Лето Геликонии

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ:

ВЫБОР КОРОЛЯ

Глава 1.

Косгаттское новшество

Связующим мостом между Землей и Геликонией была земная станция наблюдения, искусственный мир под названием Аверн, обращающийся по орбите вокруг Геликонии точно так же, как сама Геликония кружилась в бесконечном танце вокруг Баталикса, в свою очередь вращавшегося вокруг Фреира. В переносном смысле Аверн являл собой недреманное око, линзу, благодаря которой зрители-земляне становились свидетелями событий на Геликонии.

Жизнь обитателей Аверна целиком была посвящена изучению развития цивилизации Геликонии и ничему другому. Сей удел конечно же не был их добровольным выбором. Однако тут, под пятой всевластной несправедливости, действовали законы, продиктованные подлинной справедливостью и чувством золотой середины. На Аверне не знали нужды и физических страданий, а также и голода. Жизненное пространство было, конечно, крайне ограничено — но с этим ничего нельзя было поделать. Станция-шар имела в диаметре всего один километр — тысячу метров, ни более, и почти всё существование её уроженцев протекало в пределах этой шарообразной оболочки, где царили бессодержательность и бессмысленность бытия, лишающие жизнь её исконной, дарящей радость искры риска. Взгляд на просторы планеты, простирающейся внизу, вызывал зависть в душах обитателей Аверна.

Билли Сяо Пин был типичнейшим представителем авернского общества. Внешне он соответствовал незаметно возникшему с годами в среде его сородичей стандарту; его труд был полностью умственным и гуманитарным; его любовницей была милая и привлекательная девушка; предписанные физические упражнения он выполнял неукоснительно и с удовольствием, чем выгодно отличался от всех прочих ровесников. Как и у всех молодых людей и девушек Аверна, у него был свой собственный мудрый наставник, прививавший ему высшие добродетели смирения и покорности. Лишь внутренне Билли отличался от соплеменников — изнутри его пожирало пламя странного для сына Аверна желания. Всеми фибрами души он стремился к одному — любыми правдами и неправдами попасть на распростершуюся в тысяче миль внизу твердь Геликонии и увидеть прекрасную королеву Борлиена МирдемИнггалу, поговорить с ней, дотронуться до неё, и может быть — только может быть! — вкусить прелестей её любви. Королева являлась к Билли в снах и бывала с ним очень ласкова. Во сне её горячие объятия были всегда раскрыты для него.

Далеких наблюдателей на Земле волновали проблемы совсем иного рода. На события в Геликонии они взирали под углом столь своеобразным, что обитателям Аверна он был бы непонятен. Наблюдая судьбу мужа королевы, короля Борлиена ЯндолАнганола и сопереживая ей, они прослеживали во времени истоки увенчавшей её катастрофы, вплоть до кровавого сражения в местности под названием Косгатт. То, что случилось с королем ЯндолАнганолом в Косгатте, оказало сильнейшее влияние на все его дальнейшие действия и в конце концов привело его — как стало ясно лишь постфактум — к неизбежности фатального провала.

Событие, известное как Битва при Косгатте, случилось за пять теннеров, 240 дней или половину малого года до того дня, как король и МирдемИнггала на берегу моря Орла навсегда разорвали узы супружества.

В Косгатте король получил телесную рану, но последовавшие за ней страдания всё-таки преимущественно были душевные. Ведь во время битвы при Косгатте ущербу подверглось не только тело короля, но и, что самое худшее, его репутация. И, словно в насмешку, этот обоюдоострый ущерб исходил со стороны сущего отребья, перекати-поля, бродяг и ничтожеств — варварских племен дриатов.

Как не преминули отметить наиболее осведомленные об причудливом прошлом Геликонии земляне, главной причиной поражения армии короля ЯндолАнганола при Косгатте было примененное там нововведение, по тем временам крайне эффективное во всех отношениях, то есть смертоносное и устрашающее. Нововведение это разрушило жизнь не только короля и королевы Борлиена, но и всего их народа, да и множества других народов. Имя этому нововведению было — ружьё, фитильный мушкет.

Поражение при Косгатте было тем более унизительно для короля, потому что он всегда отзывался о дриатах с величайшим презрением, впрочем, как и остальные верные сыны цервки Акханабы в Олдорандо и Борлиене. То, что дриаты — люди, все допускали с большой натяжкой.

Граничная черта между людьми и нелюдьми на Геликонии всегда имела вид чрезвычайно туманный и неясный. По одну сторону этой границы лежал мир иллюзорной свободы, по другую — не менее иллюзорной несвободы, рабства. Иные считались животными и покорно обитали в своих джунглях. Мадис — упрямо не желающих сворачивать с тропы бесконечных скитаний — можно было отнести к категории людей, хотя по сути они также оставались протогностиками. Дриаты же внешне вполне были людьми, хотя душевно напоминали животных, занесших было ногу через порог принадлежности к человеческой расе, да так и застывших на нем на века.

Наступление тяжелых для всей планеты времен Великого Лета, засуха и бесплодие земель никак не способствовали развитию дриатов и выдвижению их на передовые рубежи цивилизации. Исконной вотчиной племен дриатов были травянистые плоскогорья Трибриата, начинавшиеся к востоку от Борлиена, за бурливой рекой Мар. Дриаты жили там среди бесчисленных стад йелков и бийелков, пасшихся на плоскогорьях в течение всего Лета Великого Года.

Практиковавшиеся среди дриатов обычаи, воспринимаемые всем остальным миром исключительно как проявление чистейшей отсталости и дикости, были продиктованы ни чем иным, как суровой необходимостью выживать. Широкое распространение среди дриатов имело ритуальное убийство, посредством которого их семейства законным путем избавлялись от бесполезных детей, в один прекрасный день не сумевших пройти установленное испытание. Во времена голода избиение стариков становилась таким же обычным делом, как и оправдание виновных на судилище вождя. Из-за обычаев такого рода дриаты снискали дурную славу среди тех своих соседей, чье существование протекало на нивах более благодатных, хотя по сути своей дриаты были людьми мирными — или, лучше сказать, чересчур глупыми, чтобы применить свою воинственность сколько-нибудь действенно себе во благо.

Внезапное и бурное развитие на востоке континента, на землях Мордриата, процветающих в дождливой тени массива Нижнего Нктрикха, многочисленных новых народов — в особенности наиболее воинственных и объединенных по этому признаку в грозную орду Ундрейдом Молотом — разрушило эту жестокую идиллию. Под давлением враждебных соседей дриаты вынуждены были свернуть стойбища, и, спустившись с плато Трибриата на предгорья, занялись там поиском пропитания, проще говоря — грабежом и разбоем.

Военным вождем дриатов стал некто Дарвлиш Череп, внесший некоторую упорядоченность в перемещения разрозненных отрядов этого разбитого на племена народа. Обнаружив в один прекрасный день, что примитивный ум дриата хорошо подчиняется дисциплине и воинскому приказу, он выстроил племена в три большие колонны и повел в скудное место, спокон веку носящее имя Косгатт. Отсюда Череп планировал, объединив все три колонны, напасть на сердце страны короля ЯндолАнганола, на его столицу — Матрассил.

Борлиен в ту пору уже находился в крайне затруднительном положении, ввязавшись в так называемую Западную войну, очень непопулярную в народе. Никто из власть имущих Борлиена, включая и самого короля, не питал иллюзий по поводу возможности победы в одновременной кампании против западных дикарей и дриатов, так как даже после победоносного завоевания править их странами, расположенными в гористой местности, было бы всё равно невозможно. К сожалению, союзные обязательства перед Олдорандо вынуждали короля воевать ещё и с Кейце.

Едва угроза со стороны Трибриата стала очевидной, спешно отозванную из Кейце Пятую армию немедленно направили в Косгатт, ибо Трибриат и дикие пустоши Косгатта находились в гораздо более опасной близости к Матрассилу, чем далекий фронт Западной войны. Карательная операция против варварских орд Дарвлиша не удостоилась официального статуса войны. Тем не менее, эта кампания потребовала не меньше солдат, денег и припасов, чем предыдущая самая настоящая война и на её фронтах развернулись не менее, а то и более отчаянные и яростные сражения, ибо с королем ЯндолАнганолом и всем его родом у Дарвлиша были личные счеты. Отец Дарвлиша был борлиенским бароном. Вместе с ним молодой Дарвлиш сражался с отцом ЯндолАнганола, тогдашним королем Борлиена ВарпалАнганолом, возжелавшим однажды присвоить богатые земли своего вассала. На глазах у Дарвлиша его отца зарубил молодой ЯндолАнганол.

Гибель барона положила конец сражению. Ни один из его солдат не счел нужным продолжать бой за мертвеца. Воинство батюшки Дарвлиша присягнуло королю, сам Дарвлиш с горсткой людей сбежал на восток. ВарпалАнганол и молодой принц гнались за сыном своего несчастного вассала, выслеживая его среди сухих лабиринтов ущелий Косгатта как дикую ящерицу, до тех пор, пока борлиенские солдаты не отказались идти дальше, по причине весьма тривиальной — в безлюдных необитаемых предгорьях некого было грабить.

Прожив в пустошах одиннадцать лет, Дарвлиш собрал новую армию и не замедлил ей воспользоваться. 'Стервятники восславят моё имя!' — таким стал его новый боевой клич.

За полгода до развода с королевой — когда даже мысль о расторжении брака не посещала его постоянно мятущийся разум — ЯндолАнганол был вынужден собрать войско, и, лично встав во главе его, повести на нового/старого врага. Припасов было мало, денег ни гроша, а солдаты, настроенные непреклонно, требовали платы или добычи, которой в Косгатте конечно же неоткуда было взяться. Ввиду всего этого король решил воспользоваться услугами рабов-фагоров. В обмен на службу им была обещана свобода и земли для поселения. К счастью, двурогих в королевстве хватало. Из них спешно сформировали Первый и Второй полки Фагорской гвардии. Фагоры были идеальными солдатами в одном отношении: в бой шли и самцы и самки, вслед за которыми поспешали даже детеныши. И они с громадным удовольствием убивали любых людей, на которых им только указывали.

Ещё до восшествия ЯндолАнганола на престол его отец завел обычай вознаграждать фагоров за службу землей. Подобные меры были вынужденным следствием его воинственной политики, обескровившей и обезлюдившей страну. В результате в Борлиене двурогим жилось гораздо лучше, чем в соседнем Олдорандо, где они издавна подвергались жестоким гонениям.

Пробираясь сквозь каменные джунгли Косгатта, Пятая армия неохотно продвигалась на восток. С приближением борлиенцев враг просто отступал. Редкие стычки бывали во время сумеречного дня — ибо ни та, ни другая армии не были расположены сражаться в темноте, либо когда в небе сияли оба солнца. Но свои переходы Пятая армия, возглавляемая неустрашимым маршалом КолобЭктофером, совершала и в палящий зной.

Армия шла маршем через давно безлюдный, истерзанный эрозией край, где путь то и дело преграждали пересекающие дорогу овраги и промоины. Их до краев заполняло хитросплетение колючей растительности, но только там и нигде больше можно было найти воду — а кроме того, разумеется, змей и прочие зловещие порождения природы. В остальном пейзаже преобладали отдельно растущие зонтичные, кактусы и колючки. Продвижение в этом лабиринте оврагов давалось с очень большим трудом и шло весьма медленно.

Жизнь в этом краю была невероятно тяжелой. Из представителей животного мира на плоскогорьях обитали только два вида — бесчисленные муравьи и земляные ленивцы, питавшиеся исключительно муравьями. Солдаты Пятой армии ловили ленивцев и жарили их на кострах, но мясо этих тварей было жестким и горьким на вкус.

Хитроумный Дарвлиш продолжал отступать, заманивая силы короля как можно дальше от столицы. Иногда солдаты Борлиена натыкались на только что покинутые лагеря кочевников с ещё дымящимися кострами или на фальшивые укрепления, оставленные Дарвлишем для того, чтобы сбить карательную экспедицию с толку. На планомерное разрушение покинутых лагерей и фортов уходил по меньшей мере день, который неприятель использовал с большой выгодой для себя.

Маршал КолобЭктофер в дни своей молодости был большим любителем странствий по диким местам и хорошо знал Трибриат, и даже горы Нктрикх над Мордриатом, где, как говорили, уже кончался воздух.

— Недолго нам осталось идти, скоро они остановятся, — сказал он в один из вечеров разъяренному королю, который почем зря клял неуловимого противника. — Черепу ничего не осталось, кроме как сражаться, иначе его войска взбунтуются от бегства. Думаю, он очень хорошо понимает это. Мы уже слишком отдалились от Матрассила и караваны с припасами едва добираются до нас. Череп об этом прекрасно знает и скоро скомандует своим войскам дать бой. Но от этого нам легче не будет. Нужно приготовиться — Череп коварен и хитер, от него можно ожидать чего угодно.

— Например?

КолобЭктофер покачал своей тяжелой головой.

— Пускай Череп и хитер, но по большому счету он глуп. Наверняка он попытается применить одну из старых уловок своего отца в расчете на те стратегические выгоды, которых можно от неё ожидать. Но мы будем готовы ко всему.

Дарвлиш решил дать бой уже на следующий день. Путь Пятой армии преградила очередная промоина, на другой стороне которой дозорные наконец-то заметили длинные ряды дриатов. Промоина, идущая с северо-востока на юго-запад, представляла собой полосу непроходимых джунглей. Один берег промоины отстоял от другого примерно на четыре полета дротика.

Связавшись с частями своей армии при помощи подаваемых флагами сигналов, король приказал готовиться обойти поверху эту промоину, чтобы наконец сразиться с неприятелем. В авангард был поставлен Первый Фагорский в надежде на то, что невозмутимые, несгибаемые двурогие вселят страх в скудоумных дикарей.

Но дриаты, даром что дикари, расположились толково — их сторона промоины оказалась в тени горного хребта. Рассвет наступил совсем недавно: было только двадцать минут седьмого и восходящий Фреир ещё скрывался за горами. Когда светило наконец вырвалось на чистое небо, стало ясно, что ряды врага и ближняя к ним часть промоины останутся в тени по меньшей мере два следующих часа, в то время как Пятая армия очутилась под палящими лучами Фреира.

Боевые порядки дриатов прикрывала с тыла ломаная полоса скалистых утесов, выше переходящих в сам горный хребет. Правый фланг их армии стоял на небольшом всхолмии, углом врезавшемся в промоину. Возвышавшаяся слева столовая гора, казалось, была поставлена туда геологическими силами специально для того, чтобы укрывать левый фланг орды Черепа, развернувшейся между холмом и её скалами.

К счастью, между началом промоины и подножием столовой горы была ровная площадка, по которой борлиенская армия могла атаковать врага. Но на плоской вершине горы, на небольшом удобном плато, был наскоро сооружен грубый, но надежный форт, верх стены которого виднелся очень отчетливо. Укрепление было построено из глины, на его несимметрично расположенных башенках развевались тусклые вымпелы с неразборчивыми значками, а за стеной туда и сюда деловито двигались наконечники копий. Если бы борлиенцы пошли тут в атаку, они попали бы под град стрел и дротиков с незащищенного левого фланга.

Борлиенский король и его фельдмаршал вместе изучили диспозицию. Позади фельдмаршала стоял его доверенный сержант-ординарец, здоровенный молчун по прозвищу Бык.

— В первую очередь необходимо выяснить, скольких людей Череп укрыл в этом форте на горе, — сказал ЯндолАнганол. — Мне знакома эта уловка — Череп научился ей от отца. Он наверняка надеется, что мы с самого начала бросимся штурмовать это укрепление и на том потеряем много сил и времени. Я уверен, что форт совершенно пуст, там нет ни единого дриата. Копья, которые нам с такой настойчивостью демонстрируют, на самом деле привязаны к асокинам и арангам.

Какое-то время никто не произносил ни слова — все размышляли над сказанным. С вражеской стороны промоины из-за войска в утренний воздух подымались дымки, несущие с собой аромат жареного мяса, от которого сжимались желудки голодных борлиенцев.

Толкнув одного из стоящих рядом офицеров в бок, Бык что-то шепнул ему на ухо.

— Говорите громче, сержант, мы все хотим знать ваше мнение, — резко подал голос король. — Так что же у вас на уме?

— Ничего особенного, государь.

Лицо короля дрогнуло от ярости.

— Тогда давайте услышим это ничего!

Сержант взглянул на своего монарха, хитро прищурив единственный глаз.

— Государь, я сказал, что наши люди не рвутся воевать. Так уж устроен простой человек, и от этого никуда не деться — я говорю и о себе тоже. Желая хоть как-то выбиться из нищеты, он идет в армию в надежде хоть на какую-то поживу, и берет всё, что попадается под руку. Но эти дриаты мало чего имеют. На сучек они тоже не слишком-то похожи — я имею в виду женщин, государь, — так что надеяться на то, что наши парни пойдут в бой с большой охотой, не приходится.

Король впился тяжелым взглядом в Быка и смотрел на него так до тех пор, пока сержант не потупил глаз и не попятился.

Король ЯндолАнганол, крупный мужчина с чувственно-грубым лицом, выглядел молодо для своих двадцати пять с небольшим лет, но избороздившие лоб морщины придавали ему выражение суровой мудрости, которой он, по утверждениям злых языков, не обладал.

Подобно своим излюбленным ястребам, он всегда высоко и горделиво держал голову, как и подобало истинному правителю. Его величавая осанка, словно бы олицетворяющая собой несгибаемость нации, всегда привлекала внимание. Крупный крючковатый нос и широкий разлет черных бровей придавал ЯндолАнганолу сходство с орлом. Неистребимая щетина подчеркивала властную массивность его нижней челюсти. В темных глазах короля всегда бушевал неукротимый огонь; взор этих глаз, бьющий из-под густых бровей подобно острейшему дротику и не упускающий ничего, и заслужил ему в народе прозвище Борлиенского Орла.

Удостоенные чести узнать короля ближе и понять его характер нередко с уверенностью заявляли, что знаменитый Орел по большей части времени сидит в клетке, ключ от которой по сю пору надежно хранится у королевы королев. Король ЯндолАнганол был одержим кхмиром, иначе говоря, приступами неукротимой похоти, что, конечно же, в жарких странах никому не было в диковину. Привычка часто, также по-орлиному, внезапно поворачивать голову, оставаясь при этом неподвижным, выдавала в нем неуверенную натуру, постоянно мучительно просчитывающую в уме вероятность дальнейших неверных шагов.

— Сначала нам нужно разделаться с Черепом, Бык, а потом у нас будет время подумать и о женщинах, — сказал король. — Может оказаться, что дикари прячут своих жен и сестер где-нибудь в пещерах неподалеку.

КолобЭктофер откашлялся.

— Позвольте мне сказать кое-что, государь, конечно, если у вас ещё нет готового плана. По-моему, задача, вставшая здесь перед нами, невыполнима. Эта позиция слишком уж похожа на ловушку. К тому же, дикари в два раза превосходят нас числом, и, хотя наши хоксни намного проворнее их йелков и бийелков, для ближнего боя эти массивые коровы годятся гораздо лучше.

— Теперь, когда я наконец загнал их в угол, я не могу отступить — об этом не может быть и речи! — возмутился король.

— Никто не говорит об отступлении, государь, я просто предлагаю не разбивать напрасно наши лбы в штурме этого форта, а обойти мерзавцев с тыла и оттуда уже их атаковать. А если мы сможем подняться на горы, что нависают над их армией, то решим всё дело.

— Почему бы, государь, нам не выманить дриатов из-за промоины притворным отступлением, а потом устроить им в подходящем месте засаду, что дало бы нам возможность... — перебил его один из офицеров.

Слыша такие трусливые речи, ЯндолАнганол задрожал от гнева.

— Вы мужчины или трусливые аранги? Под вашими ногами всё ещё твердая земля, перед вами враг, который топчет эту землю и смеется над вами! Что же вам ещё нужно? Идите в бой и сокрушите дриатов! К закату Фреира вы все станете героями и ваши имена увековечат в легендах! Так к чему же вам медлить?

КолобЭктофер неуверенно переступил с ноги на ногу.

— Я указал вам, государь, на слабые стороны нашей диспозиции, вот и всё. Таков мой долг. Но предвкушение женского тела или возможность набить мошну награбленным добром могли бы поднять боевой дух воинов.

— Да ведь перед нами дриаты, мерзейшее из отребья — как таких можно опасаться? — в запале отозвался ЯндолАнганол. — Наши бравые вояки разделаются с ними за час — если, наконец, возьмутся за дело!

— Это другое дело, государь, — вежливо согласился маршал. — Если вы сумеете растолковать нашим людям, что на самом деле Дарвлиш со своей ордой — всего лишь грязь под их ногами, быть может это поможет им воспрянуть духом.

— Ты прав. Я поговорю со своими солдатами.

КолобЭктофер и Бык мрачно переглянулись и почли за лучшее промолчать. Маршал отправился командовать армии общее построение.

Основной строй развернули вдоль ломаного края промоины. Левый фланг укрепили Вторым полком Фагорской гвардии. Хоксни в количестве пятидесяти голов после тяжкого перехода через труднопроходимую местность, где их по большей части использовали не как верховых, а как вьючных животных, находились в плачевном состоянии. Перед атакой с них сняли поклажу и теперь на хоксни восседали всадники, что также должно было произвести впечатление на дикарей Дарвлиша. Снятый груз оставили под скудной охраной обозников в скалистой теснине, почти пещере, позади войска. Проигранное сражение могло сделать эту поклажу добычей дриатов, но об этом никто не подумал.

Пока шло построение, крыло тени, ложащейся на землю от башни венчающего хребет утеса и очень напоминающее стрелку гигантских часов, словно специально устроенных здесь, чтобы напоминать каждому человеку о его смертности, медленно укорачивалось.

Силы Черепа, прежде укрытые этой тенью, теперь постепенно оказывались на свету, но от этого не становились симпатичнее. Дикари были сплошь одеты в рваные, грязные и оттого посеревшие шкуры и пончо, наброшенные с такой же гордой небрежностью, с какой сами дриаты восседали на своих йелках. На многих через грудь были надеты скатки из шерстяных одеял, своего рода примитивная броня. Лишь немногие могли похвастать обувью, высокими узкими сапогами или хоть тряпичными обмотками, основная же масса была босиком. Зато у всех дикарей на головах красовались мохнатые шапки, сшитые из шкур йелков, иногда, с тем чтобы подчеркнуть командный ранг или может быть просто для устрашения, украшенные острыми рогами тех же йелков или ветвистыми оленей. Общей эмблемой дриатских воинов был привязанный к их штанам яростно напрягшийся фаллос, грубо вырезанный из дерева. Он был покрашен в ярко-красный цвет, долженствующий означать их хищный, неукротимый дух. Тот же фаллос, грубо намалеванный на серой некрашенной ткани, украшал, как теперь стало видно, их знамена.

Вскоре борлиенцы заметили среди дикарей Черепа. Сделать это было нетрудно, поскольку его кожаные доспехи и меховая шапка были выкрашены в безумный оранжевый цвет. Чуть ниже ветвистых, разлапистых рогов оленя скалилось сухое лицо с острой бородкой. Страшная рана, нанесенная Черепу мечом молодого ЯндолАнганола в давнишней схватке, навсегда обезобразила его. Сталь срезала часть плоти со щеки и челюсти, и сквозь дыру до сих пор проглядывали крепкие, блестящие зубы. Череп выглядел ещё более устрашающе, чем его разношерстное воинство, чьи от природы узкие глаза пониже мохнатых шапок и острые, обтянутые кожей скулы придавали им на редкость злобный вид. Под седлом Дарвлиша рыл копытом землю могучий бийелк. Подняв копьё над головой, он проорал со своей стороны промоины:

— Стервятники восславят моё имя!

Ответом ему был нестройный хор одобрительных голосов, эхо которого заметалось между каменными стенами утесов.

Вскочив на своего хоксни, ЯндолАнганол поднялся в стременах.

— Эй ты, Череп, так и будешь стоять там, пока твоя гнусная рожа не сгниет окончательно?

Слова Орла, которые тот специально произнес на смешанно-олонецком, отлично расслышали и поняли в рядах врагов. По рядам воинов дриатской армии пронесся возмущенный ропот. Ударив своего бийелка пятками, Дарвлиш подъехал вплотную к краю обрыва.

— Ты слышишь меня, Яндол, тараканий король? — прокричал он в ответ. — Или твои уши, как всегда, забиты дерьмом фагоров? Ты, ублюдок престарелого маразматика, хватит ли у тебя храбрости перебраться сюда и схватиться с настоящими мужчинами? Мои слова заглушает какой-то стук — ах да, мне только что донесли, что это стучат твои зубы! Даю тебе последнюю возможность — уползай скорее прочь, ты, падаль, да забирай с собой свою паршивую армию шлюшек-членососов!

Эхо этого крика долго не утихало, без конца отражаясь от стен скалистой гряды. Когда же оно наконец смолкло, ЯндолАнганол ответил, решив не уступать предводителю врага в насмешливости.

— Это не твоя ли подруга там блеет, Дарвлиш — обезьяний вожак? Кого это ты называешь настоящими мужчинами — колченогих иных, только недавно спустившихся с веток, что трусливо жмутся рядом с тобой? Хотя кто другой согласится связаться с таким мерзким уродом? Кто ещё сможет вынести вонь твоего гниения, кроме этих диких мартышек, чьи бабушки спали с фагорами?

Оранжевый головной убор, ярко пламенеющий на солнце, чуть дрогнул.

— И это мне говоришь о фагорах ты? Ты, выходец из пещер, не знающих света, держащий в солдатах полчище двурогих? Хотя конечно кому, как не тебе знать толк в фагорах, ведь ты с ними днюешь и ночуешь, а может и трахаешься с ними — ведь всем известно, что лучших друзей для себя, чем эти приспешники Вутры, ты не мыслишь. Давай, гони свое зверьё прочь и бейся честно, ты, тараканий король!

Со стороны орд дриатов донеслись раскаты дикого хохота.

— Уж если ты так низко пал, что потерял всякое уважение к тем, кто по сравнению с твоими йелколюбивыми сотоварищами так же превыше их, как эти горы, тогда стряхни со своего вонючего подола пауков и мусор и попробуй напасть на нас, ты, трусливый гнилолицый прислужник дриатов!.. — крикнул король.

Этот обмен любезностями продолжался ещё некоторое время. При всей своей воинственности ЯндолАнганол, чьи силы сейчас находились в крайне неудобном положении, не имел про запас никакой хитрой задумки, которыми славился изворотливый ум Черепа, и пока не решался атаковать.

Жара между тем неумолимо нарастала. Рои безжалостно жалящих насекомых набросились на обе армии. Фаланги мохнатых фагоров, сходящих с ума от зноя, скоро должны были дрогнуть под всесжигающим взором огненного ока Фреира.

— Могильный камень на грудь лучшему другу двурогих!..

— Вычистим грязь из Косгатта!..

Наконец, по команде фельдмаршала борлиенцы медленно двинулись вдоль края промоины к площадке, подбадривая себя воинственными криками и размахивая копьями. На другом берегу расселины орда дриатов принялась проделывать то же самое.

— Каким образом мы возьмем укрепление на вершине горы, ваше величество? — между тем спросил КолобЭктофер. — Оно не дает мне покоя.

— Я склоняюсь к тому, что вы скорее всего были правы, — неохотно ответил король. — Этот форт похоже просто жалкая попытка отвлечь нас. Забудем о нем. Вы, маршал, возглавите ударный отряд хоксницы, за вами пойдет пехота и Первый Фагорский. Я останусь со Вторым Фагорским и обойду с ним гору так, чтобы дриаты потеряли нас из виду. Вы нападете на них первыми, атакуете их с фланга и прорвете его. А мы, подкравшись незаметно, обойдем их с тыла. Зажмем воинство Черепа в клещи и сбросим в промоину. Пленных брать не будем.

— Я исполню ваш приказ в точности, государь, — КолобЭктофер поклонился.

— Да пребудет с вами Акханаба, фельдмаршал.

Пришпорив хоксни, король поскакал к рядам фагорской гвардии. Изнуренные зноем двурогие были в самом что ни на есть угнетенном состоянии духа и прежде чем начать задуманный маневр, королю пришлось обратиться к ним с кратким наказом.

Прислушиваясь к громыхающей над расселиной перебранкой короля и его противника, двурогие не только не воспрянули духом, но усомнились в честности обещаний Орла. Равнодушные к смерти в случае поражения, они хотели быть уверены, что гибнут не напрасно. Однако тут, в дикой глуши, ничто не подтверждало это.

Король обратился к своим двурогим союзникам на их языке, на хурдху. Эта горловая, невероятно сложная, изобилующая согласными речь коренным образом отличалась от смешанно-олонецкого, принятого для общения между различными народностями Кампаннлата и ни в коем случае не была его наречием, а представляла собой мостик, переброшенный между расами людей и двурогих, происходящий, как утверждали — впрочем, это же касалось и многих других нововведений — из далекого Сиборнала. Гудящий и скрежещущий согласными, весь в запутанных узлах герундиев, хурдху был неблагозвучен для человека, но любим и почитаем двурогими.

В родном языке фагоров имелось только одно время, настоящее-продолженное. Было ясно, что говорящие на таком языке просто не могли обладать абстрактным мышлением; даже простой счет, основанный на троичной системе, давался фагорам с большим трудом. Двурогие-математики посвящали себя нескончаемым подсчетам ушедших лет, хвастливо утверждая, что ими изобретен особый способ вневременного выражения. Вневременное выражение являлось ещё одной речевой формой фагоров, эзотерической, оперирующей концепциями вечности. Естественная смерть была понятием, неизвестным фагорам. Их уход носил название привязь и был неподвластен человеческому разумению.

Как правило, большинство фагоров было более-менее способно выражать свои мысли на вневременном, хотя мало кто из них владел священной речью так же мастерски, как простым и доступным хурдху, предназначенным для бытовой беседы и решения вопросов обычных и насущных. Люди, душой свыкшиеся с олонецким, уже не могли обходиться без его четких и обязательных правил построения предложений. Фагоры же ценили свой язык ещё и за то, что в нем неологизмы были почти так же невозможны, как и абстрактные понятия. Так, на хурдху 'человек' буквально означало 'сын Фреира'; 'цивилизация' ни больше ни меньше, как 'много крыш'; 'армия' — 'копья, убивающие по приказу', ну и так далее. Даже королю ЯндолАнганолу, сносно изъяснявшемуся на хурдху, пришлось сосредоточиться и собраться с силами, чтобы ясно донести свои мысли до Второго Фагорского. Фагоры не знали страха, но нарастающая жара заметно поубавила у них подвижности и внимания. Но как только сталлуны и гиллоты наконец поняли, что виднеющееся перед ними по ту сторону поросшего колючками оврага вонючее воинство топчет их исконные пастбища и обращается с их рунтами как с настоящими свиньями, погоняя их палками, дело было сделано — полк немедленно выказал желание идти в бой. Вместе с родителями, тонко мыча и требуя, чтобы взрослые взяли их на руки и несли, в бой шли и их рунты.

Воспользовавшись паузой, возникшей во время речи короля, КолобЭктофер послал в обход небольшой отряд борлиенцев, поручив им взобраться на утесы в тылу врага, с тем чтобы нейтрализовать возможную засаду дриатов на пути Второго Фагорского полка.

Как только тот пришел в движение, КолобЭктофер приказал выступать и остальным силам. Борлиенцы устремились в атаку. Пыль заклубилась в воздухе. В ответ ряды дриатов перестроились. Силами главных помощников Черепа неровные ряды дикарей были сомкнуты в более-менее сносные колонны, которые двинулись в сторону наиболее вероятного места столкновения, то есть к площадке у подножия столовой горы, где и должны были встретиться две армии.

Набрав поначалу довольно резвый ход, обе стороны постепенно сбавили темп, когда стало ясно, что природа поднесла им ещё один неприятный сюрприз. О том, чтобы ударить друг по другу с налета, речи не было — поле будущей битвы было завалено глыбами вулканического камня, напоминающими о титанических подземных выбросах и землетрясениях, породивших некогда эту изломанную местность. До врага ещё нужно было добраться, никто и не думал пускаться по таким препятствиям бегом.

Как только дистанция, разделяющая армии, стала совсем уже незначительной, на смену громкой перебранке полководцев пришли взаимные оскорбления солдат. Наконец сошедшиеся почти вплотную армии остановились. Бойцы теперь бесполезно топтались на одном месте, не продвигаясь вперед. Дикари и борлиенцы злобно сверлили друг друга взглядами, но ни те, ни другие не спешили преодолеть разделявшие их несколько последних метров. Вожди дриатов, скачущие позади рядов своих воинов, во всё горло понукали их броситься в атаку, покалывая копьями в спины и осыпая проклятиями, но всё без толку. Обезумевший от близости желанной резни Дарвлиш скакал взад и вперед, выкрикивая невероятно витиеватые ругательства, самым мягким из которых было 'трусливые пожиратели падали'. Однако дриаты не привыкли к атакам на готовую к отпору вражескую армию, предпочитая им быстрые бурные набеги и такие же поспешные отступления, и теперь терялись в нерешительности. Но и борлиенцы вовсе не спешили бросаться в атаку на численно превосходящего противника.

Наконец, КолобЭктофер отдал приказ. В воздух со свистом взмыли дротики. Они принесли мало ущерба дриатам, но всё же заставили их пойти в атаку. Сталь со звоном встретилась со сталью и первый меч вонзился в тело первого воина. Брань сменилась криками боли. В небе над полем битвы закружились всё более густые стаи стервятников. Борлиенцы дрогнули под ударом численно превосходившего врага, к тому же, восседавшего на йелках. Приободрившись, Дарвлиш вопил не переставая. Между тем, ударный отряд ЯндолАнганола уже появился из-за столовой горы, и, поспешая, как возможно, устремился в незащищенный тыл дриатов, как и было задумано.

Но не успел Второй Фагорский пройти и половину теснины между столовой горой и хребтом, как с крутого обрыва над ними разнеслись торжествующие крики. Оказалось, что там, устроив в тени нависающего утеса засаду, таилась непотребная женская часть племени — маркитантки, шлюхи и просто любительницы странствий. Засада была отлично продумана и устроена с толком. Дарвлиш недаром столько выбирал позицию, и разумеется предвидел, что борлиенские силы попытаются обойти столовую гору. Так как дело было ответственное, он поручил его женщинам-дриаткам, не таким порывистым, как их мужчины. Они ждали только одного — когда колонна фагоров втянется в теснину.

И вот роковой миг настал. С криками вскочив на ноги, веселые дамы обрушили вниз заранее приготовленные камни, вызвав тем самым настоящую лавину, устремившуюся прямо на Второй Фагорский. Обомлевшие от такого поворота событий фагоры застыли на месте, как вкопанные, и были сметены лавиной, точно кегли — шаром, пущенным рукой опытного игрока. Вместе со взрослыми погибло и множество рунтов.

Одноглазый сержант Бык первым заметил укрывшихся в засаде дриаток. Кого иного, а женщин он чуял издалека — сучки были предметом его первейшего интереса. Пока перебранка противостоящих армий была ещё в самом разгаре, он, возглавляя небольшой отряд отборных воинов, посланный маршалом специально для поиска этой засады, продвигался вперед под прикрытием зонтичных кактусов. Искусно скрываясь от вражеских глаз, он провел своих людей далеко влево, сквозь чащу диких зарослей незаметно обошел столовую гору и выбрался к подножию хребта, где, с запасом обогнув возможную засаду дриатов, незамеченным же забрался на скалы.

Восхождение на почти отвесный обрыв само по себе равнялось подвигу. Но ни один борлиенец не дрогнул. Следуя за Быком, воины нашли на уступе хребта тропинку, отмеченную по обочинам свежим калом дриатов. Находка подтвердила подозрения борлиенцев, мрачно улыбнувшихся своей удаче. Они продолжили восхождение и вскоре наткнулись на другую, проходящую выше тропу, идти по которой уже не составило особого труда. По этой тропинке они пробирались медленно, на четвереньках, чтобы остаться незамеченными для возможно всё же засевших в форте напротив дриатов. Причем в тишине, ибо даже один скатившийся вниз камень мог выдать столь выгодное местоположение маленького отряда отважных борлиенцев.

В конце концов их настойчивость была вознаграждена — воины вдруг узрели с гряды на уступе под собой несколько дюжин дриаток, весьма вольно раскинувшихся на рваных одеялах и вонючих накидках. Кучи заготовленных камней не оставляли сомнений по поводу планов этих коварных ведьмоподобных созданий. Но увы, оставив копья и дротики в лагере, скалолазы взяли с собой только короткие мечи. Склон утеса был неровен и изрыт, поэтому о стремительной и внезапной атаке сверху не приходилось и думать. Единственной надеждой было одолеть шлюх их же оружием — завалить, закидать и побить камнями.

К несчастью, этот героический во всех смыслах поход занял куда больше времени, чем предполагал бравый маршал, незнакомый с местностью. Когда Второй Фагорский, обогнув столовую гору, наконец-то заметил врага, а шлюхи, увидев это, мгновенно взялись за выполнение своего коварного плана, воины Быка ещё только готовились напасть на них.

— Пора взять то, что нам причитается, мои бычки! — выкрикнул сержант. В воздухе просвистело несколько десятков камней, одновременно пущенных крепкими руками борлиенцев. Однако и враг им попался далеко не робкого десятка. Дриатки храбро выдержали обстрел и только спустив свою смертоносную лавину вниз, начали разбегаться с пронзительными криками. Внизу, под склоном хребта, мгновенно и во множестве гибли под катящимися камнями фагоры.

Видя, что их западня сработала, воодушевленные дриаты набросились на ряды борлиенцев с утроенной силой и яростью, но их встретил жестокий отпор — в передних рядах беспрестанно мелькали и звенели короткие мечи, из задних рядов вперед без устали слали тучи дротиков. Сплоченный строй армии дикарей вскоре дрогнул и попятился, распадаясь на несколько дюжин теснимых борлиенцами кучек, у которых отчаянно кипело сражение.

Бык взирал на всю эту резню с гряды покоренного хребта. Душа его разрывалась на части — так ему хотелось сейчас быть там. В самой гуще битвы он увидел могучую фигуру фельдмаршала: он молнией мелькал среди сражавшихся, бросаясь в схватку то тут, то там, без устали вонзая в вонючие тела дриатов свой окровавленный меч. Но то, что более всего потрясло Быка и заставило его похолодеть, крылось внутри таинственного форта на вершине столовой горы. Король ошибся. Форт не был пуст и вместо асокинов там прятались воины.

Несмотря на потери, борлиенская армия всё же продвигалась вперед, постепенно разворачиваясь и расплескиваясь всё шире. Сражение закипело вокруг подножия столовой горы, окружив её сплошным полукольцом. Наконец, борлиенцы достигли того места, где прошла пущенная с утеса лавина и теперь устрашающей полосой лежали изувеченные обвалом тела двурогих из Второго Фагорского. При всем желании Бык не мог предупредить КолобЭктофера о коварном замысле врага — в шуме кипящей внизу битвы тонул любой крик.

Отдав приказ, Бык повел своих людей вниз по склону хребта на юго-запад, держа курс на сражение. Присев на край обрыва, он частью съехал вниз на спине и заду, а частью скатился кубарем к уступу, где ещё мелькали силуэты удирающих дриатских шлюх. Молодая женщина, почти девочка, с разбитой метко пущенным камнем коленкой лежала совсем рядом с ним. Заметив, что Бык, ещё не оправившись от столь стремительного спуска, медленно поднимается на ноги, она выхватила из лохмотьев кинжал и набросилась на него.

Перехватив руку дриатки, Бык выкручивал её, пока не хрустнула кость и оружие не выпало из онемевших пальцев в пыль. Отбросив кинжал далеко за край уступа, он старательно повозил девчонку лицом по земле, усыпанной мелкими острыми камнями.

— Ишь, норовистая кобылка — ничего, я займусь тобой позже, — прохрипел он дриатке.

Спасаясь бегством, шлюхи с перепугу побросали все свои дротики. Подобрав один с земли, Бык взвесил его на руке, проверяя баланс, и задумчиво разглядывая укрепление на столовой горе. Отсюда, с той же высоты, спины засевших там дриатов были почти неразличимы. Неожиданно один из сидящих в засаде воинов, оглянувшись, заметил Быка сквозь бойницу. Поняв, что каким-то неведомым образом враг оказался сзади, дриат поднялся во весь рост, а вслед за ним поднялся и второй воин, его товарищ. Быстро оглядев Быка, они наставили на него странное приспособление — нечто вроде выкованного из металла древка копья, к дальнему концу которого приник первый воин, разместив ближний на плече у второго воина. Бык понял, что видит перед собой какое-то странное, невиданное доселе оружие.

Вдумчиво прицелившись, он мощно метнул дротик в сторону укрепления. Поначалу казалось, что тот долетит до цели, но расстояние было всё же слишком велико — дротик упал в пыль, не долетев до глинобитной стены всего с полдесятка шагов.

На глазах у Быка, взирающего на происходящее с глубоким изумлением, из переднего конца железной трубы, направленной на него дриатами, вырвалось облако белого дыма. Бык услышал оглушительный хлопок. Какой-то крохотный предмет со злобным шмелиным жужжанием стремительно пронесся мимо его уха. Это совсем ему не понравилось, но сердце закаленного в битвах ветерана не дрогнуло. Нагнувшись, Бык поднял второй дротик. Взвесив его на ладони, он занял более удобную позицию для метания, взобравшись повыше на склон.

Двое воинов за стеной форта тоже были очень заняты — суетливо забивали длинным и тонким прутом что-то в конец трубки, откуда недавно вылетел дым. Заняв прежнюю странную позицию, они опять нацелили своё удивительное оружие в сторону Быка. Как только он, на сей раз разбежавшись, метнул в них свой дротик, трубка опять пыхнула клубом белого дыма.

На этот раз дротик долетел до цели — но всё же разминулся с ней на ширину головы. А вот прицел дриатов теперь был точен. Через мгновение после выстрела словно раскаленное копьё ткнуло Быка в левое плечо, да так сильно, что от удара его развернуло на пол-оборота и швырнуло на землю. Упав лицом в пыль уступа, он несколько секунд приходил в себя.

Раненая дриатка, видя такое дело, тоже подхватила один из дротиков и тут же метнула его, выбрав мишенью обнаженный живот упавшего борлиенца. Получив фут грубого древка в кишки, сержант дико заревел от боли. Он с трудом вырвал из живота окровавленный дротик и отшвырнул его в сторону. Дриатка подхватила увесистый камень и помчалась вперед с явным намерением размозжить ему голову.

Но даже будучи уже смертельно раненым, борлиенец всё равно не сдавался. Ударив упрямую сучку сапогом по ногам, Бык повалил её, схватил правой рукой за горло — и, сцепившись, они вместе сорвались с обрыва вниз, разбившись насмерть...

Тем временем в рассекреченном укреплении на столовой горе был отдан приказ открыть огонь. Поднявшись на ноги, дриаты направили на людей КолобЭктофера своё невиданное оружие и дали залп.

Промахнуться по сплошной массе людей было невозможно. По борлиенской армии словно прошла коса самой Смерти. Десятки воинов пали, даже не успев понять, что с ними случилось. Уцелевшие дрогнули от потрясения. Даже несгибаемый Первый Фагорский готов был вот-вот обратиться в бегство.

Внутренне содрогаясь при виде испуганной толпы, в которую превращалась борлиенская армия, КолобЭктофер продолжал яростно сражаться, увлекая за собой солдат, однако огонь из мушкетов косил его воинов, как серп спелые хлеба. Но рассмотрев, в чем дело, он мгновенно понял, где дриаты добыли такое оружие, явно порожденное хитрым и злобным разумом, — конечно в Сиборнале. Принцип действия новинки, позволявшей убивать людей на безопасном для стрелка расстоянии, оставался для маршала неизвестным, а сама она вызвала у него лишь презрение — такое коварное оружие годилось только трусам. Но убивало оно очень эффективно. Сотни солдат уже полегли под пулями. Тысячи охватила паника. Они побежали, бросая оружие.

Пронзительно вскрикнув от радости, Дарвлиш Череп ударил пятками своего бийелка и поскакал в самую гущу битвы. Вслед за ним помчались его отборные воины, доселе стоявшие в резерве. Теперь уже ни у кого не было сомнения, на чьей стороне окажется победа. Надежда выиграть сражение исчезла, но всё же стоило попытаться заткнуть глотку маленькому форту на вершине горы.

Собрав вокруг себя шесть сотен опытных старых воинов, КолобЭктофер не медля ни секунды повел их на приступ, бросив на произвол судьбы остатки королевской армии. Выхватив из ножен меч, маршал принялся взбираться по щебенчатому склону горы к глинобитным стенам. Такой атаки дриаты не предвидели — из бойниц форта не был виден склон и им пришлось взбираться на стены, что отняло у них много драгоценного времени. Когда им это всё же удалось, многие из ружья, попавших в их неумелые руки, не сработали из-за сгоревших дотла фитилей, а о запасных они по дикости не позаботились.

Невежество дриатов спасло жизнь многим борлиенцам — их огонь стал беспорядочным и слабым, и приносил атакующим уже существенно меньше вреда. Наконец, торопясь, один из дриатов засыпал в ствол куда больше пороха, чем нужно. Когда грозный отряд борлиенцев и форт разделяло всего несколько десятков шагов, их приветствовал веселый хлопок взрыва — ствол одного из мушкетов разорвался, убив осколками стрелка. Это вызвало панику уже у дриатов. Они попрыгали со стен, позволив борлиенцам ворваться в их жалкое укрепление. К тому времени большинство мушкетов уже превратилось в безвредные куски железа — без фитилей, достать которых тут было конечно же негде, они были просто бесполезны. Ещё исправные ружья, числом одиннадцать, тоже оказались не готовы к бою — в одних ещё не было заряда, другие были просто брошены. Растерянные дикари позволили вырезать себя, почти не оказав штурмующим организованного сопротивления. О пощаде никто из солдат не помышлял и КолобЭктофер не оставил в живых никого. Избиение происходило на глазах других дриатов, окруживших столовую гору.

К сожалению, королевское воинство, точнее то, что от него осталось, обнаружив, что блистательный военачальник оставил их, занявшись делом в другом месте, почло за лучшее бежать, пока ещё есть возможность. Некоторые из офицеров КолобЭктофера пытались остановить своих людей, приказывая им идти на соединение с отрядом хоксницы, возглавляемой самим королем, но им быстро заткнули рот собственные подчиненные, оставив лежать бездыханными. Дружно развернувшись, остатки борлиенцев обратились в бегство. Их преследовали дриаты, испускающие леденящие кровь победные крики.

Отличная позиция и боевое искусство воинов КолобЭктофера, взявших штурмом столовую гору, не спасло их — дриаты превосходили их числом в десятки раз. Очень скоро все отважные воины во главе с самим фельдмаршалом были убиты во время второго, завершающего штурма форта. В своей последней битве они дорого продали свои жизни, заставив дриатов платить три за одну. Но это лишь ещё больше озлобило воинственных дикарей. Тела павших борлиенцев и их фельдмаршала были изрублены на куски и сброшены в промоину на съедение диким зверям.

Обезумевший от радости победы, которую не смогли омрачить даже огромные потери при штурме собственного форта, Дарвлиш, разбив своё воинство на небольшие отряды, устроил охоту на спасающихся бегством борлиенцев, истребляя их без жалости и без пощады. Как раз к такому роду боя дриаты были отлично приспособлены. Пленных не брали, раненым тут же перерезали горло. К ночи на поле битвы всё стихло — там возились только стервятники и прочие пожиратели мертвечины. Так печально для борлиенцев закончился первый случай применения в их стране огнестрельного оружия.

* * *

В доме терпимости на окраине Матрассила проснулся пожилой торговец льдом. Шлюха, с которой он делил этой ночью ложе, уже поднялась, и, позевывая, бродила по комнате. Приподнявшись на локте, торговец льдом почесал волосатую грудь и кашлянул, чувствуя, что недоспал. Фреир ещё даже не успел взойти.

— Мэтти, пелламонтейн ещё остался? — хрипло спросил он шлюху. Эта шлюха, которую он знал уже давно, всегда пила по утрам пелламонтейновый чай.

— В чайнике ещё должен быть, — равнодушно ответила женщина. — Сейчас вскипячу.

Сев на краю кровати и спустив ноги на пол, он пригляделся к ней в застоявшихся в комнате сумерках. Потом быстро натянул через голову длинную нижнюю рубаху. Теперь, когда желание ушло, он стеснялся своего старого тела. Вслед за шлюхой он прошел из спальни в маленькую и тесную кухоньку, служившую одновременно и местом омовения. В очаг на угли были брошены несколько поленьев и вскоре под закипающим и весело посвистывающим чайником уже бушевал огонь. Свет пламени разогнал сумерки, которые прежде рассеивались только сочащейся в щели ставень серой предрассветной мглой. В потемках торговец смотрел, как Мэтти готовит ему чай, и думал, что это удается ей ничуть не хуже, чем его собственной жене. Да, думал он, глядя на её обрюзгшее и прорезанное морщинами лицо, она тоже постарела... сколько ей? Уже двадцать девять, а вскоре и все тридцать. Она всего-то на пять лет его младше. Красавицей её давно не назовешь, но в постели она по-прежнему на диво хороша. А кроме того, она уже не шлюха. Шлюха на покое, так точнее. Уже несколько лет она принимала только старых друзей, и то в виде большого одолжения.

Мэтти собиралась в церковь — она оделась в скромное, но дорогое платье, что-то пробормотав ему.

— Что ты сказала? — сонно переспросил он.

— Я хотела, чтобы ты ещё поспал, Криллио.

— Ничего, я привык вставать рано, — солгал он. Потом, чувствуя, как сильна в нем привязанность к этой женщине, неохотно добавил: — Мне не хотелось бы уходить, не попрощавшись с тобой и не поблагодарив.

— Тебе пора возвращаться к жене и семье.

Не поднимая на него глаз, она кивнула своим словам, насыпая в чашки точно отмеренные порции сушеного пелламонтейна для заварки. Занятая делом, она сосредоточенно поджала губы. Её движения были очень точны и деловиты — впрочем, такой она была во всём.

Накануне вечером ледовозный корабль торговца встал под разгрузку у матрассильского причала. Корабль со своим обычным грузом из Лордриардри пересек море Орла, добрался до Оттасола и поднялся по спокойной Такиссе до самого Матрассила. На этот раз, кроме льда, торговец доставил в столицу ещё и своего сына, которому собирался передать дело и познакомить с деловыми партнерами. Кроме того, торговец представил своего сына в доме Мэтти, с которой сам водил знакомство с тех самых славных пор, когда впервые привез в Матрассил лед для королевского дворца. В свои уже не столь юные пятнадцать его парень ещё ничего толком не знал о жизни и торговле, и это огорчало его.

Старая подруга Мэтти приберегла для Дива девушку — сироту Западной войны. Торговец осмотрел её со всем тщанием, проверив при помощи медной монеты даже её влагалище на предмет дурной болезни. Монета не позеленела, но он не вполне был доволен увиденным.

— Мэтти, ты хотела отдать свою дочку, Абази, в невесты Диву, — напомнил он тогда. — Почему не она?

Его сын, к несчастью отца, был глуп и недалек, но капитан всё равно хотел для него только лучшего — и, по возможности, самого лучшего. Абази же была стройна и миловидна, с прекрасными чувственными губами и роскошными густыми волосами. Увидев Абази впервые, капитан едва поверил, что её опыт в обращении с мужчинами, да и в жизни вообще во много раз превосходил всё, что знал об окружающем мире Див. Девушка же, которую Мэтти вчера привела показать им, с виду была такой же наивной и неискушенной, как Див.

— А чем плоха эта девушка? — удивилась она. При этом мрачный взгляд старой шлюхи молча говорил торговцу: 'Занимайся своим сыном, а мне позволь заниматься моей дочерью'. Своё Мэтти всегда старалась держать при себе. Но уже через мгновение, должно быть подумав о том, что торговец, прежде очень щедрый к ней, теперь мог запросто хлопнуть дверью и больше не вернуться, Мэтти неохотно добавила:

— Моя дочь своенравная и самостоятельная девушка, у неё большие планы. Недавно она сказала, что хочет перебраться в Оттасол. Я ответила, что в Оттасоле она не найдет ничего, чего не было бы здесь, на что она ответила: 'хочу увидеть море'. Не море ты увидишь там, а бесчисленных моряков, вот что я ей сказала.

— И где же Абази теперь? — сухо спросил капитан.

— Она теперь живет одна, потому что зарабатывает, лежа в кровати. Снимает комнату, в ней есть неплохая обстановка, а я дала ей немного хорошей одежды. Она копит деньги на поездку на юг. Она молодая и хорошенькая, и уже завела себе важного любовника.

Заметив тщательно скрываемую ревность в глазах Мэтти, торговец льдом молча кивнул. При всем своем любопытстве он решил не спрашивать, кто этот важный господин, чтобы не злить её ещё больше.

Но пожилая шлюха окинула неуклюжего Дива подозрительным взглядом с головы до пят, потом оглянулась на девушку. Молодые чувствовали себя очень неуютно и явно не могли дождаться, когда старшие оставят их наедине. Потом, подвинувшись вплотную к ледяному торговцу — желание поделиться сжигающей язык новостью пересилило всё, даже страх, — Мэтти едва слышно шепнула имя любовника дочери на ухо капитану. Тот удивленно хмыкнул.

— Вот как! Твоя дочурка очень далеко пойдет. Или глубоко ляжет, — меланхолически добавил он. Хотя особого потрясения от услышанного он не испытал — и он, и Мэтти слишком хорошо знали, что никто из мужчин не устоит перед предложенной им кууни.

— Ты уже идешь, папа? — напомнил отцу Див.

Торговец ушел вместе с Мэтти, предоставив сыну возможность разбираться во всём самому. До чего же глупы бывают женщины, тогда подумал он, и в каких сладострастных болванов превращаются порой мужчины!..

Сейчас Див наверняка ещё спит где-то в клетушке этажом ниже, довольно сопя и уткнувшись носом в плечо своей новой знакомой. Вчера, выполняя отцовский долг, торговец был доволен собой, но теперь это приятное чувство ушло, сменившись грустью. Он был голоден, но просить о завтраке Мэтти не хотел — таково было их неписаное правило. Со сна у него затекли ноги — постели шлюх не предназначались для удобного сна.

Вспоминая прошлый вечер, он вдруг сообразил, что всё это выглядело чрезвычайно символично, по сути дела, как настоящая церемония. Передавая сына в руки молоденькой шлюхи, он тем самым словно бы объявлял, что с этих пор отказывается от прежней разгульной жизни, начиная жизнь новую, более спокойную, степенную. Сегодня он ощутил, что даже мысли о соитии мало привлекают его. Из-за женщин он в юности потерял всё, опустился до нищенства, но снова сумел подняться, наладить процветающее дело, хотя его похоть, страстное увлечение женскими прелестями не угасли. И вот теперь этот главный, центральный в его жизни интерес начал затухать... а когда он угаснет окончательно, внутри останется только гулкая пустота...

Он невольно принялся размышлять о своей безбожной родине, Геспагорате. Да, Геспагорат без сомнения нуждался в боге — но только не в том боге, которому истошно поклонялся помешавшийся на религии Кампаннлат. Вздохнув, он спросил себя, почему то, что прячется между упругих ляжек женщин, имеет над ним гораздо большую власть, чем любое божество. Да просто потому, что с божеством нельзя трахаться, насмешливо ответил он себе.

— Идешь в церковь? — лениво спросил он Мэтти. — И не жалко время даром терять? Сколько бы ты ни молилась, Акханаба не сойдет с иконы и не всадит тебе.

Мэтти не ответила. С клиентами она старалась не спорить. Особенно с такими богатыми клиентами.

Приняв от молчаливой Мэтти чашку с пелламонтейновым чаем и согревая ладони теплой глиной, торговец вернулся в спальню, для чего ему не пришлось даже толкнуть дверь — её между кухней и спальней не было. Там он остановился и оглянулся. Не дожидаясь, пока чай остынет, Мэтти плеснула в свою чашку холодной воды и в несколько глотков выпила отвар. Сполоснув и убрав чашку, она натянула на руки черные перчатки до локтей и принялась поправлять на морщинистой шее бусы. Почувствовав его взгляд, она сказала.

— Почему бы тебе ещё не поспать? В такой час в городе все спят — слышишь, кругом тихо.

— Мы с тобой всегда хорошо ладили, Мэтти, — заговорил он, ещё надеясь услышать от неё нечто, из чего можно было бы понять, что она тоже неравнодушна к нему. — Знаешь, с тобой мне куда лучше, чем с моей престарелой женой, — добавил он в отчаянии.

Но подобные признания Мэтти слышала почти ежедневно.

— Мне приятно это слышать, Криллио, — равнодушно ответила она. — Надеюсь, в следующий твой приезд я снова... мы снова увидим Дива, — она говорила быстро и шла к двери, чтобы торговец не успел преградить ей путь. Но тот остался стоять, где стоял, — посреди комнаты, с чашкой чая в руке, и до дверей Мэтти добралась беспрепятственно, на ходу поправляя раструб левой перчатки. Мужчины бывают ещё большими фантазерами, чем женщины, особенно в таком возрасте, как Криллио, подумала она. Что бы он ни напридумывал о связывающих их чувстве, уже через день он сам наверняка поймет, что оно никогда не заходило дальше его примитивной фантазии. Расставаясь с клиентами поутру, Мэтти тут же выбрасывала их из головы, что вошло у неё в привычку ещё в ранней юности.

Вернувшись с чашкой к кровати, он уселся и принялся прихлебывать горячий чай. Толкнув ставни, выглянул наружу — то ли чтобы насладиться видом Мэтти, быстро идущей по совершенно пустой улице, то ли испытать от этого муку — он не знал точно.

Тесно жавшиеся друг к другу дома были слепы из-за закрытых ставень и по-утреннему бледны. Но что-то в виде городских построек смутно обеспокоило его. Тьма ещё не сдала своих позиций наступающему утру и город казался населенным призраками.

Неожиданно он заметил у соседнего дома одинокого прохожего, бородатого мужчину в побитых дорогих доспехах, который брел, точно пьяный, шатаясь и опираясь рукой о стену. Позади странного прохожего ковылял жалобно мычащий маленький фагор, рунт.

Внизу, прямо под окном, из которого выглядывал торговец льдом, из дверей на улицу вышла Мэтти. Заметив медленно бредущего выпивоху, она остановилась. Кто-кто, а Мэтти знает о пьяницах всё, подумал торговец. Выпивка и шлюхи идут рука об руку, всё равно в каком краю. Вот только этот мужчина не был пьян. По его ноге на брусчатку мостовой стекала кровь. Он был серьёзно ранен и по виду уже близок к смерти.

— Я сейчас спущусь! — крикнул торговец.

Через минуту, наспех натянув штаны, он выбежал на пустынную улицу и остановился рядом с Мэтти. Та стояла неподвижно, словно вросла ногами в землю.

— Оставь его в покое — он ранен, — сказала она. — Но в дом я его не пущу — мало ли кто придет за ним.

Раненый застонал, и, подняв голову, взглянул на торговца льдом. Внезапно чуть не задохнувшись, торговец вытаращил от удивления глаза.

— Мэтти, ради Всемогущего! Это же король собственной персоной... Король ЯндолАнганол!

Бросившись к королю, торговец и шлюха подхватили его под руки и повели к двери дома терпимости.

* * *

Из борлиенцев, участников сражения при Косгатте, как эту бойню стали называть позднее, в Матрассил вернулись лишь немногие. Поражение, которое потерпел Орел от дриатов, покрыло его и его армию несмываемым позором. Всю неделю после сражения стервятники пировали на славу, вовсю восхваляя имя Дарвлиша.

После выздоровления — во дворце за королем ухаживала его верная жена, сама королева МирдемИнггала — Орел поклялся в скритине в присутствии депутатов, что орды дриатов, какими бы многочисленными они ни оказались, будут истреблены до последнего человека. Однако баллады, которые скоро принялись распевать бродячие трубадуры, утверждали обратное. Вся страна оплакивала гибель грозного КолобЭктофера. В нижних залах королевского дворца поминали добрым словом сержанта Быка. Ни тот, ни другой так и не вернулись домой. Но никто не пожалел раненого и униженного короля. Более того, многие выражали сожаление, что он не остался в диких ущельях Костагтта навсегда.

Именно в те дни король ЯндолАнганол, страдающий от полученной раны, изнывающий от лихорадки и унижения, принял роковое решение. Он прекрасно понимал, что разоренный Борлиен не сможет победить дриатов — особенно сейчас, когда и солдат в нем почти что не осталось. Чтобы отомстить дриатам, он должен заручиться помощью соседей — членов великой Панновальской Империи, то есть Олдорандо и в особенности самого Панновала. А он, король, должен во что бы то ни стало получить для своей армии ручное огнестрельное оружие, которым дикари-разбойники пользовались так успешно, нанеся силам борлиенцев фатальный урон.

Обдумав эти два пункта, он вызвал послов этих стран и обсудил с ними условия их помощи. Среди прочего послами была высказана мысль о необходимости династического брака с дочерью королевского дома Олдорандо, что в результате и привело ЯндолАнганола, принявшегося с потрясающей настойчивостью претворять план развода в жизнь, к катастрофе. С этого же дня он начал отдаляться от прекрасной королевы. Его размолвка с матерью заставила отвернуться от отца и наследника трона, принца РобайдайАнганола. А, кроме того, по воле безжалостной судьбы, это послужило в итоге причиной гибели несчастной олдорандской принцессы, вина за смерть которой была возложена на расу протогностиков, иначе — мадис.

Глава 2.

Путь мадис

На великом континенте Кампанналат мадис были обособленной расой. Обычаи мадис не имели ничего общего с укладом жизни людей или двурогих. Более того, каждое племя мадис жило так, словно не замечало существования других племен своих сородичей.

Пока борлиенский король решал свои проблемы, одно из таких племен мадис совершало неспешный переход на запад через Рунсмур, полупустыню, начинавшуюся в нескольких днях пути к северу от Матрассила.

Странствия мадис начались в давние времена, о которых уже и не помнил никто. Ни сами протогностики, ни представители других рас, видя невозмутимых мадис, вышагивающих мимо, не могли сказать, когда и почему началось это странствие. Мадис были прирожденными кочевниками. Они рождались в дороге, вырастали, женились и обзаводились потомством в дороге, и в дороге же закрывали навечно глаза. Словом мадис, означающим 'жизнь', было Ахд — 'Путешествие'.

Те из людей, кого интересовали мадис, — надо сказать, таких было совсем немного — твердо полагали, что именно Ахд и заставляет мадис по возможности держаться в стороне и от чужаков, и от себе подобных из других племен. По мнению других, виной тому был язык мадис. Он напоминал пение, где не слова, а мелодия несла главный смысл. Присутствующая в речи мадис невероятная завершенность в то же время соседствовала со странной упрощенностью и несовершенством в вопросах формулировки мысли, и это с одной стороны заставляло племена мадис упорно держаться своих кочевых троп, а с другой — не позволяло проникнуть в таинства их культуры чужакам и в первую очередь людям.

Но именно таким проникновением собирался заняться сейчас некий молодой человек. Ещё ребенком он пытался научиться говорить на хр'мади'х, что теперь позволило ему, уже молодому мужчине, встретиться с мадис более или менее уверенно. Он руководствовался чистыми помыслами, а мотивы его были вполне серьёзными.

Для ожидания он выбрал сень древнего каменного знака с высеченными на нем символами Акханабы — двумя кругами, соединенными изогнутыми линиями. Знак отмечал границу прохождения земной октавы или линии здравия, что сейчас, в эпоху развитых наук и прогресса, подавляющее большинство почитало суеверием. Суеверия мало волновали молодого человека.

Появившиеся наконец мадис двигались неорганизованной группой, а не отрядом и их пение предшествовало им. Проходя мимо молодого человека, мадис не удостоили его даже взглядом, хотя многие из взрослых поворачивались к камню, у подножия которого он стоял, а то и прикасались к нему рукой. Одежда мадис, и мужчин и женщин, отличалась невзрачным однообразием — одеянием им служили грубые мешки из холста, с прорезями для рук и головы, подпоясанные на талии. На случай дождя или песчаной бури мешки мадис имели капюшоны, которыми можно было прикрывать голову, что придавало им вид горбунов. Ноги вечных странников были обуты в грубые деревянные башмаки, так как тех, чей смысл существования составлял Ахд, чрезвычайно мало тревожило состояние их ног.

Оглянувшись, молодой человек увидел уходящую в бесконечность полупустыни извилистую нить тропы. У тропы этой не было ни начала, ни конца. Пыль клубилась над путниками, скрывая их прозрачной кисеей. На ходу мадис тихо переговаривались на своём странном наречии. Время от времени кто-нибудь из идущих выпевал длинную мелодичную фразу и её единая, неразрывная чистая нота струилась вдоль цепочки соплеменников, словно кровь по венам. Насколько смог разобраться в этом пении молодой человек, суть фразы сводилась к обычным дорожным замечаниям. Хотя вместе с тем пение могло заключать в себе и некую самобытную форму повествования, о сути которого он не мог иметь ни малейшего понятия, поскольку у мадис не было ни прошлого, ни будущего в обычном, человеческом понимании этих слов.

Он молча дожидался своего часа. Разглядывая проплывающие мимо лица в предчувствии знака, он словно выискивал среди племени кого-то любимого и давно потерянного. Лица мадис, внешне имеющих все отличительные физические признаки людей, хранили печать какой-то им одним ведомой муки, совершеннейшей простоты и невинности, свойственной только данным протогностикам, что делало их, стройных и хрупких созданий, похожими на дикие цветы, выросшие на скудной почве.

В облике мадис было много характерных и свойственных только им общих черт. Большие мягко-карие глаза навыкате прикрывали длинные пушистые ресницы. Длинные, тонкие и острые носы с горбинкой придавали облику своих обладателей что-то отчетливо птичье, что-то от попугаев. Скошенные лбы уравновешивали несколько недоразвитые нижние челюсти. Но в целом, и молодой человек не мог с этим не согласиться, лица мадис казались странно красивыми и производили необычное впечатление, пугая и притягивая. Глядя на странников, молодой человек вспоминал собаку, которая была у него в детстве, очень симпатичную и умную дворнягу, а также почему-то бело-коричневые цветы, распускающиеся на кустах бирючины.

Отличить мужчин от женщин было непросто, но для тех, кто знал, на что нужно смотреть, это не составляло особого труда. Был один верный знак — в верхней части черепа у мужчин выступали две шишки, а кроме того, ещё две шишки бугрились с обеих сторон на верхней челюсти. Обычно эти шишки прятались под волосами. Но однажды молодой человек увидел опиленные пеньки рогов, торчащие из этих шишек.

С нежным вниманием молодой человек глядел на мелькающие мимо лица. Простодушие мадис было близко ему, хотя огонь ненависти продолжал сжигать его душу. Молодой человек хотел убить своего отца, короля ЯндолАнганола.

Череда певуче переговаривающихся мадис струилась мимо него. И внезапно он получил свой знак!

— О, благодарю тебя! — воскликнул он.

Одна из мадис, девушка, шагающая с ближнего к молодому человеку края отряда, оторвала взгляд от тропы и взглянула ему прямо в глаза — то был Взгляд Согласия. Больше не последовало ничего, ни слова, ни жеста — да и сам взгляд погас так же быстро, как и блеснул, но он был настолько откровенен и прям, что не понять его было невозможно. Сделав шаг от каменного монумента, молодой человек пошел вслед за девушкой, которая больше не обращала на него внимания; одного Взгляда должно было хватить.

Так он стал частью Ахда.

* * *

Вместе со странниками шли их одомашненные животные: вьючные йелки, пойманные на пастбищах Великого Лета, несколько коз-арангов, овцы-флебихты — все копытные — а также собаки-асокины, молчаливые, и, казалось, захваченные ритмом кочевой жизни не меньше хозяев.

Молодой человек, обычно зовущий себя Роба и никак иначе и с презрением относящийся к своему титулу принца, с кривой улыбкой вспоминал, как часто скучающие придворные дамы, перебарывая зевоту, поговаривали о том, как бы им хотелось однажды стать свободными, как бродяги-мадис. Ибо мадис, по умственному развитию едва ли превосходящие умного пса, были безропотными рабами однажды избранного образа жизни.

Каждый день на рассвете племя сворачивало лагерь, с первыми лучами солнц выступая нестройным отрядом в дорогу. В течение дня устраивали несколько привалов, кратких и никак не зависящих от того, сколько солнц сияло на небе — одно или два. Довольно скоро Роба понял, что примитивное сознание мадис просто не отмечало подобного; всё их внимание полностью поглощала тропа.

Иногда, время от времени, на пути племени попадалось какое-нибудь препятствие — река или скалистая гряда. Что бы это ни было, мадис преодолевали преграду с полнейшей невозмутимостью. Довольно часто во время переправы тонули дети, взрослые члены племени, как правило старики, умирали в дороге, пропадали животные, съеденные хищниками. Но что бы ни случилось, Ахд не прерывался, и так же безостановочно текла гармония напевных бесед.

На закате Баталикса племя начинало постепенно замедлять шаг. В это же время чаще всего повторяемыми словами становились 'шерсть' и 'вода' — их твердили, как твердят молитву в правоверной стране. Если бы у мадис был Бог, то он наверняка состоял бы из воды и шерсти.

Перед тем как расположиться на ночлег и начать приготовление пищи, племя задавало корм животным и поило их, что входило в обязанности мужчин. Женщины и девушки вынимали из вьюков на спинах йелков примитивные ткацкие станки и ткали из крашеной шерсти коврики и полотно для одежды.

Если вода была основой жизни мадис, то шерсть была их единственным товаром.

Вода есть Ахд, шерсть есть Ахд.

Песня по большому счету могла ошибаться, но зерно истины в ней несомненно было.

Мужчины чесали шерсть с животных и красили её, женщины старше четырех лет шли по тропе с прялками и на ходу сучили из шерсти нитки. Всё, что выходило из рук мадис, было сделано из шерсти. Шерсть флебихтов, сатар, была самой тонкой и нежной, из неё ткали мантии, которыми не брезговали даже королевы.

Шерстяные вещи паковали во вьюки на спины йелков, зимой мужчины и женщины племени носили их прямо на теле, под верхней одеждой из грубого холста. Товары из шерсти шли на продажу в городах, попадающихся вдоль тропы, — Дистаке, Йисче, Олдорандо, Акаке...

После ужина, вкушаемого уже в сумерках, племя отходило ко сну; укладывались спать все вместе, гуртом, поближе друг к другу — мужчины, женщины, дети, животные...

Желание женщины проявляли крайне редко. Когда настала пора для девушки Робы, та просто сбросила одежду и попросила удовлетворить её, и в её трепетных объятиях он нашел долгожданную отраду. Её наслаждение выплеснулось мелодичным стоном-песней.

Тропа мадис была так же неизменна, как и распорядок их дня. Они направлялись на юго-запад или северо-восток по разным тропам; иногда эти тропы пересекались, иногда расходились на сотни миль. Путь в одну сторону занимал неизменно один малый год, поэтому вопрос измерения времени у мадис решался просто: о том, сколько минуло дней, говорили в смысле пройденного расстояния — поняв это, Роба сделал свой первый шаг в осознании глубинного смысла хр'мади'х.

О том, что Путь мадис длится многие сотни лет, можно было судить по флоре, разросшейся вдоль их пути. Создания с птичьими чертами, в чьей собственности не было ничего, кроме их животных, тем не менее многое роняли вдоль своей тропы. Кал и семена растений занимали тут не последнее место. В привычке женщин мадис было на ходу срывать стебли попадающихся на пути трав, ветви деревьев и кустарников — афрама, хны, красной черемицы и мантлы. Из всего этого добывалась краска. Семена этих растений вместе с семенами растений, употребляемых в пищу, в основном ячменя, также падали на землю вдоль тропы. Колючие семена и споры цеплялись за шкуры животных.

На всём своем протяжении Путь начисто губил пастбища. Однако вместе с тем Путь давал земле и возможность цвести. Даже в полупустыне мадис двигались по извилистой полосе кустарника, трав и редких деревьев, виновниками появления которых были они сами. В бесплодных горах на Пути росли цветы, которые в других местах можно было найти только на равнине. Пути восточного и западного направлений — зовущиеся у мадис 'укт' — пролегали, петляя подобно лентам, через весь экваториальный континент Геликонии, отмечая след вечных странствий этих почти людей.

По прошествии нескольких недель бесцельных и непрерывных переходов Роба позабыл свою принадлежность к роду людскому и ненависть к отцу. Путь вдоль тропы-укта стал его Ахд, его жизнью. Иногда, обманывая себя, он притворялся, что понимает дневное бормотание своих спутников-кочевников.

Он с самого детства предпочитал бродячую жизнь расчетливой жизни двора, но существование с мадис далось ему не просто; главной сложностью оказалось приспособиться к пище кочевников. Мадис не знали посуды и потому приготовление пищи было у них самым примитивным: размазывая тесто по раскаленным камням, они пекли пресный хлеб, ла'храп. Ла'храп мадис готовили впрок, питались им в пути, употребляя свежим, черствым или плесневелым, всё равно. С хлебом в пищу шли молоко и кровь домашних животных. Иногда, во время праздничных пиршеств, мадис позволяли себе полакомиться поджаренным на углях мясом.

Кровь имела для мадис очень важное значение. Робе пришлось вызубрить целый ряд слов и выражений, теснейшим образом связанных с понятием пути, крови, пищи и бога-в-крови. Иногда, ночами, он пробовал как-то классифицировать приобретенные знания, несколько раз в часы затишья пытался даже изложить свои мысли на бумаге. Из этого мало что выходило, ибо когда всё племя, вкусив скромную вечернюю трапезу, вповалку укладывалось спать, сон неудержимо сковывал и его.

Не было силы, которая могла бы удержать его глаза открытыми. Видения перестали наведываться в его сон и со временем он проникся уверенностью, что мадис, по всей вероятности, сны неведомы.

Иногда он начинал задумываться о том, во что могли превратиться мадис, если бы их неким образом удалось научить видеть сны. Возможно, тогда они могли бы сделать первый робкий шаг со своих задворок навстречу цивилизованному миру.

Иногда, после того как его подруга, прильнув к нему для краткого экстатического соития, насытившись, откатывалась от него, он задумывался, счастлива ли она. Но спросить у неё об этом он не мог, и даже если бы такой вопрос был задан, то напрасно было бы надеяться на ответ. Был ли счастлив он сам? Он не ждал счастья, ибо, взращенный любящей матерью, королевой королев, рано понял, что жизнь есть цепь непрерывных страданий. Цена любой минуты беспечного счастья — годы мучительных испытаний. Возможно, мадис в этом смысле повезло — отказавшись от удела людей, они обманули судьбу и избежали юдоли слез.

* * *

Над Такиссой и Матрассилом клубился туман, но поверх молочного марева уже сиял Фреир. От тумана воздух стал тяжелым и удушливым, и королева МирдемИнггала решила провести это время в гамаке. Всё утро она принимала прошения. Хорошо известная в народе, она знала многих столичных горожан по именам. Утомившись выслушивать бесконечные жалобы, она задремала в сени небольшого мраморного павильона. МирдемИнггале грезился король, который несколько дней назад, едва оправившись от ран, ни словом не предупредив её, куда-то уехал по делу крайней важности — говорили, что Орел отправился вверх по реке, в Олдорандо. Пригласить с собой в путешествие супругу он даже не подумал. Вместо неё королевским спутником стал почему-то фагор, рунт-сирота, вместе с королем сумевший выбраться из мясорубки Косгатта.

За стеной павильона первая фрейлина королевы, госпожа Мэй ТолрамКетинет, играла с принцессой Татро. Старшая фрейлина демонстрировала радостно щебечущему ребенку новую сложную сиборнальскую игрушку — жестяную заводную птицу, раскрашенную яркими красками и умеющую махать крыльями. Рядом с госпожой ТолрамКетинет и принцессой на террасе павильона и прямо на траве были в беспорядке разбросаны другие игрушки и книжки с картинками.

Прислушиваясь сквозь дрему к возбужденному щебетанию дочери, королева позволила своей душе устремиться вслед за другой птицей — воображением. Она представила, как жестяная птица Татро, вырвавшись из рук фрейлины, взлетает к верхушке дерева гвинг-гвинг и усаживается там на ветку, увешанную зрелыми сочными плодами. Перед её внутренним взором безжалостный Фреир превратился в сочный гвинг-гвинг. Смертоносное приближение светила представилось ей приближением поры сладостного осеннего созревания. Брызжущее под королевскими веками волшебство превратило и её саму в гвинг-гвинг с нежнейшей кожицей, причем путем неведомого разделения она могла взирать на свои превращения со стороны.

Плод, частью которого она была, сорвался с ветви, и, с сонной замедленностью приблизившись к земле, коснулся её. Его чудесно-симметричные, скрывающие сладостную мякоть полушария были покрыты нежнейшими волосками. Прокатившись по мягкому бархату мха (нежнейший ворс на мягчайшей сочной зелени), гвинг-гвинг замер у живой изгороди. На аромат лакомства из леса появился дикий зверь — боа.

Зверь только с виду был похож на боа, на самом деле у королевы королев ни на миг не возникло сомнения в том, кто он такой, — конечно, то был её муж, король, её повелитель.

С хрустом и треском проломившись сквозь изгородь, боа принялся пожирать сладкие и сочные плоды, топтать их и разбрасывать — густой сок стекал по его бурой шкуре. Чувствуя, как из-под лопающейся кожицы плодов в воздух выплывают её сладострастные мысли, она принялась умолять Акханабу избавить её от насилия или позволить насладиться им, простив за неуёмность. Небо перечерчивали перистые облака, над городом таяли последние клубы тумана, и наконец свет Фреира упал на неё, чему главной виной была она сама, позволившая себе заснуть в такое неурочное время.

В её сне король-боа наконец овладел ею. Его могучая, покрытая густой шерстью спина изогнулась над ней. Этим летом такие ночи были — ночи, когда он звал её в свои покои. Она приходила босиком, спросонок, недовольная тем, что её побеспокоили. За ней с лампой, заправленной китовым жиром, освещая своей государыне дорогу, всегда шла Мэй — свет в стеклянном пузыре делал лампу похожей на бутыль волшебного фосфоресцирующего вина. Представая пред очи короля, она, королева королев, знала себе цену. Её глаза были темными и огромными, соски — твердыми и горячими, бедра — тугими от переполняющего их спелого сока гвинг-гвинг, до которого так охоч был клыкастый зверь.

Он и она бросались в объятия друг другу со страстью только что зародившегося чувства. Король мог давать ей ласковые прозвища, как ребенок, зовущий маму во сне. Их плоть, их душа поднимались вверх подобно густому пару, возникающему на месте слияния двух горячих течений.

Обязанностью Мэй ТолрамКетинет было во время игрищ короля и королевы стоять возле их ложа, освещая его лампой. Вид обнаженных тел друг друга доставлял им обоим особенно острое наслаждение.

Иногда молодая фрейлина, не смея покинуть свой пост, не находила в себе сил больше сдерживаться и клала свободную руку на своё лоно. Тогда король ЯндолАнганол, неразборчивый в своём кхмире, бросал Мэй рядом с собой на ложе и тут же брал её, не делая никакой разницы между королевой и простой смертной.

Днем МирдемИнггала не упоминала о случившемся ни словом. Она догадывалась, что Мэй рассказывала о диких забавах короля своему брату, генералу Второй армии; она понимала это из того, как молодой генерал смотрел на неё, королеву. Иногда, предаваясь отдыху в гамаке, она позволяла себе нарисовать в воображении несколько крайне непристойных картинок, возможных в том случае, если генерал Ханра ТолрамКетинет вдруг получит дозволение присоединиться к забавам его сестры в королевской опочивальне.

Иногда кхмир проявлял себя с иной стороны. В такие ночи, когда вылетающие в темноте мотыльки начинали свой танец вокруг бутыли со светящимся вином, король приходил в её опочивальню по тайному проходу, которым никому, кроме него одного, не позволено было пользоваться. Его поступь невозможно было спутать ни с чьей. Шаги Орла, одновременно быстрые и неуверенные, в точности отражали его характер. Толкнув потайную дверь, он тут же наваливался на королеву. Гвинг-гвинг по-прежнему был здесь, но клыки не исчезали. Король был не властен над своим телом и неодолимый гнев на свою презренную плоть снедал его. При дворе, где он не доверял почти никому, такое предательство было самым страшным.

После того как утихал кхмир плотский, наступал кхмир ярости и опустошения. Орел избивал жену со всей силой человека, оскорбленного изменой ближайшего друга, и ненависть его не уступала прежней похоти. Королева рыдала и стонала. На следующее утро, стоя на коленях, рабыня с потупленным от смущения взором, недовольно поджав губы, отмывала кровь с плиток пола возле кровати МирдемИнггалы.

Никогда, ни одним словом королева королев не обмолвилась о том, что происходило в стенах её спальни — о диком нраве короля догадывались, но не она была источником этих догадок. Мэй ТолрамКетинет и никакая другая фрейлина не удостаивались её откровений. Как и поступь, которую ни с чем невозможно было спутать, припадки ненависти короля были его неотъемлемой частью, им самим. Король был нетерпелив и груб в желаниях и в обращении с супругой. Беспокойная душа, он не находил свободной минуты задуматься о себе, и едва его раны зажили, как он немедленно пустился претворять в жизнь новые планы, которых за время выздоровления у него накопилось немало.

Наблюдая, как наливаются соком и размякают незримые больше ни для кого плоды гвинг-гвинг, она сказала себе, что в жестокости Орла заключена его сила. Без этой жестокости он давно потерял бы всё, и её в первую очередь. Порой она ненавидела её, но не выдавала ни словом, ни взглядом. Обезумев от страсти, визжала в постели, как последняя шлюха. И на следующую ночь её зверь с могучей горбатой спиной опять проламывался сквозь живую изгородь, наведываясь в её сад.

Иногда при свете дня, когда, казалось, гвинг-гвинг зрел только ради собственного удовольствия, она нагая бросалась в прохладные объятия бассейна, и, медленно погружаясь на дно, переворачивалась лицом вверх, чтобы полюбоваться, как лучи Фреира пронизывают бурлящую пузырьками воздуха воду. В один ужасный день — она знала это из своих снов — Фреир спустится вниз, в глубины бассейна, и испепелит её, покарав за неуемную греховность желаний. О, Акханаба, избави меня от этой муки! — молила она. Я королева королев — и тоже подвластна кхмиру.

Разговаривая со своими придворными, с генералами или церковниками — или с послом Сиборнала, чей неподвижный взгляд пугал её — король мог протянуть руку, не глядя взять с блюда для фруктов яблоко и вгрызться в него зубами, по-видимому, даже не думая о том, что делает. Яблоки были каннабрианскими, их привозили из низовьев реки, из Оттасола. Орел предпочитал эти яблоки самым изысканным фруктам. Он поедал их жадно и быстро, совсем не так, как это делали его придворные, жеманно откусывающие по кусочку и бросающие на пол сочную увесистую серединку. Король Борлиена ел яблоко целиком, хотя и без видимого удовольствия, уничтожая всё — и кожу, и сочную мякоть, и сердцевину с маленькими, пузатыми коричневыми семечками. Разделываясь с яблоком, он не прерывал разговора, а после утирал губы и ничто более не напоминало о том, что он сейчас съел. Глядя на это, королева МирдемИнггала думала о боа, приходящем за своим лакомством в сад за живой изгородью.

Однако Акханаба покарал её за распутные мысли. Наказание одиночеством было унизительно своей утонченностью — день за днем она укреплялась во мнении, что совсем не знает и не понимает Яна, и, что самое худшее, не поймет его никогда. Наконец, она сделала вывод, что и Ян никогда не поймет и не узнает её, отчего становилось ещё горше и болела душа. Никогда Орел не сможет понять её так, как понял, не перемолвившись с ней ни словом, Ханра ТолрамКетинет...

Дремотное наваждение развеяли звуки приближающихся шагов. Открыв глаза, МирдемИнггала обнаружила, что потревожить её сон решился ни кто иной, как главный королевский советник. СарториИрвраш был единственным придворным, которому позволялось входить в садик королевы королев, место её уединения; такого права советник удостоился от королевы после смерти своей жены. Двадцатичетырехлетней королеве СарториИрвраш в свои тридцать семь казался стариком. Он вряд ли мог завести роман с какой-нибудь из её фрейлин.

В это время дня советник обычно возвращался во дворец с недальней поездки в своё имение. Однажды король со смехом поведал ей о сексуальных опытах, которые тот производит над несчастными пленниками, содержащимися в клетках. Жена СарториИрвраша погибла во время одного из таких гнусных экспериментов.

Советник снял шляпу и поклонился королеве, потом принцессе Татро и Мэй — его обширная лысина блеснула на солнце. Юная принцесса души не чаяла в советнике. Королева же не считала нужным отвечать на приветствие старика.

Ещё раз поклонившись лежащей королеве, СарториИрвраш подошел к принцессе и фрейлине. В разговоре с Татро он держался с ней как со взрослой, чем, по-видимому и объяснялась любовь к нему девочки. В Матрассиле у него было очень мало друзей — его требования к людям были слишком высоки.

Этот невзрачный пожилой мужчина среднего роста, предпочитающий роскошным придворным нарядам строгий чарфрул чиновника, уже давно обладал в Борлиене очень большой властью. Пока король оправлялся от ран, полученных в сражении при Косгатте, советник правил страной от его имени, верша государственные дела за своим столом, в беспорядке заваленным всякой ученой всячиной. Король относился к нему крайне холодно, но заменять не спешил. По очень важной причине — СарториИрвраш был неподкупен и глух к лести. У него не было любимчиков.

С теми же, кто пытался стать его фаворитом, он был суров вдвойне. Даже смерть жены не заставила его обратить внимание на женщин. Он не охотился и не пил вино. Он редко смеялся. Тщательно избегая во всём ошибок, он был болезненно осторожен.

Привычки поддерживать близкие отношения с теми, кого он всё же удостаивал своим покровительством, он также не имел. Его родители давно умерли, внуки жили в Оттасоле, далеко от столицы. Чужеземному посланцу СарториИрвраш мог показаться совершенным сановником, человеком без пороков и слабостей, идеальным и честнейшим слугой короля.

Но при дворе, насквозь пропитанном религией, у него было одно крайне уязвимое место. Просвященный интеллектуал, он был воинствующим атеистом.

Но и всевозможные интриги, мишенью которых могло стать его неверие, он искусно предотвращал. Всех и каждого он пытался обратить в сторонники своего образа мысли. Выбирая просвет в делах государственных, он садился работать над книгой, на страницах которой записывал все слова правды, какие удавалось добыть, просеивая породу бесчисленных легенд и мифов. Критическое отношение к сказаниям, тем не менее, не мешало ему время от времени с удовольствием проявлять человеческую сторону своей натуры и развлекать юную принцессу сказочными историями, которые он знал во множестве, или читать ей чудесные книжки.

Недруги СарториИрвраша в скритине недоумевали, каким образом две такие совершенно полярные натуры — он, такой рассудительный и хладнокровный, и король ЯндолАнганол, такой вспыльчивый и горячий, — мирно уживались, а если и спорили, то никогда не вцеплялись друг другу в глотку. Дело было в том, что СарториИрвраш мало во что ставил свою персону — любое оскорбление он умел проглотить с легкостью. Стрелы оскорбления просто не способны были уязвить его, настолько он презирал других людей. Он мог спокойно сносить оскорбления и от короля... но лишь до поры. Чаша его терпения переполнялась медленно, и час ещё не пробил, хотя ждать оставалось недолго...

— Я уже думала, ты не придешь, Рашвен, — крикнула ему принцесса Татро.

— Печально слышать, что вы, ваше высочество, так дурно обо мне думаете, — вздохнул советник. — Я всегда появляюсь тогда, когда нужен, — вы ведь знаете.

Через минуту советник и принцесса уже сидели рядышком в тени беседки королевы с книжкой. Татро не терпелось услышать новую историю. Но легенду, которую сегодня выбрал СарториИрвраш, королева МирдемИнггала не слишком-то любила. Более того, эта легенда, повествующая о серебряном глазе в небе, всегда заставляла её необъяснимо волноваться. Она словно бы предчувствовала, что именно эта история однажды сыграет в судьбе её мира самую роковую роль.

— Однажды, много-много лет назад, жил-был король, — привычно начал историю советник. — Он правил великой страной под названием Понптпандум, лежащей в том краю, где садится солнце, и правил грубо и несправедливо. Люди и фагоры Понптпандума боялись своего жестокого короля, потому что он был волшебником и обладал колдовской силой.

Жители этой несчастной страны мечтали избавиться от злобного правителя и посадить на трон нового короля, справедливого и доброго, который бы не угнетал их и не грабил, как теперешний. Но никто не знал, как это сделать. Стоило жителям затеять заговор против короля, тот всякий раз раскрывал его и жестоко подавлял — ведь король был великим магом и кудесником. Чтобы навсегда покончить со всеми заговорами разом, он создал силой своего волшебства огромный серебряный глаз. Заставив этот глаз подняться в небо, он приказал ему следить за всем, что происходит в несчастном королевстве. Глаз мог закрываться и раскрываться. Раскрывался он десять раз в году, и, раскрывшись, видел всё. Ничто не могло укрыться от этого проницательного ока, и очень скоро все об этом узнали. Как только глаз замечал где-то готовящийся заговор, немедленно узнавал об этом и король. Раскрыв все до одного заговоры, жестокий король казнил всех заговорщиков, и людей и фагоров, выставив их отрубленные головы на всеобщее обозрение перед дворцовыми воротами.

Жена короля, королева, видя такую жестокость, сильно опечалилась, но ничего не могла поделать. Однако король во всеуслышанье поклялся: что бы ни случилось, он никогда и пальцем не коснется своей возлюбленной королевы. Вспомнив об этом, королева принялась умолять своего мужа проявить к осужденным сострадание, — и, выслушав жену, король не ударил её, хотя в гневе бил и убивал всех без пощады, даже своих министров и советников. Но и не помиловал никого.

В дальнем крыле дворца была потайная подземная комната, двери которой день и ночь стерегли семь ослепленных фагоров. У этих фагоров не было рогов, поскольку все фагоры Понптпандума прилюдно спиливали свои рога на ежегодной ярмарке, чтобы показать свою добрую волю и в знак своего желания стать хоть немного похожими на людей. Когда король приходил к потайной комнате, фагоры беспрекословно его туда впускали. Больше в тайную комнату не мог войти никто.

В тайной комнате жила старая фагорша, гиллота. Во всем королевстве только у неё одной не были отпилены рога. Не король, а гиллота обладала волшебной силой, которую король выдавал за свою. Наведываясь к гиллоте каждый теннер, король слёзно умолял её открыть парящий в небе серебряный глаз. И каждый теннер скрепя сердце гиллота уступала просьбе короля.

Так, при помощи гиллоты, король мог следить за всем, что творилось в его стране. Подолгу беседуя со старой фагоршей, король расспрашивал её об устройстве мира и Вселенной, и на любой вопрос волшебница-гиллота давала быстрый и точный ответ.

В тот роковой вечер, когда глаз должен был вот-вот раскрыться и ужас пробрался во дворец, ибо все придворные ёжились от страха, не зная, кого казнят на следующий день, гиллота вдруг спросила короля, и горек был её голос: 'К чему тебе, государь, все эти знания, о которых ты с такой настойчивостью расспрашиваешь меня? Разве они не делают жизнь твоих подданных только хуже день ото дня?'

'В знании сила, а сила — это то, без чего я не могу твердой рукой править государством, — надменно объяснил король. — Знание делает людей свободными'.

Услышав такой ответ, гиллота задумалась. Она, могущественная волшебница, тоже была пленницей короля! Поразмыслив немного, она произнесла ужасным голосом: 'Тогда пришло время освободиться и мне, ибо моё знание больше твоего'.

Голос гиллоты был настолько страшен, что король упал в обморок.

Отворив дверь своей темницы, гиллота вышла из неё и отправилась по лестнице наверх. В то же самое время королева, не зная, зачем её муж каждый теннер спускается в подземелье и сгорая по этому поводу от любопытства, наконец решилась разобраться, в чем дело. Сбросив обувь, она босиком прокралась мимо ослепленных фагоров. Но только-только она сделала несколько шагов по лестнице вниз, как навстречу ей из темноты появилась гиллота.

Королева вскрикнула от ужаса. Чтобы заставить её замолчать и помешать ей позвать стражников, гиллота схватила её и тотчас убила, свернув шею.

Услышав страшный крик своей возлюбленной жены, король очнулся и бросился по лестнице наверх. Увидев бездыханное тело королевы, он выхватил из ножен меч и в безумном гневе зарубил гиллоту.

Но как только волшебница умерла, серебряный глаз в небе стал подниматься всё выше и выше, делаясь всё меньше и меньше, пока не исчез совсем. Люди с радостью поняли, что серебряный глаз больше никогда не будет надзирать за ними и наконец-то свергли и убили жестокого тирана-короля.

Несколько мгновений Татро молчала.

— Как жалко бедную гиллоту, — сказала она наконец. — Прочитай мне эту сказку ещё раз, Рашвен, пожалуйста!

Но приподнявшись на локте, королева недовольно проговорила:

— Почему вы всегда выбираете такие мрачные сказки, советник? Разве в ваших книгах нет ничего повеселее? А этот ваш 'серебряный глаз' — сплошное кощунство и ересь. Надеюсь, вы помните, что наша святая церковь сурово осуждает колдовство. И вдвойне ересь — говорить про колдовство нечестивых двурогих!

— Мне показалось, что принцессе нравится эта сказка, потому я её и выбрал, ваше величество, — снисходительно отозвался СарториИрвраш, как обычно после возражений королевы принимаясь разглаживать усы и улыбаясь.

— Зная ваше отвращение к расе анципиталов, я не понимаю, отчего вы всё время так упиваетесь мыслью о том, что даже король должен обращаться за знанием к нечестивым двурогим, — окончательно разозлилась та.

— Осмелюсь возразить вам, государыня, — в этой сказке мне нравится совсем иное, а именно сама идея того, что король вообще может обращаться к кому-то за знанием.

От удовольствия МирдемИнггала невольно захлопала в ладоши — так ей понравился остроумный ответ.

— Остается лишь надеяться, что вы не кончите свои дни под мечом короля, как эта несчастная гиллота...

* * *

Следуя Ахду, мадис ступили на территорию государства Олдорандо, и через несколько дней на пути их встал его стольный город — тезка своей страны.

Специально для стоянок путников перед Южными воротами отвели место под старинным названием Паук. Племя разбило там лагерь на несколько дней, что в их странствиях случалось крайне редко. В первый же вечер в ознаменование этого события был устроен скромный праздник. Был зарезан и изжарен со специями аранг. После трапезы мадис танцевали у костра свой сложный танец, зиганк.

Вода и шерсть. В Олдорандо шерстяная одежда и коврики, изготовленные за время Пути, обменяли у купцов на предметы первой необходимости. Редкие купцы, всего один или два, пользовались доверием у мадис. Мадис нужна была походная утварь и упряжь для животных — племя не умело работать с металлом.

Как правило, почти каждый раз по прибытии в город несколько членов племени оставались там дожидаться нового появления своих сородичей. Единственной причиной, способной заставить мадис отказаться от Ахда, была старость и увечья.

Так много лет назад хромая девочка-мадис оставила Ахд и поселилась в Олдорандо. Позже, немного поправившись, она получила работу — стала мести полы во дворце короля Сайрена Станда. Девочку звали Бакхаарнет-она. Бакхаарнет-она была полукровкой-мадис, с совершенным лицом своего племени — полуцветок, полуптица, — и в работе не знала усталости, делала всё, что ей приказывали, чем сильно отличалась от ленивых олдорандских слуг. За работой она пела, и стайки маленьких птиц бесстрашно слетались к ней послушать её песню.

Выйдя однажды на дворцовый балкон, король Сайрен Станд увидел Бакхаарнет-она. В дни своей молодости король ещё не считал необходимым окружать себя советниками и церковниками-наперсниками. Увидев прекрасную мадис, он приказал привести её к себе.

В отличие от большинства соплеменников, взгляд Бакхаарнет-она был разумным и мог фокусироваться на предметах, как это обычно происходит у людей. Кроме того, как женщина мадис, она была покорна мужчине во всём, что как нельзя лучше устраивало короля Станда.

Он приказад научить девушку олонецкому и приличным манерам, для чего во дворец взяли лучшего учителя. Однако язык давался Бакхаарнет-она с огромным трудом — за месяц она едва сумела выучить с десяток слов. Так продолжалось до тех пор, пока учитель не догадался обратиться к своей подопечной с песней. Она мгновенно повторила пропетую им фразу. После этого учеба пошла гораздо быстрее. Бакхаарнет-она отлично выучилась олонецкому, но говорить на нем как все люди не могла, а только пела.

Увлечение короля степной дикаркой шокировало двор. Самого Сайрена Станда ярость придворных только забавляла. Довольно скоро он узнал от юной мадис, что её отцом был мужчина-человек, беглый раб, в молодости присоединившийся к Пути, чтобы в одиночку не пропасть в пустыне с голоду.

Презрев гнев придворных, король Олдорандо женился на Бакхаарнет-она, официально обратив её перед тем в святую веру. Через положенное время молодая королева родила ему сына о двух головах, вскорости умершего. После этого несчастья королева-мадис рожала ещё дважды — и оба раза на свет появлялись девочки, хорошенькие, здоровые и вполне нормальные. Первой родилась Симода Тал, второй — подвижная как ртуть Милуя Тал.

Эту историю принц РобайдайАнганол слышал ещё мальчиком. Теперь, одетый как мадис и называющий себя Роба, он, миновав городские ворота, добрался от Паука до самого королевского дворца. Черкнув несколько слов Бакхаарнет-она, он попросил попавшегося у ворот слугу передать записку королеве.

Стоя на солнцепеке, он терпеливо дожидался ответа, рассматривая оплетшие ограду королевского дворца побеги зандала, чьи цветы распускались только по ночам. Перенаселенный город показался борлиенскому принцу полупустым — проходя по улицам, он нигде не заметил ни одного фагора...

Встретиться с королевой-мадис он хотел для того, чтобы расспросить её о бывших соплеменниках и постараться узнать о них как можно больше, прежде чем продолжить свой Путь вместе с новым племенем. Со временем он собирался стать первым из людей, поющим на языке мадис не хуже самих мадис. Перед тем как сбежать из отцовского дворца, он много разговаривал с главным советником, СарториИрврашем, развившим в нем любовь к учению, — что явилось ещё одной причиной размолвки с отцом, диким королем Орлом.

Со своей подругой Роба расстался у городских ворот. На прощание он молча поцеловал её запыленную обветренную щеку. Он знал, что даже если решит снова присоединиться к пути мадис, им вряд ли доведется встретиться опять — к этому времени Взгляд Согласия будет дарован кому-то другому, а если даже и снова ему, то как он сможет отличить её от её соплеменниц-мадис?.. Проведя с мадис немало времени, он теперь твердо знал, что священным даром осознания и проявления своей индивидуальности в этом мире обладают только люди и в меньшей степени фагоры.

Слуга вернулся лишь по прошествии часа — глядя на этого напыщенного человечка, весьма самоуверенного, и, очевидно, высокого о себе мнения, Роба думал о том, насколько тот не похож на размеренно шагающих по жизни мадис, чья скромность и незаметность позволяла им существовать спокойно и в безопасности, как если бы сам Акха прикрывал их щитом. Не рискуя выйти под безжалостный свет раскаленного Фреира, дворцовый служитель выбрал длинный путь в обход дворцового двора, укрываясь в тени крытой аркады.

— Что ж, королева изъявила желание принять тебя, незнакомец, — она милостиво дарует тебе пять минут своего времени. Не забудь поклониться, когда увидишь её, дикарь!

Пропущенный наконец в дворцовые ворота, Роба равнодушно двинулся по самому пеклу через двор скользящим шагом мадис, позволявшим держать спину прямо. Внезапно из дверей дворца вышли двое мужчин и двинулись навстречу, едва скользнув по нему равнодушним взглядом. Внутренне сжавшись, Роба немедленно узнал одного из них. Спутать его было невозможно ни с кем: это был его отец, король ЯндолАнганол, которого он менее всего ожидал тут встретить.

Натянув пониже капюшон из мешковины, Роба поклонился королю Орлу, — без подобострастия, только чтобы скрыть лицо. Выпрямившись, он двинулся дальше всё тем же легким шагом вечных скитальцев. Быстро переговариваясь о чем-то друг с другом, отец и его спутник равнодушно прошли мимо Робы, который, не оборачиваясь, вошел в ту же дверь, из которой они вышли, чтобы встретиться с королевой Бакхаарнет-она.

Хромая королева встретила его на роскошных серебряных качелях. Пальцы её босых коричневых ступней были унизаны золотыми кольцами. Молчаливый лакей в зеленом одеянии размеренно махал над королевой опахалом. Сад, в котором королева приняла Робу, был полон зелени, цветов и декоративных деревьев в разукрашенных деревянных кадках. Всюду порхали и пели пекубы, множество которых скрывалось в листве.

Как только королева Бакхаарнет-она узнала, кто Роба на самом деле, — а он представился ей ещё в записке, — она немедленно изъявила желание поговорить с принцем о его отце, ЯндолАнганоле, и принялась буквально петь дифирамбы в адрес короля Борлиена. Оставив на потом надежды узнать тайны быта и истории мадис из уст дочери племени странников, Робе пришлось слушать то, о чем он менее всего желал слышать. Довольно скоро он потерял терпение и досада затмила его разум.

— Я пришел к вам, потому что хочу научиться петь на птичьем языке вашего племени, ваше величество, — наконец объявил он королеве. — Таково моё желание, но вы заставляете меня слушать о проклятии моего рождения! Вы превозносите этого мерзавца — но, чтобы узнать его так, как знаю я, нужно родиться его сыном. В его сердце нет места понятиям человеческим, он грезит о небывалой славе, мостя дорогу к ней трупами своих подданных. Религия и власть — больше его ничего не интересует. Религия и власть — а о Татро и Робе он забыл, едва они появились на свет!

— Король обязан жаждать власти — таков его удел. Это известно всем и каждому, — пропела в ответ Робе королева-мадис. — В головах королей всегда роятся замыслы, недоступные пониманию простых смертных. Там, где живет король, другим людям жизни нет.

— Жажда величия и власти — это камень, — с гневом отозвался Роба. — Этот камень придавил моего отца. Меня, своего сына, он хотел заточить под землей на два года! Два года в застенке я должен был учиться любить власть и величие! В монастыре в Панновале я должен был принять обет молчания, чтобы наконец быть представленным каменному идолу кретинов — Акханабе... К чему мне терпеть всё это, ваше величество? Кто я — калека-горбун или ползучая тварь, чтобы покорно влачить свои дни под гнетом камня? Так вот, у моего отца сердце превратилось в камень, говорю я вам, и я бежал от него, бежал как ветер, не чуя под собой ног, дабы присоединиться к Ахду вашего племени, добрая королева.

Бакхаарнет-она ответила ему песней:

— Моё племя, о котором вы так мило говорите, — это ничтожества, пыль земли. У них нет разума, только укт, благодаря чему они избавлены от чувства вины. Как вы, люди, называете это? Бессовестные. Да, они бессовестны, — они могут только идти, идти и идти, оставляя за спиной жизнь... из тысяч мадис повезло лишь мне, несчастной хромой. Мой дражайший муж, король Сайрен, научил меня любить и ценить религию, которой не знают несчастные невежды мадис. Странно — существовать в течение сотен веков и не знать, что появились на свет только благодаря доброй воле Всемогущего! Вот почему религиозные чувства твоего отца понятны мне и вызывают у меня уважение. Каждый день, с тех пор как он здесь, он подвергает себя бичеванию во искупление своих грехов.

Пение королевы утихло и Роба с горечью спросил:

— Что же мой отец делает здесь? Неужели ищет меня, беглую надежду своего королевства?

— О нет, нет!

Последовала трель мелодичного смеха.

— Ваш отец здесь для переговоров с королем Сайреном Стандом и церковными дигнитариями из священного Панновала. Я уже виделась с ними — мы приятно беседовали.

Роба шагнул к королеве-мадис и встал так близко, что лакей с опахалом заволновался — теперь ему приходилось орудовать своим инструментом с удвоенной осторожностью, чтобы не задеть борлиенского принца.

— И о чем же мой отец разговаривал с вами и вашим мужем, позвольте спросить? Вы конечно же знаете, что вот уже десять лет моя бедная страна воюет с вашими врагами кейце, хотя и без них войны на наших границах не утихают. О чем ещё они могут договариваться? Что мой отец ищет здесь? Быть может то, что у него уже есть?

— Кто может знать дела королей? — насмешливо пропела в ответ Бакхаарнет-она.

Одна из ярких птичек случайно задела крылом лицо Робы и он со злостью сбил крылатое создание на пол.

— Вы, ваше величество, вы должны это знать! Что они задумали?

— Твой отец носит в себе рану — я увидела это в его лице, — пропела в ответ королева. — Он страстно желает сделать свой народ самым могущественным на свете, что позволило бы ему сокрушить всех врагов Борлиена и обратить их во прах. Ради этого он готов принести в жертву даже свою королеву, вашу мать, принц!

Роба ахнул.

— Он собирается пожертвовать моей матерью — каким образом?

— Он принесет её в жертву своей стране. У женщины нет другой судьбы, кроме судьбы её мужа, она всегда живет в его тени. Мы, женщины, лишь слабые игрушки в руках мужчин...

* * *

Его путь потерял четкие очертания. У него появилось острое предчувствие неизбежного и ужасного зла. Побуждения, которыми он вдохновлялся ещё недавно, теперь казались ему ничтожными. Он решил попробовать вернуться к мадис и среди них забыть о людском коварстве. Но Ахд уже не устраивал его — Путь требовал отсутствия разума или по меньшей мере полного покоя. После нескольких дней странствия с племенем он оставил укт и отправился скитаться без цели, топтал ногами степь, спал в лесу на деревьях и ночевал в звериных логовах — всё это принесло ему слабое, но всё же успокоение. Он быстро забыл песни мадис и разговаривал сам с собой исключительно на языке людей. Жил, питаясь плодами фруктовых деревьев, грибами и той живностью, что шныряла под ногами.

Среди мелких и нерасторопных зверьков, которых он употреблял в пищу, попадались и грабы-панцирники, горбуны от природы. Маленькая сморщенная мордочка крохотного создания выглядывала наружу из-под несоразмерного хитинового панциря, поддерживаемого двумя десятками нежных белесых ножек. Крохотные горбуны дюжинами водились под гнилыми пнями, обычно сбиваясь в большой комок-семью.

Робе панцирники нравились. Часами, лежа на животе и подперев рукой голову, он наблюдал за их жизнью и играл с ними, осторожно переворачивая на спинки пальцем. Он поражался бесстрашию лилипутов, вернее, завидовал отсутствию у них страха; чувство зависти вызывала у него и их леность и спокойная нерасторопность. Зачем такие существуют на свете? К чему их создал Всемогущий? Каким образом им удается выживать — ведь целый день они почти ничего не делают?..

Но именно эти маленькие создания, скрытые под хитиновым панцирем, уцелели на земле с её первых веков. Они вынесли всё — и страшную жару, и холод, в которые поочередно скатывалась Геликония — об этом ему рассказывал СарториИрвраш — и во все времена крохотные горбуны ничего для этого не делали, просто прятались, держась поближе к земле, которая давала им жизнь.

С улыбкой Роба любовался панцирниками, он любил их даже тогда, когда, лежа на спинке, они слабо шевелили ножками, неуклюже пытаясь перевернуться обратно. Но постепенно на смену его любопытству и умилению пришло беспокойство. Чем панцирники сумели так прогневать Всемогущего, раз тот низвел их до такого жалкого состояния?..

Лежа перед гнилым пнем и рассматривая панцирников, он думал, и мысли, точные и верные, с начала до конца ясно очерченные и звенящие в сознании так мощно, словно кто-то чужой произносил их, в основном сводились к следующему: возможно, он ошибается и его отец, которого он ненавидел за то, как тот зверски поступает с его матерью и считал неправым, на самом деле прав. Возможно, Всемогущий действительно существует и направляет своей волей дела людей. И если паче чаяния это действительно так, то всё, что он по своему глубокому заблуждению доселе считал бесчестным коварством, в действительности — бесспорная необходимость и единственно возможное.

Вдруг поняв это, он, трепеща, вскочил на ноги, позабыв о бессильных созданиях, корчившихся на земле.

Мысли с ревом закружились в его голове, проносясь там подобно шаровым молниям, и он понял, что ясный и четкий голос, к которому он давно уже прислушивается, принадлежит Всемогущему и никому иному: своим доброжелательным советом тот пытается наставить его, заблудшего, на путь истины. Боль ушла; он стал обычным ничтожеством, существом без имени и без судьбы, настоящим мадис.

* * *

Застигнутый на тропе своего укта осознанием собственной роли в мире, РобайдайАнганол каждую ночь задумчиво следил за тем, как в небесах над ним медленно и величественно кружится звездное колесо. Засыпая, он замечал восходящую над восточным горизонтом комету ЯрапРомбри. Быструю звезду Кайдау он тоже видел, и не раз.

Острые глаза Робайдая способны были различать даже фазы Кайдау, конечно, когда та проплывала в зените. В отличие от застывшей бриллиантовой пыли, рассыпанной по небосклону, Кайдау двигалась на удивление быстро, за ночь не раз пересекая весь небесный свод с юга на север. По мере того как блуждающая звезда приближалась к нижней части горизонта, она расплывалась в световое пятно и её диск становился неразличимым; ярким мазком бледно-красного фосфора Кайдау спускалась за горизонт и исчезала из виду.

Обитатели Кайдау, которая на самом деле была земной станцией наблюдения, называли свой мир Аверн. Во времена одиноких странствий Робайдая на станции проживало около шести тысяч разумных обитателей: мужчин, женщин, детей и андроидов. Всё человеческое население Аверна было поделено на шесть кланов по различным разделам наук. Каждый клан занимался изучением отдельного аспекта жизнедеятельности планеты, вокруг которой обращалась станция, уделяя внимание и сестринским планетам Геликонии. Вся информация, которую им удавалось собрать, передавалась по радиолучу на Землю.

Четыре планеты, вращавшиеся вокруг Баталикса, звезды класса G4, представляли собой величайшее открытие землян с начала эры межзвездных полетов. Межзвездные экспедиции — 'завоевание космоса', как называло это в давние времена молодое и ещё мало знающее о Вселенной человечество — организовывались с великой помпой и широчайшим размахом, они охватили многие тысячи звезд и тысячи световых лет пустоты. На отправку таких экспедиций, естественно, уходили огромные средства, что в конце концов подорвало даже могучую экономику Земли. Тем не менее, не удалось обнаружить ни одной планеты, наделенной разумной жизнью — или хотя бы пригодной для неё. Но только когда межзвездные экспедиции доказали свою полную бесперспективность, от них скрепя сердце отказались.

Тем не менее, благотворный результат всё же был достигнут. Бесплодные искания изменили человечество духовно. Более глубокое и точное понимание своего уникального места на шкале ценностей Вселенной освободило людей от амбиций, позволив им трезво соразмерять свои запросы с системой глобального производства, которая с тех пор стала куда более скромной, и, соответственно, лучше управляемой и эффективной. Кроме того, с тех пор как стало совершенно ясно, что из миллионов изученных планет, находящихся в достижимом удалении от Земли, только она одна обладает даром порождать разумную жизнь, межличностные человеческие отношения поднялись на новый уровень, приобретя характер величайшей ценности, почти святыни.

Пустота и бесплодность Вселенной были настолько абсолютны, что в это с трудом верилось. Органическая жизнь, даже самая примитивная, встречалась там крайне редко. Именно эта бесплодная пустота Вселенной и породила в людях отвращение к межзвездным полетам. Но к тому времени, когда, казалось, все надежды были потеряны, самая дальняя экспедиция внезапно сообщила, что в двойной системе G4PBX/4582-4-3 ею обнаружена разумная органическая жизнь.

'Бог создал Землю за семь дней. Всё остальное время он пребывал в праздности. И только на старости лет, вдруг опомнившись или просто решив размяться, он создал Геликонию'. Эта едкая шутка стала очень популярной среди землян.

Открытие планет системы G4PBX/4582-4-3 имело для землян огромное значение, прежде всего в духовном смысле. Среди всех планет Галактики Геликония была настоящей жемчужиной, венцом творения.

Нельзя сказать, что Геликония во всём повторяла Землю — различия между двумя мирами были огромны. Здесь жили совершенно другие люди, хотя они тоже дышали воздухом, так же страдали, радовались и их уход тоже носил название 'смерть'. В эволюционном смысле развитие планет шло в одинаковом направлении.

Но Геликония отстояла от Земли на тысячу световых лет. Полет от одной планеты к другой даже на самом быстром звездолете, построенном по последнему слову земной техники, всё равно занял бы около полутора тысяч лет. Несмотря на все достижения медицины, человеческое бытиё было чересчур бренным, чтобы продлиться такой огромный срок.

Но внутреннее принуждение, исходящее из глубин человеческого существа, из так называемой души, желание взглянуть на себя со стороны заставило людей, несмотря на не подвластную воображению пропасть пространства и времени, попытаться установить связь меж двумя планетами. Преодолев все трудности пространства и времени, Земля построила на орбите Геликонии свой дозорный пост, станцию наблюдения. Обязанностью населения станции было изучать жизнь Геликонии и отсылать на Землю собранные сведения.

Так началось долгое одностороннее знакомство двух обитаемых планет. Подспудное вовлечение в жизнь другого мира способствовало зарождению и развитию среди землян драгоценного чувства, божественного дара сопереживания и сочувствия чужим бедам. Первоначально прикосновение к чужой жизни происходило чрезвычайно просто — каждый вечер земляне смотрели специальную телепрограмму, дабы узнать новую порцию подробностей приключений своих любимых героев на поверхности иного мира. Земляне боялись и не любили фагоров. С интересом следили за жизнью двора в борлиенской столице Матрассиле, оплоте короля ЯндолАнганола. Учились писать и читать по-олонецки. Многие земляне даже умели говорить на одном или двух языках Геликонии. Так, даже не зная о том, далекая Геликония начала победное завоевание Земли.

Наконец, великая эра покорения звезд на Земле завершилась и единственным её достижением оказалась причастность к чужой жизни на далекой планете. Достижением единственным, но драгоценным.

Как любая долгожданная и бесценная добыча, Геликония продолжала приносить дань и после установления, как казалось, полной незримой власти над ней древних мудрецов-землян. Молодой и дикий ещё мир, прекрасный и щедрый, мир чудес и безмерной жестокости, Геликония тем не менее несла гибель любому землянину, посмевшему ступить на её поверхность. Гибель не молниеносную, но тем не менее неизбежную.

Обитающие в атмосфере Геликонии особые вирусы большую часть Великого Года были безвредны для коренного населения, чьи организмы привыкли к ним за миллионы лет адаптации. Но на любого землянина эти вирусы, мельчайшие и всепроникающие, действовали губительно. Так невидимые невооруженным глазом существа надежно охраняли от пришельцев свою планету, ограждая её, подобно мечу ангела из древней земной легенды, стерегущего вход в райский сад.

Для обитателей Аверна простершаяся внизу планета являла собой нечто, не уступающее по красоте райскому саду, в особенности когда на смену медленно текущим векам Зимы пришло Лето Великого Года.

В распоряжении жителей Аверна были собственные парки, озера и реки — сложнейшие голографические симуляции, предназначенные развлекать мужчин и женщин станции наблюдения. Но искусственное, сколь бы совершенным оно ни было, не могло повторить творения природы. Многие из живущих на борту станции отчетливо чувствовали, что их существование, лишенное острой приправы опасности, безнадежно уныло.

В случае клана Пин ощущение стерильности существования было особенно изводящим и мучительным. Клан Пин занимался взаимосвязью всех остальных планов исследований и обеспечением непрерывности процессов наблюдения. Деятельность Пин имела, по преимуществу, административный оттенок.

Побочной задачей клана Пин были регистрация и расшифровка жизненного пути определенным образом выделенного семейства или нескольких семейств в течение 2592 земных лет Великого Года Геликонии. Информация такого рода, невозможная для сбора и обработки на Земле, само собой, была бесценна с научной точки зрения. Но тщательное и непрерывное наблюдение за чужой жизнью нередко приводило к тому, что члены клана Пин начинали отождествлять себя с избранным персонажем на планетной тверди внизу.

Будоражащее ощущение бурлящей совсем неподалеку жизни усугублялось осознанием абсолютной недостижимости родины, Земли. Родиться на станции означало родиться вечным изгнанником. Первый закон, направляющий и определяющий жизнь обитателей Аверна, гласил: 'Дороги назад нет'.

С Земли раз в десять лет прибывали автоматические, пилотируемые компьютерами корабли, доставлявшие на станцию запчасти и топливо для реакторов. Эти корабли-связные, как их называли, всегда несли на борту герметичные модули, в которых, в принципе, могли путешествовать и люди. Об этом никогда не говорилось, но обитатели Аверна полагали, что на Земле те, кто занимался отправкой каждого нового автоматического корабля, не прекращали питать надежду на то, что когда-нибудь, в далеком будущем, технологии анабиоза на станции разовьются настолько, что позволят авернцам вернуться на родную планету; однако скорее всего — и наиболее трезвые головы склонялись именно к этому — прилетающие корабли выбирались из числа самых устаревших, которые не трудились модернизировать или даже снимать с них ненужные системы. Пропасть пространства и времени превращала в насмешку саму надежду на возможность обратного перелета. За полторы тысячи лет в труп превращалось даже тело, погруженное в глубочайший криогенный сон. Поэтому первые обитатели Аверна были выращены прямо на станции, в искусственных утеринах, из генов, тоже записанных в памяти компьютеров.

Посему просторы Геликонии, лежащей гораздо ближе недостижимой Земли, тревожили и волновали гораздо сильнее, чем родина. Однако на страже неприкосновенности Геликонии стоял смертоносный вирус.

Существование на Аверне было калькой с утопических романов — легким и приятным, но однообразным и унылым. Здесь не было опасностей, которым требовалось бы противостоять, тут не знали насильственной смерти, травмы случались крайне редко. Здесь не было удушающего засилья религии, терзающего Геликонию. Религиозные верования не могли тронуть умы общества, обязанностью и смыслом существования которого было наблюдение за перипетиями, взлетами и падениями целого мира под ногами. Метафизические муки и молитвенный экстаз здесь расценивались лишь как поведенческая некорректность.

Для сменяющих друг друга поколений авернцев их маленький мир стал тюрьмой, мчащейся по орбите своего укта в никуда. Молодые представители клана Пин, глядя на безумно блуждающего по диким просторам планеты несчастного Робу, завидовали его свободе.

Очередное прибытие корабля-связного на какое-то время рассеяло уныние наблюдателей. Когда-то давно, в начале существования Аверна, прибытие корабля порой служило поводом для бунта. Тогда корабль привозил целую библиотеку накопленных за десятилетие земных новостей из мира бизнеса, политики, искусства, социального развития, открытий и всего, что только возможно, естественно, чрезвычайно возбуждавших авернцев. Такие бунты, конечно же, быстро подавлялись с помощью неподкупных полицейских-андроидов, и зачинщиков в наказание за их вопиющее поведение по неписаному закону отсылали вниз, на поверхность Геликонии, на верную мучительную смерть.

Бунтовщики всегда гибли, убитые безжалостным вирусом, но порой им удавалось прожить целые теннеры. За приключениями своих бывших собратьев-крамольников, иногда довольно занятными, обитатели Аверна всегда следили с особым интересом. Бунтовщики как бы проживали за них жизнь на планете, начинающейся сразу же за шлюзом челнока, но недоступной.

После прекращения доставки земной информации, а значит и бунтов родился обычай ритуального добровольного жертвоприношения, предназначенного служить как бы спускным клапаном, избавлением от стерильности бытия. Этот приз, который мог достаться любому молодому авернцу в ходе своего рода лотереи, словно в насмешку носил название 'Отпуск на Геликонии'. На протяжении уже многих веков лотерея проводилась раз в те же десять лет, после прибытия корабля-связного. Победителю дозволялось спуститься на поверхность планеты навстречу гибели, причем место посадки назначали уже по его собственному выбору. Кто-то предпочитал места уединенные, другие требовали доставить их в город, третьи выбирали горы, четвертые — равнины. Можно было и остаться на Аверне. Но с самой первой лотереи ни один из её победителей не отказался от своего приза и не променял краткие теннеры настоящей свободы на безбедное, но бесконечно однообразное существование.

Нынешняя лотерея состоялась по прошествии 1177 земных лет после апоастра — начала Великого Года. Уже три предыдущие лотереи выигрывали молодые женщины. Теперь же счастливцем, вытащившим роковой билет, стал ни кто иной, как Билли Сяо Пин. Выбрать место высадки не составило ему никакого труда. Он отправится в Матрассил, столицу Борлиена. Там, прежде чем вирус одолеет его, ему, возможно, удастся увидеть лицо возлюбленной, королевы королев.

Так смерть стала наградой Билли: смерть, которую он сможет вкусить не торопясь, под роскошный вековой аккомпанемент величественно разворачивающегося Великого Лета Геликонии.

Глава 3.

Дары послов

Из Олдорандо король ЯндолАнганол вернулся к своей королеве довольно скоро — не прошло и четырех недель. Его хромота окончательно прошла. Однако случившееся в Косгатте, этот позор, по-прежнему не давал ему покоя. Но запущенный им в Олдорандо механизм уже набирал обороты. И вскоре короля Орла попросили о встрече послы, спешно прибывшие из самого Панновала, несмотря на страшную летнюю жару.

Жара и в столице Борлиена стояла ужасная, раскаленное марево окутывало даже дворец, венчающий холм над городом. Дворцовые стены зыбко дрожали в восходящем воздухе, словно были сложены не из крепкого камня, а явились порождением миража и любой человек мог без труда пройти сквозь них. Несколько веков назад, в годы Великой Зимы, день солнцестояния, главный государственный праздник, отмечали очень пышно. Но теперь обстоятельства изменились, и было понятно, почему. Людям стало всё равно — жара плавила мозги и в голове не оставалось места для мыслей.

Разморенные придворные вяло бродили по дворцовым залам. Сиборнальский посол добавил льда в кубок с вином и принялся думать о холодных женщинах своей далекой родины. Едва церемония королевского приветствия завершилась, прибывшие панновальские послы, которые принесли с собой увесистый багаж официальных подарков, обливаясь потом, все как один, повалились на диваны в зале отдыха.

Едва сдерживая закипающую досаду на короля, который едва удостоил послов своим вниманием и тем самым проявил вопиющее неуважение к тем, кого сам сюда и вызвал, главный советник СарториИрвраш отправился в свои покои, где закурил излюбленный вероник.

Он уже понимал, что то, что затевалось сейчас, добром наверняка не кончится. Но он ничего не мог с этим поделать, потому что король не удосужился спросить его совета по данному вопросу. Когда же сегодня утром он сам поднял этот животрепещущий вопрос, король даже не стал его слушать и грубо отослал прочь.

Будучи по натуре одиночкой, СарториИрвраш проводил в жизнь дипломатию блистательной изоляции. По его глубочайшему убеждению, Борлиену не стоило так рваться в объятия могущественного Панновала, заключая ли для этого династический союз с Олдорандо или каким-либо иным путем — и без того уже Це`Сарр Священной Империи считался номинальным правителем страны. Три государства, соседи и союзники, и так были накрепко связаны общей верой, которую он, СарториИрвраш, откровенно презирал.

Несколько веков назад, в далекие годы Весны, Олдорандо было лишь жалкой деревней, населенной парой сотен дикарей. Даже теперь Борлиен мог с гордостью считать себя его старшим братом. Если теперь он уступит главенство, то не по вине советника — не он этого хотел. Он лучше других понимал колоссальный потенциал Борлиена, страны, которая в прошлом Великом Году была средоточием цивилизации. Укрепление косного господства Панновала явно не способно было вывести Борлиен на передовые рубежи развития. Панновал смотрел на Борлиен лишь как на орудие для осуществления своих собственных завоевательных планов в Рандонане и Кейце. Благополучие страны и её жителей не занимало умы панновальцев ни в малейшей степени. Но король, к несчастью, полагал иначе и церковные советники в один голос поддерживали его.

По требованию СарториИрвраша скритиной уже давно был принят закон, содержащий очень строгий свод правил, регламентирующих проживание и поведение иноземцев в Матрассиле. Возможно, в своем уединении советник сделался добычей ксенофобии, но его закон запретил бродягам-мадис появляться на землях столицы и предписал карать смертью иноземцев, уличенных в связи с женщинами Матрассила. Лишь закон об изгнании фагоров советник не смог провести, поскольку против него поднял голос сам король.

СарториИрвраш вздохнул. От жизни он хотел лишь одного — возможности спокойно завершить свои исследования. Но он и сам не заметил, что за долгие годы пребывания на посту первого советника власть превратилась для него в наркотик. Самодурство короля вызывало у него теперь не только раздражение, но презрительное нежелание иметь дело с этим идиотом; в отместку он вел себя как мелкий тиран по отношению к придворным короля, исподволь готовясь к тем мрачным временам, когда ставки станут слишком высоки и ему понадобится выдержка и умение плести интриги. Испытывая раздражение от той власти, которая оказалась в его руках, он тем не менее нашел вкус в единоличном правлении во время болезни и отсутствия короля, и теперь тешил себя тайными мечтами о короне.

Но больше всего его грызло сейчас понимание того, что если бы он позабыл хоть на время о своих исследованиях и проявил большее рвение в отправлении своих прямых обязанностей, о такой опасной ситуации, какая сложилась сейчас, когда почти полсотни присланных Панновалом церковников могли управлять — и управляли — борлиенским королем, а через него и страной, не было бы и речи. Он уже понимал, что король готовит кардинальные перемены и что драма, способная сломать если не объяснимый и предсказуемый, то по крайней мере плавный и спокойный характер его жизни, уже поднимается по лестнице на порог дворца. Покойная жена называла его бесчувственным. СарториИрвраш знал, что это правда, поскольку его интересы были целиком сосредоточены на работе. Но, к несчастью, не на той, которой требовал его король и долг перед государством. Он слишком поздно понял это.

Он постоянно расправлял вечно сутулые плечи в надежде, что это придаст ему внушительный вид, которого ему постоянно не хватало. Ему было уже тридцать семь лет — тридцать семь лет и пять теннеров, согласно принятой на Кампаннлате системе летоисчисления, — и возраст, конечно, давал себя знать: годы избороздили морщинами его унылое лицо, в особенности углубив складки около носа, что вкупе с редкими усами придало ему комичный вид ученой мыши.

'Ты предан своему королю и любишь его, а также своих сограждан', — убеждал он себя, быстрым шагом направляясь в уединение своих покоев. Как и многие другие твердыни владык Геликонии, дворец был смесью старого и нового. В пещерах, давным-давно вырубленных под дворцовой скалой Матрассила, во времена прошедшей Великой Зимы жили люди. Теперь эти пещеры либо стояли заброшенными, либо заполнялись и кипели жизнью, становясь то крепостями, то тюрьмами для рабов, в зависимости от того, какие времена переживала столица, спокойные или нет.

Церковные круги в Панновале никак не могли смириться с тем, что в Борлиене и даже в его столице Матрассиле фагоры могли свободно расхаживать по улицам, не навлекая на себя народного гнева, — более того, никого не наводя на мысль о подобной возможности. Опираясь на этот из ряда вон выходящий факт, они уже давно обратились за объяснениями ко двору короля Орла. Не найдя объяснений и там, церковные круги признали борлиенского короля ненадежным, но на том не успокоились.

Король ЯндолАнганол в пору, когда судьба была к нему более благосклонна и брак с королевой МирдемИнггалой ещё имел пряный привкус новизны, призвал в столицу лучших архитекторов, каменщиков и художников всей страны (по мнению советника, бесконечно безвкусных), с тем чтобы придать своей столице надлежащий лоск и стряхнуть с неё застарелую пыль провинциальности. Особенно большие средства были истрачены на отделку женской половины дворца, отведенной для королевы королев.

В целом атмосфера дворца тяготела к военной, однако тут не чувствовалось той казенщины и безвкусного шика, которыми отличались дворы Олдорандо и самого Панновала. Король Орел благосклонно смотрел на процветающие под его крылом высокие материи. Ну а личные покои СарториИрвраша все давно уже признавали пристанищем науки и искусства.

Докурив вероник, советник неохотно поднялся из кресла и покинул свои покои — нужно было наконец провести давно назревавший сложный разговор с королем. Но вероник навеял его смятенному рассудку мысли чуть более приятные, чем тяжкие государственные думы. Не далее как вечера советнику удалось разрешить проблему, изводившую его уже по меньшей мере год — проблему, уходящую корнями в далекое прошлое. Правда и ложь в прошлом всегда бывали более подвластны ему и различимы, чем в новые времена.

Навстречу ему попалась королева, как обычно в пламенно-красной мантии, в сопровождении младшего брата и трехлетней принцессы Татро, которая моментально подлетела к советнику и с визгом намертво вцепилась в его ногу. СарториИрвраш поклонился. Углубленный в свои мысли, он однако заметил волнение на лице королевы королев — она, как и он, была озадачена и обеспокоена неожиданным визитом панновальских послов, не предвещавшим ничего хорошего.

— Сегодня вам предстоит неприятный разговор с панновальцами, Рашвен, — сказала королева вместо приветствия. — Я сочувствую вам.

— Пока моя книга ещё не написана, мне к сожалению приходится встречаться с различными неприятными типами, — буркнул советник. Быстро опомнившись и обуздав раздражение, он фальшиво рассмеялся. — Прошу прощения, ваше величество, я хотел сказать, что всегда полагал принца Тайнца Индредда Панновальского лучшим другом Борлиена, хотя и не лишенным некоторых недостатков...

Королева медленно улыбнулась в своей обычной манере: она словно бы не желала уступать шутке, не хотела, чтобы её смешили, — улыбка обычно зарождалась в глазах, потом смеяться начинал нос, после чего к общему веселью наконец присоединялись и губы.

— Я не согласна с вами. У Борлиена нет сейчас верных друзей, да и раньше никогда не было.

— По-моему, Рашвен, вашей книге не суждено закончиться, — развязно подал голос ЯфералОборал, брат королевы, один из немногих, наряду с юной принцессой, награжденный привилегией обращаться к советнику, используя его прозвище. — Под видом научных занятий вы наверно просто дремлете после обеда.

Советник вздохнул — брат королевы, к несчастью, не отличался остротой ума своей сестры. И сурово ответил:

— Вам, молодой человек, я скажу вот что — пора перестать портить каблуками паркет дворцовых залов и заняться делом. Почему бы вам наконец не нанять корабль и не отправиться в кругосветное плавание? У вас всё задатки великого путешественника. Это могло бы расширить ваш кругозор, во всех отношениях!

— Я хотела предложить это Робайдаю, но не успела, — печально отозвалась королева королев. — Где мой мальчик скитается теперь?..

Но СарториИрвраш не собирался петь дуэтом с королевой дифирамбы её безмозглому сыну, которого он, втайне от неё, глубоко презирал.

— Только вчера я сделал одно очень любопытное открытие, — сказал он, чтобы перебить неприятную для него тему. — И теперь спешу поведать о нем королю — не желаете послушать? Уверен, вам не будет скучно. Немного знания всегда полезно, тем более что я выдаю его всегда скромными дозами, от которых не потянет выйти на свежий воздух прямо через дворцовое окно — на этот счет можете не беспокоиться.

Ответом был серебристый смех королевы. Она взяла советника за руку.

— Пойдемте. Я понимаю, вам сейчас несладко, но мы с Яфом далеко не так безмозглы, как те придворные павлины, с которыми вам приходится обычно иметь дело. Так что же это за открытие, о котором вы хотите поведать королю? Неужели прогноз обещает похолодание?

Не обращая внимание на насмешливый тон королевы, СарториИрвраш, улыбнувшись, спросил:

— Скажите мне, ваше величество, какого цвета шкура у хоксни?

— Я знаю! — радостно закричала принцесса Татро. — Хоксни гнедые. Все знают — хоксни гнедые!

Сдержав раздражение, — он ждал ответа королевы, — СарториИрвраш подхватил девочку на руки и поднял перед собой.

— Если ты знаешь всё на свете, тогда скажи, какого цвета была шкура хоксни вчера?

— Тоже гнедой.

— А позавчера?

— Рашвен, какой же ты глупый — тоже гнедой!

— Милая моя принцесса, вы мудрейший ребенок и совершенно правы. Но коль скоро дела обстоят именно так, как вы только что сказали, тогда почему в старинных летописях отмечено, что Весной, четыре века назад, хоксни были разноцветными?

Советник, конечно, уже знал ответ.

— Тот же вопрос я недавно задал своему лучшему другу, Бардолу КараБансити, будучи у него в гостях в Оттасоле. КараБансити, известный анатом, не стал откладывать дело в долгий ящик. Он купил хоксни, тут же забил её, содрал шкуру и тщательно изучил. И знаете, что он при этом обнаружил? Он обнаружил, что хоксни вовсе не гнедые, как мы всегда считали! Шкура хоксни на самом деле полосатая, однако цветные волоски теряются на фоне обыкновенных, коричневых.

Татро рассмеялась.

— Ты как всегда смешишь нас, Рашвен. Разноцветное плюс коричневое дает в сумме тоже разноцветное, разве не так?

— И да, и нет. Шерсть на шкуре хоксни содержит разноцветные волосы разных оттенков, хотя они растут так редко, что заметны лишь под мощной лупой. Эти скрытые полосы на шкуре хоксни говорят о том, что их масть нельзя назвать просто гнедой, или коричневой, как хотите. Причем из этого можно сделать один очень интересный вывод. Знаете какой?

Никто из слушателей, конечно, не знал. СарториИрвраш улыбнулся.

— Вывод этот пришел ко мне в голову вчера вечером, и говорю я вам о нем не потому, что хочу похвастать своей смекалкой. Как утверждают легенды, когда-то давно хоксни были яркой полосатой масти. Вопрос — когда же так было? Ответ — в течение нескольких лет Весны Великого Года, когда на пастбищах росло вдоволь травы. Как только хоксни получили вдоволь корма, встала необходимость скорейшего размножения. Яркая полосатая масть, позволяющая заметить её обладателя издалека, — это окрас, свойственный пику брачного периода хоксни. Сегодня, когда минула Весна и в свои права вступили века Лета, хоксни повсюду размножились во вполне достаточном количестве. Отпала необходимость производить себе подобных в геометрической прогрессии, поэтому брачный окрас снова пропал, скрылся. Полоски потускнели, вернулись к своему нормальному цвету — коричневому — чтобы оставаться такими до тех пор, пока по наступлении новой Весны Великого Года в них снова не появится нужда.

Королева королев ехидно подняла бровь.

— Если только мы не изжаримся в адском огне Фреира и эта Весна действительно наступит.

СарториИрвраш радостно хлопнул в ладоши.

— Вот тут-то и кроется ответ на ваше замечание, ваше величество, — эта Весна наступит непременно, поскольку за это говорит изменчивость масти хоксни! За Великим Летом приходит Зима, а за Зимой снова Лето, и этот круговорот вечен, раз уж даже безмозглые хоксни посчитали нужным приспособиться к нему! Отталкиваясь от этого можно утверждать, что Фреир никогда не поглотит нас, с такой же уверенностью, как если бы об этом нам поведал сам Акханаба!

— Но мы не хоксни, — пробормотал ЯфералОборал, с сомнением пожимая плечами. — Мы не можем есть траву и впадать в спячку на всё время Зимы, как они.

— Ваше величество, — раздраженно заговорил советник, обращаясь только к королеве и вкладывая в свои слова всю силу убеждения, на какую только был способен. — Из моего открытия следует и другой вывод, не менее важный, — легендам стоит доверять гораздо больше, чем нам кажется. Вы знаете, что в отношениях между мной и вашим мужем, королем, после той ужасной катастрофы в Костатте не всё складывается благополучно. Прежнего взаимопонимания между нами больше нет. Сейчас я надеюсь упросить короля на пару лет освободить меня от теперешних обязанностей, раз уж он и сам не рад меня больше видеть, дабы я мог пуститься в плавание вокруг света, собирая по пути манускрипты и записывая передающиеся из уст в уста легенды. Я мечтаю сделать Борлиен центром ученого мира, каким он и был во времена прошлого Великого Лета и великого ЯрапРомбри Кивассиенского. Теперь, когда моя жена упокоилась навеки, ничто не удерживает меня здесь, кроме вашего прекрасного присутствия, конечно. Умоляю вас — ходатайствуйте перед ним за меня. Уговорите его снарядить мне корабль. Назревает нечто зловещее, и я с опасением ожидаю перемен.

На челе королевы королев промелькнула тень.

— Сейчас король переживает душевный кризис, может быть, самый сильный в его жизни, — я чувствую это. Его телесные раны излечены, но раны душевные болят ещё ужаснее. Я понимаю вас, Рашвен, но прошу подождать с вашим замечательным открытием, хотя бы до тех пор, пока не завершится встреча с послами из Панновала, которая — и в этом нет сомнений — очень важна для короля. Иначе я не ручаюсь за... последствия.

Королева улыбнулась старому советнику, расчетливо согрев его улыбкой. СарториИрвраш был раздосадован, но с его беспокойством она справлялась без труда, поскольку знала источник его смятения. Советника нельзя было назвать праведным и справедливым человеком — напротив, его сексуальные опыты с рабами королева считала совершенно безнравственной прихотью и потаканием собственным извращенным страстям; в особенности это касалось тех экспериментов, во время одного из которых погибла жена СарториИрвраша. Но есть ли на свете люди кристальной чистоты? Если нет, то к чему выдвигать такие требования к ним? Отношения СарториИрвраша с королем всегда складывались нелегко, и часто, как и сейчас, ей приходилось прикладывать немало усилий, чтобы оградить советника от свирепого гнева ЯндолАнганола.

Решив ещё раз попытаться открыть СарториИрврашу глаза на некоторые вещи, которых тот упорно не замечал, она добавила со всей возможной мягкостью:

— После злополучного сражения в Косгатте его величество стал очень раздражителен — в разговорах с ним даже мне ныне приходится проявлять осторожность.

Татро между тем потянула советника за усы.

— Тебе нельзя отправляться в море, Рашвен, ты же уже старенький.

Советник осторожно поставил девочку на пол и лихо козырнул:

— Мой дорогой капитан, жизнь такая непредсказуемая штука, что отправиться в путешествие можно когда угодно.

СарториИрвраш даже не подозревал, что скоро убедится в этом лично...

* * *

Как обычно, утром королева с братом не спеша прогулялись до западной стены дворца, откуда открывался превосходный вид на город. Тумана, который в зимние месяцы обычно рассеивался только после рассвета, сегодня не было вовсе. Город лежал внизу, раскинувшись словно на ладони, видимый ясно и отчетливо.

В изогнувшейся широким полукругом излучине Такиссы на мрачном утесе возвышалась старая крепость, в которой они сейчас и находились. Чуть севернее, в месте своего слияния с полноводной Такиссой, поблескивал Валворал. Татро могла часами следить за лодками и шаландами на реке и людьми в них, плывущими вниз по течению мимо подножия дворцовой скалы. С не меньшим интересом она разглядывала маленькие фигурки горожан на улицах Матрассила. Указав ручонкой на грузовую пристань, юная принцесса возбужденно воскликнула:

— Смотри, мама, лед привезли!

К пристани действительно причаливал шлюп со сложными кранами на корме и носу. Из открытых грузовых люков ледовоза в теплый воздух поднимался густой пар. Вскоре, когда прибывший корабль был накрепко причален к кнехтам, из недр его трюма краны принялись поднимать сверкающие на солнце блоки отличного лордриардрийского льда, с превеликой осторожностью переносить их через борт и грузить в выстроившиеся вереницей подводы. Как обычно, Криллио Мунтрас прибыл строго по расписанию, не заставив дворец и его обитателей дожидаться себя ни часу.

Груженные льдом подводы одна за другой потянулись к дворцу, петляя по забирающейся на холм дороге, очень извилистой. Подводы, напрягая все силы, тянули запряженные четверкой бийелки. Дворец, стоящий на утесе и похожий на взметнувшийся на волне корабль, храня гордое молчание, ожидал приношения.

Не дожидаясь, пока первые подводы въедут во двор, королева, у которой в это утро тревожно щемило в груди, изъявила желание уйти с балкона, для чего ей пришлось выдержать короткую схватку с принцессой, твердо вознамерившейся дождаться окончания захватывающего действа. Согласившись подождать ещё минутку, МирдемИнггала застыла у решетки балкона, глядя вдаль, в сторону, противоположную реке и кораблю-ледовозу, витая мыслями совершенно в другом месте.

Сегодня на рассвете к ней вновь пришел король ЯндолАнганол. После соития они лежали вместе и она чувствовала его волнение. Панновал не уставал осыпать их предупреждениями о греховности любого вольнодумства. Пришедшие вечером из Рандонана неутешительные новости от Второй армии только подбавили масла в огонь, сжигающий не находящего себе места Орла. Новости из Рандонана всегда были плохими — к этому все уже давно привыкли. Но сегодня чаша терпения короля переполнилась.

— Ты сможешь послушать переговоры с послами из моей тайной галереи — если хочешь, конечно, — сказал тогда он. — Сдается мне, что они обещают быть нелегкими и затянуться надолго. Помолись за меня, Кун.

— Я всегда молюсь за тебя, — немедленно отозвалась королева. — Всемогущий да пребудет с тобой.

Король лишь покачал головой.

— Ну почему жизнь так сложна? Почему даже вера так сложна?

Её пальцы погладили круглый шрам на его бедре.

— Пока мы будем вместе, с нами ничего не случится, Ян.

Король поцеловал жену.

— Но я должен быть там, с моей армией. Без меня победы не видать. Как генерал-командующий, ТолрамКетинет бесполезен.

Между мной и генералом ничего нет, гневно подумала королева. Тем не менее, мой муж полагает...

Прервав беседу на этом, король оделся и ушел. Как только за ним закрылась дверь, она почувствовала себя очень не в духе. После Косгатта между ними словно проползла змея. Её прежнее положение сделалось шатким. Не понимая, что делает, она схватила руку стоящего рядом на балконе брата и крепко сжала.

Принцесса Татро опять что-то кричала ей, указывая на подводы, ползущие вверх ко дворцу по извилистой дороге: в возницах она узнавала знакомых слуг.

Около двадцати лет назад в крепостной скале, подпирающей дворец, пробили тайный ход. Пользуясь этой потайной, недоступной взорам дозорных дорогой, в подвал дворца поднялся большой, хорошо вооруженный отряд, вознамерившийся взять твердыню приступом. При помощи тяжелых молотов были проломлены двери. В коридорах дворца завязалась кровавая схватка.

Всё население дворца было уничтожено. Женщины и мужчины, фагоры и дети были зарублены там, где их застал меч. Убили всех, кроме короля, хозяина дворца.

Король сумел спастись — переодевшись убитым им офицером врага, он вывел свою семью, жену и детей, и нескольких слуг, без кого не мог обойтись, прямо через главные ворота. Он обманул вражеских солдат, спокойно приказав им пропустить себя, тем самым открыв себе путь к свободе, и вывел на волю своих мнимых пленников. Дочь короля тоже избежала смерти.

Король, имя которому было РантанОборал, приходился королеве королев отцом. Его смелый и рискованный поступок приобрел известность. Несмотря на это, власть он с тех пор потерял и больше не смог вернуть её.

Человек же, стоявший во главе солдат, захвативших дворец, человек, чье воинство сумело взять все до единой крепости, которые осаждало, был воинственным отцом теперешнего борлиенского короля Орла, ЯндолАнганола. Отец Орла, не знавший страхов и сомнений узурпатор, в те далекие времена был занят объединением под своей властью всего Борлиена, дабы возложить корону на свою голову. Матрассил стал последней крепостью, павшей под его ударом.

МирдемИнггала, выйдя замуж за короля ЯндолАнганола и обеспечив тем самым определенную гарантию безопасности своей семье, жила в старой цитадели своего отца. Основу дворца составляли высокие каменные башни, разрушенные изнутри пожаром во время последнего жестокого штурма. Большие восстановительные работы были начаты — и во многом завершены — ещё в начале правления ВарпалАнганола. С началом Западной войны, когда непобедимость армии узурпатора короны Борлиена стала достоянием прошлого, все великие планы окончательного восстановления, едва начав претворяться в жизнь, неизменно откладывались или вовсе отменялись по причине банальнейшей нехватки денег. Добрая треть дворца до сих пор лежала в руинах. МирдемИнггале нравился этот экстравагантный сплав разрухи и роскоши, даже несмотря на то, что прошлое не переставало взирать на неё тяжелым каменным взором из развалин отцовской башни.

Крепко взяв Татро за шиворот, она увела её с балкона, на этот раз держа путь к заднему, обнесенному стеной двору дворца, где находились её личные покои. На бесформенном фундаменте из красного песчаника тут был воздвигнут небольшой вычурный беломраморный павильон. Тут, за стеной, скрывался и её собственный сад и бассейн, где она так любила плавать. Посередине бассейна имелся маленький искусственный островок с изящной стройной часовней, посвященной Акханабе. Здесь в ранние годы замужества король и королева часто предавались кощунственной любви.

Попрощавшись с братом и поднявшись по ступенькам, королева пошла по узкому переходу-мостику, ведущему к её личным покоям. С середины мостика, обдуваемого ласковым ветерком, открывался отличный вид на её сад, в котором отец короля ЯндолАнганола когда-то держал в роскошных клетках коллекцию диковинных птиц. Некоторые птицы жили в своих клетках до сих пор — беглый принц Роба, когда ещё жил во дворце, кормил их каждое утро. Теперь за птицами, хотя и неохотно, присматривала Мэй ТолрамКетинет.

Глядя на свой прекрасный сад, МирдемИнггала ощутила вдруг гнетущий страх. Зрелище томящихся в неволе птиц показалось ей невыносимым. Оставив Татро играть с фрейлинами в зале, она прошла к потайной двери в дальнем конце зала и отомкнула её ключом, который дал ей вчера её муж. Открыв дверь, она вышла в коридор — и тут же увидела перед собой тусклый свет, немедленно указавший ей путь. Легкие шаги королевы застучали на гладких плитках пола. Добравшись до потайной комнатки, устроенной за забранным узорной кованой решеткой окном, она уселась там на диван. За решеткой окно было занавешено ярко-белой полупрозрачной шторой, сквозь которую королева могла видеть всё, сама оставаясь незамеченной.

Большое помещение, в верхней части которого, почти под потолком, находилось окно, было Залом Совета. Сквозь другие окна, занавешенные кружевными драпировками, в зал лился солнечный свет. Ни один из панновальских дигнитариев ещё не прибыл. Сейчас здесь был только король и его верный рунт Юли, с которым со времен сражения при Косгатте государь не расставался.

Стоя, Юли едва доставал сидящему королю до груди. Рыжая шерсть двурогого королевского любимца почти вся уже сменилась на белую, хотя яркий детский подшерсток кое-где ещё проглядывал. На потеху королю фагор по его команде срывался с места и выделывал разные трюки, в том числе широко открывал свою премерзкую зубастую пасть. От удовольствия король смеялся и щелкал пальцами.

— Хороший мальчик, хороший, — приговаривал он.

— Да-с, мальчик хороший, — эхом отзывался Юли.

Весело рассмеявшись, король встал с обтянутого гобеленом трона, обнял фагора, приподнял его и смачно поцеловал в нос. В ужасе от увиденного королева отшатнулась от окна. Невероятный страх сковал её — неужели король, её муж, изменяет ей с этим богомерзким двурогим мужского пола?!

Но от резкого движения под ней предательски скрипнул пол. МирдемИнггала в ужасе закрыла глаза. Если король услышал это, то он теперь знает, что она здесь! Что она всё это видела! И тогда он казнит её, как свидетельницу его кощунственного распутства...

Но Орел даже не повернул головы.

Мой дикий боа, мой любимый дикий боа, мысленно позвала она его. Что с тобой творится?..

Мать королевы королев обладала магической силой — нечастыми, но верными видениями будущего. Дочь своей матери, МирдемИнггала сейчас поняла, что опасность, неведомая и от того ещё более ужасная, грозит стране и им всем, нависая над их головами, как разящий меч. И связана она именно с двурогими.

Когда, набравшись духу, она решилась снова выглянуть в зал, приезжие дигнитарии, переговариваясь, уже входили друг за другом в Зал Совета, лениво разбредались и устраивались поудобнее. Повсюду на полу для них были заранее приготовлены подушки. Рабыни, чья скудная одежда едва прикрывала наготу, разливали по кубкам заботливо охлажденное вино.

Поначалу расхаживая среди дигнитариев с горделивой королевской осанкой, ЯндолАнганол наконец тоже присел — на свой гобеленовый трон. В зале появился главный советник СарториИрвраш — коротко поклонившись присутствующим, он прошествовал к королю, занял обычную позицию позади его трона и сразу же закурил вероник. Рунт Юли, запыхавшись и зевая во всю пасть, растянулся на подушках у ног короля.

— Ты чужой среди нас, — вслух пробормотала королева, ненавидяще глядя на него. — В наших жизнях ты чужой. Ты принесешь нам всем зло.

Близ короля ЯндолАнганола расположились группкой местные власть имущие, среди прочих — мэр Матрассила (одновременно и глава скритины), личный викарий ЯндолАнганола, тучный АбстрогАзенат, королевский оружейник и трое офицеров. Один из них был, судя по нашивкам, капитаном фагорской гвардии, хотя из уважения к иностранным гостям двурогих, кроме домашнего рунта короля Орла, в зал не допустили.

Среди гостей наибольшее подозрение, как и всегда, вызывали сиборнальцы. Посол Сиборнала в Борлиене, бородатый Иоскега Сардал Пашаратид, был уроженцем Ускути, главной из семи его стран. Он и его жена, оба высокие, тощие и бледные, сидели в изрядном отдалении друг от друга. По слухам посол и его жена пребывали в вечной ссоре, другие же с уверенностью утверждали, что так просто принято у сиборнальцев. Но факт оставался фактом — прожив в столице более девяти теннеров (через три недели должен был стукнуть уже год с того дня, как унылая физиономия Ио Пашаратида впервые появилась здесь), эта пара не обменялась на людях ни добрым словом, ни хотя бы взглядом.

— Если кого и нужно тут бояться, так это тебя, Пашаратид, проклятый северный шпион, — с ненавистью прошептала королева королев.

Из Панновала прибыл сам наследный принц. Выбор Священной Империи был как нельзя более верным. Самая мощная и древняя держава среди семнадцати государств Кампаннлата, Панновал давно хотел только одного — положить конец изнурительной войне с сиборнальцами, всё время досаждающими его северным границам. Религия Панновала занимала на континенте главенствующее положение. В данный момент Панновал всячески заигрывал с Борлиеном, самым главным и верным плательщиком церковных податей в деньгах и зерне. Видя свои отношения с Борлиеном как взаимоотношения между патриархом и дерзким, невежественным юнцом, Священная Империя всё же сочла возможным прислать на совет своего наследного принца, пусть даже его бесцеремонность и надменность, а также и язвительность, делали его скверным послом.

При всей пока незначительной роли в государственной машине Панновала, Тайнц Индредд был внешне особой весьма приметной, вызывая своим объемом и весом скрытые насмешки окружающих. Королю Олдорандо он приходился двоюродным братом. Король же ЯндолАнганол и его советник ни во что не ставили Тайнца Индредда, и Це`Сарр Панновала, предвидя это, прислал вместе с принцем другое, не менее известное, хотя и в иных сферах лицо — главного придворного советника и главного церковного теософа Гуаддла Улбобега, к которому король Орел питал глубокое уважение и привязанность ещё со времен своих монастырских мытарств в Панновале в молодые годы.

— Этому точно есть что сказать, — пробормотала королева, удобнее устраиваясь в своём тайном наблюдательном пункте.

Король ЯндолАнганол начал приветственное слово, взяв скромный и почтительный к рангу собравшихся тон, хотя он говорил, не поднимаясь с места, как полагалось по обычаю. Речь его лилась легко и быстро, столь же быстрым был и его пронзительный взгляд. От кратких приветствий король перешел к изложению текущего состояния дел Борлиена.

— Сегодня можно с уверенностью сказать, что в границах моего несчастного государства наконец-то установился мир. Разрозненные шайки разбойников и бродяг всё ещё изредка донимают моих земледельцев, но они уже не опасны. Однако и доныне армии Борлиена ещё прикованы к фронтам Западной войны. Честно признаюсь, войны, обескровившей мою отчизну. На восточных окраинах Борлиена тоже не всё пока спокойно — коварный Дарвлиш Череп и безжалостный Ундрейд Молот всё ещё тщатся досадить нам.

Король с вызовом оглядел своих гостей. Он стыдился того, что свою недавнюю рану получил от такого ничтожества, как Дарвлиш, поняла МирдемИнггала.

— Но Фреир неудержимо подбирается всё ближе, и наши поля губит засуха. Борлиен уже не в состоянии сражаться на всех фронтах сразу, по крайней мере мне не хотелось бы, чтобы от нас этого ждали. Наша страна, богатая землями, не слишком богата припасами.

— Ну что ты, кузен, полно скромничать, — развязно подал голос Тайнц Индредд. — Ни для кого не секрет, что равнины, простершиеся на юге Борлиена — богатейшая житница на континенте, да что там — на всей Геликонии!

— Сама по себе плодородная почва не означает богатый урожай, который с неё ещё нужно собрать, — отрезал ЯндолАнганол. — На наших границах постоянно неспокойно и крестьяне, вместо того, чтобы сеять и жать хлеб на полях, сражаются и гибнут — на земле давно уже работают только женщины и дети!

— Тогда тебе и в самом деле нужна помощь, кузен, — весело заметил принц, явно в расчете на аплодисменты.

— Если у крестьянина хромая лошадь, станет ли дикий кайдав помогать ему? — вдруг подал голос Ио Пашаратид.

На эти слова никто подчеркнуто не обратил внимания. Многие из дигнитариев возражали против того, чтобы на совете присутствовал богопротивный сиборналец, но король проигнорировал их. Вероятно потому, что язвительные реплики Пашаратида его забавляли.

Очевидно решив расставить все точки над 'i', Тайнц Индредд вновь заговорил:

— Кузен, ты по обыкновению вспоминаешь о нас только в ту пору, когда твой народ попадает в беду. Времена покоя и изобилия, которыми наслаждались наши деды, прошли, — у всех горят поля, у всех урожаи фруктов сохнут на корню. Я позволю себе говорить прямо и сразу сообщу, что намерен раз и навсегда покончить с недоговоренностями и обидами, стоящими между нами. Но если ты не прислушаешься сейчас к моим словам, то каким бы огромным ни было твоё желание уладить всё по-хорошему, то грош ему цена!

В Зале Совета наступила мертвая тишина. Но, заметив, как исказилось лицо короля, Тайнц Индредд остерегся продолжать свои угрозы.

Вскочив в гневе на ноги, король ЯндолАнганол впился глазами в заплывшее жиром бледное лицо панновальского принца. Сорвавшись с места следом за хозяином, малыш-рунт шутовски приготовился исполнять его приказания.

— Мой визит к королю Сайрену Станду в Олдорандо был продиктован необходимостью искать с ним союза против врагов нашей святой веры, — наконец процедил он. — В то время как вы слетелись ко мне, словно стервятники, учуявшие легкую добычу! Вы посмели указывать мне в моём собственном дворце! Что же происходит — вы напрашиваетесь на ссору? Объяснитесь, я требую ответа!

Тайнц Индредд и главный советник, Гуаддл Улбобег, ответили не сразу, а сначала посовещались. После кратких переговоров слово взял давнишний добрый друг короля Орла, архиепископ Улбобег. Поднявшись с места, седовласый старик поклонился и указал на рунта.

— Всё сказанное принцем Тайнцем идет от чистого сердца, ваше величество, — в наших словах нет лукавства. У нас есть веские основания для беспокойства, прежде всего связанные с этим богохульным существом, которое по вашей воле находится сейчас среди нас, отцов Святой Церкви. Вражда между людьми и фагорами уходит корнями в стародавние времена и примирение меж столь различными расами невозможно. Священная Панновальская Империя не раз и не два объявляла богоугодные святые походы против нечестивого племени двурогих, дабы полностью стереть его с лица земли. В то время как вы, ваше величество, продолжаете предоставлять фагорам убежище в пределах вашего королевства!

В словах Гуаддла Улбобега не было вызова или обвинения, он говорил почти виновато, уставив глаза в пол, словно хотел лишить свои слова силы. Принц посчитал необходимым подкрепить речь советника криком:

— Как ты смеешь, кузен, просить нас о помощи, когда привечаешь на своей земле полчища двурогой нечисти? Фагоры уже владели всем Кампаннлатом и захватят власть на нем снова, когда придет Зима, — неужели ты хочешь стать им в том пособником?

Уперев руки в бока, король Орел остановился прямо против своих панновальских гостей.

— Я не позволю никому из чужеземцев вмешиваться во внутренние дела моей страны! Я спросил совета в данном вопросе у скритины — и скритина поддержала меня. Да, я даю анципиталам прибежище в Борлиене. И твердо заявляю, что с ними можно ладить. Двурогие возделывают неплодородные земли, на которые мои крестьяне не желают даже смотреть. Они не отказываются от работы, которой гнушаются даже рабы! Они сражаются — и не требуют за это мзды. Моя казна пуста — вам, панновальским скрягам, этого не понять, но я, король изобильного Борлиена, сейчас могу позволить себе армию, состоящую только из фагоров! В награду за свою службу они просят лишь пустоши на задворках моей страны. Более того, они бесстрашны и никогда не бегут перед лицом опасности! Вы скажете, что для этого им не хватает ума. На что я отвечу: пусть так — в таком случае перетрусившим солдатам я предпочитаю фагоров. Пока я зовусь королем Борлиена, фагоры останутся под моей защитой!

— Не хотите ли вы сказать, ваше величество, что фагоры останутся под вашей защитой, пока королева МирдемИнггала будет оставаться королевой Борлиена?

Вопрос задал один из викариев Тайнца Индредда, худой мужчина без возраста, чьи кости выпирали под черным шерстяным чарфрулом. И снова в зале наступило молчаливое замешательство. Почувствовав, что его слова возымели действие, викарий неторопливо продолжил:

— Не правда ли, что именно отец королевы, вашей супруги, широко известной своим чутким отношением ко всякому живому существу, прославленный воин РантанОборал — кстати, лет двадцать назад владевший замком, в котором мы сейчас имеем счастье заседать, и разбитый в свое время наголову вашим царственным отцом, — положил начало нечестивым сношениям с двурогими, которые вы теперь так целеустремленно укрепляете и развиваете?

Поднявшись с места, Гуаддл Улбобег поклонился Тайнцу Индредду:

— Сударь, я категорически возражаю против той речи, которую позволил себе ваш викарий. Мы собрались здесь не для того, чтобы поносить королеву МирдемИнггалу, а для того, чтобы предложить помощь её мужу, благородному королю Борлиена!

Король Орел опустился на трон, внезапно почувствовав слабость в ногах. Викарий умело высмотрел его уязвимое место и одной фразой мастерски нанес двойной удар, упомянув и о том, что восшествие на престол отца Орла — событие весьма сомнительного свойства, и о том, что в жены ему пришлось взять дочь свергнутого короля, чтобы укрепить свою власть.

С сочувствием взглянув на своего монарха, СарториИрвраш решил, что пора взять слово и скрестить словесные мечи с панновальскими наглецами.

— Как королевский советник, хочу отметить, что удивлен, — хотя способность удивляться во мне притупилась от многолетних столкновений с вещами разнообразными и поразительными, — удивлен тем, что стал свидетелем такого, мягко говоря, предубежденного отношения к моему государю. Скажу более — враждебности, да простят мне мою прямоту присутствующие здесь посланцы Священной Панновальской Империи! Сам я, прошу простить за бранное слово, атеист, и посему могу взирать на специфику закостенелых церковных представлений с позиции совершенно беспристрастной отстраненности. Где, спрошу я вас, то благочестие, которое вы, панновальцы, так усердно проповедуете? Неужели вы считаете, что помогаете его величеству, пороча честное имя его королевы? Может быть, я несколько резок и мой взгляд на жизнь отличается возникающей с годами непримиримостью, — но заявляю вам с полной ответственностью, глубокоуважаемый принц Тайнц, что ненавижу фагоров не меньше вашего. Однако они присутствуют в нашей жизни и с ними приходится считаться как с привычной, нежеланной и болезненной, но неизбежной её частью, весьма напоминающей ваши недружественные отношения с безбожным Сиборналом. Смогли бы вы в одночасье устранить всех сиборнальцев, как советуете нам вычеркнуть из бытия фагоров? Неужели только в убийстве заключена окончательная истина? Неужели именно это проповедует вам Акханаба?

Ответом ему было угрюмое молчание. Вздохнув, советник продолжил свою речь:

— Раз уж зашел такой откровенный разговор, позвольте довести до вашего сведения следующее: среди борлиенцев бытует мнение, что если бы Панновал не донимали с севера сиборнальские колонисты и его силы были бы свободны, то он не преминул бы ударить в южном направлении, иными словами, отправился бы завоевывать нас, борлиенцев, к чему, собственно, вы и пытаетесь сейчас приступить, пуская в ход коварные нападки и выступая с позиции имеющего право повелевать. В таком случае нам остается только слать ноты благодарности Сиборналу!

Советник умолк и наклонился, чтобы перекинуться несколькими словами с королем. Воспользовавшись этим, посол Сиборнала поднялся и заговорил в своей обычной язвительной манере:

— Поскольку мой мудрый и трудолюбивый народ весьма редко слышит в свой адрес что-либо, кроме злобных нападок, я с удовольствием занесу эти слова советника СарториИрвраша в протокол и отмечу их в следующем послании на родину. Выражаю свою благодарность королевскому советнику!

Тщательно проигнорировав это едкое замечание, принц Тайнц Индредд произнес, повернувшись в сторону СарториИрвраша:

— Вы потеряли ощущение правильного восприятия реальности, — и, похоже, причина тому именно годы, о которых вы говорили, советник. Панновал — нерушимый бастион между вашей жалкой страной и постоянно стремящимся пробиться на юг, в глубь континента Сиборналом. Как знаток истории, кем вы не устаете представляться, вы должны знать, что вот уже много веков Сиборнал, которому конечно же давно опостылели собственные мрачные северные земли, не оставляет намерений захватить благодатные угодья нашего материка и установить тут своё подлое владычество.

Неохотно признав, что последние заявления принца вполне соответствовали истине, королева королев подумала, что панновальцы не менее, чем присутствием среди них в Зале Совета фагора, были оскорблены видом сиборнальского посла. Но даже для циника Тайнца Индредда не было секретом, что подлинный бастион между Панновалом и Борлиеном — скорее географический, чем государственно-союзнический: на пути любого нашествия на юг непреодолимой преградой вставал горный хребет Кузинт и адово пекло — полоса выжженной солнцами земли, пустыня Мадура.

СарториИрвраш и король ЯндолАнганол закончили совещаться. Советник заговорил снова.

— Наши достопочтенные гости соизволили поднять вопрос о том беспокойстве, которое им причиняет воинственный Сиборнал. Прежде чем мы продолжим пререкания и взаимные оскорбления, я хочу, чтобы мы наконец разобрались в сути вопроса. Совсем недавно мой король, ЯндолАнганол, был тяжко ранен, отстаивая неприкосновенность своей святой отчизны, причем опасности подверглась даже его жизнь. В то время как он, оправляясь от ранения, возносил Акханабе благодарности за своё чудесное спасение, я щедро вознаградил тех травников и хирургов, которые занимались его раной. Я говорю здесь об этом, чтобы подвести речь к тому, чем нанесли королю его рану.

Советник сделал знак королевскому оружейнику, низкорослому крепышу с буйной бородой, с ног до головы затянутому в кожу, несмотря на дикую жару. Тот немедленно вразвалочку вышел в центр зала и продемонстрировал всем некий предмет, зажатый между указательным и большим пальцами его затянутой в перчатку руки. Это был маленький железный шарик. Официальным тоном оружейник доложил:

— Сей снаряд извлечен из бедра его величества щипцами хирурга. Рана, причиненная этим крошечным шариком, была весьма глубокой и причиняла королю сильную боль, даже несмотря на то, что отменный доспех его величества принял на себя большую часть силы удара. Сей снаряд был выпущен из ручного огнестрельного оружия, кратко именуемого 'ружьё'.

— Благодарю вас, — проговорил СарториИрвраш, жестом приказав оружейнику вернуться на место. — Сиборнал не устает изощряться в коварных приемах, вот как мы это поняли. Оружие, способное убивать на большом расстоянии и с большой точностью, ясное тому подтверждение. Эти так называемые 'ружья', как нам уже известно, производятся Сиборналом массовым порядком, в больших количествах, хотя производство это начато нашими северными соседями относительно недавно, что нам тоже известно. Более того, нам стало известно об изобретении оружия гораздо большего удобства в обращении под названием 'ружьё с кремневым замком'. Перед лицом такого опаснейшего нововведения я посоветовал бы всем членам Империи проявить единодушие, сплоченность и солидарность. Хочу авторитетно заявить, что подобные адские устройства представляются мне гораздо большей угрозой для цивилизации, чем все фагоры вместе взятые. Небезынтересно и то, что, как нам стало известно от наших агентов, в руки Дарвлиша ружья попали не от самих сиборнальцев, а от некого посредника здесь, в Матрассиле!

Тут головы всех присутствующих разом повернулись к послу Сиборнала. В этот самый миг Ио Пашаратид решил промочить горло и отпивал из кубка вино, охлажденное кусочками льда. Отняв бокал от губ, он опустил его, но на поднос перед собой так и не поставил, замерев с выражением чрезвычайной тревоги на лице.

Жена сиборнальского посла, Денью Мегам Пашаратид, восседала рядом с ним на шелковых подушках. После слов советника она встала — высокая и худощавая, с кожей бледноватого, даже сероватого оттенка, с суровым и непреклонным лицом.

— Вероятно, до присутствующих здесь доходили слухи, что на моей родине ваш материк называют страной дикарей. Только что услышанная мною, эта ужасная, ни с чем не сообразная ложь, — наглядное тому подтверждение. Кто позволил советнику Ирврашу чернить достоинство моего мужа подобными намеками? Чем объяснить то, что моему мужу, честному и принципиальному человеку, никогда не доверяют и его слово всегда ставится под сомнение?

Чтобы скрыть улыбку, помимо воли возникшую на губах, СарториИрвраш разгладил усы. Задуманная им ловушка удалась на славу.

— Простите, госпожа Денью, но почему вы решили, что отмеченный мной инцидент как-то связан именно с вашим мужем? Мне кажется, я ни словом о нем не обмолвился. Все тоже так считают — сами удостоверьтесь!

ЯндолАнганол снова поднялся.

— Двое наших лазутчиков, переодевшись дриатами, отправились на Нижний Рынок — и свободно купили там ружьё! Предлагаю сейчас же провести наглядную демонстрацию возможностей этого жуткого оружия, дабы все присутствующие поняли, что с этих пор они вступают в новую эру ужасов войны и обратной дороги нет. Возможно, после этого вы измените свои взгляды и поймете, почему мне приходится нанимать армию фагоров и вообще проводить суровую политику!

Сверля взглядом панновальского принца, король Орел продолжил:

— Если, конечно, ваша святость позволит вам вытерпеть присутствие двурогих в этом зале...

Король звонко хлопнул в ладоши. Затянутый в кожу капитан-оружейник твердым шагом вышел в коридор и громко выкрикнул команду. Печатая шаг, в зал вошли два фагора со спиленными рогами, до тех пор ожидавшие за дверью. Когда двурогие проходили мимо окна, их белый мех блестел на солнце. Один из фагоров нес перед собой упомянутое ружьё — примитивный мушкет с фитильным замком. Остановившись в одном из концов зала, фагор с ружьем опустился на одно колено и начал приготовлять оружие к стрельбе — перед ним мгновенно очистился коридор во всю длину зала.

Мушкет представлял собой шестифутовый стальной ствол, через равные промежутки примотанный витками бронзовой проволоки к прикладу из полированного дерева. В передней части дула, почти под мушкой, появилась прочная стойка-треножник с когтистыми лапами, дающими надежное сцепление с полом. Сняв с пояса рог йелка, фагор насыпал из него в дуло мушкета меру пороха и запечатал пыжом, после чего при помощи шомпола забил в ствол свинцовый шарик. Насыпав пороха на полку мушкета и запалив фитиль, фагор прижал приклад к плечу и изготовился к стрельбе. Стоявший над ним всё это время капитан-оружейник следил за правильностью заряжания ружья.

Тем временем второй фагор, добравшись до дальнего конца зала, остановился, повернулся к своему товарищу лицом и замер, нервно поводя ушами. Послы и дигнитарии, восседавшие на подушках неподалеку, немедленно поднялись и очистили вокруг него изрядную площадку.

Фагор с мушкетом тщательно навел своё подпертое треножником оружие на стоящего напротив соплеменника и нажал на спуск. Резко зашипел вспыхнувший на полке порох, затем раздался страшный треск выстрела, от которого у всех заложило уши. Из ствола мушкета вырвалось длинное пламя и клуб белого дыма.

Фагор-мишень покачнулся. На груди у него, там, где помещалось сердце, неспешно начало расплываться широкое пятно желтой крови. Застонав от боли, анципитал пошатнулся, ухватился лапой за рану в груди — и со стуком замертво упал на пол.

От едкого удушливого дыма, заполнившего зал, со всех сторон поднялся кашель — послы зажимали ладонями рты и протирали глаза. Многих охватила паника. Подхватив полы чарфрулов, они толкаясь бросились в коридор, на воздух. ЯндолАнганол и СарториИрвраш наблюдали за происходящим молча, не двигаясь с места. Огнестрельное оружие, несмотря на его хитроумие, вызывало у советника острую антипатию — по его мнению, оно было чудовищным изобретением, не несущим миру ничего, кроме ужасов и смерти.

Увидав из своего тайного наблюдательного пункта демонстрацию нового страшного оружия, королева убежала в свои покои и заперлась там. Она ненавидела расчетливость власть предержащих. Она точно знала, что выпады панновальской делегации, возглавляемой Тайнцем Индреддом, вовсе не были направлены против Сиборнала, поскольку с тем вопрос был ясен — Сиборнал давно и прочно считался главным врагом Панновала. Взаимоотношения этих двух держав при всей их озлобленности и непреклонности, были хорошо понятны любому. Истинной же мишенью острых речей панновальцев был король ЯндолАнганол, которого они всеми силами стремились превратить в своего раба. Из чего следовало, что она — всё же имеющая над королем определенную власть — представляла для них угрозу как соперница.

Обедала королева МирдемИнггала со своими фрейлинами. По правилу, издавна принятому при борлиенском дворе, король ЯндолАнганол вкушал свой обед вместе с гостями. Гуаддл Улбобег заслужил мрачный взгляд со стороны Тайнца Индредда за то, что, остановившись около короля, тихо проговорил:

— Устроенная вами демонстрация устрашает, но не слишком впечатляет, ваше величество. Наши полки, отбивающие атаки сиборнальцев на северном побережье, уже давно оснащены нашей версией этих ужасных мушкетов. Тем не менее, в одном вы, по всей видимости, были правы, хотя это и не прозвучало так явственно, — вам совершенно необходимо научиться производить такие ружья самим. Будьте уверены, ваше величество, принц предложит вам выгоднейшую сделку!

Отобедав и даже не почувствовав вкус съеденных блюд, королева вернулась в свои покои, где уселась у окна на изогнутый диванчик, стоящий у стены в полукруглой нише алькова. Её мысли были заняты ненавистным принцем Тайнцем Индреддом, больше всего напоминающим чудовищную жабу. Принц приходился двоюродным братом королю Олдорандо Сайрену Станду, не менее отвратному типу, женатому на женщине-полумадис. Козни, которые строили эти мерзавцы королевских кровей, были так гнусны, что принцу действительно можно было предпочесть даже фагоров!

Из окна ей был хорошо виден выложенный изразцовыми плитками бассейн-купальня, в котором она так часто освежалась. У задней стороны бассейна возвышалась стена, скрывающая прелести купающейся королевы от жадных посторонних глаз; у её подножия, почти на уровне воды, имелось небольшое окно, забранное решеткой. Там, в сердце дворца, в подземной тюрьме, томился король ВарпалАнганол, угодивший в заточение незадолго до королевской свадьбы. В бассейне — она хорошо видела это из своего окна — медленно кружили золотистые карпы. Как и свергнутый король ВарпалАнганол, карпы были здесь пленниками.

В дверь её покоев постучали. Слуга доложил, что королеву хочет видеть её младший брат.

ЯфералОборал ждал её, лениво облокотившись на перила балкона над главными дворцовыми воротами. И брат и сестра знали, что если бы не жена-королева, у короля ЯндолАнганола не дрогнула бы рука убить последнего мужчину из древнего рода Оборалов.

Младшего брата королевы нельзя было назвать красавцем; всю красоту природа с избытком предоставила в распоряжение МирдемИнггалы. Лицо её брата, худое, похожее на череп, всегда казалось раздраженным и злым. Яф так и не научился держать себя с достоинством, чем так славился король ЯндолАнганол; едва стоило взглянуть на молодого Оборала, как сразу становилось ясно, что этот человек давно оставил всякие надежды на успех в жизни или карьеру. Брат королевы служил Орлу безропотно и верно, и был всецело предан своей сестре, чью жизнь ставил гораздо выше собственной, видя в ней все упования своей семьи. Её брат был полной посредственностью — но за это она его и любила. От Яфа нельзя было ждать измены или заговора.

— Ты не был в Зале Совета? — спросила она.

Лицо её брата приняло горький вид.

— Туда таких, как я, не приглашают.

— То, что случилось там, ужасно. Убить верного фагора просто так, только чтобы показать всем силу этого мерзкого оружия...

— Я уже кое-что слышал. Ио Пашаратид места себе не находит — его всё же прижали. Хотя его непросто пронять — он холоден, словно кусок сиборнальского льда. Но представь себе — от шпионов я слышал, что в городе у него есть женщина! Он лихой парень, этот сиборналец — так запросто играет со смертью!

МирдемИнггала блеснула в улыбке зубами.

— Мне не нравится, как он смотрит на меня. По-моему, если у него есть женщина, это не так уж плохо!

Брат и сестра рассмеялись. Какое-то время они весело болтали о том, о сём, о всяких пустяках. Их отец, древний старик, уже слишком немощный, чтобы представлять какую-либо опасность для короля Орла, жил вдали от столичного шума в небольшом поместье, где вечно жаловался на жару. О ВарпалАнганоле он больше не вспоминал как о враге — тот получил своё. Теперь старик любил рыбачить: только река несла прохладу.

По дворцу разнесся звон колокола. Нагнувшись, королева и её брат увидели, как из ворот быстро вышел ЯндолАнганол, над которым неотступно следующие стражники несли широкий зонт из пурпурного шелка. Как обычно, рядом с королем крутился его любимец-рунт. Задрав голову, король махнул рукой королеве.

— Почему бы тебе не спуститься в зал, Кун? Наши гости засыпают от пустых разговоров на жаре. Ты развлечешь их лучше меня. Они жаждут тебя увидеть.

Попрощавшись с братом, королева послушно спустилась к мужу, ожидавшему её под роскошным зонтом. Приняв официальный вид, король взял супругу под руку. Только раз позволив себе взглянуть на мужа, МирдемИнггала поняла, что он бледен и выглядит усталым, хотя от Фреира, пронизывающего красный шелк зонта, на его щеки ложился лихорадочный румянец.

— Я слышала, ты собираешься заключить договор с Панновалом и Олдорандо, чтобы снять часть военных тягот с плеч страны? — спросила она осторожно.

— Лишь Вседержитель знает, к чему мы все движемся, — ответил он неожиданно резко. — Если не хочешь, чтобы злодеи, воспользовавшись твоей слабостью, захватили твой дом, заключи с ними временный союз. В этих засушенных монахах столько же коварства, сколько и показной святости!

Король вздохнул.

— Жду не дождусь того времени, когда мы вместе сможем поехать на море, в Гравабагалинен, и, забыв обо всём, наслаждаться любовью, как в старые времена, — сказала она, сжимая ему руку и наслаждаясь своей сдержанностью. Она даже не станет упрекать его за то, что дворец опять полон незваных гостей!

Но король не принял предложенного ей тона.

— Сегодня утром СарториИрвраш говорил непозволительные вещи — он перешел красную черту, похваляясь своим атеизмом перед панновальскими церковниками! — гневно заявил он. — Я всё более и более склоняюсь к мысли о том, что пришло время от него избавиться. Тайнц не устает повторять, что мой главный советник безбожник — я не могу дать ему в руки такой козырь!

— Принц Тайнц попрекает тебя не только Ирврашем, он укоряет тебя и мной, — возразила королева. — Значит, и от меня ты тоже избавишься, только потому, что я ему не нравлюсь?

Пока МирдемИнггала говорила, её глаза блеснули яростным огнем, хотя она вовсе не хотела этого и тщательно старалась, чтобы в голосе прозвучала лишь легкая укоризна. Король отозвался глухо:

— И ты, и скритина, и всякий и каждый знают: моя казна пуста. В таком положении приходится идти против велений сердца — ничего не поделаешь, таков долг короля!

МирдемИнггала вырвала руку из руки мужа.

* * *

Гости вместе со своими наложницами и слугами собрались в главном дворцовом саду, в сени колоннады. Для увеселения им привели диких зверей; несколько ловких жонглеров, акробатов и фокусник не уставали демонстрировать всё новые и новые трюки. Король Орел прошелся вместе с королевой среди послов, учтиво заговаривая то с тем, то с другим. В тысячный раз в своей жизни королева отметила, как озаряются внутренним светом лица мужчин, которых она удостаивает своим вниманием. 'Нет, я всё ещё много значу для Яна, — подумала она. — Моя цена очень высока, он не расстанется со мной так просто'.

Пожилой трибриатец привел на цепи двух человекоподобных иных. На голове у дрессировщика, бывшего вождя племени, красовался сложный убор-брафиста. Звери привлекли внимание нескольких гостей. На земле, вдали от привычных деревьев, эти создания казались комично неуклюжими. Как вполголоса пошутил один из придворных, иные напоминали пару подвыпивших гуляк, возвращавшихся с хмельной пирушки.

Повинуясь командам трибриатца, они принялись выполнять несложные трюки, которым были обучены. Происходило это как раз напротив жабоподобного принца Индредда, сидящего под желтым балдахином и лениво курящего вероник. Рядом с принцем покатывалась со смеху совсем молоденькая нескладная девушка, почти девочка, не старше десяти лет от роду.

— До чего же они смешные, правда, дядя? — то и дело повторяла она принцу. — Если бы не мех, они были бы в точности как люди!

Услышав слова девушки, трибриатец, дотронувшись пальцем до своей брафисты, спросил принца:

— Не желает ли ваше высочество, чтобы я продемонстрировал ему схватку пары иных?

Принц с усмешкой достал из кармана и показал дрессировщику золотую монету в десять рун.

— Получишь это, если заставишь их любить друг друга.

Стоящие неподалеку от принца гости засмеялись. Девушка недовольно замахала руками.

— Какой же ты иногда бываешь грубый, дядя! Неужели они и вправду станут делать это при всех?

Со скорбной миной трибриатец ответил:

— К сожалению, в отличие от людей эти звери не знают кхмира. Любовью они занимаются только раз в теннер и тогда их не нужно заставлять, они с удовольствием делают это и сами. Теперь же гораздо легче заставить их драться.

Продолжая смеяться и качая головой, принц убрал монету в карман. К нему подошла МирдемИнггала и он мгновенно забыл о лесных жителях. Юная спутница принца, внезапно заскучав, тоже повернулась и куда-то ушла. Девочка была одета как взрослая, даже щеки её были нарумянены.

Улучив момент и предоставив королю и принцу возможность развлекать друг друга беседой, королева направилась к племяннице Тайнца Индредда, задумчиво высматривающей что-то в фонтане. Подойдя к девушке, королева остановилась рядом с ней.

— Гадаете, есть там рыбы или нет?

— Да, и я их уже видела. Дома у нас тоже есть фонтаны, только рыбы там побольше — вот такие!..

Племянница принца показала, какие рыбы водятся в фонтанах в их стране, сделав это так, как обычно делают дети, — разведя в стороны руки.

— Понятно. Я разговаривала с вашим отцом, принцем, — солгала она, чтобы завязать разговор.

Оторвавшись от созерцания воды, девушка в первый раз взглянула на свою собеседницу и в её взгляде мелькнуло презрение. Поразительное лицо юной иноземки заворожило МирдемИнггалу, настолько оно было необычным — с огромными глазами, опушенными необычайно длинными ресницами, с носом, похожим на клюв длиннохвостого попугая. Всемогущий, да ведь девочка наполовину мадис! Небеса, какая прелесть! Какая миленькая! Нужно быть с ней поласковей.

Девочка ответила:

— Зиганкис! Это Тайнц-то мой отец? С чего вы взяли, миледи? Нет, вы ошибаетесь. Он мой дядя, двоюродный брат отца. Нет, мне такой отец не нужен — слишком уж он толстый!

Вероятно, опомнившись и почувствовав, что взяла слишком резкий тон, девочка продолжила уже мягче:

— По правде сказать, я первый раз путешествую за пределами Олдорандо. Это страшная скука. Мои служанки приехали со мной, но мне всё равно скучно. А вам не скучно здесь? Вы что, тут живете?

Прищурившись, девочка посмотрела на королеву. Глаза с её удивительного лица смотрели одновременно и мило, и глуповато.

— Знаете, что я вам скажу? Для женщины в возрасте вы очень хорошо выглядите, ещё очень привлекательно.

Изо всех сил стараясь не разозлиться на её глупую дерзость, королева ответила:

— Тут, сразу за стеной, есть отличный бассейн с прохладной водой — не желаете освежиться? Там никого нет, будем только вы и я. Ваш дядя вас отпустит?

Девочка на секунду задумалась.

— Вообще-то я могу делать всё, что захочу и не спрашивать у него, но купаться... думаю, что благородной даме купаться не пристало. В конце концов, я ведь принцесса! Об этом нельзя забывать, особенно в гостях.

— В самом деле? Что ж, я хорошо понимаю вас. Могу я спросить, как вас зовут?

— Зиганкис, мне говорили, что вы здесь, в Борлиене, ужасные провинциалы и отсталые люди, но не настолько же! Я принцесса Симода Тал, мой отец — король Олдорандо. Надеюсь, хоть об Олдорандо вы слышали?

Королева рассмеялась. Почувствовав жалость к глупой девочке, она проговорила:

— Ну, если уж вы добирались до нас из самого Олдорандо, я думаю, что хорошее купание вы заслужили.

— Спасибо, я искупаюсь, когда захочу, — ядовито ответила девчонка.

* * *

Охота лезть в воду пришла благородной девице на следующий день рано утром. Буквально вломившись в покоях королевы, Симода Тал криком разбудила хозяйку. Такая непосредственность больше удивила, чем разгневала МирдемИнггалу. Королева королев разбудила Татро и в сопровождении своих фрейлин и фагоров-стражников они втроем спустились к бассейну. Принцесса приказала фагорам убираться, заявив при этом, что вид этих чудовищ ей омерзителен.

Лучи Фреира ещё не рассеяли утреннюю прохладу, но вода была мягко говоря тепловатой. В правление отца ЯндолАнганола ночью для охлаждения бассейна во дворец ежедневно доставляли целые подводы льда, но теперь, приняв во внимание истощение казны и растущую прижимистость ледяных торговцев, от подобной роскоши пришлось отказаться.

Хотя нигде близ бассейна не было окон, кроме её собственного, королева купалась сейчас в тонкой рубашке, полностью закрывающей её белое тело. Но Симоде Тал не была свойственна такая скромность. Мигом сбросив одежду, она продемонстрировала королеве молодое, крепенькое белое тело, сплошь покрытое редкими темными волосками, стоящими дыбом, точь-в-точь редкий сосняк на снежном склоне.

— Вы такая милая, я так люблю вас! — немного побултыхавшись в воде, воскликнула она, обращаясь к МирдемИнггале и заключила королеву в объятия. Искренне ответить на такую восторженность королева королев не сумела — ей чудилась в такой порывистости некая непристойность. Принцесса Татро вскрикнула.

Олдорандская принцесса принялась плавать, нырять и кувыркаться в воде вблизи королевы, раз за разом раздвигая ноги и демонстрируя свою кууни, словно желая показать, что она уже совсем-совсем, где надо и наиболее важно, взрослая.

* * *

В это же время мирно почивающий на своем диванчике СарториИрвраш был разбужен офицером дворцовой стражи. Бравый воин доложил, что сиборнальский посол, Ио Пашаратид, покинул столицу за час до восхода Фреира, в спешке, один, верхом на хоксни.

— А что его жена, Динью? — спросил советник.

— По-прежнему в своих покоях, господин. По моим сведениям, она крайне расстроена отъездом мужа.

— Расстроена? — удивился советник. — Это почему же? Она очень разумная и образованная женщина. Не могу сказать, что я в восторге от неё, но ума у неё не отнимешь. А теперь вот, на тебе, грустит о муже-беглеце... А ведь дураков и без того хватает... Офицер, помогите-ка мне встать, будьте добры...

Накинув на плечи халат, советник вызвал рабыню, свою служанку и экономку, прислуживающую ему с тех пор, как не стало его жены. Несмотря на всю свою непрязнь к сиборнальцам советник не мог не признать, что Сиборнал — удивительная страна, перед которой можно только снять шляпу. По его приблизительным оценкам, в данный момент Великого Года на материке Кампаннлат в семнадцати различных государствах проживало приблизительно двадцать пять миллионов человек. Но никогда, ни в какие времена, все эти семнадцать государств не могли уживаться мирно, худо-бедно достигнуть взаимосогласия. Война с соседями воспринималась как нечто, свойственное любой стране. Союзы возникали и уходили в небытиё каждый день. Люди и думать забыли о мире.

А в Сиборнале, холодном Сиборнале, всё обстояло совершенно иначе. В семи государствах, на которые был поделен Сиборнал, проживало менее пятнадцати миллионов человек. Но между этими семью державами был подписан нерушимый договор о всемерном союзничестве. Кампаннлат был во много раз богаче бедных северных государств, однако постоянные раздоры и войны между его странами приводили к плачевным итогам — единственным достижением стало ограниченное господство Панновала, мрачная религия которого процветала на ниве всеобщего отчаяния. Вот почему СарториИрвраш ненавидел свою работу придворного советника. Ему приходилось работать на людей, большую часть которых он просто презирал.

Путем подкупа и взяток ему удалось узнать, что Тайнц Индредд привез во дворец полный сундук оружия — тех самых ружей, о которых шла речь на вчерашней встрече в Зале Совета. Для него не было секретом, что предназначение этого оружия — заставить короля пойти на необходимые панновальскому двору уступки, но какими должны быть эти уступки, никто не знал.

Новость о том, что во дворец прибыла партия ружей, наверняка достигла и ушей сиборнальского посла, очевидно державшего наготове такой же 'подарок' и теперь испуганного возможными обвинениями короля в пособничестве богомерзким дриатам. Это вполне могло объяснить его поспешный отъезд. По сведениям стражников, Пашаратид бежал на север, в сторону Мадуры, откуда можно было попасть в Нижний Хазиз, где были ближайшие поселения сиборнальцев. Посла нельзя было отпускать просто так; следовало попытаться задержать его и хорошенько допросить, чтобы раскрыть наконец все его мерзкие козни.

Пригубив пелламонтейновый чай, принесенный рабыней, СарториИрвраш повернулся к застывшему в ожидании офицеру гвардии.

— Позавчера вечером мной было сделано поразительное открытие, касающееся хоксни и способное перевернуть весь мир, — открытие просто потрясающее! Но кому оно нужно, позвольте спросить?..

Офицер не ответил. Советник покачал лысой головой.

— Знание не значит ничего, загадка же привлекает к себе любого. Вот почему мне приходится, проснувшись в столь ранний час, изнурять себя мыслями о том, как изловить очередного дурака, бегущего на север... Великие небеса, к чему, спрашивается, мне такие хлопоты?.. Итак — кто у нас во дворце самый лучший наездник? Кому здесь вообще можно доверять, если такой человек вообще существует? Конечно, я и сам его знаю — это младший брат королевы, ЯфералОборал. Будьте так любезны, приведите мне его. Снаряженным в дорогу.

Появившемуся вскоре брату королевы советник Ирвраш объяснил:

— Я хочу, чтобы вы любой ценой поймали этого мерзавца Пашаратида и доставили его обратно во дворец. Скачите во весь опор, и я уверен, что вы настигнете его. Скажите ему... не знаю, придумайте что-нибудь сами. Нет, дайте-ка подумать... Вот что — скажите ему, что король передумал заключать союз с Олдорандо и Панновалом. Он больше им не доверяет. Вместо того он хочет искать союзника на севере, в Сиборнале. Сиборнал сильная морская держава. Скажите, что мы готовы предоставить им свободную стоянку в Оттасоле.

— Но что кораблям сиборнальцев делать в такой дали от дома? — удивился ЯфералОборал.

— Не ваше дело — это касается только Пашаратида, пусть он решает сам. Ваша задача любыми средствами убедить его вернуться в Матрассил.

— Но зачем он вам тут нужен?

СарториИрвраш гневно сцепил руки.

— Без сомнения, он плел тут заговор с дриатами. А иначе зачем ему было бежать так поспешно? Я хочу знать, что именно он планировал. В рукаве у сиборнальца всегда есть какой-нибудь козырь. Теперь, прошу вас, отправляйтесь. Довольно вопросов!

* * *

Взяв курс на север, ЯфералОборал пересек город, где на улицах пока что попадались лишь редкие прохожие, бредущие куда-то спозаранку, и выбрался на поля за городскими окраинами. Он погонял хоксни по-умному, чередуя рысь с шагом.

Довольно скоро он добрался до реки Валворал, до того места, где она сливалась с Такиссой. Мост здесь охранял маленький глинобитный форт. Брат королевы королев спешился и поменял своего хоксни на свежего. За рекой население было весьма скудным.

Ещё через час безостановочной скачки, когда жара начала становиться невыносимой, он остановился у ручья и вволю напился. На мокрой прибрежной глине он заметил свежие отпечатки копыт хоксни, которая, как он надеялся, принадлежала Пашаратиду.

Вскочив в седло, он вновь устремился на север. В лицо ему дул жаркий ветер, иссушающий горло и опаляющий кожу. Постепенно на смену возделанным полям вокруг пришли пустоши.

На равнине повсюду виднелись гигантские валуны. Несколько веков назад, Великой Зимой, в этой местности обитали пустынники, возводившие свои кельи на плоских вершинах самых больших валунов, чтобы спастись от обитавших тут медведей. В домиках на одном или двух камнях до сих пор жили отшельники, но большую часть святых обитателей выгнала из их жилищ невозможная жара. У подножия валунов обрабатывали свои десятины фагоры; около косматых созданий кружились разноцветные яркие бабочки.

За одним из валунов притаился Ио Пашаратид — он, давно уже заметивший погоню, теперь ждал, в отчаянии соображая, что делать. В панике он загнал своего хоксни и больше не надеялся уйти от борлиенцев.

Пашаратид удивился до крайности, когда обнаружил, что его преследует один-единственный всадник. Воистину, глупости Кампаннлата не было предела!..

Зарядив мушкет, он изготовил его к стрельбе и стал ждать удобного момента, чтобы запалить заряд. Его преследователь приближался ровной рысью, тщательно объезжая камни и не проявлял особой осторожности.

Запалив фитиль, Пашаратид вдавил приклад в плечо, прищурил левый глаз и навел мушкет. В отличии от ЯндолАнганола он был отлично осведомлен об особенностях огнестрельного оружия и не слишком доверял ему. Ожидать, что каждый выстрел будет успешным и тем более угодит в цель, мог только глупец. Но этот выстрел удался как нельзя лучше. Ствол ружья не взорвался и пуля вылетела из дула точно в направлении своей цели. ЯфералОборал, получивший унцию свинца в грудь, был выбит из седла и сброшен на землю. Ему хватило сил только на то, чтобы отползти в тень ближайшего валуна и там испустить дух.

Изловив хоксни брата королевы, довольный сиборнальский посол продолжил свой путь на север.

* * *

Поговаривали, что двор короля ЯндолАнганола беден. В самом деле, среди борлиенских придворных никто не мог состязаться в роскоши и богатстве с придворными дружественного Олдорандо и великого Панновала. Эти всеми почитаемые оплоты цивилизации были средоточием немыслимого богатства; ученые там находили всяческую защиту и покровительство, и даже церковь — хотя в Панновале ересь строго преследовалась — поощряла в определенных границах ученость и искусства. В некоторой степени это объяснялось тем, что управляемый церковниками Панновал, эта цитадель святой веры, мог благодаря такой стабильности позволить себе определенную вольность воззрений.

Почти еженедельно корабли, прибывающие в гавань Матрассила из борлиенских провинций, выгружали на берег пряности, лекарственные травы, поделочную кость, ляпис-лазурь, ароматное дерево и редкостных птиц — всё, что наместники присылали в столицу в качестве королевских налогов. Однако лишь малая часть этих сокровищ попадала во дворец здешнего правителя. Король ЯндолАнганол, Борлиенский Орел, в глазах всего мира, да и в собственных, был неудачливым правителем, глупцом. Направо и налево он хвастал просвещенностью, царившей в Борлиене в эпоху правления его отца, который, если уж говорить начистоту, был не более, чем удачливым узурпатором, — одним из многих баронов, сражавшихся за спорный в то время борлиенский трон. Просто у него хватило смекалки сплотить фагоров в боевые дружины, поставить над ними командиров-людей и таким образом одолеть всех врагов.

Но не всех своих недругов отец ЯндолАнганола сумел одолеть. Многие из них, самые сильные враги, выжили и процветали. И одной из самых блестящих реформ, проведенных в жизнь во время своего правления отцом ЯндолАнганола, было создание парламента, скритины. Скритина была создана по старинному образцу. Но если скритина времен ЯрапРомбри состояла из представителей народа, которые могли давать советы королю и всячески изъявлять ему свою волю, то новая скритина в корне от неё отличалась. Проявив смекалку, ВарпалАнганол допустил в скритину только две категории людей: главарей уцелевших недовольных и ремесленников, в основном кузнецов, издавна имевших в стране силу. В первую категорию входили побежденные, но не сдавшиеся бароны и представители их семейств, которым членство в скритине позволяло легче пережить обиду, в то время как сам король мог скинуть со счетов возможность восстания надежно прикормленных вассалов. Большая часть груза, прибывающего на причалы в Матрассиле, шла на оплату бездействия этой затихшей на время алчной своры.

После того как молодой ЯндолАнганол сверг и заточил в темницу своего отца, первым делом он хотел упразднить и распустить скритину, нагло пожиравшую большую часть доходов государства. Чему скритина яростно воспротивилась — народные избранники не хотели лишиться кормушки. Парламент продолжал регулярные заседания, по-прежнему ставил палки в колеса королю и вовсю обогащался за счет наглого присвоения налогов всей страны. Председатель скритины, БудадРембитим, кроме прочего, был мэром Матрассила.

В честь визита панновальских послов скритина созвала внеочередное экстренное собрание, требуя срочно поставить на колени Рандонан и расправиться с воинственными племенами разбойников вроде дриатов, забиравшихся всё дальше в глубь страны — последняя вылазка была предпринята в провинции, расположенной всего в трех днях быстрой скачки от столицы. Королю пришлось держать ответ перед парламентом, представив план действий на ближайшее время.

Выступление короля перед скритиной состоялось в день заседания во дворцовом Зале Совета, но уже в полдень, когда гости Орла предавались полуденному отдыху. Приказав своему рунту на сей раз остаться за дверью, король при мрачном молчании парламентского зала опустился на трон.

Едва пережив неприятности сегодняшнего утра, он уже столкнулся с новыми затруднениями. Взгляд короля бродил по обшитым деревянными панелями стенам зала скритины, словно он решил найти под ними источник этих затруднений.

Необходимость держать ответ перед толпой явных и скрытых врагов бесила короля. Без сомнения, в ближайшее время следовало ожидать от парламента новых требований — и это были лишь цветочки.

Заседание началось с выступлений представителей виднейших баронских семейств. Для своих заявлений они выбрали темы малооригинальные — разговор шел во-первых о визите иноземцев, а также о старых, избитых и наболевших вопросах. Эти вопросы касались опустевшей казны, которая не могла обеспечить представителям достойного их происхождения дохода. Новые вопросы вращались вокруг военных действий, речь о которых зашла в связи с последним малоприятным сообщением с фронта Западной войны: приграничный город Кивассиен, западный оплот Борлиена, был осажден. Части рандонанской армии форсировали реку Касол и взяли город в непроницаемое ни для конного, ни для пешего кольцо.

Вслед за сообщением об осаде города посыпались нарекания в адрес генерала Ханры ТолрамКетинета, которого называли слишком молодым и неопытным, и слишком безответственным для того, чтобы командовать целой армией. Каждая жалоба и выпад против генерала по сути дела были выпадом в сторону назначившего его короля. ЯндолАнганол слушал выступления бесстрастно, выстукивая пальцами марш по подлокотнику кресла. Он снова вспоминал несчастные дни своего далекого детства, наступившие после смерти матери. Отец бил его и пренебрегал им. Молодой Орел, часто прятавшийся от гнева отца в дворцовых подвалах, в конце концов поклялся там себе, что, когда вырастет, никому не позволит стоять на пути его счастья.

После того как он, жестоко раненный при Косгатте, с трудом добрался до столицы, а потом долго лежал в лихорадке, прошлое, которое он отчаянно хотел забыть, снова и снова возвращалось к нему. Вновь он был бессилен что-либо предпринять. Именно в те тяжелые дни он впервые заметил улыбку молодого капитана стражи ТолрамКетинета, обращенную к королеве МирдемИнггале, улыбающейся мужественному офицеру в ответ.

Как только король смог снова подняться с кровати, он немедленно произвел ТолрамКетинета в генералы и отослал на фронт Западной войны. В скритине было много недовольных этим, преимущественно из тех, кто полагал — и не без оснований — что его собственный сын гораздо больше ТолрамКетинета заслуживал такого повышения в чине. Каждое новое известие о неудачах в упрямых западных джунглях только укрепляло уверенность недовольных и их озлобленность на короля возрастала. Король отчетливо понимал, что ему в самое ближайшее время как воздух необходима победа, неважно какого свойства. И это, среди прочих причин, заставило его искать помощи у Панновала.

* * *

На следующеё утро, перед началом новой официальной встречи с послами, король Орел отправился в покои Тайнца Индредда, чтобы переговорить с ним лично. Он снова оставил рунта за дверью, где тот, уже начавший привыкать к подобному ожиданию, расположился с удобством, свернувшись на полу клубком, как асокин. Панновальского принца он любил не больше, чем тот его.

Принц Тайнц Индредд вкушал первый, легкий завтрак — кашу из риса с кусочками экзотических фруктов. Выслушивая короля, принц равнодушно кивал, не переставая жадно отправлять в жабий рот ложку за ложкой. То, что он наконец сказал, на первый взгляд никак не было связано с тем, что говорил ему король Орел:

— Кузен, я слышал, что твой сын сбежал из дворца.

— Робайдай любит иногда побродить по пустыне в одиночестве, — солгал король. — Он равнодушен к жаре и не гнушается самой простой пищей — тем, что удается добыть охотой. Он часто так пропадает, иногда его не бывает целыми теннерами.

Принц осуждающе покачал головой.

— На мой взгляд, будущему королю не пристало подобное времяпрепровождение. Король должен учиться, набираться знаний и опыта. Тебе давно следовало отослать РобайдайАнганола в монастырь, где в своё время обучались и ты, и я. А вместо того, как я слышал, он скитается по степям с протогностиками!

— Я не пастух своему сыну! — вспылил король. — И чужие советы мне тоже не нужны.

— Но согласись, кузен, учение в монастыре пошло тебе на пользу. Ты узнал, что в мире даже для королей существует то, что приходится делать, даже если оно тебе не нравятся. Наше будущее не сулит нам ничего особенно заманчивого. Панновал с огромным трудом уцелел, пережив Великую Зиму и смену религии. Как оказалось, наступившее Лето мало уступает Зиме по количеству неприятностей. Наши придворные астрономы и астрологи не могут разыскать в будущем ни одного светлого лучика доброй надежды. Конечно, ты можешь ответить, что они просто слишком глупы...

Принц замолчал, и, со вкусом закурив вероник, красуясь, выдохнул огромный клуб душистого дыма, разогнав его небрежным, но хорошо отработанным взмахом холеной руки.

— Насколько ты помнишь, дорогой кузен, церковные книги Панновала ещё в стародавние времена предупреждали об опасности, грозящей с неба. Весной Акханаба был побежден Вутрой. Ты не забыл об этом?

Принц поднялся с дивана, и, вперевалку прогулявшись к окошку, выглянул наружу, навалившись необъятным брюхом на подоконник. Обтянутый шелковым халатом огромный зад принца самым непристойным образом выпятился в сторону короля Орла.

Молча взирая на филейную часть наследника Панновальской Империи, король терпеливо ждал продолжения монолога. Он с громадным наслаждением посадил бы Тайнца на кол — но это было, к несчастью, совершенно невозможно.

— По словам наших астрономов, Геликония и её материнское светило, Баталикс, проходят в опасной близости от Фреира каждый Большой Год. Всего через четыре поколения — через восьмидесят три года, если быть точным, — мы приблизимся к Фреиру на кратчайшее расстояние. Для ближайших восьми поколений настанет время великих испытаний стойкости. Но по прошествии этого времени, если небесная механика не подкачает, мы начнем медленно, но верно удаляться от Фреира. Жара будет спадать постепенно, начиная с холодных континентов, стран Сиборнала и Геспагората. Нам, обитателям тропиков, жизнь ещё века не покажется сносной. Ты понимаешь, чем нам это грозит?

— Борлиен выдержит, — холодно сказал король, задетый упоминанием Сиборнала. — С юга нас омывает море — там прохладно. Оттасол тоже продержится — он такой же подземный город, как и твой Панновал.

Мгновенно повернув к королю Орлу жабью физиономию, принц Тайнц впился в его лицо маленькими, заплывшими жиром глазками-буравчиками.

— Так вот — мой план, дорогой кузен... Я знаю, ты не слишком-то жалуешь меня, пока простого принца, но мне бы хотелось, чтобы ты услышал это из моих уст, а не в пересказе твоего горячо любимого друга, святейшего советника Гуаддла Улбобега. В ближайшем будущем, как ты сам мне сказал, Борлиен не ожидают крупные потрясения. Панновал, укрытый в горах Кузинта, также будет в относительной безопасности. Больше других от грядущего пекла пострадает Олдорандо. В наших общих интересах, чтобы Олдорандо сохранил свой суверенитет, а не пал под ударами кейце и дриатов, разделив наши государства и по сути положив конец нашей святейшей Империи — которая, если ты этого ещё не забыл, является единственным в мире оплотом нашей святой веры. Как по-твоему, кузен, возможно ли, чтобы двор Олдорандо, имея в виду, конечно, только наследников короля Сайрена Станда, переждал самые жаркие времена Лета, укрывшись в Оттасоле?

Вопрос был настолько неожиданным, что ЯндолАнганол запнулся, не в силах найти слов для ответа.

— Но в ту пору, полагаю, уже нужно будет спрашивать не меня, а у моего наследника или его наследника...

Поняв, что забежал слишком далеко вперед, панновальский принц решил переменить тему разговора, а вместе с ней и тон.

— Кузен, что ты там стоишь — утренний воздух воистину прекрасен, подойди к окну и подыши вместе со мной. Взгляни-ка вот на это чудо там, внизу, — это бежит милейшая девочка, Симода Тал, моя племянница одиннадцати лет и шести теннеров от роду, наследница королевского дома Олдорандо, линия которого восходит к самому великому королю Дэннису, правителю Старого Эмбруддока ещё до прихода Великих Холодов.

Скрепя сердце, король подошел и выглянул наружу. Через двор внизу под окнами быстро шла Симода Тал, возвращавшаяся после купания в бассейне королевы МирдемИнггалы к себе в комнаты и не замечавшая, что за ней наблюдают. На ходу вытирая волосы, она затем обернула голову полотенцем, соорудив подобие лихого тюрбана трибриатцев.

— Зачем ты привез её сюда, Тайнц? — подозрительно спросил король. — Дорога к нам тяжела и опасна.

Принц расплылся в блудливой улыбке.

— Показать тебе, дорогой кузен. Милая девочка, верно?

— Нельзя не согласиться, — буркнул король. — И что с того?

— Она молода, почти девочка, с этим нельзя спорить, но горячая штучка — это безошибочно видно по некоторым признакам.

Король ЯндолАнганол почувствовал, что ловушка готова вот-вот захлопнуться. Отвернувшись от окна, он принялся мерить шагами комнату. Принц тоже отвернулся, и, удобно устроившись в кресле, окутался дымом.

— Дорогой кузен, в Панновале наше самое горячеё желание — увидеть наконец членов Священной Империи живущими в мире и согласии, чего, увы, невозможно достигнуть, пока между её странами остается рознь и вражда. Грядут тяжелые времена, от которых нужно успеть защититься. Уже сейчас ситуация требует принятия неприятных решений. Милостью Акханабы нам в Панновале дарован дар предвидения. Так вот, исходя из некоторых объективных предпосылок, в которых мы совершенно уверены, мы хотим, чтобы эта юная девушка, Симода Тал, стала твоей женой.

Кровь отлила от лица короля ЯндолАнганола. Старательно сдерживаясь, он спросил:

— Надеюсь, ты не забыл, что я уже женат? И помнишь, кто моя жена?

Принц Тайнц мерзко захихикал.

— От неприятностей нельзя просто взять и отвернуться, кузен. Теперешняя твоя жена не королева — она лишь дочь выжившего из ума старика-барона. Она ниже тебя по рождению и не пара тебе. Твой выбор принизил и твою страну, и тебя самого, ибо королю нужна хорошая партия, ровня. Обручившись с Симодой Тал, ты получишь в союзники силу, которую не сможешь и представить!

— Об этом не может быть и речи! — рявкнул король. — А кроме того, как быть с происхождением этой девочки? Ведь её мать наполовину мадис!

Тайнц Индредд вновь хихикнул.

— Чем мадис хуже фагоров, с которыми ты водишь дружбу? Послушай, кузен, я хочу убить одним выстрелом двух хоксни и устроить всё к общему удовольствию. Ни о каком коварстве и задних мыслях тут и речи нет, только о дружбе и обоюдной выгоде. Лет этак через сорок Олдорандо целиком превратится в адское пекло — по самым мягким оценкам. Олдорандцы уже скоро вынуждены будут двинуться на юг, всем народом. Но, едва ваш брак с наследницей Олдорандо станет свершившимся фактом, они всецело окажутся в твоей власти. Это будут обычные бедные родственники, униженно просящиеся на ночлег у парадных дверей твоего дома. Борлиен и Олдорандо станут одним государством — если не при тебе, то при твоём сыне или внуке. Такой шанс просто грех упустить.

— Нет, это невозможно! — повторил король. — Сама Церковь запрещает расторжение брака...

Тайнц захихикал в третий раз.

— Ничего невозможного нет, если это в интересах самой Церкви. Сам святейший Це'Сарр, как наместник Акханабы на земле, готов расторгнуть твой брак своей особой грамотой, как делалось уже не раз.

Король ЯндолАнганол замахнулся, собираясь ударить принца. Но, удержав руку на уровне глаз, сказал:

— Та, на которой я женат, была со мной во все прошлые годы и останется со мной! Если вдруг я решу, что династический брак мне действительно необходим, я женю на Симоде моего Робайдая. Они прекрасно подойдут друг другу.

Подавшись вперед, принц Индредд наставил на короля Орла жирный палец:

— Не пойдет. Даже думать забудь. Твой парень — просто ненормальный. К тому же, его бабка Шаннана — дикарка из Рунсмура. Его кровь отравлена безумием. Король Сайрен Станд никогда не даст согласия на брак своей дочери и наследницы с ним!

Глаза Орла яростно сверкнули.

— Никто не смеет говорить о моем сыне, что он ненормальный! Он диковат, но не более того.

Тайнц Индредд вновь гадко захихикал.

— Тогда тебе нужно отдать его в монастырь, туда, где уже побывали и ты, и я. Но спроси свою душу — она ясно подскажет тебе, что твой сын потерян в качестве наследника престола. Если ты хочешь блага своей стране, тебе нужен новый наследник. Но твоя псевдо-королева, эта баронская дочь, уже — хи-хи — слишком стара, чтобы дать его тебе. Посему, если ты ещё хочешь рассчитывать на успех, тебе не избежать теперь жертвы. Но любая жертва с твоей стороны будет восполнена соответствующей помощью с нашей. Как только мы получим твоё согласие, в твоё распоряжение немедленно поступит целый арсенал наших новейших ружей со всеми необходимыми боеприпасами. За первым арсеналом, если потребуется, последует второй, а за ним и третий. Мы пошлем своих воинов сражаться против Дарвлиша Черепа и диких племен рандонанцев. На твоей стороне будут все мыслимые преимущества.

— И что за это получит Панновал? — с горечью спросил ЯндолАнганол.

Тайнц вновь захихикал.

— Мы получим самое дорогое на свете — стабильность, дорогой кузен, стабильность, вот что! На весь подступающий нестабильный период. По мере того как Фреир подбирается всё ближе к Панновалу, проклятый Сиборнал неуклонно набирается сил. Почему бы нам не отведать этих прекрасных фруктов? Скваанейи просто превосходны!

Принц впился желтыми зубами в розовую мякоть скваанейи, давая понять, что разговор закончен.

Не сводя глаз с принца, ЯндолАнганол застыл, словно врос ногами в пол.

— Но я люблю женщину, на которой женат. Я не собираюсь бросать МирдемИнггалу!

Принц брезгливо рассмеялся.

— Любовь! Зиганкис, как сказала бы Симода Тал. Король не может себе позволить мыслить в таких пошлых категориях. Превыше всего ты всегда должен ставить свою страну. Ради Борлиена, женись на Симоде Тал, объедини его с Олдорандо, успокой страсти...

— А если я откажусь?

Обдумывая ответ, а может просто издеваясь над королем, принц Тайнц Индредд медленно выбрал в блюде с фруктами очередную скваанейю.

— Тогда тебя просто сбросят с трона, только и всего, — разве это так сложно понять?

Коротко взмахнув рукой, ЯндолАнганол выбил из пухлой ладони принца лакомство. Нежный плод отлетел к стене и от удара лопнул, разбрызгав сок.

— Я религиозный человек и придерживаюсь предписаний Церкви, — прорычал король. — Я не могу избавиться от своей королевы, потому что это идет вразрез с этими предписаниями. И я уверен, что в панновальской Церкви найдутся те, кто поддержит меня!

Сдерживая дрожь в отбитой руке, принц наклонился и выбрал другой плод.

— Надеюсь, речь не о старом Улбобеге? Он всецело на моей стороне. Пойми, кузен, никто не требует от тебя дать развод королеве немедленно. Столь радикальные перемены требуют тщательной подготовки. Для начала я посоветовал бы тебе под благовидным предлогом отослать королеву из столицы. Удали её от двора, лиши власти. Пускай отправится в изгнание. Например, в её родовой замок Гравабагалинен, это глухое и тихое место. И тогда без помех внимательно подумай обо всех тех преимуществах, которые ты сможешь получить, если пойдешь нам навстречу. Но в конце недели я должен вернуться в Панновал — надеюсь, с благой вестью о том, что король Борлиена дал согласие на династический брак, который уже благословил сам Святейший Це'Сарр. Надеюсь, ты не намерен идти против его воли?..

* * *

Начавшись нелегко, день короля ЯндолАнганола так же нелегко и продолжился. Во время вечерней встречи с послами Тайнц Индредд довольно сидел на своем жабьем троне, пока Гуаддл Улбобег развивал выгоды нового брака борлиенского короля. На этот раз все предложения, по сути имеющие тот же смысл, были облечены в самую дипломатичную форму. После устранения нечестивой королевы король Борлиена получит невероятные выгоды. Разумеется, окончательное решение остается за королем. Но святейший Це'Сарр Панновала Киландр IX, Верховный Папа Церкви Акханабы, уже решил одобрить своей подписью обе грамоты с разрешением как на развод, так и на новый брак.

Никто из послов уже не заводил разговор о том, что может или не может случиться в следующие восемьдесят пять лет. Большая часть дипломатических усилий была направлена на то, чтобы хоть как-то улучшить ситуацию на те ближайшие пять-десять лет, которые сидящие здесь ещё застанут в добром здравии.

На ужине, которым руководил сам придворный мажордом, присутствовала и королева МирдемИнггала. Она сидела рядом с королем, а тот ничего не ел и только ерошил шерсть своего фагора. Кроме послов, за столом восседала и верхушка борлиенской скритины.

Трапеза состояла из нескольких перемен блюд — были поданы жареный лебедь, рыба, свинина и журавль. После пиршества слово взял принц Тайнц Индредд. Якобы желая отблагодарить короля-хозяина за чудесную трапезу, панновальский принц приказал своим телохранителям продемонстрировать умение владеть мушкетами. Во внутренний двор на цепях были приведены три могучих бийелка, привязаны и метко пристрелены.

Дым ещё не рассеялся, когда оружие было предложено в дар королю ЯндолАнганолу. Подарок преподнесли Орлу почти с пренебрежением, словно только недавно прозвучавшие предложения Панновала уже были приняты как сами собой разумеющиеся и вопрос этот больше не стоял.

Хитрость принца Тайнца была шита белыми нитками. Под впечатлением от демонстрации панновальской огневой мощи скритина наверняка должна была обратиться к королю с требованием приобрести у Панновала большую партию мушкетов, чтобы при их помощи переломить ход войн на всех фронтах. Король не сомневался, что Панновал непременно уступит просьбе 'младшего брата' — но за соответствующую плату, которая будет заключаться вовсе не в золоте.

Не успели стрельбы подойти к концу, как во дворцовый двор двое незнакомых купцов ввели под уздцы очень старого кайдава. Через его спину был переброшен кожаный мешок, куда было зашито нечто, очертаниями напоминающее человеческое тело. Мешок сгрузили на землю и разрезали ножом. Взорам присутствующих предстало бездыханное тело ЯфералОборала, окровавленное, с огромной зияющей раной в спине. Вид мертвеца преследовал короля ЯндолАнганола до самого вечера, когда он, обессиленный, наконец шатаясь вошел в покои своего главного советника. Баталикс быстро опускался к горизонту, пронизывая закатными лучами гряды облаков, озаренных ещё и меркнущим сиянием Фреира. Зловещий багровый свет, льющийся с запада, высвечивал самые дальние закоулки комнаты.

Поднявшись из-за заваленного бумагами стола, СарториИрвраш торопливо поклонился королю. Он корпел над своей 'Азбукой Истории и Природы'. Повсюду на столе лежали древние книги и заплесневелые манускрипты, по которым он изучал легенды и которые служили источниками в его изысканиях. Глаза короля скользнули по книгам без всякого интереса.

— Принц Тайнц Индредд просит немедленного ответа, — глухо проговорил он. — Что мне сказать ему?

Советник задумчиво пожевал губу. Он с крайним удовольствием избежал бы разговора на эту неприятную тему — но это было уже невозможно.

— Могу я говорить откровенно, ваше величество? — осторожно начал он.

— Говори. Для того я и держу тебя здесь!

Опершись на подлокотники, король сел в кресло и откинулся на спинку. Фагор-рунт остался стоять в тени, чтобы лишний раз не попадаться на глаза советнику.

СарториИрвраш наклонил голову так, чтобы монарху была видна только его лысая макушка.

— Ваше величество, ваша первейшая обязанность — поддержание благосостояния страны. Так гласит старый Закон Королей. План, предложенный нам Панновалом и сводящийся к укреплению наших связей с Олдорандо путем заключения династического брака, вполне может достигнуть своей цели. Укрепив свой трон таким образом, вы сможете бестревожно владычествовать ещё десятки лет. Более того, вы приобретаете этим на будущее новые провинции в лице Олдорандо.

От Панновала же можно ожидать не только военной, но и продовольственной помощи. На умеренном севере Империи, близ Панновальского моря, лежат плодороднейшие нивы. Наш теперешний урожай наверняка окажется весьма скудным, а в будущем, с усилением жары, положение лишь ухудшится. Тем временем наш придворный оружейник сумеет спокойно изучить так кстати подаренные нам панновальские мушкеты и попробует научиться изготавливать их копии.

Вам не стоит сомневаться — вы с Симодой Тал будете отличной парой, несмотря на её малолетство, хорошей парой во всех отношениях, кроме одного. Вы женаты и ваша жена — королева королев, МирдемИнггала. Она образец во всём — и как королева, и как верующая, а кроме того, вы любите её. Если вы принесете в жертву свою любовь, вам не избежать душевных мук.

— Может быть, я смогу полюбить Симоду Тал, — проворчал король, сломленный этими аргументами.

— Всё возможно, ваше величество. Вот только при всей сладости в этой любви навсегда останется горький привкус ненависти. Другой такой женщины, как королева королев, нет на всём свете, сколько ни ищите; а если и есть, то уж наверняка её зовут не Симода Тал.

Повернувшись, СарториИрвраш посмотрел в маленькое окошко своей комнаты на закат двух солнц. Он сам был огорчен тем, что был вынужден сказать.

— Любовь не так важна, — глухо отозвался король ЯндолАнганол, поднимаясь из кресла и принимаясь мерить шагами комнату советника. — Благополучие страны, вопрос, уцелеет ли она, как суверенное государство, — вот что имеет значение. Так говорил мне мой отец. Может быть, он неправ — не знаю. А ты, что посоветуешь ты? Каков твой окончательный ответ — 'да' или 'нет'?

Советник досадливо дернул себя за усы. Король поставил его в крайне затруднительное положение. Вернее, он сам себя в него поставил, совсем не к месту упомянув прекрасную МирдемИнггалу.

— Положение фагоров в Борлиене, вот что ещё меня беспокоит, — попробовал увернуться он. — Говорил ли об этом сегодня утром принц?

Король покачал головой.

— О фагорах я от него ничего не слышал.

— Ничего, он ещё обязательно скажет об этом. Или за него скажут люди, чьи слова он повторяет. Как только вы заключите сделку, вам об этом обязательно напомнят, уж будьте уверены!

— Так что же ты мне посоветуешь, советник? — раздраженно уже потребовал король. — Что мне ответить Панновалу: 'да' или 'нет'?

Остановив взгляд на грудах бумаг, разбросанных по столу, СарториИрвраш медленно откинулся на стул. Его пальцы машинально подхватили листок шуршащего как старый древесный лист пергамента и принялись его теребить. Он почуял, что загнан в ловушку — причем загнан своим же собственными словами. Как лицо, обязанное заботиться о благе государства, он был обязан поддержать решение короля, что и сделал. Но король явно собирался свалить на него всю ответственность за это решение — а это обещало СарториИрврашу очень большие неприятности в будущем.

— Вы решили подвергнуть меня испытанию в самой тяжкой области — там, где веление сердца входит в противоречие с велениями жизни, — наконец неохотно признал он. — Не в моих правилах давать ответ, состоящий только из 'да' или 'нет', вы сами это знаете, государь. Полагаю, здесь лучший совет даст вам ваша вера. Вам следовало бы обратиться к своему викарию, достопочтенному АбстронгАзенату.

ЯндолАнганол гневно ударил кулаком по столу.

— Никакой вопрос нельзя решать без веры, однако сейчас я хочу знать твоё мнение, ты же мой главный советник! Твоё понимание мотивов моего решения внушает мне уважение к тебе, Рашвен. Но тем не менее, я продолжаю испытывать ужасные сомнения, и требую от тебя, отринув все чувства ко мне, дать однозначный и ясный ответ. Должен ли я отвергнуть МирдемИнггалу и согласиться на династический брак ради благополучия и безопасности страны? Или нет? Отвечай же!

СарториИрвраш уже не сомневался, что каким бы ни был теперь его ответ, он понесет всю ответственность за окончательное решение короля. Он не хотел становиться козлом отпущения на все последующие времена; хорошо знакомый с мстительным характером короля, он страшился его ярости. В династическом союзе Олдорандо и Борлиена он и в самом деле видел только плюсы: такой союз между двумя традиционно недружелюбными соседями нес с собой множество преимуществ. Олдорандо — если его верно направить и правильно им распорядиться — можно было превратить в щит не только против диких кейце и дриатов, но и против коварных амбиций самого Панновала.

С другой стороны, к королеве он испытывал куда большую привязанность, чем к королю, да и предан ей был больше. Эгоцентрик, он любил МирдемИнггалу как дочь, в особенности с тех пор, как при страшных обстоятельствах погибла его жена. Прекрасный образ королевы согревал холодное сердце старого ученого. Он прекрасно понимал, что уже сказанное им было самым гнусным предательством, к тому же, грозящим разрушить мирное течение его жизни — чего он, конечно, менее всего хотел. Он с чистой совестью мог бы воздеть перст и сурово проговорить: 'Вы должны оставаться верным той женщине, которую любите, ваше величество, ибо лучшего союзника и друга вам не найти за целую жизнь...' — но, в основном потому, что маячишее перед ним в сумерках лицо короля было искажено гневом, сказать это у него просто не хватило духу, так как он не знал, каково на самом деле желание монарха. С ним же было его детище, труд всей его жизни, его книга, за которую нужно было бороться и чью судьбу необходимо было отстаивать, даже ценой изгнания королевы королев. Кроме того, заданный вопрос по большому счету был неразрешим для любого, кроме самого короля.

— Ваше величество, я боюсь, что у вас снова пойдет носом кровь, так сильно вы переволновались, — наконец пробормотал он. — Вам бы лучше выпить охлажденного вина. Прошу, вот бокал...

Король тут же вспылил:

— Всемогущего ради, ты всегда был для меня образцом рассудительности и надеждой на мудрый совет — почему же теперь ты уходишь от ответа? Мне как никогда нужна твоя помощь! А ты бросаешь меня в самую трудную минуту!

Сутулые плечи советника ещё больше сгорбились под потрепанным кидрантом. Он уже понимал, что избежать рокового ответа не удастся.

— Ввиду невероятной сложности проблемы моя первая обязанность как вашего главного советника сформулировать эту проблему для вас со всей возможной ясностью, — наконец нашелся он. — Вы, и никто другой, должны затем решать, что делать, потому что, во-первых, вы законный король и суверен Борлиена, а во-вторых потому, что вам придется потом жить с этим решением. Скажу только вот что: на стоящую перед вами дилемму можно смотреть двояко...

ЯндолАнганол горько взглянул на внезапно замолчавшего СарториИрвраша.

— Почему я всегда должен так страдать, старик? Почему королевский удел всегда хуже удела простых людей? Если на мою долю выпадает принимать такие решения и платить за них счастьем всей моей жизни, тогда почему я не фагор или Вутра?

— Никому не дано знать этого, только вам, государь, — опустив глаза, пробормотал советник.

Эта обтекаемая фраза привела короля в бешенство.

— Ты, старая ученая крыса! — проревел он, гневно тыча пальцем в побелевшего от страха советника. — Тебе на всё наплевать, я знаю, — на всё, включая меня и королевство, ты любишь только одно — свою крысиную возню со своими проклятыми старыми бумагами!

Советник зажал дрожащие руки между колен. Он понял, что его личная судьба и судьба его бесценной книги висят на тонком волоске.

— Может быть, моя возня крысиная, ваше величество, но что я могу поделать? — растерянно пробормотал он. — Я всегда говорил вам и повторяю сейчас, что все трудности, с которыми вам приходится сталкиваться, в основе своей происходят от повсеместного ухудшения климата. Как только это стало мне ясно, я принялся за изучение манускриптов и наткнулся на летописные жития древнего короля по имени АозроОнден. Четыре столетия назад он правил Олдорандо, подняв его из праха, в который тот был повергнут ордами фагоров. Как утверждают летописи, король АозроОнден взошел на трон, злодейски умертвив святого ЛэйнталЭйна, с которым до некоторых пор делил правление.

Король был озадачен.

— Я знаю эту легенду, и что с того? Я ведь не собираюсь никого убивать!

СарториИрвраш приободрился.

— Эта легенда, на мой взгляд написанная весьма мило, отличный образчик мышления в те древние, примитивные времена. Конечно, вовсе не следует воспринимать эту зловещую историю буквально. Взглянув на неё, как на аллегорию, можно увидеть груз ответственности за убийство святых или тяготы смены времен Года, будь то ледяная жестокая Зима, изгоняющая Лето, или удушливая жара, сменяющая холода, — и тут и там в итоге страдаем мы, люди. Нам на роду написано страдать за грехи предков. Безнаказанно нельзя сделать ни шагу; боль будет всегда. Вот таков мой ответ.

Король застонал от безнадежности.

— Ты, жалкий книжный червь, не от вины я страдаю, а от любви!

Выскочив из комнаты, король с силой хлопнул дверью. Он не посмел раскрыть перед советником душу — но он, Орел, на самом деле сходил с ума от саднящего чувства вины. Он действительно любил королеву; но вместе с тем сидящий в самой глубине его существа червячок соблазна заставлял его стремиться к юной Симоде Тал — и понимая это он испытывал муку.

Она была постине королевой королев. Весь Борлиен был влюблен в неё. Ещё один невыносимый поворот пронзающего душу винта — он знал, что его жена заслуживает этой всенародной любви. А он — нет.

Он знал, что королева никогда не изменяла ему. Возможно, она была слишком уверена в нем, никогда не допускала и мысли о том, что он может разлюбить...

И возможно, она получила слишком большую власть над ним.

И эта крепость — её тело, спелое, как налитая пшеница, мягкие моря её волос, сладостная влага чресел, туманная головокружительность взгляда, такая спокойная уверенность улыбки... Но каково это — вонзиться по рукоять в только начинающую поспевать плоть этой претенциозной задаваки, принцессы-полумадис? Конечно же, это будет нечто совершенно иное, неизведанное...

Его мысли мучительно шарахались из стороны в сторону, корчились, метались вместе с ним по опустевшим залам и запутанным переходам дворца. Дворцовая обстановка подбиралась случайно, наудачу. Чертоги короля соорудили на месте рухнувших крепостных башен, флигеля прислуги сымпровизировали из руин. Великое и роскошное, вызывающее жалость и полунищее стояли здесь бок о бок. Те сильные мира сего, что жили здесь, высоко над городом, изнывали от тех же неудобств, что и ничтожнейшие из горожан.

Наградой за эти неудобства служила замысловато преломленная городскими крышами линия горизонта, сейчас четко выделявшаяся на фоне темных облаков над головой. Теплая мгла равнинного воздуха клубилась над городом — так змея сворачивается клубком над убитой мышью. Обвисшие паруса кораблей, деревянные флюгеры астрологов и маленькие ветряки кузниц торчали над крышами домов словно символы бесполезных попыток природы принести хоть немного свежести и прохлады страдальцам в душных комнатах. Шагая по лабиринту своей обители, король прислушивался к ритмическим скрипам деревянных флажков словно умоляющего об отдыхе семафора, даже в сумерках шлющего сигналы своим далеким товарищам. Только раз ЯндолАнганол поднял голову, будто привлеченный заунывным пением неуклонно приближавшегося рока.

Вокруг уже никого не было, только стража. Стражники, по большей части двурогие, стояли здесь за каждым поворотом. С копьями наперевес или на караул, неуклюже марширующие и сменяющие друг друга воины королевской гвардии были единственными хозяевами этой необитаемой части дворца и хранителями её тайн. Между резных балок потолков кишели и пищали летучие мыши, из-под ног короля порой разбегались крысы; но в остальном дворец хранил странное безмолвие, как будто, как и хозяин, был погружен в нелегкие размышления о сложном выборе.

Шагая сквозь сгущавшиеся сумерки, король салютовал стражникам, почти не замечая их. На целом свете остался только один человек, от кого он ещё мог надеяться получить совет. Возможно совет, порожденный подлыми намерениями, — но, так или иначе, он его услышит. Человек, о котором шла речь, сам по себе был главной из тайн дворца. Король шел к отцу.

По мере того как Орел всё ближе подходил к той глубинной, внутренней части дворца, где томился в заточении его отец, в коридорах росло число стражей, замирающих навытяжку при появлении государя с такой удивительной поспешностью, словно от его царственной особы исходил некий особый флюид, в мгновение ока замораживающий тела людей.

По каменной лестнице король спустился к площадке с крепкой деревянной дверью в дальнем конце. У стоявшего здесь стражника-фагора не были отпилены рога, что подчеркивало его принадлежность к высшему военному рангу.

— Я хочу войти.

Без единого слова фагор достал ключ, и, отперев дверь, приоткрыл её перед королем. Толкнув дверь, Орел начал спускаться дальше, осторожно нащупывая в темноте ступеньки. Мрак, и без того почти непроглядный, сгущался ещё больше по мере того, как ступени уходили вниз. Спускаясь по неровной лестнице к подземельям, предназначенным для особо важных заключенных, он ощущал, как его, словно мокрое одеяло, окутывают холод и влажная тьма.

У подножия лестницы была ещё одна площадка со второй запертой дверью и новым стражником. По мановению королевской руки отперли и эту дверь.

За этой второй дверью крылся застенок его отца, темный и сырой, состоящий из трех каменных комнат-мешков. Первая имела наиболее устрашающий вид. В разное время здесь помещались оружейная, кладовка, кухня и камера пыток, причем зловещие приспособления последней всё ещё были развешаны на стенах.

Вторая комната служила спальней, но из обстановки в ней имелся только старый диван. Когда-то здесь была мертвецкая и комната выглядела гораздо более походящей для этой мрачной цели.

Отца, короля ВарпалАнганола, он нашел в третьей комнате — завернувшись в одеяло, тот сидел в ветхом деревянном кресле и неотрывно смотрел на полено за решеткой камина, тлеющее и не желающее разгораться. Сквозь забранное решеткой маленькое окошко, прорезанное высоко под потолком, в комнату проникали остатки угасающего дня. Старик на табурете поднял голову, моргнул и чмокнул губами, как будто увлажнял горло, чтобы заговорить, но так ничего и не сказал.

— Отец, это я, — сказал король. — Тебе так и не принесли лампу?

— Я пытаюсь высчитать, какой сейчас год, — пробормотал старик.

— Сейчас 381-й год Объединения, лето.

С тех пор как он в последний раз видел отца, прошло уже несколько теннеров. Свергнутый король окончательно постарел и скоро должен был присоединиться к сонму теней, скитающихся по каменным переходам дворца. Воспоминания о нем станут легендами...

Но ВарпалАнганол вдруг встал и повернулся к сыну, цепляясь рукой за каминную полку.

— Не угодно ли присесть, сын мой? К несчастью, здесь только это кресло. Мои покои очень скудно обставлены. Садись, а мне не помешает немного постоять.

— Спасибо, отец, не стоит беспокоиться, я не хочу сидеть. Я пришел поговорить.

— Нашелся ли твой сын — как бишь его? Роба? Ты нашел Робу?

— Роба сошел с ума — теперь об этом знают даже иноземцы!

— Помнишь, ведь он и в детстве любил пустыню. Я возил его туда вместе с его матерью. Такое голубое и бескрайнее было там небо...

Король не собирался тратить время, слушая болтовню старика. Он сразу решил взять кайдава за рога.

— Отец, я хочу развестись с Кун. Вопрос касается национальной безопасности.

— Что ж, ты сможешь запереть её здесь, со мной. Мне очень нравится Кун, она такая милая женщина. Конечно, тогда нам понадобится ещё одно кресло...

— Отец, мне нужен совет, — напомнил король. — Я пришел просить у тебя совета.

Старик медленно опустился в кресло. Подойдя к нему в несколько стремительных шагов, Орел присел на корточки, чтобы видеть его лицо, озаренное трепещущими бликами тусклого пламени камина.

— Я хочу говорить с тобой о любви, чем бы она, любовь, ни была. Ты выслушаешь меня и дашь совет, да, отец? Говорят, любви покорны все. И находящиеся на самом верху, и несчастные из низов. Я люблю нашего Всемогущего Акханабу и каждый день совершаю ему службу; я его наместник на земле. Превыше всех живых женщин в мире я люблю мою МирдемИнггалу. Ты знаешь, я убью любого, кто взглянет на неё неподобающе.

Король замолчал. Наступила пауза, во время которой его отец собирался с мыслями.

— Ты хороший фехтовальщик, как я слышал, — некстати прошелестел старик.

— 'Любовь подобна Смерти', так, кажется, говорят поэты? — продолжил король, не слушая отца. — Я люблю Акханабу и люблю Кун. Но где-то под покровом этой святой любви — в последнее время я чувствую это особенно явственно — кроется напряженный сосуд лютой ненависти. Разве это нормально, отец, скажи? Чем я прогневал Акханабу, раз он так запятнал мои чувства? Или это соблазн Вутры? Неужели все люди порой испытывают это?

Старик промолчал.

— Помнишь, когда я был ребенком, ты часто бил меня. Ах, как ты меня бил! Избив, ты запирал меня в пустой комнате. Однажды ты запер меня в этом самом подвале, помнишь? Но я всё равно продолжал любить тебя, любить беззаветно, не задавая себе никаких вопросов. Невинной роковой любовью мальчика к своему отцу. Но возможно ли любить кого-то без этой едкой струйки яда ненависти, сочащегося под спудом?

Прислушиваясь к словам сына, старик ёрзал в кресле, словно не находя себе места из-за неизлечимой чесотки.

— Всё повторяется, — наконец прошептал он. — Ничему нет конца... Не стоит надеяться, что новое поколение заживет по другим законам, будет страдать и радоваться по-другому. Твои муки порождены не ненавистью, а чувством вины. Вот что тебя изводит, Ян — вина. Это чувство не ново, оно знакомо и мне, да и другим людям на земле. Это унижение, наследственное отчаяние и жалость впитаны нами с молоком матерей, за них Акханаба покарал нас вечными муками жары и холода. Насколько я успел заметить, женщины тут в лучшем положении, чем мужчины, — они не столь задумчивы и потому страдают меньше. Мужчины правят женщинами, но кто правит мужчинами?.. Ненависть, о которой ты говоришь, вовсе не так уж плоха. Мне нравится ненависть, она развлекает меня и не дает скучать. Холодными ночами с ненавистью не так зябко...

— Когда я был мальчиком, подростком, я ненавидел весь мир и каждого в нем живущего, — согласился король. — Я ненавидел тебя за то, что ты не держал своё слово. Но вина — иное дело, чувство вины унизительно! Ненависть не дает падать духом, заставляет забыть вину.

— А любовь? — старик вздохнул. Его дыхание со старческим неприятным душком разложения вырвалось во влажный воздух. Снаружи уже наступила ночь; стало так темно, что сын свергнутого монарха уже не различал черт отцовского лица, только его абрис с темными провалами глаз и рта. — Я знаю, что такое любовь собаки к хозяину. Когда-то давно у меня была псарня, отличные асокины, может быть, лучшие в наших краях, с бело-коричневыми мордами, с глазами, как у мадис. Мой самый любимый пёс всегда был около меня и спал на моей постели. Этого пса я очень любил. Как же была его кличка? Забыл...

ЯндолАнганол гневно поднялся на ноги.

— И эта любовь — единственная, какую ты познал в жизни? Любовь к какой-то паршивой гончей?

— Может и так, потому что я не помню, приходилось ли мне любить кого-то ещё... — старик вдруг резко переменил тон. — Ну да ладно... так в чем проблема: ты собрался развестись с МирдемИнггалой и пришел ко мне искать, чем заглушить голос изводящей тебя совести? Решил, что я сумею сказать тебе нечто такое, что убедит тебя в твоей правоте? Ждешь волшебного слова?

— Я этого не говорил, — пробормотал король, в то же время понимая, что этого он и хотел. Отец всегда видел его насквозь.

— Тогда зачем ты здесь? Прости, но я уже забыл. Какой сейчас год, скажи пожалуйста? Мне, старику, это простительно, но похоже, ты тоже об этом забыл. Ты можешь просто объявить, что королева МирдемИнггала и её брат, ЯфералОборал, замыслив подлое убийство сиборнальского посла, не сумели претворить свой план в жизнь и брат королевы погиб. Заговор. Во все времена это было наилучшей причиной для опалы. Избавившись таким образом от королевы, ты угодишь сразу и Сиборналу, и Панновалу, и Олдорандо!

Король ЯндолАнганол стиснул руками голову.

— Отец, откуда ты узнал о смерти ЯфералОборала? Ведь его тело доставили во дворец всего час назад!

— Видишь ли, сынок, то, что я по своей немощи и ревматизму малоподвижен, ещё ничего не значит — новости приходят ко мне сами... Теперь у меня гораздо больше времени... Есть и другие возможности...

— О чем ты говоришь?

Но старик просто игнорировал его.

— Однажды ночью королева может просто исчезнуть. Бесследно, под покровом темноты. Исчезнуть навсегда, чтобы никогда больше не появиться вновь. Теперь, когда её брата не стало, нет никого, кто стал бы поднимать по этому поводу шум. Её старик-отец ещё жив?

— Нет. Не знаю. По крайней мере, я его не убивал, — пробормотал потрясенный король. — То, о чем ты говоришь, отец, не приемлемо ни под каким видом! У меня это просто не укладывается в голове...

— Ничего, ты справишься, стоит только начать.

Старик начал задыхаться, то ли от астмы, то ли от смеха. Вскоре приступ прошел.

— Но согласись, мой план с заговором хорош, да?

Король подошел к окошку и остановился под ним, задрав голову. По каменному потолку темницы бродили призрачные волны света. Снаружи, за стеной тюрьмы отца, находилась купальня королевы королев. Тревоги и печали накапливались в нем, поднимаясь, как вода в половодье. Его отец, такой немощный и слабый, был по-прежнему коварен, хитер и вероломен.

— Хорош ли? Я схожу с ума от угрызений совести — и, используя обстоятельства, удобный случай, выхожу сухим из воды, так, что ли? Теперь мне ясно, в кого я пошел!

Король стремительным шагом пересек все три комнаты и грохнул кулаком в дверь, требуя, чтобы его выпустили. После подвального мрака вечерний мир показался ему неожиданно прозрачным и наполненным светом. Толкнув боковую дверь, король Орел вышел к бассейну-купальне и спустился по ступенькам к воде. Когда-то здесь была причалена к берегу лодка; он помнил, как маленьким мальчиком плавал на ней. Теперь эта лодка сгнила, развалилась и затонула.

Небо в заплатах серых облаков было цвета лежалого сыра. На дальней стороне купальни, подобно скале, черным силуэтом высилась башня королевы; её парапет мрачной зубчатой линией вырисовывался на фоне темнеющего неба. В одном из окон горел тусклый свет. Может быть, там, за окном, его жена готовилась ко сну. Он ещё мог прийти к ней и вымолить прощение. Ещё мог забыться в её красоте...

Но вместо того он, сам не понимая, что на него вдруг нашло, бросился в тихую воду бассейна.

Руки он держал перед собой, словно человек, прыгнувший с крыши высокого здания. Воздух медленными пузырями выходил из его одежды. Он погружался и вода вокруг него стремительно темнела.

'Не подниматься бы никогда', — сказал он себе, пытаясь ухватить руками тину на дне.

В глубине вода была темной и холодной. Ужас пришел к нему и он приветствовал его, как старого друга. Из его носа вырвались пузырьки воздуха.

Но воля к жизни, направляемая Всемогущим, не позволила королю найти прибежище в лабиринтах смерти. Тщась удержаться на дне, он всё же начал подниматься к поверхности. Когда он, отдуваясь, наконец, вырвался на воздух, свет в окошке королевы уже погас.

Глава 4.

Королева в гостях

у живых и мертвых

Рассвет нового дня обещал жару и духоту. Королева королев отдала себя в заботливые руки фрейлин и те осторожно выкупали её. После омовения она немного поиграла с Татро, потом, вызвав СарториИрвраша, велела ему ожидать её в семейном склепе.

Спустившись в склеп, она попрощалась с братом. Вскоре он будет предан земле, в должном месте своей октавы. Сейчас его тело лежало, завернутое в желтую ткань, на огромном блоке лордриардрийского льда. Королева с горечью смотрела на ясные черты безвременно усопшего брата, которые не смогла исказить даже смерть. Поплакав, она помолилась обо всем обыденном и прозаическом, необычайном и экзотическом, обо всем, что сбылось и не сбылось в жизни ЯфералОборала. Так её и застал советник. На нем был домашний, запятнанный чернилами и потрепанный кидрант. Чернила были и на пальцах советника. Когда он низко поклонился королеве королев, она увидела, что чернилами испачкана даже его лысина.

— Рашвен, я пришла сюда попрощаться, но не только — я хочу поприветствовать душу моего брата, наверняка уже добравшуюся до Нижнего Мира, — сказала она. — Я собираюсь погрузиться в пбук. Проследи, чтобы никто меня не тревожил.

На лице советника отразилось сомнение.

— Ваше величество, позвольте напомнить вашему опечаленному разуму о двух вещах. Во-первых, умиротворение умерших предков — или пбук, если вам более по душе это древнее название, — наша святая церковь не одобряет. Во-вторых, вам едва ли удастся связаться с усопшим братом прежде, чем его предадут земле в соответствующей его роду октаве.

— И в-третьих, вы не верите, что пбук вообще возможен, считаете его сказкой, так?

Королева слабо улыбнулась советнику, не желая продолжать старый спор, в котором они так и не сумели достигнуть согласия.

СарториИрвраш покачал головой.

— Нет нужды напоминать мне мои собственные слова. Времена меняются и мои представления изменились. Признаться, я и сам с недавних пор научился прибегать к умиротворению умерших, дабы утешить себя кратким свиданием с душой своей усопшей супруги.

Советник закусил губу. Правильно истолковав выражение лица королевы, он сказал:

— Она простила меня.

Королева дотронулась до руки советника.

— Я очень рада, что вы излечились хотя бы от чассти ваших ужасных заблуждений.

Но в нем уже снова проснулся ученый и он сказал:

— Тем не менее, ваше величество, у меня нет оснований считать общение с усопшими физически возможным. Слишком уж много здесь субъективного, напоминающего сновидения. Вы не хуже меня понимаете, что под землей не может быть ни теней, ни духов, с которыми, как считается, общаются живые. На самом деле там нет ничего, кроме мертвого камня.

— Но мы-то с вами знаем, что это правда! И вы, и я, и миллионы людей по всей земле разговаривают со своими предками и родственниками в любое время, когда хотят. В чем же дело? Почему вы сомневаетесь?

— Исторические летописи времен Весны и более ранних, которых я читал множество, неизменно отмечают, что духи суть создания проклятые и безутешные, несущие наказание за свою неудавшуюся жизнь, способные навлечь несчастья и на живущих. С течением времени взгляды людей на умерших менялись; теперь вместо печали и горя все находят в общении с умершими покой и утешение. Вот откуда я сделал вывод, что всё связанное с общением с потусторонними мирами есть не более чем воплощение того, что мы сами желаем там увидеть, иначе говоря — самогипноз. Тем более, что исследования звездной механики, тайны которой были раскрыты ещё святой ЛойлБрайден, опровергли древнее представление о нашем мире, как о земной чаше, покоящейся на первородном камне, к которому нисходят все духи. Вы знаете это никак не хуже меня.

Королева гневно топнула ногой.

— Может быть, вам пойти вон? Неужели у вас не хватает такта избавить меня от надоедливых ученых лекций на исторические темы в час, когда я пребываю в горести и печали у тела злодейски убитого брата?!

Вспылив, она немедленно раскаялась в своей невыдержанности и когда они стали молча подниматься по ступенькам, даже взяла старого советника под руку.

— Что бы это ни было, оно несет утешение, — проговорила она. — Наивно думать, что мы познали весь мир. Я думаю, за пределами реальности есть бесконечно много такого, о чем мы и понятия не имеем. Может быть, там и обитают духи.

— Моя дражайшая королева, несмотря на свою ненависть к религии, я наделен чувством меры и способен распознать святость, едва оказавшись в непосредственной близости к ней, — льстиво сказал советник.

Почувствовав, что королева благодарно сжала его руку, он собрался с духом и продолжил:

— Святая Церковь не считает общение с умершими частью своего учения, надеюсь, вы не станете это отрицать? Церковь не желает иметь дела с духами и тенями, потому как они и слышать не хотят про Акханабу. Церковь навсегда запретила бы общение с тем миром, будь это вообще как-то возможно. Поэтому Церковь предпочитает просто закрывать глаза на пбук.

Нахмурясь, королева посмотрела на свои нежные руки, никогда не знавшие труда. Она была уже близка, уже почти готова к разговору с тенями.

— Не ожидала от Церкви такой проницательности, — пробормотала она.

В ответ СарториИрвраш промолчал — он не уступал в проницательности церковникам.

По коридорам дворца они не спеша добрались до покоев королевы. МирдемИнггала направилась к своему ложу, прилегла и расслабилась, успокаивая дыхание, утихомиривая частое биение взволнованного сердца. Тихо устроившись в изножье постели, СарториИрвраш осенил королеву святым кругом и начал бдение. На его глазах королева начала медленно переноситься в сумеречную область сознания, погружаясь в пбук.

Закрыв глаза, он запретил себе открывать их, чтобы не видеть беззащитной красоты МирдемИнггалы, и сидел, напряженно прислушиваясь к её редкому дыханию.

* * *

У души нет глаз, но она способна видеть всё, что творится в мире внизу.

Прежде, чем начать своё продолжительное нисхождение, душа королевы устремила свои чувства к тому, что было в непосредственной близости под ней, воспарившей над собственным телом. Под ней лежал, раскинувшись, простор во много раз больший, чем ночные небеса, во много раз более богатый, насыщенный, впечатляющий. На самом деле это было вовсе не пространство, а нечто диаметрально ему, бессознательной непрерывной глади, противоположное — непознаваемая овеществленная субстанция, в общем понимании лишенная каких-либо описательных признаков. Так суша полагает мореходные корабли символами свободы, в то время как запертые в тесноте корабельных трюмов моряки мечтают о том, что ждет их на суше; так реальность забвения одновременно сочетает в себе свойства бесконечной протяженности и несущественной малости, пространства и не-пространства.

Живому сознанию эта реальность казалась бесконечной. В своём устремлении вниз упокоение и забвение приостанавливались только там, где начиналось сосредоточение душ всех человекоподобных рас, где в тишине и неизвестности, в своей непознаваемой утробе, располагалась сущность источника Всеобщей Прародительницы, скорее по-матерински бездумно доброй и скорбящей, чем по-мужски расчетливой, — принимающей в своё лоно все души умерших, опускавшиеся к ней с течением времени. При всей своей величественности сущность Прародительницы была не более, чем итогом разложения неисчислимых душ, навечно замурованных в скальных породах под ногами обитателей Геликонии. Как бы ни было, она не отказывала никому, и это было главным.

Над телом Прародительницы клубились бесконечные тысячи тысяч свободно парящих духов и теней, походящих на небесные звезды, но упорядоченных в особой последовательности, олицетворяющей уходящее корнями в древность представление о земных октавах.

Ищущая душа королевы метнулась вниз, подобно падающей пуле устремляясь навстречу духам. В самом верхнем слое духи напоминали не звезды, а мумифицированных людей, с пустыми животами и глазницами, с неуклюже болтавшимися ногами. Оставленные за плечами годы изъели их тленную плоть, сделали её прозрачной. Ещё сохранившиеся в них внутренности неспешно плавали, напоминая крупных светящихся рыб в прозрачной чаше. Рты таких духов-останков были открыты по-рыбьи, причем казалось, что из этих навечно распахнутых зевов вот-вот вырвется и устремится к поверхности пузырь воздуха — к поверхности, которой самим останкам не суждено было достигнуть уже никогда. В этих самых верхних слоях обитали останки тех, кто ушел из жизни относительно недавно; в их фантомных гортанях ещё сохранился прах, во время беседы вырывавшийся как бы клубочками морозного дыхания, последнего апострофа ещё не полностью иссякшего сока жизни.

У души, отважившейся прибыть сюда, вид усопших обычно порождал страх. Королеве покойные несли умиротворение. Глядя на них, разверзших обсидиановые рты, она проникалась уверенностью, что нечто, существовавшее до поры, не уходит навечно в небытиё, а длит своё существование по крайней мере до тех пор, пока пламя Фреира не поглотит однажды всю планету. А потом... кто знает, что будет потом?..

Для пришлой души здесь не было ничего, что послужило бы ей компасом. И тем не менее направление существовало. Путеводным знаком была Прародительница. Всё здесь залегало пластами в соответствии с четким планом, как галька на морском берегу сама собой распределяется в соответствии со своими размерами. Распределенные в глуби земли в строгом порядке останки уходили в необозримые дали, за пределы Борлиена и Олдорандо, к далекому Сиборналу и даже к самым окраинам Геспагората, к полумифическому Паговину за океаном Климента и к самим полюсам.

Корабль души, несомый призрачным ветром, в конце концов доставил её к останкам её матери, дикой Шаннаны, жены РантанОборала, законного короля Борлиена. Останки матери королевы имели вид древней птичьей клетки, составленной из ребер и бедренных костей, которые излучали во тьме притягательное золотистое сияние, такое же, какое мы ощущаем, неожиданно наткнувшись на потрепанную книгу сказок, любимую с детства. Останки ласково заговорили с ней.

Останки-духи и тени не были символами мучения и страдания. Помещенные на темную сторону жизни, они старались помнить только хорошее, происшедшее с ними за время существования в мире живых. С погребенными оставалось только добро; злоба, подлость и гнев оставались на приволье действия, участвовать до срока в коловращении бытия.

— Дорогая матушка, я пришла к тебе по велению сердца, узнать, по-прежнему ли ничто не нарушает твой покой, — это было традиционное приветствие, принятое между живыми и мертвыми.

— Моя дорогая дочь, здесь нет ничего, что могло бы потревожить меня. Тут по-прежнему царят покой и безмятежность, наше безоблачное бытие ещё никогда не смущало ничего, что можно было бы счесть беспорядком. Свидания с тобой даруют окончательный мир моей покойной душе. Моя драгоценная и возлюбленная, как же мне не радоваться, ощущая рядом с собой столь великолепный росток, вышедший из моего недостойного лона? Твоя бабушка тоже здесь, она рядом и тоже рада узнать, что ты выбрала время навестить нас.

— Благодарю тебя, матушка, для меня нет большей радости, чем свидание с тобой.

Всё это, однако, были только слова, простые формулы, при помощи которых люди состязались с неумолимым током времени.

— О, не говори так, ведь у меня уже нет возможности искупить те небрежение и невнимание к тебе, которыми я зачастую грешила во время моей суетной жизни, когда недостаточно ласкала и холила тебя, ибо ты, сама добродетель и святость, заслуживала того вне всякого сомнения. У меня не хватало на тебя времени всякий раз, когда оказывалось, что очередное неотложное дело ждет меня, новая битва зовет и враг не дремлет. Лишь теперь становится понятно, что всю эту суету нельзя сравнить с подлинной радостью жизни, которая всегда была так близко, ведь ты росла на моих глазах...

— Матушка, ты была самой внимательной и нежной родительницей, это я никогда не была примерной дочерью. Я всегда была такой своевольной и непослушной...

— Своевольной! — хихикнул древний прах. — Нет, ты никогда не позволяла себе ничего, что могло бы обидеть меня. Теперь, пребывая в иной форме существования, я многое вижу иначе, могу отличать суету сует от воистину важного и значительного. Несколько пустячных проступков ничего не значат, мне стыдно за то, что в своё время я накричала за них на тебя. Как всякая живая женщина, я была глупа, мне не хватало ума смотреть глубоко — теперь же я знаю, что ты была моим самым драгоценным сокровищем. Жизнь не повернешь вспять, приходится жить со своими просчетами и неудачами — но здесь тем из нас, кто не оставил наверху живого побега, приходится горше прочих...

Усопшая ещё долго распространялась в том же духе и королева оставила попытки переубедить её, а только с тихой улыбкой прислушивалась к её прочувствованным речам, понимая, что матери, при жизни действительно чрезвычайно занятой собой и своими делами и уделявшей ей внимание лишь изредка, теперь нужно хоть как-то утешиться. Она с приятным удивлением обнаружила, что древние останки, сейчас всего лишь полуистлевшая груда костей, помнят события её далекого детства, о которых сама она давным-давно позабыла. Плоть смертна, но память остается навсегда, замурованная в вечности...

Наконец, когда поток причитаний начал стихать, королева решилась перебить мать.

— Матушка, я спустилась сюда в надежде встретиться с душой моего брата, ЯфералОборала, которая, как я считала, должна была присоединиться к тебе и бабушке.

— Вот как?.. Значит, и мой сын добрался до конца дней своего земного существования? Вот действительно добрая весть! Мы все здесь будем рады соединиться с ним, поскольку в искусстве пбука он всегда уступал тебе, а ты всегда была очень умной девочкой. Более доброй вести ты не могла мне принести.

— Дорогая матушка, его убили... застрелили из сиборнальского ружья.

— Прекрасно! Замечательно! Чем скорее его погребут, тем лучше, потому что теперь я способна видеть истинную суть вещей. Я рада. Так когда же, по-твоему, мы можем рассчитывать увидеться с ним?

— Его бренные останки будут захоронены в ближайшие часы.

— Тогда мы будем ждать и готовиться, чтобы встретить его, как подобает. Когда придет твой черед спуститься к нам в подземный мир, не бойся, здесь нет ничего плохого...

— Я готова, матушка, и ничего не боюсь. В любое время я буду рада услышать твой призыв, который ты сможешь передать через своих знакомых духов и теней, пребывающих ближе к поверхности живого мира. Но сейчас я хотела бы попросить тебя кое о чем. Дело в том, что наверху есть один человек, мужчина, который любит меня, хотя до сих пор он ещё ни разу не сказал мне о своей любви ни слова; но я чувствую его любовь, потому что он излучает её, как солнце — свет. Я знаю, что могу доверять ему так, как доверяю лишь себе. Сейчас его нет со мной — его отослали из Матрассила на далекую войну.

— Здесь, внизу, войны нам неведомы, моё дорогое дитя.

— Этот человек, мой друг, о котором я говорю, тоже часто вводит себя в пбук. Его отец где-то здесь, в Нижнем Мире, среди вас. Имя моего друга — Ханра ТолрамКетинет. Я хочу просить тебя через отца Ханры передать ему от меня весточку и узнать, где он теперь и что с ним, ибо мне настоятельно необходимо связаться с ним письмом.

Шаннана помолчала. По прошествии некоторого безвременья шипящей тишины мать снова заговорила с королевой.

— Моё дорогое дитя, в твоём мире нет способа одному человеку договориться с другим и достигнуть при этом полного понимания, так мало вы знаете друг о друге. Здесь же мы достигаем абсолютной завершенности. Как только плоть утрачивает значение и изменяется, надобность в тайне отпадает.

— Я знаю, матушка, — молвила душа королевы, страшащаяся такой предельной завершенности отношений. Она неоднократно слышала об этом и всякий раз испытывала противоречивые чувства. Одно это понятие многое проясняло в сути бытия почтенных останков. После длительного изменения достигалась высшая ступень взаимопонимания, когда любой призыв мог свободно разноситься меж надлежащими пластами останков подобно легкому бризу, не знающему препятствий и шелестящему в тихой желтизне праха, как в сухой палой листве под деревьями.

Душе пришлой приходилось при этом испытывать трудности, её выдержка проверялась на прочность. Фантомы Нижнего Мира со звуком скворчащего в жаровне масла начали сочиться к ней. Занавес бытия взлетал и откуда-то доносилась шелестящая музыка смерти. Душа королевы начала медленно возвращаться, неспособная более удерживаться в подземном мире, поскольку мать перестала помогать ей и ободрять её.

Наконец, пронизав обсидиановые толщи, ответ на посланную весть вернулся к Шаннане. Друг дочери всё ещё пребывал среди живых. Духи и тени его рода свидетельствовали о том, что лишь недавно он спускался к ним и разговаривал с ними. Во время этой недавней встречи боевые части, которыми командовал молодой генерал, находились вблизи деревни под названием Ут Фо, расположенной в джунглях Чвартских гор, что в восточной части дикого края, носящего имя Рандонан.

— Благодарю тебя, матушка, это всё, что я хотела узнать, — воскликнула из последних сил душа королевы, следом безмолвно послав вниз ощутимый всплеск благодарности. Пыхнув из горла облачком праха, дух матери проговорил на прощание:

— Нам, обитателям безмятежного Нижнего Мира, бесконечно жаль вас, ослепленных своей физической оболочкой. Нам, бесплотным, дано драгоценное разумение возможности общаться посредством высших голосов, понимание которых лежит за пределами способностей вашего слабого ума. Приди же к нам скорее и увидь и услышь мир таким, каков он есть. Мы ждем тебя!

Но слабая душа знала, что это обычный призыв старости и не вняла ему. Живые и мертвые не способны были понять друг друга, ибо находились по разные стороны существования; единственной связующей их нитью был пбук.

Ещё раз прокричав вниз слова благодарности и извинения, королева устремилась к земной тверди, точно поднимающийся из глубин к солнечным бликам морской глади пузырек воздуха. Снизу ей освещала дорогу золотая искра, некогда бывшая дикой Шаннаной, сверху ждал край свежего воздуха и вольного движения.

Окончательно придя в себя, королева МирдемИнггала отпустила СарториИрвраша. Расставаясь с советником, она искренне поблагодарила его за оказанную услугу столь деликатного свойства, ни словом не обмолвившись о том, что узнала во время пбука и свидания с мертвыми.

Как только СарториИрвраш ушел, королева королев призвала к себе Мэй ТолрамКетинет, сестру того далекого знакомого, о чьей судьбе она справлялась в царстве теней. Королева хотела принять ванну, что было частью ритуала возвращения из пбука, и Мэй ТолрамКетинет предстояло помочь ей в омовении. На этот раз королева оттирала своё тело с удвоенным тщанием, словно короткое пребывание в объятиях смерти замарало её.

— Я хочу инкогнито сходить в город, — вдруг сказала она. — Ты будешь сопровождать меня. Принцесса Татро останется во дворце. Приготовь нам с тобой крестьянское платье.

Оставшись одна, королева МирдемИнггала написала письмо генералу ТолрамКетинету, предупреждая его о готовящихся во дворце тревожных переменах. Подписав письмо, королева сложила его и запечатала личной печатью, потом, спрятав в кожаный мешочек, запечатала тот печатью короля, ещё более крепкой, чем её.

Стараясь не обращать внимания на головокружение и слабость, как всегда разливавшуюся по телу после пбука, королева облачилась в принесенную вскоре Мэй ТолрамКетинет одежду, незаметно спрятав кожаный мешочек с письмом в её карманах.

— Мы выйдем через задние ворота дворца.

Через задние ворота можно было уйти из дворца никем не замеченным. У главных же дворцовых ворот целыми днями толпились попрошайки, нищие и прочий назойливый люд. Кроме того, у главных ворот по обычаю торчали на кольях головы преступников, от которых на жаре шел ужасный смрад.

Миновав преданного стража, удостоившего их только взглядом, и выйдя из ворот, королева и фрейлина принялись спускаться по дороге-серпантину к городу. Как знала королева, в этот час король ЯндолАнганол всё ещё спал. От отца Орел унаследовал привычку подниматься рано на рассвете, и, появляясь в короне на дворцовом балконе перед подданными, принимать приветствия и поклоны. Эта традиция имела целью не только поддержание в народе чувства близости его к государю; каждый увидевший короля спозаранок немедленно проникался уверенностью, что тот, подобно распоследнему крестьянину, начинал вершить дела с восходом солнца, стараясь за время своего долгого рабочего дня многое успеть во имя нации. Мало кто знал, что, показавшись на балконе, король тут же возвращался в спальню, где крепко спал ещё несколько часов.

Над Матрассилом плыли рыжие песчаные облака. Опаляющий ветер, 'дыхание пустыни', прилетая с севера, пытался сорвать с женщин одежду, задувал под накинутые на голову шали и иссушал глаза, вынуждая ежесекундно моргать, смачивая их влагой. Добравшись до подножия дворцового холма, королева и ее фрейлина вздохнули с облегчением, несмотря на то, что здесь тоже клубилась пыль, вздымаемая буйным ветром.

— Заглянем в церковь и получим благословение, — решила МирдемИнггала.

В конце спуска начиналась городская улица, на которой стояла одна из многочисленных в Матрассиле церквей — низкое здание с уступами, скругленными в древних борлиенских традициях церковной архитектуры. Большая часть храма скрывалась под землей, над поверхностью был виден только купол, венчавший главный зал постройки. Таким образом отцы церкви выражали своё желание жить под землей, в этой обители Берущих — грозных выходцев из Панновала, несколько веков назад принесших святую веру в Борлиен.

В жидкой тени деревьев королева и фрейлина теперь были не одни. Впереди вела за руку внука старая шаркающая ногами крестьянка, внезапно вывернувшая из боковой улочки. При виде женщин крестьянка вежливо им поклонилась, заставив сделать то же самое и мальчика. Их история была печальной и незамысловатой. Зной погубил весь их урожай и теперь, спасаясь от голода, они держали путь в город, где рассчитывали прокормиться милостыней. Королева подала несчастным серебряную монету.

Внутри церкви царил благословенный полумрак. В этом полумраке, должном напоминать смертным о бренности их существования, прихожане тихо преклоняли колени. Скупой свет сочился сверху через узкие прорези в своде. Написанное красками на стене позади круглого алтаря изображение Акханабы освещало лишь неверное сияние свечей. Удлиненное тяжелое лицо бога с добрыми, но нечеловеческими глазами было частично скрыто размытыми тенями.

К этому традиционному, уходящему корнями в древнее прошлое символу веры были добавлены некоторые элементы сравнительно недавнего происхождения. Близ двери стояло освещенное единственной свечой изваяние потупившей скорбный взгляд Матери. Руки Прародительницы были раскрыты в приглашении к объятию. Многие женщины, проходя мимо изваяния, преклоняли перед ним колена и целовали его ноги.

Служба уже кончилась, но так как народу в церкви было предостаточно, стоящие в нескольких местах священники, стараясь не заглушать друг друга, тихими гнусавыми голосами читали нараспев молитвы.

— Многие приходят стучать в дверь Твою, о Акханаба, но многие разворачиваются и уходят без стука...

— И тем, кто стучится, и тем, кто уходит, не постучав, — всем им проливается скорбь Твоя...

— Ибо сказано было: 'Не плачьте, ибо когда дверь откроется, кто будет за ней, как не сам Всемогущий?'

— Говорю вам, что, раз отворившись, дверь пребудет открытой и не затворится вовек. Всяк страждущий узрит её, хотя и не всяк зрячий...

МирдемИнггала вспомнила то, что узнала от духа матери. Умершие способны переговариваться между собой через посредство одного великого голоса. Сказав так, Шаннана ни словом не упомянула Акханабу. Воистину мы со всех сторон окружены тайной, подумала королева, глядя на лик Всемогущего. Великие тайны бытия разгадать не под силу даже Рашвену.

— Приемля с покорностью судьбу такой, какая она есть, не ропща и без гнева, ты найдешь покой и тихое счастье. Смирись, склони голову, и со временем получишь награду столь щедрую, что и представить нельзя...

— В мире всё равно в своем величии и значимости...

— Всю жизнь учись познавать себя и ближнего своего, ставя его во многом превыше себя...

К непрерывной молитве наконец присоединился хор певчих. Королева с любопытством отметила, как мастерски используют сливающиеся воедино голоса возможности акустики просторного каменного помещения; воистину здесь дух и камень становились единым целым в полной гармонии.

Почувствовав, что сердце взволнованно колотится в груди, королева просунула руку под одежды и попыталась умерить его биение и успокоиться. То, что она собиралась вскоре совершить, было крайне близко к измене её государю и мужу; если письмо перехватят, она будет обречена. Возвышенная гармония церковного пения, всегда прежде успокаивающая и умиротворяющая её, на сей раз не умерила её тревоги. Перед лицом ужасных обстоятельств не было возможности искать успокоения в мыслях о величии вечности.

Получив благословение от священника, женщины двинулись к выходу из храма. Покрыв головы шалями, они снова ступили под палящий дневной свет. В лицо им пахнул раскаленный ветер.

Теперь королева направилась к порту, туда, где норовистая Такисса, разлившись в широкой заводи, приобретала сходство с небольшим темным морем. Прибывшая из далекого Олдорандо купеческая барка с трудом причаливала к берегу. И, хотя в связи с неутихающим ветром, 'дыханием пустыни', порт был безлюдней обычного, в несколько судов всё же грузили товары. Груженые телеги, бочонки, деревянные ящики и тюки, сложные вороты и стрелы кранов — всё это, обычное в любом крупном порту, виднелось повсюду. Брезент трюмных покрышек и промасленная парусина звонко хлопали на ветру. Не проронив ни слова, королева уверенно, преследуя некую конкретную цель, прошла половину порта и остановилась перед устрашающих размеров деревянным складом с вывеской 'Лордриардрийская ледоторговая компания' над широкими воротами. Этот склад был также штаб-квартирой самого известного ледяного капитана, Криллио Мунтраса из Лордриардри, недавно спасшего самого короля.

Внутри, по сторонам узкого центрального зала, под потолком которого двигались туда и сюда балки кранов, на стенах склада были устроены в пять этажей неогражденные террасы с множеством комнат. За их закрытыми дверями, прорезанными в толстых двойных стенах, набитых тростником, хранился лед.

Осмотревшись, королева МирдемИнггала выбрала одну из дверей на самом нижнем ярусе и решительно направилась к ней. Мэй ТолрамКетинет неохотно последовала за госпожой. Это место ей не нравилось.

За дверью внутри комнаты с воротами на улицу двое работников под надзором какого-то толстяка снимали с телеги пустые бочонки и по булыжному полу откатывали их к стене, выстраивая там в ряд.

— Я ищу Криллио Мунтраса, — сказала королева толстяку.

— Хозяин очень занят, — отозвался тот, поглядев на пришедших с большим подозрением. — Сейчас он не может ни с кем разговаривать.

Перед тем как зайти на склад, королева накинула на лицо вуаль, чтобы не быть узнанной.

— Думаю, мне он всё же согласится уделить минутку внимания, — сказала она. Сняв с пальца кольцо, она протянула его толстяку. — Покажи ему это и попроси принять меня.

Недовольно бормоча, толстяк отправился выполнять просьбу незнакомки. Судя по одежде и выговору, он был уроженцем Димариама, лежавшего по ту сторону моря Орла, в северной части Геспагората.

Постукивая от нетерпения носком туфли по булыжнику, королева приготовилась ждать, но не прошло и трех минут, как толстяк вернулся, причем и его осанка и поведение разительно изменились.

— Нижайше прошу у госпожи позволения проводить её к капитану Мунтрасу.

Королева МирдемИнггала обернулась к Мэй.

— Подожди здесь.

— Но, ваше величество... — растерялась фрейлина.

— И постарайся не мешать этим людям — у них тяжелая работа.

Вслед за толстяком, оказавшимся самим помощником капитана, она прошла в соседнее помещение, где пахло столярным клеем и свежеструганным деревом. Здесь старый плотник и четверка его дюжих подмастерьев пилили и строгали доски, сколачивая из них глухие ящики для перевозки льда. Повсюду на полу, на верстаках и лавках валялись молоты и топоры. Не прекращая работы, плотники проводили внимательными взглядами незнакомку со скрытым под вуалью и шалью лицом.

Откинув висящую на стене попону, провожатый королевы распахнул спрятанную за ней крепкую дверь. Поднявшись по начинавшейся за ней лестнице, они очутились в длинной низкой комнате второго этажа, с просторным окном, откуда открывался вид на реку перед набережной. В начале комнаты за столами корпели над бумагами несколько сутулых писарей. В дальнем конце комнаты стоял другой стол, гораздо больше писарских, с монументальным, как трон, креслом за ним. Поднявшийся из-за этого стола тучный мужчина, лучезарно улыбаясь, двинулся навстречу королеве. Низко поклонившись, он взмахом руки отпустил помощника и предложил королеве проследовать за ним в его личный кабинет за дверью позади его просторного стола.

Хотя сам кабинет ледяного капитана был невелик и грубо обшит досками, обставлен он был отлично, на стенах висели картины известных мастеров и во всех деталях дорогой мебели чувствовалась особая элегантность и изысканность, разительно не похожая на простую деловую обстановку конторского помещения. В женщине, изображенной на самой большой из картин, королева МирдемИнггала со смущением узнала себя.

— Ваше величество, я счастлив и горд принять вас у себя, — ледяной капитан низко поклонился, просиял новой улыбкой, и, резко склонив голову на бок, продемонстрировал свой полный восторг и восхищение королевой, как раз освобождавшейся от вуали и покрывающей голову шали. Капитан был одет в простой кидрант с карманами, оборванными руками бессчетных попрошаек в многочисленных экзотических портах всех трех южных морей Геликонии.

Удобно усадив королеву и предложив ей бокал вина, охлажденного собственноручно наколотым лордриардрийским льдом, капитан протянул к гостье руку. Раскрыв ладонь, он показал королеве её кольцо, после чего возвратил его ей со всеми возможными церемониями и настойчивой просьбой лично надеть драгоценность на её не менее драгоценный пальчик.

— Это кольцо — лучшеё из всего, что мне доводилось продавать, — искренне сказал он.

Королева улыбнулась.

— Тогда вы были просто бедным лоточником.

— Много хуже, ваше величество, — я был жалким нищим, хотя и с амбициями.

— Зато теперь вы неприлично богаты, — напомнила королева.

Ледяной капитан мрачно вздохнул.

— Да, это так. Пожалуй, я смог бы купить весь этот город — за исключением, понятно, вашего дворца. Но к чему мне теперь все мои богатства, ваше величество? За какие деньги мира можно купить молодость? Спасибо хотя бы на том, что нажитое богатство даст мне коротать старость, не думая о завтрашнем дне.

— Нельзя не признать, что ваше положение несколько отличается — в лучшую само собой сторону — от положения большинства простого люда, — нейтральным тоном заметила королева.

Смех капитана был открытым и уверенным. Без церемоний закинув ноги на стол, он поднял свой бокал и предложил тост за здоровье королевы.

Королева королев внимательно взглянула на капитана. Затрепетав от внезапно нахлынувшего чувства, ледяной капитан опустил глаза, словно желая защититься. На своем веку он перевидал девиц и женщин не меньше, чем глыб льда, но перед красотой королевы он чувствовал себя бессильным.

МирдемИнггала заговорила. Первым делом она спросила капитана о его семье, осведомилась о здоровье жены и детей. Она помнила, что у капитана есть дочь (умница) и сын (дурак), и знала, что сын капитана, Див, в скором времени должен принять от отца семейное дело, торговлю льдом, позволив последнему уйти наконец на покой. Но передача дел сыну и последующий уход на покой уже давно откладывались из рейса в рейс. Своё последнее плавание Мунтрас собирался закончить полтора теннера назад, как раз когда король Орел бился под Косгаттом с дикими дриатами. Однако его затянувшееся пребывание здесь говорило о том, что последний рейс едва ли закончится скоро — Диву всё время требовались подробные наставления отца...

Королева знала и то, что, хотя сын ледяного капитана и был несказанно глуп, отец всё равно любил его. В то время как собственный отец Мунтраса был с ним поистине жесток и груб, и в юности выгнал его из дома, заставив зарабатывать себе на пропитание нищенством и грошовой торговлей — и всё это лишь для того, чтобы заставить своего отпрыска познать все стороны жизни, а самому убедиться, что торговля льдом попадет в надежные руки. Капитан Мунтрас ещё раз рассказал королеве эту семейную историю, но ей никогда не надоедало её слушать.

— У вас была богатая жизнь, — сказала она наконец.

На лице капитана промелькнула растерянность; в словах МирдемИнггалы он услышал намек на неоправданность или ошибочность своего обхождения с сыном. Чтобы сгладить неловкость, он кашлянул и проговорил:

— Я горд тем, что сумел выбиться в люди и разбогатеть именно тогда, когда с большинством моих сограждан происходило обратное. Я заработал огромное состояние, и я не стыжусь этого.

Содержался ли в словах капитана намек на то, что его гостья относилась к ещё более счастливому меньшинству или нет, королева не поняла, да и не захотела ломать над этим голову. Вместо этого она, желая разрядить обстановку, успокоительно, как только она одна отлично умела, спросила:

— В своё время вы рассказывали мне, что начинали своё дело с одним кораблем. Сколько же кораблей у вас сейчас, капитан?

— Да, ваше величество, мой отец действительно оставил мне один-единственный латанный-перелатанный кораблик, старую калошу, и это было всё, с чего я начинал, — с удовольствием сказал Мунтрас. — Сегодня я собираюсь передать сыну флот в двадцать пять прекрасных судов. У меня есть быстроходные шлюпы, фрегаты и пакетботы, отлично приспособленные к хождению и по рекам, и по морям, с вместительными трюмами, чтобы везти большой груз льда для продажи. Только теперь многим становится ясна выгода старинной торговли льдом. Чем жарче делается на нашей грешной земле, тем больший груз отличного лордриардрийского льда готов потребить рынок, и тем больше мы, ледяные капитаны, зарабатываем. Чем хуже живется народам, тем большую выгоду я получаю.

— Но ваш лед тает, капитан, — напомнила королева.

— Конечно, и это стало неистощимым источником моего дохода. Однако лордриардрийский лед, самый холодный, вырубленный из морозного сердца горных ледников, тает медленней, чем лед, который предлагают на продажу другие торговцы, особенно эти жалкие мошенники из Попевина.

Капитан откровенно наслаждался беседой с королевой, хотя от его внимания не ускользнуло, что МирдемИнггала чем-то расстроена и над её обычно безоблачным челом словно собираются тучи. Он без труда догадался, что она явилась просить его о некой услуге. И умудренному жизнью капитану не составляло особого труда понять, что это может быть за услуга.

— Скажу вам вот ещё что, ваше величество, — наконец решился он. — Вы правоверная дочь своей страны и вера ваша чиста, поэтому не мне напоминать вам об искуплении. Так вот: мой лед — это моё искупление. Чем меньше становится льда, тем больше в нем нужды, и чем больше в нем нужды, тем выше на него цена. Мои корабли ходят в ваши края от моего родного Лордиардри, пересекают море Орла, поднимаются по Такиссе и Валворалу до Матрассила и самого Олдорандо, посещают побережье и воды всего Борлиена... и заглядывают даже в Кивассиен!

Королева вздрогнула, явно без особой радости слушая, как капитан мешает религию и торговлю.

— Что ж, отрадно слышать, что хоть кто-то процветает в нынешнюю тяжелую пору, — сухо сказала она.

Она отлично помнила те далекие времена, когда ещё девочкой путешествуя по Олдорандо вместе с матерью, повстречала на базаре юного тогда димариамца. Он был бос и одет в рубище, но на его губах играла улыбка; откуда-то из глубин своего нищенского наряда он тогда выудил кольцо, прекрасней которого королева не видела ни до, ни после. Её мать, Шаннана, дала ей денег, чтобы она купила приглянувшуюся драгоценность. На следующий день королева вернулась на базар специально для того, чтобы купить кольцо и с тех пор носила его не снимая.

— За кольцо я ободрал вас тогда немилосердно, ведь это не более, чем искусная подделка, — с улыбкой признал Криллио Мунтрас, перехватив её взгляд. — Но вернувшись домой я смог купить ледник и открыть своё дело. Так что по сути дела я обязан вам всем.

Капитан рассмеялся и смех королевы вторил его смеху — она давно знала об этом. Но время его было дорого и он решил перейти к делу.

— Итак, государыня, поскольку вы явно пришли сюда не за тем, чтобы купить у меня лед, так как для такой цели вы обычно присылаете дворцового мажордома, осмелюсь спросить — так за чем же? Чем я могу вам служить?

— Капитан Мунтрас, я оказалась в затруднительном положении и мне крайне нужна ваша помощь.

Прогнав веселье, капитан мгновенно посерьёзнел.

— Слушаю вас, ваше величество.

— Я очень ценю вашу готовность служить, Криллио. И уверена в вашей честности и надежности, чем вы, без сомнения, отличаетесь и на что я могу рассчитывать. У меня есть важное письмо и я хочу попросить вас доставить его для меня, тайно. Только что вы сами упомянули Киивассиен, что на границе с Рандонаном. Могу я быть уверена в том, что вы сможете доставить моё письмо некоему генералу, состоящему в командовании Второй армией, и что никто не узнает об этом?

При этих словах лицо капитана затвердело настолько, что его круглые щеки стали казаться высеченными из камня. Он моментально понял, о ком идет речь и что ждет его лично, если письмо попадет в руки короля.

— Там идет война, а на войне всякое может случиться, — хмуро сказал он. — Ни за что нельзя ручаться, ваше величество. Судя по последним новостям, дела борлиенской армии плохи и Киивассиен вот-вот падет. Я не рискну послать туда корабль. Они, знаете ли, обходятся мне совсем недешево.

— Вы торгуете в этой стране льдом моей королевской милостью, — уже другим тоном напомнила МирдемИннгала. — И эта милость далеко не вечна.

— Что ж, это так, — неохотно признал капитан. — И мне совсем не хочется лишиться вашего расположения. Ради вас я готов пойти на риск, ваше величество. Отсюда один мой корабль идет в Пурич в нечестивом Рандонане. Так и быть, я прикажу его капитану подняться вверх по реке Касол, за Киивасиен, в Орделей. Там я постараюсь найти способ отправить ваше письмо со специальным гонцом. Надеюсь, мне удастся найти столь смелого человека. Само собой, ему придется немало заплатить за риск...

— Сколько?

Капитан задумался, перебирая своих людей и подсчитывая неизбежные убытки.

— У меня есть на примете один проворный десятилетний юнга, который охотно возьмется за это. Когда так молод, не боишься смерти... Но, сами понимаете, задержка корабля на маршруте обойдется мне дорого.

— Сколько?.. — уже гневно повторила королева.

— Тысяча рун золотом, — помолчав, ответил капитан.

МирдемИннгала поджала губы. Цена была непомерно велика, но капитан знал, что королева заранее понимала это. Она неохотно протянула ему увесистый кошель с сотней золотых и вручила другой кошелек, с письмом к генералу ТолрамКетинету.

Мунтрас снова поклонился. Риск был велик — но и прибыль обещала быть огромной. К тому же, доставка письма давала ему повод закончить затянувшееся сверх всякой меры пребывание в Матрассиле.

— Я рад и горд, что могу оказать вам услугу, ваше величество. Я лично займусь этим делом. Но сперва я отведу свой корабль в Олдорандо, где должен завершить дела. Переход вверх по реке займет четыре дня, ещё два дня я простою там и за два дня вернусь обратно. На всё уйдет неделя. После короткой остановки в Матрассиле я пойду дальше на юг, в Оттасол. Там я передам ваше письмо младшему капитану — и уж он отправится в путь со всей возможной поспешностью.

— Как долго! — тем не менее возмутилась королева. — Вам обязательно плыть сначала в это Олдорандо?

Мунтрас вздохнул.

— Это будет моё последнее плавание, миледи. Я должен завершить дела и проститься с людьми, что служили мне верой и правдой много лет. У купцов своя честь.

МирдемИннгала смягчилась.

— Хорошо, оставляю это на ваше усмотрение, капитан Мунтрас. Но надеюсь вы поняли, что дело, о котором идет речь в этом письме, крайне срочно и требует совершенной секретности? Всё должно остаться строго между нами. Исполните мою просьбу, и я щедро вас отблагодарю. Очень щедро!

— Не сомневаюсь, ваше величество.

Распив с капитаном ещё по бокалу охлажденного вина, королева распрощалась с ним, и, приободрившись, почти весело двинулась обратно во дворец в сопровождении фрейлины, сестры генерала, письмо к которому, наконец, начало свой путь. Какое бы решение ни принял король, её выбор был уже сделан...

* * *

Ветер гулял по всему дворцу, хлопал дверями и взметал занавеси. Король ЯндолАнганол, без кровинки в лице, вел разговор со своим личным духовником, мрачным, совершенно лысым АбстрогАзенатом. После нескольких минут бессмысленных рассуждений на тему укрепления веры АбстрогАзенат всё же сказал:

— Ваше величество, дело, о котором вы толкуете, свято по своей сути и я верю, что в сердце вы уже сделали правильный выбор. Ради нашей святой веры вы сумеете скрепить новый союз и мы, святые отцы Церкви, благословляем вас на это.

В ответном слове короля звенела сталью яростная одержимость:

— Если я пойду на союз, о котором ты говоришь, святоша, это будет означать, что я во власти Вутры и впущу его в святую обитель!

— Не стоит так сгущать краски, мой повелитель, — скорбно сказал духовник. — Теперь нет сомнений, что ваша королева и её брат плели сети заговора против Сиборнала, желая втянуть вас в войну, и теперь, хотя сам ЯфералОборал и погиб, королеву следует наказать.

Духовник уже уверовал в ложь, которой дал ход сам король; наверняка уверовал лишь внешне, но всё же вслух не ставил слова короля под сомнение. Идея пустить такой слушок принадлежала старику отцу короля, — и, раз сорвавшись с нужных уст, клевета стала всеобщим достоянием, а затем и законным свидетельством против преступной королевы.

Панновальские послы в своих покоях ожидали ответа короля, не переставая сетовать на неудобства маленького и жалкого матрассильского дворца, на его нищету и плохое гостеприимство. Королевские придворные без устали вели с ними споры, ревностно отстаивая друг перед другом только им самим выгодные преимущества нового союза. Сходились же придворные только в одном: как только король Орел разведется с королевой и женится на Симоде Тал, вопрос о недопустимо выросшем за последние годы поголовье фагоров в Борлиене снова будет поднят со всей строгостью.

По утверждению старых летописей в незапамятные времена Весны огромные полчища фагоров захватили Олдорандо, сожгли и сровняли с землей его столицу. С тех пор лютая ненависть к двурогим передавалась в Олдорандо из поколения в поколение. Год от года популяция фагоров на его территории неуклонно уменьшалась. Панновальский престол считал обязательным, чтобы Борлиен так же неукоснительно следовал общепринятой в Империи политике. Как только Симода Тал станет женой короля Борлиена и министры её двора получат должности при матрассильском дворе, требование гонений на анципиталов будет выдвинуто самым решительным и недвусмысленным образом. Едва нечестивая МирдемИнггала сойдет со сцены и король Орел окажется в полной их власти, величайшего в истории святого похода против двурогих не миновать.

Но что же король, каким будет его решение?..

В четырнадцать часов с несколькими минутами король стоял нагишом в одном из верхних покоев дворца. На стене, с мрачной торжественностью отсчитывая секунды, раскачивался золотой маятник огромных напольных часов. Напротив, на другой стене, висело большое серебряное зеркало. По углам гардеробной молча ожидали знака от короля молодые прислужницы, готовые сию же минуту начать одевать монарха и готовить его к встрече с иноземными послами.

Между маятником и зеркалом ходил быстрыми шагами от стены к стене сам король ЯндолАнганол. Мучаясь в нерешительности, он раз за разом проводил пальцами по ещё свежему шраму на бедре, потирал бледный плоский живот или заглядывал себе за спину, чтобы увидеть там вспухшие кровавые полосы, спускавшиеся от плеч до литых ягодиц. Видя в зеркале отражение мускулистого, жестоко исхлестанного бичом мужчины, он рычал от бессильной ярости.

Он мечтал отправить панновальцев прочь, несолоно хлебавши; охватившая его черная ярость и кхмир затмевали разум и он колебался на грани такого решения. После этого он мог стиснуть в объятиях самое дорогое, что было у него на свете, — королеву — и усеять её рот горячими поцелуями, перемежая их с клятвами не расставаться никогда, с обетами вечной любви и верности. Он мог также и публично обвинить её в измене, став в глазах её негодяем, а в глазах народа святым, готовым бросить всё к ногам своей страны.

Те немногие, кто следил сейчас за ним со стороны, издалека, а именно семейство Пин с Аверна, многие часы проводившее за изучением глубинных психологических связей и духовных противоречий королевского мозга, считали себя вправе с уверенностью заявить, что решение, сию минуту сводящее с ума короля, на самом деле принято им уже очень давно. Хранящаяся в банках памяти Пин информация восходила к той далекой поре, когда, около шестнадцати поколений назад, большую часть Кампаннлата укрывали непроходимые снега, а в далекой глухой деревне, зовущейся Олдорандо, правил лорд АозроОнден, далекий предок Анганолов. Нанизанной на эту неразрывную нить, висела бусина-история роковой размолвки между отцом и дочерью, скрывшаяся в тени четырех долгих веков, но до сей поры не забытая.

Семя разлуки с самым дорогим лежало в короле ЯндолАнганоле, зароненное в его разум много поколений назад, погрязшее так глубоко, что сам он и понятия о нем не имел. Плодородной почвой для этого семени было презрение к самому себе, имеющее ещё более древнее происхождение. Именно это презрение к себе заставило короля отвернуться от ближайших друзей и связаться с фагорами; чувство это было взращено и отточено несчастьями и отверженностью детства и юности короля. Эти подспудные движущие силы были глубоко захоронены, но тем не менее голоса их доносились до поверхности сознания короля, и звучали хоть и слабо, но весьма отчетливо.

Резко отвернувшись от зеркала, от бледной фигуры, мелькавшей в серебряной глубине, король жестом велел служанкам приблизиться. Он протянул им руки, и его принялись одевать.

— Корону, — велел он, когда служанки закончили причесывать его темные волнистые волосы. Он сумеет наказать ожидающих его дигнитариев, он накажет их, поднявшись над ними на недосягаемую высоту.

Через несколько минут дигнитарии, прервав скучное ожидание, с тревогой бросились к окнам Зала Совета, заслышав за ними строевой шаг. За окном они увидели огромное число покрытых длинной белой шерстью голов с острейшими блестящими на солнце рогами — голов, посаженных на широкие плечи, подпираемые мощными спинами, услышали грохот сапог и — эхом — скрип кожаного боевого доспеха. Под окнами зала прошел Первый полк Фагорской гвардии при полном параде — такое зрелище способно было внушить беспокойство даже самым стойким из людей. Вид марширующих двурогих, чьи руки и ноги гнулись в локтях и коленях в обе стороны, был совершенно нечеловеческим. Марширующие существа казались выходцами с того света, настолько поразительным и сверхъестественным было чувство, вызываемое видом коленей, с одинаковой легкостью сгибающихся вперед и назад.

Король выкрикнул команду. Фагоры остановились, так же не по-человечески, но очень по-фагорски, мгновенно перейдя от ходьбы к полной неподвижности.

Раскаленный ветер шевелил шерсть на плечах воинов сплоченного отряда. Покинув своё место во главе строя, король четким солдатским шагом вошел во дворец. Почетные гости и полномочные послы в панике переглянулись, почему-то думая о возможности своей немедленной насильственной смерти.

Войдя в зал, король остановился и молча обвел взглядом послов. Один за другим присутствующие поднимались с мест. Наслаждаясь их ужасом, король длил паузу. Наконец он заговорил:

— Вы потребовали от меня сделать необычайно трудный и жестокий выбор. И вместе с тем нет причины, по которой я мог бы задержать ответ. Мой первейший долг всегда и во всём — служение моей стране. Поэтому я не позволил личным переживаниям вмешаться в ход дела. Я принял решение выслать королеву МирдемИнггалу из столицы. Сегодня она ещё останется здесь, во дворце, но завтра отправится в свой родовой дворец на побережье. И если Святая Панновальская Церковь соблаговолит выдать своему покорному слуге грамоту — разрешение на развод, я разведусь с королевой, моей женой. И женюсь на Симоде Тал, наследнице королевского дома Олдорандо.

Со всех сторон зала нерешительно и медленно зазвучали довольные аплодисменты и одобрительные возгласы. Лицо короля осталось бесстрастным. Послы направились к нему, но прежде чем они успели до него добраться, прежде чем хотя бы один из них смог коснуться его рукой, король повернулся на каблуках и вышел из зала.

Палящий ветер, 'дыхание пустыни', захлопнул за ним дверь. Роковой выбор, который вскоре разрушит всё, что только было близко и дорого королю, был наконец совершен...

Глава 5.

Знакомство

с мифологией

Лицо Билли Сяо Пина было круглым и такими же скругленными были его черты, нос и глаза. Крошечный рот походил на бутончик розы. Кожа была гладкой и желтоватой. До сих пор он покидал пределы Аверна лишь однажды, когда вместе со своими ровесниками, как и он, только что достигшими совершеннолетия, отправился в обязательное торжественное паломничество к Агнипу, священной родине авернцев.

Билли был скромным, но целеустремленным молодым человеком, хорошо воспитанным, с отличными манерами, что в общем-то можно было сказать и обо всех других его ровесниках, и никто не сомневался, что он встретит смерть достойно и не теряя самообладания. Ко время получения рокового приза Билли исполнилось двадцать земных лет, что по исчислению Геликонии составляло чуть больше четырнадцати местных.

Лотереей 'Отпуск на Геликонии' управляла исключительно воля случая, но, несмотря на это, среди тысячи членов семейства Пин не было такого человека, который бы не считал, что именно Билли является налучшим возможным кандидатом из всех.

Как только итоги лотереи были объявлены и началась сложная подготовка к отлету, старейшины его клана освободили Билли от работы и предоставили ему несколько дней положенного по обычаю прощального отпуска, которые тот провел в специально оборудованных для отдыха отсеках Аверна. Вместе с ним, по тому же обычаю, туда же отправилась и его нынешняя подружка, Рози Йи Пин, а также добрые друзья.

Среди стерильно-чистых коридоров и отсеков земной станции наблюдения имелось место, специально изобретенное для развлечения и отдыха экипажа. Первоначальным проектом оно не было предусмотрено. Но по своей орбите Аверн несся вот уже 3269 лет, и все имевшиеся в распоряжении её жителей силы, свободные от наблюдения за Геликонией и ухода за самой станцией, были брошены на борьбу с их главнейшим и опаснейшим недугом: мертвящей апатией. Поэтому ещё много веков назад часть жилых отсеков Аверна, несмотря на вызванную этим тесноту, была отдана имитации различных природных условий Геликонии и в таком отсеке человек мог внезапно оказаться в самом центре искусственного тайфуна или другого планетного явления, иногда приятного и расслабляющего, а иногда весьма зловещего, вселяющего страх и наполняющего кровь живительным адреналином.

В одном из таких отсеков-иллюзионов окруженный ближайшими друзьями Билли наслаждался горными видами. Они провели несколько дней в бревенчатой хижине, притулившейся на ровном пятачке, прямо над бездонной пропастью. Подобный дешевый квази-отдых некогда был очень популярен на Земле и поначалу голографы Аверна создавали проекции земных же экзотических местечек, курортов и смотровых площадок. Однако уже тысячи лет назад с общего согласия экипажа все земные виды были заменены видами Геликонии. Билли и его друзья отправились на отрых в недоступное самим обитателям планеты высокогорье грозного хребта Нктрикх — конечно же, лишь иллюзорно.

Насладившись горными видами, они в один миг перенеслись в восточный Кампаннлат, в населенный лишь женщинами и мальчиками, которых они убивали по достижении совершеннолетия город Хаккаут, столицу расположенного за Нктрикхом таинственного Морструала, скрытую в одной из бесчисленных бухточек тысячемильного побережья. 'Выйдя' из неё на небольшом корабле, они отправились в плавание по морю Ардент и миновали вечные несокрушимые утесы Мордриата, вырастающие из пены волн и уходящие в небеса почти на шесть тысяч футов — туда, где гранитные плечи круч укутывали белые мантии облаков. Знаменитый водопад Сцимитар низвергал свои воды в объятия морской зыби с невообразимой высоты в милю. Так Билли начал свой, пока иллюзорный путь к цели, ибо своей мифической родиной на Геликонии он выбрал именно едва известный для борлиенцев Морструал. Завершиться его 'плавание' должно было в Валлгосе, столице одноименной страны к югу от Трибриата, откуда его условный путь вел прямо в вожделенный Матрассил.

Однако какими бы захватывающими и впечатляющими ни были подобные зрелища, сознание наблюдателей не могло избавиться от колючей, как крохотная косточка в горле, мысли, что все устрашающие лавины и водопады, все близкие и далекие пики и красоты на самом деле созданы системой голографических устройств в комнате размерами восемнадцать на двадцать футов.

Завершив наконец отпуск, Билли немедленно отправился к своему личному наставнику и опустился перед ним на корточки в традиционной позе почтения.

— Итогом даже самого долгого разговора всегда становится молчание, — коротко сказал наставник. — Стремясь найти жизнь, ты найдешь смерть. Хотя и то и другое — только иллюзия.

Наставник был категорически против лотереи 'Отпуск на Геликонии', которую он считал не более, чем глупой и вызывающей смуту тратой и без того скудных ресурсов станции, и особенно против того, чтобы победители лотереи становились героями дня, поскольку залогом любой стабильности он логично считал отсутствие всякого движения. Старик был ярым поклонником пагубного иллюзионизма, ставшего на станции превалирующей философией. В дни юности наставник написал поэтический трактат длиной ровно в тысячу слов, озаглавленный 'О временах Великого Года Геликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизнь'.

Эти тезисы, легшие в основу того иллюзионизма, что стиснул в своих когтях разум Аверна, по сути являлись продуктом самого же иллюзионизма. Билли, всегда признававший за собой неприятие официальной философии, но никогда не умевший выразить своё несогласие на словах, поскольку все знания, переданные ему учителем, тот заключил в прокрустово ложе своей ортодоксальной идеологии, теперь, в преддверии расставания с родным домом-станцией Аверн, решил таки высказаться, чтобы выплеснуть смущающее душу раз и навсегда.

— Довольно скоро мне придется встретиться с настоящим миром и познать его радости и беды, также настоящие, — горячо сказал он. — Пускай ненадолго, но я получу возможность взбираться на настоящие горы и ходить по улицам настоящих городов. Люди, с которыми мне предстоит встретиться, идут по тропинкам настоящей человеческой судьбы.

— Не стоит так увлекаться понятием 'настоящий' — оно чревато предательством, — возразил умудренный годами наставник. — То, что мы чувствуем, есть продукт реакции нашего мозга на нервные импульсы, не более. Чувства могут ошибаться, разум же и мудрость видят далеко. Для них нет ничего недоступного.

— Как скоро не будет ничего недоступного и для меня, — гордо заявил Билли.

Но болезненное желание вечно поучать не знает меры. Многозначительно подняв палец, старик продолжил свою речь. Билли кротко слушал.

Обладая изрядным личным опытом и познав опыт, накопленный за многие века человечеством на Земле, наставник знал, что в корне всего лежит сексуальное желание. Хорошо зная натуру Билли, весьма чувственного молодого человека, старик справедливо считал, что такому развратнику необходима особенно строгая упряжь. Едва эфемерная возможность встретиться с вожделенной королевой МирдемИнггалой замаячила на горизонте, Билли без колебаний отвернулся от Долга, святой обязанности каждого авернца служить Земле. О да, по случайным обмолвкам наставник сумел составить представление о затаенных желаниях своего последнего ученика, хотя тот никогда не говорил о них прямо. Больше всего на свете Билли желал встретиться с королевой королев лицом к лицу и вступить с ней в сладостное соитие.

Жизнь молодого авернца — его бытие — было чистым, стерильным. Идеальное же или настоящее — пользуясь сомнительной терминологией ученика — существовало не где-то в абстракции, а воплощалось в конкретной личности, близкой, но недоступной в данный момент: с Билли речь не могла идти ни о ком, кроме королевы королев. Приняв это утверждение за аксиому, из него можно было сделать несколько интересных выводов.

— Наши жизни посвящены Цели, у нас есть роль, которую мы должны сыграть, роль, основанная на Долге перед Землей и её людьми, даровавшими нам бытие для этой Цели, — гордо заявил наставник. — Высшее наслаждение нашей жизни должно проистекать только из точнейшего и вернейшего исполнения этого Долга. Оказавшись на Геликонии, ты немедленно и навеки лишишься возможности исполнять Долг.

Билли Сяо Пину вдруг нестерпимо захотелось увидеть выражение лица наставника, произносившего такие возвышенные и полные пафоса слова, и он решился поднять глаза. Сгорбленный старик, которого он увидел перед собой, напоминал вросшее корнями в благодатную почву древнее дерево, ибо каждый его выдох с произносимым словом был направлен вниз, на укрепление связующих с пластиковым полом корней, а каждый вдох возносил голову к заменяющему небо потолку. Не было ничего, что могло бы потревожить и смутить сердце такого человека, он на всё привык взирать бесстрастно, даже на скорую смерть последнего ученика.

Как и за большинством событий на станции, за сценой встречи Билли и наставника следил глаз телекамеры и любой из шести тысяч обитателей Аверна при желании мог стать свидетелем этой сцены, стоило ему только переключить свой телеприемник на неё. На Аверне не было тайн. Уединение, возможное лишь в лишенных камер технических каналах, считалось крамолой и свидетельством диссидентских наклонностей.

Глядя в бесцветные глаза наставника, Билли вдруг понял, что тот и сам не верит в Землю. Земля! — об этом старик мог говорить с ним до бесконечности, но едва ли он посмотрел хоть один фильм о ней и не знал, как знал он, настолько глубока и неисчерпаема была земная жизнь. Ведь в отличие от Геликонии Земля была недоступна и обитатели станции старались не травить себе душу её видами. Для наставника и тысяч ему подобных Земля стала просто идолом — проекцией внутреннего мира всех обитающих на борту станции.

Глуховатый голос твердил о давно известном и избитом, а Билли тем временем думал о том, что старик, как видно, давно уже не верит и в подлинность существования Геликонии. Для человека, с головой ушедшего в софистику вокруг противоречий, порождаемых стерильной жизнью станции, Геликония была не более чем ещё одной иллюзией, творением голографии.

Приз большой лотереи придумали именно для того, чтобы противостоять этому всеобщему искажению восприятия. Светлые мечты обитателей станции — трагичным, хотя и вполне понятным образом сосредоточенные вокруг далекой, но навеки недоступной Земли — медленно, поколение за поколением, умирали и так продолжалось до тех пор, пока насильственное заключение на станции, вечно мчащейся вокруг центра её коловращения, гигантского, окутанного дымкой облаков предмета общего изучения, планеты, медленно меняющей времена своего Великого Года, не превратилось в добровольное служение. Билли предстояло уйти и умереть во имя того, чтобы остальные могли жить.

Когда наставник наконец замолчал, Билли воспользовался паузой, чтобы подвести итог встрече, ибо его уже ждали куда более интересные дела.

— Тысяча благодарностей за заботу, Учитель.

Низкий поклон, поворот — и вот он за дверью. Глубокий облегченный вздох. Никогда больше он не увидит своего занудного старого учителя и одно это заставляло его благодарить судьбу, вручившую Билли столь неожиданный и страшный дар...

По обычаю свой последний час на станции отбывающий проводил в постели с возлюбленной. Когда он истек, Рози Йи Пин, повернув личико к Билли, в последний раз обвила руками потную шею любовника.

— Билли, я верю, что там, внизу, с тобой всё будет хорошо, — прощебетала она. — Я никогда не забуду тебя, буду всю жизнь возлагать цветы к твоему портрету, пока сама не завершу своё служение. Прошу об одном: не касайся их глупой религии. Жизнь внизу — сплошное безумие, у всех там мозги не на месте, столько у них в голове бродит религиозной чепухи — даже у этой твоей распрекрасной королевы!..

Билли смачно поцеловал подружку в губы и торопливо поднялся, натягивая трусы и всё прочее. Перед торжественным отбытием в ангар ему ещё предстояла некая тайная и крайне неприятная процедура, без которой, однако, он не счел нужным обойтись.

— Живи счастливо. Пускай ничто не омрачит твоего будущего.

Внезапно и весьма неожиданно лицо Рози исказилось от злости.

— Зачем ты разрушил мою жизнь? Теперь, когда тебя тут не станет, кто одарит меня такой страстью? Все прошлые мои любовники были холодны, как рыбы!

Билли равнодушно зевнул, уже отвернувшись.

— Не знаю, там будет видно. Многое зависит от тебя самой. Всё устроится.

Его отбытие с Аверна — по местным меркам событие исключительное — было обставлено со всей возможной театральностью и помпой: играла торжественная музыка, прекраснейшие девушки Аверна бросали ему под ноги цветы из бортовых оранжерей. Дамы постарше украдкой вытирали слезу и даже непреклонные старейшины склоняли убеленные сединами головы перед героем, добровольно идущим на смерть.

О том, когда и как он отправляется, знали все и каждый на станции, так что ведущий к ангару коридор был буквально доверху набит народом. Билли был важнейшим доказательством того, что Геликония, смысл их жизни, не иллюзия, а действительно существует. Когда-то практиковавшиеся экскурсии к другим планетам системы давным-давно были запрещены, как напрасная трата скудных ресурсов. По прошествии долгих веков шесть тысяч обитателей станции потеряли и способность уноситься воображением за пределы её герметичной оболочки, несмотря на все технические возможности Аверна, по сути для того и предназначенные. Поэтому приз лотереи даже умиравшим казался высшим даром невероятной ценности. Тем не менее, теперь многим старейшинам и она казалась просто глупостью, нелепым пережитком старых времен...

Оставив за спиной коридор славы, Билли наконец вошел в просторный ангар станции. Его уже дожидался небольшой автоматический челнок, специально изготовленный для доставки обреченных на планету. Поднявшись по трапу, Билли вошел в маленький шлюз и люк с шипением закрылся за ним. Ужас сковал его душу: до этой минуты у него ещё была возможность отказаться, но теперь её больше не было. Ничто в челноке не подчинялось его воле. Связи со станцией у него тоже по обычаю не было.

Превозмогая страх, он уселся в кресло, неумело пристегнулся ремнями и приготовился к тому, что должно было случиться дальше. Мощные насосы быстро откачали весь воздух из ангара станции, его массивные створки распахнулись и катапульта вышвырнула челнок вон. Билли на миг вдавило в кресло. В голове у него помутилось. Он чувствовал себя так, словно им выстрелили из пушки.

Спуск на планету обычно проходил с закрытыми иллюминаторами, чтобы не травмировать привыкших к замкнутым пространствам авернцев. Решительно протянув руку, Билли нажал кнопку. Заслонки отодвинулись и он увидел за бронестеклом огромный шар Аверна, из чрева которого он вышел и от которого теперь медленно отваливала его скорлупка. Странно нерегулярная звездная россыпь, похожая на кометный хвост, закружилась в небе и лишь присмотревшись он понял, что звездочки эти ни что иное, как непереработанный мусор, выброшенный из Аверна и теперь растянувшийся за станцией по всей её орбите.

Несколько минут земная станция наблюдения, стальная махина весом в восемнадцать миллионов тонн, заслоняла обзор; но затем заработали атомные двигатели челнока и Аверн стал уменьшаться, да так быстро, что Билли скоро и думать о нем забыл. В иллюминаторах плыла Геликония, знакомая, как отражение собственного лица в зеркале, и в то же время новая, более обнаженная, в полосках облаков, клубящихся под великими горами полуострова Пеговин, похожего на оголовок палицы, с маху заброшенной великаном в сизую гладь моря. На юге блистала огромная шапка вечных льдов, покрывающих большую часть Геспагората.

Челнок повернулся и в моментально затемненные автоматами стекла иллюминаторов ударили сжигающие лучи солнц двойной системы. Билли смело взглянул на светила.

Баталикс, ближний к Геликонии, — их разделяло всего лишь 1,26 астрономической единицы — почти целиком прятался за планетарным диском. Фреир, видимый сейчас как невероятной яркости шар, слепящий даже сквозь темное стекло, отстоял от планеты на 260 астрономических единиц. Точка перигелия Геликонии, иначе говоря её наименьшего удаления от своего второго светила, располагалась на расстоянии 236 астрономических единиц от него; момент наибольшего сближения должен был наступить всего через 118 земных лет. Затем Баталикс и обращавшиеся вокруг него планеты начнут уноситься по своей большой орбите прочь, чтобы вновь приблизиться к своему яростно пылающему господину по прошествии 2592 земных лет.

Все эти астрономические факты Билли Сяо Пин усвоил вместе с алфавитом и основами арифметики, шести лет от роду, причем любой из них он мог проиллюстрировать точно нарисованной схемой. Всего через каких-то три часа он должен был опуститься на поверхность планеты, где диаграмма подобного рода могла вызвать религиозный кризис, войну между странами-соседями и даже переворот в ходе всей истории.

Его круглое лицо застыло, отражая усиленную работу мысли. Геликония, неторопливо проплывающая перед ним и виденная столько раз во время беспрерывных наблюдений, по сию пору во многом оставалась для Билли тайной.

Билли знал, что прохождение перигелия планета переживет — на экваторе температура поднимется почти до ста градусов, но ничего ужасного не случится. Геликония обладала невероятной системой гомеостаза, более мощной, чем у Земли, максимально, насколько это возможно, устойчиво-равновесной. Суеверного страха простых крестьян он не разделял, поскольку знал, что вероятность того, что Фреир пожрет их мир в ближайшие полмиллиона лет попросту равна нулю — хотя источник таких страхов был хорошо ему понятен.

Чего Билли не знал, так этого того, какие из народов и в каком числе сумеют пережить испытание жарой. В наиболее опасном положении находились, разумеется, страны, расположенные вдоль экватора, такие как Понипот, Куайн — и, конечно, Олдорандо.

Впервые Аверн появился на орбите Геликонии на рассвете Весны предыдущего Великого Года и запечатлел роскошный расцвет её Лета. Через несколько веков наблюдатели станции стали свидетелями медленного завоевания холодами поверхности планеты. В начале Великой Зимы на их глазах вымирали миллионы и великие нации обращались в ничто. Однажды, когда сейчас ещё далекая Великая Зима снова наступит, всё повторится в точности. А до того, как наступит новая Весна, земной станции наблюдения и шести её семействам предстояло ждать ещё четырнадцать земных столетий. Этому вселяющему благоговейный трепет миру Билли и вручал свою душу.

Дрожь, зародившись в животе Билли, медленно распространилась по телу. Он готовился ступить в объятия нового мира, готовился к новому рождению — и к неизбежной скорой смерти.

Два раза облетев вокруг Геликонии и погасив орбитальную скорость, челнок мягко опустился на необитаемое плато восточнее Матрассила.

Отстегнув ремни, Билли поднялся из кресла и остановился у шлюза, прислушиваясь. Сейчас, когда его мечта исполнилась, ему вдруг стало страшно. Здесь, на Геликонии, процветало самое дикое насилие. А авернцы отдавали себе отчет в том, что физически слабы, несмотря на все свои гимнастики и упражнения. Сын сотен поколений, родившихся и состарившихся в тепличных условиях станции, Билли без сомнения нуждался в защите. Снабженный даже простейшим оружием защиты, он чувствовал бы себя куда увереннее, но увы — ничего такого ему не полагалось. Не полагалось вообще ничего, что могло бы нарушить ход местной истории. Всё, что он сейчас имел, не считая обуви и одежды, было скудным суточным пайком и аптечкой — традиционным набором добровольных изгнанников.

Вместе с ним на планету прибыл андроид, исполнявший на челноке роль пилота. Внешне он был похож на человека и чертами несколько напоминал самого Билли — напоминал во всём, кроме мимики. Выражение лиц андроидов менялось слабо и медленно, что производило на людей впечатление недружелюбности и мрачности. Самому Билли андроид не нравился. Обернувшись, он взглянул на человекообразный механизм, который в ожидании застыл в кресле, повторяющем очертания его металлического тела. Андроид был запрограммирован на агрессивное поведение, но не затем, чтобы защищать хозяина. Он должен был проследить, чтобы пассажир не возвратился обратно вместе с челноком, занеся смертельный вирус на Аверн.

— Покиньте корабль, — приказал андроид Билли.

— Мне нужна защита и ты должен защищать меня, — нервно ответил Билли. Но андроид был непреклонен.

— Немедленно покиньте корабль, или к вам будет применена сила.

Билли махнул рукой. Он понимал, что переспорить глупую машину невозможно.

— Черт с тобой. Как-нибудь управлюсь сам. Теперь это моя жизнь.

Билли нажал на кнопку запорного механизма, открыв внутреннюю дверь тесного, как шкаф, шлюза. Отперев внешнюю дверь, он сошел по откидному трапу и ступил на поверхность планеты. Цвета, звуки и запахи Геликонии обрушились на него. Лишь через минуту он вспомнил, что должен иногда вдыхать и выдыхать воздух.

Он стоял на мягкой траве и вдыхал её запахи, его уши ловили тысячи странных незнакомых звуков. Нефильтрованный воздух свободно проникал в легкие. Голова у Билли закружилась, ноги ослабли. Теперь, даже вернись он на станцию, уже ничто не спасло бы его. Даже почти всемогущие лекарства Аверна смогли бы лишь затянуть и сгладить ожидавшую его агонию.

Он поднял голову и взглянул вверх. В вышине от одного края горизонта до другого распростерся купол небес великолепнейшего насыщенно-голубого цвета, чистый, без единого облачного пятнышка. За свою недолгую жизнь Билли привык к виду бесконечного космоса на экранах станции, но, как ни странно, теперь небесная чаша казалась ему чем-то значительно большим, чем видимая с борта Аверна Вселенная. Его душа мгновенно была навеки отдана этой красоте. Небеса покрывали собой живой реальный мир и конечно уже тем самым были несказанно прекрасны.

На западе в золотом сиянии заходил Баталикс и в складках местности уже собирались тени сумеречного дня. Фреир, диск которого был лишь на треть меньше поперечника Баталикса, прекрасно и яростно пылал почти в зените. Геликония плыла сквозь космос, закутанная в голубое покрывало, наличие которого было первейшим свидетельством возможности существования жизни. Гость Геликонии, чужеродная форма жизни, опустил голову и прикрыл рукой ослепленные непривычно ярким светом глаза.

Неподалеку зеленела рощица из пяти деревьев, увешанных спелыми мясистыми плодами. Решившись сойти с места, Билли неуклюже двинулся к деревьям, ступая так, словно только что открыл ходьбу — он не привык к неровным поверхностям, да и тяготы недавней перегрузки тоже давали себя знать.

Оказавшись под кроной одного из деревьев, он ухватился руками за ствол, обнял его и почувствовал, как в ладони впились шипы. Превозмогая боль в руках, он улыбался и терпел, наслаждаясь палитрой незнакомых и прекрасных ощущений, не в силах двинуться с места. Когда челнок с ревом поднялся в воздух и устремился ввысь, чтобы вернуться к родному причалу, Билли разрыдался. Он был в настоящем мире, он был вознагражден за все старания. Реалии несомненной действительности заполонили все его чувства.

Приникая к дереву, валяясь на земле, он узнавал эту огромную планету, учился жить на ней. Многое — например отдаленные объекты: облака, линия холмов на горизонте — вселяло в него безотчетный страх своей причастностью к непривычно большим расстояниям и размерам, и — о да, конечно, — к всамделишности этого мира. Не менее тревожащим было присутствие небольших, полностью исключенных из существования на борту Аверна живых существ с собственными повадками. Мучительно сдерживая ужас, он проследил за тем, как крохотное крылатое создание опустилось и как-то прикрепилось к его левой руке, после чего, пользуясь его живой плотью как лестницей, поднялось по ней в широкий зев рукава. Наиболее пугающим и тревожным было осознание того, что все эти живые существа были вне его власти, что он не может управлять ими. Не было привычного выключателя приборов, нажатием которого он мог бы усмирить их.

Возникла и проблема двух солнц, о которой раньше он не удосужился подумать. На Аверне свет и тьма были по преимуществу вопросом распорядка; здесь же, в реальном мире, о выборе не было и речи. За сумеречным днем и тенями пришла тьма и Билли впервые в жизни был вынужден исполнить позабытый древний ритуал, посвященный опасливым приготовлениям к ночи. С давних времен люди, предвидя наступление темноты, отыскивали убежища или строили их. Так мало-помалу примитивные стойбища превратились в города, в циклопические метрополии, откуда человечество и стартовало в космос; теперь оторванный от космоса Билли вернулся на зарю истории, к своим корням, укрываясь от ночи внутри полуистлевшего поваленного ствола.

Вопреки своим же испуганным ожиданиям, он пережил ночь и дождался рассвета. Удивив самого себя, он ухитрился заснуть, а проснувшись обнаружил, что цел и невредим. Выполнив привычную череду утренних гимнастических упражнений, он почувствовал, что остатки потрясения растаяли и он готов начать исследование нового мира. Уже достаточно освоившись, он понял, что вполне может оставить своё убежище в стволе дерева и отправиться к столице, наслаждаясь прелестями утра. Подкрепив силы из своего жалкого пайка — поев и выпив воды из ручья — Билли сориентировался и бодро зашагал по направлению к Матрассилу. Всё, мимо чего он проходил — от нежных с виду зеленых ростков до больших валунов — вблизи оказывалось гораздо грубее, чем представлялось ему на Аверне.

Довольно быстро выбравшись на узкую дорожку, почти тропинку, петляющую среди кущ и с удовольствием прислушиваясь к перекличке птиц, Билли внезапно расслышал позади звук чьих-то шагов. Он обернулся. В нескольких шагах от него мгновенно, как вкопанный, застыл фагор.

Фагоры были частью авернской мифологии. Голографические модели и даже андроиды-копии двурогих имелись на станции повсюду. Однако, в отличии от неодушевленных андроидов, этот фагор, живой, стоял совсем рядом с Билли, что, несомненно, было его заметным преимуществом. Неотрывно глядя на Билли, он медленно пережевывал что-то и алая слюна стекала с его широких отвислых губ. Вся одежда двурогого состояла из наплечного куска грубой холстины, защищавшей его от палящего солнца, плохо выкрашенной и сильно выцветшей. Концы пучков длинной белой шерсти фагора были окрашены в один цвет с его одеянием, что придавало ему неопрятный и нездоровый вид. Через плечо свисала мертвая змея, свежая и явно недавно добытая. В руке абориген держал устрашающий кривой нож — не музейную копию и не детскую игрушку, а настоящее оружие, которым, вне всякого сомнения, уже убивал людей. Фагор шагнул к Билли, занося оружие, и тот чуть не задохнулся от едкого зловония, исходящего от существа. Жизнь его повисла на тонком волоске.

Глянув на анципитала исподлобья, с трудом подбирая слова, Билли заговорил на хурдху:

— Можешь сказать, как пройти к Матрассилу?

Создание вновь остановилось и продолжило молча жевать. С отвращением присмотревшись, Билли понял, что челюсти двурогого перемалывают нечто вроде ореха, имеющего алую мякоть; струйки слюны алого цвета стекали из углов рта двурогого и пачкали его шкуру. Несколько мелких капель попали и на Билли. Быстро подняв руку, он стер слюну фагора со щеки.

— Матрассил, — наконец проговорил фагор, произнеся название борлиенской столицы несколько невнятно, более похоже на 'Матражшыл'.

Билли радостно кивнул, поняв, что угроза пока миновала.

— Да. Мне нужно в Матрассил. Как туда идти?

— Да.

Билли заглянул в темно-вишневые глаза двурогого — они были пусты и не позволяли угадать, что в них кроется: приветливость, насмешка или вражда. С трудом оторвав взгляд от притягивающих к себе как магнит нечеловеческих глаз, он обнаружил, что за спиной фагора уже стоят его сородичи, такие же неподвижные и неслышные, похожие на призрачные порождения мира листвы и глубоких теней. Глядя на двурогих, Билли внезапно почувствовал страх; вместе с тем он переживал чувство, близкое прикосновению к чуду.

— Вы понимаете меня? — тревожно спросил он.

Фразы, которые произносил Билли, он выучил по специально составленному для таких, как он, счастливчиков разговорнику. Невероятность ситуации и её полная нереальность загнали его в тупик.

— Могу проводить.

От существа, сложением и мощью напоминающего скалу, трудно было ожидать смышлености, да и вообще разумности, но, получив ответ, Билли ни на секунду не усомнился в его осмысленности. Двинувшись вперед, двурогий легонько подтолкнул Билли, предлагая ему идти дальше по тропинке. Билли повиновался. Вслед за ним среди зарослей потянулись соплеменники его двурогого провожатого, их мягкие и быстрые шаги мгновенно слились в монотонный шелест.

Через полчаса они вышли к изрезанному неглубокими промоинами склону холма. Здесь разум вступил в борьбу с джунглями — часть деревьев вырубили и между невысокими пнями пустили пастись суетливых свиней, честно заботящихся о том, чтобы молодые побеги никогда не достигли зрелости. Среди этих жалких попыток цивилизовать окружение виднелись подобия жилищ или проще говоря тростниковые крыши, подпертые опорами-столбами.

В тени тростниковых крыш на циновках, а чаще просто на охапках жухлой травы лежали неподвижные обмякшие фигуры, очень напоминающие скот; он попал в гости к беднейшему племени фагоров. Один из охотников — а именно на них наткнулся в чаще Билли — поднес к губам рог и трубным звуком оповестил деревню о своём прибытии. При этом некоторые лежащие фигуры зашевелились, поднялись на ноги и направились к добытчикам. Вскоре Билли обнаружил, что его окружили анципиталы обоего пола: криты, гиллоты и рунты; самцов-сталлунов не было. Они не спеша рассматривали его с невозмутимым вниманием. Некоторые из маленьких рунтов бегали на четвереньках.

Присев на корточки, Билли привычно принял позу почтения.

— Мне нужно добраться до Матрассила, — попытался объяснить он.

Абсурдность собственных слов рассмешила его; смех грозил перейти в истерику и он быстро заставил себя заткнуться. Удивительно, но звук его смеха заставил всех собравшихся отпрянуть.

— Младшая кзаххн рядом, — сказал ему фагор, первым встретивший его. Протянув руку, он коснулся его руки и сделал приглашающее движение головой.

Вслед за ним Билли прошел через небольшую каменистую лощину; за ними устремилось почти всё племя. Под навесом, устроенным у обрывистого края холма, согнув под немыслимыми углами локти и колени, неподвижно возлежал фагор, судя по виду очень старый. Заметив пришедших, двурогий одним мягким и текучим движением поднялся, сел и оказался пожилой гиллотой с отвислыми плоскими грудями и с редкой шерстью, пучками торчащей на некогда белой, но теперь побуревшей от загара шкуре. Шею гиллоты украшало ожерелье из полированных косточек гвинг-гвинг. В знак своего высокого положения гиллота носила большое медное кольцо, продетое в ноздрю. По всей очевидности она была именно той 'младшей кзаххн', о которой и шла речь.

Не вставая, гиллота оглядела Билли с ног до головы. Потом задала ему несколько вопросов.

Билли был младшим представителем великого клана социологов Пин, к тому же не самым добросовестным. В его обязанности входило изучение и исследование всех тончайших нюансов проживания сменяющих друг друга поколений семейства Анганолов. Среди членов клана Пин, старших товарищей Билли, были такие, кто хранил в памяти подробности истории всех предков теперешнего короля Борлиена вплоть до прошлой Великой Весны, иначе говоря, летопись почти шестидесяти поколений. Билли Сяо Пин хорошо говорил по-олонецки, на главном языке Кампаннлата и Геспагората, знал несколько основных диалектов и наречий этого языка, включая и церковно-олонецкий. Но никогда в жизни он не пытался разобраться и освоить родной язык анципиталов. Оставляло желать лучшего и знание Билли нового переходного языка современных ему фагоров и людей, хурдху, на котором сейчас обращалась к нему младшая кзаххн.

— Не понимаю, — наконец ответил он на том же хурдху, удрученно качая головой.

— Я понимаю тебя — ты из далекого края, очень далекого, — сказала ему на хурдху гиллота, перед этим бросив соплеменникам несколько фраз на родном, переполненном согласными языке. — Что это за далекое место, из которого ты прибыл?

Билли удивился. Неужели фагоры видели, как садился его челнок? Что же тогда они думают о нем?..

Но мысли об этом недолго занимали его. Увидев, что гиллота поняла его, он на несколько секунд испытал странное, небывалое ощущение — словно ступил из мира обычного и понятного на страницы удивительной сказочной истории. Предварив свою речь неопределенным жестом, он пустился в объяснения, заранее заботливо им подготовленные.

— Я иду из далекого города Хаккаут в государстве Морструал. Я там кзаххн. Мои слуги погибли в пути.

Лежавший за Нктрикхом Морструал был для жителей центральных равнин Кампаннлата почти таким же мифом, как далекий Пеговин и объявить себя его уроженцем можно было не опасаясь быть уличенным во лжи — никто из борлиенцев никогда не бывал там.

— Если вы отведете меня к королю ЯндолАнганолу в Матрассил, вас ждет хорошая награда, — поспешно добавил Билли.

— К королю ЯндолАнганолу? — спросила гиллота.

— Вот именно.

Устремив взгляд в пространство, гиллота замерла в задумчивости. Сидящий неподалеку от неё крит передал ей большую оплетенную кожаную бутыль, из которой гиллота неуклюже глотнула, расплескав часть питья по шерсти на груди. От напитка шел резкий запах сивухи. Билли вспомнил, что это такое: раффел, вредоносный напиток с большим содержанием алкоголя, который гнали для себя фагоры. Вот он сидит среди них, этих загадочных разумных зверей, и умело ведет с ними беседу на глазах обитателей родного Аверна, с превеликим вниманием наблюдающих через могучую оптическую систему за ним, за его необычайными отважными похождениями. Сейчас он в центре внимания у всех, даже у ветренной Рози. Даже у своего старого наставника!..

Но непривычная жара и ещё более непривычный переход по пересеченной местности оказались для Билли тяжким испытанием — он устал, как никогда. Лишь сознание того, что он герой дня, не позволяло ему расслабиться, и он продолжал сидеть на плоском камне, вызывающе расставив ноги, уперев локти в колени и бестрепетно глядя в глаза странного существа напротив. Самая невероятная смелость становится обыденностью, когда альтернативы не предвидится.

— Много копий двурогих помогало в походах королю ЯндолАнганолу, — сказала гиллота и смолкла. Позади неё в склоне холма зияла пещера. В сумраке пещеры, во тьме, тускло светились чьи-то многочисленные вишневые глаза. Как догадался Билли, в пещере обитали старейшины племени, превратившиеся почти в чистый кератин и сохранявшиеся так. Одновременно и предки, и племенные идолы, полуживые фагоры считали своим долгом направлять потомков, помогая им вынести трудные века близости Фреира и всеобщей жары.

— Сыны Фреира бьются друг с другом в любое время года, не зная отдыха, и при необходимости мы оказываем им помощь, ссужая копья.

Билли понимал, о ком гиллота ведет речь — 'сынами Фреира' фагоры издревле называли людей. Анципиталы не стали изобретать и вводить в свой язык новые термины, они просто приспособили для современных надобностей старые понятия.

— Прикажи двоим из твоего племени отвести меня к королю ЯндолАнганолу, — попросил он, опасаясь, что другие встречные не будут столь дружелюбны к нему.

Гиллота снова замерла; все остальные тоже (как понял, оглянувшись, Билли) одновременно, не сговариваясь, погрузились в оцепенелое молчание. Только свиньи продолжали бродить, занимаясь своим извечным делом — выискивая на земле объедки. Как видно, имя короля, которого все двурогие несказанно уважали, имело магическое действие на фагоров.

Помолчав, старая гиллота заговорила — но, к сожалению, основная идея её речи ускользнула от понимания Билли. Посередине монолога фагорши он был вынужден остановить её и попросить повторить последний кусок с начала. Остальные фагоры тоже слушали, поднявшись с мест и обступив их — Билли задыхался от их густого запаха, хотя и начинал мало-помалу привыкать к нему. Дух двурогих больше не казался ему таким нестерпимым, как поначалу. Многие анципиталы пытались помочь своей предводительнице выразительными жестами, тихими возгласами и междометиями, но только путали Билли, который понимал всё меньше и меньше.

В подтверждение рассказа гиллоты фагоры показывали пришельцу свои шрамы, бока с проплешинами заживающих ран, сломанные руки и ноги, проделывая всё это с абсолютным спокойствием и невозмутимостью. Подобное зрелище вызывало у Билли одновременно отвращение и восхищенный интерес. В конце концов из пещеры были вынесены и продемонстрированы ему вымпелы и копья.

Постепенно смысл рассказа начал доходить до него. Большая часть племени, нежданным гостем которого он стал, служила у короля ЯндолАнганола в Пятой армии. Пару теннеров назад эти фагоры принимали участие в походе короля против воинственных племен дриатов. В битве при Косгатте Пятая армия потерпела тяжкое поражение, по сути была разбита и рассеяна. Дриаты применили против борлиенцев новое оружие, громогласно лающее, точно огромный асокин, и изрыгающее при этом большой клуб дыма.

Лишь малое число воинов Пятой армии сумело уцелеть. Несчастные раненые, которых Билли видел перед собой, были из этого меньшинства. Устрашенные зрелищем действия невиданного оружия, они поклялись, что больше никогда не поступят на службу к королю ЯндолАнганолу и не позволят огромным смертоносным асокинам лаять на них. Они решили жить так, как могли. В их ближайшие планы входило вернуться в прохладные области взгорий Нижнего Нктрикха, которые они некогда покинули в поисках лучшей доли.

Рассказ фагоров был долгим, очень долгим. В конце концов Билли осатанел от монотонной сухой речи гиллоты и тут немало виноваты были досаждающие ему мухи — незнакомое и крайне неприятное явление. Решив хоть в чем-то найти утешение, он глотнул фагорского раффела. Настоянный на козьем сыре раффел оказался самым что ни на есть вредоносным, как и утверждали книги по истории. Он оставил на его языке едкий привкус и Билли едва отплевался от него.

Когда фагоры наконец добрались до описания битвы при Косгатте и сопровождающие речь гиллоты жесты и телодвижения членов племени стали наиболее энергичными и живописными, Билли почувствовал, что его невыносимо клонит в сон и сил держать глаза открытыми у него больше нет. Он был не в состоянии слушать гиллоту. Её речь была невероятно живой и насыщенной — для неё, лишенной понятия относительности времени, события двухмесячной давности с равным успехом могли иметь место вчера.

— Так вы отведете меня к королю? Мне нужны всего двое провожатых, — раздраженно повторил свой вопрос Билли, чувствуя себя окончательно изможденным.

Над толпой собравшихся мгновенно воцарилась тишина, в которой прозвучало несколько слов на фагорском родном. Помолчав, гиллота снова заговорила с Билли на хурдху.

— Каков будет дар из твоих рук, если мы дадим тебе согласие?

Любого другого победителя лотереи такой вопрос поставил бы в тупик: им запрещалось брать с собой на поверхность любые предметы, за исключением аптечки и суточного запаса еды. Но Билли был не так прост. Запястье его левой руки украшали часы в плоском сером корпусе из платины, с тремя группами цифр, показывающих время Земли, центрального Кампаннлата и Аверна. Такие часы были у всех без исключения на станции наблюдения, как священный символ их служения. Билли очень не хотел расставаться с часами и потому спрятал их в самом надежном месте — в своей заднице. На поверхности часы были (не без труда) извлечены наружу, тщательно промыты в ручье и водворены на своё законное место. Старейшины Аверна сейчас буквально рвали волосы от своей оплошности — считалось, и не без оснований, что любой образец земной техники, попавший на поверхность Геликонии, может пагубно повлиять на её историю. Но вот поделать они уже ничего не могли. Приказ послать на поверхность андроидов с приказом отобрать часы у Билли стал бы ещё более недопустимым вмешательством — а вмешательство в естественный ход событий на Геликонии было самым страшным грехом на Аверне.

Самому Билли тоже очень не хотелось расставаться с драгоценными часами, но вот выбора у него — увы! — не было. Он прекрасно понимал, что сам никогда не доберется до города, так как путь пролегал по дикой местности, полной всевозможных угроз. Прибор предназначенный для измерения и регистрации времени вряд ли мог представлять ценность для фагоров, поскольку их мало способное отвлеченно мыслить сознание, не приученное оперировать временными категориями, живо регистрировало лишь происходящее, связанное со случайным и сиюминутным; однако часы-браслет могли быть приняты в качестве украшения.

Билли вытянул в сторону младшей кзаххн левую руку с часами, и та наклонила к ней пятнистую морду в пучках клочковатой шерсти. Один из рогов гиллоты был наполовину обломан и вместо острия там был прилажен искусно обточенный деревянный колышек.

Гиллота очень долго смотрела на часы. Очевидно этот странный предмет напугал её. Поднявшись со своей подстилки и сидя на корточках, она подозвала пару молодых самцов-критов.

— Сделайте то, о чем просит вас этот сын Фреира, — приказала она. — Я не хочу его больше здесь видеть.

Дорога до города оказался неблизкой. Уже в сумерках эскорт остановился там, где в отдалении показались первые дома городских окраин. Дальше они не пойдут, сказали Билли фагоры. Сняв с запястья часы, Билли честно протянул их своим провожатым. После краткого обсуждения анципиталы отказались принять его дар.

Объяснения фагоров Билли понять так и не смог. Принимаясь говорить на хурдху, они то и дело сбивались на родной. Всё, что сумел разобрать Билли, сводилось к тому, что фагорам не нравились бегущие под стеклом часов цифры. Возможно, эти волшебные, сами собой менявшиеся символы пугали двурогих. Может быть, их тревожил незнакомый металл. Как бы то ни было, подарок они отвергли совершенно спокойно, ничем не выдав своих чувств; им просто ничего не было от него нужно.

— ЯндолАнганол, — сказал один из них. — Иди.

Махнув провожатым рукой на прощание, Билли двинулся вперед, но на полпути обернулся и посмотрел на них, уже почти скрытых сумерками и цветущими ползучими лианами, оплетающими деревья. Фагоры стояли совершенно неподвижно. Билли был горд собой — побывав в обществе таких необычных существ, он ушел от них, сохранив жизнь и даже рассудок.

Постепенно воскрешая в голове фотографическую карту города, Билли начал наконец понимать, где находится. Эти дома и этот поворот дороги он неоднократно видел сквозь оптическую систему наблюдения Аверна. Несмотря на ужасную усталость, он испытывал такой замечательный подъем чувств, что готов был обнять первого же встречного геликонца.

Очень скоро, углубившись в узкие улицы Матрассила, он обнаружил, что из одного сна попал в другой. Самые богатые и удобные дома были построены из камня, победнее — из дерева. Даже чувствуя, что медлить означает ускорять смерть, Билли остановился, чтобы дотронуться пальцами до досок низких обиталищ бедноты, почувствовать шероховатость дерева, ощупью проследить змеящиеся трещины. Лишь совсем недавно он проживал в мире, где всё было только новым и не существовало понятия 'старая вещь' — все вещи, едва проходил строго отмеренный для них срок службы, уничтожали, пускали на переработку. Но это старое шершавое дерево было превосходным на ощупь: такой текстуры инженерам станции не добиться никогда! Мир Геликонии был переполнен мелочами и незначительными, но чрезвычайно уютными и приятными деталями, о которых он раньше и понятия не имел.

Следуя по извилистой улочке, Билли наконец очутился у подножия величественной скалы, на вершине которой высился дворец короля Орла. Внутри скалы, на которой стоял дворец, было вырублено множество помещений, где располагался монастырь. Суровый церковный канон заставлял её служителей повторять излюбленный облик жилищ панновальских приверженцев культа и по их примеру искать прибежища от света. Кельи ютились в скальных нишах в три яруса, к ним по склонам горы вели вырубленные в камне лестницы.

Снаружи монашеские обители были раскрашены в радостные красный и желтый или красный и пурпурный; в узорах чаще всего встречался священный круг Акханабы. На фресках, нарисованных под природными выступами гладкой скалы, повторялось изображение бога, взлетающего в огонь Вутры. Длинные темные волосы Акха были собраны на затылке в большой развевающийся пучок, напоминая клубок змей. Брови бога загибались вверх. Белые зубы на его улыбающемся лице, лишь наполовину человеческом, были оскалены. В каждой руке бог держал по топору. Странные голубые одежды туго обвивали его могучее тело.

На знаменах и вымпелах, венчающих целый частокол торчащих на террасах флагштоков, были и другие изображения: двух великих святых — Первосвященного Юли и ЛэйнталЭйна — и злобных духов, Витрама и Вутры, несущихся неведомо куда иных — огромных, черных, волосатых, или маленьких и зеленых, с драгоценными кольцами на когтистых лапах. Среди всего этого сонма сверхъестественных созданий — толстых, лысых или косматых — шли люди, неизменно согбенные и жалкие.

Люди были показаны подчеркнуто низкорослыми. Там, откуда я родом, подумал Билли, людей всегда изображали большими и рослыми, с горделивой осанкой. А здесь людей унижают, считают последней ступенью развития, их косят под корень всеми возможными способами на свою потребу боги и местные власть имущие. Изводят их огнем, голодом, мечом... и основой всего этого была именно религия. Оглядываясь вокруг, взирая на мрачные картины кровавого развития мира, атеист Билли испытывал и отвращение, и острый интерес.

Что касается самих монахов, в основном сильных парней, скудно одетых лишь в набедренные повязки, то эта святая братия похоже не слишком переживала из-за тревожного положения их мира; гибель миллионов, злодейское убийство детей и даже истребление целых наций были для них лишь частью великого процесса коловращения бытия, фоном для безмятежности собственного существования в лоне Святой Церкви.

— Цвета! — громко сказал Билли. Алые цвета разрушения и убийства были подобны для него цветам рая. Здесь нет Зла, потрясенно сказал он себе. Ведь Зло — это дурное, отвратное. Здесь же кругом пышущие здоровьем крепкие молодые тела, энергия. Зло осталось там, откуда пришел он, за гранью земной жизни.

Да, этот мир лучится силой и пышет энергией. Да, именно так! Он рассмеялся и вышел из монастыря.

Выбравшись наконец на главную улицу города, Билли замер посреди толчеи, невольно открыв рот и раскинув руки. Незнакомые запахи и ароматы изливались на него подобно потокам разноцветной краски, не давали ему двинуться с места. Каждый новый его шаг сопровождали потоки новых, неизвестных ещё запахов — пряным срезом жизни, которого он был лишен на Аверне.

Билли испытал сладостно-мучительное чувство, представив вдруг, что всё это устроено специально для него одного. Смерть могла прийти к нему не в ближайшую минуту, но не более, чем через теннер. Но скорая смерть стоила того, чтобы стоять здесь просто так, наслаждаясь возбуждающими аппетит ароматами и разглядывая полуголых монахов, жадно уплетающих истекающие маслом лепешки. В высоте над ними, на фоне неба, вилось на ветру длинное красное полотнище с намалеванным желтым девизом Берущих: 'Вся мудрость мира существовала всегда'.

Вдумавшись в смысл этой совершенно антинаучной фразы, Билли улыбнулся: уж он-то знал, что мудрость — это нечто иное, её зарабатывают мучительным трудом в течение многих лет, выжимают из окружающего капля за каплей — и именно поэтому он здесь.

Стоя посреди столичной сутолоки, Билли понял, как непросто шла Геликония к своей вере, отчего она так одержима религией теперь и каким образом вера в Акханабу ведет планетарное сообщество вперед по извилистому пути прогресса. Он с молоком матери впитал антипатию к религии, корни неприязни к вере в потустороннее сидели в нем очень глубоко; но теперь, когда вера окружила его со всех сторон, деваться стало некуда — отныне ему придется существовать в мире, где без веры люди не мыслили себе и дня жизни.

Неподалеку от него, в тени утеса, к склону лепились лавки многочисленных торговцев. Выбиравшиеся из келий монахи стекались сюда, чтобы купить еды. Он направился к прилавкам, где его немедленно заметили и окликнули. С ним заговорила торговка, рослая, с широким красным лицом, одетая небрежно и серо. Глядя на него, она помешивала в сильно дымящей жаровне угли. К счастью, у Билли с собой были и деньги — целый набор всевозможных монет. Этими деньгами его щедро снабдили перед выходом из стойбища двурогие — им сами они не были нужны. Протянув торговке несколько медяков, он был взамен вознагражден большой аппетитно пахнущей лепешкой. На лепешке был выдавлен символ веры в Акханабу: один круг внутри другого, соединенные изогнутыми линиями. Впившись зубами в ароматный хлеб, он вдруг подумал, что главный символ Акханабы вполне может представлять собой символическое изображение орбит двух светил, Фреира и Баталикса, обращавшихся один вокруг другого.

— О чем задумался, красавчик? Нечего смотреть, ешь себе, да и всё, — со смехом сказала торговка.

Кивнув, Билли двинулся дальше, жуя на ходу, потрясенный необычным вкусом, гордый тем, что так легко и уверенно провел первый контакт с собратьями-людьми. В отличие от монахов он ел без жадности, не забывая о взглядах, устремленных на него с Аверна. Прикончив лепешку, он горделиво выступал по улице. Вскоре та незаметно перешла в дорогу-серпантин, поднимавшуюся к королевскому дворцу. Поняв это, Билли на целую минуту замер. Ему предстояло оказаться там, где, подставляя грудь огненному 'дыханию пустыни' и прищурив глаза, по дороге-серпантину ко дворцу недавно прошла сама королева королев! Всё вокруг было чудесно. Настоящая еда — выше всяких похвал. Геликония — прекрасна...

Справившись с волнением, он пошел дальше. Дорога приобретала всё более знакомые очертания. Занимаясь исследованием истории семейства, вот уже два поколения носящего название королевского, Билли хорошо изучил устройство дворца и его окрестностей. Не один раз он просматривал и архивную запись, запечатлевшую осаду сей твердыни грозной армией отца теперешнего короля Борлиена.

Подойдя к стражам у главных ворот, он обратился к ним с просьбой допустить его к королю ЯндолАнганолу, предъявив при этом фальшивую верительную грамоту, удостоверяющую его как полномочного посла из отдаленной державы Морструал. Эту грамоту ему изготовили ещё на Аверне, по его настоятельной просьбе.

После краткого допроса в будке стражи его отвели в одну из дворцовых пристроек и попросили ждать. После долгого ожидания он был наконец препровожден в заднюю часть дворца, где, как он знал, располагались покои главного советника Ирвраша.

Всё здесь привлекало к себе его внимание и казалось роскошным, отлично исполненным — ковры, вычурная резная мебель с бесполезными завитушками, камины, толстые занавеси на окнах, расписные потолки — на всё он взирал, дрожа от возбуждения, словно в лихорадке. От непривычно жирной лепешки его пробрала тошнота, но мир вокруг был подобен волшебной мозаике, сложенной из потрясающих кусочков, и так во всём, даже в самых ничтожных мелочах, даже в каждом волоконце ковра, на котором он сейчас стоял, — ковер, как догадался Билли, был соткан мадис. Во всём он искал отзвук длинной истории планеты, всё оценивал по старой привычке всё сопоставлять и анализировать.

Королева королев, сама МирдемИнггала, бывала в этой комнате, стояла на этом самом ковре, на этом самом месте, ступала обутой в сандалию ногой по сказочным зверям и пёстрым птицам, покорно и молча принимавшим на себя вес её изящного тела...

Уставившись на ковер, Билли ощутил уже резкий приступ тошноты. Нет, это не может быть вирус, для него ещё слишком рано! Он схватился за живот. Если не вирус, тогда точно лепешка. Он не привык к такой жирной еде. Еда на Аверне была тщательно сбалансированной и исключительно полезной для здоровья — а это значило, что таких вредных веществ, как жир и сахар в ней почти что не было. Как не было и вкуса.

Билли оглянулся, и, заметив кресло, сел. За стенами дворца, частично видимый в его узких окошках, лежал мир, где всё и вся имело по две тени. Совсем недавно Билли ощущал его знойное дыхание. Это был настоящий мир, мир его королевы, не то искусственное прибежище шести тысяч несчастных, откуда вышли он и Рози. Этот мир был прекрасен, но Билли не был готов к встрече с ним. Да, совсем не готов...

Он вдруг рыгнул. Очень громко. Теперь он понимал, что имел в виду наставник, когда говорил, что он может быть счастлив с Рози. С ней он мог воплотить все свои сексуальные мечты — если бы был только чуть посмелее. Но пока королева занимала его мысли, он тешился ими с ней, в своих грезах. Сейчас, когда настоящая королева была так близко, об ней не хотелось и думать...

Дверь со скрипом отворилась — даже эта ветхая дверь была чудом. Появившийся сонный секретарь проводил Билли в покои советника. СарториИрвраш собственной персоной должен был появиться здесь с минуты на минуту. А до той поры посетителю надлежало сидеть в приемной и ждать его. Это могло стать нелегким испытанием — но у Билли с собой была небольшая аптечка, содержащая средства почти что от всех здешних болезней, в том числе и от отравлений непривычной едой. Воровато оглядываясь, Билли украдкой проглотил пару пилюль. К его великому облегчению, пилюли подействовали быстро. Тошнота прошла, и резь в животе отпустила. Он с облегчением перевел дух.

Появившийся в конце концов советник показался ему очень старым и усталым. Плечи его были опущены и весь его вид, несмотря на учтивость приветствий и церемонность, говорил, что мыслями он пребывает где-то совсем в другом месте. Выслушав приветствия Билли без всякого интереса, он проводил его в комнату, битком набитую книгами и свитками летописей, очевидно, в свой кабинет. На знаменитого советника Билли взирал с подобострастием и восхищением. Ну как же — видная историческая фигура! Когда-то, будучи ещё худощавым молодым человеком с орлиным носом, СарториИрвраш стоял за спиной отца ЯндолАнганола, помогал ему строить саму государственность Борлиена.

Гость и хозяин кабинета уселись друг напротив друга. Задумчиво дернув себя за усы, советник что-то пробормотал и вздохнул. Странно, но его присутствие теперь вовсе не смущало Билли, который, стараясь держаться естественно и спокойно, неторопливо представился и принялся описывать своё путешествие из Морструала, что за Нктрикхом. Советник обхватил себя за плечи, словно желая укачать, как малое дитя.

Когда поток слов Билли наконец иссяк, он замолчал и в кабинете повисла озадаченная тишина. Может быть, советник не понимает его олонецкого?..

Очнувшись, советник Ирвраш вдруг заговорил.

— Мы сделаем всё, что в наших силах, дабы оказать вам всяческое содействие, сударь, хотя — как это ни горько — наша страна переживает не лучшие времена.

— Мне необходимо обсудить с вами некоторые вопросы, а также встретиться с их величествами, — твердо сказал Билли. — Мне есть, что вам предложить. Я имею в виду бесценное знание, а взамен я хочу услышать ответы на некоторые свои вопросы, например...

Отрыжка вновь прорвалась наружу и Билли смущенно зажал рот ладонью. Живот вновь резко заболел. Пилюли Аверна, созданные, конечно, лишь с помощью теоретических изысканий, оказались не такими уж и надежными.

— Прошу прощения... — выдавил он. До последнего часа ему не доводилось встречаться с телесными недомоганиями и они спутали все его мысли. Вопросы, которые могли бы изменить ход истории всей Геликонии, так и не были заданы.

Советник равнодушно махнул рукой.

— Нет-нет, вы простите меня. Да, я тот, кого некогда называли Носителем Знания, просто случилось так, что сегодня нас постигло ужасное, ужасное несчастье...

Поднявшись, советник вцепился пальцами в свой перепачканный кидрант, качая лысой головой и глядя на Билли так, словно увидел его только что.

— Что за несчастье? — с тревогой спросил Билли.

— Королева, сударь, королева МирдемИнггала...

— Что с ней, она погибла? — с ужасом спросил Билли.

Советник вдруг с гневом стукнул костяшками пальцев по крышке стола.

— Наша королева изгнана из столицы, сударь, она отправилась в ссылку. Сегодня утром отплыл корабль, на котором она держит путь к далеким южным берегам. К древнему Гравабагалинену. И, скорее всего, уже никогда не вернется оттуда.

Закрыв ладонями лицо, Билли разрыдался, как ребенок. В один миг его жизнь потеряла всякий смысл.

Глава 6.

Несчастья советника

Был древний край, зовущийся Эмбруддок, в котором среди искони живущих там крестьян ходила поговорка: 'Нет ни одного клочка земли, где можно жить сносно, но нет ни одного клочка земли, где кто-нибудь бы не жил'.

Поговорка была в определенном смысле справедлива. Даже в нынешний, более чем неспокойный век, когда почти никто не сомневался, что миру не избежать гибели в геенне огненной, тысячи путников всех мастей продолжали кочевать по землям Кампаннлата. От целых племен, начиная от вечных мигрантов мадис и кочевых народов Трибриата и кончая пилигримами, измеряющими пройденный путь не в милях, а в усыпальницах и часовнях; от банд разбойников, различающих ту или иную местность по количеству перерезанных там глоток и сорванных кошельков, до одиноких странствующих торговцев, проходящих тысячи миль для того, чтобы продать песню или камень чуть дороже, чем дома, — все эти люди находили успокоение и отраду в беспрерывном скитании.

Даже пожары, пожиравшие в сердце континента целые провинции и прекращавшие своё собственное путешествие только у реки или на краю пустыни, не могли заставить путников свернуть с пути. Более того, именно пожары прибавляли новые несчетные тысячи к числу странников, пополняя их ряды множеством беженцев, пустившихся на поиски нового крова.

Одна из таких групп беженцев спустилась к Матрассилу по Валворалу как раз вовремя, чтобы увидеть отбывающую в изгнание королеву МирдемИнггалу. Королевские стражники не позволили странникам глазеть на удивительное зрелище разинув рот. Несколько офицеров, спустившись по крутому берегу к утлым челнокам несчастных, немедленно рекрутировали их и тут же отправили на Западную войну.

Но в этот полдень жители Матрассила на время забыли о войне — точнее, заставили себя выкинуть из головы мысли о ней перед лицом новой душераздирающей драмы. В скудной животрепещущими событиями жизни наступил день яркий и значительный: нищета, приучившая народ к терпению, вынуждала его при первой же возможности бежать в мир иллюзий. По этой же причине народы Геликонии прощали своим королям и королевам их пороки и наделяли их невиданными качествами, дабы потрясение от падения их идолов смогло расцветить серость и пустоту существования.

Плывущий над городом дым саваном окутывал толпу на набережной, глуша все разговоры. Королева появилась в собственном экипаже и медленно проехала мимо; люд расступался, давая ей дорогу. Вились и хлопали флаги, а ещё — вымпелы и знамена с надписями 'ПОКАЙСЯ!' или 'УЗРИ В НЕБЕ ЗНАМЕНИЕ!' Королева сидела прямо и глядела перед собой, не поворачивая головы ни направо, ни налево, словно мумия.

Карета королевы остановилась на набережной. С запяток спрыгнул лакей и открыл для королевы дверцу. Высунув из двери дрожащую ножку, МирдемИнггала нетвердо поставила её на булыжник мостовой. Следом за королевой появилась принцесса Татро, а за ней её первая фрейлина, тоже отправленная мстительным королем в изгнание.

Остановившись на секунду, королева МирдемИнггала осмотрелась. Её лицо скрывала вуаль, но ощущение красоты витало вокруг неё подобно аромату её тонких дорогих духов. Барка, ожидающая её и сопровождающих, чтобы унести их вниз по течению реки к Оттасолу, а оттуда к Гравабагалинену, уже качалась на волнах. На палубе барки капитан в полном торжественном облачении готовился приветствовать королеву королев на борту. Повернувшись, МирдемИнггала направилась к трапу. Толпа охнула, когда ножка королевы последний раз ступила на землю Матрассила.

Королева королев шла со склоненной головой. Поднявшись на палубу и молча приняв приветствие капитана, она откинула с лица вуаль, высоко вскинула голову и подняла руку в прощальном жесте.

При виде несравненного лица королевы от грузовых пристаней, от мостков переходов и близлежащих крыш, со всех сторон донесся медленно нарастающийся гул, постепенно перешедший в приветственные крики. Так искренне, хоть и не слишком стройно, Матрассил прощался со своей отбывающей королевой.

Помедлив лишь минуту, королева снова опустила вуаль, повернулась на каблуках и сошла с палубы вниз, скрывшись из виду.

Когда корабль начал выбирать якорь, молодой придворный, известный поэт, выбежал из толпы, и, взобравшись на мостки у самого края набережной, прочитал народу собственную поэму под названием 'Она — о Лето!' К сожалению, поэма была так себе, а приветственные крики толпы тоже быстро стихли.

Никто в молчаливо прощавшейся толпе понятия не имел о событиях во дворце, имевших место раньше в тот же день, хотя новости о пугающем поступке короля просочились за стены твердыни на вершине скалы сразу же, как только в королевском дворце вспыхнул ужасающий пожар.

Паруса были подняты. Корабль изгнанницы медленно отчалил от берега Матрассила и начал своё путешествие вниз по течению реки. Личный викарий королевы молился, стоя на носу барки. Никто в толпе зрителей на набережной, на береговых утесах, на коньках крыш не шелохнулся. Деревянный корабль медленно удалялся, превращаясь во всё более неясное пятно.

Мало-помалу толпа начала расходиться — люди возвращались по домам, унося с собой знамена и вымпелы. А также память о знаменательном событии — событии, которое можно будет обсуждать ещё многие годы...

* * *

При королевском дворе Матрассила не было единства. Светское общество, как и всегда, разбилось на множество кружков, не согласных между собой и непримиримых. Лишь малая часть их находила поддержку в народе; прочие ограничивали свою популярность пределами дворцовой крепостной стены. Но самыми популярными были, без сомнения, мирдопоклонники. Иронически прозванная так клика старых баронов выступала против всех указов короля-узурпатора и поддерживала королеву королев в любых её начинаниях.

Но и внутри больших групп существовали группы помельче. Раскол доходил до того, что, увлекаемый собственным интересом, каждый и всякий выступал против своего соседа. За и против предстоящего династического союза с Олдорандо изобретали множество доводов, причем по мере оборота дворцовой интриги противоборствующие стороны по очереди использовали все доводы своих оппонентов.

Каждая из так или иначе обиженных королевой и теперь жаждущих отомстить женщин непременно желал видеть МирдемИнггалу опороченной. Мужчины — в основном из тех, кто тайно вожделел её и мечтал ею обладать — всячески стояли за то, чтобы королева осталась в столице при дворце. Среди тех, кто требовал оставить королеву в столице, отыскивались наглецы — из наиболее отчаянных и непреклонных мирдопоклонников — которые не только требовали вернуть королеву во дворец, но и настаивали на том, чтобы вместо неё в изгнание отправился король. Ибо, если рассматривать дело с точки зрения законности — о физической привлекательности они старались умалчивать — у королевы было куда как больше прав претендовать на трон Борлиена, чем у сына самозванца короля Орла. Завистливые враги и короля и королевы были в эти дни особенно деятельны. В день отплытия корабля с изгнанницей на борту они уже были готовы взяться за оружие.

И поутру в день изгнания король ЯндолАнганол протрубил свой святой поход против недовольных.

Решив прибегнуть к хитрости, король вместе с советником Ирврашем пригласил всех вождей мирдопоклонников на встречу в дворцовую залу. Всего их собралось шестьдесят один и у большинства их, в особенности у тех, кто ещё считал своим долгом хранить верность родителям МирдемИнггалы, РантанОборалу и Шаннане Дикой, в бороде уже белела седина. На встречу с монархом они шли, исполненные праведного негодования. Впустив мирдопоклонников в залу, дворцовая стража закрыла и крепко заперла за ними двери. Пока мирдопоклонники сходили с ума от жары и громко выражали своё недовольство, Орел со зловещей улыбкой на лице отправился на последнюю встречу с королевой.

Узнав от слуг, что её изгнание неизбежно, МирдемИнггала долго не могла опомниться. Её лицо залила мертвенная бледность. Глаза лихорадочно блестели. Она не могла сказать ни слова. То и дело её взгляд останавливался на каких-то мелких незначительных предметах. Когда в дверях её покоев появился сам король Орел, МирдемИнггала обсуждала с фрейлиной Мэй ТолрамКетинет судьбу своих детей. Если меч неминуемой угрозы навис над ней, то и будущеё детей не застраховано от жутких неожиданностей. Татро была ещё девочкой, почти ребенком. В сложившихся обстоятельствах основной удар ярости ЯндолАнганола мог обрушиться на её сына Робайдая. Но, отправившись на одну из своих диких прогулок, Робайдай исчез. Королеве казалось, что она уже никогда не увидится с сыном, не сможет сказать ему 'прощай'. Недавняя смерть младшего брата лишала её последней надежды на то, что при дворе останется хоть кто-нибудь, кто сможет оказать влияние на неуживчивого и упрямого молодого человека.

Разговаривая, королева и первая фрейлина шли через тенистый сад. Татро играла с принцессой Симодой Тал — что могло бы быть смешно, когда бы не было так грустно.

В саду королева немного воспрянула духом и принялась давать наставления садовникам. Густые кроны могучих деревьев и отвесы венчавших холм крепостных стен защищали тропинки от палящего зноя безжалостного ока Фреира. В саду королевы было достаточно тени для опытов по выведению новых изящных культур и разведению распускавшихся здесь во всей красе нежнейших диких цветов из глубин джунглей.

Растения, предпочитающие тень, произрастали здесь в сени светолюбивых видов. Джодфрай, солнцелюбивое вьющееся растение с прекрасными светлыми цветками оранжево-розовой окраски, прикрывал стелющийся кустарник с мясистыми стеблями, льнущий к земле. Из своих зарослей кустарник кое-где выпускал гротескно-крупные оранжево-розовые соцветия, чудесным запахом привлекающие внимание сумеречных крылатых насекомых. Рядом, отбрасывая благословенную тень, благополучно росли олвил, йаррпель, айдронт и шипастый брош. Любитель близкого соседства с землей виспад выпускал бутоны, тоже собранные в огромные соцветия. Виспад был выведен из дикорастущего вида, кустарника зедал, цветущего исключительно ночью, но теперь, благодаря садовникам, склонного распускаться скорее при свете дня, чем в темноте.

Всё эти замечательные растения навезли королеве из разных частей королевства её почитатели. Королева мало что понимала в астрономии, как ни старался советник СарториИрвраш привить ей любовь к своей науке, и глядела на продвижение Фреира по небесам в основном как на источник перемены настроения своих растений, инстинктивно реагирующих на колебание активности светил, их прохождение зенита и заката — в общем, на всё то, о чем советник любил так умно поговорить.

Но с завтрашнего дня её нога больше не ступит под сень любимого сада. Жизнь начала поворачиваться к королеве изнанкой, когда в воротах сада появились король и его советник. Витающее вокруг мужчин напряжение королева ощутила, едва взглянув на них. Король был взвинчен, что сказывалось на его походке, и от МирдемИнггалы это не ускользнуло. Взяв фрейлину за руку, она с тревогой сжала её.

Остановившись перед королевой, СарториИрвраш церемонно поклонился. После чего, молча взяв первую фрейлину под руку, без лишних слов увел её, чтобы дать королевской чете возможность объясниться без помех. Мэй ТолрамКетинет пыталась взволнованно протестовать.

— Король убьет Кун! Он подозревает, что они с моим братом, Ханрой, любовники, но это не так. Клянусь, между ними ничего не было! Королева не сделала ничего дурного. Она чиста перед его величеством.

— Король пришел к своей жене за другим, уверяю вас, он не собирается её убивать, — холодно отозвался СарториИрвраш. Утешая свою спутницу, он почти не глядел на неё. Не мог. Сжавшись в своём поношенном кидранте и сгорбившись, королевский советник с посеревшим от волнения лицом едва слышно сказал:

— По политическим причинам король решил развестись с королевой. Всё уже решено.

Заметив, что на его рукав уселась разноцветная бабочка, СарториИрвраш раздраженно её прибил.

— Тогда зачем же он убил Яферала? — спросила Мэй.

— Тут вину нужно возложить не на короля, а на меня — я отправил его в погоню за беглым послом, который, несомненно, злодейски лишил его жизни... Прекратите бессвязный лепет, сударыня! Вам предстоит отправиться в изгнание вместе с Кун и заботиться там о ней. Я буду помогать вам, если, конечно, моё положение не изменится, в чем я, правда, уже сомневаюсь. Гравабагалинен — совсем не такое уж плохое место.

Пройдя под аркой, советник и фрейлина ступили в душную тесноту дворца. Поколебавшись немного, Мэй ТолрамКетинет решилась задать ещё один вопрос и едва слышно робко проговорила:

— Но что это нашло на короля?

— Я не могу ответить от его имени — мне известны только намерения его величества, а в его разум я проникнуть не в силах. Разум короля блистателен, как превосходный алмаз. И режет любое другое эго без малейших усилий. Он просто не в силах терпеть рядом с собой столь мягкосердечное существо, как королева, вот и всё.

Молча кивнув советнику, молодая женщина оставила его, всё ещё необычайно взволнованного и растерянного, у подножия лестницы. Откуда-то сверху до советника доносились голоса панновальских посланцев. Те с обидным равнодушием дожидались исхода дела, желая узнать его результат, который, каким бы он ни оказался, вряд ли мог надолго задержать их отъезд в родные края.

— Всё проходит... — прошептал себе советник. На мгновение он ощутил укол невыносимой тоски по безвременно ушедшей жене. Без неё его жизнь пуста...

Тем временем в саду королева МирдемИнггала выслушивала громкую, быструю речь короля ЯндолАнганола, махнувшего рукой на выдержку и решившего излить супруге свои чувства. Услышав наконец свой приговор, королева отшатнулась, словно от удара.

— Кун, я хочу развестись с тобой потому, что на карту поставлена судьба моего королевства, — пояснил своё решение король. — Ты знаешь, какие чувства я испытываю к тебе, но для тебя не секрет и то, что мой долг перед страной — особый долг, который я должен исполнить во что бы то ни стало.

— Нет, я ничего не знаю и знать не хочу! — крикнула королева. — Что это, твой очередной каприз? Тобой движет не долг, а кхмир к этой малолетней сучке, вот что!

Король отчаянно тряхнул головой, тщетно пытаясь согнать с лица отражение терзающей его боли.

— Я должен исполнять свой долг перед страной, даже если это в конце концов приведет меня к гибели. Говорю тебе, я никогда не хотел видеть рядом с собой никого, кроме тебя! Я хочу, чтобы, прежде чем мы расстанемся, ты поняла это.

Лицо королевы окаменело.

— Ты опорочил моего мертвого брата — и меня! Кто ещё мог отдать приказ распространить о нас эту гнусную клевету, как не ты?

Король не стал оправдываться.

— Прошу тебя, пойми, для меня главное — мой долг перед королевством. Мы должны развестись, у меня просто нет другого выхода! Если я перестану править страной, воцарится анархия и тогда королевство не нужно будет спасать, оно просто исчезнет!

— Кто может дать согласие на развод, как не ты сам? Кто отдает здесь приказы, если не ты?

Выслушав эти гневные слова, король искоса взглянул на королеву. Орел в нем замер.

— Таковы политика и требования наших союзников, которые я должен непременно выполнить. Я не собираюсь заточать тебя в темницу, просто отошлю в прекрасный дворец в Гравабагалинене, туда, где Фреир не так свирепствует в небесах. Живи там спокойно — но, прошу, не пытайся устраивать против меня козни, иначе мне придется заставить твоего отца ответить за всё! Если положение на фронтах вдруг улучшится, кто знает, может быть, мы опять будем вместе.

Не сводя глаз с супруга, королева обошла его кругом и гнев в её глазах не позволил королю оторвать взор от её пылающего лица.

— Так что же выходит: ты намерен обручиться с этой похотливой сучкой-полумадис, а потом, через год, развестись с ней и взять меня обратно? Неужели спасение Борлиена непременно связано с бесконечной чередой матримониальных процедур? Говоришь, ты намерен выслать меня из столицы? Так помни: если это случится, я никогда больше не буду твоей!

Вскинув руку, король едва не решился ударить королеву.

— Говорю и я тебе: в сердце своём — если ты ещё не отказываешь мне в том, что оно у меня есть, — я никогда не решился бы отослать тебя. Можешь ты это понять? Я живу только своей верой и интересами своего народа. Понимаешь ли ты, что значит быть королем?..

Машинально отломив нежную веточку йодронта, королева тут же отбросила её в сторону.

— Значит, ты хочешь объяснить мне, что значит быть королем? Заточить в сырой склеп своего отца, свести с ума собственного сына и наследника, а потом выгнать его из дома, словно вора, обесчестить имя покойного шурина, и, наконец, сослать в глушь жену и свою дочь — вот что, по-твоему, значит быть королем? Что ж, я очень хорошо усвоила от тебя этот урок! Вот тебе мой ответ, Ян, пускай он и не тот, какого ты ждешь. Я не собираюсь умолять тебя оставить меня во дворце, нет! Единственное, что я хочу сказать тебе, это вот что: отправив меня в незаслуженное изгнание, ты хлебнешь горя наивысшей мерой, потеряв всё, что у тебя есть, ибо такое злодейство навлечет на тебя проклятие Акханабы. Так говорю не я, так говорит моя вера. И не жди от меня потом, что я смогу изменить и вернуть на круги своя то, что ни изменить, ни вернуть невозможно!

— Другого я и не ожидал, — процедил король, тяжело сглотнув. Поймав руку королевы, он крепко сжал её в своей, не отпуская, не давая ей вырваться. Повернувшись, он повел её по тропинке, заставляя разлетаться бабочек.

— Я думал, я верил, что ты ещё любишь меня, а не просто терпишь за те удобства, которые предоставляет тебе мой дворец. Я думал, что ты за своими страданиями никогда не забывающая увидеть страдания других, можешь подняться выше обычной женщины. Но в этом безжалостном мире не твоя красота спасала тебя от страданий. Я всегда оберегал тебя. Согласись, Кун, ведь это я оберегал тебя все эти ужасные годы. Я вернулся из Косгатта только потому, что здесь была ты! Любовь к тебе дала мне силы вернуться... Разве не стала бы твоя красота твоим проклятием, не служи я тебе щитом? Разве не гонялись бы за тобой распутники, как охотники за дикой ланью в лесу, охотники, о существовании которых ты так и не узнала благодаря мне? Что бы с тобой сталось, если бы не я? Клянусь, я люблю тебя и буду любить, пускай рядом со мной окажутся тысячи Симод Тал, — но ты должна мне сейчас же сказать, что тоже будешь любить меня вопреки тому, как я с тобой поступлю!

Вырвавшись наконец, королева остановилась около мшистого валуна, укрыв лицо в тени. И король и она были бледны и разгорячены.

— Ты хотел запутать меня — что ж, ты своего добился! По-моему, всё дело в том, что ты не можешь разобраться в себе и потому бежишь от себя и гонишь меня с глаз долой. В душе ты знаешь, что я давно отлично изучила тебя и все твои слабости — лучше кого бы то ни было; лучше меня тебя знает, может быть, только твой отец, — пробормотала королева, уже почти утратив разум. — Вот этого-то ты и не можешь стерпеть. Ты бесишься от того, что чувствуешь во мне жалость и сострадание к тебе. Да, будь ты проклят, я люблю тебя, если тебе так уж необходимо слышать моё признание, и буду любить, пока Прародительница не призовет меня к себе и не настанет пора мне с ней соединиться! Но ведь не это ты хотел услышать, верно? Не это входило в твои планы?

Король смотрел на неё страшными пылающими глазами.

— Вот оно! Ты действительно ненавидишь меня! Ты лжешь, что любишь меня! Проклятая лживая сука!

— Боже! — вскрикнула королева и бросилась бежать. — Прочь от меня, прочь! Не прикасайся ко мне! Ты безумен! Я расскажу всем, что ты говорил мне тут, и тебя признают сумасшедшим! Ты требуешь, чтобы я призналась в ненависти к тебе, в ненависти, которой нет! Кроме ненависти, ты ничего не желаешь знать! Так убирайся прочь — я ненавижу тебя, если именно этого ты добиваешься!

ЯндолАнганол не стал гнаться за королевой, он даже не тронулся с места.

— Значит, всё было ложью. Тогда грянет буря, — тихо прошептал он.

Расставшись с МирдемИнггалой, король ЯндолАнганол словно сошел с ума. Велев принести из конюшен сено, он приказал обложить им стены зала, в котором ещё томились мирдопоклонники. Вслед за сеном были принесены кувшины с очищенным китовым жиром для дворцовых ламп. Выхватив у стоящего рядом раба горящий факел, король Орел швырнул его на собственноручно облитое жиром сено. Так с вершины дворцовой горы в улицы Матрассила пополз белым покрывалом дым. Пламя с ревом взметнулось в небеса.

Позже, когда королева отправлялась со столичной пристани в своё плавание, пожар усилился, пожирая дворцовые здания, и ярости его не было предела. Никто под страхом смерти не имел права тушить огонь. Обещанная буря бушевала, не зная границ.

Только с наступлением ночи, когда король, сидя со своим верным рунтом за столом, накачался вином до беспамятства, слуги осмелились прикатить к пожарищу ручные насосы и залить уже догорающий огонь.

Когда же на следующее утро багровый Баталикс вновь поднялся над горизонтом, король и его обычное окружение как всегда появились на дворцовом балконе и с первыми лучами зари предстали перед народом.

Толпа, ожидающая их на этот раз, была гораздо больше, чем обычно. Стоило появиться королю, как над ней поднялся неясный глухой ропот, похожий на рычание злобного пса. Убоявшись этого многоглавого зверя, король поспешил вернуться в свои покои и бросился в постель. В постели он оставался целый день, отказываясь есть, пить и говорить с кем бы то ни было.

На следующий день король не явился на рассвете народу. Призвав в Зал Совета панновальских послов и своих министров, он официально распрощался с гостями. Дольше всех он расставался с Тайнцем Индреддом и юной Симодой Тал. После чего, днем, ненадолго посетил скритину. Лежать в кровати дальше он никак не мог — и на то были веские причины. Лазутчики короля донесли, что бич Мордриата, Ундрейд Молот, движется со своими ордами на юг, собираясь покончить с Дарвлишем, первейшим врагом короля Орла и Борлиена.

В своей речи в скритине король коротко поведал депутатам о том, как королева и её брат, ЯфералОборал, решили составить заговор против сиборнальского посла с целью убийства последнего и как сиборнальцу пришлось бежать, спасая свою жизнь. По этой причине заговорщица отправлена в изгнание; подобное вмешательство женщины в политические дела нельзя терпеть. Брат королевы был убит в момент покушения.

В теперешнее неспокойное для нации время эта история должна послужить предупреждением для всех. Сам он, король, в настоящее время занят претворением в жизнь некоего плана, имеющего целью укрепить узы дружбы Борлиена с его традиционными союзниками, Олдорандо и Панновалом. Основные пункты этого плана он представит скритине позже и более подробно. Тут король обвел вопросительным и грозным взглядом ряды депутатов, высматривая недовольных. Но на сей раз никто не посмел даже смотреть на него...

Поднявшийся с места вслед за королем советник СарториИрвраш предложил скритине смотреть на близящиеся перемены в союзном окружении страны как на события огромной важности и исторического значения.

— Сейчас, когда подробности битвы при Косгатте ещё свежи в памяти, нельзя сбрасывать со счетов появление нового вида оружия, огнестрельного, весьма эффективного и смертоносного в сравнении со всем, чем мы располагаем, — сказал он. — Как оказалось, это оружие есть даже у дриатов, этих варваров, — ружья, вот как они называют это варварское новшество. Воин с ружьём может убить своего противника, едва завидев его. Насколько я знаю, подобное оружие упоминалось в старинных манускриптах, но никогда не знаешь, насколько этим манускриптам можно доверять... Как бы то ни было, теперь в любой битве мы скорее всего будем иметь дело с применением ружей. Многие из вас были свидетелями их действия во время известной демонстрации в Зале Совета и позже, во дворце, благодаря любезности принца Индредда. Сейчас эти ружья изготовляют только в одном месте — в безотрадных северных землях, в государстве, всем нам известном под названием Сиборнал. Коварные сиборнальцы опять сумели обогнать всех. В их распоряжении богатые залежи бурого угля и железных руд, которыми наша страна не располагает. В сложившихся условиях для нас крайне важно сохранять доброжелательные отношения с таким могущественным государством, по причине чего мы со всей строгостью пресекли упомянутую попытку заговора с целью убийства сиборнальского посла.

— Скажите нам правду! — вдруг злобно выкрикнул из дальнего конца зала какой-то барон. — Все знают, что Пашаратид был развратником. Он держал в любовницах борлиенскую шлюху с окраин — разве за это его не стоило покарать смертью? Разве не об этом говорит ваш закон?

— В настоящий момент наши агенты проводят расследование и выясняют подробности дела, — отозвался СарториИрвраш и торопливо солгал: — В ближайшие дни мы собираемся отправить послов в город Аскитош, столицу государства Ускутошк, дабы заложить новый торговый маршрут, в надежде на то, что это сделает наши отношения с Сиборналом более дружественными, чем они были до сих пор. А пока могу вам с удовольствием сообщить, что наша встреча с высшим дипломатическим составом Олдорандо и Панновала прошла как нельзя лучше. Мы получили в дар от наших гостей-послов партию новых ружей. Эти ружья будут посланы нашему благородному храбрецу, генералу Ханре ТолрамКетинету, который героически сражается с безбожными рандонанскими ордами, с пожеланиями скорейшего завершения этой тяжкой войны.

Реакция на выступления короля и его советника была крайне сдержанной, почти холодной. В скритине тоже находилось множество почитателей и сторонников старого РантанОборала, отца МирдемИнггалы. Один из них, поднявшись, спросил:

— Как нам следует понимать смерть в огне шестидесяти одного мирдопоклонника — тоже как очередной шаг, предпринятый в угоду заморскому производителю этого гнусного оружия? Если так, то оружие, о котором вы только что говорили, в самом деле невероятно смертоносно!

Ответ советника был крайне туманным и неуверенным.

— В момент присутствия делегации мирдопоклонников во дворце там, к несчастью, случился пожар, начало которому положил поджог, устроенный самими сторонниками бывшей королевы. В результате этой непродуманной и отчаянной выходки многие мирдопоклонники к несчастью действительно погибли в огне. Но таков был их собственный роковой выбор.

Не успели король и его советник выйти из зала скритины, как под его сводами словно обрушилась лавина — все говорили и кричали одновременно. Впрочем, их никто уже не слушал...

— Мне кажется нужно было рассказать им о вашей готовящейся свадьбе, — заметил на ходу СарториИрвраш. — Начав умиляться прелестям девочки-невесты, они быстро перестали бы злиться. Советую вам как можно скорее сделать развод и вашу предстоящую женитьбу достоянием гласности, ваше величество. Киньте этим дурням новую кость — они мгновенно позабудут о старой.

Сказав это, советник отвернулся, чтобы скрыть отвращение к роли, которую ему приходилось играть.

* * *

Напряжение охватило всех в матрассильском дворце. Исключение составляли, наверное, только фагоры, чья нервная система не знала, что такое ожидание. Но даже фагоры были неспокойны — запах недавнего пожара ещё не выветрился из комнат и переходов дворца и зловещим облаком висел повсюду.

Простившись с советником, король удалился в свои покои. Спустившись в подземную часовню, Орел предался там в обществе королевского викария молитве и бичеванию, велев взводу Первого Фагорского занять пост перед дверями своей половины. Рунт Юли был оставлен под присмотром своих собратьев. Облегчив разум молитвой, король укрепил свой дух бичеванием.

После этого, омытый в купальне прислужницами, Орел снова призвал к себе главного советника. Но СарториИрвраш появился только после третьего напоминания, весь перепачканный чернилами, в потрепанном домашнем кидранте и матерчатых шлепанцах. Казалось, старик переживает великое горе — так молча и насупленно он стоял перед королем, без слов оглаживая свою козлиную бородку.

— Ты был чем-то занят, так занят, что не слышал зова своего короля? — язвительно спросил советника ЯндолАнганол, лежа нагишом в купальне. Рунт Юли с открытым ртом уже сидел в нескольких футах от своего хозяина на её бортике.

— Я стар, ваше величество, и сегодня у меня был трудный день — только и всего, — солгал советник, опустив голову. — Я пытался отдохнуть и собраться с силами.

— Не отдыхал ты, а опять кропал свои проклятые записки, вот это больше похоже на правду! — гневно обвинил король.

СарториИрвраш вздохнул. Он и в самом деле пытался найти забвение в работе — но нечего было и думать сказать про это королю.

— Если хотите знать правду, то я действительно пытался отдохнуть и оплакивал судьбу шестидесяти одного погибшего в огне мирдопоклонника, — вновь солгал он.

Король в ярости стукнул кулаком по воде, подняв тучу брызг.

— Ты же атеист, советник. У тебя не может быть совести, тебе нечего успокаивать. Ты не предаешься бичеванию. Так что оставь слезы по погибшим мне!

СарториИрвраш показал в осторожной улыбке зубы. Он наивно решил, что гроза уже миновала.

— Чем же могу служить вашему величеству?

Король ЯндолАнганол поднялся из воды и служанки обернули его бедра широким полотенцем. Орел гордо ступил из купальни на кафельный пол.

— Ты уже достаточно мне послужил, старая крыса!

Король окинул советника одним из своих темных, сверкающих как черный бриллиант взглядов.

— Ты стал стар и ленив, мерзавец, — я изгоняю тебя с королевской службы, как старого хоксни, которых ты так любишь. Я намерен найти на твоё место кого-нибудь другого — того, кто будет разделять мои мысли в большей степени, чем ты, старый плешивый козел!

Прислужницы, убирая глиняные кувшины, в которых принесли горячую воду для королевского омовения, молчаливо и с любопытством прислушивались к развернувшейся на их глазах неожиданной драме.

— В мире полно тех, кто немедленно согласится с любым вашим мнением, едва вы того потребуете, ваше величество, — дрожащим голосом согласился СарториИрвраш. — Если вы собираетесь доверить судьбу страны подобным людям, то я не стану возражать, это ваше право. Но нельзя ли узнать, чем я заслужил такую немилость? Разве не я поддерживал все ваши начинания?

Досадливо отбросив полотенце, совершенно голый король несколько раз раздраженно прошелся по комнате. Его взгляд метался от предмета к предмету столь же стремительно, сколь стремительной была его походка. Заметив, что хозяин расстроен, Юли сочувственно заскулил.

— Вот что я скажу тебе, старик. Взгляни, с чем я остался на сегодняшний день, — наконец заговорил король, немного успокоившись. — Я разорен. У меня нет королевы. Нет армии. Народ мне не верит. Скритина против меня. И не говори мне, что я стану любимцем толпы, как только новость о моей новой женитьбе на олдорандской потаскушке станет общим достоянием! Ведь именно ты посоветовал мне сделать это — так вот, с меня довольно твоих предательских советов!

Попятившись, СарториИрвраш прижался спиной к стене, в безопасном отдалении от размашисто расхаживающего короля. Советник в отчаянии заломил руки. Он наконец понял, что его дела совсем плохи и дело не в опоздании — король наконец-то нашел, на кого излить охвативший его дикий гнев.

— Если вы позволите мне сказать хоть слово, я верой и правдой служил вам и вашему отцу, — осторожно начал он. — Когда необходимо было лгать, я лгал ради вас. Я и сегодня солгал. Я согласился солгать об этом ужасном убийстве мирдопоклонников, лишь бы услужить вам! Вы можете найти себе множество советников — но где вы найдете такого, у которого, как у меня, не было бы политических амбиций? Хотя вы, ваше величество, конечно же выше любого смертного и в вашей воле казнить меня или миловать.

— Убийство?! — проревел король. — Ты хочешь сказать, что я, твой государь, преступник, убийца?! Но как иначе я мог предотвратить восстание? — его тон всё же несколько смягчился. — Эти мерзавцы убили бы меня!

СарториИрвраш утер со лба холодный пот. Он уже понимал, что ходит буквально по лезвию меча.

— Служа вам, я всегда обращался к доброй стороне вашей души и никогда не думал о собственном благе, — сказал он. — Я понимаю, вы расстроены участью вашей жены, но так уж, видно, должно было случиться. Помните, когда-то давно я говорил вам, что такую женщину, как королева, вам больше не найти никогда...

Подхватив полотенце с пола, король быстро обернул его вокруг своих узких бедер. У его ног уже собиралась лужа.

— Но ты сказал мне, что мой первейший долг — в служении стране, — гневно обвинил он. — И я принес эту жертву, поскольку понял твои слова именно так!

— Нет, ваше величество, нет, определенно... — советник испуганно замахал руками.

— Опгедегенно, — повторил за ним Юли, заучивая новое слово.

— Не лги мне! — проревел король. — Я помню, что ты говорил мне, старый негодяй, мерзавец!

— Сейчас вам нужен козел отпущения, чтобы сорвать злость, государь, — промямлил СарториИрвраш, уже сам едва ли понимая, что несет. — Прошу вас, подумайте, прежде чем выкидывать меня на улицу. Это преступление перед страной!..

Роковые слова советника разнеслись эхом, отразившись от стен ванной. Лицо Орла почернело от гнева. Служанки заторопились убраться со сцены разворачивающегося грозного действа, и, когда король повернулся к ним с протянутой рукой, застыли в карикатурных позах бегства.

Окинув женщин презрительным взглядом, король снова повернулся к советнику. Лицо Орла покраснело от дикой злобы, краска волнами спускалась на шею и обнаженный волосатый торс.

— Значит, я всё-таки преступник?! Ты снова это повторил, мерзавец! Я преступник?! Ты, старая крыса, ты, давший мне этот подлый совет, теперь позволяешь себе оскорблять меня?! Меня, своего короля и господина?! Всё, убирайся вон! Сейчас же, пока я не убил тебя!

Развернувшись, король шагнул к своей одежде, сложенной на стуле.

Ошалев от страха, не думая о том, что он и так зашел уже слишком далеко, СарториИрвраш дрожащим голосом пролепетал:

— Простите, ваше величество, но мне кажется, я понимаю ваш замысел. Отстранив меня от дел, вы получите возможность обвинить меня перед скритиной во всём, что произошло, свалив на меня всю мыслимую вину и тем самым очистившись в глазах народа. Может быть, вам даже удастся ввести их в заблуждение... неплохое решение, государь, очень неплохое, хотя и предсказуемое, не новое — хотя, вместе с тем, можно согласиться, как изящно...

Схватив себя за горло, советник замолчал. Багровый вечерний свет заполнял комнату. Испод облаков за окном освещали вспышки далеких зарниц. Взявшись за рукоятку лежащего на столе меча, король вытащил его из ножен. Потом с улыбкой взвесил меч в руке.

Попятившись, СарториИрвраш опрокинул кувшин с теплой водой, разлившейся по кафельному полу широким потоком. Лицо его стало пепельно-бледным.

ЯндолАнганол начал бой с тенью, выполняя свои обычные упражнения с мечом, делая выпады, уклоняясь от ударов и нанося их, иногда уходя в глубокую защиту, иногда переходя в атаку. Фехтуя, он быстро передвигался по комнате. Прислужницы жались к стенам, тихо охали и не смели вымолвить ни слова.

— Туше! Ампо! Хоп! Туше!

Меч короля со свистом рассек воздух — и лезвие вдруг устремилось к советнику. Стальное остриё замерло всего в нескольких дюймах от шеи СарториИрвраша. Не опуская меча, король сказал:

— Где мой сын, а, старый козел? Где он, где Робайдай? Ты знаешь, что он хочет моей смерти?!

— Мне хорошо известна история вашей семьи, ваше величество, — ответил СарториИрвраш, вновь инстинктивно прикрывая горло руками.

— Мне нужно уладить дело с моим сыном, — со страшной улыбкой сказал король. — Может быть, ты прячешь его у себя, в этом своём кроличьем садке?

— Нет, государь, у меня его нет! — почти взвизгнул перепуганный советник.

— А я говорю, прячешь — фагор-стражник донес мне! И знаешь, что он ещё мне нашептал? Оказалось, ты не так уж скорбишь по жене, как говоришь, — с бабами ты по-прежнему лихой, ага?

— Государь, события последнего времени утомили вас, вы перевозбудились, — бессознательно пробормотал СарториИрвраш, глядя на меч короля, как на змею. — Позвольте дать вам...

— Я больше не приму от тебя ни одного совета, старый козел, а вот ты сейчас получишь сталь в глотку, если не скажешь мне правду! — гневно заорал король. — Отвечай же! У тебя в комнатах кто-то есть?

— Да, сударь, конечно — у меня там есть посетитель, юноша из Морструала, и только-то, — жалобно пролепетал до смерти перепуганный советник.

Король презрительно хмыкнул.

— Юноша, говоришь? Ах ты старый извращенец...

Внезапно король потерял интерес к посетителю советника. С криком вскинув руку, он метнул меч, глубоко вонзившийся в деревянную балку под потолком. Подпрыгнув, король ухватился за рукоятку и вырвал оружие, при этом полотенце упало с его бедер.

Наклонившись, советник поднял полотенце, чтобы вернуть его монарху, и льстиво проговорил:

— Я понимаю, откуда происходят ваша ярость и безумие, государь, и вполне допускаю...

Эти слова и оказались воистину роковыми. Схватив вместо полотенца кидрант СарториИрвраша, король рванул его на себя, чуть не свалив советника с ног. Полотенце снова полетело на пол. Советник испустил сдавленный крик. Пытаясь вырваться, он поскользнулся, упал и потянул за собой короля — они вместе тяжело рухнули на пол, прямо в лужу натекшей воды.

Через мгновение король, вскочив ловко, как асокин, уже снова был на ногах, и, вдруг успокоившись, махнул рукой прислужницам, приказав им помочь советнику подняться. С помощью двух служанок советник с трудом встал, кряхтя и держась за спину. Его старый позвоночник словно превратился в битое стекло.

— Теперь уходите, сударь, — неожиданно спокойно приказал король. — Убирайтесь вон из моего дворца и из моего города. Собирайте вещи — и поторопитесь, пока мне не пришла охота показать, каких глубин способно достигать моё... безумие. И помните — я знаю, кто вы: проклятый Акханабой атеист и богохульник!

Добравшись до своих покоев, советник приказал служанке-рабыне размять его ушибленную спину и втереть в неё целебную мазь. Какое-то время он лежал так и отдыхал, постанывая от боли и унижения. Его личный страж и телохранитель, фагор Лекс, взирал на страдания хозяина с полнейшим равнодушием.

Получасом позже советник попросил сока скваанейи в бокале, набитом лордриардрийским льдом, жадно выпил его, и, тщательно взвешивая каждое слово, написал королю письмо, время от времени почесывая отбитую спину.

'Достопочтенный государь!

Я верой и правдой служил дому Анганолов много лет, чем снискал заслуженную славу и уважение. Я и сейчас готов продолжать службу, несмотря на все ваши выпады в мою сторону, поскольку мне хорошо понятна буря, поднявшаяся в душе Вашего Величества и затмевающая Ваш разум.

Что касается моего атеизма и преданности наукам, на что Вы так часто соизволяете гневно мне указывать, то позволю себе сказать, что я таков, каков уж есть, а науки и чистый незатуманенный разум позволяют мне видеть мир в истинном свете, без прикрас или уничижения. Я никогда не пытался настроить Вас против вашей веры; единственное, чего я хотел — указать Вам, в чем и как слепая вера может затруднить Ваше и без того сложное положение.

Я вижу наш мир в его повсеместном единстве. Вам известно о моём открытии полосатой окраски хоксни, опровергнувшем прежнее общее мнение. Открытие моё крайне важно, поскольку соединяет в одну цепь времена нашего Великого Года и даёт общее представление об их сути. Я уверен, что не только хоксни, но и многие другие растения и животные имеют свойства адаптации подобного же характера, позволяющие им выживать в тяжких условиях нашего непростого и столь разительно меняющегося климата.

Определив для себя всё это, я задал себе вопрос: возможно ли, что и у людей существует нечто увековеченное на все времена, пронесенное сквозь холода и жару многих Великих Сезонов? Возможно, это 'нечто' по природе совершенно отлично от окраски хоксни в том смысле, в котором человек отличается от зверя? И я нашел себе ответ на этот вопрос.

Именно религия есть связующая сила общества, объединяющая людей в пору невыносимых холодов, или, как теперь, мучительной жары. Этот институт, сплачивающий общество, объединяющий, предотвращающий раскол и разброд, необычайно ценен, поскольку позволяет нациям выживать и сохранять единство.

Но вместе с тем религия не может управлять мыслями и жизнью каждой личности. Принося слишком многое в жертву вере, мы становимся её рабами, как мадис стали рабами своего укта. Государь, я прошу простить мне эти строки, которые, я почти уверен в этом, Вы не найдете приятными, но взгляните на вещи трезво — разве сами Вы не жалкий раб служителей Акханабы...'

Написав это, советник опомнился. Нет, так не пойдет — как обычно в последнее время, он зашел слишком далеко. Прочитав подобное письмо, король немедленно отдаст приказ убить его или сделает это сам, что при его теперешней взвинченности более чем вероятно. Торопливо бросив в печь предательский листок бумаги, советник переписал письмо, наполнив его униженными извинениями. Закончив, он вызвал Лекса и приказал двурогому доставить письмо в покои государя. После чего упал в кресло и разрыдался.

Пролив слезы, он задремал. Через какое-то время, очнувшись, он увидел над собой Лекса, молча гоняющего в ноздрях белые молоки. Фагоры были молчаливы и терпеливы как ни одно живое существо на свете, и эту черту анципиталов советник ценил больше всего; он ненавидел двурогих в целом, но считал их более исполнительными сравнительно со слугами-людьми.

Судя по настольным часам, было около полуночи. Советник зевнул, потянулся и вновь помассировал отбитую спину. За окном над пустым дворцовым двором продолжали мигать зарницы. Дворец спал — весь, до последнего фагора, за исключением, может быть, короля. СарториИрвраш подумал, чем же занять себя после неурочного сна. Долго ему думать не пришлось.

— Лекс, я хочу пройти к моему пленнику и наконец поговорить с ним. Тебе придется проводить меня. Ему сегодня давали еду?

Фагор, у которого не дрогнул ни один мускул, а шевелился только рот, ответил:

— Узник накормлен, он сыт, сударь.

Двурогий страж советника говорил низким голосом, растягивая согласные и заставляя их вибрировать, отчего почтительное обращение прозвучало у него как 'шшжжударрь'. Запас олонецких слов двурогого был весьма скуден, но советник, испытывая отвращение к расе анципиталов, принципиально отказывался учить хурдху, дабы подчеркнуть это.

Среди полок, почти сплошь закрывающих стены его кабинета, имелся вместительный буфет. Шагнув к буфету, Лекс осторожно повернул его на скрытых петлях, открыв спрятанную позади железную дверь. Достав из кармана ключ, двурогий вставил его в скважину и не без труда повернул. Железная дверь отворилась; советник и фагор ступили внутрь тайной темницы.

Когда-то давно это был один из обычных покоев. Во времена правления ВарпалАнганола, вольно обустраиваясь в его дворце, советник приказал заложить внешнюю дверь этой комнаты, оставив и замаскировав снаружи только один вход, из своего кабинета. В окно будущей темницы была вставлена решетка с толстыми прутьями. Снаружи ничего заметно не было — зарешеченное окно терялось в аляповатой мешанине фасада древнего дворца. Комната специально предназначалась для персональных 'гостей' советника, насчет которых он решал не беспокоить короля. Выход отсюда у них был лишь один — в реку, с мешком на голове. Впрочем, уже много лет зловещая комната пустовала. Теперь же советник с удовольствием вспомнил о ней.

Здесь, в темноте, с жужжанием летали или сидели, словно спали в душном жарком воздухе мухи. Мухи ползали по столу, а также по рукам Билли Сяо Пина.

Билли сидел на стуле. Его ноги и руки были прикованы толстой цепью к массивному кольцу, вмурованному в пол. Его одежда пропиталась потом. Окно в камере никогда не открывалось, поэтому в ней стояла невыносимая духота и вонь.

Вытащив из кармана мешочек с скантиомом, пелламонтейном и другими ароматными травами, СарториИрвраш поднес его к носу, после чего указал фагору на смердящее отхожее ведро в углу комнаты.

— Вынеси это.

Лекс молча повиновался.

Взяв стоявший в камере стул, советник поместил его так, чтобы оставаться вне досягаемости любых возможных поползновений заключенного, и сел. Опускался советник на стул чрезвычайно осторожно, держась за ноющую поясницу и тихо ругаясь. Усевшись, он, прежде чем начать разговор, закурил длинную сигарету с вероником, ещё более сгустившую царившую здесь нездоровую атмосферу, что и сыграло роковую роль...

— Итак, БиллишОвпин, ты сидишь здесь уже два дня, — начал он. — Пришла пора расставить все точки над 'i'. Я — главный советник короля Борлиена и в моей власти применить к тебе пытки, если мне вдруг покажется, что ты снова пытаешься солгать. Ты, как следует из твоего рассказа, ни кто иной, как посол страны Морструал, ни больше и ни меньше. Однако твоя верительная грамота — фальшивка. Умным людям известно, что Морструал просто слишком дик, чтобы рассылать послов, — да ещё и с грамотами, написанными витьеватым стилем, вовсе не свойственным тамошним жестоким дикарям. Короля ты смог бы провести — но не меня. Ты обманом проник во дворец и уже потому заслуживаешь казни. Но когда я решил позвать стражников, ты вдруг заявил, что на самом деле ты птица гораздо более высокого полета — человек, сошедший в наш мир с Кайдау. Так кто же ты на самом деле? Кем назовешь себя сегодня? Акханабой? Я хочу знать правду!

Утерев лицо влажным рукавом, Билли слабым голосом ответил:

— Сударь, я уже сказал вам, что знал о вашей несравненной учености прежде, чем ступил на камень двора этого замка, прежде чем вошел в город Матрассил, и вы знаете, что это правда, сударь. Вместе с тем я во многом невежда и прежде всего в том, что касается принятого у вас обращения с документами. Да, я обманул вас — не стоило называться чужим именем, представляться другим человеком, — но я поступил так, поскольку сомневался, что вы способны поверить в правду, если выложить её вам сразу, без подготовки.

— Могу сказать без преувеличения, что сам я один из величайших искателей правды и радетелей о ней среди людей нашего несчастного века, — самодовольно заметил советник.

— Сударь, я знаю, — кивнул Билли. — И коль скоро это так, освободите меня! Позвольте мне следовать за королевой. Я никому не собираюсь причинить вреда, зачем же держать меня в заключении?

— Я держу тебя здесь потому, что надеюсь узнать от тебя кое-что ценное, возможно и полезное, — цинично сказал советник. — Поднимись-ка...

Пленник поднялся и советник внимательно его рассмотрел. Да, парень действительно выглядел необычно. Его сложение было более плотным, чем у худощавых жителей Кампаннлата, хотя его нельзя было назвать уродом, вроде тех чурбанообразных толстяков, которых иногда показывали за деньги на ярмарках и чьи предки, по слухам, не переболели костной лихорадкой, которую перенесли почти все жители Геликонии.

Оттассольский друг советника, анатом КараБансити, будь он сейчас здесь, сказал бы, что у пленника отмечается необычно скругленная структура скелета. Кожа молодого человека была необычно гладкой и малозагорелой, словно он жил под землей, нос-пуговка, обожженный солнцем, уже начинал шелушиться. Волосы у парня были тонкими и необычно светлыми.

Кроме того, присмотревшись, советник заметил в пленнике и некоторые другие отличия, хотя и не столь бросавшиеся в глаза: например, его манера держаться не походила на манеру держаться власть имущих. Слушая советника, самозванец редко смотрел на него, задерживая на нем взгляд более-менее надолго лишь когда говорил сам, хотя причиной тут мог быть и страх. Но он не мог быть и простолюдином. Глаза парня по большей части были устремлены вверх, вместо того чтобы быть обращенными долу. Кроме того, по-олонецки он говорил с незнакомым акцентом, на иноземный манер, да и одежда его была очень необычной. Всё это советник отметил для себя, прежде чем продолжить:

— Расскажи мне о мире, с которого, по твоим словам, ты прибыл. Я считаю себя разумным человеком и постараюсь выслушать и понять всё, что ты скажешь, каким бы невероятным этот рассказ мне ни показался.

Слишком глубоко затянувшись, советник поперхнулся дымом. Вернувшись с пустым ведром, Лекс поставил его на прежнее место и замер у стены, устремив взгляд вишневых глаз в точку, находящуюся где-то далеко в бесконечности за пределами темницы.

Билли снова опустился на свой отчаянно скрипевший стул. Положив закованные в кандалы руки на стол перед собой, он заговорил:

— Милостивый сударь, повторяю — я спустился с мира, во много раз меньшего, чем тот, где мы с вами сейчас находимся. Он размером примерно с гранитный утес, на котором стоит этот замок. Мой мир называется Аверн, но вашим астрономам он известен под другим именем, Кайдау. Так вот, обращаясь вокруг Геликонии по круговой орбите высотой в тысячу миль, мой мир облетает её за 7770 секунд, и его...

— Стоп, стоп, — замахал руками советник. — Так на чем же этот твой холм стоит, на воздухе, что ли?

— Нет, сударь, там, где летает Аверн, воздуха уже нет. Мой мир состоит из металла и его можно назвать луной вашей планеты. В олонецком такого слова нет, поскольку у Геликонии нет естественного спутника. Аверн обращается вокруг Геликонии по орбите подобно тому, как сама Геликония облетает раз за разом Баталикс. Так же как Геликония, мой мир несется сквозь безвоздушное пространство, и так же, как движение Геликонии, его движение не прекращается никогда. Остановившись, Аверн тут же упадет на вашу землю под действием силы тяжести. Вы понимаете, о чем я веду речь, сударь? Вам ведь известны основные принципы механики, управляющей движением небесных тел, Геликонией, Баталиксом и Фреиром?

— Я понимаю, о чем ты говоришь, чужак, не сомневайся, — проворчал советник и прихлопнул муху, опустившуюся на его лысину. — Да будет тебе известно, что ты разговариваешь с автором знаменитой 'Азбуки Истории и Природы', книги, в которой я пытаюсь установить взаимосвязь всех знаний мира! Общая суть мирового знания мало кому ясна, таких людей считанные единицы, — и я осмеливаюсь относить себя к их числу. Я знаю, что Баталикс кружит около Фреира, в то время как Агнип, Ипокрен и Копайз вместе с Геликонией носятся вокруг Баталикса. Скорость обращения планет-сестер нашего мира пропорциональна их удаленности от родительского мира Баталикса. Да, по моему мнению, все наши миры в своё время вышли из лона Баталикса, как человек выходит из лона матери и как когда-то сам Баталикс вышел из лона Фреира, отца всего. Без лишней скромности могу заявить: в том, что касается небесного бытия, мои знания безупречны, будь уверен!

Свысока взглянув на гостя, советник выпустил в его лицо густую струю дыма. Билли закашлялся.

— На самом деле всё происходит не совсем так, как вы только что сказали, — наконец прохрипел он. — Баталикс и его планеты представляют собой достаточно древнюю систему, попавшую в сети гравитации мощного светила, называемого вами Фреир, сравнительно недавно — около восьми миллионов лет назад по нашему исчислению времени.

Советнику не сиделось спокойно — он то и дело закладывал ногу на ногу, сцеплял руки и потирал ладони; выражение лица у него стало брезгливым.

— Среди первых постулатов знания стоит предупреждение о трудностях и проблемах изучения частностей огромного мира, предупреждение о возможности ошибки при неправильном определении предмета изучения, — а кроме того существуют запреты давать знание тем, кто ищет в нем источник власти. Всё это, понимая его важность, я сформулировал в самом начале своей книги, в первой же её главе, — наконец сказал он. — Не хочу оспаривать тот факт, что какое-то знание у тебя есть, хотя ты и искажаешь его в угоду своим диким домыслам. Помни, БиллишОвпин, что открытие правды — дело трудное, всегда идет плечом к плечу с мучением, в твоем случае с пыткой. Я человек терпеливый, но когда ты начинаешь говорить о миллионах лет, даже я начинаю терять терпение. Если ты надеешься удивить меня цифрами, то это бесполезно. Сухие цифры вещь пустая, их может изобрести любой, взяв из воздуха.

Билли отчаянно сцепил руки.

— Сударь, я не обманываю вас! Например, сколько, по-вашему, людей населяют Кампаннлат?

Советник задумался, потом махнул рукой.

— Где-то около пятидесяти миллионов. Да, по моим последним подсчетам что-то около того.

— Неправильно, сударь. Шестьдесят пять миллионов людей и тридцать пять миллионов фагоров. Во времена леди БрайДен, которую вы так любите цитировать, соотношение люди-фагоры было совершенно иным: восемь миллионов людей и двадцать три миллиона фагоров. Биомасса меняется в соответствии с притоком энергии на поверхность планеты. В Сиборнале сейчас проживает...

СарториИрвраш гневно замахал руками.

— Всё, с меня хватит — ты снова несешь чепуху. Во времена леди БрайДен везде царила дикость и некому было пересчитывать людей и фагоров. Вернемся лучше к геометрии светил. Насколько я понял, ты осмеливаешься заявлять, что между Фреиром и Баталиксом нет кровного родства, ни более, ни менее?

Опустив взгляд к своим скованным рукам, Билли покосился на пожилого мужчину, предусмотрительно усевшегося вне пределов его досягаемости.

— Уважаемый господин, если я сейчас скажу вам, каковы эти вещи на самом деле, вы поверите мне?

СарториИрвраш хмыкнул.

— Трудно сказать — это зависит от того, насколько правдоподобной окажется твоя история. Если я решу, что ты лжешь, ты познакомишься с палачом, — СарториИрвраш с наслаждением выдохнул облако душистого дыма.

Билли вспомнил МирдемИнггалу, шествующую по коридорам дворца в облаке легчайшего муслина.

— Я уже никогда не смогу увидеть прекрасную королеву королев, — сломленно простонал он. — Зачем мне говорить с вами? Чтобы умереть под пыткой, если вдруг окажется, что правда, которую я открою вам, вас по какой-то причине не устроит?

Но, сломленный угрозами, он всё же начал вскоре свой рассказ. Его слушали двое: неподвижный фагор у грязной стены и старик на скрипучем стуле. Мухи пели свою монотонную жужжащую песню. Из внешнего мира в тайную комнату не доносилось ни звука.

— По пути ко дворцу я видел флаг с девизом на олонецком: 'Вся мудрость мира существовала всегда', — осторожно начал Билли. — Смею заверить, это далеко не так. Возможно, это истина с религиозной точки зрения, но с точки зрения науки это чушь. Правда постигается из фактов, как вы сами сказали, открываемых болезненно и с трудом, и из гипотез, этими фактами подтверждаемых или опровергаемых. Там, откуда я прибыл, правда зиждется только на фактах, и новые факты способны зачеркнуть старую истину в любой момент. Вы были правы, сказав, что истинное знание никогда не дается легко. Так вот, по-нашему существует общая метаструктура знания, которую мы называем наукой. Мой мир, Аверн, искусственного происхождения. Своим появлением он обязан науке и процессу применения науки на практике, который мы зовем технологией. Вы удивитесь, когда узнаете, что раса, к которой я принадлежу, обитающая на далекой планете под названием 'Земля', на самом деле много моложе вас, геликонцев. Дело в том, что нам, землянам, не приходилось преодолевать столь невозможные препятствия, какие выставляет на вашем пути развития природа, поэтому мы развивались непрерывно, в то время как ваша несчастная цивилизация обречена вечно следовать от прогресса Весны и Лета к неизбежному упадку Зимы...

Билли замолчал, пораженный сорвавшимся с собственных уст святым словом Земля, крайне неуместным, по его мнению, в данной обстановке.

— Я расскажу вам всю правду, поскольку лгать мне нет смысла, хотя и предупреждаю, что многое из того, что вы услышите, советник, может вам не понравиться, поскольку наверняка пойдет в разрез с вашими представлениями о картине мира. То, что вы услышите, может стать потрясением, хотя вы и считаетесь у нас одним из самых передовых представителей своей расы...

В камере было невыносимо душно. Голова СарториИрвраша уже раскалывалась от боли. Потушив вероник о столешницу, он стиснул виски руками. Он был уже не в силах следить за торопливой речью молодого безумца, его мысли то и дело возвращались к королю, в памяти всплывал образ нагого монарха с мечом в руках — и то, как этот меч устремлялся к его горлу. А заключенный продолжал говорить без остановки.

— Там, откуда родом мои предки, — уже увлеченно говорил Билли Сяо Пин, — космос давно изучен и знаком, как садик на заднем дворе. То, что вы называете Баталиксом, всего лишь обычная желтая звезда класса G4, возрастом в пять миллиардов лет. Звезды такого рода обладают малой яркостью и температура на их поверхности составляет всего лишь 5600 градусов Кельвина. К ним, повторяю, относился и Баталикс.

Упомянув об этом, Билли утер со лба пот. По его мнению, температура Баталикса могла быть и поменьше.

— Единственный обитаемый мир Баталикса, Геликония, во многом схож с моей родной далекой Землей, однако более древний, холодный, большой, с медленно развивающейся жизнью, за огромное количество веков прошедшей путь от простейших организмов до теперешних высших видов людей и животных. Восемь миллионов лет назад по земному летоисчислению Баталикс и его планетарная система вошли в область повышенной звездной скученности, где имелась двойная звездная система, состоящая из звезд А и С. Проходя мимо этой звездной пары, Баталикс оказался притянутым могучим гравитационным полем Звезды А, Фреира. В итоге последовавшей за этим гравитационной пертурбации Звезда С двойной системы была отброшена и её место занял Баталикс, новый компаньон Звезды А. Свойства новой звезды разительно отличались от свойств Баталикса. Относительно молодая по космическим меркам — всего-то десять-одиннадцать миллионов лет — яркая звезда развивалась по-своему, не похоже на путь развития обычных звезд. Превосходящая радиусом Баталикс в семьдесят раз и пылающая в два раза жарче его звезда А, сверхгигант, уже приближается к своему закату и всего через полмиллиона лет станет Сверхновой, расщепив всю Геликонию на атомы...

Превозмогая отупляющую боль, советник слушал как можно внимательнее, но улавливал и понимал он очень мало, и это пугало его. Ощущение близкой и страшной опасности вдруг овладело им. Перед глазами всё поплыло, сердце заходилось, то бешено колотясь, так, что, казалось, было слышно во всей комнате, то вдруг сбрасывая обороты почти в два раза. Снова выудив из кармана мешочек с благовониями, он глубоко вдохнул их запах — и наконец понял, с кем имеет дело.

— Всё, хватит болтовни, — вдруг сказал он, оборвав Билли на полуслове. — Я знаю всё о таких, как ты, — о них говорится в древних летописях. Таких называют 'говорящими нелепое и насмехающимися над мудрецами'. Возможно то, что мы почитаем за окончательную истину, на самом деле полная иллюзия... если так, то нам не избежать страдания, хотя и в этом нет ничего удивительного. Всего два дня назад — меньше пятидесяти часов! — королева королев, ложно обвиненная в заговоре, покинула Матрассил, а шестьдесят один мирдопоклонник был убит с крайней жестокостью... Вот что случилось — а ты сидишь здесь и рассказываешь мне сказки о том, как солнца, словно шлюхи, носятся туда-сюда, болтаешь всякую богохульную, кощунственную чушь...

Выбивая дробь пальцами одной руки и отгоняя мух другой, Билли замолчал, растерянный и испуганный. Неподалеку от него стоял с закрытыми глазами Лекс, неподвижный, как предмет обстановки.

— Я и сам мирдопоклонник. Во многих преступлениях, расцененных королем как государственная измена, можно обвинить и меня, — продолжил между тем советник. — Но я привык служить королю... а он слишком привык к тому, что находится в услужении у святош. Старость так не любит беспокойства... Можешь ты сказать мне, что за тревоги ожидают нас завтра?

— Для ученого вы слишком много внимания уделяете окружающей реальности, — осторожно заметил Билли, не в силах ответить на вопрос. — В этом отношении вы напоминаете моего наставника, оставшегося на Аверне. Он не верил в подлинность существования Геликонии. А вы не верите в существование Вселенной. Ваш умвелт не выходит за границы этого дворца.

— Что значит умвелт? — удивленно спросил советник.

— Область, ограниченная вашей проницательностью по отношению к миру.

СарториИрвраш сплюнул.

— Вижу, тебе нравится корчить из себя мудреца. Что ж, раз ты так умен, тогда скажи, верно ли то, что на самом деле хоксни полосатые, а не гнедые, как считается повсеместно, и полоски их проявляются только при наступлении Весны Великого Года?

Билли улыбнулся.

— Конечно, верно. Животные и растения, каждое по-своему, пытаясь выжить разными способами приспосабливаются к коренным переменам климата, которые несет с собой смена времен Великого Года. На вашей планете с некоторых пор существуют двойная биология и ботаника, одна половина которых следит за старым светилом, как прежде, другая — за новым.

— Ты снова всё сводишь к двум солнцам, светящим нам с небес, — пробурчал советник. — Лично я считаю — и моё мнение подкреплено почти тридцатисемилетним жизненным опытом — что два наших небесных странника предназначены служить нам вечным напоминанием о двойственности всей природы, о душе и теле, жизни и смерти и кое о чем другом, что непосредственно направляет жизнь людей, — о жаре и холоде, свете и тьме, добре и зле...

— Советник, вы сказали, что такие люди, как я, уже упоминались в летописях, — робко напомнил Билли. — Полагаю, это были мои собратья, другие пришельцы с Аверна, которые, как и я, хотели донести до вас истину, — но к которым, как и ко мне, никто не прислушался.

— И, которые как и ты, пытались навязать нам свои безумные и кощунственные воззрения? Если так, то их, конечно же, заслуженно казнили!

СарториИрвраш поднялся и, опершись руками о стол, нахмурился. Голова от духоты болела ужасно.

Звеня цепью, Билли тоже поднялся, хотя и с большим трудом, чем пожилой советник.

— Истина навсегда освободит вас от кабалы невежества и заблуждений, сударь. Как ни называйте то, о чем я говорил, 'безумными воззрениями' или как-то иначе, эти законы правят Вселенной. Да что я — вы и сами это знаете, просто не хотите признаться. Напрасно вы без должного уважения относитесь к моему рассказу. Почему вы не хотите пойти дальше, разорвать оковы своего умвелта? Жизнь на вашей планете обязана своим появлением именно тем 'безумствам', над которыми вы насмехаетесь! Звезда класса А, ваш Фреир, на самом деле представляет собой гигантский водородный реактор, излучающий огромные количества лучевой энергии в виде тепла и света. Когда Баталикс и его планеты восемь миллионов лет назад вышли на свои орбиты около этого гиганта, они немедленно и постоянно стали подвергаться бомбардировке его могучим рентгеновским и ультрафиолетовым излучением. Влияние этого излучения на вялую биосферу Геликонии оказалось огромным. Начались стремительные генетические изменения. Пошли мутации, поразительные и ранее невозможные. Некоторые из новых жизненных форм приспособились и уцелели. Один из видов иных развился настолько, что сумел противопоставить себя другому виду, более древнему и ранее занимавшему главенствующеё положение — то есть фагорам...

— Всё, довольно, прекрати! — крикнул СарториИрвраш, взмахом руки приказывая пленнику замолчать. — Одни виды превращаются в другие — что за вздор ты несешь? Видано ли такое? По-твоему, асокин может превратиться в аранга, а хоксни со временем примет вид кайдава? Всем известно, что каждому зверю от природы предназначено его место, среди прочих — и человеку. Так повелел сам Всемогущий!

Билли снова вскочил, возмущенный.

— И это говорите вы — атеист! Вы же не верите во Всемогущего.

Смутившись, советник затряс головой.

— Теперь я предпочитаю, чтобы мной правил Всемогущий, а не эти твои законы безумных превращений. Я хотел показать тебя королю ЯндолАнганолу — да сдается мне, что он не вынесет и минуты твоих безумных речей и велит посадить тебя на кол.

Спохватившись, СарториИрвраш вдруг вспомнил, что король теперь крайне далек от всего, что хотел бы предъявить ему его советник, — то есть, уже бывший советник. Ни умствования, ни рассудительность больше не интересуют его величество. Ярый приверженец рассудительности, сам СарториИрвраш не интересует короля. Слушая Билли, он вдруг вспомнил о другом молодом безумце — сыне короля, Робайдае. Некогда милый и послушный ребенок, Роба вдруг увлекся безумными фантазиями, возомнил пустыню своей изможденной матерью, нашел вкус в смертельно опасных игрищах, по временам не имеющих для СарториИрвраша вообще никакого смысла... и стал костью в горле своих любящих родителей, королевской четы.

Тут он вспомнил о собственной многолетней борьбе за постижение смысла всего сущего. Как могло случиться, что такая проблема, первоочередная и главнейшая, занимала во всем свете столь немногих?.. Кто таков этот Билли: простой сумасшедший, несущий дикий бред из перевранных до неузнаваемости кусков где-то полученного знания или в самом деле выходец с Кайдау, подосланный Вутрой, чтобы соблазнить и погубить его? Теперь это уже неважно: человек, способный так смущать умы, действительно не должен жить.

Советник повернулся к фагору.

— Лекс, стереги его пуще глаза. Завтра я подумаю, как избавиться от него и его безумия.

Вернувшись в спальню, советник ощутил вдруг дикий приступ ненависти. Король схватил его своей безжалостной дланью и опрокинул на пол! Немилосердно болела ушибленная спина, тело, которое годы иссушили и скрючили, казалось уродливым и хилым. Слишком много постыдного случилось за прошедшие дни...

На его зов явилась женщина-рабыня. На её лице были написаны те же недоумение и неохота, какие можно было прочесть на лице самого советника, когда тот являлся на королевский зов пред светлые монаршие очи.

— Разотри мне спину, — приказал он.

Прислужница послушно прилегла рядом и провела рукой от его затылка до поясницы. От советника разило вероником, фагором и мочой. Прислужница была рандонанкой, с ритуальными шрамами на щеках. От неё исходил легкий запах фруктов. Полежав немного на груди, СарториИрвраш перекатился к рабыне лицом — его член под кидрантом начал напрягаться. И правоверные почитатели Акханабы, и атеисты — все живые были равны в одном, всем им была дозволена одна-единственная утеха, одно убежище от страданий. Просунув одну руку меж темных бедер рабыни, советник положил другую на её мягкую грудь.

Подавшись вперед, она привлекла его к себе.

* * *

На Аверне неизвестные выпустили петицию, призывающую послать андроидов на поверхность планеты на выручку Билли Сяо Пину. Никто не придал петиции серьёзного значения. Условия, принятые Билли, однозначно утверждали: с какими бы трудностями ему ни пришлось столкнуться в нижнем мире, надеяться он может только на себя. Но даже это не остановило нескольких экзальтированных барышень из семейного клана Пин, заявивших во всеуслышание, что если Комитет Правления немедленно не пошлет спасателей, то они публично покончат жизнь самоубийством.

Но, несмотря на столь напряженную обстановку, жизнь на станции текла в обычном ритме, — как и все тридцать два века её существования. Мало кому из авернцев было известно, что земные технократы генетическим путем заложили в них покорность. Большие семейства продолжали анализировать поступающую с поверхности планеты информацию, автоматические системы продолжали отсылать результаты общестанционной деятельности по радиолучу на далекую Землю. По всей Земле были устроены гигантские просмотровые залы, подобные огромным морским раковинам.

Для людей Земли вести с Геликонии были не в новинку. Сигналы Аверна сначала принимали на Хароне, на внешней границе Солнечной Системы. Там информация снова подвергалась обработке, анализу, классификации, её подготавливали к публичному показу и только после этого передавали на Землю. Наибольшей популярностью среди землян пользовались передачи об отдельных семействах, своего рода мыльные оперы с продолжением из далекой двойной системы. Известия из дворца короля ЯндолАнганола считались самыми срочными новостями первой полосы. А ведь этим новостям была, ни много, ни мало, тысяча лет!

Аудитория подобных передач, составляющая основную часть земного сообщества, претерпевала перемены, во многом следующие происходящему на Геликонии, а иногда даже повторяющие его. Закат Эпохи Космоса ускорило быстрое продвижение ледников, спустившихся с земных полярных шапок, знаменующих наступление новой эры Оледенения. В девятом веке шестого тысячелетия от Рождества Христова ледники начали медленно отступать, а вслед за льдами двинулись и земляне. Старые национальные распри и вражда постепенно забывались. По мере смягчения климата главенствующее положение в душевной организации землян начали занимать добродушие и кротость, ставшие благодатной почвой для умудренного внимания к вопросам взаимодействия между биосферой, живущими в ней существами и собственно планетной твердью, на которой это взаимодействие имело место.

Из среды мыслителей и гуманистов вышли правители, наконец-то достойные своего народа. Разделяя общие убеждения, они превозносили мудрость и истину, чем и снискали всеобщую популярность. Новые правители землян хорошо понимали, что драма далекой планеты может послужить источником изучения не только безрассудства и ошибок, но и бесконечно переменчивых жизненных ситуаций. По их воле люди приходили к гигантским раковинам, и, затаив дыхание, с интересом взирали на отплытие в изгнание королевы, на сожжение мирдопоклонников, на ссору между королем и его советником. Вся эта последовательность событий, воспринимаемая как настоящее, сиюминутное, оказывала огромное эмоциональное воздействие на тех, кто следил, задрав головы, за сценами, разворачивающимися на огромных экранах. Все, кого они видели перед собой, давно уже были достоянием истории, древним окаменелым отложением, спрессованным в радиоволнах, на гребне которых они прибыли. Однако как залежи каменноугольного периода, сгорая в печах, отдают своё тепло, полученное от солнца эоны назад, так свет и жар геликонских событий наполняли сознание людей обновленной силой и энергией.

Огонь этот, конечно, опалял не всех. Некоторые земляне воспринимали передачи с Геликонии как реликт давно прошедших веков безудержной жажды власти человека над Вселенной, реликт тревожного периода истории, о котором лучше не вспоминать, а саму Геликонию — как скверную копию Земли, близкую к тем земным временам, когда дела вершились едва ли не хуже, чем на этой далекой планете. Эти новые люди обращались лицом к новому стилю жизни, где человек и его механизмы уже не были верховными судьями и вершителями судеб. Но и некоторые из стремившихся к достижению подобных целей всё же находили время одобрительно хмыкнуть в адрес ворчливого СарториИрвраша или признаться в сочувствии мирдопоклонникам.

Среди землян, даже среди поселенцев на новых мирах, было много поклонников королевы. День и ночь они проводили в ожидании беспрестанно текущих из космоса древних новостей.

Глава 7.

Злоключения Билли

в различных застенках

Был ли виновен в круговерти событий в Матрассиле Акханаба или безупречная геометрия небес, был ли этот ход событий предрешен или нечаянно вмешался слепой случай, главенствовала ли здесь свободная воля или детерминизм, — но следующие двадцать пять часов стали самыми ужасными для Билли. Все прелести, красоты и яркие краски, которыми он так восторгался в первые часы пребывания в столице, потускнели. Править бал начали кошмары.

Вслед за долгим днем малого лета, вечером которого советник Ирвраш допрашивал Билли, слушая, однако, с куда меньшим вниманием, чем заслуживали его речи, наконец-то наступила ночь. Почти пять часов в небе не светили ни Фреир, ни Баталикс.

Низко над северным горизонтом виднелась комета ЯрапРомбри. Но очень скоро и этот единственный источник неверного света поглотил поднявшийся густой туман. Вечное, неугомонное 'дыхание пустыни' утихло и туман принялся расползаться более основательно.

Туман пришел от реки, по которой совсем недавно уплыла королева. Поднявшись, клубящаяся влага в первую очередь отозвалась мурашками озноба в спинах паромщиков и перевозчиков, в общем всех тех, кто добывал пропитание среди вечной сутолоки судоходных Валворала и Такиссы. Некоторые из речников, возвращаясь по домам, наблюдали необычное природное явление. Их дома стояли на бедных улицах, тянущихся вдоль доков, — густой тусклый туман сделал эти и без того нищенские жилища ещё непригляднее. Жены, высунувшись из окон, чтобы захлопнуть ставни, видели, как идущие с реки мужчины растворяются во вселенском мареве, преследуемые бесформенными призраками — сгустками тумана.

Марево поднялось выше, зацепилось за утес, и, насмешливое и зловредное, перевалило через стены замка. Очень быстро солдаты в своей тонкой форме и распространяющие вонь мохнатые фагоры, обходящие дозором пожранный маревом замок, принялись ёжиться и покашливать. Дворец тоже не смог долго противиться вторжению и впустил в свои залы полчище клубящихся туманных призраков. Проникнув сквозь пустые комнаты покоев королевы МирдемИнггалы, туман принялся беззвучно хозяйничать и в покоях самого короля.

Вслед за дворцом захватчик прокрался и в мир, вырытый внутри гранитного холма. Марево гнусно заклубилось там, где ударяли в гонг, издавали возвышенные восклицания, молились, погружались в прострацию и устраивали торжественные процессии, где подавляли сознание и насаждали святость, поставленную на поток; тут лукавое дыхание тумана легко смешалось с дыханием монашества и прихожан, окружив освященные свечи пурпурным ореолом, словно здесь и только здесь туман нашел единственный для себя доброжелательный приют. Марево завилось вокруг босых ног монахов и постепенно, не сразу, нашло дорогу к тайникам горы. Туда, в эти потаенные места, был среди ночи препровожден со странным эскортом Билли Сяо Пин.

После ухода СарториИрвраша несчастный победитель лотереи устало уронил голову на руки, на заскорузлую столешницу, и предался лихорадочным размышлениям, когда мысли, словно шары, носятся в черепной коробке, не находя лузы. Иногда он пытался совладать со своими мыслями, но тогда те бросались врассыпную, как беглые каторжники, перемахивая через стену сознания. Приходилось ли ему раньше описывать Геликонию в форме 'спора с несведущим'? Конечно нет, ведь ему и в голову не приходило спорить о том, что спокон века считалось бесспорным, более того, единственно возможным. Думая об этом, Билли вспоминал гладкие многословные споры о сути действительности со своим старым наставником на Аверне, безопасные, но и бесплодные. Теперь, хлебнув действительности сполна, он не ожидал от неё ничего, кроме скорой безвременной смерти.

Преступницы-мысли снова бросились врассыпную, когда невероятно похожий на прямоходящего быка Лекс появился в камере и поставил перед Билли миску с едой.

— Ешь, — приказал анципитал Билли, поднявшему на своего стража мутные глаза.

В миске была каша с крупно нарезанными фруктами с яркой мякотью. Взяв деревянную ложку, Билли покорно принялся за еду. Каша показалась ему горькой. К тому же, едва покончив с ней, он почувствовал, что сейчас же провалится в сон. Со стоном оттолкнув тарелку, Билли снова упал головой на сложенные руки. Воспользовавшись затишьем, мухи уселись на тарелку и на его равнодушно подставленную щеку.

Подойдя к обшитой деревянными панелями стене напротив той, в которой была устроена потайная дверь в кабинет советника, Лекс стукнул в неё несколько раз костяшками волосатой лапы. В ответ также послышался стук, на который он в свою очередь ответил, стукнув два раза с большими промежутками между ударами. Одна из панелей, казавшаяся частью стены, отворилась внутрь камеры, запорошив пол пылью.

Из второй, спрятанной куда лучше, чем первая, двери появился фагор женского пола, гиллота, плавно движущаяся в свойственном своему племени темпе. Не теряя времени даром, она вместе с Лексом освободила от оков бесчувственного Билли и унесла его в глубь открывшегося за дверью прохода. Закрыв за собой тайную дверь, фагорша тщательно заперла её на засов.

Во дворце было множество проходов и коридоров, о которых мало кто знал: многие проходы были либо секретны, либо вовсе неизвестны людям, ибо представляли собой часть древнейшего лабиринта, вырубленного в горе ещё тогда, когда здесь жили лишь фагоры. Судя по заброшенному виду тоннеля, по которому анципиталы несли Билли, этим проходом с равным успехом могли не пользоваться и несколько лет, и несколько веков. Рослые фагоры целиком заполняли тоннель, едва оставляя в нем место для своей обмякшей ноши.

Фагоры-рабы в матрассильском дворце были столь же обычны, как и фагоры-солдаты. Именно часть фагоров-рабов, служивших в роли каменотесов (на которую двурогие, обладавшие огромной физической силой и равнодушным упорством, годились идеально), участвуя в работах по восстановлению дворца и его подземелий, замаскировали эти тайные проходы ложным полом или стеной, и их племя использовало их иногда для своих особых надобностей.

Через какое-то время, очнувшись, Билли сразу же обнаружил две вещи: во-первых, его куда-то несут, а во вторых, он парализован и не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Мохнатые носильщики спускали его по ступенькам спиральной лестницы, винтом уходящей в глубину скалы, и, казалось, бесконечной. Сам Билли висел на закорках фагорши, прижимаясь лицом к волосатой спине двурогой дамы и при каждом шаге бессильно бился лбом о её мощно ходящие лопатки.

Через неопределенный отрезок времени скрипнули петли. Анципиталы уложили его на открытую опускную дверь-помост. Густой запах и шарканье ног окружили Билли. На мгновение появившийся справа в его поле зрения факел тут же заслонила косматая голова. Он находился глубоко под землей и трехпалые руки беспрестанно мяли и ощупывали его. Малиновые и красные зрачки зловеще горели во мраке.

Опускную дверь закрыли и эхо металлического лязга прокатилось по подземелью. Где-то в стороне, там, куда он не мог взглянуть, смолисто трещал факел. Сходящий с ума от страха Билли испугался ещё больше, уже не надеясь на спасение. Он думал, что тут его и убьют.

И снова всё заслонила огромная мохнатая спина. Ещё одна дверь, опять ожидание, снова ступени, снова сводящий с ума шепот... На время Билли словно бы лишился чувств, хотя и не переставал сознавать, что спуск продолжается, что ему нет конца...

Откуда-то снаружи потянуло сыростью. Пройдя насквозь весь утес, на уровне земли фагоры сделали передышку. Билли вдруг поставили на ноги и повели под руки, словно пьяного. Он уже догадался, что с ним случилось, — в еду ему подсыпали какое-то зелье. Голова его моталась из стороны в сторону, и, ловя колеблющееся отображение окружающего, он осознал, что очутился в большом подземном зале, под самым потолком, на широком деревянном помосте, устроенном вдоль стен по периметру. Тут и там с перил помоста в зал свешивались флаги. Внизу, на полу, находились какие-то полуголые люди в одних набедренных повязках, кажется, босые. Довольно скоро Билли вспомнил название, существующее для таких людей: монахи. Монахи восседали за длинными столами и пировали, а такие же полуголые послушники прислуживали им за трапезой. К Билли вернулась память, он вспомнил монастырь у подножия холма, около которого покупал свою лепешку. Тайными путями его пронесли из дворца ЯндолАнганола в святилище.

Ходьба несколько отрезвила его. С ним по-прежнему было двое фагоров, но Лекс куда-то делся: оба двурогих оказались гиллотами. Лекс, по всей вероятности, вернулся на свой пост в покои мирно спящего советника. Билли было закричал, пытаясь привлечь внимание монахов за столами, но его слабый голос тут же оборвал сильный удар в живот. Вскорости он и его провожатые снова нырнули во тьму.

Опять потянулась череда тоннелей. Билли попытался воспротивиться, но бороться с гиллотами было всё равно, что дробить кулаком гранит. По камню стены, мимо которой он брел, вился бесконечный каменный узор. Он предпринял попытку зацепиться пальцами за каменные извивы, но его грубо оттащили прочь.

Вперед. И снова вниз. Полная тьма, запах реки и подводных существ.

— Пожалуйста, отпустите меня, — его первые связные слова остались без ответа.

Невидимые врата перед ним растворились. Он очутился в другом мире, в подземном королевстве фагоров. Сам воздух здесь был другим, не тем, что на поверхности, звуки и запахи казались тоже чуждыми. Где-то рядом плескалась вода. Пропорции подземелий изменились: проходы расширились, стали выше и зияли словно пещеры. Дорога пошла ровная и даже начала забирать вверх. Со сводов свисали сталактиты, говоря об невероятной древности этой части подземелья. Впечатление было такое, словно Билли вели в пасть мертвого чудовища.

На Аверне Билли никогда и вообразить не мог ничего подобного тому, что происходило с ним теперь. Несколько раз его подводили к скопищам фагоров, словно для того, чтобы специально продемонстрировать — двурогие лезли к нему своими коровьими харями. В конце концов его оставили в покое — отпустили, поставив перед несколькими сидящими анципиталами, сталлунами и гиллотами — Советом. В нишах вдоль стен были выставлены племенные тотемы, древние фагоры, погружавшиеся всё глубже и глубже к предкам. Самый древний тотем напоминал маленькую черную куклу, почти полностью затянутую кератином. Возглавлял же совет кзаххн всех фагоров, Гххт-Йронц Зарл.

Гххт-Йронц Зарл недавно был всего лишь критом. В густой белой шерсти на его плечах ещё виднелись пурпурные детские пряди. Острые длинные рога кзаххна украшал священный спиральный рисунок и свою широколобую голову он по большей части держал набыченной, что придавало ему весьма драчливый вид. На самом деле причина была в том, что рослый глава совета боялся задеть своими длинными рогами низкий потолок зала и повредить их устрашающие острия.

Что касается самого зала, то потолок его был высечен грубо и не отделан, а стены представляли собой приблизительный круг. Сейчас зал служил аудиторией — если только подобный термин вообще применим к помещению для собрания нечеловеков — и повторял форму колеса. Глава совета, Гххт-Йронц Зарл, гордо выпятив грудь, стоял на самой ступице этого колеса.

Места для слушателей расходились от ступицы подобно спицам. Большая часть пола была разделена на места минимально необходимой для лежания величины — стойла. Там, застыв в молчаливой неподвижности и едва поводя время от времени ухом или носом, стояли члены совета. У каждого стойла имелась поилка и лежал вмурованный в камень кусок цепи. Желоба для мочи и кала тянулись от стойл, уходя в стоки по периметру колеса. Раньше тут была тюрьма для рабов.

Туман как-то сумел пробраться даже сюда, его дополняло тяжкое дыхание двурогих и алые отсветы факелов. Выхватывая из окружающего что удавалось, пока грубые руки вновь мяли и ощупывали его, Билли заметил радиальные ходы, уходящие вверх и зловеще спускавшиеся куда-то в самые недра земли, казалось, прямо в преисподнюю.

Неожиданная догадка поразила его: здесь, в этих прохладных пещерах, фагоры собирались переждать жару. Через несколько веков, когда грянут холода Великой Зимы, место двурогих займут люди-рабы, спасающиеся от воцарившейся на поверхности стужи. Тем временем во внешнем мире будут властвовать фагоры...

Кзаххн призвал всех к порядку и начал допрос. Уже после нескольких фраз Гххт-Йронца не осталось никаких сомнений в том, что Лекс, тщательно слушавший и запомнивший многое из разговора советника короля с Билли, донес до своего предводителя важнейшие подробности этой якобы приватной беседы.

Рядом с кзаххном сидела обычная женщина средних лет, в бесформенной одежде; её обязанностью было переводить его речь с хурдху на олонецкий. Смысл вопросов, которые задавал ему кзаххн, доходил до Билли с трудом, а двурогий с трудом понимал его ответы. В общении с придворным советником Билли испытывал серьёзные трудности. Здесь же культурные различия были несравненно более существенными — можно было бы сказать, непреодолимыми, если бы время от времени ему всё же не удавалось донести до сознания анципиталов суть сказанного им. К примеру, эти, словно вышедшие из кошмарных снов создания без сомнения понимали тот факт, что теперешняя изнурительная жара на Геликонии достигнет предела примерно через две человеческих жизни и на смену ей придет длительный климатический сдвиг в сторону зимы и холодов.

Тут вопросы неожиданно прекратились и кзаххн, погрузившись в транс, принялся совещаться с предками по поводу сказанного Билли.

Любопытно было и то, что фагоры поняли часть рассказа Билли, посвященную его полету в космосе, чего СарториИрвраш уразуметь так и не смог, так как в родном языке анципиталов понятие 'космос' существовало, хотя состояло из сложного набора фраз и было малопереводимым на олонецкий. 'Космос' на их родном означал приблизительно 'бесконечная тропа превращения пространств и лет'. Впрочем, стремясь сократить свою речь, двурогие обычно обозначали понятие 'космос' более простой конструкцией, вроде 'Путь Кайдау'.

Часы, которые продемонстрировал им Билли, фагоры рассмотрели, но прикасаться к ним вновь не захотели. Когда разговор зашел о часах, Билли долгое время обходил двурогих одного за другим, пока все желающие не рассмотрели его 'браслет с цифрами'. Объяснения по поводу того, что три группы цифр означают время Геликонии, Земли и Аверна, не произвело на фагоров никакого впечатления. Как и фагоры, встреченные им в лесу под Матрассилом, подземные обитатели не пытались забрать у него часы и уже очень скоро разговор зашел совершенно о другом.

В то время как собственные дела анципиталов оставались для людей полнейшей тайной — да попросту белым пятном — двурогие были осведомлены в делах людей очень хорошо. Люди, высокомерно пренебрегая фагорами, вовсе не замечали их рядом с собой и двурогим слугам часто удавалось присутствовать на совещаниях секретных и государственной важности. При этом даже знавший олонецкий рунт мог быть отличным шпионом.

Поначалу, представ перед неподвижными величественными фигурами двурогих, Билли решил, что его взяли в заложники в надежде получить выкуп, и, быть может, заставить короля изменить решение жениться на принцессе-олдорандке; но постепенно до него дошло, что король вряд ли оповещен о его существовании.

Глаза Билли слезились, из носа не переставая текло — у него открылась аллергия на шкуры двурогих, о которые ему пришлось долгое время тереться лицом. Постоянно получая тумаки, он рассказал своим похитителям всё, что ему было известно о текущем положении дел на Геликонии. Страх перед новыми ударами заставлял его выкладывать всё, что только можно.

Как только в словах Билли встречалось что-либо понятное двурогим, те немедленно проявляли интерес и задавали вопросы. Получив в той или иной степени исчерпывающий ответ, кзаххн снова уходил в себя, чтобы рассказать об узнанном своим кератиновым предкам, которые, очевидно, были чем-то вроде хранителей родовых знаний — в этом Билли был не слишком силен, так как на Аверне фагоры не были его специализацией. Никто не сказал ему о том, что эти священные пещеры под холмом матрассильского дворца занимают в зависимости от сезона Великого Года то фагоры, то сыны Фреира. Даже всевидящие приборы Аверна не могли заглядывать под землю.

Когда-то давно, в другой жизни, Билли бесстыдно хвастал, что на Аверне ему не хватает в противники существ иной природы; теперь же, в ту минуту, когда он, с огромным трудом стараясь разобраться в обращенных к нему вопросах двурогих, вел рассказ о том, как и каким образом происходит смена времен Большого Года, оказавшись в одиночестве среди сотен этих иных существ, с которыми когда-то жаждал встречи, он сходил с ума, чувствуя, как голова пухнет от необходимости изъясняться на хурдху, переходя от точной науки к отвлеченным понятиям. Прислушиваясь к деловитым вопросам фагоров, Билли иногда ловил себя на том, что потрясен и озадачен, как ребенок, внезапно открывший, что его домашний зверек умеет разговаривать и наделен железной волей. Он всё больше запутывался, волнуясь и запинаясь, и недоумение фагоров росло, а атмосфера наполнялась враждебностью.

За враждебностью двурогих крылся страх — страх особого, неличностного характера. Фагоры видели, что король ЯндолАнганол слаб и слабость эта способна подтолкнуть короля к скрепленному династическим браком союзу с ненавистным Олдорандо, и страшились этого. Как только наследница Олдорандо станет женой короля Борлиена, фагоров и здесь объявят вне закона. Это станет для них полной катастрофой, ибо бежать из Матрассила им было, в сущности, некуда. Со всех сторон простирались густо населенные земли людей.

Лютая ненависть, которую питала к двурогим столица Олдорандо, была давным-давно известна всем и каждому, и менее известной, хотя и не менее сильной была ненависть фагоров к этой столице, называемой ими на вневременном Хрл-Брхд Идохк и почитаемой ныне за источник всех их несчастий.

Путаясь в предложениях, переполненных именами существительными, Билли попытался донести до сознания двурогих свою личную невиновность в них. Однако вопросы вины и понятие 'невиновность' находилось вне пределов умвелта двурогих.

— Нет никаких оснований считать, что негармонично-диаметральные и ужасающе сильные колебания климата, происходящие со сменой времен Великого Года — это мстительные проделки сынов Фреира, за которые их надлежит истребить, — закончил речь Билли.

Едва смолкнув, он сразу смекнул, какая новая опасность угрожает ему. Если фагорам известно, что присутствие Билли во дворце — личная тайна советника СарториИрвраша, они могут оставить его здесь, в тюрьме, ещё более страшной, чем предыдущая. Или — что куда проще — свернуть ему шею и бросить труп в реку.

Додумать эту мысль ему не дали косматые представители совета, чьи вопросы вдруг неожиданно вернулись к проблемам пленения Фреиром Баталикса, очевидно, чрезвычайно их интересовавшим. Вопросы их по преимуществу касались прибытия Билли с Фреира — об Аверне фагоры ничего не знали. Если Билли и суждено было откуда-то прибыть, то по мнению фагоров только с Фреира и ниоткуда больше, ибо оттуда исходило всё зло, включая и людей. Если же он прибыл не с Фреира, тогда, может, с Т'Сехн-Хрр?..

На этот вопрос Билли не сумел ответить. Что они понимали под Т'Сехн-Хрр — Аверн-Кайдау?..

Как выяснилось — нет. Фагоры попробовали объясниться — безрезультатно; потом прояснить истину попытался сам Билли. Но Т'Сехн-Хрр так и остался тайной. Не в силах что-либо понять, Билли остался почти один на один с торчащими вдоль стен кератиновыми фигурами, вынужденный раз за разом твердить одну и ту же фразу медленно затихающим голосом. Разговор с фагорами напоминал потуги переспорить камень.

Совет снова приказал подручным провести пленника между рядами фагоров — Билли останавливали тут, заставляли поворачиваться на месте там. Его снова попросили показать всем наручные часы с тремя рядами мигающих знаков. Ни один из двурогих даже не попытался прикоснуться к часам Билли, или, тем более, забрать их у него, словно страшась разрушительной силы этого прибора. Наконец, человек-раб принес Билли немного горькой воды. Напившись, Билли воззвал к сородичу, умоляя скорее вернуть его во дворец. Добиться ответа он не смог, но на этом расспросы прекратились.

— Выживание и только оно — наша единственная задача, — заключил Гххт-Йронц Зарл через женщину-переводчика. — Внимание к злу, что может случиться в любой момент, не дает нам заняться ничем другим. Смертоносный Фреир безжалостно полыхает в небе. Кзаххн ЯндолАнганол в Борлиене стоит на стороне фагоров и защита в борлиенских пределах нам пока что обеспечена. В свою очередь народ двурогих, сознавая свой долг перед кзаххном Борлиена, считает себя обязанным поставлять вооруженные отряды для поддержки его военных начинаний. Таков наш путь к выживанию в нынешнее неблагоприятное время Года. Тебе, Билли, наш совет проявлять в общении с кзаххном ЯндолАнганолом, во всем предпочитающим потакать своим порывам, особую осторожность, дабы избежать напрасных мучений. Внял ли ты нашим речам верно?

Всё ещё мучительно подыскивая слова для объяснения, Билли вдруг обнаружил, что совет во главе с кзаххном собирается уходить. В его голове опять заклубился туман. Очнувшись через какое-то время, он обнаружил, что снова сидит на знакомом скрипучем стуле за обшарпанным столом. Вздохнув, он опустил голову на скованные руки, как когда-то недавно. Гиллота вернула его в темницу советника. За узким зарешеченным окошком уже занимался бледный рассвет. Лекс уже снова был здесь, обезроженный, выхолощенный, верный и почти покорный...

— Тебе следует лечь в постель на период сна, — участливо подсказал он Билли.

Билли вспоминал, что он рассказал фагорам. А рассказал он практически всё, даже то, чему его учили в школе. В ней он впервые услышал о том, насколько важна на отсталой Геликонии религия. Иногда целые нации в один день обращались здесь в другую веру — так произошло с Панновалом. Иные же нации, внезапно лишившись веры, теряли основу своего существования, единое целое рассыпалось и исчезало без следа, — он хорошо помнил свой подробнейший рассказ об этом. То, что он видел в том подземном монастырском зале, было главным бастионом Борлиена. И этот бастион был, по сути, в полнейшей власти фагоров!

Билли разрыдался. И заснул в слезах. Теперь он понимал, что предал весь человеческий род.

* * *

Растекшись во всю возможную ширь и длину, туман повернул к реке Валворал, чтобы мягко опуститься на оплетающие оба её берега джунгли. Ничего не ведая о национальных границах, туман свободно проник на территорию Олдорандо. Здесь, устремляясь далее, туман встретил на своем пути 'Лордриардрийскую деву', идущую на юго-запад, к Матрассилу, и дальше, вниз по течению, к морскому простору.

Выгодно распродав свой ледяной груз в Олдорандо, упомянутое судно держало курс на столицу Борлиена и далее на Оттасол. На борту оно несло соль, шелк, узорчатые коврики мадис и гобеленовые ткани всевозможных расцветок, голубой гаут из озера Дорзин в бочках с колотым лордриардрийским льдом, резные безделушки из кости и дерева, часы, кость, рог и множество сортов шерсти. Плывущие вместе со своим товаром купцы размещались в небольших каютах на нижней палубе. Один странствовал вместе с попугаем, другой — с малолетней любовницей. Самую лучшую каюту конечно же занимал владелец судна, Криллио Мунтрас, знаменитый ледяной капитан из Димариама, и его сын, Див. Див, молодой человек с безвольным подбородком, к огромному сожалению отца неспособный унаследовать его энергию и успех в жизни, несмотря на все попытки ледяного капитана воодушевить его и подвигнуть к занятиям семейным делом, сидел, рассматривая медленно проплывающую мимо смутную линию берега. Расположился он прямо на влажной от ночного тумана палубе, не обращая внимания на подмокшие штаны. Отец Дива сидел неподалеку на гамаке, плетеном из пенькового каната, наигрывая на двухструнном клосе — он извлекал из инструмента намеренно сентиментальные мелодии, поскольку это плавание было, увы, уже последним перед уходом на покой. Аккомпанируя себе на клосе, Мунтрас тихо запел приятным тенором.

На палубе, помимо скучающих пассажиров, находился и один аранг, предназначенный на ужин мореходам. Все пассажиры, кроме, естественно, аранга, по мнению ледяного капитана, были людьми уважаемыми и честными торговцами.

Туман, стлавшийся над Валворалом, полностью скрывал воду, и казалось, что корабль движется по небу из молочной дымки. У крутого скального утеса Ванлиена туман немного рассеялся, и в разрывах проглянула вода, удивительно темная, зыбко отражающая вздымающийся над ней камень. Сам утес, напоминающий издали скомканную и брошенную накрахмаленную льняную скатерть, в трех сотнях футов от подножия был густо покрыт растительностью, столь обильной и пышной, что ничто не удерживало эту зеленую шапку от сползания вниз, кроме плотного кустарникового подлеска и хитросплетения лиан. На утесе Ванлиен селились ласточки и птицы-плакальщики. Последние, наиболее любопытные, стремительно пикировали с высоты и с меланхолическими криками кружили около парусов готовой пристать к берегу 'Лордриардрийской девы', изучая пришелицу со всех сторон.

Городок Ванлиен не был примечателен ничем, кроме своего местоположения между утесом и рекой и очевидного безразличия к обвалам с одной стороны и паводкам с другой. Сама река обнаруживала мало следов цивилизации: пристань да несколько деревянных складов, на одном из которых красовалась порядком облезлая вывеска Лордриардрийской ледоторговой компании. От пристани в гору, к бестолково разбросанным вплоть до подножия утеса домам, вела дорога. Этот городок, а точнее его рынок, был последней целью Мунтраса перед Матрассилом и выходом в море.

Когда, повернувшись бортом к мелькающим в тумане на причале ловким рукам, судно начало швартоваться, из мглистого марева торопливо вынырнули босоногие полуголые мальчишки, неизменные обитатели подобных мест. Отложив музыкальный инструмент, капитан Мунтрас поднялся, и, величественно став на носу, принялся обозревать берег, оценивая рабочие ресурсы — людей, каждого из которых он знал по имени.

С борта 'Девы' на причал были переброшены сходни. Сойдя на берег, путешественники принялись бродить между торговцами фруктами, прицениваясь к товару. Купцы, плывшие в Ванлиен, следили за тем, чтобы матросы, сгружая на берег их товар, чего-нибудь не испортили. Мальчишки лихо ныряли за брошенными в воду медными монетами, на потеху прибывшим.

Самым неуместным в этой молочно-сонной сцене были кипы пестрых тканей, аккуратно сложенных на столе у дверей лордриардрийского склада под надзором одетого во всё белое приказчика. Едва борт судна мягко коснулся причала, стоящий наготове неподалеку от стола квартет музыкантов бодро заиграл гимн 'Да здравствует хозяин наш!' Так по традиции местный персонал компании всякий раз приветствовал её главу. Всего местных представителей ледоторговой компании было трое. Выйдя вперед с традиционными поклонами, троица приказчиков проводила Криллио Мунтраса и его сына Дива к ожидающим их на берегу креслам.

Младшего из троицы клерков, долговязого неуклюжего парня, приняли на службу совсем недавно и он ещё не пришел в себя от потрясения от нежданно-негаданно выпавшей ему чести и осознания своей ответственности; два других клерка, убеленных сединами, были старше своего хозяина, которому служили верно и преданно уже третий десяток лет. Пожилые люди украдкой смахивали с ресниц слезинки, исподтишка рассматривая молодого хозяина, Дива, стараясь оценить его способности и установить, какие трудности, связанные с такой разительной переменой руководства, ожидают их впереди.

Пожав каждому клерку руку, Мунтрас опустился в предложенное кресло. Ему подали бокал с вином, куда он всыпал горсть собственноручно колотого льда. Лениво пригубив вино, он устремил взгляд на медленно текущую реку. Из-за тумана противоположный берег проступал едва различимой, неясной полосой. Когда слуга подал медовое печенье, вокруг хозяина и его сына уже вовсю шел разговор известного сорта, когда большая часть предложений начинается словами: 'А помните, когда...', а заканчивается обычно дружным смехом.

Обитающие в скалах птицы по-прежнему кружили над головами и их протяжные тоскливые крики иногда заглушали шум речного порта, грубые голоса матросов и грузчиков, лай асокинов. Заметив через какое-то время, что птицы не унимаются, хотя его корабль давно пристал и времени прошло немало, капитан Мунтрас пожелал узнать, в чем дело. Ответом молодого клерка был короткий смешок, на лицах же обоих его пожилых товарищей отобразилось беспокойство.

— В Ванлиене объявлен святой поход, капитан, — один из стариков ткнул пальцем вверх, в вершину утеса. — Люди решили разобраться с объявившимися там недавно двурогими.

— В Олдорандо покоя нет от походов против инородцев, — брезгливо отозвался Мунтрас. — Под шумок святоши заодно с фагорами часто режут и людей, так называемых 'еретиков'. Ох уж мне эта религия! М-да!

Разговор вернулся в проторенную колею — хозяин и работники предались воспоминаниям о том, как те когда-то работали ещё на отца Мунтраса, человека деспотического, крутого нрава, — при нем торговля шла ни шатко ни валко, лишь бы свести концы с концами. Вдалеке на утесе протрубили в рог и оттуда донесся звонкий лай гончих.

— Вам с отцом повезло, хозяин Див, — внезапно заметил один из стариков-клерков, игнорируя всё это.

Див неопределенно кивнул, словно был не совсем уверен в справедливости такого заявления, и выбрался из кресла. Пройдя к берегу реки, он задрал голову и принялся глядеть на кручу утеса, откуда уже доносились приглушенные расстоянием злобные крики. Через минуту, вернувшись к отцу, он с жаром сообщил:

— Там фагоры!

Никто, ни клерки, ни капитан, не откликнулся и разговор, на мгновение прерванный очевидным для всех сообщением Дива, продолжился.

— Там привели фагоров, отец! — не унимался Див. — Какие-то люди собираются сбросить их со скалы в воду!

Див энергично ткнул рукой куда-то наверх. В сторону скалы уже смотрели очень многие из стоящих на берегу и плывущих по реке в лодках — люди вытягивали шеи и показывали пальцами.

— В Олдорандо нет покоя от святых походов, — снова повторил Мунтрас, тяжело поднимаясь, чтобы присоединиться к сыну, который замер на берегу, разинув рот.

— Такова государственная политика, сударь, — осмелился сказать один из клерков, кланяясь и почтительно заглядывая снизу вверх в лицо капитану. — Люди убивают фагоров и отбирают их земли. Я считаю, это неплохой бизнес.

— Эти земли не под силу поднять обычному человеку, — холодно отозвался ледяной капитан. — Почему они просто не оставят этих бедняг в покое? Они же безвредные, эти фагоры. Более того, они трудяги, каких мало. Один фагор заменяет десятерых здешних ленивых бездельников! Эти ослепленные верой кретины своими руками обрекают себя на костоломный труд и нищету.

Хриплые крики фагоров доносились со скалы довольно явственно, но разглядеть их не удавалось. Через какое-то время воздух огласили торжествующие крики людей и зеленая шапка растительности на вершине утеса ожила и заволновалась. Посыпались камни, полетели обломанные ветви — и вынырнувшая наконец из зелени фигура закувыркалась в воздухе, ударилась о камни утеса, снова закувыркалась, ужасно растревожив птиц-плакальщиков.

Упав на береговые камни, фигура вдруг села и попыталась подняться, потом повалилась головой в воду и поплыла по течению. Над водой поднялась трехпалая рука, потом всё скрылось — изувеченный фагор утонул.

Див рассмеялся, но смех его звучал по-дурацки.

— Вы видели? — воскликнул он. — Как они его, а?..

Другой фагор, пытаясь ускользнуть от своих мучителей, помчался с утеса сам, начав как нельзя лучше. Но уже через секунду двурогий сорвался, покатившись по уступам вниз, сильно ударился о камни берега и тоже был поглощен водой. За первой парой взрослых фагоров последовали другие — такие же рослые и поменьше, дети-рунты. На глазах застывших у реки людей белесые фигуры словно в сказочном сне сыпались в воду с утеса. С края утеса, там, где обрыв был самый крутой, два фагора прыгнули вниз, держась за руки. Проломившись сквозь сучья, эта пара счастливо миновала острые выступы скалы и с плеском упала в воду. Разъяренные асокины попрыгали следом — и, круша себе кости, вскоре замертво попадали на берег.

— Нам следует убраться отсюда, — тревожно сказал старый Мунтрас. — Эти проклятые святоши просто обезумели. Покончив с фагорами, они примутся за чужеземцев. Эй, ребята, готовьтесь поднимать сходни! Все, кто плывет с нами, — на борт! Живей!

Наскоро пожав руки клеркам, ледяной капитан торопливо зашагал к 'Деве', чтобы проследить за точным исполнением своего приказа. Один из купцов-олдорандцев на пристани улыбнулся ему:

— Отрадно видеть, что даже в этой клопиной дыре жители стремятся избавиться от двурогой нечисти!

— От фагоров нет никакого вреда, — резко отозвался Мунтрас, не замедляя шаг и набычив крупную голову.

— А вот и есть, сударь, — возразил купец. — Эти двурогие бестии — злейшие враги человека: во время Ледяных Веков они вырезали людей почти под корень!

— Это было давно, — отмахнулся Мунтрас. — Нынче времена изменились. Давайте-ка на борт. Пора отчаливать от этого пристанища варваров!

По преимуществу команду 'Лордриардрийской девы' составляли выходцы из Геспагората. К ним принадлежал и капитан. Без лишних разговоров матросы затащили на борт сходни и отдали швартовы. Вскоре судно шло своим курсом вниз по реке.

Как только 'Дева' вышла на середину реки, её пассажиры заметили за бортом трупы анципиталов, распространяющие в воде облака желтой крови. Неожиданно один из членов команды издал предупреждающий крик. Впереди корабля, неуклюже пытаясь плыть, качался на мелкой волне живой фагор.

Мгновенно принесенный шест был спущен за борт. 'Дева' шла без парусов и ветра не было, однако сильное течение несло судно очень быстро. 'Дева' неспешно приближалась к несчастному двурогому, но тот быстро сумел сориентироваться. Отчаянно рванувшись к борту судна, он обеими лапами схватился за шест. Течение с силой ударило его о борт корабля, но он удержался и вскоре уже выбирался на палубу.

— Зря вытащили, — сухо заметил капитану купец-олдорандец. — Двурогие плавают чуть лучше топора — прошли бы мимо, он бы и утонул.

— Это мой корабль и моё слово здесь закон, — резко отозвался Мунтрас, мрачно взглянув на купца. — Если вам не по нраву то, что здесь происходит, я вас не неволю — можете прыгнуть за борт в любой момент!

Упав на палубу без сил, сталлун какое-то время лежал в луже стекающей с его шерсти воды. Из раны на его голове сочилась желтая кровь.

— Дайте ему глоток 'Огнедышащего', — приказал капитан. — Он парень здоровый — выдюжит.

Проследив за тем, как матросы вынесли из его каюты бутыль с крепчайшим димариамским напитком, Мунтрас отвернулся и ушел к себе.

'Доживая свой век, — думал он, лежа в постели, — я с сожалением вижу, как портится людская природа, как ожесточается, злобится, копит ненависть человек, становясь мнительным и всюду ищущим врагов. Может быть, и тут всему виной жара. Может быть, мы просто чувствуем, что наш мир обречен сгореть в огне'.

Ну что ж, что бы ни принесли Олдорандо ближайшие годы, он встретит будущее в мирном Лордриардри, в своем крепком добротном доме, откуда открывается замечательный вид на морской простор. В Димариаме всегда было прохладней, чем в Кампаннлате. Люди там всегда были терпимей. Намного терпимей...

Но в Матрассиле он попросит аудиенции у короля ЯндолАнганола, по той самой причине, по которой мудрые люди всегда обращаются к своим знакомым могущественным патронам. Королева отправилась в изгнание, а вместе с ней уплыло и кольцо, которое он когда-то давно ей продал. Добравшись до Оттасола, он должен будет позаботиться о том, чтобы отправить по назначению её письмо. Тем временем он, возможно, уже получит первые известия о судьбе несчастной королевы королев. И может быть заглянет к Мэтти: ведь другая оказия увидеться с ней ему уже не представится. Ощущая внизу живота знакомое посасывание, он с улыбкой думал об отлично выполняющем своё назначение доме терпимости Мэтти, где дело было поставлено гораздо лучше, чем в убогих оттасольских притонах. Спору нет, Мэтти хороша, хоть и не перестает ходить в церковь и усердно молиться с тех пор, как заслужила личную благодарность короля ЯндолАнганола, раненного при Косгатте и спасенного лично ей и им самим.

Привычные трудности этого плавания уже тяготили его. Он был рад уйти на покой — но что он будет делать в своём Димариаме? Вот в чем вопрос. Об этом следовало крепко подумать. Семейный очаг сулил капитану покой и удобства, но их ему было мало. Может быть, он создаст или подыщет себе какую-нибудь напыщенную должность с необременительными обязанностями, чтобы хоть чем-то заполнить свой досуг...

Заснул капитан в обнимку с верным клосом.

* * *

Матрассил встретил капитана Мунтраса молчанием, словно испуганный событиями последних дней.

Беды валились на короля нескончаемым потоком. По донесениям из Рандонана выходило, что солдаты королевской армии Борлиена уже попросту бегут с полей сражений. Без конца возносимые в церквях Акханабы молитвы не смогли уберечь урожай от засухи. Королевский оружейник, усиленно пытавшийся создать ружье по образу и подобию сиборнальского, пока ещё ничем не мог порадовать его величество. В довершение всего, в город вернулся Робайдай.

Король ЯндолАнганол отправился верхом на обычную прогулку по окрестностям столицы. Спешившись в тени небольшой рощи, он пошел рядом со своим любимым хоксни, Ветром. Рунт Юли, ужасно довольный возможностью побывать на вольном воздухе и размяться, преданно бежал рядом, чуть приотстав от хозяина. Двое верховых капитанов стражи тихо ехали следом, стараясь держаться за пределами слышимости. Внезапно спрыгнув с дерева, Робайдай предстал перед отцом.

— Уж не сам ли это король, мой повелитель, прогуливается в лесу со своей новой невестой? — спросил он.

В неприбранных волосах принца запутались мелкие веточки и листья. Отец-король ничуть не удивился.

— Роба, ты нужен мне в Матрассиле. Почему ты не хочешь вернуться во дворец?

Король просто не знал, что ему делать — гневаться или радоваться такому неожиданному появлению пропавшего наследника.

— Я не хочу возвращаться во дворец, мне там душно, — зло бросил юноша. — Там я чувствую себя узником, вольной птицей в роскошной клетке. Согласись, отец, есть разница между воздухом полей и лесов и вонью сырого подземелья, в котором гниёт мой дед! Хотя я и сейчас несвободен. Вот если бы у меня не осталось родителей, тогда я обрел бы настоящую волю!

Глаза Робы, несущего такую невозможную, даже в сравнении с его прежними дерзкими речами дичь, дико блуждали, и, казалось, мало что различали. Его невнятная речь была спутанной, как и волосы. Он был абсолютно наг, если не считать куска звериной шкуры, обернутой вокруг бедер наподобие килта. На истощенном теле, испещренном шрамами и царапинами, резко выступали ребра. В руке Роба сжимал дротик.

Стукнув тупым древком оружия по земле, Роба бросился к рунту, и, крепко схватив его за лапу, притянул к себе. Молодой фагор протестующе закричал от боли.

— А, вот вы где, моя дражайшая королева, моя мачеха — как вы прекрасны в это время дня, как великолепно играет солнце на вашем белом меху с красными перьями! Вы так тщательно скрываете своё дивное тело от палящего солнца, бережете его для развратника-иного, своего дружка, бросающегося на вас, будто вы лакомая приманка. Или свиноматка. Или невоздержанная сладострастница-полумадис!

— Отпустите, больно! — всхлипывал маленький фагор, пытаясь вырваться.

Стремительно бросившись вперед, король ЯндолАнганол хотел ухватить сына за плечо, но тот оказался проворнее и успел увернуться. Поймав свисающую с дерева цветущую лиану, Робайдай одним быстрым движением обернул её вокруг шеи Юли. Пытаясь вырваться, рунт забегал кругами, хрипя и отдирая цепкое растение от горла. Король ЯндолАнганол наконец сумел схватить сына, поджимая от гнева губы.

— Я не стану тебя бить, но прошу, прекрати паясничать и говори со мной с тем же уважением, с каким обращаюсь к тебе я! По-моему, я это заслужил. Я — твой отец и твой король, Вутра тебя побери!

— Ах, Боже мой, какие речи! — засмеялся полуголый принц. — А как же поруганная честь моей матери — отчего бы мне не взять с тебя пример? Ты опозорил её подлой ложью, изгнал, по уши увяз в своих гнусных кознях!

Роба вдруг разрыдался, — и, получив от отца крепкую пощечину, отшатнулся.

— Не испытывай моё терпение! — рявкнул король. — Молчи, или, клянусь, я прикажу тебя высечь! Возьми себя в руки, ибо, если по счастью окажется, что ты сохранил остатки разума, моё место в этой безумной рокировке займешь ты, как и было задумано изначально. Ты женишься на Симоде Тал и сможешь бросаться на неё сколько угодно. Если нам удастся добиться от Священной Империи согласия на это, тогда всё устроится как нельзя лучше. Почему ты всегда думаешь только о себе, сын?

— Потому, что я хочу отвечать только за собственные выходки! — слова срывались с губ Робы, как плевки.

— Но ведь я твой отец и ты должен проявить ко мне уважение, — как-никак, ты обязан мне появлением на свет, — горько заметил король. — Или ты забыл о своём происхождении? О том, что ты наследник трона Борлиена? Что ж, это легко исправить — мы запрем тебя в яме и будем поливать водой со льдом, пока разум не вернется к тебе!

Прижав руку к разбитой губе, Роба пробормотал:

— Может, я сошел с ума, но таким я, по крайней мере, смогу жить на свете. Предпочитаю забыть о том, чей я сын, ибо помнить это невыносимо!

Оба капитана стражи встревоженно подъехали к ним с мечами наголо. Повернувшись к ним, король приказал им спрятать оружие в ножны, спешиться и схватить безумного принца. Но, едва отец отвернулся, Роба неистовым рывком вырвал свою руку из его и с победным криком огромными скачками помчался в чащу.

Один из офицеров моментально вложил стрелу в арбалет, но король запретил ему стрелять. Лишать своего сына жизни он всё же не желал. Пока.

— Робайдай плохой, — прохрипел сбоку от него полупридушенный Юли, всё же избавившись от лианы.

Не обращая внимания на жалобы рунта, король вскочил в седло, на Ветра, и поскакал во дворец. Его черные брови грозно сошлись на переносье и сейчас он как никогда напоминал орла.

Уединившись в своих покоях, ЯндолАнганол погрузился в пбук, к чему прибегал крайне редко. Опустив душу к Прародительнице, он встретился с останками своей матери и долго беседовал с ними. Но встреча с матерью мало утешила его. Мать напомнила ему, что бабка Робайдая по матери, королеве королев, — безумная Шаннана Дикая, и посоветовала принимать принца таким, какой он есть. Ещё мать сказала, что он может не винить себя в смерти мирдопоклонников, ведь те признались ей, что и впрямь готовили убийство государя.

Покрытый осыпавшимися кусками иссушенной плоти скелет как мог пытался утешить короля. Но старания покойной королевы не увенчались успехом — душа её сына вернулась в мир живых по-прежнему безутешной.

Хитроумный отец короля, по-прежнему влачащий своё существование в сыром дворцовом подвале, оказался более практично настроенным. Казалось, у ВарпалАнганола готов совет на все случаи жизни.

— Постарайся подогреть скандал вокруг Пашаратида, — посоветовал он сыну. — Прикажи своим шпионам распространить новые слухи о том, что дриаты лишь выполняли подлый план сиборнальцев, направленный на разрушение королевства. А придумала его жена Пашаратида, которую дурак-муж так кстати бросил в столице, якобы с поручением вывезти его деловые бумаги. Любой слух, порочащий Сиборнал, сейчас буквально на вес золота. Это как раз то, что нужно проклятым панновальцам, — и это ничего не стоит нам.

— А что мне делать с Робайдаем? — мрачно спросил король. — Ведь это он виноват в том, что мне, а не ему пришлось жениться на наследнице престола Олдорандо! Именно благодаря ему я вынужден расстаться с королевой и ползать на брюхе перед этой подлой сворой лживых подземных святош!

Отвернувшись в своём кресле, старик хитро прищурил глаза.

— С ним ты ничего поделать не можешь и потому оставь его в покое. Но постарайся ускорить развод и приблизить женитьбу — это может оказаться полезным. Кто знает, что готовит нам завтрашний день?..

Король ЯндолАнганол молча прошелся по темнице, закипая от гнева.

— Но женившись на этой сучке-полумадис я окажусь в руках Це'Сарра! Стану его наместником в собственном королевстве!

Старик откашлялся, и, прежде чем заговорить снова, долго сплевывал кровавую мокроту.

— Говорят, там, снаружи, жарко... Я совсем не чувствую жары — неужели люди так изнежились?.. Послушай, Ян, твои дела идут всё хуже с каждым днем и выбирать не приходится. Лучше уж тебе оказаться в руках Це'Сарра, чем в руках мирдопоклонников. Он, по крайней мере, не жаждет отрубить тебе голову. А если это тебе не по вкусу, подумай, как королева-изгнанница может вдруг стать мертвой королевой. Это обрадует наших друзей в Панновале, но, как я вижу, вовсе не обрадует тебя. Женитьба — меньшее из зол.

Король послушался совета отца. В далекий Панновал через Олдорандо и Мадуру был отправлен в сопровождении хорошо вооруженного отряда посланник с поручением передать Первосвященному Це'Сарру, главе Священной Панновальской Империи, письмо с нижайшей просьбой всемерно ускорить выдачу грамоты с разрешением на развод. Вместе с письмом посол вез драгоценные иконы и прочие подарки, в том числе и священные реликвии, на скорую руку сфабрикованные матрассильскими церковными умельцами.

К сожалению, расправа с мирдопоклонниками, как это стали называть, не выходила из головы горожан и депутатов скритины, не без оснований опасавшихся, что им уготована та же судьба. Шпионы докладывали о ширящемся движении недовольных в столице, о готовящемся восстании, о гонцах, отправленных в Оттасол, чтобы заручиться поддержкой тамошних обиженных баронов. Королю срочно понадобился козел отпущения. И его не пришлось долго искать — им стал бывший советник СарториИрвраш, который, в нарушение его прямого приказа, не спешил убраться из дворца.

СарториИрвраш — некогда любимый учитель Робайдая — мог стать в глазах нации отличной жертвой. Народ никогда не любил ученых умников, а у скритины были свои причины ненавидеть советника короля Орла, во-первых, за его длинные руки и принципиальность, а во-вторых, за его раздражающее красноречие. К тому же, обыск покоев советника наверняка мог дать состав преступлений наихудшего сорта. Король знал, что в кабинете СарториИрвраша хранились заметки с описанием его чудовищных экспериментов по скрещиванию иных, мадис и людей, которые он проводил в удаленном от дворца тайном питомнике. Кроме того, там была конечно же и кощунственная с церковной точки зрения рукопись его проклятой 'Азбуки Истории и Природы'. На страницах этой книги наверняка было полно ереси, наговоров, а то и просто лжи против Акханабы и Святой Церкви. И она, и скритина, получив такой подарок, будут лизать от восторга сапоги короля!

Обдумав всё это, Орел послал к советнику солдат, возглавляемых самим архиепископом борлиенской церкви БранцаБагинатом, личностью, известной своей твердостью и непримиримостью к науке.

Обыск, предпринятый в покоях советника, оказался удачным сверх всяких ожиданий. В кабинете СарториИрвраша отыскался вход в потайную комнату (хотя страже так и не удалось обнаружить тут тайный ход за пределы дворца). В этой комнате нашли пленника, вроде бы человека, любопытнейшей наружности. Когда по приказу архиепископа солдаты тащили его вон, пленник совершенно безумным голосом выкрикивал на олонецком, что спустился прямиком с Кайдау.

Огромное количество бумаг самого возмутительного содержания вынесли во двор замка и там начали жечь. Советника схватили и он предстал перед королем.

Несмотря на то, что уже было двадцать минут пополудни, туман не собирался рассеиваться; напротив, мгла всё густела, принимая желтоватый оттенок. Город внизу полностью затянуло туманом и дворцовый утес словно плыл посреди бескрайнего моря, вздымая над ним свои башни, точно медленно погружавшийся в пучину корабль. Именно туман, навевающий клаустрофобию, был причиной нерешительности и колебаний короля между гневом и жаждой крови — и жалостью, между спокойной рассудительностью — и диким возбуждением. Неприбранные волосы Орла стояли дыбом, нос, словно служа предохранительным клапаном душе, переполняемой чувствами, то и дело начинал кровоточить. По коридорам дворца король сейчас не ходил, а стремительно бегал, вне себя от тупости придворных, сопровождающих его с подобострастными улыбками, но не способных сказать ничего, кроме слов бесполезной уже лести.

Когда трепещущий от ужаса советник и Билли были предъявлены королю, тот для начала наотмашь ударил СарториИрвраша по лицу, пачкая халат советника обильной порцией крови из расквашенного носа. Затем, легко, как тряпку, подняв скулящего советника с пола, Орел прижал его к груди и разрыдался, умоляя простить его внезапную горячность.

В момент наивысшего раскаяния короля ему доложили, что во дворец прибыл ледяной капитан Мунтрас — засвидетельствовать своё почтение монарху.

— Пусть придет позже! — рявкнул король. — Он скитается по всем странам — может быть, он принес мне вести о королеве МирдемИнггале. Вот что: попросите его подождать, я скоро сам выйду к нему. Проклятие, может он подождать, я спрашиваю? Весь мир может подождать!

И король продолжил проливать слезы над окровавленным СарториИрврашем и одновременно кощунственно ругать его. Всего через минуту он успокоился и снова велел вызвать к себе слуг.

— Бог с ним — зовите этого ледяного капитана! Пускай он тоже подивится на эту насмешку Вутры над родом человеческим!

Последнее относилось к Билли Сяо Пину, на которого король наконец соизволил взглянуть.

Испуганный окровавленным лицом короля Билли, чьи нервы после приключений последних дней и в особенности последней ночи были в ужасном состоянии, стоял переминаясь с ноги на ногу и изо всех сил сдерживался, чтобы не разрыдаться, — что было бы сейчас, конечно, крайне неуместно. На его родном Аверне человека, позволившего себе то, что вытворял сейчас король, давно бы уже заперли в психиатрический изолятор. В трактате 'О временах года Геликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизнь' о чувствах геликонцев говорилось ясно и точно, хотя и кратко. 'Эмоциональный уровень неоправданно высок', утверждалось там. Сверхвозбудимые борлиенцы считали так же. Их король не был похож на благожелательно настроенного слушателя.

— Э-э-э-э... здрасьте, — наконец выдавил Билли, сопроводив слова вымученной улыбкой. И тут же оглушительно чихнул.

Никто не знает, чем это могло бы для него кончиться, — но тут в дверях комнаты с поклоном появился Мунтрас. События разворачивались в одной из самых древних и тесных частей дворца, насквозь пропахшей известкой, хоть той известке и было уже четыре сотни лет.

Почтительно поприветствовав короля, ледяной капитан принялся осторожно и с любопытством осматриваться по сторонам, неловко переминаясь на плоских ступнях. Он никогда не бывал в этой части здания и не представлял, зачем его пригласили сюда.

Король едва ответил на приветствия Мунтраса. Указав на груду подушек, он бросил:

— Можете присесть там — смотрите и молчите. Перед вами то, что мы нашли в гнилостном гнезде предательства, — глядите же и удивляйтесь!

Быстро повернувшись обратно к Билли, король спросил:

— Сколько же лет тебе пришлось томиться в застенке СарториИрвраша, несчастное создание?

Несколько сбитый с толку великосветским характером обращения короля, Билли ответил не сразу. В голове у него всё перемешалось и он потерял представление о том, сколько же прошло времени.

— Неделю... может быть, восемь дней... я не помню, ваше величество, — наконец сказал он.

Король грубо рассмеялся.

— Восемь дней и есть неделя, придурок! Что ты такое — результат сексуального эксперимента?

Король расхохотался над своей шуткой и смех эхом подхватили все присутствующие — не оттого, что шутка действительно была смешной, а больше от страха за собственные жизни. Никто здесь не хотел разделить судьбу мирдопоклонников.

— Просто от тебя воняет... как от сексуального эксперимента, — наконец брезгливо пояснил король.

Опять всеобщий смех.

Вызвав двух рабов, король велел им вымыть Билли и дать ему чистую одежду. Когда пленника вывели из комнаты, по приказу короля прямо сюда подали вино и еду. Проворные слуги, изгибаясь, словно ходячие луки, принесли на больших подносах дымящееся мясо козленка с красным рисом.

Пока Билли приводили в относительно приличный вид, король, в минуты волнения пренебрегающий едой, расхаживал по залу. О чем-то размышляя, он время от времени прижимал к всё ещё кровоточащему носу шелковый платок или разглядывал своё левое запястье, на котором его сын, РобайдайАнганол, вырываясь, оставил ногтями глубокие царапины. Вместе с королем по залу вперевалку расхаживал и архиепископ БранцаБагинат, здоровенный, пузатый, своими объемистыми формами, обтянутыми пурпурной мантией с шафрановыми кружевами, напоминающий боевой сиборнальский корабль, мчащийся под всеми парусами. Бесформенное лицо архиепископа могло бы принадлежать первому деревенскому драчуну и кулачному бойцу, если бы не мелькающее то и дело в прищуренных глазках священнослужителя безжалостное веселье — он торжествовал победу над своим злейшим врагом, СарториИрврашем. При дворе архиепископ пользовался величайшим уважением как человек дошлый и тонкого ума, а также как вернейший союзник короля ЯндолАнганола в лоне Святой Церкви.

Когда король останавливался, останавливался и БранцаБагинат, нависая над ним своей могучей тушей и составляя резкий контраст с босым Орлом, облаченным только в короткие панталоны и распахнутую куртку, открывающую его бледную волосатую грудь.

Зал, где они находились, представлял собой личную приемную СарториИрвраша и мало подходил для пребывания короля. По всему полу было разбросано множество старых, потертых и даже поеденных молью подушек и разномастных ковров, кроме того, в одном углу стояли старые деревянные стенные панели. В окно был виден узкий двор; время от времени там мелькали слуги с кипами бумаг в руках — они таскали в костер архив СарториИрвраша. Наконец, в комнату вернули Билли. Он был ещё весь мокр, одет в скверно сидящее на нем, с чужого плеча, тряпьё и удивленно моргал от таких резких перемен в своей жизни.

— Позвольте мне задать этому существу вопрос, ваше величество, — вдруг попросил, обернувшись к королю, БранцаБагинат. — Религиозного свойства.

Не услышав в ответ ничего, что могло бы означать запрет, архиепископ развернул паруса в сторону Билли и спросил:

— В том мире, откуда ты прибыл, тоже правит Акханаба Всемогущий?

Испуганно посмотрев на него, Билли открыл рот:

— Я уверен, что вы понимаете, как легко мне дать вам положительный ответ, способный порадовать вас. Поскольку я не хочу лгать ни вам, ни его величеству, могу я начать с того, что сей ответ будет неправдой?

— Кланяйся, когда разговариваешь со мной, свинья! — гневно заорал архиепископ. — Я задал тебе вопрос, и ты должен дать мне на него правдивый ответ! Не твоё свинское дело решать, понравится он мне или нет!

Нервно утирая рот, Билли опустился перед могучим священником на колени.

— Сударь, человеческая природа такова, что на определенной, начальной ступени развития бог необходим. Подобно детям, мы нуждаемся в любви и заботе, в отце, который способен помочь нам возмужать. Возмужав физически, человек по-прежнему ищет подобный же отеческий образ, который мог бы следить за его делами и вести их учет. Этот вымышленный образ обычно носит название 'Бог'. И только после того, как большая часть человечества достигает зрелости духовной, когда люди могут сами управлять своим поведением, необходимость в боге отпадает — так, повзрослев и научившись заботиться о себе, мы перестаем нуждаться в присмотре отца.

Заметно удивленный таким ответом, архиепископ потер мясистую щеку.

— Из твоих слов выходит, что ты прибыл из мира, где вы сами присматриваете за собой, отстранив от этой обязанности Бога? Ты это хотел мне сказать?

— Совершенно верно, сударь.

Отвечая, Билли смотрел на архиепископа как загнанный зверек. Ледяной капитан, придвинувшись ближе к говорившим, внимательно прислушивался, хотя и делал вид, что полностью занят королевским угощением. БранцаБагинат однако не смутился. Он был привычен к диспутам даже с самыми безумными еретиками.

— Этот мир, с которого ты прибыл, — как он называется, Аверн, что ли? Вы там счастливы?

Этот глупый на первый взгляд вопрос архиепископа смутил Билли чрезвычайно. Если бы тот же вопрос ему задали несколько недель назад, например его наставник, он ответил бы не задумываясь. Он сказал бы, что счастье определяется мерой знания, а не суеверия, уверенностью, а не сомнением, твердой правящей рукой, а не надеждой 'на авось'. Он ответил бы, что знание, уверенность и управление — равноправные благодетели, направляющие жизнь обитателей станции наблюдения и руководящие ею. При упоминании Акханабы как залога удачи он лишь посмеялся бы — а с ним, наверно, выдавил бы сухой смешок и наставник.

Но здесь, на Геликонии, всё обстояло иначе. Он ещё способен был смеяться над невежеством и слепотой верующих в Акханабу. Но в то же время уже понимал и видел всю глубину и опасность понятия 'безбожник'. Из мира безбожного он попал в мир варварский. И, несмотря на свои злоключения, теперь твердо знал, в котором из миров вера в счастье и удачу заложена в людях крепче.

Как только Билли запнулся, затруднившись с ответом, заговорил король ЯндолАнганол. Всё это время он обдумывал услышанное от Билли.

— Но что будет, если у кого-то не окажется стойкого образа отца, ведущего его к возмужанию? Что тогда? — с внезапным интересом спросил король.

— Тогда, возможно, на помощь действительно сможет прийти Акханаба, способный поддержать его в трудную минуту верой, — робко сказал Билли. — Или же человек этот совершенно отвергнет Бога, как мы вычеркиваем из сердца образ отца, который предает нас.

Тут у Билли тоже открылось кровотечение из носа — уже от меткого удара короля.

Размазав по лицу кровь, Билли повернулся к БранцаБагинату, чтобы ответить и ему:

— Достопочтенный господин, — заговорил он с последним мужеством предельного отчаяния, — будучи высокопоставленной особой, я выражаю протест против несправедливого и неподобающего обхождения, с которым столкнулся в этом дворце. Я требую, чтобы меня немедленно освободили. Получив свободу, я буду бесконечно счастлив предложить вам свои услуги. Я знаю о вашем мире много такого, что очень важно для вас и в награду не попрошу ничего...

Хлопнув в огромные ладоши, чтобы прервать его речь, архиепископ ласково проговорил:

— Не пытайся обольстить меня — я хорошо знаю цену безумным словам еретиков. Ты важен для нас только как свидетель против советника СарториИрвраша, обвиняемого в заговоре против королевского дома. В прочих отношениях ты — ничто, пустое место.

— Как вы можете говорить о моей незначительности, даже не пробуя проверить мою значимость? — возмутился Билли. — В эту самую минуту тысячи людей следят за тем, что происходит между нами. Эти невидимые зрители ждут от вас мудрого решения касательно меня, по которому они станут судить о вас и дальше. Это решение повлияет на то, кем вы войдете в историю, — мудрецом или жестоким тираном.

Краска прилила к щекам архиепископа.

— Никто, кроме Всемогущего, не может сейчас видеть нас! Твоя бессовестная ложь о возможности существования безбожных миров способна разрушить нашу религию до основания. Придержи язык, мерзавец, если не хочешь кончить свои дни на костре!

Под влиянием всё того же внезапного отчаянного порыва Билли приблизился к королю и показал ему свои часы с тремя рядами мигающих цифр.

— Ваше величество, умоляю, освободите меня! Взгляните на этот принадлежащий мне предмет. Точно такой же есть у каждого обитателя Аверна. Это часы — как видите, на них отображено время Геликонии, Аверна и другого, далекого, главенствующего мира, приславшего сюда моих собратьев, — мира под названием Земля. Эти часы — знак наших достижений в обуздании и подчинении сил окружающего мира. Отнеситесь ко мне с вниманием и доброжелательно, и я предоставлю в ваше распоряжение другие чудеса, по сравнению с которыми эти часы — ничто. На Борлиене мне нет равных в знании!

В глазах короля проснулся внезапный интерес. Отняв от носа шелковый платок, он спросил:

— Может быть, в таком случае ты сможешь изготовить для меня надежное фитильное ружьё, равное по мощи сиборнальскому?

— Конечно! — обрадовался Билли. — Фитильное ружьё — это просто. Я могу...

— А кремневое ружьё с пружинным замком? — перебил король. — Можешь ты сделать кремневку?

Билли задумался, поняв, что желание угодить королю завело его явно слишком далеко.

— Знаете, государь, сейчас я не могу сказать наверняка, — осторожно сказал он. — Я слышал, что проблема в качестве металла, который есть у вас в распоряжении, — а я, к несчастью, не силен в металлургии. Могу сказать с уверенностью, что я смогу сделать порох... но, видите ли, в моём мире никто не занимается такими вещами — ведь мы никогда не вели войн.

— Так что же, у вас совсем не производят оружия? — удивился король. — Хоть какое-то оружие ты можешь сделать?

Билли вздохнул. Увы, он прекрасно понимал, что оружейное ремесло — не самая сильная его сторона.

— Государь, мне хотелось бы, чтобы вы сначала взглянули на часы, которые я почтительно прошу вас принять от меня в подарок в знак моей доброй воли.

Сняв часы с руки, Билли протянул их, болтающиеся на паре пальцев, королю, который не удосужился даже посмотреть на них.

— И прошу вас освободить меня. После этого я хотел бы встретиться с учеными вашей страны, вроде упомянутого здесь советника, чтобы безвозмездно передать им все свои знания. С их помощью, уверяю вас, мы вскоре сможем наладить производство небольших удобных пистолетов, паровых машин и даже...

Заметив мрачное выражение лиц короля и архиепископа, Билли замолчал, передумав говорить о двигателях внутреннего сгорания, и вместо этого снова умоляюще протянул часы королю.

Король наконец соизволил взглянуть на настойчиво предлагаемый ему странный предмет, где под маленьким стеклышком на лицевой панели менялись и мигали цифры. Поколебавшись, его величество всё же взял часы; они с архиепископом рассмотрели их, тревожно перешептываясь. Фраза архиепископа о том, что подобные вутровские штучки могут привести к ниспровержению любых основ веры и разрушению всей Империи, пришлась не по сердцу королю.

— Можно ли при помощи твоей колдовской штучки узнать, сколько лет мне осталось владычествовать? — нетерпеливо спросил он. — Или может быть она сумеет указать местоположение моего безумного сына?

— Ваше величество, эти часы — продукт научной мысли, но никак не волшебства, — неохотно признал Билли. — Они могут лишь показывать время и не более. Но их питает миниатюрная ядерная батарея, а их корпус изготовлен из бесценной земной платины, пересекшей необъятные просторы космоса...

Король небрежно подкинул часы на руке.

— Как сказал мой друг архиепископ, эта безделушка несет величайшее зло. Не трудись разубеждать меня, я знаю это точно. Короли владеют даром предвидения, которым среди прочих отмечены разве что астрологи. Так зачем же ты пришел в Матрассил?

С этим вопросом король протянул часы обратно Билли.

— Ваше величество, я пришел увидеть королеву.

Подобный ответ поразил короля настолько, что, поспешно сделав шаг назад, он уставился на Билли так, словно увидел перед собой призрак.

— Видишь, архиепископ, он, оказывается, не только еретик, но сверх того и мирдопоклонник, — бросил, не поворачиваясь, король БранцаБагинату. — И ты удивляешься тому, что тебя неласково тут приняли? Даже мой нечестивый советник оказался не в силах выслушивать твой бред! Да и моё терпение иссякло. Сдается мне, ты сумасшедший или просто скверный шут. Так откуда ты взялся? Из питомника СарториИрвраша? Немедля отвечай мне, или я лично отрублю тебе голову!

Говоря это, король вместе с архиепископом угрожающе надвигались на Билли, пугливо отступающего к стене. Остальные придворные, торопясь продемонстрировать его величеству свою ненависть к недожаренному мирдопоклоннику, двинулись следом, взяв несчастного чужака в кольцо.

Поднявшись с подушек, Криллио Мунтрас подошел к королю, который остановился напротив Билли и с привычной решительностью потянулся к мечу.

— Ваше величество, осмелюсь испросить позволения поучаствовать в допросе, — осторожно сказал он. — Хотелось бы знать, на каком именно корабле он прибыл со своего мира?

Король оглянулся на ледяного капитана, словно не зная, что делать, — обрушить на наглеца свою ярость или уступить инициативу ему. Помолчав немного, он спросил Билли, не отрывая окровавленного платка от носа:

— Ну что, существо... На борту какого корабля ты прибыл к нам? Ответь ледяному капитану, он уважаемый человек!

Вжавшись в стену, чтобы не касаться необъятного пуза БранцаБагината, Билли пролепетал:

— Мой корабль, построенный целиком из металла, был полностью герметичен, чтобы предотвратить утечку необходимого для дыхания воздуха в пустоту космоса. Он приводился в движение с помощью плазмы, вырабатываемой небольшим термоядерным реактором. Если позволите, я постараюсь пояснить его устройство при помощи рисунков. Этот корабль опустил меня на земли Борлиена в целости и сохранности и самостоятельно вернулся обратно в мой мир.

— Как прикажешь тебя понимать — твой корабль способен мыслить? — удивился король. — Он живой?

— Мне сложно ответить на этот вопрос однозначно, — промямлил Билли. — Да, в каком-то смысле мой корабль был способен мыслить. Он мог производить вычисления, необходимые для прокладывания курса, различать окружающие предметы, разумно ориентироваться между ними. Однако живым назвать его никак нельзя. Это всего лишь искусная машина.

Медленно нагнувшись, король ЯндолАнганол поднял с пола кувшин с вином, и, не спуская с Билли глаз, занес его над головой.

— Сдается мне, кто-то из нас, — ты, создание, или я, сошел с ума. Этот кувшин тоже обладает разумом и... да, да — способен летать сам по себе. Да, посмотри!..

С этими словами король швырнул кувшин в стену. Пронесшись по воздуху, кувшин с треском разбился о камень, расплескав по нему содержимое. Внезапность выходки короля заставила всех присутствующих застыть в неподвижности, словно обратившись в фагоров.

— Ваше величество, я всего лишь пытался донести до вас истину об... — не выдержав нервного напряжения, Билли оглушительно икнул.

— Чувство вины и долга, а также гнев понуждали меня к тщетным попыткам добиться от тебя толка, — пробормотал король, смущенный своей выходкой. — Хотя к чему все эти усилия? Зачем мне возиться с тобой? Меня всего лишили, у меня ничего не осталось, мой дворец — пустая кладовая со снующими крысами вместо придворных! У меня уже отняли всё, но, тем не менее, продолжают всего требовать! Ты тоже чего-то добиваешься от меня... Ты — вызванный СарториИрврашем безумный демон, у меня больше нет в этом сомнений... Демоны обступили меня со всех сторон... Мне снова нужна епитимья. Архиепископ, возложи на меня свою тяжкую руку... Завтра я попытаюсь обратиться с увещеваниями к скритине и что-то изменить. Но сегодня у меня больше нет сил — я всего-навсего несчастный отец непутевого сына, истекающий кровью...

И тихим голосом, словно обращаясь только к самому себе, король добавил:

— В первую очередь нужно будет попытаться изменить себя...

С измученным видом король опустил глаза долу. Капля крови сорвалась с его носа и упала на пол. Ледяной капитан кашлянул. Как человек сугубо практический, он испытывал отвращение, оказавшись свидетелем откровенного полубезумия монарха, и желал как можно быстрее покинуть его.

— Государь, я понимаю, что выбрал не лучшее время для визита. Много лет подряд я доставлял в ваш дворец лучший лордриардрийский лед, вырубленный под моим личным надзором из чистейших ледников, и никогда не гнался за легкой прибылью. Теперь же, государь, я вынужден поблагодарить вас за оказанное мне в вашем дворце гостеприимство и радушный прием и откланяться, ибо не смогу более иметь счастье видеть вас, поскольку решил удалиться от дел навсегда. Хотя туман на реке всё ещё держится, я полагаю, что мне лучше сейчас же отдать швартовы и отправиться домой.

Речь ледяного капитана неожиданно тронула короля, который, немного оживившись, положил на плечо Мунтрасу руку. Глаза капитана были круглыми и совершенно невинными.

— Жаль, что меня не окружают такие люди, как вы, капитан, — те, кто изрекает только простые и разумные вещи. Вы славно послужили мне, и я благодарен вам. Я помню всё, и то, как вы помогли мне в тот день, когда я, истекая кровью, полз по улицам Матрассила, — тогда я был ранен в памятной мерзкой переделке при Косгатте, и сейчас я опять ранен, гораздо более жестоко. Вы настоящий патриот...

— Сударь, я патриот моей родины, Димариама, куда теперь собираюсь вернуться, чтобы закончить свои дни в тиши и покое, — кротко сказал капитан. — Я обычный торговец и потому напрасно ждать от меня чего-то сверх того, на что я способен. Это плавание — моё последнее. Моё дело, ледяную торговлю, продолжит мой сын, который, я уверен, выкажет вам и... гм... вашей королеве не меньшую преданность, чем старался выказать я. Солнца припекают всё жарче, ваше величество, вашему дворцу понадобится больше льда.

— Капитан, вы мой спаситель и заслужили награду за свой труд, — пафосно сказал король. — Сейчас я почти нищ, от скритины, погрязшей в скаредности и дрязгах, ждать нечего, но я хочу вас наградить — что вы хотите в награду за свою преданность?

Мунтрас нервно переступил с ноги на ногу. Он уже видел, как легко может измениться настроение короля. К тому же, было крайне сомнительно, что в казне борлиенского монарха завалялась пара тысяч золотых.

— Государь, я служил вам не ради награды — я просто был горд и рад вам угодить — да я того и не стою, но уж коли зашел такой разговор, могу я предложить вам мену? Держа курс к Матрассилу, я, вдруг проникшись состраданием, спас из реки фагора, обреченного жестокими погромщиками, участниками святого похода, на погибель. Сейчас двурогий совершенно оправился от пребывания в воде, обычно завершавшегося для его сородичей фатально, и собирается приискать кров вдали от Ванлиена, где его род подвергают беззаконным преследованиям и гонениям. Я готов преподнести вам этого сталлуна в качестве раба, если вы согласитесь отдать мне вашего узника, кем бы он ни был, демоном или безумцем. Согласны вы на такой обмен?

— Можешь забрать себе этого выродка, если хочешь! — внезапно заорал король. — Забирай его и уводи скорей с глаз моих долой вместе с его вутровской побрякушкой. А взамен, капитан, я не приму от тебя ничего! Я заплачу тебе тысячу рун, если ты возьмешь на себя труд вывезти это за пределы моего королевства!

— Тогда я сейчас же забираю его с собой, — поклонился капитан. — В обмен, ваше величество, я пришлю вам моего фагора в надежде на то, что в будущем мой сын сможет продавать вам наш лордиардрийский лед за ту же достойную оплату, что и раньше. Он хороший парень, мой Див, хотя, государь, и не превосходит пока что своего отца, к сожалению.

Так Билли Сяо Пин перешел в распоряжение ледяного капитана. На следующий день легкий ветерок рассеял поднимающийся от реки туман, а вслед за туманом рассеялась и тоска короля. Сдержав обещание, он отправился в скритину, перед которой выступил с речью.

* * *

По мнению депутатов скритины, покашливающих и с интересом взирающих на Орла с жестких церковных скамей, король сегодняшний разительно отличался от короля вчерашнего. Коротко, но недвусмысленно отметив гибельную роль советника СарториИрвраша, богохульного атеиста и еретика, накликавшего на весь Борлиен гнев Акханабы, и не останавливаясь на этом, король ЯндолАнганол вдруг решил исповедаться.

— Господа парламентарии, когда я восходил на престол Борлиена, вы клялись мне в верности, — начал он. — Дела любезного нашему сердцу королевства сейчас идут не лучшим образом, что я конечно же не отрицаю и никогда не отрицал. Любой король, каким бы всемогущим он ни был, как бы ни радел за своих подданных, не может встать на пути всех жестоких ударов Судьбы — я говорю так потому, что почувствовал и понял это совсем недавно. Я не способен отменить своим указом засуху или запретить солнцам проливать свет на наши земли, и так выжженные ужасной жарой. Душе моей нет покоя, поскольку на ней лежит грех преступления. Подстрекаемый зловредным советником, я согласился на расправу с мирдопоклонниками. Я каюсь в этом перед вами и прошу у вас прощения. Но помыслы мои и в тот ужасный миг были чисты — убийством немногих я надеялся принести мир и согласие в королевство, предотвратить кровавый мятеж. Я отказался от своей королевы и оставив её оставил также похоть и все помыслы о личном благе. Мой новый брак с принцессой Симодой Тал из королевского дома Олдорандо будет чисто династическим — и целомудренным, целомудренным, клянусь вам! Я не притронусь к моей будущей жене — разве только наследника ради. Я отлично понимаю нелепость разницы наших возрастов и то, что это брак совершенно неравный, и тем более прошу понять меня. Отныне я собираюсь целиком и полностью посвятить себя делам своей страны, её благополучию. Это я обещаю вам — и клянусь ей в вечной верности, но в обмен, господа, хочу услышать от вас то же самое!

Говорил король с трудом, в горле его словно стоял ком, в глазах копились слезы. Слушатели сидели в полном молчании, неотрывно глядя на своего монарха, восседающего перед ними на золоченом троне на возвышении. Мало кто сочувствовал ему. Большая часть депутатов откровенно злорадствовала и уже прикидывала, какую выгоду можно будет извлечь из внезапной перемены настроения и ослабления решительности доселе непреклонного монарха.

* * *

У Геликонии не было спутников, однако приливы всё же имели место. По мере приближения Фреира к планете её водяная оболочка переживала рост приливной силы на шестьдесят процентов относительно периода, когда хозяин небес находился в апоастре, иначе говоря, был удален на семьсот сорок астрономических единиц. Поселившись в своём новом доме, королева МирдемИнггала стала часто гулять в одиночестве по берегу моря. На время прогулок мысли, мучительно гнетущие её в другое время, улетучивались и приходил покой. Берег моря представлялся ей как бы ничейной, переходной полосой между царством моря и царством суши. Он напоминал ей тускло освещенный матрассильский садик, пребывающий где-то между ночью и днем, теперь, к сожалению, бесконечно далекий. О борьбе суши и моря, ведущейся у её ног, непрерывной, без надежды на окончательную победу, без трепета поражения, она не задумывалась и имела о ней лишь весьма смутное представление. Глядя вдаль, на горизонт, она день за днем гадала, удалось ли ледяному капитану выполнить её просьбу и доставить адресату, генералу на далекой войне, заветное письмо.

Её одежды были сейчас по преимуществу бледно-желтыми. Цвет этот как-то незаметно пришел вместе с одиночеством. В прошлой жизни её любимым цветом был красный, но красное она больше не носила. По её мнению, красный цвет не вязался с Гравабагалиненом и его полным призраков прошлым. Свистящий шелест морского прибоя, с её точки зрения, требовал желтого.

Выкупавшись, королева оставляла Татро играть на пляже, а сама отправлялась на одинокую прогулку вдоль верхней линии прилива. Главная фрейлина, испытывая досаду и раздражение от утомительных причуд королевы, брезгливо следовала за своей госпожой в некотором отдалении. На песке тут и там попадались небольшие приземистые растения с мясистыми, ленточными, почти как у водорослей, листьями. Названия этих растений МирдемИнггала не знала, но собирать их любила, и очень. Позади, за спиной у этих отважных захватчиков новых территорий, лежала излизанная волнами приливов береговая полоса с обычным морским мусором.

Вслед за неизвестными приземистыми растениями появлялись пучки жесткой травы. Иногда пучки травы росли густо, образуя подобие лужаек-островков.

Стоило отойти от пляжа на десяток шагов в глубь суши, как растительность заметно менялась. Первыми появлялись растения с мощными стеблями, уже почти деревца. Коренастые деревца задыхались между жесткой травой и песком дюн, сбивались в рощицы, словно надеясь сообща выжить там, где условия были более приемлемыми, и, разрастаясь группками, блестели листвой на солнце. Дальше шла плодородная почва, где появлялись мелкие стойкие маргаритки с покрытыми жесткой кожицей листьями. Дальше торчали маргаритки покрупнее, с уже довольно большими белые цветами. После плодородная почва брала своё, берег наводняли уже обычные травы и деревья, и лишь кое-где в неё ещё врезались песчаные языки, посланники пляжа.

— Мэй, ты почему опять такая грустная? — наконец спросила королева. — По-моему, здесь прелестно.

Первая фрейлина, с ума сходящая от безделья в этой забытой Акханабой дыре, надула губки.

— Про вас, сударыня, говорили, что вы самая красивая и удачливая женщина во всём Борлиене.

Никогда прежде Мэй ТолрамКетинет не позволяла себе разговаривать со своей госпожой в таком тоне. Но сейчас их положение стало почти равным.

— Как же вам не удалось удержать мужа?! — эти слова она почти что выплюнула.

Королева королев ничего не ответила. Женщины продолжали идти вдоль берега, иногда рядом, иногда расходясь. МирдемИнггала проходила мимо кустарников с глянцевитой листвой, осторожно касаясь листочков кончиками пальцев, словно лаская. Иногда под сенью кустов что-то с встревоженным шипением, змеясь, ускользало от её ноги в тень.

Ни на мгновение она не забывала о покорно бредущей следом за ней печальной фрейлине, невыразимо страдающей в изгнании.

— Всё будет хорошо, Мэй, — сказала она фрейлине.

Мэй ничего не ответила.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ:

ПОЗОР СОВЕТНИКА

Глава 1.

Путешествие

на северный континент

На пожилом мужчине был короткий, по колено, старый, безбожно потрепанный кидрант. Голову покрывала похожая на корзину соломенная шляпа, защищавшая морщинистую шею и лысину от солнца. Время от времени он подносил к губам зажатый в трясущейся руке вероник, чтобы сделать затяжку и пыхнуть дымом. Он стоял один; он собирался уйти из дворца, уйти потихоньку, ради своего же блага.

Позади него виднелась легкая повозка, в которую загодя были уложены его нехитрые пожитки и остатки имущества. Повозка была запряжена парой хоксни. Ничто больше не держало СарториИрвраша во дворце — он ждал только возницу. Управляя делами всего Борлиена, он так и не научился управлять хоксни.

Покуривая в ожидании, бывший советник уже вполне равнодушно следил за тем, как на противоположной стороне дворцовой площади ещё болеё дряхлый, чем он сам, сгорбленный раб ворошил сваленные здоровенной кучей рукописи, никак не желающие догорать. Вся эта груда бумаг, за долгие годы накопленная в покоях советника Ирвраша, была конфискована взбешенным королем и вынесена для сожжения во двор. Там, в огне, сейчас обращался в пепел его бесценный труд под названием 'Азбука Истории и Природы'.

Дым от костра поднимался в бледное небо, откуда обратно на грешную землю проливался не один только скудный свет. Хотя серые хмурые сумерки заволокли всё сущее, жара по-прежнему стояла невыносимая. В Растиджойнских горах, что разделают Мордриат и Трибриат, у истока реки Мар проснулся великий вулкан Растиджойник. Пепел, выброшенный из его щедрого жерла и принесенный к городу восточным ветром, сыпал не переставая. Но до серой золы СарториИрврашу не было дела. Его внимание привлекала черная, горелая бумага, которая изредка, медленно кружась, опускалась вокруг на землю. Глядя на неё, он никак не мог унять дрожь в руках и его вероник разгорался раз за разом всё чаще и ярче, тоже словно крохотный вулкан.

— Я принесла вашу одежду, хозяин, из той, что ещё оставалась, — сказали позади него.

Оглянувшись через плечо, он увидел служанку-рабыню; та протягивала ему последний увязанный узел. Взглянув бывшему советнику в лицо, рабыня сочувственно улыбнулась.

— Мне очень жаль, что с вами так вышло, хозяин. Вас выгоняют — мне плохо...

Окончательно повернувшись к рабыне, он шагнул к ней, чтобы лучше увидеть её лицо.

— Значит, тебе жаль расставаться со мной, женщина?

Рандонанка кивнула и опустила глаза. 'Ага, — подумал он, — ей нравилось делать со мной румбо, хотя это случалось нечасто, — а я-то ни разу не потрудился спросить её об этом! Мне недосуг было подумать о том, как она вообще относилась к этому. И не от черствости и эгоизма — просто я замкнулся в себе, мои чувства к миру притупились. Неплохой человек, ученый, вот кто я, хотя не слишком многого стою, потому что чувства других проходят мимо меня — я не замечаю людей. Не замечал никого, кроме маленькой Татро!'

Стоя перед рабыней, он не знал, что ей сказать. Потом кашлянул.

— Сегодня не лучший день в моей жизни, женщина, не самый удачный. Может быть, это начало новой жизни, не знаю. Вот так. Не стоит тебе стоять на улице, иди внутрь. Спасибо за всё.

Прежде чем отвернуться и уйти, она снова взглянула на него, весьма красноречиво, в последний раз. Кто знает, что может быть на уме у рабыни? — подумал СарториИрвраш. Внезапно раздосадованный неловким прощанием, тем, что не сумел удержать свои чувства при себе, от злости на себя и на рабыню он топнул ногой.

Появившегося возницу он тоже не замечал до тех пор, пока тот не подошел совсем близко. Лица возницы он толком не разглядел, так как голову того укрывало от пепла подобие капюшона мадис, но равнодушно отметил, что стать у него молодая и крепкая.

— Вы готовы? — спросил возница, и, не дожидаясь ответа, взлетел на козлы, привычно устраиваясь половчей перед долгой дорогой. Почувствовав хозяина, хоксни встрепенулись в упряжке.

СарториИрвраш всё медлил. Кивнув на дымящийся костер, он указал в его сторону своим вероником.

— Вот горит труд всей моей жизни, гибнут бесценные знания, которые я копил долгих двадцать лет!

Он обращался по преимуществу к самому себе.

— Вот это-то и чудовищно, этого я простить не смогу. Ни за что! Моя работа, такой огромный труд...

— Если вы не поторопитесь, то попадете на костер и сами, — равнодушно заметил возница. — Король дал вам час на сборы, этот час истекает. Если вы сейчас же не покините дворец, вас немедленно казнят.

Тяжело вздохнув, СарториИрвраш забрался в повозку и сел. Возница тут же стегнул хоксни и повозка медленно покатила к задним воротам дворца.

Во дворце оставались не только его враги, тут были и те, кто его любил; но даже они, страшась королевского гнева, не рискнули выйти и попрощаться с ним, пожелать доброго пути. Глядя прямо перед собой, бывший советник часто моргал глазами. Он понимал, что покинул дворец навсегда. Его будущее было более чем туманно. За плечами у него осталось тридцать семь лет и восемь теннеров, он давно уже перевалил тот тридцатилетний рубеж, что принято называть старостью. Возможно, он мог получить пост советника при дворе короля Сайрена Станда, но и сам этот король, и его одержимая религией страна совершенно не нравились СарториИрврашу, к тому же в Олдорандо было слишком жарко. Всегда и во всём он старался держаться подальше от своих жалких племянников и родственников своей покойной жены. Его брат давно умер. Замужняя дочь влачила убогое существование в маленьком рыбацком городке на востоке, близ границы с Валлгосом. Туда он и собирался отправиться. Тихий провинциальный городок как нельзя лучше подходил для его цели: там он мог укрыться от тупого человеческого муравейника и воссоздать работу всей своей жизни, переписать её заново по памяти. Но кто согласится её напечатать теперь, когда он отлучен от власти? Кто сможет прочитать его книгу, если она не будет напечатана? Вчера в отчаянии он написал дочери и теперь собирался купить себе место на первом же корабле, идущем на юг, в Оттасол.

Повозка весело катилась с холма под уклон. У подножия холма вместо того чтобы свернуть, как было указано, в сторону порта, она свернула направо и затарахтела по колдобинам узкой тенистой аллеи. Возница гнал и нахлестывал хоксни, торопился, и на повороте ступица с визгом чиркнула об стену одного из домов.

— Эй, приятель, поосторожней! Ты что, спятил — мы же едем не в ту сторону! — разгневанно крикнул СарториИрвраш, но он зря обеспокоился. Даже простому вознице теперь не было до него дела...

Проследовав заброшенным проселком к скале, что грозно нависала над дорогой, повозка въехала в небольшой дворик. Остановив экипаж, возница ловко спрыгнул с козел, и, подбежав к воротам, затворил их, укрыв возок от взглядов уличных прохожих. Повернувшись к советнику, он впервые взглянул на него открыто.

— Прошу спуститься. Кое-кто здесь очень хочет повидаться с вами, — молодой человек приглашающе распахнул дверцу повозки.

— Кто ты такой? — нервно спросил СарториИрвраш. — Для чего привез меня сюда?

Быстрым движением руки возница скинул грубый плащ кочевников и отвесил насмешливый поклон.

— Неужели вы не узнали меня, Рашвен?

— Кто ты?.. Ах, Господи, это же ты, Роба, я угадал? — выдохнул советник с облегчением — закрытые ворота двора навели его на жуткие мысли о том, что под занавес король ЯндолАнганол задумал похищение и убийство.

— Да, это я и мои хоксни, потому что скакать мне в эти дни пришлось немало. С отцом я виделся, но совсем недолго и вообще держу своё пребывание в столице в тайне. В тайне от всех, в том числе и от самого себя. Я поклялся отомстить своему проклятому отцу, бросившему мою мать. И отомстить моей матери, которая уехала из столицы не попрощавшись со мной!

Принц подал советнику руку и тот вышел из повозки, потом повернулся к молодому человеку и как следует рассмотрел его, с любопытством отметив, что вид у него такой же дикий, как и у мира, в котором он предпочитал обретаться. РобайдайАнганолу, молодому человеку более тонкого сложения, чем отец, была сейчас ровно дюжина лет. Его кожа прожарилась на солнце до темно-коричневого оттенка, гибкий обнаженный торс покрывали красные шрамы. По лицу то и дело проносилась улыбка, быстрая и судорожная, как тик, словно он никак не мог решить, шутит он сейчас или нет.

— Где ты пропадал, Роба? — спросил СарториИрвраш. — Мы волновались за тебя и твой отец больше всех.

— Вы об Орле? — невинным тоном спросил принц. — Совсем недавно он чуть было не поймал меня. Вы знаете, что жизнь при дворе никогда меня особенно не привлекала. Теперь, когда я столько всего повидал, дворец влечет меня ещё меньше. Преступление, совершенное моим отцом, освободило меня от всех обязательств перед ним. Так что теперь я брат хоксни, спутник вечных скитальцев мадис. Никогда мне не суждено стать королем — а королю никогда не суждено снова стать счастливым. Новая жизнь — вот что ждет меня впереди. Кстати, и о вас это можно сказать, Рашвен. Я очень благодарен вам — ведь это вы первый познакомили меня с пустыней. Жизнь покинула пустыню, но я никогда не покину её. Я хочу отвести вас кой к кому, к очень важной персоне, но не к королю и не к хоксни.

— Отвести? К кому? Постой, не всё так сразу!..

Но Роба уже быстро куда-то шел. С сомнением оглянувшись на возок, груженный нехитрым скарбом, теперь составляющим всё его достояние, СарториИрвраш всё же почел за лучшее следовать за сыном короля. Догнав принца, он вступил в сумрачный зал лишь на шаг или два позади своего провожатого.

Стоящий в тени скалы дом строился с учетом своего расположения — всё в нем тянулось вверх, к свету, как тянется к свету росток, пробивающийся между валунами. Поднявшись следом за стремительным Робой по ветхой деревянной лестнице на третий этаж, СарториИрвраш понял, что задыхается. Их путь лежал в единственную на этом этаже комнату. Принц подставил СарториИрврашу стул и он упал на него, заходясь в кашле.

Откашливаясь, он украдкой рассмотрел присутствующих в комнате, коих было трое. Долговязное телосложение и костлявость сероватых лиц без сомнения выдавали сиборнальцев. Среди них была женщина, весьма суровая особа, облаченная в шелковый чаргирак, женский эквивалент кидранта, с узором из белых и черных стилизованных цветов. Двое мужчин, стоящих позади своей спутницы, предпочитали держаться в тени.

С первого же взгляда на сиборналку СарториИрвраш узнал в ней госпожу Денью Мегам Пашаратид, жену посла, исчезнувшего в тот день, когда Тайнц Индредд демонстрировал на дворцовом плацу свои фитильные ружья. Поднявшись со стула, советник поклонился ей и извинился за кашель.

— Доброго здоровья вам, советник, — равнодушно кивнула госпожа Денью. — Это всё вулкан — от него у самого Акханабы запершит в горле!

— У меня в горле першит больше от расстройства, — буркнул СарториИрвраш. — Кстати, госпожа, титула меня тоже лишили, так что можете обращаться ко мне по имени, запросто.

Слова сиборналки можно было понять как намек, но бывший советник почел за лучшее не уточнять, какой именно вулкан она имела в виду. Как видно, неуверенность отразилась и на его лице, потому что женщина утвердительно кивнула.

— Я имею в виду извержение на горе Растиджойник. Ветер несет пепел сюда и развеивает его над городом.

Спокойно глядя на советника, госпожа Пашаратид давала ему возможность прийти в себя после стремительного подъема по лестнице. Её длинное лицо было по-сиборнальски грубоватым. Она слыла образованной женщиной и советник знал это, но в прежние времена по возможности избегал её общества — ему не нравилась неприятно суровая складка её рта. Кроме того, он вообще не любил коварных сиборнальцев и даже сейчас опасался их общества. Особенно сейчас.

Отдышавшись, он осмотрелся. Обои на стенах комнаты, тонкие, бумажные, от старости уже отваливались. На стене висела картина, безвкусный рисунок карандашом и акварелью, изображавший Карнабхар, священную гору Сиборнала. Свет из единственного окна падал на лицо Денью Пашаратид, освещая её суровый профиль. В окне можно было различить скалистый склон дворцового утеса, поросший ползучим кустарником. Серый пепел покрывал листву. Роба сидел на полу, скрестив босые ноги; посасывая травинку и улыбаясь себе под нос, он переводил свой насмешливый взгляд с одного участника встречи на другого.

— Госпожа, чему обязан честью видеть вас? — наконец спросил бывший советник. — Я тороплюсь на корабль, отплывающий на юг, спешу удрать из этого проклятого Вутрой города, пока на мою голову не свалилась какая-нибудь новая напасть, ещё худшая.

Госпожа Пашаратид ответила не сразу. Заложив руки за спину, она, легко покачиваясь с пяток на носки, снисходительно улыбалась бывшему советнику.

— Для начала я должна попросить у вас прощения за то, что нам пришлось доставить вас сюда столь... необычным образом, но дело не терпит отлагательств, — наконец сказала она. — Мы хотим, чтобы вы оказали нам некую услугу, за которую мы щедро вас отблагодарим. Очень щедро, можете не сомневаться!

Излагая суть дела, сиборналка время от времени оборачивалась к своим молчаливым спутникам, словно за подтверждением. Сиборнальцы славились своей глубокой религиозностью — их богом был существовавший задолго до начала жизни Азоиаксик, вокруг которого жизнь теперь вращалась, как вокруг оси. Служители сиборнальского посольства не ставили веру в Акханабу ни во что, расценивая её как нечто одного уровня с суеверием. Решение короля ЯндолАнганола расторгнуть свой брак и тут же заключить другой потрясло суровых северян до глубины души. Все сиборнальцы — как повелел им сам Азоиаксик — понимали союз между мужчиной и женщиной как взаимное согласие на всю жизнь. Даже любовь воспринималась ими как продукт воли, не как прихоть или каприз.

Выслушивая эту часть речи жены посла, СарториИрвраш машинально тихо кивал, всё сильнее раздражаясь от наставительного и претенциозного тона сиборналки, присущего всем северянам в разговорах с жителями Кампаннлата, в то же время думая о своём и прикидывая, существует ли ещё возможность попасть на вожделенный корабль. Роба, который тоже мало прислушивался к речам сиборналки, подмигнул советнику и шепнул:

— В этом доме посол Пашаратид встречался со своей любовницей из пригорода. Тут когда-то был знаменитый бордель — понимаете, откуда берут начало речи этой благородной госпожи?..

СарториИрвраш сердито шикнул на грубияна-принца.

Не расслышав к счастью слова Робы, мадам Пашаратид объявила, что, по мнению ведущих сиборнальских кругов, только он, СарториИрвраш, единственный из всех придворных матрассильского двора, может называться разумным человеком. Слухи о том, что король обошелся с ним жестоко, дошли до них очень быстро — расправившись с королевой, монарх точно так же, если не хуже, поступил и со своей 'правой рукой'. Подобная несправедливость не могла оставить их, добросердечных сыновей Церкви Недосягаемого Мира, равнодушными. В ближайшее время жена посла возвращается домой, в Сиборнал. Она официально уполномочена пригласить СарториИрвраша с собой и одновременно заверить, что в столице Сиборнала Аскитоше ему будет предложена должность правительственного советника и предоставлена полная свобода действий, необходимых для завершения труда его жизни.

СарториИрвраш почувствовал внутреннюю дрожь, знакомый предвестник близкого крутого поворота событий. Он уже понимал, что отказ его тут вряд ли примут. Но и давая согласие он превращался в самого что ни на есть настоящего государственного преступника и изменника, которого король с наслаждением казнил бы. Пытаясь выиграть время, он спросил:

— Советника по каким вопросам?

Мадам Пашаратид расцвела, поняв, что он готов дать ей согласие: о, конечно же по делам Борлиена, ведь он их непревзойденный знаток. Если советник согласен, он сей же час может присоединиться к ней, покидающей Матрассил. В противном случае она уедет одна.

Предложение было настолько поразительным и неожиданным, что СарториИрвраш даже забыл спросить, к чему такая спешка. Он не собирался конечно предавать страну, которой так ревностно служил. Но яростный гнев на короля, уничтожившего труд всей его жизни, оказался гораздо сильнее. С трудом сохраняя спокойствие, он с неохотой изъявил согласие.

— Вот и отлично! — воскликнула Денью Пашаратид.

Молчаливая пара позади неё продемонстрировала поразительную, почти анципитальскую способность переходить без промежуточной стадии от полнейшей неподвижности к бешеной активности. Мгновенно выскочив из комнаты на третьем этаже, они подняли шум, гам и топот на нижних этажах и лестницах. Многочисленные невидимые прислужники немедленно принялись сносить багаж вниз, во двор. Из сараев выводили экипажи и возки, из стойл — хоксни, из кладовых выбегали грумы с упряжью. Процессия подготовилась к выезду быстрее, чем обычный борлиенец успел бы натянуть пару сапог. Собравшихся в кружок отбывающих быстро благословили молитвой — и уже через мгновение повозки одна за другой выехали за ворота, оставляя за собой совершенно пустой дом.

Направившись на север через сутолоку перенаселенного Старого Города, кавалькада предусмотрительно сделала крюк, обогнув собор Страстотерпцев, и вскоре весело катила по северной дороге вдоль берега поблескивающей справа Такиссы. Роба, верхом на своём хоксни, на полном скаку улюлюкал и пел.

* * *

Несколько недель пути прошли относительно спокойно. Преобладающим цветом первой части путешествия был серый оттенок медленно оседающего вулканического пепла. Гора Растиджойник, прежний источник периодического подземного ворчания, толчков и выплесков лавы, теперь бушевала вовсю.

Земли на пути несомого ветром пепла превращались в пристанище смерти. Пепел убивал деревья, покрывал поля сплошным ковром, мутил воду в потоках, местами запруживая мелкие ручьи и речушки и заставляя их разливаться. Прошедший дождь превратил пепел в твердую корку. Птицы и насекомые гибли или спешно покидали край. Люди и фагоры тоже торопились убраться подальше от своих прикрытых серым саваном домов.

Сиборнальская кавалькада незаметно пересекла северную границу Борлиена и сыплющаяся с неба напасть постепенно начала сходить на нет. А потом и вовсе исчезла, как по приказу. Они вступили в Рунсмур — в страну диких разбойников, кошмар Борлиена. Но окрестности, неожиданно мирные, не сулили тревог. Встречные дикари лишь улыбались проезжающим из-под многослойных пёстрых тюрбанов-брафиста, традиционного элемента местного одеяния.

Дабы избежать возможных неприятностей, были наняты проводники — злодейского вида громилы, на каждом закате и восходе солнц с неизменным постоянством предававшиеся продолжительным молитвам. Вечером у костра главный проводник, Указатель Тропы, как он высокопарно именовал себя, разъяснял путешественникам, каким образом по рисунку его брафиста можно узнать о перипетиях его жизни и племенном статусе. Положение Указателя было весьма высоким, чем он с удовольствием и хвастал. Мало кто слушал Указателя внимательнее СарториИрвраша.

— До чего же удивительна любовь людей к созданию рангов даже внутри сословий, — заметил он после одного из таких рассказов своим спутникам.

— Но самое странное, что любовь эта тем более заметна, чем ближе к социальному дну стоят люди, — откликнулась госпожа Пашаратид. — В своей стране мы стараемся избегать подобных бессмысленных градаций. Вас приятно удивит то, что вы увидите по приезде в Аскитош. По моему мнению, этот город — модель сообщества будущего.

По поводу этого у СарториИрвраша были определенные сомнения. Но после многолетних стычек с всегда переменчивым королем он находил в общении со строгой госпожой Пашаратид приятное умиротворение. По мере приближения к Мадуре местность становилась всё более сухой и безлюдной, и настроение советника улучшалось; точно так же успокаивалось и душевное смятение Робы. По ночам, когда все остальные спали, СарториИрвраш часто лежал без сна. Его старые кости, привыкшие к пуховым перинам королевского дворца, никак не могли обрести покой на тонких одеялах, брошенных на голую землю. Лежа на спине и мучаясь бессонницей, он смотрел в звездное небо, озаряемое далекими зарницами полярного сияния, переживая восторг, равного которому не помнил с детских лет. В душу его нисходил мир. Даже обида на жестокого короля ЯндолАнганола мало-помалу притупилась и отступила на задний план.

Погода стояла сухая; за весь путь дождя не пролилось ни капли. Повозки медленно взбирались на низкие холмы и весело катились к подножию. Через несколько дней на их пути вырос торговый город Ойша, столица безвластного Рунсмура. 'Название скорее всего произошло от испорченного местного олонецкого, на котором 'ош' попросту означает 'город', — объяснил попутчикам СарториИрвраш. Подобные разговоры о встречных достопримечательностях помогали разогнать дорожную скуку.

От какого бы искаженного слова ни происходило название города Ойши, славен он был другим: близ него Такисса встречалась со своим беспокойным притоком Мадурой, так же мчащим воды с востока. Обе реки брали своё начало там, у подножия беспредельно высокого Нктрикха. За Ойшей начиналась другая местная 'достопримечательность' — пустыня Мадура.

В Ойше повозки пришлось оставить и пересесть на спины меринов-кайдавов. Сделку заключал сам Указатель Тропы, причем битьё по рукам сопровождалось бесконечными молитвами с ещё большим битьем лбами оземь. Но в труднопроходимой пустыне верховые кайдавы как нельзя лучше подходили в качестве средства передвижения. Спокойные рыже-бурые животные стояли посреди квадратной рыночной площади Ойши, равнодушные к сделке, за минуту определившей их дальнейшую судьбу.

Пока шел торг из-за кайдавов, СарториИрвраш сидел на сундуке со своими последними вещами, усиленно утирал лоб и кашлял. Надышавшись пеплом горы Растиджойник, он заработал лихорадку и боль в груди, от которых вот уже несколько дней не мог избавиться. Утирая рукой рот, он смотрел на надменные морды кайдавов — легендарных скакунов воинственных фагоров времен Великой Зимы, несших в те холодные годы разрушение и погибель на головы обитателей Олдорандо и других городов Кампаннлата.

Во время Великого Лета эти животные запасали воду в единственном горбу, венчавшем их спину, что помогало им выдерживать длительные переходы через пустыню. Сейчас грозные корабли пустыни выглядели весьма покорными, но память об их славном прошлом не приводила бывшего советника в восторг. А суровые сиборнальцы и вовсе откровенно пугали его.

— Хочу купить меч, — наконец сообщил он принцу. — В молодости я был неплохим фехтовальщиком, хотя сейчас в это трудно поверить.

Прежде чем ответить, Роба похлопал по колесу стоящей рядом повозки.

— Я вижу, расставшись с Орлом, вы сбросили с плеч изрядное количество лет. Хотите иметь возможность защититься в случае опасности — ваше право. По-моему, это хорошо. Говорят, здесь, в Ойше, бывает даже злобный Дарвлиш — местные торгаши спят с его бесчисленными дочерями каждую ночь. Убийство здесь такая же обыденность, как и скорпионы.

СарториИрвраш удивился.

— Местные жители показались мне очень дружелюбными, вопреки россказням о них.

Присев перед ним на корточки, Роба хитро ему улыбнулся.

— А вы не задавались вопросом, почему? Почему все без исключения дикари Рунсмура кажутся вам дружелюбными? Почему Дарвлиш до зубов вооружен сиборнальскими бах-бах? И почему столь почтенный человек, как Ио Пашаратид, покинул дворец в такой спешке?

Поднявшись и взяв СарториИрвраша за руку, принц отвел его за повозку, чтобы укрыться от любопытных взглядов там, где свидетелями их разговора могли быть только равнодушные глаза кайдавов.

— Считается, что никто не в силах купить любовь или дружбу, даже король. Однако сиборнальцам это удалось. Отчасти. Щедро одарив вождей всех здешних племен ружьями, они обеспечили себе свободный проход из Чалсе в Борлиен и пользуются этим, ведь дикари не в силах делать пороха и потому рабски зависят от них. Им наплевать, сколько людей они убьют из этих ружей. В циничном подходе сиборнальцам нет равных — таково моё мнение. Главное тут, конечно, ружья. Даже возлюбленный Акханабой король ЯндолАнганол, сын ВарпалАнганола, отец сожителя мадис, — хотя и не столь безумный, как его сын, — так вот, даже хозяин Матрассила не смог противопоставить ружьям ничего из своего арсенала. В битве при Косгатте ружья, несмотря на все их недостатки, доказали своё превосходство над луками, мечами и арбалетами. Вы видели рану на его бедре?

— Я лично ухаживал за твоим отцом, — проворчал бывший советник. — Я видел его рану и знаю, как тяжело она заживала. Но теперь он двигается весьма бодро и совсем не хромает.

Роба криво усмехнулся.

— Ему всегда везло, он и тут вышел сухим из воды. Сами сиборнальцы называют раны от пуль их богомерзких ружей 'сиборнальский привет'.

Понизив голос, СарториИрвраш проговорил:

— Ты знаешь, Роба, на твоем месте я бы особенно не доверял сибам. По-моему, они все просто конченые мерзавцы. Раздавать столь ужасное оружие дикарям просто чтобы открыть путь для их мелких махинаций...

— О, они вовсе не мелкие, — сказал Роба. — Не забывайте, что Борлиен — союзник Панновала. А вражда с ним идет у сиборнальцев с самого начала времен. Удар по нам — удар по Панновалу, причем с уязвимого тыла.

— Но это отвратительно! — возмутился СарториИрвраш. — Борлиен никогда не воевал с Сиборналом.

— А Сиборнал никогда не воевал с Борлиеном, — быстро ответил Роба. — Разве вы видели среди дикарей хоть одного сиборнальца? Формально их руки чисты. Я знаю, что такой способ вести дела вам в новинку, но вам придется к нему привыкать.

— Тогда почему вы помогаете им? — удивился СарториИрвраш.

Роба быстро улыбнулся.

— Я помогаю вам, милый Рашвен. Вам, и не более того. Сами сибы не очень-то мне симпатичны. Но они смогут устроить вашу судьбу наилучшим образом, уж не сомневайтесь в этом. Кроме того, это замечательный способ подложить свинью моему отцу-королю, который обошелся с вами так грубо. Впрочем, довольно о нем. Итак, вы никогда не задумывались о том, почему это наш дорогой господин Пашаратид вдруг так радикально оставил свой весьма выгодный пост?

СарториИрвраш задумался.

— Когда при дворе по приказу короля устроили показательные стрельбы из ружей, я настаивал на том, чтобы ни один сиб не присутствовал на этом гнусном представлении, — наконец сказал он. — Но король, в который раз не прислушался к моим словам. Не прошло и дня после этих стрельб, как Ио Пашаратид исчез из столицы. Это всё, что я знаю.

Подняв указательный палец, Роба наставительно поводил им из стороны в сторону.

— Он исчез потому, что его аферы раскрылись. Видите ли, Рашвен, фитильные ружья, оказавшиеся в распоряжении Тайнца Индредда и с таким высокомерием предложенные им моему орлоподобному отцу, — ружья, которые мой орлоподобный отец столь малодушно принял от него в дар, ибо он готов принять даже царапину ногтем от чумного попрошайки, если тот станет умолять его об этом, — так вот, эти ружья совсем не панновальские. Их продал Тайнцу Пашаратид! Причем продал, честно сказать, по дешевке.

— Почему по дешевке? — спросил СарториИрвраш. Сейчас он был слишком потрясен, чтобы спросить что-то более разумное. Помощь, которую предлагал им Панновал, оказалась просто-напросто блефом! И он на самом деле предал своего короля, убедив его принять её столь ужасной ценой, как изгнание королевы королев...

— Потому, что ружья принадлежали не ему, и он не мог извлечь из них большую прибыль, — наставительно сказал Роба. — Ружья являлись собственностью правительства Сиборнала, решившего с их помощью купить дружбу тех дикарей, на которых мы за эту неделю уже достаточно насмотрелись, — и конечно таких грязных мерзавцев, как Дарвлиш Череп, оправдавших свою дружбу тысячу и тысячу раз.

— Как же всё это стало известно? — спросил СарториИрвраш. — Мои шпионы даже не подозревали, что...

Принц рассмеялся.

— В махинации посла была вовлечена одна матрассильская девица, так сказать, посредница... чьими услугами неоднократно пользовался и я. От неё-то я и узнал подробности авантюр северянина Ио. А от меня и его жена, наша благородная госпожа, и все служители их посольского корпуса узнали о его блуде и проделках!

СарториИрвраш покачал головой.

— Не ожидал подобного даже от сиба — для них это нетипично. В особенности для того, кто занимает столь высокий пост.

Роба криво усмехнулся.

— Пост-то высокий, нрав низменный. Во всем, как всегда, виновата женщина, молодая. Но не только она. Вы никогда не обращали внимания на то, как он смотрел на мою мать — вернее сказать, на ту, которую я называл своей матерью, пока она не уехала, забыв обо мне и не попрощавшись?

СарториИрвраш вновь покачал головой.

— Пашаратид жестоко рисковал — твой отец посадил бы его на кол, если бы его преступление раскрылось. Теперь-то, насколько я понимаю, он уже счастливо живет-поживает в Сиборнале.

Робайдай предвкушающе улыбнулся.

— Ничего, ему недолго осталось жить спокойно — мы идем по его следу. Госпожа Денью жаждет его крови. Она желает понять его тягу к другим женщинам, понять, что же подвигло его предать их скрепленный самим Азоиаксиком союз. Например, вы стали бы сожительствовать с ружьём?.. В очень скором времени вам выпадет случай развлечься — услышите, какую чудесную историю состряпает Пашаратид, чтобы оправдать свой разврат. По прибытии на родину Денью намерена учинить расправу над муженьком. Ах, Рашвен, что за семейная драма, что за страсти! Бедного Ио засадят в Великое Колесо Карнабхара, помяните моё слово. Раньше это было место священного поклонения, но сейчас там тюрьма, худшая во всём свете. Хотя, что и говорить, монахи — те же заключенные... Но какая драма вас ожидает! Знаете старую поговорку: 'В рукавах сиборнальца всегда скрываются не только руки'? Как бы мне хотелось отправиться в плавание вместе с вами — просто чтобы посмотреть, чем всё это закончится.

СарториИрвраш забеспокоился.

— Как же так, голубчик — ты не плывешь со мной?

Роба покачал головой.

— Вам это может показаться забавным, Рашвен, но даже у моих странствий есть четко определенные пределы. Я ухожу далеко — но я всегда могу вернуться. Из Сиборнала же вернуться невозможно — разве что в обозе сиборнальской армии. А климат там ужасный. Не говоря уже о людях. Нет, в чуждых землях за морем мне жизни нет. И я, как это ни странно, люблю свою страну. Я ведь Анганол, как-никак. Так что здесь же мы с вами распрощаемся — прошу, не нужно уговоров. Пожалуйста, продолжайте своё путешествие на север с госпожой Пашаратид. А я доставлю вашу повозку обратно. Мне ещё надо присмотреть за моими... бывшими родителями.

Лицо СарториИрвраша отразило страх.

— Нет, Роба, не бросай меня среди этих злодеев!

С улыбкой замахав руками так, словно уже собирался убегать, принц ответил:

— Полагаю, ваш смертный час уже довольно близок, но всё-таки не настолько. Сиборнальцам вы очень нужны — уж не знаю даже, для чего. К тому же, умирая человек перестает быть человеком, и только. Например, я решил стать мадис, что, если судить по ранее мной сказанному, уже равносильно смерти. Просто ещё один способ бегства от самого себя, очередной побег из тесного круга обстоятельств. Для себя я выбрал Ахд. Вам, думаю, больше подойдет Сиборнал.

Стремительно подавшись вперед, принц чмокнул старого советника в лысину.

— Удачи вам в новой карьере, милый добрый Рашвен. Всё равно уже скоро и из меня, и из вас вырастет трава!

Вскочив на козлы повозки бывшего советника, принц стегнул вожжами хоксни и через мгновение уже мчался прочь. Дикари-пустынники бежали следом за нежданным беглецом, посылая ему в спину проклятия именем всех священных рек. Вскоре повозка скрылась в клубах пыли.

* * *

Пустыня Мадура. Отсюда Матрассил казался далеким призрачным вымыслом. Фреир стоял здесь в зените, ещё выше, чем в Матрассиле, и будь на то воля СарториИрвраша, он путешествовал бы только в сумеречный день, как принято поступать в светских кругах Борлиена, но остальные его спутники, казалось, не обращали внимания на чудовищную жару.

На ночлег располагались без палаток, под открытым небом, пренебрегая удобством ради скорости. Привыкнув проводить большую часть ночи без сна, бывший советник вскоре с удивлением обнаружил, что с нетерпением ждет наступления темноты. В ночном небе звезды, казалось, опускались к земле, а клинок кометы Ярап-Ромбри горел, словно далекий маяк на пути странников.

Однажды, в час, когда все костры потухли, а его спутники уже спали, СарториИрвраш стоял на краю лагеря без сна и дрожал, отчасти от холода, отчасти от лихорадки, которая никак не отпускала его. Его мысли в который раз уже устремлялись к таинственному пришельцу БиллишОвпину. Здесь, на лоне дикой природы, среди невиданных во дворце просторов и свободы, история о пришествии из другого мира казалась куда более правдоподобной, чем в вонючей темнице.

Решив пройтись к стреноженным кайдавам, он неожиданно столкнулся с Указателем Тропы. Тот молчаливо стоял в темноте и курил. Между мужчинами завязался тихий разговор. Время от времени кайдавы сдавленно фыркали, возмущенные тем, что и ночью им не дают спокойно спать.

— Сейчас эти животные кажутся очень спокойными, — сказал СарториИрвраш, — но в древних летописях о них отзываются, как о совершенно неукротимых. Даже сам святой ЛэйнталЭйн, совершивший чудо приручения хоксни, не смог оседлать кайдава. Только фагоры умели укрощать кайдавов, и только фагоры ездили на них. Но за всю свою жизнь я никогда не видел ни одного фагора верхом на кайдаве, как не видел около фагоров ни одной птицы-коровы. Возможно, летописи здесь что-то приукрашают. Я полжизни потратил на то, чтобы разобрать, где в древних манускриптах правда, а где обычный вымысел, но так и не преуспел.

— Возможно, правда и вымысел идут рука об руку, — равнодушно заметил Указатель. — Лично я не прочитал за свою жизнь ни строчки, но всё же смог составить личное мнение насчет всего этого. Видите ли, когда кайдавы приносят потомство, их приходится успокаивать — мы пускаем им вероник в ноздри, совсем немного, две-три затяжки, и этого им хватает на всю жизнь. Вероник их усмиряет, только и всего. Знаете что, уж если вы не можете, как и я, сомкнуть глаз, давайте-ка я расскажу вам одну интересную легенду.

Указатель глубоко вздохнул, готовясь к долгому повествованию.

— Много лет назад мне пришлось вместе с моим отцом побывать по одному делу на востоке, в горах Нижнего Нктрикха. Тамошний край очень сильно отличается от того, что мы сейчас видим вокруг. Там так мало воздуха, что нечем дышать, но люди живут и там.

— На высокогорье меньше болезней, — авторитетно вставил СарториИрвраш.

Указатель выпустил дым из ноздрей.

— Люди в Нктрикхе говорят проще. Они говорят, что Смерть — баба ленивая и редко даёт себе труд забираться на гору. Поэтому там многие доживают до пятидесяти лет, хотя в это трудно поверить. Там мне очень понравилось. Рыба там уж очень вкусна. В горах рыбу можно выловить из реки и провезти сотню и больше миль, и она не протухнет. Здесь же выловишь рыбу на рассвете, а к закату Фреира она уже воняет. А в горах рыбу можно сохранять целый год. Запросто. Я говорю, разумеется, про малый год.

Указатель прислонился к боку одного из терпеливых кайдавов и улыбнулся.

— Когда я привык к жизни там, наверху, мне расхотелось спускаться. Конечно, там холодно, особенно по ночам. Зато не бывает жары и на совсем небольшой высоте. К сожалению, там, на дальнем высокогорье, есть укромные долины и ущелья, где правят только фаги. Там они не такие тихие и смирные, как здесь, внизу!

— Это невозможно, — возразил СарториИрвраш. — Все знают, что фагоры всегда и везде служат человеку.

Указатель покачал головой.

— Поймите, там совсем другой мир. Там фаги ездят на кайдавах, скачут на них, как ветер, — видел я там и птиц-коров, они сидят на плече у фагов. Сам я считаю, что в горах фаги просто дожидаются холодов, того времени, когда можно будет спуститься на равнины и захватить города людей. Разумеется, снег снова выпадет не скоро, но фаги умеют ждать. Когда Фреир уйдет, придут они.

С тревогой и некоторым недоверием кивая Указателю, СарториИрвраш заметил:

— Но там, в горах, на такой высоте, вряд ли может скрываться столько фагоров, чтобы представлять опасность. Чем им там кормиться, кроме этой вашей вечно свежей рыбы? Там же совсем мало пищи.

Указатель вновь покачал головой.

— Это не так. На горных лугах фаги выращивают зерно — ячмень, прямо у границ снегов. Всё, что для этого нужно, это влага. Каждая капля воды там драгоценность. Но высокогорное солнце идет злакам на пользу — фаги снимают урожай раз в три недели.

— Через полтеннера после посева? — воскликнул СарториИрвраш. — Невероятно!

— Однако же это так, — ответил Указатель. — Тамошние фагоры честно делят урожай между всеми членами своего племени и никогда не ссорятся, поскольку у них нет в ходу денег. Их белые птицы-коровы не хуже орлов гоняют с полей всех прочих пернатых. Я видел это собственными глазами. Знаете, в один прекрасный день я возьму, да и вернусь в горы, доживать там свой век.

— Если вы не возражаете, я запишу ваш рассказ, — вежливо предложил СарториИрвраш.

Но, скрипя пером по бумаге, он почему-то вспоминал короля ЯндолАнганола, который тоже часто разгуливал ночью по пустынным залам дворца.

* * *

На смену Мадуре пришло долгое одиночество Нижнего Хазиза, тоже безначальной и пустынной страны, примыкающей к Чалсе. В один из дней над степью извивающийся полосой, напоминающей след змеи, пронесся странный, высыхающий прямо на лету дождь. Два раза путники пересекали бесконечно длинные полосы зелени, протянувшиеся от края до края бледного горизонта подобно живым изгородям самого Бога. Деревья, кустарники, разнообразие цветов прочерчивали длинную линию на унылом лике степи.

— Это есть/будет укт, — сказала Денью Пашаратид, иногда прибегавшая в разговоре к приблизительному переводу принятой в Сиборнале грамматической формы настоящего-продолженного времени. — Такие полосы пересекают весь Кампаннлат с востока на запад, отмечая маршруты миграции мадис.

Но мадис оказались не единственными обитателями зеленой полосы бесконечной тропы. Среди зарослей укта они иногда видели иных.

Заметив иных на деревьях, Указатель Тропы ловко подстрелил одного из сиборнальского ружья. Пролетев между ветвями, существо упало к их ногам, трепеща в агонии. Вечером иного освежевали и изжарили на ужин, к отвращению СарториИрвраша. На его взгляд это отдавало людоедством.

При въезде в первое же сиборнальское поселение Указатель Тропы и другие рунсмурские проводники покинули караван, да так незаметно, что СарториИрвраш узнал об этом только по чистой случайности, заметив, как кочевники получают свою плату. Коротко распрощавшись с сиборнальцами, рунсмурцы направились обратно на юг.

— Я не успел пожелать им доброго пути, — с сожалением сказал СарториИрвраш.

Денью Пашаратид успокоительно подняла руку.

— В этом нет необходимости. Им хорошо заплатили и они уехали довольные. Больше нам не понадобятся проводники — дальше лежат уже наши земли. Дорога через них безопасная и свободная.

— Мне понравился Указатель и я просто хотел с ним попрощаться, — пробормотал СарториИрвраш. Он не ожидал, что попадет на земли Сиборнала так быстро.

— Ни он нам, ни мы ему больше не нужны, — отрезала госпожа Пашаратид. — Он отправился на поиски нового источника пропитания. Дальше можно ехать ничего не опасаясь, от одного поселения к другому. А все эти туземцы просто дикари. Вообще-то мы расстаемся с проводниками гораздо раньше — Указатель заехал с нами так далеко только потому, что на этой стороне Мадуры лежит земляная октава его предков.

Озадаченно подергивая себя за усы, СарториИрвраш проговорил:

— Иногда в старых традициях кроется правда. Очень многие из моих знакомых в столице уделяют большое внимание своей земляной октаве. Люди считают, что если поселиться в октаве своего рождения, то успех и процветание им гарантированы почти наверняка. Иногда в подобных взглядах заключен практический смысл. Земные октавы зачастую пролегают в направлениях геологических напластований и отложений минералов и ископаемых, наличие которых влияет на жизненные силы и здоровье.

Худощавое лицо госпожи Денью исказила брезгливая улыбка.

— То, что у примитивных людей примитивны и верования, нас никогда не удивляло — это предсказуемо. Примитивная вера — это якорь, удерживающий их у их примитивизма. Там, куда мы направляемся, дела идут всё лучше и безо всяких октав!

Последняя фраза, очевидно, содержала буквальный перевод на олонецкий одного из множества сиборнальских времен.

Как великосветская дама и жена посла, Денью Пашаратид получила отличное образование и обращалась к СарториИрврашу на хорошем натуральном олонецком, хотя в Кампаннлате на натуральном олонецком, в противоположность местечковому олонецкому, говорили только в высшем свете, да среди церковного руководства и преимущественно в пределах Священной Панновальской Империи. Постепенно натуральный олонецкий всё больше становился прерогативой Церкви и его изучение дозволялось теперь лишь в церковных школах.

Главным же языком северного континента был сибиш, запутанный, неудобный для изучения язык с собственным алфавитом. За последние века олонецкий обнаружил лишь небольшие сдвиги в сторону освоения его в землях, традиционно говорящих на сибиш; исключение составляли южные побережья Сиборнала, где процветала запретная торговля с Кампаннлатом.

Сибиш характеризовало обилие сложных временных форм и выражений причинно-следственной связи. В языке этом не было также звука ю. Аналог и произносился гораздо более твердо, в то время как ч и ш почти высвистывались. В результате для слуха кампаннлатцев родная речь жителей Сиборнала звучала весьма зловеще. Бытовало мнение, что история северных войн во многом коренилась в насмешливом, по мнению панновальцев, звучании слова 'Панновал' в устах надменных сибов. Однако главным виновником привычки даже при разговоре держать губы поджатыми был свирепый климат Сиборнала, жуткий мороз, заставляющий сибов большую часть Великого Года держать рот закрытым.

Расставшись с Указателем в самом южном поселении, путники там же обменяли своих кайдавов на хоксни и дальнейший путь продолжили уже на них. Сиборнальские поселения попадались всё чаще, наконец караван стал устраиваться на ночевки только в поселках сородичей.

К удивлению СарториИрвраша, все сиборнальские поселения строились одинаково: снаружи располагались большие участки возделанной земли, внутри круга, образованного большими, 'сторожевыми' домами, соединенными высоким частоколом, жили люди. 'Сторожевые дома' с плоскими, обнесенными зубцами крышами занимали амбары, конюшни и стойла, за ними тянулись ряды убогих внутренних строений, где обитали сами поселяне. Между ними, как спицы колеса, проходили разделявшие их улицы, сбегаясь к 'ступице' круглой поселковой площади. Обрамлявшие её конторы и лавки тоже жались в кружок вокруг мрачной Церкви Недосягаемого Мира, стоявшей точно в геометрическом центре поселкового круга. Эта геометрическая идиллия очень раздражала СарториИрвраша, привыкшего к вольной планировке Матрассила.

В этих близнецовых поселениях, словно вылупившихся из одного яйца, за порядком надзирали одетые в серое воины-священники и милиция. Они же встречали прибывающий из пустыни отряд, обеспечивали его бесплатной едой и ночлегом, а на следующее утро провожали в путь. Серая милиция, вовсю распевающая хвалебные гимны богу Азоиаксику, носила на одежде знак Колеса и имела на вооружении ружья-мушкеты нового образца, с кремневым замком. Никто и никогда здесь не забывал, что находится на территории, с давних пор традиционно принадлежащей Панновалу. Такое проявление сиборнальского могущества очень не нравилось СарториИрврашу.

За двенадцатым поселением местность начала незаметно, но постоянно повышаться. Подъем продолжался на протяжении нескольких миль. Довольно скоро караван вынужден был спешиться и продолжить дальнейшее восхождение рядом со своими хоксни.

На гребне холма стоял ровный ряд райбаралов, тонких и высоких деревьев с листвой светло-зеленой, как сельдерей. Добравшись до них, СарториИрвраш первым делом приложил руку к стволу ближайшего дерева. Кора была мягкой и теплой на ощупь, как бок хоксни. Задрав голову, он долго смотрел на мотавшиеся на жарком ветре широкие ветви.

— Не вверх надо смотреть, а вперед! — сказал ему один из спутников.

С гребня холма открывался отличный вид на долину, утопающую в голубоватой тени. Дальний край долины был глубокого, удивительно голубого цвета, переходящего в синий, — то было Панновальское море...

Лихорадка СарториИрвраша ушла и он забыл о ней. Воздух был напоен новыми, незнакомыми ароматами. Когда караван наконец добрался до порта, замыкавшего юго-восточный залив моря, разволновались все, даже доселе невозмутимые северяне.

Порт носил сложное название, типичное для говорящих на сибише, — Рангобандриаскош. Он играл роль столичного центра для всех сиборнальских поселений в Кампаннлате, через которые путники порой проходили, и повторял их планировку, за одним исключением: он представлял собой не полный круг, а половину круга, с высокой церковью на вершине прибрежной скалы; в традиционной башне на крыше был устроен маяк. Другая половина порта-полукруга символически лежала в Аскитоше, за водами Панновальского моря.

Ночь они провели в строгом гостевом доме при церкви. Измученный дорогой СарториИрвраш немедленно повалился на кровать и заснул.

Когда он наконец проснулся, все уже снова собирали вещи. Уже на восходе Фреира посольская делегация вместе с другими пассажирами поднялась на борт одного из ожидавших у причала кораблей, который уже готовился отчалить от берега. Здесь всё и вся было по-морскому чисто выдраенным и экономным. В отличие от большинства народностей Кампаннлата сиборнальцы были прирожденными мореходами.

СарториИрвраш, который прежде ни разу не бывал на судне крупнее ялика, немедленно был водворен в отведенную ему каюту. Исполненный любопытства, он тут же бросился к квадратному иллюминатору.

От стоящего низко над водой Баталикса стелилась серебристая дорожка. Соседние корабли выделялись в тумане голубыми силуэтами, их детали были неразличимы, а мачты походили на безлистый лес. Совсем рядом с бортом какой-то парень в лодке, с силой налегая на весла, греб по волнам. Лучи Баталикса, падая почти параллельно морю, скрадывали детали, молодой человек и его лодка сливались перед глазами СарториИрвраша воедино, в маленького черного водяного кентавра, который, как заведенный, откидывался назад, поднимал весла и снова подавался вперед. Медленно, гребок за гребком, лодка продвигалась по водяной шири с мелкой волной. Весла с плеском падали в воду, спина гребца ходила мощным шатуном, и в конце концов советник заметил сквозь слепящий свет, тут же вновь поглотивший картину, как лодка добралась до осклизлых камней мола.

Глядя на молодого гребца, СарториИрвраш вспоминал, как сам, ещё мальчиком, возил кататься на озеро двух младших сестер. Он увидел перед собой как наяву их улыбавшиеся лица, их маленькие руки, пропускающие между пальцев бегущую воду. Сколько её с тех пор утекло, сколько всего перемололось!..

Но ничто не ушло без следа. СарториИрвраш посмотрел на свои сморщенные трясущиеся руки. Его труд, его бесценная 'Азбука', обошлась ему недешево. Он отдал ей две трети своей долгой жизни. И всё это было за один день уничтожено его жестоким королем!..

С причала раздались прощальные крики, на палубу полетели швартовы. Сверху донесся быстрый топот босых ног, громкие выкрики, скрип такелажа — команда ставила паруса. Когда свежий ветер надул парусину, толчок почувствовался даже в каюте. Бывший советник начал плавание к северному континенту...

* * *

Плавание растянулось на семь дней. Корабль плыл на норд-вест и дни Фреира становились всё длиннее. На закате сверкающее светило медленно утопало в море где-то на северо-западе, точно по курсу судна, и каждое утро на рассвете восходило из воды на северо-востоке, всякий раз проблуждав в неизвестности на равное количество минут меньше.

Госпожа Денью и её спутники не переставали расписывать СарториИрврашу радужные перспективы его предательства, в то время как прозрачность окружающего мира с каждым часом уменьшалась. Довольно скоро корабль окутало то, что один моряк, как удалось подслушать бывшему советнику, назвал 'Ускути-болтушка'. Густая белесоватая хмарь, смесь тумана и дождя, опустилась на корабль со всех сторон, заглушив плеск волн под носом судна, покрыв всё, что можно, тонкой пленкой ледяной влаги.

Однако это явление природы не обеспокоило никого, кроме СарториИрвраша. Он обратился с вопросом к капитану, но тот быстро его успокоил.

— В моём распоряжении достаточно навигационных инструментов, чтобы провести корабль даже по подземным пещерным морям, буде таковые существуют. Хотя наши новейшие разведывательные корабли оснащены ещё лучше.

И капитан предложил СарториИрврашу заглянуть в его каюту. На столе в капитанской каюте лежала подробнейшая таблица полуденной высоты солнц в каждый день года, необходимая для определения широты, а также плавающий компас и инструмент, который капитан назвал 'ночным ориентиром': с его помощью можно было отмечать высоту некоторых звезд первой величины в полночь по хронометру и оценивать таким образом долготу. Корабль был также оснащен лагом и циркулем для навигации вслепую путем сложения отрезков пути, измеренных по морю и карте.

СарториИрвраш, внимательно и с интересом слушавший рассказ капитана, принялся делать в своем дневнике пометки...

* * *

На шестой день плавания стена тумана начала медленно редеть, хотя видимость ещё долго оставалась неважной. Завтра их кораблю предстояло войти в бухту Аскитош, находящуюся, насколько помнил СарториИрвраш, на 30-м градусе северной широты, всего пятью градусами южнее тропика Каркампана.

Мало-помалу смутная тень, растянутая вдоль горизонта, начала превращаться в берег северного континента. При ближайшем рассмотрении берег оказался грязной полосой песка, отделявшей начинавшуюся далее плодородную почву от моря.

Очевидно взбодренная видом своей родины и её близостью, госпожа Денью Пашаратид неожиданно разразилась целой лекцией на географическую тему, обращаясь к СарториИрврашу. Прислушиваясь к излияниям жены посла, бывший советник узнал о небывалых урожаях на двух равнинах страны, её главных житницах, упоминание о которых госпожа Пашаратид сопроводила неопределенным движением руки в западном направлении. Равнины находились очень далеко отсюда.

— Насколько далеко? — спросил СарториИрвраш.

Пропустив его вопрос мимо ушей, госпожа Денью заговорила о населении Сиборнала, отзываясь о разных народах коротко и точно, но с разной степенью почтительности и уважения, словно знала всех их представителей лично. Представители этих народностей словно выстроились перед нею в ряд, а она поименно называла их бывшему советнику, после чего подробно рассказывала о каждом. Сиборнал состоял из пяти отдельных стран, разделенных горами и ледниками: Ускутошк, Лорай, Шивенинк с его Великим Колесом, Брибахр, Каркампан. Главными житницами были Брибахр и Каркампан. Две других страны — Кай-Джувек и Верхний Хазиз — играли роль не более чем бесправных колоний.

'Такое впечатление, что они все готовы немедленно выступить на завоевание Кампаннлата' — мрачно подумал СарториИрвраш.

Когда жена посла закончила долгое подробное перечисление, её палец указал на восток, а затем описал полный круг.

— Вот таким образом наши народы взяли в кольцо весь шар Геликонии. Как видите, каждый народ сиборнальцев проживает в почти полной изоляции от соседей, стиснутый между льдами и морем. Живется нам тяжело, зато свободно. В Кай-Джувеке нас донимают повстанцы — ведь снабжать там войска крайне трудно; кроме того, неспокойно в областях Верхнего Хазиза, где есть проход в Кампаннлат через перешеек Чалсе. В Ускутошке мы чувствуем себя в безопасности, там проживает цвет нашей цивилизации. В гости к нам вы прибыли в лучшее время Года, когда в небе стоят одновременно и Баталикс, и Фреир. В остальное время Великого Года, когда Фреир большую часть дня скрывается за горизонтом, в нашей стране царит холод и климат существенно ухудшается. Когда-то говорили, что тогда правит Вейр-Зима, знаменитый персонаж наших сказок и легенд. Тогда льды движутся с севера на юг, оттесняя к югу и нас, ускутов, как мы иногда себя называем. Не многим из нас удается/удастся пережить эту тяжелую пору. Многие умирают. Очень многие.

Говоря это, госпожа Пашаратид использовала форму будущего продолженного времени. Хотя на палубе было относительно тепло, сиборналка передернула плечами, словно от озноба.

— Другие люди будут жить в эти тяжелые времена, не мы, иные — тверже и выносливее нас, — печально проговорила она. — К счастью для меня и моих современников, эти времена ещё очень далеко, хотя о них не просто забыть. Мне кажется, память о холодах живет у нас в крови. О том, что Вейр-Зима когда-то обязательно придет снова, мы помним всегда.

* * *

На седьмой день плавания они, наконец, прибыли в столицу Сиборнала, Аскитош. Из порта в город их повезли в удобном четырехколесном экипаже с верхом из серо-зеленого полотна. Усевшись в экипаж советник, госпожа Пашаратид и один из её молчаливых спутников некоторое время ждали, пока люди-рабы укладывали в сетки на запятках их багаж. Экипаж был запряжен четверкой желтых как желток йелков, довольно резвых. Ехать предстояло по одной из улиц, уходящих от набережной порта в глубь города.

Глядя на план Аскитоша, можно было заметить, что его улицы образуют концентрические полуокружности, в центре которых, над морем, высился огромный угрюмый собор. Его, в свою очередь, венчала плосковерхая башня-маяк. Ночью на вершине башни зажигали огромный костер, который был виден с моря за много миль от берега и из любой точки столицы.

Когда в окошке экипажа показался силуэт циклопического собора, СарториИрвраш попытался упорядочить первые впечатления, от которых его уже распирало. Более всего его удивил тот факт, что все дома здесь были одинаковыми, построенными по одному проекту. Прохожие на улицах — очень спокойные и сосредоточенные, в отличие от горланящей и толкающейся матрассильской толпы, — тоже одевались одинаково. Советника передернуло: он словно оказался в огромной тюрьме.

— Наш город очень красив.

Спутник госпожи Пашаратид наклонился к советнику, чтобы поделиться с ним своими впечатлениями. СарториИрвраш вежливо кивнул, но промолчал — он казался себе здесь странно маленьким и беззащитным, озирался настороженно, даже дышал неглубоко, пугаясь незнакомых запахов горящего угля и сланца.

Из окна экипажа он взирал на спланированный в виде 'половинки колеса' Аскитош. Чудовищный собор служил осью колеса. За полукругом домов шел полукруг широкой улицы, потом снова дома, опять полукругом — и так раз за разом, подавляя советника угрюмым однообразием. У внешней границы самой дальней улицы-полуокружности, в миле с лишним от берега, вздымался Ледяной Холм, на плоской вершине которого стоял древний замок, где обитала сильнейшая воля Аскитоша и всего Сиборнала.

Повозка долго поднималась по дороге к мрачно-красным стенам Ледяного Замка, и постепенно на них стало заметно присутствие солдат, стоявших кое-где за их двурогими зубцами, словно бы в ожидании осады. По сторонам распахнутых ворот тоже стояли на часах солдаты в торжественно-мрачных парадных мундирах, вооруженные длинными ружьями. Ни один из этих караульных даже не повернул головы к проезжавшим.

Прогрохотав под каменной аркой огромных чугунных ворот, повозка въехала в замок. Его мощеный булыжником внутренний двор со всех сторон окружало множество окон, слепо взирающих на приехавших в своём осуждающем отблеске. Это были не простые окна, они имели овальную форму и казались глазами. Их разделяли на части каменные наличники, которые казались сталактитами и даже более того — острыми зубами. Советника передернуло: всё это место выглядело так, словно в нем извечно обитало Зло.

Во дворе они наконец покинули повозку. Молчаливые слуги открыли перед ними тяжелые черные двери из дерева и проводили в холодную утробу замка, словно в пещеру. Здесь их встретило несколько сиборнальцев явно более высокого ранга. Очевидно, тут должна была произойти какая-то непонятная для СарториИрвраша сиборнальская церемония, но присутствовать на ней ему не разрешили. Советника отвели в какую-то заднюю комнату замка, то ли тюремную камеру, то ли приемную для ожидания, где древний каменный пол был истоптан и стерт множеством башмаков так, словно тут держали много поколений узников, которые безуспешно пытались выбраться на свободу.

После мучительного ожидания провожатый отвел СарториИрвраша наверх по узкой каменной лестнице. Придерживаясь рукой за ледяные железные перила, он поднялся на два длинных пролета, не освещенных ни одним окном. Они оказались в верхнем коридоре, ещё более напоминающем подземный склеп, чем нижний, и остановились перед тяжелой деревянной дверью. Низко поклонившись, провожатый распахнул её и предложил советнику войти.

Сартори Ирвраш оказался в похожей на каменный мешок комнате без окон. Единственная толстая свеча горела в высоком подсвечнике, установленном прямо посреди голого пола. Жалкое освещение лишь подчеркивало скудость обстановки помещения, где высота потолка поддерживала глубокий мрак в его углах. Откуда-то тянуло сквозняком и тени на скрипучем паркете колебались. Тем не менее, тут нашлась постель и даже чан с горячей водой — а ничего больше ему сейчас и не требовалось.

Вздохнув, СарториИрвраш вымылся и в сумрачном расположении духа уселся на узкую кровать. Он понимал, что по сути оказался в тюрьме, в полной власти людей, намерения которых были ему по-прежнему совершенно неизвестны. А их обиталище внутри было ещё ужасней, чем снаружи. Темнота, казалось, шептала советнику о злодеяниях, которые тысячелетиями совершались внутри этих невероятно древних стен.

К счастью, гостеприимство ускутов, как и их характер, было энергичным и беспокойным, и уже довольно скоро в его дверь постучали. Слуги извлекли советника из его мрачной комнаты и с почтением препроводили на банкет, данный в его честь.

Банкет устроили в главной зале замка, где все предметы, будь то железо или дерево, были за минувшие века отполированы поколениями рабов до тусклого глянца. Зловещий железный стол, за которым сидели собравшиеся, каменный пол под их защищенными сапогами ногами, железные стулья, на которых они сидели, — всё блестело. Полированные мозаичные панели на стенах разнообразно отражали собравшихся. Заключенные в железные клетки, словно узники, горели сланцевые фонари; они давали больше едкого дыма, чем света. По залу гулял холод и сиборнальцы кутались в плащи, подобно злодеям в дешевой постановке. Лишь одно хоть сколько-то скрашивало мрачность комнаты — большой гобелен на одной из стен. Вышитое на бледно-голубом фоне Колесо Карнабхара влекли по небесному океану гребцы в алых одеждах. Все они улыбались, глядя на поразительно высокую фигуру Матери, из глаз, рук и кууни которой в небеса исторгались звезды.

Потрясенный СарториИрвраш не в силах был отвести от гобелена глаз, а руки у него так и чесались — до того ему хотелось набросать рисунок или хотя бы черкнуть несколько слов в записной книжице, но это ему не удалось, так как, едва ступив в зал, он был немедленно представлен дюжине незнакомых ему престарелых сиборнальцев, почтивших его появление вставанием. Его имя было официально объявлено, после чего госпожа Пашаратид поочередно представила ему собравшихся. Бывший советник протянул по кампаннлатскому обычаю руку для пожатия, но никто не ответил на его приветствие. Не в обычаях этой суровой страны было при встрече касаться руки другого человека, если тот не входил в родственный клан или семью.

Вникая в помпезную речь госпожи Пашаратид, СарториИрвраш пытался запомнить называемые ему звучные, но непривычные для слуха имена, но из всего перечисленного в памяти у него твердо запечатлелось только 'Одисун Насам Джесератабхар', и то лишь потому, что имя это принадлежало затянутому в сине-серую униформу адмиралу воинов-священников, причем даме. Госпожа адмирал была гораздо моложе остальных собравшихся и по-своему красива суровой красотой. Её светлые волосы были заплетены в две тугие косы, свернутые конусами, торчавшими кверху наподобие рогов, что придавало ей, с точки зрения борлиенца, одновременно внушительный и комичный вид.

Приторно-вежливо улыбнувшись кампаннлатскому гостю, присутствующие принялись рассаживаться за столом, огласив своды зала жутким скрежетом железных ножек стульев по голому каменному полу.

Как только все уселись, наступила тишина, в которой председательствующий, густобровый обладатель высшего сана, поднявшись с места, прочитал молитву. Все остальные слушали священные слова молча, сосредоточенно, приложив ко лбу указательные пальцы, и, по-видимому, молились про себя. Желая проявить уважение, СарториИрвраш сделал то же самое.

Застольная молитва читалась на быстром и трудноразличимом сибише, с частым использованием настоящего продолженного, условно-неизменного, прошлого-в-настоящем, переходного и прочих времен, предназначенных всеми возможными способами передать благодарность Азоиаксику Первому и Единственному. Длительность молитвы возможно должна была означать отдаленность Бога от молящихся.

Когда молитва наконец закончилась, девушки-рабыни подали разнообразные кушанья, по преимуществу вегетарианские, из сырой или же только что сваренной съедобной морской травы множества видов, а также соленую рыбу, представленную в широчайшем разнообразии нарезок и сортов. К кушаньям был предложен серый хлеб, сыр и крепкий алкогольный напиток под названием йудл, который ускуты гнали из водорослей. Он оказался ужасен на вкус и обжигал желудок.

Из всего здесь СарториИрврашу понравилось лишь одно блюдо, которое он откушал с истинным удовольствием, — церемонно поданная изжаренная на вертеле туша животного, которое он, поначалу, принял за иного. Сверху жареное мясо покрывал восхитительный сметанный соус, запекшийся корочкой. Председательствующий, назвавший кушанье 'древесным браем', лично отрезал советнику лучший кусок грудинки.

Лишь по прошествии нескольких дней советник случайно узнал, что в действительности 'древесный брай' был ни чем иным, как жареным ондодом — величайшим ускутским деликатесом, подающимся к столу только чтобы попотчевать особо уважаемых гостей...

В завершение трапезы госпожа Пашаратид обошла стол и приблизилась к стулу СарториИрвраша.

— Госпожа адмирал воинов-священников сейчас выступит с важным сообщением, касающимся вас и вашей страны, — шепнула жена посла. — Хочу предупредить: обращайте на её слова поменьше внимания и не принимайте их близко к сердцу. Я знаю, вы человек разумный и знаете цену словам. Тем не менее, я не хочу, чтобы вы, услышав то, что сейчас здесь прозвучит, затаили на нас злобу и решили, будто я коварно заманила вас в стан неприятеля.

Услышав подобное, бывший советник немедленно встревожился и даже уронил нож на тарелку.

— О чем вы? Что такое она собирается сказать?

— Госпожа адмирал собирается сделать важное заявление касательно участи вашей страны и моей, — повторила госпожа Пашаратид. — Позже мадам Джесератабхар отдельно посвятит вас во все детали. Сейчас же я прошу вас помнить о том, что я привезла вас сюда без злого умысла, желая хоть как-то загладить вину мужа, запятнавшего славное имя своей отчизны перед вашей родиной. Насколько я поняла, вы не испытываете к ЯндолАнганолу теплых чувств — не забывайте же об этом, и тогда вам будет легче перенести услышанное.

Госпожа Пашаратид вернулась на место. Озадаченный и перепуганный советник остался сидеть, уставившись пустым взглядом в свою тарелку, не в силах проглотить больше ни кусочка.

Едва только трапеза закончилась, и подали печенье с гнусным на вкус чаем, начались выступления.

Первым с приветственным тостом выступил густобровый мужчина — самая важная местная шишка. Имени и титула его СарториИрвраш не запомнил, речи тоже — этот господин то ли из-за избытка выпитого им йудла, то ли из-за недостатка зубов изъяснялся на редкость невнятно, причем с помощью почти неподвластных восприятию непосвященного официальных терминов. Следом встала госпожа Пашаратид.

После нескольких обычных приветственных фраз супруга посла перешла к главной части своей речи. Вскользь упомянув мужа, она заявила, что считает себя обязанной загладить его дипломатические промахи и столь неловкий отход от дел. Поэтому она посчитала возможным пригласить с собой советника СарториИрвраша, чье положение к тому времени стало весьма плачевным, и привезти его на свою родину, в Аскитош.

Бывший советник борлиенского двора, видная фигура в ученом и политическом мире, может оказаться весьма полезным как Ускутошку, так и всем прочим странам Сиборнала, сослужив неоценимую службу для всей страны, и его имя войдет в анналы истории. В чем именно может состоять служба СарториИрвраша, сообщит следующий оратор, всеми уважаемая адмирал воинов-священников, госпожа Джесератабхар.

Предчувствие недоброго оказалось для СарториИрвраша ещё более тяжким испытанием, чем йудл для его желудка. Ему до смерти захотелось курить, но, видя, что за столом никто не курил, не курит, не собирается курить и даже не упоминает о курении в условно-неизменном наклонении, он решил покуда крепиться и терпеть — и, когда госпожа адмирал поднялась, чтобы держать речь, вместо привычной трубки впился руками в холодную железную столешницу.

Поскольку госпожа адмирал собиралась сказать нечто очень важное, то для такого случая ею также был выбран официальный диалект сибиша, которому отдавали предпочтение высшие чины воинов-священников. К счастью для СарториИрвраша, речь госпожи Джесератабхар была менее напыщенной, а её голос четким.

— Воины-священники, члены Верховного Комитета, друзья и наш новый союзник, — торжественно начала суровая дама, при каждом слове чуть встряхивая уложенными наподобие рогов косами. — Время — самое ценное, что дал нам Бог, поэтому я стану/буду говорить коротко и сразу перейду к сути. Фреир войдет в полную силу всего через восемьдесят три года — и как только сей день наступит, населяющие Дикий Континент варвары, уже и теперь предчувствующие свой скорый конец, будут окончательно истреблены жестоким зноем. Варвары не сумеют/не в силах вынести усиливающийся жар Фреира, чего не скажешь о нас, обитателях Сиборнала, проживавших/проживающих в благодатной прохладе, что было/есть/будет благословение Божье.

Одному из главенствующих государств южного континента, Олдорандо, уже и сейчас приходится/придется труднее, чем прочим. К нашему великому сожалению, наш старейший неприятель, северный Панновал, не только не ослаблен жарой, но стал/становится ещё сильнее. Поэтому мы больше не можем просто ждать наступления наиболее благоприятного для наших планов климатического периода, как это планировалось изначально. Сейчас/в будущем в действие могут вступить ранее неучтенные факторы и ситуация выходит/выйдет из-под контроля, вину за что, конечно же, следует возложить на нашего преступного посла, развязавшего в Борлиене подпольную торговлю новейшим оружием. Виновный должен быть строго наказан и наказание должно быть/будет скорым и действенным.

Давайте посмотрим правде в глаза: следует ожидать, что дикари южного континента довольно скоро научатся изготавливать грубое подобие наших замечательных ружей. А посему мы должны/будем действовать, покуда решающее преимущество всё ещё на нашей стороне и производство ружей приличного качества в Кампаннлате ещё не приняло широкий размах.

План мой может удивить моих товарищей из Верховного Комитета, — но я настоятельно рекомендую объявить войну Борлиену и скорейшими темпами оккупировать эту варварскую страну.

После этих слов госпожи адмирала за столом повисла тишина. Тишину сменил приглушенный гул голосов. Несколько присутствующих повернулось к СарториИрврашу, белому как мел.

— К сожалению, сил, которыми мы в настоящеё время располагаем в Кампаннлате, не хватит, чтобы захватить Борлиен прямой атакой. Те же силы, что у нас есть здесь, пока что нельзя перевезти в Борлиен, так как нам не хватает кораблей, а путь через пустыни Мадура слишком утомителен и долог. Как я уже говорила, мы не собирались действовать так быстро. Тем более мы не собирались воевать с далеким от нас Борлиеном.

Но способ оккупировать эту страну и заставить её подчиниться у нас всё же есть. Не вдаваясь в подробности замечу, что главные детали этого плана основаны на использовании средств, столь неожиданно предоставленных в наши руки самим королем ЯндолАнганолом, естественно, не по доброй воле, а по незнанию обстановки и неумению просчитывать перспективу.

Дав белокурому адмиралу закончить выступление, присутствующие разразились громовыми аплодисментами. Сиборнальцы улыбались друг другу, а потом с улыбкой поворачивались и к СарториИрврашу, хотя бывший советник неотрывно смотрел только на одно — на аккуратно поджатые губы адмирала.

— Мой флот готов выйти в поход сейчас же, — проговорили эти губки. — Мы рассчитываем, что советник СарториИрвраш отправится в это знаменательное плавание вместе с нами и примет в нем самое деятельное участие.

И снова аплодисменты, хотя на этот раз пожиже; в ладоши били всего считанные единицы. Участие борлиенца в столь важном деле явно раздражало собравшихся.

— Мы отплывем на запад, чтобы обойти западную оконечность Кампаннлата и достичь побережья Борлиена. Я пойду на флагмане, на 'Золоте дружбы'. Обойдя Кампаннлат, мы намереваемся пойти/пойдем на восток, имея целью бухту Гравабагалинен, где находится/будет находиться в изгнании королева МирдемИнггала. К бухте мы подойдем/собираемся подойти незаметно. Мы с советником высадимся в Гравабагалинене, чтобы забрать королеву королев из дворца, где она заточена. Так как дворец не охраняется с моря, там не стоит ждать никаких осложений. Затем наш флот пойдет/подойдет к Оттасолу, крупнейшему порту Борлиена.

Народ Борлиена очень любит свою королеву. Советник СарториИрвраш объявит о создании в Оттасоле нового правительства, возглавляемого законной королевой МирдемИнггалой, в котором сам станет премьер-министром. Это правительство предоставит нам войска для войны с жестоким королем-самозванцем.

Как только Оттасол прочно окажется в наших руках, наши корабли и другие, с местными войсками на борту, начнут подниматься/поднимутся по реке к столице, Матрассилу, и подвергнут/будет подвергать дворец узурпатора пушечному обстрелу до тех пор, пока тот не капитулирует. Из донесений моих агентов следует, что и в столице мы найдем дружественную поддержку в лице многих депутатов скритины и сплотившейся вокруг неё оппозиционной коалиции. Безумному правлению короля ЯндолАнганола будет положен конец. Он будет навсегда выведен из игры путем физического устранения. Мир ничего не потеряет, оставшись без этого приспешника фагоров. Так война с Борлиеном будет выиграна без единого сражения.

Я уверена, что реальность моего плана ни у кого из вас не вызывает сомнения. Нашего достопочтенного гостя и королеву королев, произведенную на свет Шаннаной Трибриатской, объединяет общая ненависть к жестокому королю ЯндолАнганолу. Королева будет рада вновь взойти на трон. Её правление, конечно же, будет протекать под нашей неусыпной опекой.

Как только мощные военные силы Борлиена войдут в состав нашей армии, мы сможем легко завоевать ослабленное жарой Олдорандо и нанести по Панновалу смертельный удар с неожиданной стороны: с юга.

Когда все силы Панновала окажутся отвлечены на юг, мы сразу же пошлем гонцов на север. К тому времени основная часть нашей армии уже будет готова выступить в поход. Мы захватим порт Ванниш морским десантом, перевезем на Кампаннлат лучшую часть наших войск и нанесем разящий удар на юг, через плодородные равнины северного Кампаннлата, прямо на Панновал. Нет сомнений, что лишенный защиты своей грозной армии, Панновал будет повержен огнем наших тяжелых орудий и пороховыми фугасами. На этом тысячелетняя война будет закончена. Панновальская Империя исчезнет. Останутся лишь мелкие варварские королевства, но к исходу Лета мы покорим и их. А затем, в золотые годы Осени, мы сможем заняться и фагорами, и всемерно сократить их число. Таким образом, Сиборнал вступит в Зиму владыкой Геликонии.

Собравшиеся здесь мои коллеги, все вы так или иначе исполните ведущую роль в будущих действиях. Предавайтесь же отдыху — впереди ждет тяжелая, но достойная работа, а кроме того, всемирная слава. По нашему плану, если будет на то воля Божья, мой флот сможет выйти/выйдет/должен будет выйти из порта с восходом Фреира через два дня. Перед нами алеет/будет алеть заря великого будущего, друзья!

На этот раз аплодисменты были подобны грохоту горного обвала.

Глава 2. Пассажир, спускающийся по течению, и его рассказы

— ...нет ничего хуже налогов. Ежедневный рабский труд нисколько не улучшает удел людей, потому что почти всё, что они выращивают, забирают владельцы их земли или сборщики податей. Но те, у кого нет земли и кому нечем заработать на жизнь, могут только побираться или умирать от голода. И выхода нет. Всюду неизменные грубость и невежество. Крестьян ничуть не интересует происходящее за пределами их жалкой деревни — и более того, их вообще не интересует то, что не связано с процессом набивания брюха дешевой едой. Посмотрите на этот тупой сброд! Если бы у меня было столько же ума, сколько у них, я по-прежнему попрошайничал бы в городском парке Олдорандо...

Разглагольствующий под парусиновым тентом, защищающим его от лучей палящего Фреира философ прислонился головой к мачте судна, тихо скользящего по реке, опираясь на две мягкие подушки; одна была удобно подложена под спину, на другой покоились его босые ноги. В правой руке он держал бокал своего любимого 'Огнедышащего' с лимоном и колотым льдом, а его левая рука обвивала обнаженный стан некой молодой женщины, чью левую грудь он небрежно ласкал.

Публика, к которой философ обращался, состояла всего из двух слушателей — не считая молодой женщины, дремлющей с закрытыми глазами. Сын философа, полуопустив веки и приоткрыв рот, сидел прямо на борте. Сбоку от него на бочке стояло блюдо с желто-красными плодами гвинг-гвинг, которые он время от времени отправлял в рот, чтобы потом метко плюнуть косточкой в проплывающие мимо разнокалиберные лодки.

На палубе, на полосатом одеяле, лежал другой молодой человек, очень бледный, обильно потеющий и захлебывающийся собственным невнятным приглушенным бормотанием. Босые ноги юноши постоянно беспокойно двигались. С той поры как судно-ледовоз покинуло Матрассил и направилось на юг, молодого человека трепала лихорадка. Минуты просветления редко выпадали бедняге, и потому пожилой философ считал его ещё менеё благодарным слушателем, чем едока гвинг-гвинг. Но пожилого человека подобные трудности не обескураживали.

— Во время нашей последней остановки я подошел к одному местному полудурку, довольно почтенному на вид старцу, который стоял, прислонившись спиной к дереву, и спросил его, не кажется ли ему, что с каждым годом жара становится всё сильнее и сильнее. И знаете, что он ответил? 'Жара, капитан, — сказал он, — была всегда, с самого первого дня сотворения мира'. 'И что же это был за день?' — спросил тогда я. 'Точно не знаю, — ответил мне этот деревенский мешок с мусором, — но, говорят, было это в Века Льдов'. Можете себе представить: в Века Льдов! Нет, эти парни — настоящие идиоты, у них в голове пусто. До них не докричишься. Взять хотя бы их религию. Моя родина — правоверная страна, но в Акханабу мы не верим. Я тоже не верю в Акханабу, но не потому что я кретин, а по веским причинам. Но возьмите этих деревенских тупиц — ни в какого Акханабу они тоже не верят, и не по каким-нибудь причинам, а потому, что мозгов нет...

Оратор прервался, чтобы покрепче ухватиться за грудь молодки и как следует хлебнуть 'Огнедышащего'.

— В Акханабу они не верят потому, что ума не хватает. Зато поклоняются каким угодно демонам, иным, нондадам, драконам. Представляете, они до сих пор верят в драконов... И готовы обожествить МирдемИнггалу. Я попросил своего управляющего поводить меня по деревне. И почитай в каждой хижине на стене висит портрет МирдемИнггалы. Но самое интересное, что и её они на самом деле не любят, просто так положено... Потому что, как я уже говорил, их не интересует ничего, только как, когда и чем набить брюхо.

— Сиську больно, — вдруг подала голос девица.

Философ зевнул, прикрыв рот правой рукой, и спросил себя, почему он предпочитает компанию этой молодой шлюхи обществу собственной семьи — а ведь речь шла не только о недоумке-сыне, но и о жене, даме ещё небезынтересной, и о взрослой дочери. Но нет, ему было больше по душе плыть по реке, в последний раз плыть по этой длиннющей дороге в компании молодой шлюхи и больного парня, вероятнее всего чокнутого, поскольку по его словам выходило, что он совсем недавно прибыл из другого мира. Плеск воды лучше всякого успокоительного, подумал он. По мне, так ничего другого и не надо. Пора на покой, но как я смогу уснуть без плеска мелкой волны за бортом?..

— Итак, есть ли объективное доказательство того, что Акханаба существует? — продолжил он. — Конечно есть. Создать такой сложный мир, как наш, с постоянным круговоротом жизни, с людьми, приходящими в этот мир и в свой срок уходящими из него, подобно бесконечному притоку из земных недр драгоценных камней, которые нужно гранить и полировать, прежде чем высыпать перед покупателем, — да, для этого нужно быть по-настоящему головастым, Бог ты или не Бог. Верно я говорю? Верно?..

Не дождавшись ответа, он большим и указательным пальцем ущипнул девку за сосок, отчего та вскрикнула и торопливо отозвалась:

— Верно, верно, как изволите!

— То-то. Верно я говорю. Так вот, если уж ты такой умный, так что тебе за радость сидеть и таращиться сверху на глупость своих подданных? Всё повторяется из года в год, из поколения в поколение, из века в век, и ничего, нигде и никогда не становится лучше — от такого однообразия можно сбрендить. 'В Века Льдов', Всемогущего ради...

Зевнув, философ смежил веки. Девица толкнула его в бок.

— Ладно. Раз уж вы такой умный, тогда скажите, кто создал эту жару? Если не Акханаба, тогда кто?

— Пошла в задницу, — буркнул философ.

Ледяной капитан Мунтрас заснул. Проснулся он только тогда, когда 'Лордриардрийская дева' готовилась стать до утра на якорь в Осоилима, паршивом городишке на полпути между столицей и Оттасолом, где ему предстояло в последний раз познать гостеприимство местного отделения 'Лордриардрийской ледоторговой компании'. На прощание ледяной капитан гостил во всех без исключения своих представительствах, отчего его плавание вниз по реке из Матрассила затянулось дольше обычного и почти сравнялось с плаванием вверх по реке, когда его груженные льдом суда тянули против течения громадные упряжки хоксни.

Дом компании в Осоилима был построен пройдохой-капитаном ещё в молодые годы — по важной причине, о которой он вспоминал каждый раз, причаливая здесь. Думал он об этом и сейчас, наблюдая, как матросы бросают с борта 'Девы' концы на берег. Упомянутая причина вздымалась над ним на три сотни футов из пышной рощи брассимпса, очень хорошо разрастающегося в этих жарких краях. Причина господствовала над джунглями, она была главной темой речного пейзажа, отражалась в воде. А кроме всего прочего, причина влекла пилигримов со всего Кампаннлата, жаждавших преклонения — и льда. Причина именовалась Осоилимской Скалой, священным местом, с которого святой король Дэннис провозгласил свои законы миру.

Местный управляющий компании, седовласый мужчина с явственным димариамским акцентом, по имени Грендо Паллос, поднявшись на борт 'Девы', горячо пожал своему хозяину руку и принялся помогать Диву Мунтрасу, громко и нагло руководившему высадкой пассажиров. Когда последний из рабочих, занятых выгрузкой тюков и ящиков с товарами, помеченных надписями 'ОСОИЛИМА', сошел на берег, Паллос вернулся к ледяному капитану.

— Маловато у вас пассажиров — всего двое, — начал он.

— И тех я взял бесплатно, — отмахнулся капитан. — Как идет торговля?

Паллос поморщился.

— Не слишком. Мне вы ничего не привезли?

— Ничего. Борлиенский король совсем чокнулся, он сжег половину собственного дворца! Королева королев изгнана в дикую глушь, её сторонники сожжены заживо. Не лучшее время для торговли.

Паллос вздохнул.

— Да, я тоже слышал об этом. Безумие и деньги редко дружат. Жаль, что так вышло с королевой. Хотя, если союз с Олдорандо действительно будет заключен, пилигримов здесь должно прибавиться, святого Дэнниса там крепко уважают. А вот когда даже самые набожные начнут говорить, что солнца припекают слишком сильно для паломничества, здесь наступят по-настоящему трудные времена, Криллио, по-настоящему трудные! Когда всё это начнется, вот что мне хотелось бы знать. Правильно вы решили, сейчас самое время уйти на покой, не дожидаясь, когда всё здесь пойдет к Вутре. Я тоже намерен подать в отставку и уехать домой, без вас мне тут делать нечего...

Подняв бровь, ледяной капитан отвел Паллоса в сторону.

— У меня на борту есть один паренек, странный малый. Я не знаю, что с ним делать. Его имя — БиллишОвпин. По его словам, он спустился к нам с Кайдау. Я полагаю, что он просто спятил, но то, что он болтает, иной раз весьма занятно. Кроме того он считает, что умирает от неизлечимой болезни. По-моему, он просто надышался пеплом, когда ему пришлось посидеть в застенке матрассильского дворца. Я хотел бы попросить твою жену посмотреть за ним. Сделай это для меня.

Паллас спокойно кивнул.

— Запросто. Надеюсь, ты возместишь мне то, что пойдет на его содержание?..

Так Билли Сяо Пин сошел в Осоилима на берег. Вместе с ним сошла и та самая молодая девица по имени АбазВасидол. Она пользовалась случаем бесплатно добраться до Оттасола. Мать Абаз, старая знакомая капитана Мунтраса МэттиВасидол, была хозяйкой одного из веселых домов на окраине Матрассила.

Распив по бокалу вина, капитан и его управляющий пошли посмотреть на Билли, уже устроенного в скромной, но чистой комнатке, где хлопотала тучная жена Паллоса.

В кровати, на чистых простынях, Билли сразу полегчало. По указанию капитана ему было прописано натирание позвоночника куском льда, по мнению Мунтраса помогающее от всех хворей. Как ни странно, это помогло. Лихорадка прошла. Билли больше не чихал и не кашлял — едва Матрассил остался позади, аллергию на вулканический пепел как рукой сняло. Улыбнувшись Билли, капитан заметил, что помирать ему рановато.

— Я скоро умру, капитан, и знаю это точно, — упрямо ответил Билли, — но всё равно, спасибо за заботу и вообще за всё, — после ужасов матрассильского дворца общество гостеприимного капитана поистине было подобно благословенному чуду.

Ледяной капитан поморщился.

— Ты не умрешь. Во всем виноват проклятый пепел, извергающийся из горы Растиджойник на востоке, — от него спасу нет. В Матрассиле заболел не только ты; весь город кашляет и чихает. Симптомы у всех одинаковые — из глаз льет, боль в горле. Скоро ты окончательно придешь в себя, поднимешься на ноги и всё будет хорошо. Никогда не сдавайся, в особенности раньше срока.

Билли слабо улыбнулся.

— Может быть, вы и правы. Тысяча благодарностей вам за то, что вы вернули мне мою аптечку, забрав её у короля. Пилюли из неё, увы, бессильны против аллергии, но отдаляют развитие другой, смертельной болезни. Вирус гелико уже сидит во мне и от него нет спасения, потому что иммунитета у меня нет, но наши ученые считают, что эти препараты могут оттянуть развязку на неделю-другую. Так что, можно сказать, эти две недели свободы и настоящей жизни мне подарили именно вы! Пожалуйста, помогите мне встать...

Размяв ноги, он через минуту уже ходил по комнате сам, потирая руки и смеясь. Мунтрас, управляющий и его жена стояли у двери и улыбались, глядя на Билли.

— Да, мне полегчало! — восклицал тот. — Сильно полегчало! Ваш метод, это натиране куском льда — просто чудо! Знаете, капитан, а ведь я начинал уже ненавидеть ваш мир. Я думал, что свою смерть мне так и придется встретить в Матрассиле, в грязном застенке.

Ледяной капитан усмехнулся.

— Наш мир совсем не так уж плох, парень, стоит только узнать его получше.

— Это так, капитан, — охотно согласился Билли. — Но сколько здесь религии!

— В нашем мире, где фагоры и люди живут бок о бок, без религии не обойтись, — вздохнул Мунтрас. — Столкновение двух чужеродных культур не могло не привести к возникновению веры.

Пораженный глубиной и мудростью этого замечания, Билли застыл в задумчивости, чем и воспользовалась госпожа Паллос. Не уделив словам капитана особого внимания, она крепко взяла молодого гостя за локоть.

— Вот вам уже и лучше, — сказала она. — Сейчас я отведу вас умыться, и вы снова будете как новенький. А после этого я накормлю вас ужином, у меня отличный скофф, это именно то, что вам сейчас нужно!

— Вот-вот, — поддержал хозяйку капитан Мунтрас, — а кроме того, у меня, Билли, есть для тебя другое средство, ещё лучше доброго ужина. Уверен, ты уже обратил внимание на эту молодую девицу, Абаз, — так вот, я пришлю её к тебе. Её мать мой старый друг. Дочка хороша собой и умна, очень многообещающая девушка. Полагаю, что полчасика, проведенные в её обществе, несомненно пойдут тебе на пользу.

Вопросительно взглянув на капитана, Билли залился краской, поняв, что именно предложил капитан.

— Я уже говорил и повторяю, что я рожден вне Геликонии, в другом мире, и наши тела могут иметь сильные отличия, о которых я понятия не имею... Не знаю, выйдет ли у меня что-нибудь. Хотя ведь физически мы одинаковы... А эта девушка, она согласится?

Капитан Мунтрас от души рассмеялся.

— Сдается мне, ты ей понравился! По крайней мере больше меня. Я знаю, Биллиш, о чувствах, которые ты питаешь к королеве, но прошу тебя: взгляни на это как на простую лечебную процедуру. Пусть ничто не отвлекает тебя. Призови на помощь воображение и уверяю тебя — Абаз покажется тебе ничем не хуже королевы!

Щеки Билли продолжали пылать.

— О Земля, что творится... Что же мне ей сказать? Да, пожалуйста, пускай она придет, хоть бы получилось, хоть бы...

Капитан и хозяева дома со смехом вышли из комнаты. Потирая руки, Паллос с улыбкой сказал:

— А парень определенно не лишен отваги и имеет склонность к исследованию нового. Вы хотите пристроить за него эту девицу? Или подзаработать на нем, точнее, на его занимательных бреднях?

Зная о том, как сильна в управляющем коммерческая жилка, Мунтрас промолчал. Возможно, почувствовав настроение хозяина, Паллос быстро проговорил:

— Эта его болтовня о смерти — она не к добру. Вы верите в то, что он действительно мог спуститься из другого мира, с Кайдава? Неужели такое возможно?

Капитан нахмурился.

— Давай ещё выпьем, и я покажу тебе, что он мне дал.

Велев слуге позвать Абаз, капитан что-то прошептал девушке на ухо, чмокнул её в щеку и отослал к Билли. За окном сгущались мягкие сумерки. В западной части горизонта теплился алый закат. Выйдя на веранду дома Паллоса, мужчины уселись в плетеные кресла, поставив бутылку и лампу между собой. Положив на стол тяжелый кулак, Мунтрас раскрыл ладонь.

На его ладони лежали заветные часы Билли с окошком с тремя рядами цифр, в каждом из которых последняя пара беспокойно мигала, быстро меняясь:

11:49:20/19:00:52/23:15:43

— Вот это да! — воскликнул Паллос. — Какая работа! Сколько же это может стоить? Он продал это вам? — заторопился с вопросами управляющий.

— Этой вещице нет цены — она единственная в своём роде, — холодно ответил Мунтрас. — По словам Билли, штуковина эта показывает время Борлиена — вот эти цифры посередке, — а кроме того, время мира, с которого он спустился, и время какого-то другого мира, с которого он не спускался. Другими словами, он представил мне это в подтверждение своей немыслимой байки. Чтобы изготовить такие странные часы, нужно быть отличным мастером, о которых я не слышал в целом мире. Скорее даже не мастером, а самим Богом! Слушая рассказы мальчишки, я постоянно ловлю себя на мысли о том, что парень сумасшедший, по-настоящему сумасшедший. К примеру, Билли поведал мне, что мир, с которого он спустился, летает у нас над головами, а его обитатели заняты тем, что глядят сверху на убогих жителей земли внизу. Эти люди, обитатели летающего мира, точно такие же, как я и ты, Паллос. И никаких тебе богов. Они нигде их тут не видели.

Глотнув 'Огнедышащего', Паллос усмехнулся.

— Надеюсь, что хотя бы в мои деловые бумаги они не заглядывают.

От реки к веранде уже потянулся туман. Где-то в сумерках мать звала домой сына, пугая его грыбой, вылезающей в темноте из воды и глотающей маленьких детей в один присест.

— Эти славные часики уже успели побывать в руках самого короля ЯндолАнганола — мой парень предложил их ему в подарок, — продолжил Мунтрас свой рассказ. — Но тот их не принял, усмотрев в них недобрый знак, знамение близящейся беды, так-то! Борлиен, Панновал и Олдорандо очень скоро объединятся, а их истерическая религия скрепит союз. Ступив на торную тропу религии, король не может позволить себе ничего, что могло бы пошатнуть его веру...

Капитан постучал по стеклу часов ногтем указательного пальца.

— А в этой невозможной поделке заключено столько сомнения, подрывающего любые основы веры, что и представить трудно. В ней можно видеть и повод к величайшей надежде, и причину бояться ужасного будущего. Всё зависит от того, кто ты и как смотреть.

Капитан похлопал себя по оттопыренному нагрудному карману кидранта.

— Она — такое же послание нам, как и это доверенное мне одной высокородной особой письмо, что лежит у меня здесь. Мир не стоит на месте, а меняется, и сейчас эти перемены столь быстры, что их легко можно не заметить, Грендо, имей это в виду.

Вздохнув, Паллос снова отпил из своего бокала.

— Не хотите взглянуть на мои бухгалтерские книги, Криллио? Дела идут с ничтожной прибылью, я предупреждал вас об этом ещё в прошлом году. Теперь вы можете убедиться в этом лично.

Оглянувшись на костлявого Паллоса, похожего в колеблющемся свете лампы на живого мертвеца, Мунтрас поморщился.

— Хочу задать тебе один вопрос, Грендо, личный. Есть в тебе хоть капля любопытства? Я показал тебе эту штуковину, причем объяснил, что таких часов нигде больше не увидишь, и прибыли они из другого мира, с неба. А за стеной, вот за этой стеной, сейчас кувыркается с девкой странный парень Билли, занятый своим первым румбо на этой земле, — тебе не интересно, хотя бы, подойдет Абаз его размерчик или нет? Разве ты никогда не хотел знать больше, Грендо? Отрываешь ты когда-нибудь нос от гроссбуха?

Паллос принялся чесать щеку, потом неторопливо перешел на подбородок, для чего склонил голову набок.

— Другие миры — это сказки, а сказки рассказывают детям. Вы слышали, что совсем недавно кричала мать своему мальцу: грыба, что живет в реке, ночью выйдет из воды и сожрет его. С тех пор как я живу в Осоилима, здесь никто не видел ни одной грыбы, а ведь это почти восемь лет. Всех грыб давно перебили — уж очень хорошая и крепкая у них была шкура. За шкуру, содранную с одной грыбы, давали десять рун золотом. Нет, хозяин, этот Биллиш рассказывает вам сказки. Могут ли люди жить на звездочке в небе? И даже если так, что нам-то с того? Будет ли от этих небесных людей польза для наших доходов, как по-вашему?

Вздохнув, Мунтрас повернулся в своем кресле так, чтобы можно было смотреть в туман над рекой, куда он и уставился, может быть в надежде, что оттуда, в доказательство того, что рассудительный Паллос с начала до конца неправ, внезапно появится грыба.

— Если этот Биллиш сумеет управиться с румбо, я отведу его на вершину Скалы — у него должно хватить на это сил. Неплохо бы поужинать: нельзя ли попросить твою жену приготовить нам что-нибудь?..

Осоилимский управляющий недовольно поднялся и ушел, а Мунтрас остался сидеть как сидел, не меняя позы, и, подняв бровь, смотрел в темноту. Посидев немного, он закурил вероник и с удовольствием принялся следить за тем, как ароматный дым уплывает к стропилам и клубится там. О своем сыне он вспомнил лишь один раз, да и то вскользь, потому что хорошо знал, где Див сейчас: в местном убогом борделе. Постепенно ледяной капитан унесся мыслями далеко-далеко, в дни собственной распутной юности...

По прошествии некоторого времени, держась за руки, появились Билли и Абаз. Щек Билли едва хватало, чтобы вместить ухмылку. Молодые люди молча уселись за стол. Так же молча Мунтрас предложил им по стаканчику 'Огнедышащего'. Билли покачал головой. По всему было видно, что недавно пережитое порадовало его чрезвычайно. Что касается Абаз, та выглядела спокойно и умиротворенно, словно только что вернулась из матрассильской церкви, где всегда бывала с матерью. Черты её лица напоминали Мэтти, но в ней был заметен глянец спокойствия и благополучия, незнакомых Мэтти в молодые годы. Взгляд Абаз был прямым и открытым, в то время как Мэтти прятала глаза и редко смотрела открыто, хотя, по мнению Мунтраса, считавшего себя знатоком человеческих душ, и в дочери и в матери преобладала одинаковая, очень импонирующая ему сдержанность.

Абаз торопилась уехать из Матрассила, где оказалась втянутой в неприятную историю, и бегство удалось, в чем немалую роль сыграла как раз её сдержанность. Сейчас, в легком чаргираке, эффектно обтянувшем её высокую тугую грудь и хорошо гармонирующем с её каштановой гривой, Абаз была особенно хороша, что не мог не признать даже настроенный философски и скептически Мунтрас. Глядя на девушку, он вдруг подумал, что, может быть Бог всё же действительно существует. Может быть, несмотря на весь идиотизм людей, Бог всё же правит миром, раз в нем возможна такая красота, как Абаз...

Наконец, выдохнув очередной клуб дыма, Мунтрас задал свой вопрос:

— Скажи, Биллиш, в твоем небесном мире мужчины и женщины тоже нисходят до общения по-простому?

— Этому 'простому', как вы выразились, общению нас учат с восьми лет, для чего в наших школах существует целый раздел науки, — отозвался Билли, нежно поглаживая руку девушки. — Но здесь... с Абаз... — ни о какой науке тут речи быть не может, здесь всё было на самом деле... всё по-настоящему... О, Абази... — благоговейно прошептав имя своей соседки, Билли пылко поцеловал её в щеку, потом не выдержал и впился в губы. Абаз отвечала ему покорно, но без страстности.

Потом, поднявшись, Билли пожал Мунтрасу руку.

— Вы были совершенно правы, мой дорогой друг, — Абаз ни в чем не уступает королеве, а во многом и превосходит её. Она божественна!

Ледяной капитан усмехнулся.

— По-моему, всё женщины одинаковы и только воображение мужчин наделяет их чертами различия. Есть старая пословица: 'От румбо все кровати скрипят одинаково'. У тебя слишком живое воображение, Билли, вот в чем беда. Абаз — девушка хорошая во всех отношениях, а к постельным вещам у неё вообще талант, и решив, что её общество заставит тебя взглянуть на жизнь по-новому, я не ошибся. Скажи-ка мне, Биллиш, кууни в нашем мире так же глубоки, как и в вашем?

— Нет, они глубже, мягче, слаще... — повернувшись к своей соседке, Билли снова принялся её целовать.

Капитан недовольно вздохнул.

— Ну будет вам, помиловались — и хватит. В своём роде страсть так же разрушительна, как в другом пьянство. Иди к себе, Абаз. Я хочу поговорить с этим молодым человеком, и, если возможно, услышать от него что-нибудь новое. Послушай, Биллиш, с тех пор как мы сошли с корабля на берег, у тебя конечно же не было времени смотреть по сторонам, ты почти всё время валялся в кровати — по одной причине или по другой — но, надеюсь, теперь у тебя найдется немного времени, чтобы оторвать взгляд от роскошных прелестей этой грудастой красотки и чуть-чуть оглядеться. Ты видел Осоилимскую скалу, вот о чем я хочу спросить? Если ещё не видел, то не пожалеешь — через час я хочу подняться на неё вместе с тобой. Раз уж у тебя хватило сил удовлетворить Абаз, что, к слову, удается не всякому, то хватит сил одолеть и Скалу.

Билли широко улыбнулся.

— Конечно, я пойду с вами, если Абаз тоже пойдет.

Подняв на Билли глаза, Мунтрас посмотрел на него уже совсем иначе. Теперь в его взгляде была скрытая до времени угроза.

— Ответь мне пожалуйста, приятель Биллиш, ты случайно не с Пеговина, что в Геспагорате? Тамошние жители известные шутники.

— Послушайте... — Билли повернулся к капитану и взглянул ему прямо в налитые кровью глаза. — Я именно тот, кем называю себя, — человек из другого мира. Я родился и вырос не на Геликонии, но вышло так, что мне позволено было спуститься на вашу планету. Вот я и прилетел сюда при помощи небесного корабля, о котором уже рассказывал вам, хотя лихорадка не позволяла мне тогда как следует растолковать детали. Я ни за что не стал бы лгать вам, Криллио, потому что очень многим вам обязан. Можно сказать, я обязан вам больше, чем жизнью.

Капитан, смутившись, небрежно махнул рукой.

— Ты ничем мне не обязан, Биллиш. Никогда не стоит считать, что ты перед кем-то в долгу — лично я этим не грешу. Помнишь, я рассказывал тебе, что когда-то давно был нищим и провел саму королеву? Так что я никакой не благодетель и не святой — успокойся и не считай, что ты в неоплатном долгу передо мной.

— Но вы усердно работали и создали своё дело, преуспевающеё и прибыльное, отлично налаженный механизм, — пылко возразил Билли. — Сам король называет вас своим другом...

Выпустив из сложенных трубочкой губ тонкую струйку дыма, Мунтрас холодно ответил:

— Так вот в чем дело, вот что не дает тебе покоя?

— Король ЯндолАнганол? — удивился Билли. — Но ведь вы же с ним друзья, верно?

Мунтрас нахмурился.

— Скажем так: я продаю его королевскиму величеству некоторое количество льда. Не более того.

Билли взглянул на капитана, улыбаясь половинкой рта.

— Кажется, вы не слишком любите короля ЯндолАнганола?

Покачав головой, капитан затянулся трубкой и ответил:

— Биллиш, по всему видно, что тебе наплевать на короля — мне, по правде сказать, тоже. Но должен предупредить тебя, что в Борлиене религия очень сильна и с ней тут шутки плохи. Помнишь, как его величество бросил тебе обратно часы, которые ты пытался подарить ему? Король борлиенский фанатик до мозга костей, что же в таком случае говорить о его подданных? Если тебе вдруг взбредет в голову рассказать свои байки какому-нибудь осоилимскому крестьянину, он побежит к соседям и те схватят тебя как еретика и богохульника — хорошо ещё, если не убьют на месте! — так что не вздумай. Конечно, тебя могут принять за святого, но могут и просто заколоть вилами.

— Но почему? — возмущенно спросил Билли.

Капитан выпустил очередную струю дыма.

— Здесь есть логическое объяснение. Люди боятся ненормальных. Потому что один-единственный безумец способен погубить веру. Запомни, Биллиш, я знаю, что говорю. Так-то. Всё, хватит разговоров, пошли!

Закончив нотацию, ледяной капитан поднялся, и, когда Билли тоже встал, ободряюще положил ему руку на плечо.

— Хорошая девушка, хороший ужин, хорошая прогулка — что ещё нужно настоящему мужчине? От мыслей голова пухнет? — побольше физических нагрузок, молодому человеку это полезно.

Ужин был уже подан, они основательно подкрепились и вскоре были готовы к восхождению на Скалу. За ужином Мунтрас выяснил, что живущий у подножия Скалы Паллос ни разу за это время не побывал на её вершине. Осмеяв своего управляющего, он велел ему собираться в дорогу и вскоре все трое уже шагали по тропинке к подножию. Паллос зачем-то прихватил сиборнальское ружьё, которое нес на ремне на плече.

— Похоже, твои личные дела идут не худо, если ты можешь позволить себе подобную игрушку, — с подозрением заметил капитан. Он доверял своим управляющим не больше, чем королю.

— Я купил это ружьё, чтобы защищать вашу собственность, Криллио, хотя не был обязан это делать, — обиженно сказал Паллос. — Даже когда торговля шла хорошо, мне перепадало не так много. Ваше жалование никогда не было щедрым.

Они двинулись по дороге, ведущей от пристани к городку Осоилима. Между домами туман был не такой густой, а льющийся из окон свет на небольшой центральной площади действовал ободряюще. На площади было людно — прохлада вечернего ветерка, поднявшегося на закате, манила на прогулку. С лотков и в маленьких лавочках бойко торговали сувенирами и сластями, горячие лепешки, жаренные в масле, тоже шли нарасхват. Паллос на ходу показал спутникам несколько постоялых дворов, где селились пилигримы и куда он регулярно продавал свой товар, лордриардрийский лед. По его словам выходило, что здесь большую часть покупателей — то есть людей с деньгами, на ком можно было хоть что-то заработать, — составляли именно пилигримы. Многих из тех, кто считал, что владеть чужой жизнью — большой грех, привлекала сюда давняя традиция, обязывающая каждого хозяина дать здесь свободу своему рабу, будь то человек или фагор, ибо так провозгласил тут сам святой король Дэннис.

— Чудики тащатся в такую даль, чтобы расстаться здесь со своей собственностью, а ведь рабы стоят неплохих денег, — с раздражением заметил Паллос, которого явно возмущали причуды подобных доброхотов.

Подножие Скалы начиналось от самой площади — или, лучше сказать, площадь и город лепились к Скале. Тут же, на площади, находилась знаменитая часовня Свободных Рабов, где ледяной капитан купил каждому из своих спутников по свечке. Миновав украшенную кругом Акханабы арку, они начали восхождение. Скалу покрывали плети талипота, пышно разросшиеся от малолюдства пилигримов и небрежения священников; пробираясь наверх, приходилось раздвигать жесткую листву, освобождая себе дорогу. Установленные тут когда-то фонари не зажигали уже давным-давно. Тропу им освещали лишь их свечи и всполохи сияния, блуждающие по небу.

Навстречу спускались немногочисленные люди, уже побывавшие на вершине. Сверху и снизу доносились невнятные приглушенные молитвы редких пилигримов. Многие столетия назад, ещё в благословенном начале Осени прошлого Великого Года, в камне вырубили для удобства ступени. Тропинка-лестница вилась вокруг Скалы, но нигде не осталось и намека на перила — приходилось проявлять осторожность, чтобы не сверзиться с обвалившихся по краям ступеней. Неверный свет свечей освещал дорогу едва ли на шаг вперед.

— Вутра, стар я уже для таких подвигов, — бормотал Мунтрас, задыхаясь от усилий.

Но наконец они выбрались на самую вершину, на площадку, и, пройдя под такой же аркой в конце лестницы, оказались перед небольшим обветшавшим строением — святилищем короля Дэнниса. Вдоль самого края площадки тянулся древний каменный парапет, облокотившись на который можно было насладиться видом торчащих из медленно ползущего внизу тумана копьевидных верхушек густого каспиарнового леса.

Сквозь монотонный шум ветра иногда можно было различить доносящиеся снизу звуки города. Оттуда долетала и музыка — играли на двухструнном клосе, или, вероятнее всего, на биннадурии. Струнному инструменту ритмично вторили барабаны. А в разрывах тумана в лесу всюду мигали огоньки, создавая волшебное по красоте зрелище.

— В точности по пословице, — прокомментировал Паллос: — 'Нет ни одного клочка земли, где можно жить сносно, но нет и ни клочка, где кто-нибудь да не жил'.

— Истинно правоверные пилигримы бдят здесь всю ночь со свечой в руках, чтобы встретить рассвет на вершине Скалы, — объяснил Билли Мунтрас. — Хотя большинство решает, что встретить рассвет в лесу тоже неплохо. На этих широтах оба солнца восходят круглый год. Там, откуда я прибыл, у меня на родине, это не так.

— На моей родине, Криллио, все люди хорошо образованы, многое знают и умеют, — равнодушно отозвался Билли, явно думая лишь об Абаз. — Так у вас лишь хороший художник может написать портрет, до мелочей повторяющий оригинал, а для нас не составляет труда создать видимость реальности при помощи видео, трехмерной голографии и прочих ухищрений. Но результат на поверку плачевен — под сомнение ставится само существование Геликонии! Зачастую моё поколение начинает сомневаться даже в существовании реальности, сомневаться в том, что мир за пределами Аверна вообще существует. Не знаю, понятно ли я объясняю...

Мунтрас вздохнул.

— Биллиш, по торговым делам я изъездил весь Кампаннлат вдоль и поперек, а до этого был нищим и бродягой и повидал не меньше. Я побывал в разных местах, был далеко на западе, в Рададо, что лежит за Рандонаном, и даже в стране за Барьерными горами, зовущейся Понипот, — там, где кончается земля. Так вот, я был в Повачете, столице Понипота, и знаю, что он существует, хотя скажи я об этом кому-нибудь здесь, в Осоилима, мне никто из здешних болванов не поверит. Для них Понипот — лишь старая полузабытая сказка.

— А где же этот твой мир, Биллиш, твой Аверн? — раздраженно спросил Паллос, на которого разговоры о географии начали нагонять скуку. — Я слышал, ты говорил, что он где-то наверху, над головой. Это, случайно, не он? — он показал куда-то вверх. От горизонта до горизонта небо было удивительно чистым и безоблачным, ярко светили звезды.

— Где?

Паллос молча ткнул пальцем.

— О, эта яркая звезда — Ипокрен, газовый гигант, единственный в вашей системе, — вздохнул Билли. — Аверн ещё не взошел. Сейчас он наверно где-то с другой стороны Геликонии, под нами, и его не видно.

— Под нами! — с коротким смешком воскликнул капитан. — Биллиш, ты просто спятил. Если ты надеешься, что люди тебе когда-нибудь поверят, то нужно придерживаться своих россказней. Раньше ты говорил другое. Под нами! Это где же — в стране духов?

— А другой мир, о котором ты говорил, Биллиш, Земля? — спросил Паллос. — Можешь показать её нам?

Билли вздохнул.

— К сожалению, Земля очень далеко от нас и увидеть её невозможно даже в самый сильный телескоп Аверна. Кроме того, Земля ведь не звезда и не светит.

— А как же тогда ты собирался показать нам Аверн? — удивился капитан.

Билли ещё раз вздохнул.

— Аверн светит отраженным светом. Его поверхность отражает лучи Баталикса и Фреира.

Мунтрас задумался.

— Тогда почему мы не можем видеть Землю? Почему она не отражает лучи Баталикса и Фреира?

— Потому что Земля слишком далеко, — Билли помолчал. — Поймите, мне очень трудно объяснить вам всё это. Если бы у Геликонии был спутник, вы поняли бы меня гораздо лучше — но луны у вашей планеты нет и поэтому привести в пример нечего. Кстати, отсутствие луны очень сильно задержало развитие астрономии на вашей планете. Для глаза землян Луна гораздо более любопытна, чем звезды и планеты. Что же касается самой Земли, то она тоже светит отраженным светом, светом нашей звезды, Солнца, но из-за расстояния различить этот свет невозможно.

— Что ж, Земля далеко и её не видно — ладно, плевать, — проворчал капитан. — И стараться высмотреть её я не буду — всё равно мои глаза уже не те, что прежде.

Билли повернулся к восточной части небосвода, потом махнул в ту сторону рукой.

— Солнце, Земля и другие планеты нашей системы — вон там. Как вы зовете вон то длинное созвездие, где звезды широко разбросаны, — у него наверху ещё светит одна яркая звезда и три маленьких?

— У нас, в Димариаме, мы называем это созвездие Ночным Червем, — ответил Мунтрас. — Прости меня, Биллиш, может быть, я и ошибаюсь, потому что мои глаза совсем ослабли. Ночной Червь — это то же самое, что Червь Вутры. Верно, Грендо?

— Вы обратились не по адресу — мне недосуг пялиться по ночам на звезды, — недовольно отозвался Паллос. — Что я вам, звездочет? Вот покажите мне золотой в десять рун, я вмиг его опознаю!

— Солнце — одна из скрытых туманностью Ориона звезд созвездия Червя Вутры, около его жабр, — пояснил Билли. — К сожалению, отсюда его тоже не видно.

В разговоре с капитаном и его спутником он старался держать легкий и веселый тон, но после стольких лет ученичества роль рассказчика его несколько смущала. Не успел он договорить, как сверкнувший в небе очередной сполох полярного сияния осветил лица его слушателей, выхватив их на мгновение из сумерек. Управляющий со скучающим видом глядел в темноту, его ладонь покоилась на стволе ружья, что, очевидно, придавало ему уверенности. Одутловатое лицо пожилого капитана с упорством вглядывалось в бесконечность космоса, в глазах торговца светилась решимость и симпатия к говорящему. Билли вздохнул и представил, как Абаз, чуть приоткрыв свой пухлый ротик, восхищенно смотрела туда, куда он недавно показывал...

Он ещё раз вздохнул и опустил голову. Все эти люди были частью подлинной реальности — он уже начинал свыкаться с этой мыслью. После общения с Мунтрасом и Абаз, яркими представителями подлинной реальности, воспоминания об Аверне и наставнике, загнанных в сети реальности ложной, вызывали у него лишь отвращение. Его изнеженная нервная система с трудом, но всё же начала привыкать к жизни в среде новых ощущений, запахов, звуков и красок. Впервые он жил так, как следовало: полной жизнью. Те, кто следил за ним сверху, считали его канувшим в ад; однако от ощущения полной свободы, звенящей в каждой клеточке тела, ему казалось, что он в раю.

Сполох сияния сверкнул и погас, оставив их в полной темноте. Медленно вернулся сумрак звездной ночи.

'Поверили ли эти люди в существование Земли и Аверна? — подумал про себя Билли. — Способны ли они на это? Способен ли я убедить их, достаточно ли вески мои слова? Ведь глубоко верующие в своих богов люди, как бы они ни старались, ни за что не убедят меня в существовании своих богов. Наши умвелты мыслей различаются коренным образом, они не только не совпадают, но и прямо противоречат друг другу'.

Вслед за вопросом пришло гнетущее сомнение. Что если Земля тоже лишь плод воображения авернцев, Бог, которого авернцам так не хватает? Зловещие последствия лжесуществования Акханабы, вовсю сражавшегося с грехом, были видны на Геликонии везде и всюду. Но где увидеть доказательства существования Земли — что-нибудь посущественнее видимой лишь на картах звездочки под названием Солнце в северо-восточной части созвездия могучего Червя?..

Решив отложить ответы на тревожные вопросы до будущих времен — времен окончательной ясности, он поспешил внимательно прислушаться к новому вопросу Мунтраса.

— Но если Земля так далеко, Биллиш, как же люди там ухитряются видеть нас оттуда?

Билли улыбнулся.

— Благодаря чудесам науки. Радиосвязь позволяет людям общаться на невероятных расстояниях. Сомневаюсь, что здесь, при вашем техническом уровне, я смогу построить хотя бы простейший радиопередатчик, но уж объяснить принципы его работы вашим ученым я наверное смогу. Это продвинет ваше развитие на тысячелетия вперед, вот увидите.

Мунтрас тяжело вздохнул.

— Всё равно, не понимаю я этого. Когда мы доберемся до Лордриардри, ты объяснишь мне, как эта связь работает? Моей компании она точно пригодилась бы.

— Так ты хочешь сказать, что где-то там, далеко, есть люди, точь-в-точь как я и все остальные? — осторожно спросил Паллос. — Которые смотрят на нас — смотрят прямо сейчас? Видят нас такими, какие мы есть, а сами вон там, на голове Червя?

— Именно так, мой дорогой господин, — улыбнулся Билли. — И более того — ваше лицо и имя уже известно миллиардам обитателей Земли — или, точнее говоря, станет известно по прошествии тысячи лет, потому что именно столько времени занимает передача известия от Аверна к Земле.

Цифры не произвели на Паллоса особого впечатления; думал он только об одном. Прикрыв рот рукой, он пригнулся и театрально прошептал на ухо Билли:

— А то, чем вы с Абаз занимались в кровати, они тоже смогут увидеть?

Услышав его вопрос, Мунтрас рассмеялся и хлопнул управляющего по плечу.

— За сеанс со зрителями Абаз полагается надбавка, ты к этому клонишь, Паллос?

— Держите свои грязные шуточки при себе, это не вашего ума дело, — злобно огрызнулся Билли.

Мунтрас проигнорировал брошенный вызов.

— Если твои соплеменники и в самом деле так умны, какая им радость подсматривать за нами, погрязшими в дикарской тупости?

— Геликония не имеет себе подобных в Галактике — ведь только здесь землянам удалось найти живых разумных существ, — объяснил Билли, снова возвращаясь к лекторскому тону, на этот раз куда более сухому.

Все замолчали, обдумывая его слова, — и в это самое время из раскинувшихся внизу туманных джунглей донесся резкий звук, скорее, пронзительный крик, далекий, но отчетливый.

— Кто это был, какой-то зверь? — испуганно спросил Билли.

— По-моему, это трубят в рог фагоры, — сумрачно ответил Мунтрас. — То, что мы сейчас слышали, — сигнал тревоги, близкой опасности. Скажи-ка, Грендо, много здесь бродит свободных фагоров?

— Много ли, мало, не знаю, но сколько-то есть, — проворчал управляющий. — Освобожденные фагоры перенимают у людей их уклад жизни, устраивают в джунглях поселения, и, как я слышал, живут там совсем неплохо. В торговле они соображают скверно, поэтому за лед с них удается содрать хорошие деньги.

— Так ты продаешь мой лед фагорам? — поразился Мунтрас. — Указом короля ЯндолАнганола продавать лед разрешено только его фагорской гвардии!

— Фагоры часто приходят в Осоилима и приносят на продажу свой товар, всякую чепуху: ожерелья из косточек гвинг-гвинг, шкуры животных и их мясо, и лед они берут не за деньги, а в обмен на своё добро, так что денег я с них не беру и запрет короля не нарушаю, — проворчал Паллос. — Получив от меня мерку льда, они выходят на улицу и грызут его прямо у дверей дома компании. На это невозможно смотреть, бр-р, мерзость! Как пьяницы, дорвавшиеся до бутылки!

Задумавшись о фагорах, все замолчали. Они стояли неподвижно, глядя кто вниз или вперед, в темноту, кто вверх, на бескрайний небосвод. Сумеречный дикий мир перед Билли казался таким же бесконечным, как небеса. Из темноты то и дело доносились пронзительные высокие звуки, — кто-то, совсем недавно получивший свободу, то ли радовался вновь обретенному дару, то ли страдал от неодолимых трудностей самостоятельного существования. В небесах царило безмолвие — сверху лился только мягкий, мерцающий в неизъяснимом ритме звездный свет, да нисходила тьма бесконечной космической бездны.

— Фагоров нам бояться нечего, — отрывисто проговорил Мунтрас, прервав всеобщее молчаливое размышление. — Слышишь, Биллиш, там, в той стороне, где, по твоим словам, находится твоё Солнце, так вот там — Восточный Хребет, который фагоры зовут Нктрикх. Очень немногие из людей бывали там. Склоны Нктрикха неприступны, и ходят слухи, что там, на высокогорных равнинах, живут полчища фагоров. Ты никогда не смотрел на Нктрикх сверху, со своего Аверна?

Билли улыбнулся.

— Смотрел, Криллио, и очень часто. На Аверне несколько отсеков отведено для отдыха и расслабления, так вот, там есть точная копия этого хребта и свой последний отпуск я провел именно там. Правда, подножия Нктрикха почти всегда закрыты облаками, поэтому для наблюдения и съемок там мы используем инфракрасные камеры, а они не слишком-то точны. Но самые высокие плато находятся на высоте девяти миль, в стратосфере, где вершины гор на большом протяжении словно срезаны гигантским ножом — эрозия там очень слаба. Виды, которые открываются оттуда, потрясают, да что там, вселяют благоговейный ужас! На этих ужасных плато снега нет, нет там и фагоров. Жаль, что у меня нет фотографий показать вам, но жизни там нет, какой бы неожиданностью это для вас ни оказалось. Извините, если разочаровал.

— Ты сказал — 'фотографии'? — с интересом спросил ледяной капитан. — Что это такое?

Билли нахмурился. Он понимал, что рассказ выйдет долгим, а он уже устал и потерял ясность мысли, да и настроение его было испорчено пошлостью Паллоса и доносившимися снизу звуками. Кроме того, он осознал, что не стоит выкладывать сразу все козыри. Пока что Мунтрас был им заинтересован — но это пока. Нрав капитана был крутым и он явно надеялся извлечь из него некую практическую пользу — в возможности чего Билли очень сомневался. И ему не хотелось, чтобы разочарованный капитан высадил его где-нибудь в Оттасоле, обрекая на жалкое нищенство, а то и вовсе смерть от голода или рук портового отребья.

— Я расскажу обо всём подробно, но только в Лордриардри, хорошо?

Капитан вздохнул, неохотно, но признав его право.

— Идет. Если рассказ окончен, давайте спускаться, а то достоимся до того, что сам Акханаба спустится к нам с небес. Предлагаю перекусить и завалиться спать — 'Дева' отвалит завтра поутру, ещё до восхода светил.

Билли выпросил на минутку свои драгоценные часы.

— Аверн взойдет через час, — наконец сказал он, что-то подсчитав. — За двадцать минут он пересечет весь небосклон от одной стороны горизонта до другой.

Капитан нахмурился.

— Биллиш, всего полдня назад ты валялся в лихорадке. Через час ты должен не наблюдать за Аверном, а лежать в кровати — имей в виду, один! — и спокойно спать. Я буду твоим отцом на Земле, — Вутра, я хотел сказать, на Геликонии! Ведь твои родители наверняка сейчас смотрят на нас сверху — зачем их расстраивать?

— У нас нет родителей, нас воспитывает клан, — объяснил Билли, когда они уже ступили под арку и подошли к началу сбегающей вниз лестницы. — На Аверне в обычае искусственное оплодотворение и выращивание плода в искусственной матке.

— С нетерпением жду подробностей того, каким образом это вам удается, — и с картинками, с картинками! — хохотнул Паллос.

Спускаясь к подножию скалы, Билли крепко сжал зубы.

* * *

Ниже Осоилима береговой пейзаж сильно изменился. Сначала с западной, а потом и с восточной стороны замелькали возделанные поля. Джунгли отступили, дав место плодородному лёссу. То, что 'Лордриардрийская дева' пересекла городскую черту Оттасола, заметили только бывалые матросы, да сам капитан — настолько непривычен был для остальных вид города, перенесшего свою жизнедеятельность с поверхности земли в её благословенно прохладные недра.

Вновь поставив Дива следить за выгрузкой товаров на пристань, капитан Мунтрас взял Билли за руку и отвел его вниз, в один из пустых отсеков трюма, в маленькую кладовую для пряностей, сейчас пустую.

— Как самочувствие — в порядке? — спросил он.

Билли вздохнул. Недавняя бодрость уже покинула его и он понимал, что это значит. Таблетки в аптечке закончились — да они, как он знал, больше ничем ему не помогли бы. Время данной ему ими отсрочки истекало. Уже совсем скоро вирус гелико возьмется за него всерьёз, а тогда он протянет недолго.

— Неплохо. Но это уже не надолго. А где Абаз?

Капитан положил ему руку на плечо.

— Послушай, Биллиш. Я хочу, чтобы ты остался тут, в трюме, и сидел здесь, пока я буду в городе по одному очень важному делу. Я должен проститься с друзьями, заглянуть к паре человек. При мне очень важное письмо и нужно обеспечить его доставку по назначению. А здесь, в Оттасоле, ребята дошлые, не то что эти деревенские дурни. Я не хочу, чтобы тебя даже видел кто-нибудь, не то, что разговаривал. Понял?

— Но почему? — возмутился Билли. Мысль о том, что он так и не увидит великого города, самого крупного на Геликонии, наполнила его середце тоской и гневом.

Мунтрас твердо взглянул ему в глаза.

— Потому что я и сам дурень, раз поверил твоей сказке. И не хочу, чтобы какой-нибудь полоумный святоша проломил тебе голову, как безбожнику и еретику.

Билли от удовольствия улыбнулся.

— Спасибо вам. У вас гораздо больше здравого смысла, чем у короля и даже самого СарториИрвраша.

Они с удовольствием пожали друг другу руки. Потом Мунтрнас вновь нахмурился.

— Надеюсь, ты не забыл, как эти две матрассильские шишки обращались с тобой? Поэтому если не хочешь, чтобы и здесь повторилось то же самое, носа не высовывай из трюма. Это для твоей же пользы.

— Значит, я должен сидеть в трюме, пока вы будете развлекаться на берегу и попивать там с друзьями, набираясь до чертиков? — тут же возмутился Билли. — Почему мне нельзя увидеть Абаз?

Тяжелая рука капитана поднялась в предостерегающем жесте.

— Знаешь что, парень, я стар и шума не люблю. И никогда не напиваюсь. Я вернусь, как только закончу все свои дела. Потому что хочу, чтобы ты добрался до Лордриардри в целости и сохранности — и ты, и эти твои волшебные часы. В Лордиардри ты сможешь жить спокойно, там найдется, кому о тебе позаботиться. Там у нас будет время поговорить обо всём — неторопливо и обстоятельно, и о том корабле, что доставил тебя сюда, и о других удивительных вещах, о которых ты постоянно упоминаешь вскользь. Но сначала я должен доделать своё дело, отправить письмо. Это очень важно.

Но Билли не желал успокаиваться.

— Криллио, где Абаз? Почему вы не хотите сказать?

Ледяной капитан усмехнулся.

— Избавившись от одной болезни, ты подхватил другую — любовную горячку. Абаз ушла, Биллиш. Ушла навсегда. Почему ты спрашиваешь меня об этом? Ты же и так прекрасно знал, что она плыла с нами только до Оттасола!

— Ушла, даже не повидавшись со мной? — возмутился Билли. — Не сказав ни слова на прощание?

Мунтрас угрожающе надвинулся на него. Билли показалось, что плечистая фигура капитана заполнила собой почти всю кладовую.

— Не пререкайся со мной, парень. Див ревнует к тебе Абази и я попросил её убраться поскорее, пока дело не дошло до драки. Как видишь, всё это для твоего же блага, так что впредь будь со мной повежливей. Ах да, она передавала тебе привет, сказала, что ты был очень мил и всё такое. Но Абаз некогда сидеть сложа ноги, ей нужно зарабатывать на жизнь, как и всем остальным.

— Зарабатывать на жизнь... — потерянно прошептал Билли и замолчал, поняв о какого рода 'работе' идет речь.

Воспользовавшись паузой, Мунтрас выскользнул из кладовой, затворил и запер за собой дверь. Убирая в карман ключи, он улыбался.

Поняв, что его снова посадили под замок, Билли яростно забарабанил в дверь.

— Не шуми, парень, я скоро вернусь! — ободряюще крикнул ему капитан.

Поднявшись по трапу, Мунтрас быстро прошел к сходням и вскоре уже тяжело шагал по набережной. В конце порта, в высоченном береговом обрыве, зияло жерло тоннеля, уводившего под землю, в глубины лёсса. Над дырой в земле красовалась вывеска: 'ЛОРДРИАРДРИЙСКАЯ ЛЕДОТОРГОВАЯ КОМПАНИЯ. ТРАНЗИТНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ'.

Представительство компании Криллио Мунтраса размещалось в малом порту Оттасола. Главный порт располагался милей ниже по реке; туда могли заходить и большие морские корабли, и, само собой, торговый оборот там был куда больше, но ледовый капитан не любил шума — во всех смыслах.

Войдя в тоннель, Мунтрас остановился у конторки. Двое клерков, испуганных столь неожиданным появлением хозяина, торопливо вскочили на ноги, в суматохе рассыпав по полу колоду карт. Кроме клерков, в конторе были Див и Абаз.

— Привет, Див, — улыбнулся капитан. — Будь добр, окажи мне услугу, уведи отсюда этих парней и позволь мне несколько минут побыть наедине с Абаз.

Надутый от такого указания, Див неохотно исполнил его. Когда дверь за ним и за служащими компании закрылась, Мунтрас запер её и повернулся к девушке.

— Если хочешь, можешь присесть, дорогая. У нас будет важный разговор.

— Что вам ещё от меня нужно? — надула губки Абаз. — Плавание закончено, хотя и продлилось дольше, чем было обещано. Я хочу заняться личными делами, у меня их непочатый край!

Девушка держалась задиристо, но в то же время было видно, что она взволнована и даже испугана. То, что капитан запер дверь, определенно встревожило её. Уголки рта Абаз опустились точно так же, как это бывало в тяжелые минуты у её матери. Мунтрас улыбался, глядя на неё.

— Тебе нечего бояться, дорогая. И не дерзи, пожалуйста, это может повредить лицу. До сих пор ты вела себя образцово и я очень доволен тобой. На тот случай, если ты ещё не поняла, запомни — сопливой шлюшке вроде тебя всегда полезно сохранять хорошие отношения с таким значительным и важным человеком, как капитан Криллио Мунтрас, хоть он уже и старик. По большому счету ты мне нравишься, я доволен тобой и собираюсь тебя наградить. Повторю — ты была добра ко мне и к Билли, и за это ты получишь награду.

Абаз немного успокоилась.

— Я погорячилась, извините. Просто... вы вечно всё окружаете тайной. Почему например вы не позволили мне попрощаться с Билли? Что-то с ним опять неладно, да?

Кивая словам девушки, капитан одну за другой доставал из кошеля серебряные монеты. Подняв на девушку глаза, он с улыбкой протянул ей деньги.

Когда, увидев на ладони капитана серебро, Абаз простодушно потянулась за деньгами, он крепко схватил её за запястье свободной рукой. Девушка вскрикнула от боли.

— Терпение, дорогая, ты сейчас получишь эти деньги. Но прежде я должен убедиться, что могу доверять тебе и впредь. Надеюсь, ты знаешь, что Оттасол большой порт? Может, самый большой на Геликонии?

Сказав это, Мунтрас сжимал запястье Абаз до тех пор, пока та не прошипела в ответ:

— Да, знаю.

— Тогда, думаю, для тебя не секрет и то, что в каждом порту, особенно в морском, всегда бывает множество иноземцев?

Запястье снова сжато. Снова в ответ шипение.

— Знаешь ли ты, что среди иноземцев попадаются люди с других материков?

Запястье сжато — шипение.

— Например, из Геспагората?

Шипение.

— Или даже из далекого Сиборнала?

Шипение.

— Даже ускуты, владыки Сиборнала?

Запястье сжато — молчание, потом — шипение.

Продолжая хмурить брови в знак того, что наставления ещё не закончены, капитан отпустил многострадальное запястье Абаз, на котором от кольца его пальцев осталась красная полоса. Быстро схватив серебряные монеты, Абаз, дрожа то ли от злости, то ли от страха, молча спрятала их в свой узел с вещами.

— А ты вспыльчивая. Это ничего, вспыльчивая, зато отходчивая. Берешь от жизни всё, что подвернется? Прекрасно. Если не ошибаюсь, в Матрассиле ты имела дело с неким важным ускутом, с которым познакомилась на почве своего обычного занятия. Правильно?

На лице девушки снова мелькнул вызов — сделав шаг назад, она хищно посмотрела на капитана, словно прикидывая с какой стороны лучше напасть.

— Какого это обычного занятия?

— Того, которому тебя научила мать — за деньги ты даешь мужчинам попользоваться твоей кууни, — усмехнулся капитан. — Видишь ли, дорогая, твоя мать — моя давнишняя и хорошая знакомая, и потому ты для меня раскрытая книга, так что не крути — бесполезно. То, о чем я сейчас говорил, дело давнее, а потому сделай милость, напомни имя ускута, получавшего от тебя запретные услады в обмен на звонкую монету.

Абаз отрицательно потрясла головой. В её глазах заблестели слезы.

— Вутра, а я-то думала, вы друг! Я не хочу об этом говорить! Этого мерзавца всё равно больше нет в Матрассиле, он вернулся на родину. Он запутался в делах и влип... Если хотите знать, из-за него и я подалась на юг! Мать никогда не умела держать язык за зубами. Когда-нибудь болтовня дорого ей обойдется.

Ледяной капитан хмыкнул и покачался с пятки на носок.

— Ясно. Так значит, твой источник доходов иссяк — или, точнее говоря, подался на север, только пятки засверкали... Всё, что мне нужно от тебя, это услышать его имя. Скажи мне его имя, и можешь быть свободна.

Закрыв лицо руками, Абаз прошептала в ладони:

— Иоскега Сардал Пашаратид.

На мгновение в оттасольской конторе Компании повисла тишина. Потом капитан присвистнул.

— Ты взяла отличный разгон, маленькая потаскушка. Я с трудом верю тому, что слышу от тебя. Посол Сиборнала, ни больше, ни меньше! Ведь это ж надо! И не только в кууни тут дело, тут и ружья замешаны. Его жена-то это знает?

— А вы как думаете? — тон Абаз снова стал вызывающим. Сердясь, она ужасно напоминала мать.

Пожав плечами, капитан быстро проговорил:

— Что ж, ладно. Это действительно не моё дело. Спасибо тебе, Абази. В конечном итоге, ты обернула всё дело к моей пользе. Но теперь у меня есть на тебя управа. Не забывай об этом.

— Да и у меня есть управа на тебя, — дерзко сказала Абаз. — Я знаю про Биллиша.

Ледяной капитан нахмурился.

— Да. Но кроме тебя больше никто о нем знать не должен. Держи рот на замке и никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах не называй его имени, даже во сне. Ты получила свою плату и он должен покинуть Кампаннлат беспрепятственно. Если я когда-нибудь узнаю, что ты кому-то проболталась о Биллише, хотя бы намекнула на его существование, я немедленно отправлю письмо в борлиенское посольство в Оишате — и у тебя начнутся неприятности. В такой религиозной стране, как Борлиен, связь с чужеземцем, а тем более сиборнальцем и послом, строжайше воспрещена и нарушительница этого запрета наверняка понесет крайне суровое наказание. Тебя либо превратят в рабыню, либо казнят. А стоит только властям узнать, что вы с Пашаратидом провернули, как о тебе можно будет забыть — ты исчезнешь, и очень скоро. Поняла, о чем я?..

— Да, старый мерзавец, я всё поняла! — крикнула Абаз. — Я поняла.

Капитан снова покачался с пятки на носок.

— Очень хорошо. И повторяю: поменьше нервов. Послушай моего совета: никогда не раскрывай рот и не раздвигай ноги без дела. Сейчас ты пойдешь со мной — я хочу представить тебя одному своему другу, ученому. Его имя — Бардол КараБансити. Ему в доме нужна служанка. Он весьма богат и будет платить хорошо и в срок. Я ведь по натуре человек не злой, Абази. Просто терпеть не могу, когда у кого-то в руках остается леска, привязанная к сидящему в моей спине крючку. Я хочу оказать тебе услугу, найти пристойную работу и пристроить тебя на новом месте — и сделаю это не только ради твоих прекрасных глаз, но и ради твоей матери. Потому что если ты начнешь заниматься в Оттасоле тем же, чем занималась в Матрассиле, то очень плохо кончишь — и скоро, уж поверь мне. Я знаю этот город лучше, чем хотел. Немало продажных девок сгинуло здесь без следа, нарвавшись на убийц и извращенцев.

Замолчав, капитан подождал ответа, но Абаз тоже молчала, глядя на него в высшей степени недовольно. Но он просто проигнорировал её взгляд.

— Если тебе удастся зарекомендовать себя в доме моего ученого друга с хорошей стороны, ты сможешь забыть о том, что когда-то зарабатывала на жизнь, лёжа на спине. Ты даже сможешь найти себе хорошего мужа — ведь ты красива и не так глупа, как выглядишь. То, что я тебе предлагаю, это шанс, который не стоит упускать.

— А тем временем твой друг будет присматривать за мной — я правильно поняла?

Глядя на Абаз, ледяной капитан выпятил губы, причмокнул и ухмыльнулся.

— Он давно женился и очень удачно. Можешь не беспокоиться, он не станет к тебе приставать. Утри нос. Мы пойдем повидаться с ним сейчас же.

Остановившись за городскими воротами у начала подземной улицы, капитан свистнул рикшу. Немедленно появилась коляска, увлекаемая парой ветеранов Западной войны: две с половиной руки, три ноги и единственный глаз на двоих. Пропустив вперед АбазВасидол, капитан забрался в коляску следом за девушкой. Скрипя колесами, коляска довезла их по подземным улицам Оттасола до самой Больничной площади, освещенной лучами полуденного солнца, проникающими под землю сквозь прорезанное в своде квадратное отверстие. Несколько ступенек вели к двери с вывеской. Капитан и его молодая спутница выбрались из повозки, ветераны получили свою медную монетку и капитан дернул ручку дверного колокольчика.

Бардол КараБансити был крепким упитанным мужчиной, невысоким и грузным, с большой головой, размером похожей на голову фагора, и отличался многозначительной манерой выражаться. Свой грубый кидрант он подпоясывал крепким кожаным ремнем, на котором висел изрядный тесак в ножнах. Глядя на этого громилу, можно было легко принять его за мясника, в то время как он слыл человеком ученым, просвещенным во многих областях, и искусным лекарем.

От человека с профессией астролога трудно было ожидать изумления или хотя бы легкого удивления при виде нежданных гостей; тем не менее, он удивился. Пожимая руку своему старому другу, ледяному капитану, он вопросительно повел бровью в сторону Абаз. Капитан подмигнул, обещая разъяснить всё к полному удовлетворению хозяина. За кувшином вина, поданным гостям любимой женой КараБансити, тот с удовольствием согласился принять АбазВасидол служанкой в свой дом.

— Не скажу, что тебе придется таскать из моей мастерской туши разделанных хоксни, Абаз, для этого у меня есть фагоры, — но другую работу я тебе обещаю, — сразу же предупредил он. — Можешь приступать сейчас же, только проводим твоего радетеля. Впечатление ты производишь положительное.

Судя по выражению лица жены анатома, новая работница нравилась ей не так сильно, как мужу, но она промолчала, не смея возразить хозяину дома.

— Коль скоро всё так быстро и хорошо устроилось, то я с вашего позволения откланяюсь, — проговорил, поднимаясь, ледяной капитан. — Всего доброго.

КараБансити тоже поднялся, и на этот раз удивление в его лице читалось особенно ясно. С течением лет в ледяном капитане развились ленца и неторопливость. Доставляя КараБансити партию свежего льда, — которого в его анатомической мастерской уходило немало — капитан каждый раз пользовался случаем насладиться долгой и полезной беседой со знающим человеком. Сейчас же Криллио Мунтрас явно очень торопился, что было необычно и несомненно означало нечто из ряда вон выходящее.

— В благодарность за такую хорошую служанку я хочу лично отвезти вас обратно на корабль, капитан Мунтрас, — сказал КараБансити. — Нет, нет, я настаиваю!

И он действительно настоял на своем; не прошло и нескольких минут, как капитан и анатом уже сидели колени в колени и нос к носу в тряской коляске, где капитану некуда было отвести взгляд и приходилось смотреть в лицо своему оттасольскому другу, которым он и любовался всё время обратной поездки до ледового склада.

— Я знаю, вы дружны с СарториИрврашем? — наконец спросил анатома капитан, поняв, что избежать разговора не удастся.

— Да, мы давно знаем друг друга. Я высоко ценю его как ученого, — отозвался КараБансити. — Надеюсь, он пребывает в добром здравии?

Криллио Мунтрас нахмурился.

— Не совсем — король ЯндолАнганол сместил его с должности. После этого не прошло и дня, как советник бесследно исчез.

— Куда же? — поинтересовался, скрывая жадный интерес, анатом и астролог.

— Будь это известно, я бы не сказал 'исчез', — с усмешкой пояснил Мунтрас, слегка переставляя ноги, чтобы освободить затекающие колени.

— Но что же с ним случилось, скажите, ради Всемогущего!

Капитан понизил голос.

— Вы слышали, что произошло с королевой королев?

— По пути в Гравабагалинен она останавливалась в Оттасоле, — отмахнулся анатом. — Говорят, около пяти тысяч шапок унесло ветром в реку, когда легкомысленные горожане подбрасывали их в воздух, приветствуя её величество, прибывшую к королевской пристани.

Капитан понизил голос ещё больше.

— Королева королев и ваш друг попали в неприятную историю в связи с расправой над мирдопоклонниками. Да, в очень неприятную.

— И поэтому СарториИрвраш исчез? — догадался КараБансити.

Мунтрас кивнул, чуть заметно, но всё равно их с анатомом носы едва не соприкоснулись.

— Где же он сейчас — в местах вечного упокоения, куда однажды снизойдем и мы, и все остальные? Или же в подземной тюрьме матрассильского дворца?

Капитан пожал плечами.

— Может быть. Хотя я считаю, что он попросту покинул город, бежал — у него достаточно сообразительности, чтобы предвидеть свою судьбу.

Снова повисла тишина. Когда коляска наконец остановилась у подземной дыры-склада с вывеской: 'ЛОРДРИАРДРИЙСКАЯ ЛЕДОТОРГОВАЯ КОМПАНИЯ', Мунтрас, протянув руку, холодно проговорил:

— Вы были очень любезны, Бардол. Дальше я доберусь сам, не провожайте меня. Останьтесь здесь и сразу езжайте домой — так будет лучше.

Нарочито улыбнувшись, словно он стремился всеми возможными способами угодить другу, КараБансити всё же вылез из коляски.

— А вы хитрец. Вы всегда были хитрецом. Лично я считаю, что домой мне торопиться ни к чему — пускай жена получше познакомится с новой служанкой, вашей милой АбазВасидол, не стоит им мешать. А тем временем мы с вами можем опрокинуть по стаканчику за нашу последнюю, увы, встречу, на этот раз на борту вашего судна, капитан. Как вы на это смотрите — идет?

Криллио Мунтрас замер, задумавшись.

— Да, но...

Пока взволнованный Мунтрас расплачивался с рикшей, анатом безапелляционно и уверенно направился к сходням, перекинутым с борта 'Лордриардрийской девы' на берег.

— Надеюсь, у вас на борту найдется бутылочка вашего славного 'Огнедышащего'? — поинтересовался КараБансити у торопливо нагнавшего его запыхавшегося капитана. — Каким образом, интересно, вам удалось заставить эту молодую даму, чей взгляд пылает своенравием, слушаться вас столь беспрекословно?

— Она дочь моего старого друга, — соврал Мунтрас. — Но Оттасол — место опасное, в особенности для таких молодых девушек, как Абаз. Вы знаете это даже лучше меня — многие из них попали к вам на стол в самом неприглядном виде.

У сходней 'Лордриардрийской девы' на страже стояли два фагора в кожаных панцирях с вышитым на них именем компании, с тяжелыми алебардами.

— Прошу меня простить, дорогой друг, но я не могу пустить вас на борт моего судна, — тихо, но твердо заявил капитан Мунтрас, загораживая анатому дорогу, да так резко, что их лица снова едва не соприкоснулись.

— Но почему? — возмутился тот. — В чем дело? Насколько я слышал от вас, нынешнее ваше плавание — последнее. Так почему бы нам не выпить и не поговорить напоследок: мы уже не свидимся.

— Нет, почему же, я ещё вернусь... — вновь соврал Мунтрас. — Что тут плыть — всего-навсего море Орла... Я ходил через него несколько десятков раз. Но пираты совсем распоясались... Я ведь всегда боялся пиратов, и недаром. Эти мерзавцы выпили у меня немало крови.

— Вы же не трус, Криллио, — сухо заметил анатом. — Судя по вашим же рассказам.

Мунтрас глубоко вздохнул.

— Хорошо, я скажу вам правду, но пообещайте мне держать то, что я открою вам, в секрете. На борту чума — один матрос заболел. По закону мне нужно сообщить об этом портовым властям, но тогда меня не допустили бы под разгрузку и Вутра знает сколько продержали бы в карантине, а я ужасно тороплюсь домой, где не был слишком долго. Так что простите, но на борт я вас пустить не могу, ради вашей же безопасности. Нет, и не просите, я не хочу подвергать вашу жизнь риску!

— Гм, — хмыкнул КараБансити, и, ухватив мясистый подбородок в горсть, искоса взглянул на ледяного капитана. — По роду своей деятельности мне приходилось сталкиваться с большинством известных болезней, так что риск невелик — к любой заразе я невосприимчив, иначе давно уже лежал бы в могиле. Ради вашего замечательного 'Огнедышащего' я готов подвергнуть себя опасности и помочь этому вашему матросу.

Мунтрас резко нахмурился.

— Нет уж, извините. Я не могу своими руками свести в могилу столь дорогого мне друга. Потом буду всю жизнь казниться, знаете ли. Через пару теннеров я вернусь сюда и уж тогда мы поговорим обо всём — без спешки, с чувством, с толком, с расстановкой...

Всё ещё бормоча извинения, капитан вырвал руку из руки анатома и почти бегом поднялся по сходням на судно. Задыхаясь от бега, он кликнул сына и велел созывать всех на борт — 'Дева' отплывала немедленно...

Но КараБансити не ушел с набережной. Укрывшись у одного из складов, он следил за кораблем ледяного капитана до тех пор, пока Мунтрас не скрылся из виду, спустившись в трюм. После этого, повернувшись на каблуках, анатом медленно и задумчиво двинулся восвояси.

Пройдя немного по припортовой улице, КараБансити неожиданно остановился, щелкнул пальцами и расхохотался. Он разгадал великую тайну капитана!

Он свернул в переулок и вошел в первую попавшуюся таверну, где никто не мог его узнать.

— Полбутылки 'Огнедышащего', — щедро заказал он, чтобы отпраздновав новую победу логики над путаницей жизни.

Да, он заслужил эту небольшую награду. Люди, по разным причинам испытывающие чувство вины и ненавидящие себя за это, могут выдать себя словами, сами того не зная. Оттолкнувшись от этого, он взглянул иными глазами на сказанное ему в коляске Мунтрасом. 'В подземной тюрьме матрассильского дворца?' 'Может быть'. 'Может быть' не означает ни 'да', ни 'нет'. Вот в чем дело! Ледяной капитан спас СарториИрвраша от гнева короля, вывез из Матрассила на борту своего ледовоза и теперь они вместе плывут в далекий Димариам. Само собой, спасение государственного преступника дело настолько опасное, что капитан не посчитал возможным посвящать в него даже оттассольского друга бывшего советника.

Потягивая жгучее питьё, анатом некоторое время размышлял над методами дедукции, позволяющими узнавать о большой тайне, основываясь на мелких фактах.

* * *

За свою длительную и насыщенную событиями карьеру капитану Мунтрасу приходилось лгать как врагам, так и друзьям. Поэтому многие не доверяли ему; однако сильные, почти отцовские чувства, которые он испытывал к Билли, проистекающие из разительного сходства между чудаковатым юношей и родным сыном капитана, недалеким Дивом, заставили его пойти на крайности. Мунтраса очень тревожила беззащитность Билли, а сокровищница пугающих знаний, скрытая в голове паренька, неодолимо притягивала. Он уже нисколько не сомневался в том, что на грешной земле Билли явился вестником другого мира. Трепеща над своей добычей — иномирным пришельцем — он был готов защищать её от любых напастей, любой ценой.

Но прежде чем взять курс на родину, в Димариам, ледяной капитан должен был исполнить ещё одно поручение. Отдавшись неспешности плавания вниз по Такиссе, капитан Мунтрас не забыл об обещании, данном королеве. Пристав к причалу в главном оттасольском порту, он вызвал на борт одного из младших капитанов, командующего другим торговым судном компании, 'Лордриардрийским увальнем'.

— Ваше прежнее поручение отменяется, — сразу же сказал он. — Вы пойдете в Рандонан, вверх по Касолу, до самого Орделея. Со всей возможной быстротой.

— Но там война, хозяин, — капитан заметно побледнел. — Если верить последним известиям...

— Я в курсе, — сухо сказал Криллио. — И я не хуже вас знаю, что дело опасное. За этот поход я заплачу вам вдвое, нет — втрое обычного. Итак, вы идете, капитан? — уже с угрозой спросил он. — Или мне назначить нового?

Младший капитан судорожно кивнул.

— Да, хозяин. Как вам будет угодно. Но для чего?..

Мунтрас выложил перед ним кожаный кошель с письмом королевы.

— Вы должны доставить это письмо одному борлиенскому генералу, Ханре ТолрамКетинету, командующему Второй армией. Вы лично отвечаете за то, чтобы письмо попало генералу в собственные руки. Понятно? Если, паче чаяния, его не будет в Орделее, вы вручите его вашему лучшему юнге, ХаватРуваиму, с приказом отыскать генерала как угодно, любой ценой. Если же вы провалите дело — я тут же вас уволю, не слушая никаких оправданий. И сохрани вас Акханаба совать нос в это письмо. Если до короля дойдет хотя бы слух об этом — вам не сносить головы, уж поверьте. Я выражаюсь достаточно ясно?

Капитан вновь судорожно кивнул.

Покончив с неприятным делом, Криллио Мунтрас со всеми предосторожностями переместил Билли на борт своего морского флагмана, 'Лордриардрийской Королевы', гордости его небольшой флотилии. Флагман мог нести в своих трюмах до 200 тонн лучшего лордриардрийского льда. Сейчас же, собираясь взять курс к родным берегам, 'Королева' загрузила в трюм борлиенское зерно. И, кроме того, пребывающего в восторге от предстоящего захватывающего плавания Билли и хмурого Дива.

Попутный ветер наполнил паруса до отказа — снасти запели от натуги, такелаж заскрипел. Нос флагмана ледяной флотилии, словно стрелка компаса, указывал сейчас точно на юг, на далекий пока Геспагорат...

* * *

Берега Геспагората с обитающими на них несчетными игуанами были отлично знакомы всем обитателям земной станции наблюдения. Авернцы с превеликим вниманием наблюдали за тем, как гордый деревянный бриг с Билли Сяо Пином на борту медленно, но неуклонно приближался к этим древним берегам.

Жизненные драмы не были непременной составляющей бытия обитателей Аверна. Драм и переживаний по возможности избегали. Но, как ни старался Аверн сохранять привычное спокойствие, эмоциональное напряжение, в особенности среди самых молодых членов шести семейств, было очевидным. Каждый обитатель Аверна, как бы он ни желал сохранить нейтралитет, так или иначе должен был встать либо на сторону Билли, либо на сторону тех, кто осуждал его поведение.

Власть предержащие Аверна давно уже считали Билли никчемным и подозрительным типом и были рады от него избавиться, подстроив нужным образом результаты лотереи, — что, конечно же, не составило для них никакого труда. Признать, что он проявил недюжинную храбрость и умение приспособиться к различным обстоятельствам, для них было просто невозможно, ибо это означало признать, что те качества, которые на борту Аверна тщательно искоренялись, были главными для выживания на Геликонии.

Одной из надежд управляемого ими большинства, слабой, но всё ярче разжигающей пожар споров, было упование на то, что каким-то образом, правдами или неправдами, Билли сумеет убедить геликонцев в существовании Аверна.

Медленно, но верно эта надежда начала давать реальные плоды — Билли удалось убедить Мунтраса. Но Мунтраса, ледяного капитана, всё же нельзя было считать важной персоной, способной на что-то повлиять. Противники немедленно указали на то, что, сумев убедить Мунтраса, Билли на том и остановился, не передавая ему бесценных знаний, а эгоистически решив насладиться последними днями перед тем, как вирус гелико доконает его, не думая о том, что самому Билли его положение представлялось до сих пор крайне шатким и он не без оснований боялся крутого нрава капитана.

Но самыми огорчительными были неудачи Билли в том, что касалось установления контакта с королем ЯндолАнганолом и его советником СарториИрврашем — контакта, который смог бы изменить всё. Мало кто на борту Аверна думал о том, что у этих облеченных властью мужей, поглощенных сиюминутной государственной рутиной, просто не могло быть времени на столь отвлеченные беседы с неизвестным бродягой.

Вопрос, волнующий сейчас умы большинства авернцев, сводился к следующему: 'что предпринял бы король ЯндолАнганол и советник, возьми они на себя труд вдуматься в слова Билли поглубже и поверить в существование другого мира?' Этот вопрос вызвал тот факт, что, хотя Геликония и была смыслом существования Аверна, существование Аверна оставалось неизвестным для Геликонии.

Успехи и неудачи Билли всячески сравнивали с успехами и неудачами тех несчастных, кто выигрывал прошлые 'каникулы на Геликонии'. Сказать по правде, мало кто из предыдущих победителей сумел продвинуться дальше Билли. Большую часть изгнанных мятежников убили при первой же встрече с туземцами, по тем или иным причинам, в основном потому, что их принимали за еретиков или посланцев злых духов. Те, кто добровольно последовал за ними, получали возможность создать правдоподобную легенду и таким образом выжить в первые дни пребывания на Геликонии. Тем не менее, памятуя о несчастной судьбе первопроходцев, они отчаянно скрывали своё происхождение и доживали свои дни под видом чужеземцев из заморских стран. Судьба женщин была ещё хуже судьбы мужчин: отсутствие духа состязательности на Аверне привело к установлению фактического равенства между полами. На планете внизу ситуация была, мягко говоря, обратной и в результате все авернские женщины, какими бы гордыми и независимыми они ни казались на станции, закончили свою жизнь рабынями.

Большинство из ступивших на землю Геликонии пускалось во всевозможный разврат, спеша урвать всё от немногих оставшихся им недель жизни, и встречали свой конец в ходе самых невообразимых извращений. Другие победители лотереи старались протянуть подольше. Но, несмотря на настойчивые предостережения врачей о том, что заражение вирусом обычно происходит через сексуальную связь с представителями местного населения, и они рано или поздно вступали в неё. Мотыльки всегда летят на самый яркий огонь. Даже зная об ожидавшей их судьбе, победители не могли заставить себя отказаться от главной земной радости. Лишь один из победителей лотереи, один из самых крепких и психологически закаленных авернцев, смог избежать рокового искушения и потому прожил достаточно долго, чтобы создать вокруг себя религиозную общину, приняв титул Небесного Спасителя.

Увы, очень скоро о самозваном святом узнали агенты Берущих и отряд панновальской милиции беспощадно уничтожил сектантов, проживавших в пределах одной-единственной маленькой деревни.

То, что случилось во дворце с Билли, укрепило антипатию обитателей Аверна к вере геликонцев. По их общему мнению, именно религия сбивала развитие цивилизации с разумного и прогрессивного пути. Священники — всё равно, какого бога — рассматривались как реакционеры и поборники процветания идеалов лжи.

Однако дальнейшие впечатления от мытарств Билли отчасти умерили общую непримиримость к религии, подвинув мнение авернцев в сторону взгляда на жизнь каждого геликонца как на частное произведение искусства взбалмошной матери-природы.

* * *

На далекой Земле сложилось несколько иное мнение. Земляне взирали на злоключения короля ЯндолАнганола, СарториИрвраша и Билли Сяо Пина с чувством печального превосходства, замешенного в равной степени на отстраненности и сопереживании, как на главу из бесконечного романа о геликонской истории. В большинстве своём люди Земли давно уже перешли ту ступень развития, где вера составляет необходимую часть существования, поощряется идеологией, превозносится в качестве модного культа, или хотя бы упоминается — как бессильный рудимент на службе литературы и истории. Вместе с тем земляне хорошо понимали значение религии, предоставляющей даже самому последнему крестьянину, погрязшему в беспросветной нищите, возможность на мгновение приобщиться к Вечности. Униженным и оскорбленным Бог необходим, и это земляне тоже понимали. Они понимали, что Великий Акханаба — это возможность обрести земное утешение даже тем, кто в нем по сути не нуждался.

Причины того, почему раса анципиталов не подвержена религиозным волнениям, также тщательно анализировались, и вывод вкратце сводился к тому, что вневременный разум двурогих позволял им держаться вдали от подобного рода беспокоящих понятий. В отличие от людей фагоры никогда не стремились падать ниц перед порожденными ими же богами или тем паче восставать против них.

На расстоянии тысячи световых лет от подобных мыслителей материалисты Аверна восхищались фагорами. На их глазах двурогие невозмутимо приняли Билли и помогли ему, что разительно отличалось от приема, оказанного ему в матрассильском дворце. Некоторые, настроенные наиболее революционно, начинали подумывать о том, не дать ли следующему победителю лотереи установку на близкий контакт с фагорами, чтобы с их помощью попытаться свергнуть ложные идолы человечества.

Подобные идеи начинали приходить в голову после многочасовых всесторонних обсуждений и споров. Главной причиной подобных взглядов была тщательно скрываемая, но всё же процветающая зависть к свободе человечества на Геликонии, пускай и ограниченной и неверно используемой — зависть столь разрушительная для душевного здоровья, что бороться с ней в тесноте и безысходности земной станции наблюдения было практически невозможно.

Глава 3.

Способ обрести

новое оружие

Приближалось начало нового малого года — настолько незаметное и непримечательное событие, что под знойными лучами Фреира, стирающими все различия между временами года, о нем можно было бы забыть. О наступлении нового года помнила лишь Церковь, по-особому отмечающая эту дату.

В томительном ожидании грамоты с разрешением на развод король ЯндолАнганол исхудал и осунулся. Желая восстановить популярность в народе, он задумал новую кампанию в Косгатте, чтобы наконец разделаться с ненавистным Дарвлишем. Душевные муки он пытался заглушить непрерывной деятельностью. И куда бы король ни направился, за ним всюду следовал рунт Юли — и другие юркие тени, моментально исчезавшие, едва орлиный взор обращался в их сторону...

Помолившись и претерпев бичевание от рук собственного викария, король ЯндолАнганол поднялся для омовения в свою ванную, после чего оделся и бодрым шагом вышел на дворцовый плац, где ожидал оседланный хоксни. На короле был кожаный панцирь с серебряными бляхами-гербами, шелковые бриджи и высокие кожаные сапоги. Под панцирем скрывался богатый кидрант с вышитыми изображениями животных.

Любимый королевский скакун, Ветер, ожидал своего хозяина. Король вскочил в седло. Юли бегал вокруг, радостно вскрикивал и называл его 'отец'; помедлив немного, король нагнулся и одним быстрым движением поднял маленького двурогого к себе в седло.

Пустив Ветра рысью, король выехал в негустой холмистый парк позади дворца. За ним на почтительном расстоянии следовал отборный взвод Первого Фагорского полка, на который король в нынешние тревожные времена возлагал ещё больше надежд, чем прежде.

Теплый ветер ласкал щеки. Король дышал глубоко и ровно. Вокруг, куда ни глянь, всё было покрыто серым налетом дыхания извергающегося вдали вулкана Растиджойник.

— Сегодня будут штрелять, — вдруг объявил Юли.

Король нахмурился.

— Да, стрелять.

В лесистой долине, где распростер кожистые листья брассимпс, уже были расставлены мишени. Несколько мужчин в черной одежде выполняли последние приготовления. Заметив короля, люди в черном замерли, словно пораженные августейшим присутствием, замораживающим кровь в жилах подданных. Воины Первого Фагорского молча выстроились в цепь и перегородили вход в долину.

Спрыгнув с Ветра, Юли принялся сновать вокруг, безразличный к мнению людей. Король остался в седле, грозно сдвинув брови, словно его сила оказалась настолько велика и всеподавляюща, что заморозила кровь даже в нем самом.

Решившись наконец, одна из черных фигур выдвинулась вперед и приветствовала короля. Мужчина в черном был невысок и худощав, его сложение было костлявым, мешковатая одежда — типичной для представителей его ремесленного клана.

Ремесленника звали СланджнивалИпректира. Имя было грубым и смешным. Именно ему мастер был обязан многим любовным неудачам, с которыми он пытался бороться, украшая свой вид длинными растрепанными волосами, пышными усами и напоминающей ухо фагора бородкой. От этого его вообще-то незлое лицо приобретало довольно устрашающий и просто странный вид — стоящие дыбом усы и шевелюра искажали пропорции лица, растягивая его в ширину.

С трудом выдержав орлиный взор государя, мастер облизнул губы. Волнение объяснялось не его нелепым и смешным именем, а тем, что по должности он был главным оружейных дел мастером Кузнечной гильдии. Взволнован мастер Сландживал был также и тем, что представлял сегодня на суд короля шесть ружей, изготовленных по высочайшему приказу в Кузнечной гильдии по образцу сиборнальских.

Сегодняшняя проба была уже второй. Шесть ружей первой партии испробовали полтеннера назад. В тот раз ни одно из них не пережило выстрел и король пообещал отрубить нерадивому мастеру голову, если он подведет его во второй раз. Вот почему СланджнивалИпректира облизывал пересохшие губы. Вот почему подгибались от страха его костлявые колени.

Сидя высоко в седле, король брезгливо оглядел оружейников. Потом, подняв руку, подал сигнал. Неподвижные фигуры ожили.

Для испытания ружей были назначены шесть фагоров, которые должны были стрелять один за другим. Фагоры с тяжеловесными, ничего не выражающими бычьими мордами двинулись вперед, расправив широкие плечи, являя разительный контраст с хлипкими фигурами королевских оружейников.

Внешне новые изделия СланджнивалИпректиры в точности повторяли оригиналы — сиборнальские ружья. Стволы покоились в выемках деревянных лож, переходящих в приклады длиной в полтора фута. К прикладу ствол крепился полосками меди. Запальный механизм был очень примитивен, но сам ствол выполнен из лучшего железа, какое только были способны сварить мастера Кузнечной гильдии. Серебряные накладки с картинами на религиозные темы украшали приклады. Как и сиборнальские оригиналы, ружья Сланджнивала заряжались через дуло при помощи шомпола.

Первый фагор занял позицию с первым ружьем в руках и спокойно принялся следить за тем, как один из оружейников наводит оружие на цель. Опустившись на одно колено, фагор подогнул опорную ногу не назад, как человек, а вперед, что со стороны выглядело совсем уже странно. Передняя часть ружейного дула покоилась на треножнике, принимающем на себя основную часть немалого веса оружия.

— Всё готово, ваше величество, — почтительно проговорил СланджнивалИпректира, взволнованно переводя взгляд с оружия на монарха. Король кивнул с почти безразличным выражением.

Фитиль был подожжен, курок нажат и огонь коснулся запальной полки. Заряд взорвался. С оглушительным грохотом ружье разлетелось на куски.

Издав горловой звук, раненый фагор опрокинулся на спину. Юли с писком порскнул в кусты. Ветер попятился. С деревьев с криками снялись птицы.

Король ЯндолАнганол успокоил своего скакуна.

— Давайте номер второй, — мрачно приказал он.

Раненого в лицо и грудь и истекающего кровью фагора, время от времени издающего слабое блеяние, его товарищи подхватили на руки и унесли с глаз долой. Его место уже занял второй равнодушный фагор.

Взрыв, завершивший попытку выстрелить из второго ружья, оказался ещё мощнее первого. Один из осколков долетел до самого короля и ударил в кожаный нагрудник. Фагору оторвало палец. Третье ружье не выстрелило вообще. После нескольких попыток поджечь порох пуля просто выкатилась из дула и бессильно упала на землю. Посерев лицом, королевский оружейник вдруг истерично рассмеялся.

— Со следующим должно повезти, — пообещал он.

С четвертым ружьем действительно повезло — хотя королю хотелось бы большего. Ружье выдержало выстрел, пуля вылетела из дула и впилась в мишень у самого её края. Мишень была самой большой, предназначалась для обучения стрельбе из лука, и стояла всего в двух дюжинах шагов от стрелка — но к всеобщей радости выстрел был засчитан королем как удачный.

У пятого ружья ствол треснул у казенника. Шестое уцелело, но его пуля прошла мимо цели. Сбившись в тесную группку, оружейники стояли, уставив глаза в землю, ожидая наихудшего.

Едва передвигая ноги, СланджнивалИпректира приблизился к королевскому скакуну и снова отсалютовал. Козлиная бородка мастера дрожала от страха.

— С каждым разом ружья становятся всё лучше, ваше величество, — пробормотал он. — Можно сказать, что на этот раз мы почти добились цели. Если вы разрешите заложить заряды пороха поменьше...

— Причина не в силе зарядов: ваше железо — дерьмо! — рявкнул король. — Даю вам ещё неделю срока. Если через неделю вы не представите мне шесть боеспособных ружей, я истреблю всю вашу гильдию до последнего подмастерья, а с тебя, мерзавец, велю содрать кожу, отвезти на соляной склад и бросить там!

Подобрав ружье с разорванным казенником, король свистнул Юли и поскакал по серой траве к дворцу.

Главная, сокровенная часть королевской крепости — её сердце, если только у крепостей бывает сердце — задыхалась. Небо над дворцом было тяжелым, хмурым, и часть небесной тяжести, её следы можно было обнаружить и на земле, в любом углу, на каждом уступе, карнизе и подоконнике, во всех закутках и закоулках, куда забиралось дыхание вулкана Растиджойник и откуда оно уже нипочем не хотело убираться. Лишь закрыв за собой толстую деревянную дверь темницы, а за ней ещё одну, король сумел избавиться от пепла.

Погруженный в свои мысли, ЯндолАнганол вздрогнул, когда холод и влага внезапно пробрали его до костей. Он миновал две проходные комнаты. В третьей, последней комнате сидел ВарпалАнганол.

Старый король кутался в сырое одеяло, его ноги покоились на каминной решетке, за которой еле теплилось коптящее пламя. Через частую оконную решетку под потолком сочился скудный свет, который с трудом разгонял темноту в небольшой части комнаты и едва позволял различить силуэт сидящего короля и его плешивый череп с жалким венчиком седых волос.

Такую картину ЯндолАнганол видел не впервые. Сгорбленная фигура, одеяло на плечах, каминная решетка, стул, каменный пол и даже эти поленья, вяло тлеющие в сыром воздухе, — всё это, казалось, не менялось многие годы. И ещё королю казалось, что только здесь, в подземной темнице, он может найти единственный в целом королевстве образчик подлинного терпения. В глубине его души шевельнулось раскаяние.

— Это я, Ян, — сказал он.

Кашлянув, словно бы прочищая горло, старый король чуть повернул голову к вошедшему. Выражение лица старика было отстраненно-безумным.

— Значит, та самая тропка... где играет рыба... — пробормотал он. — Ты...

С огромным трудом старик сумел вырваться из пут собственных бредовых мыслей.

— А, это ты, Ян? А где Роба? Который сейчас час?

— Почти полдень, если это всё, что ты хочешь у меня узнать, — раздраженно буркнул король.

— Время — такая штука, что ею всегда приходится интересоваться, — ВарпалАнганол издал смешок, который сделал бы честь любому привидению. — Например, в котором часу Борлиен наконец угодит в объятия Фреира, хотелось бы знать?

— Никогда — всё это бабьи сказки, — отмахнулся король. — Я принес тебе кое-что показать.

— О каких 'бабьих сказках' ты говоришь, сынок? — захихикал старик. — Моя бабка давно мертва. Я не видел её с... или, может быть, я ошибаюсь? Она жива? Я забыл. Здесь холодно, нельзя ли похлопотать, чтобы тут как следует протопили? Как можно жить в таком холодном дворце? Я действительно чую запах преисподней или мне кажется?

— Вулкан извергается, — буркнул король.

Старик хлопнул руками по коленям в явной досаде.

— Ясно. Вулкан. А я-то уж решил, что Фреир наконец до нас добрался. Иногда я придумываю такое... Не хочешь ли присесть, сынок?

Старик, кряхтя, принялся с трудом подниматься на ноги. ЯндолАнганол, положив отцу руку на плечо, усадил его на место.

— Роба не появился? Ведь он уже родился на свет, верно? — пробормотал старик.

— Не знаю, где он, — вздохнул король. — По-моему, он просто спятил, с ним невозможно стало разговаривать!

Старый король сухо хихикнул.

— Ловко придумано. Самое глубокое безумие происходит от особой силы разума, вот что я хочу сказать... Помнишь, как играла в пруду рыба?.. А Роба... в нем всегда было что-то дикое, необузданное. Сейчас, наверно, он уже почти мужчина. Выходит, его нет во дворце и он тебе не соперник? Конечно, иначе бы ты не был так спокоен. Женить его ты тоже не можешь. Кстати, как её зовут... Кун? От неё ты тоже избавился?

— Она отправилась в Гравабагалинен, — сухо ответил король.

— Отлично. Хорошо. Мне хотелось надеяться, что ты не станешь убивать её. А что с моим старым другом Рашвеном? Что Рашвен — жив или мертв? Знаешь, примерно половина времени, если время можно делить на половины, ускользает от меня. Я не знаю, чем ты занимаешься.

ЯндолАнганол нахмурился.

— Рашвен сбежал — должно быть пронюхал о том, что я приказал тихо задушить его, едва он покинет дворец. Я уже рассказывал тебе? Моим агентам лишь чудом удалось выйти на его след. Он уплыл в Сиборнал — надеюсь, его корабль затонул по дороге.

Отец и сын замолчали. ЯндолАнганол с негодным ружьём в руках стоял перед отцом, не решаясь прервать несвязное течение его мыслей. Старый король угасал на глазах, с каждым разов он говорил всё безумнее.

— Ладно, будем надеяться, что ему удастся полюбоваться на Великое Колесо Карнабхара, — наконец прокряхтел старик. — Колесо — священный знак сиборнальцев, надеюсь ты знаешь это?..

С огромным трудом, едва не уронив одеяло, ВарпалАнганол умудрился повернуть негнущуюся шею и взглянуть на сына.

— Колесо — их священный символ, вот что я хочу сказать.

— Я знаю! — рявкнул король. Необходимость терперь безумные речи старика довела его до бешенства. — Говори же со мной и отвечай, когда я спрашиваю!

Старик мелко захихикал.

— Что случилось с тем парнем, с ускутом, с этим, как его? Пашаратидом? Его-то удалось изловить?

— Нет, он сбежал и его жена тоже, теннер назад, — отрезал король.

Поудобнее устроившись на стуле, старик вздохнул. Его руки под влажным одеялом нервно дрожали.

— Ну? В Матрассиле вообще никого не осталось, так?

Прежде чем ответить, король ЯндолАнганол долго смотрел поверх головы отца, на серый квадрат света, пытаясь успокоиться.

— Остались только фагоры... и я, — наконец сказал он.

Старик блудливо улыбнулся.

— Хочешь, Ян, я расскажу тебе о моей встрече с Пашаратидом? Это очень интересно. Однажды он добился разрешения на встречу со мной. Так вот, для человека с севера его поведение мне показалось очень странным. Обычно северяне очень хорошо умеют держать себя в руках и прекрасно владеют собой — они не такие вспыльчивые, как борлиенцы.

Король вскинулся. Новость о том, что какой-то наглый чужеземец побывал тут, в самом сердце его тайны, пронзила его, словно удар меча в грудь.

— Вы что же, замышляли с ним заговор против меня?! — взревел он.

Старик снова захихикал.

— Вовсе нет — я сидел тут, где сижу, а он подтащил к окошку вон тот тяжелый стол — веришь, тащил его через всю комнату один! — и поставил прямо под окошком, ведь оно слишком высокое. Ты ведь впервые об этом слышишь, да?..

Сорвавшись с места, король ЯндолАнганол заметался по темнице отца, шаря глазами по углам, словно в поисках возможности вырваться отсюда.

— Он что же, хотел насладиться видом из твоих роскошных апартаментов? — ядовито спросил он.

Старик в кресле издал блеющий смешок.

— Именно так. Хотел насладиться видом. Отлично сказано. Очень точно. Видом на... как бы это сказать... Лучше сам посмотри, подвинь стол к окну и посмотри. В это зарешеченное окошко очень хорошо видны окна покоев королевы МирдемИнггалы, а также её веранда и... — Старик разразился сухим надсадным кашлем. Король уже не ходил по камере, а стремительно бегал. — В моё окно можно увидеть и бассейн, где королева часто купалась со своими фрейлинами. Нагишом. Купалась до того, как ты выслал её из столицы, само собой.

— К чему ты говоришь это, отец? — угрожающе спросил ЯндолАнганол.

— К чему? — удивился старик. — Как это к чему? Ты что, не понимаешь, о чем я? Сиборнальский посол забрался на стол вот у этого окна и смотрел, как твоя жена, королева королев, купалась в пруду в чем мать родила, даже не прикрыв чресла куском кисеи! Очень, очень необычное поведение для сиборнальца. Для ускута. Да и вообще для кого бы то ни было. Страшно представить, сколько он заплатил стражникам, раз это дело до сих пор не дошло до тебя.

Наконец остановившись, король навис над своим дряхлым родителем.

— Почему ты не сказал мне об этом раньше, старый пень?! — гневно заорал он.

Старик снова захихикал.

— Вот ещё. Ты бы убил его на месте.

— Да. Убил бы! — снова заорал король. — И никто не осудил бы меня. Я был бы в своём праве!

— А вот и нет, — спокойно ответил старик. — Сиборнальцы вряд ли поверили бы твоим обвинениям — да и я сам бы не поверил, честно сказать. Ты дал бы им отличный повод начать с нами войну. Упади с головы посла Пашаратида хоть волос, у Борлиена было бы куда больше неприятностей, чем теперь, хотя сейчас это трудно представить. Ты так и не научился дипломатии. Я знал это и потому молчал.

ЯндолАнганол снова сорвался с места.

— Старый дурак! Неужели в тебе ничего не дрогнуло при виде того, что выделывал тут Пашаратид? Ты должен был сразу же возненавидеть его!

Старик хихикнул.

— Правда? А для чего тогда вообще существуют женщины? У меня не было причин ненавидеть Пашаратида. Хотя против ненависти я тоже ничего не имею. Ненавистью я живу, ненависть согревает меня по ночам... Стоит тебе разок спуститься сюда, как я забываю об ушедших в никуда годах, вспоминаю, что такое любовь, а без тебя я только и знаю, что...

— Хватит! — вскричал ЯндолАнганол, топнув ногой по камню пола. — Я не желаю больше слышать про любовь — ни от тебя, ни от других. При мне больше ни слова о любви! Почему ты никогда не хочешь помочь мне? Почему не рассказал про Пашаратида, когда ещё не поздно было схватить его? Он когда-нибудь назначал тайные свидания Кун?

— Ну когда ты повзрослеешь? Сдается мне, он ухитрялся навещать её в теплом гнездышке каждую ночь... — В голосе старика густо булькнула разливающаяся желчь.

Рука короля Борлиена взлетела вверх и старик отшатнулся, загораживаясь руками в ожидании неминуемого удара. Но ЯндолАнганол вдруг упал на стоящий напротив отцовского стул, словно мгновенно лишившись всех сил.

— Я пришел к тебе кое-что показать, — наконец сказал он. — Что бы ты на моем месте сделал с этим?..

Подняв с пола брошенное туда ружьё с разорванным у казенника стволом, он положил его на колени старому королю.

— Тяжелая штуковина, — пробормотал тот. — Убери, от неё пахнет смертью. Сад Кун зарастает сорняками, за ним никто не следит...

Свергнутый король столкнул с колен зловещий предмет из дерева и металла и тот с громким стуком упал на пол. ЯндолАнганол оставил испорченное ружьё лежать там, где оно упало.

— Это новый вид оружия, так называемое ружьё, его сделали кузнецы и слесари Кузнечной гильдии СланджнивалИпректиры, — пояснил он. — От выстрела ствол лопнул у основания. Из шести ружей, которые я велел сделать, только одно сумело выстрелить нормально. Почему наши ружья разрывает, что в них не так, в чем ошибка? Как вышло, что наши кузнецы, чье ремесло восходит к древним векам, — кузнецы, чьи предки первыми научились варить сталь! — не могут сделать жалкое ружьё?

Несколько минут бессильная куча костей и плоти на стуле молчала, бессмысленно теребя одеяло. Потом старик заговорил:

— Годы не всему идут на пользу. Взять хотя бы меня. Взгляни на сидящую перед тобой рухлядь... То же самое могло случиться с нашими ремеслами и тайнами знания — они просто... состарились. Что ещё я могу сказать? Рашвен когда-то рассказывал, что наши кузнецы сумели уцелеть в Великую Зиму и втайне передать свои знания следующим поколениям, с тем, чтобы их искусство, пережив тяжелые времена, дождалось времен светлых, прихода Весны...

— Я тоже слышал от него это, много раз! — гневно заорал король. — И что с того?

Скрипучий голос ВарпалАнганола набрал силу.

— Что с того? А вот что! Вслед за Весной обычно наступает Лето. Сохраняя своё знание в тайне, передавая его из поколения в поколение, кузнецы могли понемногу утрачивать его, но уж никак не приобретать новое. Наши кузнечные гильдии постепенно стали превращаться в узкий круг избранных, вроде священников, а знания об их ремесле — в своеобразное святое писание... Попытайся представить себе, Ян, бесконечные века тьмы и холода — люди валились в бездонный колодец Вечности, вот как я это представляю. Деревья вымерзали. Дров не было. Угля тоже. Невозможно было разжечь нормальный огонь, и выплавка железа становилась делом всё более сложным. Глядя на этот изуродованный ствол, я думаю, что всему виной именно плавка — она недостаточно горяча, оттого-то слаб и сам металл. Доменные печи, в которых наши кузнецы плавят железо... думаю, их нужно перестроить. Плавку нужно вести по улучшенным, современным методам, брать пример с сиборнальцев.

— Я пригрозил этим лентяям смертью! — рявкнул король. — Возможно, это поможет им добиться успеха.

Старик дробно захихикал.

— Не леность здесь виной, а устаревшие традиции. Вот что я предлагаю: отруби голову Сланджу, раз уж он уже дважды подвел тебя, а после предложи щедрую награду за хорошеё ружьё. Может быть, это вдохновит оставшихся на нововведения.

Король задумался.

— Да, может быть, это поможет.

ЯндолАнганол подобрал с пола ружьё и двинулся к двери.

— Для чего тебе ружья? — слабым голосом спросил его в спину старик.

— Чтобы отплатить за Косгатт, — удивился король. — Дать урок Дарвлишу. А за ним и кейце. Чтобы переломить ход Западной войны. Для чего же ещё?

— Тогда сперва советую перестрелять врагов у дверей собственного дома, — предложил старик. — Начни с этих панновальских мерзавцев — они только и думают, как тебя погубить. После этого ты сможешь приступить и к более дальним вылазкам, не беспокоясь за тылы.

— Я сам знаю, как вести войны, мне не нужны твои кретинские советы! — вспылил король.

— Ты просто боишься Панновала, — обвинил старик.

— Я никого не боюсь! — рявкнул король.

— Разве что себя самого иногда, — вздохнул старик. — Ян...

— Что?

— Пришли мне, пожалуйста, сухие дрова, а то эти не хотят разгораться, хорошо?..

Старик зашелся в долгом скрипучем кашле.

Старый хрен обойдется, гневно решил король ЯндолАнганол, повернулся и вышел. Он не знал, что в последний раз видел своего отца живым...

* * *

Тем не менее, угрызения совести всё же жестоко терзали его. Дабы выказать смирение, король отправился к большому храму на площади в центральной части столицы. Возле Северных Ворот храма монарха встретил сам архиепископ БранцаБагинат.

ЯндолАнганол публично вознес молитву, опустившись на колени прямо среди простого народа. Без всякой задней мысли, попросту забывшись, король привел с собой в храм и Юли — и в продолжение того часа, что король стоял на коленях, истово вознося молитвы Акханабе, рунт недовольно топтался позади него.

Пытаясь завоевать популярность у подданных, король ЯндолАнганол, приведший фагора в обитель Акханабы, достиг прямо противоположного результата. Эту оплошность, не замеченную самим королем, слухи раздули до размеров изощренного кощунства. В дальнейшем эти слухи сыграли самую зловещую роль.

Тем не менее, сам Бог услышал молитву короля и посоветовал прислушаться к отцовским рекомендациям в отношении Кузнечной гильдии и её главного мастера по металлу.

Хотя совет был получен из высочайшей инстанции, король медлил в нерешительности. И без того у него было полно врагов, не хватало к их сонмищам прибавлять ещё и кузнецов, издревле обладающих большой властью в стране и даже имеющих своих представителей в скритине. Помолившись ещё в собственной часовне и вновь повергнувшись бичеванию, король надолго погрузился в пбук, решив испросить совета у останков деда. Истлевший серый скелет, висящий в обсидиановой толще, утешил и укрепил его дух. И снова королю было велено действовать. 'Быть святым означает быть непреклонным', — сказал ему дед.

Укрепив свой дух таким образом, король решил действовать. Он торжественно обещал скритине отдать всего себя служению стране во имя её благополучия. Так он и сделает. Ружья стране нужны до зарезу. Получив в своё распоряжение ружья, он сможет восполнить с их помощью недостаток людей. Благодаря ружьям он вернет королевство в Золотой Век.

* * *

Наутро в сопровождении эскорта верховых и взвода Первого Фагорского полка ЯндолАнганол подъехал к воротам Кузнечной гильдии. Люди, облаченные в странную полувоенную форму, со старинными алебардами в руках, вышли приветствовать короля, попутно преградив ему дорогу. ЯндолАнганол потребовал, чтобы его пропустили внутрь, иначе он войдет сам, изрубив по пути всех ослушников.

Ворота немедленно раскрылись и он прямо верхом на Ветре въехал в огромный, сумрачный, полный колеблющихся теней закопченный зал, вырубленный в скале. Подобный ватному одеялу дым стлался под сводом. Крепкий дух в воздухе говорил о том, что здесь одно за другим постоянно проживали уже несчетные поколения ремесленников.

Вперед, в недра горы, уводили несколько коридоров-тоннелей. Оттуда, усы торчком, уже бежал главный кузнец СланджнивалИпректира. Начались извинения, поклоны, объяснения, что, к сожалению, только члены благородной гильдии кузнецов могут войти в эти подземные коридоры, а всем остальным вход заказан (Почему? О, чтобы оградить себя от дурных женщин!) и всё это неотъемлемые права гильдии кузнецов, данные им самим королем Дэннисом давным-давно, в незапамятные времена, о чем записано в старинных свитках.

— Да как ты смеешь мне перечить? Прочь с дороги, ведь я твой король! — закричал на оторопевшего мастера ЯндолАнганол. Махнув рукой своей фагорской гвардии, он устремился вперед, во внутреннюю часть дворцовой скалы, в камне которой и были вырублены основные помещения гильдий.

Навстречу королю, заслышав непонятный шум, из коридоров выскакивали ремесленники, но тут же замирали и испуганно жались к стенам, пораженные кощунственным вторжением.

Красный как рак СланджнивалИпректира бежал за королем, не переставая возмущаться. В конце концов король, оскалив зубы в ледяной улыбке, вытащил из ножен меч.

— Можете убить меня на месте, если желаете! — воскликнул мастер. — Но я не отступлюсь. Вы же навечно будете прокляты за то, что ворвались сюда, нарушив все писаные и неписаные законы!..

— Ха! Ты по-прежнему желаешь прятать свои жалкие тайны под землей, подобно несчастным останкам умерших? — гневно спросил король. — Не выйдет, довольно! Прочь с дороги, свинья!

По-прежнему не сходя со своих закованных в броню хоксни, король и его эскорт двинулись дальше. Он и его сопровождающие прорвались в плавильный зал гильдии, где воздух был густо насыщен парами серы и кузнечным духом каленого железа. Здесь король спустился с Ветра и в сопровождении двух телохранителей двинулся вперед, оставив прочий эскорт ждать в седлах.

В просторном зале они увидели шесть пузатых домен, сложенных из камней и кирпича, латаных-перелатаных, почти упирающихся в свод пещеры башен, над которыми пробитые в камне дымоходы чернели, подобно непроглядным глоткам великанов. Из всех домен работала только одна. Несколько молодых подручных шуровали в огненном светящемся жерле домны длинными кочергами и подбрасывали туда лопату за лопатой уголь — огонь ревел и ярился. Мужчина в кожаном фартуке извлек из горна громадный поддон с раскаленными докрасна металлическими стержнями, поставил его на стол с наковальней и повернулся на шум, утирая лицо грязной тряпкой.

Дальше в зале несколько кузнецов ожесточенно били молотами, словно круша железо на наковальнях. Заметив ворвавшегося в сумрачный зал короля, кузнецы немедленно остановили ковку и стали смотреть, что будет дальше. При виде разъяренного лица короля их собственные лица вытягивались в предчувствии недоброго.

В первое мгновение король тоже остановился, от неожиданности опешив перед невиданным зрелищем. Пещера была огромна и залита багровым светом, и в душе его зародился благоговейный ужас. Повсюду лежали бревна, куски железной руды, кучи угля и торфа, а также странного и зловещего вида клещи, очень напоминающие приспособления для пыток. В дальнем конце зала на вмурованные в стену деревянные колеса хлестала вода, приводя в движение кузнечные меха. Сделав своё дело, плененный поток мчался вдоль стены. Кузнецы, слесари, плавильщики — все как один полуголые — отовсюду смотрели на него красными от дыма глазами.

СланджнивалИпректира снова бросился наперерез королю, вскинув руки над головой, крепко сжав кулаки.

— Ваше величество, сейчас здесь идет очистка железной руды при помощи угля. Это великая тайна. Никому из посторонних, даже особам королевской крови, не позволено видеть этот святой ритуал!

— В моем королевстве от меня не должно быть тайн! — гневно заорал король.

— Вперед, убейте их! — приказал своим людям обезумевший мастер.

Двое кузнецов руками в толстых кожаных перчатках схватили со стола только что выкованные мечи. Но тут же, переглянувшись, бросили их обратно на стол. Королевская особа издавна была священна. Больше никто не двинулся с места.

С невероятным спокойствием в голосе ЯндолАнганол проговорил:

— Сланджи, только что ты, отдав приказ напасть на своего короля, совершил государственную измену — все присутствующие тому свидетели! Я немедленно прикажу безжалостно казнить того из вашей крысиной гильдии, кто ещё раз попытается сказать против меня хотя бы слово!

Быстро шагнув вперед, он встал лицом к лицу с кузнецами у стола с отливками.

— Ответьте мне, сколько лет этим домнам? Сколько веков вы трудитесь здесь без перемен к лучшему?

От страха подземные обитатели не могли вымолвить ни слова. Обильно потея, они стояли, утирая свои и без того чумазые лица грязными перчатками, что ничуть не делало их краше.

На вопрос короля ответил не кто иной, как СланджнивалИпректира, чей голос звучал уже не в пример тихо и покорно.

— Ваше величество, наша гильдия хранит тайну выплавки железа вот уже много веков, которым давно потерян счет. Мы всё делаем так, как делали наши отцы, — так велит их священный наказ!

— Но вам предстоит держать ответ передо мной, а не перед ваши отцами, упокой Всемогущий их души! — возразил король. — Я приказал вам сделать мне добрые ружья, но вы не исполнили мой приказ!

Говоря это, он повернулся к мастерам, постепенно собиравшимся в большую толпу под темными сводами пещеры.

— Вы все когда-то были учениками и подмастерьями. То, чему вас учили, восходит к седой древности. Но все старые методы когда-то устаревают и на смену им приходят методы новые, более действенные. Уверен, что многие из вас и сами это понимают. В Сиборнале изобретено новое оружие, лучше всего, что мы до сей поры делали в Борлиене. Ни для кого не секрет, каким образом устроено это оружие, — следовательно, полдела сделано, осталось изготовить копию. Но для этого необходимы новые методы, новые приемы выплавки, другой, лучший, металл!

Глядя на своего монарха красными от вечного жара топок глазами, кузнецы молчали, теряясь в догадках, куда он клонит.

— Я повелеваю снести эти прогнившие домны до основания! На их месте будут построены новые, более совершенные. Вы должны узнать, как строят домны и ведут выплавку железа сиборнальцы, народ ускутов. Нам необходимы точно такие же печи. Тогда и наши ружья будут не хуже сиборнальских!

Обернувшись к своему эскорту, король приказал дюжине самых сильных фагоров немедленно начать ломать домны. Подхватив со стола тяжелые отливки, двурогие без колебаний принялись выполнять приказ. Из работающей домны, после того как её стену проломили, на волю вырвался расплавленный металл. Огненное озеро растеклось по полу. Несколько фагоров, не успев убраться от огненного половодья, вспыхнули и с пронзительным криком упали в жидкую сталь. Её струйки добрались и до куч бревен и угля, моментально весело запылавших. В невероятном ужасе кузнецы отпрянули от такого святотатства.

Но ни король, ни его мохнатые воины не дрогнули. Довольно скоро от домен остались только груды камня. Уцелевшие фагоры застыли неподвижно, дожидаясь дальнейших приказов.

— Через несколько дней я пришлю чертежи, по которым вы построите новые домны, — пообещал король. — Мне нужны только хорошие ружья!

Прокричав это кузнецам, он зашагал к своему скакуну. Как только он уехал, кузнецы и их подмастерья с ведрами и бадьями бросились заливать водой разгоравшийся под землей пожар. СланджнивалИпректира был арестован и заключен под стражу.

* * *

На следующий день главного оружейного мастера допросили перед скритиной и уличили в государственной измене. Спасти Сланджнивала не смогли даже голоса его собратьев-кузнецов. В присутствии сотен свидетелей он отдал своим людям приказ напасть на особу королевской крови, на самого короля! Преступный мастер был без проволочек казнен на городской площади при большом скоплении народа, после чего его голову выставили на всеобщее обозрение. Однако врагов короля в скритине, и не только врагов, и не только в скритине, разгневало его столь бесцеремонное вторжение в место, считавшееся традиционно неприкосновенным. Для них это была лишь ещё одна безумная выходка, до которой наверняка никогда бы не дошло, останься королева МирдемИнггала, умеющая обуздывать буйный нрав короля, во дворце.

Поняв, что от гильдии кузнецов успехов ждать не стоит, король отослал гонца с письмом к Сайрену Станду, королю Олдорандо и своему будущему тестю. Из старинных свитков и рассказов Рашвена ЯндолАнганол точно знал, что после того, как Олдорандо был разрушен под натиском полчищ фагоров, ремесленные отрасли в нем подверглись значительным преобразованиям, их методы и инструменты были обновлены под мудрым руководством короля АозрунОндена. Требуя помощи в борьбе с врагами веры король забыл, что этикет обязывает его послать с гонцом подарок Симоде Тал.

Тем не менее, в ответ на столь недвусмысленно выраженную просьбу король Сайрен Станд незамедлительно прислал в Матрассил горбуна по имени Фард Франтил. С собой Фард привез королевскую грамоту, рекомендующую его как лучшего в Олдорандо знатока доменного дела и новых методов выплавки железа. Сухо поприветствовав горбуна, король ЯндолАнганол тут же отослал его в Кузнечную Гильдию, велев приступать к работам немедленно.

Тут же из гильдии к королю явилась делегация чернолицых кузнецов с жалобой на жестокие и примитивные методы Фарда Франтила, оказавшегося человеком мрачным и упрямым.

— Мне нравятся упрямые люди! — заорал на трепещущих кузнецов король. — А теперь подите вон и не беспокойте меня больше!

Первым делом Фард Франтил приказал построить новый цех на поверхности, на противоположной Матрассилу стороне горы, — туда, где проще было подвозить сырьё и бежало несколько полноводных речек. Вода была необходима для работы водяных колес, приводящих в действие мощные механические дробилки.

Никто в Борлиене никогда и слыхом не слыхивал о механических дробилках. По словам Фарда Франтила, дробилки нужны были для того, чтобы мелко дробить руду и уголь перед их закладкой в домны. Глядя на столь богопротивные новшества, кузнецы и плавильщики чесали в затылках и без конца ворчали. Глядя на такую нерешительность, Фард набрасывался на коренных обитателей матрассильских пещер с кулаками.

Разъяренные тем, что теперь священное таинство выплавки железа будет происходить под небом, чуть ли не на глазах у всех профанов (не говоря уж о том, что теперь им предстояло тратить целый час на дорогу к работе и обратно), мастера всячески старались замедлить ход нового строительства и выставить чужака в дурном свете. Ружей у короля по-прежнему не было.

Денью Пашаратид, исчезнувшая из Матрассила так же неожиданно, как и её муж, последовав за ним в Ускутошк, оставила в столице сиборнальского посольского представителя с ограниченными полномочиями. Этого представителя схватили и представили пред очи короля. ЯндолАнганол обратился к нему с очень простым предложением: жизнь в обмен на чертеж современной сиборнальской домны.

Невозмутимый, отлично вышколенный молодой человек тем не менее не мог не покраснеть от гнева, отвечая королю:

— Насколько должно быть известно Вашему Величеству, в Сиборнале, где науки и ремесло развиты чрезвычайно, производится лучшая сталь. Так, в частности, вместо бурого угля для выплавки и поковки высших сортов стали мы используем только лигниты...

— Что ж, отлично, коль скоро ты такой знаток производства металлов, построй для меня новую домну — и я щедро вознагражу тебя, — тут же перебил король.

— Вашему величеству должно быть известно, что колесо — главное изобретение человечества — также происходит из Сиборнала и всего несколько столетий назад ещё не было известно в Кампаннлате, — дерзко заявил посольский представитель. — Кроме того, многие культурные злаки, известные в вашей стране, тоже были выведены на севере. Даже эти примитивные домны, разрушенные вами, были в своё время, в Века Великой Зимы, построены по сиборнальским проектам.

— Пусть так, — отозвался король, едва сдерживая гнев. — Но теперь настало время обзавестись чем-то более современным!

— Даже после того, как колесо стало известно на южном континенте, ваше величество, — невозмутимо продолжал сиборналец, — люди не сразу научились получать от него пользу во всех областях хозяйства и ремеслах. Многие десятилетия, а то и века ушли на то, чтобы колесо перешло от повозок к различного типа мельницам, потом в гончарное ремесло и наконец в орошение земель. И поныне у вас в Борлиене нет ветряных мельниц, а у нас, в Сиборнале, их очень много. Прошу простить меня, Ваше Величество, но из всего сказанного мной следует неутешительный вывод — народы Кампаннлата не только весьма мало способны производить блага цивилизации сами, но и не слишком быстро их перенимают.

С восхождением ярящегося солнца королевского гнева скулы и щеки монарха медленно залил румянец.

— Мне не нужны ветряные мельницы, болван, я прошу всего лишь нарисовать мне план работоспособной домны самой новейшей конструкции! Я хочу делать ружья, и для моих ружей мне нужна хорошая сталь!

— Ваше Величество должно быть хотели сказать: 'для ружей, которые я собираюсь делать по образу и подобию сиборнальских'? — осторожно спросил сиборналец.

— Неважно, что я хотел сказать, сказал или когда-либо скажу! — взбесившись, заорал король. — Всё, что мне нужно от тебя — это подробный чертеж хорошей современной домны. Я понятно выражаюсь или нужно привести палача, который растолкует тебе всё раскаленным железом?

Сиборналец побелел.

— Простите, Ваше Величество, но мне казалось, вы понимаете моё положение. Если это не так, тогда позвольте уточнить: я не металлург, а всего лишь посольский секретарь и знаю толк разве что в цифрах, но никак не в кирпиче или прочем строительном материале. По сути дела, скорее вы, Ваше Величество, сумеете выстроить домну, чем я.

Взбешенный такой дерзостью, ЯндолАнганол выхватил меч и лично изрубил наглеца на куски. Это удовлетворило его гнев, но ружей у короля по-прежнему не было.

* * *

Со своим рогатым и мохнатым воинством король проводил теперь едва ли не половину дня. Зная, что фагорам для хорошего усвоения нужно всё и вся повторять по несколько раз, он ежедневно произносил перед строем небольшую речь, в которой обязательно упоминал, что недалек тот день, когда Первый Фагорский полк отправится вместе с ним, главнокомандующим, в столицу чужеземного государства Олдорандо, где должен будет выступить с парадом по случаю торжественного события — его, короля, свадьбы.

На территории дворца были устроены специальные помещения, где король и фагоры-гвардейцы встречались как равные. В казармы фагоров людям входить было запрещено. Это правило король ЯндолАнганол установил по примеру своего отца, ВарпалАнганола. Правило было нерушимое, преступить его так, как это было сделано недавно с родовыми пещерами Кузнечной Гильдии, король не смел. На его стороне был один только Бог, Акханаба Всемогущий, — а вот врагов, ненавидящих ЯндолАнганола, было великое множество.

К счастью, фагоры не принадлежали пока к числу этих врагов. ЯндолАнганол привык к замедленной размеренности и взвешенности их речи, к тому, что двурогие никогда не глядели на него, как на собрата, — а также к их медлительности или скорее даже тугодумию.

В эти дни особенно тяжких душевных мук король нашел новое качество, которым мог восхищаться в своих гвардейцах. В них не было ничего, что могло осложнить их существование в сексуальном плане. То, что занимало умы всех людей, мужчин и женщин, в том числе и его, короля, несмотря на столь частое обращение к Богу и бичу — а именно разврат — ничуть не трогало сознание фагоров. Их коитус происходил без всяких особых ухищрений и зачастую при свидетелях.

Благодаря такому полному отсутствию стыдливости, которая всегда заставляла людей искать уединения для любовных утех, за фагорами закрепилась слава существ необычайно похотливых. Их козлиные бороды и торчащие рога сделались для человечества символами предельного падения и греховной распущенности. Истории о сталлунах, насилующих женщин — а иногда и мужчин — были у всех на устах и иногда служили поводом для начала очередного святого похода, во время которого смерть находила множество фагоров. На деле же сексуальность фагоров подчинялась строгой временной предустановленности. Гон у гиллот случался каждые сорок восемь дней, в то время как сталлуны могли исполнять своё половое предназначение лишь один раз в две недели.

Во главе Первого Фагорского полка стояла гиллота по имени Гххт-Мларк Чзахн, которую король ЯндолАнганол называл просто Чзахн. Между собой они с Чзахн обычно разговаривали на хурдху.

Зная ненависть фагоров к Олдорандо и его народу король не жалел усилий, объясняя, почему он так хочет, чтобы именно Первый Фагорский присутствовал на церемонии будущего бракосочетания, втолковывая это снова и снова. Он хотел показать свою силу трусливому народу Олдорандо — и в особенности его королю.

Наконец Чзахн ответила ему:

— По этому поводу у нас состоялся разговор с нашими предками на вневременном языке. Результат — послание, повелевающее нам, живущим, доставить твоё священное тело в страну Хрл-Дрра Ндхо, в город Хрр-Брххд Идохк. Это послание — приказ для всех нас.

— Ну вот и отлично! — обрадовался король. — Рад, что вы меня поняли. Насколько я вижу, эти ваши предки вас вразумили. Ты хочешь сказать что-то ещё?

Но Гххт-Млрак Чзахн спокойно молчала; хотя она сейчас сидела, её розовые глаза находились почти на одном уровне с глазами короля. Внезапно ЯндолАнганол со всей остротой почуял исходящий от гиллоты едкий запах и сразу же вслед за этим услышал её дыхание. Зная фагоров уже давно он понимал, что продолжительное молчание далеко не всегда означает, что всё уже сказано. Прежде чем принять окончательное решение, всегда проводилось краткое совещание с теми, кто обретался в небытии в глубине веков. Без этого никогда не обходилось и людям приходилось терпеть такие необычные для людской беседы паузы.

По давней традиции встреча короля и гиллоты происходила в небольшом зале, зовущемся 'Врата Чистоты'. Фагоры входили сюда с одной стороны, люди с другой. Стены зала фагоры расписали спиральными зелеными и голубыми символами. Потолок, нормальный для людей, был низок для анципиталов, чьи рога оставили на стропилах многочисленные отметины — совершенно умышленно, в знак того, что по закону фагорам-гвардейцам рога не отпиливали.

Тесно стоящие позади своей предводительницы гвардейцы с одинаково невозмутимыми мордами тоже молчали, их белые шубы сплетались одна с другой. Внезапно кто-то из двурогих громко пустил ветры и король от неожиданности отшатнулся от молчаливого строя.

Несмотря на то, что король был человеком крайне нетерпеливым, исходящие от фагоров уверенность, полный покой и невозмутимость — такой силы, что казалось, её источник не сами фагоры, а нечто гораздо более далекое, находящееся на огромном расстоянии, в областях прошлого средоточия знаний, понять которое король был не способен, успокоил и его. Отступив ещё на шаг, король замер перед гиллотой в такой же неподвижности, как и она перед ним.

— Я буду говорить ещё, — внезапно объявила предводительница Первого Фагорского полка непререкаемым тоном, хорошо знакомым королю Анганолу.

Когда гиллота наконец собралась с мыслями, её речь была краткой.

— Мы отправимся с тобой, король, в Хрр-Брххд Идохк в стране Хрл-Дрра Ндхо, потому что это очень важно для нас, анципиталов. Мы видим, что это очень важно для тебя, но это очень важно и для нас, и это-то всё и решает. Пускай нашу силу увидят все злые люди Хрр-Брххд Идохк! Наше условие таково: пусть наше воинство явится на парад с... — последовала продолжительная пауза, во время которой предводительница гвардейцев подыскивала нужное выражение для своих мыслей — ...с огненным оружием в руках.

— В Борлиене мы не можем изготовить это 'огненное оружие', — с горечью ответил король ЯндолАнганол. — Придется покупать его у Сиборнала, будь он трижды проклят!

По голым стенам зала Врат Чистоты стекали капли сконденсированной влаги от дыхания фагоров. Жара была невыносимой. Гиллота молча сделала рукой знак, смысл которого король тоже хорошо знал: 'жди'.

Король недовольно повторил сказанное. Гиллота снова ответила: 'жди'.

После относительно короткого совещания с предками фагорша вдруг заявила, что необходимое оружие король получит в срок.

Понимая, до чего сложно выразить свои мысли в доступной для двурогих форме, король всё же решился спросить, каким, по мнению Чзахн, образом можно получить это оружие.

— Ответ мы узнаем у предков, — проговорила гиллота после очередной продолжительной паузы.

К счастью, ответ не заставил себя ждать. Чтобы выразить свои мысли с полной ясностью, Чзахн заговорила на вневременном. Полный ответ следует ожидать в ближайшем будущем, хотя и сказанного сейчас тоже может быть вполне достаточно. Впрочем, примерно через теннер наступит полная ясность. В Хрл-Дрра Ндхо сила короля возрастет безмерно, должна возрасти. Рога велено нести гордо поднятыми. Этого королю Борлиена должно хватить для начала.

Прощаясь, ЯндолАнганол поклонился, держа руки по швам и вытянув беззащитную шею. Гиллота поклонилась в ответ, опустив голову, плавно переходящую в широкую шею и могучее туловище. Человеческая голова встретилась с головой рогатой, лбы союзников соприкоснулись. Скрепив договор традиционным для фагоров жестом доброй воли, обе стороны разошлись. Король вышел через 'дверь для людей', единственную в зале Врат Чистоты.

Вышел он приятно взволнованный. Его гвардейцы собираются добыть оружие сами! Какая уверенность! Ничто не давало повода сомневаться в обещании фагоров. Но какая вера в него, короля! Какая преданность, глубочайшая и невозможная для людей!..

Никакие другие причины данного Чзахн согласия ему и в голову не приходили. Совсем ненадолго он вспомнил о счастливых днях, когда имел полную возможность услаждать свою плоть соитием с восхитительной мраморной плотью Кун; к сожалению, эти сладчайшие времена минули и даже воспоминания уже стерлись временем. Теперь его начало занимать совсем другое — каким образом он мог при помощи этих рогатых созданий освободить Борлиен от врагов.

Чзахн и её воины-фагоры уходили из зала Врат Чистоты в настроении несколько отличном от королевского. Вообще трудно было утверждать, что анципиталы подвержены переменам настроения. Ускорение или замедление тока крови соответствовало изменению частоты дыхания; перемена могла быть только такой, не более.

Обо всём, что было сказано между Гххт-Мларк Чзахн и королем Борлиена, гиллота вскоре доложила кзаххну фагоров, юному Гххт-Йронц Зарлу. Кзаххн продолжал пребывать в недрах дворцовой горы, о чем не знал даже сам король. В эти тяжелые времена, когда Фреир обжигал своим дыханием воздушные октавы, очень многие фагоры впали в апатию. Кровь в их жилах ослабила свой напор. Грозные повелители Зимнего Мира почти полностью отдали себя в рабство человеческой расе. Но свыше был дан знак, и почти угасшая надежда вновь разгорелась в их истомившихся душах.

Пред очи кзаххна Гххт-Йронц Зарла предстал особо странный сын Фреира, носящий имя Брхл-Хззх Роупин, пленник смещенного со своего поста советника. Этот сын Фреира, якобы спустившийся с Кайдау, открыл фагорам очень много — в том числе и такого, о чем они даже не подозревали, в частности о том, как гибель веры может погубить и всю нацию.

К счастью, сказанное Роупином не вызвало ни малейшего доверия у короля и его советника. Но фагоры поверили ему, хотя этот сын Фреира был не слишком ладно сложен, выражал свои мысли плохо и путано и отличался душевной неуравновешенностью (впрочем, по донесениям рунта Юли, точно так же можно было характеризовать и самого короля Борлиена). Ведь этот сын Фреира знал о Катастрофе ровно столько же, сколько и сами фагоры. Он первым из людей разделил их древнее знание, доселе недоступное его жалким собратьям, что крайне встревожило двурогих. Но они сделали из слов пленника некие выводы, которые зародили в их клане уверенность в том, что нынешнюю, очень плохую для двурогих ситуацию можно весьма просто изменить. Слова сына Фреира разбудили в них голос надежды, который в последние годы звучал всё тише, постепенно замолкая. И вот теперь глупый король Борлиена дал двурогим и возможность нанести смертельный удар своему самому злейшему врагу — Акханабе.

До времени делая вид, что покоряются его приказу, анципиталы получали шанс отплатить и жестоким вождям Хрл-Дрра Ндхо за старые обиды, проникнув в самое их сердце — в древний Хрр-Брххд Идохк. Это нечестивое место давным-давно выжег один из Великих, кзаххн Храст Ирпта, Хрл-Брахл Ирпт, сейчас имеющий вид не более чем кератиновой куклы, но победа его оказалась короткой. Что ж: скоро по этой древней земле снова потечет красная кровь сынов Фреира!

Залогом успеха была отвага. И ярость. Рога следовало держать высоко и гордо.

* * *

Приобрести новое оружие, столь вожделенное королем, фагоры могли лишь единственным способом — через посредство тайных союзников. У них издавна имелись друзья среди нондадов — двурогие помогали тем скрываться от людей. В свою очередь нондады вели вековечную войну с особо гнусными сынами Фреира, которых называли ускутами. Ускуты — ужас-то какой! — имели обыкновение пожирать тела убитых ими нондадов, лишая тех вечного Упокоения Во Тьме. Нондады долго лелеяли месть — и вот их час пришел.

Искусным в рытье нор нондадам не составляло особого труда пробраться в круглые поселения сиборнальцев в тот глухой предрассветный час, когда почти все они спали. Первые враги, часовые, были убиты быстро и тихо, с помощью кривых ножей. Ворота поселений были открыты. Ждущие наготове отряды фагоров ворвались в них, никому не давая пощады. Серая милиция была перебита в постелях, не успев дотянуться до оружия. Та же участь постигла и всех других жителей.

Фагоры начисто сожгли селения, не забыв забрать всё огнестрельное оружие у людей-ускутов. Их план исполнялся. Изобретенное подлыми сынами Фреира ужасное оружие обратится против них самих.

Не прошло и теннера, как в армии короля ЯндолАнганола появились на вооружении сиборнальские ружья — не проданные или поставленные ему 'союзниками' из Панновала или Олдорандо, не изготовленные королевскими оружейниками, но принесенные тайными тропами в его столицу в дар от тех, кто, по большому счету, был его злейшим врагом. И это были не прежние фитильные поделки. К тому времени сиборнальцы уже успели усовершенствовать спусковой механизм ружей, подняв их на новую ступень. Теперь это были мушкеты, самострельные механизмы, где ненадежный и быстро сгоравший фитиль заменил кремневый пружинный замок, готовый в любое время к бою.

Незадолго до этого, после долгих споров, горбун Фард Франтил завершил постройку домн за пределами Матрассила. Они дали отличную сталь. За дело принялись кузнецы. Несколько захваченных ружей были взяты за образец. После многодневной продолжительной ругани с местными мастерами, скандалов и даже драк горбуну наконец удалось наладить выпуск кремневых ружей, стреляющих с приличной меткостью и не взрывавшихся от порохового заряда. Таким образом, новейший и совершенный способ убийства медленно, но верно распространялся по всей Геликонии.

* * *

Воодушевленный появлением нового оружия, король натянул кожаный панцирь с серебряными бляхами, вскочил на любимого Ветра и поскакал в далекий поход, на войну. Во второй раз он вел свою армию не-людей против давних врагов, затянутых в рубище дриатов с волосами, собранными на затылке в пучки, терроризирующих Борлиен под началом Дарвлиша Черепа.

Обе армии сошлись всего в нескольких милях от того места, где король ЯндолАнганол получил рану. На этот раз опыта у короля было больше — а вот Дарвлиш не смог придумать ничего нового и злая фортуна отвернулась от него. Форты со стрелками были сразу же взяты штурмом, несмотря на страшные потери. Засады ведьм-камнеметательниц были своевременно обнаружены и вырезаны заранее подготовленными отрядами следопытов. Пули мушкетеров беспощадно косили дриатов с неприступных господствующих высот.

Конечно, у тех тоже было огнестрельное оружие и победа короля не была ни легкой, ни быстрой. Сражаясь в неудобной местности, борлиенцы гибли во множестве. Но к концу сражения, длившегося почти целый день, победа наконец-то осталась за ними. Дриаты были частично перебиты в бою, частично взяты в плен и сброшены в ближайшие пропасти. Немногие выжившие разбежались по степным холмам, с которых когда-то спустились. Стервятники в последний раз получили повод восславить имя Дарвлиша.

В столицу король возвращался победителем, неся с собой, словно вымпел триумфа, голову предводителя дриатов, насаженную на остриё пики. Её выставили на всеобщее обозрение перед дворцовыми воротами и не убирали до тех пор, пока птичье воинство действительно не превратило её в череп.

* * *

На Аверне Билли Сяо Пин был единственным представителем мужского населения, признавшимся в чувствах, которые он питал к королеве МирдемИнггале. Подобные признания здесь не делали даже ближайшим друзьям. Узнать нечто подобное можно было только опосредованно, например из непривычно резких интонаций отчетов, касавшихся 'дурного поведения короля ЯндолАнганола за истекший период'.

Появления головы трибриатского воителя перед воротами дворца было достаточно, чтобы вызвать среди мирных обитателей Аверна новую бурю протеста.

'Это чудовище впервые отведало крови в день гибели мирдопоклонников, — говорили они. — Теперь он снабдил свою армию оружием, доставшимся ему в награду за то, что он предал королеву королев. Когда это прекратится? Ему нужно помешать, пока он не втравил весь Кампаннлат в войну!'

Таким образом, король, впервые вкушающий плоды всенародной любви в своём родном городе, на Аверне подвергался поношениям и самой жестокой критике, о существовании которой даже не подозревал.

Выдвинутые против него обвинения прежде не раз уже звучали в адрес местных тиранов. Всегда гораздо проще винить во всем вождя, а не его приверженцев, — алогичность такой позиции редко принимали во внимание даже самые трезвые умы. Вечная смена времен Великого Года, вечный недостаток продовольствия и прочих жизненно необходимых благ сделали просторы Геликонии ареной борьбы за выживание, где диктаторы пользовались наибольшим успехом.

Предположение, что приближение Фреира положит конец деспотическим режимам, также было далеко не ново. Не было оно и досужим вымыслом. В конечном счете, Лето было столь же гибельно для государств, как и Зима. Но вот свыше королю ничего не угрожало.

Когда корабль с землянами-колонистами в 3600 году прибыл к системе Фреир-Баталикс, первая база была основана на Агнипе, одной из внутренних планет, ближайшей к Геликонии. Тогда на ней не было ещё ни одного человека. Информация, закодированная в ДНК оплодотворенных человеческих яйцеклеток, хранилась в компьютере корабля. Когда первоначальная база на Агнипе была подготовлена, сохраненная в компьютере информация была перенесена в искусственно созданные зародыши, а те помещены в искусственные матки, числом 512. Родившиеся дети — первые человеческие существа, пережившие полторы тысячи лет полета в виде электронных записей — были отданы на воспитание искусственным матерям-андроидам в восемь огромных суррогатных семей. Строительство Аверна было уже не их заботой. Люди в нем не участвовали. В строительстве использовалась только привезенная с Земли автоматика и добытое на Агнипе сырьё.

Сразу после высадки колонистов их одноразовый звездолет был разобран. Обитатели Агнипа оказались предоставлены сами себе. Одиночество их было полным, прежде невиданным в истории человечества.

Несмотря на массу непредвиденных трудностей в реализации программы строительства на различных её этапах сооружение Аверна, а также колоссальных передатчиков, способных послать сигнал на Землю, заняло всего каких-нибудь два десятка лет. В течение этого опасного периода Агнип использовали в качестве временной базы. Когда гигантский труд был наконец завершен, молодые колонисты переместились в свой новый дом на заренее изготовленных челноках. Всего на Аверне высадилось 512 всё тех же колонистов. Все эти люди уже были превосходно обучены и готовы немедленно приступить к своей работе.

Сегодня, 3269 земных лет спустя, старая база стала храмом Священного Начала, населенным андроидами и посещаемым вступающими в совершеннолетие авернцами лишь ради торжественного возвращения домой, уже в роли полноправных членов общества. База, как и Земля, стали частью авернской мифологии.

На Агнипе имелись большие залежи полезных ископаемых, металлов и минералов, шахты и заводы, на которых выпускались запасные части для Аверна. Построить на них армию бронированных андроидов, способных завоевать Матрассил за считанные часы, не составило бы труда. Технически ничего невозможного в этом не было. Как, впрочем, не было на Аверне и инженеров, обладающих навыками и знаниями, необходимыми для решения такой сложной задачи.

Горячие головы и недовольные начали шептать, что авернцев лишили технического знания преднамеренно, чтобы превратить их в нацию, неспособную к дальнейшему развитию, так как это могло помешать наблюдениям.

Подавляющеё большинство 'горячих голов' составляли конечно же мужчины. Женское население Аверна обожало борлиенского короля. Не отрываясь от обзорных экранов, женщины с восхищением следили за тем, как король ЯндолАнганол лично расправляется с Дарвлишем. Победа действительно была великой. ЯндолАнганол стал героем своей страны, мучеником, пожертвовавшим для неё слишком многим, слишком дорого заплатившим за свою недальновидность и безрассудство самопожертвования. Во многом его жертва оказалась бесполезной. Короля несомненно можно было причислить к фигурам трагическим.

Таким образом, женская половина населения Аверна также планировала вторжение на Геликонию, но несколько иного рода — все они тайно мечтали об одном: как можно скорее оказаться в столице Борлиена и быть рядом с его королем, помогая ему денно и нощно.

Как же отреагировала Земля на эти события, когда несущие информацию о них волны наконец достигли её поверхности?

Нашлось много согласных с тем, какую именно часть тела Дарвлиша король ЯндолАнганол решил выставить на всеобщее обозрение. Никому не интересны были ноги Черепа, носившие его от одного побоища к другому, от одной кровавой резни к другой. То же самое относилось и к его гениталиям, при помощи которых он зачал столько ублюдков, что теперь хлопот с ними и их претензиями хватит борлиенцам на много десятков лет вперед. Никто не хотел смотреть и на его руки, оборвавшие сотни жизней ударом меча или ножа. Однако вид его головы, где рождались все коварные и кровожадные планы, пришелся по душе всем.

Глава 4.

Там, где живут

фламберги

Мглистые тени лежали на городе Аскитош, выстраиваясь расплывчатыми узорами между уныло-серыми городскими постройками. Идущие по бледным и смутным улицам темно одетые люди, казалось, сливались с ними. Таков был ускутский 'илистый туман', 'взбитые сливки' — тонкое, но успешно ослепляющее всё и вся покрывало влажного воздуха, спускавшегося с холодного плато, берущего начало сразу за городом.

'Золото дружбы' был не одинок в тумане. Впередсмотрящий наверняка видел укрытый где-то в молочном мареве весельный баркас. Сидящие в нем двурогие рабы, напрягая все силы, выводили тяжелый корабль из гавани. Справа и слева по борту можно было различить призрачные тени других кораблей с повисшими как мертвые шкуры парусами — ускутский флот начинал свой великий поход, чтобы завоевать весь мир...

Цвет воды изменился на темно-голубой — глубина под килем увеличилась. На юге парил Фреир, подобный серебряной монете в бледной бесконечности. Сиборнальский 'главный' день был в полном разгаре. Через час должен был взойти Баталикс. Сейчас же в небе властвовало только одно великое светило. Баталикс должен был подняться прежде, чем Фреир опустится за горизонт, — и, невысоко поднявшись в это осеннее время, сесть, так и не достигнув зенита.

Завернувшись в непромокаемый плащ, СарториИрвраш мрачно смотрел на медленно исчезающий за белесой пеленой город-призрак. Погружаясь в 'илистый туман', Аскитош приобрел вид призрачных очертаний, превратился в тень — и наконец исчез навсегда.

* * *

Корабли шли через узкий канал гавани, когда слабое сияние на восточном горизонте возвестило о близком восходе Баталикса. Немедленно поднялся ветер. Над головой бывшего советника, наполняясь дыханием мира, затрепетали полосатые паруса. Все на борту испытали общий прилив облегчения; все приметы предвещали доброе и благополучное плавание.

СарториИрврашу приметы ускутов мало о чем говорили. Он пожал плечами под плащом на теплой подкладке и спустился по трапу с палубы. Внизу, в тесном и полутемном коридоре, ему встретился Ио Пашаратид, бывший посол Сиборнала в Матрассиле.

— Поздравляю вас, все приметы говорят о благополучном плавании, — вежливо поклонившись, приветствовал его дежурной фразой сиборналец. — Мы выбрали самое верное время для отплытия.

— Вот и прекрасно, — демонстративно зевнув, ответил СарториИрвраш.

Хотя ускуты всячески кичились своим рационализмом, в числе ускутских воинствующих священников-моряков среди прочих членов их ордена числилась целая армия астрологов, деутероскопистов, астромантов, уранометристов, хиромантов, метеорологов, метемпиристов, а также собственно навигаторов, способная не только с легкостью определять местоположение корабля в любой обстановке, но и точно указать тот год, теннер, день, час и минуту, когда 'Золоту дружбы' лучше всего совершить тот или иной маневр. Сочетание знаков зодиака команды, сорт дерева, из которого изготовлен корабельный киль, — всё принималось во внимание. Самым же надежным и убедительным знаком, предвещающим мореплавателям всяческие успехи, было появление в небесах кометы ЯрапРомбри, видимой высоко в северной части неба и вступившей в зодиакальное созвездие Золотого Корабля утром, ровно в шесть часов одиннадцать минут и девятнадцать секунд. Именно в этот миг были отданы швартовы и анципиталы-гребцы налегли на весла.

В борлиенском дворце СарториИрвраш обычно вставал гораздо позже. На перспективу долгого и безусловно опасного плавания он взирал с ужасом. От качки его мутило. Навязанная ему роль предателя родины совсем его не устраивала. Для него, привыкшего к роскоши дворца, плавание в неизвестность на борту 910-тонного сиборнальского флагмана казалось наказанием не менее суровым, чем пожизненная тюрьма или даже Великое Колесо Карнабхара.

Ко всем прочим неприятностям оказалось, что на одном корабле с ним плывет Пашаратид, внезапно начавший выказывать подозрительное желание подружиться, будто не он убил брата королевы и близкого друга советника. Как может мужчина так себя вести?..

Возможно, что всё это от начала до конца было делом рук Денью Пашаратид, мрачно подумал СарториИрвраш. Возможно, что найдя способ использовать его, отвергнутого королем бывшего советника, и вовлечь его в зловещие военные планы, она сумела добиться поблажки для своего мужа, избавив его от суровой кары. Посол Пашаратид плыл на 'Золоте дружбы' на равных с остальными офицерами, в качестве капитана моряков-пехотинцев, — хотя могло быть и так, что он имел собственное тайное задание, как это было принято у помешанных на секретности сиборнальцев.

Несмотря на всю глубину своего падения, Пашаратид держался на редкость надменно. Он хвастал СарториИрврашу, что по прибытии в Оттасол его назначат наместником города, а после подхода ускутошских войск под его командой окажется целый полк солдат. В перспективе же он, как знающий театр войны, должен был стать командиром всей объединенной сиборнальско-борлиенской армии, не больше и не меньше.

Улегшись в своей каюте на койку, СарториИрвраш закурил вероник. Корабль качало. Волна головокружения моментально захлестнула бывшего советника. Во время плавания в Аскитош море было спокойно и он ни разу не испытывал приступов морской болезни. Теперь, как видно, та наверстывала упущенное.

* * *

В течение трех дней бывший советник отвергал всякую пищу. На четвертый день морская болезнь оставила его и он проснулся здоровехоньким, испытывая необыкновенный прилив сил после вынужденного отдыха. Поднявшись на ноги, он поспешил на палубу.

Море и горизонт были совершенно чистыми. Висящий низко над западным горизонтом Фреир светил водным путникам своим блистающим оком — 'Золото дружбы' шло прямо навстречу великому светилу. Длинная тень корабля извивалась на смальте умеренно волнующегося моря. Воздух был напитан светом и восхитительно бодрил. С наслаждением потянувшись, СарториИрвраш вдохнул полной грудью. Уже много лет он не чувствовал себя так хорошо.

Далеко справа виднелась земля. Баталикс, судя по заре, совсем недавно скрылся за горизонтом. Из кораблей, сопровождавших их после выхода из бухты в качестве эскорта, почетного или просто случайного, сейчас осталось лишь одно судно — 'Союз', которое неотрывно следовало за ними в паре миль справа и чуть позади, с развевающимся на мачте алым сиборнальским флагом. Вдалеке, у берега, виднелись едва различимые полоски — рыбачьи лодчонки.

Так прекрасно было чувствовать силу, играющую в туго натянутых мышцах, так славно забыть о тянущем и скручивающем ощущении в животе, что в первый миг советник не расслышал обращенного к нему приветствия. Его окликнули снова и только тогда он повернулся. И увидел перед собой Денью и Ио Пашаратидов. Вместе.

— Мы узнали, что вам нездоровилось, — равнодушно проговорила Денью. — Примите мои соболезнования. По правде сказать, этого следовало ожидать, ведь борлиенцы не слишком хорошие мореходы. Как вы считаете?

— Но теперь вам, похоже, гораздо лучше, — быстро вставил Иоскега Пашаратид, чтобы сгладить неловкость жены. — Аскитош и Гравабагалинен разделяют тринадцать тысяч миль — но при попутном ветре мы доберемся до него всего через два теннера и три недели. На таком прекрасном корабле, как наш, это плавание будет не более чем увеселительной прогулкой для укрепления здоровья и улучшения самочувствия.

Навязавшись к СарториИрврашу в спутники, Пашаратид в последующие дни стал его неразлучным гидом в прогулках по палубе и постоянно развлекал его подробными рассказами об устройстве различных служб и частей корабля. 'Золото дружбы', трехмачтовый фрегат, имел фок-, бизань— и грот-мачту. При попутном ветре на носу, над резной фигурой Азоиаксика, для увеличения скорости хода поднимали дополнительный парус, артеменон. Во время их прогулок Ио Пашаратид в подробностях объяснил, сколько квадратных футов парусов может быть поднято и в каких именно случаях. Кое-что вызывало у СарториИрвраша интерес и тогда он делал в своей книжечке небольшие пометки, от души сожалея о том, что его родина — не столь передовая держава в области мореплавания и кораблестроения. Ремесла и сельское хозяйство в Сиборнале по уровню и эффективности мало чем отличались от таких же в Кампаннлате, однако в мореплавании и оружейных ремеслах сиборнальцы и особенно ускуты не имели себе равных, обгоняя всех если не по количеству оружия, то по его качеству. К тому же, как уверял Пашаратид, всё население Сиборнала обладало могучим здоровьем, что позволяло/позволит им в будущем (поскольку продолженно-субъективная форма времени была здесь наиболее уместна) без особых потерь пережить грядущую Великую Зиму. А здесь, на севере, по словам Пашаратида, Великие Зимы бывали особенно суровыми. В продолжение самых холодных времен Великого Года Фреир не поднимался над горизонтом. Зима навеки поселилась в сердцах сиборнальцев.

— Не сомневаюсь, — мрачно ответствовал СарториИрвраш, глядя на его холодное, как лед, лицо.

* * *

В многовековой сезон жестокой Вейр-Зимы жители скованных льдами северных земель окончательно становились заложниками моря. От моря зависело, выживут они или нет. Вот почему сиборнальцам пришлось стать прекрасными мореходами и кораблестроителями. Сейчас эти мрачные времена давно миновали, но до сих пор в собственности Сиборнала находилось несколько прекрасных кораблей, оснащенных для самых дальних плаваний. Все они принадлежали гильдии воинствующих монахов-мореходов. Сложная эмблема гильдии украшала паруса, превращая функциональный атрибут в предмет искусства. На главном же парусе был изображен герб Сиборнала — два концентрических круга, соединенных меж собой изогнутыми спицами. Всё это ему рассказал Пашаратид.

СарториИрвраш не возражал против постоянно журчащего у него над ухом потока сухих фактов. Посвятив всю жизнь выяснению того, чем простое предположение отличается от бесспорного факта, он всегда относился ко второму с несомненной симпатией.

Тем не менее размышления о том, для чего Пашаратид с такой настойчивостью выказывает свою дружбу, тревожили его. Подобная навязчивость никогда не была свойственна сиборнальцам, тем более надменным ускутам. Появление этой черты нельзя было объяснить и долгим пребыванием посла в Борлиене — тогда Пашаратид не высказывал никакого дружелюбия.

— Дорогой, ты уже, наверно, наскучил советнику Ирврашу своими рассказами, — заметила Денью Пашаратид на шестой день плавания.

Сказав так, она впрочем сама тут же ушла, оставив их на возвышении на корме, где они стояли у бортового поручня, втиснувшись в тесный закуток у клеток с самками аранга. Каждый квадратный фут палубы использовался и имел своё предназначение — повсюду лежали бухты канатов, стояли ящики с ядрами, были закреплены пушки. Два боевых расчета в любую погоду, будь то день или ночь, обязаны были постоянно стоять на посту у пушек, мешая вахтенным матросам, то и дело вносящих небольшие уточнения в курс корабля и постоянно перемещавшихся по палубе по каким-то непонятным делам.

— Вы наверно скучаете по Матрассилу? — внезапно ровным голосом спросил Пашаратид, глядя куда-то в морскую даль и подставив сероватое лицо ветру.

— Я привык постоянно работать, мне не хватает моей науки, — сухо отозвался СарториИрвраш.

— Охотно верю, но догадываюсь, что это наверняка не всё. Сам я — и это вероятно вам известно — проводил время в Матрассиле достаточно приятно, в отличие от большинства моих соотечественников-ускутов. Ваша страна прекрасна и полна экзотики. Там дьявольски жарко, но я хорошо отношусь к жаре. Я сумел познакомиться там с... отличными людьми.

СарториИрвраш не сводил глаз с ближайшего аранга, который тщетно пытался развернуться в слишком тесной клетке. Молоко арангов шло к столу офицеров. Рядовые матросы обходились водой и йудлом.

— Королева МирдемИнггала всегда была и остается жемчужиной вашей страны, — продолжил бывший посол. — Король Анганол поступил крайне необдуманно, отправив её в изгнание, как вы считаете?

Вот оно что! Наконец-то Пашаратид заговорил о том, почву для чего он готовил так долго. Прежде чем ответить, СарториИрвраш немного помолчал, стараясь подобрать наиболее правильный ответ.

— Король обязан сделать всё, что потребуется для блага его страны, — наконец сухо сказал он. — Таков древний Закон Королей.

Пашаратид хмыкнул.

— С вами он тоже обошелся не лучшим образом. Думаю, у вас есть все основания ненавидеть его.

Это СарториИрвраш оставил без ответа. Помолчав, Пашаратид сказал, а вернее прошептал ему на ухо, следующее:

— Как у короля хватило сил отказаться от такой красавицы, как королева МирдемИнггала?

СарториИрвраш только поджал губы. Навязчивость Пашаратида начала раздражать его.

— Ваши соотечественники называют её 'королева королев', если не ошибаюсь? — не унимался бывший посол.

— Совершенно верно, — кивнул СарториИрвраш.

— Прекраснее женщины я в жизни не видел.

— Брат королевы, ЯфералОборал, был моим очень близким другом.

Услышав это, Ио Пашаратид наконец замолчал. СарториИрвраш надеялся, что у него пропало настроение продолжать разговор, но вдруг, с внезапно прорвавшимся чувством, сиборналец проговорил:

— Одно присутствие королевы МирдемИнггалы... один взгляд на неё... делает мужчину... превращает его...

Он не договорил.

* * *

Погода стояла переменчивая. Постоянные перепады атмосферного давления порождали туманы, холодные моросящие дожди, похожие на тот, в который они попали во время плавания к Сиборналу, — обычную ускутскую 'илистую болтушку' — сменявшиеся короткими промежутками просветления, когда по правому борту открывалась далекая, неясная линия побережья Ускути. Вместе с тем на скорость хода жаловаться не приходилось — попутные ветры дули беспрестанно, либо теплые с юго-запада, либо холодные, северо-западные.

От скуки СарториИрвраш тщательно изучил и исследовал все до последней части корабля. Он собственными глазами увидел, какая невероятная теснота царит на борту — матросам приходилось спать либо на палубе на бухтах каната, либо в трюме, взгромоздив ноги высоко на переборку. На перегруженном припасами корабле не было ни дюйма свободного места. День за днем зловонный корабельный дух становился всё крепче, ведь для большой нужды людям приходилось выходить на выступающую за борт доску, где, сняв штаны, сидеть, словно птица на жерди, над качающимся морем, балансируя и держась за специально привязанную для этой цели к борту веревку, что было очень рискованно. Малую нужду справляли гораздо проще, — прямо с борта, под леер, с кормы или в любом другом месте, где было в данный момент поукромней. Офицеры поступали так же, как и матросы. Ночные горшки имели только женщины.

СарториИрврашу скоро наскучило однообразие плавания. Покинув палубу, он возвращался в каюту, почитать и покурить. Но и здесь он не находил покоя. Ему скручивало живот, кишечник бурчал, как злобный асокин. Однообразный корабельный рацион уже начинал скверно сказываться на его пищеварении. К столу здесь подавали хлеб с рыбьим жиром на завтрак, суп из лука на обед, хлеб с соленой рыбой на ужин — и так каждый день. Дважды в неделю каждому моряку выдавался и кувшин крепчайшего йудла, но у советника он вызывал изжогу и он отказался от этого мерзкого пойла.

Моряки разнообразили стол свежей рыбой, которую удили для себя прямо с борта. Офицеры столовались немногим лучше матросов — заветрившимся сыром вместо пересоленной рыбы, лишь время от времени пробавляясь целебным молоком арангов, так как тем, кто заступал на вахту, выдавали для бодрости всё тот же едкий йудл. Стойкие сиборнальцы никогда ни словом не жаловались на скверную и однообразную пищу, так как не знали иной с рождения, но СарториИрвраш уже не мог на неё и смотреть. И без того считавшийся худощавым в лучшие времена, он затягивал ремень на штанах всё туже.

Через две недели плавания курс с зюйд-ост был переложен на норд-ост, а ещё через несколько дней команда 'Золота дружбы' увидела перед собой бухту Осужденных, большую и спокойную, но и единственную гавань на тысячемильном протяжении отлогого берега одноименного огромного залива, отделявшего Ускутошк от Лорая. Они вошли в неё через узкую горловину, и море мгновенно успокоилось, ветер и волны спали. Вскоре корабль уже продвигался сквозь густую перламутровую дымку и тишину нарушали только редкие выкрики матросов, промеряющих глубину. Шли почти вслепую. Слабые порывы ветра заставляли туман свиваться вихрями, расступаться, отчего кое-где показывались небольшие острова, скудные пятачки суши посреди моря, голые, с миниатюрными гранитными пиками.

По прошествии некоторого времени какое-то движение привлекло внимание СарториИрвраша и он взглянул вправо. На одном из таких островков, на его бесплодной нагой вершине, стояли два фагора. У них были увенчанные парами загнутых гладких рогов удлиненные головы с крепкими челюстями и защищенными роговыми надбровьями глазами, ненавидящими всё и вся. Но они не смотрели на проплывающий мимо корабль, их глаза были устремлены только друг на друга.

Ужас пришел и ушел. Ещё прежде чем название этих животных всплыло в памяти, СарториИрвраш понял, что ошибся. Их густая шерсть была коричневого цвета. Таких фагоров не было и не могло быть. На некотором расстоянии от корабля, отделенная от него полоской воды, высоко на скале застыла невесть как попавшая туда пара четвероногих копытных. За исключением окраса и передвижения на четырех конечностях животные почти во всём походили на фагоров.

Вблизи сходство оказалось не столь разительным. В противоборствующих животных не было заметно ни упрямства, ни независимости, свойственных фагорам. Перед ним были два диких зверя, сцепившихся в схватке рогами. Причиной, приведшей СарториИрвраша поначалу к неверному заключению, были именно их рога.

Наконец один из зверей повернул голову и взглянул на корабль. Улучив момент, другое копытное, склонив могучую голову, с силой бросилось вперед и врезалось сопернику в бок. Звук мощного удара достиг слуха бывшего советника. У животного было всего три фута для разбега, но на его стороне была тяжесть массивного тела, прибавленная к огромной силе задних ног.

Второе животное пошатнулось. Потом постаралось удержаться на ногах, развернуться и встретить соперника, склонив голову и выставив рога. Однако, прежде чем ему удалось это сделать, за первым ударом последовал второй. Задние ноги копытного заскользили. Оно начало валиться назад, всё ещё пытаясь удержать равновесие. С громким всплеском животное рухнуло в воду. 'Золото дружбы' без устали шло вперед. Финал странной схватки затянуло туманом.

* * *

За всё время плавания адмирал воинствующих священников Оди Джесератабхар лишь считанные разы удостаивала СарториИрвраша короткой беседой. Тем не менее возможностей наблюдать за ней, командующей флотом, у него было хоть отбавляй. Её превосходительство адмирал отличалась знанием дела и справлялась со своими обязанностями великолепно. Её лицо было сурово, но движения полны живости и мужчины, матросы и офицеры, исполняли все её приказы быстро и рьяно. Отлично сидящая форма и четкий голос принадлежали профессионалу, влиятельному и наделенному серьёзной властью. Но с подчиненными госпожа адмирал держалась довольно неформально, а в её тоне часто слышалась приветливость и даже несвойственное угрюмым ускутам веселье, что выдавало в ней неординарную личность. СарториИрврашу леди-адмирал понравилась.

— Какой одинокий и пустынный берег, госпожа, — наконец сказал он ей, когда она вышла на палубу.

Леди-адмирал кивнула. Её светлые волосы выбились при этом из-под козырька кожаной морской фуражки, которую она обычно носила.

— Да, это необитаемый край, не принадлежащий ни одной из наших стран — очень уж близко тут льды. Но я видала места и похуже. Вейр-Зимой ускуты ссылали сюда преступников, оставляя их на вечное поселение, практически на произвол судьбы. Отсюда и название.

— И поселенцы выживали? — удивился СарториИрвраш.

Пожав плечами, леди-адмирал улыбнулась, как будто отрекалась от пережитков зловещего прошлого.

— Выживали, и даже многие. Находили себе жен из местных лораек. Кстати, через час на берег отправляется шлюпка — мы должны пополнить здесь запасы продовольствия. Чтобы попытаться загладить свою вину перед вами — ведь все эти недели я уделяла вам ничтожно мало внимания — я приглашаю вас принять участие в этой короткой экспедиции в качестве моего личного гостя. Вы сможете собственными глазами увидеть, как выглядит Берег Осужденных. Мало кому это удавалось.

— С благодарностью принимаю ваше приглашение, — только теперь СарториИрвраш понял, до чего рад возможности хоть ненадолго покинуть тесный и провонявший насквозь человеческим калом корабль.

'Золото дружбы' и следующий за ней невдалеке 'Союз' принялись медленно приближаться по спокойной воде к берегу. Туман вскоре поредел и стала видна мрачная суша с гранитом утесов и скал, серовато-бесцветная. Там, где скалы источила эрозия, берег спускался к самой воде пляжем. К одной из таких узких пляжных полос и держали сейчас курс корабли, огибая по пути каменистые островки — не более чем груды крупных булыжников. Выступающие из воды острые гранитные рифы вызывали серьёзную тревогу и суету на палубе, когда суда лавировали между ними. На одном из таких рифов предупреждающе висели догнивающие останки — ребра какого-то древнего судна. Наконец был отдан приказ бросить якорь. После того как 'Золото дружбы' замерло на месте, с борта спустили гребную шлюпку. Крики матросов, отражаясь от береговых скал, эхом доносились обратно на корабль.

Проявив истинное рыцарство, СарториИрвраш помог Оди Джесератабхар спуститься по веревочному трапу в шлюпку. За ними последовал Пашаратид и с ним шестеро вооруженных мощными мушкетами матросов-пехотинцев. Фагоры-гребцы взялись за весла и лодка медленно заскользила к пологой, усыпанной галькой части берега, лавируя между рифами.

На берегу уже были хозяева — стадо фагороподобных фламбергов. Два крупных самца стояли друг напротив друга, сплетясь рогами, сражались, топтались, взрывая гальку; их плоские копыта с оглушительном треском давили вылинявшие ракушки. Гривы у самцов были больше, чем у самок. По иным признакам пол животных различить было невозможно. Как и у большинства других видов геликонских животных, здесь половые различия потеснили различия, возникающие и исчезающие со сменой времен Великого Года. Окрас и самок и самцов фламбергов варьировался от рыжего до красно-бурого с редкими белыми подпалинами. От земли до лопаток рост фламбергов не превышал четырех футов. Гладкие рога у всех без исключения животных загибались вперед. Выражение 'лиц', а скорее морд, было разным.

— Сейчас у фламбергов гон, — объяснила СарториИрврашу священница-адмирал. — Только в пылу схватки за самку эти трусливые создания могут зайти в воду.

Шлюпка ткнулась в берег, куда и была вытащена покорными фагорами, после чего вся экспедиция успешно высадилась на сушу, но прибрежную гальку быстро сменили острые камни. Сжав в руках вёсла, вышколенные фагоры-гребцы неподвижно застыли у самой воды, ожидая дальнейших приказов.

К высадившимся людям по камням немедленно метнулась целая армия крабов-панцирников, выставляющих асимметричные клешни в недвусмысленном выражении угрозы. Но угрозой всё и ограничилось — ни один из крабов не успел напасть. Матросы выстрелили в крабов из мушкетов дробью, убив сразу множество их — остальные крабы немедленно принялись пожирать своих погибших собратьев. Но не успело начаться пиршество, как из моря выпрыгнула зубастая рыбина, и, схватив самого близкого к воде краба, уползла, извиваясь по-змеиному, обратно в воду.

Выстроившись на этом тихом, зловещем берегу в стрелковую цепь, матросы разбились на пары: один поддерживал плечом тяжелое дуло мушкета, покуда другой наводил оружие на цель. Мишенью были самки фламбергов, глупо суетящиеся по гальке всего в нескольких ярдах и не обращавшие на прибывших с корабля никакого внимания. Пашаратид скомандовал 'Огонь!' и ружья дали залп. Три самки фламбергов упали на камни, дергая ногами.

Стрелки сменили позиции и ружья. Последовал новый тройной залп. На камне забились ещё три самки. Остатки стада наконец обратились в бегство.

Под поощрительные крики с рей, усыпанных зрителями, фагоры и матросы бросились к добыче, вздымая брызги сапогами. Две самки ещё были живы и пытались встать, чтобы бежать вслед за стадом. Один из стрелков, вытащив из ножен короткий широкий нож, быстрыми резкими движениями перерезал раненым животным глотки.

Учуявшие смерть крупные белые птицы снялись со скал и принялись кружиться над местом охоты в восходящих потоках воздуха, вертя шеями в обе стороны и высматривая поживу. Неожиданно решившись, птицы спикировали на матросов, пытаясь ударить их мощными крыльями. Одна из птиц ухитрилась поранить стрелка, на лету метко клюнув его в голову.

Пока несколько матросов свежевали добычу, остальным приходилось отбиваться дробью от наседающих со всех сторон крабов и птиц одновременно. Одним длинным ударом ножа свежевальщики вспарывали убитым фламбергам брюхо. Засунув внутрь руку, они вытаскивали дымящиеся кишки и отбрасывали их в сторону. После этого от туловищ отделяли задние ноги и печень. На руки свежевальщиков обильно лилась золотистая кровь. Над их головами кричали голодные птицы. Наконец, нагруженные ногами и печенью фламбергов фагоры были отправлены обратно к шлюпке.

Отбежав, глупые фламберги остановились неподалеку. Подобраться к ним не составило особого труда. Охота и разделка туш продолжились. Пока белые птицы сражались неподалеку за падаль, безмозглые фламберги бродили как ни в чем не бывало.

Тем временем фагоры под командой Пашаратида вытащили шлюпку повыше на берег, туда, где ей не угрожали бы никакие волны. Из шлюпки была извлечена разборная повозка, в постромки которой фагоры и впряглись. Экспедиция была готова к отправлению. СарториИрвраш получил официальное приглашение присоединиться к прогулке.

— Я хочу, чтобы вы сумели составить хотя бы поверхностное впечатление о здешних краях, — сказала ему со скупой улыбкой леди Джесератабхар.

Бывший советник догадался, что несгибаемая леди-адмирал и её стойкие подчиненные тоже рады ступить после корабля на твердую землю и готовы найти любой предлог для того, чтобы продлить своё пребывание здесь. Леди-адмирал двинулась вперед, сев в повозку, и СарториИрвраш поспешил за ней.

От берега начинался крутой подъем, и, чтобы втащить на него повозку с четверкой людей, двурогим рабам пришлось напрячь все силы. Вскоре на пути им встретились более крупные копытные, с более длинной и густой шерстью, чем у фламбергов, сероватого окраса, с изогнутыми кольцами рогами. Это были йелки. Денью Пашаратид с сожалением заметила, что вместо фламбергов следовало устроить охоту на йелков. Их мясо лучше мяса фламбергов.

Никто не ответил жене бывшего посла, а ныне капитана морских пехотинцев. СарториИрвраш покосился на Ио. Лицо Пашаратида было непроницаемо. Казалось, его мысли витают где-то очень далеко от происходящего. О чем он всё время думает — неужели по-прежнему о королеве?..

Их путь пролегал мимо огромных валунов, принесенных сюда когда-то ледником, теперь растаявшим. На некоторых валунах можно было заметить нацарапанные имена и даты, иногда очень древние — сосланные в здешние края таким образом пытались оставить о себе память — и СарториИрвраша передернуло, едва он представил себя на их месте. Туман всё ещё держался и скрадывал подробности местности, лишая равнину каких-либо черт, за которые мог бы зацепиться глаз.

Наконец подъем закончился и почва стала более ровной. Наверху их ожидал сильный запах скотного двора. Остановившись, участники экспедиции осмотрелись. Низко над головой плыли серые как сталь облака. Внизу, у края черной глади моря, смыкавшейся у горизонта с хмурым куполом небес, виднелись два их корабля, ещё окутанных туманом. Вокруг лежала унылая тундра, простиравшаяся, казалось, в бесконечность. Куда ни глянь, нигде не было видно и следов человеческого обитания. Но и в однообразном пейзаже крылось своё величие. Земля под ногами была голой, почти лишенной травы, во вмятинах от тысяч и тысяч копыт.

— Эти равнины принадлежат фламбергам, йелкам и бийелкам, — проговорила Денью Пашаратид. — Больше здесь никто не живет. И не только на побережье — весь здешний край принадлежит зверю.

— Людям тут жизни нет, — подтвердил Ио Пашаратид.

— Внешне фламберги и йелки весьма схожи, но анатомически отличаются очень сильно, — заметила в свою очередь Оди Джесератабхар. — Йелки — некрогены. Молодь рождается и развивается в трупах родителей, вместо материнского молока питаясь продуктами разложения. Фламберги же живородящие.

СарториИрвраш промолчал. Охота на берегу моря, точнее, устроенная ускутами безжалостная бойня, потрясла его и он всё ещё находился под её впечатлением. Снизу почти через равные промежутки времени всё ещё доносились ружейные залпы — шла заготовка мяса. Корабли зашли к Берегу Осужденных попросту чтобы запастись здесь свежим мясом.

Они вновь уселись в повозку и фагоры повезли их вперед. Равнина была сырой, грунт мягким, то и дело попадались лужи, небольшие озера или болотца, что очень замедляло продвижение.

Край берегового склона заслонил корабли. Похолодало, запах моря исчез, сменившись вездесущим зловонием гниющего навоза копытных. Звуки пальбы наконец тоже стихли. В течение почти целого часа пути все молчали, упиваясь ощущением необъятности окружающего. Они проехали три, а то и все пять миль.

Наконец они добрались до горчичного цвета холмов, на склонах которых произрастал карликовый шпорник и прочие неприхотливые растения. Среди бесплодия равнины даже эти корявые деревца были роскошью. Их ветви были усыпаны неряшливыми с виду гнездами птиц, свитыми из прутьев и кусочков плавника с морского берега. Почва вокруг была белой от наслоений гуано.

Возле испещренного бороздами валуна охряного цвета леди-адмирал объявила наконец остановку. Поднявшись с повозки, люди прошлись, разминая ноги и размахивая затекшими руками. Огромный валун нависал над ними, как миниатюрная гора. Вокруг не было слышно ничего, кроме криков птиц да завывания ветра, но постепенно они различили доносящийся откуда-то с востока тихий гул.

Наслаждаясь ощущением твердой земли под ногами, СарториИрвраш тут же забыл о новом звуке. Леди-адмирал же и Денью Пашаратид, встревожено переглянувшись, быстро полезли на валун, и, взобравшись, застыли на вершине. Вглядевшись в горизонт, они криком предупредили оставшихся внизу об опасности.

— Эй, двурогие, быстро оттащите повозку под защиту камня! — приказала фагорам Оди Джесератабхар.

Постепенно гул превратился в громовой, схожий с ревом урагана топот. Топот поднимался от самой земли, наступал отовсюду. С восточной стороны холма показалось что-то огромное.

Мгновенно все, и люди и фагоры, пришли в движение. С прытью того, кто шестым чувством распознал близость явления природы, выходящего за рамки его представлений и бесспорно ужасного, СарториИрвраш бросился к валуну и принялся карабкаться на его плоскую к счастью вершину. Ио Пашаратид помогал ему и наконец все они, две женщины и двое мужчин, оказались на вершине, где на тесной площадке едва хватало места для всех. Фагоры оцепенело стояли возле валуна, в их ноздрях хлюпали белые молоки.

— Придется переждать здесь, пока они не пройдут, — почему-то шепотом проговорила Оди Джесератабхар. — К счастью, тут мы в полной безопасности.

Но голос леди-адмирала непривычно дрожал.

— Что это? — спросил СарториИрвраш.

Сквозь призрачную дымку словно сама даль катилась на них подобно темному колеблющемуся ковру. Замершие на вершине люди были бессильны что-либо сделать, они могли только стоять и смотреть. Постепенно ковер превратился в лавину фламбергов, приближавшихся широким фронтом.

СарториИрвраш попытался пересчитать животных. Десять, двадцать, пятьдесят, сотня — дальше считать было невозможно. Ширина стада, лавины густо, бок о бок, идущих животных, составляла никак не менее мили.

Вытянув к небу шеи, выпучив глаза, раззявив рты, из которых капала слюна, полчища копытных мчались к людям. Достигнув валуна, живой поток обогнул его с двух сторон и сомкнулся за ним, устремляясь дальше. Белые птицы-коровы, редко взмахивая крыльями, летели над стадом, легко поспевая за ним. Очень скоро всю равнину затопило колышущееся море спин и рогатых голов фламбергов и йелков, среди которого валун с четверкой людей на вершине высился как остров. Всё, и земля, и камни, и само небо, дрожало от монотонного гула.

Потрясенные люди в восторге вытягивали руки и размахивали ими, громко крича. Море копытных под ними, изливаясь из самого горизонта, с восточного его края, к горизонту же и уходило. Ни одно из животных не подняло морду и не взглянуло на вопивших людей; все понимали, что сбиться с шага означало немедленно погибнуть под копытами сородичей.

Очень скоро возбуждение, охватившее людей, прошло. Они присели на камень, прижавшись друг к другу и с тоской глядя на простиравшееся вокруг насколько хватал глаз живое море. Стаду не было ни конца ни края. Где-то вдали, у настоящего моря, часть фламбергов останавливалась и бессмысленно толпилась какое-то время у берегового склона, в то время как большинство животных проносилось мимо. Таких было множество — фламберги во весь опор целеустремленно неслись к западу, навстречу какой-то неведомой цели.

Следующей напастью стало нашествие тучи насекомых, неустанно следующих за стадом. Как в стаде шли не только фламберги, но и другие копытные, так и разнообразие насекомых не ограничивалось одним видом, хотя все они без исключения были кровососущими. Терпеть их атаки, сидя как прежде на корточках, было невозможно. Тысячи тысяч летающих созданий жадно набросились на людей и спасение от них было одно: собравшись в кружок и тесно прильнув друг к другу, укрыться плащами с капюшонами. Любой клочок кожи, оставшийся без прикрытия, подвергался безжалостной атаке бесчисленных хоботков и жал.

Шли часы. Нашествию кровососов не было конца, как не было конца глухому топоту копыт, напоминающему глухой бой множества барабанов. Тысячи животных продолжали мчаться мимо валуна.

Тесно прижавшись друг к другу, они сидели совершенно неподвижно, в отчаянии от безвыходности своего положения, чувствуя, как валун под ними дрожит, словно всё ещё едет на спине великого ледника, принесшего его сюда в незапамятные времена. Так прошел день, а за ним опустилась темнота ночи. Над головами пойманных в ловушку людей развертывались сверкающие световые покровы полярного сияния, восходящие к зениту. Надежда на спасение медленно таяла, приходило отчаяние: жизнь, которую они с такой легкостью и небрежностью недавно уничтожали, теперь, с не меньшей легкостью и небрежностью, грозила уничтожить их самих. Сидя на вершине, они обнялись, чтобы удержаться на ней и сохранять тепло; чуть ниже, прижавшись спинами к камню, стояли фагоры, выставив перед собой для защиты повозку.

Зарядил дождь, поначалу неуверенный. Постепенно морось разошлась и превратилась в ливень, потушив свет, льющийся с небес. Земля раскисла и звук бьющих по ней копыт ослабел.

Ледяной дождь не утихал. Раз набрав силу, ливень, подобно нескончаемому стаду внизу, продолжал низвергаться с монотонной настойчивостью. Шум ливня объял СарториИрвраша и Оди. Спасаясь от сырости и холода, они тесно прижались друг к другу. Неутомимый молот усталости добрался до них. Прижавшись щекой к плечу леди-адмирала, СарториИрвраш ждал смерти, вспоминая свою жизнь.

'Всю жизнь я был одинок, — думал бывший советник. — Расчетливо, продуманно одинок. Намеренно отдалился от братьев. Пренебрег женой'. Конечно, он был награжден. Наградой за одиночество стали знания — или, вернее, общество людей было принесено в жертву знанию, а приобретя знания, он ещё больше отдалился от сородичей. Почему? Что за безумная страсть владела им? И почему он так долго терпел безумства ЯндолАнганола? Что его заставляло? Неужели в короле он распознал ту же муку, что снедала и его самого?..

Он восхищался ЯндолАнганолом — король мог позволить себе излить свою боль, дать ей подняться на поверхность. Но когда Орел поднял на него руку, это было как измена. Этого он не мог стерпеть — как не мог простить злобных проклятий в адрес своих рукописей и их сожжения во дворе дворца. Орел предал огню единственное оправдание его одиночества. Орел сжег бы дотла весь его мир, если бы мог...

Но теперь советник изменился. Освободился. Распрощался со своим одиночеством. Если им суждено будет спастись, то он станет другим. Эта женщина, Оди, он любит её. И должен сказать ей об этом сейчас же...

К счастью, в необъятном и диком просторе жизни нашелся способ низвергнуть короля ЯндолАнганола, и низвергнуть скоро. Годами он сносил его оскорбления и глотал обиды. Но теперь — ведь он ещё не стар! — во имя мира он сделает всё от него зависящее, чтобы подлой власти Орла пришел конец. Король пытался растоптать его. Но выйдет наоборот — он растопчет короля. В этом нет возвышенного благородства — но и в нем самом благородства больше нет. Благородство — удел королей...

Он безумно рассмеялся и от ледяного ветра заломило передние зубы...

Почти сразу же после этого он обнаружил, что Оди Джесератабхар плачет — и похоже, уже давно. Решившись, он покрепче обнял её, и, чуть подвинувшись на камне, прижался щекой к её щеке. Неумолчный топот миллионов копыт безостановочно гремел вокруг, заглушая все звуки. Приблизив губы к уху женщины, СарториИрвраш принялся шептать ей слова утешения, почти бессвязные, но горячие. Оди повернулась к нему, и их губы почти соприкоснулись.

— Это я во всём виновата, — прошептала она. — Нужно было предвидеть — в это время года гон обычное дело...

Она сказала что-то ещё, но ветер сорвал слова с её губ и унес. СарториИрвраш поцеловал эти губы. Этот поступок был его последним сознательным действием. Внутри его разлилось тепло...

Побег от короля ЯндолАнганола явно изменил бывшего советника. Он снова поцеловал Оди. На этот раз она ответила ему. Капли дождя летели на их слившиеся губы и они вместе ощущали их вкус.

* * *

От холода и неудобств люди на вершине камня впали в некое подобие ступора, лишь отчасти напоминающее сон. Когда они проснулись, дождь уже утих, превратившись в мелкую морось. Стадо по-прежнему двигалось мимо них, из-за восточного горизонта, простираясь во все стороны насколько хватал глаз. Пока они спали, фагоры и повозка исчезли, сметенные стадом. От них не осталось и следа.

Долгожданный рассвет осветил затянутый клубящимся туманом и вновь поливаемый дождем ландшафт. Стадо наконец-то начало редеть. Сердцевина, самая густая, уже прошла. Теперь шли слабые или больные животные, а также самки с телятами. Кровососов тоже поубавилось. Как и раньше, вперед неслись не все — немалое количество фламбергов оставалось у морского склона и бессмысленно бродило там в полной растерянности.

Дрожа, люди с трудом сползли с камня на землю. Повозка исчезла, и им ничего не оставалось, кроме как идти к берегу пешком. Изнемогая от вони навоза бесчисленных копытных, они двинулись в обратный путь, едва держась на ногах, шатаясь и без конца отмахиваясь от наседающих насекомых. Говорили мало, больше молчали — сил осталось в обрез...

* * *

Корабль продолжил своё плавание. Бухта Осужденных осталась позади. Четверка вырвавшихся из когтей слепой смерти, немедленно по прибытии на борт свалилась в лихорадке, вызванной простудой и укусами насекомых. Перед закрытыми глазами СарториИрвраша в сжигаемом болезнью мозгу бесчисленные полчища фламбергов продолжали бежать вперед без всякой надежды на остановку. В его горячечных видениях фламберги заполонили весь мир. Спасения от копытных не было, как не было и надежды на то, что они когда-нибудь уйдут, и он сражался с ними, как мог. Сны о фламбергах остались даже тогда, когда он полностью поправился.

Как только бывший советник достаточно окреп, чтобы вставать с постели и ходить по палубе, он без промедления отправился к Оди Джесератабхар поговорить. Госпожа адмирал воинствующих священников была рада видеть его, хотя ещё и не поправилась сама. Она приветствовала его как старого друга и даже протянула руку, которую он с удовольствием пожал.

Оди лежала на койке, прикрытая только одеялом, неприбранные светлые волосы свободно лежали на плечах. Без морской формы она казалась не такой представительной и недоступной, как раньше.

— Боюсь, что ваша идея пригласить меня на прогулку оказалась не самой удачной, — наконец заметил СарториИрвраш.

Леди-адмирал вздохнула.

— Все сиборнальские корабли, идущие дальше на запад, всегда заходят в бухту Осужденных, — сказала она. — Всем известно, что здесь можно запастись провизией, дармовым мясом. Среди морской гильдии воинов-священников нет вегетарианцев. Мы едим рыбу. Тюленей. Крабов. Раньше мне уже приходилось видеть гон фламбергов. Это моя ошибка, нужно было проявить большую осмотрительность. Фламберги смогли заманить нас в ловушку. А вы что вы о них думаете?

СарториИрвраш уже обратил внимание на эту привычку адмирала. Сплетая из сибиша кружево временных форм, она могла внезапно прервать свою речь и обратиться к собеседнику с вопросом, приведя его в полное замешательство.

— Я даже представить себе не мог, что на свете может быть столько фламбергов...

Оди вздохнула.

— На самом деле этих рогатых бестий гораздо больше, чем вы можете вообразить. Больше, чем кто-либо мог/сможет вообразить. И все они обитают в областях, граничащих с полярной шапкой, в этих почти безлюдных и обширных краях. Их здесь многие миллионы. И миллионы миллионов насекомых!

Оди печально улыбнулась. СарториИрвраш понял, что железный стержень в ней сломан. Увидев её улыбку, он ощутил своё одиночество особенно остро.

— Но что это было — какая-то сезонная миграция?

Оди вновь вздохнула.

— Не совсем. Они стремились к западу, но не для того, чтобы найти новые пастбища. Фламберги кочуют в это время года, и к тому, что мы недавно видели, осень имеет прямое отношение. Их гнало вперед отчаяние. Видите ли, у них есть только один враг.

— Люди?

— Нет, не люди. Главные враги фламбергов — насекомые, — Оди по-волчьи оскалилась, довольная тем, что глаза её собеседника удивленно округлились. — Но не все, а только один особый вид. Это крупная муха, размером с фалангу большого пальца человека — вы видели её. Узнать эту муху очень просто — на брюшке у неё желтые полоски. Она откладывает яйца прямо на шерсть несчастных копытных. Когда яйца созревают, то вылупляющиеся из них личинки добираются до шкуры, прогрызают себе дорогу к кровеносным сосудам и там растут в особых полостях, проеденных ими в плоти животных. На конечной стадии цикла развития личинок вздутия на спинах фламбергов достигают размера яблока. Затем шкура животных лопается и личинки падают на землю, чтобы превратиться в молодых мух. В каждом убитом нами фламберге мы нашли гнезда этого паразита — и нередко таких гнезд было множество! Говорят, что измученные желто-полосатой мухой фламберги бегут до тех пор, пока не загоняют себя до смерти или бросаются с утесов и разбиваются о камни, лишь бы избавить себя от страданий. Но, к счастью, эти огромные мухи летят не так быстро, как бегут фламберги. Вот почему в тот осенний сезон, когда муха размножается, фламберги огромными массами убегают от неё.

Леди-адмирал замолчала и с улыбкой взглянула на своего ученого слушателя, явно довольная тем, что смогла просветить его.

— Госпожа, то, как безжалостно ваши люди убивали самок там, на берегу, потрясло меня, — признался СарториИрвраш. — Но теперь я понял: это ничто по сравнению с мучениями, которые одним мановением яйцеклада приносит фламбергам эта ужасная муха. Почти ноль.

Оди кивнула.

— Фламберги глупы, они просто одно из явлений природы. Но им нет конца. Нет конца! Рядом с ними вся сила людей ничего не значит. По данным последней переписи в Сиборнале живет двадцать пять миллионов человек. Обитающих на нашем континенте фламбергов больше, гораздо больше, — а мух ещё больше, в сотни, а может, и в тысячи раз. Их здесь так же много, как, например, деревьев. Иногда мне кажется, что в конце времен вся Геликония будет населена только желто-полосатыми мухами, гонящимися за фламбергами, которые помчатся через материки в вечной муке, от которой им не суждено избавиться никогда.

Они замолчали, представив себе эту мрачную картину. Угрюмый СарториИрвраш встал и вернулся в свою каюту. Через несколько часов Оди Джесератабхар пришла к нему сама. Жилище бывшего советника было тесным и грязным, и неожиданный визит смутил его.

— Вы так внезапно помрачнели — я расстроила вас своим рассказом о бесчисленности фламбергов? — спросила она с непривычной для неё заботливостью.

— Напротив, я был рад возможности поговорить с человеком, проявляющим интерес к процессам жизнедеятельности мира, — солгал СарториИрвраш. — Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы лучше понять эти процессы и объяснить их другим людям.

— В Сиборнале знают о сути мира гораздо больше, чем в любой другой стране, потому что... — внезапно спохватившись, леди-адмирал решила изменить тему. — Возможно, причина кроется в том, что мы, северяне, испытываем больше тягот, связанных с переменой климата, чем вы, кампаннлатцы. Великим Летом ваш Борлиен вообще забывает о том, что такое зима. А у нас каждое малое лето только и думают, как пережить следующую зиму, ведь если к ней не готовиться заранее, то расплатой может стать смерть — вдруг зима будет на несколько дней длиннее, чем в прошлом году? Если же Вейр-Зима застанет нас врасплох, здесь уцелеют только фагоры и бессчетные стада безмозглых фламбергов. Иногда мне кажется, что человечество — всего лишь ошибка природы, случайная, но легко ею же самой исправимая...

СарториИрвраш внимательно посмотрел на леди-адмирала, утратившую прежнюю твердость. Ответив ему открытым взглядом, они откинула волосы с лица.

— Я согласен с вами — иногда такие мысли посещают и меня, — признался он. — Я ненавижу фагоров, но должен признать, что они выносливее нас, людей. Остается утешаться тем, что участь человека всё же лучше, чем доля фламбергов, проводящих всю жизнь в бессмысленном бегстве от безжалостных насекомых. Хотя и у нас есть своя желто-полосатая муха — это вера во всевозможных богов...

СарториИрвраш испуганно замолчал, опасаясь резкого ответа Оди. Но она тоже молчала.

— Когда я впервые увидел фламберга, меня поразило, до чего сильно тот похож на фагора, — наконец произнес он, чтобы сгладить неловкость.

Леди-адмирал кивнула.

— Да, действительно, сходство необычайное, я согласна. Вот что я хочу спросить у вас, мой дорогой друг. Вы известны как человек ученый. Какой вывод вы можете сделать из схожести фагоров и фламбергов?

Она вновь испытывала его — и снова в утонченно-издевательской манере. Взволнованный СарториИрвраш предложил гостье присесть рядом с ним, и она не замедлила воспользоваться приглашением.

— Мадис похожи на людей, так же, как нондады и иные, хотя сходство между людьми и мадис более разительно, — начал он свою речь. — Между мадис и людьми явно есть родственные связи, ведь иногда браки людей и мадис дают приплод, чего не бывает в иных случаях. Пример тому — сама наследница Олдорандо, принцесса Симода Тал. Здесь же я услышал о том, что иногда фагоры сожительствуют с самками фламбергов.

Оди усмехнулась, сухо и неуверенно.

— Божественные творцы, создавшие нас, устроили так, что между мадис и человеком возможна родственная связь, — осторожно развил свою мысль бывший советник. — Почему тогда нельзя предположить, что по замыслу тех же творцов может существовать родственная связь между фагорами и фламбергами? Это легко можно проверить опытным путем, если...

СарториИрвраш уже решил рассказать об экспериментах по межвидовому скрещиванию, которыми он занимался в Матрассиле, но потом решил отложить этот щекотливый рассказ до более подходящего случая.

— Родственная близость видов должна проявляться и во внешнем их сходстве, — продолжил он. — У фагоров и фламбергов кровь одинаково золотистая, а кроме того, и те и другие хорошо приспособлены к тому, чтобы переносить холода...

— У меня есть другое доказательство, для чего мне не понадобились никакие эксперименты, — усмехнулась леди-адмирал. — Как и другие сиборнальцы, я верю в то, что все виды животных, и люди в том числе, были созданы каждый по отдельности богом Азоиаксиком. Но по-моему границы видов со временем размылись, как размылись границы между людьми и мадис, — к чему теперь приложит руку и ваш король ЯндолАнганол, взяв в жены Симоду Тал. Вы понимаете, к чему я клоню? — говоря это, леди-адмирал невольно понизила голос.

Что же получается: адмирал воинов-священников — тайная атеистка? К удивлению СарториИрвраша, эта мысль так поразила его, что он почувствовал возбуждение, в том числе и сексуальное, даже эрекцию!

— Слушаю вас, — торопливо сказал он.

— Я не стану утверждать, будто верю в сожительство фагоров и фламбергов, хотя я много слышала об этом от матросов, — продолжила Оди. — Но мне в голову пришли мысли о том, что когда-то давно действительно было так, как я говорила: мир населяли только фламберги и мухи, и те и другие в невероятном изобилии. Но прошло время, и от фламбергов произошли фагоры. Фагоры — это новая ступень развития фламбергов. Как вам такая гипотеза? По-вашему, это возможно?

Отвечая, СарториИрвраш попытался подстроиться под тон её рассуждения.

— Сходство между двумя этими видами несомненно — но по большей части это сходство поверхностное, если, конечно, не принимать во внимание цвет крови. С таким же успехом можно утверждать, что люди и фагоры суть один и тот же вид, лишь на том основании, что и те и другие способны говорить! Как и мы, фагоры ходят на двух ногах. У них есть сознание, отличное от нашего, но всё же бесспорное. Ничего подобного у фламбергов нет — в их бесконечном безумном галопе по северным просторам нет ни капли смысла. Ни о каком разуме тут и речи нет.

— Способность анципиталов к прямохождению и речь проявились уже после того, как от главного ствола, фламбергов, отделилась ветвь фагоров, — предположила Оди. — Вполне возможно, что фагоры произошли от тех фламбергов, которые попытались найти иной способ борьбы с мухами, отличный от бесконечного бегства по равнине.

Советник замолчал, и какое-то время он и госпожа адмирал горящими от восторга глазами рассматривали друг друга. У СарториИрвраша язык чесался рассказать Оди о своём открытии относительно полосок хоксни, но время для этого ещё не пришло.

— О чем вы говорите? — осторожно спросил он.

— Например, они могли начать прятаться в воде. Или забираться под землю, в подземные пещеры. Звуковая форма общения, иначе говоря язык, возник из-за темноты как замена жестам. Так или иначе, освободившись от мучительного преследования мух, они со временем стали разумными. Прямохождение выработалось как средство, необходимое для того, чтобы дальше видеть и освободить передние конечности для труда. Когда-нибудь я покажу вам своё сочинение по этому вопросу. Я его ещё никому и никогда не показывала.

СарториИрвраш рассмеялся, представив себе фламбергов, отпиливающих друг другу копыта.

— Неужели вы верите в то, что укрывшись в пещерах фламберги превратились в фагоров? Будь такое возможно, мы все обрастали бы шерстью с приходом зимы!

Леди-адмирал улыбнулась.

— Для этого потребовалось не одно поколение, мой дорогой друг. Времени на это ушло много, не один век, скорее всего несколько тысячелетий. Поколения сменялись за поколениями. Выживали самые способные и сметливые. Не отвлекайте меня! — Оди шлепнула его по руке, потянувшейся к ней. — Пускай я ошибаюсь, но что вы скажете об этом: почему период созревания плода у гиллот фагоров и самок фламбергов совершенно одинаков и составляет один год Баталикса? Разве это не доказывает их родственную связь?..

* * *

Продолжая плавание, корабли зашли в несколько маленьких портов обширного Лорая, одной из крупнейших стран Сиборнала. В порту Идживибир, столице страны, к ним присоединилась каравелла 'Добрая надежда', отважное торговое судно с парусами в вертикальную полоску. Флагман приветствовал каравеллу залпом из бортовых орудий, матросы громко кричали и махали руками. В пустынном океане трем кораблям не так опасно, как двум. Да и вероятность победы над Борлиеном возрастала с каждым новым судном, присоединившимся к завоевательской эскадре.

Продвигаясь вперед на средней скорости в пять узлов, они пересекли 35 градус северной широты и вышли из узкую северной области умеренного климата в окрестности тропика. В ту же ночь из тумана до слуха мореплавателей долетели звуки ужасных ударов, сопровождаемые треском, скрежетом и плеском огромных волн. Вслед за чем снова наступала тишина. Высунув голову из дверей своей каюты, СарториИрвраш поинтересовался у проходящего мимо матроса, в чем дело.

— Берег Шивенинка, — ответил тот. Он решил прояснить ситуацию, сделав скидку на неопытность новичка-чужеземца, и добавил: — Ледники Шивена часто падают в море с огромной высоты, где лед не тает.

СарториИрвраш понимающе кивнул. После чего моментально сунул нос в свою записную книжицу, которую, за неимением лучшего, превратил в дневник.

'Пускай ускуты очень надменны, однако с их помощью мне удалось расширить свой умственный горизонт, — быстро строчил он. — Как хорошо знают люди ученые, Геликония имеет форму шара с ледяными шапками на полюсах. На крайнем севере и крайнем юге начинаются страны, состоящие только из снега и льда. Сиборнальский материк переполнен этим неприятным материалом, явившимся причиной гибели многих сонмищ его обитателей. Теперь мне начинает казаться, что, сжившись с холодом и снегом, северяне тянутся к ним, вместо того чтобы бежать подальше, на юг, в теплые страны. Что может быть причиной такого отклонения от нормы, мне неизвестно — я не рискую задавать по этому поводу вопросы и обращаться за объяснениями к моему личному демону, Ио Пашаратиду. Как бы ни было, это путешествие позволило мне увидеть необозримый простор, разделяющий ледяные шапки планеты, её альфу и омегу'.

Другое любопытное происшествие случилось с ними на 29 градусе восточной долготы, в самой западной точке маршрута. Было десять минут пятого часа. Фреир вот-вот должен был взойти и его близость возвещало апельсиновое зарево, занимающееся над горизонтом. Линия горизонта словно бы растворялась в предрассветном сиянии, исходящем из воды. Вскоре из этого световой полосы должно было взойти великое солнце. Именно в той стороне, скрытая сиянием, лежала священная страна Шивенинк, родина Архитекторов, колыбель сиборнальской культуры. Именно в Шивенинке, в величайших горах континента, простирающихся от самого моря вплоть до северного полюса и дальше на юг, к Чалсе, находилось Великое Колесо Карнабхара.

Из абрикосового сияния внезапно родился парус. Благодаря преломлению света, едва появившись, парус воспарил, как мираж. Над мачтами неизвестного судна вились птицы — невиданное дело вдали от суши.

Корабль был сплошь белый — и паруса, и свежевыкрашенные борта. Когда судно подошло ближе, из его пушек дали приветственный залп и моряки увидели, что корабль этот не больше каравеллы 'Добрая надежда'. На парусах его традиционно красовался символ Колеса — его внешний и внутренний круги, соединенные изогнутыми спицами. Это был 'Жрец Ривенинка', названный по имени главного порта Шивенинка, как и 'Добрая надежда' посланный им в помощь.

Рог протрубил 'все наверх'. Четыре корабля сошлись борт к борту — так голубки тесно рассаживаются на ветке. Были прочитаны молитвы, играла священная музыка, все присутствующие молились, молча прижав указательные пальцы ко лбу. Затем леди-адмирал воинов-священников прокричала приказы своей уже вдвое выросшей флотилии. Заскрипел такелаж и паруса снова были подняты. Флотилия продолжила плавание, повернув наконец-то на юг.

В кильватерной колонне корабли покинули Панновальское море и вышли в западную окраину бескрайнего океана Климента. Тотчас поменялись погода и ветер. К вечеру налетел свирепый шторм. В открытом море деваться было некуда — 'Золото дружбы' безостановочно качалось на волнах, то взлетая к небесам, то проваливаясь в пучину. Могучие волны разбивались о борта корабля, взметая брызги высоко к небесам. Откуда-то снизу доносился четкий зловещий стук — казалось, какой-то ужасный обитатель глубин просится на борт, желая избавиться от объятий волн. Так думал бывший советник борлиенского короля, пугливо вжимаясь в самую глубину своей койки и не зная, что в трюме всего лишь катаются взятые для балласта булыжники.

Следуя приказу, он задул единственный масляный фонарь, разгоняющий в его каюте тьму. Не видя ни зги, он лег и принялся попеременно то поносить ужасными словами ЯндолАнганола, то возносить отчаянные молитвы Всемогущему. Поднявшийся из глубин гигант наконец сумел накрепко вцепиться в борта корабля и принялся раскачивать его, как великан детскую люльку, с единственной целью выбросить из неё младенца. К своему величайшему удивлению, в самый разгар этой жуткой качки СарториИрвраш заснул.

* * *

Когда он проснулся и встал, корабль был почти неподвижен и тих, и его скольжение по волнам было едва заметно. За иллюминатором клубился подсвеченный сверху Фреиром туман.

Выбравшись на палубу, советник мимо спящих матросов двинулся к мостику, время от времени поглядывая на небо. Наверху, между волнистыми, растертыми ветром дорожками облаков сияла начищенная серебряная монета. Глядя на лик Фреира, он вдруг вспомнил свой рассказ, который так любили королева МирдемИнггала и принцесса ТатроманАдала, — сказку о серебряном оке в небе, в конце концов уплывшем навсегда.

* * *

Плавание через океан превратилось в пытку. Шторм налетал здесь за штормом, водяные валы вздымались до самого неба, выл неутихающий ветер. Стихия швыряла сиборнальские корабли как скорлупки. Днем мореплаватели не видели солнца за тучами.

Когда наконец по левому борту показались утесы Кампаннлата, его западный редут, огромный мыс Финдовил, Фреир висел в небе гораздо ниже, в то время как Баталикс поднимался выше, чем прежде.

Обогнув мыс, они вышли в спокойные воды Понипотского моря. Здесь корабли сиборнальцев подошли к берегу тропического континента и сразу же встали на якорь, на двухдневный отдых. Плотники принялись за устранение повреждений, причиненных штормами, воины-священники штопали паруса или купались в теплой воде безымянной лагуны. Мужчины и женщины купались нагими, в чем мать родила, удивляя верившего в ярых пуритан-сиборнальцев СарториИрвраша — и, не выдержав, оставшись лишь в шелковых подштанниках, он тоже бросился с борта в воду.

Доплыв до пляжа, он улегся на песке отдохнуть в тенечке, где его не могло достать ни одно, ни другое солнце, и, прищурив глаза, принялся рассматривать выбирающихся на берег из воды, один за другим, членов команд всех судов. К его удивлению, команду 'Доброй надежды' составляли женщины, все молодые и атлетически сложенные, как на подбор.

Жаль, что я уже не молод, вздохнул про себя советник, глядя на них. Наверное было бы забавно покувыркаться на песке с одной из этих мускулистых кобылок.

Рядом с ним улегся нагой Ио Пашаратид и замогильным шепотом заметил:

— Вот если бы королева королев была здесь, да?..

— И что тогда? — лениво поинтересовался СарториИрвраш, не сводя глаз с купающихся женщин в надежде на то, что голая Оди тоже покажется.

Ио Пашаратид совсем не по-сиборнальски ткнул его кулаком под ребра.

— Что тогда, вы спрашиваете? Тогда этот практически райский уголок превратился бы в настоящий рай!

— По-вашему, сил на ваших четырех судах хватит, чтобы завоевать весь Борлиен? — перевел тему СарториИрвраш. — Пусть у борлиенцев и нет ружей, армия короля довольно велика и хорошо обучена. А у вас не наберется и пятисот человек — из них четверть женщины!

— Если вспомнить, что на войне более половины успеха определяет неожиданность, то да, считаю, хватит, да что там — уверен! — воскликнул сиборналец. — Мы хорошо организованы и отлично вооружены, варварские орды ЯндолАнганола нам и в подметки не годятся!

— Ну что ж, тогда вы вправе рассчитывать, что королева королев действительно может оказаться под вашей опекой, — сухо согласился советник.

Пашаратид с готовностью кивнул.

— Льщу себя подобной надеждой. Иначе зачем бы мне, по-вашему, рваться в столь рискованный поход, на опасный фронт новой войны? Борлиен мне нужен как арангу пятая нога. Королева МирдемИнггала — вот о ком я мечтаю. И она будет моей, помяните моё слово!

Глава 5.

Пленники и добыча

Мужчина шел медленно, закинув за плечи мешок со скудными припасами. Его одежда — останки некогда роскошной военной формы — превратилась в грязные лохмотья. Зной обоих солнц обжигал его нещадно. Пот обильно стекал из-под полей изорванной соломенной шляпы за воротник поддоспешной туники, пропитывая толстую ткань. Мужчина шел почти вслепую, не отрывая от дороги глаз.

Путь его лежал через выжженные недавним пожаром джунгли Чвартской возвышенности восточного Рандонана. Со всех сторон, насколько хватал глаз, путника окружали черная гарь, зола и пепел, поваленные стволы деревьев и горелые пни, многие из которых ещё тлели. Оглядываясь иногда по сторонам, он видел одну и ту же картину: дорога впереди и следы бушевавшего вокруг пожара. Вдалеке в небо ещё поднимались облака бурого дыма. Причина пожара была ему неизвестна, но на такой нестерпимой жаре огонь мог вспыхнуть просто от выстрела из фитильного ружья, этого злодейского изобретения проклятых сиборнальцев, в результате погубившего миллионы деревьев. Много теннеров подряд здесь, на возвышенности, шли ожесточенные бои. Теперь же вместе с уничтоженными огнем деревьями исчезли и солдаты, а с ними и их ружья.

Всё в осанке мужчины выдавало невероятную усталость и упадок духа. Однако сдаваться он был всё же не намерен и продолжал упрямо шагать вперед. Он остановился, лишь заметив перемену — одна из двух его теней сначала стала менее четкой, а потом исчезла совсем. Черные облака, проплывающие над головой, заслонили Фреир. Несколько минут спустя Баталикс тоже поглотили клубящиеся тучи. Закапал, а потом хлынул сплошным потоком дождь. Мужчина облегченно вздохнул и зашагал быстрее. Укрыться от дождя было негде, и ему ничего не оставалось делать, как только идти вперед, сдавшись на милость природы.

Ливень быстро набрал силу и яростно заколотил по земле бесчисленными мириадами крошечных кулачков. Зола зашипела и растеклась. Небеса изливали на останки пожарища все накопленные за долгие дни запасы влаги, словно бросив их в последний решительный бой.

Следующим видом примененного ими оружия стал обстрел градом. Хлесткие удары градин заставили мужчину перейти на бег. Заметив толстый поваленный ствол, он торопливо укрылся под ним. Привалившись спиной к корявому пню, он сорвал гнилую кору, обнажив небольшое королевство улиточников. Лишившиеся укрытия существа принялись карабкаться через полноводные реки стекающей с водой золы, с удивлением поводя в сторону разрушителя усиками.

Даже не ведая об учиненном им разоре, мужчина уставился вдаль, часто дыша после стремительной пробежки. Он понял, как ему повезло, когда из сумерек ливня вынырнули несколько сгорбленных фигур, в которые нещадно били градины. То были остатки его воинства, некогда прославленной Второй борлиенской армии. Один из солдат прошел всего в дюйме от поваленного дерева, под которым прятался его генерал, и тот вздохнул с облегчением от того, что эта встреча не состоялась. На груди солдата зияла широкая, ещё свежая кровоточащая рана, нанесенная ударом меча, но он даже не пытался перевязать её и шел механически, неподвижно глядя перед собой, словно оживший мертвец.

Укрывшийся под деревом от бури мужчина разрыдался. У него не было права уходить с поля битвы живым. Не было! Но его оглушило упавшим стволом и бегущие от пожара солдаты, которых он пытался остановить, бросили его, приняв за мертвого. Без сознания он скатился в сырую ложбину, и огонь пощадил его. Сам он отделался легко, шишкой на голове — помог роскошный бронзовый шлем, ныне безнадежно помятый и давно брошенный вместе со всеми прочими доспехами, слишком тяжелыми для него в его нынешнем состоянии. Наплакавшись, как безутешное дитя, он уснул от усталости; ничто не могло потревожить его сон, даже град.

Сон его был полон кошмарных видений, в половине которых принимал участие всё тот же град. Почувствовав, что градины продолжают бить его по щекам, и пребольно, он проснулся и увидел, что небеса очистились. Он удивленно задрал голову и не увидел облаков — но град снова ударил его, на этот раз в лоб и шею. Он раздосадованно крикнул — и градины залетели ему в рот. Мужчина пораженно выплюнул твердые шарики на ладонь. Это были вовсе не кусочки льда!

Искривленные хилые растения неподалеку от него были до черноты обожжены огнем. Жар закалил семенные коробочки растений, начавшие теперь лопаться одна за другой, лишь только после дождя вновь пригрело солнце. Лопаясь, коробочки производили резкий короткий звук, какой издают, ломаясь, сухие ветки. Семена из них градом разлетались во все стороны. Обильно усыпающая землю зола будет для молодых ростков отличным удобрением.

Мужчина рассмеялся, внезапно почувствовав себя вполне сносно после дождевого душа и сна. Какую бы глупость ни вытворило полоумное человечество, природа всё равно найдет выход, всякий раз новый и наверняка единственно верный. Ему тоже следует идти — своей дорогой. Проверив в ножнах меч, он поправил шляпу, закинул на спину мешок и двинулся на юг.

Из пожарища он вышел к полудню. Теперь дорога, а точнее широкая тропа, извивалась между нетронутыми огнем кустами шоатапракси. В течение нескольких веков лощина, по которой совсем недавно маршировали его гордые полки, была поочередно рекой, пересохшим руслом, звериной тропой — и наконец стала военной дорогой. Семена скромных цветов, выросших по её обочинам, попали сюда на сапогах воинов из разных провинций Борлиена. Склоны по обеим сторонам лощины вздымались почти на высоту человеческого роста. Шатаясь, мужчина с трудом продвигался вперед, спотыкаясь, увязая в грязи под ногами. Наконец путь по дну лощины кончился и дорога забралась на гребень холма, с высоты которого мужчина увидел впереди поле с несколькими убогими хижинами. Полоса леса, темневшая за ними, была крайне условной границей между Рандонаном и Борлиеном.

Увидев хижины, он совсем им не обрадовался. Ведь это были хижины рандонанцев, его злейших врагов. К счастью, они давно покинули эти места. Поля, заросшие сорной травой, давно не знали руки крестьянина. Хижины тоже стояли заброшенные. У многих домов уже провалились их ветхие крыши и коричневые печные трубы торчали из развалин, словно грозящие небу обрубленные руки. Дождя здесь не было и живые изгороди по обочинам дороги всё ещё сгибались под тяжестью запорошившей их пыли. Пыль и прах покрывали всё — поля по сторонам от дороги, хижины, дворовые постройки и выброшенный через окна мародерами из его армии нищенский скарб. Всё и вся было окрашено в одинаковые серые тона, словно изготовленное из одного материала.

Такое невероятное количество пыли могли поднять только ноги солдат огромной армии, подумал мужчина с мешком за спиной. Здесь, направляясь к полю брани, совсем недавно прошла Вторая армия. Навстречу гибели в огне. Эта армия была когда-то его армией. Он не проиграл сражения — сама Природа небрежно смахнула его армию с доски, вместе с огромным куском леса. Из повелителя тысяч людей он стал обычным беглецом, трусливо старавшимся держаться в тени.

Он силился вспомнить эту деревню, но не смог; по пути к месту сражения его армия прошла через множество деревень и эта была просто ещё одной деревней, через которую они прошли, изнемогая от жары.

Ступая как можно тише, генерал Ханра ТолрамКетинет двинулся по главной улице деревушки. Один или два раза ему показалось, что в домах он заметил красные глаза фагоров, тайком рассматривающих его, но если это было и так, они не решились показаться.

Добравшись до конца улицы, отмеченной каменным столбом, означавшим местную земляную октаву, он заметил труп — убитого его разведчиками рандонанского крестьянина, принятого ими за вражеского лазутчика. Теперь он понял, где находится. Если он не ошибается, недалеко отсюда должен стоять большой фермерский дом, рядом с которым был разбит лагерь и в котором он несколько часов спал, прежде чем выступить в этот роковой поход.

Фермерский дом стоял на прежнем месте, в целости и сохранности. Он уцелел, хотя окружающие постройки почти дотла были уничтожены огнем. Это смотрелось очень подозрительно. Похоже, что в доме засели те, кто не хотел, чтобы к ним подобрались незаметно. Это не предвещало ничего хорошего. Когда-то, всего лишь вчера, в этом доме жила женщина, вдова фермера, с четырьмя детишками. И никаких мужчин.

Остановившись в воротах двора, ТолрамКетинет осмотрелся. Двор и дом стояли тихие и пустые, изнутри строения не доносилось ни звука, кроме размеренного жужжания мух. Вытащив меч, он двинулся вперед. В распахнутых настежь воротах стойла он увидел двух зарубленных хоксни, сплошь облепленных мухами. Гнилостная вонь достигла его ноздрей.

Это встревожило генерала ещё больше. Дезертиры забрали бы хоксни в первую очередь и даже рандонанцы не стали бы убивать их прямо здесь. Здесь побывал кто-то ещё, более злой. И он хотел это выяснить.

Фреир стоял высоко, но Баталикс уже клонился к западу. Надо было поспешить. Генерал двинулся к дому; камни разных размеров, из которых его сложили, придавали ему вид творения природы. Уцелевшие стекла заросли пылью во время марша армии и он не смог заглянуть внутрь. Сбросив с плеча мешок, он поставил его у порога и пинком распахнул ветхую дверь.

— Здесь есть кто-нибудь? — крикнул он на тот случай, если в доме остановился передохнуть кто-то из его людей. Получить меч в живот просто от испуга не хотелось.

Никакого ответа. Теперь дом наполнял только высокий звон тишины. И тем не менее, самое обычное, бесполезное в другой обстановке чутьё подсказало ему, что в доме есть нечто живое, некое существо, даже несколько существ. Это буквально пахло засадой.

В полутемной прихожей он помедлил. Когда-то этот дом был очень богат — напротив входной двери, у стены, ещё стояли высокие напольные часы с длинным маятником и блестящими бронзовыми цифрами, слишком тяжелые для мародеров. В остальном впечатление было обычным — обнищание военного времени, всюду разной степени, но везде одинаково узнаваемое. Внутри дома за проемами дверей комнат ничего не было видно, из-за запыленных стекол всюду лежал мутный сумрак.

Он сделал шаг вперед, за ним второй, принюхиваясь — и целеустремленно зашагал по темному коридору к кухне с низким потолком.

Как он и ожидал, они стояли в кухне. Шестеро фагоров — они очевидно специально ждали его там. Во мраке их глаза светились глубоким розовым светом. Позади двурогих в нарочно выбитом окне виден был цветник; яркие желтые головки цветов покачивались на ветру. Солнце падало прямо на цветы; на фоне яркого света даже белесые шкуры фагоров были почти незаметны. Желтые блики лежали на их ссутуленных спинах, на удлиненных скулах. У одного из фагоров имелись рога. Глаза анципиталов взирали на него без всякого выражения, их морды были непроницаемы. По их перевязям генерал понял, что это отборные солдаты его фагорской гвардии. Увидев, что сыны Фреира разбиты, двурогие забыли о преданности, вспомнив о забытой было расовой враждебности. Чуть менее осторожный боец пал бы жертвой их засады. И, судя по всему, недавно так и случилось. На дальнем конце просторного кухонного стола лежал труп борлиенского капрала с почти начисто выгрызенным горлом.

Когда фагоры двинулись на него, ТолрамКетинет не растерялся. Дух анципиталов он почуял ещё в прихожей и отчасти ожидал нападения. Он понимал, что шансов у него мало, но это не волновало его — память о бегстве с поля боя подгоняла его. Бежать от схватки и теперь означало перестать быть мужчиной.

У двурогих были копья, но воспользоваться копьем успел только один из анципиталов. Когда фагор сделал выпад, генерал безжалостным ударом почти напрочь отрубил ему руку. Брызнула золотистая кровь. Тут же на него бросились другие. Фагоры двигались неожиданно быстро, но их было слишком много — торопясь первым добраться до человека, один мешал другому — а их копья мешали им самим. Начался страшный молчаливый бой. Несколько минут кухню оглашали только звуки ударов, стоны и тяжелое хриплое дыхание.

Любой другой человек на его месте был бы обречен, но генерал с юности был отличным фехтовальщиком, одним из лучших в Борлиене, а теперь ещё и приобрел богатый опыт на войне. Ловко орудуя мечом, он вонзал лезвие двурогим под ребра, снизу вверх, туда, где, как он знал, у них располагалось сердце. Двурогие умирали без единого звука.

Когда последний фагор упал на пол бездыханным, генерал ТолрамКетинет понял, что выиграл схватку с Судьбой. Теперь он начнет творить свою историю. И эта история изменит историю всего мира.

* * *

Торопливо выбравшись во двор, он прислонился к теплому от солнца, сложенному из песчаника забору. Так он стоял, глубоко дыша, неизвестно сколько времени, — возможно очень долго, пока невыносимый дух разложения убитых хоксни, который принесло ветерком, не заставил его убраться со двора.

Он рассчитывал остановиться тут на отдых, но теперь это было невозможно. Почувствовав новый прилив сил после победы, он забросил на спину свой мешок и снова зашагал по дороге, ведущей к побережью. Он шел к морю — к морю и к борлиенским поселкам.

Он вошел в джунгли и деревья обступили его. Дорога на юг шла между изогнутыми раздваивающимися наверху стволами спиракса. Она превратилась в тенистую аллею и генерал ТолрамКетинет зашагал веселее. Это были ещё не джунгли — их непролазные заросли начинались много южнее. У подножия деревьев лежали солнечные пятна, ибо лишь малой толике солнечного света удавалось проникнуть на самое дно леса. Он шел словно по величественному зданию с колоннами и столбами невероятной сложности и разнообразия.

По обе стороны дороги начинался густой кустарник, сквозь который где-то вдалеке иногда проламывались неведомые мощные, крупные звери. Наверху другие представители животного мира, занимающие эту зону обитания, качались на ветвях и прыгали между деревьями, изредка соскакивая вниз, чтобы подхватить гриб или другое съестное и быстро забраться по ветвям обратно, в безопасную недосягаемость для наземных хищников. Самый верх, не видная сейчас ТолрамКетинету крыша, была усыпана неизвестными ему цветами; меж ними летали птицы, которых он не мог увидеть, но слышал всё время. Самые высокие места крыши, особого рода насесты, которыми служили самые высокие деревья, торчащие над лесным пологом, облюбовали хищные птицы, не поющие песен, зато день за днем обозревающие окрестности в поисках добычи.

Торжественность леса была такова, что он представлялся вошедшему в него чем-то гораздо более вековечным, чем саванна или скажем пустыня. На самом же деле это было не так. За 1825 малых лет Гелликонии, составляющих один её Великий Год, сложный организм джунглей мог поддерживать своё существование в течение лишь трети этого срока. При ближайшем рассмотрении у каждого дерева в корнях, в ветвях, листве, семенных коробочках или плодах можно было обнаружить особые приспособления, сейчас бесполезные, но способные в случае перемены климата к худшему поддержать существование растения в выжженной Фреиром пустыне и даже (в состоянии спячки) на морозе под снегом.

Сам этот биоценоз взирал на условия своего бытия как на нечто неизменное. Истина же заключалась в том, что это творение природы — которое было гораздо более сложным и чудесным, чем всё, что человек мог надеяться создать — возникло всего несколько веков назад по велению механизмов выживания, сохранившихся в упавших в землю семенах и орехах и воспрянувших по мановению теплых солнечных лучей, словно от волшебной палочки.

В иерархии леса растения, деревья и травы, располагались в строгом порядке, казавшемся случайным только невеже. Всё — и растения, и любые животные, и насекомые — все знали то место, которое могли бы назвать своим. В этом своде законов лишь иные были редким исключением из правил. В этом лесу обитали и фагоры, они строили свои хижины в просторных промежутках между корнями самых высоких деревьев и иные становились в селениях двурогих нередкими гостями, играя роль чего-то среднего между домашними зверьками и рабами.

Наконец, генерал наткнулся на поселок фагоров, состоящий из десяти-двенадцати хижин и устроенный вокруг подножия очень большого старого дерева. Это селение ТолрамКетинет попытался обойти стороной, заложив широкий круг. После сражения в фермерском доме он больше не доверял фагорам и старался держаться подальше от их жилищ, вокруг которых, высматривая чужаков как сторожевые псы, по ветвям носились иные, ловко перепрыгивая с дерева на дерево.

Однако в этом поселении он неожиданно встретил людей. Их крохотные жилища ютились возле хижин фагоров. Этих людей, жалких полунагих и полуголодных созданий, фагоры приняли в племя на правах, несколько отличных от прав иных. Впечатление было такое, словно закадычные друзья фагоров, иные, замолвили перед двурогими словечко за своих отдаленных родственников и те жили с ними в мире и согласии.

К удивлению и возмущению генерала все эти ничтожества были дезертирами из его Второй армии. С некоторыми из них — с теми, кого удалось встретить в лесу вне селения их грозных двурогих патронов — ТолрамКетинет тайком провел переговоры, надеясь склонить идти с ним. Некоторых удалось уговорить, но таких оказалось немного. Иные кидали им вслед с деревьев палки, но реакции фагоров не было.

Те, кто пошел с генералом, говорили, что по горло сыты войной, но идут с ним потому, что и джунгли, полные жутких звуков и запахов, дающие крайне скудную и однообразную пищу, им надоели хуже некуда.

Но всего после дня путешествия маленького отряда по почти непроходимому лесу под проливным дождем военная наука быстро вспомнилась и командование генерала было восстановлено, так как подчинение была единственным средством унять душевное беспокойство, порожденное неопределенностью их положения. ТолрамКетинет тоже преобразился. Ничто в его осанке больше не напоминало беглеца с передовой, не говорило о недавно пережитом поражении. Расправив плечи, он вновь приказывал быстро и решительно, уже с уверенностью облеченного властью человека. Все его черты застыли и заострились; из старика он в считанные часы вновь превратился в молодого, полного энергии мужчину. К нему потянулись рассеянные в лесах дезертиры, потерявшие цель существования. Чем больше исполнителей приказов собиралось под его началом, тем с большей легкостью он эти приказы отдавал и тем более правильными и своевременными они всем казались. Благодаря переменчивой людской природе он стал тем, кем люди хотели его видеть.

* * *

Наконец маленький отряд вышел к берегу реки Касол. Ободренные переходом и воодушевленные, борлиенцы с ходу напали на крохотный речной городок Орделей, захватили и разграбили его. После такой легкой победы отряд ещё больше воспрял духом. То, что город был вообще-то борлиенским, никого не волновало. Солдаты крайне нуждались в припасах, а заплатить за них им было просто нечем. Они без долгих слов убили всех, кто посмел им сопротивляться. Война в их душах ещё не утихла; орделейцам, как истинным патриотам своей родины, поневоле пришлось стать одновременно и защитниками и врагами родного отечества.

Единственным кораблем у орделейской пристани был ледовоз, несущий флаг лордриардрийской ледоторговой компании. Когда на город напали, ледовоз, 'Лордриардрийский увалень', отчалив, попытался улизнуть вниз по реке, но ТолрамКетинет со своими бойцами на двух быстрых лодках пресек это бегство. Он настиг корабль и взял его на абордаж.

Насмерть перепуганный диким видом борлиенских солдат экипаж не оказал сопротивления. Прижатый к полу перевернутым столом капитан лепетал что-то о своем нейтралитете. В Орделее он был по торговому делу, но не только — ему было велено разыскать генерала ТолрамКетинета и вручить ему письмо в собственные руки.

— Где же ты собираешься искать генерала? — грозно спросил ТолрамКетинет.

— Генерал где-то в джунглях, бьется за своего короля, хотя война уже давно проиграна!

Когда генерал приставил к его горлу меч, капитан признался, что уже послал гонца-юнгу с письмом; по его мнению, на этом его обязательства кончались. Действовал же он по инструкциям, полученным лично от владельца компании Криллио Мунтраса.

— О чем говорилось в этом письме? — потребовал ответа ТолрамКетинет.

Капитан поклялся, что понятия не имеет. Кожаный кошель, в котором находилось письмо, был скреплен личной печатью королевы королев, МирдемИнггалы. Кто рискнет вмешиваться в дела царственных особ?

— Но ты-то, мерзавец, верно, уснуть не мог, пока не разнюхал, о чем говорится в письме? — прорычал генерал. — Отвечай мне, слизняк!

Чтобы добиться ответа, над капитаном пришлось потрудиться. Получив немало синяков, он признался, что действительно прочел письмо, но не вскрывал его специально, а оно раскрылось само, случайно. Таким вот образом, сам того не желая, он узнал, что королева королев отправлена королем ЯндолАнганолом в ссылку на северное побережье моря Орла, в некое местечко, именуемое Гравабагалинен; королева опасается за свою жизнь и надеется, что её далекий друг, генерал, сражающийся на Западной войне, всё же сумеет благополучно добраться к ней и спасти от ожидающей её ужасной участи. Королева молится за него Акханабе и просит бога защитить её друга от всех напастей.

Услышав такое, генерал ТолрамКетинет побледнел. После чего, повернувшись, вышел из капитанской каюты на воздух. Он долго стоял на палубе и смотрел на темную воду, возможно затем, чтобы солдаты не могли видеть его лица. Надежда, страх, желание — вот что проснулось в нем. Едва слышно он пробормотал молитву, попросив Акханабу ниспослать ему удачу в любви — большую, чем была отпущена ему на поле брани.

По приказу генерала его воины выбросили капитана за борт, после чего 'Увалень' был объявлен борлиенским судном. Прочесав амбары опустевшего городишки, они запаслись провизией и на рассвете следующего дня отплыли, взяв курс на далекий океан.

* * *

Высоко над джунглями тихо плыл по своей орбите Аверн. Обитатели станции наблюдения, будучи, в силу своего пацифизма, лишь поверхностно знакомы с разнообразием тактики и военных обычаев простиравшегося внизу мира, никак не могли взять в толк, под ударами какой силы пала грозная армия Борлиена. Они тщетно пытались найти среди рандонанцев сплоченный организованный блок сопротивления, отважных борцов за независимость и патриотов, кровно обиженных вторжением на земли своей отчизны чужеземцев.

Ничего подобного на территории Рандонана обнаружить им не удавалось, да там и не было никого, кто хотя бы слышал о патриотизме. Рандонанцы, по большей части дикие кочевники, живущие племенным строем, существовали в полной гармонии со своими местами обитания. Некоторые из племен занимались примитивным сельским хозяйством, обрабатывая узкие полоски земли. По улицам рандонанских деревень свободно бродили собаки и свиньи, а матери с малолетними детьми могли походя подложить их под свиноматку, чтобы она покормила их вместе со своими поросятами, что считалось в порядке вещей. Рандонанцы никогда не убивали зверья больше, чем требовалось, чтобы прокормиться семье, охота никогда не становилась для них забавой. Они поклонялись иным как богам, при этом не упуская случая подстрелить из лука своё божество, коль скоро оно попадалось на глаза, когда легкомысленно болталось на ветвях своего просторного лесного дома. Люди примитивного душевного настроя, рандонанцы обожествляли рыб, деревья, женские менструации, молнии и даже раздвоенные полуденные тени.

Разобщенным и слабым рандонанцам приходилось терпеть общины фагоров, обитавших в малопригодных для людей лесах, охотно соглашавшихся быть батраками и за бесценок предлагавших на обмен сытные грибы. В остальном фагоры проявляли мало интереса к племенам людей, хотя среди рандонанцев и ходили легенды об обычаях сталлунов в брачный период воровать в деревнях женщин.

Фагоры готовили пьянящее зелье, сброженный напиток под названием 'раффел'. Прослышав о появлении в их краях борлиенцев, фагоры начали варить другой дурманящий состав. Рандонанцы называли его 'вулумунвум', так как он изготавливался из отвара коры дерева вулу и грибов мунву. Сами рандонанцы варить вулумунвум не умели и потому охотно выменивали его у фагоров. Когда в деревне появлялся вулумунвум, пиршество затягивалось далеко за полночь.

После употребления внутрь горячительного вулумунвума с пирующими случались разные любопытные вещи, вроде бесед с духами умерших предков. Духи советовали рандонанцам не сидеть на месте, а идти в Пустыню и предаваться там игрищам.

Тогда племя ловило своих богов, иных, привязывало их к бамбуковым тронам и на плечах несло через переплетения джунглей. В таких процессиях обычно участвовало всё племя, мужчины и женщины, дети, асокины и свиньи, домашние попугаи, и прочая и прочая. Добравшись до Касола, официальной границы, племя на плотах пересекало реку и углублялось в земли Борлиена, вытаптывало возделанные нивы, устраивало на них свои оргии и вообще вело себя крайне непристойно.

Территория Борлиена, по большей части равнинная и состоящая из плодородных земель, отлично пригодных для земледелия, именовалась у рандонанцев Пустыней. Пустыня была открыта небесам; солнца свободно изливали на неё свой палящий свет. Там не росли большие деревья, кустарник тщательно вырубали, укрыться было негде, дикий зверь считался редкостью, и, наконец, там не было иных. В этом безбожном месте — где, в довершение всего, невозможно было достать ни капли вулумунвума — рандонанцы с наслаждением безобразили, поджигали стоящие на отшибе хутора и уничтожали посевы.

Фермеры в этих краях Борлиена были смуглокожие, крутого нрава. Бледных, похожих на червей лесных обитателей, возникающих, как призраки, словно из-под земли, и так же как сквозь землю проваливающихся, они люто ненавидели. Фермеры выслеживали ошалелых от пьянства хулиганов, гнали их и били всем, что подвернется под руку. Рандонанцы, тоже люди увлекающиеся и горячие, не желали оставаться в долгу и часто столкновения заканчивались большой кровью для борлиенцев, поскольку лесные жители искусно стреляли из духовых трубок шипами лесных растений — оперенными, с остриями, смазанными мощным ядом.

Разъяренные понесенными потерями, фермеры-борлиенцы, собрав достаточно сил, бросили хозяйства и принялись методично выжигать джунгли. Скоро большинство их погибло от отравленных стрелок рандонанцев — но на смену фермерам пришли солдаты. Так незаметно мелкие стычки между дикарями и фермерами переросли в бесконечную войну между Борлиеном и Рандонаном. Никто конечно не подозревал, что как раз в этом и заключался хитроумный замысел фагоров.

Планомерное вторжение борлиенцев, глухая оборона рандонанцев, их ответные атаки и контратаки их противников... Постоянная смена побеждающих воздействовала на людские умы, и без того склонные во всём видеть нечто противоположное истине и приукрашивать действительность. К тому времени, когда Вторая армия Борлиена получила приказ вторгнуться в густо поросшие джунглями горы Рандонана, в глазах их военачальников разрозненные племена рандонанцев превратились в организованное, сплоченное и отлично управляемое воинство злейших врагов их короля.

Однако сила, нанесшая поражение войску ТолрамКетинета, не имела никакого отношения ни к армии, ни вообще к чему-либо организованному и вооруженному. Лучшим испытанным способом защиты для дикарей оставалось поспешное бегство в джунгли, откуда так весело было по примеру иных на разные лады завывать темными ночами и пугать нечестивых захватчиков. Во всём решив брать пример с иных, рандонанцы взбирались на деревья и осыпали оттуда борлиенцев дождями отравленных стрел и дротиков. Ни о каком планомерном сопротивлении не было и речи. За рандонанцев всё сделали их родные джунгли.

В джунглях таилось множество болезней, к которым у борлиенцев не было иммунитета. Употребление в пищу плодов грозило гибельной дизентерией, в воде тишком поджидала свою жертву холера, ночная сырость несла с собой лихорадку, а насекомые нещадно кусали и пили кровь или же откладывали яйца, из которых у человека под кожей вылуплялись личинки, питавшиеся его мясом. Речь шла не о войне; речь шла о простом выживании в болотах и путанице лесных лиан. Один за другим, а иногда и целыми батальонами, борлиенские солдаты бесследно исчезали в джунглях, а с ними — и амбиции короля ЯндолАнганола, так страстно уповавшего на победу в Западной войне.

Король же, далекий от своей тающей в джунглях армии, изнывал от трудностей, почти столь же запутанных, как и заросли джунглей. Справиться с бумажной волокитой Панновала оказалось ещё сложнее, нежели пробраться сквозь гиблые джунгли Рандонана. С тех пор как королева королев покинула столицу Борлиена, минуло уже много недель, однако грамота с высочайшим разрешением на расторжение брака всё ещё не была получена из столицы Священной Империи.

Жара усиливалась и Олдорандо ужесточал гонения на племена анципиталов, ещё проживающие на его территории, объявляя один за другим святые походы против расы нечестивцев. Спасаясь от неминуемой смерти, фагоры бежали на территорию Борлиена, что вызывало одновременно испуг и ненависть у основной массы подданных короля Орла, которые люто ненавидели двурогих, усматривая в них источник всех бед.

Но мнение короля отличалось от молчаливого желания народа. В своей речи перед скритиной он объявил, что благожелательно примет беженцев и предоставит им для поселения земли в Косгатте, если двурогие согласятся пополнить его армию. Таким образом король намеревался руками фагоров поднять дикую целину Косгатта, освобожденную им от орд ненавистного Дарвлиша, и одновременно изолировать пришельцев, поместив их подальше от возмущенного борлиенского населения.

Рука помощи, протянутая из Борлиена фагорам, в Панновале и Олдорандо мало кому пришлась по вкусу, посему выдачу грамоты с разрешением отложили.

Но это не испортило настроения королю Орлу — он был вполне доволен собой. Он достаточно настрадался и его совесть теперь была чиста. Надев яркую куртку, он отправился повидаться с отцом.

В сотый, тысячный раз он прошел по извилистым коридорам дворца и спустился в подвал, постучал в толстые двери, и, когда стражи-фагоры открыли ему, направился туда, где влачил своё жалкое существование его отец. Подвал показался ему ещё более сырым, чем обычно. В первой из камер, бывшей пыточной, король помедлил. Тьма обступила его со всех сторон. Звуки внешнего мира сюда почти не проникали.

— Отец! — позвал он и не узнал собственный голос.

Миновав вторую камеру мертвецкой, он оказался в третьей, куда снаружи сочился бледный свет. В камине, как всегда, лежало обугленное полено. Старик, как обычно завернутый в одеяло, сидел перед ним, свесив голову на грудь. Ничто не менялось в нем с годами. Всё оставалось по-прежнему, и сейчас, и всегда. Всё, за исключением одного пустяка — король ВарпалАнганол был мертв.

Положив руку на плечо отца, король Орел немного постоял так молча. Перед смертью свергнутый монарх так исхудал, что стал походить на скелет.

Повернувшись, король ЯндолАнганол подошел к зарешеченному окошку под потолком, и, подняв к нему голову, принялся смотреть на свет. Потом, не оборачиваясь, тихо окликнул отца ещё раз. Но позади него ничто не шелохнулось — лысый череп с венчиком седых волос остался недвижим. Тогда он позвал ещё раз, громче. Тишина.

— Значит, ты и вправду умер? — спросил ЯндолАнганол, вложив в голос неизмеримое презрение. — Вот и новое предательство... Скажи же мне, Вседержитель, неужели после того, как я расстался с ней, моих страданий тебе было недостаточно?..

Ни слова в ответ.

— Итак, ты покинул нас безвозвратно? Ушел навсегда, бросив меня на произвол судьбы, старый ты...

Бросившись к камину, он пинком выбил оттуда угасшее полено и по всей подземной темнице разлетелся пепел. Вне себя от ярости король ударил ногой стул с мертвецом. Тело его отца со стуком упало на каменный пол, да так и осталось там лежать.

Остановившись над бренными останками, король брезгливо их осмотрел, словно видел перед собой гада, вроде змеи, потом в нем неожиданно проснулись чувства и он пал на колени — но не для молитвы, а для того чтобы обнять бездыханное тело и излить ему на грудь потоки слез, бессвязных извинений и упреков в том, что усопший когда-то сумел заставить мать отвернуться от сына, единолично завладев её любовью, чему приводились десятки примеров, произносимых самым разным тоном, от ненавидящего шипения до бессильных рыданий — и так до тех пор, пока слова не иссякли на языке короля и он не замер, склонившись над телом и прильнув к нему в облаке уже осевшей зольной пыли.

Лежащий на полу бездыханной старик давно окоченел, как дерево. В конце концов, поднявшись, король с красными от слез глазами покинул это мрачное место, торопливо взбежав вверх по лестнице, словно за ним гнались призраки. Он был здесь в последний раз.

* * *

Одной из множества древностей дворца была пятидесятилетняя уже нянька короля, доживающая век в крыле для слуг и уже давно не встающая с постели. У неё ЯндолАнганол не бывал уже лет двадцать, с той поры, как перестал считаться ребенком. Но дорогу к ней он вспомнил без труда, и, пройдя по нескольким узким коридорам, предстал перед старухой, которая при виде монарха в ужасе схватилась дрожащей рукой за боковину кровати в тщетной попытке подняться и сесть. После нескольких жалких рывков она угомонилась, отбросив волосы с лица, широко открыла глаза и принялась смотреть на своего короля с идиотским выражением преданности.

— Твой любовник и повелитель умер, — ровным голосом проговорил король ЯндолАнганол. — Распорядись, чтобы его похоронили, как подобает.

* * *

На следующий день в столице была объявлена неделя траура и Первый Фагорский полк королевской гвардии промаршировал по улицам города с черными повязками над локтем.

Простой люд, в своей нищете изголодавшийся по зрелищам, быстро понял, что творится у короля на душе — если не в точности, то довольно верно. Слухи передавались из уст в уста, поскольку в столице не было такой семьи, где не нашлось бы никого впрямую или, по крайней мере, косвенно, через вторые или третьи руки, связанного с дворцом. Не было такого, кто не знал бы никого знакомого с кем-то из дворцовой прислуги; а дворцовые слуги умели учуять перемену настроения короля, его радость и горе, витающие в воздухе, словно бы по особому распространявшемуся по залам запаху. Люди с непокрытыми головами собрались на солнце в святом месте, где короля ВарпалАнганола с подобающей его величеству торжественностью должны были похоронить в соответствующей земляной октаве.

Отпевание совершалось под руководством самого архиепископа Борлиена, БранцаБагината. Члены скритины тоже были здесь. По такому случаю для них сколотили деревянные трибуны, украшенные флагами дома Анганолов. Суровость на лицах господ депутатов происходила не от печали по усопшему монарху, а по преимуществу от неодобрения действий монарха живого. Тем не менее, несмотря на всё свое несогласие, они всё же не посмели не прийти на похороны, страшась последствий. Со многими членами скритины пришли и их жены, на что была своя причина.

Стоящий на краю разверстой могилы король ЯндолАнганол казался одиноким и всеми покинутым. Время от времени он бросал короткие острые взгляды по сторонам, так как всё ещё надеялся разглядеть в толпе РобайдайАнганола. Взгляд короля заметался по лицам ещё стремительней, когда тело его отца, завернутое в золотую ткань, со всеми почестями опустили в предназначенное ему углубление в земле. За исключением взгляда, ничто не изменилось в выражении лица Орла. Обладатели направленных на него тысяч глаз в точности знали, что может ожидать усопшего внизу, в мире теней и духов, где тяготы верхнего, светлого и материального мира больше ничего не значат. Когда-нибудь и они уйдут так же, хотя при этом и не будут присутствовать двенадцать придворных фрейлин, бросающих букеты на недвижимые останки, как сейчас.

Архиепископ БранцаБагинат закрыл глаза и начал отпевание:

— Неудержимый ток лет уносит нас всё дальше и дальше от мига появления на свет, с каждым шагом приближая к нашей земляной октаве. Как в небесах наших сияют два светила, большее и меньшее, так и существование каждого творения божьего имеет две составляющих, жизнь и смерть, одна из них меньшая, а другая большая. Сегодня великий король ушел от нас, вступив в великую фазу своего существования. Он был мудрым человеком и знал, что любому свету в конце концов суждено кануть во тьму...

Зычный бас архиепископа заглушил циничные шепотки, а толпа с жадным любопытством, как и вездесущие бродячие асокины, нетерпеливо поводящие носами в сторону ямы в земле, чуть подалась вперед, к могиле, туда, куда с первыми же словами БранцаБагината упали первые лопаты земли.

В этот миг подал голос король.

— Вот перед тобой лежит злодей, разрушивший жизнь мою и моей матери. Как ты смеешь молиться за него, предавшего свою кровь и достоинство?!

Одним скачком перелетев через могилу, он оттолкнул архиепископа и бросился бежать к дворцу, что-то выкрикивая на бегу. Толпа скрылась из виду, но он не умерил бег и мчался так, пока не добрался до дворцового стойла, где вскочил в седло хоксни и как безумный погнал его к лесу. Любимец Юли был забыт, отстал на полдороге и теперь, причитая, брел к обители своего повелителя.

Этот кощунственный эпизод, оскорбление, прилюдно нанесенное архиепископу его королем, религиознейшим человеком, пришлось чрезвычайно по душе простолюдинам Матрассила. Тут было о чем поговорить и посудачить, сидя в тавернах за кружкой-другой дешевой выпивки, было, над чем посмеяться, что похвалить, а что и осудить. Народ не воспринимал смерть старого короля-узурпатора как особое горе и потому не считал её причиной принародно терять голову. Так, за королем закрепилась слава парня без царя в голове, закрепилась очень быстро и прочно, к великой радости оппозиционеров из скритины, ухитрившихся раздуть его выходку чуть ли не в государственную измену. Она порадовала не только злокозненных баронов из скритины, но и некоего молодого человека, тайно присутствовавшему на похоронах деда и собственными глазами видевшему во всех подробностях скандальное бегство отца. Проводив СарториИрвраша, Робайдай вернулся к столице и поселился неподалеку от неё, на укрытом камышами островке, где бывали одни только рыбаки. Там новость о смерти деда и нашла его. Он поспешил наведаться в столицу, проявляя все повадки осторожной косули, ощущающей близость льва.

Став свидетелем дикой выходки отца, Роба верхом на украденном хоксни рискнул последовать за ним до самого стойла и дальше, в лес, по знакомой с детства тропинке. Зачем он это сделал, он и сам не мог сказать, так как встречаться с отцом или хотя бы следить за ним в его намерения не входило.

Отец, очевидно обдумывая очередную публичную выходку, такую же безумную, как и прежняя, направил своего хоксни к тропинке, по которой не ездил с тех самых пор, как СарториИрвраш покинул дворец. Тропинка эта вела к частоколу зверинца, надежно укрытому в роще, среди стволов молодого райбарала. Невозможно было сказать, что когда Великое Лето Геликонии сдаст свои позиции Осени, эти нежные пока деревца превратятся в живущие по много веков непоколебимые исполины с древесиной, крепостью не уступающей камню.

Уже успокоившись, отец юного принца привязал Ветра к стволику молодого деревца. Прижав руку к тому же стволу, он уткнулся в неё головой. Ему с мучительной остротой вспомнилось тело королевы королев, понимание и гармония, некогда освещавшие их любовь. Всё это ушло, умерло, принесенное в жертву его стране.

Постояв немного в полной неподвижности и молчании, король отвязал Ветра и повел его мимо остатков родительских стволов райбаралов, зиявших, как жерла потухших вулканов. Впереди появился непроницаемый частокол зверинца. Никто не вышел навстречу королю, не преградил ему дорогу и не спросил, кто он таков. Миновав незапертые ворота, король Орел вошел во двор — запущенный, давно не кошенный садовником. Бурно разросшаяся сорная трава торчала из-под пепла. Небольшой домик смотрителя и хозяйственные постройки ужасно перекосились. СарториИрвраш содержал своё владение в образцовом порядке, но пепел, который никто не убирал с крыш, смял и искривил строения. Из дверей покосившегося домика выполз трясущийся белобородый старец и торопливо поклонился королю.

— Почему перед воротами нет стражи? — потребовал ответа тот. — И почему ворота не заперты?

В этих словах короля, бросаемых через плечо, пока сам он шагал к клеткам, не было гнева — ответ и так был ему известен. Старик, изрядно поживший и знавший его дикие повадки, был чересчур умен, чтобы впасть в ту же небрежную манеру и отвечать в том же тоне. Он моментально пустился в витиеватые подробные объяснения: все служащие зверинца, кроме него, сбежали после позорного смещения советника. Оставшись тут один, он продолжал ухаживать за питомцами в надежде угодить его величеству.

Король, крайне далекий от того, чтобы выказать хоть какую-то радость от такого усердия, сплел пальцы рук за спиной и задумался, придав лицу меланхолическое выражение. У подножия скалы, возле которой ютился зверинец, были устроены четыре большие клетки, поделенные на отсеки для пущей сохранности их обитателей. На этих обитателей и был устремлен мрачный и задумчивый взгляд короля ЯндолАнганола.

Первую клетку занимали иные. От нечего делать лесные акробаты раскачивались на руках, ногах и хвостах. Заметив приближавшегося к их клетке короля, они, как перезрелые плоды гвинг-гвинг, попадали вниз, бросились к решетке и принялись тянуть наружу лапы, очень похожие на человеческие руки, делая это с огромной энергией и рвением, словно имели представление о высоком положении своего посетителя.

Во второй клетке пленники при виде незнакомца шарахнулись от решеток. Многие из её обитателей поторопились спрятаться в её глубь, с глаз долой. Чтобы эти бедняги не смогли выкопать в земле лазы и сбежать, клетка стояла на платформе, сложенной из грубо отесанного камня. Но два самых сильных самца остались — встав возле решетки, они уставились королю прямо в лицо. Эти протогностики — низкорослые существа, часто путаемые с иными, и, надо признаться, очень на них похожие, назывались нондадами. Ростом нондады едва доходили людям до пояса, а их вытянутые вперед, точно рыла, лица чрезвычайно напоминали морды асокинов. Их нагие желтоватые тела покрывал редкий, песчаного цвета волос.

Двое выступивших вперед нондадов заговорили, а лучше сказать, затараторили, нервно подергивая конечностями. Речь их представляла собой странный поток пощелкиваний, свиста и всхрапываний. Прежде чем двинуться к третьей клетке, король недолго слушал нондадов, глядя на них со смесью презрения и жалости.

В третьей клетке содержалась наиболее развитая из известных форм протогностиков, мадис. В отличие от обитателей двух первых клеток при появлении короля мадис не сдвинулись с места. Им, отлученным от своего существования вечных странников, больше некуда было идти; всё в мире лишилось для них смысла и они ни на что не обращали внимания. Приход короля, так же как и восход и заход солнц, ничего для них не значил. Под любопытным взглядом ЯндолАнганола мадис решили закрыться руками и спрятать лица.

Четвертая клетка была вырублена прямо в скале и заперта стальной решеткой — это была дань целеустремленности и воле её обитателей, которые звались людьми. В ней помещались мужчины и женщины, пленники из трибриатских и рандонанских племен. Здесь гениталии пленников прикрывали клочки шкур какого-то животного. Женщины спрятались в тень, мужчины же поспешили к решетке, спеша донести до короля свои жалобы, просьбу освободить их или по крайней мере прекратить кощунственные издевательства, под которым подразумевались сексуальные эксперименты СарториИрвраша, бывшего королевского советника.

— Теперь вряд ли кто-то вас побеспокоит, — пробормотал себе под нос король, вышагивая у клетки не менее беспокойно, чем метавшиеся в ней заключенные.

— Государь, мы подвергаемся здесь невиданным унижениям... — бормотали они. — Мы страдаем, государь...

Всюду, на всех выступах и углах, лежал серый вулканический пепел, сквозь который торчала жесткая засохшая трава. Извержение и толчки прекратились так же внезапно, как начались. Король раздраженно пнул сапогом кучу свалившегося со скалы пепла, подняв облако серой пыли. Он вернулся к мадис, поскольку именно эти создания больше всего интересовали его. Не находя себе места, он рассматривал вечных странников с разных точек, то присаживался на корточки, то заходил так и эдак. Наконец, не выдержав, несколько самцов мадис молча выступили вперед и поставили перед решеткой самую молодую из своих самок, предлагая её в обмен на освобождение остальных. С перекошенным от отвращения лицом король ЯндолАнганол отпрянул от клетки. Его черты исказила судорога.

Бросившись из тени навеса клетки на солнечный свет, он столкнулся с РобайдайАнганолом. На мгновение отец и сын оторопело замерли друг перед другом. Первым опомнился Роба — подняв руки и растопырив пальцы, он сделал несколько странных энергичных жестов. Из-за спины Робы, шаркая ногами, выступил седобородый сторож, снова ворча и жалуясь.

— Заключи их в темницу, дабы сохранить им разум, о могущественный король, — нараспев проговорил Роба.

Ни слова не сказав в ответ, король шагнул вперед, обхватив сына за шею, притянул его к себе и смачно поцеловал в губы. Сейчас он был очень рад его видеть.

— Где ты пропадал, сын мой? Почему ты не хочешь остепениться? — спросил он после поцелуя.

— Если мне хорошо среди моих деревьев, то зачем идти во дворец? От добра добра не ищут.

Говоря это, Роба пятясь отступал от отца и одновременно утирал рукой рот, так что большую часть сказанного им королю разобрать не удалось. Упершись спиной в решетку клетки нондад, он опустил левую руку, чтобы ухватиться за железо покрепче, так как боялся, что отец немедленно потащит его во дворец.

Один из самцов моментально бросился вперед, поймал принца за запястье и втянул его руку в клетку. Стоявшая рядом самка с диким воплем вцепилась зубами в большой палец Робы. Тот закричал от боли. Король вихрем подлетел к решетке с обнаженным мечом в руке. Нондады отпрянули в глубь своей темницы.

— Эти твари так же охочи до королевской крови, как и Симода Тал, — простонал Роба, прыгая с зажатым в руке окровавленным пальцем. — Ты видел, она хотела откусить мне палец! Как прикажешь после этого относиться к будущим родственникам?

Король расхохотался и убрал меч в ножны.

— Никогда не нужно совать руки в чужой дом — впредь тебе наука, — наконец сказал он.

— Эти нондады очень хитры, сударь, они само порождение Вутры, и потом, им нечего терять, они уже столько здесь натерпелись, — донесся голос седовласого сторожа.

— Ты сжился со своим зверинцем, как лягушка с прудом, и потому не видишь для этих несчастных другой судьбы, — ответил Роба, всё ещё приплясывая от боли.

Он повернулся к королю.

— Прошу тебя: взгляни на этих несчастных и почувствуй их страдания. Отпусти их, умоляю тебя! Рашвен ещё умел извлекать из них пользу, пускай и отвратительную, но тебе они вовсе не нужны, прояви же здравомыслие и милосердие. Держать их в неволе теперь просто глупо!

— Сын мой, у меня в доме живет молодой фагор, рунт, которого я считаю своим домашним зверем и который считает меня своим хозяином, — начал свою речь король. — Он привык ко мне и полюбил, и везде и всюду следует за мной. Ты же ненавидишь меня, но ходишь за мной хвостом, как и мой фагор, — объясни, почему? Забудь ненависть, обратись к разуму и живи нормальной жизнью рядом со мной. Я ничем не обижу тебя! В своё время я решился поднять на тебя руку, но давно пожалел об этом и раскаялся — ты дал мне достаточно времени всё обдумать. Прошу, прислушайся к моим словам!

— С мальчиками всегда очень трудно договориться, уж больно они все упрямые, — подал голос сторож.

Отец и сын стояли друг против друга и смотрели во все глаза. Погасив полуопущенными веками свой горящий орлиный взор, король ЯндолАнганол казался спокойным. Молодое лицо Робы пылало яростью.

— Значит, теперь тебе недостаточно одного рунта, который бегает за тобой? — гневно спросил он. — Неужели у тебя мало пленников, над которыми ты мог бы потешаться, — ведь в этом зверинце их множество, на любой вкус. Зачем ты пришел сюда? Посмеяться над несчастными в очередной раз?

Король в волнении облизнул губы.

— Нет, я пришел не для того, чтобы смеяться над ними. Из рассказов Рашвена я узнал многое. И теперь мне нужно выяснить, как мадис занимаются... — король опомнился. — Я понимаю, мой мальчик, мои решения тебя пугают. Ты боишься ответственности. Ты всегда был трусом. Царствовать — большая ответственность... — речь его стала дикой и бессвязной.

— А махать крыльями — обязанность бабочки...

Сбитый с толку словами сына, король снова заходил перед клетками, как дикий зверь.

— Вот перед нами то, за что чувствовал себя ответственным СарториИрвраш, — вновь заговорил он. — Конечно, он был ненормальным. Заставлял обитателей этих клеток делать румбо друг с другом под страхом смерти, чтобы посмотреть, будет ли от них потомство. Все подробности этих соитий он тщательно записывал, я читал его записи и это было ужасно... Я приказал сжечь их все — я ненавижу знание, скажешь ты. Что ж, пусть так! Но с помощью своих богомерзких экспериментов Рашвен нашел общие правила, которые назвал Законом Крови. Он открыл, что иные из клетки Один, спариваясь с нондадами, иногда могли производить жизнеспособное потомство. Дети их выживали, но были бесплодны. Потомство нондадов и мадис тоже было бесплодным. В свою очередь мадис, спариваясь с людьми из клетки Четыре, тоже порой производили потомство. Некоторые из этих детей могли рожать. Свои исследования Рашвен проводил в течение многих лет. От иных у людей и мадис детей не бывало — даже заставлять их спариваться было крайне трудно. Люди и нондады тоже не приносили потомства. Таков, по его мнению, был Закон. Таковы были факты, которые он получал страшной ценой. Ради нового знания он был готов на многое, если не на всё... Ты спешишь обвинить его, как винишь всех и вся, кроме себя. Но Рашвен дорого заплатил за свои знания. Однажды, два года назад — тебя, Роба, тогда здесь не было, ты уже предпочитал скитания дворцу, — его жена пришла в зверинец накормить пленников и нондадам удалось вырваться на свободу. Они буквально растерзали её. Старик-сторож может рассказать...

— Сперва я нашел её грудь, государь, — вставил сторож, довольный тем, что о нем вспомнили. — Левую грудь, если быть точным.

— Рашвен заплатил за свои знания сполна, Роба, как я заплатил за то, что хотел получить. Близко время, когда и ты заплатишь за всё. Твоё лето тоже скоро кончится...

Роба молча обрывал с куста листья, словно непременно хотел раздеть его догола, и один за другим прикладывал их к своей ране. Сторож подошел к нему, чтобы помочь, но Роба с неожиданной злостью отпихнул старика здоровой рукой.

— Этот зверинец... эти клетки смердят... это место мне ненавистно... — пробормотал он. — О чем здесь мог писать Рашвен? В одном ты прав — он, наблюдавший за непристойным, за самым гнусным, что только можно себе представить, — за соитием женщин с иными, был точно не в своём уме... Послушай, рандонанцы говорят, когда-то давно, когда о королях ещё никто слыхом не слыхивал, мир представлял собой большой белый шар в черной чаше. На свете жили только великие кзаххны фагоров и дочери людей, их королевы. Один из двурогих взял самку человека, вошел в неё своим могучим пенисом, наполнил золотистым семенем. Это румбо потрясло мир, пребывавший в объятиях вечной зимы, и положило начало смене времен Великого Года...

Роба не смог закончить — собственные слова настолько рассмешили его, что он расхохотался, закинув голову. Старик-сторож взволнованно и смущенно оглянулся на короля.

— Насколько я помню, государь, бывший советник никогда не приводил сюда фагоров. Уверяю вас...

Король ничего не сказал в ответ. Он стоял неподвижно и взгляд его был исполнен презрения. До тех пор, пока смех его сына не умолк, он не двинулся с места и только ждал. Потом, прежде чем начать говорить, он повернулся к Робе спиной, чтобы его лицо не выдало охвативших его чувств.

— Не так мы говорим, не о том; ни к чему нам ссориться — особенно сейчас, когда душа моя переполнена горем, — пробормотал он. — Если хочешь, мы можем уехать на Ветре вдвоем — ты сядешь позади меня...

Роба вдруг упал на колени и закрыл лицо руками. Из-под ладоней донеслись непонятные звуки, но это не были рыдания.

— Может быть, он болен и в голове у него мутится? — не без оснований предположил сторож.

— Убирайся, старик, иначе не сносить тебе головы! — гневно рявкнул король, взбешенный тем, что его прервали.

Старик словно не услышал его.

— Ваше величество, я не хотел бы утруждать вас просьбой, но проклятые мальчишки убежали. Я делаю всё сам, хоть это и нелегко, в мои-то годы...

Король ЯндолАнганол повернулся к своему коленопреклоненному сыну.

— Ты знаешь, что твой дед недавно присоединился к духам?

— Он, наконец, обрел покой, — пробормотал Роба. — Я видел, как зияла под небом его могила.

— Это не так плохо, государь, но один я просто выбиваюсь из сил. Мне нужен всего один раб, мальчик, не старше лет восьми... — не унимался старик.

— Он умер во сне — легкая смерть, и это за все его грехи... — полубезумно бормотал король.

— Я же сказал — он обрел покой, — неожиданно спокойно сказал Роба. — А ты сам измучен собственной гордыней, да и закваска в тебе отцовская — вот два демона, которые тебя терзают. Но разве ты не заслужил это?

Сложив на груди руки, король спрятал ладони под мышками, словно внезапно замерз.

— Два демона, значит? Вот что, сын: это не два демона, это две раны! Но к чему ты мне всё это говоришь, неужели считаешь, что без твоих слов мне мало мучений? Останься со мной и будь мне утешением, как поступил бы настоящий сын своего отца! Если уж ты нигде не смог найти себе прибежища, даже у мадис, значит, тебе следует остаться со мной.

Опершись о землю, Роба начал подниматься на ноги, но замер. Воспользовавшись паузой в разговоре августейших особ, сторож поспешил вставить слово:

— Их некому заставлять спариваться, государь. Румбо только друг с другом, только те, что в одной клетке, просто чтоб убить время, как я понимаю. От скуки...

— Остаться с тобой, отец? — ненавидяще процедил Роба. — Остаться с тобой, как навсегда остался дед, сгнив в подвале дворца? Нет, я возвращаюсь обратно в...

Пока Роба говорил, сторож с умоляющим, но настойчивым выражением лица прошаркал вперед и встал между королем-отцом и принцем. Злобно взглянув на старика, ЯндолАнганол молча отвесил ему такого тумака, что несчастный отлетел на три шага и врезался спиной в кусты. Сидящие в клетке люди подняли ужасный переполох, завопили и принялись бить по прутьям решетки неизвестно откуда взявшимися бронзовыми мисками. Они хорошо понимали, что ждет их после смерти их последнего кормильца.

Направляясь к сыну, король улыбался точнее, ощерившись, притворялся, что улыбается. Роба в ужасе попятился от него.

— Ты не понимаешь, чем твой дед был для меня, какую власть надо мной имел — когда-то, да и сейчас, и наверняка сохранит её в будущем, — сказал он. — Я же не обладаю такой властью над собой. Я мог взойти на престол, только свергнув твоего деда...

— В крови, пролитой тобой, могли бы захлебнуться все узники тюрем! — выкрикнул Роба. — Пускай я стану мадис, а лучше лягушкой! Я отказываюсь быть человеком до тех пор, пока это звание носишь ты, отец!

— Роба, то, что ты говоришь, безумно! — возмутился король. — Очень скоро я сам собираюсь взять в жены — да что там, считай, уже взял! — дочь мадис. Для того-то я и приходил сюда, хотел поближе увидеть мадис. Прошу ещё раз, останься со мной!

— Для чего — смотреть, как ты трахаешься со своей рабыней-мадис? — ядовито сказал принц. — Считать ваше потомство? Следить за их ростом, регулярно взвешивать, вести книгу учета? Отбирать самых способных и плодовитых, которые всё равно никогда не забудут, что их собратья бродят где-то на свободе и вечно будут рваться прочь из твоей проклятой темницы!..

Выплевывая слова, молодой принц пятился, впиваясь ногтями в землю и оставляя после себя борозды. Потом, внезапно вскочив на ноги, он стрелой нырнул в кусты. Через мгновение король увидел, как полуголый принц шустро взбирается по скале, у подножия которой был сооружен зверинец. Потом Роба исчез.

Отвернувшись, король прислонился плечом к дереву и закрыл глаза. От тяжких дум его отвлекли стенания сторожа, до сих пор барахтавшегося в кустах. Недовольно оглянувшись на старика, он всё же подошел к нему, протянул руку и помог подняться.

— Простите меня, государь, но всего один мальчик, какой угодно, эти проклятые самцы мадис не лучше иных... — как заведенный, бормотал старик.

Брезгливо хмыкнув, ЯндолАнганол спросил:

— Ответь мне на один вопрос, старый козел. Скажи мне, в какой позе самки мадис предпочитают спариваться? Откуда они подпускают к себе самцов — сзади, как иные, или спереди, лицом к лицу, как люди? Я не успел прочесть про это...

Удивленно взглянув на него, сторож рассмеялся.

— Эх, государь, насколько я видел, они делают и так и эдак, и поверьте, у меня было время понаблюдать за ними, пока я работал тут. Хотя в основном они занимаются этим пристраиваясь друг к другу сзади, точно как иные. Народ считает, что мадис спариваются только для продолжения рода, но я-то знаю, что и они находят в этом удовольствие, хотя конечно в клетке жизнь другая, особенная...

— Целуются ли женщины и мужчины мадис друг с другом в губы, как люди?

— Никогда этого не видел, государь. Целуются здесь только люди.

— Тогда скажи, может быть прежде, чем спариться, они лижут друг у друга гениталии?

— Вот этим любят заниматься во всех клетках, государь. И лижут и сосут, этого полно, только мальчиков у мадис нет, да я и видеть их уже не могу...

— Довольно, старик! Я приказываю тебе сжечь дотла это гнусное место и выпустить всех пленников на волю. Они довольно настрадались и заслужили свободу. И сам катись на все четыре стороны!

Сказав это, король направился к выходу из зверинца, шагая медленно и задумчиво, держа одну руку на рукояти меча, другой потирая лоб.

К дворцу он ехал через колеблющийся океан теней райбарала. Фреир уже клонился к закату. Небеса пожелтели. Вокруг того места, где Фреир соскальзывал за горизонт, стояли концентрические коричневые и оранжевые круги, возникшие в результате преломления света в слоях медленно оседающей вулканической пыли. Заходящее светило близ горизонта напоминало пораженную гниением раковину-жемчужницу, накрывшую собой весь мир.

— Я не могу довериться ему, — сказал король Ветру. — Он необуздан — в меня. Я люблю его, но считаю за лучшее убить собственной рукой. Если бы он не лишился рассудка, он уже давно сумел бы заключить союз со своей подлой матерью и организовать в скритине заговор против меня. Со мной легко было бы покончить... я люблю их обоих, хотя и предпочел бы убить их собственной рукой, даже её!..

Ветер промолчал, даже ухом не повел. Хоксни брел на закат, думая только об одном — как побыстрее добраться до родного стойла.

'Как подло я мыслю, — подумал король. — Это невыносимо!'

Взглянув на полыхающие небеса, он вспомнил, что религия давно научила его бороться со злом, и внутренним, и внешним.

— Всё это зло происходит от кхмира. Я должен хранить обет целомудрия, — сказал он себе. — Помоги мне, о Всемогущий!..

С этими словами он пришпорил Ветра. Сейчас он отправится повидать Первый Фагорский. Анципиталы не ведают, что такое мораль и не знают угрызений совести. Только с ними он мог найти мир и покой.

* * *

Коричневый полукруг наконец одолел оранжевый. Фреир скрылся за горизонтом и раковина принялась рассыпаться в пепел, стремительно, минута за минутой, обрушиваясь сама в себя, исчезая по мере того, как свет Баталикса пронизывал её насквозь, приканчивая. Сияние ушло и на месте зловещего заката осталась лишь курчавая облачная гряда, куда, в свою очередь, неуклонно смещаясь к западу, падал Баталикс. Глядя на это, Робайдай наверняка подумает (это ясно, как и то, что завтра снова будет жара), что всему на свете приходит конец. Всё в мире клонится к закату...

Вернувшись в свой тихий дворец, король ЯндолАнганол обнаружил, что у него гости — в дворцовых залах разгуливали важные церковные персоны. Это были посланцы Священного Панновала, доставившие ему долгожданную грамоту. Их глава, Элам Эсомбер, дожидался его, чтобы заключить в крепкие объятия.

Элам Эсомбер, моложавый мужчина двадцати четырех с половиной лет, худощавый, но довольно высокий, был облачен в длинный, до пят, церковный чарфрул, полы которого при ходьбе волочились за ним. Первый раз они встретились во время двухлетнего пребывания юного ЯндолАнганола в панновальском монастыре, там же подружились и оставались друзьями по сей день. Элам Эсомбер, теперь епископ панновальской курии, был назначен свидетелем подписания королевой бракоразводной грамоты, чего требовали законы, установленные церковью. Подписанную грамоту надлежало утвердить самому Киландру IХ и только тогда брак мог считаться законно расторгнутым. Король был очень рад, что такое тонкое дело поручили Эсомберу, его доброму другу, который, конечно же, во всём будет на его стороне.

Грамота с высочайшим разрешением на развод наконец-то прибыла. Остался сущий пустяк — доставить грамоту королеве королев, провести краткую, чисто формальную церемонию — и он будет свободен. Свободен для того, чтобы обручиться с молодой Симодой Тал и спасти своё королевство...

* * *

Выйдя из бухты у южного основания Финдовила, 'Золото дружбы' пошло на юг через Понипотское море, мимо легендарных древнейших краев. Об этих землях ходили легенды. По некоторым утверждениям отсюда когда-то произошли люди, другие твердили, что именно здесь человек впервые обрел дар речи. Обширные равнины, некогда вскормившие первую расу людей, переходили в бескрайние леса, укрывающие подножия грозного Барьерного Хребта, отделяющего эти земли от беспокойных центральных равнин Кампаннлата.

Таков был Понипот — Понптпандум, о котором маленькая Татро читала в своих книжках сказок, ныне почти необитаемый, с вечно глядящими на закат развалинами трех великих древних городов, имена которых заставляли что-то шевельнуться в каждой человеческой душе: Повачет, Проваш, Гал-Дундар... Там, над холодной и беспокойной рекой Аза, стояли Осенние Дворцы, одна терраса над другой. В этих пирамидальных громадах, простирающихся вдоль её скалистых берегов в пространстве и во времени, были заключены сны давно забытых тиранов. По легенде некогда в их гулких залах обитал сам великий король Дэннис.

Со дня своего основания дворцы никогда не являлись полностью обитаемыми, как никогда не являлись и полностью покинутыми. Дворцы оказались слишком грандиозными и для тех, кто воздвиг их, и для тех, кто их унаследовал. Но с той поры, как Осень впервые окутала их грозные башни, вознесшиеся над несокрушимыми гранитными стенами, дворцы постоянно использовались — уже долгое, очень долгое время. Человеческие существа — целые племена — и поныне обитали здесь, подобно птицам в заброшенном саду.

Ученые мужи, вовсю штудирующие прошлое, тоже наведывались в Осенние дворцы. Для них дворцы были крупнейшим археологическим полигоном в мире, где даже мусорные кучи могли многое поведать о забытом величии человека. А что уж говорить про их подвалы! Лабиринты бесконечных подземелий, хитроумные воздуховоды, на мили уходящие в недра земли для того, чтобы добывать тепло из горячего сердца Геликонии... Здесь можно было найти послания на давно забытых языках, вырубленные на твердом камне стен, крылышки давно вымерших насекомых и отпечатки листьев давно исчезнувших видов деревьев в заброшенных угольных шахтах, черепа, которые можно было измерить, зубы, которые можно было вставить обратно в лунки в челюстях, бриллианты, брошенные в мусорные кучи, оружие, рассыпавшееся в ржавчину... всю историю планеты, тщетно дожидавшуюся расшифровки и понимания, как и исчезнувшие человеческие жизни, и так же мучительно остающуюся вне понимания, подобно вечно незавершенным человеческим отношениям. Дворцы виднелись в дымке темными силуэтами на фоне бледной тени гор, и СарториИрвраш буквально на коленях умолял госпожу адмирала сделать к ним вылазку — он всю жизнь мечтал побывать в них и слишком хорошо понимал, что другого случая ему уже не представится. Но, увы, они были не научной экспедицией, а военным отрядом, имевшим строгий приказ не задерживаться. Осенние дворцы не были их целью, и флот прошел мимо них, оставив берег далеко по левому борту.

Тем не менее, в эти жаркие дни однообразного плавания вырвавшийся из своего затхлого кабинета в большой мир СарториИрвраш почувствовал вдруг невероятный покой и умиротворение, ибо дни теперь проходили в милых его сердцу ученых беседах с адмиралом Оди Джесератабхар. Постепенно, как и следовало ожидать от дамы не первой молодости, она сблизилась с ним и стала любовницей советника. Даже язык Оди, поначалу переполненный сложными запутанными оборотами сиборнальских временных форм, стал проще. Уединение в тесной каюте стало казаться драгоценным даром судьбы. Долгое плавание к далекому Гравабагалинену стало совместным плаванием их душ.

* * *

Наконец, корабли прошли через пролив Кадмира — самое узкое место между материками Кампаннлат и Геспагорат, и здесь их настиг мертвый штиль. Они были вынуждены остановиться. Насытившись любовью, борлиенец и ускутка сидели на палубе, ощущая невероятный покой, и глядели на поразительно спокойное море. У северного горизонта неясным силуэтом выступал из туманной дымки хребет Рададо, южный отрог Барьерного Хребта, близнеца грозных гор Шивенинка, за которым лежал бесплодный Куайн — страна высокогорных пустынь. Прошлое Рададо спокойно почивало на скалистых плато у подножия хребта, в давно заброшенных городах, где некогда проживали многие миллионы людей — для сравнения, в соседнем Рандонане проживало теперь едва два миллиона, из которых половину составляли фагоры.

Рададо венчал великий путь паломничества двурогих, протянувшийся от Нктрикха через весь Кампаннлат. Это была их Ультима Туле, куда анципиталы стремились всей душой, дабы исполнить здесь никому не ведомые ритуалы, по большей части состоящие в неподвижном сидении на корточках на краю береговых утесов, лицом к едва видимому на другом берегу пролива Кадмир Геспагорату, к краю их извечного назначения, неведомого другим формам разумных.

Слева, совсем рядом, виднелся остров Глиат с удобной бухтой, известной всем мореходам. По правому борту три вершины подводных гор, некогда опустившихся в глубины, торчали из водной глади, подобно верхушкам темных айсбергов. Оди Джесератабхар указала за них.

— Стоит подняться на мачты, и увидишь берег Геспагората — обширную страну Зросса. Сейчас мы как раз проплываем мимо неё. По-моему, всё, что мы видим, — неоспоримое доказательство того, что в своё время Кампаннлат и Геспагорат соединялись перешейком, разрушенным во время какого-то древнего катаклизма. Что ты думаешь по этому поводу, Рашвен?

Бывший советник задумчиво рассматривал скалистые склоны острова Глиат.

— Если верить легендам, фагоры пришли к нам из самой отдаленной части Геспагората, Пеговина, оттуда, где в далекие времена жили черные фагоры. Фагоры приходят сюда хотя бы раз в жизни — возможно, их манит древнее воспоминание. Они всё ещё надеются увидеть разрушенный в древности перешеек, связывавший Кампаннлат с Геспагоратом, родиной двурогих.

— Ты видел когда-нибудь в Борлиене черных фагоров? — спросила вдруг леди-адмирал.

— Только в старых книгах, — СарториИрвраш достал вероник. — Всякий материк славен своими видами зверей. Но перешеек между Кампаннлатом и Геспагоратом действительно существовал, доказательством тому служат геспагоратские игуаны, живущие у берегов Рададо. Ты когда-нибудь видела игуан в Рададо, Оди?

— Сейчас игуан там уже нет, — с внезапной печалью ответила госпожа Джесератабхар, — но только потому, что люди истребили их всех до единой — жизнь в Рададо очень тяжела, голод там нередкий гость и в пищу идет всё. Очень жаль, что мы не смогли посетить Осенние Дворцы — это заняло бы слишком много времени. Но что ты скажешь о Глиате? Сейчас штиль и можно потратить появившееся у нас время с толком, чтобы обогатить своим трудом науку. Как ты смотришь на то, чтобы сплавать на шлюпке на остров и осмотреть его? Устроим небольшую экспедицию.

— Это возможно? — удивился СарториИрвраш. Он помнил, как госпожа адмирал отказала ему.

— Всё здесь в моей власти.

— После происшествия в бухте Осужденных нужно быть осторожными, — пробормотал он. — В столь диких местах опасности могут подстерегать повсюду.

— Ты считаешь меня ненормальной? — удивилась Оди. — Я возьму с собой надежную охрану!

Она рассмеялась и СарториИрвраш сжал руку подруги.

Леди-адмирал тотчас же приказала спустить на воду шлюпку. На весла сели фагоры-гребцы. Парочка тоже уселась и десятивесельная шлюпка отчалила от борта корабля. По гладкому, словно стекло, морю они проплыли две мили, отделявшие их от острова. Вместе с ними отправилось и полдюжины моряков-пехотинцев, тоже довольных возможностью вырваться на приволье из ставшей уже ненавистной корабельной тесноты.

Будучи погаснувшим вулканом, остров Глиат представлял собой неровный круг диаметром приблизительно пять миль. Для высадки на берег выбрали южную оконечность острова, где берег отлого спускался к морю, переходя в восхитительный пляж из желтого песка. Около шлюпки были оставлены часовые и экспедиция осторожно двинулась в глубь суши.

Среди прибрежных камней они немедленно заметили игуан. Ленивые пресмыкающиеся совсем не боялись людей и немедленно были заколоты мечами. Мясо игуан славилось своей нежностью и могло приятно разнообразить корабельный стол. По сравнению с гигантскими игуанами Геспагората местная их разновидность, редко достигающая в длину пяти футов, выглядела карликовой. Шкура у местных игуан была коричневая в пятнах. Даже обычные соседи игуан, крабы, и те были мельче геспагоратских и имели всего по восемь ног. Тем не менее, и они соблюдали древний пакт о ненападении и не трогали игуан и их потомство.

Когда Оди Джесератабхар и СарториИрвраш искали между камнями яйца игуан, отряд внезапно подвергся нападению. На солдат набросились выскочившие из засады вооруженные копьями фагоры!

Застав сиборнальцев врасплох, фагоры мгновенно закололи двух солдат, а остальных отогнали своим натиском к воде. Однако у шлюпок сиборнальцы сплотились и дали залп из заранее заряженных мушкетов. Игуаны бросились врассыпную, над берегом закружились с пронзительными криками чайки. Несколько фагоров было убито картечью, остальные замерли, ошеломленные грохотом залпа. Выхватив мечи, моряки-пехотинцы набросились на них, раздавая удары без пощады. Послышались звуки рукопашной схватки, стоны и хрип. Двурогие имели крайне истощенный вид, шерсть на них висела клочьями, в проплешинах виднелись туго обтянутые кожей ребра. Силы быстро покинули их, и довольно скоро с ними было покончено. Двурогие были убиты — все, кроме одной гиллоты, которую Оди пощадила. Эта гиллота, значительно более рослая, чем её соплеменники, была покрыта тусклым черным мехом! Пленницу со связанными за спиной руками отвели в шлюпку и отвезли на борт 'Золота дружбы'.

Оставшись одни, Оди и СарториИрвраш обнялись, поздравив друг друга с удачей — они получили бесспорное доказательство истинности древней легенды! А кроме того, стоило порадоваться и тому, что они уцелели — здесь, в необитаемых людьми землях, опасность воистину подстерегала повсюду...

К вечеру налетел муссон и корабли снова устремились к своей цели, на восток. Рададо вскоре остался позади. Берега Рандонана во всем своем сумрачном великолепии проплывали по левому борту. Позабыв о красотах внешнего мира, СарториИрвраш проводил теперь время со своей пленницей, заключенной в одном из опустевших уже трюмов. Гиллоту он назвал Глиат, по имени острова, на котором её взяли в плен.

Глиат говорила только на родном языке двурогих, да и то лишь на местечковом диалекте. СарториИрвраш, который не знал ни родного, ни даже хурдху, был вынужден общаться с фагоршей через переводчика. Иногда к ним, в темноту трюма, спускалась Оди, и, посмотрев как продвигаются дела и усмехнувшись, поднималась обратно на палубу.

— Сколько можно возиться с этим чудовищем — оно жутко смердит! — наконец возмутилась она. — Мы доказали, что хотели — Рададо и Зросса когда-то действительно соединялась перешейком. Азоиаксик был к нам благосклонен. Найденная нами колония вырождающихся геспагоратских игуан очень долгое время существовала отдельно от своих соплеменниц на южном материке и уцелела только потому, что сюда очень редко заходят корабли. Твоя черная фагорша, оставшаяся одна среди белых сородичей, возможно последняя из племени, родственного их черным предкам из геспагоратского Пеговина. На таком маленьком острове, в полной изоляции от остального мира, это вполне возможно.

Бывший советник покачал головой. Признавая остроту ума своей новой знакомой, он всё же не мог не отметить, что та слишком торопится с выводами.

— Гиллота сказала, что она и её товарищи — уцелевшие гребцы с галеры, разбившейся о камни острова в прошлом году, в период муссонов, примерно в это же время, — возразил он.

— Она лжет, я уверена, — возмутилась Оди. — Фагоры никогда ещё не выходили в море, даже на простейшем плоту. Они панически боятся воды.

— Они были рабами-гребцами на галере. На зроссанской галере — вот что она сказала мне.

Оди хлопнула СарториИрвраша по плечу.

— Послушай, Рашвен, доказать, что между двумя континентами некогда существовала сухопутная связь, гораздо проще — стоит лишь достать из шкафа в моей каюте карты и взглянуть на них! Всем морякам известно, что на берегу Рададо есть порт Пупориан, а на берегу Зроссы есть порт, зовущийся Пупевин. На староолонецком 'пуп' означает 'мост', а на местном олонецком 'пу' и 'пуп' — одно и то же. Следы прошлого можно найти даже в языке, если знаешь, что искать!

Госпожа адмирал рассмеялась, и СарториИрвраш почувствовал досаду от её вечного сиборнальского высокомерия.

— Если тебе невмоготу терпеть запах, дорогая, ты можешь подняться на палубу, — сухо сказал он.

— Мы должны уже скоро увидеть Кивассиен, — Оди предпочла не заметить его раздраженного тона. — Это первый борлиенский портовый город на востоке. Там мы сможем узнать последние новости, наконец-то. И ты, наверно, знаешь, что 'асс' и 'ас' на древнеолонецком означает 'море' — почти так же, 'аш', слово 'море' звучит на понипотском!

Завершив эту небольшую лекцию очередной улыбкой, госпожа адмирал удалилась, ловко взобравшись по трапу на палубу.

На следующий день Глиат, к немалому удивлению СарториИрвраша, поранилась. Он нашел гиллоту в углу камеры — на полу под ней растеклась лужа золотой крови. Через переводчика он спросил у неё, что случилось. Выслушивая ответ, СарториИрвраш пристально наблюдал за выражением её морды, но не сумел отыскать на нем и тени эмоций.

— Нет, она совершенно цела, — ответил переводчик. — Это не рана, а месячные.

Он взглянул на двурогую с отвращением, но промолчал, сознавая свой невысокий ранг.

СарториИрвраш заметил это и тут же понял, что сам не испытывает ненависти к фагорам — она ушла из его жизни, как ушло и многое другое. Теперь он лишь сожалел о том, что в прошлом по своему высокомерию пренебрегал историей фагоров, не учил их язык. Всё это он предоставил ЯндолАнганолу — королю с противоестественной верой в двурогих. Но сексуальные особенности фагоров были известны на улицах Матрассила всем до последнего мальчишки. Менструальный цикл самок анципиталов, однодневный, с истечением крови из влагалища, совпадал с периодом гона и активного спаривания. Брезгливый голос Оди зазвучал у него в ушах и он понял, отчего исходящий от фагорши запах гораздо сильнее обычного.

СарториИрвраш задумчиво почесал щеку.

— Спросите её, каким словом они называют менструации.

— Это слово на языке фагоров звучит как 'теннхр', — ответил переводчик, морщась. — Сударь, может быть, позвать матросов, чтобы её окатили водой из ведра?

— Спросите её, как часто у неё наступают месячные, — неумолимо потребовал СарториИрвраш.

Но гиллота почему-то отказалась отвечать на этот простейший вопрос. В конце концов, терпение бывшего советника лопнуло. Он приказал связать гиллоту и как следует отпинать её ногами. Этот приказ матросы исполнили с крайним удовольствием. Фагорша не сопротивлялась, лишь с громким хлюпаньем выпускала из разбитых сапогами ноздрей пузыри желтой крови. В конце концов она призналась, что в течение малого года у неё бывает десять периодов месячных. СарториИрвраш кивнул и вышел на палубу, чтобы отдышаться. Бедняга, думал он о гиллоте; жаль, что люди и фагоры не умеют ужиться мирно. Когда-нибудь, в один прекрасный день, дилемма люди-фагоры так или иначе разрешится. Но вряд ли он доживет до этого времени...

* * *

Они шли впереди муссона, подгоняемые его дыханием, всю ночь, весь следующий день и следующую ночь. Пошел дождь, постепенно превратившийся в непроглядный ливень, отгородивший 'Золото дружбы' от других кораблей флотилии. Море Кадмира осталось позади. Вокруг теперь было серое море Нармоссет, нескончаемая череда волн с белыми гребнями. Казалось, весь мир состоит из воды.

На пятую ночь разыгрался невиданный шторм и корабли качало на волнах так, что иногда палуба становилась почти вертикально. Остролисты, растущие в кадках вдоль шкафута, все до единого смыло за борт и очень многие страшились того, что волны перевернут и корабль, и всем придет конец. Моряки, народ суеверный, пришли к капитану и потребовали выбросить пленную фагоршу за борт, поскольку всем и каждому было известно, что гиллота на борту — дурная примета. Капитан согласился. Он уже перепробовал все другие способы спасти корабль — без толку.

Несмотря на поздний час, СарториИрвраш ещё не спал. Во время шторма спать было невозможно. Увидев, что его бесценную пленницу грубо волокут к лееру, он запротестовал. Но никто не стал его слушать. По приказу капитана его силой отвели вниз, в его каюту. Он был иноземец, к тому же в любую секунду его могло смыть за борт — никому недосуг было возиться с ним. У себя он ничком упал на койку, а Глиат отвели к лееру и бросили за борт, в бушующее море.

Глава 6.

Человек,

который рубит лед

На смену лету в южном полушарии пришла осень. Близ берегов Геспагората копили силу муссоны.

Пока на северных берегах моря Орла с их мягким климатом королева МирдемИнггала купалась в ласковом прибое, близ невзрачных южных берегов того же моря, там, где с ним сливались воды моря Сцимитар, умирал авернец по имени Билли Сяо Пин, последний победитель лотереи 'Отпуск на Геликонии'.

Порт Лордриардри заслоняли от буйства открытого моря острова Лордри числом две дюжины, на некоторых из них построили себе хижины рыбаки. На других островах, безлюдных, большими колониями селились морские игуаны, обитавшие и на отлогом побережье материка Геспагорат. Этих гибких и ловких, покрытых бородавчатой шкурой существ длиной до двадцати футов часто можно было встретить и в открытом море. С борта флагмана ледяного капитана, 'Лордриардрийской королевы', везущей его в Димариам, Билли собственными глазами несколько раз видел в море игуан.

У берега эти животные редко целиком выбирались на сушу, предпочитая ложиться между камнями и водорослями на мелководье, где собирались полчищами. По изменению поведения игуан, по быстроте извивов и подвижности их кишащих тел знатоки могли предсказать перемену погоды у берегов Димариама в любое время малого года, приближение тумана или шторма. Туман же образовывался тогда, когда спускающийся с полярной шапки холодный воздух встречался над океаном с теплым. Густой туман часто окутывал всё влажным непроницаемым покрывалом.

Лордриардри, небольшой город с населением, едва достигающим одиннадцати тысяч человек, своим благополучием (и даже существованием) был полностью обязан семейному предприятию Мунтрасов. Ничем, за исключением того, что находился на 36,5 градусе южной широты, всего в полутора градусах от границы тропической зоны и таким образом был самым северным городом Геспагората, он примечателен не был. Полярный круг проходил тоже близко, всего в каких-нибудь восемнадцати с половиной градусах. Внутри, за границей этого круга, царили вечные льды. Там долгие века Лета Фреир даже не являл свой лик над горизонтом. Он должен был появиться Великой Зимой, чтобы остаться в небесах в продолжение жизней многих поколений людей, чья нога никогда не ступала в пустынный мир южного полюса.

Обо всём этом Билли узнал, пока его на волокуше везли от пристани, где пришвартовался корабль Мунтраса, к дому капитана. О городе Лордриардри Криллио Мунтрас говорил с воодушевлением и гордостью, но при виде собственного дома вдруг замолчал.

Одноэтажный дом Мунтрасов расползался далеко в стороны, словно пятно мха. Комнаты внутри дома из-за неровности скалистой местности располагались на разных уровнях друг относительно друга и между собой соединялись короткими лестничными пролетами. Окна комнаты, отведенной Билли, выходили во двор, где капитан Мунтрас каждый теннер расплачивался со своими многочисленными работниками.

Ограда двора была сложена из гладких валунов, рожденных в горах и принесенных к берегу моря ледником. В каждом камне таилась спрессованная веками история, до которой в Лордриардри никому не было дела (расшифровку истории камней сделали с борта Аверна, через посредство электронных глаз). Вдоль каменной стены росли абрикосовые деревья с разделявшимся надвое у самой земли короткими стволами. Билли с кровати мог вволю любоваться этими деревцами.

Стены комнаты, где поместили Билли, были белыми, тщательно оштукатуренными. Окна занавешены белыми же занавесками. Его уже одолела болезнь, и он почти не вставал с постели. Лежа, он смотрел в окно на деревья, на далекие и близкие крыши, на стелющийся над морем белый молочный туман. В этом тумане ему иногда удавалось разглядеть парус.

Только что закончивший одно любопытное путешествие Билли знал, что совсем скоро ему предстоит пуститься в другое, ещё более любопытное. Но до начала этого путешествия он должен был лежать здесь, позволяя суровой жене ледяного капитана Эйви и его рослой замужней дочери Имии ухаживать за собой. Скоро он узнал, что Имия занимала в городской общине высокое положение — она была главным врачом.

По прошествии нескольких дней усилия Эйви и Имии принесли неожиданные плоды и Билли, к его удивлению, немного полегчало. Неподвижность и отсутствие гибкости в суставах прошли и он вновь почувствовал себя почти нормальным человеком. Жена и дочь ледяного капитана отвели Билли к возку и усадили в него, завернув в одеяла. В возок была запряжена четверка удивительных рогатых собак, асокинов. Билли отправился в глубь материка — туда, где незаметно для самого внимательного глаза тек знаменитый Лордриардрийский ледник. Русло ледника, которое тот прорыл себе сам, пролегало между двумя холмами. Берущий своё начало высоко в полярных горах, которых не видел ни один человек, ледник впадал в озеро, а оттуда его талые воды потоком устремлялись в море.

В присутствии дочери манера Криллио Мунтраса держаться изменилась и Билли заметил это. Друг к другу отец и дочь относились очень нежно, однако уважение и внимание, которыми ледяной капитан дарил свою дочь, не шли ни в какое сравнение с тем, какое действие её присутствие оказывало на самого капитана, хотя бы на его осанку — это Билли подметил, делая выводы по большей части не из того, что говорили друг другу отец и дочь, а из того, как капитан в присутствии Имии втягивал свой обширный живот, очевидно считая, что на глазах у неё он должен держаться молодцом, во что бы то ни стало.

На берегу озера они сделали привал и Мунтрас начал подробно описывать труд работающих здесь бригад ледорубов. После того как Имия, скромно попросив позволения, вставила в рассказ отца несколько слов о численности работников на леднике, Мунтрас без тени злобы попросил её продолжать вместо него. Что Имия и сделала. Стоящий позади отца и сестры Див только ухмылялся; он, сын своего отца и будущий наследник его дела, с выражением скуки слушал рассказ о нем и вскоре почел за лучшее незаметно улизнуть.

Имия была не только главным врачом в основанном кланом Мунтрасов городе, но и женой главного городского судьи. Муж Имии, именуемый в присутствии Билли не иначе как Судья, словно таким было данное ему при рождении имя, также представлял город Лордриардри в парламенте далекой столицы, Оишата. Оишат лежал к западу, на побережье, на самой границе Димариама с неведомым Билли государством Искханди. Процветающий молодой город Лордриардри вызывал у столицы острую зависть, плодами чего становились всё новые и новые указы по налогообложению, в которых Судья не уставал находить лазейки.

Но и это было не всё. Справедливый Судья без труда находил лазейки и в местном городском законодательстве, составленном членами клана Мунтрасов с великой выгодой для своего клана и с пренебрежением к участи рабочих и простых жителей. Поминая зятя в разговоре, Криллио Мунтрас всегда морщился.

В отличие от мужа Эйви придерживалась иного мнения о зяте. Восторженно относясь к его чувству справедливости, она слышать не хотела дурного слова в адрес своих молодых. Ласковая с ними, она была сурова с Дивом, чьё поведение — чему, увы, немалой виной было холодное отношение матери, — дома становилось особенно неприглядным. Он много пил и шлялся по местным борделям, где часто устраивал дебоши, гоняя по улицам голых шлюх и служа бесконечной темой пересудов.

— Ты должен изменить завещание, — сказала она мужу, когда после очередного загула Дива они стояли вдвоем над постелью Билли, — и оставить компанию Имии и Судье. Тогда за судьбу дела можно будет не беспокоиться. Как только во главе компании окажется Див, не позже чем через три года всему городу придет конец. Наша девочка наделена отличным чувством меры и сумеет отличить верный путь от неверного. И у неё есть деловая хватка.

Само собой разумелось, что и хватка и чувство меры Имии таковы, какими им надлежит быть у настоящей димариамки. Никогда ещё Имия не видела чужих краев и всю жизнь провела в родном Лордриардри, словно отгородившемся от остального мира цепочкой из островов Лордри и мириад чешуйчатых игуан, бродящих по побережью Геспагората. Однако, как знал её отец, она интересовалась историей и географией и тоже мечтала о путешествиях в дальние страны и континенты.

Внешне Имия Мунтрас очень походила на отца — у неё было такое же простое, широкое лицо человека, не страшащегося открыто смотреть в глаза судьбы. Рассказывая Билли о ледяном деле своей семьи, она стояла прямо на льду, упершись в него крепкими ногами. В её словах слышалась нескрываемая гордость.

Берег моря остался далеко позади и туман сюда уже не проникал. Высокая ледяная стена, благодаря которой Мунтрас и сумел сколотить состояние, ярко блистала на солнце. Чуть поодаль, там, где лучи Баталикса преломлялись в ледяных кавернах, ледник переливался цветами морской зелени и голубизны, как немыслимых размеров сапфир. Его отражение в озере искрилось словно бриллиантовыми осколками.

Воздух был чист, холоден и свеж. Над гладью озера проносились охочие до рыб птицы. Там, где на границе воды и суши обильно расцветали поля фиолетовых цветов, несмотря на холод жили своей жужжащей жизнью бесчисленные насекомые.

На циферблат часов Билли, прямо на три ряда мигающих цифр, опустилась прекрасная бабочка, с головой, напоминающей стилизованный череп. Стараясь разгадать намерения крылатого существа, Билли встревоженно уставился на него.

То, что действительно угрожало ему, было незримо и недоступно ему, не вооруженному ничем, кроме знаний. Его врагом был вирус, уже проникший в гипоталамус, в ствол головного мозга. Не встречая никакого сопротивления, вирус размножался там с огромной скоростью; в организме Билли не было антител, которые могли бы остановить чужака-захватчика. Очень скоро он превратится в неподвижную мумию, станет похожим на предков анципиталов, обитающих в глубине веков...

Но он ни о чем не жалел. Сожалеть можно было только об улетевшей бабочке, которой надоело сидеть на его руке. За то, чтобы вкусить настоящей жизни, той, о которой его соплеменники могли только догадываться, нужно было платить. Он видел дворец королевы королев — пускай уже пустой. Он возлежал с прекрасной Абази. Даже сейчас, едва способный двигаться, он мог собственными глазами видеть, как гладкие склоны ледника переливаются синим огнем далеких молний над морем и алым огнем заходящего солнца, вызывая удивление у него, считавшего лед простой бесцветной субстанцией. Он вкусил всех прелестей бытия и познал совершенство живой природы. За это требовалось уплатить совершенно справедливую цену.

Имия же показывала, как из тела ледника выпиливают огромные треугольные призмы льда. Вооруженные длинными ножевками работники сначала распиливали пласты замороженной воды, а потом аккуратно отделяли полученные блоки. Таков был труд лордриардрийских ледяных старателей. Готовый ледяной блок закрепляли на тележке и спускали до ведущей к берегу моря особой дороги, представляющей собой деревянные рельсы, идущие под небольшим уклоном вниз. По ним тележки, без малейшего участия человека, катились целых две мили до самого порта Лордриардри. Закладывая виражи, груженные ледяными блоками тележки грохотали по деревянным рельсам, пока не останавливались, поднимаясь на небольшой уклон. На набережной у моря длинные призмы распиливали на блоки покороче и грузили в трюмы кораблей компании, имеющих толстую изоляцию из слоев тростника.

Так снег, когда-то выпавший в высокогорных пустынях за 55-м градусом южной широты, а после спрессованный под собственной тяжестью и за несколько веков обратившийся в лед, в конце концов служил людям, живущим на экваторе, охлаждая их питье и ледники с провизией. Там, где природа дала промашку, на помощь ей пришел ледяной капитан Мунтрас.

— Пожалуйста, отвезите меня домой, — наконец попросил уставший Билли.

Льющийся гладко и без передышки рассказ Имии прервался. Её повествование о тоннажах, о тысячемильной протяженности различных торговых маршрутов, о себестоимости каждой меры льда, поступающего в распоряжение их маленькой империи, закончилось; утомленный слушатель больше не хотел ничего знать. Молодая женщина вздохнула и что-то сказала отцу, но грохот очередной тележки со льдом, промчавшейся у них над головой, заглушил её слова. Уже через мгновение её черты разгладились и она улыбнулась Билли.

— Давай-ка лучше отвезем Биллиша домой, отец, — сказала она. — Он ещё явно не совсем поправился.

— И то верно, — неохотно отозвался ледяной капитан, — и то верно.

* * *

Не скоро, лишь по прошествии почти половины Великого Года, после того, как планеты-сестры Геликонии и она сама до предела отдалились от Фреира и Геликония снова оказалась в объятиях снегов и ярости зимней стужи, изображение обессилевшего Билли, откинувшегося на спинку возка, достигло наконец далекой Земли, став там достоянием миллиардов зрителей.

* * *

Свежий воздух ледника, омывший лицо Билли и проникший в легкие, отчасти освежил его. В голове прояснилось и он смог насладиться зрелищем блистающего мира. Однако живость этого мира, окружающие звуки быстро утомили его — для него это было уже слишком. Пришлось закрыть глаза. Когда он снова открыл их, асокины уже резво бежали, возок подпрыгивал на кочках, а поднимавшийся над морем туман уже заволакивал прежде видную с горы часть горизонта.

Несколько смущенный разносом отца Див Мунтрас, видимо, желая подняться в собственных глазах, настоял на том, чтобы самому править возком. Перекинув вожжи через плечо, он небрежно прижал их локтем левой руки, которой держался за переднюю ручку возка. В свободной правой руке он сжимал хлыст, которым орудовал очень усердно, то и дело щелкая им в воздухе над асокинами без малейшей на то нужды.

— Правь осторожнее, Див! — то и дело покрикивал на сына ледяной капитан.

Капитан не зря волновался — на одном из поворотов возок налетел на камень и перевернулся. Седоков выбросило на землю, прямо под столб деревянной дороги. Капитан приземлился на четвереньки, словно кот. Перевернув возок, он отобрал у сына вожжи и хмуро на него посмотрел, но ничего не сказал. Имия, чьи губы сжались в узкую прямую линию, помогла Билли снова забраться в него. Её молчание было выразительнее всяких слов.

— Я не виноват, это собаки, — оправдывался Див, потирая запястье и притворяясь, что вывихнул его.

Заняв место возницы, отец кивком указал сыну назад, на то место, которое недавно занимал сам. Дальше они ехали уже гораздо спокойнее.

Когда асокины наконец домчали путешественников до дома, встретившая их на пороге жена капитана, Эйви, захлопотала вокруг ушибленного мужа точно так же, как недавно хлопотала вокруг Билли. Но Билли был даже рад этому — он предпочитал остаться один в своей комнате с голыми белеными стенами, чтобы смотреть в окно на силуэты деревьев. Постепенно взгляд его замер. Безумие наконец подкралось к нему, задвигало его руками, всячески изгибая их, и так до тех пор, пока руки Билли не взметнулись над головой, где их свела судорога, превратив в подобие древесных сучьев за окном.

В комнату Билли тихо вошел Див. Сын капитана был босиком и старался двигаться бесшумно. Проявляя крайнюю осторожность, он тихо затворил за собой дверь и подошел к кровати. Увидев, что творится с Билли, во что тот превратился, Див испуганно замер. Кисть левой руки Билли так далеко загнулась назад, что костяшки пальцев почти касались предплечья, а металлический браслет часов сильно врезался в кожу.

— Я заберу твои часы, — ухмыльнулся Див. — Ты всё равно уже скоро умрешь. Покойнику они ни к чему.

Не с первой попытки расстегнув браслет, он наконец снял с Билли часы. Положив их в карман, он вздрогнул, заметив, что тот смотрит на него.

— Отдай, — прохрипел сквозь стиснутые зубы Билли.

— Отбери! — хохотнул Див. — Ты всё равно уже труп.

— Я... скажу капитану, — с трудом выдавил Билли.

— Тогда ты пожалеешь, что не умер от болезни, — угрожающим тоном сказал Див, сжав кулаки. И продолжил уже более нетерпеливым тоном. — Я зашел узнать у тебя кое-о-чем. Помнишь 'Лордриардрийскую деву' и ту девушку, АбазВасидол? Ту, что плыла с нами из Матрассила? — спросил он Билли, присаживаясь на край постели и испуганно оборачиваясь на дверь. — У неё ещё были прекрасные каштановые волосы и высокая грудь.

— Деревья... — выдавил Билли, пытаясь указать за окно. Он чувствовал, как бред вновь поглощает его.

Див тоже посмотрел за окно.

— Да, деревья — это абрикосы. Из сока абрикосов отец гонит свой знаменитый 'Огнедышащий'. Скажи мне, Биллиш, ты помнишь ту девушку, Абази, о которой я говорю?

— Умирают... — пробормотал в бреду Билли.

Див разозлился.

— Не они умирают, Биллиш, а ты! Вот почему я решил поговорить с тобой, пока ты ещё не отдал концы. Помнишь, как отец унизил меня тогда с Абази? Он отдал её тебе, Биллиш, будь ты проклят! Он всегда так поступает со мной — унижает при первой возможности! Понимаешь? Откуда мой отец взял эту Абази, а, скажи мне, Биллиш? Если знаешь, скажи, прошу тебя!

Билли молчал, уже не понимая, о чем идет разговор. Див схватил его за руку и начал грубо выворачивать её.

— Я не хочу тебе плохого, я просто хочу знать. Отвечай же, Вутра тебя побери!

Боль отчасти привела Билли в себя.

— Абази. Спелость лета...

Див, сосредоточенно сопя, продолжал выкручивать ему руку. Локтевой сустав Билли хрустнул.

— Я не держу на тебя зла, Биллиш, ты ведь безумец и к тому же почти уже мертвец. Послушай: мне необходимо узнать, как найти Абази. Я люблю её, понимаешь? После того, что случилось между вами, мне не следовало возвращаться домой. После того, как отец так унизил меня — нет, никогда! Он никогда не позволит мне взять компанию в свои руки, я знаю. Пусть он подавиться ей, я уезжаю. Я смогу развернуться и сам — ведь я проворный парень! Я найду Абази и начну собственное дело. Сейчас мне нужно знать только одно, Биллиш, — куда отец подевал её? Быстрее отвечай, мерзавец, пока я не сломал тебе локоть!

— Да, — выдавил Билли, всё же приходя в себя от боли. — Я скажу, скажу, только перестаньте делать больно!

— Ну? — Див отпустил его руку и угрожающе наклонился над ним.

Билли молчал. Едва боль отступила, бред снова начал завладевать им. Его пальцы, ритмично сгибавшиеся, словно деревья под ветром на улице, казалось пытались произнести нужное слово на языке немых.

— Анатом... — наконец смог выдавить он.

Резко подавшись вперед, Див вцепился в сведенные судорогой плечи Билли, рывком подняв его.

— КараБансити? Отец отвел её к КараБансити?

Звук, слетевший с уст Билли, мог означать только одно — согласие. Уразумев это, Див тотчас разжал руки, позволив Билли чурбаном упасть на подушку. Вскочив на ноги, он какое-то время стоял посреди комнаты, сжимая кулаки и злобно бормоча себе под нос. Заслышав в коридоре чьи-то шаги, он стремглав бросился к окну, прыгнул на подоконник и через миг исчез в саду.

В комнату Билли вошла Эйви Мунтрас. Присев на постель больного, она принялась кормить его кусочками мелко нарезанного нежного белого мяса из тарелки, которую принесла с собой. В мире больных Эйви чувствовала себя уверенной командиршей. Но уговаривать Билли не пришлось — аппетит у него пробудился отменный, ел он жадно, точно голодный хищник. После еды она протерла лицо и голую грудь Билли губкой. Потом, чтобы дать больному отдохнуть, задернула на окнах занавески. Вырисовываясь сквозь занавески силуэтами, деревья превратились в призраки.

Когда она уже собралась уходить, Билли сказал:

— Я голоден.

Эйви неуверенно улыбнулась.

— Подожди ужина, Биллиш. Вечером я принесу тебе ещё мяса игуаны. Тебе понравилась игуана, верно? Специально для тебя я сварила её в молоке.

— Я голоден! — яростно выкрикнул он. Пробудившийся вдруг голод пожирал его изнутри.

Лицо жены ледяного капитана стало испуганным, и она торопливо ушла. Вскоре Билли услышал, как она разговаривает с какими-то незнакомыми людьми. Жилы на его шее напряглись словно канаты, когда он пытался разобрать слова. Но те остались непонятными, лишенными всякого смысла. Он лежал, высоко подняв руки, прижав плечи к ушам, и потому плохо разбирал звуки речи, едва доносящиеся до него. Как только он смог кое-как изменить позу, смысл слов стал ему понятнее.

— Мама, — говорил нетерпеливый голос Имии, — не глупи. Никакие мои притирания и питьё не спасут Биллиша. У него ужасная болезнь, о которой я читала в старых книгах. Она называется смертельное ожирение. Но симптомы стертые, очевидно потому, что он действительно с Кайдау, о котором постоянно говорит, и его организм чем-то отличается от нашего.

— Имия, дорогая, я ничего не знаю об этом и ничего не могу тебе сказать, — ответила Эйви. — Но думаю, что ещё немного мяса не причинит ему большого вреда. Может быть, ему понравится гвинг-гвинг...

— Теперь, когда симптомы смертельного ожирения проявились так ярко, у него в любой миг может начаться булимия. Это вторая стадия болезни. В любом случае его лучше привязать к кровати.

— Неужели это обязательно, дорогая? — пробормотала Эйви. — Он всегда казался мне таким милым...

— Мама, когда булимия скрутит его, он перестанет быть милым и станет свирепым, словно дикий зверь!

— Что ж, не буду спорить, всё равно я в этих делах не разбираюсь. Я просто надеюсь на то, что с ним всё обойдется, — голос, в котором едва заметно сквозило презрение, принадлежал взрослому мужчине. Мужчина говорил терпеливо, но скучно, словно лектор, в тысячный раз выступающий перед желторотыми юнцами. Голос принадлежал мужу Имии, Судье.

— Никогда не слышала о том, что кто-то заболел Жирной Смертью Летом Великого Года, — отозвалась Имия. — Но похоже Биллиш заразился этой болезнью от фагоров, которые считаются её переносчиками. Помните, что он рассказывал нам?..

Какое-то время разговор продолжался приглушенно, потом внезапно Имия и Судья вошли в комнату Билли. Они стояли над его кроватью и смотрели на него.

— Ты поправишься, — с профессиональной уверенностью врача сказала Билли Имия, чуть-чуть наклонившись к нему и проговаривая слова одно за другим, понимая, что он уже плохо разбирал человеческую речь. — Мы вылечим тебя. Но ты можешь на время стать буйным и нам придется привязать тебя к кровати. Ты понимаешь меня, Биллиш?

— Умру. Всё равно, — сказал Билли. Еда подбодрила его и путем огромного напряжения всех сил ему ненадолго удалось превратиться из безумца в обычного человека. — Костная лихорадка и ожирение — в обоих случаях вирус один. Я не могу объяснить вам, что он такое... Но это одна болезнь. Её действие различное. Зависит от времени года. Великого Года. Это правда.

Силы покинули его. Судорога вновь сковала тело. Лишь минуту он оставался в сознании. Болезни Геликонии не были его специализацией, но вирус гелико давно уже превратился на Аверне в легенду, несмотря на то, что последняя эпидемия на планете случилась давным-давно, за несколько поколений до рождения теперешнего населения станции. Авернцы были знакомы с действием вируса по записям, хранящимся в банках памяти Аверна. Те, кто в бессилии смотрел с неба на мучения Билли, видели в них четкое подтверждение древней легенде, повторяющейся в финале каждый раз, когда новый победитель 'Каникул на Геликонии' ступал на поверхность планеты. Геликония убивала его.

Активация вируса несла человечеству невыносимые мучения, но, к счастью, только в течение двух кратких периодов Великого Года: через шесть местных веков после апоастра, когда климатические условия начинали медленно улучшаться, и в конце Осени, после долгого периода жары, который сейчас переживала Геликония. В первом случае вирус проявлял себя приступами костной лихорадки; во втором случае болезнь называлась 'смертельное ожирение'. Ни один житель планеты не мог избежать этого бича; болели обязательно все. В первом случае смертность составляла приблизительно пятьдесят процентов, во втором, требующем много еды, доходила до девяноста, а то и девяноста пяти. Те, кто выживал, становились на треть легче или тяжелее, иначе говоря, лучше подготовленными к грядущей жаре или холодам. Вирус был тем природным механизмом, благодаря которому человеческий организм приспосабливался к кардинальным переменам климата, сотрясающим Геликонию. Билли тоже менялся. Его стройное недавно тело уже заметно пополнело. Но его организм не был приспособлен к таким быстрым изменениям и именно они убивали его.

Стоя рядом с кроватью Билли, Имия молчала, сложив руки на высокой груди.

— Не понимаю. Откуда у тебя такая уверенность? Откуда ты можешь это знать? Ведь ты не бог, поскольку будь ты богом, ты не болел бы...

Билли изо всех сил пытался понять её. Но теперь всё, даже звуки её голоса, загоняли его глубже в недра сковывающего его оцепенения. Тем не менее, он сумел с огромным трудом выдавить:

— Это одна болезнь. Два... существенно отличающихся проявления. Ты доктор, поймешь.

И Имия поняла! Она снова присела с ним рядом.

— Если это так, тогда... хотя, почему нет? Ведь у нас существует две флоры! Есть райбаралы, которые цветут и плодоносят только раз в 1825 малых лет, но есть и другие деревья, которые цветут и плодоносят каждый малый год. Многое разделено на две половины, но в то же время всё существует в единстве...

Сказав это, она плотно сжала губы, словно испугалась, что выболтала секрет, наконец осознав, что подошла к краю величайшего открытия.

Вирус гелико не во всём соответствовал двойственности геликонской флоры. Но в одном Имия была права — она вовремя вспомнила о двойной природе цикла жизнедеятельности растений. После того, как восемь миллионов лет назад Баталикс был захвачен в плен Фреиром, всё живое на поверхности Геликонии начало подвергаться усиленной бомбардировке ультрафиолетовым излучением, следствием чего стали бурные генетические мутации и обилие новых видов ранее почти неизменных растений и животных. В то время как одни деревья продолжали цвести и плодоносить как прежде — иначе говоря, пытаться цвести и приносить плоды каждый из 1825 малых лет Великого Года, какими бы ни были климатические условия, другие коренным образом перестроили свой метаболизм и давали плоды лишь раз за 1825 малых лет. Одним из таких растений был всем известный райбарал. Абрикосовые деревья за окнами комнаты Билли не приспособились к обновленному климату и вымирали и во время невыносимой жары и во время небывалых холодов. Лишь твердые косточки плодов позволяли им продолжить род.

Крохотные складки, зародившиеся вокруг рта Имии, говорили о том, что она всеми силами пыталась продраться сквозь частокол его рассуждений о природе болезни; наконец она ухватилась за несколько оброненных Билли слов. Разум подсказал ей, что если сказанное им правда, то правда эта будет иметь громадное значение — не сию минуту, но несколько веков спустя, когда, как следовало из полузабытых легенд, смертельное ожирение должно разыграться с новой силой.

Но уноситься мыслями в такую даль времени было не в обычаях местных жителей. Имия кивнула Билли и сказала:

— Я подумаю над твоими словами, Биллиш, и доложу об этом на следующем съезде димариамского Общества врачей. Если фагоры действительно источник этого недуга, тогда мы сможем найти способ истребить их и предотвратить болезнь.

— Нет, нет... — в ужасе от её слов прошептал Билли. — Для тех, кто выживает, болезнь спасительна, иначе они все умрут, не выдержав жары или мороза...

Но он видел: сказанное им она не примет на веру, а он просто не успеет объяснить ей свою точку зрения. И нашел компромисс:

— Я уже рассказывал об этом твоему отцу, — просипел он.

Имия сразу же забыла о медицинских проблемах. Отвернувшись от Билли, она замолчала, ушла в себя, задумалась. Когда она заговорила снова, её голос был ниже и печальней, даже сел от напряжения, словно и ей приходилось общаться из внутренней темницы.

— О чем ещё ты говорил с отцом? Чем вы с ним там занимались? Я имею в виду, в Борлиене. Он там, наверное, без меры пил? Я слышала от Дива, на его корабле была красивая девушка — это правда? Она плыла с вами от самого Матрассила, так? Он предавался с ней плотским утехам? Ты должен мне всё рассказать!

В ожидании немедленного ответа она наклонилась над ним, в точности как недавно её брат.

— Он и сейчас пьет, как пьют все мужчины, чувствуя вину. Так у него там была любовница? Я прошу тебя, Биллиш, ответь мне, или я сама убью тебя!

Ярость, с которой были сказаны последние слова, поразила Билли. От испуга он попытался поглубже укрыться в своем деревенеющем теле, чувствуя, как смыкаются цепенеющие веки, отгораживая его от внешнего мира. Срываясь пузырьками с его губ, неразборчивые слова понеслись к далекой уже поверхности.

Имия бешено затрясла его за плечи.

— У него было там румбо с борлиенской шлюхой? Скажи мне! Если хочешь, сдохни, но только скажи!

Он попытался кивнуть. Чувство, промелькнувшее в его совершенно уже нечеловеческих чертах подтвердило худшие догадки Имии. На её лице появились одновременно и осуждение, и удовлетворение.

— Боже мой, вот как он пользуется своей свободой в путешествиях! Моя несчастная праведница мать страдала без мужа годами, а он трахался со шлюхами! Я так и знала. Узнала от Дива ещё пять лет назад, когда отец впервые взял его. Для меня это было настоящим потрясением, кошмаром... Мы, димариамцы, люди почтенные и нравственные, не то что эти дикари с Кампаннлата, которых я, надеюсь, не увижу никогда...

Яростные выкрики Имии наконец стихли и Билли попробовал запротестовать. Но из его горла вырвался только невразумительный хрип. Этот звук вызвал новую волну негодования Имии.

— А эта девушка, тоже верно невинная душа, что стало с ней? А каково было её правоверной матери? Вот уже пять лет подряд по нашему тайному уговору Див в подробностях сообщает мне обо всём, что творит отец за морем. Он — старый распутный козел, у него в голове нет ничего, кроме похоти, она правит им, он не способен пропустить ни одной юбки, он...

— Её зовут...

Но имя Абази так и кануло навсегда в небытиё — железная рука судороги сдавила гортань Билли...

* * *

Мрак окутал Лордриардри. Фреир исчез, закатившись на западе. Птичьи трели стали тревожными. Зависнув низко над горизонтом, Баталикс светил над водой, прямо над чешуйчатыми игуанами, во множестве лежащими вповалку на прибрежной полосе. Туман сгустился, закрыв звезды, а с ними и созведие Ночного Червя.

Прежде, чем отправиться в спальню, Эйви Мунтрас всё же решила отнести Билли немного супа. Но чем больше он ел, тем больший голод снедал его. Его судороги и неподвижность прошли и внезапно, не совладав с собой, он набросился на Эйви, впился зубами ей в плечо и вырвал оттуда кусок мяса. Потом, крича и с окровавленным ртом, бросился вон из комнаты, совершенно безумный. Такой была высшая стадия смертельного ожирения — булимия. Из своих комнат высыпали остальные члены семейства Мунтрасов, рабы принесли лампы. Билли был схвачен, жестоко избит и накрепко привязан к кровати.

Так он пролежал час, прислушиваясь к суете в другой части дома, — там, где зашивали и перевязывали ужасную рану хозяйки. Билли терзали жуткие видения, много раз подряд он переживал сцену пожирания Эйви целиком. Он высасывал её ещё живой мозг. Он рыдал от раскаяния. Потом ему начал грезиться родной Аверн — он снова был дома, на станции. Перед ним появилась Рози Йи Пин, — и он набросился на неё, начал рвать её на части и насыщаться. Потом снова были слезы. Слезы слетали с его ресниц как жухлые осенние листья...

В коридоре заскрипели половицы. В дверях забрезжил свет тусклой лампы и неверное сияние выхватило из тьмы мрачное лицо мужчины. Это был изрядно набравшийся ледяной капитан. Вместе с ним в комнату проникли пары 'Огнедышащего'.

— Эй, Биллиш, ты ещё не сдох? Извини, но если ты всё же не умрешь, мне придется выставить тебя из дома. Вутра тебя побери, ты искалечил мою жену, и это за все мои заботы о тебе...

Продолжая тяжело дышать, капитан помолчал, стараясь успокоиться.

— Жаль, что так вышло... Я знаю, Биллиш, ты гость из какого-то другого мира, лучшего, чем наш, хоть и кусаешься, как фагор. Человек должен верить в то, что где-то есть лучший мир... Мир добрее и светлее того, чем тот, где пришлось жить мне самому, где все думают только о себе. Аверн... если бы мой корабль мог летать, то я отвез бы тебя туда. Хотелось бы мне взглянуть на него хоть одним глазком...

— Мне лучше, — смог выдавить Билли. Боль от побоев вновь привела его в себя... в последний раз, как он понимал. Смерть уже вплотную подступала к нему...

Однако ледовый капитан расслабился.

— Хорошо. Пойду посижу во дворе под твоими окнами, Биллиш. Выпью ещё капельку. Подумаю о том, о сём. Утром нужно будет платить рабочим. Если я понадоблюсь, Биллиш, только крикни.

Теперь капитану было жаль Билли, в чьей скорой смерти он уже не сомневался, — а вновь крепко хлебнув 'Огнедышащего', он начал жалеть и себя. Всегда и во всем ему легче удавалось ужиться и договориться с незнакомцами, даже с настоящими бандитами, чем с собственной семьей, и это было для него ужасной мукой. Чужие люди для него были раскрытой книгой, родные же — тайной из тайн. Он не мог понять их...

Устроившись на скамейке под окном Билли, он прислонился спиной к стене, а кувшин и стакан поставил рядом. В сумрачном туманном вечере валуны казались ему спящими животными. Ползучий альбик, оплетавший стену дома, распустился цветами; пестики ночных цветов напоминали клювы попугаев в окружении нежно-сиреневых лепестков. Воздух был напоен их нежным успокоительным ароматом.

Добившись своего, осуществив свой план тайком доставить Биллиша домой, капитан вдруг понял, что не знает, как быть дальше. Тогда он собирался рассказать всем о том, что жизнь, известная им, не единственная, есть другая, несравнимо лучшая, чему Биллиш должен был стать очевидным доказательством. Но теперь, когда Биллиш заболел и вот-вот должен был умереть, всё пошло прахом. В далеком укромном уголке сознания капитана зародилось жуткое подозрение, что он, человек повидавший весь мир, всё же знает о жизни до смешного мало. А сидя дома, не узнает ничего нового. Да, он хочет только одного — снова стать бродягой, хотя это уже невозможно, он просто слишком стар. И что ему не живется в собственном доме, в достатке и покое...

Через какое-то время капитан с тяжким вздохом поднялся, и, повернувшись, заглянул в окно Биллиша.

— Ты ещё не спишь, Биллиш? Див заходил к тебе? Я просил его присмотреть за тобой...

Из комнаты донеслось единственное слово, выдавленное сквозь стиснутые судорогой агонии зубы:

— Присмотреть...

— Конечно же, нет. Бедный мой сын... бесполезно и надеяться, что когда-нибудь он сумеет взять моё дело в свои руки, он думает только о бабах и выпивке...

Застонав от горя, капитан снова уселся на скамью. Потом взял кружку и как следует отхлебнул. Жаль, что Биллишу не понравился 'Огнедышащий'...

Туманные сумерки постепенно достигли густоты сметаны. Над альбиком закружились ночные мотыльки. За спиной капитана в спящем доме тихо скрипели сохнущие половицы, словно жалуясь на судьбу.

Вновь поднявшись на ноги, ледяной капитан потянулся. Потом взглянул в открытое окно, на кровать Биллиша, где неподвижно лежало скрюченное тело.

— Завтра день ассатасси — с тобой, Биллиш, я забыл обо всём! Начало сезона муссонов. На это тебе стоило бы посмотреть. По большому счету, это главная местная достопримечательность. Завтра вечером у нас будет праздник, самый шумный в году, право слово!

Ответом ему был страшный судорожный хрип — Билли в эту минуту уже испускал дух, задыхаясь в тисках собственного одеревеневшего окончательно тела.

— И всё же, ты видел лучший мир... — пробормотал мертвецки пьяный капитан Мунтрас, закурил — и уснул с крепко зажатым в зубах вероником.

* * *

Впечатления от недолгого нахождения Билли на Геликонии шли вразрез с любыми представлениями Земли о Законе, важнейшее из положений которого гласило: 'Ни один человек с Аверна никогда не должен ступать на поверхность Геликонии и вмешиваться или как-то влиять на протекающую там жизнь'.

Этому Закону, созданному на Земле, было уже три тысячи лет. С точки зрения людей эти три тысячи лет были конечно же огромным сроком. С поры принятия Закона понимание людьми окружающего мира изменилось и углубилось — во многом благодаря наблюдениям большинства населения Земли за жизнью и мытарствами геликонцев. Подобные передачи способствовали единому и одновременному — а оттого более прочному — качественному изменению самосознания обитателей планеты.

Билли проник в биосферу Геликонии и моментально стал её частью. Немедленно вспыхнувший за этим конфликт был очевиден всем землянам. Химические элементы клеток, составляющих тело Билли, включали в себя атомы с умерших звезд в той же пропорции, в какой те присутствовали в теле Мунтраса и МирдемИнггалы. Смерть Билли символизировала окончательное единение с планетой, слияние без надежды на разделение в будущем. Билли, как и все люди, был смертен. Атомы, из которых состояло его тело, — вечны и нерушимы.

На Аверне это был повод печалиться о канувшей в вечность ещё одной человеческой личности, уникальной и неповторимой; но на Земле мало кто воспринял это как повод проливать слезы. Ведь Билли никто не принуждал к сделанному им жестокому выбору. Да и, как нарушитель Закона, он, конечно же, заслуживал такой жестокой смерти.

Смерть Билли стали оплакивать много раньше, на станции наблюдения Аверн. Билли был главной драмой авернцев, их доказательством того, что реальность действительно существует, что сами они суть ни что иное, как типичные человеческие организмы, управляемые неумолимой биологической силой, адекватно реагирующие на изменения условий окружающей среды. Хвалебные слова были сказаны в ту же ночь.

Семейство Пин оторвалось от обычного пассивного созерцания экранов и пережило небольшую семейную драму. Рози Йи Пин, которая то заливалась слезами, то истерически хохотала, стала центром всеобщего внимания. Она замечательно провела это время. Бывший наставник Билли был крайне огорчен случившимся.

* * *

Капитана Мунтраса разбудили голоса. Он неохотно разлепил веки. Во дворе собирались рабочие — наступил день выплат. Ещё толком не рассвело. В утреннем мире царила мертвая тишина и спокойствие. Рабочие и работницы, люди с грубыми лицами и в грубой простой одежде, в нерешительности топтались у ворот в сложенной из обточенных ледником камней ограде, боясь, что разбуженный хозяин обрушится на них с руганью. Но Мунтрас был в непривычно хорошем настроении. Крепкая выпивка помогла ему развеять все печали.

— Идите сюда, народ. Давненько я не расплачивался с вами звонкой монетой, — провозгласил он. — Сегодня последний раз. Дальше вам будет платить новый хозяин, Див. Давайте же побыстрее покончим со всем этим, потому что сегодня у всех нас будет много дел — ведь нужно готовиться к празднику! Где же мой счетовод?

Вперед выскочил низкорослый худощавый человечек в черной куртке с высоким воротиком, с волосами, зачесанными на громадную плешь. Под мышкой он держал толстый гроссбух, а следом за ним дюжий сталлун тащил сейф. Несмотря на малый рост, человечек выступал перед рабочими гордо и очень уверенно. Проталкиваясь сквозь толпу, счетовод не сводил глаз с хозяина и беспрестанно шевелил губами, даже на ходу продолжая подсчитывать, проверять и перепроверять зарплату каждого рабочего. При появлении счетовода и фагора с сейфом рабочие быстро и безропотно выстроились в очередь в известном каждому порядке первенства. В смутном рассветном сиянии лица рабочих казались неподвижными масками.

— Вы, парни, сейчас получите деньги, отнесете их женам, а потом, как это у вас заведено, надеретесь до челдримов, — продолжал вещать Мунтрас. Он обращался к нескольким мужчинам, стоявшим прямо перед ним, обычным наемным рабочим, среди которых он не видел ни одного своего мастера — тех он рассчитывал самолично, в своей конторе. Но уже через миг негодование и жалость поднялись в нем, и он заговорил громче, так, чтобы было слышно всем.

— Ваши жизни проходят впустую. Вы все родились у этого серого моря и здесь же умрете. Где вы были, что видели? Вы слышали легенду о Пеговине, но видели вы его когда-нибудь своими глазами? Кто из вас видел Пеговин?..

Пока хозяин обращался к рабочим, счетовод не терял времени даром: раскрыв на столе под старым абрикосом свою книгу, он вытащил из глубокого внутреннего кармана ключи от сейфа и приготовился открыть его. По указанию счетовода фагор, поводя ушами на звуки голоса ледяного капитана, снял с плеча и опустил сейф в удобной близости от стола.

— Я видел весь свет, я обошел его на своих кораблях! Я был в Аскитоше, я доплывал до Кориантуры, где кончается море! Я видел древние разрушенные города Понипота и торговал барахлом на базарах Оттасола и Олдорандо. Я говорил с королями, мужественными и беспощадными как львы, и королевами, прекрасными как цветы. У меня есть друзья по всему свету. Я знаю столько народу, что всех и не перечесть. Это мужчины и женщины из разных стран. Мир прекрасен. Я прошел его из конца в конец и помню каждую минуту этого пути! Каждый из вас мог бы увидеть то же самое — всё это ждет и вас, нужно только наняться на корабль!

Заметив, что приготовления закончены, рабочие осторожно переместились к столу, сохранив очередь, укоротившуюся оттого, что они в нетерпении прижались друг к другу. В воротах появлялись опоздавшие, и, бросив на разглагольствующего хозяина опасливый взгляд, быстро пристраивались к хвосту очереди. На эту мирную и обычную картину взирал с небес пылающий пурпур рассветных облаков.

— Сидя здесь, в Лордриардри, вы и представить себе не можете, как велик и прекрасен наш мир. Это моё плавание было последним — и, видно в награду за мою честную жизнь, мне был послан один человек, странный человек, спустившийся к нам с небес. Геликония не единственная обитель человека. Вокруг нашего мира кружится ещё один мир, но и это ещё не всё, есть и другие, их множество и когда-нибудь мы побываем и там! Один из этих миров называется 'Земля'...

Что-то испуганно ворча, рабочие подались назад от каменного забора. Пьяное бормотание их хозяина показалось им безумным.

— Говорю вам, есть и другие миры. Попробуйте вообразить их — не совсем же вы отупели от пьянства! — Мунтрас вдруг стукнул кулаком по скамье. — Неужели вам никогда не бывает жаль, что вы знаете о мире так мало? Неужели вам никогда не хотелось повидать его? Я в молодые годы был совершенно другим. Вот здесь, за этим самым окном, всего в десятке футов от вас, лежит на кровати молодой парень, явившийся из другого мира. Он мог бы выйти наружу и рассказать о нем, но он болен и не встает с постели. Он может рассказать вам о вещах удивительных и невероятных, случившихся так давно, что даже ваши прадеды не могли их помнить...

— Он тоже любит 'Огнедышащий'?

Вопрос донесся из очереди дожидающихся выплаты работников. Мунтрас дернулся, словно от удара кулаком в лицо. Потом обвел тяжелым взглядом цепочку людей — ни одни глаза не решились встретиться с его.

— Вы не верите; что ж, хорошо, я докажу! — выкрикнул он злобно. — Вам придется мне поверить! Сейчас я покажу вам вещь, которой не видели ещё на всей Геликонии! Вещь из другого мира!

Он повернулся, и, спотыкаясь, вошел в дом. Присутствующие уныло наблюдали за представлением и легкое нетерпение решался выказывать только счетовод, который сначала принялся барабанить маленькими пальчиками по столу, потом обвел всех острыми глазками, принюхался к запахам маленьким острым носиком, после чего возвел глаза к багровеющему небу.

Мунтрас решительно направился к Билли, лежавшему на кровати без движения, в страшной изломанной позе. Изнывая в предсмертной тоске Билли снова стал деревом — его руки и ноги приняли форму скрюченных сучьев и корней истерзанного веками растения.

— Биллиш, — тихо позвал Мунтрас. Потом наклонился над больным и потряс его за плечо. И со страхом ощутил под рукой жесткое негнущееся тело, холодную и твердую как мрамор плоть, окоченевшую за ночь.

— Что ж, теперь тебе часы ни к чему, Биллиш, — потрясенно пробормотал Мунтрас. Но, схватив Билли за вывернутое запястье, ледяной капитан внезапно обнаружил, что удивительные часы пропали с него...

— Биллиш, — не позвал, а просто повторил он снова, потому что всё было кончено. Билли умер, а его часы с тремя рядами мигающих цифр исчезли. Кто-то украл их, и капитан уже знал, кто. В его доме был только один человек, способный на это...

Накрыв лицо Билли большой шершавой ладонью, он пробормотал что-то среднее между молитвой и ругательством.

Ещё несколько минут ледяной капитан стоял в комнате неподвижно, приоткрыв рот и бездумно глядя в потолок. Потом, всё же вспомнив о тех, кто ожидал его снаружи, подошел к окну и молча, знаком, скомандовал счетоводу начинать выдачу денег. Чуть шевельнувшись, очередь ещё плотнее придвинулась к столу.

В комнату тихо вошла его жена, а следом за ней Имия. Плечо Эйви было туго перевязано.

— Наш Биллиш умер, — сказал им капитан.

— О господи, и это в день ассатасси... — всхлипнула Эйви. — Говори что хочешь, но оплакивать его я не стану! Он искалечил мою правую руку!

— Я прикажу, чтобы рабы отнесли его тело в подвал на лед, — подала голос Имия, подходя к постели, чтобы взглянуть на неподвижное тело со сведенными судорогой членами. — Мы похороним его завтра, после праздника. Перед смертью он мне кое-что сказал — это может оказаться ценным вкладом во врачебную науку.

— Имия, ты знаешь, что делать, — займись Биллишем, — решил Мунтрас. — Ты права, будет лучше, если мы похороним его завтра. Попрощаемся с ним по обычаю, не торопясь. А я пока пойду взгляну на сети. Я еле таскаю ноги, но всем, похоже, на это наплевать!..

Не обращая внимания на весело щебечущих женщин, развешивающих на деревянных колах сети для просушки, капитан Мунтрас прошел к воде. Для прогулки к морю он надел высокие крепкие сапоги, а руки держал глубоко в карманах куртки. Игуаны лениво лежали на мелководье, среди толстых коричневых колец водорослей, там, где их могли омывать волны. Когда водорослей наваливалось слишком много, игуаны делали несколько резких гибких движений, освобождаясь от нежеланного груза. В некоторых местах игуаны лежали в воде в несколько слоев, словно сельди в бочке, безразличные ко всему на свете, к своим собратьям и водорослям. Другими обитателями унылого берега были волосатые двенадцатиногие крабы, с которыми у игуан был заключен договор о взаимном ненападении — крабы, числом превышающие многие миллионы и шустро кишащие среди камней, подбирали и пожирали кусочки любой пищи, оставшейся после их чешуйчатых собратьев-рептилий, будь то мясо моллюсков или даже обрывок морской травы; не верилось, что крабы могли отказать себе в удовольствии полакомиться крошечным детенышем игуаны. Морской берег Димариама отличался от других мест собственным, привычным для его обитателей шумом — хрустом и скрежетом бесчисленных панцирей и жестких лап крабов о мелкую гальку или о чешую равнодушных рептилий. Ледяной капитан широко шагал по берегу и время от времени то одна, то другая игуана бросалась за ним, как какая-нибудь мелкая дворняжка из-под забора. Он равнодушно отгонял их, пиная носком сапога в бок.

Не обращая внимания на кишащую под ногами и вокруг жизнь, капитан наконец устремил взгляд в море, куда-то за Лордри, горбатый остров-кит.

Его сын покинул родной дом, прихватив с собой часы — то ли как талисман, то ли просто для того, чтобы выручить немного денег. Украв часы, Див украл и драгоценности семьи, а затем сбежал на отходившем в Борлиен корабле, не сказав никому и слова на прощание.

— Почему ты это сделал? — вполголоса спросил Мунтрас у ветра, не сводя глаз с невидимой точки на горизонте непривычно спокойного моря. — Потому же, почему все мужчины рано или поздно покидают родной дом, так я считаю. Возможно, ты просто больше не мог жить со своими близкими, выносить семью... а может быть, в тебе тоже проснулась жажда приключений, захотелось повидать свет, посетить все его удивительные уголки, вкусить его прелестей, познать женщин... Что ж, если так, удачи тебе, парень! Ты никогда не станешь лучшим в мире ледяным капитаном, это уж наверняка. Но я верю, что королева королев вскоре увидит и тебя, и ты тоже окажешь ей ценную услугу...

Женщины с сетями, сутулые жены рабочих с его ледника, уже кричали ему, предупреждая о скором приливе. Махнув женщинам рукой, капитан не спешил подниматься по прибрежному склону, глядя на кишащую на границе воды и суши серую неприхотливую жизнь.

Сомнений больше нет, компания достанется Имии и Судье. Он не любил её так, как любил Дива, но она сумеет взяться за дело с умом — и может быть даже преуспеет в ледяной торговле больше его самого. Выбора нет — жизнь решила за него сама. Печалиться и сожалеть не о чем. Никогда он не мог понять свою дочь, никогда не чувствовал себя в её обществе уютно, но в том, что она тоже повидает дальние страны и познакомится с королями, не сомневался никогда. Завтра она позовет его немногочисленных друзей и они устроят им с Биллишем достойные похороны и поминки. И не потому, что он или Биллиш верили в богов — ни тот, ни другой не признавали такой глупости. Просто оба они этого заслуживали; она сделает это ради отца и в память о Биллише.

Капитан повернулся спиной к берегу и торопливо уходящим прочь женщинам — скорый визит ассатасси навсегда избавит его от всех забот...

— Скоро мы встретимся, Биллиш, приятель, — бормотал он уже еле слышно. — Я ещё послушаю тебя...

Но даже он сам понимал, что они не встретятся и ТАМ. Всё, что ему оставалось — надежда на сына, творящего сейчас свою собственную историю...

* * *

Описывая бесчисленные круги около Геликонии, Аверн был не одинок в своём полете. Вместе с ним по собственным орбитам носились многочисленные отряды вспомогательных спутников. Назначение этих спутников было простым — вести наблюдение за секторами планеты, недоступными в данный момент самому Аверну из-за его положения на орбите. Однако во время погребения Билли и капитана Криллио Мунтраса случилось так, что сам Аверн проплывал над северным побережьем Лордриардри.

На станции наблюдения любые похороны были событием значительным. Будучи существами смертными и понимая это, люди никогда не взирали на чужую смерть как на что-то чуждое, понимая её как переход к иному существованию, не лишенный определенного величия. Да и сама по себе меланхолическая грусть, вызываемая видом усопшего и картиной похорон, освежала чувства и вносила в жизнь некое разнообразие. За похоронами Билли на Аверне следили почти все, среди прочих и Рози Йи Пин, которая сопереживала зрелищу, лежа в постели со своим новым приятелем.

Наставник Билли, человек с совершенно сухими глазами, произнес короткую речь, отдав должное геройству и выдержке покойного, который старался нести знание до конца. Эпитафия Билли стала и эпитафией выступлениям недовольных. С облегчением забыв обо всех распрях, поскольку их источник исчез сам собой, люди вернулись к своим ежедневным обязанностям. Один из молодых авернцев написал грустную песню об отважном Билли, умершем вдали от семьи и похороненном в чужом краю; на том всё и закончилось.

На Геликонии уже были похоронены сотни авернцев, победителей зловещей лотереи. Каким образом это может повлиять на развитие планеты — вот о чем разговаривали иногда в комнатах отдыха станции наблюдения.

На Земле похороны Билли привлекли куда как меньшее внимание и на это событие там смотрели более отстраненно, без глобального переосмысления. Каждое живое существо в одиночестве проходит свой путь от размера одной клетки до момента рождения, путь, который в частности у людей занимает три четверти года. Степень организации живого существа, в особенности разумного, настолько высока, что оно никак, ни при каких условиях не может существовать вечно. Возвращение на неорганический уровень неотвратимо и заранее предопределено. Ослабевая с годами, химические связи генов наконец распадаются.

Именно это случилось и с Билли. Он не был бессмертен, но бессмертными и вечными были атомы, составлявшие его тело. С атомами ничего не случилось, они остались такими, какими были всегда. И не было ничего необычного в том, что землянина похоронили в почве планеты, удаленной от его родины, Земли, на тысячу световых лет. И Геликония и Земля по сути были сестрами, рожденными из одних и тех же останков давно взорвавшихся звезд.

Но в одном наставник Билли, человек во всех отношениях здравый, заблуждался. Говоря о Билли, он сказал, что тому предстоит теперь вечный отдых, покой. Однако общая вселенская драма, в которой человечество играло свою маленькую, но вполне определенную роль, была лишь частью перманентного взрыва универсума. Потому с космической точки зрения покоя быть не могло нигде и ни в чем — только безостановочное движение и перемещение частиц и энергий.

Глава 7.

Полет смерти

Генерал Ханра ТолрамКетинет щеголял в широкополой шляпе и старых широких штанах, заправленных в голенища высоких, по колено, солдатских сапог. Ничего больше на нем сейчас не было. На голой мускулистой груди генерала висел на ремне новенький сиборнальский мушкет. Отчаянно размахивая над головой борлиенским флагом, генерал брел по мелководью навстречу сиборнальским кораблям.

Позади раздавались ободряющие выкрики его маленького воинства. Всего с ним было двенадцать человек; во главе их стоял молодой сметливый лейтенант ГорторЛанстатет. Борлиенцы стояли на узкой песчаной косе, у них за спиной, на другом берегу темного Касола, начинались джунгли. Их плавание из Орделея — по сути бегство с поля проигранной битвы — завершилось. На 'Лордриардрийском увальне' они прошли всю реку Касол, и пороги, и те тихие заводи, где течение было настолько слабым, что со дна к поверхности поднимались ростки клубнеплодов, сплетавшиеся меж собой подобно сражавшимся в брачный период угрям и распускавшиеся над водой большими бледными цветами, источающими запах мертвечины и разложения. Эта вонь была проклятием путешествия.

Заросли по берегам Касола свивались в узлы, змеясь и сплетаясь с не меньшей энергией и ненавистью ко всему пытавшемуся проникнуть в них, чем поднимавшиеся с речного дна клубнеплоды. Со стороны джунгли казались совершенно непроходимыми; поднявшиеся за короткое время ползучие растения, лианы и прочие охотники до влаги и солнца без следа скрыли просеку, по которой совсем недавно, каких-нибудь полтеннера назад, генерал ТолрамКетинет без всяких помех провел своих бравых солдат. Да и сами джунгли стали другими, изменились, превратились из дождевого леса в лес муссонный, но всё равно подавляли, низко опуская свой полог над головами борлиенских солдат.

Там, где река наконец выносила свои бурые воды в море, из леса выползал зловонный туман, волна за волной поднимаясь по неровным склонам холмов, коими заканчивался горный массив Рандонанис.

Туман этот был вторым проклятием их путешествия, начиная с того самого момента, как отворились тяжелые трюмные люки и всё обволокло густой прохладной дымкой, поднимавшейся от тающего льда (генерал резнно усомнился в том, что за груз везет 'Лордриардрийский увалень'). Едва те, кто посмел подвергнуть сомнению статус его теперешних владельцев, полетели за борт с отрубленными головами, борлиенцы, решив исследовать трюмы, обнаружили в них тайник, полный (кто бы мог подумать!) сиборнальских мушкетов, завернутых от сырости в рогожи, пропитанные дегтем: таков был тайный подряд мертвого капитана 'Увальня', обещавший вознаградить его за все тяготы и риск, коему он подвергался, исполняя опасное поручение Криллио Мунтраса. По иронии судьбы, это были те самые сиборнальские мушкеты, которые купил у Ио Пашаратида принц Тайнц и которые король столь щедро послал в дар отважному генералу.

Вооружившись столь грозным и неожиданным образом, борлиенцы значительно воспряли духом и с новыми силами пустились в плавание по маслянистым водам, вскоре скрывшись в дымке печально знаменитых испарений, поднимающихся от реки Касол.

Так начиналось их плавание. Теперь они стояли на узкой песчаной полоске, протянувшейся подобно шпоре от подножия каменистого, поросшего лесом островка под названием Кивассиен, отделяющего реку от моря. Темно-зеленый бесконечный тоннель реки, невыносимая вонь, тишина, наполненная только жужжанием немилосердно жалящих насекомых, влажные туманные испарения — всё это осталось позади. Впереди маняще синело море. Море было их спасением и они смотрели на него во все глаза, загораживая их сложенными козырьками ладонями от невыносимого отраженного в волнах блеска восходящих солнц. Змеящийся свет отважно сражался с остатками наплывающего из джунглей тумана.

Корабли явились как нельзя более вовремя. День назад, когда Фреир уже закатился, а Баталикс лишь клонился к закату и горы неясной зубчатой массой темнели на фоне пылающего неба, они искали среди гигантских корневищ, красных, словно окровавленные внутренности, место, чтобы бросить якорь и причалить к берегу. Совершенно внезапно из ветвей на головы борлиенцев свалились шесть змей, каждая длиной не менее семи футов. Это были стайные змеи, которые, обладая зачатками сообразительности, всегда охотились вместе. Димариамская команда оцепенела от небывалого ужаса. Вахтенный за штурвалом при виде приближающихся к нему извивающихся невообразимых созданий без раздумий прыгнул за борт — но лишь для того, чтобы тут же угодить в пасть грыбе, которая лишь мгновением раньше неподвижно лежала на воде, изображая бревно.

Через несколько секунд бравые борлиенцы опомнились и изрубили стайных змей мечами. Однако к тому времени неуправляемое судно, подхваченное течением, уже вынесло на середину реки, в самую стремнину, откуда недалеко было до острых клыков Рандонаниса. В ход пошли шесты, однако река в устье стала особенно норовистой, широкой и глубокой, и от шестов не было никакого толка — они просто не доставали до дна. Когда впереди наконец замаячил остров Кивассиен, у них уже не было ни сил, ни возможности выбирать между Борлиеном по левому борту, Рандонаном по правому и морем посередине. К счастью, река неудержимо несла 'Увальня' на камни у дальней северной оконечности острова. Под энергичным командованием ТолрамКетинета 'Увалень' начал выворачивать, но было уже поздно — течение бросило корабль на подводные камни. Руль сломался, корпус дал течь. Почесав затылки, борлиенцы собрали какие могли пожитки и вместе с растерявшимся экипажем выбрались на берег, бросив тонущий корабль на произвол судьбы.

Ночь не заставила себя ждать. Под нескончаемый гул прибоя, напоминающий далекую ружейную канонаду, сон не шел. Люди были испуганы и генерал ТолрамКетинет решил устроить ночевку тут же, на косе, не пытаясь сразу пытаться добраться до города, до которого, как он знал, было уже рукой подать.

Назначили смены часовых. Ночь вокруг была словно полна незримой и внезапной смерти. В воздухе кружили огромные светляки, проносились крупные, как воробьи, мотыльки с большими сияющими глазами без зрачков на распахнутых крыльях, в отдалении среди зарослей светились как угли глаза хищников. Всё это происходило под бурное клокотание сливавшихся неподалеку двух стихий, в месте встречи которых рождалась адская фосфоресценция. С тяжким стоном обреченного вода Касола уносилась в безбрежье океана, теряясь в его дремотной необъятности.

Утром в облаках взошел Фреир. Борлиенцы начали подниматься, почесывая места укусов. ТолрамКетинет и лейтенант ГорторЛанстатет кратко обрисовали своим людям задачу. Взобравшись на горный хребет острова, они смогут увидеть за восточным рукавом реки борлиенский берег. Там, посреди глухих лесов, стоял древний город Кивассиен, родина знаменитого мудреца ЯрапРомбри, самый западный оплот их родины, возведенный на берегу небольшой удобной бухточки.

Они взобрались на хребет в самый разгар рассвета; короткое время восточный берег, скрытый за розовой дымкой, был недоступен их взору. Но потом Фреир поднялся, утренний туман рассеялся, и они увидели перед собой старые крепостные стены... за которыми торчали почерневшие, обожженные руины домов с провалившимися крышами. Через секунду из тринадцати глоток вырвался дружный вздох:

— Город разрушен!

Племена фагоров, вынужденные на время покинуть джунгли, в которые так неосмотрительно вторглись ненавистные им борлиенцы (и которые в преддверии муссонов превратились в непролазную чащу), недаром так обильно снабжали рандонанские племена вулувунвумом. Выпивка эта была ознаменована великими откровениями, полученными рандонанцами от духов их умерших предков. Изловив в лесах иных, рандонанцы соорудили из бамбука троны, усадив на них своих хвостатых богов, на плотах переправились через бурный Касол, вышли из леса к порту и за одну ночь сожгли его дотла, засыпав горящими стрелами и бросаемыми из пращей горшочками с маслом. Пожар вспыхнул сразу во множестве мест и сплошной стеной двинулся от стен к центру города, жадно пожирая деревянную внутренность домов. От огня не спасся никто. Даже стража на стенах бежала в лес от дыма и жара — и была тут же перебита рандонанцами. С высоты островного хребта не было видно никаких признаков жизни, только несколько птиц меланхолично кружили над развалинами. Молча, уже мало на что надеясь, солдаты спустились по южному склону хребта, и, с проклятиями прорубив полосу колючей растительности, вышли на песчаную косу.

Перед ними было открытое море, девственно голубое, за исключением коричневых разводов принесенного Касолом ила. Длинные валы с бело-пенными гребнями, медленно и величественно катились к пологому берегу. На западе едва виднелся Пурич, торговый остров, отделяющий море Орла от моря Нармоссет. Спасения ждать было неоткуда. Нечего было и думать переправиться через бурлящую реку. Но неожиданно из-за Пурича вывернули четыре корабля — два больших и два поменьше. Это было Божье чудо.

Подняв на копьё борлиенский флаг, спасенный им среди всех испытаний (проще говоря, ещё в начале бегства он опоясался им в виде своеобразного кушака), генерал ТолрамКетинет смело ступил в полосу прибоя навстречу неведомым кораблям. Он даже не подозревал, что прямо сейчас ему предстоит сыграть решающую роль в судьбе родной страны, да и всего мира...

* * *

Когда сиборнальская флотилия оказалась в виду устья Касола, вахту на 'Золоте дружбы' несла сама Денью Пашаратид: нужно было выбрать место для якорной стоянки. Руки бывшей уже жены посла стиснули леер. Ничем иным она не выдала волнения, охватившего её при виде медленно и величественно скользнувшего за корму острова Пурич, окутанного утренним туманом, и показавшегося за ним долгожданного берега Борлиена.

С веселой стоянки и отдыха у мыса Финдовил, где корабли быстро отремонтировали, за кормой остались шесть тысяч морских миль. За минувшие с тех пор теннеры госпожа Денью много общалась с Азоиаксиком; в безбрежном океане близость Бога чувствовалась остро, как никогда. Она официально освободилась от брачных уз, связывающих её с мужем, Иоскегой Пашаратидом. Обвинив его в неверности, она добилась того, чтобы Ио перевели на 'Союз', дабы он не смущал больше её взора. Всё это было проделано ею в самой что ни на есть типичной холодной сиборнальской манере, без какого-либо проявления эмоций. Теперь она была свободна перед Богом и могла распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению, могла даже вступить в союз с другим мужчиной. Даже это...

Всё было прекрасно — море, небо, бриз — но некое тихое щемящее недовольство марало едва заметным черным пятнышком её мирное, светлое, безоблачное настроение. Она заметила — не могла не заметить — что между адмиралом воинов-священников и беглым борлиенцем зарождаются отношения более теплые, чем просто дружеские — трава, сорная трава, вот на что это похоже! О нет, нет, она, конечно же, совсем не ревнует! Об Иоске она тоже больше не вспоминает, её чувства к нему погасли — все, до последней искорки. 'Думай о Зиме, — говорила она себе, как истинная ускутка. — Остуди свои чувства, охлади надежду'.

Но теперь даже личное общение с Азоиаксиком, ставшее до того постоянным и привычным, что начало уже казаться интимным, сбивало её с толку. Казалось, Азоиаксик, такой внимательный и ласковый к ней, на самом деле ловко лукавит со своей верной дщерью, лишив её места в Своём лоне. Она была достойнейшей из дочерей Бога — но Бог оставался к ней равнодушным. Равнодушным, несмотря на её благонравное, добродетельное поведение!..

В этом отношении несомненный мужчина, Вседержитель, Господь Церкви Недосягаемого Мира, как ни странно, напоминал Денью её супруга, Иоскегу Пашаратида. Именно внесознательное понимание этого, а не упокоение на груди возлюбленного Бога погнало её через бесконечные мили чужого моря, как она теперь понимала. Море отвлекало её от гнетущих мыслей, а для этого годилось всё! Вот почему, завидев берег Борлиена, она оторвалась от размышлений и велела горнисту трубить 'Добрую весть'.

Скоро палубы всех четырех судов заполнили моряки и морские пехотинцы, жаждущие взглянуть на землю, которую им вскоре предстояло завоевать и подчинить. СарториИрвраш поднялся на палубу одним из последних. Поплотнее запахнув плащ, он постоял, вдыхая свежий морской воздух и морщась от вездесущего духа фагоров. На борту их давно не осталось, однако деться от их едкой вони было некуда, запах упорно держался — запах, бередящий воспоминания о новой неудаче...

Уже час назад ветер улегся. К началу ночи, когда впереди показался Пурич, паруса наполнял только спокойный легкий бриз. На рассвете матросы 'Дружбы' увидели и другие корабли, всё это время плывшие совсем рядом — Азоиаксик был к ним благосклонен. Вскоре можно было надеяться увидеть сквозь утренний розовый туман у устья Касола порт Кивассиен — место, с которого должно было начаться завоевание Кампаннлата...

Все на борту ощущали, что тогда произойдет нечто необыкновенное. Весь мир вокруг вдруг изменился, стал незнакомым и чужим. Странный небывалый мрак окутывал западный край горизонта. Море вокруг кишело дельфинами — они стрелой проносились под самой поверхностью и то и дело выпрыгивали из воды. Над мачтами корабля кружили сотни прибрежных птиц. Птицы летали молча, но биение их бесчисленных крыльев напоминало шум дождя, ронявшего на палубу капли помета. Когда над палубой разнесся сигнал горниста 'Добрая весть', это мало кого обрадовало.

В виду близкого берега четыре корабля сошлись плотнее. Ветер вдруг стих, паруса обвисли и застучали по мачтам такелажем.

Подняв подзорную трубу, Денью Пашаратид от скуки осмотрела узкую песчаную полоску, отмеченную бело-пенной полосой прибоя. К крайнему её удивлению, на песке, прямо перед разбивавшимися волнами, стояли вооруженные сиборнальскими мушкетами люди — всего она насчитала берегу тринадцать мужчин. Один из них двинулся вперед, размахивая борлиенским флагом — он явно давал понять, что их корабли опознаны и высаживаться на берег тут не стоит.

Госпожа Денью нахмурилась. За прошедшие дни корабли без малейших проблем миновали береговую полосу гибельного Рандонана. Здесь же начинался Борлиен, вражеская территория, — и то, что прямо на границе их поджидал столь неожиданно вооруженный отряд, стало для неё крайне неприятным сюрпризом. То, чтобы новость о приближавшейся флотилии не достигла раньше них Оттасола, было крайне важно. Силы экспедиции были всё же крайне ограничены и главным их оружием была неожиданность — здесь и в основном потом, в будущей военной кампании.

С каждой минутой становилось всё светлее. 'Золото дружбы' связалось флажками с 'Союзом', 'Доброй надеждой' и белой каравеллой, 'Жрецом Ривенинка', предупреждая их о возможной опасности.

Мужчина в широкополой шляпе уже по пояс зашел в пенистые волны. Позади людей на берегу, за косой, виднелся полузатопленный корабль. Геспагоратский корабль, вне всяких сомнений недавно потерпевший тут крушение.

Мысли в голове госпожи Денью закрутились с невероятной быстротой. Если бы борлиенцы знали об их приближении, они бы, несомненно, выслали им навстречу свои корабли. Не было никакого смысла выставлять пост на берегу. Похоже, это была ловушка пиратов и они рассчитывали на то, что сиборнальцы, решив подойти к берегу вплотную, сядут на мель и станут легкой добычей, как несчастные геспагоратские купцы.

Денью замерла на мостике, не зная, что делать. Проще всего было просто проплыть мимо — но, увы, внезапный штиль исключал это. Вступать же в бой, не зная ни сил противника, ни его намерений, было рисковано. Наконец, она пожалела, что рядом с ней нет её верного Иоски: он всегда очень быстро соображал в любой ситуации и к тому же был офицером. Теперь же призывать его для совета уже не было времени.

Стоящий по пояс в воде мужчина замер и поднял над головой флаг. Красно-желтые полосы Борлиена затрепетали на вдруг пробудившемся ветру.

Это был уже откровенный вызов. Денью отдала приказ стрелкам готовить к залпу мушкеты по левому борту. Пираты или нет — но терпеть такую наглость она не собиралась, да и оставлять свидетелей не стоило.

Дистанция между кораблями между тем неуклонно сокращалась — их сносило друг к другу течением. Мужчина в прибое вновь принялся остервенело махать флагом. Он держался очень уверенно и безбоязненно. Эти борлиенцы — настоящие сумасшедшие, гневно подумала госпожа Денью. Что ж, сейчас она преподаст им жестокий урок!..

Денью объяснила задачу капитану стрелков. Отдав честь, капитан торопливо сбежал по трапу на палубу, чтобы отдать приказ своим людям. Стрелки работали в парах — один целился из мушкета, другой поддерживал плечом тяжелое дуло.

— Огонь! — скомандовал капитан. После короткой паузы над морем словно разодрали надвое огромное матерчатое полотнище.

Так началось сражение на Кивассиенской косе. Сражение, в котором решалась судьба Борлиена и всего мира...

* * *

Это сражение имело все шансы закончится, ещё даже не начавшись. Отважный Ханра ТолрамКетинет стоял совершенно открыто. Он представлял собой отличную мишень. Но коварное течение неумолимо несло 'Золото дружбы' к берегу. Перед тем как прозвучал первый залп, судно подтащило достаточно близко для того, чтобы молодой генерал сумел разглядеть сквозь прорези в высоких бортах лица солдат. И не только — он увидел нацеленные в его сторону ружья.

Уже давно он разглядел на парусах Колесо, выдавшее принадлежность кораблей Сиборналу, стране, чьи территориальные воды были очень далеко от этих берегов. Тогда молодой генерал подумал, что его лукавый король решил заключить союз с Сиборналом, дабы с его помощью переломить ход Западной войны. Он вышел на берег, чтобы привлечь внимание новых союзников, в помощи которых отчаянно нуждался. Он не подозревал сиборнальцев во враждебных намерениях — до тех пор, пока ими не было поднято оружие.

'Дружба' повернулась к нему левым бортом, так, чтобы он и его товарищи оказались на линии прицела всех поднявшихся на её палубу стрелков. Но ход сиборнальского корабля замедлился, когда он начал задевать килем дно — по оценке генерала, ближе к берегу судно подойти уже не могло. 'Союз' чуть обогнал своего флагмана. Его капитан решил действовать по всем канонам военной науки и обойти остров Кивассиен с левого фланга — но в результате сам оказался в крайне неудобном положении: на слабом ветру корабль управлялся очень плохо и берег острова был уже в опасной близи. ТолрамКетинет услышал злобные крики: по приказу капитана на 'Союзе' убирали большие и средние паруса, чтобы он не сел на мель.

Два меньших корабля, шедшие ближе к рандонанскому берегу, обходили остров справа. 'Добрая надежда' отчаянно сражалась с широким бурлящим потоком коричневой жижи, выносимой в море Касолом. 'Жрец Ривенинка' уже сумел пробиться через него, получив теперь отличную возможность зайти генералу в тыл, хотя ждать этого можно было ещё не скоро: на слабом ветру 'Жрец' едва двигался. На всех кораблях, за исключением 'Доброй надежды', экипаж которой изнемогал, сражаясь с течением, генерал заметил поблескивающие на солнце стволы мушкетов, наведенные на песчаную косу.

Послышалась резкая команда: 'Огонь!'

К счастью для ТолрамКетинета, хитроумие изобтетателей сиборнальских кремневых замков обогнало искусство его кузнецов: сталь в их пружинах была скверной и быстро теряла упругость. Держать их во взведенном состоянии было нельзя, и стрелки взводили замки только перед выстрелом, а на это требовалось время. Генерал не знал сибиша, но сразу же понял, что означает это короткое отрывистое слово. Он отшвырнул флаг, бросился в воду и быстро поплыл к песчаному берегу. Это сбило прицел сиборнальцам, и весь их первый залп пропал даром. Пули с плеском падали в воду вокруг генерала. Он нырнул и поплыл под водой, выныривая за глотком воздуха как можно реже. Он чувствовал рядом с собой присутствие дельфинов, снующих по сторонам, но ни одного из них не видел.

Между тем, лейтенант ГорторЛанстатет уже прикрывал его огнем. Хотя молодой генерал и считал сиборнальцев союзниками, лейтенант знал об их коварстве и решил, что осторожность не повредит ему. Поэтому он рассредоточил своих людей, вдобавок надежно укрыв их за низким песчаным прибрежным валом и приказав держать мушкеты наготове. Теперь ГорторЛанстатет направил половину огня на сиборнальский флагман, а половину на белую каравеллу, 'Жреца Ривенинка'. Каравелла попала в течение Касола и шла к косе очень быстро.

Прицел борлиенцев, стрелявших с берега, положивших стволы мушкетов на песок, был куда точнее сиборнальского: им приходилось стрелять с качающейся палубы, положив стволы на плечи товарищей. Легко пробивая тонкие деревянные борта, пули ударили по палубам, убив и ранив добрый десяток сиборнальцев и ошеломив остальных, впервые ощутивших на себе мощь своего собственного оружия.

На этом стрельба прекратилась — обе стороны разрядили свои ружья. ТолрамКетинет вынырнул и оглянулся. Опрометчиво остановившийся 'Союз' заслонил собой генерала от флагмана, 'Золота дружбы', который продолжал двигаться. Белая каравелла со знаком Великого Колеса на парусах тоже быстро неслась к берегу, почти точно повторяя маршрут покойного 'Лордиардрийского увальня'. Отборные солдаты из Шивенинка, собравшись на носу, торопливо заряжали мушкеты, готовясь стрелять по залегшим на берегу с той стороны, где песчаный вал уже не прикрывал их.

Генерала накрыло волной. Он отплыл в сторону и берег в этом месте оказался неожиданно крутым. ТолрамКетинет ухватился руками за торчащие корни, и, рывком выскочив на сушу, торопливо вломился в кусты, упал на землю, потом вскочил на ноги, пробежал несколько шагов к своим залегшим людям и снова упал. Прижавшись к песку щекой, он тяжело дышал. Ни одна пуля из сотен не достала его, на нем не было ни царапины. Но отчаянная битва за жизнь выпила все его силы.

Внезапно ему почему-то вспомнилось милое сердцу прекрасное лицо королевы королев, МирдемИнггалы. Королева, чем-то расстроенная, тогда говорила с ним очень серьёзно. Он отлично помнил, как шевелятся её губы. Он выжил под огнем сотен стрелков — поистине это было Божье чудо. Он будет сражаться за честь и спасение королевы, он всё сделает для её избавления!

В прошлом он не всегда поступал мудро. Например, не стоило становиться генералом. Природного дара командовать людьми, такого, каким, к примеру, был наделен Ланстатет, у него не было. Но, тем не менее...

С тех пор как в Орделее он узнал об обращенной к нему лично, пусть и через вторые руки, просьбе королевы — а это случилось впервые — он не переставал думать о решении короля Орла развестись с женой. Перед королем ТолрамКетинет испытывал безотчетный страх. Он был предан королевскому дому — но теперь, когда монаршая чета разделилась, разделилась и его преданность. Он видел в жестоком решении ЯндолАнганола смысл и даже необходимость, понимал все выгоды, которые сулил династический брак с наследницей Олдорандо, — но коль скоро королева королев страдала, равнодушно взирать на это он не мог. Бесчестные действия короля изменили и отношение к нему. Прежде ТолрамКетинет твердил себе едва ли не по десять раз на дню, что чувства, которые он питает к королеве королев, сродни государственной измене. Теперь же всё переменилось. Королева в разводе уже официально не была королевой; вопрос об измене родине и сюзерену больше не стоял перед генералом. Не последнюю роль тут сыграло и коварство короля, из ревности пославшего его умирать в гиблые джунгли Рандонана. Ни о какой верности такому монарху речи быть не могло. Генерал вскочил и что есть духу побежал к залегшим за песчаным валом борлиенцам.

Его люди приветствовали появление своего командира победными криками. Он хлопал солдат по плечу и коротко обнимал, сам то и дело посматривая на маневрирующие перед косой сиборнальские корабли.

Тем временем обстановка изменилась, и весьма благоприятно для борлиенцев. 'Жрец Ривенинка' попал в отраженное течение и сейчас беспомощно кружил в водовороте вместе с 'Доброй надеждой'. 'Союз' медленно тащился вперед по течению. 'Золото дружбы' тоже убрало паруса и отдало носовой и кормовой якоря, чтобы стрельба с его борта стала точнее. Но флагман отделяло от берега примерно две сотни ярдов и пока он не представлял опасности.

Злобно оскалившись, ТолрамКетинет отдал короткий приказ. Он не очень-то доверял чужеземному оружию, поэтому, вооружившись мушкетами, борлиенцы не расстались и с луками, в стрельбе из которых были весьма искусны; теперь по команде генерала приготовили зажигательные стрелы.

Несколько удачно выпущенных с косы стрел подпалили паруса опрометчиво остановленной 'Дружбы' — и пока матросы карабкалась на мачты, чтобы сбить пламя, борлиенцы вновь взялись за мушкеты, метким залпом сбив с них ещё нескольких сиборнальцев.

На этом их везение кончилось: стрелки с двух кораблей открыли беглый огонь, не давая борлиенцам даже высунуться. Пожар был потушен, под прикрытием огня на воду были спущены две весельные шлюпки с моряками-пехотинцами. Одной из шлюпок командовала лично адмирал Оди Джесератабхар — отважно стоя на носу, она неотрывно глядела на приближающийся берег. СарториИрвраш настоял на том, чтобы сопровождать подругу и теперь испуганно сидел возле её ног. Он уже понимал, что эта глупая вылазка не кончится ничем хорошим.

Ситуация, между тем, развивалась неоднозначно. 'Союз' подошел вплотную к косе несколько южнее залегших борлиенцев, отдал якорь и тоже начал высадку десанта — вооруженные мечами и мушкетами солдаты спускались по веревочным лестницам прямо на мелководье и вброд добирались до суши. 'Жрец Ривенинка' застрял на мели и потерял ход, спущенная с него на воду шлюпка с солдатами, относимая сильным течением, шла к берегу гораздо менее уверенно, чем те, что отваливали от 'Дружбы'. С этой стороны по ним никто не стрелял и ТолрамКетинет быстро понял, что шлюпка 'Жреца' была самой выгодной целью. Он приказал сосредоточить на ней весь огонь.

Лежа на земле, перезаряжать ружья было очень неудобно и борлиенцы смогли дать только один залп, но и он вызвал немалые потери. Меткие пули борлиенцев убили и ранили нескольких гребцов. Уцелевшие испуганно легли на дно, бросив весла, и шлюпка беспомощно закружилась на месте.

Теперь им угрожала только 'Добрая надежда'. Выиграв сражение с густым коричневым течением Касола, каравелла вырвалась на чистую воду, взяв курс на остров Кивассиен, грозно указывая на него рострой, но не внося пока никакой лепты в сражение.

— Им должно быть кажется, что здесь весь гарнизон Кивассиена, — горько заметил лейтенант ГорторЛанстатет.

— Помощь гарнизона действительно была бы очень кстати, — проворчал генерал. — Наша позиция слаба, к тому же нас слишком мало. Если сиборнальцы задержатся здесь ещё хотя бы на полчаса, они наверняка нас прикончат.

Генерал понимал, что их положение безнадежно. Двенадцать даже отлично вооруженных борлиенцев не могли оказать сколько-нибудь долгое сопротивление четырем военным кораблям, под завязку набитым солдатами с мушкетами новейшей системы.

Вот что происходило за мгновение до того, как море вздыбилось, ощетинилось, и на землю излился дождь ассатасси.

Местные народности, понимающие толк в море, знали этот день и ждали его, чтобы запастись легкой добычей и попировать от души. День этот, настающий раз в году каждым летом Великого Лета во время самого высокого прилива, отмечали празднеством по всему побережью. В Оттасоле вдоль всего берега расстилали промасленную парусину. В Гравабагалинене местные жители предупредили королеву о грозящей на побережье опасности. Ибо то, что было источником дармовой добычи для понимающих толк в море, грозило мучительной и неизбежной смертью несведущим.

Огромные косяки ассатасси из далеких морских глубин стремились к берегу. Рыбы-мигранты, ассатасси за свой жизненный цикл несколько раз огибали Геликонию. Местом нереста и выкармливания молоди ассатасси было море Ардент, на южные берега которого очень редко ступала нога человека. Достигнув зрелости, косяки ассатасси начинали долгое плавание на восток, преодолевая на своем пути океанские течения. Путь рыб лежал через океан Климента и узкие врата пролива Кадмира.

Косяки из многих миллионов рыб проходили узкий пролив в страшной давке. Теснота и скученность, вместе с переменой солености воды, происходящей при встрече с морем Нармоссет, значительно меняли поведение рыб. То, что начиналось как ленивое, неторопливое плавание без определенной цели, оборачивалось сумасшедшей гонкой, в конце концов изливавшейся на землю 'полетом смерти'. По всему морю Орла, от берега до берега, из воды к суше подобно бесчисленным дротикам летели ассатасси.

Однако так случалось не всегда: чтобы полет смерти во всей своей красе развернулся по всему побережью, необходимо было соблюсти ещё одно условие — приближение ассатасси к берегу должно было совпасть с моментом наивысшего прилива.

За долгие века Зимы моря Геликонии забывали о приливах. После апоастра Фреир, приблизившись к планете, снова начинал напоминать о себе. Гигантская масса звезды не только возрождала замерзшую планету к жизни и свету, но и принималась раскачивать её моря. Теперь, когда до периастра оставалось всего 118 лет и массы Баталикса и Фреира суммировали своё воздействие, подъем океана становился весьма существенным. Результатом совместного действия двух соседних солнц было увеличение высоты прилива на 60 процентов сравнительно с зимними показателями.

Узость морей между Геспагоратом и Кампаннлатом, а кроме того, мощное течение с запада приводили к тому, что в дни своей наивысшей силы приливы налетали с пугающей внезапностью и мощью. На гребне этих нежданных волн и неслись к берегам косяки ассатасси.

Внезапно море ушло из-под сиборнальских кораблей, обнажив дно, — и вслед за тем из океана сразу, без всякого предупреждения, на берег хлынула огромная приливная волна. Прежде чем команды успели понять, что происходит, ассатасси обрушились на них во всей своей мощи.

Ассатасси была рыбой-некрогеном, а ещё точнее, рыбой-пресмыкающимся, полуящерицей. К наступлению полной половой зрелости эти рыбы достигали восьми футов, их глаза представляли собой весьма примитивное устройство — но главным отличительным признаком ассатасси был острейший костяной рог на лбу, венчающий мощный череп. В своём 'полете смерти' ассатасси развивали такую высокую скорость, что, попав человеку в грудь, без труда могли пронзить своим рогом его сердце.

Близ Кивассиена, где рыбы-ящерицы летели особенно густо и быстро, косяк ассатасси вырвался из воды всего в ста футах от 'Золота дружбы'. Воздух на сорок футов от поверхности мгновенно наполнился летучей смертью. В полете рыбы сверкали, подобно мириадам обнаженных мечей.

Флагманский корабль подвергся удару косяка ассатасси на всём протяжении, от носа до кормы. Казалось, что по нему прошлась коса самой Смерти: все, кто находились в тот момент на палубе, были убиты или тяжело ранены. Борт, которым корабль был повернут к морю, оказался сплошь утыкан ассатасси, вонзившимися в дерево своим рогом. Примерно то же самое случилось и с тремя другими кораблями сиборнальской флотилии. Но более всего пострадали шлюпки, которые приливные волны наполнили водой и лишили всякой возможности маневра. Все гребцы и солдаты были ранены, многие убиты на месте. Борта шлюпок были пробиты сразу во множестве мест и они начали быстро тонуть, обрекая всех раненых на ужасную гибель в волнах. 'Полет смерти' удался на славу.

Ничего не случилось только с людьми ТолрамКетинета. Приливная волна прошла у них над головами, оглушив и затопив, и они, полузахлебнувшиеся и ослепленные, ещё только приходили в себя, когда дождь из ассатасси поутих и сошел на нет.

Волна ассатасси длилась не больше двух минут. Над морем разнеслись крики ужаса и боли, совсем скоро заглушенные другими, более пронзительными криками птиц, которые ринулись за дармовой добычей, хватая её прямо из волн или подбирая с земли.

Едва живой град закончился, борлиенцы подняли головы и увидели, что за хаос творится вокруг. Высадившиеся с 'Союза' сиборнальские солдаты в агонии корчились в воде, пронзенные рогами ассатаси, глубоко впившимися в плоть. 'Добрую надежду' несло на рифы. Вся её палуба была устлана трупами и она осталась совсем без управления. Наконец она ударилась о камни с такой силой, что фок-мачта корабля треснула и повалилась.

Всё вокруг — и камни, и деревья — в общем всё, что только возможно, было усеяно блестящими телами ещё живых рыбин, по большей части разбитыми и кровоточащими. Очень много ассатасси висели высоко на стволах и сучьях деревьев, вонзившись туда своим рогом. Некоторые, угодив в небольшие расселины на скалах, застряли там. Полет смерти занес немалое количество рыб далеко в глубь суши. Мрачные заросли джунглей стояли потрепанные недавним удивительным дождем из живых рыб, теперь умиравших прямо на глазах. Ещё до заката Баталикса всё выброшенное на сушу превратится в гниль, испускающую невыносимую вонь разлагающейся плоти.

Странности мрачноватого стиля поведения ассатасси объяснялись не чем иным, как одной из многообразных попыток представителей животного мира сохранить род. Подобно местным разновидностям копытных, таких как йелки, бийелки и гуннаду, в пору Зимы в больших количествах населяющих ледяные равнины Кампаннлата, некрогены-ассатасси могли производить потомство и давать начало новой жизни только через собственную смерть.

Ассатасси были гермафродитами. Снабженные от природы одновременно двумя органами размножения, рыбы-ящерицы могли продолжить род только самоуничтожением. Созревающие во внутренностях рыб зародыши походили на нитевидных червей. Под защитой родительского тела зародыши в целости и сохранности переживали 'полет смерти', после чего продолжали расти и развиваться, питаясь продуктами разложения.

Подрастая, зародыши прогрызали себе ходы в лесной земле. На следующей стадии развития зародыши-черви претерпевали метаморфоз, становясь снабженными лапками личинками, напоминающими миниатюрных игуан. С наступлением осени малого года маленькие ассатасси, до тех пор проживавшие только на суше, пускались в дальний путь к прародине-морю и бесследно исчезали в его глубинах, подобно упавшим в воду бесчисленным крупицам песка, чтобы следующим летом вновь исполнить заключительную необходимую часть великого круговорота жизни.

Этот поворот в развитии событий был столь крутым и неожиданным, что ошарашенные ТолрамКетинет и лейтенант Ланстатет, как только пришли в себя, поднялись и стали озираться вокруг в величайшем недоумении. Первая высокая приливная волна, перехлестнувшая через косу, оказалась лишь прелюдией к последующей череде волн, сделавших и без того бедственное положение сиборнальских солдат совершенно отчаянным.

Преодолев косу, прилив устремился вверх по Касолу. Излитая вода вернулась в реку и тотчас же, поднявшись до предела, рванулась обратно, на этот раз увлекая с собой черный донный ил, быстро смешавшийся с водоворотами прежнего однотонного коричневого выноса. Словно для того, чтобы ещё более усугубить зловещую атмосферу, из устья реки в море вдруг устремился целый поток мертвых тел, сопровождаемых пронзительно кричащими морскими птицами. Как догадался генерал, то были погибшие жители Кивассиена, без долгих церемоний брошенные в реку мстительными рандонанцами и ныне несомые к месту своего последнего упокоения на морском дне.

Напор приливной волны перевернул шлюпки, спущенные с 'Золота дружбы'. Те, кто вынырнул на поверхность раньше других, приняли на себя всю силу последующего удара 'полета смерти'.

СарториИрвраш, к счастью, не относился к ним. Он был стар и слаб, и пробарахтался под водой больше других, молодых и здоровых. Это спасло ему жизнь. Оказавшись на поверхности, он обнаружил вокруг себя расплывавшуюся кровяную муть, бьющихся и захлебывающихся раненых и умирающих, среди которых он довольно быстро сумел разыскать Оди Джесератабхар. У адмирала была разорвана щека, а одна рыба-ящерица свисала сзади из её плеча, удерживаясь рогом. Раненые уже стали объектом пристального внимания хищных чаек. Сам СарториИрвраш не пострадал. В несколько сильных гребков подплыв к Оди, он подхватил её на руки и направился к берегу. Схлынувшая было вода начинала быстро прибывать, помогая ему.

Когда вода поднялась ему до груди, он, держа адмирала как можно выше, взглянул в глаза засевшей в её плече ассатасси, в чьем оке, уставленном на него из отверстия в костяном панцире черепа, ещё теплилась жизнь.

— Как человеку надеяться оградить себя от буйства природы, если та готова нести ему любые бедствия, каких бы жертв они ей ни стоили? — пробормотал он себе под нос. — Когда же ты, Акханаба, насытишься людским страданием!..

До берега оставалось каких-нибудь несколько футов, но течение и водовороты не давали ему преодолеть их. Теперь он был способен только на одно — удерживать голову бесчувственной бедняжки Оди над бурлящей водой. От страха и отчаяния советник закричал — и словно в ответ на его призыв на песке появился размахивающий мечом мужчина, до крайности напомнивший ему матрассильского генерала, столь ненавистного королю ЯндолАнганолу, Ханру ТолрамКетинета. Увидев его, СарториИрвраш подумал, что сошел с ума.

* * *

Опомнившись от потрясающих событий, генерал ТолрамКетинет и его лейтенант продолжали следить за шивенинкским кораблем, 'Жрецом Ривенинка', находившимся справа от них, совсем неподалеку. Прилив выбросил корабль на берег, но обратный водяной вал, хлынувший из Касола, опять отнес 'Жреца' в море, хотя и оставил на мели. За исключением увешанной ассатасси надводной части левого борта, теперь смахивающей на рыбный прилавок, судно было в хорошем состоянии. Но перепуганная и полностью деморализованная команда поспешно покидала 'Жреца', и, вплавь добравшись до суши, разбегалась по кустам кто куда.

— Нельзя терять ни минуты, Гортор, — мы можем захватить корабль, но только сейчас или никогда! — решил генерал. — Что скажешь?

Лейтенант нетерпеливо оскалился.

— Я не моряк, но, по-моему, со стороны берега поднимается попутный ветер.

Генерал повернулся к дюжине своих солдат.

— За эти несколько дней вы не раз и не два доказали мне свою отвагу. Храбрости никому из вас не занимать, потому что прояви кто-то из вас трусость или слабость духа хотя бы раз, нам всем давно пришел бы конец. Сию же минуту решается наша общая судьба — осталось сделать последний шаг навстречу спасению... или погибнуть. Кивассиен, единственный оплот Борлиена на всем здешнем побережье, пал и помощи оттуда ждать не приходится — мы всё его организованное войско. Нам предстоит захватить эту белую каравеллу. Это дар судьбы — нужно только немного напрячь силы, чтобы окончательно завладеть ей. Обнажим же мечи! За мной, в атаку!

С этими словами генерал, увлекая за собой своих людей, бросился вперед — и почти у самой воды столкнулся с пытавшимся выбраться на берег обессиленным пожилым мужчиной с женщиной в сиборнальской форме на руках. Генерал вскинул меч — и человек в ужасе выкрикнул его имя. Меч генерала застыл в воздухе.

— Ханра — это ты! Помоги мне!

Замерший в изумлении генерал заметил не меньшее изумление и на измученном лице бывшего придворного советника. 'Вот ещё одна жертва короля Орла', — такой была первая мысль, мелькнувшая в голове генерала...

Он знаком остановил своих бойцов. Лейтенант помог СарториИрврашу выбраться на сушу, двое солдат приняли от него бесчувственную женщину и вырвали из её плеча рыбу. Оди уже приходила в себя и начинала стонать. Не пускаясь в объяснения, в таком составе они заторопились к борту 'Жреца Ривенинка'.

Среди команды и солдат шивенинкского корабля большинство было ранено или убито. Мертвые и тяжело раненые устилали всю палубу; почти все легко раненные и уцелевшие в панике уже разбегались по берегу. Над каравеллой кружили птицы, расклевывая засевших в снастях и мачтах рогатых рыб. Организованное сопротивление попыталась оказать лишь горстка уцелевших моряков-пехотинцев под командой единственного офицера. Забиравшиеся один за другим на палубу борлиенцы легко одержали победу в короткой рукопашной — их гнало отчаяние, ведь поражение означало смерть. Перепуганный неожиданным нападением противник сдался почти сразу. После минутной стычки остатки шивенинкцев в страхе бросили оружие — и немедля были изрублены разъяренными до неистовства борлиенцами. Все трупы и раненых тут же выбросили за борт. Лейтенант ГорторЛанстатет с тремя бойцами обшарил трюм и каюты в поисках тех, кто в страхе спрятался там — все найденные там тоже были тут же убиты и выброшены за борт. Место сбежавшего экипажа заняли моряки с 'Лордиардрийского увальня'. Ещё через пять минут каравелла была готова выйти в открытое море.

Восемь моряков спустились в воду, чтобы рычагами столкнуть судно с мели. Медленно, но верно каравелла двинулась на глубину. Были подняты изорванные рыбами-ящерицами паруса с висящими клочьями.

— Быстрее, быстрее! — торопил с мостика товарищей генерал ТолрамКетинет. 'Добрая надежда' до сих пор не подавала признаков жизни — её разбитый корпус уже глубоко осел в воду, давая понять, что корабль мертв. Но 'Золото дружбы' и 'Союз' вполне уверенно держались на плаву и их изрядно поредевшие экипажи уже начинали приходить в себя.

— Не люблю я корабли, — вполголоса проговорил лейтенант ГорторЛанстатет. Опустившись на одно колено, он помолился, воздев к небесам руки. Тут же за бортом прогремел мощный взрыв и брызги поднявшегося водяного столба окатили всех, кто стоял на палубе.

Атаку борлиенцев заметили с борта стоящего неподалеку 'Золота дружбы'. Немногочисленные и деморализованные сиборнальцы не могли пока что привести корабль в движение, но смогли навести на каравеллу орудие и выстрелили. К счастью, это были рядовые моряки, не знавшие об угле возвышения. Начиненное порохом сорокафунтовое ядро пролетело над водой всего две сотни ярдов и упало в воду, лишь чуть не долетев до цели.

Борлиенцам не нужны были команды генерала, они и без того знали, что делать, — развернув одну из пушек на батарейной палубе, они направили её на флагман. Однако им повезло ещё меньше — угол между двумя сражавшимися кораблями был велик и повернуть дуло пушки в узком квадратном окне так, как нужно, не удалось. Выпущенное с громом ядро прошло мимо.

Орудийный расчет на флагмане исправил первую ошибку, но в спешке позабыл о второй. Ими был произведен второй выстрел по захваченной неприятелем каравелле, но та уже успела сдвинуться. Тяжелое ядро упало на песок косы, где и взорвалось, подняв к небесам столб дыма и огня. Затем наступила тишина — стрелять не могла ни та, ни другая сторона. Восемь моряков, столкнувших 'Жреца' с мели, взобрались по бортовой сети на палубу. Когда он медленно, не быстрее, чем идущий скорым шагом пешеход, наконец выбрался из-под защиты нависающих над водой джунглей, его паруса разом наполнил свежий бриз и каравелла, быстро набирая ход, взяла курс на открытое море.

Заросли острова остались за кормой. Среди деревьев полчища крикливых птиц торопились насытиться на дармовщинку мясом ассатасси. Потревоженные осы и пчелы грозно жужжали вокруг пернатых. 'Жрец' поравнялся с ускутошским кораблем, 'Союзом', беспомощно застрявшим на берегу.

— Нужно выпустить в ублюдков хороший заряд, — предложил лейтенант Ланстатет. — Эй, у пушки, готовы к стрельбе? — крикнул он, свесившись к орудийной палубе.

Борлиенцы бросились заряжать и разворачивать неуклюжую пушку, торопясь, но всё же не поспели приготовить выстрел вовремя. Вскоре невредимый 'Союз' исчез за кормой. Экипажа на нем не было — бесчестный и впавший в немилость Ио Пашаратид вместе со своими солдатами и матросами оставил судно и бросился спасаться от борлиенских ядер в джунглях. Среди беглецов он был первым. Однако его прыть объяснялась скорее расчетом, чем паникой.

Несколько теннеров назад он, посол при дворе короля Борлиена, единственный из своего посольства, получил право посетить Кивассиен. Сейчас, хорошо знакомый с этим местом, он рассчитывал во время паники, когда два-три часа его точно никто не хватится, наведаться в город и прикупить еды, чтобы разнообразить скромный рацион корабельного питания, а заодно потолковать по душам с завербованными им тогда агентами.

Но, едва увидев оставшееся от города пепелище, он мигом изменил свои намерения. Довольно скоро он вернулся к месту действия — как раз вовремя, чтобы увидеть, как 'Жрец Ривенинка' быстро проходит мимо его выброшенного на берег корабля. К великому изумлению бывшего посла, в человеке, горделиво стоящем на мостике сиборнальской каравеллы, он узнал генерала ТолрамКетинета, друга королевы королев!

Иоскегу Пашаратида нельзя было назвать человеком, потакающим всем своим прихотям и оттого порывистым и беспечным, хотя в последовавших сразу за этим действиях ревность, которой он немедленно воспылал при виде соперника, сыграла решающую роль. Он бросился вперед и криком заставил подняться моряков, позорно отсиживающихся в кустах; собрав всех уцелевших, он вернулся на борт 'Союза'. Как раз в это время новая приливная волна, нахлынувшая на берег, увлекла за собой корабль обратно в море. За исключением оставленных рогами рыб-ящериц отверстий, корабль не получил особых повреждений. Очень скоро 'Союз' был готов к плаванию. После недолгих маневров при помощи весел и благодаря попутному течению сиборнальский корабль вышел на глубокую воду. Подняли паруса и 'Союз' начал набирать ход.

По приказу разъяренного Ио на мачте подняли сигнальный флаг, возвещающий о том, что судно преследует пирата. Сигнальный флаг предназначался для глаз Денью Пашаратид, плывущей на 'Золоте Дружбы'. Однако все старания Ио пропали даром — Денью уже никакие сигналы не интересовали. Когда ливень ассатасси обрушился на палубу 'Дружбы', госпожа Пашаратид погибла одной из первых — а с ней погибли и все планы завоевания Борлиена.

* * *

Только когда бухта Кивассиен и джунгли остались позади и свежий морской ветер, наполнивший паруса, понес корабль в открытый океан, ТолрамКетинет и СарториИрвраш наконец получили возможность оглядеть друг друга и обняться. После обмена короткими рассказами о случившемся ТолрамКетинет признался:

— Мне нечем гордиться. Я солдат и мне не пристало жаловаться на то, куда занес меня приказ — моя жизнь в распоряжении моего короля. Командиром я оказался никудышным — моё генеральство закончилось раньше, чем подчиненная мне армия сумела дать хотя бы одно сражение! Я навсегда запятнал себя несмываемым позором. Рандонан никого не отпускает, не взяв с него дань...

Немного помолчав, бывший советник ответил:

— Что касается меня, то я благодарен судьбе, подарившей мне возможность повидать свет. Пуститься в подобное путешествие я собирался много лет. И вот всё сложилось так, как я и не мечтал — в этом мы с вами схожи, генерал! Сиборнальцы решили использовать меня, полагая, что мой опыт может быть ценным для их безумной авантюры. Возможно, они были правы. Но теперь они все покойники, а в выигрыше лишь я!

СарториИрвраш кивком указал на сидящую на палубе Оди Джесератабхар, чью рану уже перевязали. Госпожа адмирал с закрытыми глазами прислушивалась к разговору мужчин. Бывший советник вздохнул.

— Я уже немолод и любовь мужчины моего возраста всегда вызывает смех у молодых людей вроде вас, Ханра. Нет-нет — не возражайте! Кроме того, за время путешествия я сделал ценнейший вывод, а именно: нашему поколению невероятно повезло — мы живем в лучший период Великого Года, во времена теплые, если не сказать жаркие. Вы когда-нибудь задумывались, какой ценой нашим предкам удалось пережить Зиму? А ведь смену времен Года не в силах остановить никто и Зима снова нагрянет — это так же верно, как верно то, что этим вечером Баталикс и Фреир скроются за горизонтом. Сколь печальна будет судьба тех, кто повзрослеет во времена, когда Фреир начнет надолго удаляться от нас и впереди останутся только бесконечные холодные годы! Эти люди не познают никаких радостей жизни. Жители священного Шивенинка на протяжении многих веков Зимы не увидят ни единого луча Фреира...

ТолрамКетинет ухмыльнулся.

— Ничего не поделаешь — Акханаба покарал их за безбожие.

СарториИрвраш пропустил его фразу мимо ушей.

— Те нравственные ценности, на которых воспитываются сиборнальцы, противопоставляя себя природе и полагая себя выше её, постепенно превращаются у них в тягу к бессмысленному разрушению. Возможно, и мы совершаем эту роковую ошибку... Знаю, что подобные вопросы вряд ли смогут захватить ваше, молодой человек, воображение. Но я всё же хочу, чтобы вы услышали от меня это: я разрешил вопрос поистине революционного значения...

СарториИрвраш помолчал, поглаживая свои ещё мокрые усы. ТолрамКетинет, с трудом скрывая скуку, ждал продолжения рассказа.

— Уверен, что подобная мысль не приходила в голову ещё никому на свете! За многое, в том числе и за это, я благодарен даме, которую вы видите перед собой — она была моей музой и вдохновительницей. Моё открытие столь важно, что я хочу немедленно, при первой же возможности, отправиться в Олдорандо и далее в Панновал, чтобы изложить свои мысли отцам Святой Церкви. Я добился такого блестящего результата методом беспристрастных логических рассуждений, методом дедукции, как я назвал его. Совершивший подобное открытие обязательно будет щедро вознагражден, и мы с Оди заживем на славу в покое и довольстве...

С трудом удержавшись от гневного ответа, ТолрамКетинет бросил:

— Измена всегда была в цене. Её должны оценить звонкой монетой!

'Ханра — глупое животное, я всегда это знал', — подумал бывший советник, но всё-таки объяснил:

— Видите ли, дорогой Ханра, — начал он, понизив голос настолько, что его слова стали едва слышны за хлопаньем парусов у них над головой, — в отличие от моего бывшего повелителя я ненавижу анципиталов. В этом и был корень наших с ним вечных разногласий. Тем не менее, моё открытие во многом касается именно двурогих. Так-то, Ханра. Я до сих пор остаюсь атеистом. И несмотря на это, я всё-таки уверен, что в Панновале меня ждет щедрая награда.

С трудом поднявшись на ноги, Оди Джесератабхар поспешила взять СарториИрвраша за руку и вставить своё слово, обращаясь к генералу и лейтенанту Ланстатету, присоединившемуся к ним:

— Вы наверное знаете, что советник много натерпелся от жестокого короля ЯндолАнганола, под конец уничтожившего труд всей его жизни, бесценную 'Азбуку Истории и Природы'. Это деяние короля можно расценивать как преступление, за которое он должен понести заслуженную кару! Открытия советника, как он скромно назвал свои мысли, станут его местью ЯндолАнганолу — и, возможно, опираясь на них мы со временем сможем заново написать 'Азбуку'.

— Сударыня, — резко перебил адмирала Ланстатет, — вы наш враг, явившийся принести смерть на нашу землю. Вам бы не обличать нашего монарха, а сидеть в трюме, в кандалах, а того вернее — болтаться на виселице!

— Её служба Сиборналу, лейтенант, — быстро вставил СарториИрвраш, — отныне в прошлом. Сейчас вы видите перед собой всего лишь двух ученых, людей, безобиднее которых не найти на всём свете! Мы ученые-бродяги — у нас нет ни дома, ни Родины, мы смотрим на мир с высоты своей свободы.

— Ученые-бродяги... — брезгливо повторил генерал, которому начали надоедать лишенные видимого практического смысла рассуждения СарториИрвраша. — Так как же вы намерены отсюда добираться до Панновала?

— О, пока что меня вполне устроит и Олдорандо — это гораздо ближе, к тому же я надеюсь, если повезет, прибыть туда раньше короля Орла, чтобы подпортить ему медовый месяц с принцессой-мадис. Думаю, Ханра, что и вы не питаете к нашему монарху нежных чувств — у вас ведь есть на то свои причины, верно? Если вы согласитесь быть моим спутником, это будет как нельзя более кстати! Я нуждаюсь в надежной охране.

— Я направляюсь в Гравабагалинен, — мрачно отозвался ТолрамКетинет. — Если только эта нечестивая посудина сумеет туда добраться, не перевернувшись по дороге, и нас не потопят враги.

Все как по команде оглянулись. 'Жрец Ривенинка' шел вдали от берега, параллельно суше. Вдалеке виднелись паруса 'Союза', только что покинувшего бухту Кивассиен и вряд ли способного в скором времени настигнуть их. Но кто знает, что будет завтра?..

— В Гравабагалинене вы сможете повидаться со своей сестрой, Мэй, — заметил генералу СарториИрвраш. Генерал мрачно улыбнулся.

В течение всего дня 'Союз', на мачте которого развевался непонятный яркий флаг, упрямо держался у них за кормой, не отставая, но и не приближаясь заметно. Постепенно небо над кораблями затянули тяжелые облака с краями тревожного цвета тусклой меди — передовыми предвестниками бури. Из тяжелых облаков в море то и дело срывались ломаные нити молний.

Вторая ужасная волна ассатасси, поднявшаяся из моря и обрушившаяся на сушу, теперь напоминала саму смерть, распростершую свои крылья.

К счастью, 'Жрец' достаточно удалился от берега, чтобы избежать удара живых летучих стрел. Всего несколько рыб, упав на палубу, вонзилось в доски. Довольные борлиенцы смотрели на то, что совсем недавно помогло им вырваться из лап смерти, при этом перепугав чуть не до одурения. Их медленное, но верное плавание в Гравабагалинен продолжалось, и на смену свету дня приходила ночь, зажигая на недалеком берегу множество огоньков там, где местное население праздновало день обильной и дармовой добычи.

* * *

Одновременно с кораблем к деревянному дворцу королевы МирдемИнггалы приближался некто, лишенный всяких признаков прежней индивидуальности.

Решив во что бы то ни стало опередить отца, РобайдайАнганол поспешил пуститься в плавание вниз по Такиссе, из Матрассила в Оттасол. Его походка и поведение изменились: куда бы он теперь ни шел, в его движениях сквозили торопливость и настороженность, он приобрел манеру часто украдкой бросать быстрый взгляд назад. Если бы он только знал, как он напоминал этой привычкой человека, всегда опасавшегося преследования и слежки — своего отца — он изменил бы свою манеру. Но он ни о чем не мог думать — желание отомстить отцу переполняло его душу.

В Оттасоле вместо того, чтобы, как он обычно делал, первым же делом отправиться в подземный дворец, Роба навестил своего старого друга Бардола КараБансити, астролога и анатома. КараБансити без восторга относился как к самому борлиенскому монарху, известному своей вспыльчивостью и эксцентричными выходками, так и к его странноватому сыну.

В тот день, когда беглый сын Орла навестил анатома, у того были в доме гости — также анатомы, из других городов страны, помельче, в основном из Матрассила. Без особой радости приняв у себя Робайдая, Бардол предложил ему ночлег в своём втором доме, около гавани, где ему в служанки была дана некая девушка.

Интерес Робайдая к женщинам отличался подчеркнутой нерегулярностью. Тем не менее, он немедленно оценил и уютную обстановку припортового дома КараБансити, и прелести молодой служанки, девушки с чудесными каштановыми волосами и вполне влекущей многозначительностью в манере держаться, словно она владела некой важной тайной, делиться которой ни с кем не хотела или же не смела.

Робайдаю девушка назвалась Мэтти — и, услышав это имя, он немедленно вспомнил её. Около года назад, в Матрассиле, он уже имел удовольствие насладиться её обществом. Её мать помогла его отцу, королю Орлу, когда тот, раненный при Косгатте, едва держась на ногах, тащился по улицам столицы. Девушка обманывала его — в действительности её звали Абази!

Сама она не узнала принца. Разгадать причину не составило Робе особого труда: Абази давно уже не вела счет любовникам, махнув рукой на это безнадежное дело. Поначалу, желая разузнать побольше, Роба ничем не выдал, что узнал Абази. Сохраняя невозмутимое выражение, он завел с ней беседу на общие темы. Разговорившись и желая произвести впечатление, Абази упомянула о своём участии в скандале, связанном с самим сиборнальским послом, с которым в Матрассиле у неё была интимная связь; наблюдая за лицом Абази, Роба думал о том, насколько взгляд этой девицы на мир своеобразен и отличен от его взгляда на мир, полный появляющихся без устали тайн.

— Вижу, ты не узнаешь меня, и немудрено — меня теперь трудно узнать, хотя в прежние дни мы были ближе, чем язык с зубами, — наконец признался он. — Помню, тогда твои глаза были острее...

Абази охнула, назвала имя принца и обняла его, всем своим видом показывая, что очень рада встрече. Затем она рассказала, что исправно посылает деньги матери, которой очень благодарна за то, что та научила её премудростям обращения с мужчинами. В самой Абази быстро зародился вкус к богатым и знатным любовникам; недавно, ужасно смущаясь, её соблазнил анатом, но в будущем она надеялась найти куда более могущественных и влиятельных покровителей.

Не переставая щебетать, Абази невинно скинула чаригак, явив взору принца своё белое упругое тело. Тот с азартом обшарил это дивное тело нетерпеливыми руками и запустил пальцы в кууни. Потом с восторгом вошел в неё. Через несколько минут — они уже просто лежали рядом и целовались — Абази смеялась над ним и его неловкостью. Он одновременно любил и ненавидел её.

Разум гнал его в Олдорандо, но он дал волю чувствам и остался с девушкой ещё на день. Весь этот день он ощущал, как любовь и ненависть к ней продолжают переполнять его.

Наступил его второй вечер с Абази. 'История не повернет вспять, если я останусь здесь ещё на одну ночь', — сказал себе Роба. И снова Абази распустила свои чудесные волосы, скинула одежду и забралась к нему в постель. Он сжал в объятиях её прекрасное тело. Они занялись любовью. Абази была выше всех похвал. Верх блаженства. Однако когда она принялась играть с ним, вовлекая в невиданные им доселе оральные утехи, в дверь вдруг громко и зло застучали. В страхе оба замерли.

Стук в дверь повторился. Потом стучащему, как видно, надоело ждать ответа — засов с оглушительным треском сломался от могучего пинка и в комнату ворвался упитанный молодой человек в грубом платье димариамского фасона. Это был Див Мунтрас, решительно настроенный завоевать сердце Абази, и в своём кхмире по-бычьи непреклонный.

— Абази! — со смесью восторга и ужаса воскликнул он. Испуганная девушка не произнесла ни звука.

Завершив своё одиночное плавание в гавани Оттасола, Див принялся изыскивать следы Абази с усердием, достойным всяческого уважения. В оплату за сведения он отдал все украденные у отца ценности, оставив себе только волшебные часы, отобранные у Билли, — их он теперь считал своим талисманом и прятал в поясном кошеле. И вот, когда его мучительные поиски наконец увенчались успехом, волшебная девушка, некогда лениво возлежавшая на палубе 'Лордриардрийской девы' рядом с его хмельным отцом, оказывается, проводит время в объятиях другого мужчины!

В лице Дива радость сменилась яростью. Сжав кулаки, он повернулся к сопернику, изрыгая дикую брань.

Вскочив на ноги и стоя на кровати, Робайдай прижался спиной к стене. Его лицо тоже залилось краской гнева — его прервали в самый интересный момент, да ещё так бесцеремонно! Никто не смеет оскорблять сына короля — тем более, когда он с дамой! Кровь ударила ему в голову и мгновенно он принял решение убить негодяя. В его одежде скрывался примитивный, но длинный обоюдоострый кинжал, сделанный из рога фагора. Нагнувшись к спинке постели, на которой висели его штаны, он выхватил из потайной петли клинок.

Но оружие в руках противника распалило Дива ещё пуще. Этот парень, костлявый дылда, защищающийся жалким роговым ножом, скорее всего, просто пьян и покончить с ним не составит никакого труда!..

Абази испуганно вскрикнула, но мужчины не обратили на неё никакого внимания. Прижав руки ко рту, она застыла, широко раскрыв от ужаса свои прекрасные глаза. Испуг на лице Абази подстегнул Дива. Отлично, изменница будет следующей, до кого он доберется!..

Он ринулся в атаку и одним прыжком очутился на кровати. Принц встретил его страшным ударом кинжала. Острейший рог анципитала вонзился Диву чуть ниже ребер, по рукоятку уйдя в тело. Длинное лезвие рассекло и селезенку, и желудок, и само сердце, добралось до ребра на противоположной стороне и со скрипом соскользнуло. Разогнавшийся Див навалился на принца. Тот рванулся в сторону, не выпуская оружия, и лезвие в руках Робы отломилось от черенка.

Долгий мучительный стон вырвался из горла Дива. Он в агонии рухнул на пол и тотчас испустил дух, тщетно зажимая руками ужасную рану.

Вне себя от злости, Роба забыл о рыдающей Абази. Кое-как одевшись и выскочив на улицу, он заплатил двум оборванцам-матросам и с их помощью избавился от тела Дива, выбросив его прямо в Такиссу.

После этого, вовсе позабыв об Абази, он бросился из города с такой поспешностью, словно за ним гнались бешеные асокины. О том, чтобы провести в припортовом доме анатома ещё хотя бы час, уже не было и речи. К тому же у него было неотложное дело, которое казалось судьбы его матери — дело это ждало его в Олдорандо. Широко шагая по дороге, он то заливался слезами, то бормотал себе под нос проклятия.

Уносимое течением, то цепляясь за низко склоненные ветви кустов, то медленно кружась в водоворотах, тело Дива Мунтраса устремилось к устью Такиссы мимо кораблей, стоящих у больших и малых пристаней. Никто не заметил плывущего мертвеца — все поголовно, даже рабы, были заняты тем, что с увлечением собирали на морском берегу ассатасси. Когда едва видневшееся на поверхности воды тело наконец достигло моря, его обнаружили рыбы, полакомившись плотью его щек, губ и пальцев. Оказавшись в море, тело непутевого сына ледяного капитана вместе с устремлявшимся на запад течением поплыло вдоль берега к Гравабагалинену.

Вечером того же дня огромное количество простого люда вышло на морской берег и выступающие в море мысы. Никто не звал народ к морю и не устраивал это шествие специально — оно возникло стихийно, из общего порыва, из благодарности, которую люди испытывали к морю. То же творилось и в других приморских странах: в Рандонане, Трибриате, Искханди, Димариаме, Зроссе — везде и всюду.

Наконец, великое празднество в честь ассатасси завершилось. Настала пора сделать перерыв в гулянии и обратиться со словами благодарности к небесам и духам, обитающим в водах.

Пока женщины плясали на прибрежном песке и пели, мужчины заходили по колено в море и опускали на воду маленькие лодки. Эти лодочки часто представляли собой лишь мясистые листья деревьев. В каждой стояла маленькая свеча, источающая сладкий аромат.

Так с наступлением сумерек по всему побережью в плавание устремились целые флотилии крохотных лодок. Многие свечи горели достаточно долго, чтобы лодки-листья успеть отплыть от берега и обратиться в далекие зыбкие огоньки, навевающие мысли о душах предков, чьи останки, похожие на эти огни, покоились в глубинах земли, во мраке, куда более непроницаемом, чем любая самая темная ночь. И прежде чем свечи догорели и погасли, несколько корабликов унесло в море очень далеко. Они и стали последними спутниками несчастного сына ледяного капитана.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ:

ЧЕСТЬ КОРОЛЕВЫ

Глава 1.

Визит мертвеца

Волны захлестывали полого нисходящий к морю песчаный пляж, откатывались и набегали снова. Наступающие бесконечной чередой из океанского простора гребни рассекала вздымавшаяся из воды неподалеку от берега скала, покрытая на макушке растительностью. Сразу за скалой светлый цвет мели резко сменялся более темным оттенком глубины. Когда-то давно, в незапамятные времена, эта скала была частью могучей гряды, далеко врезавшейся в море, но подземные толчки и непогода разрушили камень, источили и ссыпали остатки в бухту. Осталась лишь одна эта скала, тоже обреченная исчезнуть с ходом веков, но пока неколебимая, как вечность.

У скалы было имя. Люди называли её Линен. Имя скалы дало название бухте и стоявшему у неё дворцу — Гравабагалинен, Бухта-у-скалы. Бескрайняя сверкающая водная голубизна, простиравшаяся за скалой, именовалась морем Орла. Волны, бьющиеся о берег, были мутны от мелкого песка, который вода слизывала с пляжа, обращаясь в белую пену.

Пережив столкновение с бастионом скалы Линен, волны неслись дальше, к пологой береговой полосе, и, выкладывая остатки сил, раз за разом вскипали вокруг ножек золоченого трона, принесенного сюда и аккуратно установленного четырьмя рабами-фагорами, тщетно пытаясь взобраться на берег по гладкой закраине пляжа. Накатывая и отступая, воды моря Орла охотно играли с пальцами ног бывшей королевы Борлиена, нежно-розовыми, как цветочные лепестки. Извилистая полоска пенного следа отмечала каждый успех моря, но её алчно впитывал жадный песок, и она тихо шипела, быстро исчезая, как недолговечные человеческие жизни в памяти потомков...

Фагоры с отпиленными, как положено, рогами стояли неподвижно, словно изваяния. Они смертельно боялись воды, но позволяли ей бурлить у ног, выдавая свой страх только едва заметным подрагиванием ушей. На берег фагоры пришли совсем недавно, а перед этим несли трон с августейшей особой от дворца не менее полумили, но не выказывали и следа усталости. Для них эта ноша была лёгкой.

Жара, вопреки ожиданиям, тоже ничуть не беспокоила мохнатых фагоров. Когда королева поднялась наконец с трона, и, нагая, медленно вступила в море, они не проявили к этому ни малейшего интереса.

За спинами фагоров, на сухом песке, под надзором мажордома королевского дворца СкафБара два раба-человека возводили легкий шатер, песчаный пол которого мажордом собирался собственноручно выстлать пёстрыми ковриками мадис, не доверяя рабам столь ответственной на его взгляд работы.

Мелкие волны с задорными гребешками ласкали прекрасные колени МирдемИнггалы, королевы королев, как называли её придворные подхалимы. Увы, это время уже кануло в прошлое...

Вслед за королевой в воду вошла принцесса Татро, их с королем дочь, а следом потянулись и фрейлины, обычные их спутницы.

Взвизгнув от нетерпения, юная принцесса бросилась навстречу волне, подняв тучу брызг. Ей было всего три года и три теннера от роду, и к морю она относилась как к огромному, безответному и простоватому другу.

— Ах, мама, смотри, какая волна! Какая большая, разве не чудо? А вот ещё одна... вот идет... ух! Какая огромная, прямо до неба, настоящая гора! Ого, да они всё больше и больше! Всё больше и больше, правда, мама? Смотри скорее, сейчас меня накроет с головой — ух, а за ней идет ещё выше! Смотри, смотри, мама!..

Невесело кивнув в ответ дочери, отчаянно барахтавшейся в довольно мирных на вид волнах, королева устремила взгляд вдаль. С южной стороны неба уже тянулись слоистые серо-синие облака, вестники приближавшегося сезона дождей. Цвет океанской глубины был таков, что определение 'голубой' здесь годилось лишь с большой натяжкой. Королева различала в океанском безбрежье лазурь и аквамарин, бирюзу и свежую зелень. Вообще же наилучшим образом оттенок утреннего моря, вероятно, воспроизводил камень в кольце, которое она носила постоянно, не снимая, — камень столь редкостный, что королева за целую жизнь не встретила человека, который сумел бы назвать ей место происхождения подобных камней. Порой королеве, погруженной в печальные думы, казалось, что и она, и её любимая дочь всего лишь песчинки в вечном круговороте жизни, как этот драгоценный камень — крошка в сравнении с бескрайним простором океана...

Татро была влюблена в волны, приходящие из этого необозримого резервуара жизни. Для неё, ещё вкушающей извечные дары детства, каждая волна была отдельным, самодостаточным событием, никак не связанным с тем, что унесло прошлое или готовило грядущее. Каждая волна была для неё новой и волнующей.

Что же касается королевы, то для неё нескончаемая вереница волн олицетворяла неустанную деятельность, и не только самого океана, а всего мира, его коренное свойство, всеобщий процесс. Грядущий развод с мужем, уходящие к западному горизонту армии и безжалостно нарастающая жара — всё виделось ей частицами этого общего безжалостного процесса. Ни от того, ни от другого, ни от третьего она не могла ни убежать, ни скрыться, это было бесполезно. Всё в этом мире, и её будущеё, и будущее самого мира — всё явно стремилось к некому ужасному концу.

Крикнув Татро 'Пока!', она бросилась вперед и нырнула в волны. Преображенная, словно сбросила нерешительность, оставила её на мелководье позади, она бесстрашно устремилась в объятия океана. Разрезав сложенными ладонями поверхность, с плеском вырвавшись наружу и блеснув кольцом волны, королева поплыла вперед, быстро работая сильными руками.

Вода нежно омывала её тело, щедро делясь роскошью прохлады. Океан отдавал королеве свою силу и она ощущала это очень отчетливо. Линия белых барашков далеко впереди отмечала границу столкновения спокойной воды бухты и исконных морских владений, где играло могучими мышцами западное океанское течение, отделяющее жаркие земли Кампаннлата от прохладного Геспагората и огибающее в своём неудержимом стремлении весь мир. За эту белую полоску бурунов МирдемИнггала заплывала очень редко и только тогда, когда 'добрые друзья' соглашались сопровождать её.

Эти знакомцы, её добрые друзья, сразу же появились и теперь, не успела она как следует размяться, — сладкий дух её женственности притягивал их, как магнит железо. Показывая ей спины, они закружились рядом с ней со всех сторон. Она принялась нырять с ними, прислушиваясь к мелодичному щебету, заменяющему им язык, понять который она до сих пор была не в силах. Одно не вызывало сомнений — дельфины пытались предупредить её о какой-то опасности, возможно уже близкой или неуклонно приближавшейся. Опасность угрожала ей из моря, её родного дома.

Здесь, в этом забытом богами уголке на южном побережье Борлиена, в древнем Гравабагалинене, населенном призрачной армией воинов, легших здесь костьми в стародавние времена, она оказалась по воле мужа-короля, отправившего её в изгнание. Тут, на узкой полоске побережья, была её вотчина, её родовое гнездо. В последние дни её владения некоторым образом распространились также и в море, что она обнаружила совершенно случайно. Открытие это совпало с первым днем её месячных, когда она не смогла отказать себе в омовении в аквамариновой прохладе. Её добрые друзья услышали в воде её запах и не преминули появиться. С тех пор они каждый день составляли ей чудесную свиту в утешение за все её потери и страхи.

Перевернувшись на спину и подставив жарким лучам Баталикса нежнейшие части тела, она некоторое время лежала так, окруженная безустанно плавающими дельфинами. Вода гудела в ушах. Маленькие изящные груди королевы венчали темные соски цвета корицы, губы её были широкими и мягкими, а талия узкой. Вода на её коже сверкала под солнцем. Фрейлины плавали неподалеку, стараясь не тревожить её. Кто-то доплыл до самой скалы Линен и забрался на её камни, другие уже возвратились к берегу и бродили нагишом по пляжу или сидели на песке. Все они сделали центром своего внимания её и только её, хотя этикет заставлял их держаться как можно более ненавязчиво. Фрейлины негромко перекликались друг с другом и их голоса состязались с монотонным шумом прибоя.

Далеко от берега, за рвом, заполненным морской водой, блистали золотые и белые стены Гравабагалиненского дворца, её дома, куда она, королева, была изгнана и где пребывала в ожидании развода — и возможной затем смерти. Отсюда, с пляжа, дворец казался облезлой деревянной игрушкой.

Неподвижные фагоры словно вросли ногами в песок. Далеко в море треугольным лоскутом застыл парус рыбачьей лодки. Тянувшиеся с юга облака не продвинулись ни на йоту и казались нарисованными. Всё замерло в ожидании неких грядущих событий.

Одно только находилось в движении — время. Сумеречный день клонился к закату. Ни одно здравомыслящее существо в этих широтах не рисковало выходить из тени на свет двух солнц сразу. По мере того как угасал сумеречный день, начали надвигаться облака, а парус сместился к востоку, держа курс к порту Оттасол.

В это тревожное предзакатное время волны выбросили на берег труп человека. Как потом поняла королева, именно об этой беде пытались предупредить её добрые друзья. Их свист был полон отвращения.

Задев край скалы Линен, тело обогнуло её, как будто всё ещё обладало способностью сознательно двигаться, подплыло к берегу — и наконец закачалось на мелководье в маленьком прибрежном заливе. Ко всему безразличное, оно лежало на воде, обратив лицо к морскому дну.

Заметив в волнах что-то темное, МирдемИнггала подплыла ближе, посмотреть. Одна из фрейлин опередила королеву, и, остановившись в нескольких шагах от 'странной рыбы', теперь с ужасом взирала на неё. Густые черные волосы мертвеца поднялись в воде и торчали во всё стороны, словно иглы морского ежа. Одна рука безвольно болталась в воде, вторая отчаянно прижималась к груди. Голую шею мертвеца исклевали алчные морские птицы. Солнце уже начало подсушивать сморщенную от соленой морской воды белую кожу.

Разложение зашло уже довольно далеко и внутренние газы сильно расперли тело. Крошечные креветки, обычно мельтешащие около берега, почуяв поживу, вовсю пировали, добравшись до плоти сквозь разорванную на бедре штанину. Брезгливо вытянув ногу, фрейлина толкнула труп и заставила его перевернуться на спину. Испустив облако вони, тело безвольно опрокинулось навзничь.

Масса мелких извивающихся рыб-прилипал, деловито пожирающих глаза и слизистые части рта, свисала бахромой с мертвого лица. Любители падали были настолько увлечены своим занятием, что даже свет и тепло Баталикса не заставили их остановиться.

Заслышав за спиной торопливо приближающийся топоток маленьких ножек, королева поспешно обернулась. Перехватив Татро, она первым же делом заставила девочку отвернуться, потом, придерживая ей голову, поцеловала, улыбнулась, и, сказав что-то ласковое, повела по пляжу прочь от отвратительного зрелища. Добравшись до шатра, она окликнула мажордома.

— СкафБар! Вели фагорам убрать труп с пляжа и как можно скорее зарыть. Где-нибудь подальше, за старым земляным валом.

Заслышав её голос, старый слуга торопливо выбрался из тени шатра, брезгливо отряхивая песок со своего мятого повседневного кидранта.

— Будет исполнено, ваше величество, — без всякого энтузиазма отозвался он.

Но размышления о мертвеце, прибитом волнами к берегу, не давали покоя и без того измученной неприятностями последнего времени королеве. В конце концов именно благодаря им она придумала намного более полезный для неё лично способ избавиться от осквернившего её пляж тела, чем простое погребение, — конечно, не подозревая, что именно он приведет к тому роковому финалу, которого она так опасалась...

— Отвези его к одному человеку в Оттасоле, анатому, имя которого я тебе назову, — приказала она коротышке-мажордому, пригвоздив его к месту чистым и ясным взором. — Этот человек покупает тела усопших для научных целей. Кроме того, ты доставишь моё письмо, которое не предназначается анатому. Имей в виду, что говорить ему, откуда взялось тело и кто послал тебя, нельзя ни под каким видом, понимаешь?

— Как зовут человека, которому я должен отвезти тело? — уныло спросил королеву СкафБар, изображая воплощенную покорность высшей воле.

— Его зовут КараБансити. Упоминать при нем моё имя я запрещаю. Он хитер и заслужил этим скверную репутацию.

Королеве, старательно скрывающей своё беспокойство от слуги, конечно же было невдомек, что не за горами то печальное время, когда в руках хитреца КараБансити окажется сама её честь...

* * *

Под скрипучим остовом деревянного дворца скрывались обширные подвалы намного более древнего происхождения, разветвленные наподобие гнезда медоносного шмеля. Особо изолированную часть подземелий заполняли уложенные ровными рядами ледяные блоки, выпиленные из ледника в далеком Геспагорате. Дождавшись захода обоих солнц, СкафБар спустился к ледяным штабелям, на самое дно подвала, предусмотрительно держа лампу высоко над головой. Вслед за ним, уцепившись на всякий случай за полу его кидранта, спускался босой мальчик-раб. Отлично научившись оберегать свой покой и сделавшись за годы службы мастером мимикрии, СкафБар из когда-то тоже весьма смазливого парнишки превратился в узкогрудого, сутулого, пузатенького человечка, чья никчемность была сразу же видна и понятна всем и каждому, отчего никому не приходило в голову возлагать на него тяжкие и обременительные обязанности. К сожалению, сейчас его защитное притворство не сработало. Королева поручила ему крайне неприятную задачу.

Добравшись до дверей ледника, он надел лежавший там кожаный фартук и кожаные перчатки. Сбросив циновку, прикрывавшую один из штабелей льда и перепоручив лампу дрожащему от холода мальчику, он вооружился тяжелым топором и всего в два ловких удара отделил один из ледяных брусков от его соседей.

Подхватив брусок обеими руками и прижав его к груди, мажордом вернулся к лестнице, и, не переставая тихо бранить свою королеву, обвиняя её во всех смертных грехах, с трудом поднялся наверх и проследил, чтобы мальчик-раб снова тщательно запер на ключ двери подвала. Из темноты коридора навстречу им выскочили два устрашающих размеров асокина, стерегущих дворец. СкафБара и мальчика асокины давно знали и потому не стали поднимать шум.

Кряхтя под тяжестью льда, мажордом толкнул боковую дверь и вышел во двор. Навострив чуткое ухо, он с удовлетворением выслушал, как мальчик закрыл и запер за ним дверь изнутри, как ему и было велено. Только после этого, удостоверившись, что всё в порядке, он двинулся через дворцовый двор, держа путь к конюшням под длинным деревянным навесом, предназначенным защищать обитателей дворца от палящего дневного зноя. Сейчас путь ему освещали лишь звезды, да ещё редкие зеленоватые вспышки полярного сияния. О том, что конюшни уже близко, он узнал, учуяв вонь навоза хоксни.

В темном провале дверей, за которым глухо бились крупами о деревянные стенки своих стойл хоксни, его уже дожидался дрожащий молодой конюший. В Гравабагалинене не было никого, кто бы чувствовал себя после заката спокойно, — легенды об армиях мертвецов, с темнотой поднимающихся из могил и разбредающихся по округе в поисках потомков своих убийц, передавались из уст в уста. Когда глаза мажордома ещё больше привыкли к темноте, он различил внутри конюшни нескольких качающих головами хоксни.

— Ты запряг хоксни, как я велел, парень?

— Да, господин, — пробормотал парнишка.

По приказу мажордома конюший ещё с вечера снарядил пару хоксни, соединив их бок о бок ременной упряжью с вместительной плетеной корзиной, какие использовали, чтобы перевозить во дворец мясо, для сохранения свежести которого и требовался лед. Крякнув напоследок, СкафБар свалил льдину в корзину, дно которой было предусмотрительно выстелено стружкой.

— Пошли, поможешь принести покойника. И не вздумай воротить нос! И чтоб мертвяка на меня не ронял, понял, парень? Держи как следует.

Выловленное из моря тело лежало прямо в углу конюшни, в луже морской воды. Поморщившись, они подняли мертвеца с пола, подтащили к упряжке, разом подняли вверх и бросили в корзину, прямо на брусок льда. Вздохнув с облегчением, СкафБар опустил крышку корзины и приладил задвижки.

— Холодный, как змея, — заметил конюший, брезгливо вытирая руки о грязный рабочий кидрант.

— Мертвец он и есть мертвец — кто же любит с ними возиться? — отозвался СкафБар, лишь теперь снимая фартук и перчатки. — Нам ещё повезло, что в Оттасоле подвернулся этот анатом. Не пришлось копать могилу. Говорят, здесь нельзя и лопату земли поднять, не потревожив чьи-то кости.

Взяв правого хоксни под уздцы, он вывел упряжку из конюшни и скоро вышел за ограду дворца, миновав по дороге будку стражников, чьи усатые лица высунулись из окна и подозрительно проводили его взглядами. Солдат, которых король поставил охранять королеву-изгнанницу, он выбрал из самых старых и надежных. К счастью, они давно знали его и пропустили без ненужных вопросов. Когда ветхий мост над крепостным рвом дворца также остался позади, СкафБар остановился, глубоко вздохнул и оглянулся.

Темная масса дворца выделялась на фоне усыпанного блестящими звездами небосвода неровной ломаной линией, похожей на обломанный край доски. Во всей погруженной в непроглядную темь огромной постройке свет горел только в одном месте — в комнате, на балконе которой можно было различить неподвижную женскую фигуру, повернутую лицом к нему. СкафБар кивнул своим мыслям, дернул повод хоксни и зашагал по змеящейся вдоль берега дороге, которая довольно скоро должна была повернуть на север, а потом вновь на восток — туда, где раскинулся великий город Оттасол.

Королева МирдемИнггала вызвала к себе мажордома ещё засветло. Женщина религиозная, она, как и большинство людей, была подвержена суеверным страхам, и то, что появление мертвеца у берега совпало с её купанием, сильно смутило и напугало её. В его мрачном визите она увидела знак скорой неминуемой смерти.

Поцеловав на ночь принцессу ТатроманАдалу и пожелав ей спокойных снов, королева удалилась к себе, чтобы предаться молитве. И хотя в тот вечер Акханаба Всемогущий не принес ей успокоения, тем не менее он побудил её написать короткое, но прочувственное письмо, способное тронуть даже черствую душу адресата.

Основным источником её страхов был король — зная его дикий нрав, она боялась, что он попросту прикажет убить её и её дочь сразу же после развода. Защититься от его ярости она никак не могла, и, будучи женщиной умной, отлично понимала, что именно та популярность, которую она снискала себе в народе, может стать причиной её гибели. Единственной её надеждой был Ханра ТолрамКетинет, молодой генерал, красивый, смелый и решительный, которому она послала тайное письмо, оставшееся, увы, без ответа. Но генерал был далеко, корабли в Орделей ходили очень редко, и в том, что он до сих пор ей не ответил, в общем-то не было ничего удивительного. К тому же, письмо могло просто не дойти до него, несмотря на все клятвы и усилия ныне покойного уже Криллио Мунтраса.

Поэтому королева решила отправить новое письмо, на этот раз положившись на СкафБара. От гонцов она знала, что посланник Священной Панновальской Империи, а с ним и её муж уже находились в пути, и весьма скоро должны были прибыть в Оттасол, а оттуда, проделав ещё сто миль, добраться до её дворца, чтобы получить её подпись на грамоте, удостоверяющей развод, чего королева ожидала с внутренним трепетом.

В своём письме, которое должно было попасть в собственные руки посланнику Эламу Эсомберу, она просила защиты от мужа. Охранявшие дворец солдаты короля имели приказ остановить и задержать для досмотра любого человека, направлявшегося во дворец их королевы или из него, но сутулый мажордом, бредущий рядом с парой навьюченных хоксни, им давно примелькался и вряд ли мог показаться подозрительным, а потому её замысел мог увенчаться успехом. Ещё менее вероятно, что стража стала бы обыскивать труп, под рубашкой которого и было спрятано завернутое в кусок рогожи письмо.

Конечно, письмо адресовалось не Эламу Эсомберу, особе во всех отношениях сомнительной, а самому Святейшему Це'Сарру, Верховному Папе Святейшей Церкви Акханабы и главе Панновальской Империи. Це'Сарр имел свои причины недолюбливать буйное самодурство короля Борлиена и потому вполне мог взять известную кроткой набожностью королеву под свою личную защиту.

Она стояла на балконе босиком и смотрела в ночь. Там, на севере, над бесконечно далеким Олдорандо, ярким клинком горела комета ЯрапРомбри — символ спасения душ и конца света. Внезапно её личный страх показалась ей смешным по сравнению с катастрофой, огненным адом, грозящим в скором времени миру...

Где-то во тьме крикнула ночная птица. Заслышав этот мрачный крик, королева вздрогнула и ещё какое-то время прислушивалась к тишине, глядя на медленно удалявшийся караван с покойником — так человек, уронивший в море нож, ещё долго следит за тем, как он безвозвратно тонет в чистой прозрачной голубизне. Вот и она чувствовала себя так, словно потеряла что-то безвозвратное — может быть, свою любовь к Яну?..

Убедившись, что мажордом успешно миновал стражу, она ушла с балкона, забралась на ложе, и, задернув шелковые занавеси балдахина, улеглась. Сон упорно не шел к ней, и веки её смежились лишь на рассвете...

* * *

Во мраке ночи пыль береговой дороги, а точнее сказать, просто вьючной тропы, выделялась белесой призрачной полосой. Ковыляя рядом с упряжкой, СкафБар с тревогой поглядывал по сторонам, и, когда внезапно выскочившая из темноты фигура криком приказала ему остановиться, он замер ни жив, ни мертв.

Человек был вооружен копьём, и, судя по форменному панцирю, состоял на службе в гвардии. Тут был секрет из людей короля ЯндолАнганола, посланных им, чтобы выслеживать всех, кто мог попытаться пробраться к королеве или уйти из Гравабагалинена, минуя или подкупив его стражу. Молча остановившись перед упряжкой, гвардеец подозрительно втянул ноздрями воздух. СкафБар тут же объяснил, что по приказу королевы везет в Оттасол мертвеца, продавать анатому.

— Неужели королева совсем обеднела? — брезгливо бросил СкафБару стражник — и, не дожидаясь ответа, взмахом руки приказал убираться, даже не потрудившись заглянуть в корзину, — исходивший из неё отвратительный запах говорил сам за себя.

Старательно вслушиваясь в тишину, прерываемую только мерным стуком копыт хоксни, да поскрипыванием корзины, СкафБар торопливо зашагал дальше. Оказавшись вне бдительной защиты стражников, мажордом нервничал, он испытывал непривычную неуверенность в себе и какой-то щемящий страх, отчего не переставал озирался по сторонам. Любой звук, даже далекий шум морского прибоя, заставлял его вздрагивать. Ещё никогда он не ходил по этой тропе ночью.

Прошагав ещё два часа, СкафБар повернул хоксни к придорожному дереву, широко и призывно раскинувшему ветви над тропой. Теряясь где-то во тьме, извилистая тропа уходила вперед, чтобы там вскорости влиться в главную южную дорогу, тянувшуюся на запад через Оттасол до самого Кивассиена. О дороге ходила дурная слава — здесь пошаливали всевозможные грабители, а можно было повстречать и кого-нибудь похуже. Двойная война, развязанная королем против Рандонана и Кейце, тянулась и тянулась без конца, из-за чего вся страна, особенно вокруг городов, кишела бандами разбойников, пробавлявшихся грабежами и похищениями за выкуп, дезертирами и солдатами короля, которые зачастую были ничем не лучше ни первых, ни вторых.

Но весь путь от Гравабагалинена до Оттасола, занимавший ровно сутки, совсем необязательно было проделывать вышагивая сбоку от навьюченных хоксни и каждую минуту ожидая нападения. Существовали и лучшие способы.

Привязав хоксни к дереву, СкафБар забрался на невысокий толстый сук и принялся ждать. Довольно скоро он начал задремывать.

Разбуженный скрипом приближавшейся повозки, он спрыгнул на землю, и, пробравшись к дороге, остановился в тени. Блеск сполохов на небе помог ему разглядеть возницу. СкафБар свистнул, услышал ответный свист и повозка лениво свернула к обочине.

Возница по имени ФлоерКроу был старым приятелем СкафБара, с которым он родился и вырос в одной деревне. ФлоерКроу каждую неделю доставлял товары местных фермеров на рынок — и конечно был не против оказать земляку услугу и довезти его до Оттасола, тем более что СкафБар пообещал своих хоксни на смену тяжеловозу в повозке. После того как упряжка хоксни была надежно привязана цугом за повозкой Флоера, а сам СкафБар забрался на козлы рядом с ним, можно было трогаться. ФлоерКроу щелкнул кнутом и повозка со скрипом покатила вперед, увлекаемая гнедой хоксни, покорным и добрым животным.

Ночь была тепла и тиха — но несмотря на это ФлоерКроу был как следует снаряжен в дорогу. На голове у него красовалась фетровая шляпа с полями, для защиты от палящего света солнц и дождя, а на тело был натянут крепкий кожаный панцирь. На боку, по правую руку, в ножнах удобно устроился железный меч. В повозке он вез четырех черных поросят, персики гвинг-гвинг и несколько корзин с овощами. Обреченные на заклание поросята беспомощно болтались в сетках, привязанных к бортам повозки. Посетовав на злую судьбу вознице, который в ответ на всё лишь односложно бурчал, СкафБар устроился поудобней, откинулся на спинку козел, надвинул свою шляпу на глаза и скоро уснул. Он знал, что разбойники редко нападают на крестьян, у которых нечего взять, кроме еды.

Проснулся он от того, что повозка запрыгала по высушенным солнцем колеям. Сияние рассвета, обещающее скорое появление Фреира, гасило звезды одну за другой. Дыхание утреннего бриза несло с собой запахи человеческого жилья — дыма и нечищенных нужников.

Темнота над землей ещё не рассеялась окончательно, а крестьяне уже держали путь к своим полям. Молчаливые фигуры, бредущие по обочинам дороги, походили на тени, земледельческие орудия, которые они несли на плечах, изредка издавали глухой деревянный стук. Медленный шаг крестьян и их понуренные головы выдавали бесконечную усталость, во власти которой они находились всю жизнь, не успевая отдохнуть после возвращения домой накануне вечером. Их грубая одежда пестрила заплатами из-за частых ремонтов.

Мужчины и женщины, старые и молодые, крестьяне шли вдоль проходившей в ложбине дороги — кто выше, кто ниже, кто по обочине, кто по параллельным тропинкам, тянушимся на разной высоте. По мере того как четче проступали детали окружающего ландшафта, становилось возможным различить то с одной, то с другой стороны всхолмия и возвышенности, прорезающие их овраги и промоины, глинобитные стены убогих домов и древние развалины, всё окрашенное в цвета однообразной коричневой гаммы, такой же, как спина хоксни, тянущей повозку ФлоерКроу. Крестьяне возделывали бескрайние лёссовые равнины, что раскинулись в южной части тропического Кампанналата почти до границы с Олдорандо на севере и на востоке до реки Такисса, на которой и стоял Оттасол. Многие поколения крестьян бесчисленные годы усердно перекапывали жирный плодородный лёсс. Упорно воздвигаемые крестьянами дамбы и каналы с не меньшим упорством разрушало очередное наводнение, их восстанавливали заново, и так без конца. Орошаемый лёсс приносил урожай даже во времена страшных засух, вроде нынешней, — истинное спасение для тех, чей удел выращивать еду на грязи.

— Хопа, — сказал ФлоерКроу, когда колеса повозки застучали по склону деревенской улицы.

Глубокая выемка в земле укрывала окна пещерных домов от зноя и пыльных бурь. Двери домов, сорванные и разбитые во время прошлогоднего набега разбойников, до сих пор не починили. До восхода было ещё далеко, однако ни в одном окошке уже не было огня. Куры и гуси бродили и щипали что-то у подножия наклонных лёссовых стен, густо расписанных отвращающими несчастья религиозными символами.

Одно радовало глаз путников — мигающий огонек скромной жаровни, дымящейся рядом с выездом. Пожилому торговцу, ловко управлявшемуся с жаровней, не было необходимости надсадно оповещать покупателей о своём товаре; чудный запах его стряпни говорил сам за себя. Торговец пек на жаровне лепешки. Крестьяне, купив у него лепешку, жевали её на ходу, не желая терять ни минуты бесценного времени на глупое сидение за домашним столом.

Толкнув СкафБара кнутовищем под ребра, ФлоерКроу указал на торговца лепешками. СкафБар понял намек без слов. Едва шевелясь спросонок, он сполз с козел и отправился покупать себе и другу завтрак. В руки покупателей лепешки попадали с пылу с жару, прямо со здоровенной сковородки. С аппетитом умяв свою лепешку, ФлоерКроу перебрался в повозку и захрапел. Поменяв хоксни, СкафБар взял вожжи в руки и повозка снова покатила своей дорогой.

Однообразная равнина простиралась во все стороны — и, куда ни глянь, была усеяна согнутыми фигурками. Во всём преобладали прямые линии. Поля и выпасы были прямоугольными. Кормовые травы росли широкими ровными полосами. Реки были укрощены и загнаны в каналы; даже паруса лодок на каналах — и те имели прямоугольную форму, согласно указу короля.

Война не война, жара не жара — а в последние годы солнца палили нещадно — но крестьяне продолжали работать, пока позволял свет. Овощи, фрукты и вероник, который можно было продать с особой выгодой, требовали постоянного ухода и внимания. Сколько бы солнц ни взбиралось на небо, одно ли, два, спины крестьян не разгибались никогда.

В сравнении с желтым диском Баталикса синий диск Фреира был безжалостно ярким. Ни у кого не возникало сомнений в том, которое из светил истинный повелитель небес. Приезжающие из Олдорандо путники приносили ужасные вести о лесных пожарах, мгновенно распространявшихся в те дни, когда Фреир особенно свирепствовал. В то, что уже недолго ждать тех времен, когда Фреир окончательно испепелит весь мир, верили должно быть все — но, несмотря на это, грядки продолжали пропалывать, а вода лилась аккуратными струйками под корни нежных ростков.

Ближе к городу они свернули к очередному селению. Здесь дорога тоже опускалась значительно ниже уровня земли и поднявшиеся по обеим сторонам коричневые обрывы, ограждающие окна домов от бурь и палящего зноя, полностью заслонили собой мир. По обеим сторонам дороги в склонах зияли широкие дыры. Начинавшиеся за ними проходы уходили дальше в глубь земли. Пятна аккуратно нарезанного прямоугольниками солнечного света из особых колодцев, освещали их на большом протяжении. В одном из тоннелей, где-то далеко и намного ниже уровня дороги, на площадке в пятне света мелькнула и пропала человеческая фигурка.

Там, внизу, на дне подземного дворика, примостилась таверна 'Гвинг-гвинг', целиком скрытая в земле. Благодатно-прохладная внутренность таверны освещалась теми скудными порциями света, которые пробивались во дворик сверху через узкую шахту. Вокруг таверны в лёссе были вырыты и другие жилища-норы. Узкие оконца этих подземных домов украшали яркие цветы в горшках. Деревня, ветвясь под землей запутанными проходами, иногда переходила в освещенные дворики, откуда к поверхности земли, туда, где трудилось большинство её обитателей, вели отвесные деревянные лестницы. Крыши домов одновременно были полями. Деревня называлась Мордек.

Спустившись с козел, мужчины привязали к столбикам хоксни, которые немедленно принялись бить копытами и возмущались до тех пор, пока им не принесли в ведрах воды напиться. Животные провели в дороге целые сутки и сильно устали. После того как мужчины перекусили в таверне и хлебнули пива, они, расплатившись, вернулись к повозке. Корзина со спин хоксни давно была снята и стояла в повозке рядом с корзинами с овощами. Сочащаяся между её прутьев талая вода успела накапать на землю разлапистую лужицу в разводах пыли. Вокруг корзины роились нетерпеливые мухи. ФлоерКроу поморщился:

— Этот твой мертвец жутко воняет.

СкафБар уныло кивнул.

— Это давнишний мертвец. Волны долго носили его по морю. Королева нашла тело на берегу — его прибило туда волнами. Думаю, беднягу пристукнули в Оттасоле, а потом бросили в реку с причала, чтоб концы в воду. К Гравабагалинену его принесло течение.

— Для королевы королев это дурной знак, точно тебе говорю, — равнодушно заметил ФлоерКроу. — Если уж король ЯндолАнганол решил с ней покончить, то он так и сделает, помяни моё слово.

СкафБар был потрясен его цинизмом:

— Не может быть — он любит королеву без памяти. Да её все любят. У неё столько друзей!

Ощупав письмо во внутреннем кармане, он кивнул в подтверждение своих слов. Вот именно, влиятельных друзей. Которые на одной ноге с самим Акханабой.

ФлоерКроу хохотнул.

— Так любит, что вместо королевы собирается взять за себя одиннадцатилетнюю шлюшку-мадис.

— Ей одиннадцать лет и пять теннеров, — машинально поправил приятеля СкафБар.

— Один хрен, горячая штучка. Вот уж ловкач.

— Да уж, тот ещё ловкач, — согласно кивнул СкафБар. — Одиннадцать с половиной лет, подумать только!

Он почмокал губами и многозначительно присвистнул. Переглянувшись, друзья понимающе осклабились. Снова усевшись на козлы, они стегнули хоксни и покатили вперед, торопясь засветло покрыть те несколько миль, что ещё оставались до Оттасола.

День постепенно начал подходить к полудню. Движение на дороге оживилось, да и окружающая местность изменилась — можно сказать, что поначалу её вообще не стало. Дорога нырнула в широкий туннель крепостного вала — его земляные стены вздымались на тридцать футов, не менее. Но вскоре туннель оборвался и широкий простор древнего оплота цивилизации стал доступен взору. Деревни исчезли из виду. Вокруг остались лишь поля, уходящие к горизонту, где нередко возникали зыбкие миражи. Скрипя, повозка уже ехела по Оттасолу, а за нею следом крались сумерки.

Оттасол был великим городом-невидимкой. В холода его жилища укрывала равнина; теперь же городские улицы держали равнину на себе. Оттасол представлял собой подземный лабиринт, издавна населенный людьми. На поверхности у города не было ничего, только квадратные дыры для доступа воздуха и освещения, перемежавшиеся с полями и линиями дорог. Каждая огороженная дыра означала простершуюся внизу под нею площадь, окруженную фасадами домов, в остальном лишенных каких-либо внешних очертаний. Оттасол был одновременно и самой землей и её противоположностью, земляными пустотами, альфой и омегой среды обитания землеройных червей-геометров.

В этом крупнейшем на всей Геликонии городе проживало сейчас 695 тысяч человек. Начертить его подробный план, если бы возникла такая необходимость, вряд ли смогли бы даже его старожилы. Благодаря обилию плодородной почвы, благодатному климату и удобству географического положения Оттасол разросся очень сильно, обогнав даже столицу Империи, священный Панновал. Многоэтажные подземные обиталища тянулись на многие мили и только полноводная река Такисса сдерживала их незримое расползание.

Подземные улицы были достаточно широки для того, чтобы там могли свободно разъехаться две повозки. Расставшись с ФлоерКроу у рынка на окраине и перегрузив плетенку с мертвецом обратно на своих хоксни, СкафБар спустился на одну из подземных улиц. Доносящийся из его плетенки мерзкий запах заставлял прохожих морщить нос и провожать мажордома и его хоксни подозрительными взглядами, на что тот и бровью не вел.

— Мне нужен анатом и астролог, — спрашивал он всех встречных. — Его зовут Бардол КараБансити. Не знаете, как к нему пройти?

— Он живет на Больничной площади, — наконец был получен ответ.

C папертей многочисленных церквей к СкафБару тянули руки нищие, количеству которых можно было только дивиться — здесь были солдаты-инвалиды всяческих войн, калеки всех видов, мужчины и женщины с ужасными заболеваниями кожи. Проходя мимо, СкафБар не удостаивал попрошаек даже взглядом. В клетках, висящих на каждом углу и на всех площадях, пели пекубы. Песня каждой птицы отличалась от всех остальных, благодаря чему многочисленные слепые могли без труда ориентироваться на сумрачных улицах города.

С трудом пробираясь сквозь городскую толчею, СкафБар наконец добрался до Больничной площади, спустился к ней по нескольким широким ступенькам, и, ещё раз спросив дом КараБансити, остановился перед дверью с вырезанным на ней именем анатома. Увидев на двери ручку колокольчика, он вежливо позвонил.

Дверь открылась сразу же, и появившийся за ней фагор в грубой тунике из мешковины взглянул на пришельца с молчаливым вопросом в недобрых багровых глазах под кустами бровей.

— Я хочу видеть анатома, — заявил СкафБар.

По-прежнему молча фагор открыл дверь шире.

Привязав хоксни к особому столбику, СкафБар вошел в дом и оказался в комнате со сводчатым потолком. В ней за широким прилавком стоял второй фагор.

Впустивший СкафБара фагор прошел по коридору, широкими плечами почти задевая стены. Отодвинув занавесь, он заглянул в гостиную с удобным диваном у противоположной стены. Заметив появление фагора, лежавшие на диване анатом и его жена прекратили своё занятие, которому предавались с большим оживлением. Откинувшись на спинку дивана, КараБансити выслушал доклад слуги и вздохнул.

— О боги! Сейчас иду.

Поднявшись с дивана и опершись плечом о стену, он приподнял кидрант и подтянул штаны, потом опустил кидрант и медленно и рассеянно поправил его полы. Жена запустила в него с дивана подушкой.

— Ты пентюх, Бардол. Раз начал дело, изволь закончить! Прикажи этому болвану убраться с глаз долой.

Тряся тяжелыми щеками, анатом покачал головой.

— К сожалению, дорогая, у меня сейчас очень мало клиентов. Я скоро вернусь, а ты пока согрей мне местечко. Клиенты приходят и уходят независимо от моего желания, с этим ничего нельзя поделать.

Ступив в коридор, анатом на мгновение остановился в его тени. Он любил, оставаясь невидимым, заранее рассмотреть посетителя. СкафБар со своей сутулой спиной и торчащим пузом не произвел на анатома особого впечатления, и потому, приняв суровый вид, он спокойно вышел к посетителю из сумрака коридора.

— Ну? — угрожающим тоном начал он.

— Я к вам по делу, господин, — заторопился СкафБар. — У меня есть мертвое тело на продажу, человеческое тело, господин.

Ни слова ни говоря, КараБансити сделал знак фагорам. Повинуясь безмолвному приказу, те вышли за дверь и вскоре мертвец СкафБара уже лежал на прилавке. К одежде покойного прилипла стружка и быстро тающая ледяная каша. От ледяного бруска на дне корзины почти ничего не осталось.

Анатом критически осмотрел товар.

— Гниловат. Где ты откопал его, приятель?

— Выловил из реки, господин. Когда рыбачил.

Тело раздулось от нутряных газов настолько, что одежда уже начинала лопаться. КараБансити перевернул мертвеца на спину и вытащил из кармана его куртки дохлую рыбешку. Изогнув бровь, он бросил рыбу к ногам СкафБара.

— Это скаппер, рыба-ящерица, если ты не знаешь. Хотя на самом деле это никакая не рыба, а морская личинка червя Вутры, но тебе, предпочитающему правде жизни ложь, сие конечно неведомо. Сейчас важно другое, а именно то, что личинка эта водится исключительно в море. В море, а не в речной воде, ясно? Теперь скажи, зачем ты мне врешь? Может быть, ты и убил этого бедолагу? Я неплохо знаком с френологией, и рожа у тебя совершенно бандитская.

Щеки СкафБара затряслись. Он понял, что если анатом позовет стражу, дело может кончиться виселицей.

— Простите, господин, я действительно нашел его в море... возле Гравабагалинена. Мне тяжело об этом говорить, но несчастная королева, которой я служу, не хотела, чтобы это стало достоянием гласности.

КараБансити внимательно изучил лицо мажордома.

— Ты хочешь сказать, неуч, что ты — слуга МирдемИнггалы, королевы королев? Обидно, эта дама заслуживает лучших лакеев и лучшей участи!

СкафБар взглянул на дешевый лубочный портрет королевы в углу комнаты. Страх отпустил его.

— Будьте уверены, я тоже покорный слуга королевы, и служу ей верой и правдой. Позвольте узнать, какую цену вы могли бы дать за это тело?

КараБансити задумался.

— Даже учитывая, что ты тут по личному приказу королевы королев — десять рун, не более. Сейчас такие времена, что при необходимости я могу добывать трупы хоть каждый день. И посвежее твоего.

СкафБар проявил суетливость и потер руки.

— Мне велено было просить пятьдесят рун, господин. Пятьдесят!

Анатом ухмыльнулся.

— Странно, что ты со своим несвежим другом появился в Оттасоле именно сейчас, когда сюда вот-вот должен прибыть сам король и посланник Святейшего Це'Сарра. Уж не он ли и нужен тебе?

СкафБар развел руками и пожал плечами, всем своим видом выражая полнейшую невинность.

— Я и мои хоксни только что прибыли из Гравабагалинена — а короля, как известно, там не любят. Заплатите мне хотя бы двадцать пять рун, господин, чтобы я мог немедленно отправиться в обратный путь к королеве!

КараБансити хмыкнул.

— А ты умеешь торговаться, низкопоклонник. Не удивительно, что мир катится в тартарары.

— Ну что ж, в таком случае, господин, я могу удовольствоваться и двадцатью рунами. Двадцать — очень достойная цена за мертвеца.

Обернувшись к одному из фагоров, невозмутимо гоняющему туда-сюда белесые молоки в щелевидных ноздрях, анатом сказал:

— Заплати ему и пускай убирается. У меня больше нет желания созерцать этого жадого болвана.

— Школько я должен ему жаплатить? — прогудел фагор.

— Десять рун, как я и сказал.

СкафБар испустил придушенный крик.

— Черт с тобой, пятнадцать! За это ты, друг мой, передашь своей госпоже мои лучшие пожелания. Наилучшие пожелания от Бардола КараБансити.

Запустив лапу в прорезь своего мешка, фагор вытащил кожаный кошель. Через мгновение СкафБару были предложены три золотые монеты. Мажордом сгреб деньги с ороговелой трехпалой лапы и покинул дом анатома, имея угрюмый вид крайне оскорбленного человека. Королева наказала ему продать тело за пятнадцать рун — а это значило, что к его ловким пальцам не прилипнет ни одной монетки!

Как только дверь за СкафБаром затворилась, анатом мгновенно преобразился. Засуетившись и прищелкнув пальцами, он живо велел одному из фагоров взвалить тело на плечи — тот повиновался с видимой неохотой — и отнести его по мрачному проходу, из глубин которого сквозняк доносил скверные запахи. Глубоко разросшись в недрах лёсса, дом КараБансити, с азартом предающегося изучению как движения звезд, так и работы кишечника, который более всего напоминал устройство его жилища, содержал в себе целый набор помещений, и каждое было посвящено отдельной науке, причем не только анатомии и астрологии.

Но на сей раз конечной целью фагора была именно мастерская анатома. Свисавшие под сводами масляные лампы бросали вниз скудный свет, отчасти усиленный пыльными зеркалами. При каждом шаге фагора из-под его не по-человечески гнущихся ног прыскали лучики тусклого отраженного света. Казалось, на ходу он давит рассыпанные по полу алмазы, которые на самом деле были стеклянным мусором, оставшимся с тех давних времен, когда КараБансити вместе с СарториИрврашем трудился над изготовлением линз.

Мастерскую заполняли разного рода хирургические принадлежности. На одной из стен висели три распятых остова в различной степени препарирования — гигантская рыба, хоксни и фагор. На другой висели частично законченные схемы их основных органов. Туши были предварительно вымочены в крепком рассоле, чтобы избежать разложения. Анатом работал над сравнительным описанием внутреннего устройства трех существ, и разрозненные листки с его записями и рисунками цветной тушью были в беспорядке рассыпаны на письменном столе.

Сняв с плеч мертвеца, фагор повесил его на стене в свободной анатомической раме, ловко подцепив крюками за ахиллесовы сухожилия. Мертвые раздутые ладони безвольно свесившихся рук легли на пол подобно паре беспанцирных крабов. По знаку КараБансити фагор убрался. Присутствие фагоров во время работы раздражало анатома, но в остальном он терпел их — они обходились дешевле слуг-людей или даже рабов.

Покойный был молодым человеком лет двенадцати — двенадцати с половиной (на самом деле Диву — а это, конечно же, был он, — исполнилось двенадцать лет и девять теннеров от роду). Его одежда была простой и грубой, её покрой — иноземным, и, судя по короткой стрижке, он скорее всего был моряком.

— Ты не борлиенец, друг мой, — с ухмылкой сказал КараБансити трупу. — Такую одежду носят в Геспагорате — или, точнее говоря, в Димариаме. Забавно. Недавно я принимал у себя одного димариамского ледового капитана в очень похожем платье...

После краткого поверхностного осмотра добычи анатом извлек из ножен кинжал, и, не обращая внимания на запах разложения, ловко срезал с мертвеца одежду. Попутно он обнаружил на нем нательный кожаный пояс, почти скрытый складкой распухшего живота. Опытные пальцы анатома ловко расстегнули пряжку пояса, — и, приподняв для этого отвисший живот трупа, он обнаружил и рану, ставшую причиной смерти.

Натянув перчатку, КараБансити осторожно пропальпировал рану, исследуя её изнутри. Не успел палец войти в мертвую плоть, как путь ему преградило что-то твердое. Вооружившись щипцами, анатом извлек из раны на свет изогнутый серый рог фагора, проколовший селезенку и сердце, и засевший глубоко в теле. Повертев рог в руках, анатом с любопытством осмотрел его. Обоюдоострые рога фагоров представляли собой грозное оружие. Судя по огрызку деревяшки в полом корне, этот недавно был насажен на рукоятку, отломившуюся, судя по всему, во время рокового удара.

Оторвав взор от рога, анатом взглянул на мертвое тело с острым интересом. Определенно, тут крылась какая-то тайна, а тайны всегда привлекали его. Он и представить не мог, что перед ним сын того самого ледового капитана, убитый сыном короля ЯндолАнганола буквально в соседней комнате и жестокой прихотью судьбы возвращенный в место своей смерти...

Отложив рог, он взял в руки пояс. Изделие отличалось превосходным качеством и явно стоило недешево, но узнать, из каких краев оно прибыло, не представлялось возможным: такие пояса можно было без труда приобрести где угодно, особенно в Осоилима, вечно наводненном пилигримами, с охотой покупающими подобный товар для защиты своих жалких сбережений. Перевернув этот пояс, КараБансити обнаружил на нем застегнутый на пуговицу потайной клапан. Откинув его и просунув внутрь пальцы, он извлек на свет непонятный предмет. Озадаченно нахмурившись, он положил его на свою шершавую от постоянных трудов ладонь и прошел к масляной лампе.

Искусно сплетенная из нитей неизвестного металла полоска, более всего похожая на браслет, была с двух сторон присоединена к круглому утолщению величиной с согнутые колечком пальцы. На лицевой части утолщения за щитком из прозрачного материала (но не стекла!) чернели три группы цифр. Последние цифры в каждой группе, словно бы изгибаясь, менялись прямо на глазах.

Суеверный страх сжал ледяными когтями прагматичный разум КараБансити. Ничего подобного до сих пор ему видеть не доводилось — и он даже представить не мог, что это такое может быть. Серо-серебристый металл, из которого по большей части был изготовлен предмет, также оказался ему незнаком.

— Святые небеса, — благоговейно вздохнул он, оторвавшись наконец от завораживающего зрелища.

Когда он, накачав из колонки воды, смывал с находки кровь и песок, в мастерскую вошла его жена, Биндла.

— Ну и чем, скажи на милость, ты занялся на этот раз? — ворчливо сказала она. — Сколько прикажешь тебя ждать? Ты же сам просил согреть для тебя местечко!

— Да, дорогая, конечно, — но у меня появилось срочное дело.

КараБансити поднял к супруге напряженное лицо. Биндла была уже совсем немолода, — недавно ей минуло двадцать девять, она была моложе его всего на два года и её медные волосы уже начинали седеть. Но она тоже неплохо разбиралась в анатомии и знала немало крайне непристойных трюков, очень возбуждавших его. Поморщившись от витающего в комнате тяжкого духа мертвечины, она картинно помахала у носа рукой.

— Какая вонь — как у тебя хватает терпения ковыряться во всём этом дерьме? Я-то думала, ты опять засел за астрологические трактаты, свою обычную отговорку.

КараБансити неопределенно хмыкнул.

— Вонь мне больше по душе.

— Тебе нужно учиться мыслить здраво, — заявила Биндла. — Религия будет всегда, а вонь — вот она была, и нету.

— Вот и нет, золотко, вот и нет. Как раз наоборот — это религии приходят и уходят. А вонь будет сопровождать нас на пути в вечность и останется после, — анатом и представить не мог, насколько он окажется прав...

Одного взгляда на мужа Биндле было достаточно, чтобы понять, в какой глубокой растерянности тот пребывает. Стиснув руку в кулак, КараБансити, как мальчишка, покусывал костяшки пальцев, а это был редкий знак.

— Ты очень возбужден — что-то случилось?

— Вот, взгляни сама.

Биндла подошла ближе и положила ему на плечо руку. Увидев предмет в руке мужа, она ахнула.

— Никогда раньше не видела ничего подобного, — испуганным шепотом выдохнула она. — Что это, какой-то колдовской талисман?

Как загипнотизированные, они не могли отвести от поразительного предмета глаз и вместе прочитали цифры, по которым скользил толстый палец анатома:

...

06: 16: 55/12: 37: 73/19: 20: 14

Они переглянулись в немом изумлении и снова уставились на цифры. Черные цифры на сером фоне продолжали мигать. Анатом опять вслух прочитал их.

...

06: 20: 25/12: 50: 00/19: 23: 44

Внезапно за его спиной ожили большие стенные ходики, и, надсадно заскрипев внутренностями, пробили полдень. Эти часы, очень сложный и точный для механика-самоучки механизм, КараБансити сделал сам несколько лет назад. Кроме обычного времени суток, иначе говоря, каждой из 100 секунд минуты, сорока минут часа и двадцати пяти часов дня, часы показывали восемь дней недели, шесть недель теннера и десять теннеров года в 480 дней — а также отмечали смену времен года в виде условных картинок и даже движение по небосклону Фреира и Баталикса.

— Неужели и эта безумная штуковина — часы? — наконец спросила Биндла.

— Очень может быть! — радостно воскликнул анатом. — Средний ряд цифр показывает двенадцать с половиной часов, это как раз полдень!

Приложив предмет к уху, он прислушался, пытаясь уловить в металлическом корпусе звук работы внутреннего механизма. Вслед за мужем Биндла тоже взяла браслет послушать — и тоже ничего не услышала. Но в правой части круглого корпуса часов имелся ряд крохотных бугорков. Протянув руку, Биндла бездумно нажала на один из них.

Три ряда цифр под прозрачным щитком мигнули и погасли, потом зажглись снова, но уже другие:

...

6877 /828/3269

(1177)

Анатом вновь оглянулся. Будь он более искусен, на циферблате часов был бы и годичный круг, разграфленный на 1825 малых лет Великого Года. Его стрелка указывала бы на 381, каким и значился текущий год по общему календарю Борлиена-Олдорандо, берущий начало от возрождения сожженного фагорами города. Но он знал, что есть и более древние календари.

— Средняя цифра уже встречалась мне где-то, в какой-то из книг, — пробормотал он. — Но как, Вутра её возьми, эта невозможная штука работает?.. И что значат все прочие цифры?..

Он нажал на тот же бугорок, что и жена, и прежний ряд цифр вернулся. Положив браслет на стол, анатом задумчиво посмотрел на него, но Биндла не позволила ему размышлять долго — подхватив браслет, она быстро надела его себе на руку, очевидно желая узнать, как тот будет смотреться. Не успела она и глазом моргнуть, как браслет сам собой затянулся, установив ширину по размеру её пухлой ручки. Биндла взвизгнула от неожиданности.

Ухмыльнувшись, КараБансити прошел к полке с длинным рядом потрепанных книг. Выбрав и полистав старинный томик in folio под названием 'Заветы РайниЛайана', он поставил его на место и взамен вытащил из середины ряда 'Календарные таблицы предсказателей и астрологов'. Просмотрев несколько страниц, он принялся водить пальцем по таблице.

Текущий год по календарю Борлиена-Олдорандо был 381-м, хотя подобное исчисление и не было общепринятым. Иные державы, например Панновал, пользовались собственным летоисчислением, также приведенным в сравнительной таблице, найденной КараБансити. По исчислению Сиборнала, берущему начало от предыдущего апоастра Фреира, самого холодного и темного времени Великого Года, знаменующего, тем не менее, поворот к благодатным векам Весны и Лета, текущий год считался именно 828-м! А по старинному календарю Олдорандо шел как раз 1177-й год.

Данное летоисчисление, известное также как 'Календарь Дэнниса', в Борлиене было напрочь забыто, а в самом Олдорандо упоминалось только в книгах самых дотошных историков. Дэннисом звали легендарного короля, правившего Кампаннлатом во время прошлой Великой Осени. Календарь брал начало от года его коронации, якобы состоявшейся в Олдорандо. Но что тогда отмечали две других даты, берущих начало в совсем уже незапамятной древности прошедших Великих Лет? 3269 лет — это даже не забытый календарь ЯрапРомбри. Но 6877? Неужели где-то существует календарь, восходящий к уже почти мифической эпохе Архитекторов? Но шестьдесят секунд в минуте и шестьдесят минут в часе? Это крайне неудобно!

— Цифры в середине, без сомнений, означают местное время, две другие, вероятно, отмечают время Попевина и Хаккута, краев населенного мира... — анатом снова принялся грызть костяшки пальцев. — Или Идживибира и Бандриасса, если речь идет о нечестивом Сиборнале. Устройство непромокаемо, поскольку работает после продолжительного пребывания в морской воде, гибельного для обычных часов. Способ привести в движение эти цифры мне совершенно не понятен, хотя, вне всяких сомнений, схож со способностью некоторых морских животных изменять цвет кожи... Ремесленник какой страны мог изготовить подобную драгоценность? Может быть, момент его создания восходит ко временам короля Дэнниса? Или времен ещё намного более ранних — великого ЯрапРомбри или самих Архитекторов, когда, если верить легендам, было создано много удивительных устройств? Но каким образом эта штуковина смогла проработать такую бездну лет? Ведь любые часы нужно заводить каждый день!

Он взял жену за запястье и они снова долго следили за миганием цифр. Происхождение предмета, попавшего в их руки, было более чем загадочным — и скорее всего навсегда останется тайной. Зато с ценой всё было ясно — она была сказочно велика.

Кем бы ни был умелец, чье мастерство позволяло создавать подобные поделки, он безусловно проживал далеко за пределами беспокойного Борлиена, доведенного усилиями короля ЯндолАнганола до последней крайности. В портовом Оттасоле жизнь всё ещё была сносной, поскольку город жил торговлей с другими государствами, более благополучными. В остальной же части Борлиена, где правили бал засуха, голод и беззаконие, существование было на грани отчаяния. Войны и засухи обескровили страну. Борлиену нужен был новый правитель и другой парламент-скритина, вместо теперешнего, погрязшего в коррупции, которые, немедленно заключив перемирие с соседями, взялись бы решать проблемы благосостояния своего народа, опираясь исключительно на внутренние резервы страны, как думал анатом. Он не без оснований полагал, что под предлогом обещанной помощи так назвывамые 'союзники' Борлиена — Панновал и Олдорандо — постараются взять её под контроль и высосать последние соки.

Однако короля ЯндолАнганола невозможно было ненавидеть (по крайней мере, КараБансити, постоянно размышляя о судьбах родины, так и не сумел внушить себе это чувство) поскольку ради чего, как не ради блага страны, Орел отверг свою красавицу жену, королеву королев, и брал в супруги несмышленое дитя, полумадис, скрепляя таким образом кровными узами союз Борлиена и его старинного врага, Олдорандо? Король ЯндолАнганол был жесток и неукротим, но небеспричинно — осажденный сонмами врагов, он едва ли мог укротить их хищность милосердием.

Разгоравшееся день ото дня пекло тоже подливало масла в огонь. От поколения к поколению жара нарастала, и явно недалек был день, когда все до одного деревья на свете вспыхнут, как праздничные свечи...

— Опять стоит мечтает! — прикрикнула Биндла. — Не видишь — эти часы раздавят мне руку. Сейчас же сними их!..

Глава 2.

Прибытие во дворец

Перемены, которых так боялась королева, приближались с неумолимой быстротой. Король ЯндолАнганол направлялся в Гравабагалинен с твердым намерением получить от неё развод.

Начав своё путешествие из столицы Борлиена Матрассила, он должен был спуститься по реке Такисса до Оттасола, откуда ему предстоял совсем уже короткий путь морем вдоль побережья до узкой бухты Гравабагалинен. По прибытии король ЯндолАнганол при свидетелях подпишет с женой грамоту Святейшего Це'Сарра о разводе, после чего они навсегда расстанутся.

Таков был план самого короля и он претворял его в жизнь, сметая на своём пути все преграды. Проследовав в закрытом экипаже по кривым улочкам Матрассила, под бравурные звуки труб, в сопровождении шагающего ровными рядами Первого Фагорского полка, король прибыл на пристань. В экипаже он находился не один: с ним был рунт Юли, его обычный спутник. Рано лишившийся рогов Юли в ожидании путешествия по столь нелюбимой им воде был беспокоен, не мог усидеть на месте и постоянно крутился на мягком кожаном сиденье рядом с королем. Сквозь его белый взрослый мех ещё проглядывал коричневый детский подшерсток.

Завидев прибывший экипаж, капитан корабля вышел вперед и бодро отсалютовал выбиравшемуся на брусчатку королю, готовясь произнести целую речь о том, как он лично рад служить его величеству.

— Отчаливай сразу же, болван, нет времени ждать, — коротко бросил ЯндолАнганол, едва взглянув на него.

Пять недель назад от этой же пристани отплыла в изгнание королева. В отдалении на берегу реки теснились группки горожан, не желающих упустить случай поглазеть на короля, известного своей скандальной репутацией. Мэр города в своем торжественном выступлении церемонно пожелал монарху доброго пути. Со стороны зевак послышались жалкие приветственные выкрики, не идущие ни в какое сравнение с ревом собравшихся провожать в путь королеву МирдемИнггалу.

Король без церемоний поднялся на борт. Гребцы тотчас навалились на весла и дружно принялись за дело. Свежий ветер наполнил распущенные паруса.

Как только полоска воды между бортом судна и причалом расширилась, король ЯндолАнганол пристально посмотрел на мэра, явившегося вместе со своими советниками (на лицах которых не было и следа печали), на набережную — пожелать отбывающему монарху доброго пути. Заметив, что король смотрит на него, мэр отвесил глубочайший поклон, всем своим видом выражая покорность и преданность, но король видел, что он с трудом скрывает ярость.

Монарх крайне неудачно выбрал момент для того, чтобы оставить свою столицу. Пользуясь тем, что армии Борлиена были вконец обескровлены беспрерывными военными действиями на границе с Рандонаном, недобитые дикари Трибриата возобновили разбойные вылазки на северо-востоке, отчего опасность, грозящая столице, стала более чем реальной. Но сейчас это ни в малейшей степени не волновало ЯндолАнганола, захваченного с головой матримониальными делами...

Когда корабль отдалился от берега настолько, что стало невозможно понять, злится мэр или улыбается, король обратил взор к югу. Ярость мэра была вполне оправдана, он не мог это не признать. Приходящие с возвышенностей Мордриата донесения говорили о том, что безжалостный военачальник Ундрейд Молот собрал большую армию и готовит поход на Трибриат. Так как им он мог не ограничиться, было принято решение для повышения морального духа солдат назначить командующим Борлиенской Восточной армией сына короля, РобайдайАнганола. Однако в день, когда король официально объявил об этой замечательной новости, РобайдайАнганол по-прежнему отсутствовал.

— Вот и верь сыновьям... — горько сказал ЯндолАнганол порывам ветра. По сути дела в том, что ему пришлось сесть на корабль и без промедления отправиться в путь в столь неудачный момент, виноват был не кто иной, как его бесчестный и неблагодарный сын, который и должен был жениться на Симоде Тал, избавив отца от мучительного во всех смыслах развода с женой.

Обратив лик к северу, король некоторое время высматривал на берегу приветствующих его подданных, однако напрасно. Вокруг на палубе лежали перепутанные тени, отбрасываемые такелажем. Как только в небе во всем своем великолепии появится Фреир, путаница теней удвоится. Не дожидаясь появления из-за горизонта макушки ослепительно-голубого диска, король удалился в свои покои.

Шелковый королевский шатер был раскинут на корме. Почти всё свое трехдневное плавание король провел здесь, в одиночестве, не желая даже видеть плывших с ним придворных. В нескольких футах под полом его походных покоев, на нижней палубе, сидели на веслах обнаженные рабы, в основном пленные рандонанцы, готовые в любой момент, едва стихнет ветер, прийти на помощь слабеющим парусам. Оттуда, с нижней палубы, поднимался острый запах пота и немытых тел, и вместе с запахами дерьма, мочи и дегтя истязал обоняние короля.

— Мы сделаем остановку в Осоилима, — вскоре объявил король. В Осоилима, раскинувшемся на берегу реки знаменитом месте, где король Дэннис даровал свободы своим подданным, и поныне служившим местом паломничества, он посетит святые места и подвергнет себя бичеванию. Король был глубоко религиозен, и, предвидя грядущие испытания, желал получить благословение Акханабы Всемогущего. И даже в страшном сне не мог представить, что покинул свою славную столицу навсегда...

* * *

Под высокой скалой Осоилима состоялась скромная и суровая церемония с участием короля. Накинув на истерзанные плечи грубую тунику, сквозь которую тут же проступила кровь, король вернулся на корабль, чтобы немедленно отчалить и продолжить путешествие.

Желая избавить себя от корабельных запахов, он устроился спать прямо на носовой палубе, приказав постелить себе перину из лебяжьего пуха. Фагор Юли спал в ногах у короля, охраняя его сон.

В кильватере королевского корабля шло второе судно, бывшая баржа-скотовоз, на которой вслед за королем плыла его гвардия, лучшая и доверенная её часть, Первый полк Фагорской гвардии. Когда на третий день плавания королевский корабль вошел в бухту Оттасола, баржа держалась рядом, прикрывая его с борта от возможных атак злоумышленников.

В душном туманном мареве Оттасола флаги на мачтах были траурно приспущены в знак изгнания прекрасной королевы королев. Собравшиеся на пристани толпы пришли в волнение, мало похожее на радость. Среди флагов вместо знаков проявления патриотизма господствовали транспаранты церковников: 'Когда геенна огненная близка и океаны кипят, выбор прост — или жизнь с Акханаба, или вечный огненный ад Фреира'. Пользуясь состоянием всеобщей тревоги и умело подстраиваясь под текущие настроения, церковь торопливо вербовала в свои ряды испуганных грешников.

Промаршировав между складами и развернувшись на набережной, оркестр заиграл вариации на темы королевских гимнов. Тем не менее, аплодисменты, раздавшиеся в момент появления ЯндолАнганола на трапе, были весьма жидкими, если не сказать более.

Поздравить короля с прибытием явились члены городской скритины и почтенные горожане. Манеру короля вести дела скорейшим и кратчайшим способом здесь хорошо знали все, а потому и приветственные речи были краткими и быстрыми. Кратким и быстрым было и его ответное слово.

— Я рад видеть Оттасол, главный порт и крупнейший град моей державы, богатеющим и процветающим. К сожалению, я не смогу задержаться здесь надолго. Государственные дела, о сути которых вы, без сомнения, осведомлены, требуют моего срочного присутствия в Гравабагалинене. Я твердо намерен освободиться от супружеских уз с бывшей королевой МирдемИнггалой, для чего мной получена грамота разрешения на бракоразводный процесс, выписанная лично Великим Це'Сарром Киландром IX, главой Священной Панновальской Империи и Верховным Папой церкви Акханабы, чьими покорными слугами мы все, к счастью, являемся.

Подписав с королевой при назначенном святейшим Це'Сарром посланнике грамоту и отправив потом эту грамоту с подписью королевы и моей обратно Святейшему, я смогу считать себя свободным от брачных обязательств и буду вправе взять в жены совершеннолетнюю наследницу королевского дома Олдорандо, Симоду Тал. Таким образом, путем установления матримониальной связи, я укреплю союз нашей страны и Олдорандо, союз стародавних друзей и равноправных членов Священной Панновальской Империи. Объединившись, мы повергнем наших общих врагов и поднимем флаг нашего могущества до невиданной доселе высоты.

Ответом были редкие хлопки и выкрики, выражавшие также не радость. Большая часть толпы с подозрением следила за высадкой фагорской гвардии.

Готовясь явиться народу Оттасола, король решил отказаться от кидранта и своих обычных одежд в полувоенном стиле. Вместо этого он выбрал черную с желтым тунику без рукавов, выгодно открывающую его мускулистые руки, бриджи из желтого шелка, облегающие такие же мускулистые ноги, и сапоги с отворотами из красной кожи. Единственным оружием был простой меч в ножнах на поясе. Темные волосы короля оплетал золотой обруч — священный круг Акханаба, чьей милостью он правил своим королевством. Завершив ответное слово, он брезгливо рассматривал приветствующих его 'избранников народа'. Избранники нерешительно переминались с ноги на ногу. Похоже, они ожидали от него каких-то более конкретных заявлений. Оттасол был влюблен в королеву МирдемИнггалу не меньше столичного Матрассила. Быстро оглянувшись на свою свиту, ЯндолАнганол сошел на берег.

Обветшавшая деревянная пристань переходила в насыпь из вездесущего лёсса. Специально к прибытию короля её застелили желтыми ткаными дорожками. Даже не взглянув на них, король прошел к ожидающему его экипажу и уселся в него. Слуга закрыл за ним дверцу, кучер стегнул хоксни, и экипаж, миновав арку главных городских ворот, углубился в лабиринт подземных улиц Оттасола. Фагорская гвардия неотступно следовала за своим главнокомандующим.

Король, ненавидевший в жизни очень многое, среди прочего питал ненависть и к своему подземному дворцу в Оттасоле, крайне похожему на монументальный склеп. Его мрачное расположение духа не улучшилось даже после того, как на пороге дворца его встретил сам королевский викарий, женоподобный непроницаемый АбстрогАзенат собственной персоной.

— Да благословит вас Великий Акханаба, государь, — сказал викарий. — Мы рады лицезреть ваше величество в столь трудное время, когда из Рандонана от Второй армии без перерыва прибывают тяжелые вести.

— О делах военных я привык говорить с генералами! — холодно бросил в ответ король и прошествовал в приемную залу, даже не взглянув на своего духовника.

Несмотря на то, что в подземном дворце всегда, даже в самую страшную жару, царила прохлада, его мрачная обстановка угнетала короля. Дворец напоминал ему о двух бесконечных годах, проведенных им в качестве жалкого мальчика-служки в зловещем Панновале.

Его отец, ВарпалАнганол, в своё время значительно расширил оттасольский дворец. Надеясь, что сыну понравится результат, он спросил его мнение.

— Холодно, тесно и небезопасно, — таким был ответ принца ЯндолАнганола.

Королю ВарпалАнганолу, весьма далекому от премудростей инженерного искусства, было невдомек, что подземное сооружение с точки зрения обороны имеет значительно больше слабых мест, чем расположенное на поверхности. ЯндолАнганолу же был хорошо памятен тот день, когда оттасольский дворец подвергся нападению заговорщиков, хотя в ту далекую пору королю едва минуло четыре года. В тот день он фехтовал деревянным мечом в одном из подземных дворцовых залов, воображая себя кем-то из знаменитых сказочных героев — может быть, даже легендарным королем АозрунОнденом, основателем его династии. Внезапно на его глазах гладкая лёссовая стена зала начала рушиться. Посыпалась земля и в образовавшуюся дыру в зал один за другим ворвалась дюжина вооруженных людей. Каким-то образом бунтовщикам незаметно удалось прорыть подземный ход. До сих пор, вспоминая, что вместо того, чтобы наброситься с игрушечным мечом на неприятеля, он закричал от страха и сбежал, король ЯндолАнганол испытывал стыд и досаду.

По счастливому стечению обстоятельств в соседнем зале происходила смена караула, и моментально явившиеся на крик принца королевские стражники вступили в бой с бунтовщиками. После короткой и яростной схватки нападающие были перебиты. Сооруженный ими подземный ход вскоре был искусно включен в запутанный лабиринт дворца. Нападение это произошло в начале одного из бунтов, благополучно подавленного ВарпалАнганолом, хотя и без должной энергии и суровости, как полагал теперь его сын.

Сейчас старик-король был похоронен в Матрассиле, а все коридоры дворца в Оттасоле охраняли стражники: люди и двурогие. Широко шагая по извилистым дворцовым переходам, король впивался цепким орлиным взором в неподвижные молчаливые фигуры. Ни один из стражников, завидев короля, не смел даже моргнуть — в припадке ярости тот мог на месте зарубить того, кто покажется ему нерадивым.

Новость о том, что король сильно не в духе, мгновенно облетела дворец. Чтобы развлечь монарха, было решено устроить увеселения. Он же первым делом потребовал отчета о положении на западном фронте.

— Ударный отряд Второй армии, продвигавшийся через Чвартскую возвышенность с намерением напасть на столицу Рандонана, город-порт Пурич, попал в засаду и был атакован превосходящими силами противника. Схватка длилась до наступления ночи, под покровом которой остатки ударного отряда отступили, чтобы предупредить основные силы. Одного из раненых послали передать донесение о происшедшем по семафору Южной Оттасольской дороги, — пробормотал придворный генерал.

— Что слышно от ТолрамКетинета?

— Он по-прежнему сражается, государь, — обтекаемо ответил генерал.

Молча выслушав дурные вести, ЯндолАнганол спустился в королевскую часовню для молитвы и бичевания. Здесь плетью обычно орудовал искушенный в науке страдания АбстрогАзенат, благодаря изощрённому умению которого и без того суровая процедура превращалась в настоящее истязание.

Поражение борлиенских армий, находящихся почти в тысяче миль от Оттасола, мало волновало двор, более озабоченный тем, чтобы разлитие королевской желчи не испортило назначенных увеселений. Таким образом, добровольное истязание ЯндолАнганола было на руку всем.

Вниз, к королевской часовне, вела длинная винтовая лестница. Вырытое в глинах, залегающих под поверхностным плодородным слоем лёсса, святое место преклонения было устроено в панновальском духе, угнетающем и мрачном. Стены, выложенные камнем, привезённым из самого Панновала, были покрыты ровными строками изречений из священных писаний. Оседавшие на них капли воды стекали вниз миниатюрными ручейками, собираясь в специальных ямах, откуда её регулярно вычерпывали рабы. За мутноватыми стеклами горели масляные светильники, их неясный свет мерцал в напитанном влагой воздухе перемежавшимися тенью полосами. Под аккомпанемент тихой мрачной музыки вечно капающей со сводов воды королевский викарий достал свою десятихвостую плеть из-за алтаря с Колесом Акханабы, состоящим из двух кругов, внутреннего и внешнего, соединенных парой изогнутых спиц. Висящий позади алтаря вытканный золотом и пурпуром гобелен изображал череду достославных противоречий Великого Акханабы 'два-в-одном': зверь и бог, дитя и чудовище, преходящий и вечный, благородный и жестокий. Встав перед алтарем, голый по пояс король всмотрелся в звериный лик бога. Его преклонение перед Всемогущим было совершенно искренним. Всю жизнь, ещё до горьких лет служения в панновальском монастыре, религия вела и направляла его. Равным образом и своё правление страной он осуществлял через религию. Религия — вот что держало в повиновении его двор и его народ. Ни что иное, как та же общая вера в Акханабу объединяла Борлиен, Панновал и Олдорандо в непрочный союз. Без Акханабы мир представлял бы собой хаос, где вершили бы своё дело темные силы врагов цивилизации...

АбстрогАзенат жестом приказал королю-грешнику преклонить колени и прочитал над ним короткую молитву.

— Вот мы перед Тобой, о Акханаба, чтобы просить у Тебя прощения и пролить кровь искупления. Среди нас грешных Ты, о Великий Целитель, один можешь посылать боль, и Ты, Всемогущий, вправе отнимать жизнь. Ты ведешь нас волей Своей по узкой дороге меж Льдом и Пламенем, с тем чтобы мы смогли познать тщету своего бытия тут, на земле, и узреть уже пройденное Тобой во имя наше, вечные муки Жара Огненного и Мороза Жгучего. Прими же эти страдания, о Великий Господи, как мы пытаемся принять Твои!

Плеть со свистом опустилась на королевские плечи. Рыхлый женоподобный АбстрогАзенат был крепок руками и прилежен в во всём, что касалось исполнения воли Акханабы...

За молитвой и бичеванием последовало церемониальное омовение. После купания король наконец счел возможным снизойти до утех мирских.

На смену свисту плети пришло кружение юбок в безудержном танце. Толстые и довольные жизнью музыканты играли плясовые. Король позволил себе улыбку, опустив её на лицо как забрало, вспомнив, что некогда, ещё совсем недавно, и эти залы были осияны присутствием королевы королев МирдемИнггалы. Сейчас же стены дворцовой залы были украшены цветами со сладким и душистым ароматом. На столах высились груды фруктов и теснились кувшины с драгоценным черным вином из далекой Зроссы. Крестьяне вокруг умирали от голода, но дворец буквально ломился от яств.

Король снизошел до кубка черного вина, своеручно разбавленного им фруктовым соком и охлажденного горстью колотого лордриардрийского льда. Пригубив вино, он без всякого выражения уставился на бушевавшее перед ним веселье, очевидно не замечая его. Осторожные придворные предусмотрительно старались держаться поодаль. К королю были посланы ласковые и умелые наложницы, но он грубо отослал их прочь.

Перед отъездом из Матрассила король выгнал своего главного советника. Новый главный советник, взятый пока только на пробу, теперь крутился где-то сбоку и позади трона. Ещё не пришедший в себя после такого неожиданного возвышения и от этого одновременно заискивающий и взволнованный, новый главный советник искал повод завести разговор о подробностях предстоящего вскоре плавания в Гравабагалинен, которое внушало ему многочисленные опасения, как связанные со случайностями моря, так и нет. Наконец, не выдержав, он предпринял попытку прямо начать этот разговор, но тоже был отослан.

Задерживаться в Оттасоле король не собирался. Дождавшись посланника Це'Сарра, он намеревался немедленно отправиться вместе с ним в Гравабагалинен. По завершении церемонии подписания грамоты король планировал на кораблях же добраться до Олдорандо. Там, вступив в законный брак с принцессой Симодой Тал, он наконец завершит мучительную рокировку и вернется в столицу, чтобы, наконец, со всей возможной энергией приняться за обступившие его дела. Заручившись поддержкой Олдорандо и Панновала, он расправится с врагами и установит наконец в границах своей страны желанный мир. После этого сам он займется обустройством провинций, постоянно пребывая в отъезде, а королева Симода Тал будет спокойно жить во дворце в Матрассиле, поскольку веских причин для частых встреч с этой глуповатой девочкой король пока не видел. Таков был его план и он твердо намеревался довести его до конца. Постоянно перебирая детали этого плана, король пытался найти слабые места.

Не найдя их, король поискал глазами посланника Це'Сарра, элегантного Элама Эсомбера. Однако среди толпящихся в зале придворных посланника не оказалось — он прибыл во дворец, но ещё оставался в своих покоях. Обстоятельства, задержавшие его там, приняли обличье маленького сутулого плешивого человечка в покрытом пылью дорог кидранте, туго обтянувшем выпирающий живот, — человечка, который посмел утверждать, что у него есть к посланнику неотложное дело.

— Насколько я понимаю, ты не от моего портного? — брезгливо осведомился Эсомбер.

Сутулый человечек витиевато и многословно подтвердил, что явился вовсе не от портного и в конце разглагольствований достал из внутреннего кармана кидранта письмо. С выражением глубочайшего почтения человечек протянул его посланнику. Неторопливым изящным движением Элам Эсомбер тут же распечатал поданное ему письмо.

— Нижайше прошу простить, господин посланник, но, насколько мне известно, вы должны передать это письмо далее, оно предназначено только для глаз Его Святейшества Це'Сарра лично, — испуганно пробормотал человечек. — Ещё раз прошу прощения.

— С твоего позволения, болван, я полномочный представитель Це'Сарра в Борлиене, — ледяным голосом ответил посланник. Пробежав глазами письмо, он удивленно хмыкнул и достал серебряную монету для гонца.

С поклоном приняв деньги, последний ретировался, бормоча что-то себе под нос. Выбравшись из подземного дворца, СкафБар отвязал своих хоксни и пустился в обратный путь в Гравабагалинен, торопясь доложить королеве об успешно выполненном поручении...

После ухода гонца посланник какое-то время в задумчивости стоял на месте, улыбаясь своим мыслям и почесывая кончик носа. Размышляя, он задумчиво покачивал письмо, удерживая его за уголок, и рассматривал живописный миниатюрный портрет королевы МирдемИнггалы, её личный подарок. Письмо позволяло взглянуть на обстоятельства её жизни в новом свете, — из чего он мог извлечь изрядную выгоду, как общецерковную, так и очень личную. Гравабагалиненская миссия с самого начала представлялась ему лишь неожиданным подарком судьбы, и он не собирался скучать ни в пути, ни по приезде на место. Теперь же он был вправе рассчитывать на нечто много большее...

Рассуждая наедине с собой, Эсомбер решил, что не станет напускать на себя излишнюю религиозность и благосклонно примет от жизни всё то приятное, что ей угодно будет преподнести ему, как в Гравабагалинене, так и в более интересных местах.

* * *

Едва корабль ЯндолАнганола надежно пришвартовался к причалу, как на подземной площади перед королевским дворцом собралась толпа горожан в надежде сообщить о своих бедах лично монарху. Согласно закону все прошения на королевское имя следовало подавать через скритину, но древняя традиция бросаться в ноги государю и вымаливать у него милости всё ещё держалась в народе, тем более что сам король всегда охотно принимал просителей. Устав от ожидания церковного посланника и обомлевших трясущихся придворных, то и дело в страхе замирающих под его взглядом подобно бездыханным статуям, король согласился устроить в приемном зале аудиенцию для простых горожан. Ручной рунт устроился на маленьком стульчике рядом с хозяином, чтобы тот, опуская руку, мог время от времени поглаживать его по лобастой голове.

Выслушав и приняв решение по делам двух бедолаг, король приказал впустить третьего, коим оказался Бардол КараБансити, по столь торжественному случаю облачившийся поверх дорогого кидранта в вышитый короткий плащ. Увидев приближавшегося уверенной походкой солидного горожанина, не похожего на двух попрошаек, король удивленно поднял бровь, а вытерпев его вычурный поклон, нетерпеливо нахмурился.

— Имя этого человека — КараБансити, государь, — наклонившись, доложил королю главный советник, стоявший навытяжку по левую руку от трона. — Он известный анатом и астролог, и некоторые из его трудов по описанию движения звезд и устройства внутренностей есть даже в дворцовой библиотеке вашего величества.

Холодно кивнув, король мигнул налитыми кровью глазами:

— Да, я помню тебя, толстяк. Ты друг моего бывшего главного советника, СарториИрвраша.

— Смею надеяться, ваше величество, что СарториИрвраш по сию пору пребывает в добром здравии, несмотря на то, что теперь к его титулу главного советника прибавилась приставка 'бывший', — вопросительно проговорил КараБансити.

— Он сбежал в Сиборнал, так что я надеюсь, что он давно издох там от промозглых туманов этой проклятой страны, — раздраженно рявкнул король. — Ну, что ты хочешь от меня?

— Для начала, ваше величество, я хотел бы попросить стул, поскольку мои ноги невыносимо болят от долгого стояния, — кротко заметил КараБансити.

Какое-то время монарх и анатом молча изучали друг друга. Наконец король молча указал слуге на стоявший у стены стул, велев поставить тот перед троном.

Неторопливо разместившись на пожалованном государем стуле, КараБансити наконец заговорил:

— Поводом для моего прихода к вам, ваше величество, явилась странная находка — по моему мнению, бесценная, — которую я, наслышанный о том, что вы, ваше величество, слывете человеком сведущим в науках и наукам потворствующим, решил тотчас преподнести вам.

— В науках я несведущ, а в остальном достаточно глуп, чтобы к лести относиться с презрением, — раздраженно сказал ЯндолАнганол. — Как король Борлиена, большую часть своего внимания я уделяю вопросам политики — дабы поддерживать благосостояние страны!

— Разумный человек старается черпать знания из всех доступных источников, поскольку в знании скрыта сила, — тем же кротким тоном ответил КараБансити. — Я легко могу сломать руку любому силачу, ибо знаю, каким образом устроен его локтевой сустав.

Король вдруг рассмеялся. Смех — глухой и хриплый — срывался с его уст нечасто. Он с угрозой наклонился к анатому.

— Что может твоя ученость против неумолимого зноя Фреира? Последнее время мне кажется, что даже Всемогущий Акханаба пасует перед его яростью...

КараБансити спешно потупил взор. Он понял, что беседа приобретает опасный оборот. Яростная религиозность короля была известна всем.

— Мне мало что известно о возможностях Всемогущего, ваше величество, поскольку он не удостаивает меня ни своим вниманием, ни беседой.

— Но ты, как я слышал, ещё и астролог, человек, знающий толк в небесных явлениях. Что ты можешь сказать о несносной жаре, измучившей наши края? Говорят, род людской наказан Акханабой за свои прегрешения — а как по-твоему? Сгорим ли мы все заживо в пламени Фреира? Что ты знаешь о комете, каждую ночь являющейся в северной части неба? Святые отцы считают её знамением неминуемого конца света!

Ступив на привычную почву, КараБансити тотчас оживился.

— Ваше величество, эта комета, носящая имя ЯрапРомбри, знак не разрушения, а надежды! Я сейчас же мог бы привести лично почерпнутые мной из астрономических наблюдений доказательства этому утверждению, если бы не боялся утомить ваше величество перечислением сухих научных фактов. Название комете было дано в честь древнего мудреца, картографа и астронома ЯрапРомбри Кивассиенского. Он первым вычертил карту земного шара, поставив в её центр Оттасаал, как в ту пору назывался наш великий город, и описал появление кометы. Это случилось ровно 1825 лет — один Великий Год — назад. Возвращение кометы, по моему скромному мнению, лишь доказывает, что она, как и Баталикс, попросту вращается вокруг Фреира, и поскольку с тех пор жизнь Геликонии счастливо продолжалась, то и теперь нам не грозит по большому счету ничего, кроме пары веков парной бани!

Король задумался над услышанным.

— Примерно то же самое сказал в ответ на мой вопрос и изменник СарториИрвраш. Ваши с ним слова рождены долгим изучением наук, тогда как я хочу получить ответ, исходящий от религиозного сердца!

КараБансити торопливо поклонился.

— Боюсь, здесь вы обратились не по адресу, ваше величество. Пару лет назад какие-то мудрецы из простонародья нацарапали на двери моего дома бранное слово 'атеист', с тех пор под этой надписью я и проживаю.

— Тогда тебе стоит подумать о спасении души, — король сказал это без угрозы, понизив голос, точно дал дружеский совет.

— А что говорит по поводу Фреира наша Священная Церковь, осмелюсь спросить? — спросил анатом, и, не дождавшись ответа, продолжил: — Толкуя все небесные явления исключительно как очередной гнев Акханабы, Церковь видит в появлении кометы лишь удобный повод для устрашения народов! Оно почему-то трактуется святыми отцами как знак объявления великого священного похода против фагоров, которых наконец следует выкорчевать из наших рядов, за что, едва только избиение этих лишенных души созданий успешно закончится, нам сулят немедленное повсеместное похолодание климата! И это при том, что в годы всеобщего оледенения Церковь винила во всём опять же безбожных фагоров, накликавших стужу на наши головы! Во всех этих заявлениях недостает одного — логики, впрочем, как и во всём, что связано с религией.

— Довольно ереси, болван! — рявкнул король. — В Борлиене Церковь — это я! Если ты продолжишь свои речи в том же духе, я немедля изгоню тебя из страны, как недавно изгнал СарториИрвраша! Твой друг-изменник, которого ты не устаешь похвалять, тоже горой стоял за повсеместное истребление фагоров!

КараБансити нервно покусал костяшки пальцев. Он понимал, что ступил на очень тонкий лед.

— В таком случае прошу прощения, ваше величество. Но я придерживаюсь того же мнения, хотя и использую двурогих в своём доме как слуг. Если дозволите сказать ещё слово правды, то сознаюсь — ваше расположение к фагорам тревожит меня. Однако, отдавая свой голос за тех, кто желает истребить двурогих, я поступаю так не из религиозного рвения, а просто потому, что считаю фагоров извечными врагами человечества.

Окончательно потеряв терпение, король громко хлопнул ладонью по подлокотнику трона. КараБансити вздрогнул.

— Всё — больше я не желаю слышать твоих еретических речей! Я прикажу посадить тебя на кол, дерзкий богохульник, да повыше, чтобы ты мог напоследок полюбоваться звездами!

КараБансити вскочил и тотчас рухнул на колени, понимая, что спасти его теперь может только чудо.

— Ваша воля, государь! Власть оглушает людей и они перестают слышать голос разума. Не я, а вы сами, ваше величество, назвали себя несведущим, — воскликнул он, поняв окончательно, что ему уже нечего терять. — К сожалению, вряд ли моя смерть что-либо исправит. Тот, кто пугается одного лишь внешнего вида проблемы, ни за что не сможет разрешить её. Что ж, ваше величество, видно, такова уж ваша судьба!

Король поднялся, почернев от гнева. Советник попятился и прижался спиной к стене. КараБансити стоял молча, побелев как мел. Он перешел все дозволенные границы, и лишь сейчас осознал это.

Однако гневный палец ЯндолАнганола остановился на дрожащем советнике короля.

— Видишь эту трусливую душонку, анатом? У меня больше нет сил иметь дело с такими жалкими людьми! Мой советник труслив и бездарен — так стань на его место и умудри меня учеными речами, хотя я ничуть не сомневаюсь в том, что они окажутся столь же невозможно еретичными и раздражающими, как речи моего бывшего главного советника, твоего друга! После того как я возьму в жены дочь короля Олдорандо Сайрена Станда, узы, связывающие моё королевство со Священной Панновальской Империей, значительно укрепятся, что, без сомнения, будет Борлиену только во благо. Однако как только это случится, со стороны святейшего Це'Сарра на меня тут же будет оказано давление. Он потребует немедля извести в Борлиене всех фагоров, как это когда-то было сделано в Панновале. Скажу прямо: в Борлиене теперь мало солдат и расстаться с фагорами мы не можем. Скажи, анатом, сумеешь ли ты, ученый человек, помочь мне составить такой ответный вердикт, чтобы переубедить Це'Сарра?

— Хм, — КараБансити закусил губу. Он понимал, что должен пойти против своих убеждений — но не менее хорошо понимал, что от ответа будет зависеть его жизнь.

— В Панновале и Олдорандо всегда ненавидели фагоров, в то время как в Борлиене к ним относились терпимо, — наконец обтекаемо начал он. — Но наша страна никогда не лежала на пути миграций двурогих, проходящих через Олдорандо. Чтобы раздуть здесь святую войну, святым отцам потребуется найти новый предлог. Думаю, я сумею вооружить вас научными доводами в споре с Церковью, государь. Прошу простить меня, но Панновал всегда отличало невежество...

— Тогда говори немедля, а я и мой умный рунт послушаем! — нетерпеливо потребовал король.

— То, что я скажу, государь, вы без сомнения поймете. В том, поймет ли это ваш рунт, я глубоко сомневаюсь. Уверен, вам известен древний манускрипт под названием 'Заветы РайниЛайана', который весьма высоко ценят историки. В этой древней книге приводится жизнеописание одной святой дамы, госпожи Лойл Брайден, жены премудрого РайниЛайана. Она прославилась как женщина, сумевшая разгадать важнейшие тайны устройства небесной обители, где, по её мнению, — и я с ней согласен — обитают силы исключительно добра и истины, а никак не зла, в чем Святая Церковь всеми силами пытается нас теперь убедить. Госпожа БрайДен погибла во время великого пожара, поглотившего Олдорандо в году 26-м по тамошнему примитивному календарю. Случилось это ровно пятьсот пятьдесят пять лет тому — иначе говоря, четырнадцать поколений назад, поскольку мы живем теперь в полтора раза дольше, чем жили тогда. По моему убеждению, госпожа Брайден жила на самом деле, а не родилась в головах сказителей Ледяных Веков...

— К чему ты клонишь, анатом? — угрюмо спросил король. Прислушиваясь к речам КараБансити, он мерил шагами приемную залу, и его ручной фагор Юли, семеня, поспешал за ним. Слова анатома и астролога напомнили ему о королеве, которая часто читала принцессе Татро рассказы о старых временах из той же самой книги РайниЛайана, и это воспоминание вовсе не улучшило его и так мрачного настроения.

— То, к чему я клоню, содержит в себе неоспоримый ответ на ваш вопрос, ваше величество. Госпожа Брайден, о которой я веду речь, была известна как атеистка, что позволяло ей видеть мир таким, как он есть, без нагоняющего туманности привлечения божественной воли. До тех пор, пока госпожа Брайден не взялась рассеять этот миф, повсеместно считалось, что Баталикс и Фреир суть два живых стража, охраняющих наш мир от Вутры и его приспешников, грозящих людям с небес. При помощи астрономических наблюдений эта замечательная женщина открыла, что все наши миры обращаются вокруг Баталикса, которое, в свою очередь, бесконечно описывает замкнутые круги вокруг Фреира. Более того, она сумела предсказать циклы движения и затмений светил, сделав из этого вывод о близком окончании холодных лет — каковое, как вы знаете, не замедлило вскоре последовать. Познание обязательно рождает новое познание, причем сказать с уверенностью, куда приведет нас на таком пути следующий шаг, очень трудно. Круг — эмблема Церкви — олицетворяет это извечное движение. Для меня оно предпочтительней слепого блуждания ощупью во тьме. И я нашел способ увидеть сквозь эту тьму свет. С помощью записей нашего общего знакомого, СарториИрвраша, я изготовил из стекла линзы, а из линз — особое устройство, телескоп, способный увидеть недоступное человеческому глазу. С его помощью мы наблюдали наших небесных странников, и один за другим они раскрывали нам свои тайны... Чтобы не утомлять ваше величество, я не стану описывать вам подробности наблюдений, при помощи которого мы с СарториИрврашем открыли фазы Ипокрена и трех других планет — спутников Баталикса, тем самым окончательно доказав, что они светят отраженным, а не собственным светом, как звезды.

Как астролог, я с особым интересом занимался такими исследованиями. Проделав большую серию наблюдений, мы с СарториИрврашем подкрепили их расчетами. Вскоре, изучив их фазы, мы смогли с убедительной точностью предсказывать их. Установив общее в поведении каждого планетного тела, мы вывели законы небесной геометрии, которые, как нам потом стало известно, были открыты ещё ЯрапРомбри, претерпевшего за свои передовые взгляды мучения от рук Церкви. В частности, в одном из законов, которые мы взяли на себя смелость определить как закон Рашвена-Бардола, говорится, что радиус-векторы кругового движения планет и Баталикса покрывают в одинаковые промежутки времени одинаковые площади пространства, иными словами, скорость их обращения изменяется по строгим закономерностям, зависящим в свою очередь от расстояния от Баталикса и Фреира соответственно. Кроме того, мы установили, что самая быстрая из планет, Кайдау, обращается не вокруг Баталикса, а вокруг самой Геликонии и может полноправно именоваться нашим спутником или луной. Однако до сей поры мы держали эти открытия при себе, так как в краю, где направляющая рука Панновала ведет народы неотступно, такой предмет, как изучение небесной механики, доселе не пользовался большой популярностью.

Остановившись, король повернулся к анатому и вдруг быстро спросил:

— Возможно ли, что на Кайдау тоже живут люди?

Тон, которым был задан вопрос, настолько отличался от прежних угрожающих и скучливых интонаций короля, что КараБансити растерялся.

— По моему мнению, государь, Кайдау не является настоящей планетой в том же смысле, в каком ими являются Копайз, Агнип и Ипокрен — это лишь шар блестящего металла, диаметром никак не более мили. Поверхность его совершенно безжизненна, я наблюдал это лично.

Король хлопнул в ладоши.

— Всё, объяснения закончены! С меня хватит. Вижу, ты кончишь точно так же, как СарториИрвраш — я ничего не понял из того, что ты тут наболтал!

КараБансити вновь поклонился.

— Тем не менее, если бы нам удалось довести мои открытия до понимания Панновала, это могло бы значительно освежить несколько устаревшие воззрения Священного Города. Как вам известно, там считают, что небесная геометрия есть образец для геометрии человеческой. По моему глубокому убеждению, как только святейший Це'Сарр узнает правду о небесной геометрии, он изменит свои взгляды и на геометрию человеческую, предоставив людям и двурогим возможность в мире и согласии обращаться друг около друга, как это несчетные века делают Баталикс и Фреир, вместо того чтобы то и дело раздувать пламя священных походов по истреблению фагоров, по сути дела только вносящих сумятицу в упорядоченность нашей жизни.

Верноподданные разглагольствования КараБансити, которым он предавался уже с видимым увлечением, прервал нетерпеливый жест короля.

— Продолжим в другой день. Мне трудно воспринять столько ереси сразу, хотя нужно отдать должное остроумию твоих суждений, анатом. Насколько я понял, ты, как и я, предпочитаешь исходить из данности, из обстоятельств. Так зачем же ты пришел — позабавить меня своими хитроумными россказнями?

КараБансити поднял глаза, с достоинством встретив пронзительный взгляд короля. Выдержав паузу в несколько ударов сердца, он ответил:

— Нет, ваше величество, я пришел не за этим. Подобно большинству ваших подданных, я имел намерение извлечь из нашей встречи личную выгоду.

Расстегнув потайной карман на поясе, крайне похожем на тот, который он недавно снял с выловленного в море трупа, анатом достал оттуда браслет с тремя группами извивающихся в постоянном изменении цифр, найденный им на всё том же трупе, и с нижайшим поклоном протянул его королю.

— Приходилось ли вам видеть нечто подобное раньше, ваше величество?

Приняв странный браслет, король пораженно повертел его перед глазами.

— Да, — наконец ответил он. — Я уже видел этот браслет раньше, в Матрассиле. Эта удивительная вещь попала ко мне от не менее удивительного человека, утверждавшего, что он прибыл из другого мира. С твоего якобы лишенного жизни Кайдау, анатом!

Проговорив это, король поджал губы, сразу пожалев о сказанном, имеющем более чем еретический смысл. После этого он какое-то время наблюдал, как извиваются и меняются цифры за стеклышком браслета, а потом сказал:

— В другой раз, когда у меня будет больше времени для бесед, ты расскажешь, каким образом эта кощунственная вещь оказалась в твоём распоряжении, анатом, ибо я вручил её ледяному капитану Криллио Мунтрасу — за тем, чтобы он вывез её за пределы моего королевства! Теперь же аудиенция окончена. Меня ждут неотложные дела. Я уже потратил слишком много моего драгоценного времени, слушая твои бредни!

Король стиснул браслет в кулаке. КараБансити невольно потянулся к нему. Лицо короля мгновенно преобразилось, ярость вспыхнула в каждой его черточке. Подобно хищной птице, он быстро наклонился вперед.

— Тебе, жалкому атеисту, не понять, что Борлиен живет одной только верой в Акханабу, объединяющей его народ и три страны нашей Священной Империи. Не будь её — нас давно бы растоптали грозящие нам со всех сторон варвары. Без веры наша страна не сможет существовать, без веры она ничто! Браслет, который ты посмел требовать от меня назад, величайшая угроза вере, а значит, и всей Священной Империи. Эти мигающие цифры порождены ужасным знанием со звезд, которое может принести нам всем погибель...

Понизив голос, король глухо прибавил:

— Таково моё убеждение, а убеждение — это то, с чем мы должны жить и умирать. Эту еретическую игрушку я оставлю себе. Как ты и хотел!

КараБансити прикусил костяшки кулака и промолчал. Он и сам теперь понимал, что поступил крайне неумно, отдав удивительные часы королю и тем самым навсегда лишив себя возможности разгадать их удивительные тайны.

Задумчиво оглядев анатома, король продолжил:

— Ты смелый человек. Я ценю это. Наш разговор может быть продолжен. Так что, анатом, — согласен ты стать моим главным советником?

Проследив за тем, как браслет исчезает в кармане королевской туники, КараБансити вздохнул.

— Благодарю вас, ваше величество, за столь лестное предложение. Но прежде чем принять окончательное решение, я должен посоветоваться со своим главным советником — с женой...

ЯндолАнганол хмыкнул, в упор глядя на него.

— Ты дерзок, анатом. Но я по-прежнему предлагаю тебе пост моего главного советника — подумай, и если решишься принять его, то приходи во дворец завтра. Иначе же не попадайся мне впредь на глаза!

Король повернулся и без дальнейших слов покинул залу. КараБансити согнулся в запоздалом поклоне.

* * *

В это время в комнате неподалеку от приемной залы посланник святейшего Це'Сарра готовился предстать пред королевские очи. Портрет королевы королев, счастливым обладателем которого стал Элам Эсомбер, был вырезан на овальной костяной броши из бесценного бивня морского змея, а затем тщательно раскрашен, что, несмотря на небольшой размер, делало его почти идеальной копией оригинала. Несравненное лицо МирдемИнггалы с четким очерком безупречных бровей, в обрамлении продуманного беспорядка густых локонов, бесспорно, было прекрасно. Глаза королевы, цвета темной морской голубизны, были затенены густыми ресницами, а аккуратный, но упрямый подбородок придавал лицу повелительное выражение. Всё это посланник Эсомбер уже видел наяву не раз, в Матрассиле и не только, — красота королевы королев славилась очень широко, даже за пределами её страны.

Рассматривая прекрасный портрет королевы, посланник святейшего Це'Сарра позволил своим мыслям принять весьма фривольное и даже сладострастное направление. Судьба благоволила ему. Совсем скоро, может быть всего через день-другой, он сможет поиметь прообраз этого чудесного портрета — и эта мысль отдавалась тягучим трепетом в его чреслах.

Элам Эсомбер был не один. Перед ним стояли два шпиона святейшего Це'Сарра, принесшие свежие новости. Не отрывая глаз от лица королевы королев, посланник выслушивал последние оттасольские сплетни. Главной темой разговоров на рынках и в тавернах была та опасность, которой королева королев подвергнется, как только её брак с королем ЯндолАнганолом будет расторгнут. После подписания грамоты король скорее всего приложит усилия к тому, чтобы удалить МирдемИнггалу со сцены совершенно. Окончательно.

С другой стороны, подавляющее большинство простолюдинов и знати отдавало предпочтение королеве перед самодуром ЯндолАнганолом. Элам Эсомбер был вполне согласен с тем, что короля нельзя было назвать святым, — он уморил в застенке собственного отца, свел с ума сына и дотла разорил страну бессмысленными войнами, — и недовольное большинство вполне могло взбунтоваться, убить короля и возвести на престол королеву. Что, вдобавок, не противоречило закону наследования. А если рядом с королевой окажется верный и надежный викарий, например он...

Заставив себя наконец оторвать взгляд от прекрасного портрета, Эсомбер злобно взглянул на шпионов.

— Ах вы, черви, — тихо проговорил он. — Еретики. Собиратели грязных сплетен. Короли всегда разоряют свои страны — на то они и короли, это их первейшее исконное занятие. Мало кто из монархов, захватив власть, не бросал в темницы своих отцов. Разве быть королевой — не смертельно опасное занятие? А простолюдины? Разве не мечтает любое быдло взбунтоваться и кого-то свергнуть, всё равно — этого короля или другого, безразлично? То, о чем вы решаетесь судить, — обычные в нашем мире дела владык. В том, о чем вы мне донесли, нет ничего нового. В Олдорандо шпионов за такие жалкие донесения просто порют!

Старший шпик виновато склонил голову.

— Мы хотели также доложить вам, что встречали в Оттасоле агентов Олдорандо, господин.

— Уверен, что в отличие от вас они не проводят всё время за бутылкой дешевого вина в припортовых кабаках! В следующий раз я ожидают от вас действительно ценных сведений, а не сплетен! Пошли вон!

Отвесив поклоны, шпионы удалились, счастливо улыбаясь, как люди, получившие награду, значительно превышающую ту, на которую рассчитывали. Они прекрасно понимали, что находясь в столь возбужденном настроении их господин и впрямь мог приказать их высечь — а то и придумать что похуже.

Элам Эсомбер вздохнул, попрактиковал перед зеркалом суровое выражение лица и снова принялся глядеть на портрет королевы.

— Наверняка она глупа или имеет какой-то тайный изъян, уравновешивающий такую поразительную красоту, — наконец тихо проговорил он, убирая миниатюру в потайной карман. — Что ж, тем лучше!

Личный посланник Це'Сарра Киландра IX в Борлиене происходил из благородной, глубоко религиозной семьи Берущих, обладающей обширными связями в подземельях Святого Города. Его отец, суровый член Верховного Суда, которого Элам всегда презирал, считал, что успех в карьере пришел к его распутному сыну незаслужено. Но он, к большому облегчению сына, давно отбыл в царство Акханабы. Поездку же в качестве свидетеля развода своего друга, короля ЯндолАнганола, Эсомбер и в самом деле считал лучшим из выпавших на его долю развлечений. По особому благоволению Святейшего, которому он недавно оказал несколько ценных услуг самого тонкого свойства, ему выпали внеочередные каникулы — а на каникулах не грех и развлечься. Планы развлечений посланника изначально были связаны с королевой МирдемИнггалой. Теперь же они могли перерасти в нечто, несравненно большее, принеся очень крутой, но захватывающий дух поворот в его блистательной карьере...

Наконец он решил, что настала пора предстать перед королем. Вызвав слугу, он потребовал, чтобы его отвели к ЯндолАнганолу. Через несколько минут старые друзья заключили друг друга в объятия.

Эсомбер отметил, что с последней их встречи король стал ещё более нервным и озабоченным. По пути в пиршественную залу, где веселье всё ещё шло полным ходом и куда король повел его, посланник несколько раз пристально посмотрел на орлиный монарший профиль, стараясь делать это незаметно. Рунт Юли неотступно бежал следом за королем. С отвращением взглянув на фагора, Эсомбер всё же промолчал. Будучи отнюдь не дураком, он прекрасно понимал, что лекция на тему нечестивых двурогих — вовсе не то, что ожидает от него король.

— Итак, Ян, милостью господней мы оба добрались в Оттасол в целости и сохранности, — наконец начал он. — Меч недругов, многочисленных в это неспокойное время, миновал нас на нашем пути.

Дружба короля и посланника была дружбой в той степени, какая была принята в высших кругах. Более всего короля привлекало в Эсомбере циничное отношение к жизни и манера всегда держать голову чуть набок, словно от вечного желания задать кому-то каверзный вопрос. Доверия же к нему он не испытывал, прекрасно зная о его беспредельном эгоизме.

— Да, Ундрейд Молот пока истребляет остатки нечестивых дриатов. Думаю, что о моей компании, покончившей с Дарвлишем Черепом, ты тоже наслышан?

— Уверен, что названные тобой проходимцы так же ужасны, как и их имена, — хмыкнул посланник. — Интересно, если бы они назвались по-другому, не так нескладно, это отразилось бы как-нибудь на их манерах?

— Надеюсь, тебя хорошо устроили? — ощутив разражение посланника, король перешел на деловой тон. Эсомбер тоже нахмурился.

— Сказать по правде, Ян, я всегда чувствовал себя в твоем подземном дворце неуютно. Что будет, если Такисса вдруг выйдет из берегов? Такое бывало.

— Горожане воздвигнут на пути паводка дамбу, только и всего, — равнодушно ответил король. — Как ты смотришь на то, что мы отплывем в Гравабагалинен завтра же? Приближается сезон муссонов, а дело уже и без того слишком сильно затянулось. Чем раньше я получу развод, тем лучше!

Эсомбер недовольно кивнул. Такое радикальное сокращение его неожиданных каникул совсем ему не нравилось. Он рассчитывал провести в Оттасоле как минимум неделю, принимая в своих покоях лучших шлюх из знаменитых оттасольских борделей и попутно готовя почву для неких крупных перемен, причиной которых он вскоре надеялся стать. Но тут он, увы, ничего не мог поделать. Спор с королем точно не улучшил бы его жизнь, а возможно и сократил бы её.

— Хорошо, можно отплыть и завтра — ты же знаешь, я ничего не имею против морских прогулок, конечно непродолжительных и в близком виду берега.

Им подали вино с колотым льдом. Тем не менее, лицо короля по-прежнему оставалось хмурым.

— Что-то беспокоит тебя, брат? — наконец вежливо спросил посланник.

— Причин для беспокойства у меня множество, Элам. Столько, что говорить о чем-то конкретно я сейчас не хочу. Сказать по правде, в последнее время причиной для беспокойства стала для меня даже собственная вера!

Король замолчал и глянул через плечо, глядя, не подслушивают ли их разговор слуги.

— А если что-то угрожает мне, государю, это означает, что весь Борлиен под угрозой. Твой повелитель, святейший император Це'Сарр, понял бы меня. Наша вера — это то, чем мы живем. А моя вера заставляет меня отказаться от МирдемИнггалы!

ЭламЭсомбер усмехнулся. Его откровенно забавляло беспокойство загнанного в угол короля.

— Брат, в частной беседе с глазу на глаз мы всегда можем допустить, что вера — предмет всё же недостаточно овеществленный. Что же касается твоей красавицы королевы...

Свои слова Эсомбер сопровождал изящной жестикуляцией. В отличие от королевских, томные взмахи рук посланника были не случайными, а хорошо отработанными и продуманными. Слушая его, король ощупывал в кармане браслет, принесенный ему КараБансити. Браслет был предметом материальным. И, как подсказывала ему интуиция, вышел из рук врага чрезвычайно могущественного, способного разом положить конец существованию его королевства, пусть даже не очень благополучному. Подумав так, король крепко сжал металлический браслет, словно горло врага.

— Мир развратен и катится под гору, брат, и Фреир тут ни при чем, — между тем продолжал Элам. — Видел бы ты, что творится в покоях некоторых святых отцов, утомленных бесконечными молитвами! Даже смазливые послушники — ещё не худшее, что можно там встретить, уж поверь мне. Кое-кто из наиболее высокопоставленных духовных лиц испустил дух во время таких удивительных развлечений, что я не решусь описать тебе их, чтобы не смущать твоё воображение. Во всём виновата порочная природа человека, тут уж ничего не поделаешь — переделать её не под силу даже Акханабе! Что касается меня, то вера никогда не становилась причиной моей бессонницы. Напротив, священные тексты всегда заменяли мне доброе снотворное. Любой народ гнетут свои беды. Например, твоя головная боль — дикий Рандонан и этот кровожадный Молот. Олдорандо терзает бесконечная война с Кейце. Панновал же страдает от коварных вылазок сиборнальцев, приплывающих к нашим берегам с севера и приходящим через Чалсе — по всему видно, что отвратительный климат своей родины они больше не в силах терпеть. Укрепление блока Панновал-Олдорандо-Борлиен — залог выживания всего Кампаннлата. Ведь остальные народности, наши соседи, всего лишь жалкие варвары, бессильные против орд коварных сиборнальцев.

Король ещё больше нахмурился, услышав всё это.

— Не узнаю тебя, Элам, — раньше, понимая моё уныние ввиду предстоящего развода, ты постарался бы подбодрить меня, а сейчас ты, напротив, ещё больше нагоняешь мрака!

Посланник спокойно допил остатки вина из своего кубка, поняв, что позволил себе сказать лишнее.

— Я придерживаюсь мнения, что в темноте все женщины похожи одна на другую. И не сомневаюсь, что довольно скоро тебе удастся найти успокоение и отраду в объятиях юной Симоды Тал.

Посланник замолчал. От едва сдерживаемой боли лицо короля дрогнуло. Устремив взгляд на кружащихся полуголых танцовщиц, ЯндолАнганол ответил:

— Сказать по правде, я собирался женить на Симоде Тал своего никчемного сына, но эта затея не увенчалась успехом — с наследником меня постигло несчастье. МирдемИнггала поймёт, что мой шаг продиктован только интересами Борлиена...

— Священные камни, и ты в самом деле так думаешь? — вдруг хмыкнул Эсомбер. Сунув руку за отворот своего шелкового чарфрула, посланник выудил оттуда так кстати достигшее его письмо королевы. — Я думаю, тебе будет небезынтересно прочитать то, что лишь по счастливой случайности попало в мои руки!

Узнав размашистый решительный почерк МирдемИнггалы, король вздрогнул, и, приняв письмо, углубился в чтение. Руки его дрожали.

Святейшему Императору Це'Сарру Киландру IX, главе Панновальской Империи, в город Панновал, в страну с тем же названием.

К Вашему Святейшеству — в безграничной преданности которому нижеподписавшаяся спешит принести заверения, и с надеждой на Ваше благоволение к одной из Ваших несчастных дочерей взываю.

Я, королева МирдемИнггала, несу наказание за преступление, которого не совершала. Мой муж, король ЯндолАнганол и его отец обвинили меня в тайном сговоре с Сиборналом против Борлиена и моя жизнь теперь подвергается смертельной опасности.

Ваше Святейшество, мой муж, король, выдвинув против меня это ничем не подтвержденное обвинение, с тех пор обращается со мной в высшей степени несправедливо. Отослав меня в уединенную приморскую местность, в провинцию, он запретил мне покидать её. Здесь мне суждено оставаться, покуда король, чей рассудок, без сомнения, помутился под влиянием очередного приступа кхмира, не избавится от меня, по всей видимости наиужаснейшим способом.

Тринадцать лет я была королю верной женой и родила ему сына и дочь. Малолетняя дочь сейчас также со мной в изгнании. Узнав о содеянной со мной несправедливости, мой сын, законный наследник борлиенского престола, потеряв рассудок, бежал, и я по сей день не знаю, где он скитается.

С тех пор как мой муж незаконно захватил трон и заточил в темницу своего отца, беды не перестают сыпаться на наше королевство — что конечно же есть небесное возмездие за сотворенные узурпатором беззакония. Перессорившись с соседями, король окружил нашу страну смертельными врагами. Дабы вырваться из круга несчастий, он решил заключить брак по расчету с наследницей дома правителей Олдорандо, Симодой Тал, дочерью короля Сайрена Станда. Как мне стало известно, королю ЯндолАнганолу удалось получить на это Ваше согласие. Взываю к Вам как к высшему судье, наделенному правом вершить правосудие от лица самого Господа, поскольку знаю точно, что король Борлиена замышляет не только лишить меня трона путем политических манипуляций, но и окончательно устранить из мира живых путем злодейского убийства.

По этой причине нижайше молю Ваше Святейшество безотлагательно запретить королю ЯндолАнганолу творить беззаконие и чинить всяческий вред мне и моим детям под угрозой лишения Вашего благословения и отлучения от церкви. Уповаю на то, что вера в моем муже всё ещё крепка; подобная угроза возымеет на него действие.

Ваша несчастная дочь-в-вере,

КонегАнданори МирдемИнггала.

P.S. Это письмо должно быть вручено Вам через Вашего Посланника в Оттасоле, и я молю Господа, чтобы он доставил письмо в Ваши благословенные руки как можно скорее.

— Я окружил страну врагами? Я? — прорычал король с перекошенным гневом лицом, стискивая в дрожащих пальцах листок. — Да, с ней пора покончить!

— Положись на меня, брат, я всё улажу, — подал голос посланник Эсомбер, осторожно вынимая мятое письмо из руки короля. Первая часть его коварного плана увенчалась полнейшим успехом...

На следующий день король и его свита отплыли вдоль побережья Борлиена на запад. Вместе с королем в плавание отправился и его новый главный советник, Бардол КараБансити, надолго покинувший свой дом...

* * *

С недавнего времени король завел привычку оглядываться через плечо. Быть может, его снедало подозрение, что сам Акханаба, Великий Бог Священной Панновальской Империи, сейчас следит за ним, кто знает?

За королем действительно следили, следили давно и пристально — однако люди эти были отделены от него пространством и временем такой протяженности, которую король Борлиена, конечно, не в силах был представить. Число наблюдающих жизненный путь короля измерялось миллиардами.

Во времена правления ЯндолАнганола планету Геликония населяло около 96 миллионов разумных существ, из которых около трети составляли фагоры. Число же далеких наблюдателей было стократно большим.

Свидетелями развернувшихся на Геликонии событий жители планеты Земля становились с тысячелетней задержкой. Постоянная трансляция с Геликонии, которую вела земная станция наблюдения, поначалу задумывалась всего лишь как очередная разновидность развлекательного шоу. Но с течением времени, по мере того как Великая Весна Геликонии обратилась в Лето, отношение к передачам с далекой планеты изменилось. Наблюдение за чужой жизнью вошло у землян в привычку, стало неотъемлемой частью их культуры. То, что видели зрители, меняло их. Прошлому и Настоящему планет не суждено было совпасть или пересечься, но, несмотря на это, духовные токи, связавшие их, оказались на удивление прочными. Планы развития и углубления этих связей не переставали строиться. Изоляция и долгое одиночество Земли окончились, и в этом было всё дело.

Ощущение собственной зрелости и умудренности, нарастающее осознание безграничных возможностей органического мира переполняли землян, и за это они были в неоплатном долгу у Геликонии. Обитатели далекой и древней планеты следили за путешествием короля в Оттасол и далее в Гравабагалинен, воспринимая его не как отдельное обособленное событие, каким представлялась, например, принцессе Татро волна морского прибоя, а как одну из неразрывных нитей, вплетенных в паутину всепланетной культуры и истории. Наблюдатели никогда не ставили под сомнение свободную волю короля. Но каким бы образом — пусть даже самым безжалостным — король ЯндолАнганол не проводил её в жизнь, бесконечная гладь Истории смыкалась за ним, оставляя на своей поверхности след не более глубокий и четкий, чем королевское судно, бороздящее сейчас воды моря Орла...

С состраданием наблюдая за семейной драмой королевы королев, земляне видели здесь не просто отдельный печальный факт истории, но и жестокий пример мучительных колебаний человеческой души между романтикой любви и ошибочно понимаемыми обязанностями служения.

Начало бракоразводной маеты короля ЯндолАнганола и королевы МирдемИнггалы пришлось на год 381 по календарю Борлиена-Олдорандо. Как отмечало таинственное устройство для измерения времени, на Земле в этот момент шел год 6877 от Рождества Христова. Но полагать эти даты тождественными было бы ошибкой, поскольку подробности развода стали достоянием Земли только по прошествии целой тысячи лет.

Наряду с местным существовало и другое, космическое летоисчисление, несущее в себе больше чистого смысла. В астрономическом смысле биосфера Геликонии приближалась к одной из своих критических точек. Геликония и её планеты-сестры находились вблизи периастра, ближайшей к ярчайшей звезде, известной под названием Фреир, точке орбиты.

Полное обращение Геликонии вокруг Фреира занимало 2592 земных года, и ровно столько длился Великий Год, в течение которого планета из объятий мучительного холода переносилась в топку изнуряющей жары. Весна Геликонии давно закончилась. Лето Великого Года, сводящее с ума и лишающее мужества даже самых стойких, близилось к своему зениту.

Лету этому предстояло длиться ещё два с лишним земных столетия. В этот период для людей на Геликонии зимние холода и запустение отходили в разряд легенд, хотя и весьма почитаемых и даже наводящих ужас. В таком виде воспоминания о Зиме должны были храниться в памяти человеческой до тех пор, пока снова не обратятся в действительность.

Ближайшее к Геликонии светило, Баталикс, также продолжало проливать на планету свой жар. Огромный напарник Баталикса по двойной системе, Фреир, сиял сейчас на 30 процентов ярче, чем Баталикс, хотя и находился в 200 раз дальше.

Накрепко связанные течением собственной истории, наблюдатели на Земле уделяли событиям на Геликонии самое пристальное внимание. И нити огромной неразрывной древней сети — нити религии, нити, оплетшие весь Кампаннлат, — были прекрасно известны и понятны этим наблюдателям с давних пор. Они не подозревали лишь о том, что эта древняя сеть вот-вот должна была порваться по вине борлиенского короля...

Глава 3.

Развод поспешный

и необдуманный

Несмотря на тысячемильную береговую линию своей страны, борлиенцы никогда не считались народом мореходов. И никогда не были умелыми корабелами вроде сиборнальцев или народностей Геспагората. В Гравабагалинен короля и грамоту с высочайшим дозволением на развод нес небольшой бриг со скругленным носом и кормой. Большую часть плавания корабль держался в виду берега, определяя свой курс по примитивной галсовой доске: вставленные в её отверстия колышки служили ориентирами для рулевых.

Позади, в кильватере королевского корабля, морские волны разрезала другая неуклюжая посудина, ещё более чем флагман напоминающая обводами баржу. На ней плыли двурогие, Первый полк Фагорской гвардии. Едва корабли пустились в плавание, король, оставив своих попутчиков и застыв у поручней борта, впился неподвижным взглядом в западный горизонт, словно желал увидеть королеву непременно первым. Потрясенный видом бесконечного водного простора и обессилевший от качки фагор Юли рухнул на палубу около шпиля. Впервые за долгое время король не выказал своему любимцу сочувствия.

Скрипя оснасткой, бриг резал простор спокойного моря. Внезапно, пошатнувшись, король рухнул на палубу. Быстро подбежавшие придворные подняли монарха и отнесли в шатер, где осторожно уложили. Лицо короля, которое он упорно прятал в ладонях, было смертельно бледным. Не отнимая рук от лица, он катался по своему ложу, словно обезумев от ужасной боли.

Осмотрев монарха, придворный лекарь велел всем покинуть шатер, попросив остаться только КараБансити.

— Вам, господин советник, следует присмотреть за его величеством. На мой взгляд, у него нет ничего серьёзного — всего-навсего приступ морской болезни. Как только мы сойдем на берег, король тут же поправится.

— Но, насколько я знаю, явными признаками морской болезни являются тошнота и рвота... — начал анатом. Но придворный лекарь не смутился.

— У простолюдинов это так и есть. Но здесь мы имеем дело с государем. У особ королевской крови многие болезни протекают иначе, уж поверьте.

Лекарь с поклоном удалился. По прошествии некоторого времени стоны и бормотание короля стали более разборчивыми:

— Конечно, я задумал ужасное, но должен довести это до конца... Великий Акханаба простит мне...

— Ваше величество, осмелюсь предложить вам поговорить о вещах любопытных и важных, которые могут успокоить ваш мятущийся разум, — начал КараБансити. — Я говорю о том редкостном предмете, о том странном браслете, который сейчас находится у вас...

Подняв голову, король проговорил тихо, но уверенно:

— Убирайся вон, кретин, или я прикажу бросить тебя за борт! Для меня нет сейчас ничего важного, ничего на свете!

— Желаю вашему величеству скорейшего выздоровления, — торопливо проговорил КараБансити, неуклюже пятясь и не глядя нащупывая за спиной выход.

* * *

После двухдневного плавания на запад маленькая королевская флотилия наконец вошла в уютную бухту Гравабагалинен. Король ЯндолАнганол, столь же внезапно пришедший в себя, как прежде занемогший, сошел по трапу прямо в пенный прибой вместе с посланником Эламом Эсомбером, который брезгливо придерживал край королевского плаща, — в Гравабагалинене не было даже простой пристани.

Вместе с посланником на берег сошел десяток викариев из высшего экклезиального кабинета Панновала, составляющих личную свиту посланника. У короля свита состояла только из двух капитанов его стражи, да дюжины латников-телохранителей. Придворных он в это плавание не взял, оставив их всех в Оттасоле. За что они были крайне благодарны королю...

Дворец королевы, ожидающий монарха и его спутников на небольшом удалении от берега, точно вымер. Узкие окна были наглухо закрыты ставнями. На главной башенке развевался черный траурный флаг.

Обращенное к дворцу лицо короля было так же непроницаемо, как и закрытые дворцовые окна. Никто из королевской свиты не решался смотреть на монарха, страшась встретиться с его пронзительным орлиным взором. Второй корабль, неловко качаясь на волнах, осторожно причалил к берегу. Невзирая на проявляемое Эсомбером нетерпение, ЯндолАнганол решил дождаться, пока люди-матросы не вытащат второй корабль на берег достаточно высоко, чтобы брошенные с борта сходни легли прямо на песок, и солдаты-фагоры смогли сойти на берег, не замочив ног.

По окончании высадки Первого фагорского полка король самолично провел построение и обратился к воинам с краткой, но энергичной речью на их языке, объяснив им задачу. Наконец, покончив с приготовлениями, король дал приказ начать полумильный марш ко дворцу. Рунт Юли, довольный тем, что снова оказался на суше, бежал впереди короля, играл и вертелся, вздымая ногами песчаные вихри.

На подходе ко дворцу короля встретила древняя старуха в черном кидранте и белом фартуке, с палкой в руке и в сопровождении двух вооруженных стражников из числа посланных сюда королем.

Вблизи стало хорошо видно, до чего старыми и облезлыми были белые с золотом стены дворца. Повсюду на крышах, на стенах башен, на террасах и на балюстрадах зияли проплешины, которые некому было закрасить. Нигде, куда ни глянь, не было видно ни одной живой души — ни человека, ни зверя, лишь на далеком холме паслось небольшое стадо косуль. От берега доносился монотонный шум морского прибоя.

Одежды короля сегодня отличала общая мрачность. Для свидания с МирдемИнггалой он выбрал полевой кидрант без рисунка и вышивки и темно-синие, почти черные бриджи. В отличие от короля вышагивающий рядом с ним посланник был одет ярко: в легкий дымчато-голубой чарфрул, хорошо гармонирующий с изящными розовыми туфлями. Дабы замаскировать корабельные запахи, Эсомбер ещё с утра надушился.

Возвещая о прибытии короля, капитан стражи протрубил в рог. Дверь дворца однако осталась закрытой. Воздев руки к небесам, старуха в черном что-то глухо забормотала береговому бризу.

Сорвавшись с места, ЯндолАнганол бросился к двери и несколько раз гневно ударил по ветхому дереву рукоятью меча. Внутри здания по комнатам разнеслось гулкое эхо и в ответ залаяли сторожевые псы. Наконец в скважине заскрипел ключ. Другая старая карга, словно родная сестра первой, отворив дверь, поприветствовала короля, мигая от яркого дневного света, и быстро отступила в сторону, дав ему возможность войти.

Внутри царил глубокий сумрак. Собаки, поднявшие было лай, пока дверь оставалась на запоре, едва пришедшие оказались внутри, куда-то скрылись, испуганно затаившись в потемках.

— Быть может, Акханаба, со свойственным его пылкому нраву милосердием, наслал сюда чуму? — предположил наконец Эсомбер. — Тем самым избавив здешних обитателей от земных печалей, а нас наказав бесполезным путешествием и тяготами ожидания?

Не обращая на него внимания, король свирепо закричал, требуя немедля предъявить ему королеву и угрожая в противном случае попросту сжечь ветхое строение со всеми его обитателями.

Наверху высокой лестницы во тьме показался свет. Задрав головы, мужчины увидели спускавшуюся вниз женщину со свечой. Так как из предосторожности, чтобы не оступиться, женщина несла свечу низко опущенной, черты её лица, погруженного в тень, оставались неразличимыми. Ступени лестницы под её ногами скрипели все до единой. Лишь когда она приблизилась к вошедшим, ожидающим внизу, свет, падающий сквозь дверной проем снаружи, начал постепенно прояснять её черты. Но ещё прежде, чем на лицо женщины на лестнице упал свет, нечто в её манере держаться и в осанке выдало, кто она такая. Ступив на скудный свет, королева МирдемИнггала остановилась. Её, короля ЯндолАнганола и посланца Эсомбера разделяло всего несколько шагов. Повернувшись к государю, а потом к посланцу, королева сделала положенный по этикету реверанс.

Её прекрасное лицо было серым как пепел, кровь отлила от губ и они стали почти незаметны, глаза на бледном лице зияли темными колодцами. Прекрасные волосы королевы были в беспорядке разбросаны по плечам. На МирдемИнггале была простая пепельно-серая мантия до пят, наглухо застегнутая у горла и скрадывающая её прекрасную грудь.

Королева отдала короткий приказ старухе. Та прошаркала к двери и затворила её. Король с посланцем снова очутились в темноте и тишине, нарушаемой только тихим шорохом, производимым неугомонным рунтом. Но уже через несколько мгновений во мраке стали с разных сторон проступать подсвеченные щели и очертания. Дворец был полностью деревянным, построенным наспех, без надлежащей подгонки панелей. Освещенный солнцем, он выдавал все свои изъяны.

Королева жестом пригласила монарха и посланника в приемную залу и первая двинулась вперед, пересекая бьющие из щелей лезвийно-тонкие полоски света. Остановившись в темноте, она дождалась, чтобы король и Элам Эсомбер приблизились к ней. Очертания зала угадывались с трудом, так как единственным источником света здесь были лучи, сочащиеся в щели между рассохшимися досками.

— Дворец пуст, ваше величество, я отослала весь двор, — тихо проговорила королева МирдемИнггала. — Кроме меня и принцессы ТатроманАдалы здесь никого нет. Если хотите, можете убить нас сейчас же — свидетелей не будет, кроме, конечно, Всемогущего.

— Что вы, сударыня, у нас и в мыслях не было причинять вам вред, — галантно отозвался Эсомбер, и, направившись к одному из окон, распахнул ставни. Впустив в комнату пыльный свет, он повернулся и взглянул на стоящих в шаге друг от друга посреди пустой залы супругов. Тихо улыбнувшись, МирдемИнггала задула свечу. На её лице явственно читалось облегчение.

— Я уже говорил тебе, что наш развод продиктован проблемами национальной безопасности, это политический шаг, — голос короля был на удивление слабым. Казалось, силы покинули его.

— Ты можешь приказать мне подписать эту грамоту и расстаться с тобой, — ответила королева, поставив свою угасшую свечу на полку. — Но заставить принять это душой не сможешь никогда!

Растворив второе окно, посланник выглянул наружу и приказал своей свите и АбстрогАзенату со своими послушниками заходить во дворец.

— Уверен, что церемония не покажется вам утомительной, ваше величество, — бархатным баритоном проговорил он затем. Прошествовав на середину комнаты, он церемонно поклонился королеве.

— Я, Элам Зес Эсомбер из рода Эсомберов, ваше величество, посланник и полномочный представитель в Борлиене святейшего Це'Сарра Киландра IX, Верховного Папы церкви Акханабы и Императора Священного Панновала, и прибыл сюда с тем, чтобы стать свидетелем подписания грамоты о разводе, действуя в этой ужасной церемонии от лица самого Верховного Папы. Таков мой официальный долг. Долг же мой как лица частного велит мне сообщить вам, ваше величество, что вы прекрасны, как ни одна женщина на свете, и все слова, когда-либо слышанные мной о вашей красоте, меркнут перед оригиналом, перед вами, ваше величество.

Выслушав посланника, королева тихим и слабым голосом проговорила, глядя только на короля:

— И это после того, чем мы были друг для друга...

Не меняя интонации, Эсомбер продолжил:

— По окончании церемонии король ЯндолАнганол будет свободен от всяких матримониальных уз. Силою грамоты, находящейся сейчас здесь, со мной, и подписанной самим Верховным Папой, вы более не будете считать друг друга мужем и женой, обеты, данные вами друг другу, будут расторгнуты и вы, королева МирдемИнггала, лишитесь всех прав своего титула.

— Господин посланник, я хочу знать, какие основания представил король для развода, — вдруг сказала она. — Мне кажется, я имею на это право. Под каким предлогом королю удалось получить у святейшего Це'Сарра право лишить меня титула? Я хочу знать!

Пока Элам Эсомбер невозмутимо доставал из кармана свиток грамоты, разворачивал его и готовился читать, король стоял, словно погруженный в транс, уставившись застывшим взглядом в воздух перед собой.

— Ваше величество, по свидетельствам, подкрепленным рассказами поклявшихся Акханабой очевидцев, нам стало известно, что во время пребывания в Матрассиле вы позволяли себе, — посланник сделал довольно непристойный жест, — входить в воду обнаженной и вступать в плотскую связь с фрейлинами. Этот противоестественный акт, строго запрещенный Церковью, вы повторяли множество раз, иногда на глазах вашей дочери!

— Злобная клевета от начала до конца, и вы сами знаете это, — ответила королева МирдемИнггала. Её голос звучал глухо, в нем уже не было слышно желания вести борьбу и не было огня. Повернувшись к королю ЯндолАнганолу, она спросила:

— Неужели дела Борлиена так плохи, что единственный способ обеспечить его безопасность — обесчестить моё имя? Ты желаешь унизить меня до состояния шлюхи — но разве в этом спасение?

— Церемония будет проведена королевским викарием немедленно, ваше величество, — как ни в чем ни бывало проговорил Эсомбер. — От вас потребуется только присутствие. Понимая ваше состояние, смею заверить, что всё пройдет максимально быстро и необременительно.

Когда в зал вошел АбстрогАзенат, на всех словно пахнуло холодом — такова была сила его презрения. Подняв руку, он брезгливо проговорил над супругами обычные слова благословения. Два босых мальчика, вошедших вслед за королевским викарием, встали по сторонам от двери и принялись наигрывать на флейтах.

— Если этого святейшего фарса действительно не избежать, то я требую, чтобы фагор был выдворен за дверь, — ледяным голосом заявила королева.

Оторвавшись от своих размышлений, король отрывисто приказал рунту убраться вон. С недовольным шипением тот повиновался.

Выступив вперед, АбстрогАзенат поднял грамоту Киландра IX с подтверждением акта королевского бракосочетания. Взяв за руки короля и королеву, он приказал им держать края грамоты, каждому со своей стороны, что те покорно исполнили, словно загипнотизированные. После этого чистым и высоким голосом викарий аннулировал грамоту от имени Верховного Папы. Прислушиваясь к словам АбстрогАзената, Эсомбер переводил взгляд от короля к королеве. Оба стояли неподвижно, неотрывно глядя в пол. Крепко взяв обеими руками острый как бритва церемониальный меч, королевский викарий поднял его высоко над головой. Прочитав краткую молитву, АбстрогАзенат опустил сталь.

Соединяющая королевскую чету бумажная полоса оказалась ровно разрубленной на две половины. Королева тут же разжала пальцы и её часть венчальной грамоты, кружась как пожухлый лист, упала на доски пола. Забрав после этого у посланника грамоту о разводе, АбстрогАзенат по очереди обошел с ней присутствующих, получив подписи у Эсомбера и его свиты — официальных свидетелей церемонии. Подписавшись после этого на грамоте сам, АбстрогАзенат передал листок посланнику для окончательного подписания Верховным Папой. Молча поклонившись королю, он в сопровождении своих малолетних флейтистов покинул зал.

— Что ж, всё прошло чрезвычайно успешно, — в тишине проговорил Эсомбер. Никто не ответил ему и не двинулся с места.

На улице вдруг застучали по земле тяжелые капли бурного ливня. Солдаты и матросы, толпившиеся у открытых окон, чтобы жадно вобрать глазами все подробности великого события, о котором потом можно будет рассказывать годами, бросились во дворец, торопясь укрыться от безумия стихии. Послышались окрики офицеров, призывающих к порядку. Низвержение воды стало устрашающим. Сверкнула молния и над крышей дворца с ужасающим грохотом разверзлись небеса. Сезон муссонов заявлял о себе в полную мощь своих налитых за долгие теннеры дождевой силой мускулов.

— Ну что ж, — снова заговорил Эсомбер, возвращаясь к своему обычному легкому тону, — теперь, когда дело сделано и унылая официальная часть позади, можно подумать о том, как нам здесь поудобнее устроиться на время дождя. Смею надеяться, что гостеприимная королева — бывшая королева, прошу прощения, — возьмет на себя приятные хлопоты и пришлет к нам нескольких прислужниц с прохладительным.

Обернувшись к одному из своих викариев, посланник приказал ему тихим, но не терпящим возражений голосом:

— Милейший, отправляйтесь-ка в подвалы и разыщите дворцовых служанок — думаю, они прячутся именно там. Если же там паче чаяния никого не окажется, лично узнайте, как обстоит дело с вином.

В раскрытые окна хлестал дождь, ветер хлопал растворенной ставней.

— Эти бури, налетающие словно бы ниоткуда, обычно очень быстротечны, — вдруг подал голос король ЯндолАнганол. Голос его звучал безжизненно.

— Замечательно, Ян, лучше не скажешь, так держать: метафоры — это наш путь! — обрадованно воскликнул Эсомбер, хлопнув короля по плечу. — А вы, милейшая, — он повернулся к бывшей уже королеве, — свободны. В вашем присутствии здесь уже нет необходимости. Думаю, что уже завтра поутру, перед отбытием, король объявит свою волю относительно вашей персоны. Пока же избавьте короля от вашего общества.

Королева молча вышла из комнаты. Взяв два стула с гобеленовой обивкой, Эсомбер отнес их к окну и поставил там рядом, потом прикрыл ставни так, чтобы дождь не хлестал внутрь и в то же время можно было любоваться буйством природы. Они с королем уселись — государь тут же стиснул голову руками.

— Уверяю тебя, Ян, после женитьбы на юной Симоде Тал ты взглянешь на жизнь другими глазами, — развязно начал посланник. — Да и вообще всё должно пойти на лад. Мы в Панновале в свете предстоящей войны с Сиборналом придаем очень большое значение нашим южным рубежам. Кампания по выдворению сиборнальцев с нашего святого континента обещает быть крайне тяжелой, особенно если принять во внимание их фанатичную веру в богохульного демона Азоиаксика и преимущество Сиборнала в вооружении. Скажем прямо, я не берусь предсказать её исход...

Положение в Борлиене гораздо хуже нашего. Но после того, как твой брак станет свершившимся фактом, в Олдорандо ты найдешь доброго друга и союзника, хотя и у него хватает трудностей. Однако — и это, по моему мнению, весьма очевидно, — после того, как борлиенские армии придут на помощь Олдорандо, Кейце поспешит предложить мир. Юная Милуя Тал станет женой короля Кейце и эту страну тоже свяжут с Олдорандо кровные узы. Через земли Олдорандо и Кейце с запада на восток пролегают миграционные пути фагоров и других рас недочеловеков, вроде мадис. Если мы сможем перекрыть их, выстроив на них форты с крепкими гарнизонами, победа над ними станет только делом времени.

— Насколько мне известно, милейшая мать Симоды Тал, королева Олдорандо, сама принадлежит к так называемым недо... скажем лучше, протогностикам, — проворчал король, понемногу оживая. — Понятие, 'недочеловек', на мой взгляд, несправедливо применять к тем, кто и не был человеком. А Кейце... кейце просто дикари. Не будь король Сайрен Станд таким бездарным полководцем, он бы давным-давно покончил с ними.

— Но если Кейце пойдет на мир с Олдорандо, тебе наверняка удастся заставить их напасть на Рандонан. Это развяжет тебе руки и ты сможешь без хлопот заняться Трибриатом и этим твоим приятелем с забавным именем.

— Что как нельзя лучше устроило бы Олдорандо, — проворчал король ЯндолАнганол. — Ундрейд ведь угрожает также и ему.

— Это устроит не только Олдорандо, это устроит нас всех. И ты и я, мы оба это отлично понимаем. Объединив наши усилия, мы так или иначе вскоре сокрушим всех врагов нашей святой веры!

Под аккомпанемент раскатов грома, в блеске молний в дверях зала появились посланные Эсомбером на поиски вина и служанок викарии из его свиты. За ними в зал вошли несколько женщин с кувшинами в руках. За женщинами появились и солдаты.

Появление служанок и вина отчасти развеяло атмосферу общей подавленности и сняло напряжение — даже король, освежившись, стал прохаживаться по комнате, хотя и с таким видом, словно только-только учился ходить. Женщины-служанки, едва стало ясно, что никто не пытается обидеть их, быстро освоились, и, заулыбавшись, принялись оказывать мужчинам всяческие знаки гостеприимного внимания, по большей части выражавшиеся в том, чтобы напоить всех как можно сильнее и как можно быстрее. Капитаны королевской стражи и солдаты приняли приглашение короля и охотно присоединились к питейным забавам.

К ночи буря не утихла. В зале зажгли лампы. Дворец ещё раз обыскали, в результате чего были обнаружены и захвачены новые нежные пленницы, доставленные в зал к пирующим, где наконец-то заиграла музыка. В просторных погребах дворца нашлись и съестные припасы, которые тотчас были приготовлены и поданы к столу. Король жадно пил сладкое хурмяное вино, заедая его приправленным шафраном рисом. С крыши текло.

— Я хочу поговорить с МирдемИнггалой и увидеться с дочерью, Татро, — сказал он по прошествии какого-то времени посланнику.

— Нет. Я бы не советовал — это глупо, — раздраженно ответил Эсомбер. — Ты король, а она теперь никто. Когда ты решишь уезжать, советую забрать твою дочь с собой — она станет отличной заложницей и навсегда оградит тебя от возможного заговора со стороны королевы. Кроме того, лишив её последней отрады, ты нанесешь ей тяжелейший удар. Клянусь, всего-то через год она тихо исчахнет от тоски, избавив тебя от необходимости прибегать к... непопулярным мерам.

— Хорошо, отплывем немедля, едва море успокоится, — мрачно согласился король.

— О, зачем же так спешить? — усмехнулся Эсомбер. — Я за то, чтобы провести эту ночь здесь — в этом уютном, ныне принадлежащем тебе пристанище. Завтра ты сможешь сжечь его и пустить бывшую королеву по миру, как последнюю бродяжку. Это было бы пожалуй забавно.

Помолчав немного и не дождавшись от короля ожидаемого согласия, Эсомбер льстиво продолжил:

— Знаешь, Ян, ведь у меня есть для тебя подарок. Сейчас самое время его преподнести, пока мы ещё не слишком пьяны и наши глаза не утратили способность четко видеть.

Посланник небрежно вытер руки о свой роскошный шелковый чарфрул и достал из кармана маленькую деревянную шкатулку с расписной крышкой.

— Эта вещица — личный подарок тебе, я получил её из собственных рук Бакхаарнет-она, королевы Олдорандо, на руку чьей дочери ты претендуешь. Королева расписывала эту шкатулку собственноручно!

Король ЯндолАнганол открыл шкатулку. Внутри, на шелковой подушечке, лежал миниатюрный портрет принцессы Симоды Тал, писанный с натуры в её одиннадцатый день рождения. Волосы принцессы были подвязаны лентой, а лицо отвернуто от художника словно бы в смущении, хотя это должно было означать покорность. Волосы принцессы ниспадали густыми локонами, но её знаменитые птичьи черты, которые художник даже не попытался скрыть, были видны очень явственно. Тонкий выдающийся нос и характерный разрез глаз мадис невозможно было спутать ни с чем. В руках принцесса Симода Тал держала искусно изготовленный макет замка Вилворак, своего главного приданого.

Отстранив шкатулку и держа её на расстоянии вытянутой руки, король ЯндолАнганол попытался увидеть в портрете то, что попытался бы увидеть в нем любой мужчина.

— А ведь она и впрямь хорошенькая, — одобрительно хмыкнул Эсомбер. — Одиннадцать с половиной лет, самый горячий возраст, — со знанием дела прибавил он. — Что бы ни говорили, но это так, Ян. Завидую тебе. Хотя ходят слухи, будто младшая сестра Симоды, Милуя Тал, ещё горячей... во всех отношениях.

— Она умеет читать и писать? — вдруг спросил король.

— Эта полумадис? — презрительно хмыкнул Эсомбер. — Сомневаюсь, что в Олдорандо вообще есть грамотные — они все берут пример со своего короля!

Рассмеявшись, друзья со звоном сдвинули кубки и выпили хурмяного вина за будущие радости жизни.

* * *

На заходе Баталикса буря наконец утихла. После того, как улегся ветер, деревянный дворец ещё долгое время скрипел старыми балками и стонал сохнущей обшивкой, точно корабль перед тем, как окончательно стать на якорь и успокоиться. Королевские солдаты нашли дорогу в подвалы, к хранящимся там глыбам льда и вину. Вскоре все они, даже фагоры, забылись тяжелым хмельным сном.

О часовых никто и не заикнулся. Дворец находился слишком далеко от любого возможного врага, к тому же мрачная репутация Гравабагалинена могла отпугнуть даже самого храброго недоброжелателя.

По мере того как вечер сменяла ночь, шум внутри дворцовых залов утихал. Кого-то выворачивало, кто-то смеялся, кто-то сыпал проклятиями, но все эти звуки один за другим стихали. Король ЯндолАнганол заснул, положив голову на колени юной служаночке. Посидев немного с государем, девица освободилась от августейшего бремени и ушла, оставив короля валяться в углу, на полу, как простого уличного забулдыгу.

Не спала только королева королев — в своих покоях на верхнем этаже дворца она не смыкала глаз. Более всего она боялась за свою малолетнюю дочь, но место для их изгнания выбрали превосходно — бежать отсюда было просто некуда. Наконец, немного успокоившись, королева отослала фрейлин. Воцарившаяся внизу тишина придала ей уверенности, но бдительности она не теряла и осталась сидеть в маленькой комнатке-прихожей большой королевской спальни, за дверью которой почивала принцесса Татро. Внезапно в покои постучали. Королева встала и подошла к двери.

— Кто здесь?

— Панновальский посланник, нижайше прошу вашего позволения войти.

Помедлив немножко, королева вздохнула. Потом отодвинула засов. В комнату ступил Элам Эсомбер. На его бледном лице светилась сальная улыбка.

— Простите, миледи, я сейчас пьян, но всё же нижайше прошу принять меня, тем более что благословение, которое я намерен вам даровать, вряд ли сравнится с искусством нашего забавника ЯндолАнганола, который обучался манерам любви у фагоров...

Королева отшатнулась в ужасе и отвращении.

— Прошу вас, уходите! Я не желаю говорить с вами. За дверью спит моя дочь, и, смею надеяться, это вам известно. Я сейчас же позову стражников!

Королева тоже была бледна. Рука, которой она опиралась о стену, заметно дрожала. Циничная улыбка, в которую сложились тонкие губы посланника, заморозила кровь в её жилах.

— Все мертвецки пьяны — во дворце нет ни одного бодрствующего мужчины, кроме меня. Но и я, посланник Це'Сарра, образец совершенства, сын достойнейшего отца, даже я — и то, как видите, теряю терпение.

Решительно захлопнув дверь, Эсомбер схватил королеву за руку и силой усадил рядом с собой на низкую кушетку.

— Вот так-то лучше — где же ваше гостеприимство, сударыня? Это неразумно — отнеситесь ко мне со вниманием, ибо я на вашей стороне. Точнее, могу принять вашу сторону. Я пришел с тем, чтобы предупредить — ваш бывший муж решил убить вас. Ваше положение безнадежно, вам и вашей дочери крайне нужна защита. Предоставить которую могу только я — если вы проявите ко мне чуточку теплоты и внимания.

— Я проявила к вам достаточно внимания, — процедила королева. — Мне страшно, господин посланник, но всё же не настолько, чтобы расстаться с честью!

Эсомбер сжал обе руки королевы, игнорируя отчаянные попытки той высвободиться. Он не отличался могучим сложением — но всё же, был мужчиной, и гораздо сильнее её.

— Вам ни о чем не придется жалеть, я знаю толк в обращении со слабым полом — уж поверьте! — сально усмехнулся он. — Вечно эти сомнения! Вот в чем разница между полами — мужчиной и женщиной; женщин всегда беспокоит, что же потом! Вам природой предназначено давать жизнь, и возможная беременность всегда заставляет вас смотреть в будущее. Но пустите меня сегодня ночью в своё душистое гнездышко — и клянусь, впоследствии вам не придется об этом сожалеть. Я возьму вас под свою защиту и доставлю в Священный Панновал — вместе с вашей драгоценной дочерью, в целости и сохранности. Платой за это станет всего лишь одна ночь любви. Вы обретете будущее, в то время как я скромно удовольствуюсь настоящим.

Всё же вырвав руку, МирдемИнггала отвесила Эсомберу звонкую пощечину. Посланник ответил ей ещё более крепкой оплеухой, а потом схватил рукой за горло.

— Не испытывай моё терпение, шлюха! Ещё раз поднимешь на меня руку — и я просто удавлю тебя, а потом и твою драгоценную дочь! — он брезгливо оттолкнул королеву и поднялся, зловеще нависая над ней. — Ты написала письмо святейшему Це'Сарру, препоручив доставку письма адресату моим заботам, не так ли, моя дражайшая бывшая королева? — наконец сказал он уже совершенно другим, сочившимся ядом тоном. — В письме, среди прочего, ты заявила, что король Ян твердо вознамерился убить тебя. Твой гонец тебя предал — сам король рассказал мне об этом. Он продал это письмо твоему бывшему мужу, которому теперь отлично известна твоя неблагодарность и злонравие — он прочитал это письмо до последней строчки!

— СкафБар предал меня? — пробормотала королева. — Нет, это невозможно — он всегда был так предан, столько лет служил мне...

Эсомбер свысока взглянул на МирдемИнггалу. Тон его стал сухим и официальным.

— После развода ваш титул упразднен, ваш двор распущен. Вы теперь никто, обычная простолюдинка, и любой мужчина в Борлиене может безнаказанно поиметь вас. Так-то! Но, к вашему глубочайшему счастью, есть ещё я — тот, кто уже давно мечтает удостоиться чести называть себя вашим личным викарием. Будьте покорны мне — и я поднесу вам корону Борлиена! Его фагоролюбивый король не пользуется любовью в Панновале, уж поверьте. Если он вдруг скончается, никто там не прольет и слезинки. Буду откровенен: если ваше величество соблаговолит принять меня как своего личного викария — а также, само собой, своего главного советника и тайного любовника — ваш обезумевший муж вряд ли переживет это утро. Результаты такого злоупотребления вином могут быть поистине ужасны... Я же, со своей стороны, сделаю всё возможное и даже невозможное, чтобы убедить святейшего Це'Сарра в том, что такая кроткая дочь Церкви, как вы, заслуживает всяческой поддержки. Быть может, он даже отсрочит священную войну с Сиборналом, чтобы панновальские армии помогли вам сокрушить врагов вашего величества и очистить Борлиен от нечестивых фагоров прежде, чем их поголовье здесь возрастет чрезмерно, — посланник понимал, что дает обещания, которые едва ли сможет выполнить, но сейчас это ничуть не трогало его. Мечта доброй половины его жизни была крайне близка к исполнению. Всё остальное сейчас ничуть не волновало его. Королева разрыдалась, не вполне понимая, о чем идет речь.

— Ян любит меня, я знаю. Я понимаю его, он тоже страдает...

— Он ненавидит вас, мечтает избавиться и думает только об одном — как можно скорее оказаться в объятиях юной Симоды Тал, — брезгливо ответил посланник. — Послушайте, сударыня, у нас не так уж много времени. Уже утром король казнит и вас, и вашу дочь. Давайте наконец перейдем к делу — а поутру, клянусь вам, я огражу вас от гнева короля угрозой отлучить его от церкви, как вы и просили. Думаю, потом вы проявите ко мне больше внимания — в качестве благодарности за то, что я спас вашу драгоценную жизнь!

Королева не ответила. Не слыша более возражений со стороны несчастной и поняв, что её воля сломлена, Эсомбер начал раздеваться.

Но не успел он распустить и половину шнурков на своем вычурном чарфруле, как дверь королевской опочивальни распахнулась и перед королевой и посланником предстал не кто иной, как сам КараБансити, новый королевский главный советник. Осмотревшись, анатом сразу же нахмурился и положил ладонь правой руки на рукоять своего зловещего тесака. Вскочив на ноги, Эсомбер торопливо запахнул чарфрул, спеша скрыть от лишних взоров своё тощее тело.

— Убирайся вон, болван! — гневно потребовал он. — Это не твоего ума дело!

— Нет, господин посланник, я никуда не уйду до тех пор, пока вы не оставите несчастную королеву в покое, — мрачно, но твердо произнес анатом. — Я пришел сюда потому, что во всём дворце нет ни стражи, ни даже часовых. Хочу доложить вам, господин посланник, что с севера ко дворцу приближается неизвестный отряд.

— Разбудите капитана стражников — это не моё дело, — брезгливо отмахнулся Эсомбер. — Я не солдат.

— Увы, все стражники пьяны, а дело не терпит отлагательств — речь идет о жизни и смерти. Нашей жизни и смерти, идиот!

С этими словами КараБансити повернулся и вышел в коридор. Оглянувшись на МирдемИнггалу и прочитав в её лице только ненависть и страх, Эсомбер грязно выругался и вышел следом за анатомом. Друг за другом они прошли по коридору и вышли на балкон над главным входом дворца. Посланник остановился рядом с КараБансити и вместе с ним принялся всматриваться в ночь. Было тепло и душно, воздух казался столь густым, что звуки моря словно вязли в нем. Горизонт, казалось, прогибался под тяжестью бескрайних небес.

Впереди, совсем рядом, так близко, что, казалось, можно достать рукой, мигали язычки нескольких факелов, вспыхивали и снова гасли. Перебарывая хмель, Эсомбер уставился на скачущие огоньки, пытаясь угадать, что всё это значит.

— Люди с факелами идут между деревьями, — раздался у него под ухом низкий голос КараБансити. — Сейчас я вижу, что их не так много, гораздо меньше, чем мне показалось сначала, ведь у страха глаза велики. Там всего двое или трое.

— Но что им здесь нужно? — возмутился Эсомбер.

— Мне тоже хотелось бы это знать, господин посланник. Вот что: я спущусь сейчас вниз и разберусь, что там к чему, а вы постоите пока здесь. Если это враги короля, вы сможете предать их анафеме их или прыгнуть им на головы, как вам будет угодно!

Астролог искоса брезгливо оглядел вздрогнувшего от испуга посланника, и едва заметная презрительная усмешка мелькнула на его губах. Потом он ушел.

Эсомбер взглянул вниз, чуть не свалился в потемки, облокотившись о прогнившие перила, и, торопливо отпрянув, осторожно прислонился спиной к стене. Постояв так немного, он наконец услышал внизу окрик КараБансити и ответ неизвестных ночных пришельцев.

Посланник закрыл глаза и принялся прислушиваться к пререкающимся внизу голосам. Он напряг внимание и постепенно ему начало казаться, что к голосам астролога и пары незнакомцев присоединились другие, причем эти новые голоса звали его, безбожно ругаясь при этом, но слов он разобрать не мог. Мир покачнулся и начал переворачиваться...

Лишь через несколько секунд до него дошло, что КараБансити зовет его снизу и уже довольно давно.

— Что вы сказали? — крикнул он вниз, очнувшись от пьяного сна.

— Скверные новости, господин посланник. Очень скверные. Будет лучше, если вы спуститесь вниз. Я не хочу кричать такое во весь голос.

Оттолкнувшись от стены, Эсомбер сделал несколько шагов вперед — и едва не полетел кубарем с лестницы.

— Вот же балбес, надо же было так набраться, — злобно сказал он себе. Теперь он понимал, что, выпив лишку, лишил себя величайшего подарка судьбы. Не будь он столь пьян, он верно догадался бы запереть за собой двери покоев королевы — а КараБансити вряд ли посмел бы ломиться в них...

Выбравшись наконец на улицу, он едва не налетел на советника и какого-то оборванца, с ног до головы покрытого пылью и с факелом в руке. Позади первого оборванца стоял второй, тоже насквозь пропыленный и тоже с факелом. Этот второй незнакомец всё время оглядывался в темноту, словно ожидал погони.

— Кто эти люди? — брезгливо спросил посланник.

Обернувшись к Эсомберу, первый оборванец тревожно ответил:

— Мы прибыли из Олдорандо, ваша светлость, из дворца его величества короля Сайрена Станда. Мы проделали трудный путь — сейчас всюду очень неспокойно. Я принес послание, предназначенное лично для ушей короля ЯндолАнганола.

— Король почивает, — брезгливо ответил посланник. — Что вам нужно от него, придурки?

— Я принес дурную весть, господин, и поведать её я смогу только его величеству — такой уж у меня приказ.

Чувствуя в груди нарастающеё раздражение, Эсомбер назвал своё имя. Взгляд гонца застыл, но ни один мускул не дрогнул на его обветренном лице.

— Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, господин посланник, то в вашей власти отвести меня к королю.

— Я отведу вас, — предложил КараБансити. — Я главный советник короля.

Бросив факелы на землю у входа, всё вместе они вошли во дворец. КараБансити возглавлял процессию, после недолгих поисков очутившуюся наконец в зале, где на полу вповалку лежали неподвижные тела. Наклонившись над королем, астролог бесцеремонно тряхнул его за плечо.

Немедленно очнувшись, ЯндолАнганол вскочил на ноги, гневно стискивая рукоять меча. Оборванцы поклонились государю.

— Нижайше просим извинить нас, ваше величество, что осмелились потревожить ваш сон в столь поздний час. Ваши солдаты убили двоих из нашего отряда, и сам я, его предводитель, тоже едва не погиб.

Гонец достал из-за пазухи свернутую в трубку бумагу, подтверждающую его полномочия. Внезапно его начала бить крупная дрожь — всем была известна горькая участь гонцов, приносящих королям дурные вести. Но король даже не взглянул на бумагу.

— Так что за весть ты принес?

— Речь о мадис, ваше величество...

— О мадис? Причем здесь мадис, болван?

Переступив с ноги на ногу, гонец схватился за лицо, чтобы нижняя челюсть прекратила дрожать.

— Принцесса Симода Тал, ваша невеста, ваше величество... она мертва. Её убили мадис.

В наступившей после этого тишине истерический смех короля прозвучал особенно жутко.

* * *

Преодолев за тысячелетие огромную пропасть пространства и времени, горький смех ЯндолАнганола достиг слуха людей Земли. Несмотря на невообразимые дали, разделяющие два мира, Геликонию и Землю, непроизвольная ответная реакция короля Борлиена на тяжкий и неожиданный удар коварной судьбы нашла в сердцах землян немедленный и горячий отклик.

Глава 4.

Гости из глубин

Всякий подплывающий к Гравабагалинену ещё издали видел деревянный дворец королевы королев МирдемИнггалы, её последнеё прибежище. Дворец стоял в полном одиночестве, заброшенный на вид, словно забытая ребенком на прибрежном песке игрушка.

О дворце ходили легенды — там-де обитают духи и якобы в незапамятные времена на месте обветшавшей деревянной постройки стояла грозная крепость. Окруженная многократно превосходящими силами неприятеля крепость была взята штурмом, разрушена и стерта с лица земли. Весь её гарнизон геройски пал, задержав врага на время, достаточное, чтобы тогдашний король Борлиена смог собрать армии и спасти страну от ужасов жестокого нашествия.

Никто, увы, теперь не мог сказать, когда случилась эта битва и даже кем был тот ужасный враг. Известно было лишь одно — в битве при Гравабагалинене пали многие тысячи воинов и все они были похоронены прямо на месте сражения, в неглубоких, вырытых наспех могилах. Тени павших воинов, упокоенных вдали от надлежащих земляных октав, не смогли обрести покой и с наступлением темноты бродили по земле, алкая жестокого возмездия потомкам убийц.

И вот теперь на древней грешной земле Гравабагалинена разыгрывалась новая трагедия. Началом её стало прибытие во дворец короля ЯндолАнганола, приплывшего на двух кораблях с множеством придворных и гвардией фагоров, с послом Панновала, святейшим епископом Эламом Эсомбером и КараБансити, известным анатомом и астрологом, а ныне новым первым советником борлиенского государя.

Услышав призыв короля, королева МирдемИнггала покорно спустилась к нему по деревянной лестнице и достойно приняла известие о разводе. После официальной части принесли вино, чем был подан знак забыть о регламенте и перейти к неофициальной части.

По прошествии нескольких часов после подписания грамоты о разводе посол Элам Эсомбер, посланник великого Це'Сарра, попытался проникнуть в покои королевы с намерениями, крайне далекими от богоугоднических. Сразу же после этого — не прошло и минуты — из Олдорандо пришло известие о том, что наследница королевского дома, принцесса Симода Тал, убита. Эту печальную весть немедля довели до сведения короля.

Когда первые лучи Баталикса, поднявшегося из-за восточного горизонта, выжелтили облупленные стены дворца, король ЯндолАнганол, преисполненный бессильной ярости и потрясенный, подвергся бичеванию, взывая к незримому Акханабе. Его голос звучал глухо.

— Твой слуга повергается ниц перед тобою, о Всемогущий и Единственный! Твоим произволением мои армии терпят поражение за поражением. Твоим произволением мой сын превратился в жалкого безумца и безбожника и забыл отца. Твоей волей я развелся со своей возлюбленной женой, королевой МирдемИнггалой. Твоей волей подлый убийца направил кинжал в сердце моей несчастной невесты... Какие ещё испытания ты уготовил мне? Молю, избавь меня от новых страданий. Услышь мои молитвы, о Великий, услышь приносящего себя в жертву за свой народ!

Когда король наконец поднялся с колен и надел тунику, бледноликий АбстрогАзенат небрежно заметил:

— Только что прибывший гонец сообщил, что наша армия ушла из Рандонана, потерпев там окончательное поражение. Город Кивассиен сожжен дотла.

— Это ничего не значит, ибо нет такой цивилизованной страны, которая смогла бы одолеть варваров, с коими сражаться бесполезно, поскольку они не признают привычных законов честной войны! — гневно рявкнул король.

— О, мы ещё вернемся туда, — не с мечом, но со словом Господним, — льстиво заметил викарий.

— Святые походы, кастрат, удел Панновала, а не такого захудалого королевства, как наше! — заорал разъяренный король.

Поведя под туникой истерзанными плечами, он нащупал в кармане странный прибор, часы с тройным циферблатом, полученный им в Оттасоле от КараБансити. Сейчас, как и при злополучной встрече с Биллишем, он смотрел на эту вещь как на самое дурное предзнаменование, которое тотчас не замедлило исполниться, но расстаться с ней теперь не мог. Сама Судьба вернула её к нему, и король боялся спорить с ней. Так или иначе, но он чувствовал, что этот зловещий предмет ещё сыграет в его жизни крайне важную роль.

АбстрогАзенат переложил плеть из руки в руку.

— Но хотя бы на одно мы ещё способны — возблагодарить Господа за то, что родились людьми, и во всё продолжение нашей жизни на земле стараться избегать нелюди, как заповедал нам сам Акханаба!

С внезапной злостью ЯндолАнганол влепил викарию пощечину:

— Занимайся божьим, придурок, а земное оставь мне, своему государю!

Смысл недосказанного викарием отлично дошел до короля Орла. АбстрогАзенат намекал, что давно пора изгнать фагоров из пределов Борлиена. Но это открыло бы их всем врагам, и прежде всего грозному Ундрейду.

Не запахивая на груди тунику и чувствуя, как кровь, выступившая из ран после бичевания, впитывается в холст, король быстро поднялся по длинной лестнице из подземной часовни на свет, в залы деревянного дворца. Навстречу ему прыгнул довольный Юли.

Кощунственная грубость короля объяснялась легко — после вчерашней безобразной попойки его терзало чудовищной силы похмелье. Голова короля пульсировала и раскалывалась от боли. Порой ему начинало казаться, что он слепнет. Но верного рунта он приветствовал ласково и привычно запустил пальцы в его густой мех.

Вокруг дворца на земле лежали густые тени. Король не знал, как встречать это утро — ведь только вчера он прибыл сюда с ужасной целью — развестись с женой, королевой королев. Теперь же это роковое деяние оказалось совершенно напрасным! Король чувствовал себя так, словно сам Акханаба решил посмеяться над ним, и в душе его зародилась несознательная, но от того ещё более глубокая обида на Всемогущего, которой уже скоро суждено было сыграть самую роковую роль...

Таким образом, по мере того, как история короля Борлиена всё ближе подходила к зловещей развязке, в делах людей и фагоров всё более заметны становились неизбежность и воля Рока — те самые, что заставляют всех действующих лиц Истории, даже особ великих и благороднейших с любой точки зрения, беспомощно кувыркаясь уноситься во тьму, подобно кометам.

* * *

За минувшую ночь дворец ничуть не стал краше — стены по-прежнему выглядели старыми и обветшалыми. Изменилось одно — сегодня в комнатах, прежде пустых, лежали и спали вповалку тяжелым хмельным сном солдаты. Пробивавшийся снаружи солнечный свет ложился на пол крест-накрест, и идущему к двери королю казалось, что он движется внутри плетеной корзины.

Распахнув дверь, он увидел ряды анципиталов Первого Фагорского, неподвижно застывшие в торжественном строю, выпяченные длинные нижние челюсти, гордо задранные рога. 'Сегодня стоило встать хотя бы ради того, чтобы увидеть вот это', — сказал себе король, и тоска, стискивающая грудь, немного ослабила хватку.

Он в одиночестве направился к морю, решив искупаться прежде, чем наступит жара. Издали увидев море, он почувствовал на своём лице дуновение свежего бриза, но это не радовало его — он просто не обращал ни на что внимания. Какой вутров бес подтолкнул его свалять дурака и развестись с женой? Что за туман заволок его разум? Жизнь порой преподносила такие сюрпризы, что человек, даже если он сам король, не мог пережить их без последствий для своей души и рассудка.

Он хотел поговорить с ней. Но из деликатности он решил послать к ней в покои слугу с запиской, как предписывал этикет. Он знал, что она не захочет с ним говорить и ждёт сейчас со своей малолетней дочерью, принцессой Татро, только одного — когда он уберется прочь, прихватив с собой своих солдат. Возможно, она уже узнала новость, принесенную ночью на устах пропыленных насквозь гонцов. Может быть, сию минуту она ждёт смерти, уверившись, что кончина принцессы Симоды Тал — смертный приговор ей и принцессе Татро. Возможно, она, переполняемая ненавистью к нему, не может думать сейчас ни о чём, кроме мести...

Неожиданно поймав себя на ужасной, однако же весьма разумной мысли, король остановился, словно налетев на стену. С каждым мгновением эта мысль казалась ему всё более разумной, а главное, крайне легко исполнимой. Он думал о том, как просто было бы загнать всех обитателей дворца в его подвалы, а потом просто поджечь ветхое здание. Королева и весь её двор погибли бы под обломками или задохнулись от дыма в подземельях. Ничья рука их не коснулась бы, и король мог бы почти честно сказать, что королева королев с её свитой погибли в случайном пожаре, а он, её несчастный муж, прибыл лишь к обгоревшим руинам дворца. Единственным свидетелем был Эсомбер, но даже посланник святейщего Це`Сарра был всего лишь человеком и вместе со всей своей свитой мог стать жертвой нападения разбойников или просто выпасть за борт во время внезапно налетевшей бури...

Решив тотчас же привести этот ужасный план в исполнение и тем навсегда избавиться от истязавших его душу дум о королеве, ЯндолАнганол повернулся к дворцу... и тут же удивленно замер. К нему торопился его новый советник, человек весьма упитанный, а потому шагавший так тяжело, что тряслись его мясистые щеки.

Бегло взглянув на КараБансити, ЯндолАнганол отвернулся, словно тот мог прочесть овладевшие им ужасные мысли. Анатом был вынужден забежать вперед, обогнав короля и маленького фагора, и уже там неуклюже поклониться. Король взглянул на него раздраженно, но не решился прогнать, полагая, что тот принёс некие вести. Но советник молчал. Не выдержав мрачного взгляда короля, КараБансити опустил глаза.

— Мне не до тебя сейчас — ступай прочь, — наконец холодно сказал король, поняв, что новостей не будет.

— Государь, этой ночью я тоже не спал, — заторопился КараБансити. — Хочу выразить вам свои соболезнования в связи с новым постигшим вас несчастьем...

Глаза короля гневно вспыхнули.

— Мне кажется, ты не понял, болван, — у меня дурное настроение, и я готов излить его не только перед самим Всемогущим, но и перед тобой, которого всемогущим никак не назовешь. Понятно?..

— Чем я прогневал вас, государь?

Король Орел сдвинул брови и стал ещё больше похож на пернатого хищника. Распиравшая его сейчас злоба, питаемая адской головной болью, наконец нашла себе мишень.

— Говорят, ты хитрая бестия. Я знаю, что втайне ты замышляешь против меня недоброе. Я заметил злобную усмешку в твоих глазах, когда ты явился ко мне, чтобы объявить о смерти моей несчастной невесты...

— Принцессы-мадис? Государь, если вы не доверяете мне, то для чего тогда назначили своим советником? — потрясённо возмутился КараБансити.

Король молча повернулся к советнику спиной, явив пятна подсыхающей крови, сложившиеся на ткани туники в замысловатый узор, напоминающий какой-то старинный герб. Упрёк был справедлив и король ощутил нечто вроде стыда за свою новую выходку.

Поняв, что разговор окончен, КараБансити вздохнул и отвернулся ко дворцу. Он глядел на ветхие деревянные стены, бездумно отмечая самые большие пятна облупившейся краски. Только что ему ясно дали понять, что чувства простого смертного ничто для короля. Это оскорбило его, и очень сильно.

Он был богат, и свою жизнь он проживал со вкусом, с удовольствием, не отказывая себе ни в каких земных радостях. Кроме того, он был известным лекарем, возможно, лучшим в Оттасоле. Спас от смерти и недугов столько народу, что не сосчитать, и радовался своей полезности обществу. Любил жену. Был уважаемым человеком в высших слоях общества. Но пришел король и забрал его с собой, по сути дела, помимо его воли, словно последнего раба!..

КараБансити уже и сам забыл о том, что перед тем, как рано поутру примчавшись ко двору короля, принять его предложение, он провёл бессонную ночь, строя самые фантастические планы. Ему казалось, что став главным советником он немедля изменит жизнь страны к лучшему с помощью своего ума и необъятных знаний, к вящей славе короля... и своей собственной. Так что, приняв предложение Орла, он, как человек чести и патриот Борлиена, старался исполнять свои обязанности как можно лучше. Но занятый разводом король не нашёл досуга даже выслушать его мудрейшие предложения! А теперь заявил, что он-де тайно плетёт сеть заговора против своего государя! Королевской подозрительности и неблагодарности не было предела. Гордый нрав КараБансити пылал возмущением. Ни о какой службе такому государю уже не могло быть и речи — но, будучи человеком трезвомыслящим, анатом понимал: уйдя от короля по своей воле он будет казнён за измену, остается одно — покорно следовать за ним в ненавистное Олдорандо, терпя все тяготы нелёгкого пути туда и обратно и постоянно подвергаясь угрозе королевской немилости. Или...

Сочувствие, которое он только что испытывал к переживающему жестокие удары жизни королю, исчезло без следа. Зато в его голове родился весьма опасный, но крайне легко осуществимый план, способный тотчас же вернуть ему свободу. Основой его было как раз дурное расположение духа короля.

— Ваше величество, дело в том... — начал было он снова, но вдруг, глядя на спину в подсыхающих пятнах крови, испугался звука собственного голоса, собственной развязности. В таком настроении король мог просто зарубить его. Тем не менее, отступать он не стал, хорошо понимая, что второго шанса избежать путешествия со всеми его опасностями нет. — Это конечно же пустяк, но перед нашим отплытием из Оттасола я поднес вам одну вещицу, необычные часы с пляшущими цифрами. Они до сих пор у вас?

Король даже не обернулся на голос советника.

— Здесь, у меня, в кармане туники, — наконец ответил он, не скрывая раздражения.

Тогда, глубоко вздохнув, КараБансити спросил, ещё более развязно, чем намеревался:

— Нельзя ли будет попросить эти часы обратно, ваше величество? Я вижу, они явно не радуют вас, если не сказать более...

Король гневно обернулся к нему.

— Рановато ты решил просить меня об милостях, мерзавец! И это тогда, когда Борлиену грозит война со всей Священной Империей...

То были бессвязные слова истинного Орла.

Стоя неподалеку друг от друга, оба смотрели, как Юли роется в кустах у дворцового рва. После краткого подготовительного обряда, свойственного его виду, рунт оправился в выкопанную ямку. Не поворачиваясь к советнику, король неторопливой размеренной походкой двинулся к морю.

'Я просто-напросто жалкий трус', — сказал себе КараБансити, чувствуя, что не в силах продолжать опасный и откровенно глупый спор.

Сорвавшись с места, рунт бросился вслед за хозяином, вдруг ускорившим шаг, да так неожиданно, что дородному анатому пришлось попотеть, чтобы догнать его. Больше о своих часах он не вспоминал. Но на ходу король вдруг заговорил, желая излить душу хоть кому-то:

— В течение моей жизни Акханаба почти всегда относился ко мне благосклонно, усыпая мой путь дарами Своей доброты. У этих даров всегда оказывался более тонкий и глубокий вкус, чем было обещано и представлялось после первой пробы. За первым даром всегда следовал второй, за ним третий, и так без конца. Чего бы я ни пожелал, я всегда получал больше! Да, на своем веку я познал множество поражений и снес немало ударов судьбы — но по большому счету ничто из этого не шло вразрез с тем, что я считал своей главной мечтой — править во славу борлиенской нации. Я потерпел позорное поражение при Косгатте — что ж, я вынес из этого урок и сделал неудачу достоянием прошлого, одержав победу там же и над тем же неприятелем!

Теперь они шли через рощу деревьев гвинг-гвинг. Не останавливаясь, король сорвал с дерева плод и жадно укусил его, обливая подбородок сладким соком. Сопроводив свои слова энергичным жестом, он раздавил плод в железном кулаке.

— Сегодня я впервые взглянул на свою жизнь в совершенно новом свете. Только что мне пришло в голову, что, возможно, всё обещанное и отведенное мне в жизни я, человек торопливый, уже получил сполна. Ведь, как ни крути, мне уже двадцать пять лет! Ещё пять — и я стану уже брюзгливым стариком, как и ты. Моё лето кончается, оно уже на исходе...

Слова давались королю с большим трудом, он понимал, что говорит лишнее, но уже не мог остановиться.

— Я чувствую, это лето — моё последнее, и когда я тряхну ветвь фруктового дерева в следующем году, к моим ногам упадет горький плод. Мой главный советник предал меня. Моя жена меня ненавидит. Мой сын спятил, обратился в безумного бродягу. У меня больше нет наследника... Мой народ гибнет, Церковь предупреждает нас о скором пришествии лет великого голода. Ха! Сам Акханаба похож на сиборнальца, который не может думать ни о чём, кроме грядущего прихода Зимы!

Они шли уже мимо невысоких прибрежных утесов, границы между песком пляжа и плодородной землей, приближаясь к тому месту, где королева любила совершать морские омовения.

— Я понимаю вас и сочувствую вам, государь, — вежливо отозвался КараБансити.

ЯндолАнганол вдруг резко повернулся к нему, заставив советника испуганно отпрянуть.

— Скажи мне, наглец, — спросил он, внезапно меняя тон на презрительный, — если в твоей жалкой жизни атеиста нет опоры святой веры, каким образом ты, лишённый души урод, можешь понять мои страдания?

КараБансити молча отвернулся, словно страшась, что пылающий взгляд короля оставит на его лице отметины. 'Ну же, соберись с духом, — подстегнул он себя. — Момент самый подходящий!'

— Так что же? Отвечай, когда тебя спрашивают! — рявкнул король. — Ибо терпение моё иссякло! Если я тотчас же не получу ответа, то срублю твою свинскую голову!

КараБансити торопливо утер пот. Он понимал, что сейчас ему предстоит пойти по лезвию меча. Но отступить — означало превратиться в раба короля на многие теннеры, а может и годы, постоянно подвергая свою жизнь ещё более ужасному риску.

— Государь, не так давно по просьбе моего доброго друга, ледяного капитана Криллио Мунтраса — с которым и вы тоже хорошо знакомы, я взял к себе в служанки одну молодую девушку, — испуганно пробормотал он, не решаясь всё же перейти к своему опасному плану. — Нам с женой приходится заниматься делами многих больных, кроме того, я провожу исследования на телах усопших. Я также изучаю строение тел различных животных и фагоров, которых держу в доме в качестве слуг и охраны. Могу сказать одно — у меня большой опыт общения с самыми неприятными типами, но никто не доставлял мне больше хлопот, чем эта девица! Я люблю свою жену и могу поклясться Акханабе в этом. Но то, что я испытываю к нашей служанке, иначе как безумной страстью не назовёшь. Она презирает меня, однако же моя страсть к ней не утихает. Я сам себя презираю, но страсть сильнее...

— Ты поимел её? — презрительно спросил король.

КараБансити усмехнулся, впервые в присутствии короля его лицо прояснилось.

— Эх, государь, я имел её столько раз, сколько плодов гвинг-гвинг — этой прелести самого благодатного времени малого лета — свисало с того дерева. Сок, государь, стекал точно так же... сок... И всё это был кхмир, а не любовь, государь, но стоило кхмиру утихнуть — хотя длиться это могло и подолгу, — так вот, стоило кхмиру утихнуть, я сразу же проникался отвращением к себе и больше не хотел её видеть. Чтобы освободиться от неё, я устроил так, что она больше не живёт в нашем доме. Я многое о ней узнал, — например то, что она пошла по стопам матери, унаследовав её профессию, и что из-за неё подло убили по меньшей мере одного достойного мужчину, несчастного сына того самого ледяного капитана...

— Не пытайся сбить меня с толку! Отвечай, как мне избавиться от мук, или, клянусь Акханабой, я тотчас изрублю тебя на тысячу частей! — рявкнул король, разъяренно глядя на анатома. Тот поспешил развить свою мысль в самом верноподданном направлении — так, как подсказывала ему его совесть.

— Государь, по моему мнению главной движущей силой вашей жизни была страсть, а не любовь. Вы сказали, что Акханаба был благосклонен к вам и усыпал ваш жизненный путь дарами. Иными словами, в своей жизни вы получали всё, что хотели, поступали как заблагорассудится и потому желаете, чтобы так продолжалось и дальше. Вы заключили союз с анципиталами, используя их как орудие своей власти, не ведая, что фагоры никогда не станут друзьями людей. Ничто не может заставить вас свернуть с этого пути — ничто и никто, кроме королевы королев. Она мешает вам, потому что только она одна во всём свете смогла обуздать вашу страсть, чем завоевала ваше немалое уважение. Ваша ненависть к ней объясняется одним — любовью. Она стоит между вами и вашей страстью. Только она может служить для вас средоточием и того, и другого. В вас, как и во мне, и в любом другом человеке, правят два начала, созидания и разрушения, — вот только в вас эти начала противоборствуют с невероятной силой, поскольку вы — особа августейшая. И если вы считаете, что Акханаба отвернулся от вас, то всякий и каждый скажет вам, что Бог путем неудач и несчастий даёт вам понять, что ваша жизнь жизнь свернула на дорогу, ведущую к позору и погибели. Опомнитесь и поверните на угодный Ему путь, пока есть ещё время...

Остановившись на краю утеса, король, не обращая внимания на дующий с моря сильный ветер, напряженно взглянул в лицо советника. Последние его слова он выслушал молча и с большим вниманием, не шелохнувшись. Юли валялся в густой траве неподалеку, равнодушный к любым проблемам людей.

— Можешь посоветовать, как это сделать? — наконец спросил король. — Как мне всё исправить?

В голосе ЯндолАнганола слышался испуг, который мог различить даже менее наблюдательный и сведущий в психологии человек, чем КараБансити.

— Вот вам мой совет, ваше величество, — острожно начал он. — Не мой совет, как оттасольского ученого, нет — как главного королевского советника. Во-первых, откажитесь от поездки в Олдорандо. Ваша невеста мертва. У вас больше нет причин спешить в столицу наших извечных врагов. Говорю это вам как астролог — в Олдорандо вас не ждёт ничего, кроме зла и измены!

Чуть нахмурив брови, КараБансити придал голосу продуманную суровость, с тем чтобы его слова произвели на короля ЯндолАнганола должное впечатление.

— Ваш столичный дворец — вот ваша первейшая цель, особенно сейчас, когда в памяти ваших врагов ещё свежа расправа с мирдопоклонниками. Возвращайтесь в Матрассил, усмирите их раньше, чем скритина низложит вас. Ваша правоверная жена здесь, рядом с вами. Упадите перед ней на колени — и она дарует вам прощение. Порвите грамоту развода у неё на глазах. Возвращайтесь к той, кого любите больше всего. Не только ваше счастье, но и судьба всей страны зависит от королевы королев. Отвергните лукавые предложения Панновала! Он видит в нашем королевстве лишь источник церковных податей, благополучие же его подданных панновальскому двору безразлично.

Часто моргая, король отвернулся к морю. КараБансити уже чувствовал, что воля его поколеблена. Ещё один пассаж — и он разрешит опаснейший кризис в истории родного государства!..

— Усмирите свои страсти, государь. Довольно безумств, пусть и равных подвигам святых мира сего. Ваш сын оскорблён разводом с его матерью. Стоит вам с ней помириться — и я уверен, что он вернётся к вам. Возьмите твёрдый тон с Панновалом, прекратите войны и прогоните фагоров, живите со своей королевой как все обычные люди, светло и разумно. Откажитесь от лживого Бога, который ведёт вас к погибели...

Одной бездумной фразой он разрушил всё.

Безмерный гнев короля наконец вырвался на волю. Ярость переполняла его уже давно — и вот наконец перед ним оказался благодатный объект для её излияния. Вихрем сорвавшись с места, он бросился на КараБансити. Похолодев от вида нечеловечески исказившегося королевского лика, анатом упал на землю как подкошенный, пока король не успел до него добраться. Нагнувшись над распростертым телом, король выхватил из ножен меч. КараБансити испустил умолящий вопль.

— Пощадите, ваше величество! Сегодня ночью я спас вашу королеву от бесчестья и надругательства...

Замерев с занесенным мечом, монарх медленно выпрямился и опустил клинок, нацелив его острие в грудь лежащему перед ним трепещущему анатому, жалко поджимавшему колени к выступающему животу.

— Кто посмел прикоснуться к королеве, когда под одной крышей с ней находился я, её господин и повелитель? Отвечай, мерзавец!

— Ваше величество... — голос КараБансити дрожал; его щека крепко прижималась к земле и губы тряслись, но слова прозвучали вполне отчетливо: — Вы позволили себе выпить лишнего и крепко уснули. Воспользовавшись этим, посланец Це`Сарра Элам Эсомбер пробрался в покои королевы, чтобы обесчестить её...

Король шумно втянул воздух сквозь зубы. Резко вложил в ножны меч. И застыл. Обвинение анатома звучало безумно... но ЯндолАнганол прекрасно знал распутный нрав Эсомбера и видел, какие похотливые взгляды он бросал на его бывшую жену...

— Ты, ничтожество! — наконец брезгливо сказал он. — Не тебе, простолюдину, пытаться понять жизнь королей! Я никогда не прощу своей бывшей жене её гнусного предстельства — за одно это лживое письмо Це`Сарру её стоило бы сжечь заживо! У тебя есть лишь жизнь, целиком принадлежащая мне, — но у меня есть долг перед нацией, исполнить его — моё предназначение, к которому меня ведет сам Всемогущий. Не тебе, богохульнику, давать мне советы. Я изгоняю тебя с должности советника! Ползи же восвояси, жалкий червь!

Однако сам король не сделал попытки уйти, а продолжал стоять над скорчившимся на земле анатомом, гневно сжимая рукоять меча. Мысль всё же убить наглеца всё ещё казалась ему привлекательной.

Но тут за спиной короля послышалось нетерпеливое сопение Юли. Словно опомнившись, король повернулся и заторопился обратно к деревянному дворцу. Яростная вспышка гнева, как обычно, просветлила его ум: его осенила некая, поистине гениальная идея, и он твердо понял, что ему надлежит теперь сделать.

По его команде гвардия пришла в движение. Через час они оставляют Гравабагалинен. Им предстоит немедленный марш по суше в Олдорандо — прямо отсюда. Голос короля, его ледяная ярость мгновенно пробудили и дворец, встревоженно зашевелившийся, словно колония улиточников, обитающих на тыльной стороне гнилого бревна, внезапно перевернутого и открытого солнцу. Отовсюду неслись испуганные голоса викариев-кастратов Эсомбера, перекликавшихся друг с другом, высокие и истошные. Новость о пешем марше через Мадуру привела их в состояние полнейшей паники.

Звуки суеты достигли и покоев королевы. Застыв посреди своей янтарной комнаты, МирдемИнггала прислушивалась к происходящему. Её рабы-фагоры стояли у дверей. Мэй ТолрамКетинет вместе с несколькими другими фрейлинами сидела в маленькой комнатке-прихожей, держа на коленях принцессу Татро. Все окна на половине королевы были задернуты толстыми шторами.

МирдемИнггала была в любимом длинном платье из кисеи. Её лицо было бледнее крыла птицы-коровы на снегу. Вдыхая и выдыхая теплый воздух, раз за разом наполняя им легкие, она прислушивалась к крикам мужчин и топоту хоксни, к ругательствам и громким командам, доносящимся снизу, и даже двинулась было к шторам. Но потом, презирая себя за слабость, опустила руку, и, резко повернувшись, возвратилась туда, где стояла. В комнате царила жара и на бледном высоком лбу королевы выступили жемчужины пота. Лишь раз она услышала голос короля, разобрав несколько слов. Он требовал от викариев отправляться немедля.

Что касается КараБансити, то, когда король ушёл, анатом с трудом поднялся на ноги. Он спустился к морю, туда, где никто не мог его увидеть и где можно было порыдать от невиданного унижения. Но по прошествии какого-то времени анатом начал тихонько напевать. Его опаснейший план всё же удался в высшей мере. Он вернул себе свободу, хотя и остался без часов.

* * *

Перед тем, как навечно покинуть дворец, король вызвал к себе нескольких самых верных и надежных воинов и дал им некое распоряжение — которое было продиктовано ни чем иным, как государственной мудростью и простым здравым смыслом, но которое, как он надеялся, им всё же не придется исполнять. Затем, изнемогая от душевной боли и чувствуя себя последним негодяем, король поднялся в маленькую комнату одной из скрипучих башенок дворца и запер за собой люк на задвижку. Пыль, медленно оседающая в лучах Фреира, струившихся сквозь раскрытые ставни на окнах, казалась мельчайшим призрачным золотым песком. Здесь пахло пером, плесенью и старым навозом. На широких половицах виднелись пятна голубиного помета, но, не обращая на них внимания, король лег на спину и усилием воли погрузил себя в пбук. Сейчас, когда гнев, наконец, покинул его, он решил проявить благоразумие и посоветоваться с предками.

Отделившись от тела, его душа стала прозрачной. Подобно мотыльку, дух короля поплыл вниз, в бархатистую тьму. Очень скоро все краски мира остались позади — вокруг властвовал только чернильный мрак.

Парадокс пребывания в мире забвения состоял в том, что душа могла свободно перемещаться и ориентироваться там без всяких ориентиров. Находясь в своём самом долговечном пристанище, она чувствовала себя везде и всюду здесь так же уютно и привычно, как ребенок в укромной тьме под своим одеялом.

У души не было глаз в привычном понимании смертных. Душа видела, но суть её зрения заключалась в ином. Она видела дальше и глубже, сквозь обсидианово-черные слои, для неё словно пронизанные сумеречным светом, неподвижные, но словно бы текущие мимо вместе с нисходящим движением самой души. Свет исходил от субстанций, некогда бывших живыми людьми. Теперь все они возвращались к Всеобщей Прародительнице, существовавшей до сотворения мира и способной намного пережить его гибель, к Матери Всего Живого, женскому созидающему началу, более могущественной и всевластной, чем боги-мужчины, как, например, Акханаба — или по крайней мере совершенно независимой от них.

Целью путешествия в бездну, предпринятого душой короля Орла, была точно определённая искра света, исходящего от останков его отца, свергнутого им короля.

Пятно света, некогда бывшее королем Борлиена ВарпалАнганолом, сейчас представляло собой как бы легкий набросок пробивающимся сквозь листву солнечным лучом на древней стене — смутно обозначенная грудная клетка, тазовые кости и прочее, но всё весьма условно. Всё, что осталось теперь от головы, некогда носившей на себе корону, стало небольшой бесформенной каменной глыбой с парой горящих янтарей, вдавленных в глазницы.

— Отец, я, твой недостойный сын, пришел вымолить у тебя, теперь принадлежащего к сонму усопших, прощение за нанесенные тебе обиды.

Так сказала душа ЯндолАнганола, повиснув в пространстве, лишенном всяких следов воздуха.

— Дорогой сын, я рад видеть тебя здесь и всегда буду рад встрече с тобой, когда бы ты ни пришёл ко мне, твоему любящему отцу. Я не таю обид на тебя и мне не в чем тебя упрекнуть. Ты всегда был и останешься моим возлюбленным сыном, — ответил ВарпалАнганол.

— Отец, я готов выслушать любые твои упреки. Более того, я готов понести самое суровое наказание, ибо теперь понимаю, насколько тяжкий грех совершил по отношению к тебе, своему родителю.

Паузы между фразами не поддавались измерению, поскольку речь не требовала присутствия воздуха, который нужно было бы вдыхать и выдыхать.

— Молчи, сын мой, ибо в мире мёртвых не говорят о земных грехах. Ты мой возлюбленный сын, и этого достаточно. Больше никаких слов не нужно. Всё темное и тяжелое осталось в прошлом.

Когда останки говорили, из того места, где полагалось быть ротовому отверстию, словно бы вырывался тусклый огонь, не ярче трепетного мерцания потухающей свечи. Зарождаясь где-то в недрах грудной клетки, светящаяся дымка слов поднималась по стеблю гортани, и, выплеснувшись наружу, так же неторопливо исчезала, уплывая в бесконечность.

Душа короля Орла заговорила снова.

— Отец, молю, не щади меня и покарай — теперь, когда я совершил наихудшее, — за всё зло, какое я причинил тебе за свою жизнь, за то, что послужил причиной твоей смерти. Облегчи мои страдания. Бремя их невыносимо!

— На тебе нет вины, сын мой, ты виновен в том, что случится, не больше, чем морская волна, бьющая в борт тонущего корабля. Здесь, в этом тихом прибежище, обретенном после смерти, мне не в чем упрекнуть тебя.

— Отец, десять лет я держал тебя в заточении в гнусном застенке. Разве можно это простить?

Ответ останков ВарпалАнганола обозначило облако, которое всклубилось вокруг его головы, заблистав мельчайшими искрами.

— Сын мой, то время забыто. Годы, проведённые в заключении, я теперь вспоминаю с трудом, да и там я был не одинок — ты часто приходил ко мне поговорить или спросить совета. Твои появления были радостью для меня, и когда ты пребывал в нерешительности и просил совета, я с готовностью выступал в роли советчика — в меру своих скромных возможностей, конечно.

— Там, в этом отвратительном склепе, было вовсе не весело...

— Зато тихо и покойно — и я наконец-то смог задуматься над крушением своей жизни, над её неудачами и хорошенько приготовиться к тому, что ждало меня впереди, тут, где я теперь нахожусь. Это было... ценно.

— Отец, твое всепрощение ранит хуже самой страшной брани! Ударь меня по-отечески, чтобы горе отпустило.

Но в царстве Прародительницы прикосновение живых к усопшим было под страшным запретом. Если паче чаяния раз установленное разграничение нарушились бы, то оба нарушителя, и душа живого, и останки усопшего, поменялись бы местами, и мертвая душа поднялась бы в мир живых, неся ужас и безумие. Чтобы превозмочь соблазн, отцовское световое пятно отплыло от души короля Орла и повисло во мраке.

— Если можно, утешь меня ещё одним советом, отец, — пробормотал опомнившийся король.

— Говори, сын, я всегда готов тебе помочь.

— Во-первых, прошу тебя, скажи, если можно, нет ли среди вашего вечного братства моего блудного сына. Во время последней нашей встречи я с тревогой заметил в его лице крайнее отчаяние.

— Мы с радостью принимаем к себе любого вновь прибывающего, и твоего сына, своего внука, я буду приветствовать особо — однако сейчас он ещё не закончил свои странствия по миру света, хотя близок к тому.

Обдумав услышанное, душа ЯндолАнганола снова заговорила.

— Отец, ты знаешь о моём положении в мире живых лучше кого бы то ни было. Посоветуй, куда мне теперь идти, что делать? Вернуться в Матрассил, как советовал мне этот жирный безбожник? Или остаться в Гравабагалинене, чтобы вымолить прощение у королевы королев? А может быть, идти, как и было задумано, скорым маршем в Олдорандо? Что мне сделать, чтобы память о моих деяниях сохранилась на многие века?

Старый король тихо засмеялся. Смех его вдруг показался ЯндолАнганолу невыразимо зловещим, словно коварный старик наконец-то нашёл способ отомстить неблагодарному сыну за его измену.

— Куда бы ты ни направился, везде есть те, кто ждёт тебя с нетерпением, — наконец заговорил он. — Многих ты знаешь, хотя и не лично — например, в Олдорандо тебя ждёт не дождётся душа, о которой ты мечтаешь, и там ты встретишь того, кого меньше всего ожидаешь там встретить. Твоя судьба будет в руках этого человека. Отправляйся в Олдорандо. Там ты увидишь торжество справедливости и погибель своих злейших врагов!

— Спасибо, отец. Твои советы всегда помогали мне справиться с трудностями жизни. Как послушный сын, я так и поступлю.

С этими словами душа короля устремилась вверх, к свету, оставив светящиеся сонмища усопших позади, двигаясь поначалу медленно, а затем всё быстрее, сгорая от спешки и нетерпения. Где-то, неизвестно где, гулко били барабаны. Сумрачные звездочки усопших растворились внизу, канув в лоно Всеобщей Прародительницы...

Неподвижная человеческая фигура на полу деревянной башенки едва заметно пошевелилась. Сначала её охватила легкая дрожь. Потом король медленно поднялся и сел. На бледном лице открылись глаза.

Единственным живым существом, приветствовавшим его в этом мире, был Юли, который, заметив, что король пришёл в себя и задвигался, подкрался ближе и понимающе пробормотал:

— Мой бедный король спускался к предкам.

Вместо ответа король взъерошил рунту мех на загривке, потом ласково пригладил.

— Эх, Юли, что за штука жизнь!..

Помолчав с минуту, король хлопнул маленького фагора по плечу со словами:

— Ты хороший парень. Никакое зло не коснется меня, пока ты рядом.

Услышав похвалу, рунт завертелся около своего повелителя, начал жаться к нему... и тут король вдруг почувствовал, что в бок ему давит какой-то предмет. Засунув руку в карман, он выудил оттуда часы с тройным циферблатом, которые забрал у КараБансити. Едва взглянув на часы, он немедленно ощутил лютую ненависть к ним. Ему захотелось разбить их, но он не смог заставить себя сделать это, словно это бы освободило всех демонов зла. Король чувствовал, что эти часы ещё должны сыграть в его жизни некую крайне важную роль.

Часы эти когда-то принадлежали Биллишу, человекоподобному созданию, утверждавшему, что оно явилось из другого мира, где не властны законы Акханабы. Биллиша необходимо было изгнать из памяти (как он изгнал из памяти проклятых мирдопоклонников), поскольку Биллиш воплощал вызов всей стройной концепции веры, на которой зиждилась Священная Панновальская Империя. Теперь, вдруг с ужасом подумав о том, что его могут лишить веры, король, поразмыслив, с ещё большим ужасом понял, что это вполне возможно — ведь лишили же его любви к жене, которая казалась нерушимой! У него больше ничего не осталось — только вера, да вот этот жалкий глупый двурогий. Поняв, что вскоре может лишиться даже этого, король испустил стон ужаса. С большим трудом он поднялся на ноги...

Но всего через час ЯндолАнганол уже ехал верхом на Ветре во главе своей свиты, навечно простившись с Гравабагалиненом и со своей бывшей женой. Рядом с ним, тоже верхом, ехал посланник Це`Сарра Элам Эсомбер. Следом за королем ехали капитаны его стражи, за ними свита посланника, а дальше, насторожив уши и выпучив неподвижные розовые глаза, маршировали ровные ряды Первого Фагорского, следуя уже пройденным много столетий назад путем на Олдорандо, теперь под началом короля людей. И, как и тогда, их шествие предвещало всеобщее разорение, огонь и смерть.

* * *

Отбытие короля из дворца в Гравабагалинене и все сопутствующие этому события произвели сильное впечатление на обитателей Аверна. Когда король наконец возвратился из пбука и пришёл в себя, многие незримые наблюдатели, если не подавляющее их большинство, испытали облегчение. Все они, даже самые преданные поклонницы из женской половины населения, не могли не признать, что лежащее на загаженном полу дворцовой башенки неподвижное тело короля, временно расставшееся с душой, пребывающей неизвестно где, — зрелище малосимпатичное.

Для обитателей Геликонии погружаться в пбук и искать утешения у предков было делом столь же обычным, как, скажем, плавать. Сам по себе пбук не имел ожидаемой религиозной подоплеки и в целом существовал в стороне от религии. Как любая женщина способна зачать и выносить плод, так и душа любого обитателя Геликонии могла покинуть свою телесную оболочку и отправиться странствовать в мире, принадлежащем усопшим. Это не требовало ничего, кроме весьма несложной медитации, доступной почти каждому.

На традицию обитателей Геликонии погружаться в пбук на Аверне смотрели как на приблизительную аналогию периодического обращения с молитвой к своим предкам. Но даже в подобном понимании пбук не укладывался в рамки жесткого представления авернских семейств о научной картине мира, следствием чего стало общее смущение и замешательство. Крайне необычные сексуальные пристрастия некоторых геликонцев ничуть не смущали авернцев. Неотрывное наблюдение за 'соседями снизу' давно уже превратило самые извращённные сексуальные сцены в обычное дело. Авернцы сами принимали секс как неотъемлемую часть своей повседневной жизни, уже не имеющую отношения к продолжению их рода, но необходимую для сохранения душевного здоровья, и с раннего детства предавались ему, конечно, строго в медицински обснованных нормах. Но религию невозможно было принять так же просто, тут возникали особые трудности.

Авернские семьи видели в религии особый вид примитивной одержимости, болезнь психики, опиум для тех, кто не решался пока смотреть правде в глаза. В ту пору, когда СарториИрвраш, известный атеист, ещё состоял при дворе в Матрассиле, семьи Аверна лелеяли надежду на то, что в конце концов советник сумеет склонить короля на свою сторону, убедить его, что за верой в Акханабу кроется циничный обман, тем самым положив начало ослаблению религии и её падению, в результате сильно упростив им жизнь. Авернцы не понимали и не любили пбук. На пбук взирали как на нечто, также подлежащее скорейшему устранению.

Что касается далёкой Земли, там отнюдь не разделяли взгляды Аверна. На жизнь и смерть там давно уже смотрели как на нерасторжимые половины единого целого: там, где жизнь протекает достойно, смерти не боится никто. Занятия геликонцев пбуком вызывали у землян живейший интерес. В эпоху первых передач с Геликонии напоминающее транс состояние аборигенов рассматривалось как нечто, схожее с земной медитацией. Позднее появилась более углубленная теория, утверждавшая, что люди Геликонии наделены удивительной способностью достаточно легко перемещаться через незримую грань, отделяющую жизнь от смерти, и возвращаться обратно. Эта открывающая новое измерение способность астральной проекции была предоставлена геликонцам в качестве компенсации за ущербность их земной жизни, связанную с вековечными крайностями Великого Года, качавшегося от лютой стужи к изнуряющей жаре. Способность к вхождению в пбук развилась эволюционным путем и по сути своей означала укрепление связи геликонцев с их столь изменчивой планетой, хранившей в себе души всех её умерших обитателей.

Именно такое понимание пбука больше всего привлекало землян. Именно в этот период земляне открыли похожую связь между населением Земли и самой планетой, что не могло не привести к возникновению симпатии и пониманию событий на Геликонии...

* * *

Несколько дней после отбытия короля МирдемИнггалой владела неодолимая усталость, отчего королева не поднималась с постели. Развод и лишение титула лишили её жизнь всякого смысла. Дух её был сломлен. Угроза смерти пока что отступила от неё, но после бури цветам уже не суждено поднять головки так же высоко, как прежде. Терзаясь глубоким чувством вины оттого, что каким-то образом послужила причиной неудач своего короля, она вместе с тем жгуче ненавидела его. Ведь даже если она действительно явилась причиной всех его неудач, то не по своей воле, ибо в её жизни рядом с Орлом не было и мгновения, когда она не думала бы, как угодить и помочь ему. Теперь же оказалось, что долгие годы, на протяжении которых она была ему верной и любящей женой, отброшены и забыты им, как нечто никчёмное и не заслуживающее внимания. Понимая это, она сознавала и то, что под бурлением ядовитого гнева в ней всё ещё продолжает струиться любовь. Вот это и было по-настоящему жестоко. Сомнения короля ЯндолАнганола были понятны ей, как никому другому в его королевстве, да и во всём мире. Узы любви, раз связавшие их, оставались крепкими, и оборвать их она при всём желании была не в силах...

Каждый день, помолившись, королева погружалась в пбук, чтобы поговорить с останками матери. Вернувшись в реальный мир и каждый раз вспоминая, что СарториИрвраш, воинствующий атеист, отзывался об пбуке как о зловредной форме суеверия, МирдемИнггала, сама не своя от терзающих душу сомнений, снова и снова спрашивала себя, не было ли свидание с матерью просто плодом её воображения, случилось ли это на самом деле или нет, существует ли призрак действительно или порожден её утомленным горестями рассудком — вслед за чем обычно приходили мысли о том, что же на самом деле случается после смерти, и есть ли там хоть какое-то существование, отличное от того, что зарождается в голове пока ещё живущих на этом свете и не ступивших на тот берег, откуда уже нет возврата...

Сомнения не давали ей покоя. И вместе с тем пбук и море были единственным её утешением. Её брат, ЯфералОборал, пребывал теперь в царстве теней, и каждый раз опускаясь туда, к лону Всеобщей Прародительницы, она ощущала его нисходящую на неё любовь. Её тайные страхи, что брат пал от руки короля Орла, оказались напрасными. О том, кто был настоящим убийцей брата, она узнала довольно скоро, и была благодарна судьбе за это...

Когда для ненависти к королю у неё стало одной причиной меньше, она почувствовала лишь сожаление. В море её окружали, возможно, единственные на всём белом свете верные друзья. Но каждый раз по возвращении на берег она ощущала, что душевный покой, который она обретала в море, покидает её. Она садилась в носилки и фагоры несли её обратно во дворец. По мере того как деревянные стены приближались, в ней росло чувство обиды.

Уезжая, король забрал с собой стражу, но о возвращении в столицу теперь не могло быть и речи. Король хоть и не убил её, как она опасалась, но запретил покидать дворец под страхом смерти, сделалав её его вечной пленницей. День напрасно уходил за днем — и так пройдет вся её жизнь... О своих переживаниях она не говорила даже с Мэй, которая в последнее время отдалилась от неё. Когда горечь овладевала ею и становилась особенно невыносимой, она требовала, чтобы её оставили в её покоях одну. Закрыв руками лицо, она подолгу лежала на постели.

— Я вижу, у вас не осталось сил выносить далее своё изгнание. Может быть, вам стоит написать Це'Сарру, умоляя об отмене развода или хотя бы об убежище? — наконец предложила ей Мэй, едва сдерживая нетерпение и раздражение от пребывания в этой глухой дыре. — Если Це'Сарр возьмет вас под свою защиту, король не посмеет тронуть вас. Вы сможете уехать в Панновал и закончить свои дни в достатке и покое.

— Если ты считаешь желанным, чтобы я променяла деревянную тюрьму на подземелье, — гневно отозвалась МирдемИнггала, — то я иного мнения!

Её память обожгли воспоминания о том, как в лучшие времена эта женщина, её первая фрейлина, по повелению короля восходила на его ложе, и король наслаждался одновременно ими обеими, как распоследними продажными девками, — обе они обязаны были ублажать его. Ни она, ни её фрейлина ни разу не вспоминали об этом вслух, но случавшееся тогда лежало между ними беспощадно, как лезвие меча.

Желая обрести умного и приятного собеседника, королева уговорила КараБансити остаться во дворце на пару дней, которые уже растянулись в неделю. Анатом просил отпустить его, напоминая, что дома, в Оттассоле, его ждет любимая жена, пациенты и учёные занятия. В ответ королева просила его остаться с ней ещё на день-другой. КараБансити молил извинить его и отпустить — но, будучи человеком сметливым, понимал, что на просьбы даже бывшей королевы не стоит отвечать отказом. Он уже не сомневался, что овладевшее королем Орлом безумие приведет его к роковому финалу. Всё ещё могло измениться, причем быстро, — и он вновь сможет стать главным советником, но уже при прекрасной королеве королев...

Каждый день они вдвоем гуляли по пляжу; иногда им навстречу попадалось небольшое стадо косуль. Обязанная всюду следовать за своей госпожой Мэй неохотно плелась позади, осыпая бывшую королеву отборной, но беззвучной бранью.

По прошествии недели и двух дней со дня отъезда короля ЯндолАнганола, посланника Эсомбера и их свиты из Гравабагалинена королева МирдемИнггала сидела в своих покоях перед открытым окном, задумчиво глядя на узкую прибрежную полоску своих владений. Внезапно дверь с треском распахнулась и вбежала дочь королевы, принцесса ТатроманАдала, о чем-то радостно и возбужденно крича и весело приветствуя мать.

На мгновение королева увидела перед собой лицо короля-мужа — настолько стали похожи дочь и отец. Что ещё принесет с собой отравленная кровь Анганолов — какие беды в будущем?..

Татро была на полдороге от двери к креслу матери, когда взгляд МирдемИнггалы, брошенный из-под спутанных волос и исполненный небывалой злобы, пригвоздил девочку к месту.

— Мама?.. Почему ты так страшно смотришь?..

Королева злобно прикрикнула на Татро:

— Пошла вон, маленькая ведьма!..

Изумление, обида, злость, потрясение, испуг — всё это мгновенно пронеслось по лицу девочки. Она покраснела, черты её словно бы набрякли и расплылись, и она залилась слезами.

Не в силах терпеть душераздирающие звуки, королева королев вскочила на ноги и бросилась к ребенку. Рывком развернув дочь лицом к дверям, она крепко схватила её за плечи, и, грубо вытолкав в коридор, с силой захлопнула за ней дверь. Потом силы вдруг оставили королеву. Она прислонилась спиной к стене, прижала руки к лицу и разрыдалась, сама потрясённая и испуганная совершенным.

Выплакавшись наконец, королева неожиданно почувствовала себя лучше. Разыскав дочь, она попросила у неё прощения и приласкала её. Усталость в ней сменилась позабытой бодростью. Набросив мантию из сатара, королева босиком спустилась вниз и вышла на воздух, отдавая приказы. Немедленно были доставлены её носилки с золоченым троном и балдахином, защищающим её от полуденного Фреира, припекающего немилосердно. Послушные фагоры с отпиленными рогами осторожно подняли носилки и двинулись к морю. Вместе с ними в путь пустились мажордом СкафБар, принцесса Татро с нянькой и служанка с игрушками принцессы и её веселыми книжками.

Вскоре участникам маленькой процессии — а королеве с возвышения её трона и чуть раньше — открылось море. Теперь никто из придворных не сопровождал их, они давно покинули дворец, разъехавшись по своим домам и поместьям.

Фреир был благосклонен к купальщикам и светил вполсилы, заслоняясь вершиной скалистого утеса, слабосильный же Баталикс сиял в зените.

Ленивые волны, новенькие и отливающие глянцем, словно в первый день сотворения мира, одна за другой накатывали на берег, лишь на короткий миг являя пенные курчавые гребешки. Неподалеку от берега, на камнях острова Линен, маняще шумел прибой. От недавнего ливня ассатасси не осталось и следа, о них можно было забыть до будущего года...

Спустившись с носилок, МирдемИнггала какое-то время постояла на песке, оглядываясь по сторонам и любуясь природой. Четверка анципиталов неподвижно застыла по бокам от трона. Принцесса Татро уже подняла суету и крик, приказав нянькам и служанкам строить для неё 'самый что ни на есть крепкий песчаный дворец' и осыпала их возмущенными упрёками, недовольная неловкостью подчиненных, в общем всячески репетируя роль, которую ей (и уже довольно скоро) предстояло играть в жизни, эдакое 'пианиссимо-грандиссимо'. Быстрым, свободным и решительным движением королева освободилась от платья. Свет солнц обласкал её умащенное благовониями тело.

— Подожди меня, мама! — крикнула Татро.

— Я ненадолго, — ответила дочери королева, и, бегом добравшись до воды, ринулась в манящие волны.

Едва оказавшись в прозрачной соленой воде, рожденное на суше создание мгновенно словно бы обернулось рыбой с длинным раздвоенным хвостовым плавником, такой же гибкой, как рожденные в море существа, и почти такой же быстрой. Сильно разгребая воду руками и волной изгибая тело, королева проплыла мимо темной массы скалы Линен и остановилась, только когда бухточка осталась далеко позади. Побережье, вид на которое открылся слева, поворачивало к морю, создавая вместе со скалой ощущение относительной укромности. Королева МирдемИнггала призывно крикнула. Почти тотчас вокруг неё появились дельфины — добрые друзья, с кем ей никогда не надоедало разговаривать.

Её призывом был сладкий и манящий запах женщины. Достаточно был выпустить в воду струйку мочи, как серебристые тени немедленно принимались кружить около неё, быстро сужая круги, подплывая всё ближе и ближе и замедляя свой бег настолько, чтобы она могла, как только ей того захочется, надежно опереться на спины двух своих приближенных, устроившись словно на своём золоченом троне.

Такой чести удостаивались не все морские обитатели — только избранные осмеливались подплывать к королеве. Всего её приближенных насчитывалось двадцать один. За пределами этого круга оставались многочисленные придворные, не менее шестидесяти пяти голов. Лишь в редких случаях придворным наружного круга разрешалось присоединиться к кругу внутреннему и приблизиться к ней. Свою свиту, плавающую за пределами внешнего круга придворных, МирдемИнггала едва смогла пересчитать. Их было около тысячи трехсот сорока пяти, а то и больше. Там были матери и дети, а также молодые самцы, все составляющие один косяк, как догадывалась МирдемИнггала.

По большому наружному кругу стаю всё время стерегла от возможной опасности бдительная охрана из матерых могучих самцов. Королева королев своими глазами видела этих стражей всего считанные разы, и, всякий раз испытывая от соседства с ними растерянность, вместе с тем понимала, что сторожей должно быть не меньше, чем дельфинов в основном косяке. В морских глубинах таились враги дельфинов — очевидно, ужасные и внушающие страх, коль из-за них принимались подобные меры предосторожности. В обязанности сторожей входило охранять двор и молодняк косяка, и немедленно оповещать всех при первых признаках приближения опасности.

Своим водоплавающим друзьям королева МирдемИнггала доверяла больше, чем спутникам-людям; но, как и в любых взаимоотношениях между живыми существами, что-то приходилось скрывать, о чём-то умалчивать. И как королева не могла поделиться с дельфинами своими переживаниями на суше, так и они скрывали от неё нечто пребывающее в глубинах, что-то темное, находящееся за пределами её понимания. Не понимая сути тайны морских обитателей, она вместе с тем ощущала исходящую от этой тайны суровую угрозу, не обещавшую пощады.

Ближний круг придворных обращался к ней на своем музыкальном напевном языке. Раздающийся близ её рук писк дельфинов был мелодичен и приятен для слуха — главный смысл сказанного ими был ей доступен, ибо вне всякого сомнения она была принята как королева не только на суше, но и на море. Так говорили ей её приближенные, но сейчас откуда-то из морских далей доносились и другие голоса, незнакомые и наполненные чрезвычайной озадаченностью и болезненным сомнением.

— Кому принадлежит эти голоса, друзья мои, мои верные подданные? — раз за разом спрашивала королева.

В ответ дельфины поднимали улыбающиеся морды и целовали её плечи. Каждого из ближайших придворных она знала в лицо и давно уже наградила их именами.

Сейчас что-то необычное беспокоило хвостатых созданий. Расслабившись, королева попыталась окружить себя ореолом спокойного понимания и уверенности, распространившихся в воде с выделениями её женских желез, как чуть раньше — струйка мочи. Вместе с дельфинами она погрузилась в глубину, к холодным водяным слоям. Подданные кружили около неё, изредка благодарно касаясь её своей гладкой кожей.

Втайне она надеялась хоть краем глаза увидеть, как внизу, на глубине, промелькнет тень темного чудовища, подлинного хозяина неведомых глубин. Никогда прежде она не видела в воде под собой ничего подобного, возможно потому, что ей ни разу ещё не приходилось заплывать, здесь, в Гравабагалинене, столь далеко, никогда раньше она не попадала в эти хмурые воды. На сей раз она не сомневалась, что увидит чудовище, судя по словам её друзей, приближавшееся с запада.

Дельфины предупредили её о приближении 'полета смерти' ассатасси. Они пытались предупредить её и на этот раз, хотя и не могли точно указать срок пришествия беды, поскольку не обладали свойственным для человека чувством времени, хотя одно они ясно дали понять королеве — чудовище надвигалось на берег, медленно, но неудержимо, и ждать его появления оставалось недолго. Её тело трепетало в предчувствии небывалого. На каждое её движение хвостатые друзья королевы откликались ответной музыкой. Понимая, что манит её в глубины, дельфины тем не менее решительно вынесли её наверх, к свету.

Вдохнув воздух, королева осмотрелась по сторонам, всюду находя только спокойную и умиротворенную гладь моря с плавными рядами волн. Дельфины принесли её к мелкому месту на краю обрывистого основания скалы Линен, оставив среди зарослей морской травы, колеблющихся под напором набегающих на камень и отступающих волн. Под ногами у неё был мягкий гладкий песок. Оставив свою госпожу, дельфины отплыли на несколько футов в море. Выстроившись многочисленными рядами, они застыли в ожидании, всё как один повернувшись рылами к западу.

За рядами её ближайших придворных плавали сторожа и часовые, коих при большой скученности было столько, что море, насколько хватал глаз, казалось черным от блестящих тел, зачастую прижатых друг к другу. Никогда прежде королева не видела всего косяка сразу, никогда даже не подозревала, как он огромен, как много в нем дельфинов. Огромное скопище испускало звук необычайной слаженности, который из-за огромного количества участников понять королева не могла, ибо это превышало человеческие способности.

Она снова нырнула, чтобы осмотреться под водой, потом опять высунула голову на поверхность — свита последовала за ней. МирдемИнггала могла оставаться под водой от трех до четырех минут, но её друзьям, дельфинам, так же как и ей, нужно было иногда делать вдох.

Королева оглянулась на берег. До него было далеко. 'Очень скоро, в один прекрасный день, земля навечно скроется из моих глаз и морские волны, единственные, кому я могу доверять, унесут меня от человечества. И тогда я изменюсь, стану другой...'. Она не могла сказать, были ли эти её мысли о смерти или о чем-то ином, невозможном и небывалом...

На далеком пляже суетились фигурки людей. Кто-то махал ей чем-то белым, развевающимся. Первое, о чем королева подумала с негодованием: 'Уж не моё ли это платье?' Если так, ситуация на берегу была действительно критической. Она устыдилась и вспомнила о малышке-принцессе.

Внезапное понимание сути нависшей угрозы стеснило ей грудь. Несколькими короткими фразами объяснив кругу приближенных, что она уходит, королева поплыла к берегу. Её спутники устремились туда же, по-прежнему полные жизни, расположившись перед ней строем, по форме напоминавшим наконечник стрелы, благодаря чему вода за ними обращалась течением и плыть становилось значительно легче и быстрее.

Оказалось, что её платье в полной неприкосновенности лежало на троне, охраняемое фагорами, как обычно не ведающими эмоций. Одна из служанок, не сумев докричаться до королевы, скинула собственное одеяние и махала им. Едва королева появилась из воды, прислужница быстро оделась, испытывая неловкость от того, что все так запросто могут сравнить её тощее тело с великолепием королевского.

— На горизонте парус! — крикнула матери Татро, довольная тем, что первая успела сообщить новость. — Корабль, он идет сюда!

Уже с прибрежного утеса МирдемИнггала рассмотрела корабль в поспешно принесенную СкафБаром подзорную трубу. К тому времени, когда королеве поднесли трубу, к первому парусу, видному уже вполне чётко, на западном горизонте прибавились два других пятнышка, различимых ещё смутно, но определенно также означающих паруса.

Вернув подзорную трубу СкафБару, КараБансити потер глаза тяжелой ладонью.

— Ваше величество, мне кажется, что самый ближний корабль не борлиенский — паруса совсем другие!

— А чей же?

— Подождем ещё час-другой, тогда можно будет сказать наверняка.

— Какой же вы упрямец! — вспылила королева. — Если вы что-то заметили, скажите и мне. Откуда этот корабль? Вам удалось прочитать знаки на его парусах?

— Мадам, мне показалось, что я вижу Великое Колесо Карнабхара, но этого не может быть — сиборнальские корабли никогда не заходят так далеко от своих берегов!

Королева выхватила трубу из руки анатома.

— Конечно же, это сиборнальский корабль — и военный. Что ему может быть нужно в этих мирных водах?

Прежде чем ответить, анатом с мрачным видом сложил руки на груди.

— Плохо, что во дворце больше нет гарнизона — король забрал с собой всех солдат. Будем надеяться, что это корабль с послами и держит курс на Оттасол, а потому просто проплывёт мимо. А если и решит пристать здесь, то за пресной водой и припасами, с добрыми намерениями.

— Два других корабля наверняка тоже сиборнальские, — мрачно сказала королева. — И мало вероятно, что у них на борту тоже послы! Это больше похоже на эскадру захватчиков. А мой дворец — лакомая цель!

— Да, это вполне возможно, — кисло согласился анатом, запоздало жалея о том, что позволил себя уговорить и остался во дворце, который теперь подвергался смертельной опасности.

— Меня предупреждали мои друзья, — едва слышно проговорила королева. — И они вовсе не считали, что намерения гостей добры. Едва ли сиборнальцы понимают само это слово! Наверняка, они решили похитить меня и сделать пешкой в своих гнусных планах!..

День мало-помалу клонился к закату. Корабли приближались ещё медленнеё, чем опускались за горизонт солнца. Во дворце поднялся переполох. Из подвалов добыли несколько бочек смолы и откатили их к берегу над маленькой бухтой, где сиборнальский корабль должен был бросить якорь, если в его намерения действительно входило посещение Гравабагалинена. Если намерения команды окажутся враждебными, то бочонки можно будет поджечь и направить на шлюпки, чтобы защититься хотя бы этим. О том, чтобы покинуть дворец, не могло быть и речи — первый же патруль дорожной стражи казнил бы её на месте, согласно строжайшему распоряжению короля.

К вечеру стало душно. Теперь рисунок на парусе можно было различить даже невооруженным глазом. Баталикс уже коснулся горизонта и зажег вокруг себя концентрические кольца вечерней зари. Охваченные паникой слуги разбежались из дворца, ища укрытий в пустошах. Фреир тоже добрался до граничной черты и утонул за ней в таких же нимбических кругах, как ранее его сосед по небосклону. Сумерки запаздывали и паруса в море словно светились: команды подняли их, чтобы не упустить ветер.

Сгустилась тьма и на небе одна за другой зажглись звезды. Ночной Червь сиял ярче других, затеняя тускло светящийся ниже Шрам Королевы. Во дворце никто не спал. Отчаяние, смешанное с надеждой, гнало усталость и сон. Беззащитным обитателям дворца некуда было бежать, негде укрыться. Оставалось уповать на удачу. Чужие корабли с равной вероятностью могли нести им как смерть, так и чудесное спасение. Всё зависело от неясных пока что намерений сиборнальцев.

Приказав завесить окна в своих покоях, королева ждала прибытия кораблей сидя в кресле. Рядом с ней на столе мерцали свечи из белого китового жира. Вино в высоком, толстом стеклянном бокале, налитое для королевы её служанкой и охлажденное лучшим лордриардрийским льдом, стояло нетронутое, в пронизывающем свете свечей отбрасывая на стол трепетные блики. В ожидании своей участи королева неотрывно смотрела в стену прямо перед собой, словно вычитывая там незримые для других знаки судьбы. Наконец, в дверь тихонько вошел босой парнишка-грум и попросил позволения сообщить последнюю новость.

— Госпожа, с берега доносится звон цепей. Они отдают якорь.

Королева велела привести КараБансити и они вместе направились к берегу, где в засаде ждали четверо фагоров, готовых по первому знаку из дворца поджечь смолу. Факел уже горел наготове. Решительно взяв его в руку, королева принялась спускаться по извилистой тропинке к морю. Ожидание вконец измучило её, и она решила встретить свою судьбу как можно быстрее, независимо от того, какой она окажется.

Подойдя к пенящимся волнам, с шипением набегающим на берег, она с факелом в руке смело вошла в воду. Её платье мгновенно намокло, но она игнорировала это, целиком сосредоточив внимание на пятне света, приближавшемся к её огню. Лишь оказавшись в воде, она почувствовала, что её друзья-дельфины нежно целуют ей ноги.

Постепенно сквозь шелест прибоя стал всё яснее доноситься скрип весел. Декорацией к сцене служила неясная громада корабля с подвязанными к реям парусами, закрывающая собой полнеба. Королева уже различала на веслах голых по пояс мужчин, дружно напрягающих могучие спины. На носу лодки стояли двое, один с лампой в руках — к несчастью, льющийся вперед свет скрывал их лица, делая неразличимыми черты.

— Кто посмел бросить якорь у моих берегов? — наконец громко спросила королева у подплывающих.

Ответом ей был голос, исполненный несказанного восторга, трепещущий от предчувствия, срывающийся:

— МирдемИнггала, королева королев, вы ли это?

— Кто говорит со мной? — снова спросила она. Но она уже узнала этот голос, узнала прежде, чем ответ донесся к ней над волнами...

— Ваш генерал, госпожа, Ханра ТолрамКетинет!

Генерал спрыгнул в воду и вброд двинулся к берегу. Королева подняла руку, предупреждая тех, кто затаился на утесе, что поджигать бочонки рано...

Оказавшись перед ней, генерал пал на одно колено и взял для поцелуя руку, украшенную кольцом с блестящим голубым камнем. Другая рука королевы легла ему на голову, ибо это было ей нужно, чтобы успокоиться. По сторонам от них полукругом стояли фагоры-стражники, личная стража королевы. Тупые морды двурогих были едва различимы во тьме.

Следующим на берегу, кому пришла пора удивляться, стал КараБансити. Сделав несколько шагов навстречу вышедшему из лодки пожилому мужчине, он заключил его в объятия. Перед ним был его пропавший без следа друг и учитель СарториИрвраш!

— Я думал, ты бежал в Сиборнал — у меня были причины подозревать это. Я снова ошибся.

— Ты редко ошибаешься и на этот раз угадал! — весело отозвался СарториИрвраш. — Я вернулся домой, совершив путешествие вокруг всего света! А что делаешь в этой дикой глуши ты?

— Я прибыл сюда советником короля, но потом тот, вспылив, изгнал и меня.

— Кем, кем? — потрясенно воскликнул СарториИрвраш. Он и представить не мог, что его оттасольский друг займет его место!

КараБансити вздохнул.

— ЯндолАнганол решил испытать меня на твоём прежнем посту — и едва я открыл рот, как он чуть было не зарубил меня! Королева попросила меня ненадолго остаться — и я согласился, не в силах отказать её милости. Несчастной женщине тут невесело, и я развлекал её, как мог. Что ж, я вижу, что поступил очень разумно! Король со всей поспешностью отбыл в Олдорандо, и я не думаю, что рад был бы последовать за ним в это логово святош и развратников, подвергаясь всем опасностям пешей дороги через пекло проклятой Мадуры.

Тут КараБансити оглянулся на королеву, а вслед за ним и СарториИрвраш — она, не выказывая и следа грусти, во все глаза глядела на генерала ТолрамКетинета.

— Что слышно о принце Робе, её сыне? — спросил СарториИрвраш. — Он не подавал о себе вестей?

— Вести о нём доходят, но где он сейчас и чем намерен заняться в будущем, не знает никто, — КараБансити нахмурился. — Несколько недель назад он был у меня в Оттасоле, как раз после полёта ассатасси. Он пробыл в моём доме, — в том, что в порту, — всего два дня, но и за это короткое время успел оставить там память о себе... — анатом хотел сказать больше, но передумал. Никто не должен был знать, что сын королевы королев виновен в подлом убийстве сына его доброго друга Криллио Мунтраса. — Я склоняюсь к мысли, что он окончательно спятил, обратился в опасного безумца. С королевой о нём лучше не говорить.

Пока на берегу шел оживленный разговор, лодка совершила ещё один рейс к 'Жрецу', чтобы забрать на берег Оди Джесератабхар и лейтенанта Ланстатета. Когда лодка во второй раз ткнулась в берег и гребцы вытянули её достаточно высоко, чтобы её не смыл самый высокий прилив, вновь прибывшие и встречающие вместе отправились во дворец, возглавляемые королевой и ТолрамКетинетом. Уже стояла глубокая ночь, но в окнах дворца горел свет, и их там ждали.

СарториИрвраш в самых напыщенных выражениях представил Оди Джесератабхар КараБансити.

— Сиборнальский адмирал на борлиенской земле — не самая долгожданная гостья, — подчеркнуто холодно ответил анатом, дав понять, что вовсе не рад такой встрече.

— Я понимаю ваши чувства, — неохотно отозвалась Оди. Бывшая госпожа адмирал была бледна, её лицо очень осунулось, кожа от переживаний последних недель посерела, а волосы висели спутанными прядями. Из всевластной повелительницы тысяч мужчин она обратилась в жалкую пленницу, и это сломало её. Она прекрасно понимала, что никогда уже не вернёт своего высокого положения. Более того, само возвращение в Сиборнал не принесло бы ей ничего хорошего. Сиборнальцы всегда с крайним подозрением относились к тем, кто побывал во вражеском плену, считая их предателями.

Для нежданных гостей накрыли импровизированный ужин, перед началом которого генерал наконец встретился со своей сестрой Мэй и заключил её в объятия.

— Ох, Ханра, что с нами со всеми будет? — спросила брата Мэй. — Увези меня обратно в Матрассил. Иначе я сойду с ума в этой мерзкой дыре!

— Теперь всё будет хорошо, — уверенно ответил генерал.

Но, судя по лицу Мэй, она не верила брату. Теперь она мечтала только расстаться с бывшей королевой — и ей совсем не хотелось получить ту в свояченицы.

На ужин была подана рыба, а после оленина под соусом гвинг-гвинг. Выпили всё вино, не допитое свитой короля. В вино слуги обильно кололи лучший лордриардрийский лед. За ужином генерал ТолрамКетинет рассказал присутствующим о гибели всей Второй армии в горящих джунглях Рандонана. Время от времени он, желая получить подтверждение своим словам, поворачивался к лейтенанту Ланстатету, занявшему за столом место рядом с сестрой генерала. Рассказ предназначался в основном королеве, но та, казалось, совсем не слушала. МирдемИнггала едва притронулась к пище и во всё время ужина почти не отрывала от стола прикрытых пушистыми ресницами глаз. Она едва могла поверить, что её безумная авантюра с письмом увенчалась таким оглушительным успехом и спасла не только её, но и весь Борлиен от ужасов сиборнальского завоевания...

Когда с ужином было наконец покончено, королева, взяв с каминной полки подсвечник, сказала:

— Ночь уже перевалила за половину. Я покажу дорогим гостям их комнаты. В отличие от моих предыдущих посетителей, вам я по-настоящему рада.

Солдат и лейтенанта Ланстатета устроили в опустевшей казарме стражи. СарториИрврашу и Оди отвели спальню по соседству с покоями королевы. К ним немедленно послали рабыню, которая должна была помочь Оди раздеться и позаботиться о её ране.

Когда всё были устроены, МирдемИнггала и ТолрамКетинет остались одни в просторном, гулком обеденном зале.

— Вы, наверное, устали, — сказал генерал королеве, когда они начали подниматься по лестнице на верхний этаж. Королева ничего не ответила. Поднимаясь по ступеням впереди генерала, она пошатывалась, но не от усталости, а от охватившего её волнения.

В коридоре второго этажа на окнах стучали незатворенные ставни, их раскачивал свежий ночной ветерок. Наверху, во дворцовых башенках, подсвеченных полярным сиянием, недовольно ворковали голуби. Быстро, искоса взглянув на генерала, королева сказала:

— У меня нет больше мужа, у вас не было и нет жены. Я уже не королева, пусть меня и продолжают так называть. С тех пор как я прибыла сюда, я забыла, что значит быть женщиной. Вам, генерал, предстоит узнать, какова я в постели, прежде чем эта ночь умрёт!

Распахнув дверь своей опочивальни, королева жестом предложила ТолрамКетинету войти туда первым. Тот замер в нерешительности:

— Всемогущего ради, ваше величество, я не могу...

— О, вы можете совершить сейчас то, что не в силах совершить сам Всемогущий. Я отринула веру, как сброшу сейчас это платье!

Сделав над собой усилие, генерал вошел в опочивальню и королева, одним движением освободив завязки на шее, распахнула платье, явив взору взволнованного воина чудесную грудь с сосками, обведенными широкими коричневыми кругами. Выдохнув имя королевы, генерал закрыл дверь. Она отдалась ему...

Они не спали до самого рассвета, жадно используя то, что осталось от ночи. ТолрамКетинет сжимал в объятиях королеву и его плоть была внутри неё. Таким был ответ на письмо королевы, отданное ею ледяному капитану, — ответ, так нежданно нашедший её. Сердце МирдемИнггалы разрывалось от ужасной вины перед её мужем-королем и признательности к спасителю-генералу, хотя сердце это уже было не то, что прежде. Жар ушел из её желаний, осталась лишь печаль. Когда-нибудь она согласится принять генерала ТолрамКетинета в качестве мужа-консорта. Если судьба её сложится к лучшему, так всё и будет. Но прежде всего ей необходимо найти сына и утешить его. Лишь тогда её будущее примет более определённые очертания...

* * *

Наступивший день принес с собой тревоги, забытые за радостью ночной встречи. Сиборнальские корабли, 'Союз' и 'Золото Дружбы', готовились бросить якорь в бухте Гравабагалинен, которую некому было защищать. На берегу уже знали, что небольшой флотилией предводительствовал ни кто иной, как бывший посол Сиборнала Иоскега Сардал Пашаратид. Положение было критическим и требовалось торопиться, но Мэй удалось уговорить брата уделить ей полчаса для приватного разговора. Пока она рассказывала ему о своей несчастной жизни в Гравабагалинене, утомленный ночью генерал заснул. От злости Мэй выплеснула на брата кувшин охлажденного вина. Генерал мигом проснулся и вскочил со стула, рассерженный и недоумевающий. Пошатываясь после бессонной ночи, он торопливо вышел из дворца и бросился на берег, где его уже ждала королева. МирдемИнггала стояла на краю обрыва в обществе КараБансити и одной из пожилых служанок. Все не отрываясь смотрели в море.

Солнца стояли по разные стороны небосклона, а черные курчавые тучи наползали на них, отчего казалось, будто светила пылают особенно ярко, словно из последних сил. В яростном свете Фреира белые паруса сиборнальцев блестели как кварцевые.

'Союз' был уже близко, тогда как 'Золоту Дружбы' оставался добрый час хода до берега. Эмблемы на туго надутых парусах были отчетливо видны стоящим на берегу. Вышедший вперед 'Союз' убрал паруса, чтобы дождаться своего флагмана и войти в бухту вместе с ним. Бравые борлиенские воины под командой лейтенанта Ланстатета уже вовсю трудились, выгружая с борта 'Жреца' боеприпасы и орудия. Давать бой на корабле против опытных мореходов было бы простым самоубийством.

— Они собираются вместе войти в бухту — да поможет нам Акханаба! — крикнул лейтенант генералу.

— Что здесь делает эта женщина? — сурово спросил ТолрамКетинет.

Пожилая служанка, личная рабыня королевы и давнишняя экономка деревянного дворца, помогала людям Ланстатета разгружать 'Жреца'. Возможно, она считала, что таким образом сможет выказать королеве свою преданность. Дюжина солдат поднимала из трюма бочонки с порохом и спускала их по пандусу на берег. Старуха-рабыня следила за тем, чтобы бочонки спускались ровно и расставляла их на берегу, предоставляя мужчинам возможность заниматься более неотложными делами.

— Что делаю? — помогаю! — крикнула она генералу в ответ. — А вы что думали?

Но отвечая старуха отвлеклась и следующий бочонок, покатившись по пандусу, сбил её с ног, да так, что старуха, развернувшись, упала лицом на гальку.

Солдаты подняли рабыню, и, не обращая внимания на слабые протестующие стоны, отнесли подальше от воды и устроили поудобнее. По разбитому лицу старухи стекала кровь. МирдемИнггала торопливо спустилась на берег, чтобы помочь своей верной служанке.

Увидев, что королева склонилась над несчастной рабыней, генерал ТолрамКетинет подошел к ней и коснулся её плеча.

— Торопясь к вам, сударыня, я навлёк на вас беду. Я ни в коем случае не хотел этого. Жаль, что я сразу не взял курс на Оттасол!

Ничего не ответив, королева присела рядом с пострадавшей и положила её голову себе на колени. Глаза старой рабыни были закрыты, но дышала она ровно.

— Надеюсь, вы, государыня, не жалеете о том, что я сразу же не взял курс на Оттасол? — нервно спросил генерал. — Вы слышите меня?

Когда королева подняла лицо, её глаза взволнованно блестели.

— Ханра, я никогда не пожалею о том, что эту ночь мы провели вместе. Я сама этого хотела. Мне нужно было освободиться от Яна. К сожалению, я сделала всё только хуже. Но это моя вина, а не твоя.

— Вы свободны от короля и перед Богом, и перед законом, — гневно возразил Ханра. — Ведь он развёлся с вами волей Акханабы, не так ли? Я не понимаю, о чём вы? — В его голосе послышалось раздражение. — Я знаю, генерал из меня никудышный, но как мужчина я...

— Ах, прошу тебя, прекрати! — нетерпеливо вскричала королева. — Ты здесь ни при чём и ни в чём передо мной не виноват. Разве я говорю о твоём позоре в джунглях, разве я хоть словом упрекнула тебя за то, что ты не принес мне на своем мече победу? Я говорю об узах, о чувствах первоочередной важности, чувствах, подолгу связывающих людей. Эти чувства не могут угаснуть, если мы того пожелаем. Ян и я — это как бесконечный сон. Нет, не могу описать это словами...

Уже не пытаясь скрыть злость, генерал бросил:

— Вы просто устали. Я знаю, что случается с женщинами, когда жизнь поворачивается к ним своей темной стороной. Поговорим обо всём этом позже. Перед нами беспощадный враг, и в первую очередь нам необходимо выяснить отношения с ним!

С этими словами генерал повернулся к морю и, указывая рукой на корабли сиборнальцев, продолжил уже совершенно другим тоном — тоном опытного воина:

— 'Добрая надежда' так и не пришла и это может означать только одно — причиненные ей повреждения безнадёжны. Адмирал Джесератабхар говорит, что судя по флагу команду на 'Дружбе' принял Ио Пашаратид. И если Денью действительно погибла, то её бывший муж, ныне командующий флотом, жаждет мести.

— Этот негодяй давно внушал мне опасения, — тихо ответила МирдемИнггала. — И неспроста. Он смотрел на меня, как хищник на добычу, это было ужасно!

Сказав это, она снова склонилась над рабыней. Генерал быстро взглянул на свою повелительницу.

— Вам больше нечего бояться, я здесь, и защищу вас от любых врагов.

— Хочу надеяться, что так и будет, — ледяным тоном отозвалась королева. — Ваш лейтенант уже занят делом — значит, надежда ещё есть!

Отбывая, король Орел велел солдатам забрать всё оружие, какое нашлось во дворце, чтобы его обитателям нечем было бы защититься от оставленных им верных воинов, если они всё же попытаются сбежать. Но от скалы Линен в море выдавалась цепочка камней, образующая с прибрежной косой узкий пролив, и всякое крупнотоннажное судно, подобное 'Дружбе', обязательно должно было пройти через это горло — в том-то и состоял единственный шанс защитников бухты. ГорторЛанстатет укрепил борлиенские силы дворцовыми фагорами. Совместными усилиями людей и двурогих с орудийной палубы 'Жреца' были сняты все три пушки и доставлены на берег, откуда их должны были перекатить на косу и установить так, чтобы держать под прицелом всю бухту. СкафБар вместе с другим слугой поспешно спустился на берег с носилками, чтобы забрать оттуда старуху-служанку, отнести её во дворец и приложить к её ранам лед.

Поклонившись королеве, ТолрамКетинет бегом отправился к своим людям, торопясь помочь им установить пушки. Опасность их положения была ему отлично видна. Не считая фагоров и нескольких молодых слуг из дворца, в его распоряжении по-прежнему оставалась всё та же дюжина дезертиров, с которой он проделал далекий путь из Орделея. На борту же сиборнальских кораблей, готовых вот-вот войти в бухту, всё ещё было не менее сотни вооруженных мушкетами моряков. Если они высадятся на берег, их положение станет безнадёжным. Всё их воинское искусство не поможет одолеть столь многочисленного и хорошо вооруженного противника — да ещё в таком неудобном месте, как деревянный дворец, который легко было поджечь.

Флагман Пашаратида, 'Дружба', развернулся, повернув к берегу борт с портами орудий. Дружно впрягаясь в веревки, защитники бухты силились втянуть на предназначенное ей место вторую пушку.

Умоляюще сложив на груди руки, КараБансити предстал перед королевой:

— Не далее как несколько дней назад я позволил себе дать королю совет, который тому не пришелся по нраву и едва не стоил мне жизни. Сейчас, с вами, я хочу рискнуть подобным же образом в надежде на лучший результат. Мне кажется, будет лучше, если вы и ваши фрейлина немедленно оседлаете хоксни и попытаетесь ускакать как можно дальше от моря. Народ укроет вас от гнева короля, я в этом уверен!

На лице королевы зажглась печальная улыбка.

— Я ценю вашу заботу, Бардол. Но думаю, что сейчас уехать лучше вам. Возвращайтесь к жене. Я же останусь здесь, поскольку именно здесь дом моего рода. Вы ведь наверняка слышали о том, что Гравабагалинен населен душами воинов, павших здесь во время великой битвы много веков назад — и все эти воины когда-то служили роду Иннгала. Я предпочту присоединиться к сонму умерших за него, а не позорно бежать!

Анатом понимающе кивнул. Он помнил, что король приказал убить бывшую королеву, если она покинет отведённое ей место изгнания, и уж наверняка оставил своих лучших людей присмотреть за ней.

— Возможно, вы правы. В таком случае, государыня, я тоже остаюсь.

Уловив перемену в лице королевы, он понял, что ей приятно слышать от него такие слова. Разобравшись с наиболее насущным, королева спросила:

— Что вы думаете по поводу предательского союза между вашим другом Рашвеном и ускуткой — ведь она адмирал всего их флота, ни более, ни менее.

— Ускутка выглядит раздавленной, но я всё равно ей не верю, — пробурчал анатом. — Лучше будет, если она вернётся к своим соплеменникам и они все уплывут назад, в Сиборнал, как можно скорее. В рукавах сиборнальца всегда скрываются не только руки, как вы помните. На хитрость, государыня, нужно отвечать хитростью — тем более что ничего иного нам и не осталось.

— Но мне показалось, что она предана нашему бывшему советнику, даже любит его, как ни странно...

— В таком случае, государыня, она — обычный дезертир, что дает Пашаратиду законный повод для высадки на наш берег. Нужно немедля отослать её ради нашей общей безопасности.

В море появился быстро разрастающийся клуб дыма, укрывший весь 'Союз'. Через несколько мгновений до берега донесся отдаленный грохот выстрела.

Ядро упало в море у подножия низкого утеса. Покрытое им расстояние неприятно поразило анатома. Приблизившись к берегу, сиборнальцы смогут обстрелять даже сам дворец! Видимо, манёвры на берегу и перевозка пушек не ускользнули от внимания дозорных на сиборнальских кораблях.

Выстрел с 'Союза' был единственным. Поняв, что он слишком далеко, вновь выполнив поворот, корабль на всех парусах устремился в бухту.

Так и не прибранные с ночи волосы королевы, стоящей теперь в одиночестве, развевались на ветру. Глядя по сторонам, она рассматривала пейзаж, который мог стать декорацией для сцены её смерти. Может быть, так будет лучше для всех — смерть разом разрешит все их проблемы. Она уныло подумала о том, что близость с ТолрамКетинетом, мужчиной пылким, но равнодушным к наслаждению женщины, не доставила ей ожидаемой радости. Но теперь её с генералом связывали определенные обязательства, и это раздражало её. По правде сказать, грубые ласки генерала, его волосатое тело только острее пробудили в ней воспоминания о Яне. Она чувствовала себя одинокой как никогда.

Безошибочным чутьем она угадывала, что и Ян, её гордый Орел, тоже одинок. И прояви она тогда лишь чуть больше выдержки, её чувственный голод и тоску можно было бы утолить гораздо успешнее...

Приближавшийся с моря муссон, переполненный дождевой водой, нес по небу волны темных облаков и косо падающего света. Полосы близкого ливня плясали по волнам. Облака неслись удивительно низко. 'Золото дружбы' почти потерялась во мраке. Вглядевшись, МирдемИнггала заметила, что её добрые друзья отчаянно сражаются с волнами. То, что поначалу МирдемИнггала приняла за бревна, оказалось кувыркавшимися на водяных валах телами дельфинов. Быстро налетевший на берег ливень стегнул её каплями по лицу.

В следующее мгновение берег принял на себя удар водяной завесы. Пушка застряла, её небольшие колеса увязли в грязи. Борлиенцы упали на колени, осыпая бранью разверзшиеся небеса. Ругались и кричали все, кто мог говорить. Если ливень не утихнет в ближайшие минуты, то о стрельбе можно будет забыть — вода зальет фитили в их дырчатых жестяных банках.

С надеждой выставить пушки на выгодную позицию пришлось распрощаться. С первыми же каплями дождя поднялся и ветер. 'Союз' нёсся к бухте с бешеной скоростью. Борлиенцы беспомощно замерли. Всё было кончено...

Но когда до входа в бухту осталось всего ничего и скала Линен уже поравнялась с правым бортом корабля, дельфины пришли в движение. Морские подданные королевы двигались строем, ближайшие приближенные и собственно двор впереди. Не прошло и минуты, как узкое горло бухты было запружено их телами.

Моряки с 'Союза', наполовину ослепшие от падавшей сверху воды, с испуганными криками тыкали пальцами в кишащие у бортов их корабля черные гладкие тела. Упираясь твердыми носами в бока корабля, бесчисленные дельфины не пускали его в бухту! Доски 'Союза' затрещали и он замедлил ход.

Вскрикивая от восторга, королева МирдемИнггала, забыв обо всех печалях, бросилась к воде. Хлопая в ладоши, она подбадривала своих друзей. Вода, смешанная с песком, покрыла её платье, но она не обращала на это внимания, забыв о буйстве природы. Внезапно решившись, она сорвала его и нагая бросилась в волны. Даже генерал, устремившийся было вслед за королевой, остановился. Проплыв мимо 'Жреца', королева исчезла во мраке и хлещущих струях дождя.

Вскорости после того, как она оказалась в воде, рядом с ней вынырнул один из приближенных её двора и легко прихватил ртом её ладонь. Узнав в нем одного из важных чинов узкого круга, королева назвала его по имени. В суматошном ответе дельфина крылась тревога, которую она сумела распознать: держись подальше, великаны уже близко и — она не совсем смогла уловить смысл — они могут схватить тебя. Нечто из невообразимых глубин, какое-то огромное существо, учуяло её запах.

Подобное известие испугало бы кого угодно, даже королеву королев. Она повернула к берегу, до которого добралась, сопровождаемая дельфинами. Пробравшись через прибой у самого пляжа, она, морщась, натянула промокшее насквозь платье и обернулась.

До 'Союза' было уже рукой подать — его и королеву разделяло расстояние в несколько корпусов судна. Дельфины всё ещё тормозили ход корабля, плотной массой собравшись перед его носом — и ближайший двор, и совершенно неизвестные королеве. Сквозь завесу дождя королева различила на мостике сиборнальского корабля фигуру Пашаратида — он бешено жестикулировал, отдавая команды. Ио тоже заметил её.

Пашаратид, высокий и стройный, стоял в распахнутом мундире, подставив ливню обнаженную волосатую грудь, его борода вызывающе торчала вперед, морская фуражка была лихо сдвинута на затылок. Впившись в королеву взглядом, он внезапно оживился.

У ног Пашаратида лежало длинное копьё-гарпун, с каким сиборнальцы охотятся со шлюпок на тюленей. Подхватив его за древко, он сбежал по трапу к борту, перемахнул через леер, и, держась одной рукой за веревки, принялся остервенело бить остриём вниз. После каждого удара морская вода окрашивалась красным. У бортов корабля закипела кровавая пена. Пашаратид без устали продолжал колоть, словно безумный.

У суеверных моряков дельфины считались неприкосновенными. Ближайшие друзья жутких змеев из морских глубин, эти животные, по мнению мореходов, не могли причинить вреда. Но попробуйте причинить вред дельфину, тем более убить его — и за жизнь такого глупца на борту корабля никто не даст и ломаного гроша!

Испуганные моряки попытались вырвать копьё из рук Пашаратида. Вскоре это им удалось и оружие убийства полетело за борт. Какое-то время после этого обезумевший Пашаратид ещё продолжал драться на палубе, куда его оттащили, но довольно скоро несколько матросов скрутили его и жестоко избили. Добрые друзья королевы, защитники бухты Гравабагалинен, одержали победу в неравной схватке с человеком...

* * *

Ливень и ветер бушевали с небывалой яростью. Буря достигла апогея. Высокие водяные валы в невиданном бешенстве обрушивались на берег. Королева закричала, торжествуя победу. В своем восторге она очень напоминала свою мать, Шаннану Дикую. Испугавшись, как бы королева снова не бросилась в воду, генерал ТолрамКетинет поспешно увел её от беснующихся волн.

Из тяжелого брюха туч в море и землю били молнии, которым вторили громовые раскаты. Несущиеся по небу тучи расступились, выпустив из своей завесы 'Золото дружбы', словно озаренное призрачным серебряным светом. Оба сиборнальских корабля разделяло едва ли треть мили и матросы на отстающем судне прилагали все силы, чтобы подоспеть ко входу в бухту сразу за товарищами.

Целая армия дельфинов, вырвавшись из горловины бухты, устремилась навстречу 'Золоту дружбы', словно по команде невидимого военачальника.

Внезапно море содрогнулось. Волны вокруг флагманского корабля словно вскипели. Находившиеся на берегу впоследствии клялись, что море вокруг 'Дружбы' действительно кипело. Вода пошла водоворотами и забурлила, в ней замелькали огромные темные тела.

Вдруг поднявшееся из моря невероятных размеров существо стряхнуло с головы воду. Оно поднималось и поднималось до тех пор, пока его темя не оказалось выше мачт 'Золота Дружбы'. На морде существа горели жарким огнем глаза, а ниже зияла огромная, как ворота, зубастая пасть и вились напоминающие угрей усы-щупальца. Вслед за первым из моря поднялись ещё несколько чешуйчатых тел, толщиной в несколько раз превышающих человеческое. Они казались порождением бури и волн.

Судя по резким, дерганым движениям голов, змеи были разъярены. Некоторые из них, постояв над водой, снова ныряли и плыли кругами, показывая над поверхностью в напитанном влагой воздухе гладкие черные тела.

Огромная голова одного из змеев вынырнула у борта 'Золота Дружбы', подняв водяной вал, от которого корабль закачался. Два змея принялись за дело совместно. Они что было сил вспенивали море, заставляя его бурлить. От могучего удара хвостом борт корабля затрещал.

Ещё через мгновение гигантские змеи исчезли. Там, где они последний раз появлялись на поверхности и куда нырнули уходя, вода лежала ровно, без волн, словно потрясенная чудовищным вторжением. Явившись на зов дельфинов, змеи вновь ушли туда, откуда нагрянули, в невероятные, тишайшие глубины океана. Человеку редко доводилось видеть их воочию — и тем не менее змеи-великаны составляли неотъемлемую часть круговорота жизни Геликонии, приспособившейся к суровым переменам Великого Года.

На теперешней стадии своего существования змеи были бесполыми. Период их активного спаривания давно миновал. Когда-то летучие, змеи веками предавались лишь любовным утехам, неустанно производя потомство. Подобно гигантским стрекозам, они кружили, ухаживая друг за другом, над бескрайними просторами полярных шапок планеты, где у них не было не только врагов, но и свидетелей их любовных забав.

С наступлением Великого Лета летучие змеи, совершив перелёт к океанам, поселились в морях, в основном в море Орла, названном так не слишком сведущими в орнитологии рыбаками прошлого. На далеких островах, Пуриче и Лордри, змеи сбрасывали крылья. Лишенные конечностей, извиваясь, они сползали в море и исчезали в его глубинах.

В море змеи проводили всё Лето и в начале Осени умирали. Огромные тела шли на корм ассатасси и другим морским обитателям. Их прожорливый молодняк был известен под именем скаппер, рыба-ящерица. На самом деле скапперы рыбами не были. С первым дыханием зимних холодов они выбирались на сушу и принимались обживать иную стихию, через несколько веков становясь известными уже под другим именем, внушающим ужас и отвращение: Червь Вутры.

В теперешнем бесполом состоянии змеи были взбудоражены воспоминанием о своём давнем прошлом. Воспоминания эти принесли им дельфины, со следами запаха, собранного возле королевы королев во время её месячных. Вне себя от снедающей их страсти, змеи свивались в клубок, стискивая друг друга в объятиях, что есть силы. Но ничто не могло вернуть им силу и сладость того, что они познали когда-то...

* * *

Зловещее явление из глубин сломило боевой дух сиборнальцев. Гравабагалинен слыл вотчиной армии призраков. Теперь захватчики убедились в этом на собственном опыте, став свидетелями явления владык глубин. Поставив все возможные паруса, сиборнальские корабли бросились вслед буре, взяв курс на запад. Вскоре облака укрыли их, и они исчезли из вида.

Дельфины тоже исчезли. Но шторм не утихал, и волны долго ещё обрушивались на камни скалы Линен с монотонным грохотом, разносящимся по всему берегу. Защитники Гравабагалинена, не сделав ни единого выстрела, вернулись под защиту деревянных стен дворца.

* * *

Стук дождя по крыше дворца эхом разносился по его залам. Дождь утихал — слабел и звук, но тут ливень, словно спохватившись, принимался за дело с новой силой. Военный совет под председательством королевы собрался в главном зале дворца.

— Сиборнальцы изгнаны, но не разбиты, — сказал ТолрамКетинет. — Как бы они ни были сейчас напуганы, Пашаратид заставит их повиноваться. Вне всякого сомнения, они вернутся, чтобы напасть ещё раз. Поэтому нам нужно точно понять, с каким человеком мы имеем дело. Советник СарториИрвраш, расскажите нам, что за тип этот бывший посол.

Поднявшись, СарториИрвраш погладил ладонью лысину и глубоко поклонился королеве.

— То, что я намереваюсь сейчас сказать, без труда может вместиться в несколько коротких фраз, хотя при этом вряд ли может кому-нибудь показаться приятным, — начал он. — Прошу извинить меня за то, что я начну с упоминания о прошлых неудачах, но так уж устроена жизнь: будущее всегда смыкается с прошлым, и эти связи редко бывают понятны даже мудрейшим из мудрых. Сперва я должен рассказать, как...

— Пожалуйста, говорите кратко и по существу, — холодно потребовала королева.

Заметив, что Оди Джесератабхар тоже делает ему страшные глаза, он решительно перешел к ответу на поставленный вопрос, резко вскинув при этом плечи.

— В мою бытность придворным советником в Матрассиле в мои обязанности входило распутывать дворцовые интриги. К несчастью, тогда я не вполне преуспел в этом... Но во время моего бегства в Сиборнал ни кто иной, как сын королевы королев, принц РобайдайАнганол сообщил мне, что Пашаратид — подвизавшийся тогда послом своей страны — пользовался запретными услугами одной юной шлюхи, простолюдинки, дочки содержательницы дома терпимости. Позднее сам Пашаратид признался мне, что, тайно посещая отца короля, ВарпалАнганола, он не упускал случая подсмотреть купание королевы королев, полюбоваться её нагим телом. На основании всего этого я могу заключить, что это человек похотливый, совершенно беспринципный и отчаянный, и что его, по слухам, могла держать в узде только жена — которая, насколько известно, теперь мертва. Кроме того, один колоритный тип по имени Указатель Тропы, с кем я сдружился во время перехода через пустыню к поселениям сиборнальцев, сообщил мне, что именно Пашаратид злодейски убил брата королевы, о чём бессовестно похвастался ему.

— Дух брата уже сказал мне это, — тихим голосом произнесла МирдемИнггала. — Таким образом, у нас есть все основания считать Ио Пашаратида опасным негодяем и коварным противником, способным на любую подлость.

ТолрамКетинет поднялся с места. Приняв картинную позу военного, он заговорил цветисто, как настоящий генерал, изредка бросая быстрые взгляды на королеву, чтобы узнать, как она принимает его речи и вид.

— Теперь нам ясны сильные и слабые стороны Пашаратида, конечно же, опасного противника. Кроме того ясно, что встав во главе 'Союза' он вскоре правдами и неправдами объявит себя командующим и флагманским кораблем, то есть 'Золотом Дружбы'. Я, как генерал, поставив себя на место врага, всесторонне рассмотрел сложившееся положение, исходя из чего могу теперь предположить, что дальнейшими шагами Пашаратида могут быть следующие: во-первых...

— Прошу вас, покороче, иначе наш совет рискует растянуться до утра, — подал голос КараБансити. — Хотя конечно, если вы такой же хороший генерал, как и оратор, то волноваться не о чем.

— Оставшись лишь с двумя кораблями, Пашаратид никогда не рискнет напасть на Оттасол, особенно теперь, когда его планы раскрыты, — нахмурившись, сказал ТолрамКетинет. — В его положении наилучшим решением будет попытка пленить королеву, чтобы, действуя якобы от её имени, принудить город к сдаче и присвоить себе её власть. По моему мнению, Пашаратид скорее всего попробует высадиться где-нибудь на побережье к западу от Гравабагалинена, где нет рифов и пляжи чисты и удобны. Я, ТолрамКетинет, — при этих словах генерал стукнул себя кулаком в грудь, — требую, чтобы все имеющиеся во дворце силы немедленно приготовились к отражению возможной атаки с суши. Лично я обязуюсь отдать жизнь во имя спасения королевы.

После краткого обсуждения королева наконец объявила своё решение. Пока они говорили, вода, натёкшая сквозь прохудившуюся крышу, закапала на стол, за которым собрался совет.

— Вода — моя стихия, и я ничуть не против того, что крыша протекла именно сейчас, — заметила она для начала. — Я приказываю выстроить укрепления по периметру дворца, оснастив их теми пушками, которые генерал снял с борта 'Жреца Ривенинка'. Необходимо также немедля послать гонцов в Оттасол за подкреплением. Сиборнальцы объявили нам войну, и мы не сможем победить своими силами. Ведь у нас всего дюжина солдат и четверо фагоров-стражников!

Потом, она повернулась к СарториИрврашу и Оди Джесератабхар.

— Я приказываю вам немедленно покинуть мой дворец. Вы можете выбрать хоксни в дворцовой конюшне и отправиться куда вам будет угодно, хоть назад в Сиборнал!

— Вы очень добры, государыня, — вежливо отозвался СарториИрвраш, хотя по кислому выражению его физиономии можно было с уверенностью судить, что думает он совершенно иначе. — Но нельзя ли узнать, почему вы решили так внезапно отослать меня, своего старинного друга?

— Потому, что я не желаю вас видеть! — вспылила королева. — Ваша спутница может сидеть в седле?

— Думаю, это ей по силам, — неохотно признал СарториИрвраш.

— Вот и отлично. Я изгоняю вас потому, что именно вы настроили Яна против меня. Ведь это вы предложили ему расстаться со мной, придумали этот отвратительный план с якобы заговором против сиборнальского посла — я знаю это от самого короля! И вы сами изволили сообщить, что ваша подруга в своё время была командиром Пашаратида и даже состояла с ним в интимных отношениях. Я не сомневаюсь, что именно она — автор этого омерзительного плана завоевания сиборнальцами нашей несчастной страны!

СарториИрвраш смутился.

— Милостивая государыня, в ту пору жизнь так усложнилось... была вовлечена большая политика... Я заплатил за свою службу королю сполна! Мой бесценный 'Алфавит Истории и Природы', труд всей моей жизни, был уничтожен по его приказу...

Его речь, однако, не тронула королеву.

— В своё время вы утверждали, что всегда и во всём стоите только на стороне правды. Вы лгали мне! Вы всегда и во всём стоите только на стороне ваших проклятых научных интересов. Судьба королевства и его жителей всегда была вам безразлична. Даже на меня вы смотрели лишь как на удобное орудие для исполнения ваших личных планов!

СарториИрвраш рассеянно пошарил по карманам мятого кидранта, тщетно нащупывая там вероник, потом успокоился и вместо того разгладил усы. Он понимал, что упрёк королевы справедлив, но вовсе не был огрочён этим.

— Мне приходилось играть сразу две роли. Я знаю, что вы, с вашим добрым сердцем, как и король, стоите за фагоров в нашей стране. Но как человек ученый я знаю, что фагоры — источник всех людских несчастий! Сейчас, Летом, когда число двурогих невелико, а нрав их кроток, мы имеем все шансы избавиться от них раз и навсегда. А вместо этого тратим Лето на братоубийственные войны, забывая, что именно фагоры — наши исконные враги на все века! Поверьте, госпожа, я много лет потратил на изучение исторических хроник Бракста Трибриатца и знаю как ужасно было разорение прошлой Осени, когда бессчётные орды фагоров разрушили цивилизацию, убили миллионы людей. И они непременно совершат это снова, если...

На этот раз королева взглянула на бывшего советника уже без симпатии и высказала свой гнев.

— Рашвен, довольно болтовни! Я дарила вас своей милостью и даже считала своим другом, но с тех пор, как вы предали меня, с этим навеки покончено. Убирайтесь из моего дворца, не то я велю повесить и вас, и вашу сиборнальскую любовницу!

Неожиданно СарториИрвраш, вскочив, обежал вокруг стола и схватил руку королевы.

— Хорошо, мы уйдём, уйдём! В конце концов, к неблагодарности венценосных особ мне не привыкать... Но, надеюсь, вы не откажете мне в моей последней просьбе. Благодаря помощи и содействию Оди я совершил открытие, жизненно важное для всех нас. Я считаю необходимым как можно быстрее добраться до Панновала и поставить в известность об этом открытии самого святейшего Це'Сарра — надеюсь, он велит щедро наградить нас... Это в равной мере касается и вашего бывшего мужа, и потому я уверен, что вам будет небезынтересно об этом услышать.

— Что за просьба? — в голосе королевы послышалось раздраженное нетерпение. — Прошу вас, если это возможно, покороче. У нас ещё много важных дел!

— Моя просьба тесно связана с моим открытием, государыня. Когда-то, в давно прошедшие дни нашего безопасного существования в Матрассиле, я частенько читал вашей дочери забавные сказки. Вряд ли вы сейчас помните подробности этих чтений... Но стоит мне закрыть глаза — и я сейчас же вижу перед собой прекрасную книгу сказок, принадлежащую принцессе. Так вот моя просьба: я прошу разрешить взять эту чудесную книгу сказок Татро с собой в Панновал.

МирдемИнггала издала странный звук, нечто среднее между смешком и стоном.

— Мы здесь готовимся к неравной схватке с врагом, а вы являетесь сюда просить о каких-то детских книжках! О сказках! Если вам так это нужно, забирайте книжку и можете прихватить ещё пару других — да поторопитесь собраться и побыстрее отправляйтесь в путь, поскольку у меня нет больше сил выслушивать ваши бессмысленные речи!

СарториИрвраш почтительно прикоснулся губами к руке королевы. Пятясь вместе с Оди к двери, он фальшиво улыбнулся и сказал:

— Дождь уже перестал. Здесь мы нежеланные гости — что ж, я навеки избавляю вас от своего присутствия!

Когда дверь за бывшим советником закрылась, королева запустила ему вслед подсвечником. Она искренне надеялась, что никогда больше не увидит его и его пассию — и её ожидания оправдались...

* * *

С западной стороны дворец был окружен большим садом, в основном состоящим из гряд целебных трав и плодовых кустарников. Кроме того, в саду находились сараи и загоны, где содержались свиньи, куры, гуси, аранги и прочие домашние животные. Позади них, сразу за ветхой изгородью сада, начиналась полоса деревьев с искривленными стволами. Дальше начинались луга, переходящие в болотистую местность. Именно с этой стороны могли появиться силы Пашаратида, если, конечно, это вообще случилось бы. В лугах имелись древние земляные укрепления, редуты, теперь густо заросшие травой и почти полностью оплывшие; они огибали весь дворец дугой со стороны суши.

Проведя быструю рекогносцировку, генерал ТолрамКетинет и лейтенант Ланстатет решили устроить линию обороны на месте старых редутов. Генерал хотел вывезти обитателей дворца в Оттасол, наплевав на запрет короля. Но, к его крайнему сожалению, 'Жрец' остался без команды. Во время шторма димариамский экипаж незаметно высадился на берег и тихо улизнул, направляясь к Оттасолу, а надежды управиться с ним силами солдат и слуг не было никакой. С корабля выгрузили всё, что имело хоть какую-то ценность. Кроме того, часть бортов 'Жреца' разобрали и из досок соорудили на самых высоких деревьях площадки для дозорных.

Когда земля после бури подсохла, дворцовых фагоров и слуг отрядили на восстановление брустверов и рвов старых редутов. Игнорируя военные приготовления, СарториИрвраш и Оди Джесератабхар выехали из ворот дворца. Они трусили друг за другом на хоксни, третье животное, навьюченное их поклажей, замыкало маленький караван. Заметив КараБансити, производившего инспекцию редутов и следившего за продвижением работ, СарториИрвраш остановился.

— Хочу попрощаться со старым другом, — сказал он. — Из-за тебя у меня здесь не осталось друзей.

— Только недолго, — равнодушно отозвалась Оди. Несмотря на оптимизм любовника, она понимала, что здесь, в стане злейших врагов Сиборнала, её не ждёт ничего хорошего.

Кивнув, бывший советник спешился, и, вздохнув, зашагал к анатому. Тучный КараБансити наравне с фагорами бросал лопатой раскисшую землю. Подняв голову и заметив СарториИрвраша, он потемнел лицом, но потом, видно не удержавшись, призвывно помахал рукой — он явно наткнулся на нечто интересное.

— Ты видишь, что много веков назад здесь были укрепления, внешний обвод старой крепости, от которой лишь подземелья остались. Фагоры откопали тут такое — легенды оживают прямо на глазах...

Они подошли к ближайшей свежераскопанной траншее. Спертый могильный запах вынутой из глубины земли ударил им в ноздри.

КараБансити встал на колени на краю траншеи, не обращая внимания на то, что испачкал штаны в липкой жирной глине. На глубине в руку под слоем дерна из стены траншеи торчало нечто, что СарториИрвраш поначалу принял за старый коричневый мешок, перекрученный и грязный. Но приглядевшись, он распознал полуистлевшее тело человека! Мертвец лежал на левом боку, вытянувшись во весь рост. Судя по остаткам кожаных доспехов и сапог, он когда-то был воином. Из-под останков выглядывал ржавый клинок меча, давно лишившийся рукояти. Давление земли сплющило мертвецу череп и оттого казалось, что его изъеденный гнилью рот с торчащими наружу зубами издевательски хохочет. Пропитанная маслом кожа доспехов всё ещё была блестящей и коричневой. Само тело превратилось в мумию.

Эта находка оказалась не единственной — были отрыты и другие тела. Фагоры работали, не проявляя к мертвым интереса, выбрасывали их из траншей, точно ненужный мусор, а если приказать, то счищали с них грязь пальцами, сохраняя равнодушное выражение на тупых мордах. На глазах у СарториИрвраша из земли извлекли ещё одного солдата с зияющей в груди страшной раной. Черты лица этого воина были на удивление чётки и напоминали собой рисунок карандашом. Глазные яблоки мертвеца провалились, что придавало ему несколько меланхолическое выражение.

— Торфяная вода предохранила их от тлена, — догадался СарториИрвраш. — Это солдаты, и, несомненно, они пали в бою. Сколько лет прошло с тех пор... возможно, целый век...

— Гораздо больше, — отозвался КараБансити, спрыгнув в траншею. Там он выковырял из кусков раздавленного черепа первого мертвеца то, что СарториИрвраш поначалу принял за небольшой круглый камень, и положил на край бруствера, чтобы его друг смог внимательно рассмотреть странный предмет.

— Смотри, именно оно убило этого парня, вышибив ему мозги. Семя дерева райбарал, круглое, как пуля, крепкое, как железо. А ведь с тех пор, как райбарал давал Весной семена, минуло более пяти веков! Но в те времена люди, как ты помнишь, ещё не знали огнестрельного оружия. Очевидно, это было прошлой Весной, когда райбарал тоже давал семена. Случилось это три тысячи пятьдесят пять лет тому назад, а может, и ещё одним Великим Годом раньше, на излёте эпохи Архитекторов. Так вот, сдается мне, что противник использовал эти семена вместо ружейных пуль. При выстреле семя обжарилось огнём от сгоревшего пороха и потому оно не проросло. Вот как происходило легендарное сражение у Гравабагалинена. Нам удалось выяснить всё это только благодаря стечению обстоятельств, потому что мы собрались использовать это место для подобных же целей.

— Бедняги! — воскликнул СарториИрвраш.

— Кто — эти забытые всеми солдаты или мы?

С этими словами КараБансити выбрался из траншеи и направился к тылу бывшего редута. Там, в его задней траншее, он указал бывшему советнику на пару выкопанных тел — человека-солдата и фагора, лежащих крест-накрест друг на друге. Шкура двурогого почернела, шерсть свалялась и окрасилась от стоячей воды в ржаво-коричневый цвет овощной гнили.

— Видишь, здесь сражались не только люди, но и фагоры. Они дрались и умирали бок о бок.

СарториИрвраш фыркнул от отвращения.

— С таким же успехом они могли быть и неприятелями. Теперь нам не найти подтверждения ни этой, ни другой теории. Но сама мысль о том, что во времена прошлой Весны люди знали огнестрельное оружие, для меня очень печальна. Ведь эта Весна была временем повсеместной дикости, когда лишь Панновал и Оттасол служили оплотами цивилизации! И до огнестрельного оружия люди додумались лишь сейчас, на краю Вершины Лета! Что же ждет их следующей Весной? Доживут ли они до неё? Или будут перебиты беспощадными фагорами и род человеческий прекратится навеки?

КараБансити нахмурился. Ход мыслей бывшего друга ему вовсе не понравился. И прежде всего потому, что логика его была безупречна. Великие времена короля Дэнниса и ещё более великие легендарные времена Архитекторов давно минули, и текущее положение дел не обещало цивилизации расцвета. А ведь Зима с её Жирной Смертью придет через каких-то четыре с половиной века — и что ждёт человечество тогда?..

— Ясно одно — это очень дурной знак, — сказал он. — Я не хочу, чтобы королева королев видела и даже знала обо всём этом. ТолрамКетинету я тоже рассказывать не стану, не то у него поубавится бойцовского духа. Я прикажу фагорам закопать эти несчастные останки. Тебе же, я вижу, уже пора в путь.

Бывший советник повернулся, чтобы уйти.

— Не все из нас вновь прячут тайны, которые удается раскрыть, Бардол. Я располагаю фактами, благодаря которым, едва о них узнают в Священной Империи, по всем входящим в неё странам — да что там, по всему Кампаннлату! — немедленно будет объявлен всеобщий святой поход против анципиталов. И цивилизация точно будет спасена.

Резко нахмурившись, КараБансити уставился на бывшего друга налитыми кровью глазами.

— И за то, что начало этой чудовищной бойне будет положено благодаря тебе, ты ещё надеешься получить награду? Живи сам и давай жить другим — вот моё правило! Заботу о грядущих веках я оставляю потомкам.

— Да, так считаешь ты, Бардол, — но только не эти рогатые бестии. Их убеждения коренным образом отличаются от наших, людских. Если мы не примемся за них сейчас же, то они неслыханно размножатся и этой Зимой изничтожат всех нас. Видел бы ты эти бесчисленные стада фламбергов...

— Не давай воли чувствам, не позволяй им завладевать твоим разумом, — предупредил КараБансити. — Голова ученого должна быть холодной, иначе добра не жди. Ты сам много раз говорил мне это. Но прости меня — мне пора за работу. Думаю, что здесь, на этом поле, в земле лежит не менее нескольких тысяч тел, и я хотел бы...

Сложив руки на груди, СарториИрвраш сказал:

— Ты берешь пример с королевы и тоже прощаешься со мной холодно. Чем я заслужил такое?

Выбравшись из траншеи, КараБансити ответил:

— Её величество дала тебе то, что ты у неё просил, — книгу сказок и трёх хоксни. Теперь можешь убраться!

Нервно прикусив костяшки пальцев, бывший советник пристально взглянул на него.

— Значит и ты, Бардол, против меня? Неужели ты забыл те времена, когда мы, ещё совсем молодые, наблюдали в твой телескоп фазы Кайдау, проносящегося по небу над нами? В ту пору нам впервые пришло в голову понимание космической геометрии, правящей миром...

— Я ничего не забыл. Но ты пришел сюда с адмиралом флота Сиборнала, извечного и злейшего врага всего Кампаннлата. Ты поставил под угрозу жизнь нашей королевы и существование королевства вообще. Я не питаю горячей любви ни к ЯндолАнганолу, ни к его фагорам, но всё же верю в то, что пока Орел остаётся у власти, такие люди, как мы с тобой, можем смотреть в свои телескопы. А перевернув королевство, чего хочет эта мерзкая сиборналка, вы перевернёте и телескопы.

— Но Сиборнал — прогрессивная страна, — возразил СарториИрвраш. — Под его властью наша жизнь улучшится. Всем этим глупым войнам придёт конец. Орды фагоров тоже будут уничтожены, и наше будущее навсегда станет безоблачно.

КараБансити, напряженно приподняв плечи, с непроницаемым лицом, уставился в сторону моря.

— Ты рассказывал, что сам был свидетелем тому, как Кивассиен, некогда центр мировой культуры и родина великого ЯрапРомбри, был бездумно стёрт с лица земли ордой грязных дикарей. Та же судьба ждёт и мой родной Оттасол под пятой сиборнальцев. Лично я считаю, что под гнётом старой власти, пусть и несправедливой, наша страна будет жить благополучнее, чем под властью новой, но чужой и бесчестной. Таково моё мнение.

— Значит, вот как ты теперь смотришь на вещи, вот как живёшь? — возмутился СарториИрвраш.

— Я всегда отстаивал свой образ жизни, — угрюмо возразил КараБансити. — Мне с детства приходилось отвоевывать возможность жить так и там, как и где я хочу. Даже тогда, когда сражаться приходилось с самим королем! Иди же. Прощай, будь счастлив со своей женщиной, но помни — святоши, к которым ты так стремишься, безрассудны и жестоки, и ты сам станешь первой жертвой своего еретического открытия!

— Почему ты говоришь со мной так? — возмутился бывший советник. — Я — просто жертва. Бродяга, изгнанник. Работа всей моей жизни уничтожена. Крупица удачи — и я мог бы стать ЯрапРомбри этой эпохи... Меня не в чем винить, я хотел только знания. Но открытое мне знание заставляет меня действовать!

КараБансити покачал своей большой головой.

— Знаешь, Рашвен, ты уже в том возрасте, когда пора понять, что знание должно служить благу, а не злу и разрушению. Ты сам много раз говорил мне, что Панновал и его зловещая религия — источник всего зла в мире! Я же всегда полагал, что измена своим убеждениям равносильна преступлению. Что ж, тебе пора — твоя сиборнальская дама заждалась. Езжай, но помни, что это путь к гибели!

СарториИрвраш посмотрел на бывшего друга с вызовом, потом вздохнул. КараБансити молча отвернулся и спрыгнул в траншею, вновь взявшись за лопату.

Поняв, что разговор закончен, СарториИрвраш зашагал туда, где его ожидали Оди и хоксни. В глазах его блестели слезы. Ни слова не говоря, он забрался в седло и дёрнул повод.

Выехав за пределы земель дворца, они свернули на вьючную тропу, ведущую на север, в Олдорандо. Всего несколько дней назад по этой же дороге проехал ЯндолАнганол и его свита, держа путь к одру невинно убиенной невесты...

Глава 5.

Зло Олдорандо

Сияние в безоблачном небе двух солнц, объединивших усилия, нещадно жгло застывший в неподвижности вельд. Король ЯндолАнганол наслаждался походом — на лоне дикой природы он чувствовал себя великолепно. Его горести и радости сильно отличались от горестей и радостей обычных людей. Долгие изматывающие переходы, чередующиеся с краткими привалами, доставляли королю счастье — чего нельзя было сказать о любителе изысканных наслаждений, посланнике святейшего Це'Сарра, Эламе Эсомбере. Хотя он и возвращался домой, это путешествие не доставляло ему никакой радости, сразу по нескольким причинам.

К Олдорандо король и его свита, в том числе дюжина духовных лиц, приближались с юга, по Дороге Пилигримов, за многие века хорошо утоптанной борлиенскими паломниками, чей путь в священный Панновал пролегал через чуть менее святое Олдорандо.

Город Олдорандо стоял на перекрестке главных дорог Кампаннлата. Тропы фагоров и несколько уктов мадис пролегали совсем рядом, чуть южнее и чуть севернее городской черты. Старая извилистая Соляная дорога уходила от города на север, к озеру Дорзин и Кузинту, в недрах которого таился Панновал. На западе лежал Кейце, угрюмый и невежественный, родина хладнокровных убийц, искусных ремесленников, бродяг и злодеев. К югу от Олдорандо начинался Борлиен — дружественный и родственный, родина ещё больших злодеев, чем уроженцы Кейце.

Когда король ЯндолАнганол ступил на земли Олдорандо, эта страна вела собственную войну с варварами, столь же неудачную, как война самого Борлиена в Рандонане. Очередная война Олдорандо с Кейце приключилась как из-за неспособности короля Сайрена Станда вести переговоры и решать дела мирным путем, так и по причине гнусного нрава самих кейце. А также по причине хитроумного плана борлиенского короля.

Поставленный перед фактом уничтожения, если не сказать исчезновения Второй армии, ЯндолАнганол заключил тайный союз с кланами кейце, прирожденных кочевников и головорезов, что скритина расценила как проявление государственной мудрости. Чтобы скрепить достигнутый договор, в холмы к кейце были отправлены караваны с грузом зерна и вероника.

Что касается самих кейце, то они не придавали подобным договорам серьёзного значения, и, давно привыкнув к постоянной войне на несколько фронтов, смотрели на мир как на нечто временное и непрочное. Во время каждой передышки они ложили боевые луки в удобное место у дверей своих хижин и занимались своими обычными делами, то есть охотой, междоусобицами и кровной враждой, а также гончарным ремеслом — кейце были искусными гончарами, и их горшки и кувшины славились на весь Кампаннлат. За свои кувшины кейце выменивали у мадис ковры. Кроме того, степной народ не брезговал воровством и разбоем, знал, где можно отыскать в земле драгоценные камни и старался ублажать своих малосимпатичных нескладных женщин, на что также уходило немало времени. Вечная война, то вспыхивающая, то затухающая, благоприятно сказалась на кланах кейце — разрозненные племена сплотились и научились действовать заодно.

Каким-то чудом не перессорившись во время бурного празднования 'победы', приуроченного к дележу дара ЯндолАнганола и посвященного перекладыванию его в разнообразную более мелкую тару, главный клан кейце, самый могущественный и многочисленный, выбрал своим верховным вождем могучего и хитроумного здоровяка по прозвищу Скрумппабовр, что значило 'Крушащий головы'.

Дабы ознаменовать своё избрание на столь почётный пост, Скрумппабовр повелел изощренно казнить всех олдорандцев, на своё горе оказавшихся на исконных землях кейце во время очередного перемирия, заключенного королем Стандом. Подобная забава на местном диалекте называлась 'просадить на кольях'.

Вторым великим деянием Скрумппабовра стало восстановление оросительных сооружений на юге края и заселение тамошних деревень, опустошенных войсками Борлиена. Чтобы претворить свой план в жизнь, он предложил фагорам, вечно терпящим гонения в Олдорандо, Куайне и Панновале, поселиться на этих землях. В обмен на рабочие руки вождь кейце гарантировал анципиталам защиту от святых походов, столь популярных в Олдорандо. Язычники-кейце не видели причин притеснять фагоров — по крайней мере до тех пор, пока те пристойно себя вели и не засматривались на женщин кейце, чего, впрочем, никогда не случалось.

Новость эта пришлась по душе королю ЯндолАнганолу. Видя, как Скрумппабовр следует его примеру, он убеждался в том, что поступает мудро. Что касается Берущих, те были менее довольны. Берущие, воины-священники Священной Панновальской Империи, обладали широкой сетью агентов и соглядатаев во всех соседних странах, как считающих себя членами Империи, так и нет. Поговаривали, будто сам Киландр IX в дни своей далёкой бурной молодости тоже был шпионом, и не где-нибудь, а в самом Олдорандо.

Однажды ночью небольшой, но вооруженный новенькими мушкетами отряд отборной хоксницы Берущих, выехав из столицы Олдорандо, совершил жестокий набег на уютно расположенный в холмах Акейце, считавшийся столицей Кейце, а на самом деле большую деревню, вырезав там в одночасье около тысячи фагоров, а заодно с ними отправив на тот свет и несколько подвернувшихся под руку кейце.

Однако Берущие рано праздновали победу. На обратном пути в Олдорандо они угодили в засаду, хитро устроенную Скрумппабовром, где были перебиты в бою или взяты в плен и после всё равно казнены самыми садистскими и изощрёнными способами. В Олдорандо вернулся только один из Берущих, скорее ходячий мертвец, чем живой человек, который и поведал всю историю. В задний проход Берущему кейце искусно воткнули тонкий бамбук, вышедший наружу у правой ключицы. Именно это и называлось 'просадить на кольях'.

Известие о кошмарной выходке варваров тотчас достигло слуха короля Станда. Он немедленно объявил о начале священной войны с Кейце и назначил хорошую цену за голову Скрумппабовра. С начала священной войны было пролито немало крови варваров, хотя приходилось признать, что потери Олдорандо были несравненно больше. Сейчас почти вся армия Олдорандо, в которой никогда не служил ни один фагор, рыскала по поросшим шоатапракси холмам Кейце в тщетной погоне за неуловимыми коварными племенами, стремительно уменьшаясь в числе, как по причине коварных нападений варваров, так и всевозможных болезней, изобильных в этом диком краю.

Король Станд очень быстро потерял всякий интерес к войне. После гибели наследницы, Симоды Тал, он заперся во дворце, много пил и редко показывался на людях, погружаясь в пучину депрессии. Услышав от верховых патрулей о том, что к его столице приближается сам король Борлиена ЯндолАнганол, Станд наконец протрезвел, правда лишь благодаря отчаянным усилиям своих советников, жены — королевы-мадис — и новой наследницы, младшей дочери, Милуи Тал.

— Как мы встретим этого великого короля, Станд, дорогой? Чем бы нам развлечь его? — певучим голосом вопрошала мужа королева Бакхаарнет-она. — Я, твоя бедняжка, создание-цветок, очень слаба, и ты должен принять решение сам. А я всего лишь слабый цветок. Хочешь, я спою королю Орлу песни Пути?

— Честно признаться, мне этот болван противен, а его союз с кейце — просто предательство, — злобно отозвался Сайрен Станд. — Он дикарь и узурпатор, весь его край — оплот подлых варваров, наших вечных врагов. Король Орел ведет с собой своих фагоров, поскольку у него нет денег, чтобы нанимать солдат-людей. Если у нас хватит выдержки вынести присутствие этой зловонной толпы в нашем святом городе, возможно, не мы их, а они нас развлекут своими животными выходками!

Адский климат Олдорандо отнюдь не располагал к деятельности. Взрыв на горе Растиджойник стал лишь прелюдией к извержению сразу нескольких вулканов, составлявших цепочку в Южной Гряде Мордриата. Пепел, насыщенный парами серы, укрыл землю отравленным покрывалом, знаменуя скорый приход ужасного голода. В ознаменование визита своего кузена король Станд неохотно велел развесить на улицах города флаги, но в безветренном воздухе полотнища висели безжизненно, не только не создавая атмосферы праздника, но ещё более углубляя всеобщее отчаяние. Дела Олдорандо уже давно шли всё хуже, а теперь, благодаря новой войне с кейце и извержению, уже явно подходили к концу. Близилось время, когда людям на два века придется оставить эту выжженную светилами землю...

Что касается короля Орла, тот сгорал от переполняющего его энергичного нетерпения. Долгий переход из Гравабагалинена занял всего лишь теннер. Сначала дорога шла через лёссовые равнины с фермами, потом через необитаемые пустоши Мадуры. Понимая, как слаб его тыл, ЯндолАнганол торопился, и как бы быстро ни скакали его хоксни, ему всё казалось мало. Жалобы сыпались отовсюду — но только не из рядов Первого Фагорского...

Но гонцы с дурными новостями догоняли и королевский караван. Засуха, неурожай и голод свирепствовали и в Борлиене. Искать тому свидетельств не приходилось — они бросались в глаза повсюду, где проезжал король. Вторая армия была не просто разбита — она почти вся сгорела заживо. Те горстки людей, что всё же выбрались из пылающего леса, разбрелись по домам, поклявшись никогда больше не вставать под знамена безумного короля. Уцелевшие батальоны фагоров растворились в чаще, присоединившись к своим вольным собратьям. Орделей и Кивассиен, западные оплоты Борлиена, были дотла разорены и разрушены.

Новости из столицы тоже не поднимали настроения. Главный союзник ЯндолАнганола, архиепископ БранцаБагинат, писал, что в отсутствие короля в Матрассиле нарастает брожение, что скритина грозится взять власть в свои руки и править страной именем королевы. Архиепископ заклинал короля действовать со всей поспешностью и возвращаться как можно скорее, пока его враги не решились выступить открыто.

Но королю было сейчас не до бед его Отечества — ему предстояло некое крайне важное дело, которое он поклялся совершить во что бы то ни было. Ему нравилась походная жизнь, нравилось жить тем, что давала охота, он отдыхал в ночных бивуаках, терпеливо сносил дневную жару и нестерпимый блеск солнц и даже не вспоминал о том, что у побережья, где гулял муссон, теперь дышится свободней. Казалось, трудности придают ему новые силы, а его жизни — особую остроту. Лицо короля осунулось и заострилось, стало напряженным, своё своенравие он больше не сдерживал.

Энтузиазм же Элама Эсомбера убывал с каждым новым днем. Выросший в вечно прохладном Панновале, в роскошных подземных покоях своего отца, он неуютно чувствовал себя под открытым небом на лоне дикой природы и получал мало удовольствия от длительных скорых маршей — пусть даже они и вели его к покою и довольству родины. Время от времени посланник святейшего Це'Сарра останавливался и категорически требовал привала, зная, что на его стороне будут все следующие с ним в свите придворные викарии, как на подбор, все жирные и ленивые кастраты.

С наступлением сумерек в глянцевитой траве раскрывались лепестки сочных поблескивающих цветов, столь привлекательные для ночных мотыльков; перекликались степные птицы, без конца повторяющие две однообразные звонкие металлические ноты.

Но вот лёссовые равнины остались позади, и они углубились в Мадуру, край давно необитаемый, где за несколько дней пути человеческие поселения не встретилось им ни разу. На привале свита бросалась в тень раскидистых брассимпсов, чья листва успокоительно шелестела под порывами ветра. Из подземного материнского корневища брассимпса произрастало множество стволов, и совсем молодых и свежих, и древних, насчитывающих несколько столетий. Вся эта растительность, томно льнущая друг к другу — совсем как Эсомбер к своим юным пассиям — тянулась вверх, выставляя во все стороны ветви, словно костлявые локти.

— Какая нечистая сила занесла нас сюда, Яндол? — уныло вопросил наконец Эсомбер. — Куда мы так спешим? В такую жару любой повод для спешки кажется смехотворным. Для чего так торопиться, — ведь в Олдорандо тебя вряд ли ожидает кууни, отличная от той, что ты недавно оставил в Гравабагалинене.

Положив натруженные ноги поудобней, посланник снизу вверх взглянул на уверенного в своей цели и спокойного короля и недовольно поднял бровь.

Король Орел расположился неподалеку от посланника, но в отличие от него не лежал, а неподвижно сидел на корточках. Время от времени он поднимал с земли небольшие камешки и бросал их в пыль перед собой, как мальчишка. Внезапно, учуяв слабый запах дыма, он зорко оглядел горизонт в поисках степного пожара.

Несколько королевских капитанов, среди них королевский оружейник, не смея сесть в присутствии монарха, стояли поодаль, опираясь на копья. Кто-то курил вероник, кто-то лениво дразнил сонного Юли, подталкивая его древком копья.

— Причина для спешки только одна — мы должны добраться до Олдорандо как можно скорее! — король говорил как человек, изрекающий непреложные истины и уверенный, что ему не станут возражать. Но Эсомбер не посчитался с этим.

— Мне и самому охота взглянуть на сей пыльный городишко, в особенности тянет отмокнуть в его знаменитых на весь свет горячих источниках, если они ещё не пересохли — я многое отдал бы сейчас за то, чтобы полежать в горячей ванне минут триста... Но даже моё нетерпение не заставит меня всю дорогу до ванны бежать. В Панновале ты был другим. С тех пор ты сильно изменился, Ян, — куда делся твой веселый нрав, хотелось бы знать?

Король с силой швырнул камешек о землю.

— Мне нужен союз с Олдорандо — иначе говоря, с Сайреном Стандом. Этот жирный кретин — тот, что вернул мне эти проклятые богохульные часы, — говорил, что в Олдорандо мне делать нечего. В тот же миг я понял, что именно это я и должен сделать — пойти туда, в Олдорандо! То же говорил мне и отец. Его последними словами перед смертью — а ведь он умер у меня на руках! — были: 'Иди в Олдорандо'. Теперь, когда этот подлец ТолрамКетинет погубил всю мою Вторую армию в Рандонане, мне ничего не остается, кроме как искать союзников в Олдорандо, иначе моя несчастная страна падет под нашествием варваров с востока и с запада. Судьбы Борлиена и Олдорандо всегда шли рука об руку, и я намерен окончательно скрепить их...

Очередной камешек король Орел швырнул особенно сильно, словно поставив в споре последнюю точку.

Эсомбер промолчал. Сорвав травинку, он сунул её в рот и принялся посасывать, внезапно смутившись под пристальным взглядом короля.

Ещё через несколько секунд король упруго вскочил на ноги и помахал руками, разминаясь. Потом с силой топнул по земле, подняв облачко пыли.

— Вот я стою здесь. И пока я буду попирать эту землю, её сила будет питать моё тело. Я — соль земли Борлиена. Я — сила моей страны!

Подняв руку, король сжал пальцы в кулак.

Рядом, на солнце, как забытый скот, стояли исхудавшие фагоры, не выпускающие из рук мушкеты. Несколько двурогих переворачивали камни и разламывали трухлявые пни, чтобы найти в них грабов и улиточников, которых тут же поедали живьём. Другие фагоры стояли совершенно неподвижно, лишь изредка поводя головой или дергая ухом, чтобы отогнать мух. Кусачая летучая мерзость жужжала всюду. Чувствуя непонятное волнение, Эсомбер поднялся и сел:

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, но если это развлекает тебя, то с моей стороны нет никаких возражений, — сказал он сухо.

— Пускай это поможет тебе лучше понять таких великих особ, как я, — проговорил король, критически обозревая тощего посланника. — По каким бы причинам я ни отказался от МирдемИнггалы, всё равно она осталась моей! И если бы я, к примеру, узнал, что ты, Элам, позволил себе какие-то вольности с королевой, пытался вломиться к ней в покои в Гравабагалинене, пока я спал, — тогда я самолично отрезал бы твоего 'дружка' и повесил бы на дереве, на корм птицам!

Король замолчал. Ни он, ни посланник не двинулись с места. Потом Эсомбер торопливо поднялся и прислонился спиной к стволу брассимпса. Его худое смазливое лицо покрыла смертельная бледность.

— Отчего ты так испуган, Элам? — язвительно спросил король. — Объясни мне!

— Я просто хотел спросить: тебе никогда не приходило в голову, что эти твои фагоры, которых ты вооружил сиборнальскими мушкетами, могут испугать своим видом святых отцов вроде меня? — заплетающимся языком пробормотал ЭламЭсомбер. Пот ручьями струился по его спине. Он понимал, что король узнал о его дикой выходке и жизнь его висит на волоске. — Что Сайрен Станд не обрадуется, увидев эту орду в своей стране, где святые походы против двурогих привычное дело? Ты никогда не думал, что со временем сам можешь стать похожим на своих фагоров, убивающих без тени сострадания? Здесь есть чего испугаться, верно?

Внезапно в глазах короля мелькнуло глубочайшее презрение и он медленно отвернулся. В его лице не отразилось ни тени интереса к заданным вопросам.

— Смотри на меня, ты, распутный слизняк!

Тут же, глубоко, с шумом втянув воздух ноздрями, он сорвался с места и бросился вперёд. На пути короля, параллельно земле, на высоте почти четырех футов, лежал ствол поваленного дерева. Поджав ноги, король грациозно перемахнул через ствол — великолепным, почти звериным прыжком. Развернувшись с противоположной стороны, он разбежался и вновь перепрыгнул через дерево, приземлившись почти рядом с перепуганным Эламом Эсомбером.

Король был почти на голову выше тощего посланника. От неожиданности Эсомбер вскинул руки, но потом, опомнившись, опустил их и неловко замер, едва дыша. Король смотрел на него с жуткой улыбкой. Он схватился за рукоятку меча, но всё же не извлёк его.

— Мне уже двадцать пять, но я в отличной форме, и на земле я не боюсь ни человека, ни фагора. Мой секрет в том, что я всегда исхожу из обстоятельств. Олдорандо и его вздорный король — не более чем одно из обстоятельств на моём пути. Я планирую свои действия сообразуясь с обстоятельствами, и из того черпаю силы. Не зли меня, Эсомбер, и никогда не зарься на то, что принадлежит мне, — это священно. Для тебя я — одно из твоих обстоятельств. Обратное — неверно!

Сделав шаг в сторону, посланник, чтобы под каким угодно предлогом убрать руку короля с рукоятки меча, поднес свою руку ко рту, кашлянул и изобразил бледную улыбку.

— Ты силён и ловок, и отлично подготовлен ко всему — так, что это просто ужасно, я убедился в этом. Я завидую тебе, Всемогущий тому свидетель. Досадно, что я и мои викарии, проводящие дни по преимуществу за столом, за изучением священного писания, физически подготовлены гораздо хуже и теперь задерживаем тебя. Я редко задумывался о том, что молитвы мало идут на пользу мускулатуре... Знаешь, мне сейчас пришла в голову отличная мысль — что, если тебе с твоей свитой и твоими возлюбленными зверями двинуться вперед со всей головокружительной скоростью, на которую ты способен, а мы последуем за тобой в хвосте, поспешая как можем? Что скажешь?

ЯндолАнганол взглянул на посланника, сохраняя непроницаемое выражение. Потом вдруг мрачно ухмыльнулся.

— Хорошо. Края здесь необитаемые и мирные, но если что, вам придется защищаться самим. Разбойники редко делают скидку викариям. Помни, что везёшь мою грамоту с разрешением на развод. Если, паче чаяния, ты потеряешь её, то потеряешь и голову!

— Езжай вперёд, если хочешь, дорогой Ян, и не волнуйся ни о чём, — льстиво пробормотал посланник. — Я доставлю твою грамоту лично в руки Це'Сарру, вовремя и в сохранности, будь в этом уверен!

Взмахнув рукой, посланник выставил её перед собой для прощального рукопожатия. Рука его так и осталась висеть в воздухе — король даже не потрудился её заметить. Вместо этого он, круто развернувшись, подозвал свистом Юли. Потом громко скомандовал командирше-гиллоте, Гххт-Мларк Чзахн, выступать. Быстро построившись, колонна двурогих пришла в движение и вскоре скрылась в клубах пыли. Следом за ней поднялись и выступили менее стройными рядами люди, королевская свита. Вскоре Элам Эсомбер и его викарии остались под сенью брассимпса одни. Вокруг воцарилась тишина. Королевский караван исчез, слившись со степью. Раскаленный двумя солнцами воздух звенел от жары. Тем не менее, Элам Эсомбер ухмылялся. Он был очень рад, что избавился от так пугавшего его теперь общества короля и благословлял своё хитроумие.

* * *

Два дня спустя король остановился совсем рядом с Олдорандо — всего в двух милях от города. Ветер нес по степи клочья дыма с близкого пожара.

Встав в тени древнего каменного монумента, которые встречались здесь во множестве, король долго вглядывался вперёд. Сгорая от нетерпеливого желания добраться наконец до указанного самой Судьбой места, он впервые медлил, заставляя себя размышлять. Задумчиво водил пальцем по грубому изъеденному ветрами и непогодой знакомому рисунку, высеченному на камне, — два замкнутых круга, один в другом, соединенные изогнутыми линиями. На мгновение он задумался о том, что мог означать этот столб и рисунок на нём, но подобные загадки — ведь он понимал, что этот столб возведен в давние времена каким-то местным королем, — никогда не завладевали его мыслями долее чем на несколько мгновений. И теперь королевская мысль быстро свернула в иное русло, обратилась к тому, что лежало впереди, прямо перед ним, совсем рядом. Они давно миновали границу страны Олдорандо и теперь вступили на земли, которые можно было назвать исконными, ближайшими к сердцу страны, её легендарной столице.

До святого города оставалась не более двух миль, но ни одной его знаменитой башни ещё не было видно. Впереди лежала лишь гряда низких, выжженных светилами холмов — край подножия того, что дальше превращалось в горы Кузинт, образующие прочнейший хребет материка. Непосредственно перед королем местность пересекал укт, протянувшийся вдоль всего горизонта.

Тропа мадис была вовсе не зелёной, как можно было ожидать, а рыжевато-коричневой. Там редко попадались большие деревья, в основном кустарник и циклады, густо оплетенные и опутанные ползучей мантлой, пестревшей яркими, кричащими цветами, — мантлой, семена которой и жевали на ходу вечные странники.

Укт был шире любой проложенной человеком дороги. Но отличался от дорог тем, что ни один человек никогда не пытался путешествовать по самому укту. Несмотря на постоянные опустошительные набеги арангов и флебихтов на растительность укта, он оставался практически непроходимым. Племена мадис шли и вели своих животных только вдоль внешних краев укта. Таким образом протогностики бессознательно расширяли его, разбрасывая на своём пути семена и оставляя кал. Год за годом их тропа медленно превращалась в протянувшуюся через весь Кампаннлат лесную полосу.

Не везде ширина этой полосы была одинакова. Кое-где — там, где почва была непригодной — ровный как древко стрелы строй леса прерывался буграми местной растительности вроде шоатапракси, похожими на клочья старой невыпавшей шерсти на шкуре животного во время линьки. Мадис либо обходили полуострова молодого кустарника, либо проламывались прямо сквозь него, оставляя за собой бреши, быстро зараставшие новой свежей порослью.

То, что возникло стихийно, стало привычным и непременным. Укт стал преградой на пути. Бывало так, что определенные виды бабочек и мелких животных, в изобилии представленные с одной стороны укта, не встречались на другой его стороне. Многие птицы, грызуны и смертоносные золотистые змеи с некоторых пор обитали исключительно в укте, никогда не пытались выбраться за его пределы и передвигались по материку, следуя только этой узкой полосе. Известно было два или три вида проказливых иных, живущих только на тропах мадис.

Люди воспринимали укт только как преграду на пути, в зависимости от обстоятельств досадную или же полезную в смысле затруднения вылазок неприятеля. И северную границу между Борлиеном и Олдорандо тоже отмечала полоса укта.

Но эта полоса сейчас была охвачена пламенем. Лава, излившаяся из недавно проснувшегося вулкана, добралась до укта и положила начало стихийному бедствию. С высоты казалось, что огонь ползет по укту, словно по запальному шнуру.

Чуткие приборы Аверна регистрировали каждую подробность вулканической деятельности планеты внизу, приближающейся к своему периастру. В отправленных по радиолучу на Землю данных сообщалось, что пепел, выброшенный во время пика извержения Растиджойника, поднялся на высоту 50 километров. Ветры быстро понесли высокие пепельные слои на восток, и те обогнули Геликонию всего за 15 дней. Пепел, поднявшийся на высоту 21 километра, попал в слои стратосферного движения, был унесен на запад и обогнул планету за 60 дней.

Подобные данные были получены и в отношении других проснувшихся вулканов. Пепел, собирающийся в стратосфере, поглощал свет и тепло солнц, излучая его назад, в космос. Путь для немалой части лучей Фреира к поверхности Геликонии оказался закрыт и гибельная жара на материках немного спала.

В течение двух самых тяжелых столетий Лета, когда Геликония более всего сблизится с Фреиром, эти облака будут предохранять её от испепеляющего жара гигантского светила. Таким образом чуткая геосфера планеты, действуя как предохранительный клапан котла, защищала существующую на своей поверхности жизнь от окончательного уничтожения.

Обитатели Аверна, непосредственные свидетели этого необычайного, поистине космического явления природы, взирали на него с гораздо большим интересом и замиранием сердца, чем земляне.

На Геликонии же вспыхнувшие почти одновременно на различных континентах многочисленные лесные пожары означали мучительный конец для бесчисленных насмерть перепуганных живых созданий. Но с глобальной точки зрения вулканические взрывы и пожары можно было расценивать как стихийную самопроизвольную реакцию планеты-матери, стремящейся защитить зародившуюся на её поверхности органическую жизнь.

* * *

В небольшой ложбине между двумя невысокими холмами решено было устроить привал и переждать пожар. Клубы дыма, валившие с востока, знаменовали приближение огня. То и дело между крайними деревьями укта в зарослях кустарника мелькали густощетинистые дикие свиньи или аранги, убегающие от пламени. Жалобно блеющие на разные голоса флебихты обыкновенно спасались небольшими стадами. Наверху, перемахивая с ветви на ветвь и совсем по-человечески подгоняя шлепками молодь, проносились семейства иных. Они были покрыты темным мехом, со светлой опушкой на морде. Некоторые особи были заметно выше и сильнее других — вожаки стай. Мелькнув перед глазами пережидающих огонь наблюдателей, иные моментально скрывались в зарослях.

Король ЯндолАнганол, в эти, как и во все прочие дни сгорающий от нетерпения, поднялся, чтобы поглядеть на спасавшуюся от пожара дичь. Рунт Юли, резвясь, последовал за хозяином. Фагоры продолжали отдыхать, неподвижные, как скот, невозмутимо пережевывая жвачку дневного рациона, хлеб и пеммикан.

От огня спасались не только дикие животные — перепуганные пожаром, на восток бежали и прародители укта, мадис, угоняя свой скот. Чувствуя приближение страшного бедствия, домашний скот мадис пытался спастись бегством и бросался в заросли лесной полосы, в то время как сами протогностики, не тратя времени на то, чтобы ловить бестолковых животных, как и прежде следовали только вдоль границы растительности.

— Глупцы, как они слепы! — воскликнул ЯндолАнганол.

В его голове быстро сложился коварный план. Выбрав себе в помощь с десяток фагоров посметливей, король устроил на пути мадис засаду. Как только несчастное племя дошло до условленной черты, путь им преградила внезапно поднявшаяся с земли прочная веревка, прежде замаскированная лианами и колючками. Всё племя растерянно остановилось — и сами мадис, и флебихты, и асокины, и их мелкие щенки, путающиеся под ногами.

Лица мадис чем-то напоминали попугаев. Скошенные лбы и подбородки и клювообразно выступающие носы придавали кочевникам вид вопрошающий и недоверчивый ко всему миру, волосы у мадис были коричневые и блестящие. У самцов имелись небольшие утолщения-выступы на лбах и подбородках. Мадис перекликались полными отчаяния воркующими голосами.

По команде короля из засады выскочили фагоры. Каждый бросился к заранее присмотренному мадис. Каждый двурогий схватил двух или трех странников за припорошенные пылью тропы руки, обожженные солнцем до коричневого цвета. Мадис и не пытались сопротивляться. Гиллота Гххт-Мларк Чзахн поймала вожака асокинов с колокольчиком на груди. Самки асокинов покорно двинулись следом за самцом.

Наконец мадис опомнились и попытались бежать. Ударами кулака король ЯндолАнганол сбил двоих из них с ног. Те, кого он ударил, остались лежать в пыли, проливая слезы. Другим, тем, что не оказывали сопротивления, не причинили никакого вреда.

Они прошли сквозь укт, использовав свою добычу вместо тарана. Фагорам было всё равно — их толстая шкура, поросшая густой шерстью, была неуязвима для самых острых колючек и шипов. Следом за мадис они пересекли укт, оставив за спиной пожар. Когда огонь наконец показался, они давно уже были в безопасности. Пламя двигалось со скоростью идущего быстрым шагом человека, оставляя за собой только дымящийся пепел.

Прибывший в столицу королевский караван больше напоминал шествие пастухов, чем нечто имеющее хотя бы отдаленное отношение к дворцам и престолам. Пленники-мадис были исполосованы в кровь колючими зарослями укта, но и людям досталось не меньше. Сам король был покрыт пылью с головы до ног и напоминал сейчас обычного разбойника.

* * *

Во всём Олдорандо чувствовалось нечто театральное, быть может отчасти потому, что в самом сердце столицы стоял колоссальный собор Всех Святых, где непрерывно проходили роскошные служения Акханабе Всемогущему. Единая вера требовала единого бога, но как только религии начинают смешиваться, богослужения превращаются в карнавалы разных форм святости.

Лежащий в самом центре Кампаннлата, омываемый рекой Валворал, соединяющей его с Матрассилом и далее с морем Орла, Олдорандо был городом путешественников. Те, что являлись не для преклонения, молитв и очищения, приходили сюда торговать.

В облике города, протянувшегося по линейке с юга на север, отчётливо проступало его древнее происхождение, основание его на двух противоположностях. В Лэйнтале, обнесенном крепостной стеной центре, находился Старый Город с его всемирно известным Парком Свистуна и священными семиэтажными башнями, в которых традиционно обитали служители культа — и низшего ранга, и самого высокого полёта. К их услугам были тенистые дворики и прохладные молельни, спрятанные глубоко под землей. Здесь возвышался и циклопический собор с его покатым куполом, окруженным колоннами и шпилями. Здесь, наконец, стоял сам дворец короля Сайрена Станда.

Вокруг этой цитадели святости, как бурьян, разрослись бесчисленные рынки и торговые площади, окруженные бессчётными монастырями. Среди них располагались и знаменитые на весь Кампаннлат бордели, способные удовлетворить даже самые извращённые вкусы. Сюда же со всей страны стекались нищие и бродяги, здесь толпились бессчетные юродивые, развлекая пилигримов своими дикими выходками. Древние бащни Лэйнтала поднимались над этим океаном нищеты и порока подобно изъеденным непогодой утесам.

Бытовало всеобщеё мнение, — в особенности среди тех, кто проживал в непосредственном соседстве с Лэйнталом — что второго такого места нет в целом свете, ибо только здесь могли существовать в такой близости святость и низменность, самая гнусная человеческая клоака и чистота помысла. Их разделяла каменная крепостная стена высотой в сорок футов. Ещё не один враг не смог преодолеть её.

Однако при всей внешней неприступности, ветхие стены Лэйнтала изобиловали всевозможными дверями и лазейками. Главные ворота открывалась только в честь крупных праздников и церемоний. Сквозь них в Священный Город даже в праздники могли попасть только особо привилегированные и посвященные. Иные двери предназначались только для мужчин, иные для женщин — но не для фагоров, ибо двурогие искони были злейшими врагами Лэйнтала. При всём том большая часть дверей постоянно оставалась открытой, пропуская любого мирянина, пускай даже и самого падшего. Воздвигнутый между святостью и грехом барьер, как и условную грань между жизнью и смертью, мог с легкостью преодолеть каждый.

В Уйдоке, 'несвятой' части города за рекой, жили менее роскошно, хотя и тут люди побогаче порой возводили себе просторное жильё, мало уступавшее дворцу самого короля. Как и везде, здесь процветали хитрые и подлые, честные же едва сводили концы с концами. Из ста тысяч городского населения церковники и рядовые прислужники Акханабы составляли около пятнадцати тысяч. Остальное население города состояло из нищих, суровых приверженцев веры и совершенных развратников.

Встречу ЯндолАнганола в Олдорандо обставили в презрительном духе. У южных ворот Лэйнтала соседа-короля ожидала карета и четверо угрюмых стражников, облаченных в костюмы цвета неба и золота. Карета в сопровождении жалкого эскорта должна была доставить Орла во дворец Сайрена Станда, словно какого-то важного, но вполне рядового просителя.

Король ЯндолАнганол отказался от кареты, и, вместо того чтобы проследовать по традиционному триумфальному маршруту вдоль улицы Возен, направил свой пропыленный караван в Паук. Паук, чрезвычайно оживлённый район у подножия стен Лэйнтала, состоял в основном из кабаков, таверн, постоялых дворов и небольших рынков, где купцы с удовольствием покупали как диких и домашних животных, так и протогностиков.

— В Эмбруддоке мадис сейчас не пользуются особенным спросом, — называя Олдорандо его старинным именем, сказал королю пожилой торговец рабами, тертый калач, повидавший на своём веку самых причудливых клиентов. — Мадис здесь сколько угодно — но, как и нондады, они никудышные работники и годятся только для постели. Вот если бы вы захотели продать своих фагоров, был бы другой разговор — но, к сожалению, в этом святом городе запрещено торговать фагорами.

— Мне нужно продать этих мадис вместе со всеми их животными — и за достойную цену, купец, иначе я отрублю твою тупую голову! — яростно рявкнул король.

Ударили по рукам и мадис были проданы в рабство, а животные отправлены на бойню. Купец негодовал, но король был вполне доволен сделкой. Теперь у него были деньги на то, чтобы как следует подготовиться к встрече с королем Сайреном Стандом. Когда он вступал в город, в его карманах едва ли нашлось бы несколько рун. Путешествие из Матрассила встало недёшево и вконец опустошило и без того тощую казну.

Построившись в колонну, Первый Фагорский прошествовал наконец по улице Возен, где короля Борлиена давно уже поджидали толпы народа. При появлении короля Орла и Юли в толпе послышались приветственные крики. Правитель Борлиена пользовался огромной популярностью среди низших сословий Олдорандо, даже несмотря на его связи с официально гонимыми фагорами. Простому народу нравился тот разительный контраст, который этот живой, энергичный мужчина составлял с их местной знатью, по преимуществу многочисленными упитанными и ленивыми родственниками ныне правящего короля, тоже толстяка и лентяя. Здесь простолюдины не знали королевы королев. Простой народ сочувствовал королю, чью невесту так злодейски умертвили — пусть даже эта невеста была всего лишь полумадис.

Среди простолюдинов попадались и служители культа, в основном самых низших рангов. Молодые монахи и послушники размахивали транспарантами 'ПОКАЙТЕСЬ В ГРЕХАХ СВОИХ!', 'КОНЕЦ СВЕТА БЛИЗОК!', 'ПРИДИ К БОГУ, ПОКА ЕЩЁ ЕСТЬ ВРЕМЯ!'. В Олдорандо, как и повсюду в Империи, церковь ловко пользовалась тревожным временем, чтобы призвать в своё лоно напуганных и попутно до нитки обобрать их, обещая спасение души за ненужные на том свете мирские блага.

Пыль и песок летели из-под ног фагоров и копыт хоксни. Марш продолжался. Через улицу Возен, окруженную древними башнями. Мимо ещё более древней пирамиды Дэнниса и на мост через широкий ров, в Парк Свистуна. За парком перед борлиенцами наконец-то предстала широкая площадь Лойлбрайден. Над ней возвышался Великий Собор Всех Святых, слева же от него стоял выкрашенный разноцветной краской дворец, похожий на огромную игрушку. В центре святой площади, в разборном золоченом павильоне, Орла ожидал сам правитель Олдорандо, король Сайрен Станд Первый, облаченный в безразмерный багровый чарфрул, скрывающий его тучную фигуру, с тяжелой короной на голове, золотой, щедро усыпанной драгоценными камнями всех видов. Он всё же снизошел приветствовать коллегу лично, как подобало по обычаю.

Рядом с королем, чуть ниже и левее, восседала королева Бакхаарнет-она, в более изящном расшитом чарфруле. Между их величествами на маленьком стульчике сидела их дочь, вторая и последняя, Милуя Тал. Её весьма тесный чарфрул был белым, усыпанным черными розами. Ожидавшая гостя в тени павильона троица представляла собой нелепый символ роскоши, а не повергающего в священный трепет могущества. Позади трона в тени теснилась толпа придворных в парадных облачениях. В невыносимо жарком воздухе радостно жужжали мухи. Оркестр заиграл бравурный марш.

В глаза ЯндолАнганола бросилось полное отсутствие почетного караула — лишь несколько престарелых генералов в нелепо роскошных мундирах с траурными черными повязками на рукавах при появлении короля Орла уныло отсалютовали ему древними мечами. Городская стража едва сдерживала буйную толпу зевак, не давая ей выплеснуться из переулков на площадь.

Двор Олдорандо славился своей нестерпимой приверженностью к формальностям. Однако, зная нетерпеливый нрав своего южного соседа, Сайрен Станд сделал всё, чтобы сократить предписанную этикетом процедуру приветствия. Тем не менее, на площади в толпе придворных высшие чины королевского двора и церковные дигнитарии нетерпеливо ждали, когда же можно будет лично пожать королю ЯндолАнганолу руку и поцеловать его в щеку, по местному обычаю.

Выступив на середину площади, пропыленный король остановился и брезгливо осмотрел жалкий строй местных военных, вышедших приветствовать его. Его капитаны и горбун-оружейник стояли рядом. На ЯндолАнганоле был грубый кидрант военного образца, напоминающий форму королевских офицеров Борлиена, но без знаков различия, не нужных его королю.

— Такой приём достоин упоминания в исторических хрониках, кузен Станд, — холодно приветствовал он правителя Олдорандо.

С трудом поднявшись с трона, правитель Олдорандо сделал несколько шагов навстречу королю ЯндолАнганолу, протягивая к нему руки. Король Орел коротко кивнул, не выказав стремления обниматься по местному обычаю. Стоя на шаг позади хозяина, Юли хлюпал в щелях ноздрей молоками, попеременно то в одной, то в другой, в остальном оставаясь неподвижным.

— Во имя Всемогущего, приветствую тебя, — так же холодно сказал Сайрен Станд. — Двор Олдорандо рад видеть тебя, прибывшего с братским и дружественным визитом в нашу священную столицу. Будем надеяться, что волей Акханабы наша встреча закончится более чем плодотворно.

— Во имя Всемогущего, приветствую тебя. Благодарю за сердечный приём. Сожалею о безвременной кончине твоей дочери и наследницы, Симоды Тал, моей невесты, и скорблю вместе с тобой.

Пока король ЯндолАнганол говорил, его лицо оставалось неподвижным, жил только взгляд из-под темных бровей. Король мрачно рассматривал придворных и королевскую семью. Сайрену Станду он никогда не доверял — а его распутную столицу любил и того меньше. Проституток обеих полов тут было не меньше, чем священников, а кое-кто из молодых монахов весьма удачно совмещал обе этих роли.

После приветствия, взяв гостя под руку, король Станд провел его вдоль строя церковных дигнитариев, которым наконец было позволено пожать тяжелую руку властителя сопредельной державы и прикоснуться губами к его пыльной щеке.

По напряженной позе и отрывистой речи короля Олдорандо ЯндолАнганолу стало ясно, что тот замыслил против него зло. Сознавать это было мучительно — ведь он пришел сюда за помощью!..

Но и душу, и сердце Сайрена Станда источило лютой ненавистью. Смерть любимой дочери и наследницы его королевское величество, государь Олдорандо, не перенёс, его рассудок помутился, и ужасная потеря требовала немедленного отмщения... кому-то. Король ЯндолАнганол, заключивший предательский союз со злейшими врагами Олдорандо кейце, представлялся для этого наиболее благодатным объектом.

Сразу после приветствий придворных наступила очередь королевы, которая подошла к Орлу, прихрамывая и ведя под руку младшую дочь, Милую Тал. Глаза Бакхаарнет-она потухли, но вместе с тем в выражении её лица, в том, как она держала голову — покорно и одновременно дерзко — было нечто, неприятно задевшее короля ЯндолАнганола. Он вспомнил слова короля Сайрена Станда, о которых ему однажды донесли соглядатаи — почему эта фраза так крепко засела в его памяти? — 'Стоит хоть раз попробовать женщину мадис и никогда не захочешь другой'.

Лица королевы Бакхаарнет-она и её дочери удивительно напоминали облик птиц, попавших в неволю, что было так свойственно их народу. В жилах Милуи Тал текли три четверти человеческой крови, но, несмотря на это, она казалась совершенно экзотическим существом — темнокожая красотка, редкостный бриллиант, пара огромных глаз, сияющих по сторонам от загнутого клювом носа. Пока мать представляла девушку гостю, та смотрела королю Орлу прямо в глаза, и он понял значение этого взгляда — это был Взгляд Согласия...

На мгновение в голове короля всплыли воспоминания о научных опытах по скрещиванию разных видов, которыми занимался преступный СарториИрвраш. Похоже, возможность заняться подобным скрещиванием вполне может представиться и ему самому. Как приятно было увидеть единственное милое лицо среди сотен тупых, алчных и отмеченных пороком!..

— Ты очень похожа на сестру, в особенности на тот её портрет, что она прислала мне. Но нет — ты ещё красивее, — искренне сказал он.

— Мы с Симодой были очень похожи, хотя во многом различны — это обычно для сестер, — отозвалась Милуя Тал. Музыка её голоса заставила короля подумать сразу о многом: о кострах в ночи, о маленькой Татро, гукающей в одиночестве в пустой комнате, о голубях в деревянной башне...

— Бедняжка Милуя потрясена убийством своей сестры, как и все мы, — вставил король Станд, издав в заключение звук, больше всего похожий на отрыжку. — Мы разослали агентов по всему материку и гораздо дальше. Они смогли выследить убийцу, сумевшего под личиной мадис пробраться во дворец, и вскоре схватят его, в этом нет сомнений.

— Это тяжелый удар и для меня, кузен.

— Что ж, уже на следующей неделе здесь соберется Священный Имерский Совет и пройдёт грандиозная служба в память о моей усопшей дочери. Сам Первосвященный Це'Сарр намерен почтить своим присутствием эту святую церемонию. Это известие несказанно нас ободрило. Ты, кузен, можешь остаться с нами и присутствовать на Совете, если хочешь, — я приглашаю. Первосвященный будет рад личной встрече с таким высоким слугой Церкви, правителем доминиона своей великой Империи — а тебе, я уверен, в любом случае будет полезно встретиться с Первосвященным по причинам, тебе известным. Ты уже встречался с Его Святейшеством?..

— Я хорошо знаком с его посланником, Эламом Эсомбером, — холодно отрезал ЯндолАнганол. — Кстати, он скоро должен быть здесь.

Ещё один многозначный вздох.

— Ага. Гм, да. Эсомбер. Умная голова и хитрая бестия.

— И развратник, — добавил ЯндолАнганол.

Оркестр заиграл новую мелодию. Отвернувшись от строя придворных, короли проследовали через площадь ко дворцу — и ЯндолАнганол обнаружил, что Милуя Тал как ни в чём ни бывало идёт рядом с ним. Когда он взглянул на девушку, она открыто ему улыбнулась. Он заговорщицки сказал ей:

— Госпожа, если вы соизволите сказать, сколько вам лет, я сохраню это в строжайшей тайне.

— Ах, и вы такой же, как все, — этот вопрос я слышу чаще всего, — весело откликнулась она, ловко уклоняясь от прямого ответа. — Следующим будет: 'Вам нравится быть принцессой?' Обычно люди, угадывая мой возраст, специально прибавляют мне лет — и на самом деле оказываются правы. Нынешняя жара благоприятствует созреванию во всех отношениях. Вот уже несколько недель мне снятся совершенно взрослые сны. Представляете, мне недавно приснилось, что меня сжимает в объятиях неотразимый огненный бог! Ну не удивительно ли?..

Нагнувшись к симпатичному ушку принцессы, король Орел прошептал, принимая игру:

— Прежде чем я позволю себе явиться в обличье этого самого огненного бога, я всё-таки хотел бы получить ответ на свой вопрос. Я дал бы вам не больше девяти лет.

— Мне девять лет и пять теннеров, — покрно ответила принцесса, — но в счёт идут не года, а страсти. Вот что ценится в наше бурное время!

Длинный фронтон трехэтажного дворца подпирали полированные колонны из каменного дерева, привезенного из далекого Рандонана. Крутая, искусно выгнутая крыша была выложена голубой черепицей, творением гончаров кейце. Дворец Олдорандо был построен святым королем АозрунОнденом, триста пятьдесят лет назад, после того как город был дотла разрушен во время нашествия фагоров. С тех пор он вновь неоднократно разрушался и восстанавливался, так что судить о первоначальной планировке было практически невозможно. Украшенные сложной резьбой ставни берегли от света солнц внутренность дворцовых залов. Подобная же резьба украшала и двери, но здесь на деревянные панели было наложено чеканное серебро. Внутри дворца ударили в цилиндрический бронзовый гонг. Высокие двери величественно растворились, и Сайрен Станд лично пригласил высокого гостя внутрь...

* * *

Засим последовали два дня пиршеств и пустых цветистых тостов. Воздали должное и купальням с водой из горячих источников, которыми так славился Олдорандо. В соборе была устроена благодарственная служба в честь благополучного прибытия короля Борлиена, на которой служили самые высшие сановники местной церкви. Певчие были выше всяких похвал, облачения церковников поражали роскошью, мрак в подземном святилище Акханабы наверняка заслужил бы одобрение самого Бога. Дышать в нём было нечем из-за сернистых паров извергавшегося неподалеку вулкана, но ЯндолАнганол от души молился, пел, говорил, послушно участвовал во всех положенных по протоколу церемониях, не пропуская ни одной. Никто не знал, какие бури бушевали в его душе. Он сгорал от нетерпения совершить задуманное им дело — и, в то же время, не решался приступить к нему, страдая совершенно не свойственной ему робостью. Тем не менее, борлиенский король вселял неуверенность в любого, кто пытался с ним заговорить, — и никто здесь не смел открыто смотреть ему в глаза. Зато его взгляд внимательно изучал лица всех встречных. Становилось понятно, отчего его прозвали Орлом.

Он лично проследил за тем, чтобы его Первый Фагорский полк был расквартирован с наивысшим удобством. Для города, где люто ненавидят фагоров, двурогих ЯндолАнганола оделили вполне сносным прибежищем. Напротив собора, за площадью Лойлбрайден, находился святой Парк Свистуна — его кольцом опоясывал ров, питавшийся от реки Валворал. В парке росли ухоженные древние брассимпсы, между них размещались знаменитые на весь Кампаннлат купальни, питавшиеся от горячих источников. Здесь же бил 'Ежечасный Свистун', прославленный на весь мир.

'Свистуном' назывался гейзер, каждый час с удивительной регулярностью выбрасывавший в небо струю воды с характерным пронзительным свистом. Было известно, что Свистуну если не миллионы, то уж точно многие тысячи лет — и каждый час его свист разносится среди деревьев. Говорили, что и сама мера времени 'час', состоящая из сорока минут, была когда-то взята по величине именно того отрезка времени, который неизменно отмеряла бьющая из земли струя воды.

Вокруг парка стояли священные древние постройки, включая знаменитые семиэтажные башни, в нём самом же помещались более удобные деревянные павильоны, не уступающие по ветхости башням. Четыре моста, ведущие в парк, теперь тщательно охранялись — фагорами с внутренней стороны и городской стражей с наружной, с тем чтобы никто из многочисленных здесь фанатиков не мог проникнуть в парк и причинить анципиталам вред. Доступ людям в него был закрыт.

Довольно скоро слух о том, что в парке квартируют двурогие, разнесся по городу, и на том берегу канала стала собираться толпа желающих поглазеть на строевые занятия фагоров. Отлично вымуштрованные воины гвардейского полка короля Борлиена разительно отличались от образа, сложившегося в церковных проповедях, рисовавших фагоров демоническими существами, беспощадными всадниками на рыже-красных кайдавах, разъезжающими по градам и весям с невероятной быстротой и несущим смерть и разрушения людям. Но создания, стройными рядами марширующие по аллеям парка и ловко выполняющие повороты, имели мало общего с демонами.

Устроив свои грозные когорты, ЯндолАнганол возвратился к Сайрену Станду в тревожном состоянии духа — анципиталы нервничали и были очень обеспокоены. Он говорил с предводительницей фагоров Чзахн, но сумел выяснить только одно — её собратья будут нести регулярный караул вокруг своих казарм, ибо здесь кругом полно зла. Постаравшись ободрить фагоров, он ушел, а за ним затрусил его рунт.

Возвращаясь во дворец Сайрена Станда, король Орел предположил, что двурогих беспокоит резкий ежечасный звук Свистуна, мешающий им спать, — но с этим, увы, ничего нельзя было поделать. В любом другом месте их могло ждать предательское нападение.

Милуя Тал встретила его перед парадными вратами дворца. За прошедшие дни он чрезвычайно полюбил её, веселую и задорную, и уже не мог обходиться без её успокоительного птичьего щебета.

— Прибыл караван ваших друзей. По их словам, они церковники — но в этом жутком городе все имеют отношение к церкви. Тот человек, что у них главный, совершенно не похож на церковника. Для церковника он чересчур красив. Он странно посмотрел на меня, очень дерзко. Как вы относитесь к дерзким людям, ваше величество? Дело в том, что я тоже очень дерзкая. По крайней мере, мне самой так кажется.

ЯндолАнганол рассмеялся.

— Да, вы дерзки, ваше высочество, не спорю. Впрочем, тем же грешат многие. Включая и кое-кого из тех, кто имеет отношение к церкви. Они дерзкие и очень избалованные. Их не помешало бы хорошенько высечь!

— Значит, чтобы выделяться из толпы, стоять над нею, нужно быть исключительно дерзким? Или избалованным? — спросила принцесса.

— Прекрасное логическое заключение, — улыбнулся король.

— И потому вы стоите над толпой? По той же причине? — горячая ручка Милуи скользнула в его ладонь, и он осторожно пожал её.

— Нет, причина не только в этом. Например, одна из причин в том, что я — огненный бог.

Принцесса вздохнула.

— Я разочаровываюсь во многих людях, ужасно разочаровываюсь. Вы знаете, что мы нашли сестру мертвой в кресле, полностью одетой и всё такое? Снаружи крови вообще не было видно. Вот это по-настоящему меня разочаровало. Я воображала себе лужи крови. Вообще я представляла себе, что умирая люди мечутся и принимают самые невероятные позы, ведь им очень больно уходить с этого света. Кому такое понравится?

— Как была убита ваша сестра? — ровным голосом спросил ЯндолАнганол. Цинизм принцессы начал его беспокоить.

— Зиганкис, да неужели вы не знаете? Её закололи прямо в сердце рогом фага! Точнее, отец говорил, что это был рог фага. Её ударили в грудь, рог прошел сквозь одежду и всё остальное, и попал прямо в сердце.

Милуя с любопытством взглянула на Юли, плетущегося чуть позади хозяина, — но рога у рунта были спилены, как полагалось по обычаю.

— Вы сильно испугались? — спросил король Орел.

Принцесса презрительно хмыкнула и гордо на него посмотрела.

— Я никогда не думаю о страхе. Я думала о том, как быстро она умерла, сидя вот так, совсем прямо. Глаза у неё так и остались открытыми.

Они вместе вошли в парадный зал дворца, где стены были завешаны богатыми гобеленами. Благодаря Милуе ЯндолАнганол был готов к появлению посланника Святейшего, Элама Эсомбера и его жалкой кучки викариев, как изволил выражаться о своей свите сам посланник. 'Кучку' уже окружил высший свет — олдорандские придворные в роскошных чарфрулах, и от этой пёстрой массы исходило вежливое гудение приветственных голосов.

Но орлиный взор короля сумел проникнуть за спины присутствующих — и обнаружил там ещё одну знакомую фигуру, при его появлении немедленно метнувшуюся в боковую дверь, но на бегу обернувшуюся — да так неловко, что её глаза, несмотря на целое море спин, всё-таки встретились с глазами короля. Затем фигура исчезла и дверь за ней затворилась.

Завидев короля, Эсомбер вежливо оставил своих викариев и с неизменной лукавой улыбкой на устах двинулся к ЯндолАнганолу, чтобы раскланяться с ним.

— Вот мы и настигли тебя, Ян, я и моя свита тоже. Одна вывихнутая нога, один случай отравления дурной пищей, общая грязь и неизмеримое желание забраться в горячую ванну, а в остальном — без потерь. Несколько поистрепались за время долгого путешествия по твоей дикой вотчине, это само собой...

Король и посланец обнялись, только ради проформы.

— Рад видеть тебя в добром здравии, Элам, — буркнул король. — Здешние горячие ванны сильно испортились по сравнению с моими предыдущими визитами — но надеюсь, что ты не будешь разочарован.

Эсомбер с кислой улыбкой взглянул на рунта, стоящего по правую руку от короля. Потянувшись было похлопать его по плечу, он вдруг отдернул ладонь.

— А ты не кусаешься, приятель?

— Я воспитанный, — пробурчал Юли.

Эсомбер нахмурился.

— Хочу, чтобы ты правильно понял меня, Ян. Я ни в коей мере не собираюсь поучать тебя, но осмелюсь намекнуть, что вся публика в этом дворце — очень скверный народец, начиная с самого Сайрена Станда и заканчивая последней кухаркой. Они не станут долго терпеть у себя под боком нечто двурогое, даже очень воспитанное. Сейчас в местных деревнях повсюду устраивают святые походы против мадис — кстати, совсем неподалеку от столицы. Говорят, причина этих походов — твоя убиенная невеста, так я слышал...

Король тоже нахмурился.

— Мне никто ничего не говорит — хотя теперь может быть и скажут, ведь скоро в Олдорандо прибывает сам Це'Сарр! Так что ванну тебе лучше принять сегодня же. Кстати, я только что видел здесь моего бывшего придворного советника, СарториИрвраша. Что он здесь делает, ты не знаешь?

— Гм. Да, государь мой, кое-что я слышал.

Эсомбер почесал пальцем кончик изящного носа.

— Вскоре после того, как мы с тобой, Ян, расстались и ты ушел вперёд во главе фагорской пехоты бравым и скорым походным шагом завоевателя, СарториИрвраш в сопровождении одной дамы — кстати, родом из Сиборнала! — присоединился к моему маленькому отряду. Они ехали на хоксни, оба, он и эта сиборналка. Весь остаток пути они проделали вместе с нами.

— Зачем он приехал в Олдорандо, по делу? — отрывисто спросил король, злясь от того, что в спешке упустил шанс лично допросить и казнить изменника, как давно было им задумано.

Эсомбер лишь пожал плечами.

— Он не удостоил меня беседой на данную тему. Может быть, тоже ванны?..

— Сомневаюсь, — процедил король. — Попробуй вспомнить ещё раз. Он что-нибудь говорил тебе?

Прежде чем ответить, Элам Эсомбер устремил взгляд в пол, словно пытался поймать за хвост ловко ускользающую мысль.

— Зиганкис, от здешней жары у меня в голове стало пусто, как в порожнем ведре. Гм... я действительно мало что могу припомнить по этому поводу. Кажется, он говорил что-то о путешествии по морю.

— Откуда он едет, уж не из Гравабагалинена ли часом? — подозрительно спросил король.

— Возможно, — смущённо пробормотал Эсомбер. — Он бормотал что-то о неблагодарной королеве.

— Как он вообще туда попал? Сиборнал на другом краю света!

— Может быть, лучше ты спросишь его сам?

— Чем он там занимался? — не унимался король. — Плёл с королевой заговор против меня?!

— Государь, полагаю, его и его даму потянуло взглянуть на море. Я слышал, перед смертью это со многими случается, — цинично заметил Эсомбер.

— Тогда его можно поздравить — его предчувствие вскоре оправдается, — прорычал ЯндолАнганол. — Сегодня вечером, Элам, ты свободен?

Посланник вздохнул с притворной жалостью.

— К сожалению, нет. Ноги уже почти не держат меня, а голова, как я уже сказал, в ужасном состоянии — перед глазами всё плывет. Я собираюсь принять ванну и как следует расслабиться в компании здешних прелестниц. Вот после этого, скажем, завтра к середине дня, я буду в полном твоём распоряжении. В заключение, Ян, хочу заверить, что с твоим бывшим советником я ни в какие сговоры против тебя не вступал. Более того, честно скажу — как верный слуга Святой Церкви, я нахожу его атеистический пыл в высшей мере утомительным.

Мужчины смерили друг друга подозрительными взглядами.

— Но в одном вы с ним вполне могли найти общий язык, — прорычал король. — Ведь вы оба мечтаете только об одном: поскорее избавить мир от фагоров!

— Об этом мечтаем не только мы с ним, но и все благородные и достойные люди нашей Священной Империи. С фагорами дрались ещё наши предки во времена Зимы, — осмелился напомнить Эсомбер.

Они ещё помолчали, мрачно глядя друг на друга.

— На твоём месте, святоша, я не стал бы говорить о благородстве, особенно в аспекте кровавой резни, — холодно заметил ЯндолАнганол, прежде чем уйти.

Отвернувшись от посланника, он подошел к группе облаченных в роскошные вышитые чарфрулы придворных дам с замысловатыми причёсками. Окружив короля Сайрена Станда, они почтительно внимали ему и витиевато извинялись, прежде чем вставить хотя бы слово. Королю явно льстило это и он время от времени принимался просить их не обращать на его персону излишнего внимания и развлекаться, что тут же вызывало бурю протеста. Перед королем Борлиена придворные расступились, позволив ему беспрепятственно пройти к королю Олдорандо. К ним немедленно подлетел невесть откуда взявшийся лакей с серебряным подносом в руках и с поклоном предложил принять бокалы с вином, охлажденным лучшим лордиардрийским льдом. Король ЯндолАнганол быстро повернулся. Ловко притворившись неуклюжим, он выбил поднос из рук слуги. Бокалы посыпались на пол, тут же разлетевшись вдребезги. Вино забрызгало ноги королей.

— Ай-ай-ай, — ухмыльнулся Сайрен Станд. — Ничего страшного, сейчас этот болван принесёт новые. Чего-чего, а посуды у меня предостаточно. И льда тоже. В особенности много его стало после того, как за дело взялась одна весьма энергичная дама — ледяной капитан, можешь себе представить? Некая Имия Мунтрас, дочь известного тебе Криллио Мунтраса. Говорят, он был так огорчён отходом от дел, что покончил жизнь самоубийством. Вот так меняется мир, и ничего не поделаешь, ко всему приходится привыкать!

ЯндолАнганол нахмурился. Новость о смерти ледового капитана совсем не обрадовала его. Он уже знал о смерти его сына и наследника, и догадывался, что могло послужить причиной всех этих ужасных несчастий — конечно же, нечестивые часы тоже наверняка мертвого теперь Биллиша, подобно ядовитой змее затаившиеся сейчас в кармане его кидранта и ждавшие наступления лишь им известного зловещего часа, чтобы сыграть свою роковую без сомнений роль.

— Прошу прощения за то, что прервал светскую беседу, — но я заметил, что ты привечаешь во дворце моего бывшего советника, от которого я сам поспешил в своё время избавиться и которого с тех пор считаю предателем — в особенности после того, как он бежал в Сиборнал и примкнул там к нашим злейшим врагам. Я говорю о СарториИрвраше. Что он делает в твоём дворце? Быть может, он привез тебе тайное послание от моей бывшей жены, МирдемИнггалы, тоже изменницы?

Сайрен Станд отмахнулся от кузена, как от мухи.

— Человек, о котором ты говоришь, появился в моем дворце всего двадцать минут назад в обществе духовного лица образцовой репутации — посланника Элама Эсомбера. Он попросил меня предоставить ему убежище, и я дал согласие. Вместе с ним была его женщина. Но раз у тебя есть сомнения на его счёт, я тотчас распоряжусь, чтобы его и духу не было во дворце — его устроят где-нибудь в городе.

ЯндолАнганол почернел.

— Эта его женщина — нечестивая сиборналка, место которой на костре! А СарториИрвраша я прогнал из своего дворца за богохульство. Зная его я полагаю, что он здесь не случайно и наверняка замыслил против меня что-то недоброе. Где его сейчас можно найти?

Сайрен Станд дробно захихикал.

— Дорогой брат, думаю, что ни тебе, ни мне не пристало интересоваться жалкими еретиками. Ночной мотылек должен держаться темноты, так у нас говорят.

— Так ты не скажешь, где он остановился? — возмутился ЯндолАнганол. — Ты посмел защитить его от меня, его государя? Вот каково твоё гостеприимство?!

Сайрен Станд нахмурился. Он тяжело опустился на свой трон с высокой спинкой. С раздражением вскинув голову, он ответил:

— Здесь становится жарко. Предлагаю выйти освежиться, пока мы не схватили тепловой удар.

Раздраженным жестом он велел всем оставить их с королем Борлиена одних. Они двинулись по коридору с высоким потолком. Никто не пошел за ними, только рунт Юли. Коридор был освещён укрытыми в нишах лампами, фитилями, горящими в искусно покрытых чеканкой золотых сосудах. В этом дворце не любили сквозняков и окон, и потому пламя фитилей горело ровно, почти неподвижно, словно в подземелье.

Миновав коридор, они вышли во дворцовый сад. Над ровными, аккуратно выложенными мозаикой дорожками висел сладковатый смолистый дух.

— Не хотелось бы портить тебе настроение, Сайрен, — сказал ЯндолАнганол, немного успокоившись. — Но ты должен понять, что даже здесь, в святом Олдорандо, у меня есть враги. Мне достаточно было один раз взглянуть на СарториИрвраша, чтобы по выражению его злобного лица понять: он мой злейший враг и пришёл сюда навлечь беды на мою голову. Уверен, ты согласишься с тем, что это правда!

Сайрен Станд плохо умел держать себя в руках. Но он, человек тучный, задыхался даже от недолгой ходьбы. Теперь это скрывало охвативший его гнев.

— Надеюсь ты знаешь, — заговорил он холодно, — что простой народ моей страны, жители Олдорандо или Эмбруддока, как он раньше назывался, смотрит на твоих борлиенцев — и по моему мнению, в этом, увы, есть доля справедливости, ты понимаешь, о чём я? — как на самых настоящих дикарей. Как я ни тщусь, даже настойчивыми стараниями я не могу изжить это мнение в своём народе, привить ему родственное чувство к борлиенцам, нашим братьям по святой вере...

— Так как же с ответом на мой вопрос, кузен? — раздраженно перебил его ЯндолАнганол.

— Дражайший брат, у меня астма. Наверное, аллергия на шерсть двурогих — сейчас, похоже, начнется приступ... — задыхающимся голосом пробормотал Сайрен Станд. — Могу я в свою очередь спросить тебя — сколько можно изводить меня? Ты нарочно всюду таскаешь с собой этого маленького фага, чтобы оскорбить меня и мою бедную больную королеву?

От такого неожиданного поворота беседы король ЯндолАнганол даже несколько смешался.

— Но он у меня вместо... вместо асокина, к примеру. Ночью он спит у дверей моих покоев и охраняет их вместе со стражниками...

Резко остановившись, Сайрен Станд хлопком соединил руки и напряженно уставился куда-то в кусты, стараясь скрыть свой вспыхнувший дикой злобой взгляд.

— Наши страны сейчас переживают тяжелые времена — у меня неудачная война с кейце, у тебя дома, в Матрассиле, если верить доходящим до меня слухам, назревает мятеж, и нам не уместно затевать ссору. Но я хочу настоятельно попросить тебя об одном — больше никогда не приводи эту богохульную тварь в мой дворец, тем более что весь мой двор ненавидит его, и при всём желании я ничего не могу тут поделать!

— Почему ты ничего не сказал мне об этом два дня назад, когда я только приехал? — возмутился ЯндолАнганол. — Я не имел даже в мыслях оскорблять тебя!

Король Олдорандо тяжело вздохнул.

— Первые два дня желания гостя — закон, таков наш обычай. Вот тебе и ответ. Через несколько дней в мой город прибудет сам святейший Це'Сарр — прими во внимание пожалуйста и это. Принимать Его Святейшество в своём дворце — великая честь, но и огромная ответственность. Поверь мне, Его Святейшество — человек весьма крутого нрава. Несмотря на почтенные лета, он не станет терпеть рядом с собой фагоров, даже твоего ручного рунта. С тобой же мне не о чем говорить, Яндол — в особенности после того, как ты заключил подлый союз с кейце, злейшими врагами нашей веры. Вот почему я предлагаю тебе в том случае, если все твои дела в моём городе окончены, завтра же отбыть на родину, избавив нас от вида твоих нечестивых животных!

Лицо ЯндолАнганола почернело.

— Значит, я, твой брат-король, твой союзник, жаждущий только твоей братской помощи, теперь не желанный гость в Олдорандо? Не ты ли сам приглашал меня оставаться в твоём дворце до визита Це'Сарра? Какой такой яд СарториИрвраш накапал тебе в уши?

Сайрен Станд нахмурился.

— Я просто хочу, чтобы ничто не омрачило посещения Его Святейшеством моей скромной столицы, и приложу к тому все усилия — ведь моё несчастное государство, в отличие от твоего, граничит с грозным Панновалом, и союз с ним для меня важнее, чем с тобой. Признаться честно, Яндол, в моей стране фагоры и их приспешники не пользуются всенародной любовью. Так что если у тебя не осталось больше никаких дел, то завтра же мы можем по-доброму распрощаться.

— А если у меня ещё есть здесь дела, что тогда? — с угрозой спросил ЯндолАнганол.

Сайрен Станд удивленно откашлялся.

— Дела? Какие же?.. И ты и я, мы оба верующие люди, Яндол. Пойдем же помолимся и вместе примем бичевание, а утром распрощаемся как друзья и союзники. Согласись, ведь так будет лучше для всех. Тебе самому будет приятно вспомнить посещение нашего святого города — если, конечно, его не омрачат никакие неприятности. Я прикажу снарядить для тебя корабль, на котором ты сможешь быстро спуститься по Валворалу до самого Матрассила — и окажешься дома, не успеет пройти и недели. Чувствуешь, как дивно пахнет цветущий сандал? Поистине чудесный запах!

Король ЯндолАнганол сложил руки на груди.

— Ну что ж, если ты так настаиваешь и если причиной тут действительно твоя безмерно глубокая вера, которую оскорбляет моё грубое присутствие, то завтра же я и моя свита откланяемся и навсегда избавим от себя ваш святой город! — с яростью процедил он.

Сайрен Станд вздохнул в притворном огорчении.

— Очень печально, что всё так вышло, Яндол. Мне в самом деле грустно с тобой расставаться, но тут уж ничего не поделаешь — ты сам тому виной. Не таскай ты повсюду за собой этого богохульного фагора...

Резким взмахом руки ЯндолАнганол оборвал его лживые излияния.

— Довольно об этом! Завтра я исполню твою просьбу и избавлю тебя от своего присутствия — раз и навсегда! А теперь, коль скоро я исполнил твою... просьбу, пойди и ты мне навстречу, ответь на мой вопрос. Так где СарториИрвраш?

Неожиданно король Олдорандо выказал миролюбие.

— Прости, я был слишком груб и непочтителен с тобой, моим братом-королем. Но постарайся понять и мои чувства, мою глубокую скробь... и мой гнев! Ты видишь перед собой несчастного отца, потерявшего любимую дочь и наследницу моего трона. Не стань она твоей невестой, она сейчас была бы в добром здравии! Убийца явно тщился досадить тебе — ведь у несчастной девочки не было врагов! И вот теперь, после того как моей дочери не стало по твоей вине, ты позволяешь себе врываться в мой дворец с этим волосатым чудовищем, и ещё удивляешься, что тебя здесь принимают без восторга!

ЯндолАнганол сжал кулаки. Он слишком хорошо помнил, что ни кто иной, как сам Сайрен Станд более всех домогался его развода с королевой королев, МирдемИнггалой, чтобы выдать за него свою дочь — явно имея в виду нечто, что подразумевало его безвременную смерть и переход короны Борлиена в его алчные руки. А теперь этот толстый негодяй пытался свалить вину за крах своих подлых планов на него!..

— Сайрен, я никогда не кривил перед тобой душой. Я искренне сожалею, что Симода погибла, это и для меня большое горе. Если мне удастся найти убийцу, я лично отрублю ему голову. Но не усугубляй мой гнев, взваливая на меня очередное напрасное обвинение! Ведь ты и сам мне сказал, что оно продиктовано лишь твоей скорбью и гневом, ничем более. Этот гнусный злодей мог быть подослан сиборнальцами или действовать по собственной злой воле, по наущению Вутры, врага всего рода человеческого.

Рука Сайрена Станда поднялась вдруг в плавном жесте и улеглась поверх ладони борлиенского короля.

— Да, да, ты прав. Не принимай это так близко к сердцу. Теперь я не всегда могу рассуждать здраво... И вот ещё что: ты напрасно о нём беспокоишься — я о твоём бывшем советнике СарториИрвраше. Он — не более чем полоумный старик, ищущий пристанище. Я отошлю его в обитель для странствующих монахов — она позади дворца, рядом с городской стеной. Думаю, там ты сможешь его застать... Мы не враги, Яндол, и я не веду с сиборнальцами и их приспешниками никаких дел. Никаких, это не в моих правилах! Они — наши злейшие враги, и вечно ими будут.

ЯндолАнганол хотел поблагодарить его — но король Сайрен вдруг громко высморкался.

— Моя аллергия совсем разыгралась... Прошу тебя, Ян, уезжай завтра, как мы договорились — так будет лучше для всех, и для тебя тоже. Иначе случится ужасное несчастье, я чувствую это...

Короли холодно поклонились друг другу, и ЯндолАнганол направился в свои покои в одном из флигелей дворца в сопровождении плетущегося позади понурого Юли.

Остановившись у дверей капитана своей личной стражи, король постучал. Никакого ответа — в комнате было пусто. Почернев от нахлынувшего гнева, он прошел до комнаты Фарда Франтила и снова постучал. Королевский оружейник был у себя. У окна неподвижно и молчаливо стоял часовой-фагор с копьём в руке.

Сидя на кровати, горбун чистил сапоги; заметив, кто к нему пожаловал, он немедленно вскочил и поклонился. Желая быстрее перейти к делу, король ЯндолАнганол не стал терять времени на приветствия.

— Ты тот, кто мне нужен. Ты родился в Олдорандо, знаешь этот город как свои пять пальцев и знаком с местными обычаями — чего обо мне, к сожалению, не скажешь. Завтра мы уезжаем — да, отъезд будет неожиданным, но так нужно, и тут ничего не поделаешь. Мы возвращаемся в Матрассил по реке.

— Неприятности, государь? — догадался горбун.

— Да, — отрезал король.

— Он очень коварен, этот король Станд.

— Это не твоё дело! — рявкнул ЯндолАнганол. — Я хочу увезти с собой моего бывшего советника, СарториИрвраша. В столице он будет публично казнён за измену. Сейчас он здесь, в городе, в обители для странствующих монахов — она позади дворца, рядом со стеной. Я хочу, чтобы ты выследил его, схватил и тайно доставил сюда, в мои покои. Было бы лучше сразу перерезать ему глотку — но мертвецы не болтливы, а мне нужно знать, что он задумал — ведь в его гнусные козни могут быть впутаны уже многие, и здесь, и дома. Понял, что я сказал? Его нужно доставить сюда так, чтобы никто не видел!

Нахмурившись, Фард Франтил быстро заходил по комнате.

— Это невозможно, ваше величество. Просто невозможно. Ни под каким видом. Закон в Олдорандо очень суров к похитителям людей. А в чём его вина?

ЯндолАнганол с силой ударил его кулаком в печень. Фард Франтил молча согнулся от боли. Впервые с дней юности он испытал столь грубое обращение.

— Мне хорошо понятен ход мыслей этого старого козла. Наверняка он примчался сюда, совершив очередное безумное открытие, при помощи которого намерен напакостить мне. Так как король Сайрен радушно принял его, я более чем уверен, что его гнусное открытие каким-то образом касается фагоров. Вот почему прежде, чем об этом проклятом открытии услышит весь город, а следом и весь мир, я должен обезопасить себя, а это возможно только единственным способом: заставив мерзавца замолчать навеки. Он станет моим пленником. Завтра мы засунем его в сундук и увезем с собой в Матрассил, а там его допросят и отрубят голову. Твоё дело — притащить его сюда. Я щедро тебя награжу, даю слово короля!

Но оружейник по-прежнему колебался.

— Если меня поймают, государь, то наверняка казнят. Да и вас ждут большие неприятности. Если я правильно вас понял, этот мерзавец — личный гость короля Станда, а с такими вещами не шутят, вы знаете.

Ровным голосом король проговорил:

— Здесь, в твоей комнате, фагор. Сейчас я обещал королю Сайрену, что запрещу фагорам находиться в его дворце, и что все анципиталы будут оставаться в Парке Свистуна. За неподчинение приказу я велю сечь своих придворных, а потом отправляю их в ссылку — пожизненно.

— Но этот фагор — мой личный слуга, государь! — испуганно воскликнул горбун.

— Или ты доставишь мне СарториИрвраша — или я велю сечь тебя, пока ты не издохнешь! — гневно прорычал король.

Фард Франтил угрюмо кивнул. Он уже понял, что у него просто нет выбора.

— Вот и отлично. Переоденься монахом. Иди прямо сейчас. Своего фагора возьми себе в помощники. Я надеюсь на тебя, Фард Франтил. Докажи мне свою преданность. Ты умён и понимаешь, что такая услуга королю будет дорого стоить. Вот тебе на расходы, — ЯндолАнганол бросил на кровать оружейника кошель с золотом. Это были остатки тех денег, что он выручил от продажи мадис на рынке два дня назад...

* * *

Когда оружейник и его фагор ушли, ЯндолАнганол какое-то время стоял в темной комнате, размышляя о превратностях судьбы и сожалея о том, что не велел горбуну заодно зарезать нечестивую сиборналку. Взглянув в окно, он увидел в северной половине неба, низко над горизонтом, комету ЯрапРомбри. Вид яркой кометы в темном небе невесть отчего воскресил в нем воспоминания о последнем свидании с тенью отца, предсказавшей, что в Олдорандо он, его сын, встретится с кем-то, кто решит его судьбу. Может быть, речь шла о СарториИрвраше? Или о ком-то ещё?..

Взгляд короля метался по закоулкам сумрачной комнаты и так же быстро металась его мысль, перебирая возможные кандидатуры. Убедив себя в том, что в этом враждебном ему городе он сделал уже всё возможное, король вернулся в свои покои, где Юли уже устраивался спать перед дверью, как обычно. Проходя мимо, король машинально погладил верного рунта по голове, ещё не зная, что делает это в последний раз...

Пол в комнате короля Анганола был из навощенного паркета, а стены, в соответствии с его вкусом, завешаны простыми, но очень дорогими гобеленами без рисунков. У его кровати стояли на подносе заботливо охлажденное вино и чаша со льдом. Возможно, таким образом Сайрен Станд выказывал своё расположение покорно отбывающему гостю?..

Поморщившись, король ЯндолАнганол выпил полный бокал слишком горького вина — и отставил поднос с графином подальше. Сбросив одежду, он забрался в постель и немедленно провалился в сон. Обычно король спал очень чутко. Но в эту ночь он спал как убитый.

* * *

Ему снились сны — снов было много и все очень необычные, тревожные. Он был многими персонажами и предметами, был и огненным богом, мчащимся сквозь языки золотого пламени. Бушующий вокруг него огонь был необычным, похожим скорее на жидкость, чем на пламя. Король был огненным богом в море и королева МирдемИнггала плыла впереди на спине у дельфина. Он силился нагнать её, но тщетно. Море сковывало его движения. Вокруг было сплошное золото...

Наконец ему удалось настигнуть королеву королев. Он схватил её за ногу. Но, едва прикоснувшись к телу королевы, он почувствовал в своих членах невероятную тяжесть и болезненную ломоту.

Стремясь освободиться, он принялся бороться — но, поняв бесполезность своих усилий, пронзительно закричал. Золото подступило к самому его горлу. Королева начала превращаться в...

Сон быстро таял и сквозь его трепещущие края пробивался невесть откуда берущийся черный ужас.

Он очнулся в холодном поту. И несколько секунд, лежа с бешено колотящимся сердцем, не решался открыть глаза. Потом вспомнил, где находится — лежит в постели в отведенных ему покоях во дворце короля Олдорандо. Какая-то тяжесть навалилась ему на грудь. От ужаса король задрожал.

Лишь огромным усилием воли ему удалось заставить себя открыть глаза. От его сна не осталось ничего, только золото. Оно пятнало простыни и шелк подушки. Пятнало его самого. То, что он принял за МирдемИнггалу, на поверку оказалось совершенно иным.

Вскрикнув, он вскинулся, оттолкнув это, и торопливо откинул мокрую простыню. Лежавший рядом с ним Юли, уже холодный, скатился на пол. Рунту отрубили голову — прямо здесь, на постели спящего мертвым сном короля. Осталось только тело. Вся кровать была залита золотистой кровью двурогого. Кровь Юли натекла под короля большой лужей и уже подсыхала. Всё было в крови, — и труп, и сам король.

Скатившись с кровати, король тут же упал и прижался щекой к холодному телу Юли. Он не мог сдержать слез. Рыдания, зарождавшиеся где-то в недрах души, сотрясали его мускулистое тело.

* * *

Каждое утро в королевском дворце Олдорандо по традиции служили заутреню — в подземной королевской часовне, ровно в семь. Каждое утро король Сайрен Станд приглашал своего почетного гостя, короля ЯндолАнганола, вместе читать — таков был собственный обычай короля Олдорандо — по главе из всеми почитаемой здесь книги 'Заветы РайниЛайана'. В это утро появление ЯндолАнганола в часовне августейших радетелей веры сопровождалось шепотками и шушуканьем. Многие были уверены, что борлиенский король вообще не придёт, попросту не посмеет явиться.

Но король пришёл — спустился по лестнице, ведущей в дворцовые подземелья из его флигеля. Перед тем как идти на молитву, он тщательно вымылся и переоделся, на этот раз выбрав не офицерский кидрант, а тунику до колен, сапоги и легкий плащ. Его лицо было невероятно бледно. Он шел осторожно, словно наконец поднявшийся с кровати выздоравливающий после тяжелой продолжительной болезни, тщательно выбирая место для следующего шага, и держать себя в руках явно стоило ему огромных трудов. Вслед за королем по лестнице бежал его оружейник, торопливо тараторя:

— Государь, рано утром я стучался к вам, но ответа не получил. Простите... СарториИрвраш в моей комнате. Я крепко связал его и спрятал в шкафу. Пока корабль не будет готов к отплытию, я глаз с него не спущу. От вас я прошу одного — скажите, когда я должен быть готов тайком пронести его на корабль?

— Планы могут измениться, Фард Франтил.

Состояние короля и его слова не на шутку испугали оружейника.

— Вы часом не заболели, государь?

И Фард Франтил метнул на монарха совсем не сочувственный, а пристальный и настороженный взгляд снизу вверх.

— Оставь меня и возвращайся к себе, болван!

Бросив этот отрывистый приказ, король, не оборачиваясь, продолжал спускаться ещё ниже и глубже, к подземной королевской часовне. В молитвенный зал он вошел последним. В часовне уже играла музыка — однострунная враха и бубны. Когда ЯндолАнганол показался в дверях, все лица повернулись к нему, чтобы увидеть, как он на негнущихся ногах, словно мальчик на ходулях, идет по проходу к своему пюпитру, такому же богатому, как у короля Сайрена Станда. Король Станд неотрывно смотрел вниз, на алтарь, часто моргая. Казалось, он чем-то очень сильно напуган...

Королевские пюпитры, украшенные изящной резьбой по дереву и серебряными накладками, стояли отдельно, впереди всех молящихся. Вверх к ним вели шесть ступеней. Рядом с пюпитрами королей находились два других, поменьше и с пятью ступенями, для королевы Бакхаарнет-она и её дочери, принцессы Милуи.

Встав рядом с хозяином дворца и тоже не глядя в его сторону, король ЯндолАнганол приступил к молитве. Служба пошла своим чередом. Только после длинного гимна во славу Акханабы король Сайрен Станд наконец повернулся к гостю и знаком предложил ему прочитать главу из 'Заветов' по заведённому им порядку.

Но, мерно стуча каблуками, король ЯндолАнганол по красным и черным плиткам пола обошел пюпитры, медленным шагом поднялся на амвон, и, повернувшись, предстал перед присутствующими. Повисла мертвая тишина. Своей бледностью лицо короля напоминало пергамент. На лица перед собой он смотрел без всякого выражения. В глазах людей он читал любопытство, скрытую усмешку, ненависть... Нигде он не смог найти сочувствия, ни у кого — только в глазах девятилетней девочки, покорно стоящей рядом с матерью. Девочка смотрела на него неспроста — присмотревшись, он узнал древний Взгляд Согласия мадис, тот, которым она наградила его в день их первой встречи...

Король ЯндолАнганол заговорил. Поначалу его голос звучал неожиданно глухо, но уже вскоре набрал силу и окреп.

— Я хочу говорить — да, это так, ваше королевское величество, благородный властелин, я хочу говорить! Можете приказать казнить меня за то, что я не стану сегодня читать, но я не могу не воспользоваться счастливой возможностью обратиться к вам и вашим придворным в столь святом месте, где Всемогущий слышит всякое слово и видит то, что творится во всяком сердце. Я знаю, что, заглянув в ваши души, он без труда узнает, чего вы желаете мне, добра или зла. Я надеюсь, что вы желаете мне добра, как и я вам. Мое королевство — одно из самых богатых и могущественных в Кампаннлате, а возможно и во всём мире. И тем не менее я посчитал необходимым оставить свою страну и прийти сюда, к вам, практически в одиночку — да, в одиночку! Мы, короли, весь свой век озабочены только одним: сражаемся за мир и процветание для своих подданных. Таков мой удел, таков был удел моего отца, так заведено вот уже много веков. Цель своей жизни я вижу в процветании Борлиена. Восходя на престол, я поклялся в этом и намерен сдержать своё слово. Но в этом мире у меня есть и меньшие цели, в чём-то даже личные. Вышло так, что я потерял то, о чем человек всё же вправе мечтать, даже целиком отдавшись служению нации, и чего ему обычно не хватает для того, чтобы и его чаша была полной. Я говорю о королеве. Из-за подлой измены жены вышло так, что я с недавних пор вынужден обитать в своём дворце один. Полгода назад я столкнул с вершины горы первый камень — и лавина, возникшая вслед за этим, до сих пор не утихла. В ту пору я принял решение взять в жены наследницу королевского дома Олдорандо, старшую дочь короля Сайрена Станда. Моя невеста мертва, но намерение моё сохранилось!

ЯндолАнганол замолчал, так как то, что он собирался сказать, пугало его самого. Глаза всех находящихся в часовне впились в его лицо, стараясь отыскать там хотя бы намек на то, что могло сейчас прозвучать.

— Так вот, здесь, в этой обители святости, перед троном того, кто наделен на земле властью превыше любой вообразимой, и в присутствии его королевского величества Сайрена Станда я, король ЯндолАнганол, глава дома Анганолов, объявляю, что намерен соединить народ Борлиена и Олдорандо кровными узами. Я намерен взять в жены возлюбленную дочь короля Сайрена Станда, принцессу Милую Тал Станд, и хочу, чтобы свадьба состоялась как можно скорее. Великое празднество в честь бракосочетания будет устроено в столице моего королевства, Матрассиле, ибо сегодня же я уезжаю из вашего чудесного города, покидаю его навсегда.

Чтобы узнать, как на эту потрясающую новость отреагирует Сайрен Станд, многие из присутствующих, не удержавшись, повскакали с мест. Поднялся шумный переполох. Но едва ЯндолАнганол замолчал, эти люди превратились под его холодным взглядом в ледяные статуи и под сводами часовни снова повисла тишина.

Король Сайрен Станд просто ушел от своего пюпитра и скрылся из глаз. Молчание нарушила принцесса Милуя Тал — первой опомнившись от первоначального потрясения, она бросилась через весь зал к королю ЯндолАнганолу, чтобы заключить его в объятия.

— Я останусь с вами навсегда, мой король, — сказала она. — Я буду вам верной женой.

Глава 6.

Как восторжествовала

справедливость

Новомодная потеха, фейерверк, как и положено, сопровождался блеском и грохотом. Собрались огромные толпы народа. Даже высшие дигинитарии были пьяны в стельку. Во всех храмах города, больших и малых, без перерыва шли торжественные службы.

Так жители Олдорандо отмечали помолвку короля ЯндолАнганола и принцессы Милуи Тал. Событие повсеместно восприняли с воодушевлением и как отличный повод для гуляний, хотя это было довольно странно: и королевский дом Станда, и тесно связанная с ним церковь c её бесконечными налогами и вызывающим развратом святых отцов, не пользовались любовью у простонародья. Но повод для веселья появился и народ наслаждался от души. После гибели принцессы Симоды Тал народ проникся неожиданным сочувствием и симпатией к королевской семье, ибо таково уж свойство простолюдинов — испытывать благодарность к сильным мира сего за свои яркие душевные переживания.

Теперь младшая сестра обручалась с прежним женихом старшей, убиенной сестры, и это казалось всем пикантным и увлекательным поворотом событий. Представление обещало быть захватывающим. Охочие до 'клубнички' вели разговоры о том, давно ли у принцессы пришли первые месячные, обычно завершая эти разговоры — чего и следовало ожидать — рассуждениями о сексуальных обычаях мадис. Живет ли всё племя друг с другом без разбору или всё же мадис моногамны? Согласия в этом вопросе так и не достигли — отчасти потому, что мнение большинства мужского населения города склонялось к первому...

ЯндолАнганол получил всеобщее одобрение. С точки зрения горожан король Борлиена отлично подходил на роль жениха — достаточно зрелый, уже видавший виды, но ещё вполне сильный и энергичный мужчина, не заносчиво и оскорбительно молодой, но и не непозволительно старый. Ведь его женой была самая красивая женщина в Кампаннлате, которую он, с Высочайшего Дозволения, оставил ради их любимой принцессы. Теперешняя невеста короля была моложе его собственного сына, но в династических браках это встречалось сплошь и рядом — обычное дело. Что же касается смешения кровей людей и протогностиков, то невероятное количество детей обоего пола, мадис и даже нондадов, промышляющих проституцией у Восточных ворот и в Уйдоке, приучило олдорандцев ко всему.

В отношении той благосклонности, что ЯндолАнганол проявлял к фагорам, горожане были более терпимы, чем полагал их король. Легкомысленно было бы считать, что давно минувшие времена — та пора, когда орды фагоров захватили их город, спалили его дотла и практически сровняли с землей, стерлись из памяти олдорандцев. Об этом мог рассказать любой первый встречный на улице. Но в том, что те ужасные времена не повторятся, также никто не сомневался. Войны с фагами стали историей — двурогие притихли и присмирели, не собирались больше бесчисленными полчищами и утратили прежний воинственный пыл. К тому же, благодаря постоянным гонениям, фагоры в столице Олдорандо стали редким зрелищем. Эффектные разводы караулов и военные парады, регулярно проходившие в Парке Свистуна, где квартировал сейчас Первый Фагорский полк, очень нравилось людям, ибо любое новшество вносило разнообразие в унылую серость их существования. В итоге фагоры короля Анганола приобрели в городе популярность, если не стали любимцами. Ведь ничего из того, чем отличался бравый борлиенский сосед, не было в скучном роскошестве их собственного короля, вялого Сайрена Станда.

Никогда не отличавшийся решительностью и твердостью духа король Станд теперь проклинал тот час, когда, потрясенный и напуганный диким предложением короля Борлиена, попросту сбежал из своей же часовни, не посмев прямо запретить брак своей младшей дочери с ним, — ведь по закону молчание короля равно его согласию! Чувствуя вину перед ЯндолАнганолом, с которым он обошёлся крайне подло и бесчестно, приказав в припадке безумного гнева убить его любимца-рунта, он не осмелился прямо ему отказать — а теперь деваться было некуда. Сделанного не воротишь, слово короля даётся лишь раз. Кляня себя за нерешительность, он срывал зло на королеве, Бакхаарнет-она, тоже благоволившей молодым.

Бакхаарнет-она была женщиной простой. Король ЯндолАнганол ей нравился. 'Мне нравится облик твой', — пела она в своих песнях, заменявших ей обычную речь. Отнюдь не питая симпатии к расе анципиталов, она с крайней тревогой прислушивалась к барабанам священных походов, так как после подлого убийства её дочери ненависть черни перекинулась и на её собственный народ. И без того мадис в Олдорандо не пользовались особой любовью, и случаи гонений на них были не столь уж и редки. Человек, взявший под свою защиту фагоров, скорее чем кто-либо другой будет ласков и внимателен с её единственной оставшейся в живых дочерью, на четверть мадис, так она думала.

Кроме того, Бакхаарнет-она были известны намерения мужа выдать принцессу Милую за панновальского наследника, принца Тайнца Индредда, противного толстяка, пьяницу и самодура. Ей, королеве Олдорандо, Тайнц Индредд, об извращённых пристрастиях которого ходили самые дикие слухи, совершенно не нравился. Ей противна была сама мысль о том, что её красавица-дочь навсегда скроется в зловещих недрах Панновала, подземного города, укрытого под горами Кузинта. Такая судьба ни в коем случае не годилась мадис, даже если её кровь на три четверти разбавлена человеческой. Король ЯндолАнганол и Матрассил казались королеве куда лучшим жребием.

Таким образом оказалось, что многолетнего согласия в семье Стандов больше нет. Изливать гнев на жену, покорную и безответную, оказалось бесполезно. Король Сайрен Станд нашел иной выход своим чувствам. Тем более, что объект для этого был под рукой.

Внешне король сохранял полную доброжелательность и спокойствие. Он категорически отверг свою причастность к гибели Юли, объяснив всё выходкой местных фанатиков и тотчас велев показательно казнить нескольких случайно схваченных бродяг. И кротко пригласил короля ЯндолАнганола обсудить различные детали совсем уже недалёкой процедуры бракосочетания. Короли встретились в тронном зале, где под потолком, в руках стоящих на балконах дюжих рабов, колыхались огромные опахала, цвел в горшках вулус, а на стенах были развешаны коврики мадис, окон же в панновальском стиле не было.

Вместе с королем явились его жена и его церковный наперсник Криспан Морну, долговязый, худой, с костистым, сплюснутым по бокам лицом, что делало его похожим на какую-то злобную рыбу. В продолжение всего разговора он молча стоял в сторонке.

Король ЯндолАнганол явился в полном облачении главнокомандующего, в бронзовом доспехе, в сопровождении капитана своей личной стражи, старого закаленного воина, пребывающего в некотором замешательстве из-за своей новой дипломатической роли.

Разлив по бокалам вино, король Сайрен Станд предложил один из бокалов королю ЯндолАнганолу. Последний отверг угощение коротким жестом.

— У вас чудесные лозы, брат-король, но в последнеё время меня стало клонить в сон от вина.

Король Сайрен Станд снёс укол не моргнув глазом и тотчас же перешел к делу.

— Дорогой сосед, как вы нам сообщили, в ваши намерения входит взять в жены мою дочь, принцессу Милую Тал. Ранее вы намеревались сочетаться браком со старшей моей дочерью, Симодой Тал, ныне злодейски убиенной, причем было условлено, что церемония будет проходить в Олдорандо. На этом основании мы, родители принцессы, по просьбе святых отцов нашей святой церкви, изъявляем желание, чтобы ваша новая свадьба также проходила в Олдорандо, под личным патронажем святейшего Це'Сарра, который вскоре почтит нас личным визитом, со всей подобающей столь важному событию торжественностью.

— Но насколько я понял, сударь, не далее как вчера вы недвусмысленно заявили, что были бы рады, если бы я уже сегодня покинул вашу священную столицу, — процедил ЯндолАнганол.

Сайрен Станд печально всплеснул руками, проклиная про себя своё решение убить королевского любимца. Он приказал сделать это отчасти из желания причинить боль королю Борлиена, отчасти из застарелой ненависти к двурогим. Мысль о том, что не поддайся он вчера приступу безумного гнева, сейчас они навсегда прощались бы, выжигала его душу.

— Ах, в тот раз вы не совсем верно поняли меня, кузен, — пробормотал он, опуская свой пылающий злобой взгляд. — Речь шла не о вас, а о ваших дрессированных животных, оскорбительных для нашего города. От них мы действительно хотели бы поскорее избавиться.

При этих словах взгляд короля Сайрена Станда скользнул к церковному наперснику — король искал у него поддержки, желая настоять на своём. Но тот осторожно помалкивал и только молча переводил свой рыбий взгляд с одного августейшего лица на другое.

— Спешу заверить, что сами вы можете гостить в моём дворце сколько захотите, — неохотно продолжил Сайрен Станд. — На вашу с моей дочерью свадьбу будут устроены роскошные гулянья, чтобы это великое событие запечатлелось в памяти моих подданных навсегда!

ЯндолАнганол нахмурился. Хотя он совсем не был рад предложению пойти вон, мысли о задержке обрадовали его ещё меньше. С каждым днем его положение в Матрассиле становилось всё более шатким. Кроме того, короля вынуждал торопиться спрятанный в комнате оружейника Фарда Франтила СарториИрвраш: он лежал там крепко связанный, с кляпом во рту, и находился на грани удушья. Допросить же его никак не получалось — за королем Борлиена всё время следили.

— Можно рассчитывать на то, что Це'Сарр прибудет сюда не позже, чем через три дня? Дольше я не смогу тут задерживаться, государственные дела требуют моего срочного присутствия в моей столице!

— О, его посланцы уже тут. Для сношения с караваном самого Святейшего мной уже высланы гонцы. По их донесениям, сейчас Святейший объезжает озеро Дорзин. Уже завтра мы ожидаем прибытия первых почетных гостей, включая самого панновальского наследника, принца Тайнца Индредда. Уверяю вас, дорогой брат, ваша свадьба станет знаменательным событием, которое войдет во все анналы нашей святой Империи!

ЯндолАнганол ни на грош не верил во внезапное дружелюбие короля Станда. Понимая, что тот пытается выгадать время, чтобы провернуть очередной злодейский план, ЯндолАнганол вместе со своим капитаном удалился в угол зала для переговоров. В его собственные планы входило покинуть столицу Олдорандо как можно скорее, прежде чем будет подготовлено очередное коварство. Но увы — казна борлиенского короля истощилась окончательно, и для того, чтобы отправиться тотчас и со всей возможной скоростью, требовался корабль, который можно было получить только у короля Сайрена Станда. Кроме того, без свадьбы никак нельзя было обойтись. Сделав столь громкое заявление, король Борлиена сам связал себя по рукам и ногам.

— Насколько мы можем быть уверены, что святейший Це'Сарр не откажется сочетать нас браком? — наконец спросил ЯндолАнганол. — И вряд ли он поведёт службу сам, ведь он уже давно старик...

Сайрен Станд обиженно надул губы, как ребенок.

— Его Святейшество, конечно, далеко не молод, но достаточно бодр. Несмотря на весьма почтенный возраст, силы ещё не покинули его. И я бы не назвал его стариком — по крайней мере, дряхлым старцем. Ему тридцать девять, это так, и до сорокового дня рождения ему остался всего теннер, но здоровье его вполне прочно, и вряд ли он покинет нас в ближайшие годы. Само собой, он может и не пожелать лично сочетать вас браком или вообще будет против вашего союза с моей дочерью, — например потому, что Борлиен по-прежнему привечает на своих землях фагоров и пренебрегает древней традицией святых походов... Сам я выразил тебе своё согласие, но окончательное мнение мы сможем услышать только из личных уст Его Святейшества. Однако ж, если ты пообещаешь начать святой поход против двурогих, Це'Сарр наверняка обручит тебя с моей дочерью без всяких осложнений, и окажет всю возможную помощь в этом начинании.

ЯндолАнганол мрачно кивнул и на этом подвёл итог встрече. Оставшись наедине с женой и наперсником, Сайрен Станд, довольно потирая руки, заметил:

— Я загнал его в угол: теперь ему ничего не остается, кроме как дожидаться Це'Сарра. У нас есть три дня; за эти дни можно устроить всё так, чтобы свадьба расстроилась. Нет сомнения, что если городская чернь обратится против его ненаглядных фагоров и разорвет их на куски, о ней не будет и речи. Но мои шпионы при всём старании пока что не смогли подтолкнуть её к этому святому делу. Для этого нам нужен СарториИрвраш. В лагере фагоров в Парке Свистуна его спрятать не могли — стражники день и ночь следят за ним и обыскивают все повозки с фуражом. Значит, он ещё во дворце, иначе быть не может. Как только король Яндол отбудет на встречу панновальского наследника, мы обыщем его флигель, осмотрим там каждый угол и закуток!

Криспан Морну кашлянул, привлекая внимание своего государя.

— Не всё ясно с этой женщиной, Оди Джесератабхар, что прибыла сюда вместе с СарториИрврашем. Сегодня утром она, обнаружив исчезновение своего спутника, страшно испугалась и попросила убежища в посольстве Сиборнала. По сведениям моих агентов, она адмирал всего их флота! Но в посольстве её тотчас посадили под арест. Её даже собираются казнить, как дезертира и предателя. Для нас она теперь недосягаема — если ваше величество не велит освободить её силой.

Энергично обмахиваясь веером, Сайрен Станд налил себе ещё вина.

— Невелика потеря. Нам нужен СарториИрвраш, а не она.

— Верховный судья Кимон Эурас сообщил мне ещё об одном обстоятельстве, которое наверняка устранит беспокойство вашего величества, — полным злорадства голосом продолжал наперсник. — Грамота с разрешением на развод короля ЯндолАнганола и МирдемИнггалы по сию пору остается в руках посланца Це`Сарра Элама Эсомбера. Король Яндол решил, что подписав грамоту вправе считать себя полностью свободным, хотя на самом деле это далеко не так. В соответствии со старинным законом панновальского права особы королевской крови могут считать себя свободными от брачных уз лишь тогда, когда грамота с подписями разведённых особ скреплена личной печатью Це'Сарра. Так что в настоящее время король ЯндолАнганол по-прежнему законный муж королевы королев — и будет оставаться им до тех пор, пока грамота не будет подписана и скреплена самим Це'Сарром, а это произойдёт через три дня, не меньше, — если произойдет вообще!

— То есть, пока он не может жениться?! — довольно воскникнул Сайрен Станд.

Церковник спокойно кивнул.

— Не может — до тех пор, пока лично Це'Сарр не благословит его развод и новый брак. Иначе он будет считаться грешником и двоеженцем, и в качестве такового будет отлучен от Святой Церкви.

От удовольствия Сайрен Станд хлопнул в ладоши и рассмеялся.

— Чудесно! Замечательно! Пусть он идет напролом, но того, что у него связаны руки, он не знает! Какой жалкий глупец! Вне всякого сомнения, как только Це`Сарр узнает всю правду об этом нечестивом поклоннике фагоров, он откажет ему — а может и вовсе повелит казнить, как подлого предателя и союзника кейце, так зверски замучивших его лучших людей!

— А как же ваше желание получить Борлиен в союзники, ваше величество? — тихонько спросила королева.

Король пренебрежительно взглянул на супругу.

— Дорогая, сейчас у нас есть все шансы не только примерно покарать борлиенского короля за его гнусную измену и нечестивые шашни с двурогими, но и присвоить его королевство! Мои агенты доносят о всевозрастающих беспорядках в столице Борлиена. Если король Борлиена немедленно не вернется в страну — чего, благодаря нам, он сделать не сможет, его — хи-хи — свергнут. Править страной по закону будет его жена, моя дочь и наследница. В этих обстоятельствах я смогу выступить в качестве спасителя Борлиена и взять правление обоими королевствами в свои руки — так, как было когда-то в древности, при великом короле Дэннисе, когда Борлиен был всего лишь южной провинцией Олдорандо. История часто возвращается к истокам, совершив полный оборот, разве ты не знала, дорогая?..

* * *

Что касается короля ЯндолАнганола, тот отлично сознавал шаткость своего нынешнего положения. Но всякое отчаяние и растерянность немедленно отступали, стоило ему вспомнить то зло, которое причинил ему подлый Сайрен Станд. Утром, обнаружив на кровати рядом с собой обезглавленное тело Юли и едва придя в себя, он пережил новое потрясение, сначала наткнувшись в коридоре на голову Юли, а потом на труп безжалостно зарубленного солдата-борлиенца, рядового стражника, охранявшего его покои. Лицо солдата было почти полностью срезано жестоким и искусным ударом меча, обнажив кровавый череп. От вида изувеченного тела короля вырвало. Целых два дня, этот и последующий, он чувствовал себя нездоровым. Во дворце было невыносимо жарко, но его бил озноб.

* * *

После разговора с Сайреном Стандом король Борлиена отправился в Парк Свистуна, где небольшая толпа зевак приветствовала его радостными криками. Проведя немного времени со своими фагорами-гвардейцами, он успокоился и принялся за дело.

Он начал с того, что с особенной тщательностью осмотрел все купальни, ныне отведенные для жилья двурогим. Командиры фагоров неотступно следовали за ним. Один из павильонов, роскошно отделанный, был построен специально для купания короля. Но верхний этаж купальни представлял собой уютные жилые комнаты, предназначенные для отдыха его величества.

— Сегодня же переселюсь сюда, — объявил ЯндолАнганол. — Во дворце небезопасно.

Гиллота Гххт-Мларк Чзахн кивнула.

— Это место будет вашим, король. Ни один человек из Хрл-Дрра Ндхо не войдёт сюда.

— Фагоров здесь тоже не должно быть, — предупредил король.

Гиллота поклонилась.

— Фагоров тоже не будет, государь.

— Вы будете стеречь мои покои пуще глаза. И немедленно убьёте любого, кто попытается проникнуть сюда без моего личного дозволения, будь он фагор, человек, мадис или сам олдорандский король!

— Понимаем и повинуемся.

Король ЯндолАнганол не уделил особого внимания и не удивился тому, что верховная командирша фагоров назвала Олдорандо его старинным именем, бывшим в употреблении у двурогих много веков назад, поскольку знал об отличной памяти анципиталов, из которой, казалось, не стиралось ничто и никогда. К старинной манере разговора двурогих он тоже давно привык.

Когда король Орел в сопровождении четырех фагоров-стражников шёл через парк, земля содрогнулась. В Олдорандо землетрясения были весьма часты. Это был уже второй случай с прибытия Орла. Вскинув голову, король в нетерпении взглянул через площадь на дворец. О землетрясении достаточно сильном, чтобы разрушить эти вычурные стены — вот о чём он мечтал! Но одного взгляда на могучие колонны из каменного дерева было достаточно, чтобы понять — они смогут выдерживать даже самые сильные толчки...

На зевак и праздношатающихся подземная дрожь не произвела особого впечатления. Торговцы лепешками спокойно продавали свою стряпню, проститутки обеих полов зазывали клиентов. Но ЯндолАнганол вдруг с внутренним трепетом подумал, что несмотря на все заверения мудрецов гибель мира всё же может быть очень близко. Его чувства предупреждали о неотвратимом приближении некоего ужасного зла.

— Если так, пусть всё идет прахом! — сказал он себе.

И тотчас вспомнил о Милуе Тал.

* * *

Перед закатом Баталикса во дворец прискакал гонец с известием, что панновальский наследник Тайнц Индредд въехал в Северные ворота, прибыв в столицу куда раньше, чем предполагалось. Королю Борлиена ЯндолАнганолу немедленно было выслано официальное приглашение прибыть на дворцовую площадь, на торжественную встречу принца. Отказаться от такого приглашения он, к сожалению, не мог. Это стало бы страшным оскорблением и принца, и местного короля.

Легкомысленно взирающий на дела политические и на то, что всюду, куда ни глянь, кипела война, принц Тайнц Индредд развлекался в Кузинте охотой, и теперь прибыл в Олдорандо, тяжело груженный трофеями этого увлекательного занятия — шкурами, головами и бивнями. Сам он путешествовал в роскошном паланкине, несомом дюжиной могучих рабов, а вслед за ним везли несколько клеток с дикими зверями, которых его охотникам удалось поймать живьём. В одной из клеток пронзительно кричали на прохожих либо, впав в тоску, понуро сидели по углам иные.

Шествие его каравана по улицам Олдорандо происходило под аккомпанемент походного оркестра из двадцати музыкантов, усердно наигрывающих бравурные марши. Повсюду реяли знамена, бравые телохранители наследника в золоченых панцирях отбивали строевой шаг. Прибытие принца Индредда, наследника Панновальской Империи, было обставлено с куда большей помпой, чем появление короля ЯндолАнганола. И конечно же ему не пришлось делать крюк и терять время на рынке, раздобывая жалкие гроши...

В свите принца находились и панновальские придворные, давние знакомые короля Орла, в том числе сам главный советник Святейшего Це`Сарра, Гуаддл Улбобег. Когда приветственная церемония наконец перешла в обильные возлияния, грозящие, по местному обычаю, затянуться до утра, король ЯндолАнганол улучил момент, чтобы переговорить со стариком.

— Годы берут своё, и этот мой визит, увы, последний, — сознался королю Улбобег. — Путешествие через пустыню едва меня не прикончило. — Понизив голос, он добавил: — Только между нами — общество Тайнца Индредда теннер от теннера становится всё более утомительным. В мои годы обильные возлияния — не лучшее времяпрепровождение... Жду не дождусь часа, когда Акханаба призовёт меня к себе, и я наконец смогу отдохнуть от этой утомительной службы. Ведь как-никак мне уже тридцать семь, да ещё с четвертью!

— Так отчего бы вам не уйти на покой уже сейчас? Никто не посмеет задержать вас!

Гуаддл Улбобег положил руку на руку ЯндолАнганола. В этом жесте было столько неожиданного порывистого дружелюбия, что король Борлиена расторгался.

— Это будет предательством моего долга, друг мой. Я — прежде всего патриот Священной Панновальской Империи, да благословит её Господь! Если вдруг я вздумаю уйти на отдых, то потеряю пост ближайшего советника Це`Сарра, оставив его на попечение дураков и бездельников, вроде этого развратника Эсомбера. Кстати сказать, ваше величество, спешу предупредить: у принца Индредда на вас огромный зуб.

Король ЯндолАнганол горько рассмеялся.

— Сдается, в последние дни меня возненавидел весь свет! Но чем же я так досадил наследнику Индредду?

— Видите ли, сам Святейший Це`Сарр недавно уговорил Сайрена Станда отдать в жены его единственному сыну принцессу Милую Тал, сделав Олдорандо не более чем провинцией Панновала, чему вы теперь так ловко помешали. Он прибыл сюда, чтобы заключить законный брак с ней! А теперь оказался в очень глупом положении, как и сам Це`Сарр.

— В самом деле? — гневно воскликнул король. — И вы об этом знали?

— Да, естественно. Знал — как знаю, что сейчас отправлюсь в свою комнату, приму там ванну и завалюсь спать, по каковой причине прошу извинить меня.

— Поговорим утром, — холодно сказал король, оскорбленный скрытностью старика. — Спокойной вам ночи.

* * *

Новые подземные толчки случились в самом начале ночи. На этот раз дрожь земли была достаточно сильной, чтобы посеять среди горожан панику. В священных башнях города обваливались карнизы, старые и ветхие дома в предместьях с грохотом рушились. На улицы с криками выбегали жители, многие в чем мать родила. По дворцу метались встревоженные рабы.

Всё это устроило ЯндолАнганола как нельзя лучше. Суматоха дала ему шанс провернуть некое предприятие. Осмотрев задний двор дворца, борлиенский король обнаружил — как и следовало ожидать, поскольку олдорандский дворец, в отличие от матрассильского, никогда не строился в роли крепости, — множество выходов, вполне укромных и доступных для тех, кто тайно хотел ими воспользоваться. Многими из этих дверей пользовалась для своих частных целей дворцовая челядь. Фасад дворца охранял многочисленный караул — но задний двор был доступен для кого угодно. Любой мог без труда и незаметно проникнуть во дворец, а также тайно уйти оттуда. Что король ЯндолАнганол и сделал.

И оказался снаружи как раз вовремя, чтобы стать свидетелем тайного деяния, крайне зловещая суть которого осталась ему пока что неизвестна.

По аллее, тянущейся вдоль задней стены дворца, прикатил фургон, запряженный шестеркой хоксни. Из фургона выбрались четверо крепких мужчин. Пока трое из приехавших отодвигали деревянные засовы на задней двери фургона, четвертый держал под уздцы хоксни, готовясь провести фургон на конюшню.

Как только дверь его растворилась, все четверо наперебой принялись громогласно приказывать кому-то выйти наружу. Ответа изнутри не последовало и двое мужчин с руганью и проклятиями влезли внутрь и вытащили на улицу упиравшуюся связанную фигуру. На голову пленнику был наброшен и увязан веревкой мешок. Вытаскиваемый наружу несчастный отчаянно сопротивлялся, в наказание за что его несколько раз сильно ударили кулаком в живот.

Действуя дальше без лишних помех, четверка громил отомкнула массивную дверь в задней стене дворца и втащила туда пленника. Дверь за ними захлопнулась, и всё стихло.

Всё это король ЯндолАнганол видел, спрятавшись в тени портика. Рядом с ним замерло ещё одно трепещущеё хрупкое существо — принцесса Милуя Тал. Их окутывал густой сладковатый запах сандала — тот, о котором король Станд говорил ЯндолАнганолу совсем недавно...

Они собирались устроить своё убежище в Парке Свистуна, в королевском павильоне. Там, под защитой двурогих Первого Фагорского полка, они будут в полной безопасности. Но и добравшись до павильона, они никак не могли забыть то ужасное зрелище, свидетелями которому оказались на заднем дворе дворца.

— Я слышал от шпионов, что твой отец решил убить меня, не позволить уехать из Олдорандо, — неожиданно признался король.

— Если бы! — воскликнула Милуя Тал. — Убийство — это слишком смелый поступок для такого труса, как мой жалкий отец. Он задумал нечто худшее — опозорить тебя. Не знаю, каким образом он намерен это сделать — я пыталась выведать у него хоть что-нибудь, но в ответ получала только угрозы и приказы молчать. Неужели и вправду со всеми королями так тяжело? Надеюсь, после того как мы сбежим в Матрассил, ты не станешь таким же? Мне не терпится отправится в путь, уплыть вниз по реке! Говорят, лодки, плывущие вниз по течению, развивают такую страшную скорость, что на ходу обгоняют птиц! А в Борлиене есть пекубы? Мне хотелось бы завести там нескольких, устроить всё так же, как в комнатах моей матери. Четыре пекуба было бы в самый раз, ну может быть пять — надеюсь, мы сможем это себе позволить? Отец сказал, что ты хочешь отомстить и наверняка отрежешь мне голову — но я только посмеялась над ним и показала ему язык — видел, какой длинный у меня язычок? — и спросила: 'За что ему мне мстить, старый король-глупец?', а он ничего не ответил, только покраснел от злости как вареный рак. Я думала, его тут же, на месте, хватит удар!

Весело щебеча обо всём этом, принцесса быстро заглядывала в комнаты, осматривая обстановку. Шагая с единственной лампой в руке, король ЯндолАнганол ответил:

— Я не собираюсь тебя обижать, Милуя, и даже в мыслях у меня никогда такого не было. Можешь мне поверить и успокоиться. Все почему-то считают меня отъявленным злодеем. На самом же деле я такой же послушный сын Акханабы, как и все остальные Его дети. Твоему отцу я тоже ничего плохого не сделаю, хотя он и замыслил против меня зло!

Плюхнувшись на постель, принцесса уставилась в окно и легшие на лицо тени резче подчеркнули её птичьи черты, превратив нос в клюв.

— То же сказала и я — но мои слова для отца пустой звук. Он настолько вышел из себя, что всё-таки проговорился. Ты знаешь СарториИрвраша?

— Знаю, и очень хорошо. Он предал меня!

— Он снова в руках моего отца. Его нашли в одной из задних комнат его же дворца.

Король отрицательно покачал головой.

— Этого не может быть. Я только что заглядывал в ту комнату. Он по-прежнему сидит в шкафу, с кляпом во рту. Сейчас мои капитаны приведут его сюда, в этот дом. Здесь мы допросим его и навсегда положим конец его проклятым козням, отрубив его собачью голову!

Милуя Тал сдержанно хихикнула.

— Отец обманул тебя, Ян, обвёл вокруг пальца! В твоем шкафу сидит другой человек, старый раб, которого они засунули туда, пользуясь запасными ключами. Настоящего СарториИрвраша выкрали, когда Фард встречал этого противного толстяка принца Тайнца.

Король застонал от гнева и разочарования.

— Всемогущего ради! Как бы хитер ни был Рашвен, что бы он против меня ни замышлял, но он явно стал лишь пешкой в руках короля Станда. А ведь в своё время он был моим личным советником! Что же он задумал? Наверное, опять что-то открыл, и его открытие несёт мне зло. Что бы ни случилось, Милуя, я должен узнать, в чём состоит это открытие. Я должен обязательно узнать это, ведь здесь замешана моя честь! Я не сомневаюсь, что этот старый козел задумал обесчестить меня — к вящей радости Станда и его банды!

— Ох, зиганкис, 'Замешана моя честь!' Сейчас ты говоришь в точности как мой отец. А мне ты ничего не скажешь? Например, что моё детское очарование сводит тебя с ума или что-нибудь вроде? Что ты сходишь с ума от моих глаз?

ЯндолАнганол поймал принцессу за руку.

— Может быть и скажу, любезная моя Милуя. Но в любом безумии, если за ним не стоит скрытой цели, как у моего Робы, нет ничего хорошего. Такое безумие не должно тебя привлекать. Бесчестие же требует пристального внимания к себе, поскольку обращаться с ним нужно крайне осторожно, чтобы не заразиться им навсегда. Раз потеряв честь, её не вернуть... Но стоит мне достойно встретить бесчестие и дать ему надлежащий отпор, как всеобщее уважение ко мне возрастет неимоверно. После этого станет возможно всё, в том числе и союз между моим королевством и королевством твоего отца, каким бы невероятным сейчас это ни казалось. Я давно думал об этом союзе и желал его — и добьюсь своего, с твоим ли отцом или с его наследником, который взойдет на престол после него!

Милуя всплеснула руками.

— После него королевой Олдорандо стану я! Тогда под твоей властью окажутся обе страны.

Несмотря на всё напряжение, на гнетущее предчувствие того, что грядущий день готовит ему ужасные беды, король Орел рассмеялся, подхватил Милую на руки и прижал к себе её тоненькое изящное тело.

Земля снова содрогнулась.

— Мы ляжем спать вместе? — шепнула она ему на ухо.

— Нет, так не годится, — пробормотал король. — Ведь мы же ещё не женаты! Впрочем, уже утром мы пойдем навестить моего друга Эсомбера, и тогда...

— Вот уж не думала, что он твой друг! — воскникнула принцесса. — Он противный, распутный тип! Видел бы ты, как он на меня пялился!

ЯндолАнганол нетерпеливо оскалился:

— Он будет моим другом, я сделаю так, что будет!

* * *

Подземные толчки прекратились. Вскоре сошла на нет и ночь. Над горизонтом во всей силе поднялись Баталикс и Фреир, окутанные желтой дымкой. Жара начала быстро усиливаться.

В этот день во дворце не попадалось сколько-нибудь важных особ — после встречи принца Тайнца, известного пьяницы, всех мучило ужасное похмелье. Сам король Сайрен Станд объявил, что отменяет на сегодня все аудиенции.

По донесениям городских стражников, кое-как дошедших до короля, в это мрачное утро из-под развалин домов было извлечено до сотни изувеченных трупов. Но напрасно те, кто потерял во время ночного землетрясения ребенка или кров, взывали в приемной дворца о вспомоществовании — им пришлось отправиться обратно ни с чем. Не видели во дворце и борлиенского короля. Не видели и юной принцессы. Всё замерло в ожидании роковой драмы...

В полдень отряд дюжих панновальских гвардейцев арестовал короля ЯндолАнганола.

Солдаты окружили его, едва он вернулся во дворец из своих покоев в парке. Он пытался оказать сопротивление, но его тотчас же скрутили и отвели в дворцовую темницу. Солдаты столкнули его в каменный мешок так грубо, что упав на холодный пол король сильно ушиб голову и не сразу пришёл в себя.

Несколько минут он лежал на полу, задыхаясь от ярости, но не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. От удара всё его тело разбил короткий паралич.

— Юли, Юли, — бормотал он без конца. — Они хорощо всё подготовили — своей жестокой выходкой им удалось смутить мой разум, я не смог предчувствовать опасности и отослал своих стражников. Но теперь я всё вижу и всё понимаю... всё понимаю...

Несколько минут полежав молча, он продолжал:

— Я был слишком самоуверенным. Вот откуда постоянные неудачи, которые преследовали меня! Я считал, что могу управлять обстоятельствами, верил, что всё держу в своих руках... о, как я был глуп!

Полежав ещё немного, он наконец с трудом поднялся и беспомощно огляделся по сторонам. Скамья у стены служила одновременно и нарами. Из маленького окна высоко под потолком сочился скудный свет. В углу стояла кадка, в которую, очевидно, можно было справлять нужду. Опустившись на скамью, он задумался, вспомнив о том, как много лет подряд держал в застенке своего отца. Довольно скоро он пал духом ещё сильнеё и принялся думать о Милуе Тал.

— Сайрен Станд, если с её головы упадет хотя бы волос, ты заплатишь мне, слизняк...

Сказав это, король резко выпрямился и сел ровнеё. Заставив себя успокоиться, он прислонился к стене камеры, влажной от стекающих по ней испарений. Но, не выдержав и минуты, с рычанием вскочил на ноги и принялся мерить свою темницу шагами, вперёд и назад, вправо и влево, от двери к стене и обратно. Остановился он только когда услышал, как под чьими-то ногами скрипят камешки на лестнице, ведущей в подземелье. В скважине заскрежетал ключ и в темницу вошли двое облаченных в черное священников в сопровождении нескольких вооруженных гвардейцев. Когда один из священников отбросил капюшон, король Орел узнал в нем рыболикого наперсника короля Сайрена, Криспана Морну, облачённого в густо-черный чарфрул.

— По какому праву я, король дружественной страны, гость в этом дворце, заключен в темницу? — рявкнул Яндол Анганол.

— Я пришел к вам сообщить, сударь, что вы обвиняетесь в убийстве, и завтра же на восходе Баталикса будете по этому обвинению подвергнуты суду перед церковным советом королевского двора.

Загробный глас черного священника стих. Потом он тихо добавил:

— Мужайтесь. Вас приговорят к смерти.

Король ЯндолАнганол взорвался от ярости.

— В убийстве? В убийстве? И это вы собираетесь обвинить меня в убийстве — вы, кучка презренных изменников? Что за новая подлость? И кого я убил на этот раз? Вашего короля? Или самого Акханабу?!

В гневе он шагнул вперед — но острия мечей гвардейцев уперлись ему в грудь.

— Вы обвиняетесь в убийстве принцессы Симоды Тал, старшей дочери и наследницы короля Олдорандо Сайрена Станда. За это вас повесят, как последнего вора.

Злобно улыбнувшись королю, священник удалился.

Словно громом пораженный, ЯндолАнганол замер, молча уставившись на закрытую дверь. Его орлиный взор не мигая буравил её толстые доски, словно обладатель этого взора присягнул, что ни разу не моргнет, и твердо вознамерился держать слово до тех пор, пока не окажется на свободе.

* * *

Всю ночь король пролежал на кровати без сна почти в полной неподвижности. Гнев бушевали внутри него, скрытый от внешнего мира, сворачиваясь и свиваясь как пружина. Его глаза отлично приспособились к темноте и он готов был броситься на любого, кто посмеет войти к нему в камеру.

Но никто не пришёл. Никто не принес ни пищи, ни воды. В середине ночи земля слабо дрогнула; от сотрясения из щелей меж камнями древнего обветшавшего свода посыпался какой-то прах и известковая пыль. Больше ничего примечательного за всю ночь не случилось. Никто не пришел навестить короля ЯндолАнганола, даже ни одна крыса носа не высунула.

Когда наконец сквозь окошко наверху в его темницу проник первый бледный утренний свет, он поднялся и прогулялся к отхожему месту, присев на бадье на корточки. Облегчившись, он встал на кровать и какое-то время смотрел вверх, на свет, подставляя лицо веющему снаружи свежему ветерку. Затем, подпрыгнув и ухватившись пальцами за выщербину между двумя камнями, пробитую узниками, томившимися тут до него, он с тоской посмотрел на занимавшийся в окошке рассвет.

Темница, куда его бросили, располагалась перед собором, в северо-восточном углу королевского дворца. Подтянувшись до предела, он увидел его тяжеловесную колоннаду, иссеченную трещинами после недавнего землетрясения. Подняться выше он уже не мог, мешал свод камеры, и потому его взгляду открывались лишь верхушки деревьев в парке Свистуна и плоские крыши окружающих площадь башен.

С площади не доносилось ни звука — горожанам было ещё слишком рано выходить из дома. Если ему очень повезёт, он может быть услышит голос Милуи Тал и крикнет ей что-нибудь — если, конечно, король Станд не бросил за решетку и её...

Чуть повернувшись, он обратил взгляд вверх. Небольшой клочок неба, видный ему, был безоблачен и чист. Баталикс уже взошёл — колонны собора начинали отбрасывать тени. Постепенно тени побледнели, а после раздвоились — над горизонтом появился Фреир. Небо мало-помалу затянула дымка и тени снова поблекли. Начало припекать, в окно потянуло жарким воздухом.

На площади появилось несколько молчаливых мастеровых. С собой они принесли деревянные щиты и несколько брусьев. Поведение мастеровых было типичным для рабочих всего мира: работу они выполняли, но не спеша. Мало-помалу посреди площади был воздвигнут эшафот с виселицей. Король возвратился к кровати и сел на неё, стиснув виски. Он не мог поверить, что его жизнь, жизнь законного короля и суверена Борлиена, завершится подобным позором.

Дверь камеры стукнула и в темнице появились могучие гвардейцы. Он начал сопротивляться и тогда его заковали в кандалы. Он осыпал кузнецов страшными ругательствами, рычал как дикий зверь. Но его толкнули вперёд и повели по каменным ступеням наверх.

* * *

Всё сложилось наилучшим образом. Умело направив непрерывный поток печальных событий в русло своей выгоды, Сайрен Станд всё же сумел одержать победу над врагом, который немногим раньше торжествовал победу над ним самим. Ликующе прохаживаясь по залу, он то и дело с улыбкой обнимал жену, Бакхаарнет-она, и время от времени бросал исполненные злорадства взгляды на свою непокорную дочь.

— Видишь, дочь моя, как всё обернулось — злодей, которому ты столь опрометчиво бросилась в объятия, теперь известен всем и каждому как жестокий убийца твоей собственной сестры!

Повернувшись к дочери, он злобно улыбнулся.

— Скоро он будет в полном твоем распоряжении — правда в виде трупа, с которым ты сможешь обниматься дни напролет. Ещё какой-нибудь час — и твоя девственность навсегда будет избавлена от посягательств короля ЯндолАнганола, ибо он окажется в петле!

— Почему бы тебе не повесить и меня заодно, чтобы разом избавить себя от всех неприятностей, связанных с дочерями? — выкрикнула несчастная принцесса — и король в гневе прогнал её вон.

* * *

Для заседания суда был приготовлен тронный зал дворца. Монахи освятили это место, дабы оно служило только интересам веры. На стенах развесили пучки вероника, скантиома и пелламонтейна — трав, известных своими успокоительными и охлаждающими свойствами, чтобы сделать жуткую жару хоть сколько-нибудь терпимой и умастить ноздри присутствующих особ королевской крови и судей приятными запахами. В члены суда были включены самые видные церковники и толкователи законов города Олдорандо, выбранные самим Сайреном Стандом с таким расчётом, чтобы течение их мыслей и поведение полностью соответствовали тому ходу зловещему событий, который он уготовил своему венценосному узнику.

Но главные роли в близящейся драме предстояло сыграть самому королю Олдорандо, его мрачному наперснику Криспану Морну, главе всей олдорандской церкви, а заодно секретарю Министерского Совета, и верховному судье по имени Кимон Эурас.

Кимон Эурас был тощ и ходил ссутулившись — долгие годы корпения за столом искривили его позвоночник. Кроме того, он был совершенно лыс, а точнее сказать, вообще без каких-либо признаков волосяного покрова. Его желтоватая кожа оттенком напоминала пергамент, с которым по долгу службы ему приходилось иметь дело очень часто и который он исписывал чрезвычайно экономным почерком. Мрачный вид, с каким он усаживался в тяжелое судейское кресло, длиннопалые паучьи руки и костлявые ступни в сандалиях — всё говорило о том, что, верша правосудие, он будет отпускать милосердие с тем же скупым расчетом и экономией, что и при заполнении письменами бумаги.

Едва все судьи и дворцовые сановники заняли места, прозвучал гонг, и два гвардейца, выбранных для этой цели за свою исполинскую силу, ввели, а точнее втащили в зал суда короля ЯндолАнганола. Его поставили прямо посередине, на виду у всех присутствующих.

Дистанция между свободными людьми и заключенными при любом дворе была очень велика. При дворе Олдорандо это расстояние было особенно ощутимым. Краткого пребывания в темнице оказалось достаточно для того, чтобы одежда, лицо и руки короля Анганола стали грязными. Но осанка его по-прежнему была горделивой, взгляд — орлиным, и своим видом он пуще прежнего напоминал скорее хищную птицу, высматривающую добычу, чем человека, намеренного взывать к милосердию. Его движения отличались обычной точностью и целесообразной экономностью, выражение лица было спокойным и осмысленным.

Кимон Эурас начал зачитывать обвинение скрипучим сухим голосом. Пыль древних манускриптов, беспрерывно просматриваемых им в поисках точных формулировок старинных законов, испортила и иссушила его горло. Добравшись до слов: '...в жестоком убийстве возлюбленной принцессы Симоды Тал в этом самом дворце путем пронзания её невинного тела рогом нечестивого анципитала. Вы, король ЯндолАнганол, обвиняетесь как организатор и вдохновитель преступления...' — Эурас особо повысил голос.

Король ЯндолАнганол не преминул выкрикнуть несколько слов в свою защиту и шагнуть по направлению к судьям. Гвардейцы немедленно схватили его за руки и осадили жестоким ударом в живот. Кимон Эурас одарил его холодным замечанием:

— Преступникам на суде короля не полагается говорить. Больше с вашей стороны не должно раздаться ни звука, иначе вам заткнут рот кляпом.

По случаю такого знаменательного события Криспан Морну облачился в мантию цвета густой черноты. Тьма капюшона ложилась на его щеки, на скулы, на глаза, а когда он начинал говорить, то и на рот и горло.

— В наши намерения входит доказать несомненность вины короля ЯндолАнганола, явившегося теперь во дворец с очередным злодейским намерением умертвить вторую дочь короля Сайрена Станда, принцессу Милую Тал, и тем самым положить конец существованию дома Стандов. Сейчас присутствующим будет предъявлено орудие, при помощи которого было совершено это жестокое деяние. Кроме того, сразу же после этого будет представлен истинный исполнитель убийства. Мы намерены доказать, что все улики однозначно указывают на подсудимого как на непосредственного автора ужасного плана. Принесите кинжал!

Деловитый раб с важным видом заторопился к судейскому столу, где представил всем требуемый предмет.

Не в силах и далее держаться в стороне от происходящего, король Сайрен Станд бросился вперед и схватил кинжал раньше, чем это успел сделать Криспан Морну.

— Всем видно, что это рог богопротивного анципитала. Рог обоюдоострый, то есть имеет две острые кромки, и потому его невозможно спутать с рогом никакого другого животного. Мой придворный анатом установил, что форма рога в точности соответствует ране в груди покойной принцессы. Моей несчастной дочери, бедной девочки...

— Мы намерены сейчас доказать, что именно этим оружием было совершено убийство, — добавил Криспан Морну. — Этот роковой кинжал, к несчастью, оборвал не одну жизнь, чему у нас также есть доказательства. В процессе второго убийства его рукоять была отломана и мы заменили её новой. Но на неё насажен тот же самый богохульный рог, отпиленный у нечестивого фагора, доказательством чему служат пятна крови.

— Хочу напомнить суду, — хотя, быть может, этот факт и не имеет отношения к делу, — что подсудимый держал у себя в качестве домашнего зверя ручного фагора-рунта, — заявил Сайрен Станд. — Этого рунта подсудимый нарёк именем основателя нашей гордой нации, Юли Священника, причисленного Церковью к лику величайших святых, что, конечно же, можно рассматривать только как кощунство. У меня нет сомнений, что это ужасное оскорбление нашей веры нанесено умышленно, в угоду самому Вутре, врагу всего рода человеческого.

— Очень скоро ты заплатишь за его убийство своей жизнью, мерзавец! — выкрикнул со своего места ЯндолАнганол и заработал крепкий тычок в бок от гвардейца. Король не обратил на его слова внимания...

Согнутая фигура Кимона Эураса разогнулась достаточно, чтобы выдавить вопрос:

— Что ещё обвинение может предъявить в качестве доказательства вины подсудимого? — нетерпеливо спросил он после того, как кинжал был пущен по кругу, чтобы все смогли налюбоваться им вдоволь.

— Только что вы видели перед собой оружие, которым было совершено жестокое убийство, — объявил заупокойным тоном Криспан Морну. — Теперь же суду будет представлен негодяй, державший в тот роковой день это оружие в руках!

В зал суда был наполовину введен, наполовину втащен отчаянно вырывающийся мужчина. Голову его всё ещё закрывал рогожный мешок, но король ЯндолАнганол немедленно узнал несчастного, привезенного ночью ко дворцу в деревянном фургоне.

Приведенный был представлен пред очи суда. Прозвучал приказ и мешок с головы пленника был сдернут.

Явившийся зрителям юноша, казалось, состоял только из яростно взъерошенных длинных волос, покрытого синяками лица и рваной робы мадис. Он яростно вырывался — но один из приведших его громил жестоко ударил его сапогом в пах, он обмяк, перестал сопротивляться и захныкал. Король ЯндолАнганол тут же узнал в нем своего сына, РобайдайАнганола.

— Роба! — крикнул король, за что незамедлительно получил такой удар по почкам, что сам согнулся от боли пополам. Продохнув, он упал на пол, совершенно лишившись сил при виде сына, попавшего в неволю, — и это Роба, который неволи боялся больше всего на свете!..

— Этого молодого негодяя агенты его величества задержали в порту Оттасол в Борлиене, — гордо объявил Криспан Морну. — Его не так-то просто оказалось выследить, поскольку он выдавал себя за мадис, ловко имитируя манеру поведения этих нечестивых протогностиков и одеваясь в их традиционную одежду. Тем не менее, как видите, он человек. Его имя РобайдайАнганол. Он сын обвиняемого и его необузданный и дикий образ жизни уже давно стал всем известен.

— Это ты убил мою дочь, принцессу Симоду Тал? — грозно потребовал ответа Сайрен Станд. Его голос напоминал сейчас треск рвущегося пергамента.

— Никаких принцесс я не убивал, в Олдорандо никогда прежде не был и сейчас прошу только об одном — как можно скорее отпустить меня туда, где я мог бы продолжать жить своей прежней жизнью, простой и понятной! — Робайдай разразился рыданиями, прерываемыми судорожным лепетом о том, что всё это подлое судилище бесчестно и ужасно.

— По чьему наущению ты совершил убийство? — потребовал ответа Криспан Морну, и каждое его слово напоминало стук топора, опускавшегося на плаху. — Твой отец велел тебе?

— Я ненавижу отца! Я боюсь его! — сквозь слезы выкрикнул принц. — О чем бы он ни попросил меня, я никогда не исполнил бы его просьбы!

— Тогда почему ты убил принцессу Симоду Тал? — потребовал ответа Сайрен Станд.

— Я не убивал её. Не убивал! — выкрикнул Роба. — Я невиновен, клянусь!

— Не убивал её? Тогда кого же ты убил, мерзавец? — продолжал настаивать сам король Олдорандо.

— Никого! Я никому не причинял зла. Я невиновен!

Криспан Морну, словно всю жизнь только и ожидал этих слов принца, вскинул над головой покрытую старческими пятнами руку и вслед за рукой задрал тонкий нос, да так высоко, что тот засиял, пронизанный лучами солнца, словно кусок медвяного воска.

— Только что вы все слышали, как этот молодой негодяй заявил, что в жизни никого не убивал. Сейчас мы представим вам свидетеля, который уличит его во лжи. Приведите свидетеля!

В зал суда вошла молодая женщина, девушка, вошла вполне добровольно, хотя и в сопровождении двух стражников. Пока она шла от двери зала к свидетельскому месту перед столом судей, где в конце концов остановилась, весь зал с живейшим интересом рассматривал её фигуру и лицо. Девушка была молода, красива и соблазнительна. Щеки были ярко нарумянены. Чистые тщательно расчесанные волосы блестели. На ней был обтягивающий бедра чаргирак, его цветочный рисунок выгодно подчеркивал роскошную фигуру. Остановившись перед судейским столом, девушка уперла одну руку в крутое бедро, чуть вызывающе, что придавало ей вид одновременно невинный и манящий.

Кимон Эурас качнул своим алебастровым черепом вперёд и вниз, быть может для того, чтобы лучше оценить тугие формы свидетельницы, поскольку голос его в этот момент прозвучал чуть человечнее, чем несколькими мгновениями раньше:

— Назови своё имя, девица.

— Извольте, ваша честь, — меня зовут АбазВасидол, — кротко отозвалась девушка. — Друзья обычно называют меня Абази.

— Уверен, что друзей у тебя немало, шлюха! — выкрикнул со своего места ЯндолАнганол.

Криспан Морну, которого этот обмен репликами совершенно не затронул, объявил:

— Сия молодая девица также привезена во дворец агентами его величества. Она согласилась ехать без принуждения, по собственной доброй воле, за что, после того как истина восторжествует, получит щедрую награду. Абази, не расскажешь ли ты нам, когда ты в последний раз видела этого молодого человека и при каких обстоятельствах?

Прежде чем заговорить, Абази соблазнительно облизала и без того уже ярко блестевшие губы.

— О, сударь, это было в моей комнате — в моей комнатушке в оттасольском порту. Со мной был мой добрый друг по имени Див Мунтрас, сын достопочтенного ледяного капитана Криллио Мунтраса из Димариама. Мы сидели за столом и разговаривали. Внезапно дверь распахнулась, и этот страшный негодяй...

Абази замолчала, пошатнувшись.

— Продолжай, девица, — мягко потребовал судья.

— Это ужасно, ваша честь...

В зале суда повисла напряженная тишина, словно всё, даже прохладительные травяные сборы в пучках на стенах, потонуло в удушающей жаре.

— В общем, сударь, этот негодяй вбежал в мою комнату с кинжалом в руке. Он хотел увести меня с собой, но я отказалась. Я — достойная девушка и не позволяю с собой ничего такого. Див пытался защитить меня, и тогда этот негодяй... он ударил Дива своим кинжалом — это был рог фагора, хотя вы наверно и так это знаете — и убил. Он ударил Дива кинжалом прямо в сердце!

Свои слова девушка сопроводила плавным жестом, указав себе куда-то между тугих грудей, отчего все присутствующие невольно вытянули шеи.

— И что же произошло после этого?

— Сударь, я всё открою вам — я чудом спаслась из его алчных лап, а этот негодяй забрал с собой тело бедного Дива и выбросил его в реку, чтобы скрыть следы своего омерзительного злодеяния!

— Всё это ложь, всё специально придумано, чтобы опорочить Робу! — закричал со своего места король ЯндолАнганол. — Ах ты, лживая сучка!

Ему ответила не кто иная, как сама девица-свидетельница, которая уже совсем освоилась при дворе и начала получать удовольствие от своей новой роли.

— В том, что я сказала, нет ни слова лжи. Всё истинная правда. Обвиняемый забрал из моего дома тело Дива и выбросил в реку. Но удивительнее всего то, что несколько дней спустя это самое тело вернулось в Оттасол, в тот самый дом, в повозке со льдом! Вторично я видела его, то есть мертвого Дива, в доме моего опекуна и хозяина, Бардола КараБансити — впоследствии ненадолго ставшего личным советником короля Борлиена!

Издав сдавленный смешок, король ЯндолАнганол на этот раз обратился прямо к судье:

— Эта история — жалкая выдумка, ибо она совершенно невероятна. Как вы могли поверить такому?

— Здесь нет ничего невероятного и я сейчас докажу это! — дерзко отозвалась Абази. — У Дива был при себе удивительный предмет, драгоценность, представляющая собой часы с тремя рядами цифр. Эти цифры менялись сами собой, словно живые. Див хранил эти часы в потайном кармане, который носил на поясе.

С этими словами Абази указала на сокровеннейшее место своего тела, — и присутствующие опять вытянули шеи, чтобы увидеть это манящее местечко получше.

— Труп Дива был по воле судьбы возвращён к КараБансити вместе с драгоценными часами. Он нашел эти часы и передал его величеству, королю ЯндолАнганолу, у которого они, должно быть, находятся и посейчас!

С этими словами девушка драматически указала пальцем на короля Орла.

Король ЯндолАнганол мгновенно сник и замолчал. Часы действительно были у него — лежали забытые в кармане туники. Только сейчас, когда стало уже слишком поздно, он вдруг вспомнил, как всегда страшился этой чужеродной вещи, произведенной силой искусства, приводящей его в трепет. Когда БиллишОвпин, человек, объявивший, что он прибыл из другого мира, с бродячей звезды Кайдау, преподнес ему в дар эти часы, он с отвращением бросил их ему обратно. Таинственным образом эти часы вернулись к нему позднее, через оттасольского анатома и астролога. Как он ни старался, избавиться от этого странного предмета он так и не смог. И теперь эти часы сыграли в его судьбе роковую роль.

Говорить он больше не мог, да и сказать ему было нечего. Злой рок вёл его: теперь он видел это и не сомневался, что всё началось с проклятой бойни при Косгатте. Ничто не спасло его от исхода, предрешенного судьбой, даже неистовая верность Акханабе. Акханабе, который тоже подло предал его, своего верного сына...

— Итак, ваше величество, мой дорогой брат, при себе ли у вас эта драгоценность? — спросил, наслаждаясь триумфом, король Сайрен Станд. — Боюсь, что мне придется приказать стражникам обыскать вас — и я не сомневаюсь, что она будет найдена в вашем кармане, на глазах всех собравшихся.

— Эти часы мне подсунул сам Вутра, чтобы погубить меня... — слабым голосом пробормотал ЯндолАнганол, окончательно сломленный.

Под сводами зала суда разнесся негодующий гул. Даже почтенные церковники пришли в не свойственное им возбуждение и носились по залу туда-сюда. Король Сайрен Станд спрятал лицо в руках, чтобы скрыть злорадную ухмылку. Признание непреклонного короля было подарком, которого он не смел и ожидать...

Когда порядок был наконец восстановлен, Криспан Морну задал Абази новый вопрос:

— Решительно ли ты, девица, убеждена в том, что этот молодой негодяй, сын злодейского короля ЯндолАнганола, безумный принц РобайдайАнганол, и есть тот самый убийца, чья рука оборвала жизнь твоего друга Дива? Ведь со дня убийства ты его не видела?

— Сударь, насколько вы понимаете, жестокое убийство моего друга стало для меня страшным потрясением. Но меня ждало ещё худшее, ибо недавно РобайдайАнганол вернулся. Я не знаю, что бы со мной было, если бы ваши люди не пришли и не схватили его!

Вслед за словами Абази в зале на миг суда наступила тишина — все присутствующие пытались представить себе, что могло бы случиться с такой привлекательной молодой девушкой в руках жестокого злодея.

— Позволь, шлюха, задать тебе последний и отчасти личный вопрос, — заговорил наконец ЯндолАнганол, пригвоздив Абази к месту своим оцепенелым взглядом. — Ты простолюдинка, но у тебя много высокопоставленных друзей, обладающих обширными связями. Мои шпионы узнали, что ты была любовницей самого сиборнальского посла. За это ты сама подлежишь казни!

— Смерть шлюхе! — раздался возглас со зрительских скамей, но Абази была спокойна, как и прежде.

— Я действительно имела удовольствие быть знакомой со многими знатными господами, сударь. Но среди них никогда не было нечестивых сиборнальцев! Всё это просто ложь, ложь и клевета!

— Благодарю тебя, девица, твои показания были для нас очень ценны, — проговорил Криспан Морну ледяным тоном, сопроводив свои слова острой, как лезвие стилета, улыбкой. После этого он опустился на место и вновь заговорил лишь после того, как Абази покинула зал, показав всем на прощание свой туго обтянутый чаргираком роскошный круглый зад.

— По моему мнению, доказательств вины достаточно. Эта достойная девушка сообщила нам всё, что мы хотели услышать. Благодаря её показаниям сын короля Борлиена уличён как убийца сына и наследника известного здесь ледяного капитана Криллио Мунтраса. Только что мы слышали, как он совершил это гнусное убийство в Оттасоле, возможно по наущению отца, а может быть, по собственной прихоти, по капризу развращённого сознания. Его излюбленным оружием был рог богопротивного фагора. Прежде он тем же рогом злодейски убил невинную Симоду Тал , чтобы придать своему преступлению ещё и оттенок богохульного кощунства. Всё это время его отец выжидал в своём дворце, чтобы, как только убийство совершится, отправиться в наш город, насладиться нашим гостеприимством и осуществить свой замысел до конца — на этот раз совершив злодейство над последней оставшейся в живых дочерью нашего несчастного короля, младшей принцессой Милуей Тал. Здесь, господа, перед нами окончательно раскрывается ужасный план, беспримерно жестокий и кровожадный... Мы без колебаний требуем — не только перед несчастным отцом убиенной, перед всем народом Олдорандо — смертной казни и для отца, и для сына!

Всякие попытки выразить несогласие РобайдайАнганол прекратил, едва в зале суда появилась АбазВасидол. Он превратился в обычного мальчишку, способного только на то, чтобы просить тихим умоляющим голосом:

— Пожалуйста, отпустите меня. Я рожден для жизни, а не для смерти, не для придворного коварства, а для свободного и простого степного ветра. Я не был исполнителем воли отца, да и ничьей другой воли, и никого не убивал — я отвергаю предъявленные мне обвинения!

Медленно и театрально повернувшись, Криспан Морну взглянул на молодого человека.

— Итак, ты не убивал Симоду Тал?

РобайдайАнганол торопливо облизнул губы.

— Разве может лист дерева убить? Я лишь древесный лист, сударь, не более того, листок, подхваченный всемирной бурей!

— Её величество Бакхаарнет-она опознала тебя как особу, посетившую её во дворце некоторое время назад в обличье мадис, кем ты повторно прикинулся, чтобы совершить своё злодеяние, — грозно заявил судья. — Желаешь ли ты, чтобы её величество указала на тебя при всех, в этом зале? Как и добрая дюжина слуг, которая видела чужака в облачении мадис здесь, в день убийства? На тебе до сих пор это нечестивое облачение, пусть и порванное при твоем аресте!

Робайдай отчаянно задрожал.

— Нет, не желаю.

— В таком случае доказательств более чем достаточно, — постановил Сайрен Станд. — Этот молодой негодяй, борлиенский наследник, пробрался в наш дворец, и по приказу своего отца убил нашу возлюбленную дочь, принцессу, Симоду Тал!

Всё взгляды устремились на судью. Прежде чем объявить приговор, он какое-то время смотрел в пол перед собой, словно бы размышляя, хотя приговор, конечно, был подготовлен им заранее, по приказу самого Сайрена Станда.

— Вердикт будет следующим. Рука, совершившая убийство, принадлежит сыну. Разум, управляющий всем делом и направляющий руку, принадлежит отцу. Кто виновен больше? Ответ ясен. Король ЯндолАнганол подлежит смертной казни через повешание, тотчас же! Судьбу его преступного сына мы решим позже. На этом заседание королевского суда за...

Робайдай испустил стон подлинной муки. Выбросив вперед руку, он вскочил с места, отчаянно желая помешать роковым словам сорваться с губ Кимона Эураса.

— Ложь! Всё ложь! Всё, что сейчас прозвучало в этом зале, — от начала до конца ложь! Я скажу вам правду, пускай тем самым подпишу свой смертный приговор! Признаюсь: Симоду Тал действительно убил я! Но не потому, что был в сговоре с отцом. Нет, это невозможно! Мы с ним — как день и ночь. Я сделал это, чтобы причинить ему боль! Вот он стоит пред вами — подлый негодяй, не король! Да, подлый негодяй — до тех пор, пока моей матерью остается королева королев. Вы утверждаете, что я был с ним в сговоре? Я не желал по его просьбе жениться на ней, а вы говорите, будто я по его просьбе согласился отнять у неё жизнь! Говорю вам, этот злодей невиновен! Пусть я обречен на позорную смерть после никчемной жизни, но никогда, слышите — никогда я не войду в сговор со своим отцом, и пусть это услышат все под сводами этого зала! Мне хотелось жить в согласии с отцом, но это было невозможно. Зачем мне было помогать тому, кто никогда не помогал мне?

Принц затряс своей лохматой головой так отчаянно, словно хотел сам сбросить её с плеч.

Наступила гробовая тишина.

— Если бы ты промолчал, болван, то отомстил бы отцу гораздо страшнее, — ледяным тоном заметил наконец сам Сайрен Станд.

Вскинув голову, Робайдай окинул короля Олдорандо холодным и совершенно разумным взглядом.

— Я всегда боялся в отце зла — но в вас, государь, я вижу зло ещё более темное и устрашающее, чем в этом несчастном негодяе, чья голова клонится под тяжестью короны Борлиена!

Сам король ЯндолАнганол упрямо смотрел в потолок, словно желал во что бы то ни стало оторваться от всех земных переживаний и тягот. В действительности он оплакивал себя и судьбу своего сына.

Плохо скрывая разочарование, Кимон Эурас откашлялся.

— Ввиду чистосердечного признания сына отец, само собой, признается невиновным. История знала немало неблагодарных сыновей... Итак, перед лицом всемогущего Акханабы я объявляю, что отец сию минуту должен быть освобожден из-под стражи и располагать собой по своему усмотрению, а сын будет препровожден из зала суда в тюрьму и предан казни через повешенье, когда его величеству королю Олдорандо, Сайрену Станду, будет угодно назначить казнь.

— Не он должен был умереть, а я, погубивший его душу своим равнодушием! — ровным голосом произнес король ЯндолАнганол, но его снова не услышали.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — постановил судья. — Заседание закрыто.

Заглушая шарканье ног, по залу разнесся голос короля Сайрена Станда:

— Не забудьте, что сегодня же, в полдень, после того как вы отдохнете и освежитесь, нас ожидает продолжение спектакля: СарториИрвраш желает выступить перед нами с речью о своём величайшем открытии. Оно перевернет весь мир, вот увидите!

Глава 7.

Убийство Акханабы

За драмой, разыгравшейся во дворце короля Олдорандо, и последовавшим за этим оправданием короля Борлиена ЯндолАнганола наблюдало гораздо больше глаз, чем король Сайрен Станд мог бы представить.

Однако нельзя было сказать, что наблюдение за событиями, в которых король ЯндолАнганол играл решающую роль, увлекло всё без исключения население Аверна. Многие ученые гораздо больше внимания уделяли коренным природным переменам, происходящим в разных уголках планеты, или же глобальным и менее значительным событиям её общественной жизни, в которых король Борлиена был всего лишь второстепенной проходной фигурой. К примеру, группа ученых дам из семейства Тан занималась выявлением хода многовековых местечковых раздоров. Они прослеживали развитие конфликтов из поколения в поколение, подмечая, где брало начало очередное местечковое противоречие, где оно переходило рубеж конфликта и когда и каким путем наконец разрешалось. Сейчас главным объектом наблюдения этой группы была деревенька в северной провинции Борлиена, через которую, направляясь в Олдорандо, недавно проехал сам его король. Там отправной точкой конфликта был вопрос о том, имеют или не имеют право свиньи, принадлежащие двум соседям, пить из одного ручья. Через какое-то время и свиньи, и ручей были забыты, но свара и не думала утихать, и постепенно дошло до взаимного кровопролития, хождения соседей 'стенка на стенку' с кольями в руках. Появление на деревенской улице короля ЯндолАнганола с эскортом фагоров необъяснимо поспособствовало новому всплеску вражды, в результате которого в случившейся той же ночью драке одному из молодых людей даже сломали палец.

Но в текущий момент ученые дамы из семейства Тан ещё спорили об истинной причине этого внезапного оживления казалось бы уже забытой ссоры. Все их научные заметки автоматически сохранялись в памяти компьютеров и транслировались для последующего изучения на Земле. Их коллеги же вдруг увлеклись ссорой, имевшей место два столетия назад и вспыхнувшей из-за чрезвычайно неприличного происшествия — старик в одной деревне был обесчещен жителями другой деревни. После того как непристойный инцидент был наконец исчерпан, о нем сложили очень красивую песнь, с тех пор традиционно исполнявшуюся при каждом удобном случае на каждом деревенском празднике. По мнению авернских ученых дам данный инцидент был столь же жизненно важен для культуры планеты, сколь и суд над ЯндолАнганолом — и, конечно же, гораздо важнее всех текущих перипетий неорганического мира.

Другая группа ученых Аверна занималась исследованием предметов не столь эзотерических. Эти люди уделяли особенно пристальное внимание тому прискорбному упадку, который претерпевали теперь грозные некогда фагоры. Появились даже так называемые 'одомашненные' фагоры, с готовностью принявшие руководство человека, как в своё время они приняли власть кзаххнов. Но была и другая группа анципиталов, тайная и скрытая от глаз человека в неприступных горах Нктрикха, выживающая там во время резкой смены сезонов и выжидающая, как когда-то их предки, от которых они забирали всё лучшее и двигались с полученной основой дальше. Это были свободные создания, независимые от человека и не испытавшие на себе его влияния.

Сам же факт изменения характера фагоров, столь удивительный для жителей Геликонии, на Аверне не удивлял никого. Анципиталы имели уходящие корнями в древность рефлексы, менявшие их манеру поведения, которые зависели от сезонов Великого Года и от которых они не смогли освободиться по сей день, хотя и прилагали к тому изрядные усилия.

У истории Олдорандо тоже были свои исследователи, горячо преданные избранной теме. Эта группа отслеживала основные этапы жизненного пути наиболее ярких представителей населения страны. Когда электронные глаза Аверна впервые взглянули на первое деревянное Олдорандо, в ту пору ещё деревню Эмбруддок, это место славилось только своими горячими источниками, да ещё слиянием двух рек — Ворал и Валворал. Там, среди бескрайней ледяной пустыни и убогих деревянных хибар, стояло несколько первых приземистых башен. Но уже в ту пору, в годы первых авернских исследований, ученые отметили, что место это расположено очень выгодно стратегически и в будущем, когда климат наконец изменится к лучшему, наверняка станет центром активного развития местной цивилизации.

Сейчас Олдорандо стал городом гораздо более известным и обширным, чем в ту далекую пору мог предположить кто-либо из членов шести семейств. Подобно живому организму, он разрастался в благоприятное время Весны и Осени Великого Года и съёживался во время холодов или невыносимой жары. Именно из-за неё история этого древнего края вскоре должна была замереть на два самых жарких века Великого Лета.

Авернцы вели регистрацию всех событий на поверхности планеты, они передавали накопленные сведения на Землю — но те пакеты информации, что посылались ретрансляторными спутниками станции наблюдения в настоящий момент, должны были достигнуть Земли только в далеком 7877 году. О сложности устройства биосферы Геликонии и взаимоотношений её компонентов, о её изменениях в течение Великого Года на Земле должны были узнать только после того, как тут, на станции, пройдет почти половина её большого года.

Ученые будут и дальше анализировать и пытаться предсказывать. Будут предпринимать попытки создать на основе проводимых поневоле ограниченных изысканий стройную картину. Но ни один из обитателей Аверна, каким бы проницательным он ни был, не смог заглянуть в будущее дальше, чем пытался это сделать в утро своего падения король ЯндолАнганол.

* * *

Король Сайрен Станд пребывал в наилучшем расположении духа с той поры, как была убита его старшая дочь. После суда, в предвкушении оглашения скандального открытия, которое должно было состояться в полдень и всё ещё остро переживая восторг от унижения короля ЯндолАнганола, на глазах которого должны были повесить его единственного сына и наследника, король Станд, подкрепившись легким завтраком, состоявшим из запеченного в травах мяса дорзинского аранга, созвал в дворцовом саду своих придворных, чтобы похвастать перед ними, каким ловким хитрецом и умницей он себя показал.

— Господа, я вовсе не рассчитывал казнить короля ЯндолАнганола, — цинично солгал он им. — Угрозой смертной казни я хотел лишь добиться, чтобы этот его сын-дикарь, это волосатое грязное животное, подлый убийца моей бедной девочки, сам изобличил себя перед градом и миром. Это мне, конечно, удалось, и он будет повешан, как только Це`Сарр утвердит приговор, чтобы никто не посмел усомниться в его справедливости. Сам же король Анганол полагает, что его честь восстановлена. Но это не так! Отныне он будет навсегда опозорен, как отец гнусного убийцы, безумца и богохульника, завершившего свою нечестивую жизнь на висилице. И это более чем достаточный повод, чтобы отменить эту проклятую свадьбу и навеки спровадить его вон, навстречу его жалкой судьбе! У меня нет сомнений, что вскоре по прибытии в Матрассил, а то и ранее этот подлый узурпатор будет свергнут и власть перейдет к его жене, законной королеве, которая, вне всяких сомнений, будет нуждаться в моей помощи и опеке, которую я с удовольствием ей окажу.

Когда Станд наконец закончил свои излияния, его наперсник, Криспан Морну, выступив вперед, произнес благодарственную речь своему государю.

— Мы с радостью наблюдали, как умело вы, ваше величество, унизили мерзавца, привечающего на землях своего королевства фагоров и обращающегося там с ними почти как с людьми. Но и по сию пору нам приходится терпеть присутствие в нашем городе, в самом святом Парке Свистуна, фагоров короля Анганола. Сегодня днем — и так думаю не только я один — вдохновившись великим открытием Сартори Ирвраша, мы ещё раз докажем нашему доброму королю Сайрену Станду свою преданность, избавив его и наш святой город от этого зловонного стада вместе с его гнусным гуртовщиком. Вышвырнем их всех вон!

Со всех сторон послышались дружные аплодисменты. Хлопали все, даже сам король Сайрен Станд. Речь верного наперсника словно бы отзывалась эхом его собственных зловещих мыслей...

Данный низкий план пришелся весьма и весьма по душе королю Олдорандо. Однако при этом он был далеко не дурак. Ведь Олдорандо был обречен на скорую погибель из-за неумолимо нарастающей жары. Его население уже в ближайшие годы должно было перебраться либо на север, в Панновал, либо на юг, в Борлиен. Но королю Сайрену Станду очень хотелось остаться королем. О том, чтобы заполучить корону Це`Сарра, нечего было и думать. Оставалось всеми правдами и неправдами присвоить себе корону Борлиена, а сделать это можно было лишь погубив его законного короля, к чему Сайрен Станд решил приложить все усилия. Более того, он горячо надеялся, что ужасное открытие СарториИрвраша, которое он должен был огласить уже очень скоро, в наступающий полдень, нанесет жестокий удар могучей нации, с недавних пор начавшей разувериваться в постоянно слабеющем союзнике, — панновальцам. Сегодня он намеревался, ни более, ни менее, бросить вызов монополии Це'Сарра, и не на военное первенство, а на саму веру! Причем всего этого он мог достигнуть, укрепив господствующую в Панновале философию, направленную против расы анципиталов! Коротко переговорив с СарториИрврашем, он понял, что открытие этого еретика поможет ему добиться желаемого результата.

С самим СарториИрврашем он заключил тайную сделку. В обмен на приватное выступление перед придворными и высшими церковниками в сегодняшний полдень — выступление, которое должно было выставить короля ЯндолАнганола врагом всего рода человеческого — Сайрен Станд обещал бывшему советнику освободить Оди Джесератабхар из сиборнальского посольства, и добился этого, просто пригрозив взять его штурмом при помощи так кстати подоспевшей роты панновальских гвардейцев. Более того, он предоставил Оди и СарториИрврашу роскошные покои во дворце, где они смогут жить и работать в мире и покое. Договор был скреплен согласием с обеих сторон, причем каждая сторона довольно улыбалась, считая себя отлично обманувшей другую.

* * *

Небывалая даже для Олдорандо жара отняла разум у многих, кто в тот поистине роковой день пришёл во дворец. По донесениям городских медиков, ещё до наступления полудня несколько почтенных старцев скончались прямо на улицах от теплового удара. Поэтому полуденное представление решено было устроить не в тронном зале, как первоначально планировалось, а во дворцовом саду, где били фонтаны и на листве блестела влага, а между деревьями были спешно натянуты навесы для создания благодатной тени.

Когда придворные и отцы местной Церкви наконец собрались, в саду появился сам король Сайрен Станд под руку с королевой. Следом за высочайшей четой шла принцесса-дочь. Не тратясь на приветствия, король Олдорандо обвел присутствующих взглядом в поисках ЯндолАнганола. Милуя Тал увидела короля Орла первой и заторопилась к нему через лужайку. Король стоял в углу сада, под деревом, в компании своего оружейника и двух капитанов его личной стражи. Лицо его было крайне мрачно.

— Проклятый наглец, он испортит всё дело, — пробормотал Сайрен Станд. Сразу же после суда он отослал борлиенскому королю щедро украшенное виньетками письмо, в котором всячески извинялся за ошибочное обвинение и заключение в темницу, — что, по мнению короля Олдорандо, оправдывала внешняя вескость улик. Но он был вовсе не рад был видеть его здесь, в месте своего предстоящего триумфа, который мог быть изрядно подпорчен очередной дикой выходкой вспыльчивого борлиенского монарха. Однако и выдворить его было, увы, невозможно...

О чем король Станд не знал, так это о том, что его жена, Бакхаарнет-она, в тот же час отправила ЯндолАнганолу собственное письмо, в котором выразила свою боль и муку из-за случившегося и попутно назвала своего коварного мужа 'палачом любви'...

Когда король Олдорандо наконец удобно уселся на заранее принесенном сюда троне, ударили в гонг и на поляне появился облаченный в черное Криспан Морну, церковный наперсник короля и секретарь королевских министров. Престарелый Кимон Эурас был слишком утомлен утренним судилищем, чтобы участвовать в чем-то ещё. Поэтому Криспан Морну выступал один.

Поднявшись на шаткий помост, спешно возведенный посреди лужайки, Морну поклонился королю и королеве и заговорил (о его голосе один из придворных остряков однажды заметил, что в нем столько же благозвучия, сколько любовного пыла в недавно повешенном).

— Сегодня должно произойти крайне важное и необычное событие. Мы станем свидетелями совершенного силой мысли открытия, представленного на наш суд, первыми вкусим плоды многолетних исторических и натурфилософских исследований, проведенных лучшим умом Кампаннлата. В настоящем поколении мы, как одна из самых просвещенных наций мира, уже понимаем, в чем причина прерывистости развития нашего народа, да и всех других народов. Причина эта — в цикличности Великого Года, состоящего из 1825 малых лет, а отнюдь не в войнах или лености, как иногда заявляют глупцы. Великий Год имеет два противоположных периода — глубокого леденящего холода и испепеляющей жары. Таково наказание, наложенное Всемогущим на человечество за его грехи... В холодные годы развитие культуры замирает, а иногда и откатывается назад. Но сегодня мы услышим того, чей острый разум сумел пронизать периодичность темных лет и выкристаллизовать крупицы знания, связавшие нас теперешних с теми отдаленными временами. Открытие это для нас чрезвычайно важно, поскольку оно касается чудовищ, вечно преследующих нас и насланных на нас самим Вутрой — фагоров. Благородное собрание, я призываю вас внимательно выслушать известного ученого и философа, господина СарториИрвраша!

Над лужайкой разнеслись вялые хлопки. Выпивка и непристойные развлечения с малолетками обоего пола интересовали подавляющее большинство собравшихся значительно больше, чем любые открытия.

Под жалкие аплодисменты на помост взошел СарториИрвраш. Приглаживая привычным жестом усы, он быстро посмотрел направо и налево. Он казался совершенно спокойным и уверенным. Вместе с ним на помост поднялась Оди Джесератабхар в красивом чаргираке с цветочным рисунком. Уже совершенно оправившись от раны, нанесенной ей ассатасси, она чувствовала себя отлично и была очень подвижна. На присутствующих она взглянула как типичная ускутка, холодно и надменно. Но когда глаза её наконец остановились на СарториИрвраше, взгляд их смягчился.

На его голове красовалась полотняная шляпа, прикрывающая от солнца его лысину. Бывший советник матрассильского двора принес с собой несколько книг, которые, прежде чем начать говорить, тщательно разложил на стоящем на помосте пюпитре. Академический бесстрастный тон, в котором он начал свое выступление, ничем не предвещал оцепенение и ужас, которые вскоре должны были породить слова советника...

— Я искренне благодарен королю Сайрену Станду за предоставленное мне при дворе Олдорандо убежище, — наконец начал он. — За свою долгую жизнь я познал немало превратностей судьбы — и даже здесь, в этой древней процветающей столице, оказалось, что я по-прежнему не вырвался из грязных рук того, кто издавна был известен как злейший враг знания... Однако, волею судьбы, нередко именно те, кто презирают знания и ненавидит науки, способствуют их развитию. Много лет я служил советником у короля-узурпатора ВарпалАнганола, а после перешел на службу к его сыну, сегодня утром испытавшему на себе всю силу правосудия и сейчас присутствующему здесь. Этот негодяй, король Борлиена, в пылу животной ярости совершенно беззаконно изгнал меня с поста советника... — СарториИрвраш недовольно пожевал губами, стараясь поймать ускользнувшую при виде короля-обидчика мысль.

— Итак, состоя советником при королевском дворе Борлиена, я имел возможность в течение многих лет проводить розыск накопленных в нашем мире знаний и описывал их в труде, названном мною 'Азбукой Истории и Природы', — наконец продолжил он. — Причем одной из главных своих целей ставил отделение домысла и мифа от того, что имело место на самом деле. О том же я собираюсь говорить и сейчас.

После того, как я попал в немилость и был изгнан, все мои бумаги были безжалостно сожжены жестоким королем, и труд всей моей жизни погиб. Но знание я сохранил в неприкосновенности в своей голове. Используя это знание и соединив его с полученным после изгнания из Борлиена опытом, а также в большой степени благодаря помощи прекрасной дамы, что стоит рядом со мной, Оди Джесератабхар, бывшего адмирала воинов-священников сиборнальского флота, я сумел разрешить многие из тех важнейших загадок, над которыми ломал голову с давних пор. Среди них есть и загадка, ответ на которую показался мне чрезвычайно важным, имеющим поистине космологическое значение, — это то, с чем мы сталкиваемся ежедневно...

Среди собравшихся разнесся недовольный шум. Они надеялись услышать из уст бывшего советника нечто непристойное, даже кощунственное — и космологические рассуждения интересовали их мало.

СарториИрвраш назидательно поднял палец.

— Прошу вас, господа, потерпеть немного, и, несмотря на жару, выслушать меня до конца, — а я в свою очередь постараюсь быть как можно более краток, хотя, как известно, это не всегда входит в мои привычки.

Криво улыбнувшись, он ещё раз огляделся. В глазах, устремленных на него со всех сторон, читались презрение и скука, или, изредка, нетерпеливый интерес. Недовольный, он прямо перешел к делу, пропустив финал своего пространного предисловия:

— Смею надеяться, что я никого не задену тем, что скажу сейчас. Решившись поведать свету о своём открытии, я уповаю на то, что каждый честный человек любит правду более всего на свете. Итак, погрязнув в житейских заботах, мы редко поднимаем взгляд, чтобы окинуть им перспективу всего, что творится на планете вокруг нас. То, что происходит с Геликонией сейчас, воистину подобно чуду. Наш мир напитан жизнью до краев. Но жизнь, копытная и крылатая, существует повсюду, от одного полюса до другого, во всякое время Великого Года. Неисчислимые стада фламбергов, не менее миллиона голов в каждом, без видимой цели мчатся по бескрайним равнинам Сиборнальского материка. Я был свидетелем нашествия такого стада — и поверьте, это нельзя забыть. Откуда же взялись эти рогатые создания? Как давно они существуют на свете? На эти вопросы у нас нет ответа. Нам остается только неметь от благоговейного ужаса при виде подобного множества живых существ. Но тайна древности может быть раскрыта, стоит только отбросить излишнее стеснение перед природой. Причем тайну эту могли бы раскрыть очень давно, если бы все короли обладали мудростью Сайрена Станда!

С этими словами СарториИрвраш поклонился монарху, который ответил ему снисходительной улыбкой, совершенно не догадываясь о той ужасной ереси, что последует далее. С разных сторон донеслись разрозненные хлопки самых верных лизоблюдов короля.

— В пору моего мирного существования при дворе в Матрассиле, мне доводилось наслаждаться обществом МирдемИнггалы, прозванной за свою несравненную красоту королевой королев — только потому, что люди, давшие МирдемИнггале такое имя, не знали королевы Бакхаарнет-она... — льстиво продолжил СарториИрвраш. — Вместе с МирдемИнггалой всегда была её дочь, юная принцесса ТатроманАдала. Я часто играл с принцессой и читал ей сказки из ярких детских книжек, которых у той было великое множество. Мои бумаги уничтожены — но по счастью книжки принцессы Татро не постигла та же участь, даже после того как её жестокий отец изгнал её вместе с матерью на побережье. Вот та самая книга, которую я читал когда-то Татро...

В этом месте он взял со стола большую книгу и поднял её так, чтобы было видно всем.

— В книге Татро есть сказка 'Серебряный глаз'. Много раз я читал её принцессе, не вникая во внутренний смысл этой странной истории. И лишь по воле случая пустившись в плавание, я сумел открыть правду. Открыть потому, что стада фламбергов напомнили мне примитивных странствующих фагоров древности...

До этих слов СарториИрвраша слушатели внимали ему, говорящему с обычным для него педантизмом, с ленивым равнодушием. Но многие из присутствующих в этом саду были ярыми приверженцами — и даже организаторами — святых походов против фагоров, исконными, природными ненавистниками анципиталов. Заслышав знакомое слово 'фагор', они начали прислушиваться с интересом.

— Тут, в сказке о Серебряном Глазе, упоминается фагор. Точнее, речь идет о гиллоте, состоявшей советницей при дворе короля сказочной страны Понптпандум. Хотя страна эта не такая уж сказочная — и сегодня Понптпандум, ныне называющийся Понипот, благополучно существует к западу от Барьерных Гор. Гиллота, наделенная магической силой, направляла короля и давала ему мудрые советы, касавшиеся управления королевством. Король стал зависеть от любого слова гиллоты, как малый сын от матери. В конце король, конечно, убивает гиллоту... Серебряный глаз, о котором идет речь в этой сказке, представлял собой нечто вроде солнца серебристого цвета, но не дающего тепла и тускло светящего по ночам. Глаз этот по своей природе был схож с близкой планетой Кайдау, только намного больше. Когда король убил гиллоту, Серебряный Глаз уплыл в небо и больше не вернулся. 'Что всё это может означать? — спросил я себя тогда. — Нет ли в сказке скрытого смысла?'

Подойдя к самому краю помоста, СарториИрвраш, уже очень взволнованный и желающий как можно скорее выложить наконец сокровенное, склонился через хлипкие перила к аудитории и простер руку.

— В конце концов я нашел ответ во время плавания на ускутском военном корабле. Наше судно попало в штиль в проливе Кадмира. Присутствующая здесь дама, Оди Джесератабхар, и я отправились в шлюпке на остров Глиат, где нам удалось захватить живьём гиллоту с черной шерстью. Известно, что перед началом брачного периода и гона у гиллот в течение одного дня бывают месячные. Всю жизнь пренебрегая двурогими и питая к ним справедливое предубеждение, я никогда не изучал их языков, ни родного, ни хурдху, но общаясь с гиллотой через переводчика, я вдруг выяснил, что на хурдху месячные гиллот называются 'теннхрр'. Вот это-то и послужило ключом!

Собрание недовольно зашумело. Подробности половой жизни фагоров мало интересовали его.

— Прошу у присутствующих прощения за столь продолжительное вступление, а также за то, что вещи, о которых я говорю, на первый взгляд кажутся незначительными, — торопливо извинился СарториИрвраш. — Но в своих записях — как я уже говорил, злодейски уничтоженных королем ЯндолАнганолом, — я отмечал, что и у фагоров, как бы примитивны они ни были, тоже существуют легенды, передающиеся из поколение в поколение. Конечно, трудно было ожидать, что в этих легендах может крыться хоть какой-то смысл... Однако мне стало известно, что когда-то давным-давно вокруг Геликонии обращалось некое дочернее тело, как сама Геликония обращается вокруг Баталикса, а Баталикс вокруг Фреира. Когда вблизи нашей планеты появился Фреир и на ней зародилось человечество, это дочернее тело по какой-то причине уплыло. Причем называлось это пропавшее небесное тело не иначе, как Т'Сехн-Хрр! 'Не может ли оказаться, что слова 'теннхрр' и 'Т'Сехн-Хрр' означают одно и то же?' — задал я себе вопрос.

Всем известно, что гон случается у гиллот десять раз в течение малого года — то есть каждые шесть недель. Таким образом легко предположить, что Серебряный Глаз в небесах, или же луна, являлся мерилом для срока их месячных. Но могла ли луна Т'Сехн-Хрр, если допустить её существование, облетать Геликонию один раз за шесть недель? Каким образом проверить события такой давности, что даже в человеческой истории о них не сохранилось ни документальных свидетельств, ни записей, ни рисунков — ничего? Ответ вновь нашелся — он тоже крылся в сказках Татро!

В сказке Татро говорится, что небесный глаз открывался и закрывался. Это могло означать, очевидно, что 'глаз' менял фазы, в зависимости от положения относительно Геликонии, как это происходит теперь с Кайдау и тремя остальными планетами. По сказке Глаз широко или полностью открывался десять раз в году. Понимаете? Снова десять. Взятые из разных мест фрагменты головоломки совпали! Надеюсь, теперь вам понятен вывод, к которому я тотчас же пришел?..

СарториИрвраш обвел глазами скучающую аудиторию и совершенно ясно увидел, что никакого понимания здесь ожидать не приходится, тем более немедленно. Слушатели нетерпеливо ждали продолжения и ответа. Он снова заговорил, не заметив, что его собственный голос от волнения поднимается до крика.

— Когда-то у нашего мира был второй, намного больший спутник, серебряная луна, Глаз в Небесах, которого он лишился во время невероятных древних катаклизмов, связанных с появлением Фреира. Луна эта уплыла прочь, куда и каким образом — увы, нам неизвестно. Важно лишь то, что луна называлась Т'Сехн-Хрр, и имя ей дали фагоры!

Заглянув в свои записи, СарториИрвраш коротко переговорил с Оди; в продолжение паузы его слушатели недовольно елозили на своих местах. Когда СарториИрвраш заговорил снова, в его голосе появилась суровая нотка.

— Откуда же, спросите вы, у древней луны могло быть имя, данное ей именно фагорами? Почему в анналах человечества нет никаких записей о небесной сестре Геликонии? Ответ также можно найти в хитросплетениях и перипетиях древности. Оглядевшись вокруг, я, представьте себе, нашел-таки потерянную луну. Но не в небе, а в совершенно ином месте — луна эта светила из оборотов нашей повседневной речи! Каким образом, скажите, устроен наш календарь? Восемь дней в неделе, шесть недель в теннере, десять теннеров в году из четырехсот восьмидесяти дней... Никто из нас никогда не спрашивал себя, почему наш календарь устроен именно так. Никто из нас не догадывался задуматься над тем, отчего теннер зовется именно теннером и никак иначе, и почему в году ровно десять теннеров. Но и это ещё не всё! Наше всем известное слово 'теннер' на родном языке фагоров означает ночь, когда Небесный Глаз бывал полностью раскрыт. Так люди приняли в свою речь слово фагоров 'теннхрр'. Наш 'теннер' — это 'теннхрр' фагоров и он же — луна Т'Сехн-Хрр!

Гневный ропот, зародившийся среди слушателей, постепенно набирал громкость. Сайрен Станд оглядывался по сторонам и чувствовал себя полным ослом — он ожидал услышать унижение фагоров, а не унижение людей. Ещё раз взяв со стола книжку Татро, СарториИрвраш призвал присутствующих к молчанию. Он настолько увлекся своим рассказом, что уже не замечал пропасть, разверзшуюся прямо у его ног...

— Вот, друзья мои, первый вывод, к которому я пришёл. Среди вас стоит король ЯндолАнганол и вы можете спросить его — я уверен, он знает правду и не посмеет опровергнуть мои слова, ибо ни кто иной, как он всеми силами способствует тому, чтобы на землях его королевства двурогие спокойно селились и плодились во множестве!

Но король ЯндолАнганол больше никого не интересовал. Злобные глаза собравшихся уставились на СарториИрвраша, атеиста и еретика. Он решил побыстрей закончить дело.

— Окончательный вывод также ясен и очевиден. Раса двурогих, которая в течение многих Великих Сезонов служит источником всех бед человечества, вовсе не раса недавних пришельцев-захватчиков, вроде, например, дриатов. Нет. Анципиталы — невероятно древняя раса. Некогда фагоры населяли всю Геликонию, как ныне фламберги населяют тундры Сиборнала. Фагоры пришли в этот мир не в начале последней Вейр-Зимы, как полагают темные невежды. Нет. Считать так — означает расписываться в своём невежестве. Правда кроется, как ни странно, в сказке. Она в том, что на Геликонии фагоры появились задолго до людей. Фагоры владели Геликонией прежде, чем в её небе появился Фреир — и очевидно, это продолжалось очень и очень много веков. Люди появились много позже... В самом начале люди зависели от фагоров, были накрепко привязаны к ним. Именно фагоры научили людей речи, и потому в нашем языке до сих пор сохранилось много слов двурогих. 'Кхмир' на родном означает 'период гона'. Даже само имя нашего мира, 'Геликония', вышло из языка фагоров. Оно...

Король ЯндолАнганол наконец нашел в себе силы заговорить. То, о чем говорил его бывший советник, настолько потрясало сами основы веры, что в течение довольно долгого времени король Орел стоял словно в трансе, выпучив глаза и приоткрыв рот, напоминая больше рыбу, чем гордую птицу.

— Ложь, ересь, святотатство! — выкрикнул он. — Заткните ему глотку, навсегда!

При знакомом слове 'святотатство' зашумели и другие. Но вмешательство короля Сайрена Станда остановило зарождавшийся скандал — монарх направил к ЯндолАнганолу гвардейцев, которым поручено было следить за тем, чтобы вспыльчивый борлиенец впредь не мешал выступлению. К королю Орлу устремились несколько дюжих воинов — чтобы остановиться перед сверкнувшими остриями мечей борлиенских капитанов, в любую секунду готовых к драке. Вот-вот могло начаться кровопролитие.

СарториИрвраш повысил голос, спеша довести своё ужасное дело до конца.

— Признаю, слава человеческого рода несколько потускнела от сказанного мной слова правды. Это, безусловно, печально. Но истина, повторюсь, в том, что фагоры появились на свете куда раньше людей. Фагоры были господствующей расой на Геликонии, и, — в том нет сомнений, — обращались с нашими предками как с животными до тех пор, пока мы, люди, не восстали и не освободились от их чудовищного господства...

— Заткните ему рот! — вдруг закричала Бакхаарнет-она, поняв, к чему ведет свою речь СарториИрвраш — и чем его объяснения закончится. — Неужели вы все будете слушать этого старого безумца?!

Муж-король наотмашь ударил её по лицу и повернулся к своему главному наперснику, вновь ища у того поддержки. На сей раз Криспан Морну всё же заговорил глухим и ровным уверенным голосом:

— Здесь, в Олдорандо, нам издавна известно, что в действительности фагоры всегда были и останутся лишь грязными животными и ничем иным. У двурогих все повадки и ужимки животных. Пускай они говорят. Попугаи тоже говорят. Но, в отличии от попугаев, фагоры во все времена были враждебно настроены к людям. Никому не известно, откуда они пришли. Полагают, что они спустились с гор Нктрикха в начале Времен Холодов... Но одно мы отлично знаем и в этом не может быть сомнения — этих мерзостных, враждебных нам созданий следует истребить без остатка, сначала устранив из рядов человеческого сообщества, а потом и вовсе стереть с лица земли!

Увы, его речь пропала втуне, её просто никто не услышал. Негодующий говор и выкрики становились всё громче. Везде люди поднимались на ноги и что-то яростно кричали друг другу. Спор быстро перешел в обмен оскорблениями, и несколько наиболее проницательных придворных дам поспешили скрыться с места разгоравшегося скандала, пока не дошло до рукопашной. Вокруг ЯндолАнганола вновь заблистала сталь — гвардейцы едва сдерживали гнев короля и его капитанов. В СарториИрвраша полетел первый камень, угодивший ему в руку. Потирая ушибленное место, ученый испуганно озирался. Он не ждал такого эффекта.

Среди буйной толпы, заходящейся от ярости, был лишь один спокойный слушатель, — посланник Его Святейшества Элам Эсомбер. Он не желал принимать участия в назревающем побоище. Равнодушный ко всему, кроме удовлетворения своих прихотей и холодный в душе, как змея, он наблюдал за происходящим с циничным злорадством, ничуть им не затронутый, испытывая только удивление от того, какое действие сказанное возымело на диких олдорандцев.

Обитатели Земли, отделенные от Геликонии пространством и временем, взирали на творящееся в саду короля Сайрена Станда с куда меньшим спокойствием и отстранённостью. Земляне в большинстве своём знали, что в словах СарториИрвраша содержится правда, точнее, почти правда, за исключением отдельных мелких неточностей. Но знали здесь и то, что человек отнюдь не любит правду превыше всего на свете, как наивно полагал бывший советник. За правду приходилось всё время бороться и правда чаще всего обнаруживала свойство безвозвратно теряться. Правда могла уплыть в неизвестность подобно Серебряному Глазу, чтобы никогда уже не вернуться...

Как уплыл в неизвестность Т'Сехн-Хрр, никто из людей не видел. Космологи на Земле и Аверне реконструировали это событие с максимально возможной степенью приближения, и с тех пор считали, что имеют о нем практически полное представление. Катаклизм случился восемь миллионов земных лет назад, когда сила тяготения Фреира, звезды, массой в 14,8 раз превосходящей Солнце, либо, что вернее, сила тяготения кого-то из его ныне исчезнувших спутников, вырвала Т'Сехн-Хрр из объятий Геликонии.

Из вычислений, сделанных на основе сохраненных фагорами описаний Т'Сехн-Хрр, следовало, что её радиус составлял примерно 3252 километра против 7723 километров Геликонии. По тем же описаниям спутник Геликонии имел голубую атмосферу, вне всяких сомнений, богатую кислородом, и также поддерживал на своей поверхности жизнь, хотя о её природе и дальнейшей судьбе оставалось теперь только гадать.

Не вызывало сомнения только одно: эти эпические события, имея вид совершенно катастрофический, накрепко запечатлелись, словно бы выгравировались во вневременном сознании фагоров. То, как сами небеса перевернулись, забыть, конечно, было невозможно.

Кроме самого факта космологического события такого масштаба, землян удивляло и то, каким образом Геликония вообще сумела пережить потерю спутника.

* * *

— Да, я понимаю, что это звучит как злейшее кощунство против вашего единого Бога и прошу у вас за это прощения! — закричал в толпу СарториИрвраш, со страхом прижимая к себе Оди и слыша, как крики вокруг него становятся оглушительными. — Но я должен донести до вас правду — в этом я вижу свой долг. Достопочтенный Криспан Морну сделал совершенно правильный вывод. Поскольку фагоры до появления Фреира, то есть, во времена бесконечной Зимы, были на планете господствующей расой, то если их не уничтожить сейчас, пока стоит Лето, они вновь возьмут над нами верх, едва Зима вернется. Поставленные мной эксперименты позволили установить, что мы, люди, те же животные... Божьим ли произволением или по другой причине, но люди в своё время произошли от иных — от домашних животных фагоров, и случилось это уже после вселенского катаклизма. Люди произошли от иных точно так же, как в своё время фагоры произошли от фламбергов. И поскольку фагоры — потомки фламбергов, то вполне может случиться так, что в один вовсе не прекрасный день от них произойдет ещё более ужасное племя и заполонит весь наш мир...

Пока же фагоры ждут своего часа, затаившись со своими кайдавами на заоблачных плоскогорьях Нктрикха, они готовы спуститься на равнины в начале Зимы и отомстить. Наши же народы разобщены и слабы, как никогда прежде. Совершенное мной в Гравабагалинене ужасное открытие тому порукой... Этой Зимой фагоры сотрут людей с лица земли. Помните об этом и страшитесь! Пока царит жара и господствует Лето, двурогих нужно уничтожить, ибо только Летом люди — полновластные хозяева Геликонии. Когда снова наступят холода и грянет Зима, злобные наездники на кайдавах вернутся! Вот вам мой главный призыв: перестаньте враждовать между собой, не тратьте на это понапрасну силы! У нас есть общий враг, древний, безжалостный и затаившийся, — а кроме того, есть и те, кто защищает этого врага, принимает у себя фагоров! И худший из них стоит сейчас здесь, среди нас!..

На щеках ЯндолАнганола разгорелись пятна яростного румянца. Он понял, к чему ведет свою речь его бывший советник и ждать этого не собирался. С усилием цедя слова сквозь стиснутые зубы, он объявил:

— В своё время СарториИрвраш сказал мне, что наша путеводная звезда, религия, горячим, может быть самым горячим приверженцем которой я в данном месте являюсь, началась с незатейливого поклонения фагорам! Вера наша зародилось в ту пору, когда люди ещё находились на более низкой, примитивной ступени развития. Сейчас церковники тщательно скрывают этот факт — но, судя по сохранившимся рисункам, в древности Всемогущий удивительно напоминал анципитала! С тех пор прошло много веков, образ Бога расплылся и принял более... приемлемые очертания. Но, тем не менее, это так. Сегодня никто не станет звать фагоров всемогущими. Теперь это трудно даже вообразить...

Из собственного опыта я знаю, что при хорошем и умелом обращении двурогие могут быть очень послушными и понятливыми. Но самим своим появлением наша святая вера обязана анципиталам. И тем не менее, церковь ополчилась против них!..

— Всё это вряд ли покажется убедительным Его Святейшеству Це'Сарру, который наверняка сочтет твои слова недопустимым кощунством, противным Акханабе и направленным на подрыв спокойствия Его правления! — яростно выкрикнул Криспан Морну.

— Вот именно! — поддакнул Сайрен Станд. — Никто не поверит в такую невообразимую богохульную ложь!

Но многие, увы, поверили — и началась общая драка. Здесь были все местные столпы религии, вдохновители святых походов. А перед ними был бездушный атеист, неслыханно оскорбивший их религиозное чувство и одновременно пробудивший в них воинственные инстинкты. Фанатик, бросивший в СарториИрвраша первый камень, был повержен кулаком своего же соседа, старого генерала, потерявшего всех сыновей в святых походах и имевшего свои причины ненавидеть церковников. Но камни засвистели уже по всему саду. Вскоре был обнажен первый кинжал, торопливым движением пронзивший плоть.

По злой иронии судьбы, мнения собрания разделились примерно поровну и потому ни одна из сторон не могла взять верх. Церковники дрались с придворными, придворные с церковниками. Застарелая ненависть королевского двора к отцам церкви, густо замешанная на зависти к их вызывающей роскоши и вызванная их удушающим диктатом, наконец-то вырвалась на волю. Почтенные бароны гонялись за святыми отцами среди великолепных цветников, — и окровавленные, пронзенные скрытыми до срока ножами, падали прямо в цветы. Пронзительно кричали женщины. Постепенно, по мере того как злоба и ненависть принимали всеобщий характер, свалка захватила всех присутствующих, включая и слуг. Балдахины были сорваны и втоптаны в землю. Элам Эсомбер торопливо покинул райский уголок, где среди прекрасных ухоженных деревьев и декоративных растений дворцовой лужайки разыгрывалась в миниатюре история всех военных конфликтов планеты.

Тот, кто стал главной причиной побоища, король ЯндолАнганол, взирал на дело рук своих, а вернее языка, вне себя от ужаса. Он и представить не мог, что одна его гневная фраза может подвигнуть людей на такое. Глупые святоши!..

Наконец к отцам церкви подоспела на помощь их свита, в которой нашлось несколько молодых дюжих монахов с ножами и дубинками. Уцелевшие придворные, все, как один, люди престарелые и тучные, поспешно обратились в бегство. СарториИрвраш решил последовать их примеру, но метко пущенный камень ударил бывшего советника в лицо и он упал на спину. С криком бросившись к повергнутому СарториИрврашу, Оди Джесератабхар попыталась загородить его собой от ворвавшихся на помост церковников, но оружия у неё, увы, не было, а против дюжих монахов она оказалась бессильна. Наскоро отвесив ей пару тумаков, те просто отшвырнули её в сторону, после чего всерьез занялись бывшим советником матрассильского двора. Его били ногами, потом богохульной книгой сказок. Кому приятно, когда при нём поносят возлюбленного Акханабу?..

Поняв, что дело явно движется к убийству, Криспан Морну выступил вперед, и, подняв руки, распростер над поверженным советником свой чарфрул, точно черные крылья. Узнав своего главу, церковники отпрянули. Но тут перед ним возник сам король ЯндолАнганол, разъяренный до полного неистовства. Его меч мигом проделал в этом чарфруле широкую дыру — и ненавистный наперсник короля Олдорандо рухнул замертво. Вслед за ним меч короля пронзил и сердце самого СарториИрвраша...

Оди вскочила и попыталась спастись бегством, но тут же угодила в самую гущу церковников. Те набросились на нечестивую сиборналку всей сворой, били и топтали её, а потом сунули её головой в фонтан, и вскоре жизнь Оди Джесератабхар оборвалась...

* * *

После того как схватка в саду сама собой угасла за смертью оскорбителей, окровавленные и оборванные церковники выбежали из ворот дворца. С собой они несли искалеченные трупы СарториИрвраша и его сиборнальской подруги, выкрикивая на ходу: 'Кощунники мертвы! Да здравствует Акханаба!'

Так начался марш разъяренных церковников по улицам Олдорандо, а закончился он на дальнем мосту, где тела убитых бросили в Ворал. Но не прошло и получаса, как в столице зародились кровавые беспорядки, вскоре распространившиеся по всему городу. Зверское убийство СарториИрвраша и Оди для народа ничего не значило, а вот слух об убийстве самого короля отцами церкви воспламенил толпу. Круги беспорядков от брошенного бывшим советником камня разошлись по Олдорандо так быстро, словно кто-то приложил к этому умелую руку, — и, разумеется, без вмешательства врагов веры здесь не обошлось. Неистово понося неслыханное кощунство, палачи-монахи помимо собственной воли способствовали скорейшему распространению ереси советника, семена которой пали в поистине хорошо удобренную и давно ожидающую их почву. Очень скоро камни полетели уже в самих убийц.

Причина, побудившая народ к таким внезапным действиям, крылась в факте, самим СарториИрврашем упущенном, зато открыто оглашенным его злейшим противником, борлиенским королем. Именно благодаря своей вере тот смог развить теории советника и установить между ними новые связи, самим советником, по причине его атеизма и вечного пренебрежения к окружающим, не замеченные.

Народ понял, что каноны, издавна насаждаемые Церковью, на деле чистой воды ложь. Ведь вся мудрость мира существовала спокон века независимо от людей. А Акханаба — тот, кому поклонялись и кого обожествляли они, а ещё раньше их отцы и многие поколения их предков, оказался самым отвратительным, что только может существовать на свете, — фагором! Открылось, что молитвы их были обращены к тем самым мерзким созданиям, которых они же преследовали с таким жаром. 'Не спрашивайте меня покуда, что я есть — человек, зверь или камень', говорилось в священных писаниях. Теперь вечную загадку в один миг разрешил единственный четкий и ясный факт. Банальный факт. Суть их хваленого бога — бога, на которого опиралась вся политическая система Империи, оказалась безжалостно тривиальной: бог был обычным двурогим.

Что в таком случае могли принести в жертву люди, дабы выдерживать своё существование и далее? Невыносимую правду? Или вдруг опостылевшую им веру?..

Наконец городским стражникам и пришедшим им на помощь панновальским гвардейцам удалось, пролив немало крови, разогнать толпу. На город опустилась мертвая тишина. Все затаились и ждали, включая и Первый Фагорский полк в Парке Свистуна. Подлый план Сайрена Станда обратился против него самого...

* * *

Своим выступлением перед высокой публикой СарториИрвраш хотел устроить резню в казармах Первого Фагорского полка — и, в случае наибольшего успеха, погубить и самого Орла. Такова была его цель, и цель самого короля Олдорандо. Но бывший советник просчитался — преданный Знанию превыше всего, готовый целиком и полностью отдаться истине и по большому счету презирающий людей, он ужасно ошибся. Слушатели не поняли его, их религиозное чувство было жестоко задето — а чудовищное заявление короля Борлиена разрешило кризис самым устрашающим образом. И это всего за день до прибытия в Олдорандо Его Преосвященства, императора Священного Панновала Це'Сарра, решившего ниспустить здесь саму благодать Божью на головы своей преданной паствы!..

Теперь же все пребывали в смятении. Даже городские стражники, вернувшись в свои казармы, спрашивали друг друга: 'Кто же мы, рабы фагоров или нет?' Да и сами церковники переживали сильнейший душевный кризис. Они считали себя хозяевами жизни просто потому, что так устроен мир. Но этот мир внезапно стал чужим и незнакомым, в нём теперь господствовали недоброжелательные незнакомцы — их паства, до этого бывшая такой скромной и послушной...

Начались горячие споры, всё более яростные. Большинство рядовых приверженцев веры, конечно, отвергало теории СарториИрвраша, безоговорочно относя их к разряду вдохновленной самим Вутрой кощунственной лжи, имевшей целью погубить религию. Но в верхушке самой церкви нашлись такие, и немало, кто не только взял гипотезу бывшего советника на вооружение, но и развивал её, находил ей новые подтверждения — и, более того, даже утверждал, что и сам знал об этом уже давным-давно! Некоторые наиболее предприимчивые церковники уже предлагали объявить нечестивого Акханабу лжебогом и обратиться к исконнему богу людей — Вутре, как завещал сам Первосвященный Юли. Согласия не было нигде, даже в самой коллегии епископов. Единственный человек, который мог бы положить конец спорам — архиепископ Олдорандо Криспан Морну — был мертв. Только что монолитная церковь прямо на глазах распадалась на два непримиримых лагеря. Положение складывалось катастрофическое.

Самого Сайрена Станда вера интересовала только с практической точки зрения. Он никогда не воспринимал бога как нечто живое и существующее — так, как воспринимал его король ЯндолАнганол. Религия интересовала короля Олдорандо лишь постольку, поскольку она служила удобной смазкой для колес повозки его правления. Налетев на скалу, его повозка остановилась, качаясь на краю бездонной пропасти. Вопрос веры неожиданно встал крайне остро.

Злополучный король провел остаток дня запершись в покоях жены, в окружении щебечущих пичужек. Время от времени он посылал Бакхаарнет-она справиться, куда пропала принцесса Милуя Тал или принять гонцов, прибывающих с новыми сообщениями о том, что в городе громят лавки купцов и что повсюду в старинные и только что почитаемые монастыри врываются разъяренные толпы и с кольями в руках гоняются за монахами, объявляя их приспешниками ненавистных двурогих. Посланники требовали войск, чтобы прекратить погромы, сопровождавшиеся новыми побоищами и пожарами.

— Но у меня больше нет солдат, — рыдал король Сайрен Станд. — Они все гоняются за проклятыми кейце!

— И нет веры, — отвечала ему не без некоторого самодовольства жена.

— Увы, дорогая, в этом ужасном городе нам не обойтись без этих инструментов власти, — ядовито возразил Сайрен Станд. — Король ЯндолАнганол, убоявшись мести за своё неслыханное кощунство, наверняка сбежал. Трус! А ведь он должен был остаться, чтобы присутствовать на казни своего преступного сына!

Несколько ободренный мыслью о том, что он ещё может отомстить борлиенскому королю столь ужасным образом, Сайрен Станд вечером встретился со своим главным судьей Кимоном Эурасом. Вид судьи поражал: лицо его осунулось, он ещё больше похудел и теперь воистину походил на мертвеца. Мысли о нечестивой сущности Акханабы точили и его. Поклонившись своему государю, он сказал так:

— Внимание народа нынче полностью отвлечено от короля ЯндолАнганола. Главная тема разговоров и из-за чего кипят страсти — ни много ни мало сама наша вера! Остается только надеяться, что прозвучавшая сегодня в дворцовом саду кощунственная речь будет скоро забыта. Уверен, люди не смогут долго выносить мысль о том, что они стоят ниже мерзких фагоров!

Нынешняя ситуация ужасна, но она даёт нам повод окончательно изгнать короля Борлиена из города. Я был вынужден оправдать его в деле убийства вашей дочери — но то, что случилось сегодня утром, позволило нам понять его чудовищно преступные планы. Он решил погубить саму нашу веру! По этой причине я предлагаю изгнать его прежде, чем он сумеет встретиться с Его Святейшеством Це'Сарром и смутить его дух новыми кощунствами. Ведь Его Святейшеству и так предстоит столкнуться с проблемой самого высокого порядка, с трагедией духовного кризиса нашей веры! Кроме того, сейчас актуален как никогда вопрос о замужестве вашей дочери — но его легко можно разрешить, обеспечив ей достойнейшую партию.

— О, я догадываюсь, на кого ты намекаешь, Кимон, — простонала Бакхаарнет-она.

Кимон Эурас, занявший теперь место покойного Криспана Морну, остался невозмутимым. Они с королем поняли друг друга. Новый наперсник напомнил ему о том, что пора провести в жизнь давно обдуманный план — не медля больше ни дня, срочно обручить принцессу с панновальским наследником Тайнцем Индреддом и таким образом заручиться поддержкой могучего Панновала в уже случившихся и ещё грядущих несчастьях. Замечание королевы Кимон Эурас пропустил мимо ушей.

— Каково же будет ваше решение, ваше величество? — с униженным поклоном спросил он.

Сайрен Станд нахмурился. Он нуждался в поддержке Панновала, это так, — но теперь, когда его план готов был исполниться, он вдруг подумал о том, что с момента свадьбы его дочери с панновальским наследником он сам станет лишним и Тайнц Индредд, никогда не страдавший щепетильностью, уж верно быстро найдет способ от него избавиться и присвоить корону.

— Знаешь что, Кимон, я думаю, мне пора принять ванну. Поди вон.

Но Кимон Эурас уже выудил из недр своего черного чарфрула распечатанный конверт.

— Боюсь, что вам придется принять это решение, государь, и тотчас же. Это полученные только что известия от наших агентов в Мордриате. Очень скоро нам придется столкнуться с чрезвычайными сложностями. Агенты сообщают, что во время очередного набега на дриатов Ундрейд Молот, бич Трибриата, был ранен пулей в ногу, заболел гангреной и вследствие этого умер. Пока его орды грозили Борлиену, тот был вынужден держать большую часть своей армии близ столицы. Но теперь, когда Ундрейд мертв, а ЯндолАнганол нет, ничто не помешает ему завоевать наше королевство...

— Что же мне делать? — в отчаянии выкрикнул король. — У меня нет армии, нет веры, нет ничего!

Кимон Эурас умолк и в повисшей звенящей тишине мрачно улыбнулся.

— Я посоветовал бы вашему величеству предложить ЯндолАнганолу самый быстроходный корабль. И даже два, если это возможно, — пусть уводит свою фагорскую гвардию из Олдорандо как можно быстрее! Думаю, теперь он возражать не будет. Проявите настойчивость, упирайте на то, что не властны над взбунтовавшейся чернью, по причине чего его драгоценных чудовищ следует спешно удалить из города, не то их перебьют всех до единого. Совсем недавно он с гордостью заявил, что умеет справляться с обстоятельствами, принимая их как должное. Вот пусть и делает то, что теперь кажется наиболее верным! А пока он громит разбредшиеся орды Ундрейда, мы успеем вернуть нашу армию и укрепить нашу оборону.

Король утер вспотевший от ужасных новостей лоб и задумался над словами наперсника.

— Совет хорош, Кимон, но король ЯндолАнганол никогда не прислушается к нему. Не прислушается в том случае, если совет этот дам ему я! Пусть он услышит его от кого-нибудь из своих друзей.

— От друзей?.. — удивился наперсник.

— Да, от своих панновальских друзей! От Гуаддла Улбобега и этого презренного развратника Элама Эсомбера. Устрой мне с ними встречу и заранее проинструктируй, а я пока наконец приму ванну, о которой давно уже мечтаю. Хочется чего-нибудь сладенького. Ты пойдешь со мной, дорогая? — спросил он, повернувшись к жене. — Ты ведь тоже сластена.

* * *

Между тем, толпа всё ещё буйствовала. Скопления народа были отлично видны с Аверна. В Олдорандо было полным-полно праздношатающихся. Беспорядки всегда ими приветствовались. Теперь смута вновь выплескивалась на улицы из кабаков, где в безопасности дремала до срока. Толпы выламывали из заборов колья и шли брать приступом лавки купцов. Беспорядки вскипали и вокруг церквей, где прежде люди перебивались крохами на паперти. Смута нарастающими волнами накатывалась на монастыри, часовни и даже сам собор. Теперь её мотивы были совершенно прагматичны: люди торопились урвать то, что плохо лежит.

Кроме того, их вел и гнев. Какой-то ученый червь объявил, что церковники держали их в подчинении у фагов. Худшего оскорбления и придумать было нельзя! Куда подевался этот ученый червь? Может быть, он — вон тот монах, что пугливо крадется вдоль улицы, прижимаясь к домам? А, какая разница, бей его!..

Многие авернцы взирали на творящуюся внизу смуту и на участвующих в ней смутьянов с презрением. Другие, кто умел заглянуть глубже, увидели в народной буре жуткий смысл. Какими бы далекими от жизни самого Аверна ни были вопросы, поднятые СарториИрврашем, они нашли отклик и в душах обитателей станции, где никакой бунт не мог разрешить мучительных проблем.

'Вера — само непостоянство'. Так утверждал трактат 'О временах года Геликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизни'. Вера в технологический прогресс, вдохновивший людей на создание Аверна, через сотни поколений превратилась в ловушку для тех, кто находился на борту станции, как превратились в ловушку напластования веры, получившей название акханабизм.

Приверженцы самосозерцательного квиетизма, управляющие станцией не видели выхода из ловушки. Им необходимы были перемены — но их-то они больше всего и страшились. Умами их подданных управляли немытые и нечесаные грубияны, с дикими криками несущиеся по Гусиной улице и по улице Возен неучи — зато у них была надежда, которой здесь, у божественных созерцателей, не было никогда. Распаленный выпивкой и слухами громила с Гусиной улицы мог дать волю кулакам или просто погорлопанить перед собором. Его легко можно было сбить с толку — но ему не суждено было познать всю глубину гулкой пустоты, которую ощутили вокруг себя наставники всех шести семейств. 'Вера — само непостоянство'... Так оно и было. На Аверне вера умерла, оставив после себя отчаяние. Последним актом этого отчаяния стало решение о вечном запрете злополучной лотереи, приведшей к столь неожиданным — и нежеланным — волнениям.

Отчаянию предавалось большинство авернцев — но отнюдь не все. Пока старейшины произносили свой приговор — и записывали на пленку свои дрожащие голоса, разносившиеся по всем отсекам станции наблюдения, на ней рождалась и набирала силу новая клика. У неё уже было имя — её члены называли себя агниперами. Те, кто входил в неё, были молоды и безрассудны. Рассматривая творящееся внизу, у них под ногами безумие — столь созвучное той капле надежды, что жила в них самих, — они прекрасно понимали, что нет ни единого шанса вернуться на Землю, как нет шанса — это совсем недавно чрезвычайно ярко продемонстрировал им некий Билли Сяо Пин — поселиться на Геликонии. Но шанс всё же был — он ожидал их на Агнипе, в священной Часовне Пробуждения, среди древних, но всё ещё действующих машин. Собираясь в тех редких местах, где можно было укрыться от всевидящих камер, они общались горячим шепотом и уже строили планы, как угонят со станции челнок, который доставит их на пустынную планету, которую можно заселить и освоить. В сердцах этих молодых людей горела надежда не менее пламенная, чем у тех, кто мчался с кольями по Гусиной улице.

* * *

К вечеру неожиданно похолодало. Повторились подземные толчки, в городе рухнуло ещё несколько старых обветшавших зданий, но в царящем на улицах хаосе мало кто обратил на это внимание.

Принявший ванну, значительно посвежевший и основательно подкрепившийся король Сайрен Станд наконец почувствовал, что в силах принять в своем кабинете посланника Эсомбера и почтеннейшего Гуаддла Улбобега. Раскинувшись на мягкой кушетке, король усадил рядом с собой жену, приобнял её за плечи, и, составив таким образом продуманно радующую глаз композицию, велел звать к себе панновальцев.

После положенных по этикету приветствий рабыня налила вино в кубки, предварительно наполненные лучшим лордриардрийским льдом.

Гуаддл Улбобег повязал поверх черного чарфрула алый кушак, знак своего высочайшего сана. Неловко поклонившись, он смущенно взглянул на Кимона Эураса, чувствуя себя в присутствии главного судьи не слишком уютно. Готовилось нечто крайне скверное, и пожилой священник нервничал.

В противоположность Улбобегу Элам Эсомбер держался совершенно свободно и был весел и приветлив. Как всегда одетый в изящный чарфрул, он пружинистым шагом приблизился к кушетке королевской четы и поцеловал руки им обоим с видом счастливого человека, имеющего иммунитет к любым бактериям.

— Осмелюсь поблагодарить вас, ваше величество, за представление, которым, как и было обещано, вы развлекли нас сегодня днем, — развязным тоном заявил он. — Примите мои поздравления. Как говорил этот ваш ученый старикан — воистину проклятый Богом атеист — как говорил!.. Сомнения только укрепят веру, вот всё, чего он добился. И тем не менее, не могу не отметить столь внезапный поворот в судьбе короля-еретика ЯндолАнганола, этого любителя фагоров, — ещё сегодня утром он, как убийца, предстал перед судом, который вправе был приговорить его к смерти, а к вечеру уже стал святым, открывшим великую истину.

Мелодично рассмеявшись, он повернулся к Кимону Эурасу, чтобы разделить с тем шутку.

— Это богохульство, — ледяным тоном отчеканил королевский наперсник и ещё больше почернел.

Эсомбер согласно кивнул и снова улыбнулся.

— Теперь, когда у Бога появилось новое обличие, оно появилось и у богохульства. Сегодняшняя ересь, государь, завтра обернется словом истины и поведёт нас в край обетованный кратчайшим путем, уж поверьте моему слову...

— Мне непонятно ваше веселье, — ворчливо подал голос Сайрен Станд. — Но я всё же полагаю, что хорошее настроение всегда лучше дурного. По крайней мере, я надеюсь извлечь из этого пользу. Я позвал вас, чтобы попросить об одной услуге. Женщина, ещё вина!..

— Мы готовы исполнить любую просьбу вашего величества, — проговорил Гуаддл Улбобег, в волнении крепко сжимая в кулаке свой бокал.

Не спеша выбравшись из мягких объятий кушетки и несколько раз прогулявшись по кабинету, Станд заговорил, придав своему визгливому голосу легкий оттенок торжественности.

— Я собираюсь просить вашего содействия в том, чтобы убедить короля ЯндолАнганола как можно скореё оставить пределы моего королевства. Я хочу, чтобы он сделал это прежде, чем успеет связать мою бедную младшую дочь Милую матримониальными узами.

Эсомбер взглянул на Гуаддла Улбобега. Улбобег взглянул на Эсомбера.

— Так каким же будет ваш ответ? — спросил король Станд.

— Государь... — начал было Эсомбер и замолчал, накручивая на палец локон тонких волос у виска и уставившись в пол, словно нашкодивший мальчишка.

Откашлявшись, Улбобег немного помолчал и потом, словно одного раза было недостаточно, снова откашлялся.

— Могу я осмелиться спросить ваше величество о том, как давно вы в последний раз видели дочь? — спросил он наконец.

— Что же касается меня, государь, то я полностью нахожусь во власти короля ЯндолАнганола, — объявил Эсомбер, не отпуская локона. — Причиной тут прискорбная неосмотрительность поведения, допущенная мною некоторое время назад. И что самое непростительное, неосмотрительность я допустил в отношении — хотя это нетрудно понять — самой королевы королев! Вот почему, когда сегодня утром король ЯндолАнганол явился к нам с просьбой о содействии, я не посмел отказать ему... я чувствовал себя обязанным...

Внимательно всмотревшись в гневное лицо короля Олдорандо, посланник смущенно замолчал, предоставляя продолжать Улбобегу.

— Я, государь, архиепископ Собора Его Святейшества Це'Сарра Панновальского, — пояснил Улбобег, — и, таким образом, наделен Его Святейшеством правом в подобных случаях действовать от имени самой Церкви.

— В свою очередь я, — поспешно подхватил Эсомбер, — по сию пору удерживаю при себе подписанную королевой МирдемИнггалой грамоту с разрешением на развод, каковую должен был передать на подпись Его Святейшеству Це'Сарру... или архиепископу его Собора ещё несколько теннеров назад — прошу прощения за то, что вынужден был произнести при вас это оскорбительное слово анципиталов...

— Посему, мы сделали всё возможное, — продолжил Гуаддл Улбобег не без удовольствия, — чтобы высвободить Его Святейшеству побольше времени в ходе его визита в дружественную державу, сняв с него часть его крайне утомительных обязанностей...

— Тем более, что вопрос касался весьма приятной темы... — вставил Элам Эсомбер.

— О да, конечно, и чтобы не беспокоить ваше величество понапрасну...

— Всё, достаточно! — не выдержав, заорал Сайрен Станд. — Ближе к делу, болтуны! Довольно проволочек!

— Вот именно, то же самое сказал нам и король Борлиена несколько часов назад, — согласно кивнул Эсомбер, даря присутствующих лучезарными улыбками. — Ближе к делу и довольно проволочек — речь, достойная его величества... Так вот, данной нам свыше властью мы законным образом скрепили брак между королем ЯндолАнганолом и вашей дочерью, Милуей Тал. Обряд был очень простым, но чрезвычайно трогательным. Жаль, что вашему величеству не удалось присутствовать.

Его величество потрясенно опустился на пол мимо кушетки, но тут же вскочил на ноги с криком:

— Так они уже обвенчались?

— Да, ваше величество, обвенчались согласно всем канонам нашей святой Церкви и теперь зовутся 'муж и жена', — согласно кивнул Гуаддл Улбобег. — Я возглавлял церемонию и принимал от новобрачных клятвы, заменяя Его Святейшество в его отсутствие.

— А я был свидетелем и держал кольца, — вставил Эсомбер. — Кроме того, присутствовали оба капитана стражи короля ЯндолАнганола. Фагоров, тороплюсь сообщить, не было. Это я гарантирую.

— Так они обвенчались? — повторил Сайрен Станд, поводя вокруг диким взглядом. И упал на кушетку, на руки жене, потеряв сознание.

— Имеем честь поздравить ваше величество с законным браком дочери, — развязно закончил Эсомбер. — Мы уверены, что счастливей этой пары не будет на свете!

* * *

На следующий день перед закатом небесная дымка рассеялась. Ранее, в полдень, в Олдорандо прибыл сам Его Святейшество, Це'Сарр Панновала Киландр IX.

Его Святейшество, глубокий старец с редкими белыми волосами, немедленно по приезду улегся в отведенных ему роскошных покоях, отдыхать после тягот дальнего пути и воистину ужасных новостей.

Пока усталый Це'Сарр лежал под шелковым одеялом, местные отцы церкви, уцелевшие придворные, и, наконец, сам король Сайрен Станд наведывались к нему в спальню, дабы принести лихорадочные извинения за религиозный разброд и беспорядки, столь безвременно постигшие святое королевство Олдорандо.

Все слова извинений Его Святейшество выслушивал молча и спокойно, ничем не выдавая охватившего его гнева. Наконец он повелел устроить на закате Фреира специальную службу — но не в городском соборе, а в часовне при дворце, — где он обратится с пастырским словом к собравшимся, чтобы разрешить все их сомнения. Кощунственные слухи о том, что фагоры якобы древняя и мудрая раса, стоявшая значительно выше людей, он объявит наглой ложью еретического борлиенского короля, который будет публично отлучён от Церкви и подвергнут самому суровому проклятию. Затем, чтобы направить праведный гнев против нечестивых двурогих в достойное русло, будет объявлен всеобщий святой поход. Каждый желающий принять в нём участие, будь он хоть бродягой, получит прощение всех грехов и щедрую оплату из бездонной панновальской казны. Таким путём беспорядки не только будут усмирены, но и послужат величайшему триумфу Святой Церкви.

Услышав всё это, посетители Це`Сарра покинули его, полностью удовлетворённые и предвкушающие невиданный триумф святой веры. Сам же Це`Сарр задумался о том, как искоренить ересь внутри самой Церкви. Он уже понимал, что это окажется непросто. Но пока в его дряхлом теле будут сохраняться силы, он не опустит священного меча. Голоса еретиков не будут звучать громче гласа Бога, никогда.

* * *

Как и было условлено, служба началась на закате Фреира. Древний старик, Це'Сарр говорил тихим и исполненным благородства голосом, проклиная нечестивого борлиенского короля и объявляя священную буллу о всеобщем святом походе против богохульных двурогих. Даже война против ненавистного Сиборнала будет отложена. Все силы грозной панновальской армии обратятся на истребление фагоров, сперва в Кейце, а потом и в нечестивом Борлиене. Затем объединенные силы Священной Империи двинутся в высокогорья Нктрикха, дабы навеки стереть с лица Геликонии двурогую нечисть. Мощь мушкетов и пушек принесёт Святой Церкви победу над всеми её врагами, старыми и новыми...

На эту поистине историческую службу явился и король Олдорандо, и его жена, и королевский наперсник Кимон Эурас, и престарелый Гуаддл Улбобег, и даже сам наследник Це`Сарра Тайнц Индредд, обычно крайне равнодушный к ритуалам Церкви. В общем, явились все, кто только мог. Кроме тех двоих, что стояли рядышком в Белом павильоне в Парке Свистуна...

Только что совершив покаянную и благодарственную молитву, король ЯндолАнганол принял бичевание и теперь обмывал окровавленную спину, подставляя её под горячую воду термальных источников, которую лил из кувшина молодой раб. На востоке уже зажигались звезды. На западе ещё догорали отблески величественного заката. Стояла тихая безветренная погода. По земле время от времени пробегала дрожь, словно бы нетерпеливого ожидания грядущих роковых событий...

— Зачем ты так жесток с собой, муж мой? — испуганно воскликнула Милуя Тал, торопливо появляясь в купальне. Она была босиком, в одной полупрозрачной мантии из белого сатара. — К чему истязать плоть, из которой состоит твоё тело? Или твоя плоть не устраивает тебя? Тогда из чего ты хочешь состоять?..

— Страдания моей плоти укрепляют мой дух и воздают за страдания Всемогущего, принимающего на себя всю ярость нечестивого огня Вутры, — мрачно произнес король. — Я не собираюсь просить тебя подвергнуться тому же ритуалу, но лучше тебе оставить эту тему!

— Но твоё тело дорого мне. Теперь твоя плоть принадлежит мне, и если ты и дальше будешь причинять ей вред, я убью тебя. Когда ты заснёшь, я сяду тебе на лицо своим задком и задушу!

Бросившись к мужу, она крепко прижалась к его мокрому телу и стояла так, пока её мантия не промокла насквозь. Король отослал раба вон и принялся ласкать и целовать молодую жену.

— Твоя юная плоть тоже дорога мне, — но я поклялся Акханабе, что не познаю тебя плотски до тех пор, пока тебе не исполнится двенадцать.

— О нет, Ян! Это невозможно! Это ещё целая вечность! Я такая слабая и доверчивая девушка — меня ничего не стоит соблазнить, видишь? — Милуя прижалась щекой к его щеке.

— Полтора года — это совсем немного, и если мы подождем, ничего плохого не будет, только польза.

Но Милуя набросилась на него как дикая кошка, и, свалив в воду, начала игривую борьбу, весело хохоча.

— Я не собираюсь ждать, не собираюсь! Я уже всё знаю о том, что должна делать жена, и собираюсь стать твоей женой вся, до последней частицы!

После этих слов она перешла к страстным поцелуям. Потом он всё же оттолкнул её.

— Ты мой маленький огонёк, ты моя золотая, моя веселая малышка. Но мы всё-таки подождем до тех пор, пока наша свадьба не будет объявлена, — а кроме того, мне ещё нужно как-то объясниться с твоими родителями.

— Но им и так уже всё известно! — взмолилась она.

Стремясь отвлечь её от опасной темы, он сказал:

— Послушай дорогая, у меня есть для тебя маленький свадебный подарок. Сейчас это всё, что у меня есть. Когда мы вернемся в Матрассил, я осыплю тебя подарками с головы до ног!

Засунув руку в карман лежавшей на полу туники, он достал оттуда часы с тройным рядом цифр и подал Милуе. Теперь они уже не казались королю зловещими, до конца сыграв свою жуткую роль...

На циферблате значилось:

...

07: 31: 15/18: 21: 90/19: 24: 40

Приняв подарок из рук супруга, Милуя озадаченно на него посмотрела, удивлённая, но не испуганная. Она попыталась застегнуть часы вокруг головы как обруч, но ремешок не сошелся у неё на затылке.

— И где же я должна их носить?

— Как браслет.

— Хорошо, может быть, я так и сделаю. Спасибо, Ян, замечательная вещица. Я примерю её... позже.

Милуя отложила часы на бортик — и вдруг одним быстрым движением стянула через голову мокрую мантию, оставшись совсем голой.

— Можешь рассмотреть меня и убедиться, что не переплатил!

Король начал молиться, — но когда она вылезла из бассейна и пустилась грациозно танцевать по комнате, его глаза отказались закрываться. Выбравшись из воды, он схватил её, и, подняв на руки, отнёс наверх, к постели.

— Что ж, прекрасно, моя очаровательная Милуя. Мой лакомый кусочек. Наш медовый месяц начнется сейчас же!..

* * *

Из состояния тихого счастья их час спустя вырвал грозный трепет земли и глухой гул, такой слабый, что причиной ему могло быть не землетрясение, а подземный взрыв или обвал. Лампа свалилась со стола на пол, прогнившая кровля опасно затрещала. С потолка посыпалась штукатурка, полетели доски. В страхе соскочив с постели, они замерли в ожидании нового толчка.

— Может, лучше выйти наружу? — спросила Милуя. — Этот старый павильон вот-вот может рухнуть!

— Подожди минутку. Наверно, землетрясение закончилось.

Король оказался прав. Гул обвала затих окончательно и наступила жуткая, неестественная тишина.

В этой тиши мысли в голове короля шевелились подобно земляным червям. Он чувствовал, что сейчас произошло нечто непоправимо ужасное, нечто такое, что разрушит всю его жизнь. Он думал о клятвах, которые приносил — и нарушил все до единой. О людях, которых любил, — но всех предал. О надеждах, которые лелеял, — а после оставлял. В наступившей тишине он нигде не мог найти успокоения — даже в стройном, покрытом испариной теле стоявшей совсем рядом юной жены...

Его мрачный взгляд остановился на предмете, принесенном ей снизу во время перерыва между ласками. То были те самые проклятые часы, когда-то принадлежавшие БиллишОвпину, — порождение неизвестного мира, отравившие всю жизнь короля за последние теннеры его бедственного существования. Их цифры равнодушно мигали, словно отмеряя последние мгновения его недолгого счастья...

Внезапно разъярившись, он схватил часы за ремешок, и, размахнувшись, наотмашь ударил их об деревянный столб, подпирающий крышу.

К огорчению короля, часы не разбились, лишь их прозрачный верх покрыли трещины. Но всё же страшный удар вывел из строя их таинственный механизм: извивавшиеся цифры погасли, исчезли, словно их и не было. Окошечко в корпусе стало серым и пустым. Вмиг утратив всю свою пугающую неестественность, часы стали просто нелепой испроченной безделушкой...

Злобно усмехнувшись своей быстрой победе, король вновь наотмашь размахнулся — и выбросил часы в дальнее, выходящее на север окно, надеясь, что они долетят до обрамляющего парк канала и канут в нём, навсегда избавив мир от своей жуткой тайны...

Избавившись от часов, он замер, тяжело дыша, совершенно голый, страшно напрягшись, поняв вдруг, что сейчас произойдет нечто ужасное, словно разбив эти богохульные часы, он освободил всех заточенных в них демонов Вутры. Через мгновение Милуя Тал тоже встала рядом с мужем, положив руку ему на плечо.

— Всё в порядке, Ян, успокойся. Ты поступил правильно, выбросив эту жуткую вещь. Меня она тоже напугала и я рада, что больше её нет здесь. Фу, чем здесь так воняет?..

Молча и не сговариваясь, они отступили от окна, откуда в комнату проникал восхитительно прохладный воздух... и ужасный запах серы, словно вдруг открылись врата самой преисподней.

— Откуда эта вонь, Всемогущего ради? — пробормотал король. — И где моя верная стража? Почему никто не явился проведать меня, когда этот проклятый балаган едва не рухнул мне на голову?!

Прислушавшись, король понял, что от казарм Первого Фагорского не долетает ни звука. Зато долетает некий другой звук, знакомый и ужасный. Неожиданная страшная тревога обуяла его.

— Я кажется слышу треск огня...

Внезапно повернувшись, Милуя подбежала к противоположному окну и уже оттуда закричала:

— Ян, Ян! Посмотри, что творится! Дворец!..

Бросившись к жене, король выглянул в окно.

Стоявший за каналом и площадью дворец был охвачен пожаром. Внешний деревянный фасад был ещё цел, но середина крыши провалилась и в самом сердце дворца пылало невидимое пока пламя. Клубы багрового дыма поднимались, казалось, к самым звездам.

— Должно быть, подвал рухнул из-за землетрясения. Нужно пойти посмотреть — может быть, мы чем-то сможем помочь. Скорей, скорей, там моя бедная мать!

Птичий голосок Милуи Тал выдавал пронзительные тревожные трели, уже неразборчивые от волнения.

Потрясенные, они быстро оделись и выбежали наружу. Фагоров в парке нигде не было видно — но как только они выщли на площадь, то увидели двурогих.

Первый Фагорский в полном боевом снаряжении охранял дворец, не сводя с него розовых неподвижных глаз. Перед строем фагоров беспомощно стояла толпа горожан, не в силах сделать хоть что-нибудь. Фагоры не подпускали людей к огню. Те, кто пытался это сделать, лежали на земле бездыханными. Городской стражи и гвардейцев нигде видно не было...

Король ЯндолАнганол решительно бросился к дворцу, устремившись прямо на цепь фагоров, — но едва он приблизился к двурогим вплотную, путь ему преградили острия их копий. Предводительница фагоров Гххт-Мларк Чзахн отсалютовала своему господину обнаженным мечом и заговорила:

— Вам нельзя подходить ближе, государь, это опасно. Мы принесли порох в это проклятое гнездо сынов Фреира, туда, где под землей у них прибежище веры, когда худшие из них сошли вниз. От предков к нам пришла весть, что король зла и король-церковник готовят убийство всех ваших слуг — тех, что состоят в гвардии, и тех, кто остался в Борлиене. Нам пришлось предотвратить это, убив этих подлых людей и всю их стражу.

— Кто приказал взорвать дворец? — спросил король, от потрясения еле понимая, о чём идет речь. — Предки не могли предложить вам такого!

Стоящее перед ним существо с прозрачными розовыми глазами подняло огромную трёхпалую руку и поднесло её к голове короля, словно желая вложить в неё свои слова.

— Приказ предков пришел ко мне давно. Когда-то в древности это проклятое место звалось Хрр-Брххд Идохк. Это было святое место, пока...

Окончание фразы король ЯндолАнганол не расслышал, поскольку стоящая рядом с ним Милуя Тал безостановочно закричала на одной высокой мучительной ноте:

— Моя мать! Моя мать! Моя мать! Моя бедная мать!

— Вы убили моего сына... он был там... в дворцовой темнице... — пробормотал король.

— Хрр-Брххд Идохк когда-то основал первый великий кзаххн всех анципиталов того же имени, — невозмутимо продолжила гиллота, игнорируя его рыдания. — В древности. Здесь была наша столица. Никто не отдавал её сынам Фреира, они взяли её сами. Теперь мы наказали воров.

Король Орел ничего не слышал. Он вновь попытался прорваться ко дворцу, но уперся грудью в остриё меча фагорши и выхватил свой меч.

— Пропусти меня, Чзахн, или я убью тебя!

Увы, он уже знал, что угрозы здесь бесполезны. Могучая фагорша была куда сильнее короля, к тому же, за ней были её грозные когорты, а он был один. В ответ он услышал только спокойное:

— Туда нельзя, господин, вы не пройдёте.

— Ты же огненный бог, Ян, — прикажи огню погаснуть! — вскрикивая своим птичьим голосом, клекоча словно попугай, Милуя нещадно щипала его за руки, толкала в спину, но он не трогался с места. Чзахн, явно желающая объясниться, какое-то время молча сражалась с рвущимися к пожару королем, пока наконец не заговорила вновь:

— Древний Хрр-Брххд Идохк — доброе место, государь. В воздушных октавах здесь слагаются песни. До пришествия сынов Фреира здесь жил Хрл-Ичор Ихар, великий отец всех фагоров. Это было в давние, давние времена, во времена Т'Сехн-Хрр.

— Но сейчас другое время, гиллота! И мы живем и умираем сегодня, а не когда-то в древности! — с болью воскликнул король. Он пытался заставить себя размахнуться и нанести удар, — но тщетно. Даже пронзительно кричащая женщина рядом с ним не могла принудить его к самоубийству. Его вернейшая гвардия предала его. Его сын умер. Языки пламени плясали в зрачках его прищуренных глаз. Теперь горел уже весь внешний деревянный фасад, но толпа на площади сохраняла неподвижность, невзирая на то, что пожар разгорался всё сильнее. Она становилась всё плотнее и гуще. Казалось, всё население Олдорандо пришло поглазеть на объятый огнем дворец — больше такой яркой ночи им не увидеть никогда!..

На севере вдруг вспыхнул сверхъестественный голубой свет, очертив зловещие силуэты башен и деревьев. Среди удивительного сияния бесшумно заплясали молнии. Казалось, что разрушение дворца пробудило гнев самих небесных сил. Толпа дружно ахнула.

Помолчав немного и собравшись с мыслями, гиллота продолжила объяснения, выговаривая слова с размеренностью равнодушной ко всему машины:

— Анципиталы жили тут до сынов Фреира, господин. До того дня, когда свет Фреира стал совсем плохим. До того, как ушла Т'Сехн-Хрр. Старые грехи, господин.

Хотя, может быть, гиллота сказала и 'старые вехи'. Её объяснения прервал грозный гул земли. Оба, гиллота и король, упали на землю от сильнейшего толчка.

— Проклятие Вутре! — воскликнул ЯндолАнганол. — Кажется, будто весь мир ходит ходуном!

— Не вставайте, государь. Начинается страшное землетрясение, — предупредила гиллота.

В самом деле, на этот раз землю трясло особенно долго и свирепо. Вокруг с грохотом рушились древние башни и сами стены Лэйнтала. Чудовищный купол собора провалился внутрь, гигантские колонны рухнули прямо на площадь, прикончив тысячи людей. Среди убитых обвалом зевак была и некая АбазВасидол.

Когда дворец взлетел на воздух, она, лежа в постели, вкушала весьма необычные пристрастия некого святого отца из панновальского посольства. Её планы стать новой пассией короля Олдорандо сорвались — но теперь она понимала, что сделала очень верную ставку. Наверняка, Панновал останется последней приличной страной, не затронутой начавшимся кошмаром...

Увы, глупое любопытство привело её сюда, где и её, и её нового любовника, и ещё тысячи горожан стерло из Истории в одно мгновение.

* * *

Дворцовая крыша тоже рухнула, и в ночное небо взметнулся столб огненной круговерти. На миг он сложился в огромную пылающую фигуру, возносившуюся в небеса, и от её жара шарахнулись даже невозмутимые фагоры. Её видели многие, но в яростном вихре пламени невозможно было рассмотреть что-то наверняка...

Потом дрожь земли всё же улеглась и наступила жутковатая тишина. Закричав в один голос, толпа отпрянула, тут же обратившись в бегство. Вынести такое зрелище было выше любых человеческих сил.

— Его святейшество Це'Сарр... мой наставник Улбобег, мой бедный безумный сын... все погибли! — сходя с ума от душевной муки, воскликнул ЯндолАнганол. Милуя Тал рыдала, спрятав лицо у него на груди. — Все погибли... всё погибло!

Он стоял, опустив руки, — не пытался обнять жену, но и не отталкивал её. Сейчас она была для него ничем. Его душа сгорала в пламени дворцового пожара. В блеске огня гибли все его надежды и замыслы — хотя именно он превращал его упования в быль. Он станет повелителем Олдорандо, лишившись сына и наследника, — хотя в этом бесконечном превращении понятий в свою противоположность, этих радикальных перемен точек зрения, когда сам Бог превращался в фагора и возносился на пылающие небеса, он больше не мог желать власти. Фагоры привели его к триумфу, в котором он видел только одно — своё полное поражение...

Его мысли устремились к далекой МирдемИнггале — но их лето давным-давно закончилось, и этот великий погребальный костер его злейших врагов был лишь последним отсветом их угасающей осени...

— Всё погибло, — снова повторил он.

Стройная фигура, свободно миновавшая ряды фагоров, приблизилась к ним как раз вовремя, чтобы возразить:

— Не совсем, государь, и далеко не всё. Рад вам об этом сообщить.

Элам Эсомбер, как всегда, старался держаться легко и уверенно, но теперь это плохо ему удавалось — он был очень бледен и дрожал. Чудовищное землетрясение и ужасный голубой свет подкосили и его душу...

— Поскольку я искренне верю во Всемогущего, кем бы он ни был, человеком или фагором, я решил, что вполне могу пропустить лекцию Це'Сарра на сей счет, уделив время некой юной особе. Как оказалось, это верное решение спасло мне жизнь. Пускай это послужит уроком и вам, ваше величество, — не стоит чрезмерно чтить церковь, это весьма непрочное строение...

Злобно взглянув на посланника снизу вверх, принцесса выкрикнула:

— Вы убежали из дворца — значит, вы трус! Там же мои родители — мать и отец!

Эсомбер игриво погрозил принцессе пальцем.

— Вам стоит поучиться у своего мужа подстраиваться под обстоятельства и использовать их. Если ваши родители действительно погибли — а разбор руин дворца наверняка оправдает ваши опасения — то я первым поспешу поздравить вас, государыня, с тем, что с сегодняшнего дня вы королева Олдорандо и Борлиена! Всегда, даже во времена самых страшных потрясений и бед, таких как теперь, всегда ищите во всём хорошую сторону. Будучи одним из лиц, сыгравших главную роль в вашей с королем Орлом тайной женитьбе, я надеюсь на особое отношение с вашей стороны и в будущем. Но и вы, госпожа, и ваш муж — вы оба знаете, что я останусь верен и предан вам до конца своих дней, и ещё смогу сослужить вам отличную службу.

Король ЯндолАнганол мрачно покачал головой. Взяв Милую Тал за плечи, он хотел увести её от пожара, но не смел войти на объятые безумием улицы. Многие из наиболее истово верующих усмотрели в охватившем прибежище королевской власти пожаре, землетрясении и прочих ужасных знамениях подлинный конец света... а другие — небесную кару, постигшую развратных церковников и самого короля, женатого на сучке-полумадис. Ревущие толпы фанатиков хлынули в монастыри, разрывая в клочья всех монахов, какие только попадались им на глаза и поджигая всё, что только могло гореть, дабы своими руками довершить кару земную и небесную. Огонь быстро охватывал всё большие районы города, с легкостью перекидываясь на склады и купеческие лавки.

— Я ничего не могу сделать, — пробормотал король. — Если я зарублю сейчас хоть одного фагора, они убьют и меня, и тебя. Подождем до утра. Хотя Эсомбер трус и циник, но в его словах есть правда.

— Циник? — тихо переспросил Эсомбер. — А разве ваши фагоры не повторили всего лишь с большим размахом то, что вы сами сделали в своё время с мирдопоклонниками? Ваши зверюги сегодня ночью преподнесли вам корону Олдорандо!

В лице короля мелькнуло нечто такое, чего Эсомбер не смог вынести — и в ужасе попятился назад.

— Если окажется, что весь двор в одночасье погиб в подземелье — а так наверняка и есть — то мне придется задержаться и проследить за тем, чтобы наследование власти произошло законным путем, и королевой стала Милуя Тал — это мой долг, как её законного мужа, — сухо произнес король. — Но разве подобная обязанность может радовать, Эсомбер? Что здесь смешного?

— Я рассчитывал, что вы, как всегда, используете обстоятельства, государь, — кротко ответил тот. — По крайней мере я на вашем месте поступил бы так же. И моя карьера теперь очень резко пойдёт в гору — ведь я теперь самый высокопоставленный из уцелевших владык нашей Святой Церкви! Быть может, я даже стану новым Це'Сарром, кто знает?.. Отсюда и веселье.

Фагоры всё же начала отступать, окружив короля. Они торопливо пошли через площадь. Потрясенная принцесса спотыкалась и её пришлось вести под руку.

Помолчав, Эсомбер шагов через десять продолжил развязным тоном, словно и не случилось ничего:

— В противном случае в Империи воцариться анархия — и за дело возьмется сам Вутра. Но, кто бы из богов или демонов не стоял за всем этим, вам, государь, сейчас несказанно повезло. Пусть и ужасной ценой, но вы сейчас законный король Борлиена и Олдорандо. Объединившись же, они непобедимы и сумеют отразить удар любого врага — будь это Кейце или Рандонан...

— Заставь его замолчать! — взвыла Милуя Тал, вскинув взгляд к своему поверженному божеству.

Король ЯндолАнганол обратил к Эсомберу лицо, на котором читалось звериная ненависть:

— Как ты смеешь думать о выгоде? Ведь сам Це'Сарр умер, как и мой несчастный сын...

Элам Эсомбер небрежно отмахнулся.

— Принадлежность к лику святых Киландру IX теперь обеспечена, это уж точно. Что же до вашего сына, то, как я слышал, поутру король Сайрен Станд собирался освободить его. Быть может, на это его подвигла мать новоиспеченной королевы. Видно, это было ему не по нутру, но нельзя же повесить своего племянника?.. Возможно, таков должен был быть его свадебный подарок, странноватый, но всё же...

— Станд хотел освободить Робайдая? — ноги Орла на мгновение подкосились.

— Да, я слышал, как он говорил об этом со своим главным судьей. Тот был против, но такова была воля короля! К несчастью, твои верные животные успели раньше, освободив его от бремени земного существования!

С губ ЯндолАнганола сорвался жуткий стон.

— Мой бедный мальчик, ну почему он не решил прийти ко мне? Я бы простил ему всё, всё! Сбежать из дворца, чтобы найти смерть в мерзкой темнице...

— Уж видно такова была воля Акханабы, государь. Как бы то ни было, он убийца вашей первой невесты, и по закону вы сами должны были казнить его...

— Почему Роба убил бедную девочку?..

Ответа не последовало, но ЯндолАнганол мог угадать его: развод с его матерью, МирдемИнггалой, вот что стало причиной. Пройдет немало лет, прежде чем память о случившемся сегодня наконец поблекнет, и он сумеет смириться со всем свалившимся на него. Но сперва надо как-то отделаться от проклятых фагоров, так ловко проведших его вокруг пальца...

Словно подслушав его мысли, Эсомбер развязно вторил им, не зная, что выносит себе приговор:

— Позволь узнать, что ты намерен делать со своей Фагорской Гвардией, которая прикончила твоего безумного сынка? Ведь, как примерный отец, ты обязан истребить их всех за это злодеяние...

— Прежде всего я истреблю тебя, святоша!

Пронзив посланника молниеносно выхваченным мечом, король равнодушно отвернулся от его трупа и продолжил свой путь среди пожарища. Уцелевшие от землетрясения здания Олдорандо пылали ярко, как факелы. Их ветхие перекрытия из дерева уже проваливались внутрь. Чудовищный пожар охватил весь город — и в его огненных вихрях в небо уносилась и сама эпоха господства единой религии...

— Ты бы лучше сказал мне, что нам теперь делать с открытием СарториИрвраша, превратившим всю нашу веру в ничто, — запоздало пробормотал король.

Но уже никто не мог ему ответить...

* * *

Беспрепятственно высадившись на пустынном борлиенском берегу, моряки-пехотинцы под командованием Ио Пашаратида совершили быстрый марш на восток, к Гравабагалинену.

От захваченных им по дороге пленных Ио узнал о перевороте в Матрассиле. Медленно, но верно народ понимал всю опасность, грозящую их королеве королев, — а с пониманием накатывала ярость. Наконец, скритина объявила преступного короля ЯндолАнганола низложенным. Его дворец был разграблен и сожжен, его главный союзник — архиепископ БранцаБагинат — растерзан разъяренной толпой, и по возвращении в столицу бывшего уже короля ожидал самый недоброжелательный прием.

Сидевший в голове Пашаратида план обдумывался им так и эдак — и наконец замысел этот утвердился настолько прочно, что начал казаться Ио уже осуществленным. Он захватит в плен королеву королев. Возможно, придется применить силу, — но когда Гравабагалинен падет, королева окажется в его руках. Матрассил с готовностью примет МирдемИнггалу в качестве законной королевы. Он, её супруг, станет править страной. Впрочем, Ио не страдал особыми политическими амбициями — по крайней мере вселенского характера и был готов удовольствоваться короной Борлиена, чтобы править мудро и спокойно. Все хитрости и унижения прошлой жизни в Сиборнале, все разочарования и бесчестие — всё бесследно уйдет и забудется, едва он станет мужем прекрасной королевы королев. Один точный удар в почти беззащитное место — и венец всех его желаний будет принадлежать ему!..

Увы — посланная вперед разведка доложила о возведенных вокруг деревянного дворца земляных укреплениях, которые защищал отряд вооруженных пушками и ружьями солдат. Но даже это не смогло остановить распаленного близостью желанной цели Пашаратида. Он повел своё воинство в атаку на заходе Баталикса, когда над всей землей распространилось туманное предзакатное сияние. Стрелки наступали парами, под прикрытием вооруженной копьями пехоты, держа мушкеты наготове.

Как и ожидал Пашаратид, твердый строй сиборнальцев напугал южных варваров — над бруствером одного из редутов тут же поднялась рука с белым флагом. Из траншеи появилась коренастая фигура, и, осторожно распрямившись, сделала несколько шагов вперед.

Подняв руку, Пашаратид остановил солдат и двинулся вперед один. Он отлично представлял себя со стороны — отважный и сильный, идет бодро и смело. Казалось, каждым своим шагом он завоевывал всё новые и новые мили чужой земли.

Они с коренастым борлиенцем сошлись, остановившись на расстоянии длины солдатской пики. Бардол КараБансити заговорил первым.

— Я желал бы знать, почему ваши солдаты в боевом строю наступают на дворец самой королевы королев! Между нашими странами нет войны, сударь!

— Мои намерения исключительно благородны, — с высокомерием ответил Пашаратид. — Я требую немедля же освободить королеву королев МирдемИнггалу, пребывающую здесь в ужасном и несправедливом заключении — после чего оставлю ваш дворец в покое. В противном случае вы все поплатитесь за сопротивление жизнью!

Осенив лоб священным кругом, КараБансити звучно всхлипнул.

— Увы, — сказал он, — королева королев МирдемИнггала мертва! Её застрелил из лука подлый убийца, подосланный её бывшим мужем, безумным королем ЯндолАнганолом.

— Я отказываюсь верить такой невероятной новости! — гневно заявил Пашаратид. — Вы лжете, сударь!

— Посмотрите сами, — вздохнул КараБансити.

Он указал на море, глянцевито блестевшее в лучах заката. На берегу несколько человек уже готовили к отплытию корабль с погребальным костром.

— Этого недостаточно, сударь, — отрезал Пашаратид. — Я желаю видеть её труп собственными глазами!

Оставив солдат, он бросился к берегу бегом. Четверо носильщиков несли на плечах помост, на котором лежало накрытое белым муслином тело покойной. Налетающий с моря бриз шевелил края муслинового савана. Вокруг тела были насыпаны вороха живых цветов. На берегу у самого прибоя стояла и плакала старуха с темной, крупной, мохнатой родинкой на щеке...

Увы, как ни быстро бежал Пашаратид, он не успел проститься с королевой. Четверо носильщиков уже занесли помост на борт белого корабля, каравеллы 'Жрец Ривенинка'. Пробитые борта судна были наскоро залатаны, чтобы в своё последнеё плавание оно могло выйти, уже не направляемое рукой рулевого. Водрузив помост с усопшей под мачтой, четверо носильщиков тут же спешно вернулись на берег.

СкафБар, мажордом королевы, весь в черном, в одиночку поднялся на борт с ярко горящим факелом в руках. Остановившись перед помостом с телом покойной, он низко ей поклонился. Потом опустил факел в кучу сухого плавника, заготовленного на палубе.

Рабы-фагоры перерубили причальные тросы. Попутный ветер тут же заставил судно отчалить от берега. Дым, стелющийся над водой, напоминал тонкие, длинные пряди седых волос.

Сдернув с головы боевой шлем, Пашаратид с силой швырнул его в волны, потом, повернувшись к солдатам, яростно закричал:

— На колени, вы, невежи! Становитесь на колени и молитесь Азоиаксику за душу этой чудесной женщины. Королева умерла, о, королева королев умерла!

Когда огонь охватил почти весь корабль, он рухнул на песок и разрыдался. Все его планы тоже умерли.

* * *

Трясясь на гнедом хоксни, КараБансити возвращавшийся к своей жене в Оттасол, время от времени вдруг начинал улыбаться. Его коварная уловка увенчалась полнейшим успехом. В труднейшей ситуации он доказал своё хитроумие: атака орды Пашаратида была отбита без единого выстрела, без единого взмаха мечом! На мизинце левой руки у анатома красовался подарок королевы — кольцо с камнем цвета морской волны.

К счастью, королева уехала из Гравабагалинена всего за несколько часов до появления Пашаратида у его врат — едва получив известия о перевороте в Матрассиле. Вместе с королевой уехали её генерал и его сестра, королевская фрейлина, принцесса Татро и несколько оставшихся придворных. Всё вместе они направились через плодородные земли на восток, к столице Борлиена. Где бы на пути королевы и её спутников ни попадалась деревня, крестьяне, крестьянки и их дети выходили из своих хижин и молили бога ниспослать удачу законной королеве Борлиена МирдемИнггале. Даже самые беднейшие несли последние крохи, чтобы накормить её и тех, кто ехал вместе с ней, умоляли сказать, чем ещё они могут помочь прекрасной королеве королев.

Сердце королевы разрывалось от признательности, хотя сердце это уже было не то, что прежде; жар ушел из её желаний, осталась лишь печаль. Когда-нибудь она согласится принять генерала ТолрамКетинета в качестве мужа-консорта. Если ничто не изменится, так всё и будет. Но прежде ей необходимо найти сына и утешить его. Лишь тогда её будущее примет более определенные очертания...

* * *

Ио Пашаратид не знал, что делать дальше. О возвращении в мстительный Сиборнал он теперь даже не думал — ведь в глазах его вечно подозрительных владык он сам стал предателем, погубившим важнейшее дело. Пока его солдаты решали, вернуться ли им к кораблю или стать на берегу моря лагерем, он позорно рыдал на песке. Небольшое стадо косуль, не обращая на него никакого внимания, спустилось на песчаный берег, чтобы попастись у высшей линии прилива.

Погребальный корабль уплыл в море, унося на борту чучело, обряженное в запасные одежды королевы. Правду говоря, эту идею анатому подала старая прислужница, страдающая от ран, причиненных ударом порохового бочонка. Ныне пламя от пылающего судна столбом поднималось в небо, а дым широко стлался по волнам. Треск огня ещё долго звучал в ушах Пашаратида. Рыдая, он рвал на себе одежду, вспоминая то, чему никогда уже не суждено было сбыться. Вонзив, наконец, кинжал себе в живот, он корчился от боли, призывая смерть, которая не спеша шла к нему...

* * *

Какое-то время около горящего судна кружили морские животные; потом оно пошло на дно. Отвернув от берега, косяк дельфинов устремился в открытое море, повинуясь только им одним слышному зову. Их путь лежал к диким просторам водяного покрова Геликонии, к морю Ардент — туда, где не проходил ещё ни один корабль...

* * *

Прошли годы. Постепенно, один за другим, ушли в мир иной все герои этой печальной истории. Но ещё не скоро после того, как королева королев приобщилась к сонму усопших, то одухотворенное, что ещё осталось от неё, преодолев необозримый простор пространства и времени, наконец было принято ретрансляционными станциями Земли. Там её силуэт и лицо ожили вновь. Все её страдания, радости, падения и взлеты, добродетели и пороки — всё ещё раз прошло ровной чередой перед глазами людей Земли.

Что касается Геликонии, то там память о королеве королев довольно скоро ушла в небытиё, как уходят в небытиё волны, плеснувшие на берег. По злой иронии судьбы, памяти её мужа, убийцы Акханабы, суждена была куда более долгая жизнь...

Эпилог

Над головой сияла Т'Сехн-Хрр. Её атмосфера была богата кислородом и свет луны казался голубым. Даже днем, когда сквозь холодный туман к земле пробивалось сияние Баталикса, день был окрашен в голубоватые тона.

Анципиталы были отлично приспособлены к такому климату. Вокруг всегда царила приятная прохлада. Фагоры высоко держали рога и жили без спешки, без суеты. Родиной цивилизации двурогих были подножия великих гор на полуострове Пеговин в Геспагорате. Друг с другом они давно уже научились жить в мире. Рунты становились молодыми критами, а потом достигали полной зрелости и шерсть их становилась черной, густой и блестящей. Под своими непроницаемыми бесформенными шубами фагоры были невероятно сильны. Они метали грубые копья на сто ярдов, убивая без промаха и наверняка. Вне охоты они редко применяли оружие — только для расправы со стаями хищников, пытавшихся проникнуть на их территорию.

Кроме метания копий, фагорам были знакомы и другие искусства. Они давным-давно укротили огонь, превратившийся в их умелых руках в доброе домашнее животное. Взвалив очаги себе на плечи, они отправлялись в путь — и иногда можно было увидеть, как группы двурогих спускаются к берегу моря, где они по ночам промышляли рыбу и тут же жарили её, раскладывая костры на валунах, принесенных на широких плечах.

Наконец они смогли понять, как выплавлять и использовать бронзу. Этот крепкий металл они применяли пока лишь для украшений. В глубине их продымленных пещер в склонах гор мягкие отблески пламени играли на фигурных бронзовых пластинах. Умели двурогие и делать из глины и прутьев посуду — горшки и прочее, часто довольно сложную и красивую, очертаниями напоминающую кожуру половинок фруктов, которые фагоры так любили. Свои грубые одеяния они плели из тростника и ползучих растений. И они уже освоили земледелие. Гиллоты и сталлуны охотились вместе — и вместе расчищали и обрабатывали небольшие участки земли, где выращивали скромный урожай овощей. Между самками и самцами никогда не бывало ссор.

Фагоры приручали диких животных и одомашнивали их. Асокины жили с ними с давних времен, играя роль охотничьих собак, когда анципиталы отправлялись за дичью. От иных толку было меньше; иных с их вороватыми повадками терпели только ради их забавных шутовских ужимок.

Когда Баталикс закатывался за горизонт — когда свет уходил и на смену ему в мир являлся холод — анципиталы равнодушно погружались в сон. Они спали вповалку, как скот, ложась на землю там, где заставали их сумерки. В продолжение долгих ночных часов никакие видения и грезы не посещали их удлиненные тяжелые черепа.

Лишь только в ночи полной луны Т'Сехн-Хрр вместо того, чтобы провалиться в сон, фагоры безудержно спаривались. Время полнолуния было опасным временем. В ночь полной луны сталлун убивал любого, кто встречался ему на пути, будь то зверь или птица, или даже другой сталлун. Убивал без всякой причины; убийство совершалось потому, что так было заведено природой.

Днем те племена, что жили в Сиборнале, охотились на фламбергов. Бескрайние равнины южных приморских районов Сиборнала наводняли многомиллионные стада фламбергов. Среди огромных туч насекомых, сопровождающих стада, были и желтые мухи. Фагоры убивали фламбергов, кололи их поодиночке и целыми десятками, убивали выборочно вожаков стада, убивали беременных самок и молодняк, изо всех сил стараясь сплошь покрыть равнины тушами мертвых копытных. Но ничто не могло заставить упрямых, а может быть, просто глупых фламбергов свернуть с их неизменного пути миграции через просторы приморских равнин. С таким же неизменным упрямством фагоры продолжали убивать фламбергов. Шли годы, слагая века, — но бесконечные стада без устали рвались навстречу безжалостным копьям. Среди племен сиборнальских фагоров не было других сказаний, кроме рассказов о бесконечной бойне фламбергов.

Потомство зачинали в лунные ночи: через год, тоже в ночи полной луны, появлялись на свет новорожденные фагоры. Полного возмужания рунты достигали не скоро. В те далекие века время тянулось медленно, словно шагало в такт мерному, спокойному стуку невозмутимых сердец, тогда как ленивое течение жизни подстраивалось под незаметный рост деревьев. Когда широкий диск бело-голубой луны наконец скрывался за горизонтом, утопая в стелющемся по земле тумане, всё шло своим чередом до тех пор, пока луна снова не появлялась в небе, восходя из того же тумана. Существуя в полном одиночестве своего безыскусного мира, фагоры жили в раз и навсегда установленном темпе. Мысли об уходящем времени никогда не проникали в серый сумрак обители их предков.

Домашние животные фагоров гибли довольно часто. Когда умирал иной, его тело небрежно выбрасывали за околицу поселка или к ближайшим деревьям у выхода из пещеры на растерзание промышляющим падалью животным и стервятникам. Великие черные фагоры не знали смерти: смерть значила для них не больше, чем само время. С возрастом движения анципиталов замедлялись — и только. Оставаясь жить на попечении семьи или своего племени, они всё больше и больше отдалялись от сородичей. Год от года ловкость и проворство оставляли их. Язык тоже постепенно забывался. Наконец движения прекращались вовсе.

Как только это происходило, племя оказывало своим старейшинам последнюю милость, одинаковую для всех и традиционную. Ибо в племенах фагоров заботились только о недавно появившихся на свет и о глубоких стариках, чей возраст близился к веку или перевалил за него. Сверхдолгожителей хранили особо, в безопасном месте, всячески почитая, и выносили в дни великих празднеств на общее обозрение и поклонение и берегли пуще глаза, если вдруг случалось наводнение или лесной пожар.

Олицетворяя размеренный ток времени, фагоры-патриархи незаметно для себя и других, не особенно меняясь внешне, пересекали сумеречную черту, отделяющую привычную всем активную жизнь от иной формы существования. Казалось, само время, сгущаясь, пропитывало их тела. Древние фагоры сжимались и иссыхали, превращаясь за несколько десятков лет в небольшие кератиновые мумии, лишь отдаленно напоминающие очертаниями те тела, которыми они были ранее. Но и тогда искорки разума не покидали их. Они копили мудрость, и к ним нередко обращались за советом живые. Так неподвижные старейшины ещё очень долго участвовали в жизни племени. Но в конце концов распадался и кератин — и лишь после этого считалось, что анципитал наконец завершил своё существование. Но подобная сумеречная полупотустороняя жизнь могла тянуться очень долго: при соответствующем уходе и заботе многие старцы влачили свои дни ещё в течение многих веков.

Зимы приходили на смену лету, мало отличаясь друг от друга и мало меняя облик напоминающего булаву протянувшегося через экватор полуострова. Далеко на севере моря зимой иногда замерзали; на полуострове же, у подножия великих гор, в охваченных изморозью долинах, летаргический рай длился многие луны — многие луны и многие века.

Нельзя сказать, что фагоры были неподвластны переменам — просто перемены отыскали их сами. Неизвестная звезда — незаметно появившаяся в небе сверкающей точкой и относительно быстро начавшая расти, внесла коренные перемены в расчисленный на века уклад существования фагоров.

Появление первого фагора с белой шестью сородичи восприняли с полнейшим равнодушием. Но вслед за первым появились и другие альбиносы — и многим из них удалось достигнуть зрелости. От белых сталлунов и гиллот произошло на свет белое потомство. И лишь тогда уродов стали выгонять из племени.

Изгои поселились на берегах восточного моря Ковасса, где вели сытую и спокойную жизнь, вволю наедаясь игуанами. Они тоже приручали иных и носили своих домашних зверьков с собой на спинах. В обязанности иных входило поддерживать огонь в переносных очагах хозяев, время от времени подбрасывая туда пучки сухих морских водорослей.

В блеске новой звезды фагоры с иными на спинах бесцельно брели вдоль берега моря на восток, окутанные дымом каменных очагов и на первый взгляд совершенно безутешные. Но годы сменяли друг друга, и число белых фагоров росло, а их исход на восток превращался в общее неуклонное стремление. Свой путь они отмечали каменными столбами, в надежде на то, что в один прекрасный день по этим отметинам будет легче найти дорогу назад. Однако ушедшим на восток так и не суждено было вернуться...

Странная звезда в небе продолжала неуклонно расти, пока все другие звезды не стали тонуть в её блеске, а все предметы отбрасывать тень, как раньше бывало лишь в полнолуния, в ночи господства Т'Сехн-Хрр. И тогда, посовещавшись с предками, анципиталы дали новой звезде имя 'Фреир', что означало 'страх'.

От поколения к поколению страх-звезда продолжала расти, хотя и почти незаметно для глаз. И поколение за поколением белые фагоры-мутанты расселялись вдоль побережья Геспагората. Продвижение белых фагоров на восток от полуострова Пеговин остановили грозные ледники самой полярной шапки, спускавшиеся прямо в огромный залив моря Ардент, на границе покрытого непроходимыми топями края, позже получившего название Димариам. На западе их ещё раньше встретили они же. Но на севере мутанты с медлительной уверенностью осваивали бескрайние луга Зроссы — и, пройдя через них около двух тысяч миль, вышли наконец к тонкому мосту-перешейку Кадмир. Всю эту историю бесстрастно сохранила родовая память фагоров, что являлось отличительной чертой их вида.

Перебравшись через перешеек в Рададо, белые фагоры оказались в землях, где климат напоминал тот, к которому они привыкли в Пеговине. Часть фагоров обосновалась здесь; другие, из тех, что пришли позже, двинулись дальше, на пустые пока земли. И всюду на своём пути они воздвигали каменные столбы, отмечая благоприятные воздушные октавы, по которым потом можно будет найти дорогу на родину своих черных предков.

В конце концов катастрофа всё-таки грянула. Древняя, остывающая и обремененная планетами звезда оказалась в сетях страх-звезды, молодой и яростно-мощной, пронизывающей космос вокруг себя всепроникающим излучением. В своём путешествии в пространстве страх-звезда была не одинока, её сопровождал спутник гораздо меньшего размера. В последовавших затем космических пертурбациях с установлением новых орбит малый спутник страх-звезды затерялся. Избрав новый курс, он умчался в пространство, в неизвестность, прихватив с собой одну из планет системы Баталикса, а также луну Гелликонии, Т'Сехн-Хрр. Сам Баталикс превратился в один из спутников звезды-страх.

Появление у планеты нового грозного хозяина и сопровождавшие это чудовищные природные явления — невероятной силы ветра, приливы и землетрясения — разрушили перешеек Кадмир, превратив его в узкий пролив. Пуповина между Геспагоратом и Кампаннлатом была навсегда перерезана. Такова была Катастрофа, память о которой навсегда сохранилась в родовых воспоминаниях фагоров.

В эту Эпоху Перемен менялись и иные. Эти существа всегда были значительно тщедушнее и слабее своих хозяев-попечителей — хотя заметно превосходили их в ловкости и гибкости ума. Их исход из Пеговина принял сперва форму партнерства с фагорами: иные больше не были обычными домашними зверьками, о которых вспоминали только в часы досуга, когда проходило желание развлечься, но становились добытчиками пропитания наравне с двурогими и вклад их в жизнь племени иногда оказывался весьма велик.

Революционный переворот произошел благодаря чистой случайности. Группа иных собирала на берегу одной из бухточек Рададо съестное, когда неожиданно развезшийся из-за страшного землетрясения провал отрезал их от суши. На какое-то время иные оказались предоставлены самим себе на островке, где по счастью нашлось пропитание — в лагуне водилась жир-рыба. Жир-рыба тоже была одним из провозвестников перемен, грядущих в экологии; раз появившись под знойным оком Фреира, жир-рыба принялась активно размножаться, собираясь в морях в многомиллионные косяки.

Когда новая судорога земли соединила остров с сушей, оказалось, что хозяева иных, не дождавшись своих слуг, давным-давно бросили их и ушли. Иным не оставалось ничего иного, как начинать самостоятельное странствие, и они двинулись на северо-запад, в глубь пустынной страны, которой они дали название Понпт. Именно там появились легендарные Десять Племен, олле онец. Язык, в основе изначально похожий на родной анципиталов, постепенно принял форму современного олонецкого, ставшего главным на Кампаннлате. Но это случилось далеко не сразу — прежде, чем потомки иных забыли о том, что когда-то принадлежали фагорам, научились жить полностью самостоятельно и превратились в разумных, прошли целые века.

Десять Племен знали толк в любви и потому неустанно размножались. Вскоре на родине им стало тесно. Отряды первопоселенцев двинулись в обход грозных гор Барьерного Хребта, вдоль моря, на восток. Дикие просторы Кампаннлата постепенно возделывались и заселялись. Одновременно с этим менялись и сами иные. Десять Племен разрослись настолько, что разошлись во все стороны и потеряли себе счет. Оказываясь в разных краях материка, племена довольно ловко и быстро приспосабливались к существующему там климату и местности. Некоторые так никогда и не выбрали места постоянного обитания, превратившись в мадис, вечных бродяг, странников через долы и горы Кампаннлата. Другие так и остались на прежнем примитивном уровне — их стали называть нондадами и ондодами.

Главными врагами всех этих новых племен были, конечно, фагоры, к которым они по-прежнему продолжали относиться с ещё оставшимся в крови почтением, подобающим богам. Подобное заблуждение — или, лучше сказать, 'слепая вера' — было частью их душевного склада, сохранившегося в сознании поселенцев нового мира, на который они в остальном реагировали с невероятной живостью. Они радовались жизни, охотились и бурно размножались в ярких лучах молодого солнца.

Когда нагрянула первая Великая Зима, когда первое безумно жаркое Лето внезапно сменилось холодами и снег принялся валить не переставая по целым теннерам, с точки зрения безразличных к понятиям относительности времени фагоров ситуация в природе почти вернулась к привычной норме. Для Десяти Племен это были времена ужасных испытаний. Но генетически невероятно податливые, они выжили, благодаря подхваченному у фагоров вирусу, который подверг их новым ужасающим мутациям. Их тела приняли новую форму и получили новые свойства — и за века апоастра, пока Баталикс одолевал самый далекий и медленный участок своей новой орбиты, эти изменения навсегда закрепились в наследственности. Те из племен, которым удалось выжить, вступили в первую Весну исполненные свежих сил и уверенности. Они уже не были полуживотными — они были людьми.

Новые мужчины и женщины быстро совершенствовали свои умения. Безотчетное осознание того, что будущее принадлежит им и только им, переполняло их. Однако выпадали часы — например, ночами, в темноте у костра, под огромным, сияющим звездами небосводом, — когда в душе, казалось, разверзался темный неизведанный провал, безграничный, через который не существовало моста. Из глубин генетической памяти всплывали смутные воспоминания о временах, когда существование протекало под началом больших и сильных созданий, заботливых, но вершащих суровое правосудие. И тогда, засыпая в отчаянии, люди шептали слова, для которых у них ещё не было образов.

Необходимость поклонения и осознания того, что пастырь существует — пастырь, против чьего правления так удобно было время от времени восставать, — осталась в душах людей навсегда, даже когда Фреир снова заявил о себе в полную силу.

Новый жаркий климат совсем не устраивал укутанных в плотную белую шубу фагоров. Фреир, кроме всего прочего, превратился в символ всех неудач, которые подстерегали двурогих на их долгом пути. Наконец, пришла вторая Осень и фагоры вновь воспряли духом. На камнях своих воздушных октав они теперь вырезали оберегающие от бедствий знаки: один круг внутри другого, соединенные, словно спицами, изогнутыми лучами. По мнению фагоров, картинка эта как нельзя лучше отображала уплывающий от Хрл-Ичор Ихар нечестивый Фреир. Но когда наступила Весна, этим знакам придали совершенно иной смысл и стали видеть в них испепеляющий свет подбиравшегося всё ближе и ближе Фреира, проливающийся на благородную землю Хрл-Ичор Ихар, грозное предупреждение о том, что за Зимой всегда приходит Лето, время унижения и позора...

Говорящие на олонецком поколение за поколением принимали нынешний облик ненавистных сынов Фреира — а культура фагоров тем временем медленно приходила в упадок. Но двурогие по-прежнему оставались рослыми и сильными и по-прежнему держали рога высоко. Ибо новые времена не во всём благоприятствовали предприимчивым сынам Фреира.

Новое светило хотя больше и не покидало Геликонию, иногда удалялось от неё на такое огромное расстояние, что его свет слабел во много раз. И в эти времена леденящего холода двурогие получали возможность снова подчинить сынов Фреира своему владычеству. Этот цикл повторялся уже в течение 3432 Великих Лет, прошедших со времен Катастрофы. Много, много раз весы Судьбы склонялись не на сторону фагоров. Всего четыре Великих Года назад, в проклятую эпоху Архитекторов, они оказались на грани полной гибели. Но всё же, им удалось выжить — и с тех пор они поняли, что этот бесконечный матч может иметь лишь одного победителя. В их действиях появилась не свойственная им прежде жестокая целеустремленность. Двурогие методично теснили своих слабеющих противников, постепенно отвоевывая одну позицую за другой, теряя почти всё в годы нового Великого Лета — но с каждой Зимой продвигаясь всё дальше. Теперь же, в грядущие Времена Холодов, они были твердо намерены окончательно стереть своих ослабевших врагов с лица Геликонии.

Это великое время ещё не наступило. Но оно придет.

Конец