— Отлично. Я тоже так не думаю. Предположим, что их высекла древняя раса людей, называемых Архитекторами, ныне давно вымершая. Конечно, всё это только гипотеза, предположение, миф, ни на чем не основанный. Но давай вспомним, что наш Вакк начинается водопадом, а он падает из неизвестной пещеры, расположенной где-то над нами. И что за Твинком он уходит ниже уровня нашей самой нижней пещеры. Он устремляется вниз, в пещеру, расположенную под нами. Вода течет туда, куда ей заблагорассудится, так что предположим, что на нижнем уровне поток попадает в одну из подземных расщелин, и, наконец впадает в некое неизвестное нам озеро, воды которого согреты теплом земли настолько, что на них даже зимой не может образоваться лед. А вот теперь представим, что на берегах этого благословенного озера, в этом благословеннейшем месте, живут Берущие, самые могущественные существа в мире. Им принадлежит всё самое лучшее, что есть в этом мире, но они берут главное — знания и силу. Берущие хранят их до тех пор, пока Акха не победит окончательно. Такова их историческая миссия.

— Но раз они хранят их, — задумчиво сказал Юли, — значит, они прячут их и от нас тоже!

Отец Сифанс вдруг мелко захихикал.

— Что ты сказал? Я не расслышал, — он привычно ушел от ответа и довольно поморгал. — Забавную историю я рассказал тебе, да?

Но Юли отнесся более чем серьёзно к "забавной" истории наставника, от которой его бросило в дрожь. Он уже чувствовал, что сейчас решится его судьба, ни более, не менее.

— А как становятся Берущими? Тоже выбирают? — Юли больше не был настроен играть в намеки.

Отец Сифанс опять горько поцокал языком и почмокал губами.

— Да разве можно выбрать в столь избранное общество? Увы, мой мальчик, там нужно родиться. Оно состоит из нескольких могущественных кланов. Там правят прекрасные женщины, которые хранят тепло домашнего очага. Берущие знают все пути этих гор. Говорят, они по своему желанию могут покидать царство Акха и так же легко возвращаться в него. Им всё дается легко, но их законы тяжелы. Если кто-то захочет войти в их избранный круг, ему придется доказать своё право мечом, но человек может это сделать, если он отважен, силен и вдобавок неглуп — как вот ты, например. Да, для того, чтобы попасть в это избранное общество, мне потребовалась бы революция! — отец Сифанс вновь хихикнул, словно наслаждаясь своим богохульством, а Юли растерялся, услышав такую крамолу.

— Святой отец, да ты смеешься надо мной! — возмутился он.

Старый священник с задумчивым видом склонил голову на бок и посмотрел на юношу.

— Ты дикарь, мой юный друг, и наверняка дикарем и умрешь. Но ты не подлец, как думают остальные, и из тебя никогда не выйдет настоящего священника. Именно за это я так тебя и люблю. Пока ты ещё не выбрал свой путь, но я вижу, что это произойдет уже скоро. Тогда мы поговорим с тобой в последний, третий раз. Я не знаю, что тогда будет, но чувствую, что скоро мы простимся навсегда. Твой путь уходит далеко...

На этом они и расстались. Но слова святого отца повергли душу Юли в смятение. Да, отец Сифанс сказал правду: из него никогда не выйдет настоящего священника. Из него получился любитель церковной музыки, и больше ничего. Но его ли в том вина?.. Или тех, кто говорил о святости, думая только о себе?..

Вернувшись в свою келью, Юли плеснул пригоршню ледяной воды на разгоряченный мыслями лоб. Последние его иллюзии были разбиты. Вся иерархическая лестница Панновала не вела к Богу. Она вела только к власти. Вера не давала четкого объяснения того, как религиозное рвение могло бы оживить каменного идола. Оно не могло изменить жизнь людей к лучшему. Слова веры звали лишь к туманной неясности под названием "святость". Но никто из священников не хотел святости. Всё, о чем они мечтали, было местечком потеплее. Даже отец Сифанс. Он смотрел на Юли, как на орудие, пусть и способное перевернуть весь мир в его личных интересах. Осознание этого было таким же грубым, как и прикосновение дерюжного полотенца к лицу.

Юли лежал в спальне и сон не шел к нему. Теперь он уже не сомневался, что сам станет Хранителем. Отец Сифанс скоро умрет, он займет его место. Но вот хочет ли он этого?..

Не так давно он был готов продать душу, чтобы стать Хранителем, узнать древние тайны. Но что это даст ему?..

Перед его глазами стоял отец Сифанс, у которого по сути была отнята жизнь, которого, как и всех святых отцов, лишили женской любви и который жил сейчас среди призраков неосуществленных желаний. Но ему, похоже, уже давно было безразлично, верят ли хоть во что-либо люди, окружающие его на общественной лестнице, неважно, стояли они выше или ниже его. Его постоянные полунамеки и уклончивые ответы свидетельствовали о его глубоком недовольстве собственной жизнью.

Перед Юли развернулись подобные перспективы своей собственной судьбы, и он вдруг понял, что его жизнь здесь будет загублена так же, как жизнь отца Сифанса. Ведь тот уже исполнил его мечты — достиг вершин власти, стал Хранителем... и что ему это дало? Ничего. А Берущие?..

Юли вспомнил рассказы о далеком Панновале, манившие его в дикой пустыне, и сравнил их с рассказами отца Сифанса. Нет, он не позволит поймать себя дважды в одну ловушку! Но что же тогда делать? Чего хотеть?

Охваченный неожиданной яростью, Юли вдруг подумал, что лучше умереть, как подобает мужчине, в дикой пустыне, чем прозябать здесь, в безопасной, но и бесплодной тьме Панновала, подобно жалкой мыши. Да, лучше, даже если для этого придется расстаться с флуччелем и божественными звуками "Олдорандо"!

Гнев заставил его сесть в постели. В его голове шумело от потока противоречивых мыслей. Юли била дрожь от мысли о том, что он сейчас сделает.

В порыве ликования, подобного тому, который охватил его, когда он входил в Рекк, он громко прошептал:

— Я не верю. Я ни во что не верю.

Однако, он верил — верил во власть над себе подобными. Он видел это каждый день. Каждый день приносил ему всё новые свидетельства этой власти. Человек повсеместно угнетал человека, и это было непререкаемой реальностью. Но всё это находилось в области чисто человеческого. И он перестал верить во всё, кроме угнетения человека человеком. Но до той поры, пока эти отношения не выходили из области чисто человеческих, Юли ещё на что-то надеялся. Теперь же он понял, что окончательный перелом в нем произошел, когда он увидел ужасный обряд казни молодого еретика Нааба. Как могли люди позволить, чтобы ненавистный фагор лишил жизни человека, одного из них? Как вообще можно было вырвать горло молодого Нааба, лишив его навсегда речи? Но, может быть, слова Нааба ещё сбудутся? Тогда священники переродятся в процессе самосовершенствования, жизнь людей наполнится смыслом... Каким? Вся эта вера была чушью, как он и думал с самого начала. Умные речи, вкрадчивые священники — вот это было реальностью жизни. А кем был Акха? Никем. И ничем. Пустотой в пустоте. Да, пустой надеждой в тысячах пустых голов. Ведь власть священников — это действительность, а Акха — ничто, только миф, выдумка...

В шелестящей подземным сквозняком тьме он медленно прошептал роковые слова:

— Акха, ты ничто. Я не верю в тебя.

И ощутил, как встали дыбом его почти отсутствующие волосы от охватившего его страха. Что, если?..

Но он не умер на месте. Его не поразил божественный гнев, с ним ничего не случилось, он остался жив. Лишь ветер шумел и завывал в воздушных продухах. Акха был бессилен причинить ему вред, и значит, он не существовал. Но это значило... значило...

Юли вскочил и побежал во мрак подземных галерей — босой, в одной нижней рубашке. Его пальцы стремительно читали рисунок на стенах. Он бежал, пока хватило сил и пока не заныли стертые кончики пальцев. Затем, тяжело дыша, он повернул назад. Кое в чем он всё-таки разобрался за время этого сумасшедшего бега. Знания уже ничего не значили для него. Они были просто набором бессмысленных слов, которые там, снаружи, не давали никакой силы. Он не желал больше подчиняться другим людям, чтобы что-то получить от них. Он сам хотел власти над себе подобными. Отец Сифанс был прав лишь в одном. Власть была единственным способом что-то изменить в этом мире. О да! Вести за собой других людей, изменять их жизнь, делать её лучше — в этом был смысл его жизни.

Когда Юли это понял, буря, бушевавшая в его мозгу, немедленно утихла. Теперь в его голове царила кристальная ясность и мир.

Он вернулся к своей постели. Завтра же он начнет другую жизнь, он начнет действовать. По крайней мере, повиноваться и дальше этим ничтожным священникам он не будет. В конце концов, он наследник правителей Старого Олонеца, а они — просто лгуны. Хватит с него глупой покорности!..

Задремав, он вдруг вздрогнул. Он снова остался один на покрытом снегом склоне холма. Отец покинул его, уведенный фагорами, и он с презрением зашвырнул копьё Алехо в кусты. Он вспомнил резкое движение своей руки, свист летящего копья, которое воткнулось в снег среди голых ветвей зимних зарослей, ощутил острый, как нож, морозный воздух в своих легких.

Резкое движение во сне отогнало дрему. Юли задумался. Почему он вдруг вспомнил всё это?.. К чему бы это ему пришли на ум эти ничтожные подробности забытой жизни?..

Поскольку он не обладал способностью к самоанализу, этот вопрос остался без ответа. Юли повернулся на другой бок и заснул.

На этот раз он спал без сновидений.

* * *

Утром все ночные переживания показались Юли чушью. Сегодня ему предстоял последний и потому особенно важный допрос Усилка. Один инквизитор мог допрашивать свою жертву не более шести раз, и, если он не добивался результата, жертву передавали палачам. Правила в этом отношении были строгие и старшие отцы-инквизиторы бдительно следили за их соблюдением, как раз затем, чтобы избежать сговора инквизиторов и заключенных. Юли как-то не подумал, что раз за разом вызывая к себе Усилка, он сам переводит его в разряд упорного еретика. Теперь же он не мог даже отказаться от этого допроса, так как закон требовал дать заключенному последний шанс сознаться в преступлениях добровольно. Юли понял, что сам загнал себя в ловушку — чтобы спасти Усилка от ужасной смерти, он должен был любой ценой вырвать у него признание. Усилк, увы, ни в чем не желал признаваться. Он не реагировал ни на уговоры, ни даже на побои, к которым прибег к отчаяния Юли.

Сейчас он стоял перед Юли, который восседал в роскошном инквизиторском кресле, искусно вырезанном из цельной глыбы камня, что придавало ему особую значительность и подчеркивало разницу в положении двух мужчин — допросчика и узника. Юли внешне был спокоен. Усилк, сутулый и оборванный, с согбенными плечами и ввалившимися от голода щеками, стоял с ничего не выражающим лицом.

— Мы знаем, что у тебя были сношения с людьми, посягавшими на безопасность Панновала, — уже в тысячный, наверное, раз повторил Юли. — Ты обязан сообщить нам их имена. Это всё, что нам надо от тебя. После этого ты будешь волен отправляться куда тебе угодно, даже вернуться домой, в Вакк.

— Я не знал таких людей. Меня оклеветали.

И вопрос и ответ стали уже традиционными и повторялись изо дня в день. Юли понимал, что слышал их в последний раз. Сегодня он сбежит из Панновала. Его служба закончится. Но он уже понимал, что стал изнеженным в вечном тепле города. Его охотничьи навыки притупились, он не сможет выжить во внешнем мире в одиночку. И ему не хотелось бросать Усилка здесь, на расправу Дравога, который люто ненавидел его за непокорность и упрямство.

Он поднялся с кресла и стал расхаживать вокруг заключенного, не в силах унять своего внезапного волнения. Время допроса уже истекало. Он должен был добиться признания сейчас — или никогда.

— Послушай, Усилк, ты знаешь, что это последняя наша беседа, — Юли заговорил нарочито безучастным тоном, чтобы не выдать охвативших его чувств. — Я ничего против тебя не имею. Поверь, в отличии от Дравога, у меня нет оснований плохо относиться к тебе лично. Как я уже сказал тебе, я знаком с твоими родителями и уважаю их. Но сегодня я встречаюсь с тобой в последний раз. Если ты не признаешься, моё имя будет покрыто позором. Я не хочу этого. Боюсь, мне придется прибегнуть к помощи палачей. Сейчас тебя уведут в пыточную, и ты наверняка помрешь в этой дыре, причем, неизвестно за что.

Неожиданно Усилк заговорил, гордо подняв голову.

— Нет, я знаю, за что я умру, монах! — произнес он неожиданно твердым голосом. — За лучшую жизнь для моего народа, за свободную жизнь!

Юли был удивлен. Он не ожидал такого прямого ответа, так совпадающего с его ночными мыслями. Но это подстегнуло его. Он понизил голос.

— Ну что же, очень хорошо, если ты готов умереть за свободу. Я тоже готов за неё умереть. Поэтому я готов довериться тебе. Слушай меня внимательно. Я вверяю свою жизнь в твои руки. Я не намерен быть священником в этой крысиной норе, я не рожден для того, чтобы раболепствовать перед Акха. Я родился не здесь, а в белой пустыне под открытым небом, далеко на севере, и в этот мир я хочу вернуться. Я помогу тебе сбежать из тюрьмы и возьму тебя с собой. Поверь, я говорю правду! Я не обманываю тебя.

— Пошел прочь, монах. Я не так глуп, как ты думаешь. Этот фокус со мной не пройдет. Не ты первый искушаешь меня... — Усилк с презрением взглянул в глаза Юли. Тот выдержал его взгляд, но вздохнул и нахмурился. Всё оказалось сложнее, чем он думал.

— Поверь мне, я тебя не обманываю, — упрямо повторил он. — Но я не знаю, как мне убедить тебя, что я говорю правду. Как мне доказать это?

Усилк грубо рассмеялся.

— Ты можешь поносить богов и святыни, которым дал обет служить. Это будет забавно.

— Ты думаешь, мне легко говорить такие вещи? — возмутился Юли. — Ты ошибаешься. Да, я жестокий человек, и таким меня сделал Панновал. Но всё же, душа внутри меня протестует против этого. И это тоже заставляет меня восставать против Панновала и его законов. Конечно, они обеспечивают защиту от внешнего мира, сытость и сносные условия жизни простому люду, — но не мне, даже в моей привилегированной роли инквизитора. Почему это так, я не могу сказать, я не знаю. Но я могу сказать, что таков уж мой характер. Я сын дочери вождя, а не жалкий раб чужих законов!

Юли спохватился и прервал поток своих слов. Он сам не понимал, что это такое на него вдруг нашло. Что это с ним? Куда его несет? Почему он исповедуется ничтожному узнику?.. Но если он действительно мужчина, он не должен отказываться от своих мыслей, облеченных в речи.

— Ладно, хватит болтовни. Не в этом дело. Главное в том, что я достану для тебя монашескую сутану. Это легко для меня. Когда ты переоденешься, мы покинем эту камеру. Я проведу тебя в Святилище, а оттуда мы вместе убежим из Панновала. Мы сможем улизнуть через северные ворота, если оба будем одеты охотниками. Их одежду можно забрать в гильдии портных. Ты согласен?