ЧАСТЬ ПЕРВАЯ:
ВЫБОР КОРОЛЯ
Глава 1.
Косгаттское новшество
Связующим мостом между Землей и Геликонией была земная станция наблюдения, искусственный мир под названием Аверн, обращающийся по орбите вокруг Геликонии точно так же, как сама Геликония кружилась в бесконечном танце вокруг Баталикса, в свою очередь вращавшегося вокруг Фреира. В переносном смысле Аверн являл собой недреманное око, линзу, благодаря которой зрители-земляне становились свидетелями событий на Геликонии.
Жизнь обитателей Аверна целиком была посвящена изучению развития цивилизации Геликонии и ничему другому. Сей удел конечно же не был их добровольным выбором. Однако тут, под пятой всевластной несправедливости, действовали законы, продиктованные подлинной справедливостью и чувством золотой середины. На Аверне не знали нужды и физических страданий, а также и голода. Жизненное пространство было, конечно, крайне ограничено — но с этим ничего нельзя было поделать. Станция-шар имела в диаметре всего один километр — тысячу метров, не более, и почти всё существование её уроженцев протекало в пределах этой шарообразной оболочки, где царили бессодержательность и бессмысленность бытия, лишающие жизнь её исконной, дарящей радость искры риска. Взгляд на просторы планеты, простирающейся внизу, вызывал зависть в душах обитателей Аверна.
Билли Сяо Пин был типичнейшим представителем авернского общества. Внешне он соответствовал незаметно возникшему с годами в среде его сородичей стандарту; его труд был полностью умственным и гуманитарным; его любовницей была милая и привлекательная девушка. Предписанные физические упражнения он выполнял неукоснительно и с удовольствием, чем выгодно отличался от всех прочих ровесников. Как и у всех молодых людей и девушек Аверна, у него был свой собственный мудрый наставник, прививавший ему высшие добродетели смирения и покорности. Лишь внутренне Билли отличался от соплеменников — изнутри его пожирало пламя странного для сына Аверна желания. Всеми фибрами души он стремился к одному — любыми правдами и неправдами попасть на распростершуюся в тысяче миль внизу твердь Геликонии и увидеть прекрасную королеву Борлиена МирдемИнггалу, поговорить с ней, дотронуться до неё, и может быть — только может быть! — вкусить прелестей её любви. Королева являлась к Билли в снах и бывала с ним очень ласкова. Во сне её горячие объятия были всегда раскрыты для него.
Далеких наблюдателей на Земле волновали проблемы совсем иного рода. На события в Геликонии они взирали под углом столь своеобразным, что обитателям Аверна он был бы непонятен. Наблюдая судьбу мужа королевы, короля Борлиена ЯндолАнганола и сопереживая ей, они прослеживали во времени истоки увенчавшей её катастрофы, вплоть до кровавого сражения в местности под названием Косгатт. То, что случилось с королем ЯндолАнганолом в Косгатте, оказало сильнейшее влияние на все его дальнейшие действия и в конце концов привело его — как стало ясно лишь постфактум — к неизбежности фатального провала.
Событие, известное как Битва при Косгатте, случилось за пять теннеров, 240 дней или половину малого года до того дня, как король и МирдемИнггала на берегу моря Орла навсегда разорвали узы супружества.
В Косгатте король получил телесную рану, но последовавшие за ней страдания всё-таки преимущественно были душевные. Ведь во время битвы при Косгатте ущербу подверглось не только тело короля, но и, что самое худшее, его репутация. И, словно в насмешку, этот обоюдоострый ущерб исходил со стороны сущего отребья, перекати-поля, бродяг и ничтожеств — варварских племен дриатов.
Как не преминули отметить наиболее осведомленные об причудливом прошлом Геликонии земляне, главной причиной поражения армии короля ЯндолАнганола при Косгатте было примененное там нововведение, по тем временам крайне эффективное во всех отношениях, то есть смертоносное и устрашающее. Нововведение это разрушило жизнь не только короля и королевы Борлиена, но и всего их народа, да и множества других народов. Имя этому нововведению было — ружьё, фитильный мушкет.
Поражение при Косгатте было особенно унизительно для короля, потому что он всегда отзывался о дриатах с величайшим презрением, впрочем, как и остальные верные сыны цервки Акханабы в Олдорандо и Борлиене. То, что дриаты — люди, все допускали с большой натяжкой.
Граничная черта между людьми и нелюдьми на Геликонии всегда имела вид чрезвычайно туманный и неясный. По одну сторону этой границы лежал мир иллюзорной свободы, по другую — не менее иллюзорной несвободы, рабства. Иные считались животными и покорно обитали в своих джунглях. Мадис — упрямо не желающих сворачивать с тропы бесконечных скитаний — можно было отнести к категории людей, хотя по сути они также оставались протогностиками. Дриаты же внешне вполне были людьми, хотя душевно напоминали животных, занесших было ногу через порог принадлежности к человеческой расе, да так и застывших на нём на века.
Наступление тяжелых для всей планеты времен Великого Лета, засуха и бесплодие земель никак не способствовали развитию дриатов и выдвижению их на передовые рубежи цивилизации. Исконной вотчиной племен дриатов были травянистые плоскогорья Трибриата, начинавшиеся к востоку от Борлиена, за бурливой рекой Мар. Дриаты жили там среди бесчисленных стад йелков и бийелков, пасшихся на плоскогорьях в течение всего Лета Великого Года.
Практиковавшиеся среди дриатов обычаи, воспринимаемые всем остальным миром исключительно как проявление чистейшей отсталости и дикости, были продиктованы ни чем иным, как суровой необходимостью выживать. Широкое распространение среди дриатов имело ритуальное убийство, посредством которого их семейства законным путем избавлялись от бесполезных детей, в один прекрасный день не сумевших пройти установленное испытание. Во времена голода избиение стариков становилась таким же обычным делом, как и оправдание виновных на судилище вождя. Из-за обычаев такого рода дриаты снискали дурную славу среди тех своих соседей, чье существование протекало на нивах более благодатных, хотя по сути своей дриаты были людьми мирными — или, лучше сказать, чересчур глупыми, чтобы применить свою воинственность сколько-нибудь действенно себе во благо.
Внезапное и бурное развитие на востоке континента, на землях Мордриата, процветающих в дождливой тени массива Нижнего Нктрикха, многочисленных новых народов — в особенности наиболее воинственных и объединенных по этому признаку в грозную орду Ундрейдом Молотом — разрушило эту жестокую идиллию. Под давлением враждебных соседей дриаты вынуждены были свернуть стойбища, и, спустившись с плато Трибриата на предгорья, занялись там поиском пропитания, проще говоря — грабежом и разбоем.
Военным вождем дриатов стал некто Дарвлиш Череп, внесший некоторую упорядоченность в перемещения разрозненных отрядов этого разбитого на племена народа. Обнаружив в один прекрасный день, что примитивный ум дриата хорошо подчиняется дисциплине и воинскому приказу, он выстроил племена в три большие колонны и повел в скудное место, спокон веку носящее имя Косгатт. Отсюда Череп планировал, объединив все три колонны, напасть на сердце страны короля ЯндолАнганола, на его столицу — Матрассил.
Борлиен в ту пору уже находился в крайне затруднительном положении, ввязавшись в так называемую Западную войну, очень непопулярную в народе. Никто из власть имущих Борлиена, включая и самого короля, не питал иллюзий по поводу возможности победы в одновременной кампании против западных дикарей и дриатов, так как даже после победоносного завоевания править их странами, расположенными в гористой местности, было бы всё равно невозможно. К сожалению, союзные обязательства перед Олдорандо вынуждали короля воевать ещё и с Кейце.
Едва угроза со стороны Трибриата стала очевидной, спешно отозванную из Кейце Пятую армию немедленно направили в Косгатт, ибо Трибриат и дикие пустоши Косгатта находились в гораздо более опасной близости к Матрассилу, чем далекий фронт Западной войны. Карательная операция против варварских орд Дарвлиша не удостоилась официального статуса войны. Тем не менее, эта кампания потребовала не меньше солдат, денег и припасов, чем предыдущая самая настоящая война, и на её фронтах развернулись не менее, а более отчаянные и яростные сражения, ибо с королем ЯндолАнганолом и всем его родом у Дарвлиша были личные счеты. Отец Дарвлиша был борлиенским бароном. Вместе с ним молодой Дарвлиш сражался с отцом ЯндолАнганола, тогдашним королем Борлиена ВарпалАнганолом, возжелавшим однажды присвоить богатые земли своего вассала. На глазах у Дарвлиша его отца зарубил молодой ЯндолАнганол.
Гибель барона положила конец сражению. Ни один из его солдат не счел нужным продолжать бой за мертвеца. Воинство батюшки Дарвлиша присягнуло королю, сам Дарвлиш с горсткой людей сбежал на восток. ВарпалАнганол и молодой принц гнались за сыном своего несчастного вассала, выслеживая его среди сухих лабиринтов ущелий Косгатта как дикую ящерицу, до тех пор, пока борлиенские солдаты не отказались идти дальше, по причине весьма тривиальной — в безлюдных необитаемых предгорьях некого было грабить.
Прожив в пустошах одиннадцать лет, Дарвлиш собрал новую армию и не замедлил ей воспользоваться. Стервятники восславят моё имя! — таким стал его новый боевой клич.
За полгода до развода с королевой — когда даже мысль о расторжении брака не посещала его постоянно мятущийся разум — ЯндолАнганол был вынужден собрать войско, и, лично встав во главе его, повести на нового/старого врага. Припасов было мало, денег ни гроша, а солдаты, настроенные непреклонно, требовали платы или добычи, которой в Косгатте конечно же неоткуда было взяться. Ввиду всего этого король решил воспользоваться услугами рабов-фагоров. В обмен на службу им была обещана свобода и земли для поселения. К счастью, двурогих в королевстве хватало. Из них спешно сформировали Первый и Второй полки Фагорской гвардии. Фагоры были идеальными солдатами в одном отношении: в бой шли и самцы и самки, вслед за которыми поспешали даже детеныши. И они с громадным удовольствием убивали любых людей, на которых им только указывали.
Ещё до восшествия ЯндолАнганола на престол его отец завел обычай вознаграждать фагоров за службу землей. Подобные меры были вынужденным следствием его воинственной политики, обескровившей и обезлюдившей страну. В результате в Борлиене двурогим жилось гораздо лучше, чем в соседнем Олдорандо, где они издавна подвергались жестоким гонениям.
Пробираясь сквозь каменные джунгли Косгатта, Пятая армия неохотно продвигалась на восток. С приближением борлиенцев враг просто отступал. Редкие стычки бывали во время сумеречного дня — ибо ни та, ни другая армии не были расположены сражаться в темноте, либо когда в небе сияли оба солнца. Но свои переходы Пятая армия, возглавляемая неустрашимым маршалом КолобЭктофером, совершала и в палящий зной.
Армия шла маршем через давно безлюдный, истерзанный эрозией край, где путь то и дело преграждали пересекающие дорогу овраги и промоины. Их до краев заполняли хитросплетения колючей растительности, но только там и нигде больше можно было найти воду — а кроме того, разумеется, змей и прочие зловещие порождения природы. В остальном пейзаже преобладали отдельно растущие зонтичные, кактусы и колючки. Продвижение в этом лабиринте оврагов давалось с очень большим трудом и шло весьма медленно.
Жизнь в этом краю была невероятно тяжелой. Из представителей животного мира на плоскогорьях обитали только два вида — бесчисленные муравьи и земляные ленивцы, питавшиеся исключительно муравьями. Солдаты Пятой армии ловили ленивцев и жарили их на кострах, но мясо этих тварей было жестким и горьким на вкус.
Хитроумный Дарвлиш продолжал отступать, заманивая силы короля как можно дальше от столицы. Иногда солдаты Борлиена натыкались на только что покинутые лагеря кочевников с ещё дымящимися кострами или на фальшивые укрепления, оставленные Дарвлишем для того, чтобы сбить карательную экспедицию с толку. На планомерное разрушение покинутых лагерей и фортов уходил по меньшей мере день, который неприятель использовал с большой выгодой для себя.
Маршал КолобЭктофер в дни своей молодости был большим любителем странствий по диким местам и хорошо знал Трибриат, и даже горы Нктрикх над Мордриатом, где, как говорили, уже кончался воздух.
— Недолго нам осталось идти, скоро они остановятся, — сказал он в один из вечеров разъяренному королю, который почем зря клял неуловимого противника. — Черепу ничего не осталось, кроме как сражаться, иначе его войска взбунтуются от бегства. Думаю, он очень хорошо понимает это. Мы уже слишком отдалились от Матрассила и караваны с припасами едва добираются до нас. Череп об этом прекрасно знает и скоро скомандует своим войскам дать бой. Но от этого нам легче не будет. Нужно приготовиться — Череп коварен и хитер, от него можно ожидать чего угодно.
— Например?
КолобЭктофер покачал своей тяжелой головой.
— Пускай Череп и хитер, но по большому счету он глуп. Наверняка он попытается применить одну из старых уловок своего отца в расчете на те стратегические выгоды, которых можно от неё ожидать. Но мы будем готовы ко всему.
Дарвлиш решил дать бой уже на следующий день. Путь Пятой армии преградила очередная промоина, на другой стороне которой дозорные наконец-то заметили длинные ряды дриатов. Промоина, идущая с северо-востока на юго-запад, представляла собой полосу непроходимых джунглей. Один берег промоины отстоял от другого примерно на четыре полета дротика.
Связавшись с частями своей армии при помощи подаваемых флагами сигналов, король приказал готовиться обойти поверху эту промоину, чтобы наконец сразиться с неприятелем. В авангард был поставлен Первый Фагорский в надежде на то, что невозмутимые, несгибаемые двурогие вселят страх в скудоумных дикарей.
Но дриаты, даром что дикари, расположились толково — их сторона промоины оказалась в тени горного хребта. Рассвет наступил совсем недавно: было только двадцать минут седьмого и восходящий Фреир ещё скрывался за горами. Когда светило наконец вырвалось на чистое небо, стало ясно, что ряды врага и ближняя к ним часть промоины останутся в тени по меньшей мере два следующих часа, в то время как Пятая армия очутилась под палящими лучами Фреира.
Боевые порядки дриатов прикрывала с тыла ломаная полоса скалистых утесов, выше переходящих в сам горный хребет. Правый фланг их армии стоял на небольшом всхолмии, углом врезавшемся в промоину. Возвышавшаяся слева столовая гора, казалось, была поставлена туда геологическими силами специально для того, чтобы укрывать левый фланг орды Черепа, развернувшейся между холмом и её скалами.
К счастью, между началом промоины и подножием столовой горы была ровная площадка, по которой борлиенская армия могла атаковать врага. Но на плоской вершине горы, на небольшом удобном плато, был наскоро сооружен грубый, но надежный форт, верх стены которого виднелся очень отчетливо. Укрепление было построено из глины, на его несимметрично расположенных башенках развевались тусклые вымпелы с неразборчивыми значками, а за стеной туда и сюда деловито двигались наконечники копий. Если бы борлиенцы пошли тут в атаку, они попали бы под град стрел и дротиков с незащищенного левого фланга.
Борлиенский король и его фельдмаршал вместе изучили диспозицию. Позади фельдмаршала стоял его доверенный сержант-ординарец, здоровенный молчун по прозвищу Бык.
— В первую очередь необходимо выяснить, скольких людей Череп укрыл в этом форте на горе, — сказал ЯндолАнганол. — Мне знакома эта уловка — Череп научился ей от отца. Он наверняка надеется, что мы с самого начала бросимся штурмовать это укрепление и на том потеряем много сил и времени. Я уверен, что форт совершенно пуст, там нет ни единого дриата. Копья, которые нам с такой настойчивостью демонстрируют, на самом деле привязаны к асокинам и арангам.
Какое-то время никто не произносил ни слова — все размышляли над сказанным. С вражеской стороны промоины из-за войска в утренний воздух подымались дымки, несущие с собой аромат жареного мяса, от которого сжимались желудки голодных борлиенцев.
Толкнув одного из стоящих рядом офицеров в бок, Бык что-то шепнул ему на ухо.
— Говорите громче, сержант, мы все хотим знать ваше мнение, — резко подал голос король. — Так что же у вас на уме?
— Ничего особенного, государь.
Лицо короля дрогнуло от ярости.
— Тогда давайте услышим это ничего!
Сержант взглянул на своего монарха, хитро прищурив единственный глаз.
— Государь, я сказал, что наши люди не рвутся воевать. Так уж устроен простой человек, и от этого никуда не деться — я говорю и о себе тоже. Желая хоть как-то выбиться из нищеты, он идет в армию в надежде хоть на какую-то поживу, и берет всё, что попадается под руку. Но эти дриаты мало чего имеют. На сучек они тоже не слишком-то похожи — я имею в виду женщин, государь, — так что надеяться на то, что наши парни пойдут в бой с большой охотой, не приходится.
Король впился тяжелым взглядом в Быка и смотрел на него так до тех пор, пока сержант не потупил глаз и не попятился.
Король ЯндолАнганол, крупный мужчина с чувственно-грубым лицом, выглядел молодо для своих двадцати пять с небольшим лет, но избороздившие лоб морщины придавали ему выражение суровой мудрости, которой он, по утверждениям злых языков, не обладал.
Подобно своим излюбленным ястребам, он всегда высоко и горделиво держал голову, как и подобало истинному правителю. Его величавая осанка, словно бы олицетворяющая собой несгибаемость нации, всегда привлекала внимание. Крупный крючковатый нос и широкий разлет черных бровей придавал ЯндолАнганолу сходство с орлом. Неистребимая щетина подчеркивала властную массивность его нижней челюсти. В темных глазах короля всегда бушевал неукротимый огонь; взор этих глаз, бьющий из-под густых бровей подобно острейшему дротику и не упускающий ничего, и заслужил ему в народе прозвище Борлиенского Орла.
Удостоенные чести узнать короля ближе и понять его характер нередко с уверенностью заявляли, что знаменитый Орел по большей части времени сидит в клетке, ключ от которой по сю пору надежно хранится у королевы королев. Король ЯндолАнганол был одержим кхмиром, иначе говоря, приступами неукротимой похоти, что, конечно же, никому не было в диковину. Привычка часто, также по-орлиному, внезапно поворачивать голову, оставаясь при этом неподвижным, выдавала в нем неуверенную натуру, постоянно мучительно просчитывающую в уме вероятность дальнейших неверных шагов.
— Сначала нам нужно разделаться с Черепом, Бык, а потом у нас будет время подумать и о женщинах, — сказал король. — Может оказаться, что дикари прячут своих жен и сестер где-нибудь в пещерах неподалеку.
КолобЭктофер откашлялся.
— Позвольте мне сказать кое-что, государь, конечно, если у вас ещё нет готового плана. По-моему, задача, вставшая здесь перед нами, невыполнима. Эта позиция слишком уж похожа на ловушку. К тому же, дикари в два раза превосходят нас числом, и, хотя наши хоксни намного проворнее их йелков и бийелков, для ближнего боя эти массивые коровы годятся гораздо лучше.
— Теперь, когда я наконец загнал их в угол, я не могу отступить — об этом не может быть и речи! — возмутился король.
— Никто не говорит об отступлении, государь, я просто предлагаю не разбивать напрасно наши лбы в штурме этого форта, а обойти мерзавцев с тыла и оттуда уже их атаковать. А если мы сможем подняться на горы, что нависают над их армией, то решим всё дело.
— Почему бы, государь, нам не выманить дриатов из-за промоины притворным отступлением, а потом устроить им в подходящем месте засаду, что дало бы нам возможность... — перебил его один из офицеров.
Слыша такие трусливые речи, ЯндолАнганол задрожал от гнева.
— Вы мужчины или трусливые аранги? Под вашими ногами всё ещё твердая земля, перед вами враг, который топчет эту землю и смеется над вами! Что же вам ещё нужно? Идите в бой и сокрушите дриатов! К закату Фреира вы все станете героями и ваши имена увековечат в легендах! Так к чему же вам медлить?
КолобЭктофер неуверенно переступил с ноги на ногу.
— Я указал вам, государь, на слабые стороны нашей диспозиции, вот и всё. Таков мой долг. Но предвкушение женского тела или возможность набить мошну награбленным добром могли бы поднять боевой дух воинов.
— Да ведь перед нами дриаты, мерзейшее из отребья — как таких можно опасаться? — в запале отозвался ЯндолАнганол. — Наши бравые вояки разделаются с ними за час — если, наконец, возьмутся за дело!
— Это другое дело, государь, — вежливо согласился маршал. — Если вы сумеете растолковать нашим людям, что на самом деле Дарвлиш со своей ордой — всего лишь грязь под их ногами, быть может это поможет им воспрянуть духом.
— Ты прав. Я поговорю со своими солдатами.
КолобЭктофер и Бык мрачно переглянулись и почли за лучшее промолчать. Маршал отправился командовать армии общее построение.
Основной строй развернули вдоль ломаного края промоины. Левый фланг укрепили Вторым полком Фагорской гвардии. Хоксни после тяжкого перехода через труднопроходимую местность, где их по большей части использовали не как верховых, а как вьючных животных, находились в плачевном состоянии. Перед атакой с них сняли поклажу и теперь на хоксни восседали всадники. Снятый груз оставили под скудной охраной обозников в скалистой теснине позади войска. Проигранное сражение могло сделать эту поклажу добычей дриатов, но об этом никто не подумал.
Пока шло построение, крыло тени, ложащейся на землю от башни венчающего хребет утеса и очень напоминающее стрелку гигантских часов, словно специально устроенных здесь, чтобы напоминать каждому человеку о его смертности, медленно укорачивалось.
Силы Черепа, прежде укрытые этой тенью, теперь постепенно оказывались на свету, но от этого не становились симпатичнее. Дикари были сплошь одеты в рваные, грязные и оттого посеревшие шкуры и пончо, наброшенные с такой же гордой небрежностью, с какой сами дриаты восседали на своих йелках. На многих через грудь были надеты скатки из шерстяных одеял, своего рода примитивная броня. Лишь немногие могли похвастать обувью, высокими узкими сапогами или хоть тряпичными обмотками, основная же масса была босиком. Зато у всех дикарей на головах красовались мохнатые шапки, сшитые из шкур йелков, иногда, с тем чтобы подчеркнуть командный ранг или может быть просто для устрашения, украшенные острыми рогами тех же йелков или ветвистыми оленей. Общей эмблемой дриатских воинов был привязанный к их штанам яростно напрягшийся фаллос, грубо вырезанный из дерева. Он был покрашен в ярко-красный цвет, долженствующий означать их хищный, неукротимый дух. Тот же фаллос, грубо намалеванный на серой некрашенной ткани, украшал, как теперь стало видно, их знамена.
Вскоре борлиенцы заметили среди дикарей Черепа. Сделать это было нетрудно, поскольку его кожаные доспехи и меховая шапка были выкрашены в безумный оранжевый цвет. Чуть ниже ветвистых, разлапистых рогов оленя скалилось сухое лицо с острой бородкой. Страшная рана, нанесенная Черепу мечом молодого ЯндолАнганола в давнишней схватке, навсегда обезобразила его. Сталь срезала часть плоти со щеки и челюсти, и сквозь дыру до сих пор проглядывали крепкие, блестящие зубы. Череп выглядел ещё более устрашающе, чем его разношерстное воинство, чьи от природы узкие глаза пониже мохнатых шапок и острые, обтянутые кожей скулы придавали им на редкость злобный вид. Под седлом Дарвлиша рыл копытом землю могучий бийелк. Подняв копьё над головой, он проорал со своей стороны промоины:
— Стервятники восславят моё имя!
Ответом ему был нестройный хор одобрительных голосов, эхо которого заметалось между каменными стенами утесов.
Вскочив на своего хоксни, ЯндолАнганол поднялся в стременах.
— Эй ты, Череп, так и будешь стоять там, пока твоя гнусная рожа не сгниет окончательно?
Слова Орла, которые тот специально произнес на смешанно-олонецком, отлично расслышали и поняли в рядах врагов. По рядам воинов дриатской армии пронесся возмущенный ропот. Ударив своего бийелка пятками, Дарвлиш подъехал вплотную к краю обрыва.
— Ты слышишь меня, Яндол, тараканий король? — прокричал он в ответ. — Или твои уши, как всегда, забиты дерьмом фагоров? Ты, ублюдок престарелого маразматика, хватит ли у тебя храбрости перебраться сюда и схватиться с настоящими мужчинами? Мои слова заглушает какой-то стук — ах да, мне только что донесли, что это стучат твои зубы! Даю тебе последнюю возможность — уползай скорее прочь, ты, падаль, да забирай с собой свою паршивую армию членососов!
Эхо этого крика долго не утихало, без конца отражаясь от стен скалистой гряды. Когда же оно наконец смолкло, ЯндолАнганол ответил, решив не уступать предводителю врага в насмешливости.
— Это не твоя ли подруга там блеет, Дарвлиш — обезьяний вожак? Кого это ты называешь настоящими мужчинами — колченогих иных, только недавно спустившихся с веток, что трусливо жмутся рядом с тобой? Хотя кто другой согласится связаться с таким мерзким уродом? Кто ещё сможет вынести вонь твоего гниения, кроме этих диких мартышек, чьи бабушки спали с фагорами?
Оранжевый головной убор, ярко пламенеющий на солнце, чуть дрогнул.
— И это мне говоришь о фагорах ты? Ты, выходец из пещер, не знающих света, держащий в солдатах полчище двурогих? Хотя конечно кому, как не тебе знать толк в фагорах, ведь ты с ними днюешь и ночуешь, а может и трахаешься с ними — ведь всем известно, что лучших друзей для себя, чем эти приспешники Вутры, ты не мыслишь. Давай, гони свое зверьё прочь и бейся честно, ты, тараканий король!
Со стороны орд дриатов донеслись раскаты дикого хохота.
— Уж если ты так низко пал, что потерял всякое уважение к тем, кто по сравнению с твоими йелколюбивыми сотоварищами так же превыше их, как эти горы, тогда стряхни со своего вонючего подола пауков и мусор и попробуй напасть на нас, ты, трусливый гнилолицый прислужник дриатов!.. — крикнул король.
Этот обмен любезностями продолжался ещё некоторое время. При всей своей воинственности ЯндолАнганол, чьи силы сейчас находились в крайне неудобном положении, не имел про запас никакой хитрой задумки, которыми славился изворотливый ум Черепа, и пока не решался атаковать.
Жара между тем неумолимо нарастала. Рои безжалостно жалящих насекомых набросились на обе армии. Фаланги мохнатых фагоров, сходящих с ума от зноя, скоро должны были дрогнуть под всесжигающим взором огненного ока Фреира.
— Могильный камень на грудь лучшему другу двурогих!..
— Вычистим грязь из Косгатта!..
Наконец, по команде фельдмаршала борлиенцы медленно двинулись вдоль края промоины к площадке, подбадривая себя воинственными криками и размахивая копьями. На другом берегу расселины орда дриатов принялась проделывать то же самое.
— Каким образом мы возьмем укрепление на вершине горы, ваше величество? — между тем спросил КолобЭктофер. — Оно не дает мне покоя.
— Я склоняюсь к тому, что вы скорее всего были правы, — неохотно ответил король. — Этот форт похоже просто жалкая попытка отвлечь нас. Забудем о нем. Вы, маршал, возглавите ударный отряд хоксницы, за вами пойдет пехота и Первый Фагорский. Я останусь со Вторым Фагорским и обойду с ним гору так, чтобы дриаты потеряли нас из виду. Вы нападете на них первыми, атакуете их с фланга и прорвете его. А мы, подкравшись незаметно, обойдем их с тыла. Зажмем воинство Черепа в клещи и сбросим в промоину. Пленных брать не будем.
— Я исполню ваш приказ в точности, государь, — КолобЭктофер поклонился.
— Да пребудет с вами Акханаба, фельдмаршал.
Пришпорив хоксни, король поскакал к рядам фагорской гвардии. Изнуренные зноем двурогие были в самом что ни на есть угнетенном состоянии духа и прежде чем начать задуманный маневр, королю пришлось обратиться к ним с кратким наказом.
Прислушиваясь к громыхающей над расселиной перебранкой короля и его противника, двурогие не только не воспрянули духом, но усомнились в честности обещаний Орла. Равнодушные к смерти в случае поражения, они хотели быть уверены, что гибнут не напрасно. Однако тут, в дикой глуши, ничто не подтверждало это.
Король обратился к своим двурогим союзникам на их языке, на хурдху. Эта горловая, невероятно сложная, изобилующая согласными речь коренным образом отличалась от смешанно-олонецкого, принятого для общения между различными народностями Кампаннлата и ни в коем случае не была его наречием, а представляла собой мостик, переброшенный между расами людей и двурогих, происходящий, как утверждали — впрочем, это же касалось и многих других нововведений — из далекого Сиборнала. Гудящий и скрежещущий согласными, весь в запутанных узлах герундиев, хурдху был неблагозвучен для человека, но любим и почитаем двурогими.
В родном языке фагоров имелось только одно время, настоящее-продолженное. Было ясно, что говорящие на таком языке просто не могли обладать абстрактным мышлением. Даже простой счёт, основанный на троичной системе, давался фагорам с большим трудом. Двурогие математики посвящали себя нескончаемым подсчетам ушедших лет, хвастливо утверждая, что ими изобретен особый способ вневременного выражения. Вневременное выражение являлось ещё одной речевой формой фагоров, эзотерической, оперирующей концепциями вечности. Естественная смерть была понятием, неизвестным фагорам. Их уход носил название привязь и был неподвластен человеческому разумению.
Как правило, большинство фагоров было более-менее способно выражать свои мысли на вневременном, хотя мало кто из них владел священной речью так же мастерски, как простым и доступным хурдху, предназначенным для бытовой беседы и решения вопросов обычных и насущных. Люди, душой свыкшиеся с олонецким, уже не могли обходиться без его четких и обязательных правил построения предложений. Фагоры же ценили свой язык ещё и за то, что в нем неологизмы были почти так же невозможны, как и абстрактные понятия. Так, на хурдху человек буквально означало сын Фреира ; цивилизация ни больше ни меньше, как много крыш ; армия — копья, убивающие по приказу , ну и так далее. Даже королю ЯндолАнганолу, сносно изъяснявшемуся на хурдху, пришлось сосредоточиться и собраться с силами, чтобы ясно донести свои мысли до Второго Фагорского. Фагоры не знали страха, но нарастающая жара заметно поубавила у них подвижности и внимания. Но как только сталлуны и гиллоты наконец поняли, что виднеющееся перед ними по ту сторону поросшего колючками оврага вонючее воинство топчет их исконные пастбища и обращается с их рунтами как с настоящими свиньями, погоняя их палками, дело было сделано — полк немедленно выказал желание идти в бой. Вместе с родителями, тонко мыча и требуя, чтобы взрослые взяли их на руки и несли, в бой шли и их рунты.
Воспользовавшись паузой, возникшей во время речи короля, КолобЭктофер послал в обход небольшой отряд борлиенцев, поручив им взобраться на утесы в тылу врага, с тем чтобы нейтрализовать возможную засаду дриатов на пути Второго Фагорского полка.
Как только тот пришел в движение, КолобЭктофер приказал выступать и остальным силам. Борлиенцы устремились в атаку. Пыль заклубилась в воздухе. В ответ ряды дриатов перестроились. Силами главных помощников Черепа неровные ряды дикарей были сомкнуты в более-менее сносные колонны, которые двинулись в сторону наиболее вероятного места столкновения, то есть к площадке у подножия столовой горы, где и должны были встретиться две армии.
Набрав поначалу довольно резвый ход, обе стороны постепенно сбавили темп, когда стало ясно, что природа поднесла им ещё один неприятный сюрприз. О том, чтобы ударить друг по другу с налета, речи не было — поле будущей битвы было завалено глыбами вулканического камня, напоминающими о титанических подземных выбросах и землетрясениях, породивших некогда эту изломанную местность. До врага ещё нужно было добраться, никто и не думал пускаться по таким препятствиям бегом.
Как только дистанция, разделяющая армии, стала совсем уже незначительной, на смену громкой перебранке полководцев пришли взаимные оскорбления солдат. Наконец сошедшиеся почти вплотную армии остановились. Бойцы теперь бесполезно топтались на одном месте, не продвигаясь вперед. Дикари и борлиенцы злобно сверлили друг друга взглядами, но ни те, ни другие не спешили преодолеть разделявшие их несколько последних метров. Вожди дриатов, скачущие позади рядов своих воинов, во всё горло понукали их броситься в атаку, покалывая копьями в спины и осыпая проклятиями, но всё без толку. Обезумевший от близости желанной резни Дарвлиш скакал взад и вперед, выкрикивая невероятно витиеватые ругательства, самым мягким из которых было трусливые пожиратели падали . Однако дриаты не привыкли к атакам на готовую к отпору вражескую армию, предпочитая им быстрые бурные набеги и такие же поспешные отступления, и теперь терялись в нерешительности. Но и борлиенцы вовсе не спешили бросаться в атаку на численно превосходящего противника.
Наконец, КолобЭктофер отдал приказ. В воздух со свистом взмыли дротики. Они принесли мало ущерба дриатам, но всё же заставили их пойти в атаку. Сталь со звоном встретилась со сталью, и первый меч вонзился в тело первого воина. Брань сменилась криками боли. В небе над полем битвы закружились всё более густые стаи стервятников. Борлиенцы дрогнули под ударом численно превосходившего врага, к тому же, восседавшего на йелках. Приободрившись, Дарвлиш вопил не переставая. Между тем, ударный отряд ЯндолАнганола уже появился из-за столовой горы, и, поспешая, как возможно, устремился в незащищенный тыл дриатов, как и было задумано.
Но не успел Второй Фагорский пройти и половину теснины между столовой горой и хребтом, как с крутого обрыва над ними разнеслись торжествующие крики. Оказалось, что там, устроив в тени нависающего утеса засаду, таилась непотребная женская часть племени — маркитантки, шлюхи и просто любительницы странствий. Засада была отлично продумана и устроена с толком. Дарвлиш недаром столько выбирал позицию, и разумеется предвидел, что борлиенские силы попытаются обойти столовую гору. Так как дело было ответственное, он поручил его женщинам-дриаткам, не таким порывистым, как их мужчины. Они ждали только одного — когда колонна фагоров втянется в теснину.
И вот роковой миг настал. С криками вскочив на ноги, веселые дамы обрушили вниз заранее приготовленные камни, вызвав тем самым настоящую лавину, устремившуюся прямо на Второй Фагорский. Обомлевшие от такого поворота событий фагоры застыли на месте, как вкопанные, и были сметены лавиной, точно кегли — шаром, пущенным рукой опытного игрока. Вместе со взрослыми погибло и множество рунтов.
Одноглазый сержант Бык первым заметил укрывшихся в засаде дриаток. Кого иного, а женщин он чуял издалека — сучки были предметом его первейшего интереса. Пока перебранка противостоящих армий была ещё в самом разгаре, он, возглавляя небольшой отряд отборных воинов, посланный маршалом специально для поиска этой засады, продвигался вперед под прикрытием зонтичных кактусов. Искусно скрываясь от вражеских глаз, он провел своих людей далеко влево, сквозь чащу диких зарослей незаметно обошел столовую гору и выбрался к подножию хребта, где, с запасом обогнув возможную засаду дриатов, незамеченным же забрался на скалы.
Восхождение на почти отвесный обрыв само по себе равнялось подвигу. Но ни один борлиенец не дрогнул. Следуя за Быком, воины нашли на уступе хребта тропинку, отмеченную по обочинам свежим калом дриатов. Находка подтвердила подозрения борлиенцев, мрачно улыбнувшихся своей удаче. Они продолжили восхождение и вскоре наткнулись на другую, проходящую выше тропу, идти по которой уже не составило особого труда. По этой тропинке они пробирались медленно, на четвереньках, чтобы остаться незамеченными для возможно всё же засевших в форте напротив дриатов. Причем в тишине, ибо даже один скатившийся вниз камень мог выдать столь выгодное местоположение маленького отряда отважных борлиенцев.
В конце концов их настойчивость была вознаграждена — воины вдруг узрели с гряды на уступе под собой несколько дюжин дриаток, весьма вольно раскинувшихся на рваных одеялах и вонючих накидках. Кучи заготовленных камней не оставляли сомнений по поводу планов этих коварных ведьмоподобных созданий. Но увы, оставив копья и дротики в лагере, скалолазы взяли с собой только короткие мечи. Склон утеса был неровен и изрыт, поэтому о стремительной и внезапной атаке сверху не приходилось и думать. Единственной надеждой было одолеть шлюх их же оружием — завалить, закидать и побить камнями.
К несчастью, этот героический во всех смыслах поход занял куда больше времени, чем предполагал бравый маршал, незнакомый с местностью. Когда Второй Фагорский, обогнув столовую гору, наконец-то заметил врага, а шлюхи, увидев это, мгновенно взялись за выполнение своего коварного плана, воины Быка ещё только готовились напасть на них.
— Пора взять то, что нам причитается, мои бычки! — выкрикнул сержант. В воздухе просвистело несколько десятков камней, одновременно пущенных крепкими руками борлиенцев. Однако и враг им попался далеко не робкого десятка. Дриатки храбро выдержали обстрел и только спустив свою смертоносную лавину вниз, начали разбегаться с пронзительными криками. Внизу, под склоном хребта, мгновенно и во множестве гибли под катящимися камнями фагоры.
Видя, что их западня сработала, воодушевленные дриаты набросились на ряды борлиенцев с утроенной силой и яростью, но их встретил жестокий отпор — в передних рядах беспрестанно мелькали и звенели тяжелые мечи фагорской гвардии, из задних рядов вперед без устали слали тучи дротиков. Сплоченный строй армии дикарей вскоре дрогнул и попятился под натиском беспощадных двурогих, вскоре распавшись на несколько теснимых борлиенцами кучек, у которых отчаянно кипело сражение.
Бык взирал на всю эту резню с гряды покоренного хребта. Душа его разрывалась на части — так ему хотелось сейчас быть там. В самой гуще битвы он увидел могучую фигуру фельдмаршала. Он молнией мелькал среди сражавшихся, бросаясь в схватку то тут, то там, без устали вонзая в вонючие тела дриатов свой длинный окровавленный меч. Но то, что более всего потрясло Быка и заставило его похолодеть, крылось внутри таинственного форта на вершине столовой горы. Король ошибся. Форт не был пуст, и вместо асокинов там прятались воины.
Несмотря на численное превосходство врага, борлиенская армия, лучше обученная и вооруженная, всё же продвигалась вперед, постепенно разворачиваясь и расплескиваясь всё шире. Сражение закипело вокруг подножия столовой горы, окружив её сплошным полукольцом. Наконец, борлиенцы достигли того места, где прошла пущенная с утеса лавина и теперь устрашающей полосой лежали изувеченные обвалом тела двурогих из Второго Фагорского. Но при всем желании Бык не мог предупредить КолобЭктофера о коварном замысле врага — в шуме кипящей внизу битвы тонул любой крик.
Отдав приказ, Бык повел своих людей вниз по склону хребта на юго-запад, держа курс на сражение. Присев на край обрыва, он частью съехал вниз на спине и заду, а частью скатился кубарем к уступу, где ещё мелькали силуэты удирающих дриатских шлюх. Молодая женщина, почти девочка, с разбитым метко пущенным камнем коленом лежала совсем рядом с ним. Заметив, что Бык, ещё не оправившись от столь стремительного спуска, медленно поднимается на ноги, она выхватила из лохмотьев кинжал и набросилась на него.
Перехватив руку дриатки, Бык жестоко выкручивал её, пока не хрустнула кость и оружие не выпало из онемевших пальцев в пыль. Отбросив кинжал далеко за край уступа, он старательно повозил девчонку лицом по земле, усыпанной мелкими острыми камнями.
— Ишь, норовистая кобылка — ничего, я займусь тобой позже, — прохрипел он дриатке.
Спасаясь бегством, шлюхи с перепугу побросали все свои дротики. Подобрав один с земли, Бык взвесил его на руке, проверяя баланс, и задумчиво разглядывая укрепление на столовой горе. Отсюда, с той же высоты, спины засевших там дриатов были почти неразличимы. Неожиданно один из сидящих в засаде воинов, оглянувшись, заметил Быка сквозь бойницу. Поняв, что каким-то неведомым образом враг оказался сзади, дриат поднялся во весь рост, а вслед за ним поднялся и второй воин, его товарищ. Быстро оглядев Быка, они наставили на него странное приспособление — нечто вроде выкованного из металла древка копья, к дальнему концу которого приник первый воин, разместив ближний на плече у второго воина. Бык понял, что видит перед собой какое-то странное, невиданное доселе оружие.
Вдумчиво прицелившись, он мощно метнул дротик в сторону укрепления. Поначалу казалось, что тот долетит до цели, но расстояние было всё же слишком велико — дротик упал в пыль, не долетев до глинобитной стены всего с полдесятка шагов.
На глазах у Быка, взирающего на происходящее с глубоким изумлением, из переднего конца железной трубки, направленной на него дриатами, вырвалось облако белого дыма. Бык услышал оглушительный хлопок. Какой-то крохотный предмет со злобным шмелиным жужжанием стремительно пронесся мимо его уха. Это совсем ему не понравилось, но сердце закаленного в битвах ветерана не дрогнуло. Нагнувшись, Бык поднял второй дротик. Взвесив его на ладони, он занял более удобную позицию для метания, взобравшись повыше на склон.
Двое воинов за стеной форта тоже были очень заняты — суетливо забивали длинным и тонким прутом что-то в конец трубки, откуда недавно вылетел дым. Заняв прежнюю странную позицию, они опять нацелили своё удивительное оружие в сторону Быка. Как только он, на сей раз разбежавшись, метнул в них свой дротик, трубка опять пыхнула клубом белого дыма.
На этот раз дротик долетел до цели — но всё же разминулся с ней на ширину головы. А вот прицел дриатов теперь был точен. Через мгновение после выстрела словно раскаленное копьё ткнуло Быка в левое плечо, да так сильно, что от удара его развернуло на пол-оборота и швырнуло на землю. Упав лицом в пыль уступа, он несколько секунд приходил в себя.
Раненая дриатка, видя такое дело, тоже подхватила один из дротиков и тут же метнула его, выбрав мишенью живот упавшего борлиенца. Получив фут грубого древка в кишки, сержант дико заревел от боли. Он с трудом вырвал из живота окровавленный дротик и отшвырнул его в сторону. Дриатка подхватила увесистый камень и помчалась вперед с явным намерением размозжить ему голову.
Но даже будучи уже смертельно раненым, борлиенец всё равно не сдавался. Ударив упрямую сучку сапогом по ногам, Бык повалил её, схватил правой рукой за горло — и, сцепившись, они вместе сорвались с обрыва вниз, разбившись насмерть...
Тем временем в рассекреченном укреплении на столовой горе был отдан приказ открыть огонь. Поднявшись на ноги, дриаты направили на войско КолобЭктофера своё невиданное оружие и дали залп.
Промахнуться по сплошной массе людей было невозможно. По борлиенской армии словно прошла коса самой Смерти. Десятки воинов пали, даже не успев понять, что с ними случилось, намного больше было ранено. Уцелевшие дрогнули от потрясения. Даже несгибаемый Первый Фагорский готов был вот-вот обратиться в бегство.
Внутренне содрогаясь при виде испуганной толпы, в которую в один миг превратилась грозная борлиенская армия, КолобЭктофер продолжал яростно сражаться, увлекая за собой солдат, однако огонь из мушкетов косил его воинов, как серп спелые хлеба. Рассмотрев, в чем дело, он мгновенно понял, где дриаты добыли такое оружие, явно порожденное хитрым и злобным разумом, — конечно в Сиборнале. Принцип действия новинки, позволявшей убивать людей на невиданном для дротиков и луков расстоянии, оставался для маршала неизвестным, а сама она вызвала у него лишь презрение — такое подлое оружие годилось только трусам. Но убивало оно очень эффективно. Попав в цель, железный шарик весом в унцию легко пробивал кожаный доспех борлиенцев, разрывал мясо, дробил кости с силой палаческого топора. Сотни солдат уже полегли под пулями. Тысячи охватила паника. Они побежали, бросая оружие, пытаясь спастись от колдовской напасти, убивающей издалека и без пощады.
Пронзительно вскрикнув от радости, Дарвлиш Череп ударил пятками своего бийелка и поскакал в самую гущу битвы. Вслед за ним помчались его отборные воины, доселе стоявшие в резерве. Теперь уже ни у кого не было сомнения, на чьей стороне окажется победа. Надежда выиграть сражение исчезла, но всё же стоило попытаться заткнуть глотку маленькому форту на вершине горы.
Собрав вокруг себя шесть сотен опытных старых воинов, КолобЭктофер не медля ни секунды повел их на приступ, бросив на произвол судьбы остатки королевской армии. Спрыгнув со своего хоксни, маршал принялся взбираться по щебенчатому склону горы к глинобитным стенам. Такой атаки дриаты не предвидели — из бойниц форта не был виден склон и им пришлось взбираться на стены, что отняло у них много драгоценного времени. Когда им это всё же удалось, многие из ружья, попавших в их неумелые руки, не сработали из-за сгоревших дотла фитилей, а о запасных они по дикости не позаботились.
Невежество дриатов спасло жизнь многим борлиенцам — их огонь стал беспорядочным и слабым, и приносил атакующим уже существенно меньше вреда. Наконец, торопясь, один из дриатов засыпал в ствол куда больше пороха, чем нужно. Когда грозный отряд борлиенцев и форт разделяло всего несколько десятков шагов, их приветствовал веселый хлопок взрыва — ствол одного из мушкетов разорвался, убив осколками стрелка. Это вызвало панику уже у дриатов. Они попрыгали со стен, позволив борлиенцам ворваться в их жалкое укрепление. К тому времени большинство мушкетов уже превратилось в безвредные куски железа — без фитилей, достать которых тут было конечно же негде, они стали просто бесполезны. Ещё исправные ружья, числом одиннадцать, тоже оказались не готовы к бою — в одних ещё не было заряда, другие были просто брошены. Растерянные дикари позволили вырезать себя, почти не оказав штурмующим организованного сопротивления. О пощаде никто из солдат не помышлял, и КолобЭктофер не оставил в живых никого. Избиение происходило на глазах других дриатов, окруживших столовую гору.
К сожалению, королевское воинство, точнее то, что от него осталось, обнаружив, что блистательный военачальник оставил их, занявшись делом в другом месте, почло за лучшее бежать, пока ещё есть возможность. Некоторые из офицеров КолобЭктофера пытались остановить своих людей, приказывая им идти на соединение с отрядом хоксницы, возглавляемой самим королем, но им быстро заткнули рот собственные подчиненные, оставив лежать бездыханными. Дружно развернувшись, остатки борлиенцев обратились в бегство. Их преследовали дриаты, испускающие леденящие кровь победные крики.
Отличная позиция и боевое искусство лучших воинов КолобЭктофера, взявших штурмом столовую гору, не спасло их, — дриаты превосходили их числом в десятки раз. Очень скоро все отважные воины во главе с самим фельдмаршалом были убиты во время второго, завершающего штурма форта. В своей последней битве они дорого продали свои жизни, заставив дриатов платить три за одну. Но это лишь ещё больше озлобило воинственных дикарей. Тела павших борлиенцев и их фельдмаршала были изрублены на куски и сброшены в промоину, на съедение диким зверям.
Обезумевший от радости победы, которую не смогли омрачить даже огромные потери при штурме собственного форта, Дарвлиш, разбив своё воинство на небольшие отряды, устроил охоту на спасающихся бегством борлиенцев, истребляя их без жалости и без пощады. Как раз к такому роду боя дриаты были отлично приспособлены. Пленных не брали, раненым тут же перерезали горло. К ночи на поле битвы всё стихло — там возились только стервятники и прочие пожиратели мертвечины. Так печально для борлиенцев закончился первый случай применения в их стране огнестрельного оружия.
* * *
В доме терпимости на окраине Матрассила проснулся пожилой торговец льдом. Шлюха, с которой он делил этой ночью ложе, уже поднялась, и, позевывая, бродила по комнате. Приподнявшись на локте, торговец льдом почесал волосатую грудь и кашлянул, чувствуя, что недоспал. Фреир ещё даже не успел взойти.
— Мэтти, пелламонтейн ещё остался? — хрипло спросил он шлюху. Эта шлюха, которую он знал уже многие годы, всегда пила по утрам пелламонтейновый чай.
— В чайнике ещё должен быть, — равнодушно ответила женщина. — Сейчас вскипячу.
Сев на краю кровати и спустив ноги на пол, он пригляделся к ней в застоявшихся в комнате сумерках. Потом быстро натянул через голову длинную нижнюю рубаху. Теперь, когда желание ушло, он стеснялся своего тучного тела, давно утратившего гибкость и красоту юности. Вслед за шлюхой он прошел из спальни в маленькую и тесную кухоньку, служившую одновременно и местом омовения. В очаг на угли были брошены несколько поленьев, и вскоре под закипающим и весело посвистывающим чайником уже бушевал огонь. Свет пламени разогнал сумерки, которые прежде рассеивались только сочащейся в щели ставень серой предрассветной мглой. В потемках торговец смотрел, как Мэтти готовит ему чай, и думал, что это удается ей ничуть не хуже, чем его собственной жене. Да, думал он, глядя на её обрюзгшее и прорезанное морщинами лицо, она тоже сильно постарела... сколько ей? Уже двадцать девять, а вскоре и все тридцать. Она всего-то на пять лет его младше. Красавицей её тоже давно не назовешь, но в постели она по-прежнему на диво хороша. А кроме того, она уже не шлюха. Шлюха на покое, так точнее. Уже несколько лет она принимала только старых друзей, и то в виде большого одолжения, за особую плату.
Мэтти собиралась в церковь — она оделась в скромное, но дорогое платье, что-то пробормотав ему.
— Что ты сказала? — сонно переспросил он.
— Я хотела, чтобы ты ещё поспал, Криллио. У тебя слишком утомленный вид.
— Конечно, я изрядно потрудился ночью, — буркнул он. Потом, чувствуя, как сильна в нем привязанность к этой женщине, неохотно добавил: — Мне не хотелось бы уходить, не попрощавшись с тобой и не поблагодарив. Вряд ли мы увидимся ещё раз. Это моё плавание — увы, уже последнее. Я устал и намерен отойти от дел.
— Ты говоришь это уже лет пять, Криллио. Говоришь, что устал и намерен посвятить остаток дней жене и семье. И каждый раз возвращаешься. Ты не сможешь жить без странствий.
Не поднимая на него глаз, она кивнула своим словам, насыпая в чашки точно отмеренные порции сушеного пелламонтейна для заварки. Занятая делом, она сосредоточенно поджала губы. Её движения были очень точны и деловиты — впрочем, такой она была во всём.
Накануне вечером ледовозный корабль торговца встал под разгрузку у матрассильского причала. Корабль со своим обычным грузом из Лордриардри пересек море Орла, добрался до Оттасола и поднялся по спокойной Такиссе до самого Матрассила. Как и всегда за последние пять лет, кроме льда торговец доставил в столицу ещё и своего сына, которому как раз собирался передать дело. В этот раз он привел его в дом Мэтти, с которой сам водил знакомство с тех самых славных пор, когда впервые привез в Матрассил лед для королевского дворца. В свои уже не столь юные пятнадцать Дивзин Пого Мунтрас ещё ничего толком не знал о жизни и торговле, и это очень огорчало его.
По их предварительному уговору старая подруга Мэтти приберегла для Дива девушку — сироту Западной войны. Торговец осмотрел её со всем тщанием, проверив при помощи медной монеты даже её влагалище на предмет дурной болезни. Монета не позеленела, но он не вполне был доволен увиденным.
— Мэтти, ты хотела отдать свою дочку, Абази, в невесты Диву, — напомнил он тогда. — Почему не она?
Его сын, к несчастью отца, был глуп и недалек, но капитан всё равно хотел для него только лучшего — и, по возможности, самого лучшего. Абази же была стройна и миловидна, с прекрасными чувственными губами и роскошными густыми волосами. Увидев Абази впервые, капитан едва поверил, что её опыт в обращении с мужчинами, да и в жизни вообще во много раз превосходил всё, что знал об окружающем мире Див. Девушка же, которую Мэтти вчера привела показать им, явно была такой же наивной и неискушенной, как Див.
— А чем плоха эта девушка? — удивилась она. При этом мрачный взгляд старой шлюхи молча говорил торговцу: Занимайся своим сыном, а мне позволь заниматься моей дочерью . Своё Мэтти всегда старалась держать при себе. Но уже через мгновение, должно быть подумав о том, что торговец, прежде очень щедрый к ней, теперь мог запросто хлопнуть дверью и больше не вернуться, Мэтти неохотно добавила:
— Моя дочь своенравная и самостоятельная девушка, у неё большие планы. Недавно она сказала, что хочет перебраться в Оттасол. Я ответила, что в Оттасоле она не найдет ничего, чего не было бы здесь, на что она ответила: хочу увидеть море . Не море ты увидишь там, а бесчисленных моряков, вот что я ей сказала.
— И где же Абази теперь? — сухо спросил капитан.
— Она теперь живет одна, потому что зарабатывает, лежа в кровати. Снимает комнату, в ней есть неплохая обстановка, а я дала ей немного хорошей одежды. Она копит деньги на поездку на юг. Она молодая и хорошенькая, и уже завела себе важного любовника.
Заметив тщательно скрываемую ревность в глазах Мэтти, торговец льдом молча кивнул. При всем своем любопытстве он решил не спрашивать, кто этот важный господин, чтобы не злить её ещё больше.
Но пожилая шлюха окинула неуклюжего Дива подозрительным взглядом с головы до пят, потом оглянулась на девушку. Молодые чувствовали себя очень неуютно и явно не могли дождаться, когда старшие оставят их наедине. Потом, подвинувшись вплотную к ледяному торговцу — желание поделиться сжигающей язык новостью пересилило всё, даже страх, — Мэтти едва слышно шепнула имя любовника дочери на ухо капитану. Тот удивленно хмыкнул.
— Вот как! Твоя дочурка очень далеко пойдет. Или глубоко ляжет, — меланхолически добавил он. Хотя особого потрясения от услышанного он не испытал — и он, и Мэтти слишком хорошо знали, что никто из мужчин не устоит перед предложенной им кууни.
— Ты уже идешь, папа? — напомнил отцу Див.
Торговец ушел вместе с Мэтти, предоставив сыну возможность разбираться во всём самому. До чего же глупы бывают женщины, тогда подумал он, и в каких сладострастных болванов превращаются порой мужчины!..
Сейчас Див наверняка ещё спит где-то в клетушке этажом ниже, довольно сопя и уткнувшись носом в плечо своей новой знакомой. Вчера, выполняя отцовский долг, торговец был доволен собой, но теперь это приятное чувство ушло, сменившись грустью. Он был голоден, но просить о завтраке Мэтти не хотел — за еду она брала отдельно, а платить ей ещё раз торговец считал унизительным. К тому же со сна у него затекли ноги — постели шлюх не предназначались для удобного сна.
Вспоминая прошлый вечер, он вдруг сообразил, что всё это выглядело чрезвычайно символично, по сути дела, как настоящая церемония. Передавая сына в руки молоденькой шлюхи, он тем самым словно бы объявлял, что с этих пор отказывается от прежней разгульной жизни, начиная жизнь старика, спокойную, степенную. Вчера, несмотря на всё искусство Мэтти, он едва смог довести дело до конца. Сегодня же он понял, что даже мысли о соитии мало привлекают его. Из-за женщин он в юности потерял всё, опустился до нищенства, но снова сумел подняться, наладить процветающее дело, хотя его похоть, страстное увлечение женскими прелестями не угасли. И вот теперь этот главный, центральный в его жизни интерес начал безвозвратно затухать... а когда он угаснет окончательно, внутри останется только гулкая, зияющая пустота, которую не заполнит даже вера, ведь он не верил в бога, это не было в обычаях его страны...
Он невольно принялся размышлять о своей безбожной родине, Геспагорате. Да, Геспагорат без сомнения нуждался в боге — но только не в том боге, которому истошно поклонялся помешавшийся на религии Панновал. Вздохнув, он спросил себя, почему то, что прячется между упругих ляжек женщин, имеет над ним гораздо большую власть, чем любое божество. Да просто потому, что с божеством нельзя трахаться, насмешливо ответил он себе.
— Идешь в церковь? — лениво спросил он Мэтти. — И не жалко время даром терять? Сколько бы ты ни молилась, Акханаба не сойдет с иконы и не всадит тебе.
Мэтти не ответила. С клиентами она старалась не спорить. Особенно с такими богатыми клиентами.
Приняв от молчаливой Мэтти чашку с пелламонтейновым чаем и согревая ладони теплой глиной, торговец вернулся в спальню, для чего ему не пришлось даже толкнуть дверь — её между кухней и спальней не было. Там он остановился и оглянулся. Не дожидаясь, пока чай остынет, Мэтти плеснула в свою чашку холодной воды и в несколько глотков выпила отвар. Сполоснув и убрав чашку, она натянула на руки черные перчатки до локтей и принялась поправлять на морщинистой шее бусы. Почувствовав его взгляд, она сказала.
— Почему бы тебе ещё не поспать? В такой час в городе все спят — слышишь, кругом тихо.
— Мы с тобой всегда хорошо ладили, Мэтти, — заговорил он, ещё надеясь услышать от неё нечто, из чего можно было бы понять, что она тоже неравнодушна к нему. — Знаешь, с тобой мне куда лучше, чем с моей престарелой женой, — добавил он в отчаянии.
Но подобные признания Мэтти слышала почти ежедневно.
— Мне приятно это слышать, Криллио, — равнодушно ответила она. — Надеюсь, в следующий твой приезд мы мило проведем время, — она говорила быстро и шла к двери, чтобы торговец не успел преградить ей путь. Но тот остался стоять, где стоял, — посреди комнаты, с чашкой чая в руке, и до дверей Мэтти добралась беспрепятственно, на ходу поправляя раструб левой перчатки. Мужчины бывают ещё большими фантазерами, чем женщины, особенно в таком возрасте, как Криллио, подумала она. Что бы он там ни напридумывал о связывающих их великом чувстве, уже через день он сам наверняка поймет, что оно никогда не заходило дальше его примитивной фантазии. Расставаясь с клиентами поутру, Мэтти тут же выбрасывала их из головы, что вошло у неё в привычку ещё в ранней юности.
Вернувшись с чашкой к кровати, торговец уселся и без удовольствия выхлебал горячий чай. Толкнув ставни, выглянул наружу — то ли чтобы насладиться видом Мэтти, быстро идущей по совершенно пустой улице, то ли испытать муку от того, что видит её последний в жизни раз — он не знал точно.
Тесно жавшиеся друг к другу дома были слепы из-за закрытых ставень и по-утреннему бледны. Но что-то в виде городских построек смутно обеспокоило его. Тьма ещё не сдала своих позиций наступающему утру, и город казался населенным призраками.
Вдруг он заметил у соседнего дома донельзя странного прохожего, мужчину в побитых дорогих доспехах, который брел, точно пьяный, шатаясь и опираясь рукой о стену. Позади ковылял жалобно мычащий маленький фагор, рунт.
Внизу, прямо под окном, из которого выглядывал торговец льдом, из дверей на улицу вышла Мэтти. Заметив медленно бредущего выпивоху, она остановилась. Кто-кто, а Мэтти знает о пьяницах всё, подумал торговец. Выпивка и шлюхи идут рука об руку, всё равно в каком краю. Вот только этот мужчина не был пьян. По его ноге на брусчатку мостовой стекала кровь. Он был серьёзно ранен, и по виду уже близок к смерти.
— Я сейчас спущусь! — крикнул торговец.
Через минуту, наспех натянув одежду, он выбежал на пустынную улицу и остановился рядом с Мэтти. Та стояла неподвижно, словно вросла ногами в землю.
— Оставь его в покое — он ранен, — сказала она. — Но в дом я его не пущу — мало ли кто придет за ним.
Раненый застонал, и, подняв голову, взглянул на торговца льдом. Внезапно чуть не задохнувшись, торговец вытаращил от удивления глаза.
— Мэтти, ради Всемогущего! Это же король собственной персоной... Король ЯндолАнганол!
Бросившись к королю, торговец и шлюха подхватили его под руки и повели к двери дома терпимости.
* * *
Из борлиенцев, участников сражения при Косгатте, как эту бойню стали называть позднее, в Матрассил вернулись лишь немногие. Поражение, которое потерпел Орел от дриатов, покрыло его и его армию несмываемым позором. Всю неделю после сражения стервятники пировали на славу, вовсю восхваляя имя Дарвлиша.
После выздоровления — во дворце за королем ухаживала его верная жена, сама королева МирдемИнггала — Орел поклялся в скритине в присутствии депутатов, что орды дриатов, какими бы многочисленными они ни оказались, будут истреблены до последнего человека. Однако баллады, которые скоро принялись распевать бродячие трубадуры, утверждали обратное. Вся страна оплакивала гибель грозного КолобЭктофера. В нижних залах королевского дворца поминали добрым словом сержанта Быка. Ни тот, ни другой так и не вернулись домой. Но никто не пожалел раненого и униженного короля. Более того, многие выражали сожаление, что он не остался в диких ущельях Костагтта навсегда.
Именно в те дни король ЯндолАнганол, страдающий от полученной раны, изнывающий от лихорадки и унижения, принял роковое решение. Он прекрасно понимал, что разоренный Борлиен не сможет победить дриатов — особенно сейчас, когда и солдат в нем почти что не осталось. Чтобы отомстить дриатам, он должен заручиться помощью соседей — членов великой Панновальской Империи, то есть Олдорандо и в особенности самого Панновала. А он, король, должен во что бы то ни стало получить для своей армии ручное огнестрельное оружие, которым дикари-разбойники воспользовались так успешно, нанеся силам борлиенцев фатальный урон.
Обдумав эти два пункта, он вызвал послов этих стран и обсудил с ними условия их помощи. Среди прочих послами была высказана мысль о необходимости династического брака с дочерью королевского дома Олдорандо, что в результате и привело ЯндолАнганола, принявшегося с потрясающей настойчивостью претворять план развода в жизнь, к катастрофе. С этого же дня он начал отдаляться от прекрасной королевы. Его размолвка с матерью заставила отвернуться от отца и наследника трона, принца РобайдайАнганола. А кроме того, по воле безжалостной судьбы, это послужило в итоге причиной гибели несчастной олдорандской принцессы, вина за смерть которой была возложена на расу протогностиков, иначе — мадис.
Глава 2.
Путь мадис
На великом континенте Кампанналат мадис были обособленной расой. Обычаи мадис не имели ничего общего с укладом жизни людей или двурогих. Более того, каждое племя мадис жило так, словно не замечало существования других племен своих сородичей.
Пока борлиенский король решал свои проблемы, одно из таких племен мадис совершало неспешный переход на запад через Рунсмур, полупустыню, начинавшуюся в нескольких днях пути к северу от Матрассила.
Странствия мадис начались в давние времена, о которых уже и не помнил никто. Ни сами протогностики, ни представители других рас, видя невозмутимых мадис, вышагивающих мимо, не могли сказать, когда и почему началось это странствие. Мадис были прирожденными кочевниками. Они рождались в дороге, вырастали, женились и обзаводились потомством в дороге, и в дороге же закрывали навечно глаза. Словом мадис, означающим жизнь , было Ахд — Путешествие .
Те из людей, кого интересовали мадис, — надо сказать, таких было совсем немного — твердо полагали, что именно Ахд и заставляет мадис по возможности держаться в стороне и от чужаков, и от себе подобных из других племен. По мнению других, виной тому был язык мадис. Он напоминал пение, где не слова, а мелодия несла главный смысл. Присутствующая в речи мадис невероятная завершенность в то же время соседствовала со странной упрощенностью и несовершенством в вопросах формулировки мысли, и это с одной стороны заставляло племена мадис упорно держаться своих кочевых троп, а с другой — не позволяло проникнуть в таинства их культуры чужакам и в первую очередь людям.
Но именно таким проникновением собирался заняться сейчас некий любознательный молодой человек. Ещё ребенком он пытался научиться говорить на хр'мади'х, что теперь позволило ему, уже молодому мужчине, встретиться с мадис более или менее уверенно. Он руководствовался чистыми помыслами, а мотивы его были вполне серьёзными.
Для ожидания он выбрал сень древнего каменного знака с высеченными на нем символами Акханабы — двумя кругами, соединенными изогнутыми линиями. Знак отмечал границу прохождения земной октавы или линии здравия, что сейчас, в эпоху развитых наук и прогресса, подавляющее большинство почитало суеверием. Суеверия мало волновали молодого человека.
Появившиеся наконец мадис двигались неорганизованной группой, а не отрядом и их пение предшествовало им. Проходя мимо молодого человека, мадис не удостоили его даже взглядом, хотя многие из взрослых поворачивались к камню, у подножия которого он стоял, а то и прикасались к нему рукой. Одежда мадис, и мужчин и женщин, отличалась невзрачным однообразием — одеянием им служили грубые мешки из холста, с прорезями для рук и головы, подпоясанные на талии. На случай дождя или песчаной бури мешки мадис имели капюшоны, которыми можно было прикрывать голову, что придавало им вид горбунов. Ноги вечных странников были обуты в крепкие кожаные башмаки, так как тех, чей смысл существования составлял Ахд, чрезвычайно тревожило состояние их ног.
Оглянувшись, молодой человек увидел уходящую в бесконечность полупустыни извилистую нить тропы. У тропы этой не было ни начала, ни конца. Пыль клубилась над путниками, скрывая их прозрачной кисеей. На ходу мадис тихо переговаривались на своём странном наречии. Время от времени кто-нибудь из идущих выпевал длинную мелодичную фразу и её единая, неразрывная чистая нота струилась вдоль цепочки соплеменников, словно кровь по венам. Насколько смог разобраться в этом пении молодой человек, суть фразы сводилась к обычным дорожным замечаниям. Хотя вместе с тем пение могло заключать в себе и некую самобытную форму повествования, о сути которого он не мог иметь ни малейшего понятия, поскольку у мадис не было ни прошлого, ни будущего в обычном, человеческом понимании этих слов.
Он молча дожидался своего часа. Разглядывая проплывающие мимо лица в предчувствии знака, он словно выискивал среди племени кого-то любимого и давно потерянного. Лица мадис, внешне имеющих все отличительные физические признаки людей, хранили печать какой-то им одним ведомой муки, совершеннейшей простоты и невинности, свойственной только данным протогностикам, что делало их, стройных и хрупких созданий, похожими на дикие цветы, выросшие на скудной почве.
В облике мадис было много характерных и свойственных только им общих черт. Большие мягко-карие глаза навыкате прикрывали длинные пушистые ресницы. Длинные, тонкие и острые носы с горбинкой придавали облику своих обладателей что-то отчетливо птичье, что-то от попугаев. Скошенные лбы уравновешивали несколько недоразвитые нижние челюсти. Но в целом, и молодой человек не мог с этим не согласиться, лица мадис казались странно красивыми и производили необычное впечатление, пугая и притягивая. Глядя на странников, молодой человек вспоминал собаку, которая была у него в детстве, очень симпатичную и умную дворнягу, а также почему-то бело-коричневые цветы, распускающиеся на кустах бирючины.
Отличить мужчин от женщин было непросто, но для тех, кто знал, на что нужно смотреть, это не составляло особого труда. Был один верный знак — в верхней части лба у мужчин выступали две шишки, а кроме того, ещё две шишки бугрились с обеих сторон на нижней челюсти. Обычно эти шишки были гладкими. Но однажды молодой человек увидел опиленные пеньки рогов, торчащие из этих шишек.
С нежным вниманием молодой человек глядел на мелькающие мимо лица. Простодушие мадис было близко ему, хотя огонь ненависти продолжал сжигать его душу. Молодой человек хотел убить своего отца, короля ЯндолАнганола.
Череда певуче переговаривающихся мадис струилась мимо него. И внезапно он получил свой знак!
— О, благодарю тебя! — воскликнул он.
Одна из мадис, девушка, шагающая с ближнего к молодому человеку края отряда, оторвала взгляд от тропы и взглянула ему прямо в глаза — то был Взгляд Согласия. Больше не последовало ничего, ни слова, ни жеста — да и сам взгляд погас так же быстро, как и блеснул, но он был настолько откровенен и прям, что не понять его было невозможно. Сделав шаг от каменного монумента, молодой человек пошел вслед за девушкой, которая больше не обращала на него внимания; одного Взгляда должно было хватить.
Так он стал частью Ахда.
* * *
Вместе со странниками шли их одомашненные животные: вьючные йелки, пойманные на пастбищах Великого Лета, несколько коз-арангов, овцы-флебихты — все копытные — а также собаки-асокины, молчаливые, и, казалось, захваченные ритмом кочевой жизни не меньше хозяев.
Молодой человек, обычно зовущий себя Роба и никак иначе и с презрением относящийся к своему титулу принца, с кривой улыбкой вспоминал, как часто скучающие придворные дамы, перебарывая зевоту, поговаривали о том, как бы им хотелось однажды стать свободными, как бродяги-мадис. Ибо мадис, по умственному развитию едва ли превосходящие умного пса, были безропотными рабами однажды избранного образа жизни.
Каждый день на рассвете племя сворачивало лагерь, с первыми лучами солнц выступая нестройным отрядом в дорогу. В течение дня устраивали несколько привалов, кратких и никак не зависящих от того, сколько солнц сияло на небе — одно или два. Довольно скоро Роба понял, что примитивное сознание мадис просто не отмечало подобного; всё их внимание полностью поглощала тропа.
Иногда, время от времени, на пути племени попадалось какое-нибудь препятствие — река или скалистая гряда. Что бы это ни было, мадис преодолевали преграду с полнейшей невозмутимостью. Довольно часто во время переправы тонули дети, взрослые члены племени, как правило старики, умирали в дороге, пропадали животные, съеденные хищниками. Но что бы ни случилось, Ахд не прерывался, и так же безостановочно текла гармония напевных бесед.
На закате Баталикса племя начинало постепенно замедлять шаг. В это же время чаще всего повторяемыми словами становились шерсть и вода — их твердили, как твердят молитву в правоверной стране. Если бы у мадис был Бог, то он наверняка состоял бы из воды и шерсти.
Перед тем как расположиться на ночлег и начать приготовление пищи, племя задавало корм животным и поило их, что входило в обязанности мужчин. Женщины и девушки вынимали из вьюков на спинах йелков примитивные ткацкие станки и ткали из крашеной шерсти коврики и полотно для одежды.
Если вода была основой жизни мадис, то шерсть была их единственным товаром.
Вода есть Ахд, шерсть есть Ахд.
Песня по большому счету могла ошибаться, но зерно истины в ней несомненно было.
Мужчины чесали шерсть с животных и красили её, женщины старше четырех лет шли по тропе с прялками и на ходу сучили из шерсти нитки. Всё, что выходило из рук мадис, было сделано из шерсти. Шерсть флебихтов, сатар, была самой тонкой и нежной, из неё ткали мантии, которыми не брезговали даже королевы.
Шерстяные вещи паковали во вьюки на спины йелков. Зимой мужчины и женщины племени носили их прямо на теле, под верхней одеждой из грубого холста. Товары из шерсти шли на продажу в городах, попадающихся вдоль тропы, — Дистаке, Йисче, Олдорандо, Акейце...
После ужина, вкушаемого уже в сумерках, племя отходило ко сну. Укладывались спать все вместе, гуртом, поближе друг к другу — мужчины, женщины, дети, животные...
Желание женщины проявляли крайне редко. Когда настала пора для девушки Робы, та просто сбросила одежду и попросила удовлетворить её, и в её трепетных объятиях он нашел долгожданную отраду. Её наслаждение выплеснулось мелодичным стоном-песней.
Тропа мадис была так же неизменна, как и распорядок их дня. Они направлялись на юго-запад или северо-восток по разным тропам. Иногда эти тропы пересекались, иногда расходились на сотни миль. Путь туда и обратно занимал неизменно один малый год, поэтому вопрос измерения времени у мадис решался просто: о том, сколько минуло дней, говорили в смысле пройденного расстояния. Поняв это, Роба сделал свой первый шаг в осознании глубинного смысла хр'мади'х.
О том, что Путь мадис длится многие сотни лет, можно было судить по флоре, разросшейся вдоль их пути. Создания с птичьими чертами, в чьей собственности не было ничего, кроме их животных, тем не менее многое роняли вдоль своей тропы. Кал и семена растений занимали тут не последнее место. В привычке женщин мадис было на ходу срывать стебли попадающихся на пути трав, ветви деревьев и кустарников — афрама, хны, красной черемицы и мантлы. Из всего этого добывалась краска. Семена этих растений вместе с семенами растений, употребляемых в пищу, в основном ячменя, также падали на землю вдоль тропы. Колючие семена и споры цеплялись за шкуры животных.
На всём своем протяжении Путь начисто губил пастбища. Однако вместе с тем Путь давал земле и возможность цвести. Даже в полупустыне мадис двигались вдоль сплошной полосы кустарника, трав и редких деревьев, виновниками появления которых были они сами. В бесплодных горах на Пути росли цветы, которые в других местах можно было найти только на равнине. Пути восточного и западного направлений — зовущиеся у мадис укт — пролегали, извиваясь подобно рекам, через весь экваториальный континент Геликонии, отмечая след вечных странствий этих почти людей.
По прошествии нескольких недель бесцельных и непрерывных переходов Роба позабыл свою принадлежность к роду людскому и ненависть к отцу. Путь вдоль тропы-укта стал его Ахд, его жизнью. Иногда, обманывая себя, он притворялся, что понимает дневное бормотание своих спутников-кочевников.
Он с самого детства предпочитал бродячую жизнь циничной жизни двора, но существование с мадис далось ему не просто. Главной сложностью оказалось приспособиться к пище кочевников. Мадис не знали посуды и потому приготовление пищи было у них самым примитивным: размазывая тесто по раскаленным камням, они пекли пресный хлеб, ла'храп. Ла'храп мадис готовили впрок, питались им в пути, употребляя свежим, черствым или плесневелым, всё равно. С хлебом в пищу шли молоко и кровь домашних животных. Иногда, во время праздничных пиршеств, мадис позволяли себе полакомиться поджаренным на углях мясом.
Кровь имела для мадис очень важное значение. Робе пришлось вызубрить целый ряд слов и выражений, теснейшим образом связанных с понятием пути, крови, пищи и бога-в-крови. Иногда, ночами, он пробовал как-то классифицировать приобретенные знания, несколько раз в часы затишья пытался даже изложить свои мысли на бумаге. Из этого мало что выходило, ибо когда всё племя, вкусив скромную вечернюю трапезу, вповалку укладывалось спать, сон неудержимо сковывал и его. Не было силы, которая могла бы удержать его глаза открытыми. Видения перестали наведываться в его сон и со временем он проникся уверенностью, что мадис, по всей вероятности, сны неведомы.
Иногда он начинал задумываться о том, во что могли превратиться мадис, если бы их неким образом удалось научить видеть сны. Возможно, тогда они могли бы сделать первый робкий шаг со своих вечных задворок навстречу цивилизованному миру.
Иногда, после того как его подруга, прильнув к нему для краткого экстатического соития, насытившись, откатывалась от него, он задумывался, счастлива ли она. Но спросить у неё об этом он не мог, и даже если бы такой вопрос был задан, то напрасно было бы надеяться на ответ. Был ли счастлив он сам? Он не ждал счастья, ибо, взращенный любящей матерью, королевой королев, рано понял, что жизнь есть цепь непрерывных страданий. Цена любой минуты беспечного счастья — годы мучительных испытаний. Возможно, мадис в этом смысле повезло — отказавшись от удела людей, они обманули судьбу и избежали юдоли слез.
* * *
Над Такиссой и Матрассилом клубился туман, но поверх молочного марева уже сиял Фреир. От тумана воздух стал тяжелым и удушливым, и королева МирдемИнггала решила провести это время в гамаке. Всё утро она принимала прошения. Хорошо известная в народе, она знала многих столичных горожан по именам. Утомившись выслушивать бесконечные жалобы на нищету и жестокость королевских сборщиков налогов, она задремала в сени небольшого мраморного павильона. МирдемИнггале грезился король, который несколько дней назад, едва оправившись от ран, ни словом не предупредив её, куда-то уехал по делу крайней важности — говорили, что Орел отправился вверх по реке, в Олдорандо. Пригласить с собой в путешествие супругу он даже не подумал. Вместо неё королевским спутником стал почему-то фагор, рунт-сирота, вместе с королем сумевший выбраться из мясорубки Косгатта. Это напугало и крайне встревожило её.
За стеной павильона первая фрейлина королевы, госпожа Мэй ТолрамКетинет, играла с её дочерью-наследницей, принцессой ТатроманАдалой. Старшая фрейлина демонстрировала радостно щебечущему ребенку новую диковинную сиборнальскую игрушку — жестяную заводную птицу, раскрашенную яркими красками и умеющую махать крыльями. Рядом с госпожой ТолрамКетинет и принцессой на террасе павильона и прямо на траве были в беспорядке разбросаны другие игрушки и книжки с картинками.
Прислушиваясь сквозь дрему к возбужденному щебетанию дочери, королева позволила своей душе устремиться вслед за другой птицей — воображением. Она представила, как жестяная птица Татро, вырвавшись из рук фрейлины, взлетает к верхушке дерева гвинг-гвинг и усаживается там на ветку, увешанную зрелыми сочными плодами. Перед её внутренним взором безжалостный Фреир превратился в сочный гвинг-гвинг. Смертоносное приближение светила представилось ей приближением поры сладостного осеннего созревания. Брезжущее под королевскими веками волшебство превратило и её саму в гвинг-гвинг с нежнейшей кожицей, причем путем неведомого разделения она могла взирать на свои превращения со стороны.
Плод, частью которого она была, сорвался с ветви, и, с сонной замедленностью приблизившись к земле, коснулся её. Его чудесно-симметричные, скрывающие сладостную мякоть полушария были покрыты нежнейшими волосками. Прокатившись по мягкому бархату мха (нежнейший ворс на мягчайшей сочной зелени), гвинг-гвинг замер у живой изгороди. На аромат лакомства из леса появился дикий зверь — боа.
Зверь только с виду был похож на боа, на самом деле у королевы королев ни на миг не возникло сомнения в том, кто он такой, — конечно, то был её муж, король, её повелитель.
С хрустом и треском проломившись сквозь изгородь, боа принялся пожирать сладкие и сочные плоды, топтать их и разбрасывать — густой сок стекал по его бурой шкуре. Чувствуя, как из-под лопающейся кожицы плодов в воздух выплывают её сладострастные мысли, она принялась умолять Акханабу избавить её от насилия или позволить насладиться им, простив за неуёмность. Небо перечерчивали перистые облака, над городом таяли последние клубы тумана, и наконец свет Фреира упал на неё, чему главной виной была она сама, позволившая себе заснуть в такое неурочное время.
В её сне король-боа наконец овладел ею. Его могучая, покрытая густой шерстью спина изогнулась над ней. Этим летом такие ночи были — ночи, когда он звал её в свои покои. Она приходила босиком, спросонок, недовольная тем, что её побеспокоили. За ней с лампой, заправленной китовым жиром, освещая своей государыне дорогу, всегда шла Мэй — свет в стеклянном пузыре делал лампу похожей на бутыль волшебного фосфоресцирующего вина. Представая пред очи короля, она, королева королев, знала себе цену. Её глаза были темными и огромными, соски — твердыми и горячими, бедра — тугими от переполняющего их спелого сока гвинг-гвинг, до которого так охоч был клыкастый зверь.
Он и она бросались в объятия друг другу со страстью только что зародившегося чувства. Король мог давать ей ласковые прозвища, как ребенок, зовущий маму во сне. Их плоть, их душа поднимались вверх подобно густому пару, возникающему на месте слияния двух горячих течений.
Обязанностью Мэй ТолрамКетинет было во время игрищ короля и королевы стоять возле их ложа, освещая его лампой. Вид обнаженных тел друг друга доставлял им обоим особенно острое наслаждение.
Иногда молодая фрейлина, не смея покинуть свой пост, не находила в себе сил больше сдерживаться и клала свободную руку на своё лоно. Тогда король ЯндолАнганол, неразборчивый в своём кхмире, бросал Мэй рядом с собой на ложе и тут же брал её, не делая никакой разницы между королевой и простой смертной.
Днем МирдемИнггала не упоминала о случившемся ни словом. Она догадывалась, что Мэй рассказывала о диких забавах короля своему брату, генералу Второй армии; она понимала это из того, как молодой генерал смотрел на неё, королеву. Иногда, предаваясь отдыху в гамаке, она позволяла себе нарисовать в воображении несколько крайне непристойных картинок, возможных в том случае, если генерал Ханра ТолрамКетинет вдруг получит дозволение присоединиться к забавам его сестры в королевской опочивальне.
Иногда кхмир проявлял себя с иной стороны. В такие ночи, когда летающие в темноте мотыльки начинали свой танец вокруг бутыли со светящимся вином, король приходил в её опочивальню по тайному проходу, которым никому, кроме него одного, не позволено было пользоваться. Его поступь невозможно было спутать ни с чьей. Шаги Орла, одновременно быстрые и неуверенные, в точности отражали его характер. Толкнув потайную дверь, он тут же наваливался на королеву. Гвинг-гвинг по-прежнему был здесь, но клыки не исчезали. Король был не властен над своим телом и неодолимый гнев на свою презренную плоть снедал его. При дворе, где он не доверял почти никому, такое предательство было самым страшным.
После того как утихал кхмир плотский, наступал кхмир ярости и опустошения. Орел избивал жену со всей силой человека, оскорбленного изменой ближайшего друга, и ненависть его не уступала прежней похоти. Королева рыдала и стонала. На следующее утро, стоя на коленях, рабыня с потупленным от смущения взором, недовольно поджав губы, отмывала кровь с плиток пола возле кровати МирдемИнггалы.
Никогда, ни одним словом королева королев не обмолвилась о том, что происходило в стенах её спальни — о диком нраве короля догадывались, но не она была источником этих догадок. Мэй ТолрамКетинет и никакая другая фрейлина не удостаивались её откровений. Как и поступь, которую ни с чем невозможно было спутать, припадки ненависти короля были его неотъемлемой частью, им самим. Король был непредсказуем в желаниях и в обращении с супругой. Беспокойная душа, он не находил свободной минуты задуматься о себе, и едва его раны зажили, как он немедленно пустился претворять в жизнь новые планы, которых за время выздоровления у него накопилось немало.
Наблюдая, как наливаются соком и размякают незримые больше ни для кого плоды гвинг-гвинг, она сказала себе, что в жестокости Орла заключена его сила. Без этой жестокости он давно потерял бы всё, и её в первую очередь. Порой она ненавидела его, но не выдавала свою ненависть ни словом, ни взглядом. В своём кхмире король был ненасытен и неистов, и пламя его страсти воспламеняло и её. Обезумев от наслаждения, она визжала в постели, как последняя шлюха. И на следующую ночь её зверь с могучей горбатой спиной опять проламывался сквозь живую изгородь, наведываясь в её сад...
Иногда при свете дня, когда, казалось, гвинг-гвинг зрел только ради собственного удовольствия, она нагая бросалась в прохладные объятия бассейна, и, медленно погружаясь на дно, переворачивалась лицом вверх, чтобы полюбоваться, как лучи Фреира пронизывают бурлящую пузырьками воздуха воду. В один ужасный день — она знала это из своих снов — Фреир спустится вниз, в глубины бассейна, и испепелит её, покарав за неуемную греховность желаний. О, Акханаба, избави меня от этой муки! — молила она. Я королева королев — и тоже подвластна кхмиру.
Разговаривая со своими придворными, с генералами или церковниками — или с послом Сиборнала, чей неподвижный взгляд пугал её — король мог протянуть руку, не глядя взять с блюда для фруктов яблоко и вгрызться в него зубами, по-видимому, даже не думая о том, что делает. Яблоки были каннабрианскими, их привозили из низовьев реки, из Оттасола. Орел предпочитал эти яблоки самым изысканным фруктам. Он поедал их жадно и быстро, совсем не так, как это делали его придворные, жеманно откусывающие по кусочку и бросающие на пол сочную увесистую серединку. Король Борлиена ел яблоко целиком, хотя и без видимого удовольствия, уничтожая всё — и кожу, и сочную мякоть, и сердцевину с маленькими, пузатыми коричневыми семечками. Разделываясь с яблоком, он не прерывал разговора, а после утирал губы и ничто более не напоминало о том, что он сейчас съел. Глядя на это, королева МирдемИнггала думала о боа, приходящем за своим лакомством в сад за живой изгородью.
Однако Акханаба покарал её за распутные мысли. Наказание одиночеством было унизительно своей необъяснимостью — день за днем она укреплялась во мнении, что совсем не знает и не понимает Яна, и, что самое худшее, и не поймет его никогда. Наконец, она сделала вывод, что и Ян никогда не поймет и не узнает её, отчего становилось ещё горше и болела душа. Никогда Орел не сможет понять её так, как понял, не перемолвившись с ней ни словом, Ханра ТолрамКетинет...
Дремотное наваждение развеяли звуки приближающихся шагов. Открыв глаза, МирдемИнггала обнаружила, что потревожить её сон решился ни кто иной, как главный королевский советник. СарториИрвраш был единственным придворным, которому позволялось входить в садик королевы королев, место её уединения; такого права советник удостоился от королевы после смерти своей жены. Двадцатичетырехлетней королеве СарториИрвраш в свои тридцать семь казался стариком. Он вряд ли мог завести роман с какой-нибудь из её фрейлин.
В это время дня советник обычно возвращался во дворец с недальней поездки в своё имение. Однажды король со смехом поведал ей о сексуальных опытах, которые тот производит над несчастными пленниками, содержащимися в клетках. Жена СарториИрвраша погибла во время одного из таких гнусных экспериментов.
Советник снял шляпу и поклонился королеве, потом принцессе Татро и Мэй — его обширная лысина блеснула на солнце. Юная принцесса души не чаяла в советнике. Королева же не считала нужным отвечать на приветствие старика.
Ещё раз поклонившись лежащей королеве, СарториИрвраш подошел к принцессе и фрейлине. В разговоре с Татро он держался с ней как со взрослой, чем, по-видимому и объяснялась любовь к нему девочки. В Матрассиле у него было очень мало друзей — его требования к людям были слишком высоки.
Этот невзрачный пожилой мужчина среднего роста, предпочитающий роскошным придворным нарядам строгий кидрант обычного чиновника, уже давно обладал в Борлиене очень большой властью. Пока король оправлялся от ран, полученных в сражении при Косгатте, советник правил страной от его имени, верша государственные дела за своим столом, в беспорядке заваленным всякой ученой всячиной. Король относился к нему крайне холодно, но заменять не спешил. По очень важной причине — СарториИрвраш был неподкупен и глух к лести. У него не было любимчиков.
С теми же, кто пытался стать его фаворитом, он был суров вдвойне. Даже смерть жены не заставила его обратить внимание на женщин. Он не охотился и не пил вино. Он редко смеялся. Тщательно избегая во всём ошибок, он был болезненно осторожен.
Привычки поддерживать близкие отношения с теми, кого он всё же удостаивал своим покровительством, он также не имел. Его братья давно умерли, племянники жили в Оттасоле, далеко от столицы. Чужеземному посланцу СарториИрвраш мог показаться совершенным сановником, человеком без пороков и слабостей, идеальным и честнейшим слугой короля.
Но при дворе, насквозь пропитанном религией, у него было одно крайне уязвимое место. Просвященный интеллектуал, он был воинствующим атеистом.
Но и всевозможные интриги, мишенью которых могло стать его неверие, он искусно предотвращал. Всех и каждого он пытался обратить в сторонники своего образа мысли. Выбирая просвет в делах государственных, он садился работать над книгой, на страницах которой записывал все слова правды, какие удавалось добыть, просеивая породу бесчисленных легенд и мифов. Критическое отношение к сказаниям, тем не менее, не мешало ему время от времени с удовольствием проявлять человеческую сторону своей натуры и развлекать юную принцессу сказочными историями, которые он знал во множестве, или читать ей чудесные книжки.
Недруги СарториИрвраша в скритине недоумевали, каким образом две такие совершенно полярные натуры — он, такой рассудительный и хладнокровный, и король ЯндолАнганол, такой вспыльчивый и горячий, — мирно уживались, а если и спорили, то никогда не вцеплялись друг другу в глотку. Дело было в том, что СарториИрвраш мало во что ставил свою персону — любое оскорбление он умел проглотить с легкостью. Стрелы оскорбления просто не способны были уязвить его, настолько он презирал других людей. Он мог спокойно сносить оскорбления и от короля... но лишь до поры. Чаша его терпения переполнялась медленно и час ещё не пробил, хотя ждать оставалось недолго...
— Я уже думала, ты не придешь, Рашвен, — крикнула ему принцесса Татро.
— Печально слышать, что вы, ваше высочество, так дурно обо мне думаете, — вздохнул советник. — Я всегда появляюсь тогда, когда нужен, — вы ведь знаете.
Через минуту советник и принцесса уже сидели рядышком в тени беседки королевы с книжкой. Татро не терпелось услышать новую историю. Но легенду, которую сегодня выбрал СарториИрвраш, королева МирдемИнггала не слишком-то любила. Более того, эта легенда, повествующая о серебряном глазе в небе, всегда заставляла её необъяснимо волноваться. Она словно бы предчувствовала, что именно эта история однажды сыграет в судьбе её мира самую роковую роль.
— Однажды, много-много лет назад, жил-был король, — привычно начал историю советник. — Он правил великой страной под названием Понптпандум, лежащей в том краю, где садится солнце, и правил грубо и несправедливо. Люди и фагоры Понптпандума боялись своего жестокого короля, потому что он был волшебником и обладал колдовской силой.
Жители этой несчастной страны мечтали избавиться от злобного правителя и посадить на трон нового короля, справедливого и доброго, который бы не угнетал их и не грабил, как теперешний. Но никто не знал, как это сделать. Стоило жителям затеять заговор против короля, тот всякий раз раскрывал его и жестоко подавлял — ведь король был великим магом и кудесником. Чтобы навсегда покончить со всеми заговорами разом, он создал силой своего волшебства огромный серебряный глаз. Заставив этот глаз подняться в небо, он приказал ему следить за всем, что происходит в несчастном королевстве. Глаз мог закрываться и раскрываться. Раскрывался он десять раз в году, и, раскрывшись, видел всё. Ничто не могло укрыться от этого проницательного ока, и очень скоро все об этом узнали. Как только глаз замечал где-то готовящийся заговор, немедленно узнавал об этом и король. Раскрыв все до одного заговоры, жестокий король казнил всех заговорщиков, и людей и фагоров, выставив их отрубленные головы на всеобщее обозрение перед дворцовыми воротами.
Жена короля, королева, видя такую жестокость, сильно опечалилась, но ничего не могла поделать. Однако король во всеуслышанье поклялся: что бы ни случилось, он никогда и пальцем не коснется своей возлюбленной королевы. Вспомнив об этом, королева принялась умолять своего мужа проявить к осужденным сострадание, — и, выслушав жену, король не ударил её, хотя в гневе бил и убивал всех без пощады, даже своих министров и советников. Но и не помиловал никого.
В дальнем крыле дворца была потайная подземная комната, двери которой день и ночь стерегли семь ослепленных фагоров. У этих фагоров не было рогов, поскольку все фагоры Понптпандума прилюдно спиливали свои рога на ежегодной ярмарке, чтобы показать свою добрую волю и в знак своего желания стать хоть немного похожими на людей. Когда король приходил к потайной комнате, фагоры беспрекословно его туда впускали. Больше в тайную комнату не мог войти никто.
В тайной комнате жила старая фагорша, гиллота. Во всем королевстве только у неё одной не были отпилены рога. Не король, а гиллота обладала волшебной силой, которую король выдавал за свою. Наведываясь к гиллоте каждый теннер, король слёзно умолял её открыть парящий в небе серебряный глаз. И каждый теннер скрепя сердце гиллота уступала просьбе короля.
Так, при помощи гиллоты, король мог следить за всем, что творилось в его стране. Подолгу беседуя со старой фагоршей, король расспрашивал её об устройстве мира и Вселенной, и на любой вопрос волшебница-гиллота давала быстрый и точный ответ.
В тот роковой вечер, когда глаз должен был вот-вот раскрыться и ужас пробрался во дворец, ибо все придворные ёжились от страха, не зная, кого казнят на следующий день, гиллота вдруг спросила короля, и горек был её голос: К чему тебе, государь, все эти знания, о которых ты с такой настойчивостью расспрашиваешь меня? Разве они не делают жизнь твоих подданных только хуже день ото дня?
В знании сила, а сила — это то, без чего я не могу твердой рукой править государством, — надменно объяснил король. — Знание делает людей свободными .
Услышав такой ответ, гиллота задумалась. Она, могущественная волшебница, тоже была пленницей короля! Поразмыслив немного, она произнесла ужасным голосом: Тогда пришло время освободиться и мне, ибо моё знание больше твоего .
Голос гиллоты был настолько страшен, что король упал в обморок.
Отворив дверь своей темницы, гиллота вышла из неё и отправилась по лестнице наверх. В то же самое время королева, не зная, зачем её муж каждый теннер спускается в подземелье и сгорая по этому поводу от любопытства, наконец решилась разобраться, в чем дело. Сбросив обувь, она босиком прокралась мимо ослепленных фагоров. Но только-только она сделала несколько шагов по лестнице вниз, как навстречу ей из темноты появилась гиллота.
Королева вскрикнула от ужаса. Чтобы заставить её замолчать и помешать ей позвать стражников, гиллота схватила её и тотчас убила, свернув шею.
Услышав страшный крик своей возлюбленной жены, король очнулся и бросился по лестнице наверх. Увидев бездыханное тело королевы, он выхватил из ножен меч и в безумном гневе зарубил гиллоту.
Но как только волшебница умерла, серебряный глаз в небе стал подниматься всё выше и выше, делаясь всё меньше и меньше, пока не исчез совсем. Люди с радостью поняли, что серебряный глаз больше никогда не будет надзирать за ними и наконец-то свергли и убили жестокого тирана-короля.
Несколько мгновений Татро молчала.
— Как жалко бедную гиллоту, — сказала она наконец. — Прочитай мне эту сказку ещё раз, Рашвен, пожалуйста!
Но приподнявшись на локте, королева недовольно проговорила:
— Почему вы всегда выбираете такие мрачные сказки, советник? Разве в ваших книгах нет ничего повеселее? А этот ваш серебряный глаз — сплошное кощунство и ересь. Надеюсь, вы помните, что наша святая церковь сурово осуждает колдовство. И вдвойне ересь — говорить про колдовство нечестивых двурогих!
— Мне показалось, что принцессе нравится эта сказка, потому я её и выбрал, ваше величество, — снисходительно отозвался СарториИрвраш, как обычно после возражений королевы принимаясь разглаживать усы и улыбаясь.
— Зная ваше отвращение к расе анципиталов, я не понимаю, отчего вы всё время так упиваетесь мыслью о том, что даже король должен обращаться за знанием к нечестивым двурогим, — окончательно разозлилась та.
— Осмелюсь возразить вам, государыня, — в этой сказке мне нравится совсем иное, а именно сама идея того, что король вообще может обращаться к кому-то за знанием.
От удовольствия МирдемИнггала невольно захлопала в ладоши — так ей понравился остроумный ответ.
— Остается лишь надеяться, что вы не кончите свои дни под мечом короля, как эта несчастная гиллота...
* * *
Следуя Ахду, мадис ступили на территорию государства Олдорандо и через несколько дней на пути их встал его стольный город — тезка своей страны.
Специально для стоянок путников перед Южными воротами отвели место под старинным названием Паук. Племя разбило там лагерь на несколько дней, что в их странствиях случалось крайне редко. В первый же вечер в ознаменование этого события был устроен скромный праздник. Был зарезан и изжарен со специями аранг. После трапезы мадис танцевали у костра свой сложный танец, зиганк.
Вода и шерсть. В Олдорандо шерстяная одежда и коврики, изготовленные за время Пути, обменяли у купцов на предметы первой необходимости. Редкие купцы, всего один или два, пользовались доверием у мадис. Мадис нужна была походная утварь и упряжь для животных — племя не умело работать с металлом.
Как правило, почти каждый раз по прибытии в город несколько больных членов племени оставались там дожидаться нового появления своих сородичей. Единственной причиной, способной заставить мадис отказаться от Ахда, была старость и увечья.
Так много лет назад хромая девочка-мадис оставила Ахд и поселилась в Олдорандо. Позже, немного поправившись, она получила работу — стала мести полы во дворце короля Сайрена Станда. Девочку звали Бакхаарнет-она. Бакхаарнет-она была полукровкой-мадис, с совершенным лицом своего племени — полуцветок, полуптица, — и в работе не знала усталости, делала всё, что ей приказывали, чем сильно отличалась от ленивых олдорандских слуг. За работой она пела, и стайки маленьких птиц бесстрашно слетались к ней послушать её песню.
Выйдя однажды на дворцовый балкон, король Сайрен Станд увидел Бакхаарнет-она. В дни своей молодости король ещё не считал необходимым окружать себя советниками и церковниками-наперсниками. Увидев прекрасную мадис, он приказал привести её к себе.
В отличие от большинства соплеменников, взгляд Бакхаарнет-она был разумным и мог фокусироваться на предметах, как это обычно происходит у людей. Кроме того, как женщина мадис, она была покорна мужчине во всём, что как нельзя лучше устраивало короля Станда.
Он приказад научить девушку олонецкому и приличным манерам, для чего во дворец взяли лучшего учителя. Однако язык давался Бакхаарнет-она с огромным трудом — за месяц она едва сумела выучить с десяток слов. Так продолжалось до тех пор, пока учитель не догадался обратиться к своей подопечной с песней. Она мгновенно повторила пропетую им фразу. После этого учеба пошла гораздо быстрее. Бакхаарнет-она отлично выучилась олонецкому, но говорить на нем как все люди не могла, а только пела.
Увлечение короля степной дикаркой шокировало двор. Самого Сайрена Станда ярость придворных только забавляла. Довольно скоро он узнал от юной мадис, что её отцом был мужчина-человек, беглый раб, в молодости присоединившийся к Пути, чтобы в одиночку не пропасть в пустыне с голоду.
Презрев гнев придворных, король Олдорандо женился на Бакхаарнет-она, официально обратив её перед тем в святую веру. Через положенное время молодая королева родила ему сына о двух головах, вскорости умершего. После этого несчастья королева-мадис рожала ещё дважды — и оба раза на свет появлялись девочки, хорошенькие, здоровые и вполне нормальные. Первой родилась Симода Тал, второй — подвижная как ртуть Милуя Тал.
Эту историю принц РобайдайАнганол слышал ещё мальчиком. Теперь, одетый как мадис и называющий себя Роба, он, миновав городские ворота, добрался от Паука до самого королевского дворца. Черкнув несколько слов Бакхаарнет-она, он попросил попавшегося у ворот слугу передать записку королеве.
Стоя на солнцепеке, он терпеливо дожидался ответа, рассматривая оплетшие ограду королевского дворца побеги зандала, чьи цветы распускались только по ночам. Перенаселенный город показался борлиенскому принцу полупустым — проходя по улицам, он нигде не заметил ни одного фагора...
Встретиться с королевой-мадис он хотел для того, чтобы расспросить её о бывших соплеменниках и постараться узнать о них как можно больше, прежде чем продолжить свой Путь вместе с новым племенем. Со временем он собирался стать первым из людей, поющим на языке мадис не хуже самих мадис. Перед тем как сбежать из отцовского дворца, он много разговаривал с главным советником, СарториИрврашем, развившим в нем любовь к учению, — что явилось ещё одной причиной размолвки с отцом, диким королем Орлом.
Со своей подругой Роба расстался у городских ворот. На прощание он молча поцеловал её запыленную обветренную щеку. Он знал, что даже если решит снова присоединиться к пути мадис, им вряд ли доведется встретиться опять — к этому времени Взгляд Согласия будет дарован кому-то другому, а если даже и снова ему, то как он сможет отличить её от её соплеменниц-мадис?.. Проведя с мадис немало времени, он теперь твердо знал, что священным даром осознания и проявления своей индивидуальности в этом мире обладают только люди и в меньшей степени фагоры.
Слуга вернулся лишь по прошествии часа — глядя на этого напыщенного человечка, весьма самоуверенного, и, очевидно, высокого о себе мнения, Роба думал о том, насколько тот не похож на размеренно шагающих по жизни мадис, чья скромность и незаметность позволяла им существовать спокойно и в безопасности, как если бы сам Акха прикрывал их щитом. Не рискуя выйти под безжалостный свет раскаленного Фреира, дворцовый служитель выбрал длинный путь в обход дворцового двора, укрываясь в тени крытой аркады.
— Что ж, королева изъявила желание принять тебя, незнакомец, — она милостиво дарует тебе пять минут своего времени. Не забудь поклониться, когда увидишь её, дикарь!
Пропущенный наконец в дворцовые ворота, Роба равнодушно двинулся по самому пеклу через двор скользящим шагом мадис, позволявшим держать спину прямо. Внезапно из дверей дворца вышли двое мужчин и двинулись навстречу, едва скользнув по нему равнодушним взглядом. Внутренне сжавшись, Роба немедленно узнал одного из них. Спутать его было невозможно ни с кем: это был его отец, король ЯндолАнганол, которого он менее всего ожидал тут встретить.
Натянув пониже капюшон из мешковины, Роба поклонился королю Орлу, — без подобострастия, только чтобы скрыть лицо. Выпрямившись, он двинулся дальше всё тем же легким шагом вечных скитальцев. Быстро переговариваясь о чем-то друг с другом, отец и его спутник равнодушно прошли мимо Робы, который, не оборачиваясь, вошел в ту же дверь, из которой они вышли, чтобы встретиться с королевой Бакхаарнет-она.
Хромая королева встретила его на роскошных серебряных качелях. Пальцы её босых коричневых ступней были унизаны золотыми кольцами. Молчаливый лакей в зеленом одеянии размеренно махал над королевой опахалом. Сад, в котором королева приняла Робу, был полон зелени, цветов и декоративных деревьев в разукрашенных деревянных кадках. Всюду порхали и пели пекубы, множество которых скрывалось в листве.
Как только королева Бакхаарнет-она узнала, кто Роба на самом деле, — а он представился ей ещё в записке, — она немедленно изъявила желание поговорить с принцем о его отце, ЯндолАнганоле, и принялась буквально петь дифирамбы в адрес короля Борлиена. Оставив на потом надежды узнать тайны быта и истории мадис из уст дочери племени странников, Робе пришлось слушать то, о чем он менее всего желал слышать. Довольно скоро он потерял терпение и досада затмила его разум.
— Я пришел к вам, потому что хочу научиться петь на птичьем языке вашего племени, ваше величество, — наконец объявил он королеве. — Таково моё желание, но вы заставляете меня слушать о проклятии моего рождения! Вы превозносите этого мерзавца — но, чтобы узнать его так, как знаю я, нужно родиться его сыном. В его сердце нет места понятиям человеческим, он грезит о небывалой славе, мостя дорогу к ней трупами своих подданных. Религия и власть — больше его ничего не интересует. Религия и власть — а о Татро и Робе он забыл, едва они появились на свет!
— Король обязан жаждать власти — таков его удел. Это известно всем и каждому, — пропела в ответ Робе королева-мадис. — В головах королей всегда роятся замыслы, недоступные пониманию простых смертных. Там, где живет король, другим людям жизни нет.
— Жажда величия и власти — это камень, — с гневом отозвался Роба. — Этот камень придавил моего отца. Меня, своего сына, он хотел заточить под землей на два года! Два года в застенке я должен был учиться любить власть и величие! В монастыре в Панновале я должен был принять сан посушника, чтобы наконец быть представленным каменному идолу кретинов — Акханабе... К чему мне терпеть всё это, ваше величество? Кто я — калека-горбун или ползучая тварь, чтобы покорно влачить свои дни под гнетом камня? Так вот, у моего отца сердце превратилось в камень, говорю я вам, и я бежал от него, бежал как ветер, не чуя под собой ног, дабы присоединиться к Ахду вашего племени, добрая королева.
Бакхаарнет-она ответила ему песней:
— Моё племя, о котором вы так мило говорите, — это ничтожества, пыль земли. У них нет разума, только укт, благодаря чему они избавлены от чувства вины. Как вы, люди, называете это?.. Бессовестные? Да, они бессовестны, — они могут только идти, идти и идти, оставляя за спиной жизнь... из тысяч мадис повезло лишь мне, несчастной хромой. Мой дражайший муж, король Сайрен, научил меня любить и ценить религию, которой не знают несчастные невежды мадис. Странно — существовать в течение тысяч веков и не знать, что появились на свет только благодаря доброй воле Всемогущего! Вот почему религиозные чувства твоего отца понятны мне и вызывают у меня уважение. Каждый день, с тех пор как он здесь, он подвергает себя бичеванию во искупление своих грехов.
Пение королевы утихло и Роба с горечью спросил:
— Что же мой отец делает здесь? Неужели ищет меня, беглую надежду своего королевства?
— О нет, нет!
Последовала трель мелодичного смеха.
— Ваш отец здесь для переговоров с королем Сайреном Стандом и церковными дигнитариями из священного Панновала. Я уже виделась с ними — мы приятно беседовали.
Роба шагнул к королеве-мадис и встал так близко, что лакей с опахалом заволновался — теперь ему приходилось орудовать своим инструментом с удвоенной осторожностью, чтобы не задеть борлиенского принца.
— И о чем же мой отец разговаривал с вами и вашим мужем, позвольте спросить? Вы конечно же знаете, что вот уже десять лет моя бедная страна воюет с вашими врагами кейце, хотя и без них войны на наших границах не утихают. О чем ещё они могут договариваться? Что мой отец ищет здесь? Быть может то, что у него уже есть?
— Кто может знать дела королей? — насмешливо пропела в ответ Бакхаарнет-она.
Одна из ярких птичек случайно задела крылом лицо Робы и он со злостью сбил крылатое создание на пол.
— Вы, ваше величество, вы должны это знать! Что они задумали?
— Твой отец носит в себе рану — я увидела это в его лице, — пропела в ответ королева. — Он страстно желает сделать свой народ самым могущественным на свете, что позволило бы ему сокрушить всех врагов Борлиена и обратить их во прах. Ради этого он готов принести в жертву даже свою королеву, вашу мать, принц!
Роба ахнул.
— Он собирается пожертвовать моей матерью — каким образом?
— Он принесет её в жертву своей стране. У женщины нет другой судьбы, кроме судьбы её мужа, она всегда живет в его тени. Мы, женщины, лишь слабые игрушки в руках мужчин...
* * *
Его путь потерял четкие очертания. У него появилось острое предчувствие неизбежного и ужасного зла. Побуждения, которыми он вдохновлялся ещё недавно, теперь казались ему ничтожными. Он решил попробовать вернуться к мадис и среди них забыть о людском коварстве. Но Ахд уже не устраивал его — Путь требовал отсутствия разума или по меньшей мере полного покоя. После нескольких дней странствия с племенем он оставил укт и отправился скитаться без цели, топтал ногами степь, спал в лесу на деревьях и ночевал в звериных логовах — всё это принесло ему слабое, но всё же успокоение. Он быстро забыл песни мадис и разговаривал сам с собой исключительно на языке людей. Жил, питаясь плодами фруктовых деревьев, грибами и той живностью, что шныряла под ногами.
Среди мелких и нерасторопных зверьков, которых он употреблял в пищу, попадались и грабы-панцирники, горбуны от природы. Маленькая сморщенная мордочка крохотного создания выглядывала наружу из-под несоразмерного хитинового панциря, поддерживаемого двумя десятками нежных белесых ножек. Крохотные горбуны дюжинами водились под гнилыми пнями, обычно сбиваясь в большой комок-семью.
Робе панцирники нравились. Часами, лежа на животе и подперев рукой голову, он наблюдал за их жизнью и играл с ними, осторожно переворачивая на спинки пальцем. Он поражался бесстрашию лилипутов, вернее, завидовал отсутствию у них страха. Чувство зависти вызывала у него и их леность и спокойная нерасторопность. Зачем такие существуют на свете? К чему их создал Всемогущий? Каким образом им удается выживать — ведь целый день они почти ничего не делают?..
Но именно эти маленькие создания, скрытые под хитиновым панцирем, уцелели на земле с её первых веков. Они вынесли всё — и страшную жару, и холод, в которые поочередно скатывалась Геликония — об этом ему рассказывал СарториИрвраш — и во все времена крохотные горбуны ничего для этого не делали, просто прятались, держась поближе к земле, которая давала им жизнь.
С улыбкой Роба любовался панцирниками, он любил их даже тогда, когда, лежа на спинке, они слабо шевелили ножками, неуклюже пытаясь перевернуться обратно. Но постепенно на смену его любопытству и умилению пришло беспокойство. Чем панцирники сумели так прогневать Всемогущего, раз тот низвел их до такого жалкого состояния?..
Лежа перед гнилым пнем и рассматривая панцирников, он думал, и мысли, точные и верные, с начала до конца ясно очерченные и звенящие в сознании так мощно, словно кто-то чужой произносил их, в основном сводились к следующему: возможно, он ошибается и его отец, которого он ненавидел за то, как тот зверски поступает с его матерью и считал неправым, на самом деле прав. Возможно, Всемогущий действительно существует и направляет своей волей дела людей. И если паче чаяния это действительно так, то всё, что он по своему глубокому заблуждению доселе считал бесчестным коварством, в действительности — бесспорная необходимость и единственно возможное.
Вдруг поняв это, он, трепеща, вскочил на ноги, позабыв о бессильных созданиях, корчившихся на земле.
Мысли с ревом закружились в его голове, проносясь там подобно шаровым молниям, и он понял, что ясный и четкий голос, к которому он давно уже прислушивается, принадлежит Всемогущему и никому иному: своим доброжелательным советом тот пытается наставить его, заблудшего, на путь истины. Боль ушла; он стал обычным ничтожеством, существом без имени и без судьбы, настоящим мадис.
* * *
Застигнутый на тропе своего укта осознанием собственной роли в мире, РобайдайАнганол каждую ночь задумчиво следил за тем, как в небесах над ним медленно и величественно кружится звездное колесо. Засыпая, он замечал восходящую над восточным горизонтом комету ЯрапРомбри. Быструю звезду Кайдау он тоже видел, и не раз.
Острые глаза Робайдая способны были различать даже фазы Кайдау, конечно, когда та проплывала в зените. В отличие от застывшей бриллиантовой пыли, рассыпанной по небосклону, Кайдау двигалась на удивление быстро, за ночь не раз пересекая весь небесный свод с юга на север. По мере того как блуждающая звезда приближалась к нижней части горизонта, она расплывалась в световое пятно и её диск становился неразличимым; ярким мазком бледно-красного фосфора Кайдау спускалась за горизонт и исчезала из виду.
Обитатели Кайдау, которая на самом деле была земной станцией наблюдения, называли свой мир Аверн. Во времена одиноких странствий Робайдая на станции проживало около шести тысяч разумных обитателей: мужчин, женщин, детей и андроидов. Всё человеческое население Аверна было поделено на шесть кланов по различным разделам наук. Каждый клан занимался изучением отдельного аспекта жизнедеятельности планеты, вокруг которой обращалась станция, уделяя внимание и сестринским планетам Геликонии. Вся информация, которую им удавалось собрать, передавалась по радиолучу на Землю.
Четыре планеты, вращавшиеся вокруг Баталикса, звезды класса G4, представляли собой величайшее открытие землян с начала эры межзвездных полетов. Межзвездные экспедиции — завоевание космоса , как называло это в давние времена молодое и ещё мало знающее о Вселенной человечество — организовывались с великой помпой и широчайшим размахом, они охватили многие тысячи звезд и тысячи световых лет пустоты. На отправку таких экспедиций, естественно, уходили огромные средства, что в конце концов подорвало даже могучую экономику Земли. Тем не менее, не удалось обнаружить ни одной планеты, наделенной разумной жизнью — или хотя бы пригодной для неё. Но только когда межзвездные экспедиции доказали свою полную бесперспективность, от них скрепя сердце отказались.
Тем не менее, благотворный результат всё же был достигнут. Бесплодные искания изменили человечество духовно. Более глубокое и точное понимание своего уникального места на шкале ценностей Вселенной освободило людей от амбиций, позволив им трезво соразмерять свои запросы с системой глобального производства, которая с тех пор стала куда более скромной, и, соответственно, лучше управляемой и эффективной. Кроме того, с тех пор как стало совершенно ясно, что из тысяч изученных планет, находящихся в достижимом удалении от Земли, только она одна обладает даром порождать разумную жизнь, межличностные человеческие отношения поднялись на новый уровень, приобретя характер величайшей ценности, почти святыни.
Пустота и бесплодность Вселенной были настолько абсолютны, что в это с трудом верилось. Органическая жизнь, даже самая примитивная, встречалась там крайне редко. Именно эта бесплодная пустота Вселенной и породила в людях отвращение к межзвездным полетам. Но к тому времени, когда, казалось, все надежды были потеряны, самая дальняя экспедиция внезапно сообщила, что в двойной системе G4PBX/4582-4-3 ею обнаружена разумная органическая жизнь.
Бог создал Землю за семь дней. Всё остальное время он пребывал в праздности. И только на старости лет, вдруг опомнившись или просто решив размяться, он создал Геликонию . Эта едкая шутка стала очень популярной среди землян.
Открытие планет системы G4PBX/4582-4-3 имело для землян огромное значение, прежде всего в духовном смысле. Среди всех планет Галактики Геликония была настоящей жемчужиной, венцом творения.
Нельзя сказать, что Геликония во всём повторяла Землю — различия между двумя мирами были огромны. Здесь жили совершенно другие люди, хотя они тоже дышали воздухом, так же страдали, радовались и их уход тоже носил название смерть . В эволюционном смысле развитие планет шло в одинаковом направлении.
Но Геликония отстояла от Земли на тысячу световых лет. Полет от одной планеты к другой даже на самом быстром звездолете, построенном по последнему слову земной техники, всё равно занял бы около полутора тысяч лет. Несмотря на все достижения медицины, человеческое бытиё было чересчур бренным, чтобы продлиться такой огромный срок.
Но внутреннее принуждение, исходящее из глубин человеческого существа, из так называемой души, желание взглянуть на себя со стороны заставило людей, несмотря на не подвластную воображению пропасть пространства и времени, попытаться установить связь меж двумя планетами. Преодолев все трудности, Земля построила на орбите Геликонии свой дозорный пост, станцию наблюдения. Обязанностью населения станции было изучать жизнь Геликонии и отсылать на Землю собранные сведения.
Так началось долгое одностороннее знакомство двух обитаемых планет. Подспудное вовлечение в жизнь другого мира способствовало зарождению и развитию среди землян драгоценного чувства, божественного дара сопереживания и сочувствия чужим бедам. Первоначально прикосновение к чужой жизни происходило чрезвычайно просто — каждый вечер земляне смотрели специальную телепрограмму, дабы узнать новую порцию подробностей приключений своих любимых героев на поверхности иного мира. Земляне боялись и не любили фагоров. С интересом следили за жизнью двора в борлиенской столице Матрассиле, оплоте короля ЯндолАнганола. Учились писать и читать по-олонецки. Многие земляне даже умели говорить на одном или двух языках Геликонии. Так, даже не зная о том, далекая Геликония начала победное завоевание Земли.
Наконец, великая эра покорения звезд на Земле завершилась и единственным её достижением оказалась причастность к чужой жизни на далекой планете. Достижением единственным, но драгоценным.
Как любая долгожданная и бесценная добыча, Геликония продолжала приносить дань и после установления, как казалось, полной незримой власти над ней древних мудрецов-землян. Молодой и дикий ещё мир, прекрасный и щедрый, мир чудес и безмерной жестокости, Геликония тем не менее несла гибель любому землянину, посмевшему ступить на её поверхность. Гибель не молниеносную, но тем не менее неизбежную.
Обитающие в атмосфере Геликонии особые вирусы большую часть Великого Года были безвредны для коренного населения, чьи организмы привыкли к ним за миллионы лет адаптации. Но на любого землянина эти вирусы, мельчайшие и всепроникающие, действовали губительно. Так невидимые невооруженным глазом существа надежно охраняли от пришельцев свою планету, ограждая её, подобно мечу ангела из древней земной легенды, стерегущего вход в райский сад.
Для обитателей Аверна простершаяся внизу планета являла собой нечто, не уступающее по красоте райскому саду, в особенности когда на смену медленно текущим векам Зимы пришло Лето Великого Года.
В распоряжении жителей Аверна были собственные парки, озера и реки — сложнейшие голографические симуляции, предназначенные развлекать мужчин и женщин станции наблюдения. Но искусственное, сколь бы совершенным оно ни было, не могло повторить творения природы. Многие из живущих на борту станции отчетливо чувствовали, что их существование, лишенное острой приправы опасности, безнадежно уныло.
В случае клана Пин ощущение стерильности существования было особенно изводящим и мучительным. Клан Пин занимался взаимосвязью всех остальных планов исследований и обеспечением непрерывности процессов наблюдения. Деятельность Пин имела, по преимуществу, административный оттенок.
Побочной задачей клана Пин были регистрация и расшифровка жизненного пути определенным образом выделенного семейства или нескольких семейств в течение 2592 земных лет Великого Года Геликонии. Информация такого рода, невозможная для сбора и обработки на Земле, само собой, была бесценна с научной точки зрения. Но тщательное и непрерывное наблюдение за чужой жизнью нередко приводило к тому, что члены клана Пин начинали отождествлять себя с избранным персонажем на планетной тверди внизу.
Будоражащее ощущение бурлящей совсем неподалеку жизни усугублялось осознанием абсолютной недостижимости родины, Земли. Родиться на станции означало родиться вечным изгнанником. Первый закон, направляющий и определяющий жизнь обитателей Аверна, гласил: Дороги назад нет .
С Земли раз в десять лет прибывали автоматические, пилотируемые компьютерами корабли, доставлявшие на станцию запчасти и топливо для реакторов. Эти корабли-связные, как их называли, всегда несли на борту герметичные модули, в которых, в принципе, могли путешествовать и люди. Об этом никогда не говорилось, но обитатели Аверна полагали, что на Земле те, кто занимался отправкой каждого нового автоматического корабля, не прекращали питать надежду на то, что когда-нибудь, в далеком будущем, технологии анабиоза на станции разовьются настолько, что позволят авернцам вернуться на родную планету. Однако скорее всего — и наиболее трезвые головы склонялись именно к этому — прилетающие корабли выбирались из числа самых устаревших, которые не трудились модернизировать или даже снимать с них ненужные системы. Пропасть пространства и времени превращала в насмешку саму надежду на возможность обратного перелета. За полторы тысячи лет в труп превращалось даже тело, погруженное в глубочайший криогенный сон. Поэтому первые обитатели Аверна были выращены прямо на станции, в искусственных утеринах, из генов, тоже записанных в памяти компьютеров.
Посему просторы Геликонии, лежащей гораздо ближе недостижимой Земли, тревожили и волновали гораздо сильнее, чем родина. Однако на страже неприкосновенности Геликонии стоял смертоносный вирус.
Существование на Аверне было калькой с утопических романов — легким и приятным, но однообразным и унылым. Здесь не было опасностей, которым требовалось бы противостоять, тут не знали насильственной смерти, травмы случались крайне редко. Здесь не было удушающего засилья религии, терзающего Геликонию. Религиозные верования не могли тронуть умы общества, обязанностью и смыслом существования которого было наблюдение за перипетиями, взлетами и падениями целого мира под ногами. Метафизические муки и молитвенный экстаз здесь расценивались лишь как поведенческая некорректность.
Для сменяющих друг друга поколений авернцев их маленький мир стал тюрьмой, мчащейся по орбите своего укта в никуда. Молодые представители клана Пин, глядя на безумно блуждающего по диким просторам планеты несчастного Робу, завидовали его свободе.
Очередное прибытие корабля-связного на какое-то время рассеяло уныние наблюдателей. Когда-то давно, в начале существования Аверна, прибытие корабля порой служило поводом для бунта. Тогда корабль привозил целую библиотеку накопленных за десятилетие земных новостей из мира бизнеса, политики, искусства, социального развития, открытий и всего, что только возможно, естественно, чрезвычайно возбуждавших авернцев. Такие бунты, конечно же, быстро подавлялись с помощью неподкупных полицейских-андроидов, и зачинщиков в наказание за их вопиющее поведение по неписаному закону отсылали вниз, на поверхность Геликонии, на верную мучительную смерть.
Бунтовщики всегда гибли, убитые безжалостным вирусом, но порой им удавалось прожить целые теннеры. За приключениями своих бывших собратьев-крамольников, иногда довольно занятными, обитатели Аверна всегда следили с особым интересом. Бунтовщики как бы проживали за них жизнь на планете, начинающейся сразу же за шлюзом челнока, но недоступной.
После прекращения доставки земной информации, а значит и бунтов родился обычай ритуального добровольного жертвоприношения, предназначенного служить как бы спускным клапаном, избавлением от стерильности бытия. Этот приз, который мог достаться любому молодому авернцу в ходе своего рода лотереи, словно в насмешку носил название Отпуск на Геликонии . На протяжении уже многих веков лотерея проводилась раз в те же десять лет, после прибытия корабля-связного. Победителю дозволялось спуститься на поверхность планеты навстречу гибели, причем место посадки назначали уже по его собственному выбору. Кто-то предпочитал места уединенные, другие требовали доставить их в город, третьи выбирали горы, четвертые — равнины. Можно было и остаться на Аверне. Но с самой первой лотереи ни один из её победителей не отказался от своего приза и не променял краткие теннеры настоящей свободы на безбедное, но бесконечно однообразное существование.
Нынешняя лотерея состоялась по прошествии 1177 земных лет после апоастра — начала Великого Года. Уже три предыдущие лотереи выигрывали молодые женщины. Теперь же счастливцем, вытащившим роковой билет, стал ни кто иной, как Билли Сяо Пин. Выбрать место высадки не составило ему никакого труда. Он отправится в Матрассил, столицу Борлиена. Там, прежде чем вирус одолеет его, ему, возможно, удастся увидеть лицо возлюбленной, королевы королев.
Так смерть стала наградой Билли: смерть, которую он сможет вкусить не торопясь, под роскошный вековой аккомпанемент величественно разворачивающегося Великого Лета Геликонии.
Глава 3.
Дары послов
Из Олдорандо король ЯндолАнганол вернулся к своей королеве довольно скоро — не прошло и четырех недель. Его хромота окончательно прошла. Однако случившееся в Косгатте, этот позор, по-прежнему не давал ему покоя. Но запущенный им в Олдорандо механизм уже набирал обороты. И вскоре короля Орла попросили о встрече послы, спешно прибывшие из самого Панновала, несмотря на страшную летнюю жару.
Жара и в столице Борлиена стояла ужасная, раскаленное марево окутывало даже дворец, венчающий холм над городом. Дворцовые стены зыбко дрожали в восходящем воздухе, словно были сложены не из крепкого камня, а явились порождением миража и любой человек мог без труда пройти сквозь них. Несколько веков назад, в годы Великой Зимы, день солнцестояния, главный государственный праздник, отмечали очень пышно. Но теперь обстоятельства изменились, и было понятно, почему. Людям стало всё равно — жара плавила мозги, и в голове не оставалось места для мыслей.
Разморенные придворные вяло бродили по дворцовым залам. Сиборнальский посол добавил льда в кубок с вином и принялся думать о холодных женщинах своей далекой родины. Едва церемония королевского приветствия завершилась, прибывшие панновальские послы, которые принесли с собой увесистый багаж официальных подарков, обливаясь потом, все как один, повалились на диваны в зале отдыха.
Едва сдерживая закипающую досаду на короля, который едва удостоил послов своим вниманием и тем самым проявил вопиющее неуважение к тем, кого сам сюда и вызвал, главный советник СарториИрвраш отправился в свои покои, где закурил излюбленный вероник.
Он уже понимал, что то, что затевалось сейчас, добром наверняка не кончится. Но он ничего не мог с этим поделать, потому что король не удосужился спросить его совета по данному вопросу. Когда же сегодня утром он сам поднял этот животрепещущий вопрос, король даже не стал его слушать и грубо отослал прочь.
Будучи по натуре одиночкой, СарториИрвраш проводил в жизнь дипломатию блистательной изоляции. По его глубочайшему убеждению, Борлиену не стоило так рваться в объятия могущественного Панновала, заключая ли для этого династический союз с Олдорандо или каким-либо иным путем — и без того уже Це`Сарр Священной Империи считался номинальным правителем страны. Три государства, соседи и союзники, и так были накрепко связаны общей верой, которую сам СарториИрвраш откровенно презирал.
Несколько веков назад, в далекие годы Весны, Олдорандо было лишь жалкой деревней, населенной парой сотен дикарей. Даже теперь Борлиен мог с гордостью считать себя его старшим братом. Если он уступит главенство, то не по вине советника — не он этого хотел. Он лучше других понимал колоссальный потенциал Борлиена, страны, которая в прошлом Великом Году была средоточием цивилизации. Укрепление косного господства Панновала явно не способно было вывести Борлиен на передовые рубежи развития. Панновал смотрел на Борлиен лишь как на орудие для покорения безбожных дикарей в Рандонане и Кейце. Благополучие страны и её жителей не занимало умы панновальцев ни в малейшей степени. Но король, к несчастью, полагал иначе, и церковные советники в один голос поддерживали его.
По требованию СарториИрвраша скритиной уже давно был принят закон, содержащий очень строгий свод правил, регламентирующих проживание и поведение иноземцев в Матрассиле. Возможно, в своем уединении советник сделался добычей ксенофобии, но его закон запретил бродягам-мадис появляться на землях столицы и предписал карать смертью иноземцев, уличенных в связи с женщинами Матрассила. Лишь закон об изгнании фагоров советник не смог провести, поскольку против него поднял голос сам король.
СарториИрвраш вздохнул. От жизни он хотел лишь одного — возможности спокойно завершить свои исследования. Но он и сам не заметил, что за долгие годы пребывания на посту первого советника власть превратилась для него в наркотик. Самодурство короля вызывало у него теперь не только раздражение, но и презрительное нежелание иметь дело с этим идиотом. В отместку он вел себя как мелкий тиран по отношению к придворным короля, исподволь готовясь к тем мрачным временам, когда ставки станут слишком высоки и ему понадобится выдержка и умение плести интриги. Испытывая раздражение от той власти, которая оказалась в его руках, он тем не менее нашел вкус в единоличном правлении во время болезни и отсутствия короля, и теперь тешил себя тайными мечтами о короне.
Но больше всего его грызло сейчас понимание того, что если бы он позабыл хоть на время о своих исследованиях и проявил большее рвение в отправлении своих прямых обязанностей, о такой опасной ситуации, какая сложилась сейчас, когда почти полсотни присланных Панновалом церковников могли подчинить своей воле борлиенского короля, а через него и страной, не было бы и речи. Он уже понимал, что король готовит кардинальные перемены, и что драма, способная сломать если не объяснимый и предсказуемый, то по крайней мере плавный и спокойный характер его жизни, уже поднимается по лестнице на порог дворца. Покойная жена называла его бесчувственным. СарториИрвраш знал, что это правда, поскольку его интересы были целиком сосредоточены на работе. Но, к несчастью, не на той, которой требовал его король и долг перед государством, и которая одна могла обеспечить твердость его положению. Он слишком поздно понял это...
Он постоянно расправлял вечно сутулые плечи в надежде, что это придаст ему внушительный вид, которого ему постоянно не хватало. Ему было уже тридцать семь лет — тридцать семь лет и пять теннеров, согласно принятой на Кампаннлате системе летоисчисления, — и возраст, конечно, давал себя знать: годы избороздили морщинами его унылое лицо, в особенности углубив складки около носа, что вкупе с редкими усами придало ему комичный вид ученой мыши.
Ты предан своему королю и любишь его, а также и своих сограждан , — убеждал он себя, быстрым шагом направляясь в уединение своих покоев. Как и многие другие твердыни владык Геликонии, дворец был смесью старого и нового. В пещерах, давным-давно вырубленных под дворцовой скалой Матрассила, во времена прошедшей Великой Зимы жили люди. Теперь эти пещеры либо стояли заброшенными, либо заполнялись и кипели жизнью, становясь то крепостями, то тюрьмами для рабов, в зависимости от того, какие времена переживала столица, спокойные или нет.
Церковные круги в Панновале никак не могли смириться с тем, что в Борлиене и даже в его столице Матрассиле фагоры могли свободно расхаживать по улицам, не навлекая на себя народного гнева, — более того, никого не наводя на мысль о подобной возможности. Опираясь на этот из ряда вон выходящий факт, они уже давно обратились за объяснениями ко двору короля Орла. Не найдя объяснений и там, церковные круги признали борлиенского короля ненадежным, но на том не успокоились.
Король ЯндолАнганол в пору, когда судьба была к нему более благосклонна и брак с королевой МирдемИнггалой ещё имел пряный привкус новизны, призвал в столицу лучших архитекторов, каменщиков и художников всей страны (по мнению советника, бесконечно безвкусных), с тем чтобы придать своей столице надлежащий лоск и стряхнуть с неё застарелую пыль провинциальности. Особенно большие средства были истрачены на отделку женской половины дворца, отведенной для королевы королев.
В целом атмосфера дворца тяготела к военной, однако тут не чувствовалось той казенщины и безвкусного шика, которыми отличались дворы Олдорандо и самого Панновала. Король Орел благосклонно смотрел на процветающие под его крылом высокие материи. Ну а личные покои СарториИрвраша все давно уже признавали пристанищем науки и искусства.
Докурив вероник, советник неохотно поднялся из кресла и покинул свои покои — нужно было наконец провести давно назревавший сложный разговор с королем. Но вероник навеял его смятенному рассудку мысли чуть более приятные, чем тяжкие государственные думы. Не далее как вечера советнику удалось разрешить проблему, изводившую его уже по меньшей мере год — проблему, уходящую корнями в далекое прошлое. Правда и ложь в прошлом всегда бывали более подвластны ему и различимы, чем в новые времена.
Навстречу ему попалась королева, как обычно в пламенно-красной мантии, в сопровождении младшего брата и трехлетней принцессы Татро, которая моментально подлетела к советнику и с визгом намертво вцепилась в его ногу. СарториИрвраш поклонился. Углубленный в свои мысли, он однако заметил волнение на лице королевы королев — она, как и он, была озадачена и обеспокоена неожиданным визитом панновальских послов, не предвещавшим ничего хорошего.
— Сегодня вам предстоит неприятный разговор с панновальцами, Рашвен, — сказала королева вместо приветствия. — Я сочувствую вам.
— Пока моя книга ещё не написана, мне к сожалению приходится встречаться с различными неприятными типами, — буркнул советник. Быстро опомнившись и обуздав раздражение, он фальшиво рассмеялся. — Прошу прощения, ваше величество, я хотел сказать, что всегда полагал принца Тайнца Индредда Панновальского лучшим другом Борлиена, хотя и не лишенным некоторых недостатков...
Королева медленно улыбнулась в своей обычной манере: она словно бы не желала уступать шутке, не хотела, чтобы её смешили, — улыбка обычно зарождалась в глазах, потом смеяться начинал нос, после чего к общему веселью наконец присоединялись и губы.
— Я не согласна с вами. У Борлиена нет сейчас верных друзей, да и раньше никогда не было.
— По-моему, Рашвен, вашей книге не суждено закончиться, — развязно подал голос ЯфералОборал, брат королевы, один из немногих, наряду с юной принцессой, награжденный привилегией обращаться к советнику, используя его прозвище. — Под видом научных занятий вы наверно просто дремлете после обеда.
Советник вздохнул — брат королевы, к несчастью, не отличался остротой ума своей сестры. И сурово ответил:
— Вам, молодой человек, я скажу вот что — пора перестать портить каблуками паркет дворцовых залов и заняться делом. Почему бы вам наконец не нанять корабль и не отправиться в кругосветное плавание? У вас всё задатки великого путешественника. Это могло бы расширить ваш кругозор, во всех отношениях!
— Я хотела предложить это Робайдаю, но не успела, — печально отозвалась королева королев. — Где мой мальчик скитается теперь?..
Но СарториИрвраш не собирался петь дуэтом с королевой дифирамбы её безмозглому сыну, которого он, втайне от неё, глубоко презирал.
— Только вчера я сделал одно очень любопытное открытие, — сказал он, чтобы перебить неприятную для него тему. — И теперь спешу поведать о нем королю — не желаете послушать? Уверен, вам не будет скучно. Немного знания всегда полезно, тем более что я выдаю его скромными дозами, от которых не потянет выйти на свежий воздух прямо через дворцовое окно — на этот счет можете не беспокоиться.
Ответом был серебристый смех королевы. Она взяла советника за руку.
— Пойдемте. Я понимаю, вам сейчас несладко, но мы с Яфом далеко не так безмозглы, как те придворные павлины, с которыми вам приходится обычно иметь дело. Так что же это за открытие, о котором вы хотите поведать королю? Неужели прогноз обещает похолодание?
Не обращая внимание на насмешливый тон королевы, СарториИрвраш, улыбнувшись, спросил:
— Скажите мне, ваше величество, какого цвета шкура у хоксни?
— Я знаю! — радостно закричала принцесса Татро. — Хоксни гнедые. Все знают — хоксни гнедые!
Сдержав раздражение, — он ждал ответа королевы, — СарториИрвраш подхватил девочку на руки и поднял перед собой.
— Если ты знаешь всё на свете, тогда скажи, какого цвета была шкура хоксни вчера?
— Тоже гнедой.
— А позавчера?
— Рашвен, какой же ты глупый — тоже гнедой!
— Милая моя принцесса, вы мудрейший ребенок и совершенно правы. Но коль скоро дела обстоят именно так, как вы только что сказали, тогда почему в старинных летописях сказано, что Весной, четыре века назад, хоксни были разноцветными?
Советник, конечно, уже знал ответ.
— Тот же вопрос я недавно задал своему лучшему другу, Бардолу КараБансити, будучи у него в гостях в Оттасоле. КараБансити, известный анатом, не стал откладывать дело в долгий ящик. Он купил хоксни, тут же забил её, содрал шкуру и тщательно изучил. И знаете, что он при этом обнаружил? Он обнаружил, что хоксни вовсе не гнедые, как мы всегда считали! Шкура хоксни на самом деле полосатая, однако цветные волоски теряются на фоне обыкновенных, коричневых.
Татро рассмеялась.
— Ты как всегда смешишь нас, Рашвен. Разноцветное плюс коричневое дает в сумме тоже разноцветное, разве не так?
— Увы, не всегда. Шерсть на шкуре хоксни содержит разноцветные волосы разных оттенков, хотя они растут так редко, что заметны лишь под мощной лупой. Эти скрытые полосы на шкуре хоксни говорят о том, что их масть нельзя назвать просто гнедой, или коричневой, как хотите. Причем из этого можно сделать один крайне ценный вывод. Знаете какой?
Никто из слушателей, конечно, не знал. СарториИрвраш улыбнулся.
— Вывод этот пришел ко мне в голову вчера вечером, и говорю я вам о нем не потому, что хочу похвастать своей смекалкой. Как утверждают легенды, когда-то давно хоксни были яркой полосатой масти. Вопрос — когда же так было? Ответ — в течение нескольких лет Весны Великого Года, когда на пастбищах росло вдоволь травы. Как только хоксни получили вдоволь корма, встала необходимость скорейшего размножения. Яркая полосатая масть, позволяющая заметить её обладателя издалека, — это окрас, свойственный пику брачного периода хоксни. Сегодня, когда минула Весна и в свои права вступили века Лета, хоксни повсюду размножились во вполне достаточном количестве. Отпала необходимость производить себе подобных в геометрической прогрессии, поэтому брачный окрас снова пропал, скрылся. Полоски потускнели, вернулись к своему нормальному цвету — коричневому — чтобы оставаться такими до тех пор, пока по наступлении новой Весны Великого Года в них снова не появится нужда.
Королева королев ехидно подняла бровь.
— Если только мы не изжаримся в адском огне Фреира и эта Весна действительно наступит.
СарториИрвраш радостно хлопнул в ладоши.
— Вот тут-то и кроется ответ на ваше замечание, ваше величество, — эта Весна наступит непременно, поскольку за это говорит изменчивость масти хоксни! За Великим Летом приходит Зима, а за Зимой снова Лето, и этот круговорот вечен, раз уж даже безмозглые хоксни посчитали нужным приспособиться к нему! Отталкиваясь от этого можно утверждать, что Фреир никогда не поглотит нас, с такой же уверенностью, как если бы об этом нам поведал сам Акханаба!
— Но мы не хоксни, — пробормотал ЯфералОборал, с сомнением пожимая плечами. — Мы не можем есть траву и впадать в спячку на всё время Зимы, как они.
— Ваше величество, — раздраженно заговорил советник, обращаясь только к королеве и вкладывая в свои слова всю силу убеждения, на какую только был способен. — Из моего открытия следует и другой вывод, не менее важный, — легендам стоит доверять гораздо больше, чем нам кажется. Вы знаете, что в отношениях между мной и вашим мужем, королем, после той ужасной катастрофы в Костатте не всё складывается благополучно. Прежнего взаимопонимания между нами больше нет. Сейчас я надеюсь упросить короля на пару лет освободить меня от теперешних обязанностей, раз уж он и сам не рад меня больше видеть, дабы я мог пуститься в плавание вокруг света, собирая по пути манускрипты и записывая передающиеся из уст в уста легенды. Я мечтаю сделать Борлиен центром ученого мира, каким он и был во времена прошлого Великого Лета и великого ЯрапРомбри Кивассиенского. Теперь, когда моя жена упокоилась навеки, ничто не удерживает меня здесь, кроме вашего прекрасного присутствия, конечно. Умоляю вас — ходатайствуйте перед ним за меня. Уговорите его снарядить мне корабль. Назревает нечто зловещее, и я с опасением ожидаю перемен.
На челе королевы королев промелькнула тень.
— Сейчас король переживает душевный кризис, может быть, самый сильный в его жизни, — я чувствую это. Его телесные раны излечены, но раны душевные болят ещё ужаснее. Я понимаю вас, Рашвен, но прошу подождать с вашим замечательным открытием, хотя бы до тех пор, пока не завершится встреча с послами из Панновала, которая — и в этом нет сомнений — очень важна для короля. Иначе я не ручаюсь за... последствия.
Королева улыбнулась старому советнику, расчетливо согрев его улыбкой. СарториИрвраш был раздосадован, но с его беспокойством она справлялась без труда, поскольку знала источник его смятения. Советника нельзя было назвать праведным и справедливым человеком — напротив, его сексуальные опыты с рабами королева считала совершенно безнравственной прихотью и потаканием собственным извращенным страстям. В особенности это касалось тех экспериментов, во время одного из которых погибла жена СарториИрвраша. Но есть ли на свете люди кристальной чистоты? Если нет, то к чему выдвигать такие требования к ним? Отношения СарториИрвраша с королем всегда складывались нелегко, и часто, как и сейчас, ей приходилось прикладывать немало усилий, чтобы оградить советника от свирепого гнева ЯндолАнганола.
Решив ещё раз попытаться открыть СарториИрврашу глаза на некоторые вещи, которых тот упорно не замечал, она добавила со всей возможной мягкостью:
— После злополучного сражения в Косгатте его величество стал очень раздражителен — в разговорах с ним даже мне ныне приходится проявлять осторожность.
Татро между тем потянула советника за усы.
— Тебе нельзя отправляться в море, Рашвен, ты же уже старенький.
Советник осторожно поставил девочку на пол и лихо козырнул:
— Мой дорогой капитан, жизнь такая непредсказуемая штука, что отправиться в путешествие можно когда угодно.
СарториИрвраш даже не подозревал, что скоро убедится в этом лично...
* * *
Как обычно, утром королева с братом не спеша прогулялись до западной стены дворца, откуда открывался превосходный вид на город. Тумана, который в зимние месяцы обычно рассеивался только после рассвета, сегодня не было вовсе. Город лежал внизу, раскинувшись словно на ладони, видимый ясно и отчетливо.
В изогнувшейся широкой петлей излучине Такиссы на мрачном утесе возвышалась старая крепость, в которой они сейчас и находились. Чуть севернее, в месте своего слияния с полноводной Такиссой, поблескивал Валворал. Татро могла часами следить за лодками и шаландами на реке и людьми в них, плывущими вниз по течению мимо подножия дворцовой скалы. С не меньшим интересом она разглядывала маленькие фигурки горожан на улицах Матрассила. Указав ручонкой на грузовую пристань, юная принцесса возбужденно воскликнула:
— Смотри, мама, лед привезли!
К пристани действительно причаливал шлюп со сложными кранами на корме и носу. Из открытых грузовых люков ледовоза в теплый воздух поднимался густой пар. Вскоре, когда прибывший корабль был накрепко причален к кнехтам, из недр его трюма краны принялись поднимать сверкающие на солнце блоки отличного лордриардрийского льда, с превеликой осторожностью переносить их через борт и грузить в выстроившиеся вереницей подводы. Как обычно, Криллио Мунтрас прибыл строго по расписанию, не заставив дворец и его обитателей дожидаться себя ни часу.
Груженные льдом подводы одна за другой потянулись к дворцу, петляя по забирающейся на холм дороге, очень извилистой. Подводы, напрягая все силы, тянули запряженные четверкой бийелки. Дворец, стоящий на утесе и похожий на взметнувшийся на волне корабль, храня гордое молчание, ожидал приношения.
Не дожидаясь, пока первые подводы въедут во двор, королева, у которой в это утро тревожно щемило в груди, изъявила желание уйти с балкона, для чего ей пришлось выдержать короткую схватку с принцессой, твердо вознамерившейся дождаться окончания захватывающего действа. Согласившись подождать ещё минутку, МирдемИнггала застыла у решетки балкона, глядя вдаль, в сторону, противоположную реке и кораблю-ледовозу, витая мыслями совершенно в другом месте.
Сегодня на рассвете к ней вновь пришел король ЯндолАнганол. После соития они лежали вместе и она чувствовала его волнение. Панновал не уставал осыпать их предупреждениями о греховности потворства нечестивым фагорам. Пришедшие вечером из Рандонана неутешительные новости от Второй армии только подбавили масла в огонь, сжигающий не находящего себе места Орла. Новости из Рандонана всегда были плохими — к этому все уже давно привыкли. Но сегодня чаша терпения короля переполнилась.
— Ты сможешь послушать переговоры с послами из моей тайной галереи — если хочешь, конечно, — сказал тогда он. — Сдается мне, что они обещают быть нелегкими и затянуться надолго. Помолись за меня, Кун.
— Я всегда молюсь за тебя, — немедленно отозвалась королева. — Всемогущий да пребудет с тобой.
Король лишь покачал головой.
— Ну почему жизнь так сложна? Почему даже вера так сложна? Ведь она должна приносить утешение!
Её пальцы погладили круглый шрам на его бедре.
— Пока мы будем вместе, с нами ничего не случится, Ян.
Король поцеловал жену.
— Но я должен быть там, с моей армией. Без меня победы не видать. Как генерал-командующий, ТолрамКетинет бесполезен.
Между мной и генералом ничего нет, гневно подумала королева. Тем не менее, мой муж полагает...
Прервав беседу на этом, король оделся и ушел. Как только за ним закрылась дверь, она почувствовала себя очень не в духе. После Косгатта между ними словно проползла змея. Её прежнее положение сделалось шатким. Не понимая, что делает, она схватила руку стоящего рядом на балконе брата и крепко сжала.
Принцесса Татро опять что-то кричала ей, указывая на подводы, ползущие вверх ко дворцу по извилистой дороге: в возницах она узнавала знакомых слуг.
Около двадцати лет назад в крепостной скале, подпирающей дворец, пробили тайный ход. Пользуясь этой потайной, недоступной взорам дозорных дорогой, в подвал дворца поднялся большой, хорошо вооруженный отряд, вознамерившийся взять твердыню приступом. При помощи тяжелых молотов были проломлены двери. В коридорах дворца завязалась кровавая схватка.
Всё население дворца было уничтожено. Женщины и мужчины, фагоры и дети были зарублены там, где их застал меч. Убили всех, кроме короля, хозяина дворца.
Король сумел спастись — переодевшись убитым им офицером врага, он вывел свою семью, жену и детей, и нескольких слуг, без кого не мог обойтись, прямо через главные ворота. Он обманул вражеских солдат, спокойно приказав им пропустить себя, тем самым открыв себе путь к свободе, и вывел на волю своих мнимых пленников. Дочь короля тоже избежала смерти.
Король, имя которому было РантанОборал, приходился королеве королев отцом. Его смелый и рискованный поступок приобрел известность. Несмотря на это, власть он с тех пор потерял и больше не смог вернуть её.
Человек же, стоявший во главе солдат, захвативших дворец, человек, чье воинство сумело взять все до единой крепости, которые осаждало, был воинственным отцом теперешнего борлиенского короля Орла, ЯндолАнганола. Отец Орла, не знавший страхов и сомнений узурпатор, в те далекие времена был занят объединением под своей властью всего Борлиена, дабы возложить корону на свою голову. Матрассил стал последней крепостью, павшей под его ударом.
МирдемИнггала, выйдя замуж за короля ЯндолАнганола и обеспечив тем самым определенную гарантию безопасности своей семье, жила в старой цитадели своего отца. Основу дворца составляли высокие каменные башни, разрушенные изнутри пожаром во время последнего жестокого штурма. Большие восстановительные работы были начаты — и во многом завершены — ещё в начале правления ВарпалАнганола. С началом Западной войны, когда непобедимость армии узурпатора короны Борлиена стала достоянием прошлого, все великие планы окончательного восстановления, едва начав претворяться в жизнь, неизменно откладывались или вовсе отменялись по причине банальнейшей нехватки денег. Добрая треть дворца до сих пор лежала в руинах. МирдемИнггале нравился этот экстравагантный сплав разрухи и роскоши, даже несмотря на то, что прошлое не переставало взирать на неё тяжелым каменным взором из развалин отцовской башни.
Крепко взяв Татро за шиворот, она увела её с балкона, на этот раз держа путь к заднему, обнесенному стеной двору дворца, где находились её личные покои. На бесформенном фундаменте из красного песчаника тут был воздвигнут небольшой вычурный беломраморный павильон. Тут, за стеной, скрывался и её собственный сад и бассейн, где она так любила плавать. Посередине бассейна имелся маленький искусственный островок с изящной стройной часовней, посвященной Акханабе. Здесь в ранние годы замужества король и королева часто предавались кощунственной любви.
Попрощавшись с братом и поднявшись по ступенькам, королева пошла по узкому переходу-мостику, ведущему к её личным покоям. С середины мостика, обдуваемого ласковым ветерком, открывался отличный вид на её сад, в котором отец короля ЯндолАнганола когда-то держал в роскошных клетках коллекцию диковинных птиц. Некоторые птицы жили в своих клетках до сих пор — беглый принц Роба, когда ещё жил во дворце, кормил их каждое утро. Теперь за птицами, хотя и неохотно, присматривала Мэй ТолрамКетинет.
Глядя на свой прекрасный сад, МирдемИнггала ощутила вдруг гнетущий страх. Зрелище томящихся в неволе птиц показалось ей невыносимым. Оставив Татро играть с фрейлинами в зале, она прошла к потайной двери в дальнем конце зала и отомкнула её ключом, который дал ей вчера её муж. Открыв дверь, она вышла в коридор — и тут же увидела перед собой тусклый свет, немедленно указавший ей путь. Легкие шаги королевы застучали на гладких плитках пола. Добравшись до потайной комнатки, устроенной за забранным узорной кованой решеткой окном, она уселась там на диван. За решеткой окно было занавешено ярко-белой полупрозрачной шторой, сквозь которую королева могла видеть всё, сама оставаясь незамеченной.
Большое помещение, в верхней части которого, почти под потолком, находилось окно, было Залом Совета. Сквозь другие окна, занавешенные кружевными драпировками, в зал лился солнечный свет. Ни один из панновальских дигнитариев ещё не прибыл. Сейчас здесь был только король и его верный рунт Юли, с которым со времен сражения при Косгатте государь не расставался.
Стоя, Юли едва доставал сидящему королю до груди. Рыжая шерсть двурогого королевского любимца почти вся уже сменилась на белую, хотя яркий детский подшерсток кое-где ещё проглядывал. На потеху королю фагор по его команде срывался с места и выделывал разные трюки, в том числе широко открывал свою премерзкую зубастую пасть. От удовольствия король смеялся и щелкал пальцами.
— Хороший мальчик, хороший, — приговаривал он.
— Да-с, мальчик хороший, — эхом отзывался Юли.
Весело рассмеявшись, король встал с обтянутого гобеленом трона, обнял фагора, приподнял его и смачно поцеловал в нос. В ужасе от увиденного королева отшатнулась от окна. Невероятный страх сковал её — неужели король, её муж, изменяет ей с этим богомерзким двурогим мужского пола?!
Но от резкого движения под ней предательски скрипнул пол. МирдемИнггала в ужасе закрыла глаза. Если король услышал это, то он теперь знает, что она здесь! Что она всё это видела! И тогда он казнит её, как свидетельницу его кощунственного распутства...
Но Орел даже не повернул головы.
Мой дикий боа, мой любимый дикий боа, мысленно позвала она его. Что с тобой творится?..
Мать королевы королев обладала магической силой — нечастыми, но верными видениями будущего. Дочь своей матери, МирдемИнггала сейчас поняла, что опасность, неведомая и от того ещё более ужасная, грозит стране и им всем, нависая над их головами, как разящий меч. И связана она именно с двурогими.
Когда, набравшись духу, она решилась снова выглянуть в зал, приезжие дигнитарии, переговариваясь, уже входили друг за другом в Зал Совета, лениво разбредались и устраивались поудобнее. Повсюду на полу для них были заранее приготовлены подушки. Рабыни, чья скудная одежда едва прикрывала наготу, разливали по кубкам заботливо охлажденное вино.
Поначалу расхаживая среди дигнитариев с горделивой королевской осанкой, ЯндолАнганол наконец тоже присел — на свой гобеленовый трон. В зале появился главный советник СарториИрвраш — коротко поклонившись присутствующим, он прошествовал к королю, занял обычную позицию позади его трона и сразу же закурил вероник. Рунт Юли, запыхавшись и зевая во всю пасть, растянулся на подушках у ног короля.
— Ты чужой среди нас, — вслух пробормотала королева, ненавидяще глядя на него. — В наших жизнях ты чужой. Ты принесешь нам всем зло.
Близ короля ЯндолАнганола расположились группкой местные власть имущие, среди прочих — мэр Матрассила (одновременно и глава скритины), личный викарий ЯндолАнганола, тучный АбстрогАзенат, королевский оружейник и трое офицеров. Один из них был, судя по нашивкам, капитаном фагорской гвардии, хотя из уважения к иностранным гостям двурогих, кроме домашнего рунта короля Орла, в зал не допустили.
Среди гостей наибольшее подозрение, как и всегда, вызывали сиборнальцы. Посол Сиборнала в Борлиене, бородатый Иоскега Сардал Пашаратид, был уроженцем Ускути, главной из пяти его стран. Он и его жена, оба высокие, тощие и бледные, сидели в изрядном отдалении друг от друга. По слухам посол и его жена пребывали в вечной ссоре, другие же с уверенностью утверждали, что так просто принято у сиборнальцев. Но факт оставался фактом — прожив в столице более девяти теннеров (через три недели должен был стукнуть уже год с того дня, как унылая физиономия Ио Пашаратида впервые появилась здесь), эта пара не обменялась на людях ни добрым словом, ни хотя бы взглядом.
— Если кого и нужно тут бояться, так это тебя, Пашаратид, проклятый северный шпион, — с ненавистью прошептала королева королев.
Из Панновала прибыл сам наследный принц. Выбор Священной Империи был как нельзя более верным. Самая мощная и древняя держава среди семнадцати государств Кампаннлата, Панновал давно хотел только одного — положить конец изнурительной войне с сиборнальцами, всё время досаждающими его северным границам. Религия Панновала занимала на континенте главенствующее положение. В данный момент Панновал всячески заигрывал с Борлиеном, самым главным и верным плательщиком церковных податей в деньгах и зерне. Видя свои отношения с Борлиеном как взаимоотношения между патриархом и дерзким, невежественным юнцом, Священная Империя всё же сочла возможным прислать на совет своего наследного принца, пусть даже его бесцеремонность и надменность, а также и язвительность, делали его скверным послом.
При всей пока незначительной роли в государственной машине Панновала, Тайнц Индредд был внешне особой весьма приметной, вызывая своим объемом и весом скрытые насмешки окружающих. Королю Олдорандо он приходился двоюродным братом. Король же ЯндолАнганол и его советник ни во что не ставили Тайнца Индредда, и Це`Сарр Панновала, предвидя это, прислал вместе с принцем другое, не менее известное, хотя и в иных сферах лицо — главного придворного советника и главного церковного теософа Гуаддла Улбобега, к которому король Орел питал глубокое уважение и привязанность ещё со времен своих монастырских мытарств в Панновале в молодые годы.
— Этому точно есть что сказать, — пробормотала королева, удобнее устраиваясь в своём тайном наблюдательном пункте.
Король ЯндолАнганол начал приветственное слово, взяв скромный и почтительный к рангу собравшихся тон, хотя он говорил, не поднимаясь с места, как полагалось по обычаю. Речь его лилась легко и быстро, столь же быстрым был и его пронзительный взгляд. От кратких приветствий король перешел к изложению текущего состояния дел Борлиена.
— Сегодня можно с уверенностью сказать, что в границах моего несчастного государства наконец-то установился мир. Разрозненные шайки разбойников и бродяг всё ещё изредка донимают моих земледельцев, но они уже не опасны. Однако и доныне армии Борлиена ещё прикованы к фронтам Западной войны. Честно признаюсь, войны, обескровившей мою отчизну. На восточных окраинах Борлиена тоже не всё пока спокойно — коварный Дарвлиш Череп и безжалостный Ундрейд Молот всё ещё тщатся досадить нам.
Король с вызовом оглядел своих гостей. Он стыдился того, что свою недавнюю рану получил от такого ничтожества, как Дарвлиш, поняла МирдемИнггала.
— Но Фреир неудержимо подбирается всё ближе, и наши поля губит засуха. Борлиен уже не в состоянии сражаться на всех фронтах сразу, по крайней мере мне не хотелось бы, чтобы от нас этого ждали. Наша страна, богатая землями, не слишком богата припасами.
— Ну что ты, кузен, полно скромничать, — развязно подал голос Тайнц Индредд. — Ни для кого не секрет, что равнины, простершиеся на юге Борлиена — богатейшая житница на континенте, да что там — на всей Геликонии!
— Сама по себе плодородная почва не означает богатый урожай, который с неё ещё нужно собрать, — отрезал ЯндолАнганол. — На наших границах постоянно неспокойно и крестьяне, вместо того, чтобы сеять и жать хлеб на полях, сражаются и гибнут — на земле давно уже работают только женщины и дети!
— Тогда тебе и в самом деле нужна помощь, кузен, — весело заметил принц, явно в расчете на аплодисменты.
— Если у крестьянина хромая лошадь, станет ли дикий кайдав помогать ему? — вдруг подал голос Ио Пашаратид.
На эти слова никто подчеркнуто не обратил внимания. Многие из дигнитариев возражали против того, чтобы на совете присутствовал богопротивный сиборналец, но король проигнорировал их. Вероятно потому, что язвительные реплики Пашаратида его забавляли.
Очевидно решив расставить все точки над i , Тайнц Индредд вновь заговорил:
— Кузен, ты по обыкновению вспоминаешь о нас только в ту пору, когда твой народ попадает в беду. Времена покоя и изобилия, которыми наслаждались наши деды, прошли, — у всех горят поля, у всех урожаи фруктов сохнут на корню. Я позволю себе говорить прямо и сразу сообщу, что намерен раз и навсегда покончить с недоговоренностями и обидами, стоящими между нами. Но если ты не прислушаешься сейчас к моим словам, то каким бы огромным ни было твоё желание уладить всё по-хорошему, то грош ему цена!
В Зале Совета наступила мертвая тишина. Но, заметив, как исказилось лицо короля, Тайнц Индредд остерегся продолжать свои угрозы.
Вскочив в гневе на ноги, король ЯндолАнганол впился глазами в заплывшее жиром бледное лицо панновальского принца. Сорвавшись с места следом за хозяином, малыш-рунт приготовился исполнять его приказания.
— Мой визит к королю Сайрену Станду в Олдорандо был продиктован необходимостью искать с ним союза против врагов нашей святой веры, — наконец процедил он. — В то время как вы слетелись ко мне, словно стервятники, учуявшие легкую добычу! Вы посмели указывать мне в моём собственном дворце! Что же происходит — вы напрашиваетесь на ссору? Объяснитесь, я требую ответа!
Тайнц Индредд и главный советник, Гуаддл Улбобег, ответили не сразу, а сначала посовещались. После кратких переговоров слово взял давнишний добрый друг короля Орла, архиепископ Улбобег. Поднявшись с места, седовласый старик поклонился и указал на рунта.
— Всё сказанное принцем Тайнцем идет от чистого сердца, ваше величество, — в наших словах нет лукавства. У нас есть веские основания для беспокойства, прежде всего связанные с этим богохульным существом, которое по вашей воле находится сейчас среди нас, отцов Святой Церкви. Вражда между людьми и фагорами уходит корнями в стародавние времена и примирение меж столь различными расами невозможно. Священная Панновальская Империя не раз и не два объявляла богоугодные святые походы против нечестивого племени двурогих, дабы полностью стереть его с лица земли. В то время как вы, ваше величество, продолжаете предоставлять фагорам убежище в пределах вашего королевства!
В словах Гуаддла Улбобега не было вызова или обвинения, он говорил почти виновато, уставив глаза в пол, словно хотел лишить свои слова силы. Принц посчитал необходимым подкрепить речь советника криком:
— Как ты смеешь, кузен, просить нас о помощи, когда привечаешь на своей земле полчища двурогой нечисти? Фагоры уже владели всем Кампаннлатом и захватят власть на нем снова, когда придет Зима, — неужели ты хочешь стать им в том пособником?
Уперев руки в бока, король Орел остановился прямо против своих панновальских гостей.
— Я не позволю никому из чужеземцев вмешиваться во внутренние дела моей страны! Я спросил совета в данном вопросе у скритины — и скритина поддержала меня. Да, я даю анципиталам прибежище в Борлиене. И твердо заявляю, что с ними можно ладить. Двурогие возделывают неплодородные земли, на которые мои крестьяне не желают даже смотреть. Они не отказываются от работы, которой гнушаются даже рабы! Они сражаются — и не требуют за это мзды. Моя казна пуста — вам, панновальским скрягам, этого не понять, но я, король изобильного Борлиена, сейчас могу позволить себе армию, состоящую только из фагоров! В награду за свою службу они просят лишь пустоши на задворках моей страны. Более того, они бесстрашны и никогда не бегут перед лицом опасности! Вы скажете, что для этого им не хватает ума. На что я отвечу: пусть так — в таком случае перетрусившим солдатам я предпочитаю фагоров. Пока я зовусь королем Борлиена, фагоры останутся под моей защитой!
— Не хотите ли вы сказать, ваше величество, что фагоры останутся под вашей защитой, пока королева МирдемИнггала будет оставаться королевой Борлиена?
Вопрос задал один из викариев Тайнца Индредда, худой мужчина без возраста, чьи кости выпирали под черным шерстяным чарфрулом. И снова в зале наступило молчаливое замешательство. Почувствовав, что его слова возымели действие, викарий неторопливо продолжил:
— Не правда ли, что именно отец королевы, вашей супруги, широко известной своим чутким отношением ко всякому живому существу, прославленный воин РантанОборал — кстати, лет двадцать назад владевший замком, в котором мы сейчас имеем счастье заседать, и разбитый в свое время наголову вашим царственным отцом, — положил начало нечестивым сношениям с двурогими, которые вы теперь так целеустремленно укрепляете и развиваете?
Поднявшись с места, Гуаддл Улбобег поклонился Тайнцу Индредду:
— Сударь, я категорически возражаю против той речи, которую позволил себе ваш викарий. Мы собрались здесь не для того, чтобы поносить королеву МирдемИнггалу, а для того, чтобы предложить помощь её мужу, благородному королю Борлиена!
Король Орел опустился на трон, внезапно почувствовав слабость в ногах. Викарий умело высмотрел его уязвимое место и одной фразой мастерски нанес тройной удар, упомянув и о том, что восшествие на престол отца Орла — событие весьма сомнительного свойства, и о том, что в жены ему пришлось взять дочь свергнутого короля, чтобы укрепить свою власть. Не говоря уж о том, что именно РантанОборал первым предложил фагорам военную службу, а его отец и он сам лишь укрепили и развили этот обычай.
С сочувствием взглянув на своего монарха, СарториИрвраш решил, что пора взять дело в свои руки и скрестить словесные мечи с панновальскими наглецами.
— Как королевский советник, хочу отметить, что удивлен, — хотя способность удивляться во мне притупилась от многолетних столкновений с вещами разнообразными и поразительными, — удивлен тем, что стал свидетелем такого, мягко говоря, предубежденного отношения к моему государю. Скажу более — враждебности, да простят мне мою прямоту присутствующие здесь посланцы Священной Панновальской Империи! Сам я, прошу простить за бранное слово, атеист, и посему могу взирать на специфику закостенелых церковных представлений с позиции совершенно беспристрастной отстраненности. Где, спрошу я вас, то благочестие, которое вы, панновальцы, так усердно проповедуете? Неужели вы считаете, что помогаете его величеству, пороча честное имя его королевы? Может быть, я несколько резок и мой взгляд на жизнь отличается возникающей с годами непримиримостью, — но заявляю вам с полной ответственностью, глубокоуважаемый принц Тайнц, что ненавижу фагоров никак не меньше вашего. Однако они присутствуют в нашей жизни и с ними приходится считаться как с нежеланной и болезненной, но неизбежной её частью, весьма напоминающей ваши недружественные отношения с безбожным Сиборналом. Смогли бы вы в одночасье устранить всех сиборнальцев, как советуете нам вычеркнуть из бытия фагоров? Неужели только в убийстве заключена дорога к святости? Неужели именно это проповедует вам Акханаба?
Ответом ему было угрюмое молчание. Вздохнув, советник продолжил свою речь:
— Раз уж зашел такой откровенный разговор, позвольте довести до вашего сведения следующее: среди борлиенцев бытует мнение, что если бы Панновал не донимали с севера сиборнальские колонисты и его силы были бы свободны, то он не преминул бы ударить в южном направлении, иными словами, отправился бы завоевывать нас, борлиенцев, к чему, собственно, вы и пытаетесь сейчас приступить, пуская в ход коварные нападки и выступая с позиции имеющего право повелевать. В таком случае нам остается только слать ноты благодарности Сиборналу!
Советник умолк, чтобы перевести дух и обдумать ответ на возможные возражения. Воспользовавшись этим, посол Сиборнала поднялся и заговорил в своей обычной язвительной манере:
— Поскольку мой мудрый и трудолюбивый народ весьма редко слышит в свой адрес что-либо, кроме злобных нападок, я с удовольствием занесу эти слова советника СарториИрвраша в протокол и отмечу их в следующем послании на родину. Выражаю свою благодарность господину королевскому советнику!
Тщательно проигнорировав это едкое замечание, принц Тайнц Индредд произнес, повернувшись в сторону СарториИрвраша:
— Вы безбожный атеист и богохульник, и не вам поучать нас относительно догматов нашей святой веры! Не вам обвинять нас в злодейских намерениях! Панновал — нерушимый бастион между вашей жалкой страной и деспотичным Сиборналом, одержимым кощунственной верой в богомерзкого демона Азоиаксика. Как знаток истории, кем вы не устаете представляться, вы должны знать, что вот уже много веков Сиборнал, которому конечно же ненавистна наша святая вера, пытается захватить благодатные земли нашего материка и установить тут своё богохульное владычество!
Неохотно признав, что последние заявления принца вполне соответствовали истине, королева королев подумала, что панновальцы не менее, чем присутствием среди них в Зале Совета фагора, были оскорблены видом сиборнальского посла. Но даже для циника Тайнца Индредда не было секретом, что подлинный бастион между Панновалом и Борлиеном — скорее географический, чем государственно-союзнический. На пути любого нашествия на юг непреодолимой преградой вставал горный хребет Кузинт и адово пекло — полоса выжженной солнцами земли, пустыня Мадура.
Король ЯндолАнганол хранил угрюмое молчание. Советник заговорил снова, ничуть не смущенный злобной речью принца.
— Наши достопочтенные гости соизволили поднять вопрос о том беспокойстве, которое им причиняет воинственный Сиборнал. Прежде чем мы продолжим пререкания и взаимные оскорбления, я хочу, чтобы мы наконец разобрались в сути вопроса. Совсем недавно мой король, ЯндолАнганол, был тяжело ранен, отстаивая неприкосновенность своей святой отчизны, причем опасности подверглась даже его жизнь. В то время как он, оправляясь от ранения, возносил Акханабе благодарности за своё чудесное спасение, я щедро вознаградил тех травников и хирургов, которые занимались его раной. Я говорю здесь об этом, чтобы подвести речь к тому, чем нанесли королю его рану.
Советник сделал знак королевскому оружейнику, низкорослому крепышу с буйной бородой, с ног до головы затянутому в кожу, несмотря на адскую жару. Тот немедленно вразвалочку вышел в центр зала и продемонстрировал всем некий предмет, зажатый между указательным и большим пальцами его затянутой в перчатку руки. Это был железный шарик диаметром в три четверти дюйма. Официальным тоном оружейник доложил:
— Сей зловещий снаряд извлечен из бедра его величества щипцами хирурга. Рана, причиненная этим маленьким шариком, была весьма глубокой и причиняла королю страшную боль, даже несмотря на то, что отменный доспех его величества принял на себя большую часть силы удара. Сей снаряд был выпущен из ручного огнестрельного оружия, кратко именуемого ружьё .
— Благодарю вас, — проговорил СарториИрвраш, жестом приказав оружейнику вернуться на место. — Сиборнал не устает изощряться в коварных приемах, вот как мы это поняли. Оружие, способное убивать на большом расстоянии и с большой точностью, ясное тому подтверждение. Эти так называемые ружья , как нам уже известно, производятся Сиборналом массовым порядком, в больших количествах, хотя производство это начато всего несколько лет назад, что нам тоже известно. Более того, нам стало известно об изобретении оружия гораздо большего удобства в обращении под названием ружьё с кремневым замком . Перед лицом такого опаснейшего нововведения я посоветовал бы всем членам Империи проявить единодушие, сплоченность и солидарность. Хочу авторитетно заявить, что подобные адские устройства представляются мне гораздо большей угрозой для цивилизации, чем все фагоры вместе взятые. Но ружья в руки Дарвлиша попали не из северных сиборнальских поселений, а от некого коварного посредника. Наиболее же удивительно то, что по сведениям наших агентов этот посредник находится прямо здесь, в Матрассиле!
Тут головы всех присутствующих разом повернулись к послу Сиборнала. В этот самый миг Ио Пашаратид решил промочить горло и отпивал из кубка вино, охлажденное кусочками льда. Отняв бокал от губ, он опустил его, но на поднос перед собой так и не поставил, замерев с выражением чрезвычайной тревоги на лице.
Жена сиборнальского посла, Денью Мегам Пашаратид, восседала рядом с ним на шелковых подушках. После слов советника она встала — высокая и худощавая, с кожей бледноватого, даже сероватого оттенка, с суровым и непреклонным лицом.
— Вероятно, до присутствующих здесь доходили слухи, что на моей родине ваш материк называют страной дикарей. Только что услышанная мною, эта ужасная, ни с чем не сообразная ложь, — наглядное тому подтверждение. Кто позволил советнику Ирврашу чернить достоинство моего мужа подобными намеками? Чем объяснить то, что моему мужу, честному и принципиальному человеку, никогда не доверяют и его слово всегда ставится под сомнение?
Чтобы скрыть улыбку, помимо воли возникшую на губах, СарториИрвраш разгладил усы. Задуманная им ловушка удалась на славу.
— Простите, госпожа Денью, но почему вы решили, что отмеченный мной инцидент как-то связан именно с вашим мужем? — спросил он с самым искренним удивлением, на какое только был способен. — Мне кажется, я ни словом о нем не обмолвился. Все тоже так считают — сами удостоверьтесь! Но двое наших лазутчиков, переодевшись дриатами, отправились на рынок Ойши, столицы Рунсмура, — и свободно купили там ружьё! Причем продал его им господин, известный им как сотрудник вашего посольства здесь, в Борлиене! Как вы изволите это объяснить?
Но ЯндолАнганол снова поднялся, резким жестом оборвав злорадную речь советника.
— Предлагаю сейчас же провести наглядную демонстрацию возможностей этого жуткого оружия, дабы все присутствующие поняли, что с этих пор они вступают в новую эру ужасов войны и обратной дороги нет. Возможно, после этого вы измените свои взгляды и поймете, почему мне приходится нанимать армию фагоров и вообще проводить суровую политику!
Сверля взглядом панновальского принца, король Орел продолжил:
— Если, конечно, ваша святость позволит вам вытерпеть присутствие двурогих в этом зале...
Король звонко хлопнул в ладоши. Затянутый в кожу капитан-оружейник твердым шагом вышел в коридор и громко выкрикнул команду. Печатая шаг, в зал вошли два фагора со спиленными рогами, до тех пор ожидавшие за дверью. Когда двурогие проходили мимо окна, их белый мех блестел на солнце. Один из фагоров нес перед собой упомянутое ружьё — примитивный мушкет с фитильным замком. Остановившись в одном из концов зала, фагор с ружьем опустился на одно колено и начал приготовлять оружие к стрельбе — перед ним мгновенно очистился коридор во всю длину зала.
Мушкет представлял собой шестифутовый стальной ствол, через равные промежутки примотанный витками бронзовой проволоки к прикладу из полированного дерева. В передней части дула, почти под мушкой, появилась прочная стойка-треножник с когтистыми лапами, дающими надежное сцепление с полом. Сняв с пояса рог йелка, фагор насыпал из него порох в бронзовую мерку, отправил его в дуло мушкета и запечатал войлочным пыжом, после чего при помощи шомпола забил в ствол круглую пулю. Насыпав немного пороха на полку мушкета и запалив фитиль, фагор прижал приклад к плечу и изготовился к стрельбе. Стоявший над ним всё это время капитан-оружейник следил за правильностью заряжания ружья.
Тем временем второй фагор, закованный в тяжелый тройной панцирь из дубленой шкуры кайдава, добравшись до дальнего конца зала, остановился, повернулся к своему товарищу лицом и замер, нервно поводя ушами. Послы и дигнитарии, восседавшие на подушках неподалеку, немедленно поднялись и очистили вокруг него изрядную площадку.
Фагор с мушкетом тщательно навел своё подпертое треножником оружие на защищенную панцирем грудь стоящего напротив соплеменника и нажал на спуск. Резко зашипел вспыхнувший на полке порох, затем раздался страшный треск выстрела, от которого у всех в зале заложило уши. Из ствола мушкета вырвалось длинное пламя и клуб белого дыма.
Фагор-мишень покачнулся. На груди у него, там, где помещалось сердце, вдруг появилось маленькое черное отверстие. Застонав от боли, анципитал пошатнулся, ухватился лапой за дырку в бесполезном панцире — и со стуком замертво упал на пол. Вокруг неспешно начало расплываться широкое пятно желтой крови.
Зал заполнила едкая серная вонь сгоревшего пороха. Со всех сторон поднялся кашель. Послы зажимали ладонями носы. Многих охватила паника. Подхватив полы чарфрулов, они толкаясь бросились в коридор, на воздух, забыв о всяком достоинстве. ЯндолАнганол и СарториИрвраш наблюдали за их комичным бегством молча, не двигаясь с места. Огнестрельное оружие, несмотря на то, что оно было несомненным плодом знания и науки, вызывало у советника острую антипатию — по его мнению, оно было чудовищным изобретением, не несущим миру ничего, кроме ужасов и смерти.
Увидав из своего тайного наблюдательного пункта демонстрацию нового страшного оружия, королева убежала в свои покои и заперлась там. Она ненавидела расчетливость власть предержащих. Она точно знала, что выпады панновальской делегации, возглавляемой Тайнцем Индреддом, вовсе не были направлены против Сиборнала, поскольку с тем вопрос был ясен — Сиборнал издавна был злейшим врагом Панновала. Взаимоотношения этих двух держав при всей их озлобленности и непреклонности, оставались всегда неизменными. Истинной же мишенью острых речей панновальцев был король ЯндолАнганол, которого они всеми силами стремились превратить в своего раба. Из чего следовало, что она, как имеющая над королем особую власть, представляла для них угрозу как соперница.
Обедала королева МирдемИнггала со своими фрейлинами. По правилу, издавна принятому при борлиенском дворе, король ЯндолАнганол вкушал свой обед вместе с гостями. Гуаддл Улбобег заслужил мрачный взгляд со стороны Тайнца Индредда за то, что, остановившись около короля, тихо проговорил:
— Устроенная вами демонстрация устрашает, но не слишком впечатляет, ваше величество. Наши полки, отбивающие атаки сиборнальцев на северном побережье, уже давно оснащены нашей версией этих ужасных мушкетов. Тем не менее, в одном вы, по всей видимости, были правы, хотя это и прискобно, — вам совершенно необходимо научиться производить такие ружья самим, иначе Борлиен обречен. Будьте уверены, ваше величество, принц предложит вам выгоднейшую сделку!
Отобедав и даже не почувствовав вкус съеденных блюд, королева вернулась в свои покои, где уселась у окна на изогнутый диванчик, стоящий у стены в полукруглой нише алькова. Её мысли были заняты ненавистным принцем Тайнцем Индреддом, больше всего напоминающим чудовищную жабу. Принц приходился двоюродным братом королю Олдорандо Сайрену Станду, не менее отвратному типу, женатому на рабыне-полумадис. Козни, которые строили эти мерзавцы королевских кровей, были так гнусны, что им действительно можно было предпочесть даже фагоров!
Из окна ей был хорошо виден выложенный изразцовыми плитками бассейн-купальня, в котором она так часто освежалась. У задней стороны бассейна возвышалась стена, скрывающая прелести купающейся королевы от жадных посторонних глаз; у её подножия, почти на уровне воды, имелось небольшое окно, забранное решеткой. Там, в сердце дворца, в подземной тюрьме, томился король ВарпалАнганол, угодивший в заточение незадолго до королевской свадьбы. В бассейне — она хорошо видела это из своего окна — медленно кружили золотистые карпы. Как и свергнутый король ВарпалАнганол, карпы были здесь пленниками.
В дверь её покоев постучали. Слуга доложил, что королеву хочет видеть её младший брат.
ЯфералОборал ждал её, лениво облокотившись на перила балкона над главными дворцовыми воротами. И брат и сестра знали, что если бы не жена-королева, у короля ЯндолАнганола не дрогнула бы рука убить последнего мужчину из древнего рода Оборалов.
Младшего брата королевы нельзя было назвать красавцем; всю красоту природа с избытком предоставила в распоряжение МирдемИнггалы. Лицо её брата, худое, похожее на череп, всегда казалось раздраженным и злым. Яф так и не научился держать себя с достоинством, чем так славился король ЯндолАнганол. Едва стоило взглянуть на молодого Оборала, как сразу становилось ясно, что этот человек давно оставил всякие надежды на успех в жизни или карьеру. Брат королевы тихо, но люто ненавидел её мужа-короля, и был всецело предан сестре, чью жизнь ставил гораздо выше собственной, видя в ней все упования своей семьи. Её брат был полной посредственностью — но за это она его и любила. От Яфа нельзя было ждать измены или заговора.
— Ты не был в Зале Совета? — спросила она.
Лицо её брата приняло горький вид.
— Туда таких, как я, не приглашают.
— То, что случилось там, ужасно. Убить верного фагора просто так, только чтобы показать всем силу этого мерзкого оружия...
— Я уже кое-что слышал. Ио Пашаратид места себе не находит — его всё же прижали. Хотя его непросто пронять — он холоден, словно кусок сиборнальского льда. Но представь себе — от Робы я слышал, что в городе у него есть женщина! Он лихой парень, этот сиборналец — так запросто играет со смертью!
МирдемИнггала блеснула в улыбке зубами.
— Мне не нравится, как он смотрит на меня. По-моему, если у него есть женщина, это не так уж плохо!
Брат и сестра рассмеялись. Какое-то время они болтали о том, о сём, о всяких пустяках. Их отец, древний старик, уже слишком немощный, чтобы представлять какую-либо опасность для короля Орла, жил вдали от столичного шума в небольшом поместье, где вечно жаловался на жару. О ВарпалАнганоле он больше не вспоминал как о враге — тот получил своё. Теперь старик любил рыбачить: только река несла прохладу.
По дворцу разнесся звон колокола. Нагнувшись, королева и её брат увидели, как из ворот быстро вышел ЯндолАнганол, над которым четыре разодетых в пух и прах лакея несли балдахин из пурпурного шелка. Как обычно, рядом с королем крутился его любимец-рунт. Задрав голову, король махнул рукой королеве.
— Почему бы тебе не спуститься в зал, Кун? Наши гости засыпают от пустых разговоров на жаре. Ты развлечешь их лучше меня. Они жаждут тебя видеть.
Попрощавшись с братом, королева послушно спустилась к мужу, ожидавшему её под балдахином. Приняв официальный вид, король взял супругу под руку. Только раз позволив себе взглянуть на мужа, МирдемИнггала поняла, что он бледен и выглядит усталым, хотя от Фреира, пронизывающего красный шелк, на его щеки ложился лихорадочный румянец.
— Я слышала, ты собираешься заключить договор с Панновалом и Олдорандо, чтобы снять часть военных тягот с плеч страны? — спросила она осторожно.
— Лишь Вседержитель знает, к чему мы все движемся, — ответил он неожиданно резко. — Сейчас Борлиен слишком слаб, чтобы проводить самостоятельную политику, такова данность. Если ты не хочешь, чтобы злодеи-дриаты, воспользовавшись этой слабостью, захватили твой дом, ты поддержишь союз с Панновалом.
— Заключи с ними временный союз, — осторожно предложила королева. — Лишь на время войны с Дарвлишем. В этих засушенных монахах столько же коварства, сколько и показной святости!
Король промолчал, угрюмо глядя на свою королеву и уже явно сдерживая гнев, рожденный её едкой репликой.
— Жду не дождусь того времени, когда мы вместе сможем поехать на море, в Гравабагалинен, и, забыв обо всём, наслаждаться любовью, как в старые времена, — быстро сказала она, сжимая ему руку и проклиная свою несдержанность. Впредь она будет более осторожна. Она даже не станет упрекать его за то, что дворец опять полон незваных гостей!
Но король не принял предложенного ей тона.
— Сегодня утром СарториИрвраш говорил непозволительные вещи — он перешел красную черту, похваляясь своим атеизмом перед панновальскими церковниками! — гневно заявил он. — Я всё более и более склоняюсь к мысли о том, что пришло время от него избавиться. Тайнц открыто заявил, что мой главный советник безбожник — я не могу дать ему в руки такой козырь!
— Принц Тайнц попрекал тебя не только Ирврашем, он укорял тебя и мной, — возразила королева. — Значит, и от меня ты тоже избавишься, только потому, что я ему не нравлюсь?
Пока МирдемИнггала говорила, её глаза блеснули яростным огнем, хотя она вовсе не хотела этого и тщательно старалась, чтобы в голосе прозвучала лишь смиренная печаль. Король отозвался глухо:
— И ты, и скритина, и всякий и каждый знают: моя казна пуста, мои армии разбиты, мой наследник, твой сын, сошел с ума! В таком положении приходится идти против велений сердца — ничего не поделаешь, таков долг короля!
МирдемИнггала вырвала руку из руки мужа.
* * *
Гости вместе со своими наложницами и слугами собрались в главном дворцовом саду, в сени колоннады. Для увеселения им привели диких зверей, несколько ловких жонглеров, акробатов и фокусник не уставали демонстрировать всё новые и новые трюки. Король Орел прошелся вместе с королевой среди послов, учтиво заговаривая то с тем, то с другим. В тысячный раз в своей жизни королева отметила, как озаряются внутренним светом лица мужчин, которых она удостаивает своим вниманием. Нет, я всё ещё много значу для Яна, — подумала она. — Моя цена очень высока, он не расстанется со мной так просто .
Пожилой трибриатец привел на цепи двух человекоподобных иных. На голове у дрессировщика, бывшего вождя племени, красовался сложный тюрбан-брафиста. Звери привлекли внимание нескольких гостей. На земле, вдали от привычных деревьев, эти создания казались комично неуклюжими. Как вполголоса пошутил один из придворных, иные напоминали пару подвыпивших гуляк, возвращавшихся с хмельной пирушки.
Повинуясь командам трибриатца, они принялись выполнять несложные трюки, которым были обучены. Происходило это как раз напротив жабоподобного принца Индредда, сидящего под желтым балдахином и лениво курящего вероник. Рядом с принцем покатывалась со смеху совсем молоденькая девушка, почти девочка, не старше десяти лет от роду.
— До чего же они смешные, правда, дядя? — то и дело повторяла она принцу. — Если бы не мех, они были бы в точности как люди!
Услышав слова девушки, трибриатец, дотронувшись пальцем до своей брафисты, спросил принца:
— Не желает ли ваше высочество, чтобы я продемонстрировал ему схватку пары иных?
Принц с усмешкой достал из кармана и показал дрессировщику золотую монету в десять рун.
— Получишь это, если заставишь их любить друг друга.
Стоящие неподалеку от принца гости засмеялись. Девушка недовольно замахала руками.
— Какой же ты иногда бываешь грубый, дядя! Неужели они и вправду станут делать это при всех?
Со скорбной миной трибриатец ответил:
— К сожалению, в отличие от людей эти звери не знают кхмира. Любовью они занимаются только раз в теннер, и тогда их не нужно заставлять, они с удовольствием делают это и сами. Теперь же гораздо легче заставить их драться.
Брезгливо сморщив обрюзгшее лицо, принц убрал монету в карман. К нему подошла МирдемИнггала и он мгновенно забыл о лесных жителях. Юная спутница принца, внезапно заскучав, тоже повернулась и куда-то ушла. Девочка была одета как взрослая, даже щеки её были нарумянены.
Улучив момент и предоставив королю и принцу возможность развлекать друг друга беседой, королева направилась к спутнице Тайнца Индредда, задумчиво высматривающей что-то в фонтане. Подойдя к девушке, королева остановилась рядом с ней.
— Гадаете, есть там рыбы или нет?
— Да, и я их уже видела. Дома у нас тоже есть фонтаны, только рыбы там побольше — вот такие!..
Девчонка показала, какие рыбы водятся в фонтанах в их стране, сделав это так, как обычно делают дети, — разведя в стороны руки.
— Понятно. Я разговаривала с вашим отцом, принцем, — сказала королева, чтобы завязать разговор.
Оторвавшись от созерцания воды, девушка в первый раз взглянула на свою собеседницу и в её взгляде мелькнуло презрение. Поразительное лицо юной иноземки заворожило МирдемИнггалу, настолько оно было необычным — с огромными глазами, опушенными необычайно длинными ресницами, с носом, похожим на клюв длиннохвостого попугая. Всемогущий, да ведь девочка наполовину мадис! Небеса, какая прелесть! Какая миленькая! Нужно быть с ней поласковей.
Девочка ответила:
— Зиганкис! Это Тайнц-то мой отец? С чего вы взяли, миледи? Нет, вы ошибаетесь. Он мой дядя, двоюродный брат отца. Нет, мне такой отец не нужен — слишком уж он толстый и противный!
Вероятно, опомнившись и почувствовав, что взяла слишком резкий тон, девочка продолжила уже мягче:
— По правде сказать, я первый раз путешествую за пределами Олдорандо. Это страшная скука. Мои служанки приехали со мной, но мне всё равно скучно. А вам не скучно здесь? Вы что, тут живете?
Прищурившись, девочка посмотрела на королеву. Глаза с её удивительного лица смотрели одновременно и мило, и глуповато.
— Знаете, что я вам скажу? Для женщины в возрасте вы очень хорошо сохранились.
Изо всех сил стараясь не разозлиться на её глупую дерзость, королева ответила:
— Тут, сразу за стеной, есть отличный бассейн с прохладной водой — не желаете освежиться? Там никто не бывает, будем только вы и я. Ваш дядя вас отпустит?
Девочка на секунду задумалась.
— Вообще-то я могу делать всё, что захочу и не спрашивать у него, но купаться... думаю, что благородной даме купаться не пристало. Благородство — это благочестие. Об этом нельзя забывать, особенно в гостях.
— В самом деле? Что ж, я хорошо понимаю вас. Могу я спросить, как вас зовут?
— Зиганкис, мне говорили, что вы здесь, в Борлиене, ужасные провинциалы и отсталые люди, но не настолько же! Я принцесса крови Симода Станд Тал, мой отец — король Олдорандо, а я — его наследница. Надеюсь, хоть об Олдорандо вы слышали?..
Королева рассмеялась. Почувствовав жалость к глупой девочке, она проговорила:
— Ну, если уж вы добирались до нас из самого Олдорандо, я думаю, что хорошее купание вы заслужили.
— Спасибо, я искупаюсь, когда захочу, — ядовито ответила девчонка.
* * *
Охота лезть в воду пришла благородной девице на следующий день рано утром. Буквально вломившись в покоях королевы, Симода Тал криком разбудила хозяйку. Такая непосредственность больше удивила, чем разгневала МирдемИнггалу. Королева королев разбудила Татро и в сопровождении своих фрейлин и фагоров-стражников они втроем спустились к бассейну. Принцесса приказала фагорам убираться, заявив при этом, что вид этих чудовищ ей омерзителен.
Лучи Фреира ещё не рассеяли утреннюю прохладу, но вода была мягко говоря тепловатой. В правление отца ЯндолАнганола для охлаждения бассейна в него ежедневно высыпали целые подводы льда, но теперь, приняв во внимание истощение казны и растущую прижимистость ледяных торговцев, от подобной роскоши пришлось скрепя сердце отказаться.
Хотя нигде близ бассейна не было окон, кроме её собственных, королева купалась сейчас в тонкой рубашке, полностью закрывающей её белое тело. Но Симоде Тал не была свойственна такая скромность. Мигом сбросив одежду, она продемонстрировала королеве молодое, крепенькое белое тело, сплошь покрытое редкими темными волосами, стоящими дыбом, точь-в-точь редкий сосняк на снежном склоне.
— Вы такая милая, я так люблю вас! — немного побултыхавшись в воде, воскликнула она, обращаясь к МирдемИнггале и заключила королеву в объятия. Искренне ответить на такую восторженность королева королев не сумела — ей чудилась в такой порывистости некая непристойная страсть. Принцесса Татро вскрикнула.
Олдорандская принцесса принялась плавать, нырять и кувыркаться в воде вблизи королевы, раз за разом раздвигая ноги и демонстрируя свою кууни, словно желая показать, что она уже совсем-совсем, где надо и наиболее важно, взрослая.
* * *
В это же время мирно почивающий на своем диванчике СарториИрвраш был разбужен офицером дворцовой стражи. Бравый воин доложил, что сиборнальский посол, Ио Пашаратид, покинул столицу за час до восхода Фреира, в спешке, один, верхом на хоксни.
— А что его жена, Денью? — спросил полусонный советник.
— По-прежнему в своих покоях, господин. Как мне сказали, она крайне расстроена отъездом мужа.
— Расстроена? — удивился советник. — Это почему же? Она очень разумная и образованная женщина. Не могу сказать, что я в восторге от неё, но ума у неё не отнимешь. А теперь вот, на тебе, грустит о муже-беглеце... А ведь дураков и без того хватает... Офицер, помогите-ка мне встать, будьте добры...
Накинув на плечи халат, советник вызвал рабыню, свою служанку и экономку, прислуживающую ему с тех пор, как не стало его жены. Несмотря на всю свою непрязнь к сиборнальцам советник не мог не признать, что Сиборнал — удивительная страна, перед которой можно только снять шляпу. По его приблизительным оценкам, в данный момент Великого Года на материке Кампаннлат в семнадцати различных государствах проживало приблизительно двадцать пять миллионов человек. Но никогда, ни в какие времена, все эти семнадцать государств не могли уживаться мирно, худо-бедно достигнуть взаимосогласия. Война с соседями воспринималась как нечто, свойственное любой стране. Союзы возникали и уходили в небытиё каждый день. Люди и думать забыли о мире.
А в Сиборнале, холодном Сиборнале, всё обстояло совершенно иначе. В пяти государствах, на которые был поделен Сиборнал, проживало менее пятнадцати миллионов человек. Но между этими пятью державами был подписан нерушимый договор о всемерном союзничестве. Кампаннлат был во много раз богаче бедных северных государств, однако постоянные раздоры и войны между его странами привели к плачевным итогам — повсюду царила нищета, голод и всяческое разорение. Единственным достижением стало ограниченное господство Панновала, мрачная религия которого процветала на ниве всеобщего отчаяния. Вот почему СарториИрвраш ненавидел свою работу придворного советника. Ему приходилось работать на людей, большую часть которых он просто презирал за их беспросветную глупость.
Путем подкупа и взяток ему удалось узнать, что Тайнц Индредд привез во дворец полный сундук тех самых ружей, о которых шла речь на вчерашней встрече в Зале Совета. Для него не было секретом, что предназначение этого оружия — заставить короля пойти на необходимые панновальскому двору уступки, но какими должны быть эти уступки, никто, увы, не знал. Как не знал и планов коварных сиборнальцев.
СарториИрвраш уже не сомневался, что именно Пашаратид стоял за продажей ружей Дарвлишу. Слишком велик был масштаб сделки, чтобы кто-то из сотрудников посольства мог провернуть такое без его ведома. Это вполне могло объяснить его поспешный отъезд.
Советник невольно задумался о том, какой вутров бес подвиг Пашаратида на торговлю ружьями, рискуя возможными обвинениями короля в пособничестве богомерзким дриатам, И, главное, с какой целью ему вообще предоставили столь богатый арсенал. Явно не для вооружения Дарвлиша: это сиборнальцы могли провернуть куда проще. Очевидно, этот зловещий подарок предназначался борлиенскому королю, чтобы склонить его к союзничеству с Сиборналом. Всё равно, он был слишком далеко, чтобы как-то угрожать Борлиену, а сиборнальцы вряд ли попросили бы что-то за свой коварный дар — их более чем устроил бы вызванный этим разлад в Панновальской Империи. Одна новость о том, что во дворец прибыла партия сиборнальских ружей, поставила бы короля в крайне щекотливое положение. Он был бы вынужден выбирать между верностью Святой Церкви и благом королевства, и СарториИрвраш не брался предсказать, каким был бы выбор государя — и что он бы сам посоветовал ему...
Однако, к сожалению или к счастью, Пашаратид отверг этот чудовищно коварный план, и советник хотел знать, почему. По сведениям стражников, посол бежал на север, в сторону Мадуры, откуда можно было попасть в Нижний Хазиз, где были ближайшие поселения сиборнальцев. Посла нельзя было отпускать. Следовало попытаться задержать его и хорошенько допросить, чтобы раскрыть наконец все его мерзкие козни. Но сделать это надлежало тихо, без насилия, чтобы не испортить вконец ещё и отношения с Сиборналом.
Пригубив пелламонтейновый чай, принесенный рабыней, СарториИрвраш повернулся к застывшему в ожидании офицеру гвардии.
— Позавчера вечером мной было сделано поразительное открытие, касающееся хоксни и способное перевернуть весь мир, — открытие просто потрясающее! Но кому оно нужно, позвольте спросить?..
Офицер не ответил. Советник покачал лысой головой.
— Знание не значит ничего, загадка же привлекает к себе любого. Вот почему мне приходится, проснувшись в столь ранний час, изнурять себя мыслями о том, как изловить очередного дурака, бегущего на север... Великие небеса, к чему, спрашивается, мне такие хлопоты?.. Итак — кто у нас во дворце самый лучший наездник? Кому здесь вообще можно доверять, если такой человек вообще существует? Конечно, я и сам его знаю — это младший брат королевы, ЯфералОборал. Будьте так любезны, приведите мне его. Снаряженным в дорогу.
Появившемуся вскоре брату королевы советник Ирвраш объяснил:
— Я хочу, чтобы вы любой ценой поймали этого мерзавца Пашаратида и доставили его обратно во дворец. Скачите во весь опор, и я уверен, что вы настигнете его. Он скверный наездник и наверняка загонит своего хоксни. А новых в пустошах взять негде.
— И что мне с ним делать? — угрюмо спросил ЯфералОборал. — Нельзя же просто так схватить посла!
СарториИрвраш задумался.
— В этом нет необходимости. Скажите ему... не знаю, придумайте что-нибудь сами. Нет, дайте-ка подумать... Вот что — скажите ему, что король передумал заключать союз с Олдорандо и Панновалом. Он больше им не доверяет. Вместо того он хочет искать союзника на севере, в Сиборнале. Сиборнал сильная морская держава. Скажите, что мы готовы предоставить им свободную стоянку в Оттасоле — в обмен на поставки их ружей.
— Но что кораблям сиборнальцев делать в такой дали от дома? — удивился ЯфералОборал. — Никакая торговля не окупит тягот столь дальнего плавания.
— Не ваше дело — это касается только Пашаратида, он что-нибудь да придумает. Ваша задача любыми средствами убедить его вернуться в Матрассил.
— Но зачем он вам тут нужен? Король никогда не пойдет на союз с Сиборналом, это против его веры!
СарториИрвраш гневно сцепил руки.
— Это просто уловка, не более, чтобы заманить сюда этого мерзавца. Без сомнения, именно он снабдил дриатов ружьями. А иначе зачем ему было бежать так поспешно? Я хочу знать, что именно он планировал, когда и с кем. Это может быть лишь частью ещё более обширного заговора. Теперь, прошу вас, отправляйтесь. Довольно вопросов! Время, знаете, дорого.
* * *
Взяв курс на север, ЯфералОборал быстро пересек город, где на улицах пока что попадались лишь редкие прохожие, бредущие куда-то спозаранку, и выбрался на поля за городскими окраинами. Он погонял хоксни по-умному, чередуя рысь с шагом.
Довольно скоро он добрался до реки Валворал, до того места, где она сливалась с Такиссой. Мост через неё охранял маленький глинобитный форт. Брат королевы королев спешился и поменял своего хоксни на свежего. За рекой население было весьма скудным.
Ещё через час безостановочной скачки, когда жара начала становиться невыносимой, он остановился у ручья и вволю напился. На мокрой прибрежной глине он заметил свежие отпечатки копыт хоксни, которая, как он надеялся, принадлежала Пашаратиду.
Вскочив в седло, он вновь устремился на север. В лицо ему дул жаркий ветер, иссушающий горло и опаляющий кожу. Постепенно на смену возделанным полям вокруг пришли пустоши.
На равнине повсюду виднелись гигантские валуны. Несколько веков назад, Великой Зимой, в этой местности обитали пустынники, возводившие свои кельи на плоских вершинах самых больших валунов, чтобы спастись от обитавших тут медведей. В домиках на одном или двух камнях до сих пор жили отшельники, но большую часть святых обитателей выгнала из их жилищ невозможная жара. У подножия валунов обрабатывали свои делянки фагоры. Вокруг косматых созданий кружились разноцветные яркие бабочки.
За одним из валунов притаился Ио Пашаратид — он, давно уже заметивший погоню, теперь ждал, в отчаянии соображая, что делать. В панике он загнал своего хоксни и больше не надеялся уйти от борлиенцев, имевших все основания к тому, чтобы вздернуть его на виселицу, как прелюбодея и врага их короля.
Пашаратид удивился до крайности, когда обнаружил, что его преследует один-единственный всадник. Воистину, глупости Кампаннлата не было предела!..
Зарядив мушкет, он изготовил его к стрельбе и стал ждать удобного момента, чтобы запалить заряд. Его преследователь приближался ровной рысью, тщательно объезжая камни и не проявлял особой осторожности. О том, что он может быть парламентером, Пашаратид к своему счастью не подумал.
Запалив фитиль, он вдавил приклад в плечо, прищурил левый глаз и навел мушкет. В отличии от ЯндолАнганола он был отлично осведомлен об особенностях огнестрельного оружия и не слишком доверял ему. Ожидать, что каждый выстрел будет успешным и тем более угодит в цель, мог только глупец.
Но этот выстрел удался как нельзя лучше. Ствол ружья не взорвался и пуля вылетела из дула точно в направлении своей цели. ЯфералОборал, получивший унцию свинца в грудь, был выбит из седла и сброшен на землю. Ему хватило сил только на то, чтобы отползти в тень ближайшего валуна и там испустить дух.
Изловив хоксни брата королевы, довольный сиборнальский посол продолжил свой путь на север.
* * *
Поговаривали, что двор короля ЯндолАнганола беден. В самом деле, среди борлиенских придворных никто не мог состязаться в роскоши и богатстве с придворными дружественного Олдорандо и великого Панновала. Эти всеми почитаемые оплоты цивилизации были средоточием немыслимого богатства, накопленного за несколько веков благодаря войнам, торговле и налогам. Ученые там находили всяческую защиту и покровительство, и даже церковь — хотя в Панновале ересь строго преследовалась — поощряла в определенных границах ученость. Ведь управляемый церковниками Панновал, эта цитадель святой веры, мог благодаря такой стабильности позволить себе определенную вольность воззрений.
Почти еженедельно корабли, прибывающие в гавань Матрассила из борлиенских провинций, выгружали на берег пряности, лекарственные травы, поделочную кость, ляпис-лазурь, ароматное дерево и редкостных птиц — всё, что наместники присылали в столицу в качестве королевских налогов. Однако лишь малая часть этих сокровищ попадала во дворец здешнего правителя. Король ЯндолАнганол, Борлиенский Орел, в глазах всего мира, да и в собственных, был неудачливым правителем, глупцом. Направо и налево он хвастал просвещенностью, царившей в Борлиене в эпоху правления его отца, который, если уж говорить начистоту, был не более, чем удачливым узурпатором, — одним из многих баронов, сражавшихся за спорный в то время борлиенский трон. Просто у него хватило смекалки сплотить фагоров в боевые дружины, поставить над ними командиров-людей и таким образом одолеть всех врагов.
Но не всех своих недругов отец ЯндолАнганола сумел одолеть. Многие из них, самые сильные враги, выжили и процветали. И одной из самых блестящих реформ, проведенных в жизнь во время своего правления королем ВарпалАнганолом, было создание парламента, скритины. Скритина была создана по старинному образцу. Но если скритина времен ЯрапРомбри состояла из представителей народа, которые могли давать советы королю и всячески изъявлять ему свою волю, то новая скритина в корне от неё отличалась. Проявив редкую смекалку, ВарпалАнганол допустил в скритину только главарей уцелевших недовольных и ремесленников, в основном кузнецов, издавна имевших в стране силу, назначив им крайне щедрое содержание за счет королевской казны. Тон в скритине задавали побежденные, но не сдавшиеся бароны и представители их семейств, которым членство в скритине позволяло легче пережить обиду, в то время как сам король мог скинуть со счетов возможность восстания надежно прикормленных вассалов, очень боявшихся лишиться дармовой кормушки. Большая часть груза, прибывающего на причалы в Матрассиле, шла на оплату бездействия этой алчной и многочисленной своры.
После того как молодой ЯндолАнганол сверг и заточил в темницу своего отца, первым делом он хотел упразднить и распустить скритину, нагло пожиравшую большую часть доходов государства. Чему скритина яростно воспротивилась — народные избранники не хотели лишиться доходов. Встав перед мрачной перспективой всеобщего восстания, король сдал назад. Парламент продолжал регулярные заседания, по-прежнему ставил палки в колеса королю и вовсю обогащался за счет наглого присвоения налогов всей страны. Председатель скритины, БудадРембитим, кроме прочего, был мэром Матрассила.
В честь визита панновальских послов скритина созвала внеочередное экстренное собрание, требуя срочно отозвать войска из Рандонана и расправиться с воинственными племенами разбойников-дриатов, забиравшихся всё дальше в глубь страны — последняя вылазка была предпринята в провинции, расположенной всего в трех днях пути от столицы. Король был вынужден держать ответ перед парламентом, представив план действий на ближайшее время.
Выступление короля перед скритиной состоялось в день заседания во дворцовом Зале Совета, но уже в полдень, когда гости Орла предавались полуденному отдыху. Приказав своему рунту на сей раз остаться за дверью, король при мрачном молчании парламентского зала опустился на трон.
Едва пережив неприятности сегодняшнего утра, он уже столкнулся с новыми затруднениями. Взгляд короля бродил по обшитым деревянными панелями стенам зала скритины, словно он решил найти под ними источник этих затруднений.
Необходимость держать ответ перед толпой явных и скрытых врагов бесила короля. Без сомнения, в ближайшее время следовало ожидать от парламента новых наглых требований — и это были лишь цветочки.
Заседание началось с выступлений представителей виднейших баронских семейств. Для своих заявлений они выбрали темы малооригинальные — разговор шел во-первых о визите иноземцев, а также о старых, избитых и наболевших вопросах. Эти вопросы касались опустевшей казны, которая не могла обеспечить представителям достойного их происхождения дохода. Новые вопросы вращались вокруг военных действий, речь о которых зашла в связи с последним малоприятным сообщением с фронта Западной войны: приграничный город Кивассиен, западный оплот Борлиена, был осажден. Части рандонанской армии форсировали реку Касол и взяли город в непроницаемое ни для конного, ни для пешего кольцо.
Вслед за сообщением об осаде города посыпались нарекания в адрес генерала Ханры ТолрамКетинета, которого называли слишком молодым и неопытным, и слишком безответственным для того, чтобы командовать целой армией. Каждая жалоба и выпад против генерала по сути дела были выпадом в сторону назначившего его короля. ЯндолАнганол слушал выступления бесстрастно, выстукивая пальцами марш по подлокотнику кресла. Он снова вспоминал несчастные дни своего далекого детства, наступившие после смерти матери. Отец бил его и пренебрегал им. Молодой Орел, часто прятавшийся от гнева отца в дворцовых подвалах, в конце концов поклялся там себе, что, когда вырастет, никому не позволит стоять на пути его счастья.
После того как он, жестоко раненный при Косгатте, с трудом добрался до столицы, а потом долго лежал в лихорадке, прошлое, которое он отчаянно хотел забыть, снова и снова возвращалось к нему. Вновь он был бессилен что-либо предпринять. Именно в те тяжелые дни он впервые заметил улыбку молодого капитана стражи ТолрамКетинета, обращенную к королеве МирдемИнггале, тепло улыбающейся мужественному офицеру в ответ.
Как только король смог снова подняться с кровати, он немедленно произвел ТолрамКетинета в генералы и отослал на фронт Западной войны. В скритине было много недовольных этим, преимущественно из тех, кто полагал — и не без оснований — что его собственный сын гораздо больше ТолрамКетинета заслуживал такого повышения в чине. Каждое новое известие о неудачах в упрямых западных джунглях только укрепляло уверенность недовольных, и их озлобленность на короля возрастала. Король отчетливо понимал, что ему в самое ближайшее время как воздух необходима победа, неважно какого свойства. И это, среди прочих причин, заставило его искать помощи у Панновала.
* * *
На следующеё утро, перед началом новой официальной встречи с послами, король Орел отправился в покои Тайнца Индредда, чтобы переговорить с ним лично. Он снова оставил рунта за дверью, где тот, уже начавший привыкать к подобному ожиданию, расположился с удобством, свернувшись на полу клубком, как асокин. Панновальского принца он любил не больше, чем тот его.
Принц Тайнц Индредд вкушал первый, легкий завтрак — кашу из риса с кусочками экзотических фруктов. Выслушивая короля, принц равнодушно кивал, не переставая жадно отправлять в жабий рот ложку за ложкой. То, что он наконец сказал, на первый взгляд никак не было связано с тем, что говорил ему король Орел:
— Кузен, я слышал, что твой сын сбежал из дворца.
— Робайдай любит иногда побродить по пустыне в одиночестве, — солгал король. — Он равнодушен к жаре и не гнушается самой простой пищей — тем, что удается добыть охотой. Он часто так пропадает, иногда его не бывает целыми теннерами.
Принц осуждающе покачал головой.
— Будущему королю не пристало бродяжничество. Он должен учиться, набираться знаний и опыта. Тебе давно следовало отослать РобайдайАнганола в наш святой монастырь, где в своё время обучались и ты, и я. А вместо этого, как я слышал, он скитается по степям с протогностиками!
— Я не пастух своему сыну! — вспылил король. — И чужие советы мне тоже не нужны.
— Но согласись, кузен, учение в монастыре пошло тебе на пользу. Ты узнал, что в мире даже для королей существует долг и законы, которые нужно исполнять. Наше будущее не сулит нам ничего особенно заманчивого. Панновал с огромным трудом уцелел, пережив Великую Зиму и смену религии. Как оказалось, наступившее Лето мало уступает Зиме по количеству неприятностей. Наши придворные астрономы и астрологи не могут разыскать в будущем ни одного светлого лучика доброй надежды. Жара будет лишь нарастать, и один Акханаба ведает, до каких она дойдёт пределов.
Принц замолчал, и, со вкусом закурив вероник, красуясь, выдохнул идеальное кольцо душистого дыма, разогнав его небрежным, но хорошо отработанным взмахом холеной руки.
— Насколько ты помнишь, дорогой кузен, церковные книги Панновала ещё во времена Зимы предупреждали об опасности, грозящей с неба. Весной Акханаба был побежден Вутрой. Ты не забыл об этом?
Принц поднялся с дивана, и, вперевалку прогулявшись к окошку, выглянул наружу, навалившись необъятным брюхом на подоконник. Обтянутый шелковым халатом огромный зад принца самым непристойным образом выпятился в сторону короля Орла.
Молча взирая на филейную часть наследника Панновальской Империи, король терпеливо ждал продолжения монолога. Он с громадным наслаждением посадил бы Тайнца на кол — но это было, к несчастью, совершенно невозможно.
— Итак, как ты знаешь, Геликония и её материнское светило, Баталикс, проходят в опасной близости от Фреира каждый Большой Год. Всего через четыре поколения — через восьмидесят три года, если быть точным, — мы приблизимся к Фреиру на кратчайшее расстояние. Для живущих тогда поколений настанет время великих испытаний стойкости. Но потом, если небесная механика не подкачает, мы начнем медленно, но верно удаляться от Фреира. Жара будет спадать постепенно, начиная с холодных континентов, стран Сиборнала и Геспагората. Нам, обитателям тропиков, жизнь ещё века не покажется сносной. Ты понимаешь, чем нам это грозит?
— Борлиен выдержит, — холодно сказал король, задетый упоминанием Сиборнала. — С юга нас омывает море — на побережье прохладно. Оттасол тоже продержится — он такой же подземный город, как и твой Панновал.
Мгновенно повернув к королю Орлу жабью физиономию, принц Тайнц впился в его лицо маленькими, заплывшими жиром глазками-буравчиками.
— Так вот — мой план, дорогой кузен... Я знаю, ты не слишком-то жалуешь меня, пока простого принца, но мне бы хотелось, чтобы ты услышал это из моих уст, а не в пересказе твоего горячо любимого друга, святейшего советника Гуаддла Улбобега. Милостью Акханабы нам в Панновале дарован дар предвидения. В ближайшем будущем, как ты сам мне сказал, Борлиен не ожидают крупные потрясения. Панновал, укрытый в горах Кузинта, также будет в полнейшей безопасности. Больше других от грядущего пекла пострадает Олдорандо. В наших общих интересах, чтобы Олдорандо сохранил свой суверенитет, а не пал под ударами кейце и дриатов, разделив наши государства и по сути положив конец нашей святейшей Империи — которая, если ты этого ещё не забыл, является единственным в мире оплотом нашей святой веры. Как по-твоему, кузен, возможно ли, чтобы двор Олдорандо, имея в виду, конечно, только наследников короля Сайрена Станда, переждал самые жаркие времена Лета, укрывшись в Оттасоле?
Вопрос был настолько неожиданным, что ЯндолАнганол запнулся, не сразу найдя слова для ответа.
— Но в ту пору, полагаю, уже нужно будет спрашивать не меня, а моего наследника или его наследника...
Поняв, что забежал слишком далеко вперед, панновальский принц решил переменить тему разговора, а вместе с ней и тон.
— Кузен, что ты там стоишь — утренний воздух воистину прекрасен, подойди к окну и подыши вместе со мной. Взгляни-ка вот на это чудо там, внизу, — это бежит милейшая девочка, Симода Тал, моя племянница одиннадцати лет и шести теннеров от роду, наследница королевского дома Олдорандо, линия которого восходит к самому великому королю Дэннису, правителю Старого Эмбруддока ещё до прихода Великих Холодов.
Скрепя сердце, король подошел и выглянул наружу. Через двор внизу под окнами быстро шла Симода Тал, возвращавшаяся после купания в бассейне королевы МирдемИнггалы к себе в комнаты, и не замечавшая, что за ней наблюдают. На ходу вытирая волосы, она затем обернула голову полотенцем, соорудив подобие лихого тюрбана трибриатцев.
— Зачем ты привез её сюда, Тайнц? — подозрительно спросил король. — Дорога к нам тяжела и опасна.
Принц расплылся в блудливой улыбке.
— Показать тебе, дорогой кузен. Милая девочка, верно?
— Нельзя не согласиться, — буркнул король. — И что с того?
— Она молода, почти девочка, с этим нельзя спорить, но горячая штучка — это безошибочно видно по некоторым признакам.
Король ЯндолАнганол почувствовал, что ловушка готова вот-вот захлопнуться. Отвернувшись от окна, он принялся мерить шагами комнату. Принц тоже отвернулся, и, удобно устроившись в кресле, окутался дымом.
— Дорогой кузен, в Панновале наше самое горячеё желание — увидеть наконец членов Священной Империи живущими в мире и согласии, чего, увы, невозможно достигнуть, пока между её странами остается рознь и вражда. Грядут тяжелые времена, от которых нужно успеть защититься. Уже сейчас ситуация требует принятия неприятных решений. Так вот, чтобы скрепить союз Олдорандо и Борилиена, мы хотим, чтобы дочь короля Олдорандо, Симода Тал, стала твоей женой.
Кровь отлила от лица короля ЯндолАнганола. Отчаяннно сдерживая гнев, он спросил:
— Надеюсь, ты не забыл, что я уже женат? И помнишь, кто моя жена?
Принц Тайнц мерзко захихикал.
— От неприятностей нельзя просто взять и отвернуться, дорогой кузен. Кем бы ни была твоя жена раньше, теперь она лишь дочь выжившего из ума старика-барона. Брак с ней унижает и твою страну, и тебя лично, ибо королю нужна хорошая партия, ровня. К тому же, за ней никого не стоит. Она ничто, пустое место. Она ничем не поможет тебе в твоих трудностях. Обручившись же с Симодой Тал, ты получишь в союзники силу, которую не сможешь и представить!
— Об этом не может быть и речи! — рявкнул король. — А кроме того, как быть с происхождением этой девочки? Ведь её мать наполовину мадис!
Тайнц Индредд вновь гадко хихикнул.
— Чем на четверть мадис хуже того юного двурогого, который, как рассказывают, проводит ночи в твоей спальне?.. Послушай, драгоценный кузен, я хочу лишь разрешить недоразумения и устроить всё к общему удовольствию. Ни о каком коварстве тут и речи нет, только о дружбе и обоюдной выгоде. Лет этак через двадцать Олдорандо целиком превратится в адское пекло — по самым мягким оценкам. Олдорандцы уже скоро вынуждены будут двинуться на юг, всем народом. Сам понимаешь, чем это может кончится. Но, едва твой брак с наследницей Олдорандо станет свершившимся фактом, они всецело окажутся в твоей власти. Это будут обычные бедные родственники, униженно просящиеся на ночлег у парадных дверей твоего дома. Борлиен и Олдорандо станут одним королевством — если не при тебе, то при твоём сыне или внуке. Такой шанс просто грех упустить.
— Нет, это невозможно! — повторил король. — Сама Церковь запрещает расторжение брака...
Тайнц гадко захихикал в третий раз.
— Ничего невозможного нет, если это в интересах самой Церкви. Сам святейший Це'Сарр, как наместник Акханабы на земле, готов расторгнуть твой брак своей особой грамотой, как делалось уже не раз.
— Но это возможно лишь в случае, если королеву уличат в измене или нечестивых деяниях!
— О, за этим дело не станет. Все знают, что твоя драгоценная женушка обожает купаться голышом с толпой фрейлин — уверен, что юная Симода Тал охотно подтвердит это. Говорят, что они там предаются оральным утехам, пока ты предаешься государственным делам. Тебе лучше избавиться от этой шлюхи, пока тень её богохульного распутства не накрыла и тебя!
Король ЯндолАнганол замахнулся, собираясь ударить принца. Но, удержав руку на уровне глаз, сказал:
— Та, на которой я женат, была со мной во все прошлые годы и останется со мной! Если вдруг я решу, что династический брак мне действительно необходим, я женю на Симоде моего Робайдая. Они прекрасно подойдут друг другу.
Резко подавшись вперед, принц Индредд наставил на короля Орла жирный палец:
— Не пойдет. Даже думать забудь. Твой парень — просто ненормальный, это все знают. Его бабка, Шаннана Дикая, тоже была ненормальной. Его кровь отравлена безумием. Король Сайрен Станд никогда не даст согласия на брак своей дочери и наследницы с ним!
Глаза Орла яростно сверкнули.
— Никто не смеет говорить о моём сыне, что он ненормальный! Он диковат, но не более того.
Тайнц Индредд вновь гадко захихикал.
— Тогда тебе нужно отдать его в монастырь, туда, где уже побывали и ты, и я. Но спроси свою душу — она ясно подскажет тебе, что твой сын потерян в качестве наследника престола. Если ты хочешь блага своей стране, тебе нужен новый наследник. Но твоя псевдо-королева, эта баронская дочь, уже — хи-хи — слишком стара, чтобы дать его тебе. Посему, если ты ещё хочешь рассчитывать на успех, тебе не избежать теперь жертвы. Но любая жертва с твоей стороны будет восполнена соответствующей помощью с нашей. Как только мы получим твоё согласие, в твоё распоряжение немедленно поступит целый арсенал наших новейших ружей со всеми необходимыми боеприпасами. За первым арсеналом, если потребуется, последует второй, а за ним и третий. Мы пошлем своих воинов сражаться против Дарвлиша Черепа и диких племен рандонанцев. На твоей стороне будут все мыслимые преимущества.
— И что за это получит Панновал? — с горечью спросил ЯндолАнганол.
Тайнц вновь захихикал.
— Мы получим самое дорогое на свете — стабильность, дорогой кузен, стабильность, вот что! На весь подступающий нестабильный период. По мере того как Фреир подбирается всё ближе к Панновалу, проклятый Сиборнал неуклонно набирается сил... Почему бы нам не отведать этих прекрасных фруктов? Скваанейи просто превосходны!
Принц впился желтыми зубами в розовую мякоть скваанейи, давая понять, что разговор закончен.
Не сводя глаз с принца, ЯндолАнганол застыл, словно врос ногами в пол. Ему казалось, что пол под ним вот-вот сейчас провалится.
— Но я люблю женщину, на которой женат. Я не собираюсь бросать МирдемИнггалу!
Принц брезгливо рассмеялся.
— Любовь! Зиганкис, как сказала бы Симода Тал. Король не может себе позволить мыслить в таких пошлых категориях. Превыше всего ты всегда должен ставить свою страну. Ради Борлиена, женись на Симоде Тал, объедини его с Олдорандо, успокой страсти...
— А если я откажусь?
Обдумывая ответ, а может просто издеваясь над королем, принц Тайнц Индредд медленно выбрал в блюде с фруктами очередную скваанейю.
— Тогда тебе не видать нашей помощи, только и всего, — разве это так сложно понять? И, если тебя, паче наших чаяний, в итоге сбросят с трона, причиной тому будет твоя безрассудная страсть к этой распутной шлюхе.
Коротко взмахнув рукой, ЯндолАнганол выбил из пухлой ладони принца лакомство. Нежный плод отлетел к стене и от удара лопнул, разбрызгав сок.
— Я религиозный человек и придерживаюсь предписаний Церкви, — прорычал король. — Я не могу избавиться от своей королевы, потому что это идет вразрез с этими предписаниями. И я уверен, что в панновальской Церкви найдутся те, кто поддержит меня!
Сдерживая дрожь в отбитой руке, принц наклонился и выбрал другой плод.
— Надеюсь, речь не о старом Улбобеге? Он всецело на моей стороне, ибо тоже ставит благо нашей святой веры превыше личных чувств. Пойми, кузен, никто не требует от тебя дать развод королеве немедленно. Столь радикальные перемены требуют тщательной подготовки. Для начала я посоветовал бы тебе под благовидным предлогом отослать королеву из столицы. Удали её от двора, лиши власти. Пускай отправится в изгнание. Например, в её родовой замок Гравабагалинен, это глухое и тихое место. Там её влияние сойдёт на нет, а народ скоро забудет её. И ты без помех сможешь подумать обо всех тех преимуществах, которые ты сможешь получить, если пойдешь нам навстречу. Но в конце недели я должен вернуться в Панновал — надеюсь, с благой вестью о том, что король Борлиена дал согласие на династический брак, который уже благословил сам Святейший Це'Сарр. Надеюсь, ты не намерен идти против его воли?..
* * *
Начавшись нелегко, день короля ЯндолАнганола так же нелегко и продолжился. Во время вечерней встречи с послами Тайнц Индредд довольно сидел на своем жабьем троне, пока Гуаддл Улбобег развивал выгоды нового брака борлиенского короля. На этот раз все предложения, по сути имеющие тот же смысл, были облечены в самую дипломатичную форму. После устранения нечестивой королевы король Борлиена получит невероятные выгоды. Разумеется, окончательное решение остается за королем. Но святейший Це'Сарр Панновала Киландр IX, Верховный Папа Церкви Акханабы, уже решил одобрить своей подписью обе грамоты с разрешением как на развод, так и на новый брак.
Никто из послов уже не заводил разговор о том, что может или не может случиться в следующие восемьдесят пять лет. Большая часть дипломатических усилий была направлена на то, чтобы хоть как-то улучшить ситуацию на те ближайшие пять-десять лет, которые сидящие здесь ещё застанут в добром здравии.
На ужине, которым руководил сам придворный мажордом, присутствовала и королева МирдемИнггала. Она сидела рядом с королем, а тот ничего не ел и только ерошил шерсть своего фагора. Кроме послов, за столом восседала и верхушка борлиенской скритины.
Трапеза состояла из четырех перемен блюд — были поданы жареный лебедь, рыба, свинья и журавль. После пиршества слово взял принц Тайнц Индредд. Якобы желая отблагодарить короля-хозяина за чудесную трапезу, панновальский принц приказал своим телохранителям продемонстрировать умение владеть мушкетами. Во внутренний двор на цепях были приведены три могучих бийелка, привязаны и метко пристрелены.
Дым ещё не рассеялся, когда дюжина отменных ружей была предложена в дар королю ЯндолАнганолу. Подарок преподнесли Орлу почти с пренебрежением, словно только что прозвучавшие предложения Панновала уже были приняты как сами собой разумеющиеся и вопрос этот больше не стоял.
Хитрость принца Тайнца была шита белыми нитками. Под впечатлением от демонстрации панновальской огневой мощи скритина наверняка должна была обратиться к королю с требованием приобрести у Панновала большую партию мушкетов, чтобы при их помощи переломить ход войн на всех фронтах. Король не сомневался, что Панновал непременно уступит просьбе младшего брата — но за соответствующую плату, которая будет заключаться вовсе не в золоте.
Не успели стрельбы подойти к концу, как во дворцовый двор двое незнакомых купцов ввели под уздцы очень старого кайдава. Через его спину был переброшен кожаный мешок, куда было зашито нечто, очертаниями напоминающее человеческое тело. Мешок сгрузили на землю и разрезали ножом. Взорам присутствующих предстало бездыханное тело ЯфералОборала, окровавленное, с огромной зияющей раной в спине. Вид мертвеца преследовал короля ЯндолАнганола до самого вечера, когда он, обессиленный, наконец шатаясь вошел в покои своего главного советника. Баталикс быстро опускался к горизонту, пронизывая закатными лучами гряды облаков, озаренных ещё и меркнущим сиянием Фреира. Багровый свет, льющийся с запада, высвечивал самые дальние закоулки комнаты, создавая зловещие декорации к готовой разыграться драме.
Поднявшись из-за заваленного бумагами стола, СарториИрвраш торопливо поклонился королю. Он корпел над своей Азбукой Истории и Природы . Повсюду на столе лежали древние книги и заплесневелые манускрипты, по которым он изучал легенды и которые служили источниками в его изысканиях. Глаза короля скользнули по книгам без всякого интереса.
— Принц Тайнц Индредд просит немедленного ответа, — глухо проговорил он. — Что мне сказать ему?
Советник задумчиво пожевал губу. Он с крайним удовольствием избежал бы разговора на эту неприятную тему — но это было уже невозможно.
— Могу я говорить откровенно, ваше величество? — осторожно начал он.
— Говори. Для того я и держу тебя здесь!
Опершись на подлокотники, король сел в кресло и откинулся на спинку. Фагор-рунт остался стоять в тени, чтобы лишний раз не попадаться на глаза советнику, который терпеть его не мог.
СарториИрвраш наклонил голову так, чтобы монарху была видна только его лысая макушка.
— Ваше величество, ваша первейшая обязанность — поддерживать благосостояние страны. Так гласит старый Закон Королей, восходящий к незапамятной древности. План, предложенный нам Панновалом и сводящийся к укреплению наших связей с Олдорандо путем заключения династического брака, вполне может достигнуть своей цели. Укрепив свой трон таким союзом, вы сможете бестревожно владычествовать ещё десятки лет. Более того, вы приобретаете этим на будущее новые провинции в лице Олдорандо.
От Панновала же можно ожидать не только военной, но и продовольственной помощи. На умеренном севере Империи, близ Панновальского моря, лежат плодороднейшие нивы. Наш теперешний урожай наверняка окажется весьма скудным, а в будущем, с усилением жары, положение лишь ухудшится. Тем временем наш придворный оружейник сумеет спокойно изучить так кстати подаренные нам панновальские мушкеты и попробует научиться изготавливать их копии.
Вам не стоит сомневаться — вы с Симодой Тал будете отличной парой, несмотря на её малолетство, хорошей парой во всех отношениях... кроме одного. Вы уже женаты, и ваша жена — королева королев, МирдемИнггала. Она образец во всём — и как королева, и как верующая, а кроме того, вы любите её. Если вы принесете в жертву свою любовь, вам не избежать ужасных мук совести. Это всё, что я могу вам сказать.
— Может быть, я смогу полюбить Симоду Тал, — проворчал король, сломленный этими аргументами.
— Всё возможно, ваше величество. Вот только при всей сладости в этой любви навсегда останется горький привкус ненависти. Другой такой женщины, как королева королев, нет на всём свете, сколько ни ищите, а если и есть, то уж наверняка её зовут не Симода Тал.
Повернувшись, СарториИрвраш посмотрел в маленькое окошко своей комнаты на закат двух солнц.
— Поверьте, я сам огорчен тем, что был вынужден сказать, — искренне добавил он. — Но данный вопрос стоит выше личных чувств, и моих, и даже ваших. Благополучие нашей святой страны, вопрос, уцелеет ли она в окружении орд кровожадных безбожников, — вот что имеет значение. Сейчас мы, увы, оказались в таком положении, что вряд ли сможем выжить без панновальской помощи. Честно сказать, я, как ваш главный советник, считаю, что условия, выдвинутые нам Панновалом, тяжелы и несправедливы. Но они вправе их выдвинуть, а нам остается лишь решать, принять их или нет.
— Долг превыше любви, — глухо отозвался король, поднимаясь из кресла и принимаясь мерить шагами комнату советника. — Так говорил мне мой отец. Может, он был неправ — не знаю. А что посоветуешь мне ты, не как советник — как мой старый друг? Каков ответ твоего сердца — да или нет ?
Советник досадливо дернул себя за усы. Король поставил его в крайне затруднительное положение, ибо в душе, конечно, он был против циничного развода. Но признание этого факта наверняка поколебало бы решимость короля — а отказ панновальским послам, которых сам король сюда и вызвал, по сути поставил бы крест на любой помощи, какую Борлиен мог получить.
— Положение фагоров, вот что ещё меня беспокоит, — попробовал увернуться он. — Говорил ли об этом сегодня утром принц?
Король покачал головой.
— О фагорах я от него ничего не слышал.
— Ничего, он ещё обязательно скажет об этом. Или за него скажут люди, чьи слова он повторяет. Как только вы заключите брак с Симодой Тал, вам об этом обязательно напомнят, уж будьте уверены!
— Так что же ты мне посоветуешь, советник? — раздраженно уже потребовал король. — Что мне ответить Панновалу: да или нет ?
Остановив взгляд на грудах бумаг, разбросанных по столу, СарториИрвраш медленно откинулся на стул. Его пальцы машинально подхватили листок шуршащего как старый древесный лист пергамента и принялись его теребить. Он почуял, что загнан в ловушку — причем загнан своими же собственными словами. Как патриот, озабоченный лишь благом государства, он был обязан поддержать решение короля, что и сделал. Но король явно собирался свалить на него всю ответственность за это решение — а это обещало СарториИрврашу очень большие неприятности в будущем.
— Вы решили подвергнуть меня испытанию в самой тяжкой области — там, где веление сердца входит в противоречие с велениями долга, — наконец неохотно признал он. — Не в моих правилах давать ответ, состоящий только из да или нет , вы сами это знаете, государь. Полагаю, здесь лучший совет даст вам ваша вера. Вам следовало бы обратиться к своему викарию, достопочтенному АбстронгАзенату.
ЯндолАнганол гневно ударил кулаком по столу.
— Никакой вопрос нельзя решать без веры, однако сейчас я хочу знать твоё мнение, ты же мой главный советник! Твоё понимание мотивов моего решения внушает мне уважение к тебе, Рашвен. Но тем не менее, я продолжаю испытывать ужасные сомнения, и требую от тебя, отринув все чувства ко мне, дать однозначный и ясный ответ. Должен ли я отвергнуть МирдемИнггалу и согласиться на династический брак ради благополучия и безопасности страны? Или нет? Отвечай же!
СарториИрвраш уже не сомневался, что каким бы ни был теперь его ответ, он понесет всю ответственность за окончательное решение короля. Он не хотел становиться козлом отпущения на все последующие времена; хорошо знакомый с мстительным характером короля, он страшился его ярости. В династическом союзе Олдорандо и Борлиена он и в самом деле видел только плюсы: такой союз между двумя традиционно недружелюбными соседями нес с собой множество преимуществ. Олдорандо — если его короля верно направить и правильно им распорядиться — можно было превратить в щит не только против диких кейце и дриатов, но и против коварных амбиций самого Панновала.
С другой стороны, к королеве он испытывал куда большую привязанность, чем к королю, да и предан ей был больше. Эгоцентрик, он любил МирдемИнггалу как дочь, в особенности с тех пор, как при страшных обстоятельствах погибла его жена. Прекрасный образ королевы согревал холодное сердце старого ученого. Он прекрасно понимал, что уже сказанное им было самым гнусным её, королевы, предательством, к тому же, грозящим разрушить мирное течение его жизни — чего он, конечно, менее всего хотел. Он с чистой совестью мог бы воздеть перст и сурово проговорить: Вы должны оставаться верным той женщине, которую любите, ваше величество, ибо отвергнув лучшего союзника и друга вы разрушите и свою жизнь... — но, в основном потому, что маячившее перед ним в сумерках лицо короля было искажено гневом, сказать это у него просто не хватило духу, так как тем самым он признал бы свой первый совет лживым, а это, без сомнения, навлекло бы на него приступ королевской ярости. Взбешенный король мог тотчас же изгнать неверного советника, а то и попросту казнить его. С ним же было его детище, труд всей его жизни, его книга, за которую нужно было бороться и чью судьбу необходимо было отстаивать, даже ценой изгнания королевы королев. Кроме того, СарториИрвраш чувствовал, что король уже принял роковое решение, и все его усилия разубедить его будут напрасны.
— Ваше величество, я боюсь, что у вас снова пойдет носом кровь, так сильно вы переволновались, — наконец пробормотал он. — Вам бы лучше выпить охлажденного вина. Прошу, вот бокал...
Король тут же вспылил:
— Всемогущего ради, ты всегда был для меня образцом рассудительности и надеждой на мудрый совет — почему же теперь ты уходишь от ответа? Мне как никогда нужна твоя помощь! А ты бросаешь меня в самую трудную минуту!
Сутулые плечи советника ещё больше сгорбились под потрепанным кидрантом. Он уже понимал, что избежать рокового ответа не удастся.
— Ввиду невероятной сложности проблемы моя первая обязанность как вашего главного советника сформулировать эту проблему для вас со всей возможной ясностью, — наконец нашелся он. — Вы, и никто другой, должны затем решать, что делать, потому что, во-первых, вы законный король и суверен Борлиена, а во-вторых потому, что вам придется потом жить с этим решением. Скажу для начала вот что: на стоящую перед вами дилемму можно посмотреть двояко...
Но ЯндолАнганол вдруг перебил СарториИрвраша.
— Почему я должен так страдать, старик? Почему королевский удел всегда хуже удела простых людей? Если на мою долю выпадает принимать такие решения и платить за них счастьем всей моей жизни, тогда почему я не фагор или Вутра?
— Никому не дано знать этого, только вам, государь, — опустив глаза, пробормотал советник.
Эта обтекаемая фраза привела короля в бешенство.
— Ты, старая ученая крыса! — проревел он, гневно тыча пальцем в побелевшего от страха советника. — Тебе на всё наплевать, я знаю, — на всё, включая меня и королевство, ты любишь только одно — свою крысиную возню со своими проклятыми старыми бумагами!
Советник зажал дрожащие руки между колен. Он понял, что его личная судьба и судьба его бесценной книги висят на тонком волоске.
— Может быть, моя возня крысиная, ваше величество, но что я могу поделать? — растерянно пробормотал он. — Я всегда говорил вам и повторяю сейчас, что все трудности, с которыми вам приходится сталкиваться, в основе своей происходят от повсеместного ухудшения климата. Как только это стало мне ясно, я принялся за изучение манускриптов и наткнулся на летописные жития древнего короля по имени АозроОнден. Четыре столетия назад он правил Олдорандо, подняв его из праха, в который тот был повергнут ордами фагоров. Как утверждают летописи, король АозроОнден взошёл на трон, злодейски умертвив святого ЛэйнталЭйна, с которым до некоторых пор делил правление.
Король был озадачен.
— Я знаю эту легенду, и что с того? Я ведь не собираюсь никого убивать!
СарториИрвраш приободрился.
— Эта легенда, на мой взгляд написанная весьма мило, отличный образчик мышления в те древние, примитивные времена. Конечно, вовсе не следует воспринимать эту зловещую историю буквально. Взглянув на неё, как на аллегорию, можно увидеть груз ответственности за убийство святых или тяготы смены времен Года, будь то ледяная жестокая Зима, изгоняющая Лето, или удушливая жара, сменяющая холода, — и тут и там в итоге страдаем мы, люди. Нам на роду написано страдать за грехи предков. Безнаказанно нельзя сделать ни шагу; боль будет всегда. Вот таков мой ответ.
Король застонал от безнадежности.
— Ты, жалкий книжный червь, не от вины я страдаю, а от любви!
Выскочив из комнаты, король с силой хлопнул дверью. Он не посмел раскрыть перед советником душу — но он, Орел, на самом деле сходил с ума от саднящего чувства вины. Он действительно любил королеву, но вместе с тем сидящий в самой глубине его существа червячок соблазна заставлял его стремиться к юной Симоде Тал — и понимая это, он испытывал муку.
МирдемИнггала была постине королевой королев, прекраснейшей из женщин. Весь Борлиен был влюблен в неё. Ещё один невыносимый поворот пронзающего душу винта — он знал, что его жена заслуживает этой всенародной любви. А он, сын узурпатора, — нет.
Он знал, что королева никогда не изменяла ему. Напротив, она была слишком уверена в нем, никогда не допускала и мысли о том, что он может её разлюбить...
И возможно, она получила слишком большую власть над ним, её королем и господином! О, эта власть, — её тело, спелое, как налитая пшеница, мягкие моря её волос, сладостная влага чресел, туманная головокружительность взгляда, такая спокойная уверенность улыбки...
Но каково это — вонзиться по рукоять в только начинающую поспевать плоть этой претенциозной задаваки, принцессы-полумадис? Конечно же, это будет нечто совершенно иное, неизведанное...
Его мысли мучительно шарахались из стороны в сторону, корчились, метались вместе с ним по опустевшим залам и запутанным переходам дворца. Дворцовая обстановка подбиралась случайно, наудачу. Чертоги короля соорудили на месте рухнувших крепостных башен, флигеля прислуги сымпровизировали из руин. Великое и роскошное, вызывающее жалость и полунищее стояли здесь бок о бок. Те сильные мира сего, что жили здесь, высоко над городом, изнывали от тех же неудобств, что и ничтожнейшие из горожан.
Наградой за эти неудобства служила замысловато преломленная городскими крышами линия горизонта, сейчас четко выделявшаяся на фоне темных облаков над головой. Теплая мгла равнинного воздуха клубилась над городом — так змея сворачивается клубком над убитой мышью. Обвисшие паруса кораблей, деревянные флюгеры астрологов и маленькие ветряки кузниц торчали над крышами домов словно символы бесполезных попыток природы принести хоть немного свежести и прохлады страдальцам в душных комнатах. Шагая по лабиринту своей обители, король прислушивался к ритмическим скрипам деревянных флажков словно умоляющего об отдыхе семафора, даже в сумерках шлющего сигналы своим далеким товарищам. Только раз ЯндолАнганол поднял голову, будто привлеченный заунывным пением неуклонно приближавшегося рока.
Вокруг уже никого не было, только стража. Стражники, по большей части двурогие, стояли здесь за каждым поворотом. С копьями наперевес или на караул, неуклюже марширующие и сменяющие друг друга воины королевской гвардии были единственными хозяевами этой необитаемой части дворца и хранителями её тайн. Между резных балок потолков кишели и пищали летучие мыши, из-под ног короля порой разбегались крысы. Но в остальном дворец хранил странное безмолвие, как будто, как и хозяин, был погружен в нелегкие размышления о сложном выборе.
Шагая сквозь сгущавшиеся сумерки, король салютовал стражникам, почти не замечая их. На целом свете остался только один человек, от кого он ещё мог надеяться получить совет. Возможно совет, порожденный подлыми намерениями, — но, так или иначе, он его услышит. Человек, о котором шла речь, сам по себе был главной из тайн дворца. Король шел к отцу.
По мере того как Орел всё ближе подходил к той глубинной, внутренней части дворца, где томился в заточении его отец, в коридорах росло число стражей, замирающих навытяжку при появлении государя с такой удивительной поспешностью, словно от его царственной особы исходил некий особый флюид, в мгновение ока замораживающий тела людей.
По каменной лестнице король спустился к площадке с крепкой деревянной дверью в дальнем конце. У стоявшего здесь стражника-фагора не были отпилены рога, что подчеркивало его принадлежность к высшему военному рангу.
— Я хочу войти.
Без единого слова фагор достал ключ, и, отперев дверь, приоткрыл её перед королем. Толкнув дверь, Орел начал спускаться дальше, осторожно нащупывая в темноте ступеньки. Мрак, и без того почти непроглядный, сгущался ещё больше по мере того, как ступени уходили вниз. Спускаясь по неровной лестнице к подземелью, предназначенному для особо важных заключенных, он ощущал, как его, словно мокрое одеяло, окутывают холод и влажная тьма.
У подножия лестницы была ещё одна площадка со второй запертой дверью и новым стражником. По мановению королевской руки отперли и эту дверь.
За этой второй дверью крылся застенок его отца, темный и сырой, состоящий из трех каменных комнат-мешков. Первая имела наиболее устрашающий вид. В разное время здесь помещались оружейная, кладовка, кухня и камера пыток, причем зловещие приспособления последней всё ещё были развешаны на стенах.
Вторая комната служила спальней, но из обстановки в ней имелся только старый продавленный диван. Когда-то здесь была мертвецкая, и комната выглядела гораздо более походящей для этой мрачной цели.
Отца, короля ВарпалАнганола, он нашел в третьей комнате — завернувшись в одеяло, тот сидел в ветхом деревянном кресле и неотрывно смотрел на полено за решеткой камина, тлеющее и не желающее разгораться. Сквозь забранное решеткой маленькое окошко, прорезанное высоко под потолком, в комнату проникали остатки угасающего дня. Старик на табурете поднял голову, моргнул и чмокнул губами, как будто увлажнял горло, чтобы заговорить, но так ничего и не сказал.
— Отец, это я, — сказал король. — Тебе так и не принесли лампу?
— Я пытаюсь высчитать, какой сейчас год, — пробормотал старик.
— Сейчас 381-й год Объединения, лето.
С тех пор как он в последний раз видел отца, прошло уже несколько теннеров. Свергнутый король окончательно постарел и скоро должен был присоединиться к сонму теней, скитающихся по каменным переходам дворца. Воспоминания о нем станут легендами...
Но ВарпалАнганол вдруг встал и повернулся к сыну, цепляясь рукой за каминную полку.
— Не угодно ли присесть, сын мой? К несчастью, здесь только это кресло. Мои покои очень скудно обставлены. Садись, а мне не помешает немного постоять.
— Спасибо, отец, не стоит беспокоиться, я не хочу сидеть. Я пришел поговорить.
— Нашелся ли твой сын — как бишь его? Роба? Ты нашел Робу?
— Роба сошел с ума — теперь об этом знают даже иноземцы!
— Помнишь, ведь он и в детстве любил пустыню. Я возил его туда вместе с его матерью. Такое голубое и бескрайнее было там небо...
Король не собирался тратить время, слушая болтовню старика. Он сразу решил взять кайдава за рога.
— Отец, я хочу развестись с Кун. Вопрос касается национальной безопасности. Я не смогу получить помощи от наших дорогих союзников, если поступлю иначе.
— Что ж, ты сможешь запереть её здесь, со мной. Мне очень нравится Кун, она такая милая женщина. Конечно, тогда нам понадобится ещё одно кресло...
— Отец, мне нужен совет, — напомнил король. — Я пришел просить у тебя совета.
Старик медленно опустился в кресло. Подойдя к нему в несколько стремительных шагов, Орел присел на корточки, чтобы видеть его лицо, озаренное трепещущими бликами тусклого пламени камина.
— Я хочу говорить с тобой о любви, чем бы она, любовь, ни была. Ты выслушаешь меня и дашь совет, да, отец? Говорят, любви покорны все. И короли, и самые последние бродяги. Я люблю нашего Всемогущего Акханабу и каждый день совершаю Ему службу, я Его наместник на земле. Превыше всех живых женщин в мире я люблю мою МирдемИнггалу. Ты знаешь, я убью любого, кто взглянет на неё неподобающе.
Король замолчал. Наступила пауза, во время которой его отец собирался с мыслями.
— Ты хороший фехтовальщик, как я слышал, — некстати прошелестел старик.
— Любовь подобна Смерти , так, кажется, говорят поэты? — продолжил король, не слушая отца. — Я люблю Акханабу, и люблю Кун. Но где-то под покровом этой святой любви — в последнее время я чувствую это особенно явственно — кроется напряженный сосуд лютой ненависти. Разве это нормально, отец, скажи? Чем я прогневал Акханабу, раз он так запятнал мои чувства? Или это соблазн Вутры? Неужели все люди порой испытывают это?
Старик промолчал.
— Помнишь, когда я был ребенком, ты часто бил меня. Ах, как ты меня бил!.. Избив, ты запирал меня в пустой комнате. Однажды ты запер меня в этом самом подвале, помнишь? Но я всё равно продолжал любить тебя, любить беззаветно, не задавая себе никаких вопросов. Невинной роковой любовью мальчика к своему отцу. Но возможно ли любить кого-то без этой едкой струйки яда ненависти, сочащегося под спудом?
Прислушиваясь к словам сына, старик ёрзал в кресле, словно не находя себе места из-за неизлечимой чесотки.
— Всё повторяется, — наконец прошептал он. — Ничему нет конца... Не стоит надеяться, что новое поколение заживет по другим законам, будет страдать и радоваться по-другому... Твои муки порождены не ненавистью, а чувством вины. Вот что тебя изводит, Ян — вина. Это чувство не ново, оно знакомо и мне, да и другим людям на земле. Это унижение, наследственное отчаяние и жалость впитаны нами с молоком матерей, за них Акханаба и покарал нас вечными муками жары и холода. Насколько я успел заметить, женщины тут в лучшем положении, чем мужчины, — они не столь задумчивы и потому страдают меньше. Мужчины правят женщинами, но кто правит мужчинами?.. Ненависть, о которой ты говоришь, вовсе не так уж плоха. Мне нравится ненависть, она развлекает меня и не дает скучать. Холодными ночами с ненавистью не так зябко...
— Когда я был мальчиком, подростком, я ненавидел весь мир и каждого в нем живущего, — согласился король. — Я ненавидел тебя за то, что ты бил и презирал меня. Но вина — иное дело, чувство вины унизительно! Ненависть не дает падать духом, заставляет забыть вину.
— А любовь? — старик вздохнул. Его дыхание со старческим неприятным душком разложения вырвалось во влажный воздух. Снаружи уже наступила ночь. Стало так темно, что сын свергнутого монарха уже не различал черт отцовского лица, только его абрис с темными провалами глаз и рта. — Я знаю, что такое любовь собаки к хозяину. Когда-то давно у меня была псарня, отличные асокины, может быть, лучшие в наших краях, с бело-коричневыми мордами, с глазами, как у мадис. Мой самый любимый пёс всегда был около меня и спал на моей постели. Этого пса я очень любил. Как же была его кличка? Забыл...
ЯндолАнганол гневно поднялся на ноги.
— И эта любовь — единственная, какую ты познал в жизни? Любовь к какой-то паршивой гончей?
— Может и так, потому что я не помню, приходилось ли мне любить кого-то ещё... — старик вдруг резко переменил тон. — Ну да ладно... так в чём проблема? Ты решил развестись с МирдемИнггалой и пришел ко мне искать, чем заглушить голос изводящей тебя совести? Решил, что я сумею сказать тебе нечто такое, что убедит тебя в твоей правоте? Ждешь волшебного слова?
— Я этого не говорил, — пробормотал король, в то же время понимая, что этого он и хотел. Отец всегда видел его насквозь.
— Тогда зачем ты здесь? Прости, но я уже забыл. Какой сейчас год, скажи пожалуйста?.. Мне, старику, это простительно, но похоже, ты тоже об этом забыл. Ну что ж... Полагаю, что для изгнания королевы тебе нужен основательный повод. К счастью, Акханаба, в Своей неизреченной милости, только что дал его тебе. Ты можешь теперь объявить, что королева МирдемИнггала и её брат, ЯфералОборал, замыслив подлое убийство сиборнальского посла, не сумели претворить свой план в жизнь, и брат королевы погиб. Заговор. Во все времена это было наилучшей причиной для опалы и ссылки неверных придворных. Избавившись таким образом от королевы, ты угодишь сразу и Сиборналу, и Панновалу, и Олдорандо!
Король ЯндолАнганол стиснул руками голову.
— Отец, откуда ты узнал о смерти ЯфералОборала? Ведь его тело доставили во дворец всего час назад!
— Видишь ли, сынок, то, что я по своей немощи и ревматизму малоподвижен, ещё ничего не значит — новости приходят ко мне сами... Теперь у меня гораздо больше времени, чтобы... Есть и другие возможности...
— О чём ты говоришь?
Но старик просто игнорировал его.
— Имея дело с откровенной изменой, ты можешь не утруждать себя формальностями. Однажды ночью королева может просто исчезнуть. Бесследно, под покровом темноты. Исчезнуть навсегда, чтобы никогда больше не появиться вновь. Это сэкономит тебе массу времени и нервов, а может, и спасет твой трон, кто знает? Теперь, когда её брата не стало, нет никого, кто стал бы поднимать по этому поводу шум. Её старый отец ещё жив?
— Не знаю. По крайней мере, я его не убивал, — пробормотал потрясенный король. — То, о чем ты говоришь, отец, не приемлемо ни под каким видом! У меня это просто не укладывается в голове...
— О, ты можешь ничего не делать — просто смотреть, как всё идёт прахом. Я с самого начала говорил, что твой брак с Кун — это глупая затея, ловушка для твоей воли. Ты не послушал меня. Чего ж ты теперь хочешь?
Старик начал задыхаться, то ли от астмы, то ли от смеха. Вскоре приступ прошел.
— Но согласись, мой план с заговором хорош, да? Знай королева этого негодяя получше — она так и поступила бы, уверяю тебя.
Король подошел к окошку и остановился под ним, задрав голову. По каменному потолку темницы бродили призрачные волны света. Снаружи, за стеной тюрьмы отца, находилась купальня королевы королев. Тревоги и печали накапливались в нем, поднимаясь, как вода в половодье. Его отец, такой немощный и слабый, был по-прежнему коварен, хитер и вероломен.
— Я схожу с ума от угрызений совести — и, используя гибель брата жены, выхожу сухим из воды, так, что ли? Теперь мне ясно, в кого я пошёл!..
Король стремительным шагом пересек все три комнаты и грохнул кулаком в дверь, требуя, чтобы его выпустили. После подвального мрака вечерний мир показался ему неожиданно прозрачным и наполненным светом. Толкнув боковую дверь, король Орел вышел к бассейну-купальне и спустился по ступенькам к воде. Когда-то здесь была причалена к берегу лодка. Он помнил, как маленьким мальчиком плавал на ней. Теперь эта лодка сгнила, развалилась и затонула.
Небо в заплатах серых облаков было цвета лежалого сыра. На дальней стороне купальни, подобно скале, черным силуэтом высилась башня королевы. Её парапет мрачной зубчатой линией вырисовывался на фоне темнеющего неба. В одном из окон горел тусклый свет. Может быть, там, за окном, его жена готовилась ко сну. Он ещё мог прийти к ней и вымолить прощение. Ещё мог забыться в её красоте, забыть свои кощунственные планы...
Но вместо того он, сам не понимая, что на него вдруг нашло, бросился в тихую воду бассейна.
Руки он держал перед собой, словно человек, прыгнувший с крыши высокого здания. Воздух медленными пузырями выходил из его одежды. Он погружался, и вода вокруг него стремительно темнела.
Не подниматься бы никогда , — сказал он себе, пытаясь ухватить руками тину на дне.
В глубине вода была темной и холодной. Ужас пришел к нему и он приветствовал его, как старого друга. Из его носа вырвались пузырьки воздуха.
Но воля к жизни, направляемая Всемогущим, не позволила королю найти прибежище в лабиринтах смерти. Тщась удержаться на дне, он всё же начал подниматься к поверхности. Когда он, отдуваясь, наконец вырвался на воздух, свет в окошке королевы уже погас.
Глава 4.
Королева в гостях
у живых и мертвых
Рассвет нового дня обещал жару и духоту. Королева королев отдала себя в заботливые руки фрейлин и те осторожно выкупали её. После омовения она немного поиграла с Татро, потом, вызвав СарториИрвраша, велела ему ожидать её в семейном склепе.
Спустившись в склеп, она попрощалась с братом. Вскоре он будет предан земле, в должном месте своей октавы. Сейчас его тело лежало, завернутое в желтую ткань, на штабеле лордриардрийского льда. Королева с горечью смотрела на ясные черты безвременно усопшего брата, которые не смогла исказить даже смерть. Поплакав, она помолилась обо всем обыденном и прозаическом, необычайном и экзотическом, обо всем, что сбылось и не сбылось в жизни ЯфералОборала. Так её и застал советник. На нем был домашний, запятнанный чернилами и потрепанный халат. Чернила были и на пальцах советника. Когда он низко поклонился королеве королев, она увидела, что чернилами испачкана даже его лысина.
— Рашвен, я пришла сюда попрощаться, но не только — я хочу поприветствовать душу моего брата, наверняка уже добравшуюся до Нижнего Мира, — сказала она. — Я собираюсь погрузиться в пбук. Проследи, чтобы никто меня не тревожил.
На лице советника отразилось сомнение.
— Ваше величество, позвольте напомнить вашему опечаленному разуму о двух вещах. Во-первых, умиротворение умерших предков — или пбук, если вам более по душе это древнее название, — наша святая церковь осуждает. Во-вторых, вам едва ли удастся связаться с усопшим братом прежде, чем его предадут земле в соответствующей его роду октаве.
— И в-третьих, вы не верите, что пбук вообще возможен, считаете его сказкой, так?
Королева слабо улыбнулась советнику, не желая продолжать старый спор, в котором они так и не смогли достичь согласия.
СарториИрвраш покачал головой.
— Нет нужды напоминать мне мои собственные слова. Времена меняются, и мои представления изменились. Признаться, я и сам с недавних пор научился прибегать к умиротворению умерших, дабы утешить себя кратким свиданием с душой своей усопшей супруги.
Советник закусил губу. Правильно истолковав выражение лица королевы, он сказал:
— Она простила меня.
Королева дотронулась до руки советника.
— Я очень рада, что вы излечились хотя бы от чассти ваших ужасных заблуждений.
Но в нём уже снова проснулся ученый, и он сказал:
— Тем не менее, ваше величество, у меня нет оснований считать общение с усопшими физически возможным. Слишком уж много здесь субъективного, напоминающего сновидения. Вы не хуже меня понимаете, что под землей не может быть ни теней, ни духов, с которыми, как считается, общаются живые. На самом деле там нет ничего, кроме мертвого камня.
— Но мы-то с вами знаем, что это правда! И вы, и я, и миллионы людей по всей земле разговаривают со своими предками и родственниками в любое время, когда хотят. В чем же дело? Почему вы сомневаетесь?
— Исторические летописи времен Весны и более ранних, которых я читал множество, неизменно отмечают, что духи суть создания проклятые и безутешные, несущие наказание за свою неудавшуюся жизнь, способные навлечь несчастья и на живущих. С течением времени взгляды людей на умерших менялись. Теперь вместо печали и горя все находят в общении с умершими покой и утешение. Вот откуда я сделал вывод, что всё связанное с общением с потусторонними мирами есть не более чем воплощение того, что мы сами желаем там увидеть, иначе говоря — самогипноз. Тем более, что исследования звездной механики, тайны которой были раскрыты ещё святой ЛойлБрайден, опровергли древнее представление о нашем мире, как о земной чаше, покоящейся на первородном камне, к которому нисходят все духи. Он просто шар, бесконечно мчащийся в пространстве, так что если духи и существовали бы, они бы осыпались с него и разлетелись во все стороны, нигде не находя опоры. Вы знаете это никак не хуже меня.
Королева гневно топнула ногой.
— Может быть, вам пойти вон? Неужели у вас не хватает такта избавить меня от надоедливых ученых лекций на исторические темы в час, когда я пребываю в горести и печали у тела злодейски убитого брата?!
Вспылив, она немедленно раскаялась в своей невыдержанности и когда они стали молча подниматься по ступенькам, даже взяла старого советника под руку.
— Что бы это ни было, оно несет утешение, — проговорила она. — Наивно думать, что мы познали весь мир. Я думаю, за пределами реальности есть бесконечно много такого, о чем мы и понятия не имеем. Может быть, там и обитают духи.
— Моя дражайшая королева, несмотря на свою ненависть к религии, я наделен чувством меры и способен распознать святость, едва оказавшись в непосредственной близости к ней, — льстиво сказал советник.
Почувствовав, что королева благодарно сжала его руку, он собрался с духом и продолжил:
— Святая Церковь не считает общение с умершими частью своего учения, надеюсь, вы не станете это отрицать? Церковь не желает иметь дела с духами и тенями, потому как они и слышать не хотят про Акханабу. Церковь навсегда запретила бы общение с тем миром, будь это вообще как-то возможно. Поэтому Церковь предпочитает просто закрывать глаза на пбук, делая вид, что его попросту не существует.
Нахмурясь, королева посмотрела на свои нежные руки, никогда не знавшие труда. Она была уже близка, уже почти готова к разговору с тенями.
— Не ожидала от Церкви такой проницательности, — пробормотала она.
В ответ СарториИрвраш промолчал — он не уступал в проницательности церковникам.
По коридорам дворца они не спеша добрались до покоев королевы. МирдемИнггала направилась к своему ложу, легла и расслабилась, успокаивая дыхание, утихомиривая частое биение взволнованного сердца. Тихо устроившись в изножье постели, СарториИрвраш осенил королеву святым кругом и начал бдение. На его глазах королева начала медленно переноситься в сумеречную область сознания, погружаясь в пбук.
Закрыв глаза, он запретил себе открывать их, чтобы не видеть беззащитной красоты МирдемИнггалы, и сидел, напряженно прислушиваясь к её редкому дыханию.
* * *
У души нет глаз, но она способна видеть всё, что творится в мире внизу.
Прежде, чем начать своё продолжительное нисхождение, душа королевы устремила свои чувства к тому, что было в непосредственной близости под ней, воспарившей над собственным телом. Под ней лежал, раскинувшись, простор во много раз больший, чем ночные небеса, во много раз более богатый, насыщенный, впечатляющий. На самом деле это было вовсе не пространство, а нечто диаметрально ему, бессознательной непрерывной глади, противоположное — непознаваемая овеществленная субстанция, в общем понимании лишенная каких-либо описательных признаков. Так суша полагает мореходные корабли символами свободы, в то время как запертые в тесноте корабельных трюмов моряки мечтают о том, что ждет их на суше; так реальность забвения одновременно сочетает в себе свойства бесконечной протяженности и несущественной малости, пространства и не-пространства.
Живому сознанию эта реальность казалась бесконечной. В своём устремлении вниз упокоение и забвение приостанавливались только там, где начиналось сосредоточение душ всех людей, где в тишине и неизвестности, в своей непознаваемой утробе, располагалась сущность Всеобщей Прародительницы, скорее по-матерински бездумно доброй и скорбящей, чем по-мужски расчетливой, — принимающей в своё лоно все души умерших, опускавшиеся к ней с течением времени. При всей своей величественности сущность Прародительницы была не более, чем итогом разложения неисчислимых душ, навечно замурованных в скальных породах под ногами обитателей Геликонии. Как бы ни было, она не отказывала никому, и это было главным.
Над телом Прародительницы клубились бесконечные тысячи тысяч свободно парящих духов и теней, походящих на небесные звезды, но упорядоченных в особой последовательности, олицетворяющей уходящее корнями в древность представление о земных октавах.
Ищущая душа королевы метнулась вниз, подобно падающей пуле устремляясь навстречу духам. В самом верхнем слое духи напоминали не звезды, а мумифицированных людей, с пустыми животами и глазницами, с неуклюже болтавшимися ногами. Оставленные за плечами годы изъели их тленную плоть, сделали её прозрачной. Ещё сохранившиеся в них внутренности неспешно плавали, напоминая крупных светящихся рыб в прозрачной чаше. Рты таких духов-останков были открыты по-рыбьи, причем казалось, что из этих навечно распахнутых зевов вот-вот вырвется и устремится к поверхности пузырь воздуха — к поверхности, которой самим останкам не суждено было достигнуть уже никогда. В этих самых верхних слоях обитали останки тех, кто ушел из жизни относительно недавно; в их фантомных гортанях ещё сохранился прах, во время беседы вырывавшийся как бы клубочками морозного дыхания, последнего апострофа ещё не полностью иссякшего сока жизни.
У души, отважившейся прибыть сюда, вид усопших обычно порождал страх. Королеве покойные несли умиротворение. Глядя на них, разверзших обсидиановые рты, она проникалась уверенностью, что нечто, существовавшее до поры, не уходит навечно в небытиё, а длит своё существование по крайней мере до тех пор, пока пламя Фреира не поглотит однажды всю планету. А потом... кто знает, что будет потом?..
Для пришлой души здесь не было ничего, что послужило бы ей компасом. И тем не менее направление существовало. Путеводным знаком была Прародительница. Всё здесь залегало пластами в соответствии с четким планом, как галька на морском берегу сама собой распределяется в соответствии со своими размерами. Распределенные в глуби земли в строгом порядке останки уходили в необозримые дали, за пределы Борлиена и Олдорандо, к далекому Сиборналу и даже к самым окраинам Геспагората, к полумифическому Паговину за океаном Климента и к самим полюсам.
Корабль души, несомый призрачным ветром, в конце концов доставил её к останкам её матери, Шаннаны Дикой, жены РантанОборала, законного короля Борлиена. Останки матери королевы имели вид древней птичьей клетки, составленной из ребер и бедренных костей, которые излучали во тьме притягательное золотистое сияние, такое же, какое мы ощущаем, неожиданно наткнувшись на потрепанную книгу сказок, любимую с детства. Останки ласково заговорили с ней.
Останки-духи и тени не были символами мучения и страдания. Помещенные на темную сторону жизни, они старались помнить только хорошее, происшедшее с ними за время существования в мире живых. С погребенными оставалось только добро; злоба, подлость и гнев оставались на приволье действия, участвовать до срока в коловращении бытия.
— Дорогая матушка, я пришла к тебе по велению сердца, узнать, по-прежнему ли ничто не нарушает твой покой, — это было традиционное приветствие, принятое между живыми и мертвыми.
— Моя дорогая дочь, здесь нет ничего, что могло бы потревожить меня. Тут по-прежнему царят покой и безмятежность, наше безоблачное бытие ещё никогда не смущало ничего, что можно было бы счесть беспорядком. Свидания с тобой даруют окончательный мир моей покойной душе. Моя драгоценная и возлюбленная дочь, как же мне не радоваться, ощущая рядом с собой столь великолепный росток, вышедший из моего недостойного лона? Твоя бабушка тоже здесь, она рядом, и тоже рада узнать, что ты выбрала время навестить нас.
— Благодарю тебя, матушка, для меня нет большей радости, чем свидание с тобой.
Всё это, однако, были только слова, простые формулы, при помощи которых люди состязались с неумолимым током времени.
— О, не говори так, ведь у меня уже нет возможности искупить те небрежение и невнимание к тебе, которыми я зачастую грешила во время моей суетной жизни, когда недостаточно ласкала и холила тебя, ибо ты, сама добродетель и святость, заслуживала того вне всякого сомнения. У меня не хватало на тебя времени всякий раз, когда оказывалось, что очередное неотложное дело ждет меня, новая битва зовет и враг не дремлет. Лишь теперь становится понятно, что всю эту суету нельзя сравнить с подлинной радостью жизни, которая всегда была так близко, ведь ты росла на моих глазах...
— Матушка, ты была самой внимательной и нежной родительницей, это я никогда не была примерной дочерью. Я всегда была такой своевольной и непослушной...
— Своевольной! — хихикнул древний прах. — Нет, ты никогда не позволяла себе ничего, что могло бы обидеть меня. Теперь, пребывая в иной форме существования, я многое вижу иначе, могу отличать суету сует от воистину важного и значительного. Несколько пустячных проступков ничего не значат, мне стыдно за то, что в своё время я накричала за них на тебя. Как всякая живая женщина, я была глупа, мне не хватало ума смотреть глубоко — теперь же я знаю, что ты была моим самым драгоценным сокровищем. Жизнь не повернешь вспять, приходится жить со своими просчетами и неудачами — но здесь тем из нас, кто не оставил наверху живого побега, приходится горше прочих...
Усопшая ещё долго распространялась в том же духе, и королева оставила попытки переубедить её, а только с тихой улыбкой прислушивалась к её прочувствованным речам, понимая, что матери, при жизни действительно чрезвычайно занятой собой и своими делами и уделявшей ей внимание лишь изредка, теперь нужно хоть как-то утешиться. Она с приятным удивлением обнаружила, что древние останки, сейчас всего лишь полуистлевшая груда костей, помнят события её далекого детства, о которых сама она давным-давно позабыла. Плоть смертна, но память остается навсегда, замурованная в вечности...
Наконец, когда поток причитаний начал стихать, королева решилась перебить мать.
— Матушка, я спустилась сюда в надежде встретиться с душой моего брата, ЯфералОборала, которая, как я считала, должна была присоединиться к тебе и бабушке.
— Вот как?.. Значит, и мой сын добрался до конца дней своего земного существования? Вот действительно добрая весть! Мы все здесь будем рады соединиться с ним, поскольку в искусстве пбука он всегда уступал тебе, а ты всегда была очень умной девочкой. Более доброй вести ты не могла мне принести.
— Дорогая матушка, его убили... застрелили из сиборнальского ружья.
— Прекрасно! Замечательно! Чем скорее его погребут, тем лучше, потому что теперь я способна видеть истинную суть вещей. Я рада. Так когда же, по-твоему, мы можем рассчитывать увидеться с ним?
— Его бренные останки будут захоронены в ближайшие часы.
— Тогда мы будем ждать и готовиться, чтобы встретить его, как подобает. Когда придет твой черед спуститься к нам в подземный мир, не бойся, здесь нет ничего плохого...
— Я готова, матушка, и ничего не боюсь. В любое время я буду рада услышать твой призыв, который ты сможешь передать через своих знакомых духов и теней, пребывающих ближе к поверхности живого мира. Но сейчас я хотела бы попросить тебя кое о чем. Дело в том, что наверху есть один человек, мужчина, который любит меня, хотя до сих пор он ещё ни разу не сказал мне о своей любви ни слова; но я чувствую его любовь, потому что он излучает её, как солнце — свет. Я знаю, что могу доверять ему так, как доверяю лишь себе. Сейчас его нет со мной — его отослали из Матрассила на далекую войну.
— Здесь, внизу, войны нам неведомы, моё дорогое дитя.
— Этот человек, мой друг, о котором я говорю, тоже часто вводит себя в пбук. Его отец где-то здесь, в Нижнем Мире, среди вас. Имя моего друга — Ханра ТолрамКетинет. Я хочу просить тебя через отца Ханры передать ему от меня весточку и узнать, где он теперь и что с ним, ибо мне настоятельно необходимо связаться с ним письмом.
Шаннана помолчала. По прошествии некоторого безвременья шипящей тишины мать снова заговорила с королевой.
— Моё дорогое дитя, в твоём мире нет способа одному человеку договориться с другим и достигнуть при этом полного понимания, так мало вы знаете друг о друге. Здесь же мы достигаем абсолютной завершенности. Как только плоть утрачивает значение и изменяется, надобность в тайне отпадает.
— Я знаю, матушка, — молвила душа королевы, страшащаяся такой предельной завершенности отношений. Она неоднократно слышала об этом, и всякий раз испытывала противоречивые чувства. Одно это понятие многое проясняло в сути бытия почтенных останков. После длительного примирения достигалась высшая ступень взаимопонимания, когда любой призыв мог свободно разноситься меж надлежащими пластами предков подобно легкому бризу, не знающему препятствий и шелестящему в тихой желтизне праха, как в сухой палой листве под деревьями.
Душе пришлой приходилось при этом испытывать трудности, её выдержка проверялась на прочность. Фантомы Нижнего Мира со звуком скворчащего в жаровне масла начали сочиться к ней. Занавес бытия взлетал и из-за него доносилась шелестящая музыка смерти. Душа королевы начала медленно возвращаться, неспособная более удерживаться в подземном мире, поскольку мать перестала помогать ей и ободрять её.
Наконец, пронизав обсидиановые толщи, ответ на посланную весть вернулся к Шаннане. Друг дочери всё ещё пребывал среди живых. Духи и тени его рода свидетельствовали о том, что лишь недавно он спускался к ним и разговаривал с ними. Во время этой недавней встречи боевые части, которыми командовал молодой генерал, находились вблизи деревни под названием Ут Фо, расположенной в джунглях Чвартских гор, что в восточной части дикого края, носящего имя Рандонан.
— Благодарю тебя, матушка, это всё, что я хотела узнать, — воскликнула из последних сил душа королевы, следом безмолвно послав вниз ощутимый всплеск благодарности. Пыхнув из горла облачком праха, дух матери проговорил на прощание:
— Нам, обитателям безмятежного Нижнего Мира, бесконечно жаль вас, ослепленных своей физической оболочкой. Нам, бесплотным, дано драгоценное разумение возможности общаться посредством высших голосов, понимание которых лежит за пределами способностей вашего слабого ума. Приди же к нам скорее и увидь и услышь мир таким, каков он есть. Мы ждем тебя!
Но слабая душа знала, что это обычный призыв призраков, и не вняла ему. Живые и мертвые не способны были понять друг друга, ибо находились по разные стороны существования. Единственной связующей их нитью был пбук.
Ещё раз прокричав вниз слова благодарности и извинения, королева устремилась к земной тверди, точно поднимающийся из глубин к солнечным бликам морской глади пузырек воздуха. Снизу ей освещала дорогу золотая искра, некогда бывшая Шаннаной Дикой, сверху ждал край свежего воздуха и вольного движения.
Окончательно придя в себя, королева МирдемИнггала отпустила СарториИрвраша. Расставаясь с советником, она искренне поблагодарила его за оказанную услугу столь деликатного свойства, ни словом не обмолвившись о том, что узнала во время пбука и свидания с мертвыми.
Как только СарториИрвраш ушел, королева королев призвала к себе Мэй ТолрамКетинет, сестру того далекого знакомого, о чьей судьбе она справлялась в царстве теней. Королева хотела принять ванну, что было частью ритуала возвращения из пбука, и Мэй ТолрамКетинет предстояло помочь ей в омовении. На этот раз королева оттирала своё тело с удвоенным тщанием, словно короткое пребывание в объятиях смерти замарало её.
— Я хочу инкогнито сходить в город, — вдруг сказала она. — Ты будешь сопровождать меня. Принцесса Татро останется во дворце. Приготовь нам с тобой крестьянское платье.
Оставшись одна, королева МирдемИнггала написала письмо генералу ТолрамКетинету, предупреждая его о нависшей над ней зловещей угрозой и умоляя о помощи. Подписав письмо, королева сложила его и запечатала личной печатью, потом, спрятав в кожаный мешочек, запечатала тот печатью короля, ещё более крепкой, чем её.
Стараясь не обращать внимания на головокружение и слабость, как всегда разлившуюся по телу после пбука, королева облачилась в принесенную вскоре Мэй ТолрамКетинет одежду, незаметно спрятав кожаный мешочек с письмом в её карманах.
— Мы выйдем через задние ворота дворца, Мэй.
Через задние ворота можно было уйти из дворца никем не замеченным. У главных же дворцовых ворот целыми днями толпились попрошайки, нищие и прочий назойливый люд. Кроме того, у главных ворот по обычаю торчали на кольях головы преступников, от которых на жаре шел ужасный смрад.
Миновав преданного стража, удостоившего их только взглядом, и обойдя неверной тропой сам дворец, королева и фрейлина принялись спускаться по дороге-серпантину к городу. МирдемИнггала знала, что её муж и повелитель не хватится её. В этот час король всё ещё спал. От отца Орел унаследовал привычку подниматься рано на рассвете, и, появляясь на дворцовом балконе перед подданными, принимать приветствия и поклоны. Эта традиция имела целью не только поддержание в народе чувства близости его к государю. Каждый увидевший короля спозаранок немедленно проникался уверенностью, что тот, подобно распоследнему крестьянину, начинал вершить дела с восходом солнца, стараясь за время своего долгого рабочего дня многое успеть во имя нации. Мало кто знал, что, показавшись на балконе, король тут же возвращался в спальню, где крепко спал ещё несколько часов.
Над Матрассилом плыли рыжие песчаные облака. Опаляющий ветер, дыхание пустыни , прилетая с севера, пытался сорвать с женщин одежду, задувал под накинутые на голову шали и иссушал глаза, вынуждая ежесекундно моргать, смачивая их влагой. Добравшись до подножия дворцового холма, королева и ее фрейлина вздохнули с облегчением, несмотря на то, что здесь тоже клубилась пыль, вздымаемая буйным ветром.
— Заглянем в церковь и получим благословение, — решила МирдемИнггала.
В конце спуска начиналась городская улица, на которой стояла одна из многочисленных в Матрассиле церквей — низкое здание с уступами, скругленными в древних борлиенских традициях церковной архитектуры. Большая часть храма скрывалась под землей, над поверхностью был виден только купол, венчавший главный зал постройки. Таким образом отцы церкви выражали своё желание жить под землей, в этой обители Берущих — грозных выходцев из Панновала, несколько веков назад принесших святую веру в Борлиен.
В жидкой тени деревьев королева и фрейлина теперь были не одни. Впереди вела за руку внука старая шаркающая ногами крестьянка, внезапно вывернувшая из боковой улочки. При виде женщин крестьянка вежливо им поклонилась, заставив сделать то же самое и мальчика. Их история была печальной и незамысловатой. Зной погубил весь их урожай, голодающий сын выгнал старуху с её внуком из дома, и теперь они держали путь в город, надеясь прокормиться милостыней. Королева подала несчастным серебряную монету.
Внутри церкви царил благословенный полумрак. В этом полумраке, должном напоминать смертным о бренности их существования, прихожане тихо преклоняли колени. Скупой свет сочился сверху через узкие прорези в своде. Написанное красками на стене позади круглого алтаря изображение Акханабы освещало лишь неверное сияние свечей. Удлиненное тяжелое лицо бога с добрыми, но нечеловеческими глазами было частично скрыто размытыми тенями.
К этому традиционному, уходящему корнями в древнее прошлое символу веры были добавлены некоторые элементы сравнительно недавнего происхождения. Близ двери стояло освещенное единственной свечой изваяние потупившей скорбный взгляд Матери. Руки Прародительницы были раскрыты в приглашении к объятию. Многие женщины, проходя мимо изваяния, преклоняли перед ним колена и целовали его ноги.
Служба уже кончилась, но так как народу в церкви было предостаточно, стоящие в нескольких местах священники, стараясь не заглушать друг друга, тихими гнусавыми голосами читали нараспев молитвы.
— Многие приходят стучать в дверь Твою, о Акханаба, но многие разворачиваются и уходят без стука...
— И тем, кто стучится, и тем, кто уходит, не постучав, — всем им проливается скорбь Твоя...
— Ибо сказано было: Не плачьте, ибо когда дверь откроется, кто будет за ней, как не сам Всемогущий?
— Говорю вам, что, раз отворившись, дверь пребудет открытой и не затворится вовек. Всяк страждущий узрит её, хотя и не всяк зрячий...
МирдемИнггала вспомнила то, что узнала от духа матери. Умершие способны переговариваться между собой через посредство одного великого голоса. Сказав так, Шаннана ни словом не упомянула Акханабу.
Воистину мы со всех сторон окружены тайной, подумала королева, глядя на лик Всемогущего. Великие тайны бытия разгадать не под силу даже Рашвену.
— Приемля с покорностью судьбу такой, какая она есть, не ропща и без гнева, ты найдешь покой и тихое счастье. Смирись, склони голову, и со временем получишь награду столь щедрую, что и представить нельзя...
— В мире всё равно в своем величии и значимости...
— Всю жизнь учись познавать себя и ближнего своего, ставя его во многом превыше себя...
К непрерывной молитве наконец присоединился хор мальчиков-певчих. Королева с любопытством отметила, как мастерски используют сливающиеся воедино голоса возможности акустики просторного каменного помещения. Воистину, здесь дух и камень становились единым целым в полной гармонии.
Почувствовав, что сердце взволнованно колотится в груди, королева просунула руку под одежды и попыталась умерить его биение и успокоиться. То, что она собиралась вскоре совершить, было открытой изменой её государю и мужу. Если письмо перехватят, она будет обречена. Возвышенная гармония церковного пения, всегда прежде успокаивающая и умиротворяющая её, на сей раз не умерила её тревоги. Перед лицом ужасных обстоятельств не было возможности искать успокоения в мыслях о величии вечности.
Получив благословение от священника, женщины двинулись к выходу из храма. Покрыв головы шалями, они снова ступили под палящий дневной свет. В лицо им пахнул раскаленный ветер.
Теперь королева направилась к порту, туда, где норовистая Такисса, разлившись в широкой заводи, приобретала сходство с небольшим темным морем. Прибывшая из далекого Олдорандо купеческая барка с трудом причаливала к берегу. И, хотя в связи с неутихающим ветром, дыханием пустыни , порт был безлюдней обычного, в несколько судов всё же грузили товары. Груженые телеги, бочонки, деревянные ящики и тюки, сложные вороты и стрелы кранов — всё это, обычное в любом крупном порту, виднелось повсюду. Брезент трюмных покрышек и промасленная парусина звонко хлопали на ветру. Не проронив ни слова, королева уверенно, преследуя некую конкретную цель, прошла половину порта и остановилась перед устрашающих размеров деревянным складом с вывеской Лордриардрийская ледоторговая компания над широкими воротами. Этот склад был также штаб-квартирой самого известного ледяного капитана, Криллио Мунтраса из Лордриардри, недавно спасшего самого короля.
Внутри, по сторонам узкого центрального зала, под потолком которого двигались туда и сюда балки кранов, на стенах склада были устроены в пять этажей неогражденные террасы с множеством комнат. За их наглухо закрытыми дверями, прорезанными в толстых двойных стенах, набитых тростником, хранился лед.
Осмотревшись, королева МирдемИнггала выбрала одну из дверей на самом нижнем ярусе и решительно направилась к ней. Мэй ТолрамКетинет неохотно последовала за госпожой. Это место, полное грубых мужланов, крайне ей не нравилось.
За дверью внутри комнаты с воротами на улицу двое работников под надзором какого-то толстяка снимали с телеги пустые бочонки и по булыжному полу откатывали их к стене, выстраивая там в ряд.
— Я ищу Криллио Мунтраса, — сказала королева толстяку.
— Хозяин очень занят, — сухо отозвался тот, взглянув на пришедших с большим подозрением. — Сейчас он не может ни с кем разговаривать.
Перед тем как зайти на склад, королева накинула на лицо вуаль, чтобы не быть узнанной рабочими.
— Думаю, мне он всё же согласится уделить минутку внимания, — сказала она. Сняв с пальца кольцо, она протянула его толстяку. — Покажи ему это и попроси принять меня.
Недовольно бормоча, толстяк отправился выполнять просьбу незнакомки. Судя по одежде и выговору, он был уроженцем Димариама, лежавшего по ту сторону моря Орла, в северной части Геспагората.
Постукивая от нетерпения носком туфли по булыжнику, королева приготовилась ждать, но не прошло и трех минут, как толстяк вернулся, причем и его осанка и поведение разительно изменились.
— Нижайше прошу у госпожи позволения проводить её к капитану Мунтрасу.
Вслед за толстяком, оказавшимся самим помощником капитана, они прошли в соседнее помещение, где пахло столярным клеем и свежеструганным деревом. Здесь старый плотник и четверка его дюжих подмастерьев пилили и строгали доски, сколачивая из них глухие ящики для перевозки льда. Повсюду на полу, на верстаках и лавках валялись молоты и топоры. Не прекращая работы, плотники проводили внимательными взглядами двух незнакомок со скрытыми под вуалью и шалью лицами.
Откинув висящую на стене попону, провожатый королевы распахнул спрятанную за ней крепкую дверь. Поднявшись по начинавшейся за ней лестнице, они очутились в длинной низкой комнате второго этажа. В начале комнаты корпели над бумагами несколько сутулых писарей. В дальнем конце комнаты стоял другой стол, гораздо больше писарских, с монументальным, как трон, креслом за ним. Поднявшийся из-за этого стола тучный мужчина, лучезарно улыбаясь, двинулся навстречу королеве. Низко поклонившись, он взмахом руки отпустил помощника и предложил королеве проследовать за ним в его личный кабинет за дверью позади его просторного стола. Королева МирдемИнггала обернулась к Мэй.
— Подожди здесь.
— Но, ваше величество... — растерялась фрейлина. — Я не должна оставлять вас наедине с мужчиной, иначе зачем я вообще здесь?
— Ты останешься здесь, такова моя воля. И постарайся не мешать этим людям — у них сложная работа.
Мэй не ответила, брезгливо поджав губы.
* * *
Хотя сам кабинет ледяного капитана был невелик и грубо обшит досками, обставлен он был отлично, с широким окном, откуда открывался отличный вид на реку перед набережной. На стенах висели картины известных мастеров, и во всех деталях дорогой мебели чувствовалась особая элегантность и изысканность, разительно не похожая на скучную деловую обстановку конторского помещения перед ним. В женщине, изображенной на самой большой из картин, королева МирдемИнггала со смущением узнала себя.
— Ваше величество, я счастлив и горд принять вас у себя, — ледяной капитан низко поклонился, просиял новой улыбкой, и, резко склонив голову на бок, продемонстрировал свой полный восторг и восхищение королевой, как раз освобождавшейся от вуали и покрывающей голову шали. Как обычно, сам капитан был одет в простой кидрант с карманами, оборванными руками бессчетных попрошаек в многочисленных экзотических портах всех трех южных морей Кампаннлата.
Удобно усадив королеву и предложив ей бокал вина, охлажденного собственноручно наколотым лордриардрийским льдом, капитан протянул к гостье руку. Раскрыв ладонь, он показал королеве её кольцо, после чего возвратил его ей со всеми возможными церемониями и настойчивой просьбой лично надеть драгоценность на её не менее драгоценный пальчик.
— Это кольцо — моя самая выгодная сделка, — искренне сказал он.
Королева улыбнулась.
— Тогда вы были просто бедным молодым лоточником, шлявшимся босиком по базарам.
— Много хуже, ваше величество, — я был жалким нищим, хотя и с амбициями.
— Зато теперь вы неприлично богаты, — напомнила королева.
Ледяной капитан мрачно вздохнул.
— Да, это так. Пожалуй, я смог бы купить весь этот город — за исключением, понятно, вашего дворца. Но к чему мне теперь все мои богатства, ваше величество? За какие деньги мира можно купить молодость? Спасибо хотя бы на том, что нажитое богатство даст мне коротать старость, не думая о завтрашнем дне.
— Нельзя не признать, что ваше положение несколько отличается — в лучшую само собой сторону — от положения большинства простого люда, — нейтральным тоном заметила королева.
Смех капитана был открытым и уверенным. Без церемоний закинув ноги на стол, он поднял свой бокал и предложил тост за здоровье королевы.
Королева королев внимательно взглянула на капитана. Затрепетав от внезапно нахлынувшего чувства, Криллио Мунтрас опустил глаза, словно желая защититься. На своем веку он перевидал девиц и женщин не меньше, чем глыб льда, но перед сказочной красотой королевы он чувствовал себя бессильным.
МирдемИнггала заговорила. Первым делом она спросила капитана о его семье, осведомилась о здоровье жены и детей. Она помнила, что у капитана есть дочь (умница) и сын (дурак), и знала, что сын капитана, Див, в скором времени должен принять от отца семейное дело, торговлю льдом, позволив последнему уйти наконец на покой. Но передача дел сыну и последующий уход на покой уже давно откладывались из рейса в рейс. Своё последнее плавание Мунтрас собирался закончить полтора теннера назад, как раз когда король Орел бился под Косгаттом с дикими дриатами. Однако его затянувшееся пребывание здесь говорило о том, что последний рейс едва ли закончится скоро — Диву всё время требовались подробные наставления отца...
Королева знала и то, что, хотя сын ледяного капитана и был несказанно глуп, груб и развратен, отец всё равно любил его. В то время как собственный отец Мунтраса был с ним поистине жесток, и в юности выгнал его из дома, заставив зарабатывать себе на пропитание нищенством и грошовой торговлей — и всё это лишь для того, чтобы заставить своего отпрыска познать все стороны жизни, а самому убедиться, что торговля льдом попадет в надежные руки. Капитан Мунтрас ещё раз рассказал королеве эту семейную историю, но ей никогда не надоедало её слушать.
— У вас была удивительная жизнь, — сказала она наконец. — Из сына богатого торговца вы сделались нищим в чужой и далекой стране, а потом сами сделались сказочным богачом, владельцем крупнейшей торговой компании в мире.
На лице капитана промелькнула растерянность; в словах МирдемИнггалы он услышал намек на неоправданность или ошибочность своего обхождения с сыном. Чтобы сгладить неловкость, он кашлянул и проговорил:
— Я горд тем, что сумел выбиться в люди и разбогатеть именно тогда, когда с большинством моих сограждан происходило обратное. Я заработал огромное состояние, и я не стыжусь этого.
Содержался ли в словах капитана намек на то, что его гостья относилась к ещё более счастливому меньшинству или нет, королева не поняла, да и не захотела ломать над этим голову. Вместо этого она, желая разрядить обстановку, успокоительно, как только она одна отлично умела, спросила:
— В своё время вы рассказывали мне, что начинали своё дело с одним кораблем. Сколько же кораблей у вас сейчас, капитан?
— Да, ваше величество, мой отец действительно оставил мне один-единственный латанный-перелатанный кораблик, старую калошу, и это было всё, с чего я начинал, — с удовольствием сказал Мунтрас. — Сегодня я собираюсь передать сыну флот в двадцать пять прекрасных судов. У меня есть быстроходные морские шлюпы, эскортные фрегаты и пакетботы, отлично приспособленные к хождению по рекам, с вместительными трюмами, чтобы везти большой груз льда для продажи. Только теперь многим становится ясна выгода торговли льдом. Чем жарче делается на нашей грешной земле, тем больший груз отличного лордриардрийского льда готов потребить рынок, и тем больше мы, ледяные капитаны, зарабатываем. Чем хуже живется народам, тем большую выгоду я получаю.
— Но ваш лед тает, капитан, — напомнила королева.
— Конечно, и это стало неистощимым источником моего дохода. Однако лордриардрийский лед, самый холодный, вырубленный из морозного сердца горных ледников, тает медленней, чем лед, который предлагают на продажу другие торговцы, особенно эти жалкие мошенники из Попевина.
Капитан откровенно наслаждался беседой с королевой, хотя от его внимания не ускользнуло, что МирдемИнггала чем-то расстроена, и над её обычно безоблачным челом словно собираются тучи. Он без труда догадался, что она явилась просить его о некой услуге. И умудренному жизнью капитану не составляло особого труда понять, что это может быть за услуга.
— Скажу вам вот ещё что, ваше величество, — наконец решился он. — Вы правоверная дочь своей страны, и вера ваша чиста, поэтому не мне напоминать вам об искуплении. Так вот: мой лед — это моё искупление. Чем меньше становится льда, тем больше в нём нужды, и чем больше в нём нужды, тем выше на него цена. Мои корабли ходят в ваши края от моего родного Лордиардри, пересекают море Орла, поднимаются по Такиссе и Валворалу до Матрассила и самого Олдорандо, посещают побережье и воды всего Борлиена... и заглядывают даже в Кивассиен!
Королева вздрогнула, явно без особой радости слушая, как капитан мешает религию и торговлю.
— Что ж, отрадно слышать, что хоть кто-то процветает в нынешнюю тяжелую пору, — сухо сказала она.
Она отлично помнила те далекие времена, когда ещё девочкой путешествуя по Олдорандо вместе с матерью, повстречала на базаре юного тогда димариамца. Он был бос и одет в рубище, но на его губах играла улыбка; откуда-то из глубин своего нищенского наряда он тогда выудил кольцо, прекрасней которого королева не видела ни до, ни после. Её мать, Шаннана, дала ей тысячу золотых рун, чтобы она купила приглянувшуюся драгоценность. На следующий день королева вернулась на базар специально для того, чтобы купить кольцо, и с тех пор носила его не снимая.
— За кольцо я ободрал вас тогда немилосердно, ведь это не более, чем искусная подделка, — с улыбкой признал Криллио Мунтрас, перехватив её взгляд. — Но вернувшись домой я смог купить ледник и открыть своё дело. Так что по сути дела я обязан вам всем.
Капитан рассмеялся, и смех королевы вторил его смеху — она давно знала об этом. Но время его было дорого, и он решил наконец перейти к делу.
— Итак, государыня, поскольку вы явно пришли сюда не за тем, чтобы купить у меня лед, так как для такой цели вы обычно присылаете дворцового мажордома, осмелюсь спросить — так за чем же? Чем я могу вам служить?
— Капитан Мунтрас, я оказалась в затруднительном положении, и мне крайне нужна ваша помощь.
Прогнав веселье, капитан мгновенно посерьёзнел.
— Слушаю вас, ваше величество.
— Я очень ценю вашу готовность служить, Криллио. И уверена в вашей честности и надежности, чем вы, без сомнения, отличаетесь, и на что я могу рассчитывать. У меня есть крайне важное письмо, и я хочу попросить вас доставить его тайно. Только что вы сами упомянули Киивассиен, что на границе с Рандонаном. Могу я быть уверена в том, что вы сможете доставить моё письмо некоему генералу, состоящему в командовании Второй армией, и что никто не узнает об этом?
При этих словах лицо капитана затвердело настолько, что его круглые щеки стали казаться высеченными из камня. Он моментально понял, о ком идет речь, и что ждет его лично, если письмо попадет в руки короля.
— Там идет война, а на войне всякое может случиться, — хмуро сказал он. — Ни за что нельзя ручаться, ваше величество. Судя по последним новостям, дела борлиенской армии стали совсем плохи, и Киивассиен вот-вот падет. Я не рискну послать туда корабль. Они, знаете ли, обходятся мне совсем недешево.
— Вы торгуете в этой стране льдом моей королевской милостью, — уже другим тоном напомнила МирдемИннгала. — И эта милость далеко не вечна.
— Что ж, это так, — неохотно признал капитан. — И мне совсем не хочется лишиться вашего расположения. Ради вас я готов пойти на риск, ваше величество. Куда нужно доставить письмо?
— Имя адресата вам известно. Сейчас он вблизи деревни под названием Ут Фо, расположенной в джунглях Чвартских гор.
Ледовый капитан благоразумно не стал спрашивать, откуда у королевы столь точные сведения.
— Это упрощает дело, миледи. Открою вам секрет: отсюда один мой корабль идет в Киивассиен и дальше в Пурич в нечестивом Рандонане. Так и быть, я прикажу его капитану подняться вверх по Касолу, в Орделей. Там уж придется отправить ваше письмо со специальным гонцом. Надеюсь, мне удастся найти столь смелого человека. Само собой, ему придется немало заплатить за риск...
— Сколько?
Капитан задумался, перебирая своих людей и представляя, сколько каждый из них может запросить за столь опасную и щекотливую услугу.
— На этом корабле есть один проворный десятилетний юнга, который охотно возьмется за это за сотню золотых рун. Когда так молод, не боишься смерти... — наконец сказал он. — Но, сами понимаете, задержка корабля на маршруте обойдется мне очень дорого.
— Сколько?.. — уже гневно повторила королева.
— Тысяча рун золотом, — помолчав, ответил капитан. — Я был бы и рад сбавить цену, ваше величество, но вы и сами понимаете, что люди болтливы, а завязать язык узлом им может только достойная оплата.
МирдемИннгала поджала губы. Цена была непомерно велика, но капитан знал, что королева была готова к ней. Она неохотно протянула ему увесистый кошель с сотней золотых и вручила другой кошелек, с письмом к генералу ТолрамКетинету.
Мунтрас снова поклонился. Риск был велик — но и прибыль обещала быть огромной. К тому же, доставка письма давала ему отличный повод закончить затянувшееся сверх всякой меры пребывание в Матрассиле, которое начало уже откровенно тяготить его однообразием деловой суеты и ужасной жарой.
— Я рад и горд, что могу оказать вам услугу, ваше величество. Я лично займусь этим делом. Но сперва я отведу свой корабль в Олдорандо, где должен завершить дела. Переход вверх по реке займет четыре дня, ещё два дня я простою там, и за два дня вернусь обратно. На всё уйдет неделя. После короткой остановки в Матрассиле я пойду дальше на юг, в Оттасол. Там я передам ваше письмо младшему капитану — и уж он отправится в путь со всей возможной поспешностью.
— Как долго! — немедля возмутилась королева. — Вам обязательно плыть сначала в это Олдорандо?
Мунтрас вздохнул.
— Это будет моё последнее плавание, миледи. Я должен завершить дела и проститься с людьми, что служили мне верой и правдой много лет. У купцов своя честь.
МирдемИннгала смягчилась.
— Хорошо, поступайте как должно, капитан Мунтрас. Но надеюсь вы поняли, что дело, о котором идёт речь в этом письме, крайне срочно и требует совершенной секретности? Всё должно остаться строго между нами. Привезите мне ответ генерала, и я щедро вас отблагодарю. Очень щедро!
— Не сомневаюсь, ваше величество.
Распив с капитаном ещё по бокалу охлажденного вина, королева распрощалась с ним, и, приободрившись, почти весело двинулась обратно во дворец в сопровождении фрейлины, сестры генерала, письмо к которому наконец начало свой долгий путь. Какое бы решение ни принял король, её выбор был уже сделан...
* * *
Жаркий ветер гулял по всему дворцу, хлопал дверями и взметал занавеси. Король ЯндолАнганол, без кровинки в лице, вел разговор со своим личным духовником, мрачным, совершенно лысым АбстрогАзенатом. После нескольких минут бессмысленных рассуждений на тему укрепления веры духовник всё же сказал:
— Ваше величество, дело, о котором вы толкуете, свято по своей сути, и я верю, что в сердце вы уже сделали правильный выбор. Ради нашей святой веры вы сумеете скрепить новый брачный союз, и мы, святые отцы Церкви, благословляем вас на это.
В ответном слове короля звенела сталью яростная одержимость:
— Если я пойду на союз, о котором ты говоришь, святоша, это будет означать, что я во власти Вутры, и впущу его в святую обитель. Страшно представить, какие кары тогда Акханаба ниспошлет на Борлиен и на меня, его короля, лично!
— Не стоит так сгущать краски, мой повелитель, — скорбно сказал духовник. — Уже нет сомнений, что ваша королева и её подлый брат плели сети заговора против Сиборнала, желая втянуть нас в войну, и теперь, хотя сам ЯфералОборал и получил по заслугам, королеву следует изгнать. О браке с ней не может быть и речи. Один Вутра знает, какие ещё козни у неё на уме.
Духовник уже уверовал в ложь, которой дал ход сам король; наверняка уверовал лишь внешне, но всё же вслух не ставил слова короля под сомнение. Идея пустить такой слушок принадлежала старику-отцу короля, — и, раз сорвавшись с нужных уст, клевета стала всеобщим достоянием, а затем и законным свидетельством против преступной королевы.
Панновальские послы в своих покоях ожидали ответа короля, не переставая сетовать на неудобства маленького и жалкого матрассильского дворца, на его нищету и плохое гостеприимство. Королевские придворные без устали вели с ними споры, ревностно отстаивая друг перед другом только им самим выгодные преимущества нового союза. Сходились же придворные только в одном: как только король Орел разведется с королевой и женится на Симоде Тал, вопрос о недопустимо выросшем за последние годы поголовье фагоров в Борлиене снова будет поднят со всей строгостью.
По утверждению старых летописей в незапамятные времена Весны огромные полчища фагоров захватили Олдорандо, сожгли и сровняли с землей его столицу. С тех пор лютая ненависть к двурогим передавалась в Олдорандо из поколения в поколение. Год от года популяция фагоров на его территории неуклонно уменьшалась. Панновальский престол считал обязательным, чтобы Борлиен так же неукоснительно следовал общепринятой в Империи политике. Как только Симода Тал станет женой короля Борлиена и министры её двора получат должности при матрассильском дворе, требование гонений на анципиталов будет выдвинуто самым решительным и недвусмысленным образом. Едва нечестивая МирдемИнггала сойдет со сцены и король Орел окажется в полной их власти, величайшего в истории святого похода против двурогих не миновать.
Но что же король, каким будет его решение?..
В четырнадцать часов с несколькими минутами король стоял нагишом в одном из верхних покоев дворца. На стене, с мрачной торжественностью отсчитывая секунды, раскачивался золотой маятник огромных напольных часов. Напротив, на другой стене, висело большое серебряное зеркало. По углам гардеробной молча ожидали знака от короля молодые прислужницы, готовые сию же минуту начать одевать монарха и готовить его к встрече с иноземными послами.
Между маятником и зеркалом ходил быстрыми шагами от стены к стене сам король ЯндолАнганол. Мучаясь в нерешительности, он раз за разом проводил пальцами по ещё свежему шраму на бедре, потирал бледный плоский живот или заглядывал себе за спину, чтобы увидеть там вспухшие кровавые полосы, спускавшиеся от плеч до литых ягодиц. Видя в зеркале отражение мускулистого, жестоко исхлестанного бичом мужчины, он рычал от бессильной ярости.
Он мечтал отправить панновальцев прочь, несолоно хлебавши; охватившая его черная ярость и кхмир затмевали разум, и он колебался на грани такого решения. После этого он мог стиснуть в объятиях самое дорогое, что было у него на свете, — королеву — и усеять её рот горячими поцелуями, перемежая их с клятвами не расставаться никогда, с обетами вечной любви и верности. Он мог также и публично обвинить её в измене, став в глазах её негодяем, а в глазах народа святым, готовым бросить всё к ногам своей страны.
Те, кто следил сейчас за ним со стороны, издалека, а именно семейство Пин с Аверна, многие часы проводившее за изучением глубинных психологических связей и духовных противоречий королевского мозга, считали себя вправе с уверенностью заявить, что решение, сию минуту сводящее с ума короля, на самом деле принято им уже очень давно, ещё на пороге злосчастного дома терпимости, где Криллио Мунтрас и Мэтти подхватили раненого государя под руки. Хранящаяся в банках памяти Пин информация восходила к той далекой поре, когда, около шестнадцати поколений назад, большую часть Кампаннлата укрывали непроходимые снега, а в далекой глухой деревне, зовущейся Олдорандо, правил лорд АозроОнден, далекий предок Анганолов. Нанизанной на эту неразрывную нить, висела бусина-история роковой размолвки между отцом и дочерью, скрывшаяся в тени четырех долгих веков, но до сей поры не забытая.
Семя разлуки с самым дорогим лежало в короле ЯндолАнганоле, зароненное в его разум много поколений назад, погрязшее так глубоко, что сам он и понятия о нём не имел. Плодородной почвой для этого семени было презрение к самому себе, имеющее ещё более древнее происхождение. Именно это презрение к себе заставило короля отвернуться от ближайших друзей и связаться с фагорами; чувство это было взращено и отточено несчастьями и отверженностью детства и юности короля. Эти подспудные движущие силы были глубоко захоронены, но тем не менее голоса их доносились до поверхности сознания короля, и звучали хоть и слабо, но весьма отчетливо.
Резко отвернувшись от зеркала, от бледной фигуры, мелькавшей в серебряной глубине, король жестом велел служанкам приблизиться. Он протянул им руки, и его принялись одевать.
— Корону, — велел он, когда служанки закончили причесывать его темные волнистые волосы. Он сумеет наказать ожидающих его дигнитариев, он накажет их, поднявшись над ними на недосягаемую высоту.
Через несколько минут дигнитарии, прервав скучное ожидание, с тревогой бросились к окнам Зала Совета, заслышав за ними строевой шаг. За окном они увидели огромное число покрытых длинной белой шерстью голов с острейшими блестящими на солнце рогами — голов, посаженных на широкие плечи, подпираемые мощными спинами, услышали грохот сапог и — эхом — скрип кожаного боевого доспеха. Под окнами зала прошел Первый полк Фагорской гвардии при полном параде — такое зрелище способно было внушить беспокойство даже самым стойким из людей. Вид марширующих двурогих, чьи руки и ноги гнулись в локтях и коленях в обе стороны, был совершенно нечеловеческим. Марширующие существа казались выходцами с того света, настолько поразительным и сверхъестественным было чувство, вызываемое видом коленей, с одинаковой легкостью сгибающихся вперед и назад.
Король выкрикнул команду. Фагоры остановились, так же не по-человечески, но очень по-фагорски, мгновенно перейдя от ходьбы к полной неподвижности.
Раскаленный ветер шевелил шерсть на плечах воинов сплоченного отряда. Покинув своё место во главе строя, король четким солдатским шагом вошел во дворец. Почетные гости и полномочные послы в панике переглянулись, почему-то думая о возможности своей немедленной насильственной смерти.
Войдя в зал, король остановился и молча обвел взглядом послов. Один за другим присутствующие поднимались с мест. Наслаждаясь их ужасом, король длил паузу. Наконец он заговорил:
— Вы потребовали от меня сделать необычайно трудный и жестокий выбор. И вместе с тем нет причины, по которой я мог бы задержать ответ. Мой первейший долг всегда и во всём — служение моей стране. Поэтому я не позволил личным переживаниям вмешаться в ход дела. Я принял решение выслать королеву МирдемИнггалу из столицы. Сегодня она ещё останется здесь, во дворце, но завтра отправится в свой родовой дворец на побережье. И если Святая Панновальская Церковь соблаговолит выдать своему покорному слуге грамоту — разрешение на развод, я разведусь с королевой, моей женой. И женюсь на Симоде Тал, наследнице королевского дома Олдорандо.
Со всех сторон зала нерешительно и медленно зазвучали довольные аплодисменты и одобрительные возгласы. Лицо короля осталось бесстрастным. Послы направились к нему, но прежде чем они успели до него добраться, прежде чем хотя бы один из них смог коснуться его рукой, король повернулся на каблуках и вышел из зала.
Палящий ветер, дыхание пустыни , захлопнул за ним дверь. Роковой выбор, который вскоре разрушит всё, что только было близко и дорого королю, был наконец совершен...
Глава 5.
Знакомство
с мифологией
Лицо Билли Сяо Пина было круглым и такими же скругленными были его черты, нос и глаза. Крошечный рот походил на бутончик розы. Кожа была гладкой и желтоватой. До сих пор он покидал пределы Аверна лишь однажды, когда вместе со своими ровесниками, как и он, только что достигшими совершеннолетия, отправился в обязательное торжественное паломничество к Агнипу, священной родине авернцев.
Билли был скромным, но целеустремленным молодым человеком, хорошо воспитанным, с отличными манерами, что в общем-то можно было сказать и обо всех других его ровесниках, и никто не сомневался, что он встретит смерть достойно и не теряя самообладания. Ко время получения рокового приза Билли исполнилось двадцать земных лет, что по исчислению Геликонии составляло чуть больше четырнадцати местных.
Лотереей Отпуск на Геликонии управляла исключительно воля случая, но, несмотря на это, среди тысячи членов семейства Пин не было такого человека, который бы не считал, что именно Билли является налучшим возможным кандидатом из всех.
Как только итоги лотереи были объявлены и началась сложная подготовка к отлету, старейшины его клана освободили Билли от работы и предоставили ему несколько дней положенного по обычаю прощального отпуска, которые тот провел в специально оборудованных для отдыха отсеках Аверна. Вместе с ним, по тому же обычаю, туда же отправилась и его нынешняя подружка, Рози Йи Пин, а также добрые друзья.
Среди стерильно-чистых коридоров и отсеков земной станции наблюдения имелось место, специально изобретенное для развлечения и отдыха экипажа. Первоначальным проектом оно не было предусмотрено. Но по своей орбите Аверн несся вот уже 3269 лет, и все имевшиеся в распоряжении её жителей силы, свободные от наблюдения за Геликонией и ухода за самой станцией, были брошены на борьбу с их главнейшим и опаснейшим недугом: мертвящей апатией. Поэтому ещё много веков назад часть жилых отсеков Аверна, несмотря на вызванную этим тесноту, была отдана имитации различных природных условий Геликонии, и в таком отсеке человек мог внезапно оказаться в самом центре искусственного тайфуна или другого планетного явления, иногда приятного и расслабляющего, а иногда весьма зловещего, вселяющего страх и наполняющего кровь живительным адреналином.
В одном из таких отсеков-иллюзионов окруженный ближайшими друзьями Билли наслаждался горными видами. Они провели несколько дней в бревенчатой хижине, притулившейся на ровном пятачке, прямо над бездонной пропастью. Подобный дешевый квази-отдых некогда был очень популярен на Земле и поначалу голографы Аверна создавали проекции земных же экзотических местечек, курортов и смотровых площадок. Однако уже тысячи лет назад с общего согласия экипажа все земные виды были заменены видами Геликонии. Билли и его друзья отправились на отрых в недоступное самим обитателям планеты высокогорье грозного хребта Нктрикх — конечно же, лишь иллюзорно.
Насладившись горными видами, они в один миг перенеслись в восточный Кампаннлат, в населенный лишь женщинами и мальчиками, которых они убивали по достижении совершеннолетия город Хаккаут, столицу расположенного за Нктрикхом таинственного Морструала, скрытую в одной из бесчисленных бухточек тысячемильного побережья. Выйдя из неё на небольшом корабле, они отправились в плавание по морю Ардент и миновали вечные несокрушимые утесы Мордриата, вырастающие из пены волн и уходящие в небеса почти на шесть тысяч футов — туда, где гранитные плечи круч укутывали белые мантии облаков. Знаменитый водопад Сцимитар низвергал свои воды в объятия морской зыби с невообразимой высоты в милю. Так Билли начал свой, пока иллюзорный путь к цели, ибо своей мифической родиной на Геликонии он выбрал именно едва известный для борлиенцев Морструал. Завершиться его плавание должно было в Валлгосе, столице одноименной страны к югу от Трибриата, откуда его условный путь вел прямо в вожделенный Матрассил.
Однако какими бы захватывающими и впечатляющими ни были подобные зрелища, сознание наблюдателей не могло избавиться от колючей, как крохотная косточка в горле, мысли, что все устрашающие лавины и водопады, все близкие и далекие пики и красоты на самом деле созданы системой голографических устройств в комнате размерами восемнадцать на двадцать футов.
Завершив наконец отпуск, Билли немедленно отправился к своему личному наставнику и опустился перед ним на корточки в традиционной позе почтения.
— Итогом даже самого долгого разговора всегда становится молчание, — коротко сказал наставник. — Стремясь найти жизнь, ты найдешь смерть. Хотя и то и другое — только иллюзия.
Наставник был категорически против лотереи Отпуск на Геликонии , которую он считал не более, чем глупой и вызывающей смуту тратой и без того скудных ресурсов станции, и особенно против того, чтобы победители лотереи становились героями дня, поскольку залогом любой стабильности он логично считал отсутствие всякого движения. Старик был ярым поклонником пагубного иллюзионизма, ставшего на станции превалирующей философией. В дни юности он написал поэтический трактат длиной ровно в тысячу слов, озаглавленный О временах Великого Года Геликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизнь . В нем утверждалось, что Геликония со всеми её чудесами — не более чем проекция коллективного бессознательного обитателей станции, и что исследуя её, они исследуют лишь самих себя.
Эти тезисы, легшие в основу того иллюзионизма, что стиснул в своих когтях разум Аверна, по сути являлись продуктом самого же иллюзионизма. Билли, всегда признававший за собой неприятие подобной философии, но никогда не умевший выразить своё несогласие на словах, поскольку все знания, переданные ему учителем, тот заключил в прокрустово ложе своей фантастической идеологии, теперь, в преддверии расставания с родным домом-станцией Аверн, решил таки высказаться, чтобы выплеснуть смущающее душу раз и навсегда.
— Довольно скоро мне придется встретиться с настоящим миром и познать его радости и беды, также настоящие, — горячо сказал он. — Пускай ненадолго, но я получу возможность взбираться на настоящие горы и ходить по улицам настоящих городов. Люди, с которыми мне предстоит встретиться, идут по тропинкам настоящей человеческой судьбы.
— Не стоит так увлекаться понятием настоящий — оно чревато предательством, — возразил умудренный годами наставник. — То, что мы чувствуем, есть продукт реакции нашего мозга на нервные импульсы, не более. Чувства могут ошибаться, разум же и мудрость видят далеко. Для них нет ничего недоступного.
— Как скоро не будет ничего недоступного и для меня, — гордо заявил Билли.
Но болезненное желание вечно поучать не знает меры. Многозначительно подняв палец, старик продолжил свою речь. Билли кротко слушал.
Обладая изрядным личным опытом и познав опыт, накопленный за многие века человечеством на Земле, наставник знал, что в корне всего лежит сексуальное желание. Хорошо зная натуру Билли, весьма распутного молодого человека, любителя не одобрявшихся на станции излишеств, старик справедливо считал, что такому развратнику необходима особенно строгая упряжь. Едва эфемерная возможность встретиться с вожделенной королевой МирдемИнггалой замаячила на горизонте, Билли без колебаний отвернулся от Долга, святой обязанности каждого авернца служить Земле. О да, по случайным обмолвкам наставник сумел составить представление о затаенных желаниях своего последнего ученика, хотя тот никогда не говорил о них прямо. Больше всего на свете Билли желал встретиться с королевой королев лицом к лицу и вступить с ней в сладостное соитие.
Жизнь молодого авернца — его бытие — было чистым, стерильным, подчиненным бесчисленным правилам и установлениям. Идеальное же или настоящее — пользуясь сомнительной терминологией ученика — существовало не где-то в абстракции, а воплощалось в конкретной личности, близкой, но недоступной в данный момент: с Билли речь не могла идти ни о ком, кроме королевы королев. Приняв это утверждение за аксиому, из него можно было сделать несколько интересных выводов.
— Наши жизни посвящены Цели, у нас есть роль, которую мы должны сыграть, роль, основанная на Долге перед Землей и её людьми, даровавшими нам бытие для этой Цели, — гордо заявил наставник. — Высшее наслаждение нашей жизни должно проистекать только из точнейшего и вернейшего исполнения этого Долга. Оказавшись на Геликонии, ты немедленно и навеки лишишься возможности исполнять Долг. Поэтому, ты должен тотчас отказаться от этого ужасного приза и немедля вернуться к работе. Ты и так бездельничал недопустимо долго.
Билли Сяо Пину вдруг нестерпимо захотелось увидеть выражение лица наставника, произносившего такие возвышенные и полные пафоса слова, и он решился поднять глаза. Сгорбленный старик, которого он увидел перед собой, напоминал вросшее корнями в благодатную почву древнее дерево, ибо каждый его выдох с произносимым словом был направлен вниз, на укрепление связующих с пластиковым полом корней, а каждый вдох возносил голову к заменяющему небо потолку. Не было ничего, что могло бы потревожить и смутить сердце такого человека, он на всё привык взирать бесстрастно, даже на скорую смерть последнего ученика.
Как и за большинством событий на станции, за сценой встречи Билли и наставника следил глаз телекамеры, и любой из шести тысяч обитателей Аверна при желании мог стать свидетелем этой сцены, стоило ему только переключить свой телеприемник на неё. На Аверне не было тайн. Уединение, возможное лишь в лишенных камер технических каналах, считалось крамолой и свидетельством диссидентских наклонностей.
Глядя в бесцветные глаза наставника, Билли вдруг понял, что тот и сам не верит в Землю. Земля! — об этом старик мог говорить с ним до бесконечности, но едва ли он посмотрел хоть один фильм о ней и не знал, как знал он, настолько глубока и неисчерпаема была земная жизнь. Ведь в отличие от Геликонии Земля была недоступна, и обитатели станции старались не травить себе душу её видами. Для наставника и тысяч ему подобных Земля стала просто абстрактным идеалом — чистой стороной души всех обитающих на борту станции, символом и раем, в отличии от ада Геликонии.
Глуховатый голос твердил о давно известном и избитом, о святой проекции светлой стороны их духа, а Билли тем временем думал о том, что старик, как видно, давно уже не верит и в подлинность существования Геликонии. Для человека, с головой ушедшего в софистику вокруг противоречий, порождаемых замкнутой поневоле жизнью станции, Геликония была не более чем ещё одной иллюзией, творением подсознания.
Приз большой лотереи придумали именно для того, чтобы противостоять этому всеобщему искажению восприятия. Светлые мечты обитателей станции — трагичным, хотя и вполне понятным образом сосредоточенные вокруг далекой, но навеки недоступной Земли — медленно, поколение за поколением, умирали, и так продолжалось до тех пор, пока насильственное заключение на станции, вечно мчащейся вокруг центра её коловращения, гигантского, окутанного дымкой облаков предмета общего изучения, планеты, медленно меняющей времена своего Великого Года, не превратилось в добровольное служение. Билли предстояло уйти и умереть во имя того, чтобы остальные могли жить.
Когда наставник наконец замолчал, Билли воспользовался паузой, чтобы подвести итог встрече, ибо его уже ждали куда более интересные дела.
— Тысяча благодарностей за заботу, Учитель.
Низкий поклон, поворот — и вот он за дверью. Глубокий облегченный вздох. Никогда больше он не увидит своего занудного старого учителя, и одно это заставляло его благодарить судьбу, вручившую Билли столь неожиданный и страшный дар...
По обычаю свой последний час на станции отбывающий проводил в постели с возлюбленной. Когда он истек, Рози Йи Пин, повернув личико к Билли, в последний раз обвила руками потную шею любовника.
— Билли, я верю, что там, внизу, с тобой всё будет хорошо, — прощебетала она. — Я никогда не забуду тебя, буду всю жизнь возлагать цветы к твоему портрету, пока сама не завершу своё служение. Прошу об одном: не касайся их глупой религии. Жизнь внизу — сплошное безумие, у всех там мозги не на месте, столько у них в голове бродит религиозной чепухи — даже у этой твоей распрекрасной королевы!..
Билли смачно поцеловал подружку в губы и торопливо поднялся, натягивая трусы и всё прочее. Перед торжественным отбытием в ангар ему ещё предстояла некая тайная и крайне неприятная процедура, без которой, однако, он не счел нужным обойтись.
— Живи счастливо. Пускай ничто не омрачит твоего будущего.
Внезапно и весьма неожиданно лицо Рози исказилось от злости.
— Зачем ты разрушил мою жизнь? Теперь, когда тебя тут не станет, кто одарит меня такой страстью? Все прошлые мои любовники были холодны, как рыбы!
Билли равнодушно зевнул, уже отвернувшись.
— Не знаю, там будет видно. Многое зависит от тебя самой. Постарайся расшевелить их и всё устроится.
Его отбытие с Аверна — по местным меркам событие исключительное — было обставлено со всей возможной театральностью и помпой: играла торжественная музыка, прекраснейшие девушки Аверна бросали ему под ноги цветы из бортовых оранжерей. Дамы постарше украдкой вытирали слезу и даже непреклонные старейшины склоняли убеленные сединами головы перед героем, добровольно идущим на смерть.
О том, когда и как он отправится, знали все и каждый на станции, так что ведущий к ангару коридор был буквально доверху набит народом. Билли был важнейшим доказательством того, что Геликония, смысл их жизни, не иллюзия, а действительно существует. Когда-то практиковавшиеся экскурсии к другим планетам системы давным-давно были запрещены, как напрасная трата скудных ресурсов. По прошествии долгих веков шесть тысяч обитателей станции потеряли и способность уноситься воображением за пределы её герметичной оболочки, несмотря на все технические возможности Аверна, по сути для того и предназначенные. Поэтому приз лотереи даже умиравшим казался высшим даром невероятной ценности. Тем не менее, теперь многим старейшинам и она казалась просто глупостью, нелепым пережитком старых смутных времен...
Оставив за спиной коридор славы, Билли наконец вошел в просторный ангар станции. Его уже дожидался небольшой автоматический челнок, специально изготовленный для доставки обреченных на планету. Поднявшись по трапу, Билли вошел в маленький шлюз и люк с шипением закрылся за ним. Ужас сковал его душу: до этой минуты у него ещё была возможность отказаться, но теперь её больше не было. Ничто в челноке не подчинялось его воле. Связи со станцией у него тоже по обычаю не было.
Превозмогая страх, он уселся в кресло, неумело пристегнулся ремнями и приготовился к тому, что должно было случиться дальше. Мощные насосы быстро откачали весь воздух из ангара станции, его массивные створки распахнулись и катапульта вышвырнула челнок вон. Билли на миг вдавило в кресло. В голове у него помутилось. Он чувствовал себя так, словно им выстрелили из пушки.
Спуск на планету обычно проходил с закрытыми иллюминаторами, чтобы не травмировать привыкших к замкнутым пространствам авернцев. Решительно протянув руку, Билли нажал кнопку. Заслонки отодвинулись и он увидел за бронестеклом огромный шар Аверна, из чрева которого он вышел и от которого теперь медленно отваливала его скорлупка. Странно нерегулярная звездная россыпь, похожая на кометный хвост, закружилась в небе, и лишь присмотревшись он понял, что звездочки эти ни что иное, как непереработанный мусор, выброшенный из Аверна и теперь растянувшийся за станцией по всей её орбите.
Несколько минут земная станция наблюдения, стальная махина весом в восемнадцать миллионов тонн, заслоняла обзор; но затем заработали атомные двигатели челнока и Аверн стал уменьшаться, да так быстро, что Билли скоро и думать о нем забыл. В иллюминаторах плыла Геликония, знакомая, как отражение собственного лица в зеркале, и в то же время новая, более обнаженная, в полосках облаков, клубящихся под великими горами полуострова Пеговин, похожего на оголовок палицы, с маху заброшенной великаном в сизую гладь моря. На юге блистала огромная шапка вечных льдов, покрывающих большую часть Геспагората.
Челнок повернулся и в моментально затемненные автоматами стекла иллюминаторов ударили сжигающие лучи солнц двойной системы. Билли смело взглянул на светила.
Баталикс, ближний к Геликонии, — их разделяло всего лишь 1,26 астрономической единицы — почти целиком прятался за планетарным диском. Фреир, видимый сейчас как невероятной яркости шар, слепящий даже сквозь темное стекло, отстоял от планеты на 260 астрономических единиц. Точка перигелия Геликонии, иначе говоря её наименьшего удаления от своего второго светила, располагалась на расстоянии 236 астрономических единиц от него; момент наибольшего сближения должен был наступить всего через 118 земных лет. Затем Баталикс и обращавшиеся вокруг него планеты начнут уноситься по своей большой орбите прочь, чтобы вновь приблизиться к своему яростно пылающему господину по прошествии 2592 земных лет.
Все эти астрономические факты Билли Сяо Пин усвоил вместе с алфавитом и основами арифметики, шести лет от роду, причем любой из них он мог проиллюстрировать точно нарисованной схемой. Всего через каких-то три часа он должен был опуститься на поверхность планеты, где диаграмма подобного рода могла вызвать религиозный кризис, войну между странами-соседями и даже переворот в ходе всей истории.
Его круглое лицо застыло, отражая усиленную работу мысли. Геликония, неторопливо проплывающая перед ним и виденная столько раз во время беспрерывных наблюдений, по сию пору во многом оставалась для Билли тайной.
Билли знал, что прохождение перигелия планета переживет — на экваторе температура поднимется почти до ста градусов, но ничего ужасного не случится. Геликония обладала невероятной системой гомеостаза, более мощной, чем у Земли, максимально, насколько это возможно, устойчиво-равновесной. Суеверного страха простых крестьян он не разделял, поскольку знал, что вероятность того, что Фреир пожрет их мир в ближайшие полмиллиона лет попросту равна нулю — хотя источник таких страхов был хорошо ему понятен.
Чего Билли не знал, так этого того, какие из народов и в каком числе сумеют пережить испытание жарой. В наиболее опасном положении находились, разумеется, страны, расположенные вдоль экватора, такие как Понипот, Куайн — и, конечно, Олдорандо.
Впервые Аверн появился на орбите Геликонии на рассвете Весны предыдущего Великого Года и запечатлел роскошный расцвет её Лета. Через несколько веков наблюдатели станции стали свидетелями медленного завоевания холодами поверхности планеты. В начале Великой Зимы на их глазах вымирали миллионы и великие нации обращались в ничто. Однажды, когда сейчас ещё далекая Великая Зима снова наступит, всё повторится в точности. А до того, как наступит новая Весна, земной станции наблюдения и шести её семействам предстояло ждать ещё четырнадцать земных столетий. Этому вселяющему благоговейный трепет миру Билли и вручал свою душу.
Дрожь, зародившись в животе Билли, медленно распространилась по телу. Он готовился ступить в объятия нового мира, готовился к новому рождению — и к неизбежной скорой смерти.
Два раза облетев вокруг Геликонии и погасив орбитальную скорость, челнок мягко опустился на необитаемое плато восточнее Матрассила.
Отстегнув ремни, Билли поднялся из кресла и остановился у шлюза, прислушиваясь. Сейчас, когда его мечта исполнилась, ему вдруг стало страшно. Здесь, на Геликонии, процветало самое дикое насилие. А авернцы отдавали себе отчет в том, что физически слабы, несмотря на все свои гимнастики и упражнения. Сын сотен поколений, родившихся и состарившихся в тепличных условиях станции, Билли без сомнения нуждался в защите. Снабженный даже простейшим оружием защиты, он чувствовал бы себя куда уверенее, но увы — ничего такого ему не полагалось. Не полагалось вообще ничего, что могло бы нарушить ход местной истории. Всё, что он сейчас имел, не считая обуви и одежды, было скудным суточным пайком и аптечкой — традиционным набором добровольных изгнанников.
Вместе с ним на планету прибыл андроид, исполнявший на челноке роль пилота. Внешне он был похож на человека и чертами несколько напоминал самого Билли — напоминал во всём, кроме мимики. Выражение лиц андроидов менялось слабо и медленно, что производило на людей впечатление недружелюбности и мрачности. Самому Билли андроид не нравился. Обернувшись, он взглянул на человекообразный механизм, который в ожидании застыл в кресле, повторяющем очертания его металлического тела. Андроид был запрограммирован на агрессивное поведение, но не затем, чтобы защищать хозяина. Он должен был проследить, чтобы пассажир не возвратился обратно вместе с челноком, занеся смертельный вирус на Аверн.
— Покиньте корабль, — приказал андроид Билли.
— Мне нужна защита и ты должен защищать меня, — нервно ответил Билли. Но андроид был непреклонен.
— Немедленно покиньте корабль, или к вам будет применена сила.
Билли махнул рукой. Он понимал, что переспорить глупую машину невозможно.
— Черт с тобой. Как-нибудь управлюсь сам. Теперь это моя жизнь.
Билли нажал на кнопку запорного механизма, открыв внутреннюю дверь тесного, как шкаф, шлюза. Отперев внешнюю дверь, он сошел по откидному трапу и ступил на поверхность планеты. Цвета, звуки и запахи Геликонии обрушились на него. Лишь через минуту он вспомнил, что должен иногда вдыхать и выдыхать воздух.
Он стоял на мягкой траве и вдыхал её запахи, его уши ловили тысячи странных незнакомых звуков. Нефильтрованный воздух свободно проникал в легкие.
Голова у Билли закружилась, ноги ослабли. Теперь, даже вернись он на станцию, уже ничто не спасло бы его. Даже почти всемогущие лекарства Аверна смогли бы лишь затянуть и сгладить ожидавшую его агонию.
Он поднял голову и взглянул вверх. В вышине от одного края горизонта до другого распростерся купол небес великолепнейшего насыщенно-голубого цвета, чистый, без единого облачного пятнышка. За свою недолгую жизнь Билли привык к виду бесконечного космоса на экранах станции, но, как ни странно, теперь небесная чаша казалась ему чем-то значительно большим, чем видимая с борта Аверна Вселенная. Его душа мгновенно была навеки отдана этой красоте. Небеса покрывали собой живой реальный мир и конечно уже тем самым были несказанно прекрасны.
На западе в золотом сиянии заходил Баталикс и в складках местности уже собирались тени сумеречного дня. Фреир, диск которого был лишь на треть меньше поперечника Баталикса, прекрасно и яростно пылал почти в зените. Геликония плыла сквозь космос, закутанная в голубое покрывало, наличие которого было первейшим свидетельством возможности существования жизни. Гость Геликонии, чужеродная форма жизни, опустил голову и прикрыл рукой ослепленные непривычно ярким светом глаза.
Неподалеку зеленела рощица из пяти деревьев, увешанных спелыми мясистыми плодами. Решившись сойти с места, Билли неуклюже двинулся к деревьям, ступая так, словно только что открыл ходьбу — он не привык к неровным поверхностям, да и тяготы недавней перегрузки тоже давали себя знать.
Оказавшись под кроной одного из деревьев, он ухватился руками за ствол, обнял его и почувствовал, как в ладони впились шипы. Превозмогая боль в руках, он улыбался и терпел, наслаждаясь палитрой незнакомых и прекрасных ощущений, не в силах двинуться с места. Когда челнок с ревом поднялся в воздух и устремился ввысь, чтобы вернуться к родному причалу, Билли разрыдался. Он был в настоящем мире, он был вознагражден за все старания. Реалии несомненной действительности заполонили все его чувства.
Приникая к дереву, валяясь на земле, он узнавал эту огромную планету, учился жить на ней. Многое — например отдаленные объекты: облака, линия холмов на горизонте — вселяло в него безотчетный страх своей причастностью к непривычно большим расстояниям и размерам, и — о да, конечно, — к всамделишности этого мира. Не менее тревожащим было присутствие небольших, полностью исключенных из существования на борту Аверна живых существ с собственными повадками. Мучительно сдерживая ужас, он проследил за тем, как крохотное крылатое создание опустилось и как-то прикрепилось к его левой руке, после чего, пользуясь его живой плотью как лестницей, поднялось по ней в широкий зев рукава. Наиболее пугающим и тревожным было осознание того, что все эти живые существа были вне его власти, что он не может управлять ими. Не было привычного выключателя приборов, нажатием которого он мог бы усмирить их.
Возникла и проблема двух солнц, о которой раньше он не удосужился подумать. На Аверне свет и тьма были исключительно вопросом распорядка; здесь же, в реальном мире, о порядке не было и речи. За сумеречным днем и тенями пришла тьма, и Билли впервые в жизни был вынужден исполнить позабытый древний ритуал, посвященный опасливым приготовлениям к ночи. С давних времен люди, предвидя наступление темноты, отыскивали убежища или строили их. Так мало-помалу примитивные стойбища превратились в города, в циклопические метрополии, откуда человечество и стартовало в космос; теперь оторванный от космоса Билли вернулся на зарю истории, к своим корням, укрываясь от ночи внутри полуистлевшего поваленного ствола.
Вопреки своим же испуганным ожиданиям, он пережил ночь и дождался рассвета. Удивив самого себя, он ухитрился заснуть, а проснувшись обнаружил, что цел и невредим. Выполнив привычную череду утренних гимнастических упражнений, он почувствовал, что остатки потрясения растаяли и он готов начать исследование нового мира. Уже достаточно освоившись, он понял, что вполне может оставить своё убежище в стволе дерева и отправиться к столице, наслаждаясь прелестями утра. Подкрепив силы из своего жалкого пайка — поев и выпив воды из ручья — Билли сориентировался и бодро зашагал по направлению к Матрассилу. Всё, мимо чего он проходил — от нежных с виду зеленых ростков до больших валунов — вблизи оказывалось гораздо грубее, чем представлялось ему на Аверне.
Довольно быстро выбравшись на узкую дорожку, почти тропинку, петляющую среди кущ и с удовольствием прислушиваясь к перекличке птиц, Билли внезапно расслышал позади звук чьих-то шагов. Он обернулся. В нескольких шагах от него мгновенно, как вкопанный, застыл фагор.
Фагоры были частью авернской мифологии. Голографические модели и даже андроиды-копии двурогих имелись на станции повсюду. Однако, в отличии от неодушевленных андроидов, этот фагор, живой, стоял совсем рядом с Билли, что, несомненно, было его заметным преимуществом. Неотрывно глядя на Билли, он медленно пережевывал что-то и алая слюна стекала с его широких отвислых губ. Вся одежда двурогого состояла из наплечного куска грубой холстины, защищавшей его от палящего солнца, плохо выкрашенной и сильно выцветшей. Концы пучков длинной белой шерсти фагора были окрашены в один цвет с его одеянием, что придавало ему неопрятный и нездоровый вид. Через плечо свисала мертвая змея, свежая и явно недавно добытая. В руке абориген держал устрашающий кривой нож — не музейную копию и не детскую игрушку, а настоящее оружие, которым, вне всякого сомнения, уже убивал людей. Фагор шагнул к Билли, занося оружие, и тот чуть не задохнулся от едкого зловония, исходящего от существа. Жизнь его повисла на тонком волоске.
Глянув на анципитала исподлобья, с трудом подбирая слова, Билли заговорил на хурдху:
— Можешь сказать, как пройти к Матрассилу?
Создание вновь остановилось и продолжило молча жевать. С отвращением присмотревшись, Билли понял, что челюсти двурогого перемалывают нечто вроде ореха, имеющего алую мякоть. Струйки слюны алого цвета стекали из углов рта двурогого и пачкали его шкуру. Несколько мелких капель попали и на Билли. Быстро подняв руку, он стер слюну фагора со щеки.
— Матрассил, — наконец проговорил фагор, произнеся название борлиенской столицы несколько невнятно, более похоже на Матражшыл .
Билли радостно кивнул, поняв, что угроза пока миновала.
— Да. Мне нужно в Матрассил. Как туда идти?
— Да.
Билли заглянул в темно-вишневые глаза двурогого — они были пусты и не позволяли угадать, что в них кроется: приветливость, насмешка или вражда. С трудом оторвав взгляд от притягивающих к себе как магнит нечеловеческих глаз, он обнаружил, что за спиной фагора уже стоят его сородичи, такие же неподвижные и неслышные, похожие на призрачные порождения мира листвы и глубоких теней. Глядя на двурогих, Билли внезапно почувствовал страх; вместе с тем он переживал чувство, близкое прикосновению к чуду.
— Вы понимаете меня? — тревожно спросил он.
Фразы, которые произносил Билли, он выучил по специально составленному для таких, как он, счастливчиков разговорнику. Невероятность ситуации и её полная нереальность загнали его в тупик.
— Могу проводить.
От существа, сложением и мощью напоминающего скалу, трудно было ожидать смышлености, да и вообще разумности, но, получив ответ, Билли ни на секунду не усомнился в его осмысленности. Двинувшись вперед, двурогий легонько подтолкнул Билли, предлагая ему идти дальше по тропинке. Билли повиновался. Вслед за ним среди зарослей потянулись соплеменники его двурогого провожатого, их мягкие и быстрые шаги мгновенно слились в монотонный шелест.
Через полчаса они вышли к изрезанному неглубокими промоинами склону холма. Здесь разум вступил в борьбу с джунглями — часть деревьев вырубили и между невысокими пнями пустили пастись суетливых свиней, честно заботящихся о том, чтобы молодые побеги никогда не достигли зрелости. Среди этих жалких попыток цивилизовать окружение виднелись подобия жилищ или проще говоря тростниковые крыши, подпертые опорами-столбами.
В тени этих крыш, на циновках, а чаще просто на охапках жухлой травы лежали неподвижные обмякшие фигуры, очень напоминающие скот; он попал в гости к беднейшему племени фагоров. Один из охотников — а именно на них наткнулся в чаще Билли — поднес к губам рог и трубным звуком оповестил деревню о своём прибытии. При этом некоторые лежащие фигуры зашевелились, поднялись на ноги и направились к добытчикам. Вскоре Билли обнаружил, что его окружили анципиталы обоего пола: криты, гиллоты и рунты; самцов-сталлунов не было. Они не спеша рассматривали его с невозмутимым вниманием. Некоторые из маленьких рунтов бегали на четвереньках.
Присев на корточки, Билли привычно принял позу почтения.
— Мне нужно добраться до Матрассила, — попытался объяснить он.
Абсурдность собственных слов рассмешила его; смех грозил перейти в истерику и он быстро заставил себя заткнуться. Удивительно, но звук его смеха заставил всех собравшихся отпрянуть.
— Младшая кзаххн рядом, — сказал ему фагор, первым встретивший его. Протянув руку, он коснулся его руки и сделал приглашающее движение головой.
Вслед за ним Билли прошел через небольшую каменистую лощину; за ними устремилось почти всё племя. Под навесом, устроенным у обрывистого края холма, согнув под немыслимыми углами локти и колени, неподвижно возлежал фагор, судя по виду очень старый. Заметив пришедших, двурогий одним мягким и текучим движением поднялся, сел и оказался пожилой гиллотой с отвислыми плоскими грудями и с редкой шерстью, пучками торчащей на некогда белой, но теперь побуревшей от загара шкуре. Шею гиллоты украшало ожерелье из полированных косточек гвинг-гвинг. В знак своего высокого положения гиллота носила большое медное кольцо, продетое в ноздрю. По всей очевидности она была именно той младшей кзаххн , о которой и шла речь.
Не вставая, гиллота оглядела Билли с ног до головы. Потом задала ему несколько вопросов.
Билли был младшим представителем великого клана социологов Пин, к тому же не самым добросовестным. В его обязанности входило изучение и исследование всех тончайших нюансов проживания сменяющих друг друга поколений семейства Анганолов. Среди членов клана Пин, старших товарищей Билли, были такие, кто хранил в памяти подробности истории всех предков теперешнего короля Борлиена вплоть до прошлой Великой Весны, иначе говоря, летопись почти шестидесяти поколений. Билли Сяо Пин хорошо говорил по-олонецки, на главном языке Кампаннлата и Геспагората, знал несколько основных диалектов и наречий этого языка, включая и церковно-олонецкий. Но никогда в жизни он не пытался разобраться и освоить родной язык анципиталов. Оставляло желать лучшего и знание Билли нового переходного языка современных ему фагоров и людей, хурдху, на котором сейчас обращалась к нему младшая кзаххн.
— Не понимаю, — наконец ответил он на том же хурдху, удрученно качая головой.
— Я понимаю тебя — ты из далекого края, очень далекого, — сказала ему на хурдху гиллота, перед этим бросив соплеменникам несколько фраз на родном, переполненном согласными языке. — Что это за далекое место, из которого ты прибыл?
Билли удивился. Неужели фагоры видели, как садился его челнок? Что же тогда они думают о нем?..
Но мысли об этом недолго занимали его. Увидев, что гиллота поняла его, он на несколько секунд испытал странное, небывалое ощущение — словно ступил из мира обычного и понятного на страницы удивительной сказочной истории. Предварив свою речь неопределенным жестом, он пустился в объяснения, заранее заботливо им подготовленные.
— Я иду из далекого города Хаккаут в государстве Морструал. Я там кзаххн. Мои слуги погибли в пути.
Лежавший за Нктрикхом Морструал был для жителей центральных равнин Кампаннлата почти таким же мифом, как далекий Пеговин, и объявить себя его уроженцем можно было не опасаясь быть уличенным во лжи — никто из борлиенцев никогда не бывал там.
— Если вы отведете меня к королю ЯндолАнганолу в Матрассил, вас ждет хорошая награда, — поспешно добавил Билли.
— К королю ЯндолАнганолу? — спросила гиллота.
— Вот именно.
Устремив взгляд в пространство, гиллота замерла в задумчивости. Сидящий неподалеку от неё крит передал ей большую оплетенную кожаную бутыль, из которой гиллота неуклюже глотнула, расплескав часть питья по шерсти на груди. От напитка шел резкий запах сивухи. Билли вспомнил, что это такое: раффел, вредоносный напиток с большим содержанием алкоголя, который гнали для себя фагоры. Вот он сидит среди них, этих загадочных разумных зверей, и умело ведет с ними беседу на глазах обитателей родного Аверна, с превеликим вниманием наблюдающих через могучую оптическую систему за ним, за его необычайными отважными похождениями. Сейчас он в центре внимания у всех, даже у ветренной Рози. Даже у своего старого наставника!..
Но непривычная жара и ещё более непривычный переход по пересеченной местности оказались для Билли тяжким испытанием — он устал, как никогда. Лишь сознание того, что он герой дня, не позволяло ему расслабиться и он продолжал сидеть на плоском камне, вызывающе расставив ноги, уперев локти в колени и бестрепетно глядя в глаза странного существа напротив. Самая невероятная смелость становится обыденностью, когда альтернативы не предвидится.
— Много копий двурогих помогало в походах королю ЯндолАнганолу, — сказала гиллота и смолкла. Позади неё в склоне холма зияла пещера. В сумраке пещеры, во тьме, тускло светились чьи-то многочисленные вишневые глаза. Как догадался Билли, в пещере обитали старейшины племени, превратившиеся почти в чистый кератин и сохранявшиеся так. Одновременно и предки, и племенные идолы, полуживые фагоры считали своим долгом направлять потомков, помогая им вынести трудные века близости Фреира и всеобщей жары.
— Сыны Фреира бьются друг с другом в любое время года, не зная отдыха, и при необходимости мы оказываем им помощь, ссужая копья.
Билли понимал, о ком гиллота ведет речь — сынами Фреира фагоры издревле называли людей. Анципиталы не стали изобретать и вводить в свой язык новые термины, они просто приспособили для современных надобностей старые понятия.
— Прикажи двоим из твоего племени отвести меня к королю ЯндолАнганолу, — попросил он, опасаясь, что другие встречные не будут столь дружелюбны к нему.
Гиллота снова замерла; все остальные тоже (как понял, оглянувшись, Билли) одновременно, не сговариваясь, погрузились в оцепенелое молчание. Только свиньи продолжали бродить, занимаясь своим извечным делом — выискивая на земле объедки. Как видно, имя короля, которого все двурогие несказанно уважали, имело магическое действие на фагоров.
Помолчав, старая гиллота заговорила — но, к сожалению, основная идея её речи ускользнула от понимания Билли. Посередине монолога фагорши он был вынужден остановить её и попросить повторить последний кусок с начала. Остальные фагоры тоже слушали, поднявшись с мест и обступив их — Билли задыхался от их густого запаха, хотя и начинал мало-помалу привыкать к нему. Дух двурогих больше не казался ему таким нестерпимым, как поначалу. Многие анципиталы пытались помочь своей предводительнице выразительными жестами, тихими возгласами и междометиями, но только путали Билли, который понимал всё меньше и меньше.
В подтверждение рассказа гиллоты фагоры показывали пришельцу свои шрамы, бока с проплешинами заживающих ран, сломанные руки и ноги, проделывая всё это с абсолютным спокойствием и невозмутимостью. Подобное зрелище вызывало у Билли одновременно отвращение и восхищенный интерес. В конце концов из пещеры были вынесены и продемонстрированы ему вымпелы и копья.
Постепенно смысл рассказа начал доходить до него. Большая часть племени, нежданным гостем которого он стал, служила у короля ЯндолАнганола в Пятой армии. Пару теннеров назад эти фагоры принимали участие в походе короля против воинственных племен дриатов. В битве при Косгатте Пятая армия потерпела тяжкое поражение, по сути была разбита и рассеяна. Дриаты применили против борлиенцев новое оружие, громогласно лающее, точно огромный асокин, и изрыгающее при этом большой клуб дыма.
Лишь малое число воинов Пятой армии сумело уцелеть. Несчастные раненые, которых Билли видел перед собой, были из этого меньшинства. Устрашенные зрелищем действия невиданного оружия, они поклялись, что больше никогда не поступят на службу к королю ЯндолАнганолу и не позволят огромным смертоносным асокинам лаять на них. Они решили жить так, как могли. В их ближайшие планы входило вернуться в прохладные области взгорий Нижнего Нктрикха, которые они некогда покинули в поисках лучшей доли.
Рассказ фагоров был долгим, очень долгим. В конце концов Билли осатанел от монотонной сухой речи гиллоты и тут немало виноваты были досаждающие ему мухи — незнакомое и крайне неприятное явление. Решив хоть в чем-то найти утешение, он глотнул фагорского раффела. Настоянный на козьем сыре раффел оказался самым что ни на есть вредоносным, как и утверждали книги по истории. Он оставил на его языке едкий привкус, и Билли едва отплевался от него.
Когда фагоры наконец добрались до описания битвы при Косгатте и сопровождающие речь гиллоты жесты и телодвижения членов племени стали наиболее энергичными и живописными, Билли почувствовал, что его невыносимо клонит в сон и сил держать глаза открытыми у него больше нет. Он был не в состоянии слушать гиллоту. Её речь была невероятно живой и насыщенной — для неё, лишенной понятия относительности времени, события двухмесячной давности с равным успехом могли иметь место вчера.
— Так вы отведете меня к королю? Мне нужны всего двое провожатых, — раздраженно повторил свой вопрос Билли, чувствуя себя окончательно изможденным.
Над толпой собравшихся мгновенно воцарилась тишина, в которой прозвучало несколько слов на фагорском родном. Помолчав, гиллота снова заговорила с Билли на хурдху.
— Каков будет дар из твоих рук, если мы дадим тебе согласие?
Любого другого победителя лотереи такой вопрос поставил бы в тупик: им запрещалось брать с собой на поверхность любые предметы, за исключением аптечки и суточного запаса еды. Но Билли был не так прост. Запястье его левой руки украшали часы в плоском сером корпусе из платины, с тремя группами цифр, показывающих время Земли, центрального Кампаннлата и Аверна. Такие часы были у всех без исключения на станции наблюдения, как священный символ их служения. Билли очень не хотел расставаться с часами и потому спрятал их в самом надежном месте — в своей заднице. На поверхности часы были (не без труда) извлечены наружу, тщательно промыты в ручье и водворены на своё законное место. Старейшины Аверна сейчас буквально рвали волосы от своей оплошности — считалось, и не без оснований, что любой образец земной техники, попавший на поверхность Геликонии, может пагубно повлиять на её историю. Но вот поделать они уже ничего не могли. Приказ послать на поверхность андроидов с приказом отобрать часы у Билли стал бы ещё более недопустимым вмешательством — а вмешательство в естественный ход событий на Геликонии было самым страшным грехом на Аверне.
Самому Билли тоже очень не хотелось расставаться с драгоценными часами, но вот выбора у него — увы! — не было. Он прекрасно понимал, что сам никогда не доберется до города, так как путь пролегал по дикой местности, полной всевозможных угроз. Прибор предназначенный для измерения и регистрации времени вряд ли мог представлять ценность для фагоров, поскольку их мало способное отвлеченно мыслить сознание, не приученное оперировать временными категориями, живо регистрировало лишь происходящее, связанное со случайным и сиюминутным; однако часы-браслет могли быть приняты в качестве украшения.
Билли вытянул в сторону младшей кзаххн левую руку с часами, и та наклонила к ней пятнистую морду в пучках клочковатой шерсти. Один из рогов гиллоты был наполовину обломан и вместо острия там был прилажен искусно обточенный деревянный колышек.
Гиллота очень долго смотрела на часы. Очевидно этот странный предмет напугал её. Поднявшись со своей подстилки и сидя на корточках, она подозвала пару молодых самцов-критов.
— Сделайте то, о чем просит вас этот сын Фреира, — приказала она. — Я не хочу его больше здесь видеть.
Дорога до города оказался неблизкой. Уже в сумерках эскорт остановился там, где в отдалении показались первые дома городских окраин. Дальше они не пойдут, сказали Билли фагоры. Сняв с запястья часы, Билли честно протянул их своим провожатым. После краткого обсуждения анципиталы отказались принять его дар.
Объяснения фагоров Билли понять так и не смог. Принимаясь говорить на хурдху, они то и дело сбивались на родной. Всё, что сумел разобрать Билли, сводилось к тому, что фагорам не нравились бегущие под стеклом часов цифры. Возможно, эти волшебные, сами собой менявшиеся символы пугали двурогих. Может быть, их тревожил незнакомый металл. Как бы то ни было, подарок они отвергли совершенно спокойно, ничем не выдав своих чувств; им просто ничего не было от него нужно.
— ЯндолАнганол, — сказал один из них. — Иди.
Махнув провожатым рукой на прощание, Билли двинулся вперед, но на полпути обернулся и посмотрел на них, уже почти скрытых сумерками и цветущими ползучими лианами, оплетающими деревья. Фагоры стояли совершенно неподвижно. Билли был горд собой — побывав в обществе таких необычных существ, он ушел от них, сохранив жизнь и даже рассудок.
* * *
Постепенно воскрешая в голове фотографическую карту города, Билли начал наконец понимать, где находится. Эти дома и этот поворот дороги он неоднократно видел сквозь оптическую систему наблюдения Аверна. Несмотря на ужасную усталость, он испытывал такой замечательный подъем чувств, что готов был обнять первого же встречного геликонца.
Углубившись в узкие улицы Матрассила, он очень скоро обнаружил, что из одного сна попал в другой. Самые богатые и удобные дома были построены из камня, победнее — из дерева. Даже чувствуя, что медлить означает ускорять смерть, Билли остановился, чтобы дотронуться пальцами до досок низких обиталищ бедноты, почувствовать шероховатость дерева, ощупью проследить змеящиеся трещины. Лишь совсем недавно он проживал в мире, где всё было только новым и не существовало понятия старая вещь — все вещи, едва проходил строго отмеренный для них срок службы, уничтожали, пускали на переработку. Но это старое шершавое дерево было превосходным на ощупь: такой текстуры инженерам станции не добиться никогда! Мир Геликонии был переполнен мелочами и незначительными, но чрезвычайно уютными и приятными деталями, о которых он раньше и понятия не имел.
Следуя по извилистой улочке, Билли наконец очутился у подножия величественной скалы, на вершине которой высился дворец короля Орла. Внутри скалы, на которой стоял дворец, было вырублено множество помещений, где располагался монастырь. Суровый церковный канон заставлял её служителей повторять излюбленный облик жилищ панновальских приверженцев культа и по их примеру искать прибежища от света. Кельи ютились в скальных нишах в три яруса, к ним по склонам горы вели вырубленные в камне лестницы.
Снаружи монашеские обители были раскрашены в радостные красный и желтый или красный и пурпурный; в узорах чаще всего встречался священный круг Акханабы. На фресках, нарисованных под природными выступами гладкой скалы, повторялось изображение бога, взлетающего в огонь Вутры. Длинные темные волосы Акха были собраны на затылке в большой развевающийся пучок, напоминая клубок змей. Брови бога загибались вверх. Белые зубы на его улыбающемся лице, лишь наполовину человеческом, были оскалены. В каждой руке бог держал по топору. Странные голубые одежды туго обвивали его могучее тело.
На знаменах и вымпелах, венчающих целый частокол торчащих на террасах флагштоков, были и другие изображения: двух великих святых — Первосвященного Юли и ЛэйнталЭйна — и злобных духов, Витрама и Вутры, несущихся неведомо куда иных — огромных, черных, волосатых, или маленьких и зеленых, с драгоценными кольцами на когтистых лапах. Среди всего этого сонма сверхъестественных созданий — толстых, лысых или косматых — шли люди, неизменно согбенные и жалкие.
Люди были показаны подчеркнуто низкорослыми. Там, откуда я родом, подумал Билли, людей всегда изображали большими и рослыми, с горделивой осанкой. А здесь людей унижают, считают последней ступенью развития, их косят под корень всеми возможными способами на свою потребу боги и местные власть имущие. Изводят их огнем, голодом, мечом... и основой всего этого была именно религия. Оглядываясь вокруг, взирая на мрачные картины кровавого развития мира, атеист Билли испытывал и отвращение, и острый интерес.
Что касается самих монахов, в основном сильных парней, скудно одетых лишь в набедренные повязки, то эта святая братия похоже не слишком переживала из-за тревожного положения их мира; гибель миллионов, злодейское убийство детей и даже истребление целых наций были для них лишь частью великого процесса коловращения бытия, фоном для безмятежности собственного существования в лоне Святой Церкви.
— Цвета! — громко сказал Билли. Алые цвета разрушения и убийства были подобны для него цветам рая. Здесь нет Зла, потрясенно сказал он себе. Ведь Зло — это дурное, отвратное. Здесь же кругом пышущие здоровьем крепкие молодые тела, энергия. Зло осталось там, откуда пришел он, за гранью земной жизни.
Да, этот мир лучится силой и пышет энергией. Да, именно так! Он рассмеялся и вышел из монастыря.
Выбравшись наконец на главную улицу города, Билли замер посреди толчеи, невольно открыв рот и раскинув руки. Незнакомые запахи и ароматы изливались на него подобно потокам разноцветной краски, не давали ему двинуться с места. Каждый новый его шаг сопровождали потоки новых, неизвестных ещё запахов — пряным срезом жизни, которого он был лишен на Аверне.
Билли испытал сладостно-мучительное чувство, представив вдруг, что всё это устроено специально для него одного. Смерть могла прийти к нему не в ближайшую минуту, но не более, чем через теннер. Но скорая смерть стоила того, чтобы стоять здесь просто так, наслаждаясь возбуждающими аппетит ароматами и разглядывая полуголых монахов, жадно уплетающих истекающие маслом лепешки. В высоте над ними, на фоне неба, вилось на ветру длинное красное полотнище с намалеванным желтым девизом Берущих: Вся мудрость мира существовала всегда .
Вдумавшись в смысл этой совершенно антинаучной фразы, Билли улыбнулся: уж он-то знал, что мудрость — это нечто иное, её зарабатывают мучительным трудом в течение многих лет, выжимают из окружающего капля за каплей — и именно поэтому он здесь.
Стоя посреди столичной сутолоки, Билли понял, как непросто шла Геликония к своей вере, отчего она так одержима религией теперь и каким образом вера в Акханабу ведет планетарное сообщество вперед по извилистому пути прогресса. Он с молоком матери впитал антипатию к религии, корни неприязни к вере в потустороннее сидели в нем очень глубоко; но теперь, когда вера окружила его со всех сторон, деваться стало некуда — отныне ему придется существовать в мире, где без веры люди не мыслили себе и дня жизни.
Неподалеку от него, в тени утеса, к склону лепились лавки многочисленных торговцев. Выбиравшиеся из келий монахи стекались сюда, чтобы купить еды. Он направился к прилавкам, где его немедленно заметили и окликнули. С ним заговорила торговка, рослая, с широким красным лицом, одетая небрежно и серо. Глядя на него, она помешивала в сильно дымящей жаровне угли. К счастью, у Билли с собой были и деньги — целый набор всевозможных монет. Этими деньгами его щедро снабдили перед выходом из стойбища двурогие — им сами они не были нужны. Протянув торговке несколько медяков, он был взамен вознагражден большой аппетитно пахнущей лепешкой. На лепешке был выдавлен символ веры в Акханабу: один круг внутри другого, соединенные изогнутыми линиями. Впившись зубами в ароматный хлеб, он вдруг подумал, что главный символ Акханабы вполне может представлять собой символическое изображение орбит двух светил, Фреира и Баталикса, обращавшихся один вокруг другого.
— О чем задумался, красавчик? Нечего смотреть, ешь себе, да и всё, — со смехом сказала торговка.
Кивнув, Билли двинулся дальше, жуя на ходу, потрясенный необычным вкусом, гордый тем, что так легко и уверенно провел первый контакт с собратьями-людьми. В отличие от монахов он ел без жадности, не забывая о взглядах, устремленных на него с Аверна. Прикончив лепешку, он горделиво выступал по улице. Вскоре та незаметно перешла в дорогу-серпантин, поднимавшуюся к королевскому дворцу. Поняв это, Билли на целую минуту замер. Ему предстояло оказаться там, где, подставляя грудь огненному дыханию пустыни и прищурив глаза, по дороге-серпантину ко дворцу недавно прошла сама королева королев! Всё вокруг было чудесно. Настоящая еда — выше всяких похвал. Геликония — прекрасна...
Справившись с волнением, он пошел дальше. Дорога приобретала всё более знакомые очертания. Занимаясь исследованием истории семейства, вот уже два поколения носящего название королевского, Билли хорошо изучил устройство дворца и его окрестностей. Не один раз он просматривал и архивную запись, запечатлевшую осаду сей твердыни грозной армией отца теперешнего короля Борлиена.
Подойдя к стражам у главных ворот, он обратился к ним с просьбой допустить его к королю ЯндолАнганолу, предъявив при этом фальшивую верительную грамоту, удостоверяющую его как полномочного посла из отдаленной державы Морструал. Эту грамоту ему изготовили ещё на Аверне, по его настоятельной просьбе.
После краткого допроса в будке стражи его отвели в одну из дворцовых пристроек и попросили ждать. После долгого ожидания он был наконец препровожден в заднюю часть дворца, где, как он знал, располагались покои главного советника СарториИрвраша.
Всё здесь привлекало к себе его внимание и казалось роскошным, отлично исполненным — ковры, вычурная резная мебель с бесполезными завитушками, камины, толстые занавеси на окнах, расписные потолки — на всё он взирал, дрожа от возбуждения, словно в лихорадке. От непривычно жирной лепешки его пробрала тошнота, но мир вокруг был подобен волшебной мозаике, сложенной из потрясающих кусочков, и так во всём, даже в самых ничтожных мелочах, даже в каждом волоконце ковра, на котором он сейчас стоял, — ковер, как догадался Билли, был соткан мадис. Во всём он искал отзвук длинной истории планеты, всё оценивал по старой привычке всё сопоставлять и анализировать.
Королева королев, сама МирдемИнггала, бывала в этой комнате, стояла на этом самом ковре, на этом самом месте, ступала обутой в сандалию ногой по сказочным зверям и пёстрым птицам, покорно и молча принимавшим на себя вес её изящного тела...
Уставившись на ковер, Билли ощутил уже резкий приступ тошноты. Нет, это не может быть вирус, для него ещё слишком рано! Он схватился за живот. Если не вирус, тогда точно лепешка. Он не привык к такой жирной еде. Еда на Аверне была тщательно сбалансированной и исключительно полезной для здоровья — а это значило, что таких вредных веществ, как жир и сахар в ней почти что не было. Как не было и вкуса.
Билли оглянулся, и, заметив кресло, сел. За стенами дворца, частично видимый в его узких окошках, лежал мир, где всё и вся имело по две тени. Совсем недавно Билли ощущал его знойное дыхание. Это был настоящий мир, мир его королевы, не то искусственное прибежище шести тысяч несчастных, откуда вышли он и Рози. Этот мир был прекрасен, но Билли не был готов к встрече с ним. Да, совсем не готов...
Он вдруг рыгнул. Очень громко. Теперь он понимал, что имел в виду наставник, когда говорил, что он может быть счастлив с Рози. С ней он мог воплотить все свои сексуальные мечты — если бы был только чуть посмелее. Но пока королева занимала его мысли, он тешился ими с ней, в своих грезах. Сейчас, когда настоящая королева была так близко, об ней не хотелось и думать...
Дверь со скрипом отворилась — даже эта ветхая дверь была чудом. Появившийся сонный секретарь проводил Билли в покои советника. СарториИрвраш собственной персоной должен был появиться здесь с минуты на минуту. А до той поры посетителю надлежало сидеть в приемной и ждать его. Это могло стать нелегким испытанием — но у Билли с собой была небольшая аптечка, содержащая средства почти что от всех здешних болезней, в том числе и от отравлений непривычной едой. Воровато оглядываясь, Билли украдкой проглотил пару пилюль. К его великому облегчению, пилюли подействовали быстро. Тошнота прошла и резь в животе отпустила. Он с облегчением перевел дух.
Появившийся в конце концов советник показался ему очень старым и усталым. Плечи его были опущены и весь его вид, несмотря на учтивость приветствий и церемонность, говорил, что мыслями он пребывает где-то совсем в другом месте. Выслушав объяснения Билли без всякого интереса, он проводил его в комнату, битком набитую книгами и свитками летописей, очевидно, в свой кабинет. На знаменитого советника Билли взирал с подобострастием и восхищением. Ну как же — видная историческая фигура! Когда-то, будучи ещё худощавым молодым человеком с орлиным носом, СарториИрвраш стоял за спиной отца ЯндолАнганола, помогал ему строить саму государственность Борлиена, почти погубленную баронским самовольством.
Гость и хозяин кабинета уселись друг напротив друга. Задумчиво дернув себя за усы, советник что-то пробормотал и вздохнул. Странно, но его присутствие теперь вовсе не смущало Билли, который, стараясь держаться естественно и спокойно, неторопливо представился и принялся описывать своё путешествие из Морструала, что за Нктрикхом. Советник обхватил себя за плечи, словно желая укачать, как малое дитя.
Когда поток слов Билли наконец иссяк, он замолчал и в кабинете повисла озадаченная тишина. Может быть, советник не понимает его олонецкого?..
Очнувшись, советник Ирвраш вдруг заговорил.
— Мы сделаем всё, что в наших силах, дабы оказать вам всяческое содействие, сударь, хотя — как это ни горько — наша страна переживает не лучшие времена.
— Мне необходимо обсудить с вами некоторые вопросы, а также встретиться с их величествами, — твердо сказал Билли. — Мне есть, что вам предложить. Я имею в виду бесценное знание, а взамен я хочу услышать ответы на некоторые свои вопросы, например...
Отрыжка вновь прорвалась наружу и Билли смущенно зажал рот ладонью. Живот вновь резко заболел. Пилюли Аверна, созданные, конечно, лишь с помощью теоретических изысканий, оказались не такими уж и надежными.
— Прошу прощения... — выдавил он. До последнего часа ему не доводилось встречаться с телесными недомоганиями, и они спутали все его мысли. Вопросы, которые могли бы изменить ход истории всей Геликонии, так и не были заданы.
Советник равнодушно махнул рукой.
— Нет-нет, вы простите меня. Да, я тот, кого некогда называли Носителем Знания, просто случилось так, что сегодня нас постигло ужасное, ужасное несчастье...
Поднявшись, советник вцепился пальцами в свой перепачканный чернилами кидрант, качая лысой головой и глядя на Билли так, словно увидел его только что.
— Что за несчастье? — с тревогой спросил Билли.
— Королева, сударь, королева МирдемИнггала...
— Что с ней, она погибла? — с ужасом спросил Билли.
Советник вдруг с гневом стукнул костяшками пальцев по крышке стола.
— Наша королева изгнана из столицы, сударь, она отправилась в ссылку. Сегодня утром отплыл корабль, на котором она держит путь к далеким южным берегам. К древнему Гравабагалинену. И, скорее всего, уже никогда не вернется оттуда.
Закрыв ладонями лицо, Билли разрыдался, как ребенок. В один миг его жизнь потеряла всякий смысл.
Глава 6.
Несчастья советника
Был древний край, зовущийся Эмбруддок, в котором среди искони живущих там крестьян ходила поговорка: Нет ни одного клочка земли, где можно жить сносно, но нет ни одного клочка земли, где кто-нибудь бы не жил .
Поговорка была в определенном смысле справедлива. Даже в нынешний, более чем неспокойный век, когда почти никто не сомневался, что миру не избежать гибели в геенне огненной, тысячи путников всех мастей продолжали кочевать по землям Кампаннлата. От целых племен, начиная от вечных мигрантов мадис и кочевых народов Трибриата, и кончая пилигримами, измеряющими пройденный путь не в милях, а в усыпальницах и часовнях; от банд разбойников, различающих ту или иную местность по количеству перерезанных там глоток и сорванных кошельков, до одиноких странствующих торговцев, проходящих тысячи миль для того, чтобы продать песню или камень чуть дороже, чем дома, — все эти люди находили успокоение и отраду в беспрерывном скитании.
Даже пожары, пожиравшие в сердце континента целые провинции и прекращавшие своё собственное путешествие только у реки или на краю пустыни, не могли заставить путников свернуть с пути. Более того, именно пожары прибавляли новые несчетные тысячи к числу странников, пополняя их ряды множеством беженцев, пустившихся на поиски нового крова.
Одна из таких групп беженцев спустилась к Матрассилу по Валворалу как раз вовремя, чтобы увидеть отбывающую в изгнание королеву МирдемИнггалу. Королевские стражники не позволили странникам глазеть на удивительное зрелище разинув рот. Несколько офицеров, спустившись по крутому берегу к утлым челнокам несчастных, немедленно рекрутировали их и тут же отправили на Западную войну.
Но в этот полдень жители Матрассила на время забыли о войне — точнее, заставили себя выкинуть из головы мысли о ней перед лицом новой душераздирающей драмы. В скудной животрепещущими событиями жизни наступил день яркий и значительный: нищета, приучившая народ к терпению, вынуждала его при первой же возможности бежать в мир иллюзий. По этой же причине народы Геликонии прощали своим королям и королевам их пороки и наделяли их невиданными качествами, дабы потрясение от падения их идолов смогло расцветить серость и пустоту существования.
Плывущий над городом дым саваном окутывал толпу на набережной, глуша все разговоры. Королева появилась в собственном экипаже и медленно проехала мимо; люд расступался, давая ей дорогу. Вились и хлопали флаги, а ещё — вымпелы и знамена с надписями ПОКАЙСЯ! или УЗРИ В НЕБЕ ЗНАМЕНИЕ! Королева сидела прямо и глядела перед собой, не поворачивая головы ни направо, ни налево, словно мумия.
Карета королевы остановилась на набережной. С запяток спрыгнул мрачный лакей и открыл для королевы дверцу. Высунув из двери дрожащую ножку, МирдемИнггала нетвердо поставила её на булыжник мостовой. Следом за королевой появилась принцесса Татро, а за ней её первая фрейлина, тоже отправленная мстительным королем в изгнание.
Остановившись на секунду, королева МирдемИнггала осмотрелась. Её лицо скрывала вуаль, но ощущение красоты витало вокруг неё подобно аромату её тонких дорогих духов. Барка, ожидающая её и её двор, чтобы унести их вниз по течению реки к Оттасолу, а оттуда к Гравабагалинену, уже качалась на волнах. На палубе барки капитан в полном торжественном облачении готовился приветствовать королеву королев на борту. Повернувшись, МирдемИнггала направилась к трапу. Толпа охнула, когда ножка королевы последний раз ступила на землю Матрассила.
Королева королев шла со склоненной головой. Поднявшись на палубу и молча приняв приветствие капитана, она откинула с лица вуаль, высоко вскинула голову и подняла руку в прощальном жесте.
При виде несравненного лица королевы от грузовых пристаней, от мостков переходов и близлежащих крыш, со всех сторон донесся медленно нарастающийся гул, постепенно перешедший в приветственные крики. Так искренне, хоть и не слишком стройно, Матрассил прощался со своей отбывающей королевой.
Помедлив лишь минуту, королева снова опустила вуаль, повернулась на каблуках и сошла с палубы вниз, скрывшись из виду.
Когда корабль начал выбирать якорь, молодой придворный, известный поэт, выбежал из толпы, и, взобравшись на кран у самого края набережной, прочитал народу свежесочиненную поэму под названием Она — о Лето! К сожалению, поэма была так себе, а приветственные крики толпы тоже быстро стихли.
Никто в молчаливо прощавшейся толпе понятия не имел о событиях во дворце, имевших место раньше в тот же день, хотя новости о пугающем поступке короля просочились за стены твердыни на вершине скалы сразу же, как только в королевском дворце вспыхнул ужасающий пожар.
Паруса были подняты. Корабль изгнанницы медленно отчалил от берега Матрассила и начал своё путешествие вниз по течению реки. Личный викарий королевы молился, стоя на носу барки. Никто в толпе зрителей на набережной, на береговых утесах, на коньках крыш не шелохнулся. Неуклюжий корабль медленно удалялся, превращаясь во всё более неясное пятно.
Мало-помалу толпа начала расходиться — люди возвращались по домам, унося с собой знамена и вымпелы. А также память об знаменательном событии — событии, которое можно будет обсуждать ещё многие годы...
* * *
При королевском дворе Матрассила не было единства. Придворные, как и всегда, разбились на множество кружков, не согласных между собой и непримиримых. Лишь малая часть их находила поддержку в народе; прочие ограничивали свою популярность пределами дворцовой крепостной стены. Но самыми популярными были, без сомнения, мирдопоклонники. Иронически прозванная так клика старых баронов выступала против всех указов короля-узурпатора и поддерживала королеву королев в любых её начинаниях.
Но и внутри больших групп существовали группы помельче. Раскол доходил до того, что, увлекаемый собственным интересом, каждый и всякий выступал против своего соседа. За и против предстоящего династического союза с Олдорандо изобретали множество доводов, причем по мере оборота дворцовой интриги противоборствующие стороны по очереди использовали все доводы своих оппонентов.
Каждая из так или иначе обиженных королевой и теперь жаждущих отомстить женщин непременно желала видеть МирдемИнггалу изгнанной. Мужчины — в основном из тех, кто тайно вожделел её и мечтал ею обладать — всячески стояли за то, чтобы королева осталась в столице при дворце. Среди тех, кто требовал оставить королеву в столице, отыскивались наглецы — из наиболее отчаянных и непреклонных мирдопоклонников — которые не только требовали вернуть королеву во дворец, но и настаивали на том, чтобы вместо неё в изгнание отправился король. Ибо, если рассматривать дело с точки зрения законности — о физической привлекательности они старались умалчивать — у королевы было куда как больше прав претендовать на трон Борлиена, чем у сына самозванца короля Орла. Завистливые враги и короля и королевы были в эти дни особенно деятельны. В день отплытия корабля с изгнанницей на борту они уже были готовы взяться за оружие.
И поутру в день изгнания король ЯндолАнганол протрубил свой святой поход против недовольных.
Решив прибегнуть к хитрости, король вместе с советником Ирврашем пригласил всех вождей мирдопоклонников на встречу в дворцовую залу. Всего их собралось шестьдесят один и у большинства их, в особенности у тех, кто ещё считал своим долгом хранить верность родителям МирдемИнггалы, РантанОборалу и Шаннане Дикой, в бороде уже белела седина. На встречу с монархом они шли, исполненные праведного негодования. Впустив мирдопоклонников в залу, дворцовая стража закрыла и крепко заперла за ними двери. Пока мирдопоклонники сходили с ума от жары и громко выражали своё недовольство, Орел со зловещей улыбкой на лице отправился на последнюю встречу с королевой.
Узнав от слуг, что её изгнание неизбежно, МирдемИнггала долго не могла опомниться. Её лицо залила мертвенная бледность. Глаза лихорадочно блестели. Она не могла сказать ни слова. То и дело её взгляд останавливался на каких-то мелких незначительных предметах. Когда в дверях её покоев появился сам король Орел, МирдемИнггала обсуждала с фрейлиной Мэй ТолрамКетинет судьбу своих детей. Если меч неминуемой угрозы навис над ней, то и будущеё детей не застраховано от жутких неожиданностей. Татро была ещё девочкой, совсем ребенком. В сложившихся обстоятельствах основной удар ярости ЯндолАнганола мог обрушиться на её сына Робайдая. Но, отправившись на одну из своих диких прогулок, Робайдай исчез. Королеве казалось, что она уже никогда не увидится с сыном, не сможет сказать ему прощай . Недавняя смерть его дяди лишала её последней надежды на то, что при дворе останется хоть кто-нибудь, кто сможет оказать влияние на неуживчивого и упрямого молодого человека.
Разговаривая, королева и первая фрейлина шли через тенистый сад. Татро играла с принцессой Симодой Тал — что могло бы быть смешно, когда бы не было так грустно.
В саду королева немного воспрянула духом и принялась давать наставления садовникам. Густые кроны могучих деревьев и отвесы венчавших холм крепостных стен защищали тропинки от палящего зноя безжалостного Фреира. В саду королевы было достаточно места для опытов по выведению новых изящных культур и разведению распускавшихся здесь во всей красе нежнейших диких цветов из глубин джунглей.
Растения, предпочитающие тень, произрастали здесь в сени светолюбивых видов. Джодфрай, солнцелюбивое вьющееся растение с прекрасными светлыми цветками оранжево-розовой окраски, прикрывал стелющийся кустарник с мясистыми стеблями, льнущий к земле. Из своих зарослей кустарник кое-где выпускал гротескно-крупные оранжево-розовые соцветия, чудесным запахом привлекающие внимание сумеречных крылатых насекомых. Рядом, отбрасывая благословенную тень, благополучно росли олвил, йаррпель, айдронт и шипастый брош. Любитель близкого соседства с землей виспад выпускал бутоны, тоже собранные в огромные соцветия. Виспад был выведен из дикорастущего вида, кустарника зедал, цветущего исключительно ночью, но теперь, благодаря садовникам, склонного распускаться скорее при свете дня, чем в темноте.
Всё эти замечательные растения навезли королеве из разных частей королевства её почитатели. Королева мало что понимала в астрономии, как ни старался советник СарториИрвраш привить ей любовь к своей науке, и глядела на продвижение Фреира по небесам в основном как на источник перемены настроения своих растений, инстинктивно реагирующих на колебание активности светил, их прохождение зенита и заката — в общем, на всё то, о чем советник любил так умно поговорить.
Но с завтрашнего дня её нога больше не ступит под сень любимого сада. Жизнь начала поворачиваться к королеве изнанкой, когда в воротах сада появились король и его советник. Витающее вокруг мужчин напряжение королева ощутила, едва взглянув на них. Король был взвинчен, что сказывалось на его походке, и от МирдемИнггалы это не ускользнуло. Взяв фрейлину за руку, она с тревогой сжала её.
Остановившись перед королевой, СарториИрвраш церемонно поклонился. После чего, молча взяв первую фрейлину под руку, без лишних слов увел её, чтобы дать королевской чете возможность объясниться без помех. Мэй ТолрамКетинет пыталась взволнованно протестовать.
— Король убьет Кун! Он подозревает, что они с моим братом, Ханрой, любовники, но это не так. Клянусь, между ними ничего не было! Королева не сделала ничего дурного. Она чиста перед его величеством.
— Король пришел к своей жене за другим, уверяю вас, он не собирается её убивать, — холодно отозвался СарториИрвраш. Утешая свою спутницу, он почти не глядел на неё. Не мог. Сжавшись в своём официальном кидранте и сгорбившись, королевский советник с посеревшим от волнения лицом едва слышно сказал:
— По политическим причинам король решил развестись с королевой. Всё уже решено.
Заметив, что на его рукав уселась разноцветная бабочка, СарториИрвраш раздраженно её прибил.
— Тогда зачем же он убил Яферала? — спросила Мэй.
— Тут вину нужно возложить не на короля, а на меня — я отправил его в погоню за беглым послом, который, несомненно, злодейски лишил его жизни... Прекратите бессвязный лепет, сударыня! Вам предстоит отправиться в изгнание вместе с Кун и заботиться там о ней. Я буду помогать вам, если, конечно, моё положение не изменится, в чем я, правда, уже сомневаюсь. Гравабагалинен — совсем не такое уж плохое место, если подумать. Когда-то борлиенские государи удалялись туда, чтобы отдохнуть от забот. Так что постарайтесь принять это, как дарованный вам государем бессорчный отпуск, не более того.
Пройдя под аркой, советник и фрейлина ступили в душную тесноту дворца. Поколебавшись немного, Мэй ТолрамКетинет решилась задать ещё один вопрос и едва слышно робко проговорила:
— Но что это нашло на короля?
— Я не могу ответить от его имени — мне известны только намерения его величества, а в его разум я проникнуть не в силах. Разум короля блистателен, как превосходный алмаз. И режет любое другое эго без малейших усилий. Он просто не в силах заставить себя резать столь мягкосердечное существо, как королева, вот и всё.
Молча кивнув советнику, молодая женщина оставила его, всё ещё необычайно взволнованного и растерянного, у подножия лестницы. Откуда-то сверху до советника доносились голоса панновальских посланцев. Те с обидным равнодушием дожидались исхода дела, желая узнать его результат, который, каким бы он ни оказался, вряд ли мог надолго задержать их отъезд в родные края.
— Я одинок... — прошептал себе советник. На мгновение он ощутил укол невыносимой тоски по безвременно ушедшей жене, павшей жертвой его неосторожности. Без неё его жизнь пуста...
Тем временем в саду королева МирдемИнггала выслушивала громкую, быструю речь короля ЯндолАнганола, махнувшего рукой на выдержку и решившего излить супруге свои чувства. Услышав наконец свой приговор, королева отшатнулась, словно от удара.
— Кун, я хочу развестись с тобой потому, что на карту поставлена судьба моего королевства, — пояснил своё решение король. — Ты знаешь, какие чувства я испытываю к тебе, но для тебя не секрет и то, что мой долг перед страной — особый долг, который я должен исполнить во что бы то ни стало.
— Нет, я ничего не знаю и знать не хочу! — крикнула королева. — Что это, твой очередной каприз? Тобой движет не долг, а кхмир к этой малолетней сучке, вот что!
Король отчаянно тряхнул головой, тщетно пытаясь согнать с лица отражение терзающей его боли.
— Я должен исполнять свой долг перед страной, даже если это в конце концов приведет меня к гибели. Говорю тебе, я никогда не хотел видеть рядом с собой никого, кроме тебя! Я хочу, чтобы, прежде чем мы расстанемся, ты поняла это.
Лицо королевы окаменело.
— Ложь, ложь, всё ложь! Ты опорочил моего мертвого брата — и меня! Кто ещё мог отдать приказ распространить о нас эту гнусную клевету, как не ты?
Король не стал оправдываться.
— Прошу тебя, пойми, для меня главное — мой долг перед королевством. Мне нужен повод для развода, у меня просто нет другого выхода! Если я откажусь от него, то не получу помощи, и тогда королевство не нужно будет спасать, оно просто исчезнет!
— Кто же довел его до того, что нам нужна помощь, как не ты сам? Кто в ответе за всё это, если не ты?
Выслушав эти гневные слова, король сумрачно взглянул на королеву. Орел в нем замер.
— Кун, нет смысла обсуждать прошлое, его не изменить. Наш развод необходим. Такова политика и требования наших союзников, которые я должен непременно выполнить. Я не собираюсь заточать тебя в темницу, просто отошлю в прекрасный дворец в Гравабагалинене, туда, где Фреир не так свирепствует в небесах. Живи там спокойно — но, прошу, не пытайся устраивать против меня козни, иначе мне придется всё-таки казнить тебя! Если положение на фронтах вдруг улучшится, кто знает, может быть, мы опять будем вместе.
Не сводя глаз с супруга, королева обошла его кругом и гнев в её глазах не позволил королю оторвать взор от её пылающего лица.
— Так что же выходит: ты намерен обручиться с этой похотливой сучкой-полумадис, а потом, через год, развестись с ней и взять меня обратно? Неужели спасение Борлиена непременно связано с бесконечной чередой матримониальных процедур? Говоришь, ты намерен выслать меня из моей же столицы? Так помни: если это случится, ты сам кончишь свои дни в изгнании!
Вскинув руку, король едва не решился ударить королеву.
— Не угрожай мне! Будь на то лишь моя воля, я никогда не решился бы отослать тебя. Клянусь, я буду хранить любовь к тебе в своём сердце — если ты ещё не отказываешь мне в том, что оно у меня есть. Но долг короля превыше личных чувств. Можешь ты это понять? Я живу только своей верой и интересами своего народа. Понимаешь ли ты, женщина, что значит быть королем?..
Машинально отломив нежную веточку йодронта, королева тут же отбросила её в сторону.
— Значит, ты хочешь объяснить мне, что значит быть королем? Заточить в сырой склеп своего отца, свести с ума собственного сына и наследника, обесчестить имя покойного шурина, и, наконец, сослать в глушь жену и свою дочь — вот что, по-твоему, значит быть королем? Что ж, я очень хорошо усвоила от тебя этот урок! Вот тебе мой ответ, Ян, пускай он и не тот, какого ты ждешь: отправив меня в незаслуженное изгнание, ты хлебнешь горя наивысшей мерой, потеряв всё, что у тебя есть, ибо такое подлое злодейство навлечет на тебя проклятие Акханабы. Так говорю не я, так говорит моя вера. И не жди от меня потом, что я смогу изменить и вернуть на круги своя то, что ни изменить, ни вернуть невозможно!
— Другого я и не ожидал, — процедил король, тяжело сглотнув. Правду говоря, он и сам опасался такого.
Поймав руку королевы, он крепко сжал её в своей, не отпуская, не давая ей вырваться. Повернувшись, он повел её по тропинке, заставляя разлетаться бабочек.
— Я думал, я верил, что ты ещё любишь меня, а не просто терпишь за те удобства, которые предоставляет тебе мой дворец. Я думал, что ты за своими страданиями никогда не забывающая увидеть страдания других, можешь подняться выше обычной женщины. Я ошибался. Ты возомнила себя ровней Акханабе! Но в этом безжалостном мире не твоя вера спасала тебя от страданий. Я всегда оберегал тебя. Согласись, Кун, ведь это я оберегал тебя все эти ужасные годы. Я вернулся из Косгатта только потому, что здесь была ты! Любовь к тебе дала мне силы вернуться... Разве не стала бы твоя красота твоим проклятием, не служи я тебе щитом? Разве не гонялись бы за тобой распутники, как охотники за дикой ланью в лесу, охотники, о существовании которых ты так и не узнала благодаря мне? Что бы с тобой сталось, если бы не я? Клянусь, я люблю тебя и буду любить, пускай рядом со мной и окажется юная Симода Тал, — но ты должна мне сейчас же сказать, что будешь молить за меня Акханабу вопреки тому, как я с тобой поступил!
Вырвавшись наконец, королева остановилась около мшистого валуна, укрыв лицо в тени. И король и она были бледны и разгорячены.
— Ты хотел запутать меня и себя — что ж, ты своего добился! — гневно воскликнула она. — Ты не можешь разобраться в себе и потому гонишь меня с глаз долой. Ты знаешь, что я отлично изучила тебя и все твои слабости — лучше кого бы то ни было; лучше меня тебя знает только твой отец. Вот этого-то ты и не можешь стерпеть. Ты бесишься от того, что тебя унижает моя жалость и сострадание к тебе, даже сама моя любовь, которую ты считаешь незаслуженной. Да, будь ты проклят, я люблю тебя, и буду любить, пока Прародительница не призовет меня к себе! Но ведь не это ты хотел услышать, верно? Ты хотел услышать оправдание своего гнусного зла!
Король смотрел на неё страшными пылающими глазами.
— Зла? Зла?! Выходит, что моя жертва во имя королевства — это зло?! И я, твой муж и повелитель, злодей, мерзавец? И ты ещё смеешь лгать мне, что любишь меня?! Проклятая лживая сука!
— Боже! — вскрикнула королева. — Прочь от меня, прочь! Не прикасайся ко мне! Ты безумен! Я расскажу всем, что ты говорил мне тут, и тебя признают сумасшедшим! Ты требуешь, чтобы я призналась в ненависти к тебе, в ненависти, которой нет! Кроме ненависти, ты ничего не желаешь знать! Так получай же — я ненавижу тебя, если именно этого ты добиваешься! — она зарыдала и бросилась бежать.
ЯндолАнганол не стал гнаться за королевой, он даже не тронулся с места.
— Значит, всё было ложью. Тогда грянет буря, — процедил он.
Расставшись с МирдемИнггалой, король ЯндолАнганол и в самом деле обезумел. Велев принести из конюшен сено, он приказал обложить им стены зала, в котором ещё томились мирдопоклонники. Вслед за сеном были принесены кувшины с очищенным китовым жиром для дворцовых ламп. Выхватив у стоящего рядом раба горящий факел, король Орел швырнул его на облитое жиром сено. Так с вершины дворцовой горы в улицы Матрассила пополз белым покрывалом дым. Пламя с ревом взметнулось в небеса.
Позже, когда королева отправлялась со столичной пристани в своё плавание, пожар усилился, пожирая дворцовые здания, и ярости его не было предела. Никто под страхом смерти не имел права тушить огонь. Обещанная буря бушевала, не зная границ.
Только с наступлением ночи, когда король, сидя со своим верным рунтом за столом, накачался вином до беспамятства, слуги осмелились прикатить к пожарищу ручные насосы и залить уже догорающий огонь.
Когда же на следующее утро багровый Баталикс вновь поднялся над горизонтом, король и его обычное окружение как всегда появились на дворцовом балконе и с первыми лучами зари предстали перед народом.
Толпа, ожидающая их на этот раз, была гораздо больше, чем обычно. Стоило появиться королю, как над ней поднялся неясный глухой ропот, похожий на рычание злобного пса. Убоявшись этого многоглавого зверя, король поспешил вернуться в свои покои и бросился в постель. В постели он оставался целый день, отказываясь есть, пить и говорить с кем бы то ни было.
На следующий день король не явился на рассвете народу. Призвав в Зал Совета панновальских послов и своих министров, он официально распрощался с гостями. Дольше всех он прощался с Тайнцем Индреддом и юной Симодой Тал, даже не думая о том, что прощается с невестой навеки. После чего, днем, ненадолго посетил скритину. Лежать в кровати дальше он никак не мог — и на то были веские причины. Лазутчики короля донесли, что бич Мордриата, Ундрейд Молот, движется со своими ордами на юг, собираясь покончить с Дарвлишем, первейшим врагом короля Орла и Борлиена. Увы, этим славным делом он явно не ограничился бы, и гибель Дарвлиша и его гнусной орды лишь проложила бы ему дорогу к новым чудовищным завоеваниям.
В своей речи в скритине король коротко поведал депутатам о том, как королева и её брат, ЯфералОборал, решили составить заговор против сиборнальского посла с целью убийства последнего, и потому сиборнальцу пришлось бежать, спасая свою жизнь. Теперь же заговорщица отправлена в изгнание; подобное вмешательство женщины в политические дела нельзя терпеть. Брат королевы был убит в момент покушения.
В теперешнее неспокойное для нации время эта история должна послужить предупреждением для всех. Сам он, король, в настоящее время занят претворением в жизнь некого важного плана, дабы укрепить узы дружбы Борлиена с его традиционными союзниками, Олдорандо и Панновалом. Детали этого плана он представит скритине позже и более подробно.
Тут король обвел вопросительным и грозным взглядом ряды депутатов, высматривая недовольных. Но на сей раз никто не посмел даже смотреть на него...
Взявший слово вслед за королем советник СарториИрвраш предложил скритине смотреть на грядущие перемены в союзном окружении страны как на события огромной важности и исторического значения.
— Сейчас, после кошмарной бойни при Косгатте, нам стала ясна вся опасность нового вида оружия, огнестрельного, более дальнобойного и смертоносного в сравнении со всем, чем мы располагаем, — закончил он. — К несчастью, это оружие попало в руки дриатов, этих кровожадных варваров, — ружья, вот как они называют это злодейское новшество. Воин с ружьём может убить своего противника, даже если он закован в стальной панцирь. Это ужасное оружие упоминалось в старинных манускриптах, но до сей поры я не считал, что им можно доверять... Теперь же в любой битве с дриатами мы будем иметь дело с применением ружей. Многие из вас видели их ужасное действие во время демонстрации в Зале Совета и позже, во дворце, благодаря любезности принца Индредда. Сейчас эти ружья изготовляют только в одном месте — в безотрадных северных землях, в государстве Сиборнал. Коварные сиборнальцы опять сумели обогнать всех. В их распоряжении богатые залежи бурого угля и железных руд, которыми наша страна к несчастью не располагает. В сложившихся условиях для нас крайне важно сохранять доброжелательные отношения с таким могущественным государством, по причине чего мы со всей строгостью пресекли попытку заговора с целью убийства сиборнальского посла.
— Это всё просто чепуха! — вдруг злобно выкрикнул из дальнего конца зала какой-то барон. — Все знают, что Пашаратид был развратником. Он держал в любовницах матрассильскую шлюху — разве за это его не стоило покарать смертью? Разве не об этом говорит ваш закон, советник? Королева и её брат просто выполняли свой долг! Вы же настоящий изменник!
— Всё это не более, чем распущенные королевой слухи, — отозвался СарториИрвраш. — В ближайшие дни мы намерены послать корабль в Аскитош, столицу Сиборнала, дабы заложить новый торговый маршрут, в надежде на то, что это сделает наши отношения с ним более дружественными. А пока могу вам сообщить, что наша встреча с высшим дипломатическим составом Олдорандо и Панновала прошла как нельзя лучше. Мы получили в дар от наших гостей партию отменных ружей. Эти ружья будут посланы нашему благородному храбрецу, генералу Ханре ТолрамКетинету, который героически сражается с безбожными рандонанскими ордами, с пожеланиями скорейшего завершения этой тяжкой войны.
Но реакция на выступления короля и его первого советника была крайне сдержанной, даже холодной. В скритине тоже находилось множество почитателей и сторонников старого РантанОборала, отца МирдемИнггалы. Один из них, поднявшись, спросил:
— Как нам следует понимать смерть в огне шестидесяти одного барона — тоже как очередной шаг, предпринятый в угоду заморскому производителю этого гнусного оружия? Если так, то оружие, о котором вы только что говорили, и впрямь невероятно смертоносно!
Ответ советника был крайне туманным.
— В зале, где находилась делегация мирдопоклонников, и впрямь случился пожар, но начало ему положил подлый поджог, устроенный сторонниками бывшей королевы. В результате этой непродуманной и отчаянной выходки мирдопоклонники к несчастью действительно погибли в огне. Но таков был их собственный роковой выбор.
Не успели король и его советник выйти из зала скритины, как под его сводами словно обрушилась лавина — все говорили и кричали одновременно. Впрочем, их никто уже не слушал...
— Нужно было рассказать им о вашей готовящейся свадьбе, — недовольно заметил на ходу СарториИрвраш. — Начав обсуждать прелести девочки-невесты, они быстро перестали бы злиться. Советую вам как можно скорее сделать развод и вашу предстоящую женитьбу достоянием гласности, ваше величество. Киньте этим дурням новую кость — они мгновенно позабудут о старой.
Сказав это, советник отвернулся, чтобы скрыть отвращение к роли, которую ему приходилось играть.
* * *
Напряжение охватило всех в матрассильском дворце. Исключение составляли, наверное, только фагоры, чья нервная система не знала, что такое ожидание. Но даже фагоры были неспокойны — запах недавнего пожара ещё не выветрился из комнат и переходов дворца и зловещим облаком висел повсюду.
Простившись с советником, король удалился в свои покои. Спустившись в подземную часовню, Орел предался там в обществе королевского викария молитве и бичеванию, велев взводу Первого Фагорского занять пост перед дверями своей половины. Рунт Юли был оставлен под присмотром своих собратьев. Облегчив разум молитвой, король укрепил свой дух бичеванием.
После этого, омытый в купальне прислужницами, Орел снова призвал к себе главного советника. Но СарториИрвраш появился только после третьего напоминания, весь перепачканный чернилами, в потрепанном домашнем халате и матерчатых шлепанцах. Казалось, старик переживает великое горе — так молча и насупленно он стоял перед королем, без слов оглаживая свою козлиную бородку.
— Ты был чем-то занят, так занят, что не слышал зова своего короля? — язвительно спросил ЯндолАнганол, лежа нагишом в купальне. Рунт Юли сидел в нескольких футах от хозяина, на её бортике.
— Я стар, ваше величество, и сегодня у меня был ужасный день, — пробормотал советник, низко опустив голову. — Я крепко спал, только и всего.
— Не спал ты, а опять кропал свои проклятые записки — это видно по твоей перемазанной чернилами роже! — гневно обвинил король.
СарториИрвраш вздохнул. Он и в самом деле пытался найти забвение в работе — но нечего было и думать сказать про это королю.
— Если хотите знать правду, то я действительно пытался отдохнуть и оплакивал судьбу шестидесяти одного погибшего в огне мирдопоклонника, — пробормотал он.
Король в ярости стукнул кулаком по воде, подняв тучу брызг.
— Ты же атеист, советник. У тебя нет души, тебе нечего успокаивать. И ты не виновен в их гибели. Так что оставь слезы по погибшим мне!
СарториИрвраш показал в осторожной улыбке зубы. Он наивно решил, что гроза уже миновала.
— Чем же могу служить вашему величеству?
Король ЯндолАнганол поднялся из воды и служанки обернули его бедра широким полотенцем. Орел гордо ступил из купальни на кафельный пол.
— Ты уже достаточно мне послужил, старая крыса!
Король окинул советника одним из своих темных, сверкающих как черный бриллиант взглядов.
— Ты стал стар и ленив, мерзавец, — я изгоняю тебя с королевской службы, как старого хоксни, которых ты так любишь. Я намерен найти на твоё место кого-нибудь другого — того, кто будет служить мне вернее, чем ты, старый плешивый козел!
Прислужницы, убирая глиняные кувшины, в которых принесли горячую воду для королевского омовения, молчаливо и с любопытством прислушивались к развернувшейся на их глазах неожиданной драме.
— В мире полно тех, кто немедленно согласится с любым вашим мнением, едва вы того потребуете, ваше величество, — дрожащим голосом пролепетал СарториИрвраш. — Если вы решили доверить судьбу страны подобным людям, то я не стану возражать, это ваше право. Но нельзя ли узнать, чем я заслужил такую немилость? Разве не я поддерживал все ваши начинания?
Досадливо отбросив полотенце, совершенно голый король несколько раз раздраженно прошелся по комнате. Его взгляд метался от предмета к предмету столь же стремительно, сколь стремительной была его походка. Заметив, что хозяин расстроен, Юли сочувственно заскулил.
— Взгляни, с чем я остался благодаря тебе, — сказал король, немного успокоившись. — Я разорен. У меня нет королевы. Нет армии. Народ меня ненавидит. Скритина тоже. И не говори мне, что я стану любимцем толпы, как только новость о моей новой женитьбе на олдорандской потаскушке станет общим достоянием! Ведь именно ты заставил меня сделать это — так вот, с меня довольно твоих предательских советов!
Попятившись, СарториИрвраш прижался спиной к стене, в безопасном отдалении от размашисто расхаживающего короля. Советник в отчаянии заломил руки. Он наконец понял, что его дела совсем плохи, и дело не в опоздании — король наконец-то нашел, на кого излить охвативший его дикий гнев.
— Государь, я верой и правдой служил вам и вашему отцу, — осторожно начал он. — Когда нужно было лгать, я лгал ради вас. Я и сегодня солгал об этом ужасном убийстве мирдопоклонников, лишь бы услужить вам! Вы можете найти себе множество советников — но где вы найдете такого умудренного, как я? Хотя вы, ваше величество, конечно же выше любого смертного, и в вашей воле казнить меня или миловать.
— Убийство?! — проревел король. — Ты хочешь сказать, что я, твой государь, преступник, убийца?! Но как иначе я мог предотвратить восстание? — его тон всё же несколько смягчился. — Эти мерзавцы убили бы меня!
СарториИрвраш утер со лба холодный пот. Он уже понимал, что ходит буквально по лезвию меча.
— Служа вам, я всегда старался в полной мере исполнить ваши замыслы и никогда не думал о собственном благе, — сказал он. — Я понимаю, вы расстроены участью вашей жены, но так уж, видно, должно было случиться.
— Понимаешь?! — злобно процедил король. — Что ты понимаешь в любви — ты, бездушный урод!
— Помните, когда-то давно я говорил вам, что такую женщину, как королева, вам больше не найти никогда... — беспомощно пробормотал советник.
Подхватив полотенце с пола, король быстро обернул его вокруг своих узких бедер. У его ног уже собиралась лужа.
— Но ты сказал мне, что мой первейший долг — в служении стране, — гневно обвинил он. — И я принес эту жертву, поскольку понял твои слова именно так!
— Нет, ваше величество, нет, определенно... — советник растерявшись даже замахал руками.
— Опгедегенно, — повторил за ним Юли, заучивая новое слово.
— Не лги мне! — проревел король. — Я помню, что ты говорил мне, старый негодяй, мерзавец!
— Сейчас вам нужен козел отпущения, чтобы сорвать злость, государь, — промямлил СарториИрвраш, уже сам едва ли понимая, что несет. — Прошу вас, подумайте, прежде чем выкидывать меня на улицу. Это преступление перед страной!..
Роковые слова советника разнеслись эхом, отразившись от стен ванной. Лицо Орла почернело от гнева. Служанки заторопились убраться со сцены назревающего грозного действа, и, когда король повернулся к ним, застыли в карикатурных позах бегства.
Окинув женщин презрительным взглядом, король снова повернулся к советнику. Лицо Орла покраснело от дикой злобы, краска волнами спускалась на шею и обнаженный волосатый торс.
— Значит, я всё-таки преступник?! Ты снова это повторил, мерзавец! Я преступник?! Ты, старая крыса, ты, давший мне этот подлый совет, теперь позволяешь себе оскорблять меня?! Меня, своего короля и господина?! Всё, убирайся вон! Сейчас же, пока я не убил тебя!
Развернувшись, король шагнул к своей одежде, сложенной на стуле.
Ошалев от страха, не думая о том, что он и так зашел уже слишком далеко, СарториИрвраш дрожащим голосом пролепетал:
— Простите, ваше величество, но мне кажется, я понимаю ваш замысел. Отстранив меня от дел, вы получите возможность обвинить меня перед скритиной во всём, что произошло, свалив на меня всю мыслимую вину и тем самым очистившись в глазах народа. Может быть, вам даже удастся ввести их в заблуждение... неплохое решение, государь, очень неплохое, хотя и предсказуемое, не новое — хотя, вместе с тем, можно согласиться, как изящно...
Схватив себя за горло, советник замолчал. Багровый вечерний свет заполнял комнату. Испод облаков за окном освещали вспышки далеких зарниц. Взявшись за рукоятку лежащего на столе меча, король вытащил его из ножен. Потом с улыбкой взвесил меч в руке.
Попятившись, СарториИрвраш опрокинул кувшин с теплой водой, разлившейся по кафельному полу широким потоком. Лицо его стало пепельно-бледным.
ЯндолАнганол начал бой с тенью, выполняя свои обычные упражнения с мечом, делая выпады, уклоняясь от ударов и нанося их, иногда уходя в глубокую защиту, иногда переходя в атаку. Фехтуя, он быстро передвигался по комнате. Прислужницы жались к стенам, тихо охали и не смели вымолвить ни слова.
— Туше! Ампо! Хоп! Туше!
Меч короля со свистом рассек воздух — и лезвие вдруг устремилось к советнику. Стальное остриё замерло всего в нескольких дюймах от шеи СарториИрвраша. Не опуская меча, король сказал:
— Где мой сын, а, старый козел? Где он, где Робайдай? Ты знаешь, что он хочет моей смерти?!
— Мне хорошо известна история вашей семьи, ваше величество, — ответил СарториИрвраш, вновь инстинктивно прикрывая горло руками.
— Мне нужно уладить дело с моим сыном, — со страшной улыбкой произнес король. — Может быть, ты прячешь его у себя, в этом своём кроличьем садке?
— Нет, государь, у меня его нет! — почти взвизгнул перепуганный советник.
— А я говорю, прячешь — фагор-стражник донес мне! И знаешь, что он ещё мне нашептал? Оказалось, ты не так уж скорбишь по жене, как говоришь, — со служанкой ты по-прежнему лихой, ага?
— Государь, события последнего времени утомили вас, вы перевозбудились, — бессознательно пробормотал СарториИрвраш, глядя на меч короля, как на змею. — Позвольте дать вам...
— Я больше не приму от тебя ни одного совета, старый козел, а вот ты сейчас получишь сталь в глотку, если не скажешь мне правду! — гневно заорал король. — Отвечай же! У тебя в комнатах кто-то есть?
— Да, сударь, конечно — у меня там есть посетитель, юноша из Морструала, и только-то, — жалобно пролепетал до смерти перепуганный советник.
Король презрительно хмыкнул.
— Юноша, говоришь? Ах ты старый извращенец...
Внезапно король потерял интерес к посетителю советника. С криком вскинув руку, он метнул меч, глубоко вонзившийся в деревянную балку под потолком. Подпрыгнув, король ухватился за рукоятку и вырвал оружие, при этом полотенце упало с его бедер.
Наклонившись, советник поднял полотенце, чтобы вернуть его монарху, и льстиво проговорил:
— Я понимаю, откуда происходят ваша ярость и безумие, государь, и вполне допускаю...
Эти слова и оказались воистину роковыми. Схватив вместо полотенца халат СарториИрвраша, король рванул его на себя, чуть не свалив советника с ног. Полотенце снова полетело на пол. Советник испустил сдавленный крик. Пытаясь вырваться, он поскользнулся, упал и потянул за собой короля — они вместе тяжело рухнули на пол, прямо в лужу натекшей воды.
Через мгновение король, вскочив ловко, как асокин, уже снова был на ногах, и, вдруг успокоившись, махнул рукой прислужницам, приказав им помочь советнику подняться. С помощью двух служанок советник с трудом встал, кряхтя и держась за спину. Его старый позвоночник словно превратился в битое стекло.
— Теперь уходите, сударь, — неожиданно спокойно приказал король. — Убирайтесь вон из моего дворца и из моего города. Собирайте вещи — и поторопитесь, пока мне не пришла охота показать, каких глубин способно достигать моё... безумие. И помните — я знаю, кто вы: проклятый Акханабой атеист и богохульник!
Добравшись до своих покоев, советник приказал служанке-рабыне размять его ушибленную спину и втереть в неё целебную мазь. Какое-то время он лежал так и отдыхал, постанывая от боли и унижения. Его личный страж и телохранитель, фагор Лекс, взирал на страдания хозяина с полнейшим равнодушием.
Получасом позже советник попросил сока скваанейи в бокале, набитом лордриардрийским льдом, жадно выпил его, и, тщательно взвешивая каждое слово, написал королю письмо, время от времени почесывая отбитую спину.