Олдорандо

Ещё на Рынке Юли услышал легенду, впрочем известную всем обитателям Панновала, об ужасном Черве. Червь был послан на землю Вутрой, злым богом небес. Вутра поместил его в лабиринт в священной горе Акха. Червь был очень большим. В обхвате он равнялся галерее. Он был покрыт слизью и потому беззвучно скользил по темным проходам. Слышно было лишь его дыхание, выходящее из зубастого рта. Он пожирал людей, встретившихся на его пути.

Что-то вроде червя Вутры появилось сейчас в голове Юли. Он воочию узрел ту незаполнимую пропасть, которая разделяла то, что проповедовали священники, и то, что они делали от имени Акха. И дело было не в том, что проповеди в Твинке были слишком благочестивы, наоборот, их отличала голая практичность. Они подчеркивали долг и служение своему ордену, утверждая их незыблемость. Но только почему-то получалось так, что вера служила не богу, а земным хозяевам жизни, а от циничной жестокости коллег Юли корежило. Впрочем, он понимал, что и сам уже стал частью их системы. У него тоже была власть, пусть и небольшая. Да и жизнь его была не так уж и плоха. Комнаты священников даже в Твинке были сухими и теплыми, они могли пить вино и получали хорошую еду, несравнимую с тем, что ели послушники в Святилище. Юли беспокоило лишь то, что сами священники в Зоне жили в противоречии с проповедуемыми ими же взглядами. Все здесь вели себя так, словно никакого Акха не существовало. Вера не имела отношения к жизни. Она была грандиозным спектаклем, в который играли все, потому что это приносило выгоду.

Только сейчас он понял истинный смысл слов, сказанных ему однажды отцом Сифансом: "Не думаешь же ты, что только добродетель и святость побуждают людей служить богу? Нет и нет! Чаще всего это заставляет делать грех, чувство вины и осознание греха, который камнем лежит на душе, как у тебя. Грех и порок толкают людей к искуплению в службе".

Так оно и было. Юли уже убедился в этом. Здесь он узнал, что многие из священников, служивших в Твинке, действительно были преступниками и даже убийцами, как и он сам, часто гораздо более гнусными, чем заключенные. Всё их отличие состояло в том, что они вовремя покаялись и вступили в духовную гильдию. В душе они не изменились. Они остались жестокими подонками, садистами, насильниками. И всё же они были поставлены над заключенными. Они имели власть. И он ничего не мог с этим поделать.

Юли продолжал с мрачным видом исполнять свои обязанности — просто потому, что у него не было выбора. Он перестал улыбаться. Он больше не чувствовал себя счастливым в роли священника. Жизнь его превратилась в бесконечный кошмар. Ночи он проводил в молитве, а днем угрюмо погружался в мрачные мысли. Всё это время он пытался установить контакт с Усилком. Но тот упрямо избегал его.

Однако, угрюмое усердие Юли вскоре было замечено начальством. Хотя срок его службы в Зоне Наказания ещё не был закончен, ему предписали перейти на работу в службу дознания. Перед этем он должен был провести положенное время в размышлениях.

Ещё когда Юли начал работать в тюремной зоне, в его душе возникли опасные мысли о тщетности веры. Сейчас они дали обильные ростки. Но Юли ничем не выдал себя, всё ещё силясь прогнать искушение.

Инквизиторы, которые присматривали даже за милицией, привлекли его внимание, когда он ещё работал в Твинке. Эта служба дознания состояла из жрецов, которые входили, как подсобное подразделение, в единую милицейскую гильдию Панновала. В отличие от тюремных священников, полноправные отцы-инквизиторы могли ходить куда угодно, даже за пределы города. В его душе зародилась опасная мысль...

Но пробыв лишь несколько дней в службе дознания, Юли почувствовал, как червь Вутры зашевелился в лабиринте его неспокойного мозга с небывалой силой. Ему было поручено присутствовать при допросах и пытках, благословлять умирающих. Он подробно ознакомился с действием дыбы, колеса и всех прочих изуверских орудий, что не доставило ему никакой радости. Юли становился мрачнее день ото дня. Но задуманный им план требовал как можно быстрее покинуть место бесправного стажера. Он выполнял свою работу с жестоким упрямством, которое тоже понравилось его начальству. Его острый ум и любопытство также были отмечены и вскоре Юли получил значительное повышение. Его произвели в следователи и наконец предоставили ему возможность самостоятельно вести дела.

Так Юли стал инквизитором.

Он не ожидал, что его повысят так быстро, но, как оказалось, эта работа не требовала никаких особых талантов. Допросы были до смешного просты, поскольку закон Панновала признавал лишь несколько видов преступлений. Большинство преступников занималось мошенничеством или воровством, или было уличено в ереси. Или же их просто ловили в тех местах, куда запрещалось ходить. Некоторые даже пытались убежать в проклятое царство Вутры, во внешний мир, хотя последнее преступление считалось здесь редкостью и признавалось за выходки умалишенных. Но самым страшным злодеянием считалось не убийство и даже не богохульство, а любая попытка совершить государственный переворот и изменить систему власти. В Панновале это называли "революцией". Именно в последнем преступлении обвинялся и Усилк, хотя не было никаких доказательств. В городе действовала тайная организация революционеров, с которой милиция вела упорную, но безуспешную борьбу. Хотя даже слова о революции теперь считались преступлением, искоренить крамолу не удавалось. Впрочем, совершенно независимо от тяжести преступления, наказание всегда было одно — пожизненное заключение в Твинке.

Именно сейчас, на этой службе, Юли понял, что темный мир Панновала был подвержен неизлечимой болезни: всем, находящимся у власти, мерещилась революция. Эта болезнь была порождена страхом и нечистой совестью владык, и именно по этой причине вся жизнь в Панновале была подчинена бесчисленным мелким законам, порожденным его властителями за многие столетия своего царствования в страхе.

Как оказалось, в Панновале проживало не так уж и много народу — всего семь тысяч человек — но все они, от первого до последнего, включая и женщин, были вынуждены вступать в какую-либо гильдию либо орден священнослужителей, которые отвечали за них. Каждая гильдия, каждый орден, каждая улочка "жилых", как и любое общежитие Святилища, была набита доносчиками, которым власти также не доверяли и держали среди них своих шпиков, в то время как за ними самими присматривали ещё более тщательно законспирированные шпионы. Страх порождал недоверие всех ко всем, и некоторые жертвы этого недоверия с виноватым видом представали перед Юли.

Юли отлично справлялся со своей новой работой, хотя и ненавидел себя за это. Вопреки своей мягкой натуре он быстро стал профессионалом. Ему даже начала нравиться жестокая работа следователя, он почувствовал вкус к ней. У него было достаточно личного обаяния, чтобы усыпить бдительность жертвы, и достаточно дикарской ярости, чтобы вырвать у неё нужное признание, не прибегая к утомительной помощи палачей, как часто поступали другие следователи. Ему нравилось, что коллеги с уважением, а заключенные со страхом шепчутся о нем. Ему хотелось быть окруженным ореолом мрачной славы, подобно самому отцу Мллю. Но он помнил своё обещание, данное матери Усилка и несколько раз вызывал его к себе в те минуты, когда был уверен, что их никто не подслушивает — только затем, чтобы выразить ему своё сочувствие. Тем не менее, Усилк всё равно не желал говорить с ним.

Следователи были гораздо свободнее священников Твинка. Им разрешалось свободно бывать в Святилище, хотя покидать его пределы им запрещалось. Каждый их рабочий день завершался богослужением под сводами Латхорна — великой пещеры, на которой остановил своё внимание сам Акха. Для всех священников, независимо от ранга, присутствие было обязательным. Милицейские могли присутствовать по желанию и чаще всего они пропускали эту утомительную церемонию, предпочитая ей пиво и игру в кости. Юли это не волновало. Акустика в Латхорне была превосходной, хор и музыка заполняли собой всё пространство под его сводами. Ничего больше для счастья ему не требовалось.

В последнее время Юли сам увлекся игрой на флуччеле и вскоре стал довольно искусно играть на этом сложном инструменте. Флуччель была размером с его ладонь, но она превращала его дыхание в высокую музыкальную ноту, которая взмывала вверх, под своды Латхорна, и парила там, подобно челдриму над заснеженными равнинами поднебесья. Вместе с нею, под звуки таких боговнушенных песен, как "Покрытые попоной", "В Его тени" и любимой "Олдорандо", взмывала вверх и парила там и душа Юли. Ему казалось, что он вернулся в счастливые дни своего послушничества.

Однажды после богослужения он познакомился с Бервином — ещё не старым, но уже сморщенным от молитв жрецом. Они вместе стояли в Латхорне во время службы и когда Юли возвращался с неё по склепоподобным темным переходам Святилища, небрежно считывая кончиками пальцев путеводные рисунки на стене, жрец последовал за ним. Незаметно они разговорились и Бервин вдруг принялся расхваливать Юли, пророча ему большую будущность. Тот рассеянно следовал за ним, почти не слушая, и вдруг заметил отца Сифанса, распевающего гнусавым голосом псалмы. Юли это показалось странным — прежде его наставник всегда молился в одиночестве, молча, повернувшись лицом к стене. Бервин и Сифанс сердечно приветствовали друг друга с теплотой старых друзей. Потом Бервин вдруг вежливо откланялся и скрылся в темноте. Юли остался с отцом Сифансом наедине, как когда-то, в дни ученичества. Он сразу же понял, что встреча их вовсе не случайна. Его сердце вдруг часто забилось. Что он услышит в этот раз?..

Юноша вдруг растерялся, не зная, о чем говорить со своим наставником. Знания больше не прельщали его и прежняя мечта вступить в ряды Хранителей поблекла. И без того он узнал о жизни куда больше, чем хотел бы.

— У тебя усталая походка, — заметил отец Сифанс, обладавший очень чутким слухом.

Юли вздохнул. По своей новой привычке он ответил уклончиво.

— У меня тяжело на душе после рабочего дня, святой отец, — пожаловался он, просто чтобы что-то сказать. — Я отдыхаю только на богослужении.

Вопреки своему характеру, отец Сифанс не стал уклоняться от прямого ответа.

— Так и должно быть, брат Юли, — примаргивая сообщил он своему бывшему ученику. — Служба приносит отдохновение от наших тяжких трудов. Но, как я вижу, ты научился обуздывать свои чувства. Отзывы о твоей работе исключительно благоприятны, сын мой. Скоро ты взойдешь высоко по служебной лестнице. Я помогу тебе в этом, насколько смогу. Тебе не придется больше тратить свою жизнь на ничтожных преступников.

Юли нахмурился. Административная карьера точно не была тем, о чем он мечтал. Но и сам он уже не был наивным юным послушником, упустившим свой шанс. Теперь он был намерен действовать настолько решительно, насколько это вообще возможно.

— Я благодарен тебе за доброту, святой отец, — серьёзно ответил Юли. Он уже понял, куда клонит его старый наставник. — Я помню, что ты сказал мне, — он многозначительно понизил голос, — о Хранителях. Можно ли мне по моему желанию войти в число этих людей?

— Нет, — недовольно ответил отец Сифанс. — Это не та организация, куда можно вступить добровольно. Я же говорил, что туда тебя могут лишь выбрать, когда в том возникнет необходимость.

— А как я могу выдвинуть туда свою кандидатуру?

— Акха поможет тебе, когда в этом возникнет необходимость, — пробормотал отец Сифанс, явно удрученный таким напором бывшего ученика. — Я уже старею...

— И когда она возникнет? — Юли не был настроен отступать. Прежние амбиции воскресли в нем.

— Когда придет время, Акха обратит на тебя внимание и поможет решить этот вопрос.

— А когда оно придет?

Отец Сифанс тяжело вздохнул.

— После моей смерти, сын мой. Не бойся, твоё ожидание не будет долгим. Два, самое большее три года... Согласно обычаю, число Хранителей неизменно, а мой голос там — только один из многих.

— Но разве нет иного пути? — Юли был потрясен откровенностью старого наставника. Но он также и не собирался ждать эти два или три года, уже чувствуя, как угасает в нем жар молодости и тяга к знанию.

Отец Сифанс пошамкал губами в напряженном раздумье.

— Вообще-то есть. Хотя сейчас ты ещё не стал одним из нас, я думаю, что тебе можно доверить одну тайну Святилища. Слышал ли ты об ордене, который стоит выше даже Хранителей по влиянию и могуществу?

— Нет, святой отец. Никто не посвящал меня в эту тайну. А слухам, которые ходят по Святилищу, я не придаю значения. Я не обращаю внимания на слухи.

— Но тебе стоило бы обращать на них внимание, прислушиваться к ним, — вдруг улыбнулся святой отец. — Значение следует придавать всему, что вокруг тебя. Слухи — это зрение слепого, а ты, увы, слеп, сын мой. Но раз ты настолько недоверчивый и добродетельный, тогда я ничего не скажу тебе о Берущих.

— Берущие? А кто они такие? — удивился Юли. На самом деле, он уже не впервые слышал о них.

Отец Сифанс тихо засмеялся.

— Ну уж нет, я не скажу тебе ни слова, брат Юли. Зачем тебе забивать себе голову всякими тайными организациями или россказнями о подземных озерах, свободных ото льда? Ведь ты уже знаешь, что самые, казалось бы, бесспорные вещи и факты могут оказаться ни на чем ни основанной ложью или мифом, как сказание о черве Вутры. Его облик описан в мельчайших подробностях, но разве кто-то видел его своими глазами? Нет. Это всё мифы, мифы...

Святой отец словно читал его мысли. Юли тоже рассмеялся. Теперь он видел эти игры старого священника насквозь.

— Ну хорошо, святой отец. Ты уже достаточно заинтриговал меня, так что мне не терпится услышать ещё один миф. Прошу тебя, расскажи мне всё о Берущих. Кто они такие, эти Берущие?

Отец Сифанс поморгал, прищелкнул языком, замедлил шаг, и, скользнув в ближайшую пустую келью, поманил за собой Юли.

— Ну, если ты так настаиваешь... Наверное, ты не забыл, как теснится чернь в Вакке. Дома там громоздятся друг на друга, поднимаются по террасам. Городок являет из себя хаос, застройка безо всякого плана и системы. Теперь предположим на минуту, что горный хребет, в котором расположен Панновал, похож на Вакк, в котором всё хаотично и одновременно взаимосвязано. Чем-то это напоминает живой организм. В одном месте тела находится сердце, в другом печенка, в третьем легкие, селезенка и так далее. Никакой логики в организации нашего тела, как ты сам знаешь, нет, но, тем не менее, оно живет и выполняет свои функции. Точно так же устроен и наш горный хребет — или, другими словами, он представляет собой нечто вроде источенного мышами сыра.

— И что с того? — удивился Юли. Он не понимал, куда клонит его бывший наставник.

Отец Сифанс откашлялся, очевидно, стараясь скрыть недовольство.

— А что, если предположить, что за Панновалом и под ним расположены такие же огромные пещеры, как наш Латхорн? Или ещё более огромные? — вдруг спросил он. — Ты думаешь, что это невозможно?