Черноморский сюрприз

До возвращения кораблей с моря спать адмирал не ложился. А потом и вовсе стало не до того — в половине третьего на рейд вошёл 'Кагул', а вслед за ним, на протяжении получаса и весь Первый дивизион.

Эбергард отправился сразу к 'Беспокойному' — самому пострадавшему из участвовавших в бою.

— Благодарю, Александр Викторович, — протянул Андрей руку командиру эсминца по завершении доклада. — Спасибо вам, вашим офицерам и матросам. Не ваша вина, что случайный снаряд фатально повредил именно ваш корабль.

— Благодарю за понимание, ваше высокопревосходительство, — поклонился Зарудный. — Но мой механик обещает, что через два-три дня 'Беспокойный' снова вернётся в строй. Тогда и реабилитируем себя полностью.

— Не стоит торопиться. На ближайшее время противника у нас на Чёрном море просто нет.

Кроме того, который завтра начнёт шастать по вернувшимся из боя кораблям, и, к визиту которого придётся 'драить медяшку', — зло подумал про себя Эбергард...

— Подходит катер с 'Петра Великого'! — прервал мысли адмирала вахтенный.

— Раненых на палубу! — немедленно отреагировал командир эсминца.

— Сколько отправите, Александр Викторович? Я помню, что вы говорили о семерых...

— А всех, Андрей Августович. Хоть у троих всего лишь скользящие раны 'по мясу', но пусть уж наши мудрые эскулапы сами посмотрят — нужно 'штопать', или можно обойтись просто перевязками. Отправят обратно — ну и слава Богу, но моя совесть будет чиста.

— Полностью поддерживаю вашу позицию. Экипаж нужно беречь елико возможно. Матросы 'Беспокойного' пострадали в бою за Отечество, и теперь оно должно позаботиться о своих сынах.

Зарудный удивлённо взглянул на адмирала, и Андрей понял, что перегнул палку с пафосом своего 'изречения'...

— Я хотел бы поговорить с ранеными, — постарался выйти из не совсем удобной ситуации командующий флотом.

— Прошу!

Катер с плавучего госпиталя находился ещё в паре десятков метров, когда Эбергард подошёл к носилкам и группе матросов, уставное обмундирование которых дополнялось окровавленными бинтами.

На носилках лежало трое: один находился без сознания, и было совершенно понятно — не жилец. Лицо пострадавшего представляло сплошной волдырь, явно парень оказался на пути вырвавшегося из перебитой магистрали пара. Не у самого места разрыва трубы, конечно — перегретый пар под давлением более чем десять атмосфер убил бы матроса мгновенно, но и того, что случилось, оказалось достаточно для получения смертельных ожогов.

Ещё один получил осколок в живот, и теперь всё было в руках хирургов плавучего госпиталя. И то шансы невелики — даже если удастся операция, отсутствие антибиотиков и прочих сульфаниламидов, с большой степенью вероятности, может привести к печальному исходу.

Третьему осколок раздробил колено. Скорее всего выживет, но почти наверняка станет калекой — если ногу и оставят, то всё равно... Даже для начала двадцать первого века восстановить подвижность конечности было бы проблемно...

— Как зовут?

— Минёр Степан Останевич, ваше высокопревосходительство! — матрос даже попытался приподняться.

— Лежи, лежи, — успокоил Андрей раненого. — Это я перед тобой навытяжку стоять должен. Выздоравливай поскорее, братец. И мы вместе ещё набьём морду и туркам, и германцам. Помогай тебе Господь!

— Обязательно набьём, ваше высокопревосходительство! — лицо матроса слегка посветлело, и он на несколько секунд даже забыл об адской боли, хоть и несколько приглушённой морфием.

— Александр Викторович, — обернулся адмирал к Зарудному. — Когда будете делать представления к 'Георгиям', этого — непременно. Я не знаю, что за подвиг он совершил или не совершил, но с крестом он и на одной ноге, какую-никакую должность-работу получит.

Тем более — минёр. Значит парень грамотный, не только арифметикой владеет. А георгиевского кавалера, да ещё и неглупого мужика, себе в качестве служащего многие из представителей 'малого и среднего бизнеса' заполучить захотят...

Удачи тебе, Степан Останевич!..

Ещё четверо матросов, с ранениями не столь серьёзной тяжести, уныло переступали с ноги на ногу по соседству. И, можно спорить, молились про себя Господу, чтобы он избавил их от общения с адмиралом. Страх перед орлами на погонах почти у любого матроса практически в крови.

Но катер с 'Петра Великого' ещё только готовился подать концы на борт, так что времени у Эбергарда хватало.

— Здорово, братцы! Спасибо за службу геройскую! И от меня спасибо, и от государя нашего, и от Отечества!

— Рады стараться, ваше высокопревосходительство! — попытались стройно выдохнуть раненые. Получилось не очень 'стройно'.

— Да перестаньте, ребята! — Даже обижаете меня, старика. А то я не вижу, что вы в бою за Россию пострадали, и приветствовать аж целого адмирала по уставу не можете.

Это я вам обязан в ноги поклониться за то, что вашими стараниями у империи теперь нет противника на Чёрном море. На нашем море!

И мы выметем с него всех врагов России поганой метлой!

Сегодня вы уничтожили последнюю надежду турок и германцев здесь. Честь вам и слава! И раны ваши случились не напрасными.

Спасибо, братцы! — Андрей не посчитал для себя унизительным поклониться раненым. Ну не до земли, (палубы), конечно... Но для матросов и этого выражения благодарности хватило.

Адмиральский катер отвалил от борта 'Беспокойного' практически одновременно с госпитальным. На остальных эсминцах дела с убитыми-ранеными обстояли похуже. Это и понятно — 'Гневный', 'Дерзкий' и 'Пронзительный' преследовали 'Бреслау' значительно дольше, чем получивший повреждения в машине корабль Зарудного.

Особенно пострадали в этом плане 'Гневный' и 'Пронзительный', которые выходили на дистанцию торпедного выстрела.

Хоть по ним работали на этом расстоянии всего две пушки обречённого германского крейсера, но с четырёх кабельтовых и они натворили дел.

Катер доставил адмирала к уцелевшему трапу 'Пронзительного'. Весь левый борт в надводной части был иссечен осколками, крупных пробоин глаз отметил две, сквозную — возле якорных клюзов и в борту под кормовым торпедным аппаратом почти на уровне палубы.

Встретивший у трапа командир с забинтованной кистью руки поразил бледностью и отсутствием фуражки.

Верхняя палуба и надстройки носили следы приборки учинённого неприятельским огнём погрома. Рваным металлом встречала средняя надстройка, на которой сохранилась только одна шлюпка. Грот-мачту срезало у самого основания, кормовая пушка задрала свой ствол неестественно высоко, стены надстройки носили следы пожара. Палуба у кормового торпедного аппарата оказалась деформированной, из-за чего аппарат так и остался развёрнутым на борт.

-Вам к доктору необходимо, Виктор Николаевич...

-Как только раненных заберут, ваше высокопревосходительство!

-Много?

-Преизрядно. На верхней палубе, — Борсук задумался на несколько мгновений, — почти все. Кто не погиб. Весьма жарко было, осмелюсь вам доложить, ваше высокопревосходительство. Убыль в личном составе основательная. Погиб артиллерийский офицер, заменивший вышедшего из строя дальномерщика. Нижние чины: радиотелеграфист, наводчики первого и второго орудий, подносчики второго орудия, кок. Вышли из строя совершенно первое орудие и пятый минный аппарат. Третье орудие исправно, но ввиду деформации основания из него невозможно вести огонь по целям ближе четырёх миль. Разрушены радиорубка и камбуз, часть офицерских кают, моя в их числе. Разбиты корабельные плавсредства кроме одной четвёрки. Список мелких повреждений составляется. По механической части корабль неисправностей не имеет.

В общей сложности на трёх эсминцах было убито двадцать восемь человек, из них пятеро офицеров. И тридцать один получили ранения различной степени тяжести.

Из командиров пострадал только Борсук, ему оторвало осколком два пальца на левой руке.

Когда Андрей узнал об этом, ему вспомнился адмирал Ямомото, который получил аналогичную травму в Цусимском сражении, и потом пользовался двадцатипроцентной скидкой на маникюр...

Эбергард уже трижды проклял свои понты и приказ разбудить себя к подъёму флага, в результате после адского нервного напряжения прошедших вечера и ночи, удалось урвать всего три часа сна. Кто, спрашивается, мешал отдохнуть хотя бы до десяти утра? Кто бы осудил?

А теперь, во время благодарственного молебна 'Об одолении супостата', глаза проявляли совершенно однозначную тенденцию к 'задраиванию', зевоту удавалось сдерживать с огромным трудом, и вообще спать хотелось зверски. (Более подошёл бы термин 'дьявольски', но не в храме же Божьем...).

Государь был, разумеется, свеж и бодр, и с благоговением слушал протоиерея Адмиралтейского собора. Свита Его Императорского Величества тоже внимала с максимальным благочестием. Морской министр Григорович чинно сопел в свою роскошную бороду, контр-адмирал Нилов, несмотря на достаточно явно доносившееся от него амбре от вчерашнего употребления горячительного, так же выглядел вполне пристойно и даже набожно. Да и остальные члены походного штаба Николая Александровича чувствовали себя весьма комфортно, что и показывали всем своим видом.

А вот искоса поглядывая на своих офицеров, Андрей совершенно явственно наблюдал у них с трудом скрываемую жуткую усталость и так же тщательно маскируемое желание поскорее выбраться из храма и добраться до койки. Хоть и матросской...

А ведь день молебном не заканчивался, государь непременно захочет лично побывать на кораблях участвовавших во вчерашнем бою. Что и осуществит. И придётся таскаться с ним, хотя имеется ещё чёртова уйма неотложных дел на эскадре.

И с Лизой сегодня увидеться не удастся... Богослужение в присутствии самого царя всё-таки — абы кого не пустят. Ни в храм, ни в окрестности.

Понятно, что нынешнюю 'службу безопасности' сделали бы на раз террористы конца двадцатого — начала двадцать первого века. И уничтожили бы как самого императора, так и штаб Черноморского флота, что доставил столь значительное количество неприятностей 'просвещённому германскому миру'.

Уж 'сочинить' и внедрить в толпу какого-нибудь 'шахида' с несколькими килограммами взрывчатки на пузе при мастерстве работы германской разведки особых проблем не представляло бы...

Или из винтовки снять с ближайшей крыши, что монарха, что командующего флотом — тоже не вопрос для приличного стрелка. (Память подсказала Андрею, что нечто подобное уже случалось где-то в Мексике, но всемирный терроризм пока ещё не взял этот метод на вооружение. Пока пытались бороться с неугодным 'начальством' самопальными бомбами, и стрельбой в упор из револьверов).

Молебен наконец закончился, и присутствовавшие стали выходить из собора.

Император не преминул, под магниевыми вспышками фотографов и стрекотанье камер пары кинооператоров, немедленно подойти к командующему флотом и пожать тому руку:

— Приношу благодарность от всей России и от себя лично за столь блестящую победу, адмирал!

— Премного благодарен, ваше императорское величество! — поклонился в ответ Эбергард. — Можете не сомневаться, и я, и весь Черноморский флот, выполним свой долг перед вами и Отечеством со всем возможным рвением.

Андрею было достаточно противно выговаривать эти пустые и бессмысленные слова, но протокол требовал именно чего-то подобного.

— Я хочу побывать на кораблях, побывавших во вчерашнем бою. Понимаю, что вы чрезвычайно утомлены событиями прошедших вечера и ночи, но, если вас не затруднит сопроводить меня...

— Полностью к услугам вашего величества, — поспешил заверить самодержца адмирал.

Хотя про себя, в очередной раз, матернул 'надежду и опору империи': Вот какого хрена ты сегодня мундир капитана первого ранга нацепил? В церкви постоять?

Понятно, что собрался почтить визитами вернувшиеся из боя корабли. Так чего спрашивать: 'Не составите ли компанию?..'

Нет, блин! Типа отвечу: 'Уж больно спать хочется... Извините, ваше императорское величество, но я бы в койку... А вы уж тут без меня флот проинспектируйте...'.

— Тогда на рейд? — император подарил лучезарную улыбку адмиралу.

— Авто ждут, ваше величество. А у Графской пристани уже наготове катера.

— Благодарю вас, Андрей Августович за распорядительность! Едемте!

Никаких накладок по дороге не случилось — автомобили перед данной короткой поездкой были проверены даже более тщательно, чем космический корабль, стартующий на земную орбиту во времена Киселёва.

Катер под императорским штандартом отвалил от Графской даже не дожидаясь адмиральского. Никакой обиды по этому поводу у Андрея не зародилось. Он вообще бы предпочёл избежать какого-либо общения с государем именно сегодня. Хоть сказать и было чего, но нужно для начала привести организм в 'общабельное' состояние...

Но ведёт себя монарх всё-таки по хамски: катер под жёлто-чёрным штандартом направился к 'Дерзкому'. Нет, император, конечно, везде ХОЗЯИН, но ведь можно было бы посоветоваться с 'хозяином пространства'...

Однако, то ли Григорович, то ли Нилов, или ещё кто из флотских, находящихся на катере вместе с Николаем Александровичем, вероятно, дали понять самодержцу, что командующий флотом должен принять его на борту, а не вскарабкаться на корабль после высочайшего восхождения на оный самодержца всероссийского.

Императорский катер вдруг заложил вираж влево, и явно собирался пристроиться в кильватер катера под флагом Эбергарда.

Андрей понял и принял любезность императора. Приказав быстро пришвартоваться к 'Дерзкому', адмирал взлетел на его борт по трапу, отдал честь флагу эсминца, и пожал руку командира корабля.

— Ну как у вас? Готовы?

— Вроде да, ваше высокопревосходительство, — голос Молоса слегка подрагивал. — Что могли — сделали, но времени мало...

— Ладно, что есть — то есть. Только ночью из боя вернулись всё-таки. Не вибрируйте раньше времени, надеюсь, что и сам государь, и министр со свитой поймут...

— Катер подходит, — меланхолично бросил кавторанг.

— Ну и ладно. Бог не выдаст, император не съест, — адмирал попытался внести толику юмора в предстоящее мероприятие, но удивлённо приподнятые брови командира 'Дерзкого' показали, что шутка не удалась.

Вообще-то да: засинонимить монарха со свиньёй из поговорки, весьма рискованная попытка юморить с человеком 'на государевой службе состоящим'...

Катер ошвартовался и государь Великой, Малой, Белой, Червонной и прочих 'русей' поднялся на борт. Вместе с ещё двенадцатью 'паразитами', увешенными эполетами и аксельбантами, которые вот уже который месяц из Ставки мешали России воевать...

Торжественно поздоровавшись с командующим флотом и командиром корабля, император, сопровождаемый свитой, чинно проследовал вдоль строя матросов и офицеров эсминца.

Экипаж корабля, во время этого процесса, не просто 'ел глазами', как предписывалось уставом — просто пожирал своими органами зрения шествовавшего мимо них монарха. Казалось, что до конца строя дойдёт только скелет императора в мундире...

Флот продолжал любить царя. И царь это чувствовал. И не преминул закрепить данное чувство в своих далеко не самых последних верноподданных: