Биография Толкина

На обед собирается вся семья. За столом большей частью обсуждают нелюбовь Майкла к урокам плавания в школе и возможность освобождения от таковых по причине нарыва на пальце. После обеда глава семьи отправляется в сад поглядеть, как поживают кормовые бобы. Эдит выносит Присциллу, чтобы та поиграла на лужайке, и советуется с мужем — не стоит ли перекопать остатки теннисного корта, дабы расширить огород. После этого Эдит начинает кормить канареек и волнистых попугайчиков в их вольере у боковой части дома, а Рональд снова садится на велосипед и катит в город, на этот раз на заседание английского факультета.

Дело происходит в Мертоновском колледже, поскольку факультет для таких собраний располагает всего лишь тесной библиотекой в верхнем этаже Экзаменационного корпуса, а Мертоновский колледж имеет самые тесные связи с факультетом. Сам Толкин хоть и числится преподавателем Пемброковского колледжа, но в его повседневной деятельности принимает не слишком активное участие. Так же, как и другие профессора, он несет ответственность прежде всего перед факультетом. Собрание начинается в половине третьего. Рядом сидят другие профессора: Уайльд (заведующий кафедрой английского языка и литературы) и Никол Смит (профессор английской литературы). Всего присутствует около дюжины преподавателей, в том числе несколько женщин. Порой на таких собраниях вскипают страсти, и Толкину случалось присутствовать при этом. Когда он пытался реформировать учебный курс, пришлось выдержать множество яростных нападок "литературного" лагеря. Но те дни миновали, реформы были приняты и внедрены в учебный процесс. Сегодняшнее заседание посвящено большей частью текучке: расписанию экзаменов, мелким деталям учебного курса, проблеме фондов факультетской библиотеки. Это все требует времени, в результате заседание длится без перерыва почти до четырех. Только после этого у Толкина находится несколько минут, чтобы заскочить в Бодлеевскую библиотеку49. Ему нужно заглянуть в книгу, которая накануне была заказана из книгохранилища. Потом он едет домой и как раз успевает к детскому полднику в половине пятого.

Далее следуют полтора часа работы за столом. Толкин заканчивает письмо Э.В. Гордону и начинает приводить в порядок конспекты завтрашней лекции. Когда жизнь идет по плану, ему удается подготовить весь лекционный курс еще до начала триместра, но очень уж часто из-за нехватки времени приходится откладывать это дело до последней минуты. Вот и сейчас не удается как следует поработать: Майкл просит помочь с домашним заданием по латинской прозе. На это уходит двадцать минут. Очень скоро наступает половина седьмого. Пора переодеваться в вечерний костюм. Обычно Толкин бывает на званых ужинах не чаще одного или двух раз в неделю. Сегодня он приглашен (и обещал придти) на дружескую вечеринку в Пемброковский колледж. Он торопливо повязывает черный галстук и снова влезает на велосипед. Эдит остается ужинать дома.

До колледжа Толкин добирается к тому моменту, когда в комнате старших преподавателей начинают пить шерри. Его положение в колледже из-за неразберихи в управлении Оксфордом (бывшей и настоящей) несколько неопределенное. С основанием можно сказать, что его коллеги и есть университет. Большинство преподавателей входят в Советы колледжей, и их первая обязанность курировать учебу студентов своего колледжа. Но профессора — другое дело. Они изначально не входят в систему колледжа, а преподают от имени факультета независимо от того, к какому колледжу принадлежат слушатели. Это, однако, не отчуждает профессора от общественных привилегий и других составляющих жизни колледжа; помимо всего прочего, профессор является членом Совета ex officio50. Иногда это оборачивается неприятными минутами, ибо при прочих равных условиях колледж выбирает членов Совета из своих, а к членам Совета "из профессоров", вроде Толкина, относятся, как к неизбежному злу. Толкин полагает, что Пемброковский колледж даже таит некоторую обиду на него. Определенно, в комнате атмосфера недружественная и натянутая. К счастью, здесь находится молодой подвижный человек несколькими годами младше Толкина. Это его союзник в Совете Р.Б. Мак-Каллум, он специально ожидает старшего товарища, чтобы представить его. Ужин оказывается очень милым и вдобавок съедобным: еда самая простая, без всех этих французских поварских выкрутасов, которые (тут Толкин выражает неодобрение) начинают вторгаться на высокие столы в некоторых колледжах.

После ужина профессор приносит извинения и уходит рано. Он проезжает через весь город к Боллиоловскому колледжу, где в комнатах Джона Брайсона начинается собрание "Углегрызов". Так называется основанный Толкином неформальный читательский клуб: что-то вроде "Клуба викингов" в Лидском университете с той разницей, что здесь все его члены преподаватели. По-исландски клуб именуется "Kolbitar" (это означает тех, которые зимними вечерами настолько жмутся к камину, что буквально "грызут уголь"). Несколько раз в триместр они встречаются по вечерам для чтения исландских саг. Этим вечером дела идут хорошо. Присутствуют Джордж Гордон, ныне ректор колледжа Магдалины; Невилл Когилл из Эксетеровского колледжа, К.Т. Онионс, член редколлегии Оксфордского словаря; Доукинс, профессор византийского и новогреческого языков; сам Брайсон и, к большой радости Толкина, К.С. Льюис, который тут же делает другу шумный выговор за опоздание. Сейчас они читают "Греттис-сагу". Согласно обычаю, начинает чтение Толкин как лучший знаток скандинавских языков в клубе. Он кратко рассказывает о месте, где они остановились в прошлый раз, и бегло переводит с текста, который лежит у него на коленях. Через пару страниц место чтеца занимает Доукинс. Он тоже переводит быстро, хотя и не так легко, как Толкин. Но у следующих чтецов дело идет куда медленнее. В языке они новички, и каждый переводит не больше, чем полстраницы. Цель "Углегрызов" как раз и состоит в изучении языка. Толкин основал клуб, чтобы убедить друзей: исландская литература достойна чтения в оригинале. Он подбадривает при заминках и аплодирует удачам.

Через час или около того чтение на длительный срок прерывается. За обсуждением саги откупоривается бутылка виски. Затем все слушают неприличные и очень смешные стихи, недавно написанные Толкином о других сотрудниках английского факультета. Собрание заканчивается около одиннадцати. Толкин и Льюис идут вместе до конца Броуд-стрит, а дальше им в разные стороны: Льюис направляется по Холиуэлл-стрит к колледжу Магдалины (он бакалавр и в течение триместра обычно там и ночует), а Толкин на своем велосипеде катит обратно на Нортмур-род.

Ко времени его приезда Эдит уже легла, и дом во тьме. Профессор разжигает огонь в камине своего кабинета и набивает трубку. Он знает, что к утру надо бы еще проработать лекционные конспекты, но не может устоять перед искушением достать из ящика стола неоконченную рукопись повести, написанной на забаву себе и детям. Он подозревает, что этот пустая трата времени. Уж если отвлекаться на что-то в этом роде, то на "Сильмариллион". Но почему-то ночь от ночи тянет его к этой вещице; во всяком случае, ему кажется, что это должно понравиться мальчикам. Он садится за стол, вставляет новое перо в свою ручку (авторучки ему нравятся меньше), отвинчивает крышечку у чернильницы, берет старый экзаменационный лист (на другой его стороне кандидатская работа о Мальдонской битве) и начинает писать: "Когда Бильбо, наконец, открыл глаза, то не понял даже, открыл ли их: такая вокруг стояла непроницаемая темень. Поблизости ни души. Представьте себе, как Бильбо испугался!"

Оставим сейчас профессора. Он просидит за столом до половины второго, до двух, а то и еще позднее. И только поскрипывание его пера будет нарушать тишину на спящей Нортмур-род.

ГЛАВА 2. РАССМАТРИВАЯ ФОТОГРАФИИ

Это были внешние стороны жизни профессора Толкина: домашние заботы, преподавание, подготовка к занятиям, ведение переписки, не слишком частые вечеринки с друзьями (действительно, редко случалось, чтобы в один день были и ужин в колледже, и собрание "Углегрызов"). Эти и другие сравнительно редкие события собраны под зонтик одного воображаемого дня просто для иллюстрации того, насколько различными были занятия профессора. Описание всамделишнего обычного дня было бы скучнее.

Возможно, что читателю все вышеописанные занятия показались скучными, без проблеска чего-то возбуждающего: обычные дела человека, попавшего на узкий жизненный путь и не интересующегося ничем, что находится вне него. Читатель скажет: описание разжигания камина, езды на велосипеде на лекцию, неприятных ощущений на преподавательском собрании колледжа — все это ничего не говорит о человеке, написавшем "Сильмариллион", "Хоббита", "Властелина Колец", никак не объясняет ход его мысли и реакции воображения на окружающее. Сам Толкин наверняка согласился бы с этим утверждением. Он непоколебимо верил, что исследование жизни автора очень мало проясняет работу его мышления. Может быть; но прежде, чем отставить эту работу за полной ее безнадежностью, мы, вероятно, сумеем чуть ближе подойти к автору, чем в тот воображаемый день, подойти и понаблюдать или хотя бы высказать несколько догадок о более-менее очевидных чертах личности Толкина. А уж если и после этого у нас не появится никаких свежих идей о том, почему же он написал свои книги — ну, тогда мы, по крайней мере, будем чуть больше знать о человеке, который взял, да и написал их.

Вероятно, начать мы можем с фотографий. Их полно: Толкин и сам много снимал, и его снимали. Сначала это ничего не даст. Снимки Толкина в среднем возрасте, похоже, ни о чем не скажут. В объектив глядит обычный англичанин среднего класса, узкий в кости, среднего веса. На вид ничего себе, с удлиненным лицом. И это почти все, что можно о нем сказать. Ну, есть какая-то зоркость в глазах, дающая основание предположить живой ум, но ничего особенного не выделить, ничего, кроме одежды, которая исключительно ординарная.

Конечно, толкинская манера одеваться частично была вызвана внешними обстоятельствами: необходимостью содержать большую семью на относительно скромный доход, когда личные причуды уже непозволительными. В последующие годы, став состоятельным человеком, он не отказывал себе в покупке цветных жилетов. Но в среднем возрасте в его вкусах в отношении одежды явно чувствовалось неприятие пижонства. В этом они сходились с К.С. Льюисом. Толкину не нравилась кричащая манера одеваться: это казалось ему чем-то недостойным мужчины и, следовательно, заслуживало порицания. Льюис довел это правило до логического конца: он не только покупал безликую одежду, но и носил ее безлико. Толкин проявлял чуть больше разборчивости: носил глаженые брюки. Но изначально у обоих в отношении своей внешности позиция была одинаковой и притом разделяемой многими их современниками. Такое предпочтение простого мужского наряда частично было реакцией на подчеркнутый дендизм и выраженную гомосексуальность "эстетов", которые впервые отметились в Оксфорде в эпоху Уайльда51. Их последователи демонстрировали изысканные формы в одеждах и двусмысленные нюансы в манерах в двадцатые и в начале тридцатых годов, но потом эта мода потихоньку отмерла. Именно такие обычаи Толкин и большинство его друзей презирали; отсюда чуть ли не идолопоклонническое стремление к твидовым пиджакам, фланелевым брюкам, неописуемым галстукам, могучим коричневым ботинкам, созданным для дальних прогулок за городом, плащам и шляпам более чем скромных расцветок и коротким стрижкам. Толкиновская манера одеваться отражала также его положительные идеалы, его любовь ко всему скромному, разумному, умеренному и английскому. Но если исключить такие соображения, то одежда не даст никакого понятия об утонченном и сложном внутреннем мире человека, который ее носил.

Что еще мы можем понять из его фотографий? Пожалуй, большинство снимков настолько тривиальны, что мы их охотно пропустим. Обычные фотографии с почти неизменным фоном. На одном снимке он сидит в своем саду и пьет чай, на другом стоит на солнышке около угла дома, на третьем копается вместе с детьми в песке на каком-то морском побережье. Возникает мысль, что он был полностью ординарен и в том, где он жил, и в том, куда ездил.

И это правда. Дом в северной части Оксфорда, где он жил, ни снаружи, ни изнутри практически ничем не отличался от многих сотен других домов в этом районе (разве что был поскромнее домов по соседству). На каникулы профессор ездил с семьей туда же, куда и другие. В среднем возрасте (самом продуктивном в творческом смысле) он никуда не выезжал за пределы Британских островов. Тут играли роль и внешние обстоятельства, нехватка денег. Не то, чтобы он вовсе утратил вкус к путешествиям: например, ему хотелось, вслед за Э.В. Гордоном, побывать в Исландии. В последующие годы, когда денег стало больше, а семейных обязанностей меньше, он съездил несколько раз за границу. Но поездки в чужие края никогда не занимали в его жизни главное место оттого, что воображение просто не нуждалось в подстегивании незнакомыми пейзажами и культурами. Что более удивительно: сам Толкин отрицал стимулирующее воздействие знакомых и любимых мест вблизи дома. Правда, когда он был владельцем и водителем автомобиля (с 1932 года по начало второй мировой войны), он любил ездить по деревням Оксфордшира (особенно в восточной части графства), но дальние пешие походы недолюбливал и только один-два раза присоединился к К.С. Льюису в его походах через всю страну, которые сыграли такую важную роль в жизни друга Толкина. Он любил горы Уэльса, но редко там бывал; он любил море, но редкие поездки туда принимали форму обычных английских семейных каникул на обычных курортах. И снова одним из объяснений будет давление семейной ответственности, и снова это не будет всей правдой. Закрадывается даже мысль, что Толкину было не очень-то и важно, где же он бывает.

Тут есть соображения и за, и против. Он явно не был безразличен к тому, что его окружало: разрушение природы человеком вызывало его искренний гнев. Вот взятое из дневника скорбное описание возвращения профессора в места детства к сэйрхольской мельнице в 1933 году, когда они всей семьей ездили на машине в гости к родственникам в Бирмингем:

"Внезапная боль пронзила меня, когда проехал через Холл-грин (он стал огромным, дурацким пригородом с трамваями), где я-таки заблудился, а потом дальше то, что осталось от незабвенных тропинок детства, а потом мимо самых ворот нашего домика, теперь он в центре моря новых кирпичных. Старая мельница еще стоит, и миссисхантова изгородь все еще нависает над дорогой при повороте на холм, но перекресток за ней ныне отгороженная лужа, а колокольчиковая тропинка, сбегающая к мельничной дорожке — опасный перекресток, забитый машинами и красными огнями. Дом Белого Людоеда (а в детстве так упоительно было смотреть на него) стал бензоколонкой, а большая часть Короткого проспекта и вязов между ним и перекрестком исчезли. Как я завидую тем, у кого драгоценный пейзаж детства не подвергался таким жестоким и мерзейшим переменам'.

Точно так же он приходил в ярость от того вреда, который наносили деревенскому ландшафту Оксфордшира постройка военных аэродромов и "улучшение" дорог. В более поздний период жизни, когда его наиболее крепкие убеждения обратились в предрассудки, он мог выкрикнуть при виде дороги, проходящей через участок поля: "Вот последняя английская пашня!" К этому времени он был твердо уверен, что в стране не осталось ни одного неизгаженного леса или холма, а если таковые и находились, то он мог отказаться поехать туда из боязни найти там грязь и мусор. Но вот противоречие: для жительства он выбирал исключительно места, преобразованные человеком: пригороды Оксфорда, а позднее Борнмута, почти такие же "дурацкие", как захолустье из красного кирпича, в который превратился Сэйрхол. Как согласовать эти факты между собой?