Какой-то ученый червь объявил, что церковники держали их в подчинении у фагов. Худшего оскорбления и придумать было нельзя. Куда подевался этот ученый червь? Может быть, он — вон тот монах, что пугливо крадется вдоль улицы, прижимаясь к домам? А, какая разница, бей его!..
Многие авернцы взирали на творящуюся внизу смуту и на участвующих в ней смутьянов с презрением. Другие, кто умел заглянуть глубже, увидели в народной буре жуткий смысл. Какими бы нелепыми, какими бы примитивными ни были вопросы, поднятые СарториИрврашем, они нашли отклик и в душах обитателей станции наблюдения, где никакой бунт не мог разрешить мучительных проблем.
"Вера — само непостоянство". Так утверждал трактат "О временах года Геликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизни". Вера в технологический прогресс, вдохновивший людей на создание Аверна, через сотни поколений превратилась в ловушку для тех, кто находился на борту станции, как превратились в ловушку напластования веры, получившей название акханабизм.
Приверженцы самосозерцательного квиетизма, управляющие станцией не видели выхода из ловушки. Им необходимы были перемены — но их-то они больше всего и страшились. Их подданными управляли немытые и нечесаные грубияны, с дикими криками несущиеся по Гусиной улице и по улице Возен неучи — зато у них была надежда, которой здесь, у божественных созерцателей, не было никогда. Распаленный выпивкой и дракой человек с Гусиной улицы мог дать волю кулакам или просто погорлопанить перед собором. Этого человека можно было сбить с толку — но ему не суждено было познать всю глубину гулкой пустоты, которую ощутили вокруг себя наставники всех шести семейств. "Вера — само непостоянство". Так оно и было. На Аверне вера умерла, оставив после себя отчаяние. Последним актом этого отчаяния стало решение о вечном запрете злополучной лотереи, приведшей к столь неожиданным — и нежеланным — волнениям.
Отчаянию предавалось большинство авернцев — но отнюдь не все. Пока старейшины произносили свой приговор — и записывали на пленку свои дрожащие голоса, разносившиеся по всем отсекам станции наблюдения, на ней рождалась и набирала силу новая клика. У неё уже было имя — её члены называли себя агниперами. Те, кто входил в неё, были молоды и безрассудны. Рассматривая творящееся внизу, у них под ногами безумие — столь созвучное той капле надежды, что жила в них самих, — они прекрасно понимали, что нет ни единого шанса вернуться на Землю, как нет шанса — это совсем недавно чрезвычайно ярко продемонстрировал им некий Билли Сяо Пин — поселиться на Геликонии. Но шанс всё же был — он ожидал их на Агнипе, в священной Часовне Пробуждения, среди древних, но всё ещё действующих машин. Собираясь в тех редких местах, где можно было укрыться от всевидящих камер, они общались горячим шепотом и уже строили планы, как угонят со станции челнок, который доставит их на пустынную планету, которую можно заселить и освоить. В сердцах этих молодых людей горела надежда не менее пламенная, чем у тех, кто мчался с кольями по Гусиной улице.
* * *
К вечеру неожиданно похолодало. Повторились подземные толчки, но в царящей на улицах суматохе на них мало кто обратил внимание.
Принявший ванну, значительно посвежевший и основательно подкрепившийся король Сайрен Станд наконец почувствовал, что в силах принять в своем кабинете посланника Эсомбера и престарелого Гуаддла Улбобега. Раскинувшись на мягкой кушетке, король усадил рядом с собой жену, приобнял её за плечи, и, составив таким образом продуманно радующую глаз композицию, велел звать к себе панновальцев.
После положенных по этикету приветствий рабыня налила вино в кубки, предварительно наполненные лучшим лордриардрийским льдом.
Гуаддл Улбобег повязал поверх темного чарфрула алый кушак, знак своего высочайшего сана. Неловко поклонившись, он смущенно взглянул на Кимона Эураса, чувствуя себя в присутствии главного судьи не слишком уютно. Готовилось нечто крайне скверное, и пожилой священник нервничал.
В противоположность Улбобегу Элам Эсомбер держался совершенно свободно и был весел и приветлив. Как всегда одетый в изящный чарфрул, он пружинистым шагом приблизился к кушетке королевской четы и поцеловал руки им обоим с видом счастливого человека, имеющего иммунитет к любым бактериям.
— Осмелюсь поблагодарить вас, ваше величество, за представление, которым, как и было обещано, вы развлекли нас сегодня днем, — развязным тоном заявил он. — Примите мои поздравления. Как говорил этот ваш ученый старикан — воистину отверженный Богом атеист — как говорил! Сомнения только укрепят веру, вот всё, чего он добился. И тем не менее, не могу не отметить столь внезапный поворот в судьбе короля-еретика ЯндолАнганола, этого любителя фагоров, — ещё сегодня утром он, как негодяй, предстал перед судом, который вправе был приговорить его к смерти, а к вечеру уже стал святым, открывшим великую истину.
Мелодично рассмеявшись, он повернулся к Кимону Эурасу, чтобы разделить с тем шутку.
— Это богохульство, — ледяным тоном отчеканил новый советник и ещё больше почернел.
Эсомбер согласно кивнул и снова улыбнулся.
— Теперь, когда у Бога появилось новое обличие, оно появилось и у богохульства. Сегодняшняя ересь, государь, завтра обернется словом истины и поведёт нас в край обетованный кратчайшим путем, поверьте моему слову...
— Мне непонятно ваше веселье, — ворчливо подал голос Сайрен Станд. — Но я также полагаю, что хорошее настроение всегда лучше дурного. По крайней мере, я надеюсь извлечь из этого пользу. Я позвал вас, чтобы попросить об одной услуге. Женщина, ещё вина!
— Мы готовы исполнить любую просьбу вашего величества, — проговорил Гуаддл Улбобег, в волнении крепко сжимая в кулаке свой бокал.
Не спеша выбравшись из мягких объятий кушетки и несколько раз прогулявшись по кабинету, Станд заговорил, придав своему высокому голосу легкий оттенок торжественности.
— Я собираюсь просить вашего содействия в том, чтобы убедить короля ЯндолАнганола как можно скореё оставить пределы моего королевства. Я хочу, чтобы он сделал это прежде, чем успеет связать мою бедную младшую дочь Милую матримониальными узами.
Эсомбер взглянул на Гуаддла Улбобега. Улбобег взглянул на Эсомбера.
— Так каким же будет ваш ответ? — спросил король Станд.
— Государь... — начал было Эсомбер и замолчал, накручивая на палец локон тонких волос у виска и уставившись в пол, словно нашкодивший мальчишка.
Откашлявшись, Улбобег немного помолчал и потом, словно одного раза было недостаточно, снова откашлялся.
— Могу я осмелиться спросить ваше величество о том, как давно вы в последний раз видели дочь? — спросил он наконец.
— Что же касается меня, государь, то я полностью нахожусь во власти короля ЯндолАнганола, — объявил Элам Эсомбер, не отпуская локона. — Причиной тут прискорбная неосмотрительность поведения, допущенная мною некоторое время назад. И что самое непростительное, неосмотрительность я допустил в отношении — хотя это нетрудно понять — самой королевы королев! Вот почему, когда сегодня утром король ЯндолАнганол явился к нам с просьбой о содействии, я не смог... я чувствовал себя обязанным...
Внимательно всмотревшись в лицо короля Олдорандо, посланник смущенно замолчал, предоставляя продолжать Улбобегу.
— Я, государь, архиепископ Собора Его Святейшества Це'Сарра Панновальского, — пояснил Улбобег, — и, таким образом, наделен Его Святейшеством правом в подобных случаях действовать от имени Церкви.
— В свою очередь я, — подхватил Эсомбер, — по сию пору удерживаю при себе подписанную королевой МирдемИнггалой грамоту с разрешением на развод, каковую должен был передать на подпись Его Святейшеству Це'Сарру... или одному из архиепископов его Собора ещё несколько теннеров назад — прошу прощения за то, что вынужден был произнести при вас это оскорбительное слово анципиталов...
— Посему, мы сделали всё возможное, — продолжил Гуаддл Улбобег не без удовольствия, — чтобы высвободить Его Святейшеству побольше времени в ходе его визита в дружественную державу, сняв с него часть его утомительных обязанностей...
— Тем более, что вопрос касался весьма приятной темы... — вставил Элам Эсомбер.
— О да, конечно, и чтобы не беспокоить ваше величество понапрасну...
— Всё, достаточно! — не выдержав, заорал Сайрен Станд. — Ближе к делу, болтуны! Довольно проволочек!
— Вот именно, то же самое сказал нам и король Борлиена несколько часов назад, — согласно кивнул Эсомбер, даря присутствующих лучезарными улыбками. — Ближе к делу и довольно проволочек — речь, достойная его величества... Так вот, данной нам свыше властью мы законным образом скрепили брак между королем ЯндолАнганолом и вашей дочерью, Милуей Тал. Обряд был очень простым, но чрезвычайно трогательным. Жаль, что вашему величеству не удалось присутствовать.
Его величество потрясенно опустился на пол мимо кушетки, но тут же вскочил на ноги с криком:
— Так они уже обвенчались?
— Да, ваше величество, обвенчались и теперь зовутся "муж и жена", — согласно кивнул Гуаддл Улбобег. — Я возглавлял церемонию и принимал от новобрачных клятвы, заменяя Его Святейшество в его отсутствие.
— А я был свидетелем и держал кольца, — вставил Эсомбер. — Кроме того, присутствовали несколько капитанов короля ЯндолАнганола. Фагоров, тороплюсь сообщить, не было. Это я гарантирую.
— Так они обвенчались? — повторил Сайрен Станд, поводя вокруг диким взглядом. И упал на кушетку на руки жене, потеряв сознание.
— Имеем честь поздравить ваше величество с законным браком дочери, — развязно закончил Эсомбер. — Мы уверены, что счастливей этой пары не будет на свете!
* * *
На следующий день перед закатом небесная дымка рассеялась. Ранее, в полдень, в Олдорандо прибыл сам Его Святейшество, Це'Сарр Киландр IX.
Его Святейшество, глубокий старец с редкими белыми волосами, немедленно по приезду улегся в отведенных ему покоях, отдыхать после тягот дальнего пути и воистину ужасных новостей.
Пока усталый Це'Сарр лежал под шелковым одеялом, местные официальные лица, и, наконец, сам король Сайрен Станд наведывались к нему в спальню, дабы принести лихорадочные извинения за религиозный разброд и беспорядки, столь безвременно постигшие святое королевство Олдорандо.
Все слова извинений Его Святейшество выслушивал молча и спокойно, ничем не выдавая своего раздражения. Наконец он повелел устроить на закате Фреира специальную службу — но не в городском соборе, а в часовне при дворце, — где обратится с пастырским словом к собравшимся, чтобы разрешить все их сомнения. Кощунственные слухи о том, что фагоры якобы древняя и мудрая раса, стоявшая значительно выше людей, он объявит наглой ложью еретического борлиенского короля, который будет публично отлучён от Церкви и подвергнут самому суровому проклятию. Затем, чтобы направить праведный гнев против нечестивых двурогих в достойное русло, будет объявлен всеобщий святой поход. Каждый желающий принять в нём участие, будь он хоть простолюдин, получит прощение всех грехов и щедрую оплату из бездонной панновальской казны. Таким путём беспорядки не только будут усмирены, но и послужат величайшему триумфу Святой Церкви.
Услышав всё это, посетители Це`Сарра покинули его, полностью удовлетворённые и предвкушающие невиданный триумф святой веры. Сам же Це`Сарр задумался о том, как искоренить ересь внутри самой Церкви. Он уже понимал, что это окажется непросто. Но пока в его дряхлом теле будут сохраняться силы, он не опустит священного меча. Голоса еретиков не будут звучать громче гласа Церкви, никогда.
* * *
Как и было условлено, служба началась на закате Фреира. Древний старик, Це'Сарр говорил тихим и исполненным благородства голосом, проклиная нечестивого борлиенского короля и объявляя священную буллу о всеобщем святом походе против богохульных двурогих. Даже война против ненавистного Сиборнала будет отложена. Все силы грозной панновальской армии обратятся на истребление фагоров, сперва в Кейце, а потом и в нечестивом Борлиене. Затем объединенные силы Священной Империи двинутся в высокогорья Нктрикха, дабы навеки стереть с лица Геликонии двурогую нечисть. Мощь мушкетов и пушек принесёт Святой Церкви победу над всеми её врагами, старыми и новыми...
На эту поистине историческую службу явился и король Олдорандо, и его жена, и новый главный советник Кимон Эурас, и престарелый Гуаддл Улбобег, и даже сам наследник Це`Сарра Тайнц Индредд, обычно крайне равнодушный к ритуалам Церкви. В общем, явились все, кто только мог. Кроме тех двоих, что стояли рядышком в Белом павильоне в Парке Свистуна...
Только что совершив покаянную и благодарственную молитву, король ЯндолАнганол принял бичевание и теперь обмывал окровавленную спину, подставляя ладони под горячую воду термальных источников, которую лил из кувшина молодой раб. На востоке уже зажигались звезды. На западе ещё догорали отблески величественного заката. Стояла тихая безветренная погода. По земле время от времени пробегала дрожь, словно бы нетерпеливого ожидания неких роковых событий.
— Зачем ты так жесток с собой, муж мой? — испуганно воскликнула Милуя Тал, торопливо появляясь в павильоне. Она была босиком, в одной полупрозрачной мантии из белого сатара. — К чему истязать плоть, из которой состоит твоё тело? Или твоя плоть не устраивает тебя? Тогда из чего ты хочешь состоять?
— Между душой и телом существует перегородка, в которой имеется доля и того, и другого, — мрачно произнес король. — Я не собираюсь просить тебя подвергнуться тому же ритуалу — но лучше тебе оставить эту тему!
— Но твоё тело дорого мне. Теперь твоя плоть принадлежит мне, и если ты и дальше будешь причинять ей вред, я убью тебя. Когда ты заснёшь, я сяду тебе на лицо своим задком и задушу!
Бросившись к мужу, она крепко прижалась к его мокрому телу и стояла так, пока её мантия не промокла насквозь. Король приказал рабу уйти и принялся ласкать и целовать молодую жену.
— Твоя юная плоть тоже дорога мне, — но я поклялся Акханабе, что не познаю тебя плотски до тех пор, пока тебе не исполнится двенадцать.
— О нет, Ян! Это невозможно! Это ещё целая вечность! Я такая слабая и доверчивая девушка — меня ничего не стоит соблазнить, видишь? — Милуя прижалась щекой к его щеке.
— Полтора года — это совсем немного, и если мы подождем, ничего плохого не будет, только польза.
Но Милуя набросилась на него как дикая кошка, и, свалив на постель, начала игривую борьбу, весело хохоча.
— Я не собираюсь ждать, не собираюсь! Я уже всё знаю о том, что должна делать жена, и собираюсь стать твоей женой вся, до последней частицы!
После этих слов они перешли к страстным поцелуям. Потом он всё же оттолкнул её.
— Ты мой маленький огонёк, ты моя золотая, моя веселая малышка. Но мы всё-таки подождем до тех пор, пока наша свадьба не будет объявлена, — а кроме того, мне ещё нужно как-то объясниться с твоими родителями.
— Но всё и так уже известно! — взмолилась она.
Стремясь отвлечь её от опасной темы, он сказал:
