Отделившись от тела, его душа стала прозрачной. Подобно крылышку мотылька, дух короля поплыл вниз, в нежную бархатистую тьму. Очень скоро все краски мира остались позади — вокруг властвовал только чернильный мрак.
Парадокс пребывания в мире забвения состоял в том, что душа могла свободно перемещаться и ориентироваться там без всяких ориентиров. Находясь в своём самом долговечном пристанище, она чувствовала себя везде и всюду здесь так же уютно и привычно, как ребенок в укромной тьме под своим одеялом.
У души не было глаз в привычном понимании смертных. Душа видела, но суть её зрения заключалась в ином. Она видела дальше и глубже, сквозь обсидианово-черные слои, для неё словно пронизанные сумеречным светом, неподвижные, но словно бы текущие мимо вместе с нисходящим движением самой души. Свет исходил от субстанций, некогда бывших живыми людьми. Теперь все они возвращались к Всеобщей Прародительнице, существовавшей до сотворения мира и способной намного пережить его гибель, к Матери Всего Живого, женскому созидающему началу, более могущественной и всевластной, чем боги-мужчины, как, например, Акханаба — или по крайней мере совершенно независимой от них.
Целью путешествия в бездну, предпринятого душой короля Орла, была точно определённая искра света, исходящего от останков его отца, свергнутого им короля.
Пятно света, некогда бывшее настоящим живым существом, королем Борлиена ВарпалАнганолом, сейчас, если вглядеться, представляло собой легкий набросок пробивающимся сквозь листву солнечным лучом на древней стене — смутно обозначенная грудная клетка, тазовые кости и прочее, но всё весьма условно. Всё, что осталось теперь от головы, некогда носившей на себе корону, стало небольшой бесформенной каменной глыбой с парой горящих янтарей, вдавленных в глазницы. Ниже, прямо под этим верхним утолщением, совершенно прозрачные, струилась подобно пару субстанция останков.
— Отец, я, твой недостойный сын, пришел вымолить у тебя прощение за нанесенные тебе обиды.
Так сказала душа ЯндолАнганола, повиснув в пространстве, лишенном всяких следов воздуха.
— Дорогой сын, я рад видеть тебя здесь и всегда буду рад встрече с тобой, когда бы ты ни пришёл ко мне, твоему любящему отцу, теперь принадлежащему к сонму усопших. Я не таю обид на тебя и мне не в чем тебя упрекнуть. Ты всегда был и останешься моим возлюбленным сыном, — ответил ВарпалАнганол.
— Отец, я готов выслушать любые твои упреки. Более того, я готов понести самое суровое наказание, ибо теперь понимаю, насколько тяжкий грех совершил по отношению к тебе, своему родителю.
Паузы между фразами не поддавались измерению, поскольку речь не требовала присутствия воздуха, который нужно было бы вдыхать и выдыхать.
— Молчи, сын мой, ибо в мире мёртвых, среди подобных мне, не говорят о земных грехах. Ты мой возлюбленный сын, и этого достаточно. Больше никаких слов не нужно. Всё темное и тяжелое осталось в прошлом.
Когда останки говорили, из того места, где полагалось быть ротовому отверстию, словно бы вырывался тусклый огонь, не ярче трепетного мерцания потухающей свечи. Зарождаясь где-то в недрах грудной клетки, светящаяся дымка слов поднималась по стеблю гортани, и, выплеснувшись наружу, так же неторопливо исчезала, уплывая в бесконечность.
Душа короля Орла заговорила снова.
— Отец, молю, не щади меня и покарай — теперь, когда я готов принять кару, — за всё зло, какое я причинил тебе за свою жизнь, за то, что послужил причиной твоей смерти. Облегчи мои страдания. Бремя их невыносимо!
— На тебе нет вины, сын мой, ты виновен не больше, чем морская волна, бьющая в борт тонущего корабля. Здесь, в этом тихом прибежище, обретенном после смерти, мне не в чем упрекнуть тебя.
— Отец, десять лет я держал тебя в заточении в дворцовой темнице. Разве можно это простить?
Ответ останков ВарпалАнганола обозначило облако, которое всклубилось вокруг его головы, заблистав мельчайшими искрами.
— Сын мой, то время забыто. Годы, проведённые в заключении, я теперь вспоминаю с трудом, да и там я был не одинок — ты часто приходил ко мне поговорить или спросить совета. Твои появления были радостью для меня, и когда ты пребывал в нерешительности и просил совета, я с готовностью выступал в роли советчика — в меру своих скромных возможностей, конечно.
— Там, в этой подземной тюрьме, было вовсе не весело...
— Зато тихо и покойно — и я наконец-то смог задуматься над крушением своей жизни, над её неудачами и хорошенько приготовиться к тому, что ждало меня впереди, тут, где я теперь нахожусь. Это было... ценно.
— Отец, твое всепрощение ранит хуже самой страшной брани! Ударь меня по-отечески, чтобы горе отпустило.
Но в царстве Прародительницы прикосновение живых к усопшим было под страшным запретом. Если паче чаяния раз установленное разграничение нарушились бы, то оба нарушителя, и душа живого, и останки усопшего, поменялись бы местами, и мертвая душа поднялась бы в мир живых, неся ужас и безумие. Чтобы превозмочь соблазн, отцовское световое пятно отплыло от души короля Орла и повисло во мраке.
— Если можно, утешь меня ещё одним советом, отец, — пробормотал опомнившийся король.
— Говори, сын.
— Во-первых, прошу тебя, скажи, если можно, нет ли среди вашего вечного братства моего блудного сына. Во время последней нашей встречи я с тревогой заметил в его лице крайнее отчаяние.
— Мы с радостью принимаем к себе любого вновь прибывающего, и твоего сына, своего внука, я буду приветствовать лично — однако сейчас он ещё не закончил свои странствия по миру света.
Обдумав услышанное, душа ЯндолАнганола снова заговорила.
— Отец, ты знаешь о моём положении в мире живых лучше кого бы то ни было. Посоветуй, куда мне теперь идти, что делать? Вернуться в Матрассил, как советовал мне этот жирный безбожник? Или остаться в Гравабагалинене, чтобы вымолить прощение у королевы королев? А может быть, идти, как и было задумано, скорым маршем в Олдорандо? Что мне сделать, чтобы будущее принесло лучшие плоды?
Старый король тихо засмеялся. Смех его вдруг показался ЯндолАнганолу зловещим, словно коварный старик наконец-то нашёл способ отомстить неблагодарному сыну за его измену.
— Куда бы ты ни направился, везде есть те, кто ждёт тебя с нетерпением. Многих ты знаешь, хотя и не всех — например, в Олдорандо тебя ждёт не дождётся некто, о ком ты и понятия пока не имеешь. Твоя судьба сейчас в руках этого... человека. Отправляйся в Олдорандо. Там ты увидишь торжество справедливости и погибель своих злейших врагов!
— Спасибо, отец. Твои советы всегда помогали мне справиться с трудностями жизни. Как послушный сын, я так и поступлю.
С этими словами душа короля устремилась вверх, к свету, оставив светящиеся сонмища усопших позади, двигаясь поначалу медленно, а затем всё быстрее, сгорая от спешки и нетерпения. Где-то, неизвестно где, гулко били барабаны. Сумрачные звездочки усопших растворились внизу, канув в лоно Всеобщей Прародительницы.
Неподвижная человеческая фигура на полу деревянной башенки едва заметно пошевелилась. Сначала её охватила легкая дрожь. Потом король медленно поднялся и сел. На бледном лице открылись глаза.
Единственным живым существом, приветствовавшим его в этом мире, был Юли, который, заметив, что король пришёл в себя и задвигался, подкрался ближе и понимающе пробормотал:
— Мой бедный король спускался к предкам.
Вместо ответа король взъерошил рунту мех на загривке, потом ласково пригладил.
— Эх, Юли, что за штука жизнь!
Помолчав с минуту, король хлопнул маленького фагора по плечу со словами:
— Ты хороший парень. Ты не причинишь мне зла.
Услышав похвалу, рунт завертелся около своего повелителя, начал жаться к нему... и тут король вдруг почувствовал, что в бок ему давит какой-то предмет. Засунув руку в карман, он выудил оттуда часы с тройным циферблатом, которые забрал у КараБансити. Едва взглянув на часы, он немедленно ощутил лютую ненависть к ним. Ему захотелось разбить их, но он не смог заставить себя сделать это, словно это бы освободило всех демонов зла. Король чувствовал, что эти часы ещё должны сыграть в его жизни некую крайне важную роль.
Часы эти когда-то принадлежали Биллишу, человекоподобному созданию, утверждавшему, что оно явилось из другого мира, где не властны законы Акханабы. Биллиша необходимо было изгнать из памяти (как он изгнал из памяти проклятых мирдопоклонников), поскольку Биллиш воплощал вызов всей стройной концепции веры, на которой зиждилась Священная Панновальская Империя. Теперь, вдруг с ужасом подумав о том, что его могут лишить веры, король, поразмыслив, с ещё большим ужасом понял, что это вполне возможно — ведь лишили же его любви к жене, которая казалась нерушимой! У него больше ничего не осталось — только вера, да вот этот жалкий глупый двурогий. Поняв, что вскоре может лишиться даже этого, король испустил стон ужаса. С большим трудом он поднялся на ноги...
Но всего через час ЯндолАнганол уже ехал верхом на Ветре во главе своей свиты. Рядом с ним, тоже верхом, ехал посланник Це`Сарра Элам Эсомбер. Следом за королем ехали капитаны его стражи, за ними свита посланника, а дальше, насторожив уши и выпучив неподвижные розовые глаза, маршировали ровные ряды Первого Фагорского, следуя уже пройденным много столетий назад путем на Олдорандо, теперь под началом короля людей. И, как и тогда, их шествие предвещало всеобщее разорение, огонь и смерть.
* * *
Отбытие короля из дворца в Гравабагалинене и все сопутствующие этому тревоги и переживания произвели сильное впечатление на обитателей Аверна. Когда король наконец возвратился из пбука и пришёл в себя, многие незримые наблюдатели, если не подавляющее их большинство, испытали облегчение. Все они, даже самые преданные поклонницы из женской половины населения, не могли не признать, что лежащее на пыльном полу дворцовой башенки неподвижное тело короля, временно расставшееся с душой, пребывающей неизвестно где, — зрелище малосимпатичное.
Для обитателей Геликонии погружаться в пбук или искать утешения у предков было делом столь же обычным, как, скажем, плавать. Сам по себе пбук не имел никакой важной религиозной подоплеки и в целом существовал в стороне от религии. Как женщина способна зачать и выносить плод, так и душа любого обитателя Геликонии могла покинуть свою телесную оболочку и отправиться странствовать в мире, доступном только усопшим. Это не требовало ничего, кроме весьма несложной медитации, доступной почти каждому.
На традицию обитателей Геликонии погружаться в пбук на Аверне смотрели как на приблизительную аналогию периодического обращения с молитвой к своему божеству. Но даже в подобном понимании пбук не укладывался в рамки жесткого представления авернских семейств о научной картине мира, следствием чего стало общее смущение и замешательство. Крайне необычные сексуальные пристрастия некоторых геликонцев ничуть не смущали авернцев. Неотрывное наблюдение за "соседями снизу" давно уже превратило самые извращённные сексуальные сцены в обычное дело. Авернцы понимали секс и вообще любое проявление половых эмоций среди обитателей "планеты наблюдения" как неотъемлемую часть их повседневной деятельности, не всегда разумную, но неизбежную, однако, когда возможно, отбрасываемую за ненадобностью. Но с религией невозможно было поступить так же просто, тут возникали особые трудности.
Авернские семьи видели в религии особый вид примитивной одержимости, болезнь психики, опиум для тех, кто не решался пока смотреть правде в глаза. В ту пору, когда СарториИрвраш, известный атеист, ещё состоял при дворе в Матрассиле, семьи Аверна лелеяли надежду на то, что в конце концов советник сумеет склонить короля на свою сторону, убедить его, что за именем "Акханаба" кроется циничный обман, тем самым положив начало ослаблению религии и её падению, в результате сильно упростив им жизнь. Авернцы не понимали и не любили пбук. На пбук взирали как на нечто, также подлежащее скорейшему устранению.
Что касается далёкой Земли, там отнюдь не разделяли взгляды Аверна. На жизнь и смерть там давно уже смотрели как на нерасторжимые половины единого целого: там, где жизнь протекает достойно, смерти не боится никто. Занятия геликонцев пбуком вызывали у землян живейший интерес. В эпоху первых передач с Геликонии напоминающее транс состояние аборигенов рассматривалось как нечто, схожее с земной медитацией. Позднее появилась более углубленная теория, утверждавшая, что люди Геликонии наделены удивительной способностью достаточно легко перемещаться через незримую грань, отделяющую жизнь от смерти, и возвращаться обратно. Эта открывающая новое измерение способность астральной проекции была предоставлена геликонцам в качестве компенсации за ущербность их земной жизни, связанную с особенностями протекания Великого Года. Способность к вхождению в пбук развилась эволюционным путем и по сути своей означала укрепление связи геликонцев с их столь изменчивой планетой, хранившей в себе души всех её умерших обитателей.
Именно такое понимание пбука больше всего привлекало землян. Именно в этот период земляне открыли похожую связь между населением Земли и самой планетой, что не могло не привести к возникновению симпатии и пониманию событий на Геликонии...
* * *
Несколько дней после отбытия короля МирдемИнггалой владела неодолимая усталость, отчего королева не поднималась с постели.
Развод и лишение титула лишили её существование всякого смысла. Дух её был сломлен. Угроза смерти отступила от неё, но после бури цветам уже не суждено поднять головки так же высоко, как прежде. Терзаясь глубоким чувством вины оттого, что каким-то образом послужила причиной неудач своего короля, она вместе с тем жгуче ненавидела его. Ведь даже если она действительно явилась причиной всех его неудач, то не по своей воле, ибо в её жизни рядом с Орлом не было и мгновения, когда она не думала бы, как угодить и помочь ему. Теперь же оказалось, что долгие годы, на протяжении которых она была ему верной и любящей женой, отброшены и забыты им, как нечто никчёмное и не заслуживающее внимания. Понимая это, она сознавала и то, что под бурлением ядовитого гнева в ней всё ещё продолжает струиться любовь. Вот это и было по-настоящему жестоко. Сомнения короля ЯндолАнганола были понятны ей, как, может быть, никому другому в его королевстве, да и во всём мире. Узы любви, раз связавшие их, оставались крепкими и оборвать их она при всём желании была не в силах.
Каждый день, помолившись, королева погружалась в пбук, чтобы поговорить с останками матери. Вернувшись в реальный мир и каждый раз вспоминая, что СарториИрвраш, воинствующий атеист, отзывался об "утешении предков" как о зловредной форме суеверия, МирдемИнггала, сама не своя от терзающих душу сомнений, снова и снова спрашивала себя, не было ли свидание с матерью просто плодом воображения, случилось ли это на самом деле или нет, существует ли призрак действительно или порожден её утомленным горестями рассудком — вслед за чем обычно приходили мысли о том, что же на самом деле случается после смерти и есть ли там хоть какое-то существование, отличное от того, что зарождается в голове пока ещё живущих на этом свете и не ступивших на тот берег, откуда уже нет возврата...
