Борлиенский король и его фельдмаршал вместе изучили диспозицию. Позади фельдмаршала стоял его доверенный сержант-ординарец, здоровенный молчун по прозвищу Бык.
— В первую очередь необходимо выяснить, скольких людей Череп укрыл в этом форте на горе, — сказал ЯндолАнганол. — Мне знакома эта уловка — Череп научился ей от отца. Он наверняка надеется, что мы с самого начала бросимся штурмовать это укрепление и на том потеряем много сил и времени. Я уверен, что форт совершенно пуст, там нет ни единого дриата. Копья, которые нам с такой настойчивостью демонстрируют, на самом деле привязаны к асокинам и арангам.
Какое-то время никто не произносил ни слова — все размышляли над сказанным. С вражеской стороны промоины из-за войска в утренний воздух подымались дымки, несущие с собой аромат жареного мяса, от которого сжимались желудки голодных борлиенцев.
Толкнув одного из стоящих рядом офицеров в бок, Бык что-то шепнул ему на ухо.
— Говорите громче, сержант, мы все хотим знать ваше мнение, — резко подал голос король. — Так что же у вас на уме?
— Ничего особенного, государь.
Лицо короля дрогнуло от ярости.
— Тогда давайте услышим это ничего!
Сержант взглянул на своего монарха, хитро прищурив единственный глаз.
— Государь, я сказал, что наши люди не рвутся воевать. Так уж устроен простой человек, и от этого никуда не деться — я говорю и о себе тоже. Желая хоть как-то выбиться из нищеты, он идет в армию в надежде хоть на какую-то поживу, и берет всё, что попадается под руку. Но эти дриаты мало чего имеют. На сучек они тоже не слишком-то похожи — я имею в виду женщин, государь, — так что надеяться на то, что наши парни пойдут в бой с большой охотой, не приходится.
Король впился тяжелым взглядом в Быка и смотрел на него так до тех пор, пока сержант не потупил глаз и не попятился.
Король ЯндолАнганол, крупный мужчина с чувственно-грубым лицом, выглядел молодо для своих двадцати пять с небольшим лет, но избороздившие лоб морщины придавали ему выражение суровой мудрости, которой он, по утверждениям злых языков, не обладал.
Подобно своим излюбленным ястребам, он всегда высоко и горделиво держал голову, как и подобало истинному правителю. Его величавая осанка, словно бы олицетворяющая собой несгибаемость нации, всегда привлекала внимание. Крупный крючковатый нос и широкий разлет черных бровей придавал ЯндолАнганолу сходство с орлом. Неистребимая щетина подчеркивала властную массивность его нижней челюсти. В темных глазах короля всегда бушевал неукротимый огонь; взор этих глаз, бьющий из-под густых бровей подобно острейшему дротику и не упускающий ничего, и заслужил ему в народе прозвище Борлиенского Орла.
Удостоенные чести узнать короля ближе и понять его характер нередко с уверенностью заявляли, что знаменитый Орел по большей части времени сидит в клетке, ключ от которой по сю пору надежно хранится у королевы королев. Король ЯндолАнганол был одержим кхмиром, иначе говоря, приступами неукротимой похоти, что, конечно же, никому не было в диковину. Привычка часто, также по-орлиному, внезапно поворачивать голову, оставаясь при этом неподвижным, выдавала в нем неуверенную натуру, постоянно мучительно просчитывающую в уме вероятность дальнейших неверных шагов.
— Сначала нам нужно разделаться с Черепом, Бык, а потом у нас будет время подумать и о женщинах, — сказал король. — Может оказаться, что дикари прячут своих жен и сестер где-нибудь в пещерах неподалеку.
КолобЭктофер откашлялся.
— Позвольте мне сказать кое-что, государь, конечно, если у вас ещё нет готового плана. По-моему, задача, вставшая здесь перед нами, невыполнима. Эта позиция слишком уж похожа на ловушку. К тому же, дикари в два раза превосходят нас числом, и, хотя наши хоксни намного проворнее их йелков и бийелков, для ближнего боя эти массивые коровы годятся гораздо лучше.
— Теперь, когда я наконец загнал их в угол, я не могу отступить — об этом не может быть и речи! — возмутился король.
— Никто не говорит об отступлении, государь, я просто предлагаю не разбивать напрасно наши лбы в штурме этого форта, а обойти мерзавцев с тыла и оттуда уже их атаковать. А если мы сможем подняться на горы, что нависают над их армией, то решим всё дело.
— Почему бы, государь, нам не выманить дриатов из-за промоины притворным отступлением, а потом устроить им в подходящем месте засаду, что дало бы нам возможность... — перебил его один из офицеров.
Слыша такие трусливые речи, ЯндолАнганол задрожал от гнева.
— Вы мужчины или трусливые аранги? Под вашими ногами всё ещё твердая земля, перед вами враг, который топчет эту землю и смеется над вами! Что же вам ещё нужно? Идите в бой и сокрушите дриатов! К закату Фреира вы все станете героями и ваши имена увековечат в легендах! Так к чему же вам медлить?
КолобЭктофер неуверенно переступил с ноги на ногу.
— Я указал вам, государь, на слабые стороны нашей диспозиции, вот и всё. Таков мой долг. Но предвкушение женского тела или возможность набить мошну награбленным добром могли бы поднять боевой дух воинов.
— Да ведь перед нами дриаты, мерзейшее из отребья — как таких можно опасаться? — в запале отозвался ЯндолАнганол. — Наши бравые вояки разделаются с ними за час — если, наконец, возьмутся за дело!
— Это другое дело, государь, — вежливо согласился маршал. — Если вы сумеете растолковать нашим людям, что на самом деле Дарвлиш со своей ордой — всего лишь грязь под их ногами, быть может это поможет им воспрянуть духом.
— Ты прав. Я поговорю со своими солдатами.
КолобЭктофер и Бык мрачно переглянулись и почли за лучшее промолчать. Маршал отправился командовать армии общее построение.
Основной строй развернули вдоль ломаного края промоины. Левый фланг укрепили Вторым полком Фагорской гвардии. Хоксни в количестве пятидесяти голов после тяжкого перехода через труднопроходимую местность, где их по большей части использовали не как верховых, а как вьючных животных, находились в плачевном состоянии. Перед атакой с них сняли поклажу и теперь на хоксни восседали всадники, что также должно было произвести впечатление на дикарей Дарвлиша. Снятый груз оставили под скудной охраной обозников в скалистой теснине, почти пещере, позади войска. Проигранное сражение могло сделать эту поклажу добычей дриатов, но об этом никто не подумал.
Пока шло построение, крыло тени, ложащейся на землю от башни венчающего хребет утеса и очень напоминающее стрелку гигантских часов, словно специально устроенных здесь, чтобы напоминать каждому человеку о его смертности, медленно укорачивалось.
Силы Черепа, прежде укрытые этой тенью, теперь постепенно оказывались на свету, но от этого не становились симпатичнее. Дикари были сплошь одеты в рваные, грязные и оттого посеревшие шкуры и пончо, наброшенные с такой же гордой небрежностью, с какой сами дриаты восседали на своих йелках. На многих через грудь были надеты скатки из шерстяных одеял, своего рода примитивная броня. Лишь немногие могли похвастать обувью, высокими узкими сапогами или хоть тряпичными обмотками, основная же масса была босиком. Зато у всех дикарей на головах красовались мохнатые шапки, сшитые из шкур йелков, иногда, с тем чтобы подчеркнуть командный ранг или может быть просто для устрашения, украшенные острыми рогами тех же йелков или ветвистыми оленей. Общей эмблемой дриатских воинов был привязанный к их штанам яростно напрягшийся фаллос, грубо вырезанный из дерева. Он был покрашен в ярко-красный цвет, долженствующий означать их хищный, неукротимый дух. Тот же фаллос, грубо намалеванный на серой некрашенной ткани, украшал, как теперь стало видно, их знамена.
Вскоре борлиенцы заметили среди дикарей Черепа. Сделать это было нетрудно, поскольку его кожаные доспехи и меховая шапка были выкрашены в безумный оранжевый цвет. Чуть ниже ветвистых, разлапистых рогов оленя скалилось сухое лицо с острой бородкой. Страшная рана, нанесенная Черепу мечом молодого ЯндолАнганола в давнишней схватке, навсегда обезобразила его. Сталь срезала часть плоти со щеки и челюсти, и сквозь дыру до сих пор проглядывали крепкие, блестящие зубы. Череп выглядел ещё более устрашающе, чем его разношерстное воинство, чьи от природы узкие глаза пониже мохнатых шапок и острые, обтянутые кожей скулы придавали им на редкость злобный вид. Под седлом Дарвлиша рыл копытом землю могучий бийелк. Подняв копьё над головой, он проорал со своей стороны промоины:
— Стервятники восславят моё имя!
Ответом ему был нестройный хор одобрительных голосов, эхо которого заметалось между каменными стенами утесов.
Вскочив на своего хоксни, ЯндолАнганол поднялся в стременах.
— Эй ты, Череп, так и будешь стоять там, пока твоя гнусная рожа не сгниет окончательно?
Слова Орла, которые тот специально произнес на смешанно-олонецком, отлично расслышали и поняли в рядах врагов. По рядам воинов дриатской армии пронесся возмущенный ропот. Ударив своего бийелка пятками, Дарвлиш подъехал вплотную к краю обрыва.
— Ты слышишь меня, Яндол, тараканий король? — прокричал он в ответ. — Или твои уши, как всегда, забиты дерьмом фагоров? Ты, ублюдок престарелого маразматика, хватит ли у тебя храбрости перебраться сюда и схватиться с настоящими мужчинами? Мои слова заглушает какой-то стук — ах да, мне только что донесли, что это стучат твои зубы! Даю тебе последнюю возможность — уползай скорее прочь, ты, падаль, да забирай с собой свою паршивую армию шлюшек-членососов!
Эхо этого крика долго не утихало, без конца отражаясь от стен скалистой гряды. Когда же оно наконец смолкло, ЯндолАнганол ответил, решив не уступать предводителю врага в насмешливости.
— Это не твоя ли подруга там блеет, Дарвлиш — обезьяний вожак? Кого это ты называешь настоящими мужчинами — колченогих иных, только недавно спустившихся с веток, что трусливо жмутся рядом с тобой? Хотя кто другой согласится связаться с таким мерзким уродом? Кто ещё сможет вынести вонь твоего гниения, кроме этих диких мартышек, чьи бабушки спали с фагорами?
Оранжевый головной убор, ярко пламенеющий на солнце, чуть дрогнул.
— И это мне говоришь о фагорах ты? Ты, выходец из пещер, не знающих света, держащий в солдатах полчище двурогих? Хотя конечно кому, как не тебе знать толк в фагорах, ведь ты с ними днюешь и ночуешь, а может и трахаешься с ними — ведь всем известно, что лучших друзей для себя, чем эти приспешники Вутры, ты не мыслишь. Давай, гони свое зверьё прочь и бейся честно, ты, тараканий король!
Со стороны орд дриатов донеслись раскаты дикого хохота.
— Уж если ты так низко пал, что потерял всякое уважение к тем, кто по сравнению с твоими йелколюбивыми сотоварищами так же превыше их, как эти горы, тогда стряхни со своего вонючего подола пауков и мусор и попробуй напасть на нас, ты, трусливый гнилолицый прислужник дриатов!.. — крикнул король.
Этот обмен любезностями продолжался ещё некоторое время. При всей своей воинственности ЯндолАнганол, чьи силы сейчас находились в крайне неудобном положении, не имел про запас никакой хитрой задумки, которыми славился изворотливый ум Черепа, и пока не решался атаковать.
Жара между тем неумолимо нарастала. Рои безжалостно жалящих насекомых набросились на обе армии. Фаланги мохнатых фагоров, сходящих с ума от зноя, скоро должны были дрогнуть под всесжигающим взором огненного ока Фреира.
— Могильный камень на грудь лучшему другу двурогих!..
— Вычистим грязь из Косгатта!..
Наконец, по команде фельдмаршала борлиенцы медленно двинулись вдоль края промоины к площадке, подбадривая себя воинственными криками и размахивая копьями. На другом берегу расселины орда дриатов принялась проделывать то же самое.
— Каким образом мы возьмем укрепление на вершине горы, ваше величество? — между тем спросил КолобЭктофер. — Оно не дает мне покоя.
— Я склоняюсь к тому, что вы скорее всего были правы, — неохотно ответил король. — Этот форт похоже просто жалкая попытка отвлечь нас. Забудем о нем. Вы, маршал, возглавите ударный отряд хоксницы, за вами пойдет пехота и Первый Фагорский. Я останусь со Вторым Фагорским и обойду с ним гору так, чтобы дриаты потеряли нас из виду. Вы нападете на них первыми, атакуете их с фланга и прорвете его. А мы, подкравшись незаметно, обойдем их с тыла. Зажмем воинство Черепа в клещи и сбросим в промоину. Пленных брать не будем.
— Я исполню ваш приказ в точности, государь, — КолобЭктофер поклонился.
— Да пребудет с вами Акханаба, фельдмаршал.
Пришпорив хоксни, король поскакал к рядам фагорской гвардии. Изнуренные зноем двурогие были в самом что ни на есть угнетенном состоянии духа и прежде чем начать задуманный маневр, королю пришлось обратиться к ним с кратким наказом.
Прислушиваясь к громыхающей над расселиной перебранкой короля и его противника, двурогие не только не воспрянули духом, но усомнились в честности обещаний Орла. Равнодушные к смерти в случае поражения, они хотели быть уверены, что гибнут не напрасно. Однако тут, в дикой глуши, ничто не подтверждало это.
Король обратился к своим двурогим союзникам на их языке, на хурдху. Эта горловая, невероятно сложная, изобилующая согласными речь коренным образом отличалась от смешанно-олонецкого, принятого для общения между различными народностями Кампаннлата и ни в коем случае не была его наречием, а представляла собой мостик, переброшенный между расами людей и двурогих, происходящий, как утверждали — впрочем, это же касалось и многих других нововведений — из далекого Сиборнала. Гудящий и скрежещущий согласными, весь в запутанных узлах герундиев, хурдху был неблагозвучен для человека, но любим и почитаем двурогими.
В родном языке фагоров имелось только одно время, настоящее-продолженное. Было ясно, что говорящие на таком языке просто не могли обладать абстрактным мышлением; даже простой счет, основанный на троичной системе, давался фагорам с большим трудом. Двурогие-математики посвящали себя нескончаемым подсчетам ушедших лет, хвастливо утверждая, что ими изобретен особый способ вневременного выражения. Вневременное выражение являлось ещё одной речевой формой фагоров, эзотерической, оперирующей концепциями вечности. Естественная смерть была понятием, неизвестным фагорам. Их уход носил название привязь и был неподвластен человеческому разумению.
Как правило, большинство фагоров было более-менее способно выражать свои мысли на вневременном, хотя мало кто из них владел священной речью так же мастерски, как простым и доступным хурдху, предназначенным для бытовой беседы и решения вопросов обычных и насущных. Люди, душой свыкшиеся с олонецким, уже не могли обходиться без его четких и обязательных правил построения предложений. Фагоры же ценили свой язык ещё и за то, что в нем неологизмы были почти так же невозможны, как и абстрактные понятия. Так, на хурдху "человек" буквально означало "сын Фреира"; "цивилизация" ни больше ни меньше, как "много крыш"; "армия" — "копья, убивающие по приказу", ну и так далее. Даже королю ЯндолАнганолу, сносно изъяснявшемуся на хурдху, пришлось сосредоточиться и собраться с силами, чтобы ясно донести свои мысли до Второго Фагорского. Фагоры не знали страха, но нарастающая жара заметно поубавила у них подвижности и внимания. Но как только сталлуны и гиллоты наконец поняли, что виднеющееся перед ними по ту сторону поросшего колючками оврага вонючее воинство топчет их исконные пастбища и обращается с их рунтами как с настоящими свиньями, погоняя их палками, дело было сделано — полк немедленно выказал желание идти в бой. Вместе с родителями, тонко мыча и требуя, чтобы взрослые взяли их на руки и несли, в бой шли и их рунты.
