— Я схожу с ума от угрызений совести — и, используя обстоятельства, удобный случай, выхожу сухим из воды, так, что ли? Теперь мне ясно, в кого я пошел!..
Король стремительным шагом пересек все три комнаты и грохнул кулаком в дверь, требуя, чтобы его выпустили. После подвального мрака вечерний мир показался ему неожиданно прозрачным и наполненным светом. Толкнув боковую дверь, король Орел вышел к бассейну-купальне и спустился по ступенькам к воде. Когда-то здесь была причалена к берегу лодка; он помнил, как маленьким мальчиком плавал на ней. Теперь эта лодка сгнила, развалилась и затонула.
Небо в заплатах серых облаков было цвета лежалого сыра. На дальней стороне купальни, подобно скале, черным силуэтом высилась башня королевы; её парапет мрачной зубчатой линией вырисовывался на фоне темнеющего неба. В одном из окон горел тусклый свет. Может быть, там, за окном, его жена готовилась ко сну. Он ещё мог прийти к ней и вымолить прощение. Ещё мог забыться в её красоте, забыть свои кощунственные планы...
Но вместо того он, сам не понимая, что на него вдруг нашло, бросился в тихую воду бассейна.
Руки он держал перед собой, словно человек, прыгнувший с крыши высокого здания. Воздух медленными пузырями выходил из его одежды. Он погружался и вода вокруг него стремительно темнела.
"Не подниматься бы никогда", — сказал он себе, пытаясь ухватить руками тину на дне.
В глубине вода была темной и холодной. Ужас пришел к нему и он приветствовал его, как старого друга. Из его носа вырвались пузырьки воздуха.
Но воля к жизни, направляемая Всемогущим, не позволила королю найти прибежище в лабиринтах смерти. Тщась удержаться на дне, он всё же начал подниматься к поверхности. Когда он, отдуваясь, наконец вырвался на воздух, свет в окошке королевы уже погас.
Глава 4.
Королева в гостях
у живых и мертвых
Рассвет нового дня обещал жару и духоту. Королева королев отдала себя в заботливые руки фрейлин и те осторожно выкупали её. После омовения она немного поиграла с Татро, потом, вызвав СарториИрвраша, велела ему ожидать её в семейном склепе.
Спустившись в склеп, она попрощалась с братом. Вскоре он будет предан земле, в должном месте своей октавы. Сейчас его тело лежало, завернутое в желтую ткань, на штабеле лордриардрийского льда. Королева с горечью смотрела на ясные черты безвременно усопшего брата, которые не смогла исказить даже смерть. Поплакав, она помолилась обо всем обыденном и прозаическом, необычайном и экзотическом, обо всем, что сбылось и не сбылось в жизни ЯфералОборала. Так её и застал советник. На нем был домашний, запятнанный чернилами и потрепанный халат. Чернила были и на пальцах советника. Когда он низко поклонился королеве королев, она увидела, что чернилами испачкана даже его лысина.
— Рашвен, я пришла сюда попрощаться, но не только — я хочу поприветствовать душу моего брата, наверняка уже добравшуюся до Нижнего Мира, — сказала она. — Я собираюсь погрузиться в пбук. Проследи, чтобы никто меня не тревожил.
На лице советника отразилось сомнение.
— Ваше величество, позвольте напомнить вашему опечаленному разуму о двух вещах. Во-первых, умиротворение умерших предков — или пбук, если вам более по душе это древнее название, — наша святая церковь осуждает. Во-вторых, вам едва ли удастся связаться с усопшим братом прежде, чем его предадут земле в соответствующей его роду октаве.
— И в-третьих, вы не верите, что пбук вообще возможен, считаете его сказкой, так?
Королева слабо улыбнулась советнику, не желая продолжать старый спор, в котором они так и не смогли достичь согласия.
СарториИрвраш покачал головой.
— Нет нужды напоминать мне мои собственные слова. Времена меняются и мои представления изменились. Признаться, я и сам с недавних пор научился прибегать к умиротворению умерших, дабы утешить себя кратким свиданием с душой своей усопшей супруги.
Советник закусил губу. Правильно истолковав выражение лица королевы, он сказал:
— Она простила меня.
Королева дотронулась до руки советника.
— Я очень рада, что вы излечились хотя бы от чассти ваших ужасных заблуждений.
Но в нем уже снова проснулся ученый и он сказал:
— Тем не менее, ваше величество, у меня нет оснований считать общение с усопшими физически возможным. Слишком уж много здесь субъективного, напоминающего сновидения. Вы не хуже меня понимаете, что под землей не может быть ни теней, ни духов, с которыми, как считается, общаются живые. На самом деле там нет ничего, кроме мертвого камня.
— Но мы-то с вами знаем, что это правда! И вы, и я, и миллионы людей по всей земле разговаривают со своими предками и родственниками в любое время, когда хотят. В чем же дело? Почему вы сомневаетесь?
— Исторические летописи времен Весны и более ранних, которых я читал множество, неизменно отмечают, что духи суть создания проклятые и безутешные, несущие наказание за свою неудавшуюся жизнь, способные навлечь несчастья и на живущих. С течением времени взгляды людей на умерших менялись; теперь вместо печали и горя все находят в общении с умершими покой и утешение. Вот откуда я сделал вывод, что всё связанное с общением с потусторонними мирами есть не более чем воплощение того, что мы сами желаем там увидеть, иначе говоря — самогипноз. Тем более, что исследования звездной механики, тайны которой были раскрыты ещё святой ЛойлБрайден, опровергли древнее представление о нашем мире, как о земной чаше, покоящейся на первородном камне, к которому нисходят все духи. Вы знаете это никак не хуже меня.
Королева гневно топнула ногой.
— Может быть, вам пойти вон? Неужели у вас не хватает такта избавить меня от надоедливых ученых лекций на исторические темы в час, когда я пребываю в горести и печали у тела злодейски убитого брата?!
Вспылив, она немедленно раскаялась в своей невыдержанности и когда они стали молча подниматься по ступенькам, даже взяла старого советника под руку.
— Что бы это ни было, оно несет утешение, — проговорила она. — Наивно думать, что мы познали весь мир. Я думаю, за пределами реальности есть бесконечно много такого, о чем мы и понятия не имеем. Может быть, там и обитают духи.
— Моя дражайшая королева, несмотря на свою ненависть к религии, я наделен чувством меры и способен распознать святость, едва оказавшись в непосредственной близости к ней, — льстиво сказал советник.
Почувствовав, что королева благодарно сжала его руку, он собрался с духом и продолжил:
— Святая Церковь не считает общение с умершими частью своего учения, надеюсь, вы не станете это отрицать? Церковь не желает иметь дела с духами и тенями, потому как они и слышать не хотят про Акханабу. Церковь навсегда запретила бы общение с тем миром, будь это вообще как-то возможно. Поэтому Церковь предпочитает просто закрывать глаза на пбук.
Нахмурясь, королева посмотрела на свои нежные руки, никогда не знавшие труда. Она была уже близка, уже почти готова к разговору с тенями.
— Не ожидала от Церкви такой проницательности, — пробормотала она.
В ответ СарториИрвраш промолчал — он не уступал в проницательности церковникам.
По коридорам дворца они не спеша добрались до покоев королевы. МирдемИнггала направилась к своему ложу, легла и расслабилась, успокаивая дыхание, утихомиривая частое биение взволнованного сердца. Тихо устроившись в изножье постели, СарториИрвраш осенил королеву святым кругом и начал бдение. На его глазах королева начала медленно переноситься в сумеречную область сознания, погружаясь в пбук.
Закрыв глаза, он запретил себе открывать их, чтобы не видеть беззащитной красоты МирдемИнггалы, и сидел, напряженно прислушиваясь к её редкому дыханию.
* * *
У души нет глаз, но она способна видеть всё, что творится в мире внизу.
Прежде, чем начать своё продолжительное нисхождение, душа королевы устремила свои чувства к тому, что было в непосредственной близости под ней, воспарившей над собственным телом. Под ней лежал, раскинувшись, простор во много раз больший, чем ночные небеса, во много раз более богатый, насыщенный, впечатляющий. На самом деле это было вовсе не пространство, а нечто диаметрально ему, бессознательной непрерывной глади, противоположное — непознаваемая овеществленная субстанция, в общем понимании лишенная каких-либо описательных признаков. Так суша полагает мореходные корабли символами свободы, в то время как запертые в тесноте корабельных трюмов моряки мечтают о том, что ждет их на суше; так реальность забвения одновременно сочетает в себе свойства бесконечной протяженности и несущественной малости, пространства и не-пространства.
Живому сознанию эта реальность казалась бесконечной. В своём устремлении вниз упокоение и забвение приостанавливались только там, где начиналось сосредоточение душ всех людей, где в тишине и неизвестности, в своей непознаваемой утробе, располагалась сущность Всеобщей Прародительницы, скорее по-матерински бездумно доброй и скорбящей, чем по-мужски расчетливой, — принимающей в своё лоно все души умерших, опускавшиеся к ней с течением времени. При всей своей величественности сущность Прародительницы была не более, чем итогом разложения неисчислимых душ, навечно замурованных в скальных породах под ногами обитателей Геликонии. Как бы ни было, она не отказывала никому, и это было главным.
Над телом Прародительницы клубились бесконечные тысячи тысяч свободно парящих духов и теней, походящих на небесные звезды, но упорядоченных в особой последовательности, олицетворяющей уходящее корнями в древность представление о земных октавах.
Ищущая душа королевы метнулась вниз, подобно падающей пуле устремляясь навстречу духам. В самом верхнем слое духи напоминали не звезды, а мумифицированных людей, с пустыми животами и глазницами, с неуклюже болтавшимися ногами. Оставленные за плечами годы изъели их тленную плоть, сделали её прозрачной. Ещё сохранившиеся в них внутренности неспешно плавали, напоминая крупных светящихся рыб в прозрачной чаше. Рты таких духов-останков были открыты по-рыбьи, причем казалось, что из этих навечно распахнутых зевов вот-вот вырвется и устремится к поверхности пузырь воздуха — к поверхности, которой самим останкам не суждено было достигнуть уже никогда. В этих самых верхних слоях обитали останки тех, кто ушел из жизни относительно недавно; в их фантомных гортанях ещё сохранился прах, во время беседы вырывавшийся как бы клубочками морозного дыхания, последнего апострофа ещё не полностью иссякшего сока жизни.
У души, отважившейся прибыть сюда, вид усопших обычно порождал страх. Королеве покойные несли умиротворение. Глядя на них, разверзших обсидиановые рты, она проникалась уверенностью, что нечто, существовавшее до поры, не уходит навечно в небытиё, а длит своё существование по крайней мере до тех пор, пока пламя Фреира не поглотит однажды всю планету. А потом... кто знает, что будет потом?..
Для пришлой души здесь не было ничего, что послужило бы ей компасом. И тем не менее направление существовало. Путеводным знаком была Прародительница. Всё здесь залегало пластами в соответствии с четким планом, как галька на морском берегу сама собой распределяется в соответствии со своими размерами. Распределенные в глуби земли в строгом порядке останки уходили в необозримые дали, за пределы Борлиена и Олдорандо, к далекому Сиборналу и даже к самым окраинам Геспагората, к полумифическому Паговину за океаном Климента и к самим полюсам.
Корабль души, несомый призрачным ветром, в конце концов доставил её к останкам её матери, Шаннаны Дикой, жены РантанОборала, законного короля Борлиена. Останки матери королевы имели вид древней птичьей клетки, составленной из ребер и бедренных костей, которые излучали во тьме притягательное золотистое сияние, такое же, какое мы ощущаем, неожиданно наткнувшись на потрепанную книгу сказок, любимую с детства. Останки ласково заговорили с ней.
Останки-духи и тени не были символами мучения и страдания. Помещенные на темную сторону жизни, они старались помнить только хорошее, происшедшее с ними за время существования в мире живых. С погребенными оставалось только добро; злоба, подлость и гнев оставались на приволье действия, участвовать до срока в коловращении бытия.
— Дорогая матушка, я пришла к тебе по велению сердца, узнать, по-прежнему ли ничто не нарушает твой покой, — это было традиционное приветствие, принятое между живыми и мертвыми.
— Моя дорогая дочь, здесь нет ничего, что могло бы потревожить меня. Тут по-прежнему царят покой и безмятежность, наше безоблачное бытие ещё никогда не смущало ничего, что можно было бы счесть беспорядком. Свидания с тобой даруют окончательный мир моей покойной душе. Моя драгоценная и возлюбленная дочь, как же мне не радоваться, ощущая рядом с собой столь великолепный росток, вышедший из моего недостойного лона? Твоя бабушка тоже здесь, она рядом, и тоже рада узнать, что ты выбрала время навестить нас.
— Благодарю тебя, матушка, для меня нет большей радости, чем свидание с тобой.
Всё это, однако, были только слова, простые формулы, при помощи которых люди состязались с неумолимым током времени.
— О, не говори так, ведь у меня уже нет возможности искупить те небрежение и невнимание к тебе, которыми я зачастую грешила во время моей суетной жизни, когда недостаточно ласкала и холила тебя, ибо ты, сама добродетель и святость, заслуживала того вне всякого сомнения. У меня не хватало на тебя времени всякий раз, когда оказывалось, что очередное неотложное дело ждет меня, новая битва зовет и враг не дремлет. Лишь теперь становится понятно, что всю эту суету нельзя сравнить с подлинной радостью жизни, которая всегда была так близко, ведь ты росла на моих глазах...
— Матушка, ты была самой внимательной и нежной родительницей, это я никогда не была примерной дочерью. Я всегда была такой своевольной и непослушной...
— Своевольной! — хихикнул древний прах. — Нет, ты никогда не позволяла себе ничего, что могло бы обидеть меня. Теперь, пребывая в иной форме существования, я многое вижу иначе, могу отличать суету сует от воистину важного и значительного. Несколько пустячных проступков ничего не значат, мне стыдно за то, что в своё время я накричала за них на тебя. Как всякая живая женщина, я была глупа, мне не хватало ума смотреть глубоко — теперь же я знаю, что ты была моим самым драгоценным сокровищем. Жизнь не повернешь вспять, приходится жить со своими просчетами и неудачами — но здесь тем из нас, кто не оставил наверху живого побега, приходится горше прочих...
Усопшая ещё долго распространялась в том же духе и королева оставила попытки переубедить её, а только с тихой улыбкой прислушивалась к её прочувствованным речам, понимая, что матери, при жизни действительно чрезвычайно занятой собой и своими делами и уделявшей ей внимание лишь изредка, теперь нужно хоть как-то утешиться. Она с приятным удивлением обнаружила, что древние останки, сейчас всего лишь полуистлевшая груда костей, помнят события её далекого детства, о которых сама она давным-давно позабыла. Плоть смертна, но память остается навсегда, замурованная в вечности...
