"Что я храню? Что я храню? Что я храню?" — спросил он громовым голосом. Он выразительно хлопнул себя по колену, давая понять, что сам собирается ответить и что все должны прислушаться. "Я держу гостиницу, — кричал он. "Отель, вы не возражаете? Гость под моей крышей имеет священные привилегии. Его никем не запугать. Он не услышит ни одного слова, которое склонило бы его к отъезду. Я этого не сделаю. В этом городе нет места, где они могли бы сказать, что приняли моего гостя, потому что он боялся оставаться здесь. Внезапно он повернулся к ковбою и жителю Востока. "Я прав?"
"Да, мистер Скалли, — сказал ковбой, — я думаю, вы правы".
"Да, мистер Скалли, — сказал житель Востока, — я думаю, вы правы".
В
К шестичасовому ужину швед зашипел, как огненное колесо. Иногда казалось, что он вот-вот разразится буйной песней, и во всем своем безумии старая Скалли ободряла его. Житель Востока был заключен в резерв; ковбой сидел, разинув рот от изумления, забывая поесть, а Джонни в ярости крушил большие тарелки с едой. Хозяйские дочери, когда им пришлось пополнить запасы печенья, приблизились с опаской, как индейцы, и, достигнув цели, бежали с плохо скрываемым трепетом. Швед господствовал над всем пиршеством и придавал ему вид жестокой вакханалии. Казалось, он вдруг стал выше; он смотрел, жестоко пренебрежительно, в каждое лицо. Его голос разнесся по комнате. Однажды, когда он наподобие гарпуна вонзил вилку в печенье, орудие чуть не пронзило руку жителя Востока, которая тихо протянулась за тем же печеньем.
После ужина, когда мужчины гуськом направились в другую комнату, швед безжалостно ударил Скалли по плечу. "Ну, старина, это была хорошая, сытная еда". Джонни с надеждой посмотрел на отца; он знал, что это плечо было болезненным после старого падения; и действительно, на мгновение показалось, что Скалли вот-вот взорвется из-за этого, но в конце концов он болезненно улыбнулся и промолчал. Остальные поняли по его поведению, что он признает свою ответственность за новую точку зрения шведа.
Джонни, однако, обратился к своим родителям в сторону. "Почему бы тебе не разрешить кому-нибудь спустить тебя с лестницы?" Скалли мрачно нахмурилась в ответ.
Когда они собрались у печки, швед настоял на новой игре в "Дай пять". Скалли сначала мягко осудила этот план, но швед бросил на него волчий взгляд. Старик утих, и швед стал опрашивать остальных. В его тоне всегда была большая угроза. И ковбой, и житель Востока равнодушно заметили, что будут играть. Скалли сказала, что сейчас ему придется идти встречать поезд в 6.58, и поэтому швед угрожающе повернулся к Джонни. На мгновение их взгляды скрестились, как лезвия, а затем Джонни улыбнулся и сказал: "Да, я буду играть".
Они образовали квадрат, поставив дощечку на колени. Восточник и швед снова были партнерами. По мере того, как спектакль шел, было заметно, что ковбой не бьет по доскам, как обычно. Между тем, Скалли, стоявший возле лампы, надел очки и с любопытным видом, похожим на старого священника, читал газету. Вовремя он вышел встречать поезд в 6.58, и, несмотря на все его предосторожности, когда он открыл дверь, в комнату ворвался порыв полярного ветра. Помимо разбрасывания карт, это отупляло игроков до мозга костей. Швед страшно выругался. Когда Скалли вернулась, его появление нарушило уютную и дружескую атмосферу. Швед снова выругался. Но вскоре они снова были сосредоточены, их головы были наклонены вперед, а руки быстро двигались. Швед перенял моду бить по доскам.
Скалли взялся за газету и долгое время оставался погруженным в дела, которые были чрезвычайно далеки от него. Лампа горела сильно, и однажды он остановился, чтобы поправить фитиль. Газета, пока он перелистывал страницу за страницей, тихо и приятно шуршала. И вдруг он услышал три страшных слова: "Ты жульничаешь!"
Такие сцены часто доказывают, что в окружающей среде может быть мало драматического значения. Любая комната может представлять трагический фасад; любая комната может быть комичной. Это маленькое логово было теперь безобразно, как камера пыток. Новые лица самих мужчин мгновенно изменили его. Швед держал огромный кулак перед лицом Джонни, в то время как тот пристально смотрел поверх него в пылающие глаза своего обвинителя. Житель Востока побледнел; челюсть ковбоя отвисла в том выражении бычьего изумления, которое было одной из его важных манер. После этих трех слов первый звук в комнате издала бумага Скалли, когда она, забытая, поплыла к его ногам. Его очки тоже свалились с его носа, но он ухватился за них в воздухе. Его рука, сжимавшая очки, теперь неуклюже висела у плеча. Он уставился на карточных игроков.
Наверное, тишина была, пока прошла секунда. Тогда, если бы пол вдруг вырвался из-под людей, они не смогли бы двигаться быстрее. Пятеро спроецировали себя стремглав к общей точке. Случилось так, что Джонни, поднявшись, чтобы броситься на шведа, слегка споткнулся из-за своей странной инстинктивной заботы о картах и доске. Упущенный момент дал время для прибытия Скалли, а также дал ковбою время, чтобы сильно толкнуть шведа, отбросив его назад. Мужчины нашли язык вместе, и хриплые крики ярости, мольбы или страха вырвались из каждого горла. Ковбой лихорадочно толкал и толкал шведа, а житель Востока и Скалли отчаянно цеплялись за Джонни; но в задымленном воздухе, над качающимися телами принуждающих к миру, глаза двух воинов всегда искали друг друга взглядами вызова, которые были одновременно горячими и стальными.
Конечно, доска была опрокинута, и теперь вся компания карт была разбросана по полу, где сапоги мужчин топтали жирных и разрисованных королей и дам, когда они смотрели своими глупыми глазами на войну, которая шла над ними. .
Голос Скалли доминировал над криками. "Остановить сейчас? Стоп, говорю! Остановить сейчас-"
Джонни, изо всех сил пытаясь прорваться через ряд, сформированный Скалли и жителем Востока, кричал: "Ну, он говорит, что я сжульничал! Он говорит, что я обманул! Я не позволю никому сказать, что я изменил! Если он говорит, что я жульничал, он немного...
Ковбой говорил шведу: "Бросай, сейчас же! Прекрати, слышишь...
Крики шведа не умолкали: "Он жульничал! Я видел его! Я видел его-"
Что же касается жителя Востока, то он назойливо говорил голосом, на который никто не обращал внимания: "Подожди минутку, не так ли? О, подождите минутку. Что толку в ссоре из-за игры в карты? Подождите минутку-"
В этой суматохе не было ясно ни одного законченного предложения. "Обмануть" — "Бросить" — "Он говорит" — эти обрывки пронзали гам и резко звучали. Примечательно, что, хотя Скалли, несомненно, производил больше всего шума, его меньше всего слышали из всей буйной банды.
Затем внезапно произошло великое прекращение. Казалось, каждый остановился перевести дух; и хотя комната все еще была освещена человеческим гневом, было видно, что опасности немедленного столкновения не было, и тотчас же Джонни, проталкиваясь вперед, почти сумел противостоять шведу. "За что, ты сказал, я обманывал? Что, ты сказал, я обманул? Я не обманываю и никому не позволю говорить, что я обманываю!
Швед сказал: "Я видел тебя! Я видел тебя!"
— Что ж, — воскликнул Джонни, — я буду драться с любым, кто скажет, что я жульничаю!
— Нет, не будешь, — сказал ковбой. "Не здесь."
— Ах, помолчи, не так ли? сказала Скалли, вставая между ними.
Тишины было достаточно, чтобы можно было услышать голос жителя Востока. Он возражал: "О, подождите минутку, не так ли? Что толку в ссоре из-за игры в карты? Подождите минутку!"
Джонни, его красное лицо появилось над плечом отца, снова приветствовал шведа. — Ты сказал, что я обманывал?
Швед показал зубы. "Да."
— Тогда, — сказал Джонни, — мы должны драться.
"Да, сражайтесь", — взревел швед. Он был похож на демона. "Да, борись! Я покажу тебе, какой я человек! Я покажу тебе, с кем ты хочешь драться! Может, ты думаешь, что я не умею драться! Может быть, вы думаете, что я не могу! Я покажу тебе, шкурка, шулер! Да ты обманул! Ты смухлевал! Ты смухлевал!"
— Что ж, тогда приступим, мистер, — хладнокровно сказал Джонни.
На лбу у ковбоя выступили капельки пота от его усилий по перехвату всевозможных рейдов. Он в отчаянии повернулся к Скалли. — Что ты собираешься делать теперь?
Кельтский облик старика изменился. Теперь он казался всем рвением; его глаза светились.
— Мы позволим им сражаться, — решительно ответил он. "Я не могу больше с этим мириться. Я терпел этого проклятого шведа, пока не заболел. Мы позволим им сражаться".
VI
Мужчины приготовились выйти на улицу. Житель Востока так нервничал, что с большим трудом просунул руки в рукава своего нового кожаного пальто. Когда ковбой надвинул свою меховую шапку на свои машины, его руки дрожали. На самом деле Джонни и старая Скалли были единственными, кто не проявлял волнения. Эти предварительные действия проводились без слов.
Скалли распахнула дверь. — Ну, давай, — сказал он. Мгновенно ужасный ветер заставил пламя лампы биться у фитиля, а из трубы вырвался клуб черного дыма. Печь была в середине потока взрыва, и ее голос усилился, чтобы равняться реву бури. Некоторые из исцарапанных и испачканных карт были подняты с пола и беспомощно шлепнулись о дальнюю стену. Мужчины опустили головы и бросились в бурю, как в море.
Снег не падал, но огромные вихри и тучи хлопьев, сметенные с земли бешеными ветрами, со скоростью пули неслись на юг. Покрытая земля была синей с блеском неземного атласа, и не было другого оттенка, кроме того, где на низкой черной железнодорожной станции, казавшейся невероятно далекой, один огонек сиял, как крошечный драгоценный камень. Когда люди барахтались в сугробе глубиной по бедро, стало известно, что швед что-то кричит. Скалли подошла к нему, положила руку ему на плечо и приподняла ухо. — Что ты говоришь? он крикнул.
— Я говорю, — снова заорал швед, — я не выдержу большого зрелища против этой шайки. Я знаю, что вы все наброситесь на меня.
Скалли укоризненно ударила его по руке. — Тьфу, мужик! он крикнул. Ветер сорвал слова с губ Скалли и разбросал их далеко в сторону.
— Вы все банда... — прогремел швед, но буря охватила и оставшуюся часть этой фразы.
Немедленно повернувшись спиной к ветру, мужчины свернули за угол к защищенной стороне отеля. Задача домика заключалась в том, чтобы сохранить здесь, среди этого великого снежного опустошения, неправильную V-образную форму густо покрытой коркой травы, которая потрескивала под ногами. Можно было представить себе огромные сугробы, нагроможденные на наветренной стороне. Когда группа достигла относительного покоя этого места, оказалось, что швед все еще ревет.
— О, я знаю, что это за штука! Я знаю, что вы все наброситесь на меня. Я не могу лизать вас всех!"
Скалли обратилась к нему в стиле пантеры. — Вам не придется хлестать всех нас. Вам придется выпороть моего сына Джонни. А с человеком, который беспокоит тебя в это время, придется иметь дело со мной.
Аранжировки были сделаны быстро. Двое мужчин повернулись лицом друг к другу, повинуясь суровым приказам Скалли, чье лицо в слегка светящемся мраке можно было увидеть в строгих безличных чертах, которые изображены на лицах римских ветеранов. У жителя Востока стучали зубы, и он подпрыгивал, как механическая игрушка. Ковбой стоял как скала.
Конкурсантки не сняли никакой одежды. Каждый был в своей обычной одежде. Их кулаки были подняты, и они смотрели друг на друга со спокойствием, в котором были элементы львиной жестокости.
Во время этой паузы в сознании жителя Востока, как в кино, запечатлелись трое мужчин: железнонервный распорядитель церемонии; швед, бледный, неподвижный, страшный; и Джонни, безмятежный, но свирепый, жестокий, но героический. Вся прелюдия заключала в себе трагедию большую, чем трагедия действия, и этот аспект был подчеркнут долгим, мягким криком метели, когда она гнала кувыркающиеся и воющие хлопья в черную бездну юга.
"В настоящее время!" сказала Скалли.
Два бойца прыгнули вперед и столкнулись, как быки. Послышались приглушенные звуки ударов и проклятия, выдавливаемые из-под стиснутых зубов одного из них.
Что касается зрителей, то сдерживаемый вздох жителя Востока вырвался из него взрывом облегчения, абсолютным облегчением от напряженности предварительных выступлений. Ковбой с воем подпрыгнул в воздух. Скалли был недвижим как бы от крайнего изумления и страха перед яростью драки, которую он сам допустил и устроил.
Какое-то время столкновение во тьме представляло собой такое замешательство летящих рук, что представляло не больше подробностей, чем быстро вращающееся колесо. Изредка лицо, как бы озаренное вспышкой света, блестело, жутко и с розовыми пятнами. Мгновением позже мужчин можно было бы назвать тенями, если бы не непроизвольное произнесение ругательств, исходивших от них шепотом.
Внезапно ковбоя охватила волна воинственного желания, и он помчался вперед со скоростью бронха. — Давай, Джонни! давай! Убей его! Убей его!"
Скалли столкнулась с ним. "Возьми себя в руки", — сказал он. и по его взгляду ковбой мог сказать, что этот человек был отцом Джонни.
Для жителя Востока однообразие неизменной борьбы было мерзостью. Это смутное смешение было вечным для его чувства, сконцентрированного в тоске по концу, по бесценному концу. Один раз бойцы качнулись рядом с ним, и, когда он поспешно отполз назад, он услышал, как они дышат, как люди на дыбе.
— Убей его, Джонни! Убей его! Убей его! Убей его!" Лицо ковбоя было искажено, как одна из масок агонии в музеях.
"Не двигайся", ледяным тоном сказала Скалли.
Потом вдруг раздалось громкое хрюканье, неполное, обрезанное, и тело Джонни отлетело от шведа и с тошнотворной тяжестью упало на траву. Ковбой едва успел помешать безумному шведу броситься на лежащего противника. "Нет, вы не знаете", сказал ковбой, вставляя руку. "Подожди секунду."
Скалли была рядом с его сыном. "Джонни! Джонни, мой мальчик! В его голосе звучала меланхолическая нежность. "Джонни! Можешь продолжить? Он с тревогой посмотрел в окровавленное, мясистое лицо своего сына.
Наступила минутная тишина, а затем Джонни ответил своим обычным голосом: "Да, я... это... да".
С помощью отца он с трудом поднялся на ноги. "Подожди немного, пока не одухотворишься", — сказал старик.
В нескольких шагах ковбой отчитывал шведа. — Нет! Подожди секунду!"
Житель Востока дергал Скалли за рукав. — О, хватит, — взмолился он. "Достаточно! Пусть идет как есть. Достаточно!"
"Билл, — сказала Скалли, — уйди с дороги". Ковбой отошел в сторону. "В настоящее время." Бойцы были приведены в действие новым предостережением, когда они приближались к столкновению. Они посмотрели друг на друга, а затем швед нанес молниеносный удар, унесший с собой весь его вес. Джонни был, видимо, полуоглох от слабости, но чудом увернулся, и его кулак отбросил неуравновешенного шведа.
Ковбой, Скалли и житель Востока разразились аплодисментами, похожими на торжествующий военный хор, но до того, как они закончились, швед ловко вскочил на ноги и в ярости бросился на своего врага. Было еще одно недоумение летящих рук, и тело Джонни снова качнулось в сторону и упало, как тюк может упасть с крыши. Швед тотчас же доковылял до качаемого ветром деревца и оперся на него, дыша, как двигатель, а его свирепые, горящие пламенем глаза бегали от лица к лицу, пока люди склонялись над Джонни. В его положении в это время было великолепие одиночества, которое однажды ощутил житель Востока, когда, подняв глаза от человека на земле, увидел таинственную и одинокую фигуру, ожидающую.
