Советник зажал дрожащие руки между колен. Он понял, что его личная судьба и судьба его бесценной книги висят на тонком волоске.
— Может быть, моя возня крысиная, ваше величество, но что я могу поделать? — растерянно пробормотал он. — Я всегда говорил вам и повторяю сейчас, что все трудности, с которыми вам приходится сталкиваться, в основе своей происходят от повсеместного ухудшения климата. Как только это стало мне ясно, я принялся за изучение манускриптов и наткнулся на летописные жития древнего короля по имени АозроОнден. Четыре столетия назад он правил Олдорандо, подняв его из праха, в который тот был повергнут ордами фагоров. Как утверждают летописи, король АозроОнден взошел на трон, злодейски умертвив святого ЛэйнталЭйна, с которым до некоторых пор делил правление.
Король был озадачен.
— Я знаю эту легенду, и что с того? Я ведь не собираюсь никого убивать!
СарториИрвраш приободрился.
— Эта легенда, на мой взгляд написанная весьма мило, отличный образчик мышления в те древние, примитивные времена. Конечно, вовсе не следует воспринимать эту зловещую историю буквально. Взглянув на неё, как на аллегорию, можно увидеть груз ответственности за убийство святых или тяготы смены времен Года, будь то ледяная жестокая Зима, изгоняющая Лето, или удушливая жара, сменяющая холода, — и тут и там в итоге страдаем мы, люди. Нам на роду написано страдать за грехи предков. Безнаказанно нельзя сделать ни шагу; боль будет всегда. Вот таков мой ответ.
Король застонал от безнадежности.
— Ты, жалкий книжный червь, не от вины я страдаю, а от любви!
Выскочив из комнаты, король с силой хлопнул дверью. Он не посмел раскрыть перед советником душу — но он, Орел, на самом деле сходил с ума от саднящего чувства вины. Он действительно любил королеву; но вместе с тем сидящий в самой глубине его существа червячок соблазна заставлял его стремиться к юной Симоде Тал — и понимая это, он испытывал муку.
МирдемИнггала была постине королевой королев, прекраснейшей из женщин. Весь Борлиен был влюблен в неё. Ещё один невыносимый поворот пронзающего душу винта — он знал, что его жена заслуживает этой всенародной любви. А он — нет.
Он знал, что королева никогда не изменяла ему. Напротив, она была слишком уверена в нем, никогда не допускала и мысли о том, что он может её разлюбить...
И возможно, она получила слишком большую власть над ним, её королем и господином! О, эта власть, — её тело, спелое, как налитая пшеница, мягкие моря её волос, сладостная влага чресел, туманная головокружительность взгляда, такая спокойная уверенность улыбки...
Но каково это — вонзиться по рукоять в только начинающую поспевать плоть этой претенциозной задаваки, принцессы-полумадис? Конечно же, это будет нечто совершенно иное, неизведанное...
Его мысли мучительно шарахались из стороны в сторону, корчились, метались вместе с ним по опустевшим залам и запутанным переходам дворца. Дворцовая обстановка подбиралась случайно, наудачу. Чертоги короля соорудили на месте рухнувших крепостных башен, флигеля прислуги сымпровизировали из руин. Великое и роскошное, вызывающее жалость и полунищее стояли здесь бок о бок. Те сильные мира сего, что жили здесь, высоко над городом, изнывали от тех же неудобств, что и ничтожнейшие из горожан.
Наградой за эти неудобства служила замысловато преломленная городскими крышами линия горизонта, сейчас четко выделявшаяся на фоне темных облаков над головой. Теплая мгла равнинного воздуха клубилась над городом — так змея сворачивается клубком над убитой мышью. Обвисшие паруса кораблей, деревянные флюгеры астрологов и маленькие ветряки кузниц торчали над крышами домов словно символы бесполезных попыток природы принести хоть немного свежести и прохлады страдальцам в душных комнатах. Шагая по лабиринту своей обители, король прислушивался к ритмическим скрипам деревянных флажков словно умоляющего об отдыхе семафора, даже в сумерках шлющего сигналы своим далеким товарищам. Только раз ЯндолАнганол поднял голову, будто привлеченный заунывным пением неуклонно приближавшегося рока.
Вокруг уже никого не было, только стража. Стражники, по большей части двурогие, стояли здесь за каждым поворотом. С копьями наперевес или на караул, неуклюже марширующие и сменяющие друг друга воины королевской гвардии были единственными хозяевами этой необитаемой части дворца и хранителями её тайн. Между резных балок потолков кишели и пищали летучие мыши, из-под ног короля порой разбегались крысы; но в остальном дворец хранил странное безмолвие, как будто, как и хозяин, был погружен в нелегкие размышления о сложном выборе.
Шагая сквозь сгущавшиеся сумерки, король салютовал стражникам, почти не замечая их. На целом свете остался только один человек, от кого он ещё мог надеяться получить совет. Возможно совет, порожденный подлыми намерениями, — но, так или иначе, он его услышит. Человек, о котором шла речь, сам по себе был главной из тайн дворца. Король шел к отцу.
По мере того как Орел всё ближе подходил к той глубинной, внутренней части дворца, где томился в заточении его отец, в коридорах росло число стражей, замирающих навытяжку при появлении государя с такой удивительной поспешностью, словно от его царственной особы исходил некий особый флюид, в мгновение ока замораживающий тела людей.
По каменной лестнице король спустился к площадке с крепкой деревянной дверью в дальнем конце. У стоявшего здесь стражника-фагора не были отпилены рога, что подчеркивало его принадлежность к высшему военному рангу.
— Я хочу войти.
Без единого слова фагор достал ключ, и, отперев дверь, приоткрыл её перед королем. Толкнув дверь, Орел начал спускаться дальше, осторожно нащупывая в темноте ступеньки. Мрак, и без того почти непроглядный, сгущался ещё больше по мере того, как ступени уходили вниз. Спускаясь по неровной лестнице к подземелью, предназначенному для особо важных заключенных, он ощущал, как его, словно мокрое одеяло, окутывают холод и влажная тьма.
У подножия лестницы была ещё одна площадка со второй запертой дверью и новым стражником. По мановению королевской руки отперли и эту дверь.
За этой второй дверью крылся застенок его отца, темный и сырой, состоящий из трех каменных комнат-мешков. Первая имела наиболее устрашающий вид. В разное время здесь помещались оружейная, кладовка, кухня и камера пыток, причем зловещие приспособления последней всё ещё были развешаны на стенах.
Вторая комната служила спальней, но из обстановки в ней имелся только старый продавленный диван. Когда-то здесь была мертвецкая и комната выглядела гораздо более походящей для этой мрачной цели.
Отца, короля ВарпалАнганола, он нашел в третьей комнате — завернувшись в одеяло, тот сидел в ветхом деревянном кресле и неотрывно смотрел на полено за решеткой камина, тлеющее и не желающее разгораться. Сквозь забранное решеткой маленькое окошко, прорезанное высоко под потолком, в комнату проникали остатки угасающего дня. Старик на табурете поднял голову, моргнул и чмокнул губами, как будто увлажнял горло, чтобы заговорить, но так ничего и не сказал.
— Отец, это я, — сказал король. — Тебе так и не принесли лампу?
— Я пытаюсь высчитать, какой сейчас год, — пробормотал старик.
— Сейчас 381-й год Объединения, лето.
С тех пор как он в последний раз видел отца, прошло уже несколько теннеров. Свергнутый король окончательно постарел и скоро должен был присоединиться к сонму теней, скитающихся по каменным переходам дворца. Воспоминания о нем станут легендами...
Но ВарпалАнганол вдруг встал и повернулся к сыну, цепляясь рукой за каминную полку.
— Не угодно ли присесть, сын мой? К несчастью, здесь только это кресло. Мои покои очень скудно обставлены. Садись, а мне не помешает немного постоять.
— Спасибо, отец, не стоит беспокоиться, я не хочу сидеть. Я пришел поговорить.
— Нашелся ли твой сын — как бишь его? Роба? Ты нашел Робу?
— Роба сошел с ума — теперь об этом знают даже иноземцы!
— Помнишь, ведь он и в детстве любил пустыню. Я возил его туда вместе с его матерью. Такое голубое и бескрайнее было там небо...
Король не собирался тратить время, слушая болтовню старика. Он сразу решил взять кайдава за рога.
— Отец, я хочу развестись с Кун. Вопрос касается национальной безопасности.
— Что ж, ты сможешь запереть её здесь, со мной. Мне очень нравится Кун, она такая милая женщина. Конечно, тогда нам понадобится ещё одно кресло...
— Отец, мне нужен совет, — напомнил король. — Я пришел просить у тебя совета.
Старик медленно опустился в кресло. Подойдя к нему в несколько стремительных шагов, Орел присел на корточки, чтобы видеть его лицо, озаренное трепещущими бликами тусклого пламени камина.
— Я хочу говорить с тобой о любви, чем бы она, любовь, ни была. Ты выслушаешь меня и дашь совет, да, отец? Говорят, любви покорны все. И находящиеся на самом верху, и несчастные из низов. Я люблю нашего Всемогущего Акханабу и каждый день совершаю ему службу; я его наместник на земле. Превыше всех живых женщин в мире я люблю мою МирдемИнггалу. Ты знаешь, я убью любого, кто взглянет на неё неподобающе.
Король замолчал. Наступила пауза, во время которой его отец собирался с мыслями.
— Ты хороший фехтовальщик, как я слышал, — некстати прошелестел старик.
— "Любовь подобна Смерти", так, кажется, говорят поэты? — продолжил король, не слушая отца. — Я люблю Акханабу и люблю Кун. Но где-то под покровом этой святой любви — в последнее время я чувствую это особенно явственно — кроется напряженный сосуд лютой ненависти. Разве это нормально, отец, скажи? Чем я прогневал Акханабу, раз он так запятнал мои чувства? Или это соблазн Вутры? Неужели все люди порой испытывают это?
Старик промолчал.
— Помнишь, когда я был ребенком, ты часто бил меня. Ах, как ты меня бил!.. Избив, ты запирал меня в пустой комнате. Однажды ты запер меня в этом самом подвале, помнишь? Но я всё равно продолжал любить тебя, любить беззаветно, не задавая себе никаких вопросов. Невинной роковой любовью мальчика к своему отцу. Но возможно ли любить кого-то без этой едкой струйки яда ненависти, сочащегося под спудом?
Прислушиваясь к словам сына, старик ёрзал в кресле, словно не находя себе места из-за неизлечимой чесотки.
— Всё повторяется, — наконец прошептал он. — Ничему нет конца... Не стоит надеяться, что новое поколение заживет по другим законам, будет страдать и радоваться по-другому. Твои муки порождены не ненавистью, а чувством вины. Вот что тебя изводит, Ян — вина. Это чувство не ново, оно знакомо и мне, да и другим людям на земле. Это унижение, наследственное отчаяние и жалость впитаны нами с молоком матерей, за них Акханаба покарал нас вечными муками жары и холода. Насколько я успел заметить, женщины тут в лучшем положении, чем мужчины, — они не столь задумчивы и потому страдают меньше. Мужчины правят женщинами, но кто правит мужчинами?.. Ненависть, о которой ты говоришь, вовсе не так уж плоха. Мне нравится ненависть, она развлекает меня и не дает скучать. Холодными ночами с ненавистью не так зябко...
— Когда я был мальчиком, подростком, я ненавидел весь мир и каждого в нем живущего, — согласился король. — Я ненавидел тебя за то, что ты не держал своё слово. Но вина — иное дело, чувство вины унизительно! Ненависть не дает падать духом, заставляет забыть вину.
— А любовь? — старик вздохнул. Его дыхание со старческим неприятным душком разложения вырвалось во влажный воздух. Снаружи уже наступила ночь; стало так темно, что сын свергнутого монарха уже не различал черт отцовского лица, только его абрис с темными провалами глаз и рта. — Я знаю, что такое любовь собаки к хозяину. Когда-то давно у меня была псарня, отличные асокины, может быть, лучшие в наших краях, с бело-коричневыми мордами, с глазами, как у мадис. Мой самый любимый пёс всегда был около меня и спал на моей постели. Этого пса я очень любил. Как же была его кличка? Забыл...
ЯндолАнганол гневно поднялся на ноги.
— И эта любовь — единственная, какую ты познал в жизни? Любовь к какой-то паршивой гончей?
— Может и так, потому что я не помню, приходилось ли мне любить кого-то ещё... — старик вдруг резко переменил тон. — Ну да ладно... так в чем проблема: ты решил развестись с МирдемИнггалой и пришел ко мне искать, чем заглушить голос изводящей тебя совести? Решил, что я сумею сказать тебе нечто такое, что убедит тебя в твоей правоте? Ждешь волшебного слова?
— Я этого не говорил, — пробормотал король, в то же время понимая, что этого он и хотел. Отец всегда видел его насквозь.
— Тогда зачем ты здесь? Прости, но я уже забыл. Какой сейчас год, скажи пожалуйста? Мне, старику, это простительно, но похоже, ты тоже об этом забыл. Ну что ж... Полагаю, что для изгнания королевы тебе нужен основательный повод. К счастью, Акханаба, в Своей неизреченной милости, только что дал его тебе. Ты можешь теперь объявить, что королева МирдемИнггала и её брат, ЯфералОборал, замыслив подлое убийство сиборнальского посла, не сумели претворить свой план в жизнь и брат королевы погиб. Заговор. Во все времена это было наилучшей причиной для опалы и ссылки неверных придворных. Избавившись таким образом от королевы, ты угодишь сразу и Сиборналу, и Панновалу, и Олдорандо!
Король ЯндолАнганол стиснул руками голову.
— Отец, откуда ты узнал о смерти ЯфералОборала? Ведь его тело доставили во дворец всего час назад!
— Видишь ли, сынок, то, что я по своей немощи и ревматизму малоподвижен, ещё ничего не значит — новости приходят ко мне сами... Теперь у меня гораздо больше времени, чтобы... Есть и другие возможности...
— О чем ты говоришь?
Но старик просто игнорировал его.
— Ты можешь не утруждать себя формальностями. Однажды ночью королева может просто исчезнуть. Бесследно, под покровом темноты. Исчезнуть навсегда, чтобы никогда больше не появиться вновь. Это сэкономит тебе массу времени и нервов, а может, и спасет твой трон, кто знает? Теперь, когда её брата не стало, нет никого, кто стал бы поднимать по этому поводу шум. Её старый отец ещё жив?
— Не знаю. По крайней мере, я его не убивал, — пробормотал потрясенный король. — То, о чем ты говоришь, отец, не приемлемо ни под каким видом! У меня это просто не укладывается в голове...
— О, ты можешь ничего не делать — просто смотреть, как всё идёт прахом. Я с самого начала говорил, что твой брак с Кун — это глупая затея, ловушка для твоей воли. Ты не послушал меня. Чего ж ты теперь хочешь?
Старик начал задыхаться, то ли от астмы, то ли от смеха. Вскоре приступ прошел.
— Но согласись, мой план с заговором хорош, да? Знай королева этого негодяя получше — она так и поступила бы, уверяю тебя.
Король подошел к окошку и остановился под ним, задрав голову. По каменному потолку темницы бродили призрачные волны света. Снаружи, за стеной тюрьмы отца, находилась купальня королевы королев. Тревоги и печали накапливались в нем, поднимаясь, как вода в половодье. Его отец, такой немощный и слабый, был по-прежнему коварен, хитер и вероломен.
