Кто ты? (главы из романа)

Держан плюхнулся на кровать; перегнувшись за изголовье, с усилием вытащил оттуда дорожную суму в серебряных бляшках оберегов и принялся рыться в ней:

— Пожелал при десятке своем быть. То есть, десяток-то не его, вестимо, а десятника Егозы... Да где же ты... Куда их определили — не ведаю еще, здесь сидел неотлучно, тебя дожидался... А! Ну, голова моя! — он забросил суму обратно и добыл оттуда другую:

— Вот ты где! — княжич с торжеством извлек продолговатый полотняный сверток и, подмигнув, принялся медленно, растягивая наслаждение, разматывать его.

— Ровно младенца распеленываешь, — проворчал Кирилл, наливаясь нетерпением. — Ты не спеши, княжиче, не спеши: не ровен час, еще проснется да заплачет. Ух ты! Да...

Последний взмах полотна открыл тусклый блеск стали и вощеного дерева. Держан, лихо отбросив грубую ткань, на кончиках пальцев протянул князю непривычно короткую ручницу с кривой рукоятью. Кирилл немедленно ухватил ее — то вертя перед глазами, то откидывая руку в сторону, любуясь да примеряясь так и эдак. Держан крякнул удовлетворенно.

— Уж уважил — так уважил! Хороша... Не снаряжена?

— Нет.

Не выпуская ручницы, Кирилл сгреб Держана в охапку:

— Спасибо, друже.

— Владей, друже.

Кирилл разжал руки и опять принялся ласкать глазами и пальцами новую забавку:

— Кремневая? А колесико где?

— А нету. Кремешок вот сюда бьет, искру об огниво высекает да эту крышечку приотворяет. Ты глянь, как полочка устроена: пороху нипочем не высыпаться. С утра насыпь, хоть целый день на ветру размахивай, а вечером все одно выпалишь!

— Да... А рукоять-то до чего ухватиста — сама в ладонь прыгает!

— Ага. А мастер Веденя все спорил со мною, что, мол, неладно будет, пока сам не опробовал.

— Слушай, княжиче, а ведь ее и под одеждами легко схоронить будет, и даже в рукаве.

Держан покровительственно ухмыльнулся:

— Сколь умом-то своим ты быстр, князюшко наш! Так в том и задумка моя была!

— И задумка, и исполнение — всё на диво. Честь тебе, мастер Держан!

— Да ладно... — княжич смешался, подхватил с кровати кусок полотна и стал тщательно, уголок к уголку, складывать его:

— Теперь опробовать бы. Тебе, княже. Мы-то с мастером Веденею испытали, вестимо. Знатный огнебой — с двух десятков шагов...

Кирилл спохватился:

— Княжиче! Так ведь в обители любое оружие может пребывать лишь под замком у отца ризничего. А если бы отец Варнава сейчас застал нас ...

Он покачал головой:

— Вот опробовали бы мы...

Держан набычился и засопел:

— Так это... Значит, с бережением надо. У меня и зелья огненного с собою малость есть, и пуль с десяток. Завтра раненько выйдем с тобою — вроде погулять — в лесок да подалее... А?

Кирилл задумался:

— Ладно. Утро вечера мудренее — там видно будет.

Он вздохнул и с сожалением протянул ручницу Держану.

— Так ведь твоя теперь, княже! А, ну да... — протянул тот понимающе. — А ты за пазуху ее, чтобы галерейный не углядел.

— Княжиче, — сказал Кирилл терпеливо, — ты в келии — один, а я — с братом Иовом. С братом! Иовом!

— А, ну да... — повторил Держан. На этот раз сочувственно.

Глава 15

Игумен нахмурился:

— Отец казначей! Ты сейчас договоришься до того, что погорельцы эти на беде своей нажиться хотят.

Он бросил короткий взгляд на подошедшего брата Иова и добавил:

— Нам до княжьей да общинной помощи дела нет. Сколько всего их?

— Семь дворов дотла выгорело да сколько-то огонь лишь краем задел.

— Сколько-то?

— То вестников слова, отче, — не считали со тщанием, сразу к нам...

— Так... Добрую избу срубить — в десяток серебряных встанет, верно ли помню?

— И пяти — за глаза будет, отец настоятель.

— Значит, десять — в самый раз. Да еще по два положим на каждую душу в семье! — он едва заметно замедлил и возвысил голос на последних словах, отчего отец казначей передумал возражать, захлопнул рот и быстро сложил руки для принятия благословения.

— Да гляди, не просчитайся, радея о казне монастырской. Помоги, Господи. Брат Иов!

Инок подождал, пока печальные вздохи отца казначея стихнут в глубине галереи:

— На постоялом дворе у Шульги Микула встретился с неким человеком высокого роста. Сидели за столом в углу, говорили тихо. Братия ближе подобраться не могли, слов не разобрали. Затем гость подозвал самого Шульгу и стал уже громко выспрашивать о дороге на Свенегу. Брату Арефе услышался в голосе его фряжский выговор. Затем на ночь стали устраиваться — в разных светлицах. Брат Арефа остался, брат Савва в обитель воротился доложить. Сейчас назад собирается. Ждет.

— Так... С ним вместе еще двоих отряди. Деньги, одежды переменные — ну, сам знаешь. Всё, с Богом.

* * *

Дверь задергалась под нетерпеливой рукою и Держан услышал:

— Эй, затворниче! Молитвами святых отец наших... Ну!

Княжич откинул засов, тут же получив приветственный тычок в грудь:

— Ты чего это запираешься? Не принято так в обители!

— А почто на запор не затворяться, раз уж он есть?

— А пото! По-твоему, брат Иов непременно должен всякую рожу набок своротить, раз уж он — мастер неозброя. Так, что ли?

— Вестимо, нет! Это только князь должен на друга своего орать вместо вежества утреннего!

Кирилл сбавил в голосе:

— Да ты и сам на меня орешь.

— Ты запел — я подхватил. Идем?

— Идем. Давай собираться побыстрее, пока Иова нет.

— Уже... — Держан похлопал себя по левому боку. Кирилл придирчиво пригляделся: кафтан выпирал почти незаметно. Княжич подмигнул ему, толкнул дверь и заговорил увлеченно, показывая что-то на пальцах:

— Вот я мастеру Байко и говорю: не выдержит свод такой не то что гнета на него, а и веса собственного. А он мне говорит: ты возьми яйцо куриное, меж ладонями по высоте поровнее приладь да сдавливай помаленьку. Увидишь, какая сила потребна, чтобы раздавить его.

Кирилл внимал с жадным интересом, часто-часто кивая головой. Галерейный из своего угла проводил их равнодушным взглядом. Не уступая друг дружке, они одновременно протиснулись в дверь и скатились по лестнице.

— Эй, осади малость! — сердито зашипел Держан в спину Кириллу, прижимая левый локоть к телу. — Не ровен час, вывалится.

За воротами они переглянулись и ухмыльнулись.

На луговых травах медленно просыхала утренняя роса.

— Вон на ту елку ржавую правь — раньше из виду пропадем. Да не оглядывайся ты, мы же гуляем.

— Гуляют по тропинкам, а ты меня в заросли тащишь. Всю одежу выходную изгадишь с тобою.

— Ага. Пропалин на твою выходную одежу тоже я понаставил.

Зачем-то пригибаясь, они нырнули в лес.

— А теперь куда?

— Куда-куда — не все ли едино? Лишь бы подальше.

Старые ели постепенно уступили место соснам; колючие ветви перестали лезть в глаза, убрались на недосягаемую высоту и лес словно раздвинулся.

В просветах стволов замелькало нечто светлое и огромное— то ли скалы, то ли руины.

— Гляди, княже, что это там?

Самую малость не достигая крон корабельных сосен, собравшихся в кружок, посреди обширной поляны возвышался валун голубого гранита, похожий на оплывший огарок исполинской свечи. Его окружали около дюжины широких и плоских собратий, едва вылезших из земли.

— Ух ты... Прямо Государь-камень... Как думаешь, что это за место?

— Думаю, то самое, что нам подойдет.

Держан кивнул. Обмахнул ладонью краешек одного из камней и уселся на него. Откинув полу кафтана, отвязал от пояса плоскую кожаную фляжку и мешочек, аккуратно поставил рядышком. Из-за пазухи осторожно извлек ручницу, неспешно принялся заряжать ее.

— Экий ты плавный временами бываешь, княжиче! — с недовольством сказал Кирилл, глядя на тоненькую темную струйку, медленно бегущую в ствол. — Будто два человека разных в тебе сидят.

— Веточку найди — поровнее да покрепче, — проговорил Держан, не поднимая глаз.

Кирилл осмотрелся вокруг:

— Эта подойдет?

Держан повертел в руке сучок, равнодушно бросил им в князя и протянул ручницу дулом вверх:

— Так и держи.

Поднявшись, направился в сторону молодой поросли в ногах Государь-камня.

— А ручницы-то всегда толкачом снаряжены, — сказал Кирилл, наблюдая как княжич трет о шершавую поверхность торец веточки.

— Да я просто забыл — веришь, что так бывает? — Держан крякнул и дернул головой. — Насечкой серебряной увлекся — хотел, чтобы покрасивше вышло... Стукнуло в голову, как в дорогу стал собираться. Позже доделаю, не обидишься?

Он добыл из мешочка тусклый шарик пули, потер зачем-то о рукав и опустил в дуло. Затем скатал кусочек замши, стал медленно проталкивать его следом. Отведя кресало, насыпал на полку пороху; потыкал пальцем там и тут и, наконец, протянул огнебой Кириллу:

— Ну, давай...

Кривая рукоять уютно легла в ладонь.

— С левой целиться несподручно.

— Для первого раза и так сойдет.

Кирилл навел ручницу на ствол ближайшей сосны, прикрыл левый глаз. Рыкнул, прижмурил правый. Сжал пальцы покрепче и потянул за скобу.

Грохот запрыгал, заметался по лесу. К сосне рванулась, выворачиваясь наизнанку, длинная упругая струя сизого дыма. Держан кинулся вслед за нею и стал нетерпеливо оглядывать толстый, в два обхвата, ствол.

— Попал-таки! Попал! — закричал он, колупая кору чуть повыше головы. — Ух и зоркий же глаз у тебя, княже!

— А то! — сказал Кирилл покровительственно. — Веришь, я отродясь с десяти шагов по лесу не промахивался.

— И стрелку честь, и мастеру величание! — послышалось со стороны.

Князь и княжич оглянулись на голос — у подножия Государь-камня стояли брат Иов и сотник Василий.

— Ой... — сказал тихонько Держан.

У Кирилла внизу живота что-то всхлипнуло и опустилось еще ниже.

Сотник вразвалку приблизился к нему, протянул руку. Кирилл вложил в нее огнебой. Иов тем временем выломал там же, где давеча княжич, два прута и стал очищать их от мелких веточек и листьев.

— Знатная ручница! — восхищенно прогудел Василий, оглядывая ее. — А каков бой?

— В руке прыгает сильно, приноровиться надо.

— Дома с мастером Веденею испытывали — на двух десятках шагов полный доспех навылет пробивает, — осторожно добавил Держан.

Сотник вскинул косматые брови и удивленно поцокал языком.

— Знатная, что и сказать! — повторил он с завистью, заталкивая ее за пояс. — А теперь ложитесь — и ты, княже, и ты, княжиче.

— Как это — ложитесь? — спросил Держан упавшим голосом.

— Рядком. На камушек этот, — пояснил подошедший брат Иов. Он вручил один прут Василию, а другим взмахнул в воздухе и одобрительно кивнул.

Кирилл вздохнул.

— Штаны скидывать? — с запоздалой догадливостью опять спросил Держан.

— А как же! — радостно ответил сотник и тоже взмахнул прутом.

* * *

Ивица топнула ножкой и обиженно запыхтела:

— Я только что совою была и опять мне выходит! А я не хочу совою, я мышкою хочу! Ты, Видана, всегда считаешь лукаво!

— Так в прошлый раз Ярена считала!

— И Ярена лукавая!

— Я лукавая? Я матушкины просьбы уважила, с подружками не пошла ради тебя, сестрица, а ты...

— А я вот матушке все расскажу — пусть она рассудит! Матушка-а-а! А сестрицы меня...

Видана тоже топнула ногой:

— Я сова! Я сова! Утешилась? У, ябеда...

Она сердито плюхнулась на бревно. Закрыв глаза ладошками, завела протяжно:

— 'Белым днем слепым-слепа совушка-сова...' Ой!

Видана подпрыгнула и растерянно потерла себя пониже спины.

— Ой! Ой-ой!

Сестры, которые, подхватив подолы, наладились бежать и прятаться в кустах облепихи, остановились.

— Ты чего? — удивленно спросила Ярена.

— А матушка не позволяла в заднице чесаться! — засмеялась и заголосила Ивица. — Матушка-а-а! А Видана в зад...

— Цыц ты! Укололась что ли, сестрица?

Видана дернулась, болезненно поморщилась, но вовремя сдержала руку:

— Укололась, укололась. Пройдет.

Она очень постаралась над равнодушием в голосе.

Ярена молча прищурилась на нее и покачала головой.

* * *

Белый Ворон выпрямился, посмотрел поверх сидящего перед ним человека. Отец Власий повернулся к отцу Варнаве. Навершие посоха в руках настоятеля медленно повело своими плечами сначала вправо, а потом влево.

— Так...

— Да, батюшка игумен. Вот и все, пожалуй. Так ли, Белый Отче?

Сидящий продолжал глядеть перед собою невидящими глазами. Ворон легко коснулся его лба:

— Возвращайся.

Взор человека изменился. Он покосился через плечо на молчаливых отцов, исподлобья зыркнул на Ворона и буркнул настороженно:

— Ну, спрашивайте!

— А не надобно, — подал голос отец Власий.

— Как так?

— Да так. Мы на тебя поглядели — человек ты ничтожный, что важное знать можешь? Мечник?

— Нет. Я больше на ножах.

— Вот видишь. А мы тут, почитай, все старенькие, не интересно нам о ножах слушать. Да и не пристало. Хе-хе... Ступай себе с Богом. Брат Илия!

Отец Варнава порывисто встал и зашагал по келии:

— Так-так-так... Опять возник и Сурожск и этот герр Корнелиус...

Отец Власий вздохнул:

— Опять батюшка игумен перед глазами мельтешит, не сидится ему никак. Ну, хоть ради меня ты креслица не покидай. А я тебе за то медку пришлю.

— У меня и своего вдоволь. Это ж надобно — всех перетрясли, все пустые, только на последнем хоть какой-то толк. Сколько времени потеряно!

— В другой раз умнее будем — с последнего и начнем. Хе-хе... Димитрие, а, Димитрие, потрошить пора этого герра лекаря — что скажешь?

— Это к Ворону, а не ко мне.

— То так. А к тебе — как удумать, чтобы все ладно получилось.

— Тут и думать-то нечего — мне давно уж подлечиться надо бы, да все недосуг. А прочие мелочи — что да как — сами сочинятся, как всегда.

— Ну, тебе виднее.

— Я все одно собирался с отцом Паисием поговорить душевно. Вот здесь, прямо под ребрами, за последний год такая тягота учинилась — иной раз ни есть, ни спать не дает. А на левой ноге вены повыпятились так, что того и гляди...

— Ты бы отцу Никите показался, Димитрие, — участливо перебил его отец Варнава. — Знаниями он и отцу Паисию не уступит. Разве, опыта поменее.

— Э-э-э! Годов у него поменее! Только старик старика и выслушать может, и понять, и помочь...

— Эк тебя понесло-то... — пробормотал отец Власий. — Вороне, а скажи-ка ты и старцу Димитрию это свое: 'Возвращайся', сделай милость. Ну всё, всё... Не пыхти, старче, вредно тебе пыхтеть... Вот что, Белый Отче: и тебе, и мне в Сурожск ехать придется да там ждать. Не менее месяца может выйти. Сможешь на срок такой детей своих оставить?

— Да.

— И ладненько... Дети, дети... Да, отче Варнаво! Коль уж о детях — не слишком ли круто ты со своими обошелся-то, а? Жалко!

— Со своим. Княжичем сотник Василий озаботился — он же его дядька, как-никак. Нет, не слишком. В самую меру и пользу.

Отец Власий хлопнул себя по колену и захихикал:

— А помнишь ли, княжий юнак, как ты и Вук у князя Турянского из двух пищалей корову наповал уложили?

Отец Варнава, приподняв плечи, с сомнением покачал головой: