пришелся по распоркам и это...

— Сработает как амортизатора удара — перебил меня Андрей, вставая — Пошли, Охотник, если силы еще остались. Приступим.

— Спасибо! — от всей души сказал я, вылезая из кресла.

— Как с рюкзаком разберемся — займемся твоим снаряжением. Пересмотрим каждую мелочь.

— Согласен.

— А нарты... мои возьмешь. Для тебя я тоже уже мастерить начал, но пока не закончил.

— Спасибо.

— Спасибо не отделаешься — притащишь мне еще какую-нить диковинку иноземную. Чтобы природное и поярче...

— Обещаю.

— Вот и договорились. А в Бункер то заглянешь? Письмеца я набросал. Да и там может...

— Почта будет доставлена — улыбнулся я, поднимая рюкзак — На то я и почтальон. Чуть отдохну — и отправлюсь в Бункер. Затем обратно к тебе. И уже отсюда...

— Велики твои планы, Охотник. Смотри пуп не надорви.

— Постараюсь — фыркнул я, обнажая стальную раму — Постараюсь...

* * *

Если на Апостола икебана произвела впечатление гипнотическое, введя его в созерцательный транс, то на жителей Холла иноземный гербарий подействовал подобно взрыву бомбы. Народу сбежалось — тьма. Из сердца сгрудившейся гомонящей толп то и дело слышался срывающийся на фальцет разъяренный голос Матвея, иногда что-то говорил стоявший там же Тихон. Они оба работали лишь над одним— не подпускать перевозбужденных зрителей ближе, чем на полметра к краю стола, украшенного икебаной.

— Цирк на гастролях! — пораженно крутил головой тщедушный старичок, потирая ушибленный локоть.

Ему не удалось пробиться сквозь плотные ряды, и он был откинут назад.

— Поглядишь позже — утешил я его, протягивая сигарету.

— Вот спасибо, Охотник! Человек ты! Человек!

— Все мы люди.

— Вот тут ты заблуждаешься по молодости своей! — проворчал старик и, бережно спрятав драгоценную сигаретку, по-прежнему потирая локоть, пошел вокруг толпы, выискивая местечко чтобы протиснуться и хоть одним глазком увидать диво-дивное.

Елки-палки... ведь это просто сырой веник залитый в прозрачном вечном материале! Ну синеватые листочки. Ну цветы чуть необычны с виду. Но в остальном — школьный гербарий. Веник.

Но для Холла прямо мега-событие, что привело к настоящему столпотворению. Услышав уже не сипящий, а прямо аж клекочущий голос Матвея, я встал и рявкнул:

— Будете толкаться — вынесу эту херню на мороз и закопаю навеки в снегу! Люди! Ведите себя нормально!

Подействовало. Старики угомонились, смущенно забормотали, подались чуть назад. А я добавил:

— Эта штука — Холлу в подарок! Навсегда здесь останется! На этом самом столе! Хоть каждый день любуйтесь! Так что не надо толпиться и давить друг друга ради этого!

— Здесь останется? — недоверчиво спросила закутанная в три платка старушка — Не отдашь Центру, Охотник?

— Не отдам.

— И Замку не продашь за злато аль еще что хорошее?

— Не продам! Не отдам! Это мой подарок Холлу и всем его жителям!

— Спасибо — неожиданно всхлипнула бабушка, утирая глаза краем платка — Спасибо, касатик.

— Да вы чего? Мелочь же!

— Кому мелочь... а для меня край родной — Алтайский... эх... — махнув рукой, старушка повернулась к толпе и снова принялась упорно пробиваться к центру — к столу с икебаной.

М-да...

— Отойдут. Успокоятся — вздохнул садящийся рядом Тихон — Охотник... сигареткой не угостишь старого грешника?

— Вот пачка — ответил я, протягивая ему подаренную Апостолом пачку Винстона. Андрей так отдарился за икебану — заявил, что подобную красотищу бесплатно принимать никак нельзя, поэтому пусть хотя бы символически...

Не початая пачка сигарет исчезла мгновенно. Из рукава показалась уже одинокая сигаретка, старик наклонился вперед, прикуривая от протянутой зажигалки, которую я теперь всегда таскал с собой. Вернее, я носил две зажигалки — обе пластиковые, обе всегда рядом с телом, но так, чтобы не терлись и обе в разных карманах. Моя паранойя цвела пышным цветом, и я безмерно радовался этому.

Затянувшись, Тихон блаженно зажмурился:

— Ох хорошо...

— Ага.

— И штука эта хороша безмерно.

— Не говорите, что и на вас ностальгия по родному краю нахлынула...

— А нахлынула! Чего уж скрывать... едва слезу не пустил дурень я старый...

— Это всего лишь сухие ветки.

— А это всего лишь сухая измельченная трава в бумажной обертке — старик показал мне дымящуюся сигарету — Но за нее половина Холла душу бессмертную продаст.

— Не соглашусь. Сигарета — легкий наркотик.

— Ну ладно... не самое лучшее сравнение... — признал Тихон и сделал еще одну торопливую жадную затяжку — Так поясню — живые они. Эти принесенные тобой ветви и цветы. И потому душу одним только видом своим радуют безмерно. Сил придают. А слезы и тоска по родине — это только к лучшему для закисшего в безделье старичья.

— Поищу еще такие — кивнул я.

— Где нашел-то?

— В снегу откопал — отозвался я и добавил — Позднее подробней расскажу.

— Мудро — не стал спорить настоятель и затушил сигарету — Помощь нужна какая? И за медведя спасибо, Охотник.

— Да какой медведь — махнул я рукой и глянул в сторону ворот, где позабытая всеми лежала невеликая совсем тушка медвежонка.

— Для навара в похлебку — сойдет. А мы еще травкой подросшей бульон украсим, соли и перца добавим. Вещь!

— Рад радости вашей — поднялся я, отставляя стакан — Я сейчас тихонько исчезну. Сразу предупреждаю — не появлюсь как минимум следующие пару суток. Может и на вдвое больший срок пропаду. Переживать не стоит.

— Задумал все же ты что-то — вздохнул Тихон — Ох... не пропади, Охотник. И тебя жалко, но особливо жалко тех, кому ты оживление и надежду подарил. Вон гляди старики снова к мячу потянулись, а там бабки боччу твою осваивают, да все на поясницы жалуются.

— Пропадать не собираюсь — заверил я — Скоро вернусь. Под столом оставил странность одну.

— Какую?

— Килограмм пятнадцать соленого и перченого медвежьего сала с мясной прослойкой. Неудачный вроде как опыт Апостола, но опыт съедобный.

— Не пропадет! Письма к нему заберешь? — на столе появилась стопка аккуратно перевязанных сложенных листков.

— Конечно.

— Стало быть от него дальше двинешься.

— От него — не стал я отрицать — Повторюсь — переживать нечего. Вернусь.

— Вернешься! — Тихон прихлопнул ладонью по столу, заставив звякнуть стакан — Вернешься!

— Вернусь — повторил я, забирая конверты — Обязательно вернусь...

Глава 11

О чем думает человек бредущий по погруженному в сумрак бескрайнему снежному пространству?

Что за мысли его обуревают?

Какие эмоции толкают его вперед, а какие тянут назад?

На восьмой час медленного продвижения вперед я сполна познал все это и на каждый из вопросов теперь могу дать четкий ответ.

Чем дальше я удалялся в ранее неизведанные и отдаленные от убежищ земли, тем страшнее мне становилось. Первые часы я брел в постоянном нервном напряжении, то и дело пугливо оглядываясь, злясь на себя за столь непрофессиональное поведение, удивляясь своей... пугливости.

Мне было страшно. Чертовски страшно.

Самое сильное и почти непреодолимое желание — повернуть назад.

Разум услужливо подкидывал одну за другой уважительную причину неудачи.

В одиночку такое делать нельзя. Мне следует вернуться и уговорить Апостола пойти со мной. Приложив усилия, я смогу его убедить — в старике еще горит искра, он еще легок на подъем. Вдвоем нам будет куда легче.

Я выбрал неподходящее время. Метель разыгралась. Ветер в лицо. Каждый шаг дается с огромным трудом. Я продвигаюсь с втрое меньше от планировавшейся скоростью. Я можно сказать бреду, быстро теряя силы. Меня толкает обратно к тускло светящейся громаде Столпа. Следует если не вернуться, то хотя бы закопаться прямо сейчас и переждать плохую погоду.

Я еще не готов. Сейчас будет очень разумно повернуть назад и за сладким крепким чаем в безопасной берлоге Апостола, на бумаге следует составить подробнейший план с уймой последовательных пунктов. Я неспешно распланирую будущий месяц, поделив его на неравномерные отрезки, которые будут потрачены на тестовые долгие ночевки в снежных норах, на дополнительные тренировки, на охоты на зверей покрупнее, на отработку долгого передвижения в снегоступах. На... на... на... Я отмахнулся от этой мысли, но она раз за разом возвращалась, обрастая все большим количеством деталей.

И тогда я сделал единственное возможное.

Я поддался.

Я сдался этой трусливой мысли, согласился с тем, что я еще не готов и с огромным энтузиазмом погрузился в смакование того, как неспеша начну составлять этот подробный план, как буду готовить экипировку, как начну выполнять пункт за пунктом. Я буквально смаковал эти идеи, обсасывал их, пережевывал, сортировал, размещал любовно по полочкам мысленного проекта с броским названием "Охотник готовится!".

И при этом я продолжал механически переставлять ноги и палки, продолжал делать шаг за шагом вперед, таща за собой нарты. Мысленно я сидел в тепле и уюте, занимаясь умным делом. А в реальности я пробивался сквозь снежную метель, уходя все дальше в темноту неизведанного.

И получилось. Действительно получилось. Я внезапно успокоился, повеселел, откуда-то появились дополнительные силы, ледяной ветер уже не казался таким страшным, а незнакомые прежние холмы... ну что ж теперь? Познакомлюсь и с этой местностью.

Вот уж какое неожиданное и необычное доказательство истинности старой поговорки "плох тот солдат, что не мечтает стать генералом". Хотя это вроде как не поговорка, а скорее высказывание прославленного полководца, если меня не подводит память. Как бы то ни было — высказывание подтвердилось. Пока новичок погружен в мечты о том, как однажды он станет истинным полярником-асом, он шагает и шагает сквозь метель, не замечая, как за спиной остается все больше пройденных километров.

У меня еще оставались силы, я мог продвинуться еще с километр, не опасаясь при этом рухнуть без сил, но я предпочел сделать остановку. Выбрав подходящий солидный сугроб, выглядящий настоящим коттеджем с еще не прорубленными дверью и окнами, я подтащил нарты поближе, стащил снегоступы и взялся за лопатку. Рюкзак с модифицированной усиленной рамой и козырьком оставался на плечах. Безопасность прежде всего. Только прокопав восходящий широкий проход, "припарковав" в нем нарты и забравшись туда сам, я избавился от тяжести и без сил вытянулся на снегу, давая себе первую передышку.

Как же далеко я от дома...

От дома здешнего — от Бункера.

Стоп.

Откуда такие мысли? Сколько раз я говорил себе — мой дом не в Бункере. И не в берлоге Апостола.

Мой дом — вот прямо тут на текущий момент. В этом толком не законченном снежном коридоре-тупике. У меня в руке лопатка и прямо сейчас я отстрою себе пусть совсем небольшие, но при этом вентилируемые и теплые хоромы.

Помни! Твой дом здесь. Ты здесь не выживаешь. Ты здесь живешь. Сколько раз мне еще надо повторить эту простую истину своему рассудку, чтобы он наконец осознал ее и принял? Я должен относиться к этой снежной пустоши с той же привычностью и любовью как северный охотник относится к кормилице-тайге. Какой охотник живет в деревне? Да никакой. Настоящий охотник-промысловик там лишь изредка ночует. Вот и я так.

Вот и я так...

И снова, пока я разговаривал сам с собой, руки привычно делали дело. Вырезав в снегу уютное помещение, пробил щель для вентиляции, выгреб лишний снег, чуть прикрыл выход, посмотрел на заметающую мои следы метель, глянул на Столп и спрятался в убежище подобно полярному сурку. Меня ждало тепло и удобство — осталось только чуть-чуть для этого поработать.

Развязав ремни, стащил шкуры, расстелил постель, сверху бросил тяжелый спальник, выудил из рюкзака закутанный термос с кофе и несколько кусков пеммикана. Вдавив в снежный пол жестяную тарелку, утвердил на ней три свечи и поджег. Берлога озарилась трепещущим уютным светом. Погрев ладони над огоньками, снял обувь, забрался в спальник и взялся за ужин. С аппетитом проглотив пеммикан, добавил к этому кусочек шоколада. Запил все сладким кофе — я собирался вздремнуть, но по поводу кофеина не волновался совершенно. Уверен, что усну мгновенно и спать буду крепко. Убрав термос в спальник, принялся осматривать и ощупывать себя. Проверил пальцы на ногах и руках, прощупал уши и нос, щеки, лоб, осмотрел все тело на предмет натертостей. Все в порядке. Выудив пачку влажных салфеток из внутреннего кармана куртки, устроил себе вечернюю помывку. Затем выдавил чуток детского крема — из тюбика взятого у Андрея — и смазал покрасневшие места на внутренней стороне бедер, остатки втер в лицо. Натянув свежее белье, оделся, ощущая себя как после помывки в бане. Подгреб рогатину, проверил нож, глянул на перегораживающие проход нарты и успокоено закрыл глаза.

Все хорошо.

Как я себя чувствую?

Да просто отлично.

Скорей всего на ближайшие километры я тут один. Но при этом чувствую себя превосходно.

Свечи пусть горят. С ними действительно уютней... Внутри ворохнулся было потребовавший экономить жадный сиделец Гниловоз, но он быстро затих, сознавая, что его срок истек и пришло время более щедрого Охотника...

Сегодня я продвинулся маловато. Но это даже к лучшему — до отмеченной красным кругом точки не так уж и далеко. Сейчас я отдохну, посплю, затем перекушу и снова выдвинусь в путь. И, если все сложится не хуже, чем в предыдущий рывок, еще через пару-тройку часов я достигну цели...

Прикрыв глаза, я устроился в спальнике поудобней и затих, прислушиваясь к завыванию набирающей силу метели, что стремительно перерастала в свирепую морозную пургу. Поднимается буря...

В снежной норе я провел чуть меньше суток.

Засыпая и думая о буре, я даже не подозревал насколько точно описываю ближайшие грядущие события.

Не знаю, что там за циклон или антициклон вдруг вздумал налететь на наши обычно спокойные снежные территории, но воющий ветер был настолько силен, что я невольно охнул, получив сокрушительной силы толчок и едва сумев вернуться обратно в проход. В таком ветру человеку невозможно шагать. И уж точно не против свирепого воздушного потока.

Вторая беда — температура.

Не знаю на какое примерно количество градусов рухнула температура, но, если верить моим детским деревенским воспоминаниям и ощущениям, там минус сорок, может и еще холоднее. Вкупе с ужасающей силы ветром — смертельное сочетание.

Здраво оценив происходящее, я остался в берлоге, надеясь, что все вот-вот закончится. Но ждать пришлось долго... И томительней всего оказалось именно оно — ожидание. Я лежал в спальнике, смотрел на чуть оплывший и заблестевший свод берлоги и вспоминал, размышлял о былом, пытался заглянуть в будущее. Когда надоедало, то запаливал одинокую свечку и, улегшись к ней поближе, просматривал свои записи, дополнял их, вычеркивал ставшее неактуальным. Устав и от этого занятия, пробивал заметенные вентиляционные щели, торопливо прятался в мешок, гасил свечку и дремал. И так по кругу...

Ожидание...

Проклятое ожидание без какой-либо уверенности.

Ведь погода не вывешивает расписание. Не оповещает о начале и конце буранов. Здесь нет интернет прогнозов. Не отыщется здесь и бывалого коренного жителя, который, бросив небрежный взгляд из чума, уверенно заявит, что к полудню все уляжется — и не ошибется.

Я могу только терпеливо ждать.

И я жду.

А когда подкатывает нетерпение, я напоминаю себе, что при самом неудачном стечении обстоятельств я бы продолжал сейчас наматывать круги вокруг Столпа в качестве сидельца в летающей тюремной келье.

Так что, как не крути, я опережаю график событий на сорок лет — и разве это не повод для того, чтобы перестать дергаться и продолжать спокойно ждать?

Действует. И, поглубже угнездившись в своей меховой постели, я снова дремлю, терпеливо ожидая завершения снежного бурана...

* * *

Труба.

Высокая и темная труба.

Только она позволила мне не пройти мимо абсолютно обычного на вид невысокого холма, а вернее сказать этакого снежного вздутия.

Скорей всего это флагшток — толстый, очень высокий, вздымающийся метров на пятнадцать. Если разместить на таком флаг... хотя в этом вечном сумраке лучше разместить там что-то вроде яркой неоновой рекламы, что будет издалека заметна каждому бредущему мимо бродяге.

"Заходи, путник! Горячая медвежья похлебка и стопка спирта почти бесплатно!".

Что за дурацкая мысль...

Чем-то напоминает вывески и крики зазывал из дешевых постапокалиптичных сериалов...

Поняв, что вот так вот буднично и незаметно достиг точки назначения, я не стал устраивать пляски, с криком задирать руки к темным облакам или ликующе улыбаться. Я вообще не проявил особых эмоций. Я даже не остановился. Просто свернул и начал делать круг вокруг этого странного вздутия, с каждым пройденным десятком метров убеждаясь, что вскоре я вернусь к своим же следам, описав при этом правильный... круг...

И снова — логично.

Узловой или какой-то еще пункт здешних исконных обитателей представлял собой нечто вроде не слишком высокого купола. Идеальное укрытие. Еще идеальней — скрыть его полностью под землей. Но я рад, что они не стали этим заморачиваться и отметили нужное место стальным флагштоком оказавшимся достаточно прочным, чтобы простоять до моего здесь появления.

И еще одна глупая шальная мысль — а может воющая пурга старалась не допустить меня сюда, заодно пытаясь повалить или хотя бы заместить торчащую стальную спицу? Тем более что воющий ветер шел к центру — будто Столп делал огромный вдох. Глупости... тут скорее можно предполагать обратное — кто-то навел меня точно на цель. Пусть флагшток и высок, но он действительно не больше жалкой спички торчащей в сугробе — так быстро я наткнулся на него по чистому везению.

Забудь, Охотник. Всем и вся высшим силам плевать на тебя. Они заняты. Чтобы убедиться в их занятости достаточно взглянуть наверх — на ставшую куда ближе ко мне крестовую круговерть.

Вдоволь наглядевшись на светящиеся частые огоньки открытых кокпитов и на темные силуэты "не вскрывшихся" крестов, я опустил взгляд ниже и глянул в густой серый сумрак впереди. Еще несколько километров в ту сторону... и вот там-то и окажется местность, где десятилетие за десятилетием, век за веком, падают вышедшие из строя или сбитые кресты. Редкость, когда подраненный крест в пике или на бреющем уходит далеко в сторону. Обычно они падают как утюги — резко вниз и смачно о землю. Я видел. Я знаю.

А еще, в той же стороне, но выше, в замершей стылой облачной мути недвижимо висят пока еще пустующие или с мерзлым трупом на борту тюремные кельи, что ожидают нового сидельца. Быть может впервые я появился в этом мире как раз в этой области. Так сказать, стою у места своего нового рождения...

— Надо копать — вздохнул я, сбрасывая с плеч лямки нарт и выбрасывая из головы глупые мысли — Надо снова копать...

Не знаю как близко отсюда появился я первый раз в этом стылом мире, но уверен, что вход в "Красный Круг" находится совсем близко от меня. Надо лишь углубиться и хорошенько порыскать.

Звучит легко...

На самом же деле мне предстоит вырыть еще одну берлогу, потом замаскировать ее, обжить немного, перекусить и передохнуть, проверить свое состояние и лишь затем, убедившись, что все в порядке, можно приступать к снежной археологии...

— Начнем — решительно кивнул я, опускаясь на колени и втыкая лопатку в хрусткий наст...

* * *

Подняв нож, я с силой провел лезвием по туго натянутой полоске сырого мяса, обрезая ее у самого носа. Опустив руки, неспешно заработал челюстями, тщательно пережевывая вкуснятину и одновременно оглядываясь

В шаге от меня уже опущенный рычаг. За моей спиной только что закрывшийся солидный тамбур, где свободно поместится группа из десяти тепло одетых исследователей.

Передо мной короткий и широкий коридор, продолжение обнаруженного мной торчащего из купола кирпичного "отростка" с тамбуром на конце. Коридор оканчивается сомкнутыми прозрачными дверями с двумя одинаковыми символами красного круга с жирной черной точкой посередине.

Дайте догадаюсь или хотя бы предположу, гости дорогие — красным отмечена территория вокруг, а страшной черной точкой — сам Столп. Так? Или ваша фантазия куда глубже?

Прожевав, дернул рычаг еще раз, отрезал еще кусок мяса, заработал челюстями. Медведь сам вышел на меня, когда я, уже отыскав вход после пятичасовых изысканий, выбрался на разведку. Убедился, что все в порядке. Заодно раздобыл свежего мяса. Я все больше вживаюсь в роль мрачного аборигена...

На дверях никакого даже намека на замок или задвижку...

Может...

Сделав несколько шагов, я остановился и хмыкнул — прозрачные створки разошлись, приглашая меня войти в Красный Круг.

Я делал еще шаг, занес ногу для следующего и... подался назад, отступая за дверь. Через мгновение прозрачные створки мягко сошлись, снова возводя между мной и большим помещением почти невидимую преграду. Не двигаясь, чтобы не потревожить незнамо, где размещенный чуткий сенсор, я медленно обводил долгим и, чего уж скрывать, напряженным и чуть испуганным взглядом все ярко освещенное помещение.

Трупы.

Мертвые тела во всей своей неприглядности.

Что хуже всего — тела были разорваны на части.

Я Охотник. И первая пришедшая в голову мысль — сюда прорвался матерый медведь с его страшными выдвижными лапами и чудовищной пастью. Этому хищнику вполне под силу разорвать столько народу. Тем более в замкнутом пространстве. Если предположить, что на какое-то время двери оказались блокированы, а мирные лаборанты, исследователи и прочие обитатели подобных мест мгновенно впали в панику...

Но затем я увидел кое-что еще и понял, что поработал тут не медведь.

Двери, сквозь которые я смотрю на место давнишнего побоища, позабыв про свисающий с губ кусок медвежатины, покрыты цветной легкой тонировкой. Я так думал ровно до тех пор, пока не увидел, как эта "тонировка" потекла, начав собираться в крупные розоватые капли, что быстро темнели прямо на глазах, становясь буро-черными. Некоторые — очень редкие — тоже темнели, но не настолько сильно, окрашиваясь в красный и бордовый.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать очень простой, но при этом мерзкий факт — прозрачные двери были орошены кровью. Причем удивительно равномерно — будто по стеклу брызнули из огромного спрея. Кровавая... испарина? Эта кровь, похоже, попала на уже мокрую поверхность, смешалась с водой, разбавилась и... застыла, будучи прихваченной морозцем.

Вроде мелочь. Но мозг тут же соединил все факты в нечто пока бесформенное, но уже интересное. Когда все это происходило, в помещении была минусовая температура, при это откуда-то тут взялась вода — талый снег? Противопожарные меры? Прорыв труб? — а затем тут началась бойня. После того как все завершилось минусовая температура никуда не делась. Разорванные мертвые тела оказались проморожены и можно сказать в первозданном своем жутком виде сохранились до моего прихода сюда.

И я рад этому.

Очень рад. Хотя в глубине живота уже начал бултыхаться тяжелый тошнотворный комок. Я невольно вспомнил себя — Гниловоза — стоящего с тесаком в руках над почти целиком расчлененным телом своего предшественника.

Что ж... есть в жизни справедливость, да, хозяева дорогие?

Вы нас обрекали на посмертие мерзлыми кусками. Ни погребения, ни уважения. Вполне справедливо, что хотя бы некоторым из вас досталась такая же участь.

А это точно здешние. По редким обращенным ко мне заиндевелым лицам вижу расовую — планетную? Мировую? — принадлежность покойников. Сразу оживает в памяти еще одно воспоминание — смело шагающий по моему тюремному кресту гребаный Чертур...

Я быстро понял, что в помещении нет живых. Но все равно оставался на месте. Уже не из осторожности. Не из страха. А из-за чувства сильной оторопи. Очень уж странно было увидеть мертвое тело там, где его быть никак не должно. Как верхняя часть торса, вместе с головой, могла оказаться на потолке? Глядя на мертвое оскаленное лицо с мерзлыми глазами, я никак не мог понять это. Как? А вон та нога пришлепнутая к стене? Почти прямо над входом, можно сказать надо мной, висит еще одна половина мертвеца — на этот раз лицом вверх, но от этого только страшнее, ведь это женщина с длинными волосами, что свободно ниспадали с прижатой к потолку голове. Позднее с разбитого лица натекла кровь и на подмерзших волосах выросли длинные алые сосульки. Бьющий с потолка теплый воздух сделал свое дело и лед начал уже таять — с сосулек срывались тяжелые красные капли, добавляя свою толику ужаса в этот безмолвный "задверный" кошмар.

Вот почему я не двигаясь...

Ребенок во мне — а он живет в каждом — решил, что если я останусь за порогом, то мне ничего не грозит и можно представить себе, что это просто кошмарная сказка рассказанная на ночь. Ну или тайком посмотренный по телеку ужастик после которого не можешь уснуть всю ночь...

Точка отмеченная на карте красным кругом оказалась кровавой лужей...

Хотел бы я, чтобы это все оказалось лишь выдумкой.

Был ли я готов к трупам? Был. И есть В этом мире я все время готов к трупам. Даже к разорванным, выпотрошенным, изуродованным и обледенелым. Единственное к чему я оказался не готов — трупы прилипшие к потолку.

Я должен понять, как это случилось. И для этого есть только один способ. Я сделал шаг вперед и двери открылись, пропуская меня в оттаивающий морг. Никаких лишних эмоций. Постараться сместить внутренний душевный ползунок к "холодное пристальное внимание".

Я сделал еще пару шагов, обошел лежащую в луже замершей крови ногу, отступил от красной капели с потолка, глянул на идеально ровный дугообразный срез на оторванной голове — лицевую часть срезало, вместе с частью черепа и мозга. Спустя где-то минуту я осознал, что не ощущаю страха или брезгливости. Сейчас меня вели мои любимые чувства и эмоции — азарт, интерес, любознательность, желание докопаться до сути и разобраться в тайнах и загадках. Да вокруг меня трупы в ужасном состоянии. Все верно. Тут была бойня. Настоящее побоище. Тоже верно.

Но кто убивал?

И чем именно?

Это не зверь.

В этом я убедился очень скоро. Сначала небрежно скользнул взглядом, затем присмотрелся, отступив назад, снова оценил увиденное и, кивнув сам себе, вернулся к выходу и вышел за двери.

Ладно...

Еще раз дернув за рычаг, я повел плечами, размял шею, потер ладонями лицо. Ладно... проверим эту теорию.

Шаги. Кровавые шаги. Вернее — цепочка кровавых отпечатков выглядящих до жути неестественно. Я увидел именно их. Оценив увиденное, огляделся, кое-что понял и вернулся назад, чтобы заново пройтись, но уже не в качестве стороннего наблюдателя, а как убийца.

Да. Если я не ошибаюсь, то эта история началась именно так — ровным шагом убийца вошел в двери. И, не останавливаясь, не сбиваясь с шага, начал двигаться от входа по прямой линии, убивая все и вся на своем пути — и убивая не каким-то там примитивным оружием вроде топора, меча или иного чего подобного. Не было это и огнестрельным оружием. Тут что-то другое — невообразимо мощное, страшное и со странным жутким воздействием на цели.

Снова переступив порог, размеренно шагая, я выставил перед собой руку и тихо произнес:

— Выстрел — повернувшись, нацелился чуть в сторону, на мерзлое безголовое мясо на металлическом стуле и повторил — Выстрел.

Наступив на хрустнувший красный лед, дальше пошел точно по красным жирным отпечаткам, при этом поворачиваясь и раз за разом повторяя "выстрел", "выстрел", "выстрел".

Выстрел — и бегущую прочь женщину разрывает на части, подбрасывая верхнюю часть туловища и припечатывая к потолку.

Выстрел — и сидящий на кресле мужик лишается левой части торса, складывается и падает на бок.

Выстрел — и присевшая в углу парочка лишается голов и вскинутых рук.

Выстрел — и бегущий на меня здоровяк в синем комбинезоне теряет нижнюю половину тела.

Выстрел...

Я шагал и "стрелял", не сворачивая с путеводной красной цепочки следов. Миновав первое помещение, пройдя через новые двери, я двинулся дальше, переступая тела, скользя взглядам по "мясным" барельефам, отступая от льющей с потолка розовой воды. Я шагал и стрелял, шагал и стрелял, ведя внутренний отсчет. Проходя комнату за комнатой, я шагал... а остановился рядом с закрытой и заваленной столами, креслами, скамьями и другими предметами дверью. Красные следы исчезали у блокированной двери.

Здесь ничего загадочного. Стрелок вошел внутрь. Кто-то из выживших захлопнул стальную дверь, другие помогли блокировать ее, запирая убийцу внутри. Что потом? Тут просто — следовать чрезвычайному протоколу. А судя по замеченным мной у входа схемам, протоколы действий тут везде одинаковые — бегство. Срочная эвакуация. Так что убийцу заблокировали, а затем те, кто остался в живых, бросились бежать.

С этим разобрался.

И внутренний отсчет пока можно остановить — пять обследованных комнат, три двери, куда я пока не заглянул, не считая заблокированную, девятнадцать трупов в различной степени кошмарности. Несомненное массовое убийство. И, если только из заблокированной комнаты нет другого выхода, совершивший все это стрелок находится прямо за этой дверью.

Взявшись за приставленную под углом скамью, я оттащил ее в сторону, со скрежетом потянул на себя овальный стол, принявшись разбирать баррикаду. У меня и в мыслях не было погодить с этим важнейшим делом. И я не собирался дышать смрадом разложения — а его тут скоро будет очень много, когда все трупы оттают и начнут "благоухать". На многих телах я видел отчетливые следы разложения. Это говорило о том, что после того, как "Красный Круг" был оставлен выжившим персоналом, тут еще долго поддерживалась плюсовая температура. Как долго? Не знаю. Но достаточно долго, чтобы у трупов началось первичное разложение.

Первичное разложение... почему этот сухой и вряд ли реальный термин пришел мне в голову?

Я невольно примерил на себя шкуру киношного патологоанатома? Своеобразная защита моего все же впечатленного увиденным подсознания, пытающего сберечь ранимую психику, представив все происходящее как занимательную детективную игру с элементами хоррора?

Освободив дверь, пару секунд постоял перед ней, а за тем все же потянул за реально неудобную ручку в виде приваренного под углом серебристого плоского кругляша. Приходится подцеплять снизу и тянуть на себя, держа руку запястьем вверх. Будто дверь машины открываю. Разблокированная дверь послушно открылась и... я увидел множество красных и все светлеющих отпечатков густо испятнавших пол небольшого помещения, что больше напоминало уголок отдыха. Где-то шесть на шесть метров. Дверь, три стальные стены, четвертую стену перечеркнуло длинное окно. Но за окном не спрессованный снег, а еще одно помещение. И еще одно окно — и вот за тем окном уже белеет снег.

Один разорванный... расчлененный... измочаленный... изрезанный... избитый колотушкой...

— Твою мать! — позволил я себе высказывание, чтобы сбросить напряжение.

А что еще сказать пытающемуся сохранить спокойствие мужику, когда он видит посреди запертой комнаты горку фарша из человечины, а рядом целехонькую голову с аккуратной прилизанной набок прической? Что сказать в таком случае?

Вокруг кучи — следы, следы, следы. Запертый стрелок наворачивал круг за кругом, регулярно стреляя из своего странного оружия по уже мертвому телу — и вырывая, вырывая из трупа кусок за куском, измельчая мясо в фарш, что разлетался вокруг, налипая на стены, пятная потолок, падая в углах.

Проклятье...

Переступая через ошметки рваной плоти, я медленно продвинулся ближе к центру комнаты, обошел горку мяса и голову, сделал еще пару шагов и остановился, глядя на него.

Нашел.

Вот он — стрелок.

Под обзорным окном ничком лежал человек. И снова в голове ненужные мысли — почему я называю его человеком? Ведь он не человек, он из другого мира, он иноземец. Погоди... но ведь это я здесь иноземец — я и мне подобные сидельцы чужие в этом мире. А он как раз свой, здешний. Он человек.

Тьфу...

Мужик!

Под окном ничком лежал мужик!

На нем яркий оранжевый комбинезон — вещь теплая, с отороченным мехом большим капюшоном, низ штанин плотно обтягивает голенища сапог с шипастой подошвой — вот по этим следочкам я сюда и дошел. Но самое интересное это не его одежда. Интересней всего — ранец на его спине. Металлический плоский ранец частично прикрытый откинутым капюшоном. С левой стороны большой красный рычаг, что сейчас уперт в пол. С правой стороны выходит длинный металлический шланг, что соединен с... я не знаю, что это. Что-то похожее на большую винтовку с мощным ребристым корпусом и чрезмерно толстым дулом. На винтовке лежит правая рука — в синей перчатке. Левая рука, без перчатки, замерла на воткнутом в пол рычаге. Рядом с головой стянутая черная и легкая не по здешним погодам шапка с какой-то эмблемой.

Ладно. Теперь я знаю кто убил — свой своих — и я знаю, чем убил.

Чего я не знаю — почему убил. У них тут цветовая гамма комбинезонов, я видел белые, синие, оранжевые и зеленые. Оранжевые — единственные реально утепленные и их совсем немного. Добавь сюда мощное ранцевое оружие. Добавь сюда болтающиеся на его шее затемненные очки на ремне. Добавь сюда шапку с эмблемой. Тяжелые шипованные сапоги. Крепкое телосложение. И короткую прическу с высоко выбритым затылком и боками.... Передо мной лежит военный. Солдат. Развивая эту мысль дальше — я вижу военного вооруженного охранника, чьей задачей являлось патрулирование окрестностей и охрана здешних "яйцеголовых". Но что-то пошло не так и защитник превратился в агрессора.

Что пошло не так?

Этого я все еще не знаю, но я кое-что вижу — кровь вытекающую из его ушей. И я вижу указательные пальцы убийцы — они в крови по вторые фаланги. Это с какой же силой надо пихать себе пальцы в уши...

Шепот...

Я качнул головой и прислушался. Нет, здесь его нет. Но там... за экранированными металлическими решетками стенами... там шепот Столпа оглушителен.

— Ладно — тихо произнес я, подходя ближе и присаживаясь — Ладно... но что это за чертова пушка?

И да...

Я это сделал.

Прервав на время изучение помещения и трупов, я повозился с ремнями и непривычными защелками. Стянул с покойника ранец. Стряхнув с металла ранца какие-то неприглядные ошметки, закинул оружие за спину, вдел руки в рамки, щелкнул двойной застежкой на животе. Левая рука опустилась вниз и... легла на холодный металл красного рычага. Правую руку оттягивал достаточно тяжелый вес раздутой винтовки, свисающий шланг терся о бок. Я сделал шаг, повернулся, присел. Чуть подтянул ремни. Вот теперь отлично — ранец сидит как влитой.

Нащупав спуск, направил винтовку на дальнюю стену и нажал его. Спуск не поддался. Ладно... с шумом выдохнув, я положил левую руку на рычаг и с силой надавил. Рычаг пошел вниз, раздался знакомый сытый щелчок. Снова спуск... ничего... но за спиной раздался протяжный звон, там что-то происходило. Еще раз рычаг. Звон перешел в писк и... оборвался. На винтовке — у рукояти — загорелся красный огонек. Еще раз рычаг. Больше никакого звона и писка, но огонек после щелчка сменил цвет на желтый. Принцип понятен.

А еще мне страшно.

Как там говорят старики и что говорит моя теория?

Каждое нажатие на рычаг крадет часть твоей жизни...

Каждый выстрел отбирает частичку моей жизни, так получается?

Если да — вот бы этот принцип в наш мир. Давай, попробуй вести масштабную войну подобным оружием, где любой солдат знает, что с каждым выстрелом он укорачивает свою жизнь. И ладно если за правое дело. А если это очередная война из-за серебряных или нефтяных месторождений, от которых тебе лично не достанется ни копейки. Пойдешь воевать?

Но это еще на доказано...

Спуск...

Винтовка... рявкнула... не знаю, как еще описать это звук. Похоже на злой звенящий бессвязный окрик. Воздух передо мной пошел мутью и снова стал прозрачным. Больше не случилось ничего.

Ладно...

— Прости, мужик — пожал я плечами, наводя оружие на лежащего ничком мертвого убийцу.

Спуск...

Мертвое тело с хрустом подбросило, от него отлетела немалая часть, шлепнувшись шагах в трех.

— Вот черт — ошарашенно произнес я, стоя над изуродованным трупом и глядя на ровный срез его внутреннего мира — Вот черт... вот...

Я не договорил. Потому что краем глаза засек голубое свечение за спиной.

Рывком обернулся.

И с криком шарахнулся прочь, нажимая курок и одновременно яростно дергая красный рычаг.

В дверях стоял протянувший ко мне руку голый заиндевевший старик с голубым пульсаром в груди.

Ахав Гарпунер. Рядом ударила шипящая молния, растекшаяся по обзорному окну, плеснушая в стороны. Волосы встали дыбом, дробно застучала сама собой челюсть, зазвенело в ушах, из горла вырвался дикий крик. Меня зацепило лишь самым краешком... но это страшно... Второй молнии не последовало — мой выстрел тоже был неточным, но тоже зацепил врага самым краешком. Срезанная и отброшенная правая рука Ахава улетела за дверь, исторгая из пальцев ветвистые разряды. Самого старика отшвырнуло в угол и он, налетев на стол, рухнул за него. На винтовке зажегся зеленый — сколько раз я успел дернуть за рычаг, сам того не заметив? Сколько лет жизни у себя украл? Ведь тот мужик в оранжевом... он выглядел жутко истощенным и постаревшим, а ведь в охранники должны набираться абсолютно здоровые крепыши в расцвете сил.

Спуск...

Винтовка рявкнула, я вылетел во дверь, не пытаясь увидеть результаты своей стрельбы. Вовремя — едва я миновал порог, дверной проем перечеркнул гудящий электрический заряд.

— Какого черта, Ахав? — провопил я, на ходу тряся звенящей головой и перепрыгивая через трупы — Я не один из них! Я из другого мира!

Нырнув в разъехавшиеся двери, я рванул к тамбуру.

Проклятье...

Проклятье!

Я ожидал чего угодно — но не этого!

Новая молния осветила центральное помещение и ударило в свисающий с потолка перевернутый обрубок женского тела, заставив его бешено задергаться и приветственно затрясти руками.

— Черт! Черт! — прошипел я, торопливо дергая за рычаг — Черт!

Дверь закрылась. С гудением начала открываться наружная. Я сунулся в щель и застрял — забыл про ранец. Снова выругавшись — так реально легче — все же протиснулся и рванул прочь по самолично прокопанному снежному проходу.

Обалдеть...

И что получается? Ахав шел за мной все это время? Такое нельзя назвать случайной встречей. Никак нельзя. А еще я никак не могу принять сюрреализм ситуации — унося с собой оружие пожирающее жизнь, я убегаю от живого мертвеца с пульсаром в груди. Расскажи такое кому — мигом запрут в дом полный участливых санитаров умело рекламирующих моду на рубашки с чрезмерно длинными рукавами...

Как говорила моя бабушка, после первого просмотра доброго советского фильма Буратино — не иначе бедолага сбежал с желтого дома, раз до сих пор щеголяет в такой рубашке и находится в вечной необъяснимой печали. Но она про каждого героя того фильма много чего сказала, навсегда отвратив меня от повторного просмотра этого действительно отличного фильма.

Вырвавшись из снежной норы, я пробежал метров двадцать, рухнул в сугроб и принялся закапываться. Ахав Ахавом, а вот крылатых червей сегодня вряд ли кормили

Закопался. Хватанул в запале ртом порцию хрусткого снега. Вжался пылающим лбом в снежную холодную благодать. Затих, пытаясь сообразить.

Что дальше?

Рюкзак, нарты — все в только что покинутой снежной норе. На мне вся одежда, при мне нож. Желудок на четверть полон мяса. При мне иноземная страшная пушка рвущая тела на части.

Что дальше?

Развернуться и бежать?

Это самый разумный выход. Да, по всем канонам голливудского боевика я должен принять бой. Вот я в засаде, Ахав пойдет по моим следам, я возьму его в прицел и мягко потяну спуск, отправляя его мерзлую голову в полет. Но я не в голливудском боевике. А Ахав, пусть давно уже не человек, вполне может проявить хитрость и...

Хруст.

Слабый хруст.

Дернув головой влево, я увидел на боках сугробов голубой отсвет.

Ну да. Ахав не дурак и может зайти со стороны — что он и сделал! Причем сугробы находятся чуть выше моего местоположения — а следовательно он легко увидит обрывающиеся у разворошенной снежной кучи мои следы. Тут сложно не догадаться, где спрятался снежный сурок...

Вскочив в облаке снежной пыли, я рванул в противоположную сторону. Промчался шагов пятьдесят — под крутым углом уходя от "Красного Круга" и снова рухнул в снег, не собираясь облегчать преследователю задачу. Заметив за собой что-то вроде ложбины прикрытой моим текущим укрытием, поспешно скатился по ней на животе, змеей прополз пару десятков метров и дальше уже на четвереньках описал дугу с таким расчетом, чтобы оказаться у неспешного Гарпунера за спиной. Если получится, то я успею подобраться к нему чуть ближе и шарахнуть в спину. Упав в снег, я потратил пару секунд на то, чтобы хоть чуть-чуть унять дыхание — и снова возблагодарив себя же за все тренировки — я на мгновение высунулся из-за тороса, чтобы глянуть на заиндевелые лопатки и... в голос выругался — Ахав топал точно ко мне! Прямо как по ниточке шагает! Как?! Он не мог увидеть меня! Может видит сквозь снег? Улавливает тепло моего тела? Мега обостренный слух? Или... я коротко глянул на светящуюся громаду Столпа. Неужели...

Бросив оружие — оно все равно никуда не денется — попытался ползти, но понял, что силы уходят с бешеной скоростью. Все дело в проклятом рычаге, что был длинноват и подобно якорю втыкался в снег, заставляя меня "поворачивать" и тратить лишние силы при передвижении ползком. Шипя проклятья, я поднялся на четвереньки и рванул вперед, волоча за собой приделанную к металлическому шлангу оружие. При этом я прислушивался к хрусту шагов и звону проламываемой ледяной корочки. И едва только шум стал слишком близким, а затем внезапно прервался, я вскочил на ноги и, не оглядываясь, перепуганным зайцем рванул в сторону. Успел сделать пяток огромных прыжков, а затем за спиной полыхнуло синим, затрещавший воздух обжег дикой болью и заставил упасть. Взвыв, я покатился по снегу, с силой ударяя онемевшими ладонями по снегу и мотая звенящей головой.

Надо чуть полежать... надо чуть прийти в себя...

Встать!

Встать, Охотник! Встать!

Охнув, я перевалился на бок, подскочил и, кренясь на один бок, побежал, подслеповато вглядываясь в серый мир правым глазом — левый отказался. По лбу и щеке стекало теплое, но проверять некогда — за мной шагает смерть. А я, жалкий подранок, еле-еле бегу.

Меня спасла трещина. Неглубокая и засыпанная мягким рыхлым снегом узкая трещина, куда я рискнул прыгнуть, когда понял, что размеренно шагающий замороженный старик куда быстрее еле передвигающего ноги полуослепшего и пораженного током живого бедолаги. Хотя я даже не прыгнул. Я запнулся и упал ничком, с силой ударившись плечом о ледяную стену, затем скребанув тут же онемевшей щекой о нее же. Белая перина прыгнула навстречу. Я ударился о пушистый ледяной пух лицом и... с ужасом понял, что проломил "дно" трещины, продолжив путь вниз — в бездну. Не знаю, как я удержал крик в груди и не выпустил его наружу. Не знаю, как мне в подкорку, минуя сознание, пришла идея дернуть тазом вперед и одновременно подать пятки назад, скользя при этом дрожащей ладонью по металлу шланга. Но я сделал это. Рванулся, повернулся, схватился, еще раз рванулся и... замер в узкой трещине, упираясь пятками в одну стену, вонзив рычаг в другую и повиснув на тяжелой винтовке, что превратилась в спасшую меня распорку.

Я жив... я еще жив...

Но это ненадолго...

Надо решиться...

Уперевшись покрепче, бросив взгляд на мерцающий зеленый огонек, я уставил лицо вверх. Заелозил ногами, жалея, что я в мягких теплых сапогах не имеющих способных вонзиться в лед шипов. Но должна же тут быть хоть какая-то зацепка, хоть какая-то выемка. Ноги скользили, упертый в стену рычаг скрежетал, винтовка медленно соскальзывала, в голове по-прежнему звенело. Вот теперь я понял какова истинная сила электричества... а ведь меня задело самым-самым краешком...

Сначала я увидел голубое грозное свечение. А затем и нависший надо мной темный силуэт. На краю трещины стоял однорукий Ахав Гарпун, опустив глаза и глядя на меня с бесстрастием давно умершего. Вот шевельнулись пальцы на руке, к ним от плеча по промерзшим венам побежали яркие искорки, что в свою очередь щедро выплескивались пульсаром в его полупрозрачной груди.

А я продолжаю елозить пятками по ледяной стене...

Ну что ж... раз так — то хотя бы уйду по-своему.

Толкнувшись, я ударил коленями в стену, отшатываясь и выдирая винтовку. Вскинув дуло, я дважды нажал на спуск. Первый ударил в лед, заставив тот помутнеть. А второй угодил точно в голову Ахава, вырвав из нее большую часть и подбросив монстра в воздух.

Вот так!

Меня обожгла радость. Настоящая кипящая злая радость. И падая в черноту трещины, я улыбался. Пусть этот мир сожрал меня — но и я успел кое-что откусить от него!

Удар...

Темнота

Глава 12

— Болит аль не болит — а работать надо, внучек.

Удивленно вздрогнув, я медленно приоткрыл глаза, повел мутным взглядом по сторонам, пытаясь увидеть произнесшую эти слова бабушку.

Как-то серьезно приболев, проведя аж целых два дня в постели, она, упрямо закусив губу, начала сползать с кровати и нашаривать тапочки. На мое возражение и слезы, она удивительно ласково погладила меня по волосам морщинистой изработанной ладонью и произнесла эти памятные слова:

— Болит аль не болит — а работать надо, внучек — посидела чуть на краю кровати, встала и, шатаясь, опираясь на меня, побрела к сеням, бормоча — Пока больно — ты живой, пока тяжко — ты живой, пока горько — ты живой. Запомни это, внучек. Запомни накрепко. Когда будет легче? А кто его знает. Может в другом мире каком? Да и то что-то не верится в эту сказку...

Подтянув ноги, уперевшись рукой, я медленно принял сидячее положение и, лязгая зубами, прохрипел:

— И это мире — тоже. Больно, тяжко и горько. Но я живой... живой...

Живой!

Медленно поднявшись, охнул от боли в правом колене. Скрежеща зубами, заставил ногу еще несколько раз согнуться и разогнуться, одновременно сжимая и разжимая пальцы на руках.

Как долго я пролежал без сознания?

Как глубоко я провалился?

Успел ли заработать обморожение?

Помер ли наконец Ахав?

На последний вопрос ответ пришел удивительно быстро — стоило мне вскинуть голову и я увидел застрявшего между стен трещины Гарпунера. Голого старика сложило пополам, свешивалась вниз белая-белая рука, пульсируя, медленно затухал в груди грозный пульсар, освещающий все вокруг призрачным светом.

— Ладно — кивнул я — Ладно.

И снова в душе затеплилась радость. Детская радость, когда первый раз в жизни даешь отпор обидчикам, отвечая словом на слово, ударом на удар. Эта радость неописуема и незабываема.

А еще я снова видел — обоими глазами. Мутность быстро исчезала. Затихала головная боль. На лбу ссадина, на щеке ссадина. Причем, если верить результатам ощупывания, у меня даже не ссадины, а кожа будто лопнула изнутри наружу, раскрывшись как кровавые бутоны. Ничего себе...

— Ладно — повторил я, дергая рычаг до щелчка и зажигая на оружие желтый огонек — Ладно.

Больше дергаться не решился — снова вспомнил тот иссохший труп напавшего на своих спятившего агрессора. Мне главное иметь возможность пальнуть хотя бы раз в случае чего.

А теперь...

А теперь надо срочно выбираться.

Проваливаясь в снегу, с трудом добрел до более узкого места и, используя винтовку как распорку и ледоруб одновременно, сначала вырубая выемки-опоры для сапог, а затем вклинивая оружие и поднимаясь чуть выше, я начал долгий изнурительный подъем. И глядел только по сторонам и вверх, избегая смотреть в густую мрачную синеву под собой — боялся, что что-то во мне дрогнет и я сорвусь. Глупый иррациональный страх — но ругать за него буду себя позже. Не смотрел я и на тело Ахава. По той же причине. Не знаю, когда я вдруг стал суеверным, но уверен, что это временно. А пока лучше сосредоточиться на выбивании следующей ступеньки. Сосредоточиться на подъеме...

Перевалившись через край трещины, я со стоном вытянулся на снегу, запихнул горящие диким огнем ладони под куртку, под свитер, прижав к мокрому от пота животу. Проклятье.... Делаю так уже не первый раз, спасая пальцы. Не хочется становиться калекой. Не в этом мире. Калекам везде не сладко, но тут... тут это полный кошмар.

Лежа в снегу, неотрывно глядя на Столп, я чувствовал, как во мне медленно что-то закипает. Я прислушивался к неумолчному шепоту в голове и чувствовал, что вот-вот...

Это надо использовать... весь этот подступающий эмоциональный взрыв, всю эту бурю...

И едва почувствовав первый внутренний толчок, первый позыв открыть рот и выплеснуть гневные слова, я сначала заставил себя рывком подняться и сделать первый шаг ко входу к снежной норе. И только потом разлепил губы и заговорил, обращаясь к громаде Столпа:

— Это неправильно! — крикнул я — Несправедливо! Да ты пленник — но и мы тоже! Да ты пленен многие века или даже тысячелетия — но сравни свою и наши продолжительности жизни! Ты может живешь вечно! А мы — каких-то жалких шестьдесят-семьдесят лет! Во всяком случае большинство! Ну хорошо — может дотянешь до девяноста! Но речь о другом — какого черта?! Зачем ты натравил на меня Ахава?! Прикола ради?! — развернувшись, я развел горящими от боли ладонями, издевательских ухмыльнулся Столпу — А?! Прикола ради?! Да мы страдаем так же, как и ты! Мы тоже пленники! Узники! Сидельцы! И мы тоже мечтаем о свободе! Ты ведь не считаешь, что прозябанье в Бункере — это свобода? Нет? Разве ты мало наблюдал за нами? Пусть ты мыслишь иными понятиями, иными категориями — но должен же понять главное!

Все это время я брел, волоча за собой винтовку и уже не в силах ее поднять. Брел и орал, изредка поворачиваясь к предмету своей ярости:

— Ты должен охотиться за здешними тюремщиками! За теми, кто пленил тебя! За теми, кто обманом перетащил нас в этот гиблый мир и заставил отбывать здесь десятилетия ничем незаслуженного тюремного срока! Что сделал тебе я?! Я Охотник! Убиваю медведей, кормлю стариков и пытаюсь докопаться до правды! Меньше всего ты должен злиться на меня!

Еще несколько шагов... еще несколько глубоких вздохов, каждый из которых рвет мне горло. И еще много злых слов:

— Тот же Ахав — ведь он стремился к тебе! Хотел поговорить! Хотел узнать! А может быть хотел и помочь! И как закончил несчастный гарпунер? Куском мерзлого мяса в богом забытой трещине? Это твоя благодарность?! Так не пойдет! Слышишь?! Так не пойдет! Хочешь вырваться — ищи себе союзников! Не рабов! Союзников! Друзей! Соратников! Только так у тебя получится вырваться! Ох...

Я упал на колено, завалился на спину, ошеломленно попытался вдохнуть и понял, что в горло вползает что-то вроде загустевшего ледяного киселя. Резко перестали болеть ладони, вообще все перестало болеть. А в небе исчез туман...

Что за...

Вверху, высоко-высоко, ярко сверкнули звезды. Сверкнули и... начали становиться еще ярче, прямо как лампы при повышении напряжения. Падали вниз разом потяжелевшие тучи и туман, открывая небо и сотни искорок и темных теней несущихся в хороводе тюремных крестов. Зрелище завораживающее, но я, кажется, помираю... температура вокруг упала, даже не упала, а рухнула! С хрипом перевернувшись, я подался вперед, впихивая себя в темноту снежной норы. И тут же понял, что тут гораздо теплее. Хорошо... еще пара метров. И еще.

Через пять метров я скатился по мной же сооруженному склону, оказавшись у двери тамбура. Дернул за рычаг. Опять. Вошел внутрь. Опять. Дернул еще рычаг. И по мне ударила кошмарная по силе и боли тепловая волна.

Задыхаясь в диком кривое, в реве боли, сползая по стене и ударяя по полу кусками полыхающего мяса, которыми стали мои ладони и предплечья, чувствуя, как с лица сползает горящая кожа, я снова стремительно проваливался в беспамятство. Но даже отключаясь, я удерживал перед внутренним взором недавно увиденную картинку — сверкающие звезды в черном небе.

А если точнее — восемь ярких звезд расположенных правильным кругом и висящих прямо над Столпом. И как только эти звезды полыхнули, как только загорелись, быстро становясь все ярче, температура разом упала на десятки градусов. Я не могу точно оценить, но уверен — на десятки градусов! Где-то с минус пятнадцати до может минус пятидесяти — и в это в тот миг, когда я нырнул в спасительную снежную нору. Кто знает какая температура снаружи сейчас? Минус семьдесят?

Минус девяносто?

Минус сто?

А бывает ли вообще такая температура?

— Спутники? — едва слышно просипел я и снова отключился.

* * *

— Обалдеть! — уверенно заявил собственному чуть искаженному отражению в зеркале, предварительно стерев с него капли горячей воды.

Я стоял под душем пять раз. Первые три раза — по минуте. Четвертый — минут пять. А пятый... я уже даже не стоял, а сидел под горячими струями воды, принимая на себя обжигающий водопад и чувствуя как оживает каждая подмороженная клеточка тела. Заодно поочередно проверял каждый член тела, каждый сустав, каждый сантиметр кожи, прощупывая, сгибая, массируя и подсчитывая потери.

Ну... вроде как сломан мизинец на руке — опять — и вроде как сильные ушибы или все же сломана пара пальцев на ногах — это плохо.

Уверен, что слезет шкура с рожи — если только отпаривание не оживило и не спасло ее. Возможно лишусь части ушей — есть пара не слишком ощущаемых крохотных мест.

Ссадины, синяки — без счета.

На лице два "взрыва" или как я их назвал — бутона. Такое впечатление, что прошедшее по телу электричество пробило себе выход наружу через кожу на моем лице. Но возможно это все глупости и я просто шибанулся лицом при падении.

Сильно ноют ребра. Проблема с коленом.

Но в целом — я легко отделался.

Но если глянуть еще глобальней — Ахав меня убил. Да на самом деле я выжил и вышел из этой схватки победителем, но при этом не стоит забывать, что я спасся только благодаря тому, что рядом оказалось прогреваемое комфортное укрытие, что надежно защищено от здешних минусовых температуры и диких обитателей.

Отключись я просто в снежной норе... кто знает, когда бы я очнулся. Даже при минус пятнадцати мой обморок вполне бы мог перейти в кому, а затем и смерть. До меня мог добраться привлеченный шумом медведь или приползти на запах крови стая снежных червей. Так что, если убрать абсолютно не вписывающуюся в картину поединка спасшую меня точку "красный круг" — я почти наверняка проиграл. Даже ничьей это засчитать никак нельзя — Ахав изначально не был похож на живого человека. Да и не был им. Я сражался с чем-то почти потусторонним и безразличным.

Всунув ноги в отпаренные резиновые тапочки, я прошлепал до ближайшего диванчика, бросил на него пару найденных больших полотенец и со стоном уселся. Чиркнул пару раз зажигалкой, подпалил две спиртовые таблетки под установленной на перевернутые чашки жестяной кружкой с водой, пятью кусками сахара и двумя ложками растворимого кофе. Бережно убрав зажигалку в карман порвавшейся чуток просыхающей куртки, я сгреб со стола пару квадратиков шоколада и, запихнув их поглубже под язык, ме-е-е-едленно улегся, всячески оберегая все ушибленные места своего несчастного тела.

Так...

Во мне таблетка парацетамола и таблетка анальгина. И мне уже гораздо легче благодаря этому — и спасибо горячему душу. Хотя я так и не смог вспомнить можно или нельзя перегревать места ушибов и прочих повреждений. Но выбора не было — мне надо было отогреться. И до сих пор пальцы и уши едва заметно ноют.

Чувствую я себя примерно на три бала из пяти.

Что делать дальше?

Подхватываться, одеваться и бежать сломя голову прочь из "Красного Круга"?

Это логично. Пусть Ахав мертв, но ведь наверняка найдутся подобные ему. И вполне вероятно, что Столп уже направил сюда одного или двух своих гонцов смерти. Одна проблема — я не дойду. Мое правое колено... я ощущаю там некое давление, будто вокруг коленной чашечки намотали не слишком тугой бинт. Но с каждым часом бинт чуть подтягивают, усиливая сдавливание. Что я сделал? Нанесу ответный удар, как только чуть полежу — намотаю вокруг колена настоящий бинт. Боюсь, колено распухнет. Возможно перестанет сгибаться. Это замедлит меня и очень сильно. А еще у меня на ногах сломаны или сильно ушиблены пальцы. И на вид они — я чуть приподнял голову и глянул — м-да... на вид они тоже все хуже с каждым часом.

Охотник временно не в строю.

Я вполне мобилен, благодаря сохраненному оружию и перетащенному внутрь снаряжению смогу за себя постоять. У меня даже есть шансы против очередного посланца Столпа — буде таковой явится по мою душу. Тогда как в снежной пустоши... нет, не вариант. Да, если придется слишком плохо, я смогу вырыть снежную берлогу, создать в ней приемлемые условия и переждать скажем пару суток. А что потом? Вдруг травмы станут настолько болезненны, что я не смогу продолжить путь? Тогда смерть.

А еще я очень боялся какого-нибудь внутреннего кровотечения. Все же я упал и с солидной высоты. Будь я в цивилизованном мире — уже бы лежал на кушетке проверенного доктора и ждал, когда меня отвезут на сканирование, просвечивание, прозванивание и прочие процедуры. Почему? Все просто — внутрь себя заглянуть невозможно. Судить по мутным симптомам — гиблое дело. В собственном здоровье надо быть уверенным.

Ах да — меня еще пару раз шибануло местным электричеством. Вряд ли оно чем-то отличается от нашего земного, но и обычное электричество штука коварная.

Еще у меня может начаться отек мозга от всех этих падений и электрошоков.

Прием у доктора мне тут не светит.

Поэтому мне придется пойти на риск — я ненадолго останусь в заброшенном узловом центре "Красный круг" как минимум на сутки. За это время я хотя бы посмотрю на поведение колена и головы. Если симптомы будут обнадеживающими — потихоньку тронусь в путь.

Кофе в кружке над спиртовым пламенем закипел. Я улыбнулся. Хорошо... горячий кофе — это хорошо.

С потолка с отчетливым чавканьем отклеился разорванный труп, с треском рухнув на пол.

А вот компания оттаивающих и вскоре собирающихся начать вонять трупов... это уже не круто.

Но перетаскивать их я не собирался. Слишком тут много мертвой плоти, а здоровье не позволяет даже ненадолго превратиться в Гниловоза. Нет уж. Я обоснуюсь в душевой, где нет ничего воняющего. Перетащу туда мягкий и легкий диванчик, один стол, немного одеял и все свои вещи, чтобы их не провоняло. Пока будет возможность дверь оставлю приоткрытой — чтобы видеть вход. Рядом с дверным проемом поставлю подзаряженное ранцевое оружие, в чьем принципе действия так и не разобрался. Единственная мысль — эта невероятно опасная штуковина способа телепортировать небольшие куски живой или мертвой плоти на близкое расстояние. Вырвала — отбросила и вырванный кусок и все тело. А может это не телепортация, а что-то вроде гравитационного воздействия...

Проклятье... столько мыслей в голове. Но это неплохо — наконец-то у меня есть время все хорошенько обдумать. Но займусь этим чуть позже — сначала я собирался до конца осмотреть все здешние помещения. И начну с комнаты, где закончил свои дни спятивший охранник, с чьего трупа я снял спасшее меня оружие. Спасшее и, возможно, состарившее на пару годков... Не будем о грустном.

Сейчас я выпью сладкий крепкий кофе, что взбодрит и повысит мне настроение. А заодно прогонит остатки угнездившегося внутри мороза. Все же сегодня было запредельно много стресса.

А еще эти звезды в небе...

Звезды правильным кругом.

Звезды становящиеся все ярче.

Это спутники. Космические спутники. И когда они стали становиться ярче, местный столбик термометра не просто упал и даже не "вдребезги", как рассказывается в бородатом анекдоте. Температура стала экстремально низкой.

Это искусственное внешнее воздействие. Погодное воздействие. И само собой воздействовали на Столп. Учитывая же, что мне никто и никогда о подобном не говорил — это большая или даже невероятная редкость.

Логично предположить, что спутники работают постоянно. Но не на полную мощность. Просто следят за тем, чтобы поддерживать тут постоянную минусовую температуру. Летающие вокруг кресты палят по Столпу электрическими шарами. И это всех устраивает.

Тогда зачем сегодняшняя погодная аномалия похожая на удар кнута?

Ну... скорей всего тут виноват я. Ведь я осмелился выжить. Я грохнул Ахава Гарпунера. И это могло несколько... опечалить или даже разозлить исполинское существо... оно, предположим, попыталось шевельнуться или там бровью повело в ярости. Расположенные в космосе и вокруг многочисленные детекторы засекли опасную активность — и хоровод спутников тут же долбанул лютым небесным морозом.

Это сколько же сидельцев погибло? Бункер должен выстоять — на так точно. Берлога Апостола — тоже. Они можно сказать экранированы, плюс у них источники тепла. А вот живые существа снаружи... а местные твари? Черви заморозки должны пережить, ведь они вроде как насекомые, верно? Способны переносить заморозку... или нет? А медведи?

Глупо гадать. Это я узнаю через сутки — если позволит здоровье и я пущусь в обратный путь.

А пока — пора заняться главным делом. Делом, ради которого я сюда и явился. Продолжить исследование Красного Круга...

Но сначала кофе!

* * *

Куда я пошел в первую очередь?

Ответ очевиден — в комнату, где медленно оттаивала отлетевшая рука Ахава Гарпунера.

Я не успел осмотреть ее до конца. Но кое-что знал наверняка — из-за баррикады, что была разобрана мной, спятивший охранник так и не сумел покинуть комнату. Так он там и умер. Причем ужасной, судя по всему, смертью — дергая и дергая за рычаг ранцевой винтовки, стреляя и стреляя в обезображенное и аж измельченное тело на полу. И так до тех пор, пока собственное оружие в буквальном смысле не сожрало его. Вроде все просто. Но ведь там было еще одно окно... — что-то вроде небольшой дополнительной комнатушки.

Первым делом дохромав до этого окна-перегородки — белую ледяную руку на полу я миновал не без легкого трепета — я заглянул в окно и тяжело вздохнул. Ну да. Как и ожидалось. Под окном сидело два трупа. Я видел только затылки и макушки, трупы с грустью повесили головы на грудь, явно сожалея о безвременной кончине, но все равно можно легко понять, что там мужчина и женщина. Судя по волосам — молодые. Возможно даже красивые. И мне их даже немного жалко. Пусть они из того племени, что насильно призывает сюда подобных мне, но очень сомневаюсь, что эти бедолаги принимают подобные решения. Они мелкие сошки. Лабораторные крысы. Это понятно по их странным беловато-синим и излишне как по мне длинным халатам, что скорее напоминают какие-то средневековые балахоны.

Я проверил дверь. Проверил без всякой надежды и оказался прав — заперто. Прижавшись все еще онемевшей щекой к стеклу, скосил глаза и глянул на дверь изнутри. Еще и подперта скамьей. Стало быть, открывается внутрь. В голове скользнула ленивая мысль о нарушении правил пожарной безопасности. Отмахнувшись от глупой мысли, я прижал к стеклу саднящим лбом — чертыхнувшись от боли — и принялся обозревать небольшое помещение, сразу для себя приняв главное решение — трачу на это дело не больше часа. Если не пойму, как пробраться внутрь надежно защищенного и запертого помещения за это время — причем так чтобы без риска и излишних усилий для израненного тела — то забываю о этом закутке. Едва принял решение и взгляд тут же наткнулся на некую странность — к глухой вроде как стене была приставлена еще одна скамья, что в свою очередь была прижата креслом на колесиках. И зачем они кирпичную стену подпирали? Чуть повертев головой, умудрился разглядеть едва виднеющийся уголок стальной решетки и с грустью вздохнул — понятно. Что-то вроде вентиляции. И раз уж умные яйцеголовые опасались, что буйный стрелок может проникнуть внутрь через это отверстие — значит, так оно и есть. Кретины... он ведь мог сообразить об этом. Или при потере связи со Столпом подобные Ахаву не больше чем... странные полумертвые организмы без особого разума?

Еще вопросы. И снова нет ответов.

Пройдя вдоль окна, я внимательно поглядел на глухую кирпичную стену и пошел дальше, прикидывая, где бы я расположил вторую вентиляционную решетку, будь я архитектором этого здания...

* * *

— За любопытство пустое носы обрезают! — пробормотал я одну из бабушкиных поговорок, облизывая расцарапанную только что ладонь — Черт! Я же не просто так!

Поохав еще чуток, осторожно выбрался наружу, этаким стонущем червем сползя на опрокинутую лавку и кресло. Поднявшись, поставил кресло правильно и тут же уселся, давая отдых колено. Откинувшись на спинку, немного посидел неподвижно, глядя на привалившуюся к стене под окном парочку с поникшими головами и раздутыми потемнелыми лицами. Смерть никому не к лицу. Потому мы и хороним наших мертвецов как можно скорее. В землю, в землю, пока не загнило! В землю, в землю, пока не запахло! Ну или в огонь! Но меня больше интересовали не черты лица, а... общая картина.

Парень, высокий, худой, широкоплечий. В правой руке что-то вроде длинной отвертки со странным изогнутым наконечником. Левая держит за руку девушку. А та свободной рукой прикрывает что-то вроде... стекляшки? Шевельнув здоровой ногой, заставил кресло подкатиться ближе к трупам. Глянул пристальней. И разглядел нечто вроде толстой хоккейной шайбы из дымчато-зеленого стекла. Маленькая ладонь девушки не могла накрыть шайбу целиком, стекло тускло посверкивало между ее пальцев и сквозь тонкий слой пыли. Задумчиво хмыкнув, осторожно потянул отвертку, забрав достаточно увесистый предмет. Действуя ей как щупом, заставил разжаться темные женские пальцы, толкнул к себе стеклянную шайбу и бережно поднял. Если столь "не женский" предмет так оберегали, так старались, чтобы он был найден — пусть даже с трупами — то это что-то важное.

Оставив обследование карманов на потом, покрутился в кресле, обозревая комнатушку. Это наблюдательный пункт. Обращен к Столпу. Небольшая приборная консоль с экранами и мелкими рычажками. Тумблеров реально много, а вот кнопок почти нет. Одна кнопка на двадцать рычажков. Выглядит все странновато — вполне современные на вид плоские большие экраны окружены рядами рычажков, индикаторов и редких кнопок. Я продолжал скользить взглядом по консоли и остановился увидев главное — круглую неглубокую выемку на консоли. Даже с моей позиции ясно, что размеры выемки идеально подходят под размеры трофейной шайбы.

Туда я ее и вставил. Вошла плотно. Без щелчка, но как влитая. Я чуть посидел перед консолью, терпеливо ожидая. Не дождавшись результата, щелкнул парой близко расположенных тумблеров. Результата ноль. Вернул рычажки в исходное положение, щелкнул другими. Оборудование должно быть запитано — ведь оно наверняка от общей сети, было бы глупо, впихни они сюда автономное "рычажное" питание. Хотя может и есть такое — но только на случай аварии или... после очередного щелчка шайба тускло засветилась зеленым. Замигал один из индикаторов. И я мягко щелкнул расположенным под ним тумблером, вперил взор в экраны. Но случилось неожиданное — стеклянная шайба испустила веер разноцветных световых лучей, а затем в воздухе над консолью соткалось цветное отчетливое и вроде как даже трехмерное изображение. Да... это что-то вроде голографической проекции. Со звуком и отчетливейшей качественной картинкой.

В кадре девушка. Судя по волосам — там самая, что сидит мертвой за моей спиной.

Девушка громко говорит. Она испугана и не скрывает этого. Ее буквально трясет от ужаса. За ее спиной мечется высокий парень, подтаскивающий к стене скамейку, роняющий ее с грохотом, спотыкающийся о кресло, что-то кричащий. Прямо двуслойный фильм — драма на переднем фоне и глупая комедия на втором. Язык не понимаю — что-то мягкое и певучее, нервное, дрожащее, быстрое. Щелкнув парой рычажков, девушка шагнула в сторону, изображение укрупнилось, показывая большое помещение за окном.

А вот и он — безумец с ранцевой винтовкой. Он нервно мечется из стороны в сторону, дергает и дергает за красный рычаг. Все как я представлял себе. Только я не мог и представить себе, что у него будет такое страшное лицо — красное, будто обваренное, но это ерунда, у меня сейчас такое же, с ежесекундно меняющейся мимикой. Улыбка, злобная гримаса, серьезное выражение лица, нахмуренность, снова улыбка, дурашливо вытянутые дудочкой губы, приподнятые в недоумении брови. И стреляющая без перебоя взревывающая винтовка. Резко остановившись у стекла, он, по-прежнему меняя выражения лица, начал раз за разом повторять одно и то же слово, тыча при этом изредка в сторону двери — дальней, что вела к центральному залу. Еще он тыкал наверх. Раз за разом, раз за разом, все повторяя и повторяя одно и то же слов как заведенный. Трудно повторить это короткое слово. Но зачем, если по жестикуляции и так все понятно? Вооруженный убийца с сотней тасующихся лиц требовал, умолял, просил с улыбкой одно и то же:

— Отпустите! Отпустите! Отпустите!

И вряд ли он просил о себе. Нет. Уверен, что это не так. Глядя на безупречную цветную картинку, глядя в эти поблескивающие глаза, я понимал — это говорит Столп. И он же требует:

— Отпустите! Отпустите! Отпустите!

Качнувшись, дернул несколько раз за рычаг, охранник пошел дальше, выстрелив и подбросив в воздух изломанное безголовое тело. Изображение рывком вернулось к белой как смерть девушке, она снова что-то затараторила. Вдруг умолкла. Коротко кивнула. Сказала несколько слов. Еще помолчала и потянулась к рычажкам на консоли. Мигнув, изображение пропало. Конец записи.

— Вот это я понимаю блокбастер — пробормотал я, подцепляя стеклянную шайбу из выемки и опуская ее в карман штанов — Вот это да...

Последнее из действительно примечательного на видео — мечущийся безумец с силой вгоняет себе в ухо палец. Вгоняет с такой яростью, будто на полном серьезе старается достать до мозга и вытащить оттуда какую-то колкую помеху...

Еще раз задумчиво оглядев приборную консоль — не тронутую, целехонькую — я несколько раз медленно кивнул и, разблокировав дверь, покинул отсек.

Исправное оборудование — это всегда интересно. А в подобных условиях, в подобном мире, если все эти штуки не пригодятся мне самому, то я уверен, что правление Бункера будет очень заинтересовано в этом товаре. Я бы даже сказал — предельно заинтересовано. Тут нет регулярных поставок, любую исправную техническую штуку приходится искать самому или же создавать из разрозненных частей. Я стал обладателем большой ценности — а если подумать о всем том, что скрывается в Красном Круге... я стал миллионером по меркам этого стылого мира.

Само собой, в голове сразу возникло четкое понимание — с этой добычей, если я смогу погрузить на нарты и доставить в Бункер, я смело могу потребовать включения себя в число самых привилегированных жителей. Я могу потребовать для себя элитного статуса и переселения в Замок. А это в свою очередь откроет для меня новые возможности...

Но хочу ли я менять статус?

Хочу ли я перебираться в Замок?

Ведь я знаю какой будет моя жизнь там — вечные разговоры, внешне небрежные перебрасывание словами и хитрыми вопросами, постоянная улыбка, постоянное спокойствие и легкое равнодушие. Это политика. Коварная мерзкая могущественная политика. Слова, связи, богатство, репутация. В лицо обещаешь одно, говоришь совсем другое, оправдываешься третьим, обвиняешь четвертого.

Хочу ли я этого?

Тем более, что там, насколько я понимаю на текущий момент, сложился патриархат. Во главе стоят седые мудрые мужчины. Наверняка есть и женщины имеющие влияние на рычаги власти — а какая женщина нет? — но все равно главное слово остается за седовласыми лидерами мужчинами. И как старый властелин Замка отнесется к молодому, здоровому, даже не тупому и явно с амбициями мужику смело царапающим и пробующим на прочность давно сложившиеся устои? Ответ очевиден. И столь же очевиден и мой ответ — нет, я не хочу менять свой статус, я не хочу жить в тепле и безопасности Замка.

Тепло и безопасность...

Я тихо рассмеялся и, встав посреди центрального помещения, оглядел ужасную картину давней бойни.

Что есть безопасность? Тут это понятие эфемерно. В тот же Бункер можно войти с небрежной легкостью и сразу же начать палить, разрывая и разбрасывая перепуганное стариковское племя. Следом за Холлом будет Центр — и его тоже легко вычистить в ноль. Вот Замок... те должны успеть закрыться и начать глухую оборону. Получится ли выстоять? Зависит от агрессора и его действий.

Ладно...

Что еще я тут не осмотрел?

Хотя... я пока ничего тут не осмотрел. Я прибыл сюда в погоне за ответами на целую кучу вопросов и загадок. И не уйду отсюда до тех пор, пока не получу ответы хотя бы на часть из них.

Пока же просто досконально изучу территорию и постараюсь понять судьбу тех, кто выжил после атаки. Раз повсюду неубранные труппы — база была аварийной эвакуирована. Как это произошло? Каким способом?

Вон та дверь выглядит какой-то... скучной. Подобная дверь точно не ведет в зимний сад или парадную столовую. Дверь делают настолько неприглядной и даже не слишком заметной только в одном случае — если она ведет в какое-нибудь техническое или хозяйственное помещение. И тому и другому я буду только рад.

Сама по себе дверь открываться не пожелала. Но зато легко открылась от толчка. Короткий освещенный коридор, ровный едва слышный гул и поток теплого воздуха. Тут пусто. Нет трупов. А кирпичный выглаженный пол без кровавых отпечатков. Ну да — я уже проследил путь спятившего стрелка и знал, что сюда он заглянуть не успел. Его заперли в небольшом помещении, где он и погиб. А те, кто его запирал, могли побежать к главному выходу или же...

— Ладно — кивнул я, останавливаясь на пороге большого прямоугольного помещения с расчерченным на отдельные участки полом — Ладно... пока рано, Охотник. Пока рано.

Чуть постояв, собираясь с силами и стараясь чуть придушить рвущуюся наружу надежду, что тащила за собой преждевременную радость, я качнулся вперед, попутно дернул уже знакомый рычаг на стене и добавляя в энергосеть немного ресурсов. Сделал десяток шагов, шагнул на широкую металлическую полосу порога, нырнул в небольшую узкую боковую дверь, не делая пауз, протиснулся вперед и первым же делом дернул еще один рычаг до щелчка. Рычаг, что торчал под небольшой мертвой консолью. Только затем я плюхнулся на пружинящее сиденье. Еще раз дернул тот небольшой синий рычаг. И два экрана зажглись. Следом один за другим начали загораться световые индикаторы, зажглась небольшая лампа над головой.

— Ладно — кивнул я еще раз, нежно проводя ладонью по ледяной консоли — Ладно.

Откуда-то снизу пошел поток еще прохладного воздуха, что быстро становился все теплее.

— Ладно... — кашлянул я и помассировал саднящее горло — Ладно! Ладно!

Я обозрел большое помещение уже через оттаивающие стекла кокпита. Шесть больших очерченных прямоугольника на полу. Пять из них пусты. А на шестом сижу я — в кресле тяжелого гусеничного вездехода похожего на уменьшенный раза в четыре крест с почти полностью обрубленными крыльями и поставленный на высокие стальные гусеницы.

— Ладно! — широко улыбнулся я, откидываясь в удобном кресле, опуская ноги на широковатые педали и глядя на опущенную длинную створку ворот перед собой — Договорились. Спасибо. Я беру.

Кашлянув, я поморщился от продравшей горло и верх груди боли и с той же широкой улыбкой повторил:

— Я беру!

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg