Там, за горизонтом

Что за катаклизм затронул планету по телевизору не говорили, оставив причины за скобками, как и то, что мир сумел удержаться на краю и не рухнуть напоследок в пропасть ядерной войны, из чего Михаил сделал вывод о выживании главных лиц, отвечающих за "красные кнопки" по обе стороны Атлантического и Тихого океанов, как и то, что они сумели каким-то образом связаться между собой и не прихлопнуть жалкие остатки цивилизации ядерными дубинками. Как предполагалось ранее, уцелели те, кто на момент трагедии находился глубоко под землёй или под водой — в метро, в шахтах, тоннелях, на борту субмарин. Поднявшись из бункеров, военные, как единственная организованная сила, быстро взяли под контроль все доступные ресурсы и поставили в строй почти всех выживших в метрополитенах, споткнувшись на тысячах шахтёров и новосибирцах, отказавшихся признавать центральное правительство во главе с президентом. Верховный главнокомандующий сам недолго продержался в этой роли. Стратократы штыками скинули "гаранта" с насиженного кресла, взяв верховную власть в свои руки. С голубого экрана не говорили о военной диктатуре, но право людей в погонах рулить остатками цивилизации не оспаривали. Знамо дело, зомбоящик будто медовой патокой исходил пропагандой. В лучших традициях подавались громкие реляции по восстановлению той или иной структуры или области народного хозяйства и организованного переселения выживших из мегаполиса в сельскую местность. Красной нитью по всему экрану шла забота отцов-командиров и руководящих работников о простых смертных, сиречь гражданах, на плечах которых должно воспрять и зацвести цветами жизни обновлённое государство. О проблемах, ессно, предпочитали умалчивать. Только пару раз прозвучало нечто невнятное о "мёртвых" и "заражённых" землях, причём в новостном репортаже упоминалось об "инсургентах", преследование которых прекратилось на границе таких земель. Так что не всё гладко ныне было в "королевстве Датском", особенно это ярко выразилось, когда во время новостного блока в студию ворвались вооружённые люди. Радостно-похотливый возглас "О! Бабы!" расслышали все собравшиеся у экрана, за ним здоровяк в балаклаве и ручным пулемётом в руках, под панические крики: "Не надо!", в прямом эфире "скосил" оператора и тех, кто находился за камерой, после чего экран покрылся рябью.

-. Интересно, инсургенты, скрывшиеся в заражённых кущах, были сибирского разлива или из местных? — задался вопросом Михаил.

— А нам какая разница? — прагматичная Валентина, как всегда, была права.

— Не, мне пофиг, просто интересно...

Оценив телевизионные новости, особенно зажигательную концовку оных, население "хутора" дружно решило не соваться на запад покуда тамошний плавильный котёл не перекипит, хотя до этого многие начали высказываться в том ключе, что неплохо было бы попытать счастья с переездом. А тут будто бабушка пошептала. Кровавый эфир оказался последней Московской весточкой. То ли телецентр приказал долго жить, то ли спутниковая группировка без управления сдохла. Причин могло быть множество, гадать никто не брался. Вполне возможно, в столице больше не видели смысла в телевещании на мёртвый с их точки зрения регион.

Вроде и выходной, но руки просили дела. Сидя под навесом летней веранды, Михаил выстругивал топорище из высушенной березовой заготовки, одним ухом прислушиваясь к щебечущим на кухне девчатам, варившим обед и клубничное варенье, вторым к гусеничному лязгу на улице.

— Лиза, принеси воды, пожалуйста, — из остановившегося у ворот бульдозера выбрался Сашка Солнцев. Хихикнув, девочка, дежурившая сегодня на входе, сорвалась в дом. Проведя тыльной стороны ладони по лбу и стряхнув пот, Сашка, прищурившись, посмотрел на раскалённое солнце, чьи лучи с утра превратили окружающий мир в настоящее пекло. — Ну и жарища, сдохнуть можно...

— Ну, боец, докладывай, — вместо девочки из дому вышел Бояров, протягивая парню ковш с холодным квасом.

— Закончили, — напившись бодрящего напитка и утерев "усы", отрапортовал Сашка, — минполосу обработали и заезд с трассы я рихтанул, там бы трубу проложить, а то, не ровен час, размоет. У дальних дач кабаны бродят.

— Кабаны? — переспросил Михаил.

— Кабаны или нет, — в своей манере, подпустив ехидцы в голос, ответил Сашка, — но, пару свиней и пять поросят я насчитал. Полосатики...

— Предлагаешь сгонять за свежиной? — ухмыльнулся Михаил.

— Зацем гонять?

— Не "зацем", а зачем. В смысле?

— Без смысла, Михал Палыч, привезено всё, Антоха одну свинью подстрелил на ужин, пусть кто-нибудь сгрузит, а я на "подумать" сгоняю. Прихватило что-то, — закинув на плечо "Сайгу", Солнцев испуганным кроликом ускакал до туалета. Видимо сильно прижало.

— Ружьё оставь! Охотнички, — отпихивая ногой выпрыгивающих около него лаек, Михаил вытащил из кабины тушу, завёрнутую в окровавленную мешковину. — Да будет вам, будет! Отрежу потрохов! Ох, маты-баты, да тут все килограмм пятьдесят, ядрид-мадрид. Витёк, бросай парники, позже польёшь, мне помощь нужна.

Цыкнув на собак, Михаил, хыкнув, взвалил добычу на плечо и понёс её на задний двор, разделывать. Собаки и присоединившиеся к ним кошки дружно потрусили следом. Конкуренция за свежее мясцо в поместье стояла нешуточная.

— Я сейчас, — понятливо кивнул Виктор. Отключив воду, он сходил за ножами, тазом для мяса и стёклышками.

— Лампы принести? — разложив инструмент с точильным бруском на лавке, спросил он.

— Нет, опаливать не будем, какое в июле сало, не нагуляли ещё, так ошкурим, — цепляя к задним ногам свиньи верёвочные петли, сказал Михаил. — Взялись... подвешиваем, крепи петлю...

— Вроде чисто, глянь сам, — выпустив в принесённые тазы потроха и ливер, Михаил, аккуратно отделив желчный пузырь, отрезал от печени свиньи тонкую полоску и плотно зажал её между двумя стёклами.

— Чисто, червей нет, — проверив дичь на заразу, Виктор остро отточенным ножом отмахнул от печени несколько кусков котам и отрезал по куску мякоти с туши псам. — Кишки и шкуру куда?

— В помойную яму за оградой, нечего им тут вонять, голову и ноги в ледник, завтра опалим и на холодец пустим, ливер на пирожки. Э-й, Витя, притормози, дичь зверью не кидай, как бы лапы и хвосты не отбросили.

— Почему? — удивился парень, придерживая в руках вожделенное питомцами лакомство.

— Дикие свиньи, дабы ты был в курсе, часто болеют какой-то гадостью, которая не опасна для человека, но валит с копыт лошадь, не говоря уже о прочей мелочи. Принеси им лучше говяжьей печени и кусок мяса, приготовленного на борщ. Давай мухой, пока они меня тут живьём не сожрали, вишь, как выплясывают.

— Точно, капля никотина убивает лошадь и разрывает хомячка!

— Шустрей, шустрей, никотиновый... — хлопнув дверью, Виктор скрылся в доме, откуда сразу донёсся крик Валентины и обещание прибить родную кровинушку, за кровавые руки и красные следы на холодильнике, такая вот тавтология, закончившаяся едва слышимым через открытое окно шлепком полотенца по неразумному телу.

— Ма-а!

— Я те дам, ма! — под аккомпанемент звучных шлепков, на кухне загромыхала металлическая посуда. — А ну отдай половник! Кому сказала! На!

— ...

— Вырастила на свою голову! А ты чему моего сына учишь?! — миновав резко распахнувшуюся створку окна, выходящую на задний двор, в Михаила полетел кусок мяса.

— Успокойся, мужиком его воспитываю, — поймав несостоявшуюся начинку для борща, Михаил в несколько движение распластал её на куски для собак и кошек.

— А кухню теперь кто отмывать будет? — женщина наполовину высунулась в окно.

— Киндер, кюхе, кирхе — это вотчина женщин, их доля, можно сказать. С кирхе, то есть с церковью, по объективным причинам не задалось, но на кухню мы с Витьком не претендуем, а из малого дитя он вырос. Какой из всего перечисленного вывод?

Грязная тряпка, вылетевшая из окна в сторону Михаила, была гневным ответом на его сентенции. Едва ли не опережая полёт "снаряда", из дома выскочил сам виновник маменькиного гнева.

— Скажи мне, боец, как можно так накосячить, что волны гнева превращаются в это? — дёрнул бровями Михаил, указав взглядом на тряпичный комок, шлёпнувшийся у таза с ливером.

— Да-а, запнулся о коврик, — хлюпнув носом, неопределённо махнул рукой парень.

— И?

— И об холодильник затормозил.

— Так ты ещё и пострадавшая сторона?

— Ну-у, — жеванул губами Виктор, поднимая таз с требухой, — наверно.

— Тогда тем более извинись, иначе быть тебе не раз битым. Не сомневайся, боец, "папахен" плохого нее посоветует.

— Мам, я больше не буду! — крикнул Виктор в окно.

— А тебе больше никто не даст! — донеслось в ответ. — Цицерону тоже, так и передай ему!

— Это она мне гарбуза выкатила, — тяжело вздохнул Михаил, мысленно прощаясь с мечтами на медовый вечер и сладкую ночь. — Витя, ты там случайно не уронил холодильник, а? Или там вмятина в дверце от головы после вашей встречи образовалась, а? А маме на любимую мозоль не наступал, нет? Чего я ещё не знаю?

— Да ничего такого, — пошёл в отказ парень. Обняв руками таз, он правой ногой открыл дверь в дом.

На Валентину иногда находило, резким сменам настроения были подвержены практически все в их маленькой общине, и если Михаил предпочитал изображать бесчувственного чурбана, держа всё в себе, то девушки и Валя, в частности, выплёскивали накипевшее наружу, от чего, порой, доставалось окружающим. Чаще всего страда парни, так как с кончиной человечестве не умерла сакральная истина общей "козлиности" мужиков. Мужчины принимали гнев женской половины с философским спокойствием, ехидно держа в уме полярное к озвученной истине высказывание, что все беды от баб.

Проводив взглядом помощника, Михаил, орудуя одним ножом, будто заправский мясник быстро разделал тушу, после чего отошёл в сторонку и вымыл руки под выведенным на улицу краном. За мясо он не беспокоился, Виктор перетаскает, знает, что куда. Сплюнув в траву, мужчина устроился на завалинке, подставив лицо солнцу.

Валентина злилась, и он знал, откуда растёт корень бед. Валя хотела ребёнка. Хотела и боялась забеременеть, страшась родов, которые некому принимать. Не двадцатилетних же соплюх — студенток делать повитухами. Который день взрослая женщина терзалась сомнениями, подспудно изводя ими Михаила. Ещё Валентина опасалась реакции Саньки и Лизы. Как дети примут нового братика или сестрёнку, пусть ребёнка ещё и в отдалённой перспективе нет? Да и признаться мальцам, что чужая женщина спит с их папой, у неё духу не хватало. И совершенно напрасно на взгляд Михаила. Он ещё в мае поговорил с отпрысками, поинтересовавшись у них, как они относятся к Валентине, на что неожиданно получил двойное одобрение и благословение. Мелкая егоза только хитро усмехнулась, сказав, что не против новой мамы, а уж, что там папы делают с мамами, они сами разберутся, не маленькие чай. Только если Витёк начнёт нос задирать, она ему этот шнобель расквасит, а нечего к Тане подкатывать, когда по нему Вероника сохнет, да и Тане он не нравится, ей... Кто нравится Тане, дочка не договорила, впрочем, мужчина и сам слепцом не был, но ответить молодой девчонке взаимностью не мог. Мешала вбитая в подкорку мораль.

Да, тихо и незаметно народ разбился на парочки, он сам как-то буднично сошёлся с Валентиной. Сначала, как молодой краснеющий пацан, придержал её руку в своей, потом женщина села с ним рядом за столом, весь вечер обжигая его ногу жаром крутого бедра, потом было много всего, окутанного туманом намёков и полунамёков, присыпанных сверху понимающими взглядами молодёжи и одним ревниво-печальным взором. А потом... потом они оказались в одной постели. Один раз, другой... хотя во флигелёк Валентина не переехала из-за вышеперечисленных надуманных причин и боясь, как она со смехом говорила, составить конкуренцию хвостатому воинству.

Так они и маялись по разным углам одного дома, словно тати, тайком пробираясь к друг другу или встречаясь ночами в бане. И смех, и грех, одним словом. Если с детьми он мог вылить успокоительный бальзам на нервы избранницы, то с рождением нового поколения ничем помочь не мог, кроме как принять самое непосредственное участие в его зачатии. Выбор рожать или не рожать целиком и полностью оставался за Валентиной, если только они "не уберегутся". Так сказать, беременность "по факту". В его понимании всё было просто, но не с мужским эмоциональным диапазоном валяющейся на полу расчёски, соревноваться с ранимыми чувствами женщин.

— Мяу! М-р-р, — сверкнув глазищами, Рекс запрыгнул на колени Михаила. Раздобревший котейка всем видом намекал на непозволительный простой человека, который просто обязан потратить время на поглаживания и почёсывания благородного зверя.

— А ты что думаешь, как нам поступить? — почёсывая подставленную Рексом морщинистую спинку, спросил мужчина.

— М-р-р, мыр, — муркнул кот, вывернув шею и посмотрев на хозяина. Мол, глупостями занимаетесь.

— Согласен, глупости и есть.

— Мур, мяу!

— Скажешь тоже, схватить зубами за холку и потребовать прямого ответа. Меня потом от стенки не отскребут.

— Мрр! — дурной ты человек, только так и делается. Это вы, двуногие, понапридумывали разных условностей, от которых страдаете.

— Может быть ты и прав, мелкий.

— Мрям! — утверждающим мявком Рекс показывал, что он всегда прав.

— Пап! — сиреной на весь двор закричала Лиза. — Ты где?

— Господи, доня, ты пароход перекричишь. Береги горло. Что случилось? — спустив Рекса на землю, Михаил подошёл к окну летней кухни.

— Там медведь опять на пасеку пришёл, один улик разломал.

— И что? У Игоря несколько ружей, автомат в прикуску, пусть из дому стрельнет, косолапый и убежит.

— Он без ружья и автомата.

— Как без автомата? — нахмурился Михаил.

— Игорь в туалет пошёл, только рацию с собой захватил и пистолет.

— Это да, с пистолетом на мишку не больно-то покидаешься. Это Маресьеву сказочно повезло с одной пули хозяина тайги завалить. Значит, говоришь, взял его Михайло Потапыч в сортире со спущенными штанами? — запрыгивая в машину и проверяя ружья, уточнил Михаил.

— Ага, — весело ухмыльнулась дочка. — Игорь теперь выйти боится, медведь ближний к туалету улик в ручье утопил* и раскурочил. Шептал мне по рации, чтобы медведь не услышал

— Ещё и пчёлы, — покачал головой Михаил, выезжая за ворота. — Всё фигня, кроме пчёл, да и пчёлы тоже фигня. Когда б мне отдохнуть, а?

Пасеку поселенцы-выживальщики разбили на противоположном конце дачного посёлка, аккурат у склона сопки, на котором росло множество лип и бархата, с другой стороны от двухэтажного кирпичного домика и дачного участка, на котором расположились полста ульев, начиналась болотинка и заброшенные совхозные поля с разнотравьем. По мнению Антона, лучше места не придумаешь — сопка, поля, углублённый прошлым хозяином ручей, протекающий по участку и впадающий в болотинку. Раньше Михаил пчёл не держал, сейчас пришлось вынужденно заняться, пошуровав по пригородам, благо пасечники в деревнях не перевелись. Нет, они-то перевелись, но пчелиные семьи и всё к ним полагающееся осталось. Вощина, рамки, улья, медогонки, дымари и накомарники. В поместье были привезены и тридцати шести литровые молочные бидоны, а также различный инструмент. Антон оказией съездил в город, разорив библиотеку на соответствующую литературу. Ничего не поделаешь, пришлось погружаться в удивительный мир улья.