Великий князь

Пока храбрые воины ногайского племенного вождя Еналея Табан-мурзы с превеликим усердием подгоняли честно захваченный ясырь — их повелитель был занят невеселыми размышлениями. Трудно, ох трудно стало брать достойную его сабли добычу на Московии! Презренные гяуры чем дальше, тем больше портили своими рвами-насыпями и Засечными чертами старые, годами нахоженные пути — к тому же, их порубежники заметно увеличились в числе и стали гораздо злее на сечу. Только в памяти и остались те благословенные времена, когда пара сотен гордых сынов степей хитрыми петлями водила за собой русские полки, а остальные разбивались на полусотни и десятки, и спокойно занимались привычным делом.

Щелк. Сш-шлеп!

Увы! На смену прежнему приволью пришла железная стена поместных полков, вышки с сигнальными огнями (чуть ли не в каждой деревеньке понастроили!) и ловчая сеть из полусотен окольчуженной конницы. Стоило только гостям незваным чуть замешкаться или даже остановиться на одном месте...

— Повелитель.

Встрепенувшись, мурза выслушал гонца, и довольно оскалился, радуясь тому, что путь впереди был чист и спокоен. Более того, его племянник Багаутдин смог не только обмануть-отвлечь порубежников, но и пройтись по двум небольшим деревенькам. Что же, ясыря никогда не бывает много!.. Позабыв прежние тревоги, Еналей прикинул, как скоро он вдохнет запах степного ковыля, затем остановил своего ахалтекинца и небрежно приказал почтительно внимавшему гонцу:

— Тц. Передай Багаутдину — я доволен.

Радуя взор степного владыки, тянулись длинные вереницы крепких подростков и молодых мужчин, коих ждала разнообразная тяжелая работа — ну или однообразная, на плохо оструганных лавках тяжелых галер. Невдалеке скрипели колесами повозки с юными мальчиками, на которых в Османской империи всегда был отменный спрос — ведь из них, при должном умении и подходе, получались отличные воины и сильные слуги. Но наиболее ценный и дорогой товар ехал впереди, под дополнительной охраной. Юные невинные девы! Нежные ликом, упругие телом, сладкие лоном... Самые красивые из славянок на рынках Кафы стоили наравне со скакуном арабских кровей! Да и те, что поплоше, все равно приносили немало серебра в пояса удачливых воинов-добытчиков.

Щелк!..

— Шевелись, шакал!

Впрочем, торговцы живым товаром тоже не оставались внакладе, продавая светловолосых гурий в османские гаремы за полновесные золотые цехины — и многие, очень многие из рабынь в неволе жили лучше, чем на свободе. Взять хотя бы покойную хасеки Хюррем Султан . Каких высот она достигла, какой власти добилась! А ведь начала свой путь именно с невольничьего рынка, и звали ее тогда Анастасией Лисовской.

— Повелитель!!!

Племенной вождь и сам прекрасно понял, в чем дело — только глухой не услышал бы тяжкий гул множества подкованных копыт, слитный боевой клич урусов и вопли застигнутых врасплох воинов.

— Р-ра!!!

Слишком поздно скомандовал Еналей бросать ясырь и прорываться. Слишком поздно понял, что порубежников не жалкая сотня-полторы — а самое малое пара тысяч.

— Уходим!!!

Мурза с жалкими остатками прежней воинской силы все же смог выдраться из тесного ада сабельной сшибки, сходу выбрав единственно возможное направление прорыва — не в родную степь, а обратно в земли урусов. Все, что стояло между ним и волей, так это всего лишь семь десятков всадников в черненых бахтерцах...

— Вперед, собачьи дети!..

С боков по ногаям хлестнул колючий дождь тяжелых стрел, насквозь прошибающих легкие щиты с тягиляями, в загривок вцепились осатаневшие от крови порубежники, но близкое, такое близкое избавление... Растаяло в клубах порохового дыма — когда в них разрядили двуствольные седельные пистоли, а выживших радушно приняли на длинные пики. Самого Табан-мурзу пощадили, как, впрочем, и дюжину его родичей в дорогих доспехах — их всего лишь ошеломили и выбили из седел, после чего гордые потомки Золотой орды доподлинно выяснили, как чувствуется чужой сапог, а затем и аркан на своей шее. Познакомились они и с русской плеткой — впрочем, знакомство это было сильно ослаблено добрыми кольчугами и юшманами.

— Пшел, стервь!

То, чего не смог достичь вольный степной вождь, с легкостью получилось у плененного — всадники в черненых бахтерцах сами уступали ему дорогу. Позволяя без малейших помех бежать за хвостом чужого коня, и скрипеть зубами при виде того, как урусы деловито добивают и обдирают умирающих нукеров — а тех, кому посчастливилось сдаться в плен, увязывают в длинные и неприятно знакомые вереницы ясыря. Уводили в сторону табун заводных лошадей, ловили меринов с опустевшими седлами, одуревших от запаха свежепролитой крови... Разгром вышел полным.

— Я ему стрелу прямо в глаз вогнал! Видели?!..

— Видели, верим. Угомонись уже, Богданка.

— Это не бой, это какая-то загонная охота получилась!..

— А ты никак Мамаева побоища восхотел?..

Оглядев молодых княжат и бояричей, ожидаемо встретивших его обидными смешками, вождь повернулся в сторону умудренных опытом и сединами мужей, приготовившись торговаться с ними о выкупе за себя и выживших родичей. И каково же было его удивление, когда один из юнцов начал говорить поперед взрослых, а те как-то выжидающе молчали:

— Сколько людоловов ты вел за собой?

Все еще не отошедший от горячки боя и последовавшего за ним унижения, мурза презрительно ощерился и сплюнул — тут же дернувшись в сторону, когда боевой жеребец за малым не вцепился прямо в лицо.

— Сколько?

Щелк!

Длинный кнут с граненым жалом на конце саданул по пластинам юшмана с поистине нечеловеческой силой, согнув Еналея в мучительном кашле. Следующий удар и вовсе сбил с ног, разодрав штаны и добротные сапоги до самого мяса, и едва не сведя в беспамятство огнем режущей боли. Но пугало даже не это — а мягкая полуулыбка юного предводителя урусов и дурные глаза его кабардинца, явно примеривающегося зубами и копытами к человеческой плоти.

— Семь сотен... И еще три десятка.

Услышав то, что хотел, юноша тут же потерял интерес к скукожившемуся на земле степняку, направив злобно похрапывающего жеребца в сторону бывших полоняников. Сбившиеся во время скоротечного боя в одну большую кучу, поверившие в избавление от горькой доли невольников — парни и мужчины истово молились, горячо благодаря тех, кто взрезал их веревочные путы. Девицы через одну бессвязно рыдали или радостно голосили, ну а мальчики... Они больше всего напоминали нахохлившихся воробушков — насмерть перепуганные пленением, оглушенные смертью родителей, мальчики просто боялись покинуть ставшие в какой-то мере привычными повозки. Спешившись у одной из них, царевич Димитрий присел на бортик и добродушно улыбнулся сероглазому малышу.

— Держи.

Шестилетнее дитя вцепилось в великоватую для него рукоять боевого ножа так, что стало ясно — обратно забрать не получится.

— Как тебя звать?

— Вихорка.

Погладив непослушные прядки волос, первенец великого государя мимоходом глянул на княжича Мстиславского и пошел далее — уже не видя того, как его ближник прямо с седла подхватил успокоившегося малыша и посадил перед собой.

— Ну что, Вихорка, умеешь конем править? Устраивайся поудобнее, да берись шуйцей за повод.

Остальная свита на это только переглянулась — причем с хорошо скрываемой завистью. Опять Федька их обскакал! Хоть они и не знали, зачем их господин отбирает для себя худородных мальцов и юниц, но участвовать в этом все одно желали — как и во всех прочих делах и заботах государя-наследника. Потому как если не будут участвовать они, значит, найдется кто-нибудь другой — а пускать лишнего в тесный круг Малой свиты никому из родовитых юношей не хотелось. Самим места мало!!!

— Как тебя звать, девица?

— Хорошава...

Ойкнув, недавняя полонянка залилась испуганным румянцем, наверняка костеря себя разными славами за то, что назвалась языческим именем. А царевич, почитаемый многими чуть ли не за святого (а то и без всяких чуть), оглядев выпирающие сквозь тонкую и слегка подранную поневу стати рыжеволосой девицы, выразительно хмыкнул:

— Вижу, что хороша. Во Христе тебя как нарекли?

— Леонилой поп окрестил.

Те из девушек, что были поблизости, внимательно прислушивались к немудреной беседе, заодно расстреливая быстрыми взглядами привлекательное лицо своего родовитого ровесника и его свиты. Которая, в свою очередь, ласкала-ощупывала взглядами уже их самих — при этом ничуть не стесняясь обсуждать во весь голос свои предпочтения.

— Государь-наследник!

Идиллию молодых сердец разбил грубый голос вестового, поведавший всем, у кого были уши, сразу две важных вещи. Первая — среди полудюжины девиц стоял сам будущий правитель Московской Руси. А вторая заключалась в том, что царевича желал незамедлительно увидеть князь Михаил Иванович Воротынский, наставляющий первенца великого князя в сложном искусстве порубежной войны.

— Сейчас буду.

С непонятным сомнением оглядев цветущую румянцем Хорошаву, юный властитель покосился на Мстиславского и отбыл на зов пестуна. Вот только в этот раз княжич не успел — вперед него у девушки оказался Петр Горбатый-Шуйский, тут же принявшийся что-то нашептывать на розовое ушко.

— Петька.

Потомок суздальских князей лишь раздраженно дернул плечом, и не думая прекращать свое занятие. Уж он-то сразу понял, для чего царевичу фигуристая и вполне созревшая для плотских утех девица — и упускать свой шанс не собирался!..

— Петька, не лезь. Ее надобно...

— Вот я все и устрою. Сам! А кто не успел, тот опоздал!..

Видя, что Горбатый-Шуйский настроился на серьезную склоку, прирожденный дипломат Мстиславский тут же сдал назад, равнодушно пожав плечами. Кто он такой, чтобы указывать другим приятелям-соперникам на ошибки, и мешать их совершать? С другой стороны, а как тут не ошибиться, если государь-наследник впервые так явственно заинтересовался женским полом?.. До того Димитрий Иванович отбирал себе из отбитого полона лишь сирот малого возраста... Хотя, вроде бы у парочки мальчишек обнаружились более взрослые родичи? Впрочем, неважно. Перехватив сочувственный взгляд Адашева, княжич Мстиславский тонко улыбнулся, направляя коня вслед за своим господином и повелителем. А когда заинтригованный Тарх нагнал его и поехал стремя в стремя, тихонечко обронил — только-только и услышать тем, кто рядышком:

— А ты знаешь, Вихорка, что такое дурное рвение?

Сосредоточенно "управлявший" самым настоящим боевым жеребцом малыш вопроса даже и не услышал — до того был поглощен новыми впечатлениями и подаренным ножом. Однако Федор такому невниманию совсем и не огорчился:

— Это такая вещь, которая до добра никого не доводит...

* * *

Место, куда пригнали жалкие ошметки ногаев и самого Еналея Табан-мурзы, было ему очень хорошо знакомо. Ведь двенадцать лет назад именно рядом с деревенькой Судьбищи он в одночасье стал самым главным в своем племени — после того, как прежнего вождя насадили на боевую рогатину. Конечно, новому мурзе пришлось позаботиться и о наследниках своего старшего брата... Но всех он не убил, нет. Как можно, родную-то кровь?

Щелк. Сш-шлеп!

— Стой, псы басурманские!

Поглядев на "погонщиков" с чьих плеток на землю падали тягучие капли свежей крови, племенной вождь не выдержал и тихо прошипел страшное богохульство. Ибо в отличие от освобожденного ясыря, их гнали пешком и без малейшего милосердия, устилая дорогу мертвыми степняками, брошенными на поживу шакалам и воронью. Две сотни нукеров выжили после битвы и вышли в путь скорби, две сотни! А дошло шесть неполных десятков...

— Сесть! Вы четверо, взяли вот это корыто и вон туда, за водой. Бегом!..

Конечно, самого Еналея и его близких родичей это не коснулось. Да, с них ободрали все ценное, и те же кони, на которых они проделали свой путь, отныне им не принадлежат — но все же знатность полоняника уважили, позволив поберечь силы. Ведь если он умрет, то с кем говорить о выкупе? Оглядев воинское становище перед тем, как покинуть седло, мурза горестно вздохнул и покачал головой, сетуя на несправедливость судьбы. Чем он так прогневал небо? Если бы только знать, что этой весной урусы перекрыли Муравский шлях столь тяжкими силами, то он бы попытал удачи на литовских окраинах!..

— Быстрее топай!

Не выдержав постоянных насмешек и толчков в спину, племянник Багаутдин зарычал словно молодой пардус, и за малым не бросился на обидчика — который в ответ лишь приглашающе поманил его к себе. Плеткой.

— Сидеть тихо, если что надо — говорите страже, а она решит, удоволить просьбишку, или нет. По мне, так вам бы всем головы снести — но мы же люди гостеприимные, так что сначала накормим-напоим...

Задернув полог большого шатра за пленниками, их конвоиры разразились весьма обидным смехом — а ногайский племенной вождь, тем временем обнаружил, что не один он прогневал небо. Хорошо знакомый ему Темирбек Дышек-мурза, лоб и половина лица которого были скрыты чистой повязкой, и с дюжину карачеев и имельдеши с многочисленными синяками и мелкими порезами — встретили собрата по несчастью вежливыми словами и чашей, полной освежающего кумыса. Посочувствовали горю, рассказали, как сами оказались в неволе...

— На все воля Милостивого и Милосердного!

А следующие три дня можно было описать всего тремя словами: тревожная неопределенность и скука. До того тягучая и тоскливая, что даже прибытие давнего врага степи князя Воротынского с его царственным учеником обитатели шатра восприняли чуть ли не с улыбками. Наконец-то все прояснится! Хотя, конечно, этот вопрос интересовал не всех. У Темирбека, к примеру, так сильно болела голова, что он и сидеть-то толком не мог. А у самого Еналея воспалились раны на ногах, оставшиеся от кнута (вернее сказать, его граненого наконечника), и он старательно отгонял от себя мысль о смерти.

— Ну что, тати ногайские, кого тут добить, чтобы не мучился?

Коренастый воин в черненом бахтерце присмотрелся к пленникам, слегка нахмурился и недовольно покачал головой, после чего отправил куда-то вестового. Терпеливо его дождался, развлекая пленников рассказами о разнообразных видах казней и мучительных пыток, затем выслушал неслышимое для степной знати повеление и вновь недовольно насупился.

— Эй, ты! Сам идти можешь? Чтоб тебя, крапивное семя!..

Неизвестно, что именно придумал бы столь много знающий о ремесле ката воин, если бы двое приближенных Дышек-мурзы не подхватили его с двух сторон, подав второму степному князю очень хорошую мысль. То есть даже не мысль, а целую идею — внезапно "ослабев" и едва не завалившись ничком, он повис на руках племянника и последнего из сотников, выживших в недавнем бою.

— И этот туда же! Черт с вами, тащите.

Проделав относительно короткий путь (пленники, как и командиры порубежных полков, располагались строго в середке воинского стана), побитые жизнью и русскими саблями номады подошли к вытянувшимся в длинный ряд большим, можно сказать ханского размера шатрам непривычного вида. Во-первых, они были сшиты из обычной парусины, а во-вторых, на каждом был намалеван большой ярко-красный крест.