Стоя перед обломками семейного собрания, чудовище продолжало кланяться. Он даже поднял укоризненный коготь. — Не беспокойтесь обо мне, мисс Фа'гут, — вежливо сказал он. "Нет, дело. Если вы здоровы этим вечером, мисс Фа'гут, я запишусь на топор. Не беспокойтесь. Нет, дело. Я прошу вас пойти со мной на ужин, мисс Фа'гут. Я прошу вас, мисс Фа'гут, если я могу получить от вас великолепную благодарность в этом деле.
Девушка бросила жалкий взгляд назад. Она все еще уползала. На земле у крыльца молодой Сим издал странное блеяние, которое выражало и его испуг, и отсутствие дыхания. Вскоре чудовище модной иноходью поднялось по ступеням вслед за девушкой.
Она пресмыкалась в углу комнаты, когда существо заняло стул. Он очень элегантно сидел на краю. Обеими руками он держал старую кепку. — Не беспокойтесь, мисс Фа'гут. Не беспокойтесь. Нет, дело. Я сообщу вам, если вы окажете мне честь принять мое скромное приглашение на свидание, мисс Фа'гут.
Она закрыла глаза руками и попыталась проползти мимо него, но добродушный монстр преградил путь. — Я хочу рассказать вам о лакомстве, мисс Фа'гут. Я умоляю вас, мисс Фа'гут, если я получу великолепную благодарность от вас в этом деле.
В последнем приступе отчаяния девушка, содрогаясь и плача, бросилась лицом вниз на пол, а чудовище сидело на краешке стула, бормоча учтивые приглашения и изящно прижимая к животу старую шляпу.
В задней части дома миссис Фаррагут, обладавшая огромным весом и в течение восьми лет занимавшаяся лишь тем, что сидела в кресле и описывала свои различные недомогания, быстро и ловко перелезла через высокий дощатый забор.
XVIII
Не успела черная масса посреди владений Трескотта остыть, как строители приступили к строительству другого дома. Он взлетел вверх с невероятной скоростью. Это было похоже на волшебную композицию, рожденную из пепла. Кабинет врача был первой частью, которую нужно было закончить, и он уже перевез свои новые книги, инструменты и лекарства.
Трескотт сел за свой стол, когда прибыл начальник полиции. "Ну, мы нашли его", — сказал последний.
— А ты? — воскликнул доктор. "Где?"
"Этим утром бродил по улицам при свете дня. Меня обвинят, если я смогу вычислить, где он провел ночь.
"Где он сейчас?"
"Ой, мы его поколотили. Я не знал, что еще с ним делать. Вот что я хочу, чтобы вы сказали мне. Конечно, мы не можем оставить его. Как вы знаете, никаких обвинений не может быть предъявлено.
— Я спущусь и заберу его.
Чиновник задним числом усмехнулся. "Должен сказать, что у него была прекрасная карьера, пока он отсутствовал. Первым делом он разогнал детский праздник у Пейджа. Затем он отправился в Арбузную аллею. Ого! Он испачкал весь наряд. Мужчины, женщины и дети бегают как попало и кричат. Говорят, одна старуха сломала ногу или что-то в этом роде, перепрыгивая через забор. Потом он вышел прямо на главную улицу, и ирландка закатила истерику, и был какой-то бунт. Он побежал, и большая толпа погналась за ним, стреляя камнями. Но он как-то ускользнул от них там, у литейного цеха и на железнодорожной станции. Мы искали его всю ночь, но так и не нашли".
"Ему было больно? Кто-нибудь ударил его камнем?
— Полагаю, ему больше нечего причинять боль, не так ли? Думаю, он был ранен до предела. Нет. Они никогда не прикасались к нему. Конечно, никто особо не хотел его бить, но вы же знаете, как бывает с толпой. Это как... это как...
"Да, я знаю."
Мгновение начальник полиции задумчиво смотрел в пол. Потом нерешительно заговорил. "Ты знаешь, что на вечеринке он напугал маленькую девочку Джейка Винтера. Говорят, она очень больна.
"Она? Почему, они не позвонили мне. Я всегда посещаю семью Винтер".
"Нет? Не так ли? — медленно спросил начальник. — Ну, знаете, Винтер... ну, Винтер совсем сошел с ума из-за этого дела. Он хотел... он хотел, чтобы вас арестовали.
"Меня арестовали? Идиот! За что, ради всего святого, он мог меня арестовать?
"Конечно. Он дурак. Я сказал ему держать свою ловушку на замке. Но тогда вы знаете, как он будет ходить по всему городу, тявкая об этом. Я подумал, что лучше дать тебе чаевые.
"О, он не имеет никакого значения; но тогда, конечно, я вам обязан, Сэм.
"Все в порядке. Ну, ты придешь сегодня вечером и вытащишь его, а? Вы получите хороший прием от тюремщика. Ему не нравится его работа за копейки. Он говорит, что ты можешь иметь своего мужчину, когда захочешь. Он бесполезен для него.
— Но что за дело Уинтера по поводу моего ареста?
— О, это много болтовни о том, что вы не имеете права позволять этому — этому — этому человеку находиться на свободе. Но я сказал ему заниматься своими делами. Только я подумал, что лучше тебе сообщить. И я мог бы прямо сейчас сказать, доктор, что об этом много говорят. На твоем месте я пришел бы в тюрьму довольно поздно, потому что у дверей, скорее всего, будет толпа, и я бы принес... э-э... маску или какую-нибудь вуаль, во всяком случае.
XIX
Марта Гудвин была незамужней, и ее годы были худыми. Она жила со своей замужней сестрой в Уиломвилле. Она выполняла почти всю работу по дому в обмен на привилегию существования. Все молчаливо признавали ее труд формой покаяния за раннюю кончину жениха, умершего от оспы, которой он не заразился от нее.
Но, несмотря на напряженные и непрекращающиеся будни ее жизни, она была женщиной большого ума. У нее были непреклонные взгляды на ситуацию в Армении, положение женщин в Китае, флирт между миссис Министр с Ниагара-авеню и молодым Грискомом, конфликт в библейском классе баптистской воскресной школы, долг Соединенных Штатов перед кубинские повстанцы и многие другие колоссальные дела. Ее самый полный опыт насилия был получен в случае, когда она увидела собаку, забитую дубинкой, но в плане, который она составила для реформы мира, она выступала за решительные меры. Например, она утверждала, что всех турок следует бросить в море и утопить, а миссис Минстер и юного Грискома следует повесить бок о бок на двойных виселицах. На самом деле, эта женщина мира, которая видела только мир, постоянно приводила доводы в пользу убеждения безграничной свирепости. В этих вопросах она была неуязвима, потому что в конце концов сморкалась над всеми оппонентами. Этот нюх был активной силой. Для ее противников это было похоже на удар по голове, и никто не мог оправиться от этого выражения возвышенного презрения. Это оставило их безветренными и покоренными. Они больше никогда не выдвигались в качестве кандидатов на подавление. А Марта ходила по кухне с суровым лбом, непобедимая, как Наполеон.
Тем не менее ее знакомые, от боли своих поражений, давно тайно бунтовали. Это ни в коей мере не было заговором, потому что они не хотели заявить о своем открытом бунте, но тем не менее было понятно, что любая женщина, которая не могла согласиться с одним из утверждений Марты, имела право на поддержку других в узком кругу. Это сводилось к соглашению, согласно которому все должны были не верить любой теории, за которую боролась Марта. Это, однако, не мешало им говорить о ее уме с глубоким уважением.
Два человека вынесли на себе всю тяжесть ее способностей. Ее сестра Кейт явно боялась ее, в то время как Кэрри Данген проплыла мимо своей кухни, чтобы почтительно сесть у ног Марты и познать мирские дела. Правда, потом, под другим солнцем, она всегда смеялась над Марфой и делала вид, что насмехается над ее идеями, но в присутствии государя всегда молчала или восхищалась. Кейт, сестра, не имела никакого значения. Ее главное заблуждение состояло в том, что она делала всю работу в верхних комнатах дома, а Марта — в нижних. Правду видел только муж, который относился к Марте с добротой, которая была наполовину подшучивающей, наполовину почтительной. Сама Марта и не подозревала, что она была единственной опорой домашнего здания. Ситуация была без определений. Марта дала определения, но целиком посвятила их армянам, гриском, китайцам и другим предметам. Ее сны, которые в прежние дни были о любви к лугам и тени деревьев, к мужскому лицу, теперь были связаны иначе, и они странным образом сопровождались на кухне, Куба, кипятильник, Армения, мыть посуду, и все это в беспорядке. Что касается социальных проступков, то она, которая была просто усыпальницей мертвой страсти, была, вероятно, самым яростным критиком в городе. Эта неизвестная женщина, спрятавшаяся на кухне, как в колодце, наверняка окажет значительное влияние в той или иной степени на жизнь города. Каждый раз, когда он перемещался на ярд, она лично вносила свой вклад на дюйм. Она могла так сильно заколотить дверь своего предложения, что она сорвалась с петель и упала на нее, но, во всяком случае, она пошевелилась. Она была паровозом, и тот факт, что она не знала, что она паровоз, во многом способствовал эффекту. Одна из причин того, что она была грозной, заключалась в том, что она даже не представляла себе, что она такая грозная. Она оставалась слабым, невинным и упрямым существом, которое одно бросило бы вызов вселенной, если бы считало, что вселенная заслуживает такого поведения.
Однажды Кэрри Данген быстро вышла из своей кухни. У нее было много хлама. — О, — воскликнула она, — Генри Джонсон сбежал из того места, где его держали, и пришел прошлой ночью в город и напугал всех почти до смерти.
Марта до блеска чистила кастрюлю, безумно натирая. Ни один разумный человек не мог понять причины этой операции, потому что кастрюля уже блестела, как серебро. "Что ж!" — воскликнула она. Она придала этому слову глубокий смысл. "Это, мое пророчество, сбылось". Это была привычка.
Избыток информации душил Кэрри. Прежде чем она смогла продолжить, она была вынуждена бороться за мгновение. "И, о, маленькая Сэди Уинтер ужасно больна, и, говорят, сегодня утром Джейк Уинтер пытался добиться ареста доктора Трескотта. А бедная старая миссис Фаррагут вывихнула лодыжку, пытаясь перелезть через забор. И вокруг тюрьмы все время толпа. Они посадили Генри в тюрьму, потому что, наверное, не знали, что с ним делать. Говорят, он совершенно ужасен.
Наконец Марта отпустила кастрюлю и повернулась лицом к безудержному говорившему. "Что ж!" — повторила она, поднимая большую коричневую тряпку. Кейт услышала взволнованного новичка и отвлеклась от романа в своей комнате. Это была дрожащая маленькая женщина. Ее лопатки казались двумя ледяными панелями, ибо она все пожимала и пожимала плечами. — Так ему и надо, если он потеряет всех своих пациентов, — вдруг сказала она кровожадным тоном. Она вырезала слова, словно ее губы были ножницами.
"Ну, скорее всего, он это сделает", — закричала Кэрри Данген. "Разве многие люди не говорят, что он у них больше не будет? Если вы больны и нервничаете, доктор Трескотт напугал бы вас до смерти, не так ли? Он бы меня. Я бы продолжал думать.
Марта, расхаживая взад и вперед, иногда рассматривала двух других женщин с задумчивым взглядом.
ХХ
После возвращения из Коннектикута маленький Джимми поначалу очень боялся чудовища, которое жило в комнате над каретным сараем. Никак не мог его идентифицировать. Однако постепенно его страх уменьшился под влиянием странного очарования. Он устанавливал с ней все более и более тесные отношения.
Однажды чудовище сидело на ящике за конюшней и грелось в лучах полуденного солнца. Голову покрывала тяжелая креповая вуаль.
Маленький Джимми и множество товарищей вышли из-за угла конюшни. Все они были в так называемом бэби-классе и, следовательно, сбежали из школы на полчаса раньше других детей. Они резко остановились, увидев фигуру на ящике. Джимми махнул рукой с видом собственника.
— Вот он, — сказал он.
"Ооо!" — пробормотали все мальчишки. — О-о-о! Они отшатнулись и сгруппировались в зависимости от храбрости или опыта, когда на звук чудовище медленно повернуло голову. Джимми остался в фургоне один. "Не бойся! Я не позволю ему причинить тебе боль, — сказал он в восторге.
"Хм!" — презрительно ответили они. "Мы не боимся".
Джимми, казалось, пожинал все радости владельца и экспонента одного из чудес света, в то время как его публика оставалась на расстоянии — благоговейная и очарованная, напуганная и завистливая.
Один из них мрачно обратился к Джимми. — Держу пари, ты не подойдешь прямо к нему. Он был старше Джимми и обычно немного притеснял его. Это новое социальное возвышение маленького мальчика, вероятно, показалось ему революционным.
"Хм!" сказал Джимми, с глубоким презрением. "Дассент я? Дассент я, эй? Дассен я?
Группа была очень взволнована. Он обратил свой взор на мальчика, к которому обратился Джимми. "Нет, вы dassent", — флегматично сказал он, столкнувшись с моральным поражением. Он мог видеть, что Джимми решил. — Нет, вы dassent, — упрямо повторил он.
"Хо?" — воскликнул Джимми. — Ты только смотри! Ты только смотри!
Среди тишины он повернулся и направился к монстру. Но, возможно, ощутимая настороженность его товарищей подействовала на него сильнее, чем его прежний опыт, ибо внезапно, приблизившись к чудовищу, он с сомнением остановился. Но товарищи по играм тут же издали насмешливый крик, и это, казалось, толкнуло его вперед. Он подошел к чудовищу и деликатно положил руку ему на плечо. — Привет, Генри, — сказал он слегка дрожащим голосом. Чудовище напевало странную негритянскую мелодию, которая была всего лишь звуковой нитью, и не обращало внимания на мальчика.
Джимми: вернулся к своим спутникам. Они приветствовали его и улюлюкали его противнику. Среди этого гама старший мальчик с трудом сохранял достойную позу.
— Я не согласен, я не согласен? сказал ему Джимми.
"Теперь ты такой умный, давай посмотрим, как ты это сделаешь!"
Этот вызов вызвал новые насмешки со стороны других. Тот, что покрупнее, выдул свои чеки. — Ну, я не боюсь, — угрюмо объяснил он. Он допустил ошибку в дипломатии, и теперь его маленькие враги растоптали его престиж. Они кукарекали, как петухи, и блеяли, как ягнята, и издавали много других звуков, которые должны были похоронить его в насмешках и бесчестии. — Ну, я не боюсь, — продолжал он объяснять сквозь шум.
Джимми, герой мафии, был безжалостен. — Ты не боишься, эй? — усмехнулся он. — Если не боишься, тогда иди и делай.
"Ну, я бы хотел, если бы захотел", — возразил другой. Его глаза выражали глубокую страдание, но другие черты мужественного вида он постоянно сохранял. Он внезапно столкнулся с одним из своих преследователей. — Если ты такой умный, почему бы тебе не заняться этим? Этот преследователь быстро ушел сквозь группу в тыл. Это происшествие дало затравленному передышку и на мгновение даже повернуло насмешки в другую сторону. Он воспользовался своим перерывом. "Я сделаю это, если это сделает кто-нибудь еще", — заявил он, расхаживая взад-вперед.
Кандидатов на авантюру не выдвигалось. Чтобы защитить себя от этого встречного обвинения, другие мальчики снова начали кукарекать и блеять. Некоторое время от него ничего не было слышно. Каждый раз, когда он открывал рот, хор этих звуков делал ораторское искусство невозможным. Но в конце концов он смог повторить, что добровольно отважится на это дело, как и любой другой мальчик.
