— Если Вы подпишите соглашение о сотрудничестве с нашим отделом и ОГПУ в целом, мы дадим Вам один из таких проектов для реализации... Ну? Соображайте скорее товарищ — Вы у меня сегодня не один...
— Что за проект?
Слегка округлив очи:
— Вообще-то секрет, но я Вам скажу... ПУЛЕМЁТ!!!
Вижу, озадачен:
— Почему именно я?
— Известные оружейники заняты собственными проектами... Красной Армии требуется много оружия!
Больше не раздумывая:
— Хорошо, я согласен! Что подписать?
Достаю ещё один стандартный бланк из папочки с личным делом:
— Вот здесь... Число и подпись.
Встаю и с торжественным видом протягиваю и жму руку:
— Поздравляю, товарищ Шпитальный: теперь Вы — один из нас! Надеюсь, оправдаете возложенное на Вас доверие и поможете вооружить нашу пехоту лучшим в мире единым пулемётом...
Тот, вдруг совершенно неожиданно для меня, покраснев могучей шеей как как пионерский галстук — срывается почти на крик:
— Почему "пехоту"? Я задумал авиационный скорострельный пулемёт! Я изобрёл не имеющую аналогов подачу патронов...
А в гневе он страшен!
Подавив острое желание забраться под стол, опять же, я как можно более благожелательно, но твёрдо:
— Спокойно, товарищ! Партии, правительству и руководству ОГПУ видней что важнее: массовый пулемёт для многочисленной советской пехоты или авиационный — в условиях, когда у нас ещё нет массовой авиации... Пейте чай — пока горячий и, остыньте.
Когда он успокоился, рассудительно говорю:
— Мы понимаем важность авиационного вооружения ВВС РККА, но оно на порядок сложнее пехотного... Взявшись сразу за сложное, не свернёте ли Вы себе бычью шею, товарищ Шпитальный? Не лучше ли будет сперва набив руку, так сказать — на уже почти готовом и более простом проекте, позаимствовав оттуда некоторые идеи — лишь затем браться за авиаоружие?
Ещё сомневается... Но ничего!
— Эта система задумывалась как "единая" — пригодная в качестве станкового, ручного пулемёта и для установки на технику... Если ваша задумка о какой-то особенной подачи патронов верна, то позже Вы сможете адаптировать единый пулемёт и под неё — снабдив красную авиацию вашей скорострелкой.
Не забываем про "пряник":
— К тому же, если Вы получите всемерную поддержку нашего военного руководства — если эта стрелковая система будет принята на вооружение... Перед Вами все двери будут открыты! Что-то ещё непонятно?
Сделав ещё пару глотков чаю, поразмыслив над моими словами, окончательно успокоившись и, даже преисполнившись некоторым энтузиазмом, тот:
— Хорошо, я согласен. Когда можно будет ознакомиться с доступными документами по единому пулемёту?
— Хоть сейчас, но сперва Вы должны подписать договор об...
Чем больше бюрократии — тем более правдоподобней будет выглядеть этот спектакль для простого смертного. Возможно поэтому, он в этот раз ни секунды не задумываясь:
— Подпишу — раз должен! Где?
— Вот здесь... Отлично!
* * *
Убрав в сейф лично дело, я достал из него же здоровенный пакет документации по пулемёту Калашникова. Прежде чем передать из рук в руки, не моргая смотря поверх очков глаза в глаза, говорю:
— Ещё раз заостряю ваше внимание, товарищ Шпитальный, что эту документацию рискуя жизнями раздобыли для нашей Республики товарищи иностранцы — сочувствующие делу коммунизма... Поэтому, даже упоминание о ней — может подставить их под удар. Смотрите не проболтайтесь — в ОГПУ "разговорчивых" не любят!
Тот, едва по запарке не перекрестившись:
— Клянусь! Даже маме родной... Даже на пытке... Тайна этого пулемёта умрёт вместе со мной!
Многозначительно кивнув:
— Мы Вас достаточно хорошо знаем, поэтому ни капли не сомневаемся в вашей преданности делу Октября...
Шпитальный достал первый лист из пакета и ахнул в восхищение:
— Вот это качество! Как это они сделали? Ведь это не карандашом от руки начерчено!
— Согласен — до западного качества технической документации нам ещё...
— Здесь же по-русски...? А почему метрическая система? Документы из Германии? Тогда понятно — там много наших... Ээээ... Не наших — белоэмигрантов...
На все его вопросы отвечаю крайне сухо:
— Не знаю — моё дело передать Вам эти чертежи. И кстати, излишнее любопытство, в ОГПУ — тоже не особо приветствуется...
— Понял!
Полностью ознакомившись с документами, Шпитальный завис в замешательстве:
— Да, здесь же всё готово! Мне право слово неудобно будет... Это же плагиат?!
Эх, молодой ещё... Это потом он будет беззастенчиво присваивать труд своих безымянных "негров", а пока стесняется позаимствовать разработку классовых врагов.
Безапелляционно отвечаю, со всей возможной строгостью:
— Неудобно галифе через голову одевать! Они нам больше за интервенцию должны, поэтому отставить розовые интеллигентские сопли, товарищ!
Впрочем я нисколько не сомневался, что это он просто ломается как красна девица...
Заметив некую победную эйфорию — наступившую после "застенчивости", я с жестью в голосе произнёс:
— Только не вздумайте успокоиться и решить что всё дело в шляпе! Что Вам удастся сказочно легко протолкнуть это изделие в серию и потом почивать на лаврах! В руководстве РККА — множество ретроградов, скрытых и откровенных врагов... Думаете зря, тов... Очень высокопоставленный товарищ, поручил это дело ОГПУ? Думаете зря, даже в самом ОГПУ — пришлось создавать этот секретный для большинства самих же чекистов, отдел?
Вижу, проникается на уровне подкорки.
— С врагами народа мы сами разберёмся — вам же предстоит внедрить много новейших технологий и победить предубеждения ретроградов. Безусловно, Вас будут заставлять переделать пулемёт под некие — уже давно устаревшие требования Империалистической или Гражданской войны...
Ударив кулаком по столу, да так что подпрыгнул и жалобно зазвонил красный золотозвёздный телефон:
— СТОЙТЕ НАСМЕРТЬ!!!
— За каждую заклёпку или гайку — стойте насмерть! Особенно сопротивляйтесь матерчатой ленте — от "Максима" и, его же колёсному станку.
Напоследок, Шпитальный крепко взялся "за репу":
— Как мне назвать его? Этот пулемёт, в смысле...
— Не знаю, называйте как хотите — это не так важно, — спохватываюсь, — впрочем, могу подсказать: назовите "ППШ".
Увидев немой вопрос, расшифровываю аббревиатуру:
— "Пехотный Пулемёт системы Шпитального". На мой вкус — звучит...
— "Пехотный Пулемёт системы Шпитального"..., — как сомнамбула повторил он, — звучит, ещё как звучит!
Наконец, последний вопрос:
— Как с Вами связаться?
— С нами, с ОГПУ — "связываться" не надо... Чревато!
— Я в смысле — как мне выйти на связь?
— Зачем?
— Ну... Мало ли, что...
Делаю страшные глаза:
— Ни в коем случае не ищите выход на наш отдел! Мы сами периодически будем выходить на связь с Вами... В случае же обстоятельств непреодолимого характера, пишите "до востребования" вот по этому адресу.
Пишу на бумажке:
— Запомните, а бумагу сожрите... Оговорился, извиняюсь — сожгите. Но это только в самом крайнем случае — наша "контора" не любит быть в няньках.
Протягиваю на прощанье руку:
— Удачи Вам, товарищ Шпитальный!
— До свидания, товарищ... Ээээ...
— Паулс... Раймонд Паулс.
* * *
Когда без пяти минут всемирно известный конструктор стрелкового оружия вышел, в кабинет прошмыгнула Лиза и, усевшись на колени — впилась мне в губы подобно вышедшей из зимней спячки медицинской пиявке:
— Ты сегодня был как тигр... Мой тигр!
Пришлось расстегнуть ей блузку и, поласкав руками, нежно взяться зубами за чувствительный сосок...
— Ммм... Дааа..., — закинув голову назад, простонала она.
После успешно проведённого мероприятия, "псевдотрах" прямо на рабочем месте с собственной секретаршей — это просто неописуемо!
Глава 6. Ах, вернисаж, ах вернисаж — какой сюжет, какой пассаж!
Буквально через неделю после перехода поэтического кафе "Стойло Пегаса" под наш с Надеждой Павловной финансовый контроль — мы приступили к следующей, уже задуманной лично мной части плана.
Прежде всего в московские газеты было дано объявление: основоположница "нео-футуризма" Елизавета Молчанова — известная по нашумевшей в прошлом году картине "На Выставку достижений народного хозяйства СССР. 21 век", устраивает в кафе поэтов-имажинистов благотворительную продажу-аукцион своей новой картины. Вся выручка пойдёт на ремонт и реконструкцию этого любимого места отдыха москвичей и гостей столицы.
Должен заметить: со дня основания кафе не ремонтировалось и, стало в натуре — напоминать какую-то конюшню царя Агея, с соответствующим "амбре".
Дамы занимались организационными вопросами, я — пиаром мероприятия.
Лично объехал редакции газет (естественно — не центральных органов печати ВКП(б)!) и, если видел готовность редакции к "взаимопониманию" — щедро раздавая денежные знаки журналистам и редакторам, добивался подачи материала в нужном мне формате. Ну а остальные газеты, у редакторов которых я не встретил готовности идти на взаимовыгодное сотрудничество — напечатали статьи об благотворительной акции бесплатно, хотя и не совсем в том формате — в котором хотелось бы.
Но всё равно: пиар — есть пиар, даже вас не хвалят, а ругают!
"Один взбесившийся, искусав всего лишь десяток — заражает бешенством тысячи", — случай в мировой истории не такой уж и редкий, как кому-то кажется.
Я "покусал" редакторов нескольких столичных газет, а они подняли на уши весь "культурный слой" огромного города.
Хотя, так называемые — "благотворительные" билеты на "Вернисаж" стоили безумно дорого даже для нэпманов, всего за три дня они все до одного ушли влёт. Ещё три дня их "свободно" можно было купить у беспризорников-перекупщиков — целую банду из которых, буквально за день сколотил Барон. Наконец, билеты на Вернисаж уже попросту было не достать за любые деньги. Единственное, что мог себе позволить простой московский люд — полюбоваться картиной через уличную витрину, заплатив за контрамарку "всего лишь" полтора рубля.
* * *
Наконец, началось!
Внутри кафе "Стойло Пегаса", уже знакомый нам румынский оркестр разодетый в свежевыстиранные и выглядевшими как новенькие вышиванки — вдохновенно наяривал на своих контрабасах и пел с умилительно-трогательным хуторским произношением:
"— ...Ах, вернисаж, ах, вернисаж! Какой портрет, какой пейзаж.
Вот — зимний вечер, летний зной, а вот — Венеция весной.
Ах, вернисаж, ах вернисаж! Какой портрет, какой пейзаж.
Вот кто-то в профиль и анфас, а я смотрю, смотрю на Вас ...".
Мотивчик, правда, постоянно сбивался на сельско-простонародное:
"-...Ти ж мэне підманула,
Ти ж мэне підвела,
Ти ж мэне молодого
З ума-розуму звэла...".
Ну, а так — хорошо, очень душевно спели!
Как на свадьбе самого пана Дрякулы — румынского национального героя, который имел обыкновение задрав им сзади вышиванку — плохих музыкантов сажать на кол.
Ну, там — торжественная часть, негодующе-ликующие звуки "Интернационала" в исполнении того же оркестра румын, традиционные для времени речи о международном положении СССР и той же солидарности трудящихся, анау-мынау... Думаю, всё это можно спокойно оставить за рамками данного повествования.
Публика купившая билеты на Вернисаж — самая разнокалиберная: преуспевающие нэпманы, коррумпированные — но ещё не пойманные за руку гослужащие, маститые мэтры культуры и даже...
УПС!!!
Достаточно высокопоставленные военные званием от комполка, до... Впрочем, звания лишь в тридцатом году введут, а ныне у товарищей красных командиров лишь должности. Глазам бы своим не поверил — если бы не сам им билеты на Вернисаж, через Мишку впарил.
Увы! "Особо значимых" личностей среди них нет — Ворошилова, Фрунзе, Будённого или хотя бы Бубнова. Это, так сказать — советская военная элита "второго уровня".
Наконец, говорильня закончилась и, переодевшись и приведя себя в порядок, Елизавета Молчанова выходит в битком набитый зал и становится у большой — почти в половину собственного роста картины, покамест завешанной холстом.
Выглядит она сегодня — ну просто потрясно!
Как единый биологический организм, зал — глубоко вздохнул, резко выдохнул и больше уж не дышал — забыв как это делается.
На ней небесного цвета слегка приталенная "пролетарочка" — совсем немножко тесноватая в районе "buste féminin", несколько коротковатая юбчоночка, ладно сидящая на её чудной головке пилоточка с козырёчком и кокардой — похожей на офицерскую, белой кожи классные крассовочки.
И держится она, ну — просто королевой на торжественном балу в честь собственной инаугурации!
Подходит к картине и после короткой — буквально в пару слов речи, сдёргивает с неё холстину, анонсируя название:
— "МАРС НАШ"!!!
Народ ахнул, а кто не ахнул — вытягивал шею и вставал на цыпочки, ибо не мог сразу разглядеть и ахнуть — из-за впереди стоящих, уже ахнувших.
На картине, по всем признакам видать — другая планета. Кроме названия, место действия мог подсказать цвет почвы под ногами изображённых героев: ведь Марс — красный, в прямом значении этого слова, по цвету то есть.
На переднем плане группа странно одетых и вооружённых военнослужащих: командир — смотрящий куда-то вперёд-вдаль в весьма необычный бинокль, рядом девушка-знаменосец (в коей легко узнать саму юную художницу) — водружающая красный стяг, спереди — изготовившиеся к стрельбе с колена пулемётчик, снайпер и автоматчик.
Я подсказывал Елизавете делая наброски-зарисовки экипировки "Ратник", оружия и снаряжения российской армии начала 21 века, а дальше она уже дорисовывала в силу богатства своего воображения, поэтому "один в один" не получилось...
Да, этого и не требовалось!
Минут десять длился гул-рокот голосов, затем когда немного стихло, раздался возмущённый вопрос со стороны какого-то "мэтра":
— Как в вашу голову могло прийти написать такое, гражданочка?
Лизка, молодец — с обворожительной улыбкой ответила:
— Идея написания этой картины, мне пришла в голову после прочтения фантастического романа Алексея Толстого "Аэлита" и, особенно — Артура Сталка, с одноимённым с картиной названием.
"ПИАР — НАШЕ ВСЁ!!!".
Попаданец, излишне злоупотребляющий скромностью, как правило — "прогрессирует" лишь по части ассенизаторского обоза в какой-нибудь Тмутаракани.
Скорее, заинтересованный вопрос:
— Вам кто-то подсказал созданные образы?
Та, меня не сдала и, с апломбом матёрого мэтра от искусства, ответила:
— Художником-неофутуристом способен стать только тот — кто оглядываясь на сегодняшние и уже давно прошедшие реалии, умело их проанализировав и сумев найти общий алгоритм развития социума — способен увидеть будущее человечества. Таким, его вижу я!
Признаюсь честно, как на исповеди: после этих слов меня пробило на скупую мужскую слезу — явление неимоверно редкое. Боже, какая великая актриса в ней, а во мне — гениальнейший сценарист и режиссёр, пропадает...