По утверждению старых летописей в незапамятные времена Весны огромные полчища фагоров захватили Олдорандо, сожгли и сровняли с землей его столицу. С тех пор лютая ненависть к двурогим передавалась в Олдорандо из поколения в поколение. Год от года популяция фагоров на его территории неуклонно уменьшалась. Панновальский престол считал обязательным, чтобы Борлиен так же неукоснительно следовал общепринятой в Империи политике. Как только Симода Тал станет женой короля Борлиена и министры её двора получат должности при матрассильском дворе, требование гонений на анципиталов будет выдвинуто самым решительным и недвусмысленным образом. Едва нечестивая МирдемИнггала сойдет со сцены и король Орел окажется в полной их власти, величайшего в истории святого похода против двурогих не миновать.
Но что же король, каким будет его решение?..
В четырнадцать часов с несколькими минутами король стоял нагишом в одном из верхних покоев дворца. На стене, с мрачной торжественностью отсчитывая секунды, раскачивался золотой маятник огромных напольных часов. Напротив, на другой стене, висело большое серебряное зеркало. По углам гардеробной молча ожидали знака от короля молодые прислужницы, готовые сию же минуту начать одевать монарха и готовить его к встрече с иноземными послами.
Между маятником и зеркалом ходил быстрыми шагами от стены к стене сам король ЯндолАнганол. Мучаясь в нерешительности, он раз за разом проводил пальцами по ещё свежему шраму на бедре, потирал бледный плоский живот или заглядывал себе за спину, чтобы увидеть там вспухшие кровавые полосы, спускавшиеся от плеч до литых ягодиц. Видя в зеркале отражение мускулистого, жестоко исхлестанного бичом мужчины, он рычал от бессильной ярости.
Он мечтал отправить панновальцев прочь, несолоно хлебавши; охватившая его черная ярость и кхмир затмевали разум, и он колебался на грани такого решения. После этого он мог стиснуть в объятиях самое дорогое, что было у него на свете, — королеву — и усеять её рот горячими поцелуями, перемежая их с клятвами не расставаться никогда, с обетами вечной любви и верности. Он мог также и публично обвинить её в измене, став в глазах её негодяем, а в глазах народа святым, готовым бросить всё к ногам своей страны.
Те, кто следил сейчас за ним со стороны, издалека, а именно семейство Пин с Аверна, многие часы проводившее за изучением глубинных психологических связей и духовных противоречий королевского мозга, считали себя вправе с уверенностью заявить, что решение, сию минуту сводящее с ума короля, на самом деле принято им уже очень давно, ещё на пороге злосчастного дома терпимости, где Криллио Мунтрас и Мэтти подхватили раненого государя под руки. Хранящаяся в банках памяти Пин информация восходила к той далекой поре, когда, около шестнадцати поколений назад, большую часть Кампаннлата укрывали непроходимые снега, а в далекой глухой деревне, зовущейся Олдорандо, правил лорд АозроОнден, далекий предок Анганолов. Нанизанной на эту неразрывную нить, висела бусина-история роковой размолвки между отцом и дочерью, скрывшаяся в тени четырех долгих веков, но до сей поры не забытая.
Семя разлуки с самым дорогим лежало в короле ЯндолАнганоле, зароненное в его разум много поколений назад, погрязшее так глубоко, что сам он и понятия о нем не имел. Плодородной почвой для этого семени было презрение к самому себе, имеющее ещё более древнее происхождение. Именно это презрение к себе заставило короля отвернуться от ближайших друзей и связаться с фагорами; чувство это было взращено и отточено несчастьями и отверженностью детства и юности короля. Эти подспудные движущие силы были глубоко захоронены, но тем не менее голоса их доносились до поверхности сознания короля, и звучали хоть и слабо, но весьма отчетливо.
Резко отвернувшись от зеркала, от бледной фигуры, мелькавшей в серебряной глубине, король жестом велел служанкам приблизиться. Он протянул им руки, и его принялись одевать.
— Корону, — велел он, когда служанки закончили причесывать его темные волнистые волосы. Он сумеет наказать ожидающих его дигнитариев, он накажет их, поднявшись над ними на недосягаемую высоту.
Через несколько минут дигнитарии, прервав скучное ожидание, с тревогой бросились к окнам Зала Совета, заслышав за ними строевой шаг. За окном они увидели огромное число покрытых длинной белой шерстью голов с острейшими блестящими на солнце рогами — голов, посаженных на широкие плечи, подпираемые мощными спинами, услышали грохот сапог и — эхом — скрип кожаного боевого доспеха. Под окнами зала прошел Первый полк Фагорской гвардии при полном параде — такое зрелище способно было внушить беспокойство даже самым стойким из людей. Вид марширующих двурогих, чьи руки и ноги гнулись в локтях и коленях в обе стороны, был совершенно нечеловеческим. Марширующие существа казались выходцами с того света, настолько поразительным и сверхъестественным было чувство, вызываемое видом коленей, с одинаковой легкостью сгибающихся вперед и назад.
Король выкрикнул команду. Фагоры остановились, так же не по-человечески, но очень по-фагорски, мгновенно перейдя от ходьбы к полной неподвижности.
Раскаленный ветер шевелил шерсть на плечах воинов сплоченного отряда. Покинув своё место во главе строя, король четким солдатским шагом вошел во дворец. Почетные гости и полномочные послы в панике переглянулись, почему-то думая о возможности своей немедленной насильственной смерти.
Войдя в зал, король остановился и молча обвел взглядом послов. Один за другим присутствующие поднимались с мест. Наслаждаясь их ужасом, король длил паузу. Наконец он заговорил:
— Вы потребовали от меня сделать необычайно трудный и жестокий выбор. И вместе с тем нет причины, по которой я мог бы задержать ответ. Мой первейший долг всегда и во всём — служение моей стране. Поэтому я не позволил личным переживаниям вмешаться в ход дела. Я принял решение выслать королеву МирдемИнггалу из столицы. Сегодня она ещё останется здесь, во дворце, но завтра отправится в свой родовой дворец на побережье. И если Святая Панновальская Церковь соблаговолит выдать своему покорному слуге грамоту — разрешение на развод, я разведусь с королевой, моей женой. И женюсь на Симоде Тал, наследнице королевского дома Олдорандо.
Со всех сторон зала нерешительно и медленно зазвучали довольные аплодисменты и одобрительные возгласы. Лицо короля осталось бесстрастным. Послы направились к нему, но прежде чем они успели до него добраться, прежде чем хотя бы один из них смог коснуться его рукой, король повернулся на каблуках и вышел из зала.
Палящий ветер, "дыхание пустыни", захлопнул за ним дверь. Роковой выбор, который вскоре разрушит всё, что только было близко и дорого королю, был наконец совершен...
Глава 5.
Знакомство
с мифологией
Лицо Билли Сяо Пина было круглым и такими же скругленными были его черты, нос и глаза. Крошечный рот походил на бутончик розы. Кожа была гладкой и желтоватой. До сих пор он покидал пределы Аверна лишь однажды, когда вместе со своими ровесниками, как и он, только что достигшими совершеннолетия, отправился в обязательное торжественное паломничество к Агнипу, священной родине авернцев.
Билли был скромным, но целеустремленным молодым человеком, хорошо воспитанным, с отличными манерами, что в общем-то можно было сказать и обо всех других его ровесниках, и никто не сомневался, что он встретит смерть достойно и не теряя самообладания. Ко время получения рокового приза Билли исполнилось двадцать земных лет, что по исчислению Геликонии составляло чуть больше четырнадцати местных.
Лотереей "Отпуск на Геликонии" управляла исключительно воля случая, но, несмотря на это, среди тысячи членов семейства Пин не было такого человека, который бы не считал, что именно Билли является налучшим возможным кандидатом из всех.
Как только итоги лотереи были объявлены и началась сложная подготовка к отлету, старейшины его клана освободили Билли от работы и предоставили ему несколько дней положенного по обычаю прощального отпуска, которые тот провел в специально оборудованных для отдыха отсеках Аверна. Вместе с ним, по тому же обычаю, туда же отправилась и его нынешняя подружка, Рози Йи Пин, а также добрые друзья.
Среди стерильно-чистых коридоров и отсеков земной станции наблюдения имелось место, специально изобретенное для развлечения и отдыха экипажа. Первоначальным проектом оно не было предусмотрено. Но по своей орбите Аверн несся вот уже 3269 лет, и все имевшиеся в распоряжении её жителей силы, свободные от наблюдения за Геликонией и ухода за самой станцией, были брошены на борьбу с их главнейшим и опаснейшим недугом: мертвящей апатией. Поэтому ещё много веков назад часть жилых отсеков Аверна, несмотря на вызванную этим тесноту, была отдана имитации различных природных условий Геликонии, и в таком отсеке человек мог внезапно оказаться в самом центре искусственного тайфуна или другого планетного явления, иногда приятного и расслабляющего, а иногда весьма зловещего, вселяющего страх и наполняющего кровь живительным адреналином.
В одном из таких отсеков-иллюзионов окруженный ближайшими друзьями Билли наслаждался горными видами. Они провели несколько дней в бревенчатой хижине, притулившейся на ровном пятачке, прямо над бездонной пропастью. Подобный дешевый квази-отдых некогда был очень популярен на Земле и поначалу голографы Аверна создавали проекции земных же экзотических местечек, курортов и смотровых площадок. Однако уже тысячи лет назад с общего согласия экипажа все земные виды были заменены видами Геликонии. Билли и его друзья отправились на отрых в недоступное самим обитателям планеты высокогорье грозного хребта Нктрикх — конечно же, лишь иллюзорно.
Насладившись горными видами, они в один миг перенеслись в восточный Кампаннлат, в населенный лишь женщинами и мальчиками, которых они убивали по достижении совершеннолетия город Хаккаут, столицу расположенного за Нктрикхом таинственного Морструала, скрытую в одной из бесчисленных бухточек тысячемильного побережья. "Выйдя" из неё на небольшом корабле, они отправились в плавание по морю Ардент и миновали вечные несокрушимые утесы Мордриата, вырастающие из пены волн и уходящие в небеса почти на шесть тысяч футов — туда, где гранитные плечи круч укутывали белые мантии облаков. Знаменитый водопад Сцимитар низвергал свои воды в объятия морской зыби с невообразимой высоты в милю. Так Билли начал свой, пока иллюзорный путь к цели, ибо своей мифической родиной на Геликонии он выбрал именно едва известный для борлиенцев Морструал. Завершиться его "плавание" должно было в Валлгосе, столице одноименной страны к югу от Трибриата, откуда его условный путь вел прямо в вожделенный Матрассил.
Однако какими бы захватывающими и впечатляющими ни были подобные зрелища, сознание наблюдателей не могло избавиться от колючей, как крохотная косточка в горле, мысли, что все устрашающие лавины и водопады, все близкие и далекие пики и красоты на самом деле созданы системой голографических устройств в комнате размерами восемнадцать на двадцать футов.
Завершив наконец отпуск, Билли немедленно отправился к своему личному наставнику и опустился перед ним на корточки в традиционной позе почтения.
— Итогом даже самого долгого разговора всегда становится молчание, — коротко сказал наставник. — Стремясь найти жизнь, ты найдешь смерть. Хотя и то и другое — только иллюзия.
Наставник был категорически против лотереи "Отпуск на Геликонии", которую он считал не более, чем глупой и вызывающей смуту тратой и без того скудных ресурсов станции, и особенно против того, чтобы победители лотереи становились героями дня, поскольку залогом любой стабильности он логично считал отсутствие всякого движения. Старик был ярым поклонником пагубного иллюзионизма, ставшего на станции превалирующей философией. В дни юности он написал поэтический трактат длиной ровно в тысячу слов, озаглавленный "О временах Великого Года Геликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизнь". В нем утверждалось, что Геликония со всеми её чудесами — не более чем проекция коллективного бессознательного обитателей станции, и что исследуя её, они исследуют лишь самих себя.
Эти тезисы, легшие в основу того иллюзионизма, что стиснул в своих когтях разум Аверна, по сути являлись продуктом самого же иллюзионизма. Билли, всегда признававший за собой неприятие подобной философии, но никогда не умевший выразить своё несогласие на словах, поскольку все знания, переданные ему учителем, тот заключил в прокрустово ложе своей фантастической идеологии, теперь, в преддверии расставания с родным домом-станцией Аверн, решил таки высказаться, чтобы выплеснуть смущающее душу раз и навсегда.
— Довольно скоро мне придется встретиться с настоящим миром и познать его радости и беды, также настоящие, — горячо сказал он. — Пускай ненадолго, но я получу возможность взбираться на настоящие горы и ходить по улицам настоящих городов. Люди, с которыми мне предстоит встретиться, идут по тропинкам настоящей человеческой судьбы.
— Не стоит так увлекаться понятием "настоящий" — оно чревато предательством, — возразил умудренный годами наставник. — То, что мы чувствуем, есть продукт реакции нашего мозга на нервные импульсы, не более. Чувства могут ошибаться, разум же и мудрость видят далеко. Для них нет ничего недоступного.
— Как скоро не будет ничего недоступного и для меня, — гордо заявил Билли.
Но болезненное желание вечно поучать не знает меры. Многозначительно подняв палец, старик продолжил свою речь. Билли кротко слушал.
Обладая изрядным личным опытом и познав опыт, накопленный за многие века человечеством на Земле, наставник знал, что в корне всего лежит сексуальное желание. Хорошо зная натуру Билли, весьма распутного молодого человека, любителя не одобрявшихся на станции излишеств, старик справедливо считал, что такому развратнику необходима особенно строгая упряжь. Едва эфемерная возможность встретиться с вожделенной королевой МирдемИнггалой замаячила на горизонте, Билли без колебаний отвернулся от Долга, святой обязанности каждого авернца служить Земле. О да, по случайным обмолвкам наставник сумел составить представление о затаенных желаниях своего последнего ученика, хотя тот никогда не говорил о них прямо. Больше всего на свете Билли желал встретиться с королевой королев лицом к лицу и вступить с ней в сладостное соитие.
Жизнь молодого авернца — его бытие — было чистым, стерильным, подчиненным бесчисленным правилам и установлениям. Идеальное же или настоящее — пользуясь сомнительной терминологией ученика — существовало не где-то в абстракции, а воплощалось в конкретной личности, близкой, но недоступной в данный момент: с Билли речь не могла идти ни о ком, кроме королевы королев. Приняв это утверждение за аксиому, из него можно было сделать несколько интересных выводов.
— Наши жизни посвящены Цели, у нас есть роль, которую мы должны сыграть, роль, основанная на Долге перед Землей и её людьми, даровавшими нам бытие для этой Цели, — гордо заявил наставник. — Высшее наслаждение нашей жизни должно проистекать только из точнейшего и вернейшего исполнения этого Долга. Оказавшись на Геликонии, ты немедленно и навеки лишишься возможности исполнять Долг. Поэтому, ты должен тотчас отказаться от этого ужасного приза и немедля вернуться к работе. Ты и так бездельничал недопустимо долго.
