Труп шведа, один в салуне, не сводил глаз с ужасной легенды, обитавшей на вершине банкомата: "Это регистрирует сумму вашей покупки".
IX
Несколько месяцев спустя ковбой жарил свинину на плите небольшого ранчо недалеко от линии Дакота, когда снаружи послышался быстрый стук копыт, и вскоре вошел житель Востока с письмами и бумагами.
— Ну, — тут же сказал житель Востока, — парень, убивший шведа, получил три года. Не так уж и много, не так ли?
"У него есть? Три года?" Ковбой поднял свою сковороду со свининой, размышляя над новостями. "Три года. Это немного.
"Нет. Это был легкий приговор, — ответил житель Востока, расстегивая шпоры. "Кажется, в Ромпере было много сочувствия к нему".
— Если бы бармен был хоть немного добр, — задумчиво заметил ковбой, — он бы пошел и стукнул этого голландца по голове бутылкой в начале и прекратил все эти убийства.
— Да, могло произойти тысячу вещей, — язвительно сказал житель Востока.
Ковбой вернул свою сковороду со свининой в огонь, но его философия продолжилась. "Смешно, не так ли? Если бы он не сказал, что Джонни изменяет, он был бы жив в эту минуту. Он был ужасным дураком. Игра для развлечения тоже. Не за деньги. Я считаю, что он был сумасшедшим".
— Мне жаль этого игрока, — сказал житель Востока.
— О, я тоже, — сказал ковбой. "Он не заслуживает ни того, ни другого за то, что убил того, кого убил".
"Возможно, шведа не убили бы, если бы все было честно".
— Может быть, не убили? — воскликнул ковбой. "Все в порядке? Почему, когда он сказал, что Джонни жульничал и вел себя как осёл? А потом в салуне он прямо подошел, чтобы пораниться? Этими аргументами ковбой запугал жителя Востока и довел его до ярости.
"Ты дурак!" — злобно воскликнул житель Востока. "Ты больший осел, чем швед, на миллионное большинство. Теперь позвольте мне сказать вам одну вещь. Позвольте мне рассказать вам кое-что. Слушать! Джонни жульничал! "
"Джонни", — безразлично сказал ковбой. Последовала минута молчания, а затем он твердо сказал: "Нет, нет. Игра была только для развлечения".
"Забавно или нет, — сказал житель Востока, — Джонни жульничал. Я видел его. Я знаю это. Я видел его. И я отказался встать и быть мужчиной. Я позволил шведу сражаться в одиночку. А ты — ты просто пыхтел вокруг и хотел драться. А потом и сам старый Скалли! Мы все в нем! Этот бедный игрок даже не существительное. Он своего рода наречие. Каждый грех является результатом сотрудничества. Мы впятером участвовали в убийстве этого шведа. Обычно в каждом убийстве действительно замешано от дюжины до сорока женщин, но в данном случае, кажется, только пятеро мужчин — ты, я, Джонни, старина Скалли, и этот дурак-неудачливый игрок пришел просто как кульминация, вершина человеческого движения и получает все наказания".
Ковбой, обиженный и бунтующий, слепо кричал в этот туман таинственной теории: "Ну, я же ничего не сделал, не так ли?"
ЕГО НОВЫЕ ВАРЕЖКИ
я
Маленький Гораций шел домой из школы, блестяще украшенный парой новые красные варежки. Несколько мальчиков радостно играли в снежки в поле. Они приветствовали его. — Пошли, Гораций! У нас битва".
Гораций был печален. — Нет, — сказал он, — я не могу. Мне пора домой". В полдень мать предупредила его: "Теперь, Гораций, ты сразу же приходи домой, как только закончатся занятия. Ты слышишь? И не покупайте им хорошие новые варежки, все мокрые. Ты слышишь?" Кроме того, его тетя сказала: "Я заявляю, Эмили, это позор, что ты позволяешь этому ребенку портить свои вещи". Она имела в виду варежки. Своей матери Гораций покорно ответил: "Да". Но теперь он слонялся поблизости от группы шумных мальчишек, которые кричали, как ястребы, когда летели белые шары.
Некоторые из них сразу же проанализировали эту необычайную нерешительность. "Ха!" они остановились, чтобы насмехаться, "боишься своих новых варежек, не так ли?" Несколько мальчишек поменьше, которые еще не были так мудры в распознавании мотивов, аплодировали этому нападению с необоснованным пылом. — Из-за его рукавиц! Его рукавицы истерлись. Они пели эти строки под жестокую и монотонную музыку, которая, возможно, так же стара, как американское детство, и которую эмансипированный взрослый имеет привилегию полностью забыть. "Боится своих варежек!"
Гораций бросил мучительный взгляд на своих товарищей по играм, а затем опустил глаза на снег у своих ног. Вскоре он повернулся к стволу одного из больших кленов, росших вдоль тротуара. Он сделал вид, что внимательно изучает грубую и мужественную кору. Ему казалось, что эта знакомая улица Уиломвилля погружается в густую тень стыда. Деревья и дома теперь были окрашены в фиолетовый цвет.
— Его варежки порвались! Ужасная музыка имела в себе значение залитых лунным светом боевых барабанов поющих каннибалов.
Наконец Гораций с величайшим усилием поднял голову. — Разве они меня не волнуют, — хрипло сказал он. "Мне нужно идти домой. Это все."
После этого каждый мальчик взял свой левый указательный палец, как будто это был карандаш, и начал насмешливо точить его указательным пальцем правой руки. Они подошли поближе и запели, как натренированный хор: "А-а-а-а-а-а у него варежки!"
Когда он возвысил голос, чтобы опровергнуть обвинение, он просто растворился в криках толпы. Он был один, противостоя всем традициям отрочества, которых до него придерживались неумолимые представители. Он упал до такого низкого состояния, что один мальчик, совсем еще ребенок, обошел его с фланга и затем ударил его по щеке тяжелым снежным комом. Поступок был встречен громкими насмешками. Гораций повернулся, чтобы броситься на нападавшего, но на другом фланге сразу же началась демонстрация, и он обнаружил, что вынужден держать лицо в стороне от веселой команды мучителей. Младенец в безопасности отступил в тыл толпы, где его встретили восторженными комплиментами за его смелость. Гораций медленно удалился по дорожке. Он постоянно пытался заставить их прислушаться к себе, но единственным звуком была скандация: "Ра-цари-и-и-и-и-и-и-и-и-и!" В этом отчаянном уходе изможденный и измученный мальчик страдал больше, чем обычный человек.
Будучи мальчиком, он совсем не понимал мальчиков. У него, конечно, было мрачное убеждение, что его собираются свести в могилу. Но у угла поля они вдруг словно забыли обо всем этом. В самом деле, они обладали только злобностью столь многих порхающих воробьев. Интерес капризно переключился на что-то другое. Через мгновение они снова были в поле, попивая среди снега. Какой-нибудь авторитетный мальчишка, наверное, сказал: "Ай, да ладно!"
Когда погоня прекратилась, Гораций прекратил отступление. Он потратил некоторое время на то, что, очевидно, было попыткой настроить свое самоуважение, а затем начал украдкой брести вниз к группе. Он тоже претерпел важные изменения. Возможно, его острая агония была столь же продолжительной, как и недоброжелательность других. В этой мальчишеской жизни послушание какому-то несформулированному кредо нравов навязывалось с капризной, но беспощадной строгостью. Однако они были, в конце концов, его товарищами, его друзьями.
Они не услышали его возвращения. Они были вовлечены в ссору. Очевидно, планировалось, что это сражение будет между индейцами и солдатами. Меньших и более слабых мальчиков заставили выступить в качестве индейцев в первой стычке, но теперь им это очень надоело, и они неохотно, но настойчиво подтверждали свое желание смены касты. Все мальчики постарше добились больших успехов, опустошив индейцев материально, и они хотели, чтобы война продолжалась, как и планировалось. Они громогласно объяснили, что солдаты должны всегда бить индейцев. Маленькие мальчики не делали вид, что отрицают истинность этого аргумента; они ограничились простым заявлением, что в таком случае они хотят быть солдатами. Каждый маленький мальчик охотно призывал других оставаться индейцами, но сам он вновь заявлял о своем желании записаться в солдаты. Старшие мальчики были в отчаянии из-за отсутствия энтузиазма у маленьких индейцев. Они то льстили, то запугивали, но не могли уговорить маленьких мальчиков, которые действительно терпели ужасное унижение, не поддаться очередному натиску солдат. Их называли всеми детскими именами, способными задеть их гордость, но они оставались твердыми.
Затем грозный парень, лидер с репутацией, тот, кто мог отхлестать многих мальчишек в длинных штанах, вдруг продул свои чеки и закричал: "Ну, тогда ладно. Я сам буду индейцем. В настоящее время." Маленькие мальчики радостно приветствовали это пополнение в их утомленных рядах и казались довольными. Но дело ни в малейшей степени не было исправлено, потому что все личные последователи грозного юноши, а также все посторонние, спонтанно отказались от флага и объявили себя индейцами. Солдат уже не было. Индейцы единогласно вынесли все. Грозный парень использовал свое влияние, но его влияние не могло поколебать верность его друзей, которые отказывались сражаться под любыми знаменами, кроме его знамен.
Явно ничего не оставалось делать, как принуждать малышей. Грозный юноша снова стал солдатом, а затем любезно разрешил присоединиться к нему всей реальной боевой силе толпы, оставив позади самую заброшенную банду маленьких индейцев. Тогда солдаты напали на индейцев, одновременно призывая их к сопротивлению.
Индейцы сначала приняли политику поспешных капитуляций, но это не имело успеха, так как ни одна капитуляция не была принята. Затем они повернулись к бегству, выкрикивая протесты. Свирепые солдаты преследовали их под крики. Битва расширилась, развивая всевозможные чудесные детали.
Гораций несколько раз поворачивался к дому, но на самом деле эта сцена заворожила его. Это было увлекательно сверх всего, что взрослый человек понимает. У него всегда в затылке было чувство вины, даже чувство грядущей кары за неповиновение, но они не могли утяжелить бредом этого снежного боя.
II
Один из совершивших налет солдат, заметив Горация, мимоходом крикнул: "Ра-царицы у него истрепались!" Горация вздрогнул от этого обновления, и другой парень сделал паузу, чтобы снова насмехаться над ним. Гораций зачерпнул немного снега, слепил из него шар и швырнул в другого. "Хо!" — воскликнул мальчик. — Вы индеец, не так ли? Эй, ребята, вот индеец, которого еще не убили. Он и Гораций вступили в поединок, в котором оба так торопились лепить снежки, что у них не было времени на прицеливание.
Гораций однажды ударил своего противника прямо в грудь. — Эй, — закричал он, — ты мертв. Ты больше не можешь драться, Пит. Я убил вас. Ты покойник."
Другой мальчик покраснел, но продолжал лихорадочно делать боеприпасы. — Ты никогда не прикасался ко мне! — возразил он, сердито глядя. — Ты никогда не прикасался ко мне! Где сейчас?" — добавил он вызывающе. — Куда ты меня ударил?
"На пальто! Прямо на груди! Ты больше не можешь драться! Ты покойник!"
"Ты никогда!"
— Я тоже! Эй, ребята, разве он не умер? Я ударил его прямо!
"Он никогда!"
Никто не видел этого дела, но некоторые мальчики встали на чью-то сторону в полном соответствии с их дружбой с одной из заинтересованных сторон. Противник Горация возражал: "Он никогда не прикасался ко мне! Он никогда не подходил ко мне! Он никогда не приближался ко мне!"
Грозный предводитель вышел вперед и обратился к Горацию. "Кем ты был? Индеец? Ну, значит, ты умер — и все. Он ударил тебя. Я видел его."
"Мне?" — завопил Гораций. — Он ни разу не приблизился ко мне на милю...
В этот момент он услышал, как его имя зовется какой-то знакомой мелодией из двух нот, причем последняя нота пронзительна и протяжна. Он посмотрел в сторону тротуара и увидел свою мать, стоящую там среди вдовьего сорняка с двумя коричневыми бумажными пакетами под мышкой. На всех мальчиков наступила тишина. Гораций медленно двинулся к матери. Казалось, она не заметила его приближения; она сурово смотрела сквозь голые ветви кленов, где на глубоком синем небе лежали две малиновые полосы заката.
На расстоянии десяти шагов Гораций сделал отчаянную попытку. — О, ма, — заскулил он, — нельзя ли мне ненадолго остаться?
— Нет, — торжественно ответила она, — ты пойдешь со мной. Гораций знал этот профиль; это был неумолимый профиль. Но он продолжал умолять, потому что ему казалось, что великое страдание сейчас может уменьшить его страдание позже.
Он не смел оглянуться на своих товарищей по играм. Это был уже публичный скандал, что он не мог оставаться дома так же поздно, как другие мальчики, и он мог себе представить свое положение теперь, когда его снова утащила мать на глазах всего света. Он был глубоко несчастным человеком.
Тетя Марта открыла им дверь. Свет струился по ее прямой юбке. — О, — сказала она, — значит, вы нашли его на дороге, а? Что ж, заявляю! Это было о времени!"
Гораций прокрался на кухню. Печка, расставленная на четырех железных ножках, тихонько гудела. Тетя Марта, очевидно, только что зажгла лампу, потому что подошла к ней и стала пробовать крутить фитиль.
"А теперь, — сказала мать, — давайте посмотрим на варежки".
Подбородок Горация опустился. Стремление преступника, страстное желание укрыться от возмездия, от справедливости пылало в его сердце. — Я... я... не... не знаю, где они. — наконец выдохнул он, проводя рукой по карманам.
— Гораций, — пропела его мать, — ты рассказываешь мне сказку!
— Это не история, — ответил он чуть слышно. Он был похож на похитителя овец.
Мать взяла его за руку и стала обыскивать карманы. Почти сразу же она смогла принести пару очень мокрых варежек. "Ну, заявляю!" — воскликнула тетя Марта. Обе женщины подошли к лампе и внимательно рассмотрели рукавицы, переворачивая их снова и снова. Впоследствии, когда Гораций поднимал глаза, к нему было обращено грустное, невзрачное лицо матери. Он расплакался.
Мать пододвинула к печке стул. — Просто сиди здесь, пока я не скажу тебе убираться. Он смиренно опустился на стул. Мать и тетя быстро занялись приготовлением ужина. Они не показывали, что знают о его существовании; они несли эффект забвения так далеко, что даже не разговаривали друг с другом. Вскоре они вошли в столовую и гостиную; Гораций слышал, как гремит посуда. Его тетя Марта принесла тарелку с едой, поставила ее на стул рядом с ним и ушла, не сказав ни слова.
Гораций тут же решил, что не прикоснется ни к крошке еды. Он часто использовал эту уловку в отношениях со своей матерью. Он не знал, почему это приводило ее к примирению, но определенно иногда это случалось.
Мать подняла голову, когда тетя вернулась в другую комнату. — Он ужинает? она спросила.
Девичья тетушка, застывшая в неведении, смотрела с жалостью и презрением на этот интерес. — Ну, Эмили, откуда мне знать? — спросила она. — Я что, собирался стоять над ним? Из всего, что ты беспокоишься об этом ребенке! Жалко, как ты воспитываешь этого ребенка.
"Ну, он должен съесть что-нибудь. Не годится ему без еды, — слабо возразила мать.
Тетя Марта, глубоко пренебрегая политикой уступок, которую означали эти слова, издала долгий презрительный вздох.
