* * *
Заперев дверь и включив верхний свет Вайми почувствовал себя почти в безопасности. Экран, правда, по-прежнему не работал и связаться с кем-либо он не мог.
В томительном бездействии прошло несколько минут. Вайми очень хотел драться вместе с симайа — он уже понял, что на борт "Тайны" как-то проник враг — но сделанное ему на этот счет внушение было достаточно строгим. Впрочем, он охотно наплевал бы на него, окажись у него хоть какое-то серьезное оружие. Лезть в такую драку с ножом было бы слишком глупо.
Потом он услышал какие-то странные звуки — словно где-то под полом или за стенами течет вода. Вайми недоуменно осмотрелся. Обшивка его комнаты была из гладкого голубоватого металла, блестящего, но не зеркального, с закругленными стыками и потому казалась мягкой. Сейчас по ней пробегала странная рябь — совсем как по луже под порывами ветра. Это невольно напомнило ему зиму в родном мире — дождливую и холодную, когда он ёжился, обхватывая голые плечи, в то же время гордясь тем, что так стойко переносит холод, не унижая себя одеждой...
В следующий миг металл ожил, потек, словно жидкость. Из стены выросла рука — длинное гибкое щупальце. Оно схватило оторопевшего Вайми за ногу, повыше лодыжки, сжимаясь с пугающей силой — юноша ощутил, что через миг его кости треснут. Он яростно дернулся, потом, извернувшись, ещё более яростно ударил эту схватившую его дрянь.
Как оказалось, минны вовсе не были одним лишь щитом — их сияние вдруг слилось в ослепительный клинок, легко разрубивший три дюйма ожившей вдруг стали. Отсеченная часть щупальца мгновенно рассыпалась в пыль и Вайми инстинктивно поджал ногу, обхватив ладонями лодыжку — боль была такая, словно на неё рухнуло бревно. Впрочем, пошевелив пальцами на ступне, он тут же убедился, что ничего не поломано.
Потом ему пришлось забыть о своих ощущениях — не менее дюжины щупалец яростно рванулись к нему. На сей раз их концы были плоскими, бритвенно-острыми — они таранили силовое поле, как пики, стараясь добраться до плоти. Вайми не знал, кто сошел с ума — весь мир, корабль или он сам — да и не думал об этом. Он бешено отбивался, рубя направо и налево, отсеченные щупальца рассыпались в искрящийся прах, — однако их место мгновенно занимали новые. Юноша метался и извивался среди них, прежде всего стараясь уберечь руки и ноги — в его мире раны на самом теле или на голове никогда не были настолько опасными. Целая ладонь, способная держать копье, всегда была важнее распоротого бока.
Щупальца-копья роем вились вокруг него, стараясь проникнуть под поле, схватить за руку или ногу бритвенно-острыми петлями и притянуть к стене. Если бы не минны, он уже давно был бы мертв. С ними же он вполне успешно отбивался — и ощутил вдруг совершенно необъяснимое удовольствие от этой безумной схватки.
Продлилось, оно, правда, недолго. Вновь ожил и замерцал экран — и его сияние толстыми зыбкими рукавами потянулось к нему. Само по себе это не казалось опасным — в комнате хватало места, чтобы просто держаться от них подальше — но в этих многоцветных фрактальных узорах было что-то невыносимо чуждое. Вайми вцепился себе ногтями в глаза, и с трудом заставил себя оторвать руки. По его разодранным скулам текла кровь.
Оживший экран отвлек его, и одно из щупалец всё же проникло под поле. Вайми ощутил, как холодный металл, обжигая, погружается в бок. Он вошел пугающе глубоко, потом юноша бешено рванулся и клинок выскользнул из него прежде, чем ожившая сталь пустила в нем ростки, разрывая внутренности. Вайми зажал рукой рану, чувствуя, как по пальцам горячими толчками струится кровь. Его скрутила дикая боль, однако он не знал, насколько это серьезно — как и любой из Глаз Неба, юноша отлично знал все уязвимые (и особенно чуткие) места своего тела, но плохо представлял, что у него внутри. Даже здесь ему почему-то не пришло в голову выяснить это. Он сотни раз разделывал убитых им зверей, но не верил, что в его теле есть такие же мерзкие внутренности. Ему казалось, что внутри он состоит из плотной, однородной массы.
Но даже если и так, он терял кровь. Он зажал рану с такой силой, что она не выступала снаружи. Но он чувствовал, как внутри растекалось тепло. Было похоже, что у него проткнута печень — а если так, то жить ему осталось недолго. Впрочем, он не успевал думать об этом — атаки продолжались со всё возрастающей яростью, а вот отбиваться с одной рукой стало гораздо труднее. В конце концов он подтянул ноги к животу и спрятал лицо в коленях, обхватив их руками, чтобы не видеть, что происходит вокруг. Безумный, ядовитый свет растекался по стенам и Вайми оставалось или закрыть глаза, или просто выцарапать их. Он сжался в тугой комок, чувствуя, как стальные щупальца яростно бьют в силовую подушку, потом вдруг всё прекратилось.
Удивленно подняв голову, Вайми увидел, как дальняя стена его комнаты вдруг вспучилась и с едва уловимой быстротой устремилась к нему. Он испугался, но не успел ничего сделать.
Сквозь комнату, разрывая стены и перекрытия, сжигая их, словно бумажные, прошла волна ослепительно-белого пламени. Вайми наотмашь ударило обо что-то, завертело, понесло. Удары сыпались на него с бешеной быстротой и он не заметил, как потерял сознание.
* * *
В себя он пришел с очень неприятным ощущением — очень жарко и трудно дышать, словно на него навалили груду меховых одеял. Вайми чувствовал, что стал совершенно мокрым от пота.
Юноша помотал головой и осмотрелся. Его окружал странный багровый мир — тускло светящиеся, рдеющие нагромождения искореженной стали, вздыбленные и бесформенные. Теперь он понимал, почему ему так жарко. Тонкие струйки прохладного воздуха щекотали его мокрое тело и, скосив глаза, Вайми увидел, что опоясан раскаленным белым обручем — минны окружили его криогенным полем. Вокруг не было ни обломков, ни дыма — стало быть, не было и воздуха. При каждом выдохе его окружало облачко мельчайшей черной пыли — углерод из разложенного миннами углекислого газа.
При мысли, что он остался один внутри разрушенного корабля, что от ближайшей населенной планеты его отделяют миллионы световых лет, юношу охватил страх. Очень сильный. Он боялся уже не умереть — это, скорее, стало бы облегчением — а что этот мерзкий процесс затянется на несколько дней. Впрочем, может и нет. В боку он ощущал слабую, но противную тянущую боль. Кровь из раны не шла, но голова кружилась и Вайми чувствовал, что очень ослабел. Теперь он вряд ли смог бы идти и даже просто встать, — но здесь это, к счастью, и не требовалось.
Он с удивлением понял, что может двигаться даже в пустоте — стоило ему лишь захотеть, минны ощутимо толкнули его, выбросив углеродную пыль тысячей тотчас же гаснущих синеватых струек плазмы. Юноша поплыл среди искореженных балок, стараясь побыстрее выбраться из этого кошмарного хаоса. Он уже немного привык к невесомости и летел в ней очень быстро.
Минуты через две он вдруг вплыл в обширную звездообразную полость. Её стены состояли из острых гребней, шпилей оплавленной стали, разделяющих глубокие, зияющие туннели. Свечение здесь было более ярким, желто-красным, и сияющий пояс вокруг Вайми тоже стал шире: он был, очевидно, в самом эпицентре взрыва. Эта кошмарная каверна была не меньше ста метров в диаметре. Только ядерный заряд мог вызвать такие разрушения и Вайми вновь стало очень неуютно. Силовое поле защищало его от нейтронов и альфа-частиц — но гамма-излучение проходило сквозь него свободно, и он, скорее всего, был уже мертв. Вайми слишком мало знал о радиации, чтобы поверить в это, однако он развернулся и помчался прочь, — хотя и не смог бы сказать, куда теперь надеется попасть.
По мере его отступления сияние раскаленной стали постепенно тускнело и гасло. Вскоре он замер в полном мраке, но минны смогли помочь ему и здесь. Их силовое поле засветилось, бросая на стены голубоватые отблески. Но их сияние не доставало далеко, а нагромождения искореженных конструкций становились всё более плотными. Вайми бросался то туда, то сюда, но нигде не мог найти выхода. Он скользил, извивался ужом в тесных щелях, путался, много раз возвращался назад, потом, расталкивая завалы силовым полем, всё же выбрался в выжженый, однако вполне узнаваемый коридор и стремительно помчался по нему. Радость его, впрочем, оказалась короткой — почти тут же он увидел впереди броневую плиту аварийного затвора. Юноша подплыл к ней и попытался открыть, но не смог — то ли замки вышли из строя, то ли щит просто заклинило от взрыва. Он вернулся к поперечному проходу и полетел вбок. К его величайшей радости второй затвор оказался исправным. Но за ним его ждало нечто несравненно худшее, чем пустота — за броневой плитой в его зрачки ударил ядовитый, радужный свет.
Вайми попытался закрыть глаза. Его ресницы дрогнули, потом затрепетали, но не сомкнулись.
Было уже слишком поздно.
* * *
Теперь юноша едва сознавал, что ажурные радужные рукава окутывают, оплетают его тело, проникают в него. В него хлынул поток чуждых мыслей — он совершенно не понимал их, но был вынужден их думать, и это оказалось мучительно и тяжело. Он таял, растворялся в них — участь гораздо хуже смерти. Но он пытался бороться — его сильное тело бессмысленно билось, изо рта вылетали какие-то странные звуки. Потом, уже почти исчезнув, он вдруг понял, чем вытеснить незваных пришельцев из своей головы. Он попытался вспомнить сразу всё, что видел — и вся его жизнь, все образы, рожденные его воображением, хлынули в него. Но не только: они устремились наружу.
Вайми осознал, что уже не является отдельным: он стал частью чего-то невообразимо большего, но это соотношение очень быстро менялось. Все те образы-призраки, что с раннего детства теснились в его голове и развернуть которые ему не хватало ни воображения, ни ума, теперь бешеным потоком рвались из него, обретая невыносимо прекрасные формы. Это удовольствие было объемным, даже более, чем объемным — в этом пространстве было много больше трех измерений. Образы рождались в нем из ничего, мгновенно обретали форму, обрастали деталями — невообразимым множеством их — и устремлялись наружу, но не затем, чтобы исчезнуть, а чтобы застыть в своем чистом совершенстве, и это всё длилось... и длилось... и длилось...
Но это был очень тяжелый труд — а силы Вайми были далеко не беспредельны. Он очень скоро исчерпал их до дна, но темнота, принявшая его, была теплой и мягкой.
* * *
Когда он проснулся, ему было очень хорошо. Он лежал нагим на пушистом, гладком, теплом мехе и какое-то время бездумно потягивался на нем, наслаждаясь его прикосновением к коже. Сначала он не понимал, почему ему так уютно, потом вспомнил. Он помнил всё, до мельчайших подробностей — но случившееся уже не пугало его и не казалось ему странным.
Однако сейчас всё это было далеко от него: Вайми слишком хотел есть, чтобы рассуждать отвлеченно. Он сел и встряхнул волосами, осматриваясь.
Он был в своей комнате — по крайней мере, это помещение выглядело, как его прежняя комната. Наммилайна сидела перед ним, в почти молитвенной позе, и это напугало юношу. Он с тревогой посмотрел на себя — но тут же понял, что не изменился. От раны в боку не осталось и следа, но он вовсе не жалел об этом.
Рядом с постелью, на полу, стояло большое блюдо с какими-то желтыми плодами. Вайми бездумно протянул руку и взял один. Вкус оказался удивительным и он, не вставая, начал есть, с жадностью, которая едва ли делала ему честь. Наммилайна молча смотрела на него, но юноша лишь перевернулся на живот: он был слишком занят.
Насытившись, он ненадолго задремал, уткнувшись лицом в руки. Потом лениво поднял ресницы.
— Извини, — сказал он, натягивая на себя одеяло. — Что это было? Что случилось?
Наммилайна пожала плечами.
— В общем, ничего необычного. Мы нарвались на защиту. Это нам надлежало предвидеть, но мы не знали, с чем столкнемся. Хара слишком стара...
— Что за защита?
— От воров, Вайми. От всех, кто решит присвоить чужие знания и труд. В Хару была встроена программа, которая превращает её в боевую машину в таких случаях. Её оружием был Йалис. Но наше мироздание изменилось слишком сильно. Она не могла сражаться в нем так, как ожидали создатели, и потому мы с ней справились. Но это была пиррова победа: от Хары осталась лишь туманность. Стерильная атомарная пыль. Секреты Тэйариин — не из тех, что даются в чужие руки.
— А потом? Что было на борту "Тайны"?
Она помолчала.
— Информация — это самое мощное оружие, Вайми. Она может изменить то, что её обрабатывает — а наши компьютеры могут изменять форму "Тайны". Если проще, наш корабль перестал быть нашим собственным. Мы взорвали все компьютеры, но не смогли прекратить это. Если бы сюда вскоре не прибыли другие наши корабли, мы бы все погибли. А может, и не только мы — "Тайна" превратилась бы в одержимый корабль-убийцу, способный разносить заразу вновь и вновь, и никто не знает, где бы всё это закончилось. К счастью, эта дрянь не добралась до Йалис-реактора — случись это, нас уже не было бы — но она проникла слишком глубоко.
— Кто-нибудь погиб?
— Мы потеряли восемьдесят тысяч симайа. Всех, чья память была связана с Сетью. Они все стали частью врага и пали вместе с ним. Именно из-за таких вот... случайностей нас так мало. Гибнут слишком многие...
— Сергей жив?
— Разумеется. Нас, отдельных, не так просто убить.
— А Лэйми?
— Его тело разрушено. Матрица памяти цела, но теперь восстановление займет много времени. В нем тоже скрывалась... часть Хары. Это было неприглядное зрелище, Вайми. Обычно люди не подвержены самопроизвольному распаду на части. Особенно на такие, которые самостоятельно... ведут себя.
— А я?
— Мы думаем, что именно из-за тебя всё это прекратилось. Тэйариин не были убийцами, Вайми. Они всего лишь хотели, чтобы накопленные ими знания не пошли во зло. Их оружие наделено разумом: оно не поражает без разбора правых и виноватых. Наткнувшись на марьют, оно отключилось. Хотя для этого мало прекрасной души, юноша. Нужно стать сильнее того, что пришло убить. Ты смог. Но для всех нас было бы лучше умереть, чем спастись таким вот образом.
— Почему?
— Мало чести выжить, бросив в бой безоружного мальчишку. Любой из нас мог сделать то же, что и ты, Вайми. Но никто не решился... стать одним целым с Харой. Или мы просто не были достаточно чисты. Это печальная победа.
— Но я жив. Разве нет?
— Когда мы нашли тебя, ты уже умер — просто минны погрузили твое тело в стазис и не дали ему сгнить. Ты потерял почти всю кровь и кумма настигла тебя уже в агонии. Именно поэтому она стала... столь изобильной. Но не только ты проник в Тэйариин. Они тоже проникли в тебя. Теперь они все обратились в прах, но ты — нет. И в тебе осталась... какая-то ИХ часть. Я не знаю, какая. Быть может, теперь Хара — это ты.
— Это плохо?
— Скорее, наоборот. Но мы слишком плохо понимаем такие вещи. Вернуть тебе жизнь было легко. Но вернуть долг за наши жизни мы вряд ли сможем. Мы не будем убирать того, что породила кумма. Никогда. Но разве этого будет довольно?
