Домашние животные фагоров гибли довольно часто. Когда умирал иной, его тело небрежно выбрасывали за околицу поселка или к ближайшим деревьям у выхода из пещеры на растерзание промышляющим падалью животным и стервятникам. Великие черные фагоры не знали смерти: смерть значила для них не больше, чем само время. С возрастом движения анципиталов замедлялись — и только. Оставаясь жить на попечении семьи или своего племени, они всё больше и больше отдалялись от сородичей. Год от года ловкость и проворство оставляли их. Язык тоже постепенно забывался. Наконец движения прекращались вовсе.
Как только это происходило, племя оказывало своим старейшинам последнюю милость, одинаковую для всех и традиционную. Ибо в племенах фагоров заботились только о недавно появившихся на свет и о глубоких стариках, чей возраст близился к веку или перевалил за него. Сверхдолгожителей хранили особо, в безопасном месте, всячески почитая, и выносили в дни великих празднеств на общее обозрение и поклонение и берегли пуще глаза, если вдруг случалось наводнение или лесной пожар.
Олицетворяя размеренный ток времени, фагоры-патриархи незаметно для себя и других, не особенно меняясь внешне, пересекали сумеречную черту, отделяющую привычную всем активную жизнь от иной формы существования. Казалось, само время, сгущаясь, пропитывало их тела. Древние фагоры сжимались и иссыхали, превращаясь за несколько десятков лет в небольшие кератиновые мумии, лишь отдаленно напоминающие очертаниями те тела, которыми они были ранее. Но и тогда искорки разума не покидали их. Они копили мудрость, и к ним нередко обращались за советом живые. Так неподвижные старейшины ещё очень долго участвовали в жизни племени. В конце концов распадался и кератин — и лишь после этого считалось, что анципитал наконец завершил своё существование. Но подобная сумеречная полупотустороняя жизнь могла тянуться очень долго: при соответствующем уходе и заботе многие старцы влачили свои дни ещё в течение многих веков.
Зимы приходили на смену лету, мало отличаясь друг от друга и мало меняя облик напоминающего булаву протянувшегося через экватор полуострова. Далеко на севере моря зимой иногда замерзали; на полуострове же, у подножия великих гор, в охваченных изморозью долинах, летаргический рай длился многие луны — многие луны и многие века.
Нельзя сказать, что фагоры были неподвластны переменам — просто перемены отыскали их сами. Неизвестная звезда — незаметно появившаяся в небе сверкающей точкой и относительно быстро начавшая расти, внесла коренные перемены в расчисленный на века уклад существования фагоров.
Появление первого фагора с белой шестью сородичи восприняли с полнейшим равнодушием. Но вслед за первым появились и другие альбиносы — и многим из них удалось достигнуть зрелости. От белых сталлунов и гиллот произошло на свет белое потомство. И лишь тогда уродов стали выгонять из племени.
Изгои поселились на берегах восточного моря Ковасса, где вели сытую и спокойную жизнь, вволю наедаясь игуанами. Они тоже приручали иных и носили своих домашних зверьков с собой на спинах. В обязанности иных входило поддерживать огонь в переносных очагах хозяев, время от времени подбрасывая туда пучки сухих морских водорослей.
В блеске новой звезды фагоры с иными на спинах бесцельно брели вдоль берега моря на восток, окутанные дымом каменных очагов и на первый взгляд совершенно безутешные. Но годы сменяли друг друга, и число белых фагоров росло, а их исход на восток превращался в общее неуклонное стремление. Свой путь они отмечали каменными столбами, в надежде на то, что в один прекрасный день по этим отметинам будет легче найти дорогу назад. Однако ушедшим на восток так и не суждено было вернуться...
Странная звезда в небе продолжала неуклонно расти, пока все другие звезды не стали тонуть в её блеске, а все предметы отбрасывать тень, как раньше бывало лишь в полнолуния, в ночи господства Т'Сехн-Хрр. И тогда, посовещавшись с предками, анципиталы дали новой звезде имя "Фреир", что означало "страх".
От поколения к поколению страх-звезда продолжала расти, хотя и почти незаметно для глаз. И поколение за поколением белые фагоры-мутанты расселялись вдоль побережья Геспагората. Продвижение белых фагоров на восток от полуострова Пеговин остановили грозные ледники самой полярной шапки, спускавшиеся прямо в огромный залив моря Ардент, на границе покрытого непроходимыми топями края, позже получившего название Димариам. На западе их ещё раньше встретили они же. Но на севере мутанты с медлительной уверенностью осваивали бескрайние луга Зроссы — и, пройдя через них около двух тысяч миль, вышли наконец к тонкому мосту-перешейку Кадмир. Всю эту историю бесстрастно сохранила родовая память фагоров, что являлось отличительной чертой их вида.
Перебравшись через перешеек в Рададо, белые фагоры оказались в землях, где климат напоминал тот, к которому они привыкли в Пеговине. Часть фагоров обосновалась здесь; другие, из тех, что пришли позже, двинулись дальше, на пустые пока земли. И всюду на своём пути они воздвигали каменные столбы, отмечая благоприятные воздушные октавы, по которым потом можно будет найти дорогу на родину своих черных предков.
В конце концов катастрофа всё-таки грянула. Древняя, остывающая и обремененная планетами звезда оказалась в сетях страх-звезды, молодой и яростно-мощной, пронизывающей космос вокруг себя всепроникающим излучением. В своём путешествии в пространстве страх-звезда была не одинока, её сопровождал спутник гораздо меньшего размера. В последовавших затем космических пертурбациях с установлением новых орбит малый спутник страх-звезды затерялся. Избрав новый курс, он умчался в пространство, в неизвестность, прихватив с собой одну из планет системы Баталикса, а также луну Гелликонии, Т'Сехн-Хрр. Сам Баталикс превратился в один из спутников звезды-страх.
Появление у планеты нового грозного хозяина и сопровождавшие это чудовищные природные явления — невероятной силы ветра, приливы и землетрясения — разрушили перешеек Кадмир, превратив его в узкий пролив. Пуповина между Геспагоратом и Кампаннлатом была навсегда перерезана. Такова была Катастрофа, память о которой навсегда сохранилась в родовых воспоминаниях фагоров.
В эту Эпоху Перемен менялись и иные. Эти существа всегда были значительно тщедушнее и слабее своих хозяев-попечителей — хотя заметно превосходили их в ловкости и гибкости ума. Их исход из Пеговина принял сперва форму партнерства с фагорами: иные больше не были обычными домашними зверьками, о которых вспоминали только в часы досуга, когда проходило желание развлечься, но становились добытчиками пропитания наравне с двурогими, и вклад их в жизнь племени иногда оказывался весьма велик.
Революционный переворот произошел благодаря чистой случайности. Группа иных собирала на берегу одной из бухточек Рададо съестное, когда неожиданно развезшийся из-за страшного землетрясения провал отрезал их от суши. На какое-то время иные оказались предоставлены самим себе на островке, где по счастью нашлось пропитание — в лагуне водилась жир-рыба. Жир-рыба тоже была одним из провозвестников перемен, грядущих в экологии; раз появившись под знойным оком Фреира, жир-рыба принялась активно размножаться, собираясь в морях в многомиллионные косяки.
Когда новая судорога земли соединила остров с сушей, оказалось, что хозяева иных, не дождавшись своих слуг, давным-давно бросили их и ушли. Иным не оставалось ничего иного, как начинать самостоятельное странствие, и они двинулись на северо-запад, в глубь пустынной страны, которой они дали название Понпт. Именно там появились легендарные Десять Племен, олле онец. Язык, в основе изначально похожий на родной анципиталов, постепенно принял форму современного олонецкого, ставшего главным на Кампаннлате. Но это случилось далеко не сразу — прежде, чем потомки иных забыли о том, что когда-то принадлежали фагорам, научились жить полностью самостоятельно и превратились в разумных, прошли целые века.
Десять Племен знали толк в любви и потому неустанно размножались. Вскоре на родине им стало тесно. Отряды первопоселенцев двинулись в обход грозных гор Барьерного Хребта, вдоль моря, на восток. Дикие просторы Кампаннлата постепенно возделывались и заселялись. Одновременно с этим менялись и сами иные. Десять Племен разрослись настолько, что разошлись во все стороны и потеряли себе счёт. Оказываясь в разных краях материка, племена довольно ловко и быстро приспосабливались к существующему там климату и местности. Некоторые так никогда и не выбрали места постоянного обитания, превратившись в мадис, вечных бродяг, странников через долы и горы Кампаннлата. Другие так и остались на прежнем примитивном уровне — их стали называть нондадами и ондодами.
Главными врагами всех этих новых племен были, конечно, фагоры, к которым они по-прежнему продолжали относиться с ещё оставшимся в крови почтением, подобающим богам. Подобное заблуждение — или, лучше сказать, "слепая вера" — было частью их душевного склада, сохранившегося в сознании поселенцев нового мира, на который они в остальном реагировали с невероятной живостью. Они радовались жизни, охотились и бурно размножались в ярких лучах молодого солнца.
Когда нагрянула первая Великая Зима, когда первое безумно жаркое Лето внезапно сменилось холодами и снег принялся валить не переставая по целым теннерам, с точки зрения безразличных к понятиям относительности времени фагоров ситуация в природе почти вернулась к привычной норме. Для Десяти Племен это были времена ужасных испытаний. Но генетически невероятно податливые, они выжили, благодаря подхваченному у фагоров вирусу, который подверг их новым ужасающим мутациям. Их тела приняли новую форму и получили новые свойства — и за века апоастра, пока Баталикс одолевал самый далекий и медленный участок своей новой орбиты, эти изменения навсегда закрепились в наследственности. Те из племен, которым удалось выжить, вступили в первую Весну исполненные свежих сил и уверенности. Они уже не были полуживотными — они были людьми.
Новые мужчины и женщины быстро совершенствовали свои умения. Безотчетное осознание того, что будущее принадлежит им и только им, переполняло их. Однако выпадали часы — например, ночами, в темноте у костра, под огромным, сияющим звездами небосводом, — когда в душе, казалось, разверзался темный неизведанный провал, безграничный, через который не существовало моста. Из глубин генетической памяти всплывали смутные воспоминания о временах, когда существование протекало под началом больших и сильных созданий, заботливых, но вершащих суровое правосудие. И тогда, засыпая в отчаянии, люди шептали слова, для которых у них ещё не было образов.
Необходимость поклонения и осознания того, что пастырь существует — пастырь, против чьего правления так удобно было время от времени восставать, — осталась в душах людей навсегда, даже когда Фреир снова заявил о себе в полную силу.
Новый жаркий климат совсем не устраивал укутанных в плотную белую шубу фагоров. Фреир, кроме всего прочего, превратился в символ всех неудач, которые подстерегали двурогих на их долгом пути. Наконец, пришла вторая Осень и фагоры вновь воспряли духом. На камнях своих воздушных октав они теперь вырезали оберегающие от бедствий знаки: один круг внутри другого, соединенные, словно спицами, изогнутыми лучами. По мнению фагоров, картинка эта как нельзя лучше отображала уплывающий от Хрл-Ичор Ихар нечестивый Фреир. Но когда наступила Весна, этим знакам придали совершенно иной смысл и стали видеть в них испепеляющий свет подбиравшегося всё ближе и ближе Фреира, проливающийся на благородную землю Хрл-Ичор Ихар, грозное предупреждение о том, что за Зимой всегда приходит Лето, время унижения и позора...
Говорящие на олонецком поколение за поколением принимали нынешний облик ненавистных сынов Фреира — а культура фагоров тем временем медленно приходила в упадок. Но двурогие по-прежнему оставались рослыми и сильными, и по-прежнему держали рога высоко. Ибо новые времена не во всём благоприятствовали предприимчивым сынам Фреира.
Новое светило хотя больше и не покидало Геликонию, иногда удалялось от неё на такое огромное расстояние, что его свет слабел во много раз. И в эти времена леденящего холода двурогие получали возможность снова подчинить сынов Фреира своему владычеству. Этот цикл повторялся уже в течение 3432 Великих Лет, прошедших со времен Катастрофы. Много, много раз весы Судьбы склонялись не на сторону фагоров. Всего четыре Великих Года назад, в проклятую эпоху Архитекторов, они оказались на грани полной гибели. Но всё же, им удалось выжить — и с тех пор они поняли, что этот бесконечный матч может иметь лишь одного победителя. В их действиях появилась не свойственная им прежде жестокая целеустремлённость. Двурогие методично теснили своих слабеющих противников, постепенно отвоевывая одну позицую за другой, теряя почти всё в годы нового Великого Лета, но с каждой Зимой продвигаясь всё дальше. Теперь же, в грядущие Времена Холодов, они были твердо намерены окончательно стереть своих ослабевших врагов с лица Геликонии.
Это великое время ещё не наступило. Но оно придёт.
Конец
