Йэннимурская эра

Разнообразие наших свершений было огромным, но главная их последовательность отмечена борьбой Конечного с Бесконечным, отражением которой оказываются Необходимость и Случай. В тех Универсумах, где уровень случайности высок, психическая индивидуальность становится странствующим феноменом. Мы не можем за ним уследить, но можем воссоздать костяк таких превращений: когда там возникает Кто-то, Какой-то, то его связи с телесным субстратом столь хрупки, зависят от столь могущественных флуктуаций, что его неповторимая индивидуальность перебрасывается, перескакивает, проникает из тела в тело. Философия тамошних жителей, вероятно, пытается сладить с этой добавочной трудностью — эфемерностью перекати-духа; тут легко завязнуть в трясине представлений, согласно которым "дух" есть нечто не зависящее от "материи"...

Станислав Лем. "Записки Всемогущего".

Пролог. Начала.

Вайми сидел на полу, нагой, словно пленник, сплетя босые ноги, опустив ресницы. Его ладони спокойно лежали на бедрах, лицо стало сосредоточенным и хмурым. Он изо всех сил старался вспомнить, что молнией сверкнуло в темноте стазиса — наверное, не-переход, но он принес не боль, какой его пугали. Казалось, что темнота треснула — и в ослепляющей трещине открылось... ну вот что?

Дразнящие призраки образов щекотали хищное облако мыслей, но никак не давались в их алчные щупальца. Он бы давно плюнул на всё это... если бы не знал, что там что-то БЫЛО. Что-то ошеломляюще, сияюще огромное — и оно пропало, как сон при слишком быстром пробуждении. Видение не исчезло, оно всё еще оставалось внутри, в нем — и невозможность затащить его под множество внутренних глаз его души едва не доводила юношу до бешенства. Он даже впился в кожу ногтями — но боль делу никак не помогла. Он не знал, что тут ещё можно сделать — хотелось взмыть в воздух и засиять, словно солнце, — но короткий мелодичный звук прервал его размышления. Вайми вздрогнул, очнувшись, и повернул голову.

Ему отвели просторную и полутемную комнату — совершенно пустую, лишь одна из её стен тлела пушистой стылой пылью бесчисленных тусклых звезд. Легкие движения его рук заставляли их плыть, словно снег в порывах ветра, и, "оглянувшись", он видел "Тайну" — корабль-крепость, корабль-мир, одетый в неразрушимую броню из нейтрида. Двадцать миль длины, восемь триллионов тонн массы покоя. И он сам — где-то внутри.

Сейчас "Тайна" одиноко парила в пустоте, вдали от всех звезд. Окружавшее её толстое кольцо криогенного поля, накаленное, почти белое у кормовых дюз, краснело и гасло у носовых приемников. Свет поля слабо отблескивал на идеальных зеркалах узкой уступчатой пирамиды корабля, но сам он был неподвижен и темен, словно астероид, затерявшийся в пустоте миллиарды лет назад. Его населяло почти три миллиона новых соплеменников юноши — но, вот зараза, им не было до него дела.

Звук повторился. Вайми со вздохом протянул руку. Он коснулся одного из огоньков над нижним обрезом экрана — не похожих на звезды — и дверь словно растаяла. На зеркальной плите, как вода, проступил просторный коридор. Вдоль рядов серебристо светящихся растений — увы, искусственных, — беззвучно скользили сиявшие дымчатым золотом шары. Их украшали плавающие созвездия глаз, и один из шаров парил сейчас перед дверью. Расплывшись на мгновение, он перетек в изящную девушку с неестественно чистым и красивым лицом. Темно-фиолетовые и пугающе-черные пятна на её туманной, пушистой тунике переливались в медленной борьбе, словно в каком-то странном сне.

— Вайми, — сказала она. — Открой. Хватит дуться.

Юноша вздохнул и коротко взмахнул ладонью. Он до сих пор не знал, откроет ли это замок или разрешит гостье самой открыть его.

Дверь плавно, беззвучно уплыла в стену. Вайми легко, одним движением, встал и повернулся к девушке. Он не был смущен, она тоже — но явно недовольна.

— Твой брат подарил тебе тунику, — сказала она. — Почему ты не носишь её?

Вайми вдруг слабо улыбнулся.

— Наммилайна, я красивый?

— Насколько это возможно для живого существа, — бесстрастно подтвердила она. На спутанной гриве полуночно-черных волос юноши влажно отблескивал свет, а его сильное и гибкое тело казалось отлитым из тусклого темного золота.

— Тогда зачем мне ещё что-нибудь? Это будет... обманом. Я должен выглядеть так, как есть. Когда я перестану быть красивым, я умру.

— Ты не умрешь, даже если очень этого захочешь. Могу добавить, что для меня твое желание умереть оскорбительно.

Вайми обиженно фыркнул.

— Я не хочу умирать. Но когда я перестану быть красивым — зачем мне тогда жить?

— О, ты не перестанешь. Ты станешь таким же, как мы. Как твой брат.

— Но я не хочу!

— Пока тебе и не нужно хотеть. И у тебя будет время всё понять. А пока — мне нужно одеть тебя. Здесь это необходимо.

Вайми хмуро взглянул на неё.

— Ты можешь одевать меня во что угодно — когда я перестану дышать.

Наммилайна слабо улыбнулась.

— Наши мечты становятся упрямыми, когда вырастают. Хорошо, попробуем иначе.

Одно из прозрачных окошек в стене распахнулось, выпустив рой странных летающих вещей — серебряных прямоугольников размером с фалангу пальца юноши. На переднем торце каждого блестел темный глазок, всё остальное — в узоре тончайших запутанных линий. Они закружились вокруг Вайми, и его вдруг окутало расплывчатое бледное сияние. Оно уплотнилось, осело, словно прилипнув к коже — и он с удивлением увидел на себе тунику, точно такую же, как подарок Вайэрси. И не иллюзию — его рука коснулась чего-то податливого, упругого, однако непреодолимого. Но его кожа ничего не ощущала — лишь множество струек тёплого воздуха скользило по нагому телу. Казалось, вокруг летает множество жуков, и Вайми с трудом подавил дрожь.

— Что это? — стараясь быть спокойным, спросил он.

— Это минны, Спутники. Ни одно живое существо на борту "Тайны" не может обходиться без них. Их силовые поля защитят тебя, если ты упадешь с высоты, или отклонят лазерный луч — не очень сильный. Они согреют тебя, если ты мерзнешь, и охладят в жару. А также, конечно, изобразят любую одежду, какую ты сможешь представить.

— Я могу... ими управлять?

— Разумеется.

— Как?

— Они чувствуют твои желания. Нужно лишь установить с ними связь. Учти, это требует практики...

Несколько минут Вайми старался нащупать минн в своих мыслях — а потом подчинить их. Сначала, несмотря на пояснения Наммилайны, у него ничего не получалось — он словно пытался схватить тень. Наконец, он вдруг, словно на стенку, наткнулся на рой образов, явно обитающих не в нем, но таких же подвижных для его внутренного взгляда. Всего одна мысль — и его туника засияла, как расплавленное золото, потом вовсе исчезла — вместо своего тела он видел лишь пятно дрожащего, как от жары, воздуха. С большим трудом Вайми вернул одежде прежний вид.

— А что ещё они могут? — с детским любопытством спросил он.

— Если ты как-то попадешь в вакуум, минны не дадут воздуху вокруг тебя разлететься, и будут разлагать углекислый газ, чтобы ты смог дышать. Они не дадут тебе также сгореть или утонуть. С их помощью можно говорить с любым из нас. Везде. Ну, и ещё летать, конечно.

Вайми задумчиво прикусил губу — и тут же пообещал себе как следует во всем этом разобраться. Но внезапное богатство подарка его встревожило.

— И они слушаются только меня?

— Только тебя. Минны — твоя вторая кожа.

— Я могу... от них избавиться?

— Да. Очень легко. Но по отношению к нам это будет нечестно.

— Почему?

— Из всех обитателей корабля ты — звено наименьшей прочности. Мы не можем запустить его двигатели на полную мощность из опасения повредить тебе. А это может подвергнуть всех нас опасности. Ты понимаешь?

Вайми опустил голову.

— Да. Но разве не проще тогда вернуть меня в игру, из которой я вышел?

Наммилайна остро взглянула на него.

— Разве ты сам хочешь этого?

— Нет!

— Тогда как же мы можем?

— Но ведь вы смогли — засунули меня в статическое поле во время полета. Я был просто мёртвой глыбой в нем. Я даже не запомнил перехода!

— Нам пришлось так поступить. Для живых существ не-переход очень неприятен. Он подобен погружению в ванну с расплавленной сталью. Это не убило бы тебя, но причинило бы боль. Невыносимо сильную.

— Тогда почему вы не оставили меня в стазисе?

— Ты этого хотел?

— Нет. Но... кто я для вас? Игрушка, выпавшая из игры, не более. Копия другого, настоящего Вайми, которая не может, не должна существовать.

— Послушай меня, юноша, — на лице Наммилайны не отражалось ничего — только бесконечное терпение. — Создав тебя, Вайэрси нарушил законы: и такие игры, и воплощение их персонажей запрещены. Это правда. Но он был должен освободить тебя — и любой из нас поступил бы так же. Если виртуальная копия достигает уровня оригинала — а ты кое-в-чем даже лучше — уничтожение её становится убийством.

— Тогда кто же я?

— Ребёнок. Такой же, как все остальные наши дети. И потому самое ценное из всех существ на борту "Тайны". Я знаю, что тебе очень одиноко здесь, но мы не можем прервать полет. Это спасательная экспедиция: если мы повернем назад, будут потеряны очень многие жизни.

— А где мы сейчас?

— На самом краю Йэннимурского Объема, проще говоря — на нашей границе. Здесь обнаружили космическую станцию необычайной древности. Возможно, ей несколько миллиардов лет. Её обитатели, как и ты когда-то, спят в виртуальном мире. Мы везем специальные устройства, чтобы спасти их, и сейчас "Тайна" ведет поиск. Найти эту станцию, затерянную в пустоте, непросто, но мы должны.

— Там ваши соплеменники?

— Нет, разумеется. Мы не знаем даже, кто они.

— Тогда — зачем?

Наммилайна вздохнула.

— Ты не хочешь узнать, каким был мир пять миллиардов лет назад?

— Хочу, разумеется. Очень.

— Они могут нам это рассказать. И очень во многом помочь. В конце концов, неужели тебе их не жалко?

Вайми опустил глаза.

— Но мы ведь не знаем, какие они — стоит ли нам их спасать.

Наммилайна пожала плечами.

— В Йэннимуре считают союзными все расы, которые не стараются причинить нам вреда. Обычно это окупается. Неужели ты их боишься?

— Нет. Извини. Я... я глупый.

— Ты просто очень молодой. Теперь я понимаю, зачем Вайэрси вытащил тебя. Ты — марьют, живая драгоценность.

— О, — Вайми удивленно приоткрыл рот. — Почему драгоценность?

- Марьют очень редки — а ведь только они могут пройти Трансформу. Чтобы стать симайа, мало просто быть хорошим и хорошо работать. Мало даже создавать что-то новое. Нужно творить что-то хорошее и неизвестное раньше, а это теперь очень трудно из-за колоссального объема уже созданного. В общем, марьют — это подлинные творцы красоты. А ты, вдобавок — наш соплеменник, самый чистокровный золотой айа из всех, какие только могут быть. Это не похвала — полукровки обычно умнее и способнее — но принадлежать к Исходной Линии, к Детям Файау по-прежнему очень важно.

— Так значит, я не человек? — спросил Вайми.

Наммилайна тихо рассмеялась.

— Нет. Твой брат, Вайэрси, любит людей. Они хороший народ — в большинстве — и ему захотелось узнать, как поведем себя мы, если будем считать себя людьми. Ты считаешь себя человеком, но ты — золотой айа, йэннимурец, Первая Форма, ребенок.

— А Вторая Форма — это вы все? Эти... шары?

— Да. Мы называем себя симайа. И наша форма зависит лишь от нужды или желания. Мы не связаны, как ты, одним обликом.

— И я смогу остаться прежним?

— Только внешне. И только пока ты хочешь этого. Но мы изначально не были людьми — а воссоздавая нас, Файау изменила наши тела очень сильно. Даже в Первой Форме у нас нет ДНК — наша плазма наследственности состоит из пептидно-нуклеиновых кислот. Нет эритроцитов — наш гемоглобин содержится в белковых глобулах намного меньшего размера. В нашей нервной системе есть наносеть. Именно благодаря ей ты сейчас управляешь миннами, а копии твоей памяти пишутся на антологические матрицы, и если ты всё-таки умрешь — мы восстановим твое тело и твое сознание.

Вайми вздохнул. Всё это он уже знал, и это знание отчасти пугало его. К счастью, большей части отличий он не видел — но вот не заметить своих вертикальных зрачков он не мог. Это ему даже нравилось, и его зрение стало более острым, но его лицо казалось из-за этого немного чужим и диковатым. Цвет глаз — темно-синий — к счастью, остался прежним. У многих симайа глаза были рыжие, фиолетовые, зеленые, иногда со звездообразными зрачками или с целым созвездием их. Глаза Наммилайны ярко серебрились, как матовый алмаз, и их свечение немного пугало его. Неужели они находят всё это красивым?

— Я знаю, что тебе не хватает твоего леса, — сказала Наммилайна. Она всегда очень точно понимала его чувства. — Но мы можем его воссоздать. Я покажу тебе...

— Мне не хватает друзей, моего племени, — перебил Вайми. — Когда я смогу увидеть Лину?

— Лину Тутанекай? Боюсь, что нескоро. Сейчас её йэнна восстановливает жизнь на планетах Сектора Атриа. Когда мы вернемся к Центральной, к Ана-Йэ, ты сможешь полететь к ней, но я не обещаю, что нужный корабль ты найдешь сразу. И сама Ана-Йэ — в одиннадцати миллиардах лет пути света. Даже "Тайна" не сможет покрыть их все одним прыжком: нужны две или три остановки. А от Ана-Йэ до Сектора Атриа нужно лететь год или больше. И такие полеты далеко не всегда безопасны.

— Почему?

Наммилайна пожала плечами.

— Нет абсолютно надежных механизмов. Любая машина может сломаться. Любое, даже самое совершенное существо может повести себя неправильно. Другие опасности космических странствий ничтожны по сравнению с этой. Но вероятность гибели всё же очень мала. Честно говоря, если бы я могла, я бы не отпустила тебя. Восемь тысяч лет назад Йэннимур воевал с Древнейшими, с Мроо. Война закончилась тем, что мы уничтожили друг друга — с той единственной разницей, что Файау спасла наших детей. Нас полтора триллиона, Вайми, а было двадцать. Двадцать — и за восемь тысяч лет нас стало больше всего в полтора раза! Нам катастрофически не хватает чистых душ, ведь после Йалис-Йэ в нашем Объеме не осталось жизни, а прежних симайа, живших до Катастрофы, теперь слишком мало. Твой брат — один из них.

— Сколько... сколько же ему лет?

— Больше двадцати тысяч. Он — один из Первых Двухсот, первых золотых айа, не рожденных, а созданных Файау. Быть его братом — большая честь.

— Тогда почему же он остался там... один?

— Я думаю, он чувствует вину.

— Какую вину? Перед кем?

— Это знает только он сам.

Эта идея Вайми не понравилась. В ней было нечто, смутно тревожное. Наверное, чтобы отвлечься от неё, он спросил:

— Интересно, были ли... есть ли ещё такие, как я, — рожденные в виртуальном мире, но выросшие из него?

Наммилайна пожала плечами.

— По-настоящему хорошее должно рождаться одновременно во многих местах. Но я ничего не знаю об этом. Быть может где-то, очень далеко...

* * *

Коридор был великолепен. По его потолку волнами катился светящийся туман, отливавший расплавленной медью и золотом. Шершавый упругий пол покрывали подвижные живые узоры, — они струились и переливались под ногой. Толстые стены были прозрачны до невидимости. За правой темнели джунгли — сумрачная глубина зелени с редкими пятнами ослепительно ярких цветов. За левой светилась заполняющая почти полнеба желто-красная сфера Таллара. Сквозь бритвенно-острое кружево колец просвечивали струйчатые, словно бы жидкие течения темных облаков на экваторе. Так же ясно был виден узкий серп темноты с левого бока и тысячи ярко вспыхивающих и гаснущих в нём точек атмосферных разрядов. Легко, в подробностях, смотрелись три межпоясных вихря: рваный вал внешнего приподнятого обвода, пушистое круглое плато и четкая отвесная воронка глаза бури. Диаметр каждой был двести-триста миль, но отсюда они казались иглами абсолютной тьмы, лишь чуть побольше точек. Между ними, волоча по тучам черное пятно тени, медленно плыла Аннита — зеленоватый диск трех угловых градусов в диаметре, с геометрически четким узором пятен и яркими белыми искрами автоматических заводов, рассыпанных по ним.

Пара, идущая по этому коридору, также была весьма примечательна. Обоим на вид лет по двадцать, оба босые, с серебряными браслетами у щиколоток, но на этом их сходство кончалось. Юноша — рослый, гибкий, крепкий, одет в подбитую очень густым пепельно-серым мехом тунику из небольших, неправильной формы пластин. Отражая свет, они сияли ртутным серебром, в тени казались непроглядно черными. В их стыках блестели мириады крохотных черных глазок. Между ними росли короткие иглы, так густо, что почти казались шерстью, но, когда юноша касался туники локтем, иглы мгновенно прятались, потом показывались вновь. Тяжелый сегментированный пояс выглядел так же, только глазки и иглы побольше. У юноши были длинные черные волосы и длинные зелёные глаза, сейчас сонно прикрытые, светлая кожа, высокие скулы, по-мальчишески пухлые губы. На красивом лице — выражение ленивой, снисходительной насмешки.

Девушка не уступала ему в росте, её ловкие и отточенные движения завораживали страшноватой грацией. О фигуре нельзя было сказать ничего — её скрывала масса радужно переливающихся бус, свисающих до колен и до локтей. Темно-фиолетовые волосы заплетены во множество тонких косичек, кончавшихся медными когтями. Стянутые в высокий пучок на макушке, они, словно щупальца, струились по спине, доставая до бедер. Пучок косичек обрамлял венок из больших темно-зеленых листьев и множества мелких белых цветов, таких свежих, что, казалось, они росли там. Её блестящая кожа была темно-золотой, скулы тоже высокими, нос — короткий и закругленный. Большие, длинные глаза, косо поднятые к вискам, сияли ртутным, непроницаемым зеркалом. Уголки красиво очерченных губ загнуты вниз, придавая лицу хмурое выражение.

— Предсказуемая неудача, госпожа Верховный Ученый, — юноша смотрел вниз, на ветвящиеся струи радужного света, что молниями разбегались из-под его босых ног. — Вы так и не смогли раскрыть секрет ару, и решили обратиться к грубой силе. Я бы сказал даже, к очень грубой.

— Зато это наверняка сработает, Аннит, — девушка пожала плечами. — Мощность Бездны будет в восемь раз больше. Дальность — до шестисот миллионов миль. На таком расстоянии Деформатор ничего не сможет сделать.

— Глубины выброса не хватит, и ты сама это знаешь, — ответил Аннит. — Глупая трата ресурсов, не более того.

— По крайней мере, Бездна сможет увести верфь в безопасное место, и у нас будет время для более... глубоких изысканий.

Аннит Охэйо вздохнул.

— Маула, я давно уже говорю Мэтлаю, что нам нужны нормальные крейсеры вместо твоих Ловушек. Двадцать четыре тысячи торпед, — этого вполне хватит.

— Торпеды взрывоопасны. Шансы на успех ничтожны.

— Можно поставить торпеды на Разведчики. Если разработать торпеды с гамма-лазерами — то справится и один.

— А кто должен этим заниматься? — спросила Маула. — Мэтлай? Может быть, я? Война может начаться в любой миг, и наши шансы на победу незначительны. Если ару уничтожат верфь — они выкинут нас из галактики. Я думаю, ты это понимаешь. И, вместо того, чтобы доводить до ума наши торпеды, ты возишься тут с марьют!

Охэйо замер и глубоко вздохнул.

— Ну хорошо, допустим, я увлекся. Но я смог достичь успеха... кажется.

— И что же это за успех? — спросила Маула.

— Смотри, — Охэйо коснулся тяжелого браслета на запястье.

За прозрачной стеной раскатилась мелодичная трель. Через минуту из зарослей показался другой юноша, всего лет восемнадцати, одетый лишь в кусок алого шелка, повязанный вокруг бедер. Маула внимательно разглядывала его. Гибкое тело юноши состояло, казалось, из одних красиво скругленных мышц, гладкая кожа отблескивала влажным темным золотом. Грудь была широкой, живот впалый. Масса блестящих черных волос, спутанных крупными кольцами, отброшенная за уши, падала на спину. Скулы тоже были высокие, глаза — большие, широко расставленные и длинные, удивительного темно-синего цвета.

— Какая прелесть! Это марьют для любви?

— Выглядит им. Можешь познакомиться ближе, — Охэйо вновь коснулся браслета, и часть стены ушла в пол.

Маула вошла внутрь, осторожно подбираясь к марьют. Юноша внимательно следил за ней, готовый исчезнуть при любом её слишком резком движении. Он весь казался ей иллюстрацией из какой-то забытой книги, слишком красивой, чтобы отражать реальность.

— Можешь попытаться поймать его, — насмешливо предложил Охэйо. Юноша встрепенулся.

— Он понимает, что мы говорим?

— Разумеется. И сам говорит так же хорошо. Малла, если ты намнешь бока этой наглой девице, она не обидится. Верно, Маула?

Она фыркнула и потянулась за трофейным факельником, стараясь, чтобы движение не выглядело угрожающим. Тем не менее, оно было именно таким, и юноша не оглядываясь отпрыгнул на три шага назад, повернулся, готовый в следующий миг скрыться. Маула не сомневалась, что искать его в зарослях — занятие бесполезное, даже с помощью биометра. Одним скользящим движением она отстегнула факельник и подняла его, переводя в парализующий режим. Поток фиолетово-зеленого света сбил юношу с ног. Распластанное тело лежало как мертвое. Маула, нахмурившись, подошла к нему, поддела носком за плечо, стараясь перевернуть...

Взметнувшаяся рука выхватила у неё факельник, затем сомкнутые босые ноги ударили её в живот так, что она отлетела шагов на пять. Малла мгновенно вскочил.

Маула тут же перекатилась и поднялась на ноги, но юноша уже навел факельник. Второй поток света швырнул её на землю. Охэйо поднял руку. Малла замер, и, когда Маула опомнилась, неохотно отдал ей оружие. Когда она вышла, Охэйо закрыл стену.

— Он притворился! — возмутилась она. — И... он не мог опомниться так быстро! Факельник...

Охэйо насмешливо посмотрел на неё. В его длинных глазах не осталось и следа почтения.

— Нервная сеть шунтирована наносталью. Я делаю марьют не для того, чтобы кто-нибудь резал их на ленточки перочинным ножом. Как видишь, он может за себя постоять. Я натравил на него пять парней из твоей последней боевой линии Б-1Б — он побил всех, отделавшись несколькими синяками.

Маула с сомнением хмыкнула.

— Как там его зовут?

— Малла. Если испытания пройдут успешно, я назову линию его именем.

— У него есть пара?

— Нет. Ты же знаешь — для проб всегда берут мальчиков. Но я могу сделать женскую версию.

Маула криво усмехнулась.

— Спасибо, но мне нравятся парни. Что ты хочешь с ним делать?

— Знаешь, я пока даже не думал. Мог бы подарить тебе, но зачем? Он дикий и пугливый, но, если загнать его в угол — он может напасть.

— Он агрессивен?

— В общем — нет. Он независимый. Если ты его схватишь, он будет вырываться. Ударишь его — немедленно получишь сдачи.

— А если я попытаюсь его убить — он убьет меня?

— Он будет защищаться. И, если единственным способом выжить будет убийство, он прикончит тебя. Я имею в виду — твое тело.

— Он обучен?

— Немного. Я закончил синтез всего три месяца назад. Его память — чудо намного большее, чем тело. Вся его жизнь, его воспоминания о жизни в джунглях, о детстве, его знания — всё это создал я. На это ушло двадцать лет, и скомбинировать воспоминания было намного сложнее, чем гены.

— Почему бы тебе его не отпустить?

— Куда? Где он — такой — будет в безопасности? И в нем есть ещё кое-что. Пошли, я тебе покажу.

Они вернулись в комнату Охэйо. Он вызвал на видеостену целую галерею рисунков — не менее сотни. На первый взгляд, ничего особенного — обычные плоские рисунки линейным пером. Сюжеты тоже не отличались разнообразием — обнаженные девушки на фоне зарослей, горы, облака... но все линии были безукоризненно точны, тела девушек словно светились на темном, со множеством деталей, фоне. Трудно сказать, как это достигалось, но в каждом рисунке ощущалось движение, глубина, объем. Девушки казались, пожалуй, слишком стройными, но, в то же время, — совершенно реальными, живыми.

— Он рисует, — сообщил Охэйо. — И, как видишь, неплохо, хотя я его этому не учил. Но это не главное, конечно. Вот, смотри...

— Он рисует девушек, которых видел?

— Не совсем. Посмотри на оригиналы. Вот.

Рисунки разбавила дюжина стереограмм очень красивых марьют. Маула с минуту ходила от одной к другой. Ей не пришлось смотреть дольше, чтобы понять.

— Он рисует лица, которых раньше не видел! Даже не комбинирует их из частей знакомых ему! В нем есть Неделимую Сущность?

Охэйо весело, беззлобно рассмеялся.

— Нет, и в этом вся прелесть. Как видишь, творческие способности порождаются вовсе не ей. А ведь, казалось бы, всё просто. У нас, сарьют, они есть, у марьют — нет. Они могут как угодно комбинировать части известного им, однако создать что-либо новое они не в силах. Но, если Неделимая Сущность возникает на основе творческих способностей, великий вопрос будет решен. И мы сможем... создавать себе подобных. Иметь детей.

— И сколько времени это может занять?

— Не знаю. Но если получится...

— О, ты станешь знаменит.

— К чему бы? Я стану создателем великой расы. Марьют мы производим миллионами. Если они смогут превращаться в сарьют... если две тысячи смогли сделать так много, то что же смогут миллионы? Миллиарды?

— Ты должен немедленно разослать его матрицы. Если мы все объединим силы...

— Я немедленно этим займусь. Генетическая и мнемоническая матрицы у меня есть, и я обязательно разошлю их коллегам — всё равно, они мне не поверят, пока не воссоздадут его сами.

— А что с ним?

— Надо будет ещё немного обучить его — он действительно пока слишком пуглив. А вот потом... потом... я думаю, что тут нужна серьёзная проверка. Вот что: флот ару уже двадцать лет держит в осаде мою Тайат, и я хочу этим заняться. Если я всё сделаю правильно, эти твари надолго разучатся хватать чужое. Я думаю, Малла сможет помочь мне. По крайней мере, я узнаю, как он ведет себя на воле. Свобода — главное испытание, разве нет?

— А если его там убьют?

— Его генетический код и память — исходная — записаны в Антологической Сети. Они не могут быть утрачены — разве что вся она погибнет. Если его можно будет спасти — я вмешаюсь. В конце концов, это — мой сын.

Глава 1.

Пришедшие раньше.

Когда-то мир был совершенно другим. Каким — мы не знаем. Все знания тех лет утеряны. Мы можем лишь гадать о них. Нам кажется, что Вселенная непрерывно идет от простого к сложному и прошлое всегда и обязательно хуже будущего. Но это неправда. Будущее — это всегда непрерывное сужение возможностей, открытых в прошлом: мы выбираем немногие из них, остальные теряются. Прошлое — это мир, который ещё ничем не был ограничен. Происходившие тогда события — и плохие, и хорошие — мы теперь даже не можем представить. И величайшее доступное нам счастье — соприкоснуться хотя бы с тенью этого мира утраченных возможностей.

Аннит Охэйо. "О тщетности истории".

Вайми развернулся — так резко, что перехватило дыхание и потемнело в глазах — и нырнул в вертикальную шахту. Здесь не было ни коридоров, ни лестниц, ни лифтов — одни эти туннели, в которых дико носились их сферические обитатели. Вайми тоже дико понравилось летать — об этом наслаждении он мечтал, но всю его полноту не мог даже представить. Силовые линии минн оплетали его тело множеством воздушно-мягких, упругих жгутов, вибрирующий теплый выхлоп бил по ногам. Голова у него слегка кружилась, а сердце замирало от страха и восторга. Разлинованные длинными штрихами ламп стены шахты стремительно неслись навстречу.

Он вновь резко свернул, влетев в обширную многогранную полость. Её стены состояли из сплетения труб, кабелей и балок. В вершинах граней сияли тускло-жёлтые, туманные шары, изучая его несколькими парами зеркальных, непроницаемо чёрных или матово-фасеточных глаз — Вайми уже знал, что у симайа могло быть сразу несколько их разновидностей, видевших всё, от радиоволн до гамма-лучей. Они могли почти с абсолютной точностью узнать химический состав любой вещи лишь по оттенкам отраженного ею света. У них было и множество иных, пока ещё непонятных ему способностей.

Никто не запрещал ему носиться по всему кораблю, но тот был слишком огромен, чтобы он мог облететь его весь. Он побывал в ангарах, в промышленной зоне, даже у Эвергета — главного реактора и двигателя "Тайны" — и разнообразие увиденного с трудом укладывалось в голове. Это был целый мир — несравненно больше его родного мира — и он был лишь ничтожно малой частью целого. Йэннимурский Союз Многообразий был столь огромен, что Вайми ещё не мог поверить в это до конца.

* * *

Налетавшись до одури, Вайми растянулся на полу в своей комнате. Он плавал в приятной, томной усталости — совсем как после любви. Минны были рассыпаны вокруг него — они очень нравились юноше, но их назойливая услужливость порой всё же его раздражала.

Откуда-то из-под него донёсся протяжный мелодичный звук. Вайми коснулся одного из цветных огоньков, и на фоне звездной пыли экрана возникла Наммилайна — точно такая же, как в реальности.

— Мы нашли то, что искали, — сказала она. — Разведчики уже запущены. Ты не хочешь посмотреть?

Вайми мгновенно вскочил, и минны закружились вокруг, окутывая его тело пепельно-белым сиянием.

— Хочу. Разумеется!

Изображение мигнуло, на нём возник чёрный диск, казавшийся дырой в пространстве. Вайми включил мультипланар — небо вспыхнуло, засияло миллионами звёзд. Дыра в их свете превратилась в покрытый кратерами шар — тридцати километров в диаметре, как сообщила Наммилайна. Не мертвый планетоид, а труп — в его боку зияла дыра. Внутри он был пуст, и к пробоине устремились разведчики "Тайны". Вайми увидел роскошную россыпь золотых огней, выделявшихся даже на звёздном фоне — для симайа космический вакуум был вполне естественной средой обитания. Впереди них мчались плоские треугольные корабли, везущие тяжелое оборудование.

Дыра приближалась — такой же кратер, только больше, и его дно обрывалось рваными, загнутыми внутрь лепестками. Нырнув в него, корабли включили плазменные прожекторы. Вайми увидел колоссальный провал, обрамлённый какими-то волокнистыми космами. Он не сразу понял, что это рухнувшие балки или трубы, когда-то составлявшие трехмёрную решетку. Если там были ещё какие-то структуры, за миллиарды лет от них не осталось и следа.

Дно пропасти заполняло хаотичное нагромождение искорёженного металла, стальные джунгли высотой в сотни метров. Симайа, рассеиваясь, ныряли вглубь этой паутины. На Вайми с головокружительной быстротой помчался хаос перепутанных опор. Ведущий передачу симайа каким-то чудом находил в нём свободный путь, проникая всё глубже.

Искорёженный хаос сменился сеткой полых сфер, соединенных друг с другом и совершенно пустых. Они, казалось, тянулись бесконечно. Потом начался уже настоящий лабиринт перепутанных туннелей неправильной формы. Повсюду лежавшая здесь пыль поднималась лёгкими облачками от реактивных выхлопов симайа.

— Похоже, раньше здесь были жилые помещения, — сказала Наммилайна. Она стояла сбоку, комментируя изображение. — Это очень странно, ведь тут нет никаких систем жизнеобеспечения. Назначение этой станции нам непонятно, но наши разведчики видят здесь вещи, которыми могли бы пользоваться люди или айа из Первой Формы.

— А как вы вообще её нашли?

— Основное оборудование станции работало вплоть до катастрофы Йалис-Йэ. Мы перехватили... если хочешь, можешь называть это сигналами. Центральная квантовая система уничтожена, но какие-то механизмы в ядре ещё действуют. Теоретически, этого не может быть — во время Йалис-Йэ в его зоне погибли ВСЕ организованные структуры. Вероятно, эту станцию построили Тэйариин — самая первая из всех сверхрас. А ИХ мы до сих пор не понимаем до конца. В определенном смысле, именно они задали законы, по которым развивается наша Вселенная. Для себя они могли оставить в них множество секретных лазеек, и мы не в силах отыскать их.

— И, если вы изучите эту станцию, вы многое сможете узнать об этом, так ведь?

Наммилайна улыбнулась.

— Разумеется. Мы не столь невинны, как порой стараемся казаться. Сомневаюсь, что мы найдем здесь новых потенциальных симайа, но мы можем найти новых друзей. По крайней мере — новых рассказчиков, а они нам нужны тоже. Иногда самые странные вещи...

Наммилайна замолчала. Ведущие передачу симайа неожиданно вырвались в огромное, круглое, неправильное пространство. Стены туннелей здесь обрывались, словно съеденные кислотой, и в центре этой полости, восьми или десяти миль в диаметре, висело туманное золотисто-жёлтое солнце — неяркое, в темных, тоже дымчатых пятнах. Его диаметр был всего мили две. Симайа замерли, не спускаясь к нему. Вперед устремились автоматические корабли. Вайми видел, как легко они проходили сквозь нагромождения металла. Их невидимые в пустоте лучи превращали его в слепящий пар, мгновенно застывавший облаками искрящейся пыли.

Корабли, один за другим, вырывались из стен полости, и с почти мгновенной быстротой падали вниз. Замирая над самым ядром, они раскрывались, как цветы, и над ними вырастало тускло-белое, со слабыми радужными бликами, сияние. Ничего больше не происходило.

— Что мы делаем? — тихо спросил юноша.

— Приключения кончились, началась работа. Мы прощупаем эту структуру, установим принципы её устройства. Потом начнем извлекать информацию. Прежде всего — свернутые сознания. Сможем ли мы что-то понять из этого — другой вопрос. Вполне возможно, что ничего. Мироздание с тех пор изменилось. Даже многие основные законы.

— Сколько времени это может занять?

— Сейчас к компьютерам "Тайны" подключена часть вычислительных мощностей Йэннимурской Сети. Так что немного. Через десять или пятнадцать дней, я думаю, мы сможем получить первые восстановленные сознания. А чтобы вскрыть память центральной структуры, нам понадобятся годы. Если это вообще получиться. И если это не окажется опасным.

* * *

Вайми не слишком мучился от ожидания — он не знал толком, чего именно ждать, да и скучать ему было просто некогда. На экране, как оказалось, можно было рисовать, и юноша увлеченно предавался этому занятию — здесь его возможности были несравненно больше прежних, когда он обходился цветным соком и кусками собственноручно содранной коры.

Но было ещё одно удовольствие, намного большее, чем даже полёт — Йэннимурская Сеть. Знания — любые, о которых он только догадывался спросить — были доступны везде и в любое время. Вначале Вайми совершенно запутался в этой невообразимой массе, но понемногу начал разбираться.

Правда, чтобы полноценно пользоваться Сетью, надо было сначала выучить йэннилинк — хотя для Вайми это был родной язык, он, как оказалось, знал едва десятую часть из двухсот тысяч слов устной речи. В письменной было сорок восемь букв и три тысячи цветовых оттенков для каждого слова, — они передавали эмоции. А ведь это был всего лишь детский язык — язык Первой Формы. Метаязык симайа был ему совершенно недоступен — до тех пор, пока он оставался в этом теле.

С особенной жадностью Вайми набросился на вещи, для симайа очевидные, — на устройство их общества. Наммилайна взяла на себя труд познакомить юношу с тем, что до сих пор оставалось для него тайной.

Симайа, как оказалось, разделялись на пять основных видов: марьют, или Создателей, которые придумывали новое и воплощали его, Пастухов, которые следили за стабильностью общества, Мечтателей, которые указывали ему пути, Потерянных, которые, в сущности, не занимались ничем — и на Посредников. Вайми не понимал, зачем они нужны, и попросил объяснить ему это.

— Видишь ли, — начала Наммилайна, — марьют — основа нашего общества. Это создатели, творцы. Но общество не может состоять только из творцов, или только из лидеров, или из тех и других вместе. Каждый из них стремится быть первым, что вполне естественно, но вместо муравейника мы получаем банку с пауками. Поэтому и нужны Посредники — чтобы смягчать возможные конфликты, а также служить связующей средой, в которой марьют смогут работать с наибольшей эффективностью. Ни те, ни другие друг без друга немыслимы.

— Но марьют, несомненно, важнее, — возразил юноша. — И Посредники, конечно, завидуют им.

— Отнюдь. И те, и другие — симайа, одинаковые во всем, кроме своих склонностей. Кто-то рожден писать музыку, кто-то — слушать её. Кто-то творит ради того, чтобы творить. Но очень многим талантам, поверь мне, как воздух нужны ценители, — да, и критики тоже, но не из других марьют, часто слишком ехидных к соперникам. Здесь каждый занимает то место, которое ему соответствует, Вайми. А если нет — его всегда можно поменять. Отказаться от непосильного дела — это тоже честь.

Она продолжила рассказ. Деление симайа на виды Вайми ещё как-то мог понять. Но даже внутри себя эти пять групп были неоднородны. Юноша ничуть не удивился тому, что старшие симайа обладают большим и официально признанным авторитетом, но Вторая Форма различалась и по целям, к которым стремилась. Так, Пастухи делились на три категории: одна стремилась к превращению Йэннимура в государство-монолит, другая насаждала анархию, а третья пыталась сохраненить сложившееся равновесие.

— Совершенно ничего не понимаю, — Вайми помотал головой. — Они что, действуют друг против друга?

— Разумеется. И втягивают в это противостояние других.

— Но почему?

— Ни одна форма общества не может полностью и точно отвечать всем его потребностям. Каждое время, каждое конкретное место требуют своих особенностей. Мы стремимся, чтобы наша общественная структура была подвижной, готовой к любым изменениям, когда они потребуются. Но вообще-то хранители равновесия важнее двух других категорий.

Она продолжила. Марьют, в зависимости от своих разнонаправленных целей, делились на двенадцать видов — но этой темы Вайми, на всякий случай, решил даже не касаться. Единственное, что его утешало — самый верх и самый низ йэннимурского общества были однородны. Среди детей — то есть, среди собственно золотых айа, не прошедших Трансформы, и среди Мечтателей не было никаких официально признанных внутренних делений. Может быть, поэтому эти две вида вызывали у него наибольшую симпатию. Но симайа различались и по душевным склонностям, для простоты обозначаемым цветами. Красные были озабочены, в основном, размножением (то есть, поиском кандидатов в симайа и проведением Трансформ), Оранжевые по мере сил развлекали почтенную публику, Золотые посвящали себя служению обществу, Зелёные — самой жизни во всех её формах, Синие размышляли над различными вещами, а Фиолетовые пытались заглянуть за пределы — во всех их видах. Деления эти были, понятно, чисто условными, и "одноцветные" симайа встречались не чаще, чем в природе встречаются спектрально-чистые цвета.

Цветов и оттенков, насколько знал Вайми, существовало бесчисленное множество, так что у каждого симайа, был, собственно, свой цвет. Как говорила Наммилайна, любой симайа, владеющий Даром Сути — то есть, способный объединять свое сознание с другими — мог наяву видеть их, хотя, когда юноша постарался представить, какой тип склонностей должен обозначать, скажем, бежевый или коричневый цвет, голова у него пошла кругом. Он подумал, что так недолго и до грязно-жёлтого — то бишь, до безумия, тем более что для симайа семью цветами спектр не кончался. Были и Кьелла — Инфракрасные, которые жили в мире ощущений и эмоций, были и Ллаис, которые старались связать Йэннимур с другими цивилизациями... или стать ими. С другой стороны этой радуги стояли Лаан — разведчики, и Хоннар — воины, защитники Йэннимура. Или — истребители его врагов. Вайми смутно помнил, что у спектра НЕТ границ, и от мысли как далеко заходят у симайа эти крайние склонности, по его коже побежали мурашки. Впрочем, и яркость, то есть, упорство, с которым владыки Йэннимура следовали даже безобидным своим склонностям, могла быть какой угодно.

Но всё множество видов и типов симайа, сложное само по себе, казалось Вайми ослепительно простым по сравнению с отношениями между ними. Основой йэннимурского общества, его элементарной ячейкой была талхаас. Сначала юноша решил, что эта пара — парень и девушка, соединившие свои жизни. Бывало и так, но такие союзы почему-то не считались наилучшими. Гораздо чаще талхаас состояла их трЁх симайа — двух парней и одной девушки или двух девушек и одного парня, и никогда иначе. Отношения в талхаас, конечно, не были связаны ни с чувственной любовью, ни с продолжением рода, и основа их была для юноши совершенно непонятной.

— Понимаешь, Вайми, пара, сама по себе, — образование слишком неполное, скучное, — пояснила Наммилайна. — Как быть, например, если два парня любят одну девушку, или наоборот? Двое могут просто надоесть друг другу — и что им тогда делать? А так ты можешь, если я надоем тебе, обратить внимание, скажем, на Алхасу, а потом вернуться ко мне. А через какое-то время повторить цикл. Внутри талхаас такие изменения просходят очень часто, но они столь короткие, что на её стабильности это не отражается. Но зато какое богатство чувств мы получаем! Сохранить благосклонность своей возлюбленной — или возлюбленного — в талхаас не так-то просто: нужно всё время вызывать, поддерживать её, а именно это и восхитительно. Знаешь, как интересно бывает отдать свое предпочтение тому, кто тебе — в данный момент — не нравится?

— Но зачем?

— Чтобы утешить его, и чтобы подразнить любимого, конечно. Он решит, что его отвергли, и будет изо всех сил стараться сделать тебе что-то приятное или полезное. Всё это идет по кругу, без конца.

— И никогда не бывает ссор? Если кто-то один всегда остается в стороне?

— Вайми, по большей части это просто игра. Не нравится одна — войди в другую... и, между нами, — что мешает им быть сразу втроем?..

Улыбнувшись жаркому смущению юноши, Наммилайна продолжила. Входить в талхаас было не обязательно, никоим образом, но принято — как у людей принято жениться. Особенно среди марьют, — любое творчество непременно требует любви, и для марьют любовь была и главной их радостью, и необходимостью.

Талхаас объединялись в более крупные группы, именуемые риммат — они насчитывали от двух до примерно сотни талхаас, связанных какой-то общей проблемой, делом или просто взаимной симпатией. В каждой риммат насчитывалось до трех сотен марьют и до тысячи Внутренних Посредников, иннат, чем-то отличных от Внешних Посредников, линнат, — те посредничали в объединениях риммат, йэннах, которые, сплетаясь, составляли самую ткань общества Йэннимура.

В йэннах могли быть сотни тысяч, миллионы риммат, — но разница между иннат и линнат была для Вайми непонятна. Линнат служили связующей средой между различными риммат, но средой достаточно нейтральной. Иннат же объединяли различные талхаас в одной риммат, и здесь отношения между марьют и Посредниками были более чем дружескими. Иннат было целых восемь видов, различавшихся по склонностям. Кажется, они служили Посредниками в различных областях, но всё это было для Вайми очень сложно. Впрочем, он не возмущался — каким ещё, собственно, должно быть внутреннее устройство общества, которое уже двадцать тысяч лет назад вышло к звёздам?

— Мне это кое-что напоминает — структуру материи, — наконец сказал он.

— Разумеется. Природа фрактальна, Вайми. Одни и те же вихри мы видим и в луже, и в галактиках. Одни и те же структуры повторяются в атомах, и в планетных системах — и так без конца. Почему наше общество должно быть исключением? Эта система может показаться странноватой... но она работает. Очень много лет мы изобретали различные общественные структуры, пока не поняли, что это глупое занятие. Гораздо проще следовать естественному ходу вещей, учитывая, разумеется, специфику материала. Если бы мы точно жили по квантовым законам, у нас получился бы дикий хаос, если не сумасшедший дом. Но мы пробовали и это, Вайми. Там, где мы не можем жить, мы получаем знания.

— А Потерянные? Зачем нужны они?

Наммилайна пожала плечами.

— Некоторые любят работать, Вайми. Некоторые — нет. Они всё время движутся с места на место, и смотрят на наше общество как бы со стороны — но порой это оказывается очень и очень полезно. И потом, разве мы обязаны всё время быть одними и теми же? Я сама несколько раз была Потерянной. Это очень приятно — ничего не делать, разве что глупости, никому не быть обязанной. Ходишь и смотришь, что делают другие.

— И надоедаешь им советами.

— Бывало и так.

Тем не менее, оставалось ещё множество деталей, которые Вайми не терпелось прояснить. Пастухи могли влезать куда угодно, но только не во внутренние дела талхаас — эта область от всех была закрыта. Мечтатели же могли управлять лишь йэннами, во главе которых стояли. Приказывать внутри риммат они не могли, и как устроена власть в них — Вайми не представлял.

— Никак, — ответила Наммилайна. — Риммат — это группа друзей, объединённых общим делом. Тот, кто лучше знает его, конечно, указывает путь, но на другое его власть не распространяется. Там никто не может заставить кого-то что-то делать.

— А Мечтатели?

— Их власть гораздо больше. Она — настоящая. Они могут даже применить силу, если сочтут это нужным. Но их искусство и состоит в том, чтобы обходиться без этого. Знаешь ли ты, кто они? Марьют делятся на двенадцать категорий, но каждая из них стремится что-то улучшить — наш мир или общество. Мечтатели — те, кто соединил в себе все двенадцать стремлений и уравновесил их в необходимом единстве, обретя новые качества. В том числе — и возможность изменять суть других симайа одним прикосновением своего сознания. Сила Мечтателей — в их универсальности. Как ты сам понимаешь, такие умения очень редки. Те, кто овладел ими — уже, скорее, кристалл из двадцати четырёх личностей, воплощающих каждую из граней нашей радуги, личностей, спаянных в нерасторжимое целое. Они намного больше нас — я имею в виду их сознания — и стоят вне всех категорий. Беда в том, что они плохо уживаются друг с другом, и в каждой йэнне может быть лишь один Мечтатель. Каждая йэнна — это отдельная, изолированная культура — большой корабль, астромат, или целый мир, даже не-планета. У каждого из них, конечно, разная степень влияния, разный авторитет, но ни один Мечтатель не имеет власти над другим. Верховной власти здесь не существует. Её заменяет Йэннимурская Сеть. То есть, все мы.

— Но как тогда вы остаетесь единым целым?

— Вайми, это очевидная вещь — чем нас больше, тем больше у нас возможностей. Разделение, внутренняя борьба — бесплодны. Йэннимурская Сеть — это хаос, но хаос разумный, даже более разумный, чем все мы по отдельности. Разве в твоем случае мы что-то делали медленно или неверно?

— Нет. А где тогда моё место?

— Ты — марьют из самой нижней категории, даже не входящий в талхаас. Ты можешь стать Потерянным или найти себе пару. Третьего — не дано.

* * *

Это определение обидело Вайми, но не огорчило его. Было слишком много вещей, о которых ему следовало знать. И, совершенно неожиданно, он обнаружил новый постоянный источник удовольствия — космические карты. Стоило ему только захотеть — и его комната превращалась в подобие застывшей метели, причем каждая искрящаяся снежинка была галактикой. Отведенная ему комната была вовсе не маленькой, но даже при таком, минимальном масштабе в ней умещалась лишь ничтожная часть Йэннимурского Объема. Он был расчерчен тончайшей, как паутина, трехмерной координатной сеткой. Стоило ему коснуться любой галактики — и возле неё разворачивалось окно с подробным описанием. Ещё одно прикосновение — и его комнату заполняла её искрящаяся звездная пыль. Это было потрясающе красиво — бесчисленное множество разноцветных искр, как и сами звёзды, не имевших размера. Вайми мог часами просто бродить по комнате с удивленно приоткрытым ртом — а звёзды наплывали и расступались перед ним, и по коже юноши от удовольствия блуждали мурашки. Иногда прикосновение к звезде открывало окно описания, а потом появлялась планетная система, и он мог разглядывать её миры — плавая вокруг них, иногда так близко, что мог видеть листья и камни...

Он начал понимать, сколь редкой была Йэннимурская Сеть — в сущности, симайа не знали ничего о большей части своего Объема — но даже описание одной их не-планеты было обширнее, чем он мог вообразить. Здесь всё было открыто ему — и это "всё" оказалось потрясающе интересно.

Вначале Вайми опрометчиво подумал, что на изучение карт ему хватит нескольких минут. Потом он понял, что на это не хватит даже бесконечной жизни. Звёзды, как оказалось, составляли лишь малую часть мироздания. Существовали ещё облака темной материи — целые темные галактики, огромные скопления их, лишенные жизни, но от того не менее интересные. И Йэннимурский Объем вовсе не был единственным — к нему примыкало шесть Объемов других могущественных сверхрас, и нити разведывательных маршрутов, пронизывая их, тянулись, казалось, в бесконечность...

Объем Йэннимура довольно сильно отличался от большинства остальных — он примыкал к Стене Мира, границе этой Вселенной. С одной стороны, это было удобно, так как обеспечивало исключительно надежный тыл, а доступ к Стене означал доступ к почти бесконечной энергии. С другой стороны, эта энергия — Стена Света — доставляла постоянные проблемы. Она выделилась при рождении Стены Мира и двигалась в глубь мироздания, оставляя за собой только пережженый прах. Две трети Объема уже были ей пройдены, многое из оставшегося находилось под угрозой. Вайми мог видеть этот бледный, сияющий фронт, но он мог видеть и нечто ещё более странное — противоборство Реальностей сверхрас. Оно отражалось в виде борьбы различных цветовых оттенков. Реальность Йэннимура была ярко-синей, остальные — всех цветов радуги. Они сливались, порождая тысячи новых, но что всё это значило — Вайми даже не старался представить. На "Тайне" были карты и многих других мирозданий, и схемы Туннелей Дополнительности, соединяющих их, — но этой их части он пока даже не касался.

Вайми начал, наконец, понимать, сколь безмерно огромна Вселенная. Вначале это его восхищало, потом начало необъяснимо злить — он не мог охватить даже ничтожной доли того, что было ему интересно. Сколько бы он ни узнал, знания его оставались обрывочными и безнадежно неполными. Он силился впихнуть в себя как можно больше — но его собственные возможности вовсе не были безграничны. В конце концов, он утомлялся и переставал соображать — и это было ещё самое безобидное из последствий. Новообретенные знания не желали мирно покоиться в его голове. Стремление к созданию новых форм, то самое, что уничтожило его мир (и освободило его самого), поначалу заснувшее, вспыхнуло с новой силой. В его снах поплыли бесчисленные новые миры — как похожие, так и совершенно не похожие на те, что он видел. Из отдыха сон превратился в работу, причем работу тяжелую: Вайми просыпался измотанным, как будто ночь напролет таскал здоровенные бревна. Вначале он старался не обращать на это внимания и его выносливое тело ещё несколько дней сносило все издевательства. Потом он вообще потерял возможность спать и даже начал удивляться, зачем вообще спал раньше: вокруг было столько интересного, столько неузнанного, что заснуть было просто невозможно.

Вайми продержался так почти двое суток. Потом порожденные его воображением миры поплыли вокруг него уже наяву и он вдруг понял, что не в силах отличить их от реальных — попросту, сходит с ума. Страх немного прояснил его сознание — он смог добраться до экрана и вызвал Наммилайну. Та появилась в комнате почти мгновенно. Какое-то время юноша не сознавал её присутствия, потом вдруг ощутил, как их обнаженные тела плотно прижимаются друг к другу. Он начал вырываться — сначала слабо, потом всё более яростно — но тут же его движения превратились в нечто совершенно иное. Вайми издал какой-то детский, испуганный звук. Галактики исчезли из его головы: удовольствие было столь сильным, что он просто не мог думать о чем-то ином. Он ощущал едва сдерживаемое звездное пламя Наммилайны — оно было под ним, вокруг него — но это уже не пугало его. В ка­кой-то миг он даже перестал себя ощущать. Был только свет. Белый, очень яркий. Юноша решил, что это смерть, но он уже не боялся её...

* * *

В этой ночи снов не было. Иногда Вайми просыпался — ровно настолько, чтобы глотать что-то, похожее на сладкое, горячее молоко, — но сразу после этого забытье наваливалось с новой силой. Он тонул в нем, и не было сил вырваться...

Очнувшись, наконец, окончательно, он понял, что лежит нагишом на своей покрытой пушистым мехом постели. Ему было очень уютно. Делать ничего не хотелось, и это было хорошо...

Какое-то время юноша наслаждался бездельем, потом поднял голову. Наммилайна сидела, свернувшись, в кресле, напротив него. Пепельно-белое сияние скрывало её фигуру — он видел только её голову, босые ноги и руки до локтей. Вайми открыл рот, чтобы возмутиться, но ничего не сказал. То, что она сделала, было необходимо — это он чувствовал. По крайней мере, он снова стал самим собой. И, если с Линой будет так же... разве он — не самый счастливый юноша на свете?..

Он хотел поблагодарить Наммилайну, но вместо этого смущенно спросил — понравилось ли ей. Она слабо улыбнулась.

— Вайми, для симайа не существует чувственных удовольствий. Вместе с тобой мне было хорошо — но не больше, чем сейчас. Мы выросли из этого. У нас тоже есть любовь — более полная, чем ваша, но, её, полагаю, лучше оставить твоей любимой.

— Но тогда зачем?..

Она пожала плечами.

— В тебе было нарушено равновесие. Живые существа не могут жить только в мыслях. Когда ты станешь симайа, это изменится, но пока... я могла восстановить равновесие множеством способов. Но этот — наиболее естественный. Разве нет?

Вайми смущенно, тихо засмеялся.

— Даже сейчас мне хочется вытянуться на целую милю. Но ведь ты могла остановить меня раньше...

— Чтобы ты решил, что от тебя что-то скрывают? Ты — один из нас. Среди Золотого Народа не бывает лжи, даже умолчания. Любой из нас имеет право знать всё. Урок был, конечно, жесток, но необходим. Бывает полезно знать, что ты сможешь сделать, а что — нет. Выбирай только то, что тебе ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нравится, Вайми. А его, уверяю тебя, всегда будет слишком мало.

— Я сходил с ума?

— Отнюдь. Просто ты узнал больше, чем смог усвоить. Острое информационное отравление. Лечится обычным крепким сном. Ты проспал двое суток — причем, без моей помощи. Но я должна предупредить тебя, Вайми. Ты очень здоровый юноша, — настолько, насколько это вообще может быть — но огонь жизни в тебе горит слишком высоко. Существует творческое безумие, кумма. Марьют часто бывают подвержены ему, а ты — один из них. Оно может незаметно выпить все твои силы, а тогда ты умрешь. Ты хоть знаешь, что всё это время ты ничего не ел?

— А? Нет.

— От тебя прежнего остались одни глаза. Ты очень быстро поправился, но эту жажду невозможно утолить, Вайми. Ты будешь создавать новое, хочешь ли ты этого или нет, потому что в этом — твоя сущность. Этого не изменить, да и было бы безумием это делать, но я хочу... сохранить тебя. Ты очень необычен. Вряд ли даже Вайэрси понимает, что же он создал. Но ты... должен дать себе вырасти. Возможно, даже тела симайа для тебя окажется недостаточно и твое сознание станет частью одной из машин Кунха — тех, что изменяют нашу Реальность. Возможно, твой путь уйдет в какие-то иные Реальности. Но пока ты — только ребенок, нетерпеливый... и хрупкий. Прежде всех иных знаний ты должен научиться терпению. Спешить некуда: здесь, у тебя — всё время мира. Но есть и нечто более важное: сострадание, и это ты тоже должен понять. Когда-нибудь ты научишься изменять мир — этого не избежать. Но кумма ослепляет: увлекшись творением новых форм, можно создать нечто чудовищное — и не понять, даже не заметить этого. То, что приятно для тебя — для других может оказаться мучительно и даже смертельно. Ну, и наоборот тоже, конечно.

— И что же мне делать? — растерянно спросил Вайми.

Наммилайна рассмеялась.

— Жить так, как положено юноше твоего возраста. Я полагаю, что этого вполне хватит.

* * *

Вайми, по мере сил, старался следовать этому совету. Они больше не занимались любовью — потому, что сам юноша не хотел этого — но теперь он вволю спал и несколько часов каждого дня тратил на то, чтобы полетать и подраться. Наммилайна находила это занятие никчемным, но поначалу соглашалась. С ней ему не нужно было сдерживаться, и это очень нравилось ему. Потом она нашла для него похожее, но более красивое занятие, а именно танцы. Вайми, в общем, не умел танцевать, и был не прочь научиться. Это было нетрудно — он не очень сильно уставал — но требовало терпения и внимания, а этого ему явно не хватало. Но он увидел танцы Первой Формы — и от их красоты у него перехватывало дух. Вайми поклялся себе, что не уступит в этом никому из Детей Йэннимура.

Всё остальное время он учился. По-прежнему довольно бессистемно, бросаясь от одного к другому, но очень упорно и настойчиво. Большинства открывшихся ему вещей он попросту не понимал — но это ничуть ему не мешало. Он желал обучиться созданию форм — пока хотя бы нарисованных — а это было совсем не так просто, как казалось. Йэннимурская культура создала уже так много, что добавить к ней что-то казалось немыслимым, хотя Наммилайна говорила, что это далеко не так. Вайми хотелось лишь смотреть, но он боялся вновь погрязнуть в изучении. В этом не было ничего недостойного — но, чтобы стать симайа, этого было мало.

Он был ещё слишком молод, чтобы мечтать о вечной жизни, однако хотел принадлежать к своему народу — а раз Вайэрси был симайа, то это и был ЕГО народ. И он старался творить — прекрасно понимая, что все его творения пока ещё наивны и глупы. По большей части, его усилия были бесплодны, и Вайми настиг вдруг неожиданный приступ тоски. Началось всё вполне безобидно — устав от общества симайа, он взялся вспоминать своих товарищей из племени. Эти воспоминания оказались столь реальными, живыми, что Вайми смог, наконец, поверить в то, что друзей он потерял навсегда. Да, он мог разыскать симайа, послужившего прототипом его Найте — но что с того? Тот Найте не подозревал о самом его существовании. Между ними не могло быть ничего общего.

Но прежде всех ему хотелось видеть Лину — и вслед за этой мыслью немедля явилась другая, повергшая юношу уже в настоящий ужас: а с какой стати Лина, обитавшая в этой Реальности, должна любить его?

Тут всё было гораздо сложнее. Она любила Вайми, да — но не его. Симайа, его прототип, по сравнению с которым юноша был не более чем симпатичной зверушкой. Его Вайми почему-то совсем не хотел видеть — он не хотел знать, каким станет в будущем. И его Лина сама была симайа возрастом в четыре тысячи лет. Общего у него с ней могло быть не больше, чем с Наммилайной — а её юноша, в сущности, просто терпел, потому что лучшего выбора не было. Выходило, что тут он, попросту, никому не нужен, а если так — то зачем ему вообще жить? Он разрушил свой мир, убил единственное любящее его существо — его мечты просто сожрали то пространство в машине, что было отведено ей. Тогда Вайми этого, конечно, не знал — но чувство вины не становилось менее острым.

Неожиданно он поймал себя на том, что, страдая, он чувствует некий род странного, извращенного счастья. Наммилайна объяснила бы ему, что почти каждый ребенок ощущает такое удовольствие от сознания незаслуженной обиды, но Вайми ещё не знал всей глубины своих чувств. Ему даже стало интересно, сколько ещё неожиданного может обнаружиться в его душе, но тут экран мигнул раз, потом другой. Его вызывали. Вайми коснулся одной из цветных точек и Наммилайна возникла перед ним.

— Я полагаю, это будет интересно тебе, — сказала она. — Мы начали с воссоздания самых простых разумных форм Хары, и одна из них уже готова. Это человек, каким считал себя и ты. Самый древний из всех, какие нам известны. Сейчас он спит, но мы будем присутствовать при его пробуждении — первом за пять миллиардов лет. Из всех существ на борту "Тайны" ты наиболее близок к нему — хотя бы по возрасту — и это может очень помочь нам. Ты хочешь посмотреть на него?

Вайми мгновенно вскочил и минны закружились вокруг, окутывая его тело пепельно-белым сиянием.

— Да. Разумеется!

* * *

Он завис в пузыре светящегося золотого тумана, то дымчато-темного, то яркого, идущего волнами. Непрозрачного, но при желании его зрение проникало вглубь, открывая бесконечно длинные коридоры. Их здесь было бесчисленное множество. Короткие, ускользающие мгновения он видел других харранцев: они плавали в таких же туманных сферах и мирно спали. Ему тоже всё сильнее хотелось спать, и он не видел смысла сопротивляться этому желанию.

Лэйми постарался устроиться поудобнее на этой зыбкой, мягчайшей, светящейся постели. Возможно, ему только казалось, но среда вокруг становилась разреженной. Теперь он мог дышать, легко и свободно.

Ровное мерцание стен навевало дремоту. Лэйми вольно растянулся, опустил ресницы. Ему было уютно и тепло. Он не заметил, как пришел сон, и поплыл — в неведомое будущее.

* * *

Какое-то время он спал. Потом пришло пугающее даже во сне ощущение провала в небытие. Это было как смерть, это БЫЛА смерть: время остановилось, его не было, и Лэйми не было тоже. Иногда приходили расплывчатые серые видения, беспорядочные, смутные, но их было пугающе много. Он боялся пропасть, просто затеряться в них. Потом прекратилось даже это. Потом на какое-то мгновение пришла чудовищная боль. Лэйми очнулся и понял, что умирает: его уносило куда-то, но куда — он понять не успел. Снова тьма, небытие. Во тьме — вновь дымчато-золотой свет и мягкое, ровное тепло. Ему было уютно, как никогда, он нежился в этих, пронизывающих его волнах, пока не понял, что очнулся.

Ему по-прежнему было очень уютно. Сначала он потянулся и зевнул, и только потом осмотрелся. Увиденное заставило его вздрогнуть, а сердце — часто забиться.

Это совсем не походило на Хару. Правду говоря, вообще мало на что походило. Он был в комнате, пепельно-белой, просторной, очень соразмерно отделанной, но не лежал, а почему-то парил в странно упругом, теплом воздухе. Он был обнажен и видел, что тело осталось вроде бы его собственным, но словно чья-то рука стерла с него все мелкие дефекты, шрамы, даже родинки, а его линии сделала более четкими, точными. Это было красиво, но немного пугало. Всё здесь оказалось каким-то незнакомым. Даже свет. Дело не в его оттенке — он как раз очень ему нравился — а в чем-то другом. В чем — он пока не мог представить. Всё было безжалостно четким и каким-то... неправильным. Ненастоящим.

Он не сразу заметил, что за ним наблюдают двое людей, но, присмотревшись, изменил свое мнение. Возможно — и даже скорее всего — это были не люди. Глаза у них были большие и внимательные — с узкими вертикальными зрачками, казавшиеся безжалостными.

Лэйми удивленно разглядывал странную пару. Они казались едва достигшими совершеннолетия, босые, рослые и очень стройные, с густыми, металлически-черными волосами — но на этом их сходство кончалось. Спутанные крупными кольцами волосы юноши падали на плечи. Волосы девушки, собранные в пугающе тяжелый хвост на затылке, каскадом струились по спине. Одеты они тоже были по-разному. Юноша — в пушистой, пепельно-белой, под цвет стен, тунике с черным, тоже пушистым поясом. Девушку вместо одежды окутывало странное полупрозрачное сияние, не скрывающее, собственно, ничего. Кожа у пары была темно-золотистая, отливающая влажным матовым серебром, у юноши — однотонная, у девушки — вся в узоре смутных дымчатых пятен. Темная на плечах и бедрах, чуть светлее на пояснице и груди. Ладони и подошвы почти светлые, живот — светло-золотистый. Лэйми не понимал, как может видеть её со всех сторон сразу, как образ в воображении — но образ удивительно точный и самостоятельный. Если до предела скосить глаза в сторону, он видел только смутное дрожащее пятно со слабыми радужными бликами — как если бы эта девушка была... не вполне реальной.

Лицо юноши было твердым, словно бронзовая маска, с большими и длинными, широко расставленными глазами глубокого темно-синего цвета. Лицо девушки, напротив, было мягким и коротким, ниже высоких скул оно идеально точными дугами сбегало к узкому подбородку. Её серебряные глаза светились, словно матовый алмаз, нос короткий и закругленный, губы — красиво очерченные и пухлые, похожие на дважды изогнутый лук. Они приоткрылись в улыбке, обнажая белизну зубов, и выражения лиц пары были разными — веселое и любопытное, почти дерзкое, у девушки и хмурое, даже сумрачное — у юноши. Они были очень красивы — настолько, что их красота была уже не привлекательной, а тревожной и даже пугающей. В ней не было ничего беззащитного, невинного. Лэйми мгновенно понял, что он — не в Харе. Сколько... сколько же лет прошло? Что это за место? Кто эти пугающие и одновременно симпатичные существа?

— Тебе ничего не угрожает. Ты в полной безопасности, — девушка говорила не на любом известном Лэйми языке, а на каком-то другом — очевидно, на своем родном. Но он с удивлением понял, что отлично знает этот язык. Это пугало его больше, чем всё остальное. Если они смогли запихнуть в его сознание свою речь, то могли сделать с ним и что угодно ещё. И... да, он и ДУМАЛ сейчас как-то по-другому. Лэйми чувствовал, что какие-то вещи просто выпали из его памяти — попросту потому, что он не мог их теперь осознать — и что это уже навсегда. Из него словно вынули добрую треть его сути. И сейчас там было пусто. Стерильно чисто и холодно. Как и вокруг. Во всем происходящем было что-то нереальное. Он был совершенно спокоен — и именно это-то и было странно. В таких обстоятельствах!..

— Вы что-то сделали со мной, — пробормотал он, сжав руками голову. — Я даже... почти не чувствую удивления.

— Естественно, — девушка явно не считала нужным что-то скрывать. — Ты хотел бы стукаться лбом о стены и вопить от ужаса, да?

— А вы что — знаете, что для меня лучше?

Она улыбнулась.

— О да. Поверь нам, мы знаем.

Лэйми, наконец, понял, КОГО они ему напоминают. Он должен был обмереть от страха... но ничего не почувствовал.

— Вы Манцибурны? — в лоб спросил он. И через миг понял, что перестал дышать в ожидании ответа.

Девушка улыбнулась. Клыки у неё были несколько больше, чем он находил привлекательным, зато передние зубки трогательно маленькие — это походило на улыбку кошки.

— Манцибурны? Шестая сверхраса Местной Зоны? Они жили пять миллиардов лет назад. Мы — Йэннимур, тридцать четвертая сверхраса. Твой сон был очень долгим. Часть твоей сути погибла. Даже странно, что мы смогли собрать остальное.

Это звучало как шутка, причем, довольно глупая. Но лица пары были очень серьёзны. Лэйми вдруг почувствовал восторг и вместе с ним страх — он просто не мог поверить, что перемахнул такую пропасть времени и оказался где-то... где-то в его конце. Неожиданно пришло разочарование — за такой срок так мало изменилось! Он ожидал увидеть что-то совершенно невообразимое — хотя и понимал, что вовсе не был бы этому рад. Но он изменился сам, и насколько сильно — он не знал.

— Я полагаю, нам пора представиться, — продолжила девушка. — Твое имя нам известно. Я — Наммилайна Сариммай, из Второй Генерации симайа. Он — пока ещё просто Вайми, из Первой Формы.

— Что это значит?

— Он — айа, ребенок.

— Я прошел обряд совершеннолетия и теперь взрослый мужчина, — вдруг возмутился юноша. — Мне восемнадцать лет. — Он улыбнулся и добавил: — И шесть месяцев.

Лэйми понравилась эта добавка, но Наммилайна пояснила:

— Симайа — это Вторая Форма, взрослые. Обычно мы выглядим вот так...

Она поджала ноги, повиснув в воздухе, и вдруг... растаяла. На её месте парил дымчато-золотой шар диаметром в полметра — светящийся, и Лэйми чувствовал исходящий от него, словно от солнца, цепенящий упорный жар. На него пристально смотрело две пары громадных серебряных глаз. Расплывчатость, мерцания исчезли. Это был её подлинный вид.

Через секунду Наммилайна обрела прежний вид, томно потягиваясь. Лэйми медленно поднялся с пола. Ему казалось, что какая-то сила выбросила его из прозрачного гамака.

— Вы — не люди, — то ли спросил, то ли обвинил он, стараясь, чтобы в голосе не звучал страх.

— Нет. Наше внешнее сходство — результат эволюционной конвергенции, не больше. Мой истинный вид напугал тебя, но мы не любим вранья. Здесь говорят то, что думают — попросту потому, что ложь мы видим даже издали. И так гораздо проще жить. Далее. Мы все находимся на борту астромата Йэннимурского Союза Многообразий "Тайна", который ведет спасательные работы возле Хары. Йэннимурский Союз — это объединение ВСЕХ золотых айа, — она подчеркнула последнее слово. — Цель нашего существования — в том, чтобы ВСЕ жизни во Вселенной продолжались вечно. — Она достала откуда-то из стены белую пушистую тунику и протянула её Лэйми. Тот с удовольствием оделся. Одежда была теплой, мягкой, пушистой, очень уютной. — Теперь — можешь спрашивать.

— Хорошо. Что вы хотите со мной сделать?

— Постараться, чтобы ты понял, что хочешь сделать с собой сам. Вряд ли больше. Прости, но стать симайа ты не сможешь. Да и вряд ли захочешь.

— Наверно, — Лэйми хотел подойти к ним поближе, но Наммилайна вдруг сделала полшага вбок, закрывая собой Вайми. Движение совсем не казалось угрожающим, но Лэйми вдруг понял — ближе подходить нельзя. Он сел на пол, скрестив босые ноги. То же самое сделала и пара.

— Ещё кое-что о Йэннимурском Союзе, — продолжила Наммилайна. — Общественный строй здесь коммунистический. Я знаю, что это далеко не всегда бывает приятно, но, видишь ли, у нас просто нет выбора. Это вопрос выживания. Любой из наших кораблей может истребить всё живое в целой планетной системе, и было бы безумием отдавать их в частные руки, тем более, что у нас есть грозные враги, и мы отвечаем за жизнь множества рас. Мы или будем вместе работать... или вместе умрем. Третьего — не дано.

— Почему так?

— Цивилизация такого уровня, как наша, не может выжить без исключительно сложных общественных связей. Без всеобщего сотрудничества, со-творчества, если хочешь. Но большинство нас живет в межзвездных кораблях, для которых открыты все пути. Любой серьёзный конфликт может привести к тому, что недовольные просто исчезнут — и унесут с собой культуру целой йэнны. Потеря даже одного Многообразия лишит всю Сеть части её связей, — а потеря многих приведет к падению творчества и наша способность к развитию станет меньше, чем у других, более сплоченных рас. Результат очевиден.

— Мне кажется, что общество просто не может развиваться без внутренних противоречий, иногда очень болезненных.

Наммилайна пожала плечами.

— На ранних стадиях — да, не может. Но не теперь. Мы не решаем ничего на основе личных предпочтений, Лэйми. Любую вещь здесь оценивают по одному-единственному признаку: она или работает, или нет. Так вот: ЭТО здесь не работает. Любой симайа почти подобен богу — он имеет встроенное лучевое оружие мощностью в восемьсот мегаватт, может жить в звездной плазме, самостоятельно летать между планетами или плавать в стали, как в воде. Очень многие из нас знают, как, при желании, разрушить даже наше общество. Естественно, такое желание не возникнет лишь при одном условии: если все будут заинтересованы друг в друге.

— Это хорошо. Но, по-моему, не всегда действует, — осторожно заметил Лэйми.

— Разумеется. Ошибки, отклонения неизбежны. Наша цель — в том, чтобы личные амбиции симайа не переходили уровня, за которым это становится опасным.

— А если?..

— Для нас это просто болезнь. И она лечится.

— Как?

— Даже сознание симайа можно полностью перестроить. Изменить ассоциативные связи, убрать одни воспоминания, добавить другие. Полностью изменить личность. Замечу, это не идет ей во вред. И это не больно.

— А если они не хотят?

— Большинство понимает, что поступает неправильно. Они сами приходят к Пастухам, чтобы избавиться от мук совести — но мало кто из нас нуждается в этом... Естественно, бывают исключения. Их приходиться просто ловить, но это очень трудно. Любой симайа свободен, как ветер. Кроме того, иногда трудно бывает отличить действительно опасное поведение от его имитации.

— А зачем...

— Время медленно течет для бессмертных. Это превосходное развлечение, очень привлекательное именно своей опасностью.

— Это мне трудно понять... А если изловить не удается?

— Тогда — уничтожение. С помощью всех доступных средств — а их у нас, уверяю, очень много. Мы не имеем права рисковать. Один симайа может изменить историю целой планеты — причем, в любом направлении. Это жестоко, но Йэннимур — скорее организм, чем государство, а организм не может позволить себе внутренней борьбы. Она его просто уничтожит.

Лэйми вздохнул. Это не очень ему нравилось, но он понимал, что от его возражений их общественный строй не изменится. Какое-то время он сидел молча. Вообще-то социология не очень привлекала его.

— Вы, наверное, должны знать всё о множестве других цивилизаций... — мечтательно сказал он.

Наммилайна улыбнулась.

— О, мы знаем. Но предупреждаю тебя: ты не найдешь там ничего, о чем мечтаешь.

— Почему?

— Все примитивные культуры одинаковы в своем невежестве. Когда ты изучаешь первые несколько рас, различия могут показаться восхитительными. Потом они начинают утомлять. Вариации бесчисленны, но в очень узких рамках: жизнеспособных вариантов развития немного.

— А высокоразвитые расы?

— О, тут разнообразие больше, чем ты сможешь представить. Но ты вряд ли сможешь его понять. Во всяком случае, ты не найдешь там ничего близкого. Высокоразвитые цивилизации, как правило, небиологичны. Это машинные культуры, часто не несущие в себе никакой памяти своих создателей. Чаще всего, это мертвые процессы самоорганизации, совершенно непонятные даже для нас. Они тоже умеют творить красоту, но она слишком далека и абстрактна для обычного живого существа.

— А кто тогда вы?

Наммилайна улыбнулась.

— Мы — исключение. Физически мы — тоже машины, бозонно-плазменные структуры. Но наши сознания — живые. Мы растем и получаем воспитание как живые существа. Собственно, этому мы обязаны всем. Эмоции могут показаться слабостями, но они очень важны. Иначе может оказаться так, что ты сможешь сделать всё, но ничего не захочешь. Во всяком случае, детство Вайми — и моё тоже — было гораздо ближе к человеческому, чем твоё, насколько мы смогли понять.

Лэйми обиженно прикусил губу... но ненадолго. Слишком много ему нужно здесь узнать.

— Но вы позволите мне посмотреть... ваши материалы о других расах?

— Несколько позже. В этом океане легко утонуть, Лэйми. Вайми может много рассказать об этом... Сейчас мы знаем восемь миллионов разумных рас. Информации о каждой больше, чем ты сможешь усвоить за всю жизнь. Мы учимся не поглощать всё без разбору: только то, что нужно. У нас можно проводить всё время, что-нибудь узнавая. В результате, ты всё будешь знать, но ничего не успеешь сделать. Изучай только то, что действительно привлекает тебя. А этого, уверяю, будет совсем не так много. Может быть, даже меньше, чем ты бы хотел.

— Почему?

— Лэйми, я знаю, о чем говорю. Моя профессия связана с примитивными расами.

— Ты историк?

Наммилайна вздохнула.

— Нет. Я... ты можешь назвать меня разрушителем. Моя специальность — уничтожение примитивных культур. О, я никого не убиваю. Я открываю им нашу, йэннимурскую культуру — а погрузившись в неё, примитивная цивилизация просто вливается в нашу. Лучшие её представители становятся симайа, одними из нас, остальные... получают свой искусственный рай, и живут в нем, ни на что уже более не влияя. Но, уверяю тебя, это печальный труд.

— Почему?

— Лэйми, есть разница между тем, что ты достиг сам, и тем, что тебе дали. Даром. Но мы не можем пройти мимо миров, где царит нищета, голод, невежество, всяческое разорение. Мы никого не заставляем смотреть, мы просто говорим им: "смотрите". И они смотрят. Смотрят, Лэйми. И все ИХ достижения становятся для них просто глупыми, бесполезными игрушками — а это, знаешь, трудно пережить. Им везет, если они этого не замечают — но так бывает далеко не всегда. Многие так никогда и не могут принять нас — и не могут пойти дальше, ведь мы не помогаем даже невольным врагам. Мы предлагаем им бессмертие, как и всем прочим, — но иногда они отказываются и от этого. А вот кое-кого из тех, кто рвется к нему, мы стираем — просто потому, что они не заслужили жизни вообще. Как бы то ни было, результат всегда один: кто-то вечно смотрит в экраны, созерцая творения наших марьют, а кто-то, вместе с нами, идёт к звёздам. Но таких всегда меньше. Намного.

— И так происходит... всегда?

— Возможны варианты. Там, где природа жестока к разумным, они всегда намного честней и любознательней. Это парадокс Керхера: чем лучше природные условия, тем хуже в них растут культуры. Здесь почти нет исключений. На теплых, спокойных мирах цивилизации развиваются очень медленно. Там почти никогда не возникает науки. Только деспотии и их войны. Цивилизации застревают в феодализме на десятки, иногда сотни тысяч лет, потом угасают, возрождаются вновь — и так без конца. А вот в мирах, где нужно буквально зубами цепляться за жизнь, цивилизации растут очень быстро. Они часто бывают суровыми, но сплоченными. Иногда им даже удается сохранить свою культуру после встречи с нами. Но никогда — полностью, Лэйми.

— Холодные миры?

— О, не только. Жаркие миры — жаркие настолько, что полуденное солнце может убить человека. Миры, полные жизни — безжалостной и хищной. Это, как правило, они же. Миры, просто расположенные неудачно — в системах двойных звезд с их резчайшими перепадами климата или в астероидных поясах, под постоянным разрушительным обстрелом. Родина Возрождения Файау, Уарк, была именно такой. Она вращалась вокруг квазара. Жесткая радиация, холод, полумрак, постоянные метеоритные ливни. И этот мир породил величайшую культуру нашей части Вселенной. Эрайа, наша природная родина, относилась к первому типу. Теплый мир — такой теплый, что экваториальный океан никому не удавалось пересечь, пока не были созданы подводные лодки. Ветры такой силы, что могли унести и разбить человека. Звери, которых почти невозможно убить холодным оружием. Не говоря уж о полчищах насекомых, паразитов и заразных болезнях. И там возник красивейший народ Вселенной. Золотые айа. Это мы.

— Я могу спросить... зачем вам нужно давать им бессмертие... несмотря ни на что?

— Мы даем не бессмертие, а бытие. Смерти не существует, Лэйми. Но по ту её сторону нет ничего. Было бы слишком жестоко обрекать мириады разумных на бесконечные скитания в пустоте.

Глава 2.

Где-то снаружи.

Ару — мутация обычных людей, созданная Отклонением Каламии. Отличаются малым (1,2-1,3 м.) ростом и коричневой шерстью, покрывающей всё тело. В империю ару входит 368 планет с общим населением в 2,2 трлн. Численность армии — примерно 9 миллиардов, персонала флота — примерно 500 миллионов. Он имеет 4600 крейсеров и более 13 тысяч десантных кораблей. Общественный строй ару может быть определен как фашизм, с очень сильным понятием долга перед своим народом. Их основная цель - размножение и захват места во Вселенной. Фанатически беспощадны, исключительно коварны и хитры. Попав в плен, ару обнаруживают невероятную изворотливость и могут очень неприятно удивить своей готовностью погибнуть вместе с врагом. В бою поражают отчаянной храбростью и презрением к потерям.

"Ошибки Творения".

Из Антологической Сети сарьют.

— Волнуешься? — насмешливо спросил Охэйо.

— Да, — смущенно признался Малла, в то же время украдкой оглядываясь в просторной рубке "Анниты" — корабля, а также дома и мастерской Аннита Охэйо. Рубкой овальное помещение не выглядело — никаких приборов, вообще ничего, лишь занимавшее всю переднюю стену громадное изогнутое окно. Охэйо стоял под метровым стальным кругом на потолке — за ним скрывалась кремниевая подложка мегасхемы, покрытая нервной тканью. Неделимая Сущность сарьют не могла влиять на физический мир прямо, но обладала весьма полезной способностью сливаться с сознанием любого чувствующего существа и напрямую управлять им. Прочая отделка тут была такой же пёстрой, как и в коридоре.

Впереди, на фоне инея звёзд, вырастало овальное пятно тьмы — транслайнер Маулы Нэркмер анта Хеннат, имевший восемь миль в длину и три в диаметре.

— Разве мы не можем достичь Тайат своим ходом? — с сомнением спросил Малла. Это был его первый межзвездный полет и он действительно очень волновался. Ничего столь же важного в его жизни ещё не происходило.

— Можем, разумеется. Но это займет восемь месяцев. Двести пятьдесят дней.

— А на транслайнере?

— Четверо суток.

— Почему так?

Охэйо подумал.

— Не знаю, сможешь ли ты понять это сразу. Впрочем, ладно. Ты знаешь, как действует бозонный генератор?

— Нет. Ты не говорил мне.

— Если опустить технические детали, он... отклоняет некий объем пространства от нашей Реальности. Даже при небольшом угле Отклонения объемы почти перестают взаимодействовать: видеть можно, потрогать — нет, потому что это уже не здесь. Это защита, не пробиваемая, по сути, никаким оружием: разрушить её можно лишь с помощью другого, более мощного бозонного генератора. Если продолжать отклонять дальше, то объем выпадет из нашей Реальности вообще, в Хаос, где можно перемещаться быстрее света — летящего в нашем пространстве, разумеется, — а потом вернуться в него в намеченной точке. Чем мощнее генератор — тем глубже ты ныряешь. Чем глубже ты ныряешь — тем быстрее движешься. Понятно?

— Да. А у ару тоже есть бозонные генераторы?

— Намного менее мощные и совершенные, чем у сарьют, но да. Иначе они не смогли бы захватывать чужие миры.

— А это не опасно?

— Что?

— Нырять в Хаос.

— Прежде всего, неприятно. Очень. Страшно. Сначала ты будешь чувствовать чисто физиологический страх — дрожь и всё такое прочее. Потом появится страх психологический — страх смерти. Если ты ему поддашься, то сойдешь с ума. На глубине, которой достигает транслайнер, это вполне возможно.

— А ару? Как они переживают это?

— Они просто не ныряют так глубоко. Отчего их корабли многократно проигрывают нашим в скорости.

— А этот страх... имеет реальное обоснование?

— Разумеется. Кое-кто верит, что Хаос обитаем, но это полная чушь — там никому не выжить. Просто там случаются броски. Флуктуации. Энергия появляется из ничего... или исчезает. Если корабль попадет в достаточно сильную, то тоже исчезнет. Такое бывало. Неделимые Сущности возвращались, всплывали. Остальное... переставало существовать. Вообще.

— У Хаоса есть дно?

— Ответ не так прост. Наш мир в объемлющем пространстве можно уподобить плоскости. Из элементарных соображений симметрии следует, что должны быть ещё две — центральная отрицательная и вторая положительная за ней. Они взаимно уравновешивают друг друга, как обкладки в конденсаторе. Конечно, всё это — заряды, плоскости — чисто условно. На самом деле это понятия ненаглядные. Пока ещё никто не попал на ту сторону, однако она существует. Поэтому наши корабли всегда ныряют внутрь, к отрицательной плоскости, потому что её отталкивание выбрасывает нас наверх. Если нырнуть с внешней стороны, нас будет сносить наружу, в бесконечное Никуда. Вернуться оттуда гораздо сложней и после определенного предела — невозможно.

— А что там?

— Бесконечное приближение. Ты будешь бесконечно ускоряться, бесконечно приближаясь к скорости света в Хаосе, в объемлющем пространстве, но, конечно, никогда не достигнешь её. Твое время будет идти всё медленнее. Я думаю, что даже бесконечность можно пересечь за конечное время, если оно не идет, остановлено, как это бывает на световом барьере.

— И что потом?

— Ничего. Или — всё. Знаешь, никто не может вообразить мир в бесконечном отдалении и в бесконечно далеком будущем, да ещё в девятимерном объемлющем пространстве. Кое-кто из сарьют полагает, что бесконечно далекое прошлое и бесконечно далекое будущее — одно и то же. Если так, то времени не существует. Лишь с той стороны Бесконечности есть выход.

— Куда?

— Может быть, к Богу. Собственно, кто ещё может жить в таком месте?

— Я бы отправился.

Охэйо покосился на него.

— В самом деле?

Юноша не отвел взгляда.

— Да.

— Технически это нетрудно. На транслайнере, например. Но я сомневаюсь, что Маула пожертвует его и себя ради такой цели. По-моему, это одна из тех вещей, сделать которые никогда не поздно. Кстати, мы уже почти в гостях у Хеннат.

Они подходили к транслайнеру с торцевой стороны, вдоль оси вращения. В темном куполе, словно растущая воронка, открылся проход — жерло поглощающего туннеля, ведущего в солнечное сияние бозонного реактора. Малла рукой прикрыл глаза, но "Аннита" тут же ушла вбок. Вся носовая часть транслайнера была полой: на широких продольных перетяжках покоилось ещё четыре плоских овальных корабля-дома сарьют, похожих на "Анниту", как две капли воды. Всего перетяжек было около двадцати, но большинство пустовало.

— Так мало? — удивился Малла. — Неужели четырех кораблей и транслайнера хватит, чтобы справиться с армадами ару?

— Если бы они захотели — хватило бы. Между нами говоря, лишь я лечу к Тайат. Остальные сарьют летят дальше.

— Там мы будем там одни?

Охэйо кивнул.

— Но как они могут бросить...

— Малла, в мире есть множество дел, несравненно более интересных, чем война. В ней нет ничего привлекательного. Это просто тяжелая и неприятная работа — для меня, по крайней мере. Иногда она необходима — но, уверяю тебя, очень редко. Вообще-то ару не враги для сарьют — мы живем в открытом пространстве, а оно безгранично. У нас разные цели, разные пути. Но они нападают на планеты людей — планеты, которые мы населили людьми, а это вовсе нам не нравится. Приходится, правда, избегать открытых столкновений — ведь ару слишком много. Они превосходят нас по общей бозонной мощности в семь-девять раз, к тому же чрезвычайно злопамятны и мстительны.

— Но если мы погибнем...

— Я лишусь корабля. Ну и что? На верфях Анниты мне построят новый. Неделимая Сущность не может умереть, хотя обратный путь продлится очень-очень долго. Сами по себе мы, сарьют, движемся со скоростью света, но не быстрее.

— А я?

— Если я всё правильно оценил, другие сарьют постараются, чтобы этого не случилось.

* * *

Почти все девяносто шесть часов полета Малла был один. Сарьют в таких совместных рейсах обычно ходили друг к другу в гости и хвастались своими достижениями — но юноше не хотел всё время сопровождать Охэйо, служа главной причиной его хвастовства. Тот не настаивал — видел, что Малла не в том состоянии, чтобы общаться. Юноше было страшно — он всё время как бы падал и мерз, и ходил, обхватив руками бока. Это чувство то отступало, то накатывало вновь вместе с бросками — от некоторых содрогался весь транслайнер и порой даже гас свет. Самое противное было то, что он ничего не мог с этим сделать — от него тут ровно ничего не зависело. Все его немногочисленные занятия просто валились из рук. Другие марьют предпочитали проводить это время в стазисе, Охэйо по целым суткам отстутствовал, так что Малла обычно оставался единственным обитателем корабля. Он мог свободно гулять везде — кроме машинных и реакторных отсеков и личных комнат Аннита. Ограничения вполне приемлемые, ведь вся оранжерея, занимавшая половину главной палубы, теперь считалась его личным помещением.

Больше всего он любил бродить в консерваторе, разглядывая других марьют, сейчас погруженных в сон без сновидений. Порой он жалел их — несмотря на кошмары, мучившие его наяву (а может — именно благодаря им), ему снились удивительные цветные сны, настолько красивые, что он даже спросил у Охэйо, нет ли какой-нибудь возможности записывать их. Аннит ответил, что есть — если напрямую соединить его нервную систему с компьютером, но такого Малла не хотел. Правду говоря, технологические изыски сарьют порой немного пугали его.

Стазис был только одним из них. Силовое поле останавливало движение молекул, превращая тело в глыбу абсолютно мертвого, неразрушимого вещества, которое могло сохраняться практически вечно — по крайней мере, пока к генераторам стазиса поступала энергия.

Консерватор был обширным полутемным помещением, расположенным под главной палубой, почти на самом дне корабля. Мертвенные лампы на стенах бросали синеватые блики на голые стальные поверхности. Срезанные оребренные конусы генераторов выступали из пола и потолка. Между ними, в казавшихся стеклянными цилиндрах застывшего воздуха, замерли марьют, много — почти все двести цилиндров были заняты. Все они, казалось, спали стоя — глаза у них были закрыты.

В большинстве, тут были единичные пробные экземпляры — результаты опытов, удачных в большей или в меньшей степени. Слишком худые марьют, слишком стройные, чрезмерно смазливые, просто странные — краснокожие с зелеными волосами или сочетавшие темно-синие волосы с фиолетовой кожей. Малла на минуту остановился перед юношей с коричнево-смуглым лицом, обрамленным светлыми, пшеничного цвета, кудрями. Остальные сарьют невесть почему дружно осмеяли этот образец — за нелепость или же из зависти, как обиженно отвечал им Охэйо. В самом деле, кроме странноватой цветовой гаммы тут не к чему было придраться, и этот юноша казался Малле старшим братом — наверное, потому, что послужил его прототипом. Больше всего, впрочем, Маллу здесь привлекали девушки — марьют красоты, почти нагие, украшенные лишь низко лежавшими на бедрах золотыми поясками и браслетами. Их маленькие босые ступни были ровными, как у детей, широкие бедра — массивными и крепкими. Талии казались почти неестественно тонкими, грудь — чрезмерно высокой. Лица с маленькими пухлогубыми ртами и тонкими бровями вразлет были столь красивы, что Малла с трудом мог отвести взгляд. Впрочем, он знал, что внешность вовсе не была в них самым привлекательным. Самым важным считалось создать не просто красивых марьют, но марьют, ведущих себя каким-либо определенным образом, более или менее приятным. Эти девушки были неглупыми, дерзкими и безукоризненно честными — качество, более всего ценимое и у сарьют. Малле хотелось быть с какой-нибудь из них или со всеми разом — но, когда так получалось, они почти сводили его с ума своими насмешками и неизменно обращали в бегство. Впрочем, они почему-то никогда не обижались на него, хотя он порой был с ними весьма груб. Наверное, всё это случалось потому, что они были слишком красивыми. Всякий раз, когда они смотрели на него, у Маллы начинало часто биться сердце, он начинал задыхаться и совершенно переставал соображать. В результате, они дружно смеялись над ним, и юноша почти умирал от стыда. Но и расстаться с ними было для него почему-то совершенно невыносимо. Он знал, что нигде во Вселенной не найдет девушек более совершенных.

* * *

Довольно быстро Малла понял, что волнуется не только потому, что боится исчезнуть в Хаосе вместе с кораблем. Пожалуй, больше его страшило то, что будет после полета — его первое знакомство с настоящей, непридуманной жизнью. Больше всего на свете он боялся повести себя неправильно — для марьют не было большего позора. Для сарьют, впрочем, тоже. Но как он может быть уверен, что поступает правильно всегда? Вдруг он будет считать, что поступает разумно — а на самом деле будет вести себя мерзко и глупо? Эту проблему никак не получалось разрешить.

Пытаясь отвлечься, он занимался своим любимым делом — разглядывал всё, что попадалось на глаза. Так недавно появившись на свет, он не успел привыкнуть к этой способности и продолжал ей удивляться. Прежде всего, его, конечно, интересовал Хаос, в котором они плыли. В рубке "Анниты" был громадный объемный экран и юноша часами сидел перед ним, скрестив босые ноги. Он мчался между двух миров, двух плоскостей, простиравшихся куда-то в бесконечность: одна состояла из чистого синевато-белого света, вторая — из бархатистой тьмы. Кое-где она слабо отблескивала, словно ночные облака, в других местах была пугающе-черной. В дополнение к изображению был и звук: тяжелый, многоголосый, постоянно меняющийся рев заполнял в рубке всё.

Эти два океана бурлили, по ним шли волны, вздымались и сталкивались гигантские протуберанцы. Транслайнер мчался среди них, лавируя между непредсказуемо и мгновенно взметавшимися колоннами, и эта стремительная игра со смертью, каждый раз избегаемой в последний миг, невыразимая легкость движения корабля, его быстрота доставляли Малле непредставимое наслаждение. Это была, конечно, имитация — на самом деле, само понятие "снаружи" тут становилось весьма относительным, — но она точно отражала суть: если бы они нырнули в эту непроглядную тьму или во вспышку слепящего света, которые сменялись тут без малейшего перехода, то мгновенно погибли бы.

Повороты корабля иногда довольно сильно ощущались внутри, но это радовало юношу: чувствуя его движение каждой клеточкой, он до такой степени сливался с транслайнером, что забывал о своем теле вообще, хотя сердце его замирало, а в животе порой что-то словно обрывалось. От него самого оставалась лишь пара смотрящих глаз. Больше всего Маллу тревожило и привлекало то, что кораблем никто не управлял — то есть, никто из сарьют. Транслайнер вел сверхмощный компьютер, поскольку ни у кого из живых существ не хватило бы ума и скорости реакции на такую игру.

Кончались его наблюдения всегда одинаково — головокружением и болью в голове, которая, впрочем, быстро проходила — когда он заставлял себя немного полежать с закрытыми глазами. Куда более безвредно было изучать сам транслайнер — вернее, его многоцветные подробные схемы.

Корабль, большей частью, состоял из холодной бозонной плазмы — очень плотной, вязкой, жидкой среды, обогащенной тяжелыми частицами — из тех, что не встречаются в природе. По крайней мере, так выглядела его толстая наружная оболочка. Три четверти внутреннего объема занимали дисковидные топливные отсеки, заполненные каменным крошевом — технология сарьют позволяла превращать любую массу в энергию. По оси транслайнера проходил широкий туннель. В его задней части помещался аннигиляционный реактор — он же фотонный двигатель, он же бозонный генератор, устройство которого Малла даже не пытался понять. Передняя часть, напротив, была полой, в ней размещались корабли-дома. В кольцевом городе между ангаром и внешней оболочкой жила сама Маула и ещё около тридцати Хеннат — а также больше восьми тысяч разнообразных марьют. Малла очень хотел побывать там — это был целый мир, в котором ему хотелось провести жизнь — но он чувствовал, что короткое знакомство может отравить тоской весь её остаток. Было бы очень интересно путешествовать из мира в мир, перевозя тех, кто сам так летать не может. Впрочем, кто знает...

От размышлений его оторвала мелодичная трель — Охэйо вернулся и сейчас желал его видеть. Малла погасил экран и бегом бросился к выходу — не потому, что хотел услужить, а потому, что путешествие подходило к концу. Новости наверняка будут важными.

Он не ошибся.

* * *

— Мы почти у цели, — с ходу заявил Охэйо. — Осталось полчаса, может быть, больше. Маула решила подойти как можно ближе к Тайат, чтобы нам пришлось меньше лететь в одиночестве.

— Мы будем прорываться с боем? — азартно спросил Малла.

— Если бы. Маула не уйдет, пока мы не сядем. А ару не настолько глупы, чтобы напасть на транслайнер. У них там около тридцати кораблей, но Хеннат превратят их все в пыль. Транслайнер почти невозможно разрушить.

— А Тайат — какая она?

— Довольно интересный мир. Одиночное солнце спектрального класса G0V, светимость 3,32 стандартной. Пятая из пятнадцати планет, единственная обитаемая в системе. Орбитальное расстояние — 1,7, масса — 1,1, инсоляция — 1,15 стандартной. Одна луна, средняя температура — 240 выше нуля. V эволюционный класс.

— А что это значит?

— Наличие разумных существ. Гораздо интереснее, когда класс VI или VII — это симбиотическая биосфера или единая биота соответственно. В такие миры ару не лезут — себе дороже выйдет. Впрочем, Тайат — это V-IXA. Почти VI. Во всяком случае, зверье там довольно интересное и в массе довольно неприятное, особенно в морях. Климат там везде жаркий, влажный, тайфуны, грозы. Вот карта.

Малла всмотрелся. Два полушария, почти сплошь покрытых водой, почти никаких островов и только три небольших материка. На них краснели какие-то пересекающиеся круги, покрывающие и часть океана.

— Что это?

— Защищенные зоны. Отклонения низкого уровня. Ару не могут в них проникнуть. В основном, они крутятся на орбите и делают набеги на внешние поселения Тайат. Постоянных баз на поверхности у них пока нет. Правда, мои последние новости оттуда — двухлетней давности. — Охэйо поднял к глазам контрольный браслет. — Пошли в рубку. Нам скоро выходить.

* * *

Миг выхода из Хаоса был так же неприметен, как и вход — просто исчезло постоянное ощущение падения, к которому Малла уже почти привык. Потом исчезла тяжесть и он ощутил, что взлетает над полом — "Аннита" поднималась, чтобы выскользнуть в уже открывшееся перед ней отверстие. У юноши закружилась голова.

Никаких кресел в рубке не было — во время маневрирования из-под пола выдвигалось нечто вроде саркофагов, закрепленных на вертикальной оси. Их мягкая упругая внутренность обнимала тело целиком, оставляя свободными лишь руки и лицо. Малле не очень это нравилось, но, по крайней мере, ему было удобно.

Освещенная синевато-белыми отблесками реактора, сумрачная внутренность транслайнера плавно ушла назад. В рубку хлынул ослепительный солнечный свет. Малла не мог понять, откуда он исходит — за сияющим краем рамы зияла непроглядная, пугающая чернота.

Охэйо повернул корабль и свет померк. Теперь всё поле зрения заняла слепяще-белая стена, испещренная синевато-серыми, отливающими металлом разрывами — как догадался Малла, поверхность Тайат. Она ощутимо двигалась, приближаясь — Маула действительно подвела транслайнер очень близко.

Вокруг них замелькало что-то серебристое — сверкающие зеркальные корабли, похожие на пули длиной метров в пятнадцать. Их срезанные задние торцы сияли звездной голубизной. Их были десятки, сотни. Они обгоняли "Анниту" или летели рядом с ней. Малла не заметил никаких деталей на их гладкой поверхности.

— Ару! — как ни странно, юноша почти не испугался.

— Это челноки с транслайнера. Подарок Маулы.

— Какой?

— Боевые марьют. У неё получаются самые лучшие. Поскольку там, внизу, идет война, подарок будет кстати.

— Сколько их?

— Девяносто челноков. Тысяча восемьсот марьют из линии Б-1Б. Их память хранит воспоминания о множестве боев, но на деле никто из них не лишал жизни и мухи. Инту, боевые микродроны, были бы лучше, но Хеннат их не производят. За ними надо обращаться к Симале, а она живет далеко. Это вечная беда сарьют — каждый гуляет сам по себе и делает лишь то, что ему нравится. Делает хорошо, но часто не без излишеств. Б-1Б — это модификация Б-1, а они созданы для того, чтобы защищать девушек. Любых, независимо от вида. И они действительно дерутся очень хорошо — но поодиночке и имея за спиной, кого защищать. Даже ценой жизни, если потребуется. Ещё при виде дев они начинают мямлить и краснеть. Всё это, конечно, очень мило, но вообще-то это глупая затея — боевой может быть машина, а не человек. Они ведь, в общем, обычные парни. Но, знаешь, собственная армия ещё никому не повредила и даже такая стеснительная лучше, чем вообще никакая. Понимаешь?

— А что мы будем там делать?

Охэйо помолчал.

— Если честно, то я хочу развязать войну между ару и сарьют. Не потому, что они для нас опасны, совсем нет. Вселенная бесконечна, мы всегда можем уйти. Но ару считают нас, людей, своими рабами и обходятся с нами соответственно. Они захватили уже триста заселенных нами планет. Всё их население было порабощено. Более ста миллиардов. Большинству сарьют на это наплевать, но мне это не нравится.

— И что же — конкретно — ты хочешь сделать?

— Тайат находится под защитой Союза Сарьют. На том основании, что именно мы вывели и расселили здешних людей взамен тех вымерших, что жили тут раньше. Если здешние жители прорвут блокаду ару, те сразу нападут на них. А результат понятен — сначала тайат начнут бить, потом сарьют возмутятся и потребуют мести. К тому времени Маула закончит Бездну и мы получим определенную... свободу действий. Уничтожив, так или иначе, Деформатор, мы одержим полную и совершенно бескровную победу.

— А потери? Наши?

— Материальные потери — чепуха. Заводы и корабли всегда можно построить новые. Потери марьют — это серьезно. Но, по большому счету, им тут воевать не придется.

— А если мы проиграем войну?

— Мы сарьют. Безмассовая жизнь. Мы можем попасть в любое место, овладеть сознанием любого существа. По крайней мере, органического. Как с ТАКИМ преимуществом не одержать победы? Положим, вселяться в тела ару мне мерзко и даже неудобно — но в принципе, в этой войне нам вовсе не понадобится оружие.

Малла промолчал.

* * *

Посадка оказалась неприятной процедурой — для начала Охэйо развернул корабль кормой вперед и включил главный двигатель, чтобы погасить скорость. Когда он заработал, юношу вдавило в подушки — казалось, на него навалилась многотонная кипа ваты.

Когда они вошли в атмосферу, во весь обзор окон заполыхало ослепительное пламя. Охэйо закрыл внешние ставни и в рубке воцарился мрак. Малле стало трудно дышать, сердце болело, перегоняя тяжелую, словно свинец, кровь. Торможение было слишком резким — но, поскольку исходная скорость "Анниты" составляла шестьдесят километров в секунду, в этом не было ничего удивительного. Ни одного корабля ару они так и не увидели — до тех были тысячи миль и они не подходили ближе.

Наконец, тяжесть стала нормальной. Снаружи доносился приглушенный рев — они миновали звуковой барьер. Охэйо открыл ставни, но всё, что видел Малла — серое струящееся месиво. Они пробивали облака.

Вдруг в его животе вновь возникло тянущее, неприятное чувство. Его юноша уже научился определять безошибочно — Охэйо запустил бозонный генератор корабля.

— Входим в защищенную зону, — небрежно пояснил Аннит.

— А почему ару не могут войти в неё, если у них тоже есть бозонные генераторы? — спросил Малла.

— В принципе могут. Но для этого им нужно подавить наземную оборону и забросить штурмовые генераторы к самой границе Отклонения. Кстати, оно уже совсем рядом. Сейчас...

Ничего не произошло. Они продолжали мчаться вперед. Неприятное ощущение в животе осталось, но Малла думал, что сможет к нему привыкнуть.

* * *

Облака разорвались неожиданно. "Аннита" была уже невысоко над землей, под низко нависшими тучами. Малла увидел громадное — может, в квадратную милю — бетонное поле, почти пустое. Лишь вдоль его краев выстроились плоские, бескрылые коробки орбитальных паромов. Поле окружали площадки с гигантскими фермами-кранами и не менее гигантские здания без окон, оплетенные трубопроводами и балками — казалось, что каркасы и все коммуникации у них выведены наружу. Что лежит дальше, Малла не рассмотрел — пол ушел у него из-под ног, а земля слитно двинулась вверх. Потом пол нажал на его пятки так резко, что у юноши на секунду потемнело в глазах. Гул гравистатов заставил его тело вибрировать, потом всё потряс тяжелый, странно мягкий удар.

Они сели.

* * *

С минуту они отдыхали, закрыв глаза — хотя Малла ничего не делал, посадка оказалась делом далеко не легким. Потом Охэйо открыл саркофаги.

Первое, что ощутил юноша — в рубке стало очень жарко. Жар этот исходил от стен — он словно стоял возле большого костра. Тепло от торможения и работы двигателей только сейчас пробилось внутрь.

Малла подошел к окну. За толстой — в полметра — прозрачной броней был серый, хмурый день. Под тучами тянулось такое же серое, идеально ровное поле, мощеное громадными квадратными плитами. На них изящно спускались пулевидные серебристые челноки. Они не касались поверхности, а зависали невысоко над ней. Ещё дальше громоздились массивные здания порта. Как прикинул Малла, он смотрел на всё это с высоты третьего этажа.

— Всё, приехали, — устало сообщил Охэйо. — Поскольку о нашем визите не сообщалось заранее, торжественной встречи не будет. Впрочем, парад состоится, не сомневайся. Пошли!

* * *

Через несколько минут, одевшись, они спустились на нижнюю палубу. Охэйо не задерживаясь миновал экипировочную, где хранились скафандры и прочее снаряжение, одним прикосновением к браслету открыл толстый люк шлюзовой камеры. Это просторное, с белыми стенами помещение находилось под рубкой. Малла с волнением сцепил руки, часто дыша — ему казалось, что именно сейчас начнется та самая настоящая жизнь, в которой ему нельзя ошибаться. Он украдкой осматривался.

Охэйо был во всем черном — черная куртка-мундир, черные шаровары, высокие, отделанные сталью ботинки. Лишь на стоячем воротнике были какие-то золотые листья и на плечах — сложный серебряный узор, похожий на погоны. Слабо блестевшие черные волосы, расчесанные волосок к волоску, ровно падали ему на плечи, по-кошачьи зеленые глаза закрывала узкая полоса темного стекла — Охэйо иногда делал так, чтобы не смущать собеседников. Его светлая рука сжимала брахмастру — крохотный бозонный генератор, связанный с генератором корабля. Зеркально блестевший, манивший своими непонятными изгибами предмет казался экзотической безделушкой — но он тоже мог открывать бреши в Хаос, и не вокруг себя (что было бы довольно глупо), а несколько в стороне, устраняя, таким образом, разные раздражающие Охэйо объекты. Светлокожее, высокоскулое лицо сарьют казалось совершенно безжизненным — так мог бы выглядеть какой-нибудь диктатор из тех, что не побрезгуют самолично заколоть надоевшего министра. Сам Малла оделся куда менее заметно — в темные рабочие штаны и в короткую куртку. Он был босиком. Заставить его обуться — как и сделать что-нибудь с волосами — Охэйо не смог, несмотря на все рассуждения о приличиях. Руки юноши были пусты — своих вещей у Маллы почти не было, да они ему были и не нужны.

— Встречающие приехали, — заметил Аннит, вновь коснувшись браслета. — Я не люблю, когда люди бегают вокруг моей особы, так что никаких церемоний не будет. Я открываю.

Малла напрягся. В шлюз проникло глухое гудение, потом многослойные броневые плиты плавно скользнули в стороны, впуская внутрь серый свет дня. Весь пол шлюзовой камеры — он служил также посадочной площадкой для имевшихся на борту скиммеров — выехал наружу. Тут было неожиданно холодно — столица Тайат располагалась на севере, почти возле полюса. Теперь Маллу отделяли от земли всего метра четыре высоты и частые перила. Он заметил, что челноки с транслайнера выстроились параллельными рядами — по два с каждой стороны. Между ними остался широкий проход. Трапы-люки на их днищах были откинуты и по ним бодро спускались марьют, строясь двумя, тоже параллельными шеренгами.

С марьют Маулы — по крайней мере с этими, из линии Б-1Б — Малла уже был знаком и не мог сказать, что знакомство оказалось приятным. Боевые марьют были значительно сильнее, быстрее и выносливее людей. И, что бы там не говорил Охэйо, дрались они действительно очень хорошо. Малла не представлял, как смог побить сразу пятерых — от боли его охватила дикая ярость, от неё он плохо соображал и почти ничего не запомнил. Синяки болели ещё долго.

Казалось, марьют неотрывно смотрели на него, хотя их блестевшие ртутным зеркалом глаза, косо посаженные на литых темно-золотых лицах, представлялись незрячими. Это должно было защитить их от ослепления лазерами, — излюбленным оружием ару. В руках они держали плазмометы — на вид короткие, тяжелые копья с круглыми, как игла, наконечниками, обрамленными тремя зазубренными, загнутыми вперед упорами. Все они были в коротких, отделанных золотом черных куртках, черных шароварах с высокими ботинками и круглых шапках с козырьками. Броню им заменяли небольшие генераторы силового поля — они помещались за спиной, в небольших, плоских металлических ранцах.

Малла заметил, что многие марьют откровенно ёжились. Несмотря на суровые лица, они походили больше на замерзших мальчишек, чем на воинов. В общем, это действительно были военные игрушки по сравнению с настоящим наземным оружием, — Инту, боевыми машинами, артиллерией и шоггот, которых делал Мэтлай, Верховный Координатор сарьют.

Марьют, наконец, построились. Охэйо ожидал этого с видимым нетерпением. Жителей Тайат нигде видно не было. Малла заметил единственную машину — маленький микроавтобус — стоявший возле корабля. Возможно, их напугало это вторжение.

— Ты был здесь раньше? — тихо спросил он.

— Раз триста, — так же тихо ответил Охэйо. — На протяжении последней тысячи ста лет. Собственно, если бы не я — тут ничего не было бы...

К платформе подогнали трап, они спустились. Малла вздрогнул, когда его босые ноги коснулись холодных шершавых плит. Чужая земля. Впрочем, он первый раз в жизни стоял на настоящей земле.

Впереди, шагах в десяти, замерло несколько девушек в одинаковых коротких темно-зеленых платьях, похожих на какую-то форму. Малла с трудом заставил себя успокоиться. По крайней мере сейчас ему не придеться ничего делать. Только заниматься любимым делом — смотреть и запоминать.

Охэйо быстро подошел к тайат и, прижав к груди скрещенные руки, слегка поклонился. Девушки синхронно повторили его движение. Все они старательно не замечали босых ног Маллы — странности сарьют считались здесь их личным делом.

— Приветствую вас, — негромко сказал Охэйо. — Это мой друг, Малла Охэйо анта Хилайа. Он будет помогать мне.

Юноша вздрогнул: Охэйо представил его, как сарьют. У марьют было лишь одно имя. Нельзя сказать, что это не польстило ему, но куда больше Малла испугался. Он не представлял, как должен вести себя сарьют. Оставалось надеяться, что Охэйо не оставит его здесь одного.

— Приветствую вас, — повторила одна из девушек. Рослая, с великолепной фигурой, она походила на молодую королеву. Её тяжелые черные волосы, собранные в высокий пучок на макушке, блестящим каскадом струились по спине. Широко расставленные глаза, высокие скулы и крупный рот говорили о хорошей породе. Если бы это была марьют, Малла решил бы, что она из линии А — эти марьют-посредники руководили остальными.

Но перед ним была не марьют и не сарьют. Это был свободный человек — нечто, стоявшее вне всей системы его оценок. Впрочем, поскольку марьют мог управлять кто угодно, только не они сами — такие опыты неизменно кончались плачевно — в представлении Маллы люди были просто какой-то странной разновидностью сарьют.

— К делу, Лэйит, — Охэйо говорил очень ровно. — Всех этих марьют и челноки тоже вам прислала Маула Нэркмер. Это подарок и они будут вас слушаться. Только им нужны хорошие командиры — боевые марьют не очень-то умны.

Лэйит не изменилась в лице — вероятно, её опыт общения с сарьют был достаточно большим. Те очень любили делать подарки — часто такие, которые легко могли напугать.

— Каковы будут ваши планы, Охэйо-сарьют? — неожиданно скромно спросила девушка. Малла подумал, что в её представлении сарьют были почти что богами. Что ж: она явно не слышала вопля, которые данный конкретный небожитель издал, уронив Врата Хаоса — то бишь, брахмастру — на пальцы своей босой ноги. А потом Охэйо что-то сказал. Слова были незнакомые — Малла не знал их, но постарался запомнить: с очень уж большим чувством они были произнесены. Может быть, эти люди — просто одичавшие марьют, по чьей-то ошибке утратившие стерильность?

— Ну, пока никаких, собственно. Я хочу осмотреть город. Можно на вашей машине?

— Да, разумеется, Охэйо-сарьют.

— Отлично. Малла, залезай.

Юноша быстро проскользнул внутрь, устроившись у окна. Салон оказался очень теплым, кресло — неожиданно уютным. К тому же, Охэйо сел рядом с ним и это успокаивало.

Аннит с сомнением посмотрел на брахмастру — казалось, он не знал, что делать с ней дальше — и осторожно положил на колени. Игнорируя удивленные взгляды, он бессовестно зевнул, потом коснулся браслета. Платформа уползла внутрь корабля и изогнутые плиты сомкнулись, не оставив и следа люка.

— Поехали. Я покажу, куда.

Машина двинулась неожиданно мягко. В неизвестность. Малла с тоской оглянулся назад.

Марьют Маулы возвращались в челноки. "Аннита" возвышалась над ними, словно холм — Малла в первый раз видел её снаружи. Массивный сегментированный обод овального основания, плоский параболический свод, перекрывающий всю переднюю часть. На их стыке блестела прозрачная броня смотровой галереи. Заднюю часть корабля составляли скошенные металлические массивы. Дюзы наглухо закрыты, из-под основания виднелась серая подошва — благодаря ей корабль мог ползать, как улитка, почти по любой ровной поверхности. Особого смысла в этом не было — просто Охэйо это показалось забавным. Но для Маллы это был его единственный дом.

* * *

Минут через пять они миновали ворота в высокой решетчатой ограде космодрома. Над ней поднимались треногие караульные вышки, но никакой охраны Малла не заметил — в самом деле, зачем она, если весь город защищает Отклонение?

Охэйо решил начать знакомство со столицей с окраин — как он сказал, чтобы осмотреть периметр. Лэйит, к удивлению Маллы, не возражала. Вероятно, она была даже рада показать, что от гостей ничего не скрывают.

Аннит сам указывал, куда ехать — похоже, он хорошо знал этот город. Кварталы, примыкавшие к летному полю, были старыми — судя по тому, что деревья здесь вымахали выше длинных восьмиэтажных домов.

Отпустив машину, они втроем побрели по небольшому пустынному скверу и вскоре вышли к берегу обширного озера. Другой берег темнел неровной синеватой полосой, ближе виднелся низкий массив острова. Над береговым обрывом, примыкавшим к самой границе Отклонения, стояло светлое плоское здание, поднятое на высоких стальных опорах. Вся его передняя стена состояла из цельного громадного стекла. Лэйит небрежно заметила, что это кафе, и что она не прочь перекусить. Малла и Охэйо согласились — они с утра ничего не ели.

Изнутри здание походило на "Анниту" — легкие стальные конструкции, светлый пластик отделки, легкие кресла, легкие столы, около трети которых было занято. Здесь собралась, в основном, пёстро одетая молодежь. Они скорее ковыряли еду, чем ели — очевидный признак местного изобилия. До Маллы долетали небрежные разговоры, тихий смех.

Они устроились у самого окна, откуда открывался роскошный вид на озеро. По синеватым тучам медленно плыло пятно спектрально чистого фиолетового света, заставляя их рассеиваться и бурлить — луч одного из орбитальных солекторов, как небрежно пояснила Лэйит. Время от времени тучи разрывались и на землю падали косые прозрачные струи. Малла и Охэйо несколько минут любовались этим зрелищем, пока луч не уполз за горизонт. Юношу удивило, что ару не трогали солекторов.

Украдкой он рассматривал посетителей. На них тоже косились, но нельзя сказать, чтобы сильно — без темных очков и брахмастры Охэйо не слишком-то бросался в глаза. Малла видел, что Лэйит тоже принимает его за сарьют. Это очень льстило ему, хотя и немного пугало — он знал, что соответствовать этому мнению довольно трудно. И, в то же время, здесь ему было уютно — вокруг были марьют, его соплеменники. Малла хотел думать о них, как о будущих друзьях, хотя в голове то и дело проскакивало, что марьют здесь не очень хороший и весь какой-то перепутанный: юноши не отделены от девушек, сильные — от слабых. Кое-какие особи сарьют просто постыдились бы показывать — за подобную работу их бы подняли насмех, а Охэйо не стал бы даже сам смотреть на них — просто отдал бы своим марьют и те быстро довели бы бедняг до истерики своими насмешками. Сарьют умели работать — но были безжалостны к слабости и неумению. Плохую работу надлежит осмеять — иного она не заслуживает. Но этих марьют никто не делал — они разводились сами и это казалось юноше необычайно волнующим и удивительным.

— Ты поешь, — насмешливо сказал Охэйо. — Глазами сыт не будешь.

Малла спохватился. Он и в самом деле забыл, что голоден. Вся еда оказалась незнакомой, очень вкусной — и её было гораздо больше, чем он мог съесть. Правду говоря, он мог лишь предполагать, из чего она. Как и всегда.

Когда они насытились, Охэйо, явно довольный тем, что он назвал "психологическим климатом", решил, наконец, съездить в Центр, куда их усиленно заманивали ещё в машине. Лэйит с готовностью согласилась.

По пути Малла непрерывно крутил головой. Центральные, новые районы Тайат производили впечатление. По широкой, как взлетная полоса, проезжей части рядов, наверно, в десять мчались машины, среди которых с трудом можно было отыскать две одинаковых. Сама улица напоминала мелкий каньон — на половине высоты её пологих травяных откосов по тротуарам пёстрыми реками текли люди, так тесно, чтобы только не мешать друг другу. А ещё выше, за низкими барьерами зелени, на некотором отдалении, вздымались безоконные, похожие на утесы здания — по девяносто, по сто двадцать и сто пятьдесят метров высоты. Глухие гладкие фасады были сплошь расписаны — или цветными волнами, напоминающими облака на закате или тропически-пасторальными пейзажами — синие волны, зеленые пальмы, белые агнцы, золотокожие юноши и девушки, причем почти без одежды на своих стройных и мускулистых (у юношей) телах. Краски несколько выцвели или потускнели от пыли, но на взгляд Маллы для марьют рисунки были вполне симпатичные. Не шедевры, конечно, но и без той аляповатости, какой можно было ожидать.

В просвете между домами-картинами промелькнуло здание вполне традиционного вида, однако облицованное тщательно спаянными листами темно-красной меди. В его окнах непроницаемо блестели монолитные золоченые стекла. Как пояснила Лэйит, это был Медный Дом — жилище тех, кто считал электромагнитную радиацию всех видов чрезвычайно вредной.

Центр — он возвышался в конце проспекта — был виден издалека: громадный — наверное, метров в двести высотой — куб с глухими стенами. Его плоскую крышу покрывали настоящие джунгли из высоких перистых антенн и здоровенных кондиционеров — каждый мог бы сам сойти за небольшое здание. Стены Центра тоже были расписаны, вернее, облицованы листами цветного стекла — что-то вроде мозаики. В ней преобладали холодные, синеватые тона. Малла вновь увидел цветущие и усыпанные плодами деревья, девушек с преувеличенными глазами, играющих на флейтах, пасущихся агнцев и водопады. Одинаково высокие скулы и большие глаза делали нарисованных людей похожими на марьют, но их белая кожа казалась мертвенной, и во всей картине было нечто странно тревожное. Впрочем, так, может быть, лишь казалось из-за её колоссальных размеров. Все-таки девушки ростом в тридцатиэтажный дом, пусть даже и нарисованные — не вполне обычное зрелище.

Подъехать вплотную к Центру им не удалось — сходившиеся лучами улицы впадали в кольцевой проспект, через который протянулась масса пешеходных мостов. Вокруг Центра был обширный парк, скорее луг с жидкими кустиками.

Охэйо решительно ступил на дорожку, ведущую к единственному входу. Кое-что здесь было странным — земля в парке плавно поднимались вверх, но затем обрывались в окружающую здание выемку. За подобием набережной был крутой травянистый откос, а между ним и стеной Центра — широкое, сплошь залитое бетоном пространство, к которому дорожки спускались венцом лестниц. К ним двумя встречными потоками текла живая река, вливаясь и вытекая из ряда низких арок. За каждой начинался короткий туннель, пронизывающий многометровую толщу стены. Малла миновал его — и...

И замер, постыдно приоткрыв рот. Весь куб внутри был полый — вернее, его заполняли правильные ряды многогранных колонн толщиной в несколько метров. Они подпирали множество причудливо нарезанных террас, соединенных мостами-лестницами.

Едва Малла вошел внутрь, его охватил ровный мощный гул, похожий на гул водопада. Множество излюбленных в Тайат люминисцентных ламп заливали внутренность колоссального здания ярким белым светом.

Юноша поднял голову, потом спешно опустил её, так как она закружилась. Над ним, пронизывая всю толщу террас, спиралью поднималась широченная лестница. Она начиналась слева, сбоку. Впереди вестибюль был ограничен глухой стеной. Малла заметил в ней ряд выступов, точно соответствующих входным аркам — как он догадался, торцы запорных цилиндров, способных, в случае угрозы, наглухо закупорить туннели. С правой стороны вестибюля поднималось сразу несколько лестниц меньшей ширины. Они тоже разделялись на два ряда — и каждая в каждом вела на другой уровень. С непривычки здесь ничего не стоило заблудиться.

Охэйо начал активно проталкиваться на главную лестницу, почему-то почти пустую. Впрочем, Малла почти сразу заметил, что опорные колонны одновременно служат и шахтами лифтов — а желающих подниматься пешком на двухсотметровую высоту в любом месте немного.

Сама лестница была шириной метров в десять. Прерывистые отрезки обложенных диким камнем ручьев разрезали её на несколько полос. В них массой беззвучных в здешнем шуме водопадиков струилась чистая вода. Изнутри стена здания была облицована синевато-белым полированным мрамором. Вдоль лестницы в несколько отвесных линий шли зеленоватые люминисцентные лампы.

Они поднялись метров на пятьдесят, потом свернули на необозримой ширины террасу. Здесь повсюду были балюстрады, за ними виднелись десятки уходящих вверх и вниз этажей с текучими живыми реками. От шума и обилия людей у Маллы непрерывно кружилась голова. Люди здесь были повсюду: они шли, что-то ели или читали за столиками, что-то покупали — здесь всюду были прилавки и перегородки из прозрачных шкафчиков с бесчисленными вещами внутри. Пару раз юноша видел обширные и освещенные ярче других пространства, огражденные с боков подвесными ширмами и устланные пушистыми светлыми коврами: на них танцевали стройные девушки в гимнастических костюмах. Он не отказался бы посмотреть на них, но Охэйо тащил его дальше: ему хотелось немедленно увидеть всё.

Люди здесь в большинстве были молодыми, очень много детей. Кое-какие участки походили на детские сады или даже на ясли, другие на школы. Несмотря на постоянный шум, мешавший разговаривать, здесь было необъяснимо уютно. Малла не сразу понял, почему, потом догадался: здесь было людно, но не тесно, никто не толкался и не налетал друг на друга. Все были безукоризненно вежливы и чем-то увлечены. Жизнь в концентрированном виде. Теперь он понял, почему жители Тайат так любят шум, толчею, скопление народа. Вероятно, в колоссальном здании можно было провести всю жизнь, не выходя наружу и притом не жалуясь на скуку. Здесь было много кинозалов и компьютеры, масса удобных диванов, на которых часто спали и никто не тревожил спящих. Даже просто смотреть по сторонам было приятно. Везде безукоризненная чистота: Малла видел людей, которые всё время чистили, мыли, протирали. Многие здесь ходили босиком, спрятав обувь в небольшие пакеты или сумки. Везде множество новых, чистых вещей. И, наконец, сами люди здесь тоже были красивы. Здешние девушки часто носили короткие юбки с тяжелыми, низко лежащими на бедрах поясами и что-то вроде кофточек, открывающих почти весь живот и спину. Животы были подтянутые и гладкие, спины — загорелые и стройные. Овальные, мягкие, милые лица. Пожалуй, самым симпатичным на них было выражение — бестревожный, задумчивый интерес. Но здесь всего было слишком много. Во всем било в глаза то небрежное, беспутное изобилие, которое было так характерно для Тайат. И Малле чудилась на всем печать обреченности — в то время, как ару сосредоточили все силы на завоевании их мира, тайат уделяли им лишь ничтожную долю своего внимания.

* * *

Юноша не смог запомнить всего, что увидел. Даже неутомимый Охэйо выдохся через полчаса.

— Сколько же здесь людей? — наконец спросил он.

— Зависит от времени суток, — ответила Лэйит. — Но в общем-то не очень много: не более восьмидесяти тысяч. В Тайат — в столице — пять миллионов жителей...

Малла уже знал, что парней среди тайат впятеро меньше, чем девчонок — это было обусловлено генетикой, а она, в свою очередь, обусловлена социологическими расчетами. Именно это соотношение, далекое от естественного, гарантировало минимальный уровень конфликтов. Общественный строй на Тайат был скорее феминистический, — впрочем, Малла сомневался, что многоженство лучше.

Они были уже на самой нижней лестнице вестибюля. Перегнувшись через перила, юноша заметил глубоко внизу облицованный мрамором каньон, в котором тоже в обе стороны текли живые реки.

— Здесь есть подземные этажи? — спросил он.

— Да, — быстро ответила Лэйит. — Много.

— Мы можем туда заглянуть?

— Разумеется.

Они повернули, потом повернули ещё раз. Широкая белая лестница несколькими пролетами вела вниз, метров на пятнадцать. Здесь был обширный пустой зал, облицованный синевато-белым полированным камнем. В нем помещался бассейн с фиолетовой подсвеченной водой. В ней плавало несколько девушек, все одеяние которых состояло из двух полосок цветной ткани. Малла замер, широко открыв глаза — фигуры у них тоже были красивые — но Охэйо за руку потащил его дальше.

По сравнению с верхними ярусами Центра здесь было почти пусто и тихо. В разные стороны косо расходились неширокие высокие коридоры, служившие чем-то вроде картинной галереи. Их стеклянные стены-экраны заполняло невообразимое множество рисунков — иногда грубых, иногда — очень красивых. Здесь Малла брел причудливыми зигзагами, непрерывно крутя головой.

Здесь были выставлены, наверное, десятки тысяч художников — и многие были представлены несколькими сотнями работ. Из них можно было составлять серии, группируя их так или иначе — Маллу даже обидело, что здесь, в сущности, нет посетителей. Он бы с удовольствием провел здесь всю жизнь. Лэйит объяснила ему, что в Тайат есть своя Сеть, и ценители прекрасного могут наслаждаться им, не выходя из дома.

Вполуха слушая её, Малла заметил, что отстал от Охэйо и резко прибавил шаг: как бы учтива ни была Лэйит, оставаться с ней наедине он боялся. Отчаянно спеша, он ткнулся в обделанную темным стеклом нишу, которую принял поначалу за проход. Но стекла тоже оказались экранами и на них вмиг вспыхнуло изображение, выдержанное в золотисто-коричневых тонах: роскошный пейзаж окруженной невысокими горами цветущей долины, выходившей к морю, в которое садилось окруженное фантастическими облаками солнце. На переднем плане, высоко над всем этим, юная пара увлеченно занималась любовью. Они были нагие, лохматые и очень красивые — у Маллы даже перехватило дух.

По безупречной цветовой гамме и точности всех очертаний он сразу понял, что имеет дело с анимацией. Но сверхчеловеческая тщательность отделки, фантастическое множество деталей подсказали ему, что это — работа сарьют. Ни у кого из смертных художников просто не хватило бы времени и терпения на такую работу. При первом же взгляде на неё у Маллы что-то стеснилось в груди и он замер, точно оглушенный, когда изображение погасло. Весь ролик длился от силы секунд пятнадцать, но юноше казалось, что прошла целая вечность. Он помотал головой, стараясь избавиться от охватившей его непонятной, мучительной тоски: всё, на что падал теперь его взгляд, казалось ему какой-то грубой ширмой, скрывающей прекрасную реальность.

* * *

Здесь было множество небольших магазинчиков. В одном из них Малла заметил нечто странное: во всю высоту боковой стены шел проем, перегороженный решеткой и двумя слоями стальной сетки. За ним зияла квадратная шахта шириной метров в пять, облицованная камнем и освещенная редкими синеватыми лампами. Но там не было ни лестницы, ни кабелей, ни лифтов, — то есть, вообще ничего. Когда юноша подошел вплотную, ветер растрепал его волосы. Из шахты доносился слабый шум воздуха. Она вела вверх и вниз — очень далеко. Малла прижался лицом к сетке, но так и не смог разглядеть дна. Или крыши.

— Что это? — удивленно спросил он.

— Воздушный ствол, — ответила Лэйит. — Раньше тут добывали золото. Когда Тайат готовилась к Вторжению, выработки приспособили для других целей.

— Там размещен бозонный генератор, защищающий столицу, — небрежно пояснил Охэйо.

— Да. Он самый мощный на планете. Пока.

— Туда можно спуститься? — спросил Малла.

— В принципе — да. Сейчас подземелье пустует, но там бывают экскурсии.

— А конкретно мы можем? Сейчас?

Лэйит подумала.

— Думаю, да. Ведь это вы, сарьют, создали его.

* * *

Они миновали ещё несколько коридоров — сначала вполне оживленных, потом пустынных, пока не уперлись в ворота из стали, покрытой гладкой белой эмалью. Лэйит открыла стальной же щиток в стене, нажала несколько кнопок и пару минут с кем-то тихо разговаривала. Затем стальные плиты раздвинулись с тихим шипением, открывая просторную, как гостиная, кабину лифта, залитую ярким белым светом. Для троих она казалась слишком просторной и Малла чувствовал себя здесь неуютно.

Здесь не было никаких щитков или кнопок. Тем не менее, двери закрылись и кабина пошла вниз, куда более резко, чем обычные лифты. У юноши сразу заложило уши.

Спуск занял добрых минут пять. Затем панели разошлись, но всё, что стало видно — вторые белые ворота. Лэйит жестом пригласила их выйти. Лишь когда двери лифта закрылись, ворота раздвинулись. Они были куда массивнее — гладкие стальные плиты толщиной в десять или двенадцать дюймов. Они вели в прямоугольную камеру с блестящими решетками в полу и потолке. Малла заметил, что лампы здесь утоплены в стены и защищены очень толстым стеклом. Тут было жарко и сыро, по стенам стекала вода.

Миновав внутренние ворота, они попали во вторую камеру, точно такую же, только сухую. Когда ворота за ними закрылись, из-за них донесся глухой шум.

— Интересное решение, — заметил Охэйо. — Если кто-то пробьет внешние ворота, ему придется иметь дело с водой под давлением в восемьдесят атмосфер.

Лэйит не ответила. Ворота перед ними раздвинулись, открывая квадратного сечения коридор высотой метров в пять. В длину он представлялся бесконечным.

Они быстро пошли вперед. Ворота позади них сошлись с мягким шипением. Воздух здесь был густым, теплым и влажным.

— Мы глубоко? — спросил Малла.

— Восемьсот двадцать метров, — ответила Лэйит. — Здесь крепкие кварциты. Если прямо над этим туннелем взорвется мегатонный ядерный заряд, свод выдержит.

— А если больше?

Лэйит пожала плечами. Охэйо хмыкнул.

— Твердые породы слишком хорошо проводят ударную волну. Знаете, какую породу труднее всего взорвать? Лед. Самый обычный водяной лед. Или каменную соль, — это было сказано с легким раздражением специалиста.

Никто не ответил ему.

* * *

Шагов через двести туннель вывел в небольшой зал. Его наклоненные внутрь боковые стены были расписаны в традициях Тайат — деревья в цвету, девушки, юноши. В каждой был квадратный проход. Эти неосвещенные поперечные штреки упирались в смутно белевшие запертые ворота. По пути они миновали ещё несколько таких залов.

— Интересное место, — осторожно заметил Малла. — Но неприятное.

— В каком смысле? — хмуро спросила Лэйит.

Малла задумался.

— Ну, как бы сказать... что-то последнее. Последнее прибежище. Место, откуда уже некуда отступать.

Лэйит пожала плечами.

— Падение столицы маловероятно. Наш защитный генератор абсолютно надежен.

— Дело не в генераторе, — вдруг сказал Охэйо. — Дело в самих ару.

Лэйит хмыкнула.

— Да кто они такие? Просто устойчивая мутация дебилов. Да ещё и маленькая. Какой у них там средний рост? Сто сантиметров?

— Сто двадцать. Но человек растет восемнадцать лет — а ару достигают зрелости всего за десять. Ты хоть понимаешь, что это значит? Непрерывное бешеное размножение; мгновенное перенаселение; постоянная жесткая экспансия. Будь они и в самом деле идиотами, это не имело бы никакого значения. Но они не идиоты. Просто мы не можем ни черта понять в их культуре, кроме того, что она предельно жесткая и отвергает всё, что не относится к выживанию. Так что там, где дело доходит до их личной безопасности и благополучия, ару проявляют поразительную сообразительность.

Лэйит вновь хмыкнула.

— Стационарные установки мощнее мобильных, это аксиома. И пусть эти твари научились строить звездолеты, у нас тоже есть флот. Тысяча двести транспортных кораблей и восемьсот крейсеров.

— Да? Что же он "оказывает помощь" аж в соседних системах? После Войны Гнева вы уступили контроль над космосом почти без боя. Вы дали ару обстрелять ваш мир бактериологическими ракетами, после чего большая часть вашего населения просто вымерла. Вы надеетесь не на мечи, а на стены. Жители Каламии думали так же. Сейчас их просто нет. Нигде.

Лэйит гневно фыркнула.

— Каламия стала почти пустыней после гражданской войны. Они уничтожили сами себя, ару тут ни при чем. Они просто стервятники. Ну а если дойдет до вторжения... что ж. Сейчас у Тайат уже двадцать три наземных бозонных генератора — и все они связаны в единую сеть, поддерживая друг друга. Мы вышвырнем в Хаос любой их корабль, который подойдет слишком близко.

— Ты же знаешь, что реально их сдерживает только здешний — и только потому, что он забрасывает корабли ару в Хаос глубже, чем они могут вернуться. С остальными легко справится десяток их крейсеров.

— Мы достраиваем ещё восемнадцать, модели Марк-IV — того же уровня, как этот, но каждый в дюжину раз мощнее. И в случае опасности мы можем вывести на орбиту более тысячи малых генераторов Марк-II. Неужели не хватит на кучку мутантов?

Охэйо слабо улыбнулся.

— Лэйит, мнение о неспособности ару к творчеству является самоубийственной ошибкой. Они создали установку для деформации вакуума — и мы до сих пор не знаем, что с этим делать. Сверхловушка, построенная для её уничтожения... не справилась с задачей. Сейчас мы строим Бездну — она в пять раз больше. Но это всего лишь позволит нам увести нашу верфь в безопасное место. Я работаю над бозонными торпедами, — но пока что ничего не получается. А теперь самое забавное: нам удалось раздобыть чертежи Деформатора, но мы — умнейшие из людей — так и не смогли его построить. И, если мы, сильнейшая из человеческих рас во Вселенной, не начнем думать быстро, — ару, несомненно, выкинут нас из галактики. Что тогда будет с вами — вы знаете.

Лэйит пожала плечами.

— Ару — ваша ошибка, сарьют. Кто, кроме вас, может создавать новые живые формы?

Охэйо гневно фыркнул.

— Хочешь, я тебе кое-что расскажу? Каламия — родина всей вашей расы. Когда мы, сарьют, наткнулись на неё, ваши предки разбивали друг другу черепа берцовыми костями своих же собратьев. Я, между прочим, видел всё это своими глазами. Мы отобрали наиболее симпатичные особи, почистили их генотип и привили им нашу культуру — сколько они смогли усвоить. Потом научили их производить почти всё, что умели сами. Опыт удался и мы стали повторять его вновь и вновь, пока не населили восемьсот планет. Больше всего внимания уделялось, конечно, последним. О Каламии мы просто забыли и её обитатели могли творить всё, что им только вздумается. Они решили заглянуть поглубже в Хаос. Построили специальный бозонный генератор, очень мощный. Чтобы заниматься таким на своей родной планете, надо быть идиотами, так что всё дальнейшее они заслужили. Вероятно, они проникли очень глубоко — и в этот миг произошел бросок исключительной силы. Целый район оказался захвачен Отклонением. Потом генератор взорвался, заразив его ещё и радиацией. Район стал негоден для жизни и какому-то ещё идиоту пришла в голову мысль устроить там колонию для дефективных — там, мол, быстрее перемрут. И перемерли. Почти все. Но оставшиеся... Там была не только радиация. Там ещё были следы. Следы Хаоса. Мутации были невообразимы, но нежизнеспособны. Потом мутанты — может быть только один или одна — перешли на другую ступень. У ару ведь не только фантастически ускоренное развитие. Они очень проворные — движутся раза в два быстрее, чем обычный человек. Им недоступны отвлеченные мечтания, да — но вот в вещах прагматических они соображают гораздо лучше нас. И ещё, у них есть... необычные свойства, которые мы не понимаем, да и вряд ли сможем понять. Иногда рядом с ними люди просто перестают что-либо соображать. Иногда даже техника выходит из строя — безо всяких видимых причин. Да, так случается редко, но сам факт того, что рядом с ними происходит НЕОБЪЯСНИМОЕ...

— Это ведь всё не доказано, — перебила Лэйит едва ли не брезгливо.

— Разумеется. Слишком мало остается свидетелей, способных это подтвердить. Война на Каламии была самоубийственным безумием — но почему оно начало распространяться вдруг, внезапно, как чума? И главное, очень вовремя — почти сразу за появлением ару и совсем незадолго до того, как их раздавили, словно клопов. Если ару в самом начале вызвали такую реакцию — то теперь они могут вызвать ещё худшие, такие, что мы и представить не можем. Ваша единственная проблема в том, что вы не воспринимаете их всерьез. А когда придется, будет, увы, слишком поздно.

— Ты сам создал наше общество для мира, а не для войны, — огрызнулась Лэйит. — Девушки тоже могут быть хорошими солдатами, но только не в массе. Наши юноши в большинстве слишком избалованы, чтобы сражаться. Наша психологическая культура мало подходит для боевых действий. Если вы создали нас такими — вы же должны нас защищать.

Охэйо насмешливо поклонился.

— Положим, мы тоже были хороши, но вы начали разочаровывать меня. Я населил Тайат не просто так. Через полгода будет прохождение Найнера — и чему вы научились к этому моменту? Оголять пупки? Я не против, конечно, но этого мало. Я имею в виду — чтобы выжить.

— А что это — Найнер? — спросил Малла.

Лэйит дико взглянула на него, но Охэйо лишь улыбнулся.

— На языке Хониара — на котором я учился говорить — это значит "приблудный". Вообще-то в системе Тайат четырнадцать планет. Пятнадцатая — странница, она пришла откуда-то из межзвездного пространства. Она вращается по эллиптической орбите с периодом в девяносто лет. Сам по себе факт не очень интересный, но дело в том, что Найнер — одна из старейших известных нам планет. Ей примерно двенадцать миллиардов лет. И где-то миллиардов семь на ней существует разумная жизнь. Неплохо, а? Проблема в том, что эта жизнь небиологическая — сарьют нет туда входа, ни в виде Неделимых Сущностей, ни в виде тел. Они не подпускают к планете даже наши автоматы, а ведь такая старая раса должна знать... в общем, всё. Единственный способ добраться до этих сокровищ — обучить сновидцев, способных уловить хотя бы тень этих знаний. Это работает, Лэйит, работает — я знаю. Там, внизу, в квантовой пене, наши сны и сны Найнера становятся одним целым. Кое-что я видел сам. Но, чтобы отсеять ошибки и домыслы, нужно множество сновидцев, нужен целый народ, который посвятит себя этой задаче. Заселяя Тайат, я надеялся, что вы установите хотя бы какие-то связи с Найнером...

— Мы установили, — возразила Лэйит. — Наши обряды Единения...

— Ну, они очень... интересны, я думаю — но полезной информации дают очень мало. Каждый из нас — такая же бездна, как Найнер, Лэйит. То, что всплывает из неё, трудно отличить от другого, приходящего извне — уж я-то это знаю... Что ж, это был хороший урок: хочешь чего-то добиться — трудись сам.

Лэйит хотела возразить, но у неё не нашлось времени — они уже достигли цели.

* * *

Перед ними с мягким шипением разошлись очередные белые ворота. Малла увидел длинный прямоугольный зал, облицованный светлым камнем. Длинные лестницы с протянувшейся вдоль него террасы вели вниз, к набережной. В торцевых стенах зала чернели высокие арки и в них уходил темный, спокойный канал. Здесь было очень жарко и сыро. Влага прозрачным туманом висела в воздухе.

— Лучше снять лишнюю одежду, — предупредила Лэйит. — Иначе взмокнете, как мыши.

Они разделись до плавок (почти нагая, Лэйит держалась с непринужденной грацией) потом спустились вниз. Здесь стояло несколько белых катеров с электрическими двигателями. На одном их ожидало двое серьезных парней в серых шортах. Лишь свисавшие с поясов силовые дисрапторы говорили об их принадлежности к охране. Через минуту катер отвалил от стенки.

Это плавное, как во сне, бесшумное путешествие в почти темном туннеле казалось Малле нереальным. Лишь далеко впереди горел свет и в его слабых отблесках он видел арки поперечных туннелей, в глубине пересекавшихся едва освещенными продольными — это напоминало лежащую на земле решетку. Становилось всё жарче, висящая в воздухе влага мешала дышать и затуманивала далекие огни. Малла украдкой опустил за борт руку. Вода была горячей настолько, что почти обжигала.

Минут через пять катер вышел на свет. По обе стороны канала были каскады с несколькими уступами, с них шумно падала вода, холодная — от неё веяло прохладой. Высоко наверху Малла заметил галереи, а ещё выше — потолок с рядами ярких ламп. Впереди были громадные ворота, скорее подъемный затвор, как на плотине. Миновав их, они увидели черное озеро неведомой глубины, громадное — метров ста в диаметре, окруженное кольцевой галереей. От неё вниз, к воде, на несколько метров уходил скат из каменных глыб. От пристаней наверх вели лестницы. В стенах таинственно чернели арки радиально расходящихся туннелей, наполовину залитых водой.

Здесь было почти совсем темно. Свет ламп над галереей едва достигал конического свода, состоявшего из громадных круглых и прямоугольных выступов. Они косо поднимались наверх, к цилиндрической шахте, опоясанной огнями и уходившей в неразличимую туманную мглу. Здесь было ещё жарче — Малла весь взмок, даже его волосы слиплись. Звука почти не было, но воздух, воду пронизывала вибрация, заставлявшая дрожать даже кости — и у него, почему-то, двоилось в глазах.

— Мы под фундаментом бозонного генератора, — очень тихо сказала Лэйит. — Он поднимается отсюда почти к самой поверхности. Восемьсот метров в высоту, шестьсот в диаметре. Увидеть его целиком, конечно, невозможно. Он весит более ста миллионов тонн. Его мощность...

— Да знаю я, знаю. Я женат на девице, придумавшей эту штуковину.

— Простите, сарьют. Я не хотела...

— Пустое. Маула говорила, что этот генератор самый большой в человеческом мире. Один из самых больших. Но, если честно, смотреть тут не на что. Как насчет свежего воздуха?

* * *

Покинув подземелье, они поднялись на смотровую галерею, идущую по периметру крыши Центра. Снаружи уже была ночь и Малла удивился: ему казалось, что они пробыли внизу недолго. От высоты и обширности перспективы у него дико закружилась голова, но это быстро прошло.

Как ни странно, город был почти целиком погружен в темноту. Над редкими островками света призрачными силуэтами поднимались бледные фасады зданий. Вместо уличных фонарей тут были короткие стенки с люминисцентными лампами, расположенными примерно на высоте пояса. Потом Малла догадался посмотреть вверх.

Целые сотни крохотных лун медлительно плыли над головой — рои солекторов на орбитах высотой, наверно, в несколько тысяч километров. Вдали так же медленно ползли прозрачные столбы света, чаще всего белого, но попадались и желтые, как солома, и красные, как киноварь. Были и зеленые, и синие. Иногда какой-нибудь луч наползал прямо на Центр и мир преображался — то словно залитый очень ярким лунным светом, то глубинно-зеленый, то металлически-синий, то кроваво-красный, то оранжевый. Это вечное, беззвучное движение света казалось юноше символом могущества человека.

— Как красиво... — восхищенно протянул он. — Почему ару не сбивают солекторы?

— Зачем? Они сами их запускают, — насмешливо ответил Охэйо.

Малла удивился.

— Для чего?

— Они хотят что-то сказать нам, но мы не понимаем.

Какое-то время они все молчали.

— Куда мы отправимся дальше? — с видимым нетерпением наконец спросила Лэйит. — Назад, к кораблю?

— Нет, на пятую Станцию, — рассеяно ответил Охэйо. — Тут всё, более-менее, в порядке. Надо посмотреть, что снаружи.

— Станция? А что это? — удивленно спросил Малла.

— Наблюдательная станция, — терпеливо пояснил Охэйо. — Они расположены вплотную к периметру, но только снаружи. Бозонных генераторов там нет, лишь усилители поля. Там его обычно держат на минимальной достаточной мощности. Есть много вещей, и притом важных, которые не разглядишь отсюда. Кроме того, они нужны для связи с Потерянными.

— Кто они? Разведчики?

— Это добровольцы из городской молодежи, они не дают ару обосноваться на поверхности Тайат. Лишь благодаря им она все ещё остается человеческим миром. Но цена велика. В среднем Потерянный живет не больше шести месяцев.

— И их выпускают?

— Почему нет? Они не хотят жить спокойно, они смутьяны. Зачем их держать? Большинство, впрочем, быстро приходит в разум и просится назад.

— А те, кто не просится?

— Те погибают.

* * *

Микроавтобус быстро и почти бесшумно мчался по темным пустым улицам. Снаружи мало что можно было разглядеть, к тому же, Малле отчаянно хотелось спать — он не спал уже часов тридцать. Конечно, он должен был смотреть на город — но вот для чего, собственно?

Они свернули, поехали вдоль набережной какого-то канала, потом остановились возле небольшого здания — квадратной бетонной коробки с глухими стенами. Вновь Лэйит открыла белый щиток в стене и провела краткие переговоры. Ворота с шипением раздвинулись, они вошли в зал с белыми стенами и кафельным полом. Малла зажмурился, привыкая к свету, потом осмотрелся. Матовый светящийся потолок, по две двери в боковых стенах, одна большая прямо перед ним — все из гладкой белой стали. Откуда-то снизу доносился бесконечный ровный гул.

Здесь, внутри, было пусто. Лэйит подошла к большой двери, нажала кнопку. Белые панели раздвинулись, за ними Малла увидел просторный лифт. Они вошли в него, плавно спустились на несколько этажей. К удивлению юноши, дверь не открылась.

— Идет синхронизация, — торопливо сообщила Лэйит. Она вновь открыла щиток в стене и с кем-то тихо общалась. Доносившееся сверху гудение стало громче. — Всё, пошли. Усилитель не сможет поддерживать уровень города слишком долго.

Двери лифта раздвинулись. Малла увидел широкий длинный коридор, облицованный нержавеющей сталью. Они быстро пошли по нему. На металлических стенах осела влага, воздух тут был теплый, почти жаркий. Юноша понял, почувствовал, что они идут под дном канала.

Коридор упирался в белые стальные ворота. Они вели в лифт, похожий на первый, как две капли воды. Поднимаясь в нем, Малла вдруг ощутил себя очень легким. Вначале он удивился, потом понял, что они вышли за пределы защитного поля. Почти вышли. Или, точнее, отключилась синхронизация.

Толстые двойные панели с шипением раздвинулись. Широкий проход вывел их в просторную, ярко освещенную комнату с гладкими стенами и дверями из белой эмалевой стали. Дверь напротив лифта вела на широкую бетонную лестницу. Тремя прямыми пролетами она поднималась в небольшой, белый, ярко освещенный зал. Напротив неё в глухой стене был выход — толстый квадратный щит с гидравлическим приводом. Лэйит, набрав код, подняла его... и они оказались на улице.

Холодный ветер сразу же швырнул в лицо Маллы клуб водяной пыли, а его босые ноги погрузились в обширную лужу. Он поежился, набросил капюшон куртки, потом осмотрелся, нахохлившись. Синие ртутные фонари ярко освещали просторный двор, дождь искрился, пролетая под ними. Пятиэтажный куб Станции призрачно светлел позади. Его толстые стены, облицованные плиткой, были прорезаны узкими окнами. Их закрывали гладкие белые ставни и здание казалось безжизненным. На его плоской крыше громоздились антенны — высокие щетинистые и разнокалиберные блюдцеобразные. На бетоне пустого двора стояли плоские овальные скиммеры, свет ламп таинственными звездами отражался на зеркальных колпаках их кабин. Двор окружала шестиметровая бетонная же стена. Здесь было тихо. Нигде ни души.

Лэйит повела их к воротам. В углах ограды, изнутри, были построены стальные вышки и они поднялись на левую. Здесь, возле массивного казенника лазерной пушки, скучали двое молодых людей в белых круглых шлемах и керамических панцирях — они походили на туники из шершавых каменных пластин, одетые поверх кожаных курток. С завистью покосившись на них, Малла перегнулся через бронированный парапет.

Стену прикрывала двойная ограда из колючей проволоки, растянутой на высоких бетонных столбах. Проезд к стальным воротам был в ней единственной брешью — хоть те и были двух дюймов толщиной, как сообщила Лэйит, но подойти к ним можно было свободно. Свет закрепленных на стене фонарей выхватывал из темноты несколько метров дороги с пузырящимися лужами, всё остальное тонуло в непроницаемом мраке, из которого волнами накатывался и затихал гул мокрой листвы. Защиты там уже не было.

— Сегодня мы ничего не сделаем, уже слишком поздно, — Охэйо зевнул и поежился, обхватив руками плечи. — Вот что, Лэйит, возвращайтесь домой. Мы переночуем здесь, утром возьмем челнок и облетим округу. Наверно, это займет целый день. А пока расстанемся. Знаете, даже сарьют нужно спать.

Они вернулись в здание Станции. Здесь Лэйит покинула их с видимым облегчением. Малла с Охэйо поднялись на второй этаж, где для них были приготовлены комнаты. За одной из узких боковых дверей нашлась прекрасно оборудованная ванная и юноше подумалось, что неплохо бы тщательно вымыться. Так он и поступил.

Ванна походила на небольшой бассейн. Малла напустил в неё горячей воды почти до краев и вытянулся, блаженствуя. Его закинутые за голову руки покоились на покатом, обитом шершавой резиной бортике, босые ноги упирались в такой же шершавый загругленный край. Юноша чувствовал себя невесомым, дышалось очень легко. И мир вокруг куда-то поплыл...

* * *

— Ты готов? — крикнул Охэйо сквозь заполнивший всё вокруг рев бури.

— Готов! — Малла застегнул последние пряжки и щелкнул выключателем. Гравистат беззвучно загудел, обдавая спину вибрацией.

Почти одновременно они прыгнули вверх, в бешено несущуюся зеленовато-желтую мглу. Ветер ударил, завертел юношу, но через несколько секунд это прошло. Теперь они летели вместе с бурей, с неправдподобной быстротой скользя над крышами и с каждой секундой поднимаясь всё выше. У Маллы заложило уши. Часто глотая, он не заметил, как земля скрылась в туманных лохмотьях. Они поднимались... поднимались... поднимались во влажном клубящемся мареве и марьют казалось, что это уже никогда не закончится. Думал он лишь о том, как не потерять Охэйо. Тяжелый, бесконечный грохот пронизывал всё его тело и, казалось, стал необходим, как воздух.

Неожиданно наверху потемнело, затем из мглы выплыл грозящий черный силуэт и Охэйо обогнул его, не прекращая подъема. Бездумно следуя за ним, Малла вдруг оказался между двух чудовищных, метров по двадцать в толщину, черно-зеленых труб, казалось, бесконечно длинных: их концы терялись в дымке. Ещё выше была вторая пара труб, потом третья. Их соединяли более тонкие вертикальные и горизонтальные трубы, образуя подобие бесконечной решетки. При мысли, что эта колоссальная плывущая конструкция тянется на многие мили, у юноши стеснилось в груди. Здесь было неисчислимое множество бритвоптиц — от их мелькания рябило в глазах и он не сразу понял, что мгла здесь состоит в основном из них. Их пронзительный визг терзал уши, блеск света на клинках-крыльях резал глаза. Они непрестанно налетали на него и удары причиняли боль, даже сквозь силовое поле. Без защиты он мгновенно разлетелся бы облаком кровавых клочьев. Удары сбивали его с курса и вдруг он понял, что Охэйо нигде нет. Это было как лишиться сердца: Малла чувствовал, что умрет, если не найдет его через несколько секунд. Он метался туда и сюда, но птицы били его всё больнее и страх, уже беспредельный, становился всё сильнее и сильнее...

* * *

Малла проснулся от холода. Вода в ванне остыла и, кроме холода, мускулы сжимал страх. Даже после пробуждения сон не шел из головы, вызывая необъяснимо тяжелое и неприятное чувство. Торопливо ёжась, юноша выдернул пробку и включил душ. Потом сел, опустив голову, под струями горячей воды.

Промозглая сырость, ледяной дождь и сильный ветер снаружи делали ярко освещенную ванную бесконечно уютной. Малла лениво представил, как вода, омыв его расслабленное тело, стекает, уже еле теплая, в канал. И какой-нибудь ару скорчился там, под жерлом сливной трубы, ловя ускользающие крохи тепла...

Эта неожиданно яркая картина не доставила ему ожидаемого удовольствия. Он даже почему-то поежился, вдруг представив там себя — голый, ночью, один, а вокруг только страшный черный лес, пробирающий до костей холод, и есть тоже хочется...

Ощущение тревожного томления ещё усилилось. Малла торопливо выбрался из воды, насухо вытерся, оделся. Вышел в коридор, оттуда в гостиную. Там, в одном из кресел, устроился Охэйо, положив на колени плоский мерцающий экранчик. Малла, жмурясь, смотрел на него, словно на солнце — он почти уже поверил, что Охэйо и вправду исчез. Наконец, Аннит заметил его.

— Не спится? — отчаянно зевая, спросил он. — Уже за полночь, между прочим.

— Ну, ты тоже не спишь. Что-то случилось?

— Не с нами. Сегодня вечером пропала связь с группой Ялата. Там, между прочим, было сто десять государственных стрелков, пять станковых лазеров, три скиммера. Более тысячи Потерянных. И ни гу-гу. Всего двадцать миль от нас.

— Может, у них рация испортилась, — меланхолично заметил Малла. Ему казалось, что голову набили ватой.

— Все пять? А полчаса назад прервалась связь с посланным к ним отрядом. Триста двадцать боевых марьют, шестнадцать боевых машин, четыре скиммера поддержки. И опять ни гу-гу. Они успели пройти всего миль пять — если бы был бой, мы бы увидели вспышки. Но — ничего. Вообще-то марьют могли и угодить в западню, но там были толковые офицеры. Восемь человек. А на наших приборах — одно серое месиво, — Охэйо посмотрел на экранчик. — Нас глушат, но откуда — непонятно. Здесь нам ничего не грозит — нас защищает бозонное поле — но происходит что-то очень скверное. Надо бы посмотреть мне, но на скиммере лететь опасно. "Аннита" здесь не сядет, — то есть, сядет, конечно, но разнесет всё вокруг — а ехать до космодрома долго.

— Но ведь ты можешь и так...

— Малла, даже для сарьют выйти из тела непросто. Да и оставить тебя тут, одного, даже ненадолго... Вот что: я сейчас свяжусь с другими Станциями и выясню, что у них происходит. А ты, друг, иди-ка, наконец, спать. Если нам придется ехать, я тебя разбужу.

Малла кивнул, однако к себе он зашел ненадолго. Набросив куртку с капюшоном, он спустился в вестибюль Станции и, припомнив код Лэйит, поднял входной щит. Выскользнув наружу, он обошел здание.

Между каналом и Станцией из-за высоченного земляного бруствера торчал венец изогнутых рогов, окружавших многогранный ребристый массив усилителя поля. Между их растроенными остриями мерцали тусклые лиловые огни. Огромная машина успокаивающе и сонно гудела.

Обойдя заставленный скиммерами двор, Малла вернулся к воротам, поднялся на караульную вышку. Оба часовых бесстыдно дрыхли, скорчившись у стенки. Юноше захотелось разбудить их, — но они обязательно заговорят с ним, и что он им скажет? В конце концов, здесь ещё четыре поста — три на других вышках и ещё пара солдат на крыше. И, наверняка, кто-то ещё следит за внешними камерами у пульта синхронизации...

Малла резко повернул голову. Показалось — или в темноте за оградой действительно блеснули глаза?

Юноша склонился к инфракрасному прицелу лазера. Там, куда уже не доставал свет, метров за пятьдесят от стены, среди зеленоватых теней мелькнуло что-то бледное — судя по силуэту, какое-то небольшое животное.

Или ару, ползущий на четвереньках.

Малла тупо всматривался в экран. На миг ему померещилось целое созвездие мутноватых фигур, но, едва он моргнул, в глазах всё расплылось. Под веки словно насыпали песка. Нет, пора идти спать. Вообще-то Станция надежно защищена полем... хотя, судя по здешним приборам, его уровень тут уже так низок, что сквозь него вполне можно пройти. Но если кто-то хотя бы массой похожий на ару приблизится к проволоке — тут же завоет сирена...

Малла спустился и, шатаясь, побрел к открытой двери. Он нутром чувствовал, что происходит что-то неладное. Как сказал ему Охэйо, гарнизон Пятой Станции был невелик — два взвода сил безопасности, дюжина военных пилотов, восемь переносных ПТУР и четыре лазерных пушки. Зато здесь дюжина скоростных скиммеров. Если ару прорвутся сквозь поле и захватят их...

В этот миг сзади донесся странный переливчатый свист. По ушам хлестнул высокий звенящий удар, из-под крыши вышки выплеснулось пламя. Малла оцепенел. Через секунду взорвалась вторая вышка. Грохот, на месте ворот вздыбилась черная туча. Внезапно отвердевший воздух сшиб его с ног, швырнул спиной в грязь. Малла помотал головой, приподнялся. Перед аркой ворот клубился дым, оттуда донесся нарастающий шум, быстро распавшийся на визгливые команды, вой, топот. Ару!

Малла поднялся, оглядываясь, побежал к двери. Из дыма выхлынула волна низкорослых в черной броне и многогранных шлемах. Навстречу юноше заполошенно выскакивали босые солдаты Тайат, поднимая плазмометы, в сторону ару полетели рои жгучих синих звезд. По глазам ударили вспышки разрывов, взвыла и тут же захлебнулась сирена. Нырнув под опускавшийся щит, Малла бросился на лестницу, буквально натолкнувшись на Охэйо.

— На командный пункт! — закричал Аннит. — Вниз!

Они вдвоем скатились в нижний вестиюбль. Толпа сотрудников Станции — их было здесь десятка три — сгрудилась у проема, ожидая, когда придет лифт. Малла было сунулся туда же, но Охэйо потащил его к соседней двери, в небольшой зал с креслами и пультами вдоль стен. К ним повернулось несколько испуганных лиц.

— Запускайте усилитель на полную мощность! — крикнул Охэйо. — Уравновешивайте поля!

— Пока идет бой, нельзя, — осторожно начал главный инженер. — Ару могут попасть в город...

— Плевать. Пускай! Нам нужно закрыть периметр.

Несколько секунд тишины.

— Уже на полной мощности. Синхронизация в порядке, но кривая напряжения пологая. Чертовщина какая-то. Это уже не защита, это ворота в город!..

Охэйо хмуро склонился над экранами.

— Ару проходят сквозь поле, — сказал он. Его лицо стало мраморно-белым. — Перехватили управление усилителем. Самоликвидатор! — это инженеру.

— Его нет.

— Что?

— Самоликвидатора нет. Мы не могли представить, что...

Снаружи что-то ударило в дверь — с такой силой, что с её внутренней стороны брызнула эмаль. Грохот, пол подпрыгнул.

— К аварийному выходу, быстро! — заорал Охэйо. — Они сейчас взорвут вход!

Он встряхнул инженера, словно крысу. Тот бросился к дальней стене зала, сорвал опечатанную крышку коробки с большим красным стержнем, повернул его. С шипением поднялась толстая стальная панель — уравновешанный противовесом броневой щит. Из квадратной дыры потянуло холодным сквозняком. Инженер торопливо нырнул внутрь, за ним проскочили техники. Малла был последним.

— Охэйо, где же ты там! — крикнул юноша. — Быстрее!..

Аннит замер в центре зала, держа в руках брахмастру. Лицо у него было задумчивое. Он быстро взглянул на юношу, потом вдруг опустил ресницы. Не вспыхнул свет, не раздалось ни единого звука — но у Маллы закружилась голова и он схватился за стенку, чтобы не упасть. Его обдало холодом, пол под ногами словно полетел куда-то. Эти ощущения он уже знал, и у него не было сомнений в том, что происходит. Оставалось надеяться, что Охэйо решил только скорректировать поле, а не разнести всё тут к фигам — потому что ему тогда придется умереть.

Узнать об этом Малле было не дано. На лице Аннита возникло выражение досады — и в следующий миг он вдруг... исчез. На его месте вспыхнула сфера абсолютной тьмы. Из неё ударило смертельным холодом — и в тот же миг в неё полетело всё, что не было закреплено. Чей-то придушенный вопль — и один из техников Станции канул в бездне быстрее, чем Малла успел это заметить. Сфера колебалась, мир вокруг неё шел волнами, как жидкость. Зазвенело стекло, пол под юношей вздыбился. Противовес сорвало, щит с глухим стуком рухнул вниз, едва не раздробив ему руки — и тотчас пространство за ним взорвал адский грохот. Маллу вновь оглушило, сбило с ног. На голову посыпалось бетонное крошево, его швыряло как горошину, от стены к стене. Потом стало совершенно тихо и темно.

* * *

С тихим шипением, подобно водяному потоку, на них накатилась едкая известковая пыль. Малла отчаянно расчихался, протирая глаза. Ему вторил дружный кашель. Впрочем, через пару минут пыль осела.

— Все целы? — поднимаясь, спросил инженер.

Малла помотал головой, стоя на четвереньках. Его всего трясло. Брешь в Хаос схлопнулась уже там, за броневой плитой, и лишь поэтому он был до сих пор жив. Именно из-за таких вот сюрпризов брахмастры остались демонстративным оружием — при столь малых размерах генератора сохранить стабильность поля было невозможно. Охэйо говорил ему это... но жив ли сейчас он сам? Вроде бы, для сарьют нет границы между Хаосом и видимым миром... но при одном воспоминании об этой бесконечной бездне у юноши всё леденело внутри. Он сам без малейших раздумий предпочел бы ей смерть... но это и БЫЛА смерть, он видел её воочию. А Аннит Охэйо остался там — живой или мертвый. Если он смог вернуться, Неделимая Сущность уже на корабле, в новом временном обиталище. А он тут. Один среди этих странных свободных марьют. Эта мысль отчасти прояснила его сознание.

— Вроде бы, — ответил он. — Куда дальше?

— Тут воздушка. Вперед. За мной.

Они побрели по низкой пыльной галерее, согнувшись и ощупывая неровный, рассевшийся от взрыва потолок. Шагов через двадцать спереди донеслась брань, и юноша понял из неё, что проход завален.

После краткого замешательства стоявшие впереди начали разбирать обломки, а Малла подхватывал их и отбрасывал назад. Наконец, между потолком и завалом удалось проделать щель достаточно широкую, чтобы в неё получилось пролезть. С руганью, сопя и толкаясь, люди протиснулись в неё. Через минуту всё стихло.

Малла осторожно пошел вперед. Наткнувшись на завал, взобрался по нему, прополз на животе через узкую щель. Встал, выпрямился. Над головой тлел мутный квадрат неба, под босыми ногами хрустело колкое бетонное крошево. Ещё через шаг Малла нащупал ржавые скобы лестницы, полез вверх. Весь оголовок шахты был снесен и юноша перевалился через неровный, обломанный край.

Прямо перед ним поднималась осевшая, как бы взрыхленная насыпь — его руки по локоть утонули в мягкой теплой земле. С другой стороны громоздились развалины Станции. От неё, собственно, остались лишь три толстых стены — передняя и две боковые. Между ними до половины их высоты поднималась груда бетонных глыб и покореженных стальных балок. Жерло шахты зияло точно на стыке двух завалов.

Из-за развалин Станции донеслось несколько выстрелов, потом визгливые крики. Ару!

Юноша вжался в землю, настороженно прислушиваясь. Пахло озоном и гарью, по голове хлестал дождь. Итак, все его новые товарищи мертвы — и, оставаясь здесь, он очень скоро последует за ними — прямо в...

Стараясь, чтобы зубы не стучали слишком громко, Малла пополз направо, где завалы кончались. Тщательно осмотревшись, он в несколько быстрых прыжков пересек узкой боковой двор, заваленный обломками и трупами ару. Судя по всему, Охэйо уничтожил усилитель — и взрыв, должно быть, был чудовищным. Даже толстая внешняя стена напротив вала обрушилась, превратившись в груды бетонного крошева.

Скатившись с них, Малла налетел прямо на проволоку, вздрогнул, отшатнувшись, но тока уже не было. Приподнимая колючие нити руками, он прополз сначала под внутренним, потом под внешним ограждением. Сзади метались сполохи начавшегося в развалинах пожара, но здесь, снаружи, было почти совершенно темно. Черные волосы и одежда марьют сливались с этим фоном.

Малла прополз ещё немного, пока не наткнулся на заросли. И вот тут его словно оглушило. Силы мгновенно иссякли, юноша смог лишь заползти в кусты поглубже — и, свернувшись, провалился в черный сон...

Глава 3.

Сны о забытом.

XXVIII

Я бросил взгляд вперед и осознал:

Равнина обернулась кряжем горным.

Не достигаю зрением проворным

Я ничего — кроме суровых скал

И пропастей, ведущих к безднам черным.

"Как здесь пройти?" — я с ужасом гадал.

XXIX

Не сразу осознал я — как меня

Жестоко провели! Когда? Не знаю!

Во сне? В кошмаре? Тихо отдыхаю.

Закончен путь? Иль часть пути? Но я

Почти что сдался — и ловушка злая

Открылась уж, забвением маня...

XXX

И вдруг — ожгло. И вдруг я понял — да!

Вот место это! За двумя холмами,

Что, как быки, сплетенные рогами,

Сошлись в бою!., а дальше — скал чреда, Гора...

Глупец, ты столько шел сюда!

Ты звал, толкал, пинал себя годами!

Роберт Браунинг.

"Чайлд-Роланд дошел до Темной Башни".

— Так значит, ты тоже вырос в искусственном мире? — Вайми скрестил босые ноги, устраиваясь поудобнее. Он сидел прямо на полу — точнее, на созданной миннами силовой подушке. На ней он мог уютно устроиться почти где угодно. Лэйми, в такой же позе, сидел напротив, тоже почти весь окутанный пепельно-белым сиянием. Наммилайна снабдила миннами и его, но сейчас они были вдвоем, в просторной комнате Вайми.

— Он вовсе не был искусственным. Мроо — они были уже тогда — напали на Джангр, мой мир. Для защиты одного из его городов, Хониара, мы создали Зеркало Мира. Это что-то вроде ваших энергетических экранов, только совершенно непроницаемое. Ни для чего. Но, когда его включили, оказалось, что все активные процессы в нем постепенно замирают, люди превращаются в неразрушимые глыбы... мертвые. Лишь дети до шести лет смогли приспособиться. Мы росли, двигались... но были... неуязвимыми, понимаешь? Никакая сила под Зеркалом не могла нам повредить. Мы жили под ним двести лет. Снаружи прошла тысяча, потому что Зеркало замедляет ход физических процессов.

— Но... но это же невозможно! Пусть я пока ещё очень мало знаю, но...

Лэйми слабо улыбнулся.

— Сейчас — невозможно. Но это было пять миллиардов лет назад. Тогда всё было иначе. Только теперь я уже плохо помню, как...

— И тебе не надо было есть? Пить? Даже дышать?

— Да.

— А любовью ты мог заниматься?

Лэйми покраснел и отвел взгляд. Но ответил.

— Мог. Только... ну, так, как это бывает во сне. Было только удовольствие. Не было ни детей, ничего. Здорово, правда?

— Я думаю, не очень. Если можно заниматься любовью сутками напролет — то зачем ещё что-то делать?

Лэйми смущенно засмеялся.

— Так и было. Когда мы смогли... это продолжалось, наверное, несколько лет. А потом нам это просто надоело. По крайней мере, большинству.

— И там не было неба? Солнца? Звёзд?

— Небо и звезды были, — ненастоящие, как в планетарии. Но они никогда не менялись. Там был... как бы вечный рассвет. Полумрак. Никакого солнца.

Вайми поёжился.

— А он... твой мир, был большой?

— Относительно. Около десяти миль в диаметре.

— Я бы там жить не смог. Неизменное небо... темнота... и так тесно... брр!

— Другого мира мы не знали. И там не было тесно. Нас было всего восемьдесят тысяч. Мы могли заниматься чем угодно. Там было множество заводов. Мы делали почти любые вещи. У нас была библиотека. Мы сочиняли истории — части одной, огромной, создавали Вторичный Мир. Только, как оказалось, он существовал и в реальности — в... как вы говорите, в не-планете Манцибурнов. В Мааналэйсе.

— Как это?

— В мироздании Манцибурнов у всех реальных вещей были зримые отражения, и Зеркало помогало... видеть их, даже очень издали. Во сне. Так что нам не было скучно.

— Тогда я хотел бы жить там, — подумав, ответил юноша. — Мой мир был гораздо просторней, но проще. И более жестокий. Нас было всего около ста. В моем племени. Взрослых — тридцать два. Ну, были ещё найры, сто или двести тысяч... но у них не было сознаний, за них думал компьютер, в котором создали мой мир. Они вели себя, совсем как люди, только внутри у них ничего не было. В общем, мы это ощущали. Только считали, что они все просто...

— Недочеловеки?

— Да.

На сей раз поёжился Лэйми.

— Я не смог бы жить в твоём мире. Среди кукол...

Вайми улыбнулся.

— Напротив, я был очень рад, когда узнал об этом. Я убил, наверное, несколько десятков найров. Когда я понял, что на самом деле они были иллюзией... ты не представляешь, какое это было облегчение! Только... когда они умирали... я видел их страдания. И это совсем меня не трогало, понимаешь? Для меня они вообще не были... это трудно объяснить. Когда я увидел... настоящих... моих соплеменников, я понял, что найры умирали, как... как люди. Так что я всё же убил несколько десятков человек. Пускай они были лишь имитацией, но... В общем, я знаю, что могу убивать, и я умею это делать, — Вайми нахмурился. — Не то, чтобы мне этого хотелось, но для меня это легкий путь.

— Вы воевали с найрами?

— Разумеется. В мире было больше людей, чем земли. Никто не хотел уступать. Да и не мог. Мы выиграли все битвы, но проиграли войну. Мы вообще не могли её выиграть. Никак.

— Почему?

— Их было больше, ты что — не слышал? И мы, Глаза Неба, были... дикими. Свободными. Мы покидали свой мир, когда теряли красоту, то есть, лет в двадцать пять. Иногда раньше. Или позже. Но никто из нас не жил больше тридцати. Если он не уходил сам, его убивали.

Глаза Лэйми удивленно расширились.

— Почему?

— А как же иначе? Если ты потерял красоту — зачем жить? Да и как жить? Это... это невозможно.

— Но... но... нет, я ничего не понимаю. Зачем?

— Как можно жить, если твое тело приняло отвратительный вид и перестало тебе подчиняться? Дикая жизнь очень жестока, Лэйми. Она беспощадна к старым, к слабым. И дикий юноша — не то, что дикий старик. Такое едва ли можно вынести. Природа сначала дает нам красоту, потом отбирает её — по частям, медленно, заставляя нас привыкать к этому и оправдывать. Это чудовищно и несправедливо, но что мы можем сделать? Только уйти на самой вершине своих сил, плюнув в лицо смерти и не приняв жизни в обмен на унижение старостью и уродством. Каждому из нас был отведен срок, достаточный, чтобы завести детей и исполнить всё, для чего мы были предназначены. Мы не стремились к смерти, совсем нет. Погибнуть до срока тоже было позором.

— И вы верили, что есть другой, лучший мир — мир, в котором вас ждут ваши предки и погибшие друзья? И войти в него можно только переломив свой страх, сохранив честь?

Вайми удивленно взглянул на него.

— Да. Хотя на самом деле там ничего не было. Наммилайна говорит, что это просто отражение — будучи симайа, мы привыкли всегда быть красивыми и по-другому уже не могли жить. А так как они, по сути, бессмертны, то мы — подсознательно — просто не верили в смерть. Не знаю. Наверное. Но я считаю, что лучше умереть совсем, чем жить неправильно.

— Ты... ты был симайа?

— Не я. Другой Вайми. Вайми Онакоайсшу. Друг Вайэрси. В том, виртуальном мире была его нулевая копия — характер, личность, но без памяти. В общем, я совсем другой айа, может, даже лучший, — Вайми улыбнулся. — Только Наммилайна говорит, что я неполный. Одноименный. У всех из Золотого Народа, даже у айа, по два имени. Первое нам дают родители, второе мы выбираем сами, уже в Возрасте Решений, то есть, в пятнадцать лет. Оно должно отражать нашу суть, — а отразить свою суть одним словом очень трудно. Я пока не выбрал, как буду называться... А у вас иначе, да?

— Наше второе имя — имя семьи, рода. Я, например, Лэйми Анхиз. Сын торговца Тормо Анхиза. Если ты знатного рода, то носишь сразу три имени — своё, отца и матери. У меня был друг, Аннит Охэйо. Его полное имя — Аннит Охэйо анта Хилайа, — Лэйми помолчал. — Если бы не он — меня уже давно не было бы на свете. Вы не знаете, где он?

Вайми уже спрашивал Наммилайну об этом. Она не знала, не знала и Йэннимурская Сеть. Иначе Лэйми смог бы и сам узнать всё это.

— Нет, — наконец ответил он. — Наверно, ещё спит в Харе. Или мертв. Лишь одна сотая её сознаний сохранилась. Тебе повезло.

— Мне вовсе не нравится такое везение. Если бы я мог выбирать, кому из нас двоих жить, то выбрал бы Аннита. Он... в общем, у него всё лучше получается. А у тебя был друг?

— Много. Найте, Анмай, Маоней... его потом убили. Анмай... покинул мир. Он хотел знать, что снаружи... для него там не оказалось ничего. — Вайми помолчал. — В общем, Найте был моим единственным настоящим другом. С другими... у меня было мало общего. Я был... слишком мечтательным. Думал о разных, никому не интересных вещах. Только, как оказалось, они были самые важные. Благодаря им я покинул свой мир. Разрушил его. Просто... перестал в нем помещаться, — Вайми помотал головой.

— А... у тебя там была девушка?

Юноша улыбнулся.

— Лина. Я очень хочу найти её здесь, узнать, какая она на самом деле. Вайэрси говорил, что гораздо лучше той, какую я знал, а ведь она была лучшей из всех! Лучшей! — он счастливо зажмурился. — Когда я представляю, как это будет... когда мы встретимся... мне становится очень хорошо.

— А у меня никого нет, — тихо ответил Лэйми. — Даже в Хониаре никого не было. То есть, девушек у меня было много, но никто из них не оставался надолго. Не знаю, почему так. И у Охэйо тоже. Но его всегда больше увлекали другие вещи. Он был физик. Ученый. Создатель оружия. Благодаря ему мы вышли из-под Зеркала и победили Мроо. Но что с того? Где теперь Джангр? Наммилайна говорит, что никто не слышал о таком мире. Никто не знает даже, вокруг какой звезды он вращался. Моя родина сгинула, не оставив никакого следа. Все наши усилия... понимаешь, ВСЕ — оказались напрасными. Мы могли бы и вовсе не жить — во Вселенной ничего не изменилось бы.

— Симайа знают множество таких историй, — тихо сказал Вайми. — Цивилизации стареют. И умирают. Но Йэннимур — не такой, как все. Он будет существовать вечно.

— Разве?

Вайми открыл было рот, чтобы возразить, но ничего не сказал. В самом деле, ничего вечного не бывает. И он сам тоже не вечен. Пусть через миллиард лет, но он умрет, не оставив никакого следа...

Юноша яростно помотал головой. Порой его до бешенства злили свои мысли — они не желали подчиняться ему, с неумолимым упорством подсовывая именно то, над чем ему меньше всего хотелось бы думать.

— Извини, — вдруг сказал Лэйми. — Я не хотел тебя обижать. Вы, Золотой Народ, спасли мне жизнь.

Вайми взглянул на него из-под спутанных волос.

— Не похоже, чтобы ты был очень рад этому.

— Я совершенно один в совершенно чужом мире. Отчего мне быть счастливым? Тебе гораздо легче. Ты — один из них. А меня... отправят в... райский резерват, как говорит Наммилайна. Там я смогу целую вечность наслаждаться жизнью и ничего не делать. Или делать, но это ни на что уже не будет влиять.

— Никто не запрещает тебе стать симайа. Больше половины их не принадлежит к Золотому Народу. Это зависит не от крови, а только от способностей.

— Вот их-то у меня и нет. Тебе хватает нескольких линий, чтобы передать в рисунке душу, суть человека. Я так не могу. Да, я понимаю, что это не может быть иначе, но всё равно, это тяжело.

* * *

Общение с Лэйми было очень интересным, но больше всего Вайми, увы, привлекали вещи, близкие к миру его мечты — звёзды, весь тот бесконечный мир, в котором он был рожден заново и в котором должен был жить. Йэннимурский Союз Многообразий объединял двадцать триллионов разумных созданий из двадцати тысяч рас, но одна из них — Золотой Народ — была неизмеримо сильнее всех прочих. Зачем Союз был создан, Вайми пока не мог понять: он не приносил симайа ничего, кроме забот и расходов. Упоение деспотизмом здесь отсутствовало тоже: если младшие расы вели себя разумно, то могли делать всё, что придет им в голову — в точности, как их покровители. Уникальная биотехнология симайа помогала им достичь личного бессмертия и вечной юности, однако, она не могла дать им неуязвимость. Поэтому, в Йэннимуре были прекрасно развиты технологии защитных полей и других оборонительных приспособлений. К сему прилагалась бесплатная защита от Мроо и прочих агрессоров. Вайми понимал, что без неё большинство из этих двадцати тысяч рас уже давно исчезло бы — но стоило ли им жить, променяв свободу на счастье? И жить там, где вместо двадцати тысяч культур расцветала лишь одна? Ответом большинства было, разумеется, "да", — а недовольное меньшинство было слишком мало, чтобы его принимали всерьез.

Всё это не слишком ему нравилось и порой к нему приходили мысли, странные и, в то же время, восхитительные — о том, что и этот мир не станет для него окончательным и есть какой-то ещё, невообразимо больший. И он однажды выйдет в него, так же, как вышел в этот вот мир.

Наммилайна объяснила ему, что он прав и неправ сразу — он жил в единственной для всех Реальности, но её размер и разнообразие не поддавались никакой оценке. В космологии симайа у неё даже не было никаких физических границ. Видимый мир в их представлении был всего лишь одной из трех трехмерных гиперплоскостей, бран, двух "положительных" и разделяющей их "отрицательной", неким, не вполне понятным Вайми способом уравновешивающей их. Все три замыкались в гиперсферу, парящую в десятимерном объемлющем пространстве. Считалось, что такие гиперсферы-Вселенные рождаются иногда из квантовых флуктуаций, и, теоретически, их бесконечно много, однако друг для друга они просто не существовали.

Это вовсе не было отвлеченной теорией: любой корабль с Йалис-приводом действительно высокого уровня — такой, как "Тайна", например — мог "сорваться" с браны и уйти в бесконечность объемлющего пространства, в Эккайа. Но такие экспедиции были чрезвычайно опасны: в Эккайа не было никакого вещества, а силы всех физических взаимодействий экспоненциально возрастали. Объемлющее пространство вечно кипело от бросков — внезапных выбросов энергии, в том числе и отрицательной, и мощность их, в теории, могла быть даже бесконечной. Наконец, в Эккайа существовал дрейф: любой корабль, "сорвавшийся" с внешней стороны вмещающей браны, попадал в поле отталкивающих сил. Они сносили его в бесконечность со скоростью, неограниченно приближавшейся к световой, так что уйти туда было куда проще, чем вернуться.

Но самым необычным был обратный поток из этой бездны. Он состоял из тахионов — частиц с отрицательной энергией, летевших быстрее света. Это означало, что на все Вселенные что-то "светит" из-за бесконечности или из бесконечно далекого будущего — как оказалось, это одно и то же. Релятивистское замедление времени, теоретически, позволяло пересечь это бесконечное расстояние за конечное время внутри корабля. Считалось, что "на бесконечности" объемлющее пространство замыкалось в аналог черной дыры с десятимерным горизонтом событий, — метасингулярность, в которой любое представление о физических законах или причинности теряет смысл.

Тем не менее, и этой, последней границы в принципе можно было достичь, и история Йэннимура знала несколько таких попыток, результаты которых, по понятным причинам, остались неизвестными.

Но жаждущим иных мирозданий незачем было забираться так далеко: каждая брана тоже делилась на множество независимых Вселенных с разной физикой. В Эккайа корабли Йэннимура могли "подныривать" под разделяющие их Листы, доменные стенки, — и, таким образом, путешествовать между ними.

Всё это было очень интересно, но Вайми был всё же достаточно практичным юношей. Он хорошо знал, что отношения даже между соплеменниками не всегда остаются безоблачными. И он знал о власти. В племени Глаз Неба не было вождя, но были те, кто приказывал, и те, кто подчинялись. Сам Вайми не хотел быть ни в числе первых, ни в числе вторых, но его брат — Вайэрси — командовал племенем, когда найры напали на них. Ещё он знал, что даже если ты не интересуешься властью, она вполне может заинтересоваться тобой. Он хорошо помнил все те побои, которые вынес подростком и почти юношей от Неймура, предводителя воинов племени, обладавшего наибольшей в нем властью. Теперь Вайми понимал, что виной тому был его пофигизм — он не хотел, как все его ровесники, участвовать в походах Неймура, не хотел, наравне с остальными, защищать племя — а это и впрямь смотрелось не очень хорошо. Страдал он и от своей несчастной красоты — его били и потому, что он "похож на девочку" и потому, что он "полукровка", и просто из зависти — за то, что его выбрала лучшая девушка племени, за то, что он лучше других стрелял из лука, даже за то, что он лучше всех придумывал и рассказывал истории. Нельзя сказать, что всё это долго отравляло его жизнь. Нападки на него кончились раз и навсегда, в тот день, когда он доказал Неймуру, что никакая сила не сможет противостоять дикой звериной ярости, помноженной на не менее звериную ловкость и гибкость уже почти выросшего юноши. Проще говоря, он основательно побил Неймура — по крайней мере, врезал ему коленом меж бедер и располосовал ногтями лицо, добираясь до глаз. С тех пор Неймур — и никто больше — не пытался его задирать, но Вайми помнил смерть в его взгляде — в залитых кровью глазах. И он не знал, что с ним было бы, не окажись у Неймура такого странноватого чувства, как честь. Вполне возможно, что он целый день умирал бы где-нибудь в зарослях, со стрелой в животе...

Здесь ничего подобного, конечно, не могло быть, но наверняка Вайми этого не знал. А когда он не знал, он старался понять. В разговорах с Наммилайной он постепенно открывал очертания сил, делавших весь Йэннимур одним целым. Многое он понял, болтая по Сети с Вайрэ и её компанией айа из Первой Формы, — для них жизнь Союза Многообразий не была откровением. Они с четырех лет познавали сложное устройство этой метагалактической империи.

На вершине власти здесь стояли Мечтатели, создатели новых общественных форм, хранители и модернизаторы старых — они принимали решения и управляли всеми делами своих йэнн. Их власть опиралась на силу систем внутренней безопасности в виде объединения Пастухов, и, в свою очередь, поддерживала его своим авторитетом. Однако, здесь не было верховного вождя, как у диких народов, живущих в безмолвных уединенных мирах, ограниченных небом. Никто просто не справился бы с такой невообразимо сложной работой, и ни один симайа не согласился бы занять такой пост. Не было здесь и верховного судьи. Его роль, по безмолвному согласию высших советов симайа, возлагалась на Сеть Союза. Сам Йэннимур делился на множество йэнн, каждая со своими обязанностями, взглядами и поправками к единым обычаям. За спиной каждой такой йэнны стояла ещё одна, высшая по рангу — и так до бесконечности. Обязанности, звания и должности симайа составляли необозримую пирамиду, уходившую в метафизический мрак. Власть здесь напоминала змею, вцепившуюся в собственный хвост. Какой-либо силы, реально управлявшей всеми остальными, здесь просто не было. Именно поэтому социальная структура Йэннимура была несокрушима — она просто не имела сердца, в которое кто-либо мог нанести смертельный удар.

Правда, среди Первой Формы ходили упорные слухи о том, что отдельные, самые могущественные йэнны или союзы симайа жили в отдаленных от Йэннимура галактиках. В самом Йэннимуре не было никаких устоявшихся норм. Мечтатели могли служить своим йэннам — и наоборот. Они могли контролировать объединения Пастухов, а Пастухи — следить за работой Мечтателей. Четкого разделения между должным и недолжным тоже не было, — как объяснила Наммилайна, потому, что должное в одной ситуации становилось недолжным в другой и наоборот. В сущности, в очень многих областях симайа могли вести себя так, как им вздумается, и кое-где под надежным покровом знания, учения и надежды царил попросту хаос. Порой симайа вели себя даже хуже, чем его товарищи по племени. Его дух был поистине далек от всего этого. Он был где-то в прошлом — там, где всё было устойчиво и понятно.

Вайми тщетно пытался разобраться во всех этих сведениях, добытых им из самых разных, часто весьма странных источников. Где-то в этой многозеркальной пирамиде были создатели-марьют, которые могли воскрешать мертвых и творить другие чудеса. Ещё один слух увлек его. Речь шла о том, что на вершине пирамиды, надо всей иерархией Йэннимура, стояла Великая Файау, создавшая когда-то весь Золотой Народ и сейчас владевшая целой Вселенной, правда, весьма отдаленной от этой. Ходили и иные слухи, столь же полные смысла, как шум ветра или текущей воды, о том, что в самой гуще обитателей Йэннимура таился иной союз симайа, которых называли — если их вообще осмеливались называть — Потерянными.

Потерянные, по слухам, составляли особую йэнну. Вступить в неё по желанию не мог никто — состоявшие в ней сами находили достойных, по их мнению, кандидатов. Разумеется, никто на самом деле не знал, как это происходит. Эта йэнна состояла из тех, кто не признавал власти Пастухов и Мечтателей. Её членам, якобы, открывалось истинное знание и они должны были хранить его. Это знание давало им силу. В Сети поговаривали, что Потерянным ведомо нечто такое, о чем все прочие даже не догадывались. Они хранили секреты прошлого и потому держали в своих руках нити, ведущие в будущее.

— Кто такие Потерянные? — подолгу допытывался Вайми у Аннамат и её странноватых приятелей: по Сети он мог говорить даже с теми, кто жил в миллиардах световых лет. — Вы сами знаете их?

Но увы, всякий раз ответом ему было вдохновенное враньё или то, что он уже знал. Тайна возбуждала его, и им овладело страстное желание стать членом таинственной йэнны. Он постоянно думал об этих потерянных симайа, достигших высот знания и мудрости, и наконец поклялся себе, что станет одним из них.

В увлеченных мечтах время летело быстро. Обучение Вайми самому необходимому уже успешно шло к концу, близилось время выбора имени. Он не замечал этого, но огромная масса полученных знаний изменила его. Он уже не оплакивал ночами судьбу своих соплеменников. Собственно, он уже почти вообще не вспоминал о них. К чему? Всё равно, они потеряны для него навсегда — да и дел у него теперь было более, чем достаточно.

Вайми уже знал, что у Золотого Народа две формы — бозонно-плазменная и биологическая — и с особым интересом изучал жизнь своих ровесников, айа из Первой Формы. Эти стройные босые создания обоего полу были похожи на синеглазых людей с золотой кожей и черными волосами, но куда более ловкие и красивые. Они одевались в переливчато-разноцветные "облака" из силовых полей — каждый из них был снабжен силовым щитом и системой квантовой связи и то, что Вайми сперва принимал за украшения, было лишь элементами этих полезных устройств. Хорошо зная им цену, юные айа были сообразительны и превосходно развиты физически. Несмотря на свое происхождение от кошек — самых совершенных во Вселенной хищников — они оказались очень социальны. Их общественная структура была столь подвижна, а рамки личной свободы столь широки, что само понятие оппозиции становилось у них весьма расплывчатым. На любое вмешательство Пастухов они смотрели косо, как на нечто излишнее, и в основном те работали вне Золотого Народа. Впрочем, симайа умели перестраивать чужие сознания и могли изменять их, как хотят, так что никаких наказаний у них не было — только лечение. Вайми, поэтому, старался избегать их, и не завел друзей среди симайа. Наммилайна была при нем воспитателем — не больше, но и не меньше.

С большей частью обитателей корабля Вайми поддерживал отношения чисто формальные: они сводились, по сути, к обмену любезностями. Но был ещё Сергей Куницын — симайа, который учил его языку, рослый, гибкий парень в синей одежде из цельного куска ткани, обернутой вокруг тела. У него была светлая, загорелая кожа и он казался проще остальных — никаких пугающих изысков во внешности, а это очень нравилось Вайми. Правду говоря, он сам навязался Сергею в ученики — в основном, ради того, чтобы иметь повод поболтать с ним. Вначале его привлекло лишь необычное имя — услышав его краем уха, юноша спросил Наммилайну, почему оно так отличается от других. Она объяснила ему, что это — русское имя. Вайми уже знал, что едва ли не половина симайа происходит из других рас, но здесь, на "Тайне", такой чужак встретился ему впервые. Плюнув на свои занятия, он разыскал его и принялся расспрашивать — он сам, в каком-то смысле, был здесь чужаком и надеялся найти хоть какого-то друга.

Отчасти его ожидания оправдались — по крайней мере, Сергей никогда не обрывал его расспросов и даже не намекал, что они отрывают его от дел, но Вайми всё же стеснялся сидеть с ним сутки напролет. С некоторым удивлением он узнал, что не все йэнны однородны — многие симайа, выходцы из младших рас, предпочитали общество соплеменников. Таких, русских йэнн в Йэннимуре было довольно-таки много — русские вошли в его состав уже очень давно, ещё до Катастрофы Йалис-Йэ. Сергей, однако, принадлежал к другой ветви этого народа — он родился в другой вселенной. Вайми не замедлил спросить, как это один и тот же народ может возникнуть в разных и столь отдаленных местах — но так и не получил окончательного ответа. Там, где законы мироздания были схожи, они порождали похожие, порой почти одинаковые расы — но иногда за этим крылось нечто большее.

Они часто общались накоротке. Юноша скоро выяснил, что Сергей ценит в нем внимательного слушателя, на лету хватавшего всё. Порой симайа увлекался этим и чуткие уши Вайми ловили обрывки весьма странных сведений. Однажды, когда они вдвоем занимались в маленьком зале, где Вайми учил новые слова и постигал их значение, Сергей вдруг неожиданно сказал:

— Все эти россказни о секретных планетах выдуманы увлеченными фантазерами, которым порой недосуг разглядеть очевидное. Потерянные живут среди нас, просто нам не дано узнать их. По виду они ничем не отличаются от нас. Я, может быть, тоже Потерянный, почем тебе знать?

Вайми мгновенно встрепенулся, но Сергей намертво замолчал и юноше оставалось лишь теряться в догадках.

* * *

На следующий день после завтрака Вайми решил полетать. В одном из пустынных туннелей он почти наткнулся на Сергея, сразу поняв, что встреча их не случайна. Симайа поманил его в полутемный боковой коридор и сказал:

— Пошли, я покажу тебе кое-что. Всё равно, когда-нибудь тебе придеться это узнать. Ты не забыл нашего вчерашнего разговора?

— Нет, конечно, — ответил юноша.

Какое-то время Сергей остро смотрел на него, потом резко кивнул и быстро пошел прочь, бесшумно ступая во мраке. Вайми поспешил за ним. Во многих частях корабля свет был редкостью, а кое-где, как вот здесь, его не было совсем, почему — Вайми не знал. Впрочем, силуэт симайа слабо светился и юноша легко следовал за ним в кромешном мраке.

Затем Сергей вдруг остановился. Налетев на него, Вайми смущенно извинился, но не услышал ответа. Симайа замер, упершись рукой в неразличимую стену. Вайми извинился ещё раз.

— Помолчи и дай мне подумать, — ответил Сергей.

Через минуту, словно сожалея о том, что его голос прозвучал резко, он добавил:

— Я пошел в наставники затем, чтобы обуздывать излишне горячих юношей. Но я уже старею. Когда моя память будет до конца заполнена, я стану неспособным обучаться, негодным для своей работы, и мое сознание разделят, а тогда я — такой, какой есть — исчезну. Но смерть одного симайа мало что значит для Йэннимура...

Вайми стало страшно за него. Он почувствовал озноб. Из рассказов Наммилайны он уже знал, что, хотя симайа и считались вечными, объем их памяти всё же был ограничен. После десятков тысяч лет активной жизни она вся заполнялась и они должны были либо что-то выбрасывать из неё, постепенно лишаясь прошлого, либо разделяться на несколько новых симайа, каждый из которых был лишь частью прежнего. Наммилайна говорила ему также об антологических личностях — симайа, часть воспоминаний которых хранилась в Йэннимурской Сети, но это было уже выше понимания юноши. Он не мог представить себе множество независимых личностей с частично общей памятью — правда, совершенно невообразимого объема. Это были уже над-симайа — нечто, совершенно ему чуждое. Они обретали бессмертие — но ценой потери отдельности. К тому же, разрыв с Сетью был для них, в лучшем случае, возвратом к исходному состоянию. Сергей не сделал этот выбор, и на его месте сам Вайми поступил бы так же.

Симайа пошарил рукой по стене, что-то нащупывая. Стены здесь были из какой-то твердой субстанции, но она меняла форму под ладонью.

— Да, это здесь, — тихо сказал Сергей.

Он включил небольшой экран и во тьму ворвался яркий свет. Вайми прикрыл ослепленные глаза, хотя его зрачки сузились почти мгновенно. Затем он встал рядом с симайа и заглянул в сияющее окно. Внизу, прямо под ними, лежал небольшой город, построенный на ровном берегу колоссального озера. Вдоль пересекавших его извилистых улиц теснились массивные здания, сложенные из разноцветного камня. Люди, маленькие, как муравьи, сновали по проулкам и толкались внутри комнат без крыш. Вайми не сразу заметил, что крыши тут были прозрачными и сверху был виден нехитрый быт, скудная мебель и утварь. Шум человеческого потока глушил все отдельные звуки и сам едва доносился до сумрачной галереи, где они стояли.

— Где мы? — растерянно спросил он. — Что это за место?

— Это Парнал. Столица найров. Ты что — уже забыл её?

Сергей улыбнулся. Похоже, что удивление юноши забавляло его.

Вайми гневно подумал, что не должен был торопиться. Посмотрев ещё секунду, он бы узнал город — а спросив, он только выставил себя дураком в глазах наставника. Теперь-то он видел кошмарную улицу, ведущую к дворцу — улицу, по которой его везли в железной клетке, забрасывая нечистотами. Вглядевшись в стеклянистые слои дворца, он сумел различить и покои государя найров, и темницу, из которой одна из его слуг, Ахана, спасла его...

Он вспомнил её — и у него защемило в груди. Она умерла — ради его жизни. Затем он с замиранием сердца вспомнил Лину — ту, единственную Лину, которой уже не будет никогда — но его чувства были притуплены. Полученные им знания научили его не тосковать по тому, что прошло навсегда. В этом не было никакого смысла. Из всего его племени остался один Вайэрси — да и он стал совершенно другим. Впрочем, его создатель и брат, вероятно, уже давно забыл о нем — как и он забыл о брате. Но Парнал показался ему очень красивым — и вот это действительно поразило его. В свое время он запомнился Вайми прибежищем безумцев, отвратительным и полным вони. Юноша понял, как расширилось его наивное восприятие за время, проведенное на борту "Тайны".

— Однажды, — произнес Сергей, — ты спросил меня, кто такие Потерянные. Ещё ты спросил, видел ли я их своими глазами. Помнишь ли ты это?

Вайми энергично кивнул.

— Вот мой ответ, — симайа протянул руку туда, где глубоко под ними копошился в суете призрачный мир найров. — Эти люди не видят нас, даже не подозревают о нас. Даже внимательно посмотрев вверх, они всё равно не смогут нас заметить. По отношению к ним мы являемся высшими существами. Тебе приятно это чувствовать?

— Да, разумеется.

— Хорошо. Теперь представь, что некие симайа точно так же являются высшими существами по отношению к нам, рядовым членам Союза Многообразий. Они незримо смотрят на нас сверху, но мы не замечаем их, даже если сами смотрим вверх. Понравилось бы тебе знать, что каждое твое слово слушают, и каждое твое движение — даже когда погас свет — наблюдают?

— Ты хочешь сказать, что на самом деле Мечтатели незримо следят за большинством симайа Йэннимура, крадут их тайны? — осторожно предположил Вайми. — Тогда они поступают очень разумно, я думаю. Ведь тайное обычно враждебно своему окружению.

Сергей удивленно заморгал.

— У тебя острый ум, но я исправлю твой вопрос. Скорее, он должен звучать так: "Нужны ли Мечтатели для выживания Йэннимура и его народа?" Вот на этот вопрос я отвечу утвердительно. Но Потерянные тоже нужны, чего бы нам это ни стоило. Они — как совесть в твоем теле. Её голос неприятен, часто мучителен, но без неё нельзя жить достойно. Нельзя остаться собой.

Вайми немного подумал.

— Потерянные противостоят Пастухам и Мечтателям, ведь так?

— Только духовно. Мы не применяем насилия. Не стараемся внести в Союз какой-то раскол. Мы просто есть.

— Но... правильно ли это? Наммилайна говорит, что против крайностей нашей жизни — её невыносимой краткости и вечности страдания, от которого мы должны защитить всех, нужны крайние меры, чтобы оградить расы от них. И я считаю, что она во всем права.

— Приятно принадлежать к высшей расе, ведь правда? Это как медленный яд: пускай ты никого не желаешь унизить, пускай ты посвятил свою жизнь тому, чтобы помогать слабым — ты всё равно будешь унижать их. Уже самой своей помощью, тем, что ты просто лучше, чем они. Ты будешь стараться, чтобы они были веселы, сыты и довольны — но будешь ли ты стараться, чтобы они тебя превзошли?

Вайми хотел ответить... но не смог. Он и в самом деле не знал.

— Хотел бы ты, чтобы кто-то указывал тебе, как жить?

— Нет, — на сей раз ответ был немедленным и категоричным.

— Тогда зачем ты хочешь делать с другими то, что для тебя самого кажется невыносимым? А ведь именно этому посвятил своё существование весь Йэннимур. Не спорю — бывают ситуации, в которых преступно не помочь. Но бывают и такие, в которых помогать преступно. Хорошо ли лишить целый народ будущего, всех его лучших людей, оставив ему лишь бездонное корыто? Видел ли ты, какими становятся эти миры, из которых тщательно, до последнего, выманили всех марьют, превратив их в кирпичи для нашего здания? Там никто не страдает физически, это правда. Но разве не существует душевных мук?

Вот для чего нужны Потерянные: они несут правду прошлого новым временам. Наше мироздание, как гласит история Йэннимура, было дотла разрушено в Войне Темноты и пересоздано заново. Тогда, восемь тысяч лет назад, наш народ бросил вызов строителям этого мироздания, Тэйариин, потому что они не давали симайа делать то, что они делают сейчас. Мы смогли перейти отведенные нам пределы и овладели Реальностью, которую не создавали. Это стало причиной невообразимой войны, которая иначе не смогла бы начаться. Но потом и зачинщики, и невиновные были поглощены огнем Йалис-Йэ, который Мроо со своими приспешниками ниспослали на нас и на себя. Это ты знаешь. Но только Потерянным известно, что наш народ уцелел лишь потому, что файа, наши предки, наши создатели, пришли и вытащили нас из дерьма, в котором мы тонули. Но они спасли только наших детей. Они выросли, вернулись сюда и вновь начали строить наш общий дом... по-старому.

— А кто это такие — Тэйариин? — вообще-то Вайми мог бы и сам узнать это — но у него всё как-то не доходили руки. Он был слишком увлечен своими соплеменниками, чтобы думать ещё и о других расах. И потом, доходить до всего самому — это одно, а слушать истории — совершенно другое. Мальчишкой Вайми готов был слушать их сутки напролет — и эта часть его сути осталась неизменной.

— Тэйариин — это старейшая раса нашей Вселенной, — тихо ответил Сергей. — Кое-кто считает, что они — предшественники или прародители Мроо — но, если это и так, они сражались с ними ещё семь миллиардов лет назад. Никаких иных сведений об их истории у нас не сохранилось. Их истинный облик подобен целой Галактике света, — но они, как и мы, могут принимать любой облик. Они могут изменять бытие силой мысли и творить совершенно реальные миры — правда, небольшие и ограниченные во времени. В отличии от остальных Древних, они хорошо нас понимают — это, разумеется, не значит, что они и думают, как мы. Они понимают любую из разумных рас — а симайа не в силах это сделать, даже с помощью своего Дара Сути. Тэйариин не только считают себя богами: они на самом деле отчасти являются ими. Но мы заставили их — всех — покинуть нашу — их — Вселенную. А Мроо — они остались. У них много разновидностей. Похожие по размерам на нас выглядят как сгустки тьмы, свободно парящие в пространстве и снабженные множеством щупалец. Но это вряд ли имеет отношение к их истинному облику. Мроо опасны, Вайми. Их способности внушать покорность исключительно сильны: они могут подчинять своей воле даже симайа. Они объяснили сверхрасе Кийа, как построить Туннель в их Вселенную — и вскоре в нашем мироздании не осталось ни одного проблеска света: его Реальность была искажена и обращена во тьму. Если бы другие Мроо — мы называем их Аннэ — не отвергли её, она пребыла бы навеки.

— А Аннэ... какие они?

— Мроо и Аннэ, в сущности, две ветви одной древней расы — и пути их разошлись ещё в незапамятные времена. Мроо — творцы и обитатели тьмы. Аннэ живут в звездном пламени. Они были одной из величайших культур в нашем мироздании, но Катастрофа сокрушила и их: никто из Аннэ никем не был замечен со времен Йалис-Йэ. Возможно, они до сих пор обитают вне нашего мироздания, однако миры их нам неизвестны. А ведь Аннэ обладают уникальными знаниями в области создания жизни и могут воскрешать погибших — мы переняли это умение от них. Тогда, пять миллиардов лет назад, именно они вынудили Мроо покинуть нашу Вселенную. Но остались другие — ещё худшие, Вайми. Например, Корхх — раса захватчиков и вампиров-рабовладельцев. Они подобны аморфным облакам мертвенно-синего сияния. Их прикосновения убивают всё живое и они — раса хищников, но питаются они не плотью: их сознания живут, поглощая сознания своих жертв. У них нет ни языка, ни необходимости в речи. Используя Дар Сути, они могут управлять другими разумными существами и даже полностью подчинять их себе. К счастью, любой симайа может противостоять им — и даже убить Корхх в поединке. Хотя история Войны Темноты сохранила немало таких эпизодов, Корхх до сих пор считают себя высшей формой жизни. Все остальные для них — не более, чем пища. Государство их очень жестоко: как и все паразиты, они живут за счет чужого труда. Культура их крайне агрессивная, религии у Корхх нет. Более того, они ненавидят любые религии — и, особенно, их служителей.

— А... сейчас они есть? — тихо спросил Вайми. Он был не такой уж большой трус — но по его коже явственно блуждали мурашки.

Сергей пожал плечами.

— В древности они владели обширной империей — пока Йэннимур, в союзе с Файау, не сокрушил их. Тогда Корхх обратились к Мроо и стали их союзниками, — но вновь были разбиты. Сейчас от этой расы чудовищ остались лишь жалкие крохи, но сколько их — нам неизвестно. Считается, что чудовищный корабль-облако, замеченный "Эксиланой", принадлежал именно Корхх, но у нас нет доказательств. Возможно, у них есть и другие корабли...

— А их родной мир?

— Его больше нет: он был уничтожен Файау во время последней войны с Мроо. Колонии их нам неизвестны. Корхх — это раса невидимок. Они изо всех сил стараются скрыть сам факт того, что существуют, — но, тем не менее, обладают тайной властью на части отсталых миров — и таких слишком много, Вайми. По уровню развития Корхх равны нам — но, к счастью, сильно уступают по мощи.

— И вы не жалеете, что сокрушили их?

Сергей посмотрел на него.

— Хотя Мроо причинили величайшее зло моему народу, мы благодарны им за то, что они сокрушили Вампиров Душ. Существуют Зло столь глубокое, Вайми, что оно может пробудить ярость даже в душах Создателей Зла. Корхх носят девять масок — и под ними лик самой Пустоты.

* * *

Какое-то время Вайми молчал. Сейчас ему очень хотелось оказаться где-нибудь в другом месте — где угодно, лишь бы подальше отсюда — но он сам желал этих тайных знаний, и то, что они ему не понравились, очень злило его. И ещё больше злила собственная глупость — с чего, собственно, он взял, что каждая тайна создана только затем, чтобы скрыть от него новую радость? Ему было стыдно и очень хотелось уйти, но он не мог. Вдруг его охватил прилив какого-то злорадного, мстительного ликования — он с презрением смотрел на себя и не чувствовал к себе никакой жалости. Попался — так получай до конца. И он задал самый пугающий его вопрос:

— Если я понял тебя правильно, Мроо — величайшая из сил во Вселенной: они жили ещё семь миллиардов лет назад — и были так же сильны и жестоки, как сейчас. Это значит, что их культура лучше нашей? Наммилайна говорила мне, что если раса побеждает...

Сергей отрицательно покачал головой.

— Мроо считают себя высшими существами — и не без оснований, Вайми: их общественный строй на самом деле очень гармоничен и превосходит все прочие формы социальной организации. К сожалению, вовне он проявляется как чистое Зло: Мроо считают себя единственной расой, достойной существовать. Это не значит, однако, что они ненавидят все прочие виды жизни и намерены их истреблять. Напротив — они очень хотят, чтобы всё сущее разделило с ними их служение. Но они столь чужды этой Реальности, что вынуждены изменять её — просто, чтобы выжить в ней. Они изменяют и её обитателей, делая их своим подобием. А ты представляешь, Вайми, что стало бы с тобой, если бы что-то, не понимающее твою суть, взялось изменять её — и весь мир вокруг, сделав его бесконечно чужеродным? В нем ты жил бы вечно — но память о привычной Реальности стала бы для тебя бесконечной пыткой. А ведь Мроо без меры усердны в своем служении. Они — существа-звездолеты, непревзойденные как по мощи, так и по численности — но они могут творить иных, меньших существ, и нет во Вселенной такой ниши, которую они не смогли бы занять. Так что, хотя родина Мроо затеряна в неизведанных безднах, колонии их невероятно многочисленны. Они поглотили уже миллионы разумных рас во множестве Вселенных — и продолжают их поглощать. И дело тут вовсе не в их мощи: просто их тьма — самое надежное убежище от смерти.

Вайми поёжился. Такие вещи не доставляли ему радости — но не знать о них было бы ещё хуже.

— Я слышал, что многие древние расы во главе с Тэйариин успешно противостоят им.

Сергей невозмутимо кивнул.

— Тэйариин — да. По уровню развития Мроо отчасти уступают им, — но превосходят не только нас, но даже Файау. Кроме того, Вайми, отчего ты считаешь, что их противники есть воплощение добра? Семь миллиардов лет назад, когда Тэйариин считали себя богами, они путешествовали между Вселенными, как мы путешествуем между звёзд. Прорыв в пространство Мроо — одна из множества их ошибок. Одна из столь многих... и, может статься, ещё не самая ужасная. Чтобы противостоять Мроо, они породили силы, возможно, ещё худшие.

— Но кто они? Аннэ?

— Нет. Инсаана.

— Кто это?

— Инсаана — это раса-загадка. По уровню развития они, безусловно, относятся к Древним — но в известных нам хрониках Древних рас упоминаний о них нет. Может, они всё же там есть — но под другими именами. Как и мы, Инсаана — раса метаморфов: они могут принять облик любого существа, и не в виде объемной проекции, а во плоти. Они могут в совершенстве имитировать речь любой расы или даже отдельного существа. В отличии от Мроо, они не умеют подчинять своей воле другие сознания, — но и сами неуязвимы даже для их внушения. Их корабли очень похожи на наши — но только меньше... и мощнее. Как и мы, они могут изменять физику — на уровне, для нас самих недоступном. Но, хотя их технологии, возможно, самые высокие во всей Местной Зоне, Инсаана почему-то избегают решений, типичных для других Древних рас — по крайней мере, известные нам их корабли сделаны из обычной материи и рассчитаны на схожих с тобой живых существ. Мне кажется, что они делают так лишь чтобы скрыть, насколько же развиты они на самом деле. Хотя новое, знаешь — не всегда лучшее и эта система очень выгодна — по крайней мере, экономически. Родина Инсаана нам неизвестна. Быть может, они живут в очень далекой от нас области метагалактического пространства — или, как и Мроо, вообще вышли из другой Вселенной. Их империя — возможно, величайшая из всех, известных в истории. Они до сих пор растут — и их рост невозможно насытить.

— Но разве вы не в силах договориться с ними?

Сергей грустно усмехнулся.

— Они совсем не злые, Вайми — по склонности к безудержному веселью и безрассудным выходкам Инсаана могут дать фору даже нам. Как и мы, они очень любят делать подарки или помогать каким-либо другим способом — но их дары младшим расам часто слишком велики и ужасны, чтобы те могли принять их. Тот, кто отвергает их дары, обычно быстро отступает — ведь иначе он навлечет на себя гнев богов. Не правда ли, знакомая картина? Как и мы, Инсаана хотят объединить все расы мироздания, но на другой основе. Они считают, что все они должны подражать их образу жизни, — или, точнее, тому образу жизни, который они склонны демонстрировать. Как и мы, они обычно действуют убеждением, терпеливы и не склонны к насилию — по крайней мере, убийства вызывают у них омерзение. Но это не мешает им применять принуждение — а тот, кто вызывает их гнев, слишком поздно понимает, что отвращение не исключает возможности: как и Мроо, они истребляют целые расы, отвергнувшие их покровительство. Их целью является общество без различий между злым и добрым, мудрым и глупым — общество, в котором у нас не будет никакой возможности повлиять на свою судьбу. У нас, золотых айа, тоже были такие режимы — Альянс Эрайа и другие, — но история стерла сами их следы. Инсаана — единственные, кто перешел грань, и я не знаю, кто поможет нам вынести это испытание. Они, как и Мроо, умеют творить реальность вечной жизни, и любой, предавшийся им, может рассчитывать на бесконечность темных удовольствий — но лишь превратившись в бесправного раба.

Вайми поёжился. Теперь он мерз, хотя здесь вовсе не было холодно.

— Но ведь вы уничтожили Мроо — а они были сильнее Инсаана.

Сергей гневно вскинул голову.

— Не должно думать, что Йалис-Йэ была либо последней, либо величайшей из битв этой бесконечной войны. Нет — самые ужасные её сражения велись за пределами нашего мироздания. Они велись союзниками, чья мощь устрашила даже Великую Файау. Если бы не они — нас, самой нашей Реальности уже не было бы: её бы поглотили те, с кем мы не в силах справиться. Файа призвали Инсаана, чтобы уцелеть — и ушли от них, чтобы сохранить свою суть. Нас же ждет встреча с величайшим счастьем и величайшим ужасом в известной истории. Самое ужасное из зол, Вайми — несущее добро. Мроо убивали наши тела. Инсаана убивают наши души. Мир Мроо похож на средоточие ада. Мир Инсаана — это бездна мягкой, теплой тьмы, не выпускающей никого: те, кто угодил в её объятия, уже не хотят её покидать. Кроме смерти плоти есть смерть души, смерть духа или же смерть причины. Мы отстояли наше право жить. Теперь нам предстоит бороться за свои души. Но мы не можем сделать это, Вайми. Однажды мы уже сразились с Инсаана — и оказались разбиты.

* * *

Какое-то время Вайми молчал. Он не был, определенно, испуган — но это были уже те вещи, о которых он бы не хотел знать. Пока страха в нем не было — зато понемногу закипал гнев.

— Как давно это началось? — наконец спросил он.

— Около ста лет назад. До своего визита к Ана-Йэ Инсаана не встречались с нами — хотя Файау знает о них уже больше десяти тысяч лет. До последнего столетия они не вторгались в наш Объем и всё шло более-менее мирно. Потом мы обнаружили, что Инсаана проникли в наши ряды — маскируясь под симайа, они собирали информацию. Нескольких шпионов нам удалось разоблачить — но, учитывая их судьбу, мы не решились отвечать Инсаана тем же. Советы Сети решили вести разведку с помощью легких звездолетов-Наблюдателей — но все корабли, отправленные в Объем Инсаана, просто... исчезали. Когда число их достигло восемнадцати, Инсаана попросили нас больше не посылать их — но число пропавших без вести симайа было уже слишком большим. К Паолаю — едва ли не единственной из известных нам их систем — было направлено четыре корабля-мира, чтобы добиться объяснений относительно их судьбы. Они появились в системе без предупреждения... и были тут же уничтожены. В них погибли три миллиона симайа. Разгром был препозорный: в этой битве Инсаана не понесли вообще никаких потерь, хотя и располагали всего лишь парой небольших кораблей-автоматов. Не знаю, кто был прав до этого — но они первые начали убивать. А такое, Вайми, невозможно простить. К Паолаю был послан боевой флот, но Инсаана ожидали нападения — вероятно, ещё до того, как нанесли нам первый удар. Наш флот попал в ловушку и был весь уничтожен. Уже тогда соотношение сил стало совершенно очевидным и корабли Инсаана начали захватывать миры опекаемых нами младших рас. Один из них мы смогли уничтожить, устроив диверсию. Никто из нас не сомневался в том, что это столкновение не станет последним. Но то, что последовало за этой "победой"... В ответ Инсаана разгромили систему Ахэтт и убили 484 миллиона симайа. Йэннимур объявил им войну — но через два дня Инсаана напали на систему Анэрей и уничтожили формировавшийся там флот — а вместе с ним ещё 644 миллиона симайа. Это был конец. Нам пришлось оставить Инсаана в покое — а гибель наших друзей осталась безнаказанной.

Вайми нахмурился. Эта история его совершенно не касалась — но он чувствовал себя униженным, словно у него на глазах избили друга, а он ничего не смог сделать. Гнев и жажда мести были гнусными чувствами — но юноша не мог избавиться от них.

— Пусть я мало что здесь понимаю, — наконец сказал он, — но, по-моему, одна проигранная битва вовсе не значит проигранной войны.

Сергей опустил голову.

— Ты не знаешь, чем стала для нашего народа Анэрейская Бойня. Таких потерь мы не знали со времен Йалис-Йэ. Катастрофа разгрома вызвала у симайа шок: наше всесильное оружие в войне с Инсаана оказалось совершенно бесполезным. После того, как мы разбили их у Ана-Йэ, война закончилась — но, если бы атака Инсаана не была остановлена машинами Кунха, результат мог бы быть совершенно иным. Но Инсаана отступили не из трусости, Вайми. Они вовсе не глупы: они знают, как опасно загонять врага в угол, оставив ему лишь один выбор — победить или умереть. Сейчас их главное оружие — время и страх, и оно работает отменно: после Анэрея репутация Йэннимура была очень сильно подорвана. Наше влияние на другие сверхрасы упало почти до нуля. От нас отвернулись почти все союзники — даже из числа рас, которые мы создали сами. По решению Сети мы перешли к обороне, свели почти до нуля вмешательство в дела других рас. Это длится уже более века — и итог достаточно печален. Из-за чудовищных военных расходов — одних только не-планет с генераторами Йалис мы построили более восьмидесяти — все остальные проекты ушли на второй план. У нас просто не хватает рук, чтобы сделать всё, что нужно. Мы попытались увеличить свою численность. Красные сбиваются с ног — но взять нужных кандидатов просто негде. Со времен Анэрея нас стало больше лишь на два миллиарда — а, между тем, многие проблемы Йэннимура обострились. Резко возрос культурный разрыв между нами и младшими расами, — поколение "брошенных миров", воспитанное на диком коктейле из ностальгии и примитивного шовинизма уже не в силах воспринять наши идеалы. Славные времена культурного со-творчества всех рас Союза Многообразий ушли в прошлое. Теперь линия конфликта сместилась в область наших внутренних отношений: в секторах Наули и Аниэ не утихают волнения, неспокойно во многих других секторах, многие из младших рас вообще вышли из Союза — и, надо сказать, поступили разумно, ведь мы во многом не заслужили их любви.

Многие симайа, — прежде всего, Мечтатели, — ставят себя выше большинства и ведомые ими йэнны ушли далеко от идей Союза Многообразий. На фоне всё более агрессивного наступления Реальностей других сверхрас, способного обесценить наш, пока сильнейший в Местной Зоне потенциал Йалис, наше будущее выглядит незавидным. И это вовсе не выдумки, Вайми, — теперь Сергей говорил громче. — Не страшные предания, сочиненные лживыми трусами, как ты, я вижу, считаешь. Нет. Такова истинная история нашего народа и его жизни. Её и берегут Потерянные в своей тайной крепости. Многое помнят они и про жизнь до катастрофы Йалис-Йэ, много хранят уцелевших знаний, оставшихся от этой жизни и ещё более древних знаний файа, наших создателей и предков. И потому, я уверяю тебя в этом, они ясно различают и всё грядущее, скрытое от нас до поры туманом нашего непонимания...

— Но почему они тогда не открывают нам глаза на истинное положение вещей? — возмутился Вайми. — Почему нам в Йэннимуре не положено знать этого?

— Это интересный вопрос, ведь правда? Разумеется, истина так или иначе, но неизбежно доходит до нас. Но неприкрашенная правда хранится в тайне по целому ряду причин. Во-первых, симайа, облеченные властью, предпочитают накапливать знания, а не делиться ими, поскольку знание — это сила, могущественнее которой нет и быть не может. Во-вторых... слишком много таких, кто просто не хочет нас слушать. Истина часто бывает унизительна. А умелый обман возвышает.

У Вайми гулко забилось сердце. Откровенность симайа в беседе с ним, юным дикарем из придуманного мира, напугала его. Истина взвопила в его сознании. Если всё главное в мире — это сила, то что же станет с его миром? Миром, в котором всё вокруг правильно и всё хорошо? Он с раннего детства верил, что попадет в такой мир — он ПОПАЛ в него — и вовсе не хотел возвращаться назад, в свою кровавую Реальность.

— Ты хочешь сказать, что Мечтатели хотят просто скрыть свой позор, вместо того, чтобы отомстить Инсаана? — наконец спросил он. — Что они правят Союзом неправильно?

Сергей недовольно покачал головой.

— Вайми, ты так и не понял самого главного: никто из нас не может обвинять власти в неудачах, потому что настоящей, реальной власти у нас нет. Мечтатели просто не в силах сделать что-то, что шло бы в разрез с желаниями большинства. Их перестанут слушать или даже заменят — желающих хватит. И цель моего рассказа была совершенно в другом.

— В том, что мы не самые сильные? — эта идея Вайми совершенно не нравилась, но в ней не было ничего нового — племя Глаз Неба тоже было несравненно слабее найров.

Недовольство симайа стало заметно сильнее.

— Нет. Даже для тебя это должно быть совершенно очевидно. Мы потерпели страшное, унизительное поражение — но разве оно не было... заслуженным? Разве, желая изменить естественный для других рас порядок вещей, мы не потеряли право возмущаться, когда то же происходит с нами? Ответь мне, пожалуйста, Вайми.

Юноша отвернулся, ковыряя босой ногой неподатливый металлический пол. Он чувствовал, с каким нетерпением симайа ожидает ответа — и ему вдруг пришло в голову, что наставник попросту испытывает его, ждет лишь произнесения вслух очередной глупости с уничижительной лекцией наготове. Вайми не хотел быть осмеянным — если на то пошло, он, скорее, предпочел бы быть побитым — но врать ему было противно. Оставалось сказать, что он думает — и принять свою судьбу.

— Наверное, я чего-то не понимаю, но неужели ты выступаешь в защиту смерти, которую мы решили устранить? — неуверенно произнес он. — Мне кажется, что всё, совершаемое Йэннимуром — правильно. Невыносимо, когда целые народы рождаются и исчезают без следа.

Сергей вздохнул — тяжело и разочарованно.

— Право, Вайми, я ожидал от тебя иного ответа. Поистине ужасно, когда юноша, стремящийся к знанию, пугается его, едва увидев, и отступает в тень. Но ещё ужаснее, когда он подозревает дарителя знания в недостойном умысле... не так ли, Вайми? Я вижу, как ты сжимаешься в страхе, узнав об ошибках своей расы, и до сих пор не можешь принять истину. Ладно, оставим это... Ты так и не понял, что я хотел сказать тебе. Хранить слабых от ошибок и вести их за собой, пользуясь знанием — вот долг и право знающего и сильного — но не против их воли. Иногда сильный должен подчиняться воле слабого, чтобы не совершить зла, но ты не хочешь этого. Дикая свобода для тебя важнее. Впрочем, я сам виноват. Я забыл, что ты вырос в жестоком мире и не можешь быть тут беспристрастен.

— Я ненавидел этот жестокий мир и не хочу, чтобы ещё кто-то жил в нем... или в других таких же, — с неожиданным для себя жаром ответил Вайми. Он сам испугался своей горячности. Что, если его ответ вызовет гнев наставника и тот обрушит на его голову гневную речь, возможно, все-таки витающую поблизости?

Но Сергей не разозлился. Он лишь осторожно положил ему руку на плечо. Его пальцы слабо сжали крепкие мышцы юноши.

— У нас с тобой различные стремления, — наконец сказал он. — Прежде всего, потому, что я стар и мудр, а ты наивен и молод. В твоих жилах кипит горячая кровь. Ты вырос там, где погибло бы большинство из айа Йэннимура. И пережил много вещей, слишком тяжелых для твоего возраста. Но ты сам потерян в просторах внешнего мира. По сравнению с ними твой собственный мир — не более, чем тень от камня. У тебя горячая душа, ты мечешься, не зная, что выбрать — но ты ищешь достойное уважения...

— Зачем тебе всё это? — спросил Вайми. — Кто я по сравнению с тобой? Я много раз видел пролитую мной кровь — но память о ней не изглодала меня до костей. Я даже не помню всех, убитых мной...

— Я тоже — я много раз был на войне, я был таким, как ты, юноша. И я хотел бы, чтобы ты стал моим наследником... моим духовным наследником, — поправился Сергей. — Но для этого ты ещё слишком горяч и несдержан... о, я не говорю, что ты глуп! Получив облик симайа, ты взглянешь на мир другими глазами и будешь готов принять реальность. Но без знания ты можешь сделать неверный выбор, и я хотел бы просвятить тебя... — он вдруг надолго замолчал.

Вайми понял, что Сергей боролся с собой, решая, продолжать ли этот разговор или прервать его — затем симайа спокойно сказал:

— Нам пора возвращаться. Ты наверняка расскажешь всё Наммилайне и мне запретят видеться с тобой. Нескоро мы вернемся к нашему разговору и я не знаю, захочешь ли ты тогда продолжить его... Время быстро гасит жар молодости...

Он протянул руку к стене и погасил экран. В нахлынувшей тьме они тщетно старались разглядеть друг друга. Вайми нащупал ладонью обманчивую твердь стены и они пошли назад по бесконечным темным коридорам корабля.

* * *

В самом деле, Вайми очень хотел рассказать об этом разговоре Наммилайне, но это слишком походило бы на донос. Сергей открыл ему доступ к секретным файлам об Инсаанской войне — а с помощью своих товарищей по Сети Вайми раздобыл их официальные версии. Строго говоря, тема не являлась запретной — но симайа избегали говорить о ней и молодежь айа шепталась о ней украдкой — скорее из свойственной юности игре в тайны, чем из страха быть наказанными.

Как бы то ни было, энциклопедии и отчеты рисовали другую, не совсем совпадавшую с рассказом Сергея картину. Удивляться, скорее, стоило не разгрому, а тому, что Йэннимур вообще уцелел — Инсаана не просто были невероятно сильны, они находились на принципиально другом уровне. Главным их оружием были генераторы фазового сдвига — они создавали в пространстве направленную "ударную волну", изменявшую структуру вакуума. Хотя в сравнении с Йалис-кораблями они стоили на три порядка дороже, но зато исключали всякую возможность противодействия: их "волны" разрушали любые материальные структуры, не замечая силовых полей.

Скопировать же вакуум-ударный генератор у симайа не выходило никак: Инсаана могли пробивать бреши в Эккайа, чтобы захватывать там почти бесконечную энергию флуктуаций, могли создавать "пространственные зеркала" — слои "уплотненного" или "напряженного" вакуума, проще говоря, сверхмощные гравиметрические щиты, служащие идеальной защитой и фокусирующие вакуумную ударную волну — а нужные для всего этого бозонно-плазменные суперструктуры казалось просто невозможно создать. Инсаана, тем не менее, не только смогли, но и упаковали их в автоматический крейсер всего двадцати миль в диаметре — "Анниу-А". Эти корабли-рейдеры были созданы специально для борьбы с симайа и оказались очень эффективны: во время сражения при Биммале им удалось уничтожить эскадру из 120 установок Сверх-Эвергет и 80 кораблей-миров с 192 миллионами симайа на борту, что стало для тех крайне неприятным сюрпризом.

Однако главным, основным оружием Инсаана были совсем другие корабли — автоматические рейдеры "Анниу-Х", похожие на шипастые цветки всего в полторы мили диаметром. Их квантовые дезинтеграторы были идеальным оружием для борьбы с Мроо: Инсаана ухитрились не только выяснить, какие именно изменения порождают любые разумные создания в квантовой Реальности, но и научились воспроизводить их искусственно, увеличив их мощность на несколько десятков порядков. Один выстрел такого оружия мог уничтожить всех Мроо в планетной системе. К сожалению, все остальные формы жизни тоже гибли, хотя и на намного меньшем расстоянии, но все меры защиты оказывались неэффективными.

"Анниу-Х" стали символом идей Инсаана о ведении войны: разработать превосходящий противника тип автоматической машины-убийцы, пустить её в производство (также полностью автоматическое) и заняться чем-нибудь ещё. Иногда "Анниу-Х" сопровождали корабли младших рас, ненавязчиво напоминая, что любой, кто действует вразрез с приказами Инсаана, может обнаружить себя в стане "агентов Мроо" или просто исчезнуть. Да, Инсаана защищали своих рабов от всех врагов — но не оставляли им выбора: или раса "добровольно" подчинялась им... или её просто покоряли. Отказы были чрезвычайно редки: главным оружием Инсаана в отношении младших рас служило обещание (всегда и неизменно выполняемое) бессмертия в обмен на верность и покорность.

Никто не знал, есть ли у Инсаана биологическая форма, но бозонно-плазменая — триании, почти ничем не отличалась от симайа. Они жили небольшими, по 8-12 особей, прайдами, но об их социальной структуре тут знали крайне мало. Общественный строй у них, как и в Йэннимуре, был коммунистический, но, обладая очень высоким интеллектом, триании, по сути, считали себя настоящей "расой господ". Как и симайа, они не могли размножаться, зато жить могли почти вечно. Их главным оружием был их ум, основной тактикой — шпионаж и вредительство всех форм и видов. Они могли менять как внешность, так и внутреннюю структуру, обманывая сканеры. В прошлом они были настоящими демонами войны, но современные Инсаана, если всё же доходило до сражений, прежде всего пытались распропагандировать, а не убить врага. Но если эта тактика терпела неудачу, противник просто истреблялся. Стирался даже его след. Инсаана переходили от уговоров к убийствам совершенно внезапно и с поразительной легкостью — но старались избежать личной встречи с врагом, для чего создали сотни видов автоматических боевых механизмов. Попав в плен, они проявляли невероятную изворотливость и могли очень неприятно удивить врага своей готовностью погибнуть вместе с ним.

* * *

Историю Инсаанской войны Вайми оставил напоследок, хотя и понимал, что это глупо — но изучать её было слишком тяжело. Как ни странно, причиной войны стало неожиданное сходство между симайа и трианиями. Это позволило тем проникнуть в Йэннимурский Союз и украсть массу бесценной информации о социальных структурах и технологиях противника. Однако триании, как и симайа, обладали совестью и волей. Несколько из них решили, что поступают неправильно и открылись Пастухам.

Информацию о появлении шпионов от Сети, поначалу, удалось скрыть, но проникновение Инсаана не могло остаться безнаказанным. В любом таком случае трудно отличить невинное любопытство от подготовки к войне. В пространство Инсаана устремились Наблюдатели. Эти небольшие корабли обычно служили для поиска населенных планет. Они считались почти неуязвимыми, однако, как оказалось, даже Разведчики Инсаана, не говоря об их "Анниу-Х", с легкостью уничтожают их. Инсаана не поленились доказать это, уничтожив восемнадцать Наблюдателей, проникших в их пространство и самоуверенность обошлась симайа более чем в четыре тысячи жизней. В попытке выяснить их судьбу погибла известная йэнна дипломатов Раммат, после чего к Паолаю был послан боевой флот из шести крейсеров и девяноста шести установок Сверх-Эвергет. Они считались в Йэннимуре почти абсолютным оружием, но Инсаана доказали обратное: они собрали в системе пятьсот "Анниу-Х" и восемьдесят "Анниу-А". Одиннадцать из них — и ещё тридцать "Анниу-Х" — симайа уничтожили, дальнобойность их Йалис-генераторов всё же была больше. Но цена...

Все йэннимурские корабли погибли — и вместе с ними ещё восемьдесят тысяч симайа. Инсаана ворвались в пространство Йэннимура неудержимым потоком, находя и захватывая миры его младших рас, на которых жили лишь небольшие группки симайа. Но...

Симайа, в общем, не были воинственны, но, если дело доходило до крайности, могли проявить невероятную хитрость, соединяя её с природной дикой яростью в совершенно убойную смесь. И, как оказалось, корабль-мир Инсаана — почти неуязвимая крепость — всё же может быть уничтожен. Это сделали всего пять симайа, участников одной из популярных в Союзе военных игр. Изменив вид, они проникли в группу трианий, истребили её и захватили их челнок, заложив в него полутонный заряд антиматерии. Управляемый автопилотом, челнок вернулся на корабль-мир Инсаана. Бомба взорвалась уже в ангаре, за защитными экранами, полностью разрушив корабль, — а вместе с ним погиб и весь его миллионный экипаж.

В ответ последовала Бойня на Ахэтте. Там Инсаана бросили в бой тысячи "Анниу-А". Всё кончилось буквально в один миг: кроме 146 установок Сверх-Эвергет, погибло тридцать кораблей-миров. Тем не менее, симайа быстро учились сражаться. Их новейший корабль-мир "Невинная радость" уничтожил один из кораблей-миров Инсаана вместе с эскортом из восьми "Анниу-Х" — с помощью переданной через не-пространство дополнительной мощности. Шаг был до безумия рискованный — но он принес победу. Этим кораблем командовала Иннка Келлихаанс, Мечтатель одной из боевых йэнн.

А потом был Анэрей. За один только день Йэннимур потерял 1244 установок Сверх-Эвергет из 9266 имевшихся в его распоряжении, 89 Наблюдателей и 73 корабля-мира. Говоря проще, это был полный разгром. По сравнению со всем Союзом Многообразий это были очень небольшие потери, — конечно, если ты не входишь в их число — но каких-либо средств сопротивляться Инсаана у симайа не было.

Тем не менее, Инсаана всё же были остановлены: во время их атаки на Ана-Йэ в бой вступили машины Кунха и весь атакующий флот Инсаана — 130 "Анниу-А" и 124 Разведчика — исчез в хаосе разверзшейся метрики. Эта битва закончила войну, но победа в ней мало что значила, ведь флот Инсаана насчитывал около миллиона различных кораблей. Не владей Йэннимур машинами Кунха — его история тогда бы и закончилась.

Вся эта история вызвала у Вайми тяжелое и неприятное чувство. Он попытался отвлечься, собирая сведения о Корхх — эти твари укрывались в био-органических бронированных скафандрах, похожих на черные многогранники чуть меньше его роста. На каждой грани у них был багровый пылающий "глаз", способный выстреливать разрушительные энергетические лучи, а на каждом углу — длинные щупальца — и от одного их вида ему стало ещё гаже.

Вайми никак не мог решить, что ему делать. Он очень не хотел выдавать Сергея — единственного симайа, который был откровенен с ним — но рассказ Наммилайны ему тоже хотелось услышать. Его воля металась, словно пламя на ветру, склоняясь то туда, то сюда — и, в конце концов, это не на шутку разозлило его. "Ты ещё так мало знаешь о жизни, — наконец сказал он себе, — но ты хочешь постичь весь мир. Это желание — по сути всё, что у тебя есть. Так не глупо ли сопротивляться ему?"

Он пошел к Наммилайне и честно передал ей всё, что услышал, не сказав, от кого, разумеется — но она и сама догадалась, о ком идет речь.

— В этом нет ничего плохого, — наконец ответила она, после довольно долгого молчания. — Недовольство существующим — это изначальное, всеобщее чувство, присущее любой разумной твари. Но Йэннимур не может, да и не должен исполнять все наши желания. Достаточно и того, что он поколение за поколением защищает нас — свои части — от враждебных внешних сил и уничтожения.

— Но что важнее, — тихо спросил Вайми, — личность или выживание вида?

— Личность безгранично важна лишь в своих собственных глазах. Будущее принадлежит нерожденным и об их благе мы должны думать в первую очередь, потому что они сами сделать это не в силах.

Откровенность Наммилайны поразила Вайми, но он совсем недаром так старался усвоить её манеру рассуждать, объясняя сущность мира точными и лаконичными формулировками.

— Но Йэннимур состоит из отдельных личностей, — решился возразить он.

В глазах Наммилайны вдруг вспыхнул острый огонек интереса.

— Общество — это больше, чем только сумма личностей, Вайми. Это ещё надежды и планы тех, кто жил до нас, и те, что мы оставим потомкам. Это, прежде всего, преемственность. Культура несет не личностное, но общее. Общество вбирает в себя не только прошедшее. Оно творит будущее. Поэтому-то Йэннимур и не учитывает желания каждой отдельной личности. Он готов простить ей всё — кроме причинения вреда. Вредящий нам сознательно должен быть приведен к покорности — а если это невозможно, погашен. Мы, Золотой Народ, бесчисленные столетия боролись за свое существование. Нам нужны все виды защиты и мы равно нуждаемся как в фанатичной вере в правоту нашего дела, так и в свободном, непредвзятом мышлении. Говорил ли тебе Сергей, что наша конечная цель — это бесконечная жизнь в бесконечной Вселенной? Вряд ли, — Наммилайна вдруг тихо рассмеялась. — Мы все понимаем, что она недостижима, но общая цель — это единственное, что может объединить нас, и чем она неохватней — тем лучше. Правда, в самом Йэннимуре анархии гораздо больше, чем порядка. Он привлекателен — но он опасен. Общество, в котором царит устойчивый порядок, теряет способность к развитию и гибнет. Анархия плодотоворна — но, если она перейдет в хаос, мы погибнем гораздо быстрее. Достичь равновесия между ними невозможно. Идет постоянная борьба, и чаша весов склоняется то в одну, то в другую сторону, — Наммилайна пожала плечами. — Но если мы потерпим поражение в борьбе с анархией, наш мир будет объят неугасимым пламенем раздоров. И способ помешать этому у нас, к сожалению, только один — чтобы избежать всеобщего пожара, надо вовремя гасить слишком яркие проявления индивидуальностей. Эта истина очень неприглядна, Вайми. Она отвратительна. Но это — та самая истина, о которой тебе следует знать. И тебе надо знать ещё одно. Доводилось ли тебе слышать о ереси?

— Нет, никогда.

— Это старое слово, почти забытое, но оно точно отражает то, во что верят Сергей и ему подобные. Верить неправильно — хуже, чем не верить вообще!

Пораженный этой идеей, Вайми внимательно наклонился вперед.

— Почему?

— Равнодушные не приносят вреда.

Беспокойные глаза Наммилайны парой крошечных фиолетовых точек мерцали в темноте, отражая свет звёзд и напоминая неразгаданные сигналы из глубины Вселенной.

* * *

Новые мысли неотступно преследовали Вайми во время его одиноких прогулок по бесконечным лабиринтам звездолета, роем теснились в его голове. Они полностью уничтожили его прежнее понимание мира — но в этом-то и заключалась вся их прелесть, ведь каждое новое проникновение в суть мира и вещей подчеркивало необъятность океана ожидающих его знаний.

Поэтому странная жизнь в лабиринтах "Тайны" дарила ему наслаждение, какого он никогда раньше не испытывал. Его мятущаяся душа находила прелесть во всем, что впервые открывалось ему. И среди всех своих открытий он вдруг обрел ещё одно, неожиданное наслаждение, — музыку. Ничего подобного этим удивительным звукам он прежде никогда не слышал. Вся музыка в его племени состояла из более или менее мелодичных подвываний, сопровождающих пение. Иная музыка звучала в коридорах "Тайны". Именно слушая её Вайми убедился в реальности своей пробуждающейся духовной жизни. Она затронула какие-то глубинные струны в душе юного айа и звала его к высотам знания, которые так неожиданно стали реальностью. Одна мелодия в особенности захватила его, производя неотразимое впечатление. В ней была партия одного инструмента, который звучал громче всех других, взвивался в пустоту тьмы, витал в ней и вел за собою в кромешном мраке, затем резко обрывался на самой высокой ноте и затихал. Невесть отчего, это казалось ему тревожным и даже трагическим — но именно поэтому Вайми был готов слушать её снова и снова, с замиранием сердца ожидая столь пленившей его финальной части.

Так, шаг за шагом, он стал приближаться к познанию новой реальности. Разговоры о будущем наполнились для него смыслом. Сквозь бесконечные детали пробивалось ядро истины: все они должны были знать, зачем приходят на свет, живут и умирают, иначе они не были достойны звания мыслящих. Только дикарям не нужно было никакого объяснения. Вайми хотел познать себя и самопознание было похоже на поиск следов тени на таинственных просторах бескрайнего внешнего мира.

Но именно эти бескрайние просторы безжалостно вторглись в его Реальность и изменили всё.

* * *

Валяясь на постели перед экраном, в своей комнате, Вайми увлеченно разглядывал девушек-айа — не нарисованных, а настоящих. Возможно, именно среди них ему придется вскоре жить. В общем, они ничем не отличались от девушек племени, и это очень ему нравилось, но...

Сигнал Наммилайны оторвал юношу от его глубокомысленных занятий. Он торопливо погасил изображения и откинул волосы с ушей, показывая, что готов слушать. Наммилайна улыбнулась ему. Вообще-то, она была встревожена, но это показалось Вайми отражением его собственных чувств — он злился, не в силах выбрать себе самую красивую из воображаемых подруг.

— Мы попытались вскрыть ядро Хары, — быстро сказала она. — Соединить его с нашими машинами, чтобы раскрыть и просмотреть его память. Связь установлена, но что происходит — мы не в силах понять. Идут огромные массивы информации, но в совершенно дикой форме. Я опасаюсь... — она взглянула в сторону, — там что-то происходит. Посмотри.

Изображение мигнуло, мгновенно сменяясь. Вайми увидел обширную центральную полость Хары и дымчато-желтое свечение её ядра.

Но оно уже не было желтым. На нем прорезалось множество острых лиловых линий, они расширялись, ветвились, сливались, образуя причудливый узор. В какой-то миг у юноши заболели глаза и он едва смог заметить рои белых вспышек — взрывались корабли-разведчики, снимавшие информацию.

— Что происходит? — спросил он, хотя уже знал, что никто не ответит ему.

Теперь ядро Хары стало сплошь лиловым — темно-фиолетовый, какой-то безжизненный, мертвенный свет. Оно росло, распухало, заполняя всё поле его зрения. На миг Вайми показалось, что он падает, тонет в этом чуждом свечении — но тут экран ослепительно вспыхнул, покрываясь невообразимыми узорами, лиловыми и черно-желтыми, потом погас и загорелся вновь.

Теперь на нем вновь была Хара — но уже видимая издали, через телескопы "Тайны". Лиловое свечение пятнами растекалось по её бронированной оболочке, растворяя, поглощая её. В какой-то миг она вся засияла, словно маленькое солнце, потом начала сжиматься, опадать. За несколько мгновений ядро Хары вернулось к прежнему размеру, потом стало ещё меньше. Оно исчезало, превращаясь в жгучую звезду, уже невидимую невооруженным глазом.

Звездное небо потускнело, словно прикрытое полупрозрачным стеклом, потом появился ещё один его слой, потом ещё и ещё. Вайми понял, что "Тайна" поднимает щиты. Что, черт возьми, происходит?

Он вновь задал этот вопрос вслух, но не услышал ответа — и не сразу понял, что Наммилайна исчезла с экрана.

Одним мгновенным рывком юноша вскочил на ноги. Сияние минн росло, окутывая его. Потом вдруг стало темно — погас не свет, что-то затемнило само его зрение, и Вайми ощутил, что с невообразимой быстротой падает куда-то вниз, в бесконечный холод. Это была смерть, и его охватил страх, какого он никогда прежде не испытывал. На какой-то миг само его сознание затуманилось, потом вновь возник свет — ослепительные, жгучие сплетения, ядовитые, желто-лиловые, радужные, тускло-багровые. Они проникали в его тело, в душу, терзали, жгли его, словно на медленном огне. Он едва сознавал, что выгибается в судорогах с такой силой, что его позвоночник вот-вот хрустнет, что его затылок бьется о металлический пол...

Потом вновь пришло ощущение распада и падения — на сей раз вместе с ослепительным алмазным светом и не менее ослепительной болью. Вайми завопил, как мальчишка, потом с трудом заставил себя замолчать. Он прокусил себе губу и ощутил вкус своей крови.

Немного опомнившись, он поднял голову. Он лежал на полу своей комнаты, а на экране словно вставала заря — там растекалось мертвенно-бледное, в слабых радужных бликах, сияние. Оно всё росло, приближалось к ним, а потом страшный удар потряс корабль — Вайми перевернуло и наотмашь швырнуло прямо в экран. Мгновенная темнота, потом он пришел в себя, плавая посреди комнаты. Очевидно, минны на этот миг погрузили его в стазис. Вайми понимал, что иначе его просто размазало бы по стене.

Однако, он всё время куда-то падал, хотя его зрение и уверяло, что он не движется. Юноша полностью потерял ориентацию и уже не мог понять, где у его комнаты верх, а где — низ. Он далеко не сразу понял, что искусственная гравитация корабля отключилась. Прежде короткие мгновения невесомости казались ему очень приятными, но теперь его сердце сжалось в замерзший кулачок, желудок тоже, и его начало тошнить.

С большим трудом он заставил себя хоть как-то соображать и осмотрелся. Комната не пострадала от удара, лишь экран мультипланара погас. На его месте был виден только слой расплывчатого серого мерцания.

Вайми решил связаться с Наммилайной. Это, вроде бы, ему удалось, однако он слышал лишь какие-то дикие, невразумительные звуки. Изображения не было вообще. Он не понимал, что происходит, а сидеть в одиночестве, в неведении, было уже совсем невыносимо.

К его радости, дверь открылась так же легко, как и всегда. Он выплыл в коридор, тут же с удивлением поняв, что между рядов светящихся растений не видно ни одного симайа. У него мелькнула мысль заглянуть к Лэйми — его каюта была совсем рядом — но в этот миг вдали показалось что-то, похожее на огромное крапчатое яйцо. Оно стремительно, как пуля, мчалось прямо к нему.

Несколько мгновений юноша спокойно смотрел на него — он уже привык, что на борту "Тайны" нет ничего опасного — но на сей раз он ошибся. Острый конец "яйца" вдруг вспыхнул — и сгусток лилейно-белого огня ударил в Вайми прежде, чем он успел это понять. Его ослепленные глаза крепко зажмурились, остальных ощущений он не понял, потому что в голове у него помутилось — сила удара отбросила его метров на двадцать. Беспорядочно кувыркаясь, Вайми полетел вдоль коридора, и лишь массивная тумба — основание одного из светящихся растений — остановила его неуправляемый полет. Минны вновь защитили его — если бы не силовой щит, он превратился бы в облако обугленных лохмотьев — однако "яйцо" вдруг оказалось совсем рядом. Вайми увидел его текучую, словно бы жидкую поверхность, всю из серых и тускло-золотых разводов, потом его вновь ударил ослепительный свет. На сей раз он врезался в стену коридора с такой силой, что мгновенно лишился чувств.

Очнувшись, он обнаружил, что висит в воздухе среди целой тучи странных волокнистых обломков, словно спрессованных из черной, обугленной пряжи. Рядом парил дымчато-золотой светящийся шар — один из симайа, кто — Вайми не понял. Шар вдруг вспыхнул... и в следующий миг юноша осознал, что с похвальной быстротой мчится в свою комнату. Все симайа могли подчинять себе органические сознания и теперь Вайми испытал это на себе. Однако он не был обижен — он сам не слишком церемонился бы, чтобы убрать безоружного мальчишку с поля боя.

* * *

Заперев дверь и включив верхний свет Вайми почувствовал себя почти в безопасности. Экран, правда, по-прежнему не работал и связаться с кем-либо он не мог.

В томительном бездействии прошло несколько минут. Вайми очень хотел драться вместе с симайа — он уже понял, что на борт "Тайны" как-то проник враг — но сделанное ему на этот счет внушение было достаточно строгим. Впрочем, он охотно наплевал бы на него, окажись у него хоть какое-то серьезное оружие. Лезть в такую драку с ножом было бы слишком глупо.

Потом он услышал какие-то странные звуки — словно где-то под полом или за стенами течет вода. Вайми недоуменно осмотрелся. Обшивка его комнаты была из гладкого голубоватого металла, блестящего, но не зеркального, с закругленными стыками и потому казалась мягкой. Сейчас по ней пробегала странная рябь — совсем как по луже под порывами ветра. Это невольно напомнило ему зиму в родном мире — дождливую и холодную, когда он ёжился, обхватывая голые плечи, в то же время гордясь тем, что так стойко переносит холод, не унижая себя одеждой...

В следующий миг металл ожил, потек, словно жидкость. Из стены выросла рука — длинное гибкое щупальце. Оно схватило оторопевшего Вайми за ногу, повыше лодыжки, сжимаясь с пугающей силой — юноша ощутил, что через миг его кости треснут. Он яростно дернулся, потом, извернувшись, ещё более яростно ударил эту схватившую его дрянь.

Как оказалось, минны вовсе не были одним лишь щитом — их сияние вдруг слилось в ослепительный клинок, легко разрубивший три дюйма ожившей вдруг стали. Отсеченная часть щупальца мгновенно рассыпалась в пыль и Вайми инстинктивно поджал ногу, обхватив ладонями лодыжку — боль была такая, словно на неё рухнуло бревно. Впрочем, пошевелив пальцами на ступне, он тут же убедился, что ничего не поломано.

Потом ему пришлось забыть о своих ощущениях — не менее дюжины щупалец яростно рванулись к нему. На сей раз их концы были плоскими, бритвенно-острыми — они таранили силовое поле, как пики, стараясь добраться до плоти. Вайми не знал, кто сошел с ума — весь мир, корабль или он сам — да и не думал об этом. Он бешено отбивался, рубя направо и налево, отсеченные щупальца рассыпались в искрящийся прах, — однако их место мгновенно занимали новые. Юноша метался и извивался среди них, прежде всего стараясь уберечь руки и ноги — в его мире раны на самом теле или на голове никогда не были настолько опасными. Целая ладонь, способная держать копье, всегда была важнее распоротого бока.

Щупальца-копья роем вились вокруг него, стараясь проникнуть под поле, схватить за руку или ногу бритвенно-острыми петлями и притянуть к стене. Если бы не минны, он уже давно был бы мертв. С ними же он вполне успешно отбивался — и ощутил вдруг совершенно необъяснимое удовольствие от этой безумной схватки.

Продлилось, оно, правда, недолго. Вновь ожил и замерцал экран — и его сияние толстыми зыбкими рукавами потянулось к нему. Само по себе это не казалось опасным — в комнате хватало места, чтобы просто держаться от них подальше — но в этих многоцветных фрактальных узорах было что-то невыносимо чуждое. Вайми вцепился себе ногтями в глаза, и с трудом заставил себя оторвать руки. По его разодранным скулам текла кровь.

Оживший экран отвлек его, и одно из щупалец всё же проникло под поле. Вайми ощутил, как холодный металл, обжигая, погружается в бок. Он вошел пугающе глубоко, потом юноша бешено рванулся и клинок выскользнул из него прежде, чем ожившая сталь пустила в нем ростки, разрывая внутренности. Вайми зажал рукой рану, чувствуя, как по пальцам горячими толчками струится кровь. Его скрутила дикая боль, однако он не знал, насколько это серьезно — как и любой из Глаз Неба, юноша отлично знал все уязвимые (и особенно чуткие) места своего тела, но плохо представлял, что у него внутри. Даже здесь ему почему-то не пришло в голову выяснить это. Он сотни раз разделывал убитых им зверей, но не верил, что в его теле есть такие же мерзкие внутренности. Ему казалось, что внутри он состоит из плотной, однородной массы.

Но даже если и так, он терял кровь. Он зажал рану с такой силой, что она не выступала снаружи. Но он чувствовал, как внутри растекалось тепло. Было похоже, что у него проткнута печень — а если так, то жить ему осталось недолго. Впрочем, он не успевал думать об этом — атаки продолжались со всё возрастающей яростью, а вот отбиваться с одной рукой стало гораздо труднее. В конце концов он подтянул ноги к животу и спрятал лицо в коленях, обхватив их руками, чтобы не видеть, что происходит вокруг. Безумный, ядовитый свет растекался по стенам и Вайми оставалось или закрыть глаза, или просто выцарапать их. Он сжался в тугой комок, чувствуя, как стальные щупальца яростно бьют в силовую подушку, потом вдруг всё прекратилось.

Удивленно подняв голову, Вайми увидел, как дальняя стена его комнаты вдруг вспучилась и с едва уловимой быстротой устремилась к нему. Он испугался, но не успел ничего сделать.

Сквозь комнату, разрывая стены и перекрытия, сжигая их, словно бумажные, прошла волна ослепительно-белого пламени. Вайми наотмашь ударило обо что-то, завертело, понесло. Удары сыпались на него с бешеной быстротой и он не заметил, как потерял сознание.

* * *

В себя он пришел с очень неприятным ощущением — очень жарко и трудно дышать, словно на него навалили груду меховых одеял. Вайми чувствовал, что стал совершенно мокрым от пота.

Юноша помотал головой и осмотрелся. Его окружал странный багровый мир — тускло светящиеся, рдеющие нагромождения искореженной стали, вздыбленные и бесформенные. Теперь он понимал, почему ему так жарко. Тонкие струйки прохладного воздуха щекотали его мокрое тело и, скосив глаза, Вайми увидел, что опоясан раскаленным белым обручем — минны окружили его криогенным полем. Вокруг не было ни обломков, ни дыма — стало быть, не было и воздуха. При каждом выдохе его окружало облачко мельчайшей черной пыли — углерод из разложенного миннами углекислого газа.

При мысли, что он остался один внутри разрушенного корабля, что от ближайшей населенной планеты его отделяют миллионы световых лет, юношу охватил страх. Очень сильный. Он боялся уже не умереть — это, скорее, стало бы облегчением — а что этот мерзкий процесс затянется на несколько дней. Впрочем, может и нет. В боку он ощущал слабую, но противную тянущую боль. Кровь из раны не шла, но голова кружилась и Вайми чувствовал, что очень ослабел. Теперь он вряд ли смог бы идти и даже просто встать, — но здесь это, к счастью, и не требовалось.

Он с удивлением понял, что может двигаться даже в пустоте — стоило ему лишь захотеть, минны ощутимо толкнули его, выбросив углеродную пыль тысячей тотчас же гаснущих синеватых струек плазмы. Юноша поплыл среди искореженных балок, стараясь побыстрее выбраться из этого кошмарного хаоса. Он уже немного привык к невесомости и летел в ней очень быстро.

Минуты через две он вдруг вплыл в обширную звездообразную полость. Её стены состояли из острых гребней, шпилей оплавленной стали, разделяющих глубокие, зияющие туннели. Свечение здесь было более ярким, желто-красным, и сияющий пояс вокруг Вайми тоже стал шире: он был, очевидно, в самом эпицентре взрыва. Эта кошмарная каверна была не меньше ста метров в диаметре. Только ядерный заряд мог вызвать такие разрушения и Вайми вновь стало очень неуютно. Силовое поле защищало его от нейтронов и альфа-частиц — но гамма-излучение проходило сквозь него свободно, и он, скорее всего, был уже мертв. Вайми слишком мало знал о радиации, чтобы поверить в это, однако он развернулся и помчался прочь, — хотя и не смог бы сказать, куда теперь надеется попасть.

По мере его отступления сияние раскаленной стали постепенно тускнело и гасло. Вскоре он замер в полном мраке, но минны смогли помочь ему и здесь. Их силовое поле засветилось, бросая на стены голубоватые отблески. Но их сияние не доставало далеко, а нагромождения искореженных конструкций становились всё более плотными. Вайми бросался то туда, то сюда, но нигде не мог найти выхода. Он скользил, извивался ужом в тесных щелях, путался, много раз возвращался назад, потом, расталкивая завалы силовым полем, всё же выбрался в выжженый, однако вполне узнаваемый коридор и стремительно помчался по нему. Радость его, впрочем, оказалась короткой — почти тут же он увидел впереди броневую плиту аварийного затвора. Юноша подплыл к ней и попытался открыть, но не смог — то ли замки вышли из строя, то ли щит просто заклинило от взрыва. Он вернулся к поперечному проходу и полетел вбок. К его величайшей радости второй затвор оказался исправным. Но за ним его ждало нечто несравненно худшее, чем пустота — за броневой плитой в его зрачки ударил ядовитый, радужный свет.

Вайми попытался закрыть глаза. Его ресницы дрогнули, потом затрепетали, но не сомкнулись.

Было уже слишком поздно.

* * *

Теперь юноша едва сознавал, что ажурные радужные рукава окутывают, оплетают его тело, проникают в него. В него хлынул поток чуждых мыслей — он совершенно не понимал их, но был вынужден их думать, и это оказалось мучительно и тяжело. Он таял, растворялся в них — участь гораздо хуже смерти. Но он пытался бороться — его сильное тело бессмысленно билось, изо рта вылетали какие-то странные звуки. Потом, уже почти исчезнув, он вдруг понял, чем вытеснить незваных пришельцев из своей головы. Он попытался вспомнить сразу всё, что видел — и вся его жизнь, все образы, рожденные его воображением, хлынули в него. Но не только: они устремились наружу.

Вайми осознал, что уже не является отдельным: он стал частью чего-то невообразимо большего, но это соотношение очень быстро менялось. Все те образы-призраки, что с раннего детства теснились в его голове и развернуть которые ему не хватало ни воображения, ни ума, теперь бешеным потоком рвались из него, обретая невыносимо прекрасные формы. Это удовольствие было объемным, даже более, чем объемным — в этом пространстве было много больше трех измерений. Образы рождались в нем из ничего, мгновенно обретали форму, обрастали деталями — невообразимым множеством их — и устремлялись наружу, но не затем, чтобы исчезнуть, а чтобы застыть в своем чистом совершенстве, и это всё длилось... и длилось... и длилось...

Но это был очень тяжелый труд — а силы Вайми были далеко не беспредельны. Он очень скоро исчерпал их до дна, но темнота, принявшая его, была теплой и мягкой.

* * *

Когда он проснулся, ему было очень хорошо. Он лежал нагим на пушистом, гладком, теплом мехе и какое-то время бездумно потягивался на нем, наслаждаясь его прикосновением к коже. Сначала он не понимал, почему ему так уютно, потом вспомнил. Он помнил всё, до мельчайших подробностей — но случившееся уже не пугало его и не казалось ему странным.

Однако сейчас всё это было далеко от него: Вайми слишком хотел есть, чтобы рассуждать отвлеченно. Он сел и встряхнул волосами, осматриваясь.

Он был в своей комнате — по крайней мере, это помещение выглядело, как его прежняя комната. Наммилайна сидела перед ним, в почти молитвенной позе, и это напугало юношу. Он с тревогой посмотрел на себя — но тут же понял, что не изменился. От раны в боку не осталось и следа, но он вовсе не жалел об этом.

Рядом с постелью, на полу, стояло большое блюдо с какими-то желтыми плодами. Вайми бездумно протянул руку и взял один. Вкус оказался удивительным и он, не вставая, начал есть, с жадностью, которая едва ли делала ему честь. Наммилайна молча смотрела на него, но юноша лишь перевернулся на живот: он был слишком занят.

Насытившись, он ненадолго задремал, уткнувшись лицом в руки. Потом лениво поднял ресницы.

— Извини, — сказал он, натягивая на себя одеяло. — Что это было? Что случилось?

Наммилайна пожала плечами.

— В общем, ничего необычного. Мы нарвались на защиту. Это нам надлежало предвидеть, но мы не знали, с чем столкнемся. Хара слишком стара...

— Что за защита?

— От воров, Вайми. От всех, кто решит присвоить чужие знания и труд. В Хару была встроена программа, которая превращает её в боевую машину в таких случаях. Её оружием был Йалис. Но наше мироздание изменилось слишком сильно. Она не могла сражаться в нем так, как ожидали создатели, и потому мы с ней справились. Но это была пиррова победа: от Хары осталась лишь туманность. Стерильная атомарная пыль. Секреты Тэйариин — не из тех, что даются в чужие руки.

— А потом? Что было на борту "Тайны"?

Она помолчала.

— Информация — это самое мощное оружие, Вайми. Она может изменить то, что её обрабатывает — а наши компьютеры могут изменять форму "Тайны". Если проще, наш корабль перестал быть нашим собственным. Мы взорвали все компьютеры, но не смогли прекратить это. Если бы сюда вскоре не прибыли другие наши корабли, мы бы все погибли. А может, и не только мы — "Тайна" превратилась бы в одержимый корабль-убийцу, способный разносить заразу вновь и вновь, и никто не знает, где бы всё это закончилось. К счастью, эта дрянь не добралась до Йалис-реактора — случись это, нас уже не было бы — но она проникла слишком глубоко.

— Кто-нибудь погиб?

— Мы потеряли восемьдесят тысяч симайа. Всех, чья память была связана с Сетью. Они все стали частью врага и пали вместе с ним. Именно из-за таких вот... случайностей нас так мало. Гибнут слишком многие...

— Сергей жив?

— Разумеется. Нас, отдельных, не так просто убить.

— А Лэйми?

— Его тело разрушено. Матрица памяти цела, но теперь восстановление займет много времени. В нем тоже скрывалась... часть Хары. Это было неприглядное зрелище, Вайми. Обычно люди не подвержены самопроизвольному распаду на части. Особенно на такие, которые самостоятельно... ведут себя.

— А я?

— Мы думаем, что именно из-за тебя всё это прекратилось. Тэйариин не были убийцами, Вайми. Они всего лишь хотели, чтобы накопленные ими знания не пошли во зло. Их оружие наделено разумом: оно не поражает без разбора правых и виноватых. Наткнувшись на марьют, оно отключилось. Хотя для этого мало прекрасной души, юноша. Нужно стать сильнее того, что пришло убить. Ты смог. Но для всех нас было бы лучше умереть, чем спастись таким вот образом.

— Почему?

— Мало чести выжить, бросив в бой безоружного мальчишку. Любой из нас мог сделать то же, что и ты, Вайми. Но никто не решился... стать одним целым с Харой. Или мы просто не были достаточно чисты. Это печальная победа.

— Но я жив. Разве нет?

— Когда мы нашли тебя, ты уже умер — просто минны погрузили твое тело в стазис и не дали ему сгнить. Ты потерял почти всю кровь и кумма настигла тебя уже в агонии. Именно поэтому она стала... столь изобильной. Но не только ты проник в Тэйариин. Они тоже проникли в тебя. Теперь они все обратились в прах, но ты — нет. И в тебе осталась... какая-то ИХ часть. Я не знаю, какая. Быть может, теперь Хара — это ты.

— Это плохо?

— Скорее, наоборот. Но мы слишком плохо понимаем такие вещи. Вернуть тебе жизнь было легко. Но вернуть долг за наши жизни мы вряд ли сможем. Мы не будем убирать того, что породила кумма. Никогда. Но разве этого будет довольно?

— Что убирать?

— Те образы, что созданы тобой. Они остались. Они теперь везде.

Вайми вскочил так быстро, что по комнате прошел ветер. Минны устремились к нему, окутывая его тело теплой, светящейся броней. Не дожидаясь, пока Наммилайна остановит его, он выскочил в коридор.

Там он увидел себя — свои мечты и сны. Множество статуй из застывшего металла вырастало из стен, тянулось вдоль них. Каждая отлита в миллионах подробностей — юноши, девушки, звери, цветы и растения. Всё это было удивительно красиво и уходило вдаль, насколько хватал глаз. Ни одна из форм не повторялась. До этого мига Вайми не знал, что его внутренний мир столь огромен, и смотрел на созданное им с испугом и удивлением.

Глава 4.

О людях и подобиях.

...Вы думаете, наверное, Тихий, что тут, в этом барабане, события скомпонованы, как мелодия, со всеми тонами, и только ждут, как музыка на пластинке, чтобы её оживила игла, что мои ящики воспроизводят по очереди комплексы переживаний, уже заранее до конца установленных, но это неправда! Неправда!

Станислав Лем.

Странные ящики профессора Коркорана.

Малла проснулся от холода — собственно, от того, что дрожал во сне. Дождь шел ещё и сейчас, и его одежда промокла до нитки, стала тяжелой и противно липла к телу.

Юноша медленно, неловко сел. Вчера эти кусты показались ему отличным укрытием, но теперь он видел за ними высокую ограду Станции. С этой стороны она казалась почти целой — но на месте усилителя поля из-за развороченного вала торчало вздыбленное, изломанное железо и лениво струился белый дым.

В затрепыхавшееся сердце ножом вонзился страх, но тут же исчез. Он всю ночь проспал почти на виду у ару — и они не заметили его. Он был жив и полон сил, только голоден.

Малла тщательно обшарил карманы. Ничего. Он не привык носить с собой вещи, но сейчас нож или пара бутербродов ему совсем не помешала бы.

Ёжась, он выбрался из набухшего тряпья, оставшись в одних плавках — даже в них не было так холодно, как в промокшей насквозь одежде. И вообще, тут стало заметно теплее — или он просто притерпелся?

Он поднялся на ноги и осмотрелся. Рядом лежал стальной прут с острым, обломанным концом — похоже, кусок арматуры из разрушенной взрывом стены — и Малла торопливо подобрал его. По крайней мере, теперь он сможет отбиться хотя бы от зверья.

Навыки свободной жизни в зарослях, так тщательно составленные Охэйо, вспомнились почти мгновенно. Юноша пополз к каналу, беззвучно струясь по земле и все же касаясь её только локтями и коленями. Всего через десять шагов он встал... и вдруг невольно рассмеялся.

Он выполз на внешнюю границу защитного периметра. На обычную набережную. Сам канал был двойным: внутренний обвод выше внешнего метров на десять. Верх разделявшей их дамбы венчал бесконечный ряд управляемых снизу щитов-затворов, готовых, если поле исчезнет, обрушить на ару огромные массы воды. Их размывало как бы жаркое марево — тут проходила граница Отклонения.

Гладкий отвес дальнего берега, облицованный громадными глыбами синевато-темного базальта, поднимался над водой метров на восемь. За ним, всего метрах в ста, под низкие облака тянулись терракотовые и пепельно-белые глухие массивы колоссальных зданий столицы Тайат.

Белая постройка за каналом осталась совершенно целой, по набережной там проезжали редкие машины, но юноша понимал, что с тем же успехом они могли бы проезжать и по другой планете. Людей на той стороне он не видел, да они ничем и не могли ему помочь. Тут есть и другие Станции, но вот где именно...

Потом Малла подумал об Охэйо. Его "Аннита" без труда прошла бы сквозь защитное поле. Через пять, самое большее, десять минут после нападения на Станцию она появилась бы здесь. Ару были бы разбиты и рассеяны, а он сам спасен. Но...

Но кому нужен не имеющий профессии марьют, если заменить его ничего не стоит? Для Охэйо куда проще будет восстановить с матриц копию, чем с боями разыскивать его. А он просто списан. Вычеркнут из списков. Короче — помощи не будет и он умрет здесь.

Но вместо ожидаемой паники и слез Малла вдруг ощутил ярость. Он не нужен Охэйо? Ну и плевать. Ему он тоже не нужен. Люди, между прочим, и здесь тоже живут. Кому какое дело до того, что он марьют? Да, он мало умеет, но он может и любит учиться. И учится быстро.

Его охватила внезапная дикая радость — впервые он мог делать то, что хотел сам, ни на кого не оглядываясь. Теперь ему даже нравилось, что всё так получилось.

Он настолько расхрабрился, что даже вернулся к Станции и, миновав взорванные ворота, вошел во двор. Там, впрочем, никого не осталось — даже тел убитых ару и солдат. Слева громоздились разбитые корпуса скиммеров, разодранные и смятые, как металлическая фольга.

Малла сунулся в дверь Станции, но от неё остался лишь развороченный проем, заваленный обломками. Разобрав их, он мог попасть в туннель под каналом — но без уничтоженного усилителя поля пройти бы всё равно там не смог. Конечно, шагая по берегу канала он рано или поздно наткнется на другую Станцию. Но в городе он окажется среди людей, принимающих его за сарьют...

При этой мысли Малла поёжился, потом, ловко цепляясь ладонями и пальцами босых ног, быстро взобрался по обломанному краю толстой стены на самый её верх — осмотреться.

То, что ночью показалось ему лесом, было просто заброшенным парком. За ним виднелись мокрые осевшие крыши, а за ними, далеко — темные, похожие на скалы силуэты каких-то больших зданий. Достойная цель для первого в его жизни самостоятельного путешествия.

Малла спустился, и, не оглядываясь на столицу Тайат, нырнул в заросли.

* * *

Пробравшись через мокрые кусты, он попал в странное и сумрачное место. Тут под кронами громадных деревьев таились трехэтажные приземистые дома. Их беленые стены таинственно светились в полумраке, внутренность же за разбитыми стеклами казалась залитой жидкой темнотой. Малла обходил их подальше, внимательно осматриваясь и инстинктивно стараясь ступать бесшумно. Он кожей чувствовал, что за ним наблюдают, — но не мог понять, кто и откуда, и это его беспокоило.

Впереди, между длинными серыми пятиэтажками, виднелся яркий, розовато-белый свет. Когда он, наконец, вышел к нему, то увидел посреди обширного участка вытоптанной земли ажурную башню высотой метра в три. Внутри неё свисали кабели в кольчатых шлангах. Часть длинных ламп, крепившихся снаружи в два ряда, ещё почему-то горела, хотя, судя по виду, всё сооружение не чинили уже лет двадцать. Коническая крыша из зеленого железа, жестяные плафоны и дырчатые профили каркаса были побиты ржавчиной. Малла уже видел такие башни-фонари на площадях Тайат — там они казались колоннами голубоватого света, бросая свои отблески далеко в темноту улиц. Здесь лампы странно жужжали и мигали, и юноша решил не подходить близко. Он не хотел даже думать, кто и зачем устраивает сборища у этого странного алтаря.

Деревья здесь были посажены так густо, что походили на лес. Они заполняли весь двор, под их тесно сплетенными кронами царил сырой полумрак. Дальше, за высокой оградой из обтянутой сеткой решетки, виднелось старое краснокирпичное здание давно заброшенного детского сада. Его крыша скрывалась под сплошным ковром опавших за много лет листьев, черные стволы покосившихся от старости кленов лежали прямо на ней. Никакого движения во дворе видно не было и всё вместе походило на скованное мертвым сном лесное царство.

Перед оградой этажей на пять возвышалась ещё одна башня — дощатая, с островерхой крышей, она слегка сужалась снизу вверх. Над её нижней, глухой частью зияли три пары квадратных окон — на одном уцелели деревянные жалюзи, в остальных Малла видел темные стены и узкие крутые лестницы. На фоне поднимавшихся за ней темно-зеленых громадных деревьев башня казалась игрушечной.

Это строение показалось Малле очень странным — он никак не мог понять, зачем оно. Словно зачарованный, он медленно подошел к башне. Три низких ступеньки вели к узкой, настежь распахнутой двери. За ней царил мрак — таинственный полусвет едва пробивался сквозь щели в дощатой обшивке.

Малла осторожно вошел внутрь, чувствуя, как глубоко подается под босыми ногами сгнивший пол. Несмотря на непрерывный дождь, здесь было относительно сухо. В пахнущем плесенью полумраке скрывалась целая выставка дряхлых чучел. Пыльные и побитые молью, они походили на извлеченные из склепа мумии. Юноша невольно вздрогнул. В первый миг он принял их за настоящих зверей, только мертвых, и если бы хоть один из них шевельнулся, он бы, наверное, просто умер от страха.

В углу он заметил ведущую наверх лестницу. Её ступеньки потрескивали, прогибаясь под его весом, и Малла поднимался очень медленно. На втором этаже было почти совсем темно, свет едва сочился сверху. Здесь от него шарахнулось, судя по шуму, что-то достаточно большое, но юноша не стал его рассматривать — просто торопливо полез выше. Комнатка на третьем этаже была почти пустой — лишь у дальней стены почему-то стояла развалившаяся кровать с прокисшей и заплеснивелой периной.

Деревянный каркас и обшивка башни потемнели от старости, с потолка свисали доски. Она едва ощутимо покачивалась и поскрипывала. Малла чувствовал, что башня легко может рухнуть, но любопытство манило его вверх. На пятом этаже лестница кончилась. Чердака не было, над головой сходились тонкие балки крыши. Здесь везде лежал какой-то мусор, пахло неприятно, сумрачно, сыро. Малла видел лишь серую стену дома напротив, зиявшую пустыми окнами. В задней стене башни тоже зияла дыра, из неё торчал толстый обломанный сук. Судя по нему, это строение было очень старым. Лет тридцать. Или пятьдесят.

Юноша встал на колени и, пригнувшись, заглянул в дыру. Сук наклонно вел вниз, к толстенному стволу, откуда расходилось ещё несколько. Деревья росли тесно и сучья их переплетались так, что Малла смог бы облазить весь этот довольно большой двор, оставаясь невидимым снизу. Вдруг ему бросилось в глаза ещё кое-что.

Между сучьями кто-то протянул веревки, устроив как бы подвесные дороги, но слишком ненадежные для человека, почти игрушечные — они не выдержали бы даже веса ребенка. Подняв голову, Малла увидел нечто вроде площадки из небрежно связанных веток, а выше — несколько громадных, слипшихся боками шаров диаметром в его рост. Сплетенные из веток и травы, они походили на гнезда, но в их размерах было нечто пугающее.

На несколько мгновений юноша оцепенел. Круглые дыры в шарах закрывали завесы из переплетенных стеблей. Одна из них зашевелилась, откинулась, и Малла увидел... существо. Больше всего оно походило на громадного, покрытого белесым пухом цыпленка — непропорционально длинные конечности с цепкими пальцами, маленькое тельце и громадная голова с загнутым клювом и очень яркими золотистыми глазами. Они пристально уставились на юношу и Маллу вдруг охватил страх. В этой твари было что-то невыразимо мерзкое — превратившаяся в обезьяну птица, чем-то похожая на паука — размах конечностей достигал метров двух. Охэйо вовсе не даром говорил ему о "неприятном зверье", но тогда это не очень его занимало.

Под гнездом болтался какой-то странный предмет. Вначале Малла принял его за часть манекена или куклы, но это была рука, покрытая белесой, сморщенной кожей — то, что было рукой неделю или две назад, пока её не оторвали или не отгрызли у локтя. Она свисала, привязанная за запястье. Привязанная!

Почему-то мысль о том, что эти твари разумны, напугала его куда больше их пищи. Он знал, что люди едят зверей, и не находил ничего необычного в том, что бывает обратное. Но ему вовсе не нравилось, когда людей ели осмысленно.

Как-то ощутив его страх, существо бросилось — мягко, совершенно беззвучно. Малла получил неожиданно сильный удар, и только услышав хрип, понял, что прыгнувшая тварь насадилась на выставленный стальной прут — его тело работало быстрее сознания. Громадный разинутый клюв почти возле его глаз, ужасные звуки агонии, судороги — всё это оглушило его, словно электрический разряд.

Протянув руку, Малла сбросил горячее трепещущее тело с острия — оно с шумом полетело вниз. Последние шесть дюймов прута были темными и влажно блестели. Юноша вновь и вновь чувствовал удар — жесткий сначала и мягкий потом, когда острая сталь входила во внутренности, упругое сопротивление тонких костей под ладонью — сбросить тело с копья было неожиданно трудно. Его передернуло. Слетев вниз по лестницам, он побежал прочь, всё время оглядываясь, словно за ним гнались.

Забор оказался сплошь покрыт чем-то черным и липким, как мазут, и взобраться на него Малла не мог. Бездумно повернув направо, он побежал вдоль ограды, потом повернул за угол. Тут растущие возле неё клены сплетались в непроницаемый вал, и под их кронами было уже черновато. Спеша миновать этот участок, он помчался стрелой, пока не заметил широкие распахнутые ворота. За ними был второй детский сад — сейчас от него остались лишь засыпанные песком заросшие участки и коробка двухэтажного здания, зиявшая выбитыми стеклами. Выросшие у стен кусты поднимались до второго этажа, коричневое дерево оконных переплетов и дверей казалось очень ветхим на фоне светлого кирпича.

Замерев и отдышавшись, юноша понял, что его страх глуп — существа с такими конечностями на земле почти беспомощны. Но когда-то это было что-то вроде ястребов, и их метаморфоза пугала юношу — особенно когда он представлял, КАК это могло случиться. Громадные глаза и окраска говорили о долгой жизни под землей. Этот вид возник где-то в пещерах, и Малла поёжился, представив, как они должны выглядеть. Воплощенный ад с демонами. Демонами ночи, потому что днем эти твари должны спать.

Но, пробираясь дальше среди древних ржавых гаражей и высоких заборов, он просто забыл об этом.

* * *

— Если бы не вы, Охэйо-сарьют, ару точно ворвались бы в столицу, — сказала Лэйит. Они вдвоем стояли у мультипланара в просторной рубке "Анниты", разбирая итоги вчерашнего сражения. — Но наш флот решил исход дела, — из тридцати универсальных транспортов ару мы уничтожили пять, остальные убрались.

— Вообще-то не бог весть какое достижение для таких сил, — хмуро ответил Охэйо. — Собрав тридцать крейсеров и восемь десятков эсмицев, вы могли уничтожить их полностью. Впрочем, начало — и неплохое — положено. Но только, Лэйит, дней через семь они вернутся куда большими силами. Ару очень мстительны и не прощают потерь. Нам нужно собрать двести-триста крейсеров и хотя бы десяток мониторов. Тогда всё будет в порядке... на этот раз.

— Корабли будут. К нам подойдут силы двадцати систем, — угрюмо ответила Лэйит. Она изучала данные о потерях — из 80 эсминцев 59 было уничтожено, из 30 крейсеров — один. Технология бозонных полей не допускала компромиссов — либо корабль выходил из боя целым... либо исчезал навсегда со всем экипажем. За какие-то сорок минут ВКС Тайат потеряли почти шесть тысяч человек. Потери ару превысили сорок тысяч — в основном, десантники на погибших кораблях. Вполне достаточный повод для мести. — Но мне не нравится, что вы выбрали наш мир для начала кампании, Охэйо-сарьют.

Охэйо усмехнулся.

— Так или иначе, но блокаду давно нужно было прорвать. Вы сами давно могли это сделать, если бы не боялись... последствий. Кораблей вам хватало. А эта диверсия ару дала вам и повод. Так что война началась бы всё равно — разве что не так удачно. Теперь, как говорил мой любимый литературный персонаж, нам остается только драться. Эту войну — да, думаю, и любую, Лэйит, — не выиграть обороной. Но, пока силы противника намного превосходят наши, наступать мы не можем. Для таких случаев есть фокусная тактика — вынудить врага атаковать один наиболее укрепленный центр и истощить его силы. Тайат с этой точки зрения идеальна — она очень важна для Союза Детей, но теперь её значение, по большей части, символическое. К тому же, вы — единственный мир Союза, население которого, в большинстве, укрыто под защитными экранами, так что превратности войны повредят вам меньше, чем всем прочим. Не нужно бояться, Лэйит. Мы снова с вами.

— Мы? А где Малла, Охэйо-сарьют?

Охэйо нахмурился. Это он и сам хотел бы знать.

* * *

Малла осторожно шел по черному, потрескавшемуся асфальту. Его босые ноги беззвучно ступали по пузырящимся лужам, теплый дождь бил по обнаженным плечам. Плавки и волосы юноши промокли насквозь, вода стекала по бровям. Низко над головой плыли растрепанные тучи — то темно-серые, то сияющие пепельным серебром. Вокруг был сумрачный двор, замкнутый квадратом пятиэтажных краснокирпичных домов с осевшими дощатыми крышами — теми самыми. Дома казались слепыми: их окна закрывали серые от старости деревянные жалюзи. Провисшие дощатые балконы ежеминутно угрожали обвалом. Пышная, темная зелень покрывала каждый клочок свободной от асфальта земли. Сам асфальт кое-где скрывался под многослойным ковром опавших листьев. В глубине зарослей таился зеленоватый прозрачный полумрак.

Малла миновал темный туннель подворотни, попав в другой двор с несколькими осевшими сараями. Этот проклятый район, похоже, состоял из одного-единственного дома, построенного в виде решетки. Нигде никаких улиц, одни квадратные, замкнутые со всех сторон дворы. Вроде бы, негде блуждать, но прохода дальше тут не было. Пора в очередной раз осматриваться.

Он свернул к мокрой кирпичной стене, по которой пятнами взбирался темно-зеленый мох. Разбухшая облезлая дверь подъезда была распахнута, свисая на осевших петлях. Внутри его встретил сумрак, запах сырой штукатурки и гнили. По тесной и крутой цементной лестнице струйками стекала вода. Здесь было почему-то гораздо прохладней, чем на улице.

Юноша осторожно пошел вверх, стараясь не шуметь. Узкие, в облезлой коричневой краске двери квартир все были закрыты. Из-за них не доносилось ни звука. Черные многоножки величиной в палец панически убегали из-под его босых ног.

На верхней площадке Маллу встретил скелет в вылинявшем, прокисшем тряпье — он сидел, привалившись к стене, словно ожидая. Юноша не обратил на него внимания — уже привык — и загнал стальной прут в притвор ближайшей двери. Сгнившее дерево поддалось с мягким треском.

Внутри было ещё темнее, чем на лестнице. Малла осторожно пошел вперед. Сгнивший щелястый пол кое-где проваливался под ногами. Мебель, голые стены — всё покрывала пышная зеленоватая плесень. Жалюзи в двух окнах почти не пропускали света. С низкого облупившегося потолка капала мутная вода.

Через узенькую дверь Малла проник во вторую комнату. Здесь на осевшей кровати лежало темное тряпье — он не стал всматриваться.

Ещё дверца. Узкая комнатка с кафельным полом. Облупившаяся ванная, унитаз, ржавые трубы. Маленькое квадратное окно. Несколькими ударами прута юноша выбил потемневшие планки, осмотрелся.

Окно выходило на широкую, углубленную в выемку улицу. По ней, вздуваясь неподвижными косыми валами, текла серая река. Зрелище было страшноватое и Малла с трудом заставил себя поднять взгляд. В конце улицы темнел кусочек площади. Он прижался к стене и в узкой щели между домами увидел далекие силуэты башен.

Искать обход было бы слишком долго. Выбив ветхую раму, Малла встал в оконном проеме, и, примерившись, прыгнул на ветки росшего внизу большого дерева. Они затрещали, ломаясь, но смягчили удар. Юноша обвил ногами ствол и в несколько секунд соскользнул на землю. Подобрав прут, он осторожно спустился по скользкому травяному откосу в воду. Глубина оказалась небольшой — едва до колен, но течение быстрое, споткнешься — унесет. К тому же слева, всего шагах в десяти, зияло пугающе большое жерло водоворота — там, очевидно, был какой-то люк, и потому Малла шел вперед медленно, ощупывая босой ногой землю прежде, чем ступить.

Посреди улицы ему вдруг стало не по себе. Стоять в середине реки — само по себе необычно, а тут её берегами служили дома. Плюс ещё жуткие звуки из воронки и этот непрерывный дождь... Поневоле подумаешь о всемирном потопе.

Улица была самым удобным путем к башням, но идти против течения оказалось трудно, и, перебравшись через неё, Малла вновь нырнул в заросший двор.

Первое время после встречи с "птицей" он испуганно осматривался, опасаясь нападения, но вскоре привитые Охэйо инстинкты взяли верх — его глаза выбирали путь, а чуткие уши ловили малейшие посторонние звуки в ровном шуме воды, ветра и дождя. Хотя их, вроде бы, не было, он вдруг обернулся, спиной почувствовав опасность.

За ним, всего шагах в сорока, шла громадная черная фигура — просто силуэт, без каких-либо деталей, да ещё и расплывчатый, словно окутанный дымом.

Сердце Маллы ёкнуло — не будь оно таким здоровым, он бы, наверное, умер на месте от страха. Потом словно какая-то сила толкнула его в спину. Не рассуждая, юноша бросился прочь со всей быстротой, на какую только был способен. Прямо с тротуара он сиганул в ближайшее окно — дикий, сумасшедший прыжок. В комнате пусто, на пыльном полу — черные пятна с разводами. Юноша бросился к распахнутой двери на лестницу — и тут же провалился сквозь гнилые доски в подвал. Здесь, к его счастью, не оказалось никого — низкий потолок, пыль, земляной пол. Полумрак. Едва опомнившись, Малла бросился к распахнутой двери на лестницу. Дверь наверху оказалась заперта. Решив, что в соседнем подъезде есть другая, он пробежал по сумрачной анфиладе, повернул...

Пустая комната. Тупик! Не там свернул. Вдруг крепко застряла ступня — похоже, что в древнем пружинном матрасе. Взвыв от досады, Малла рванулся с такой силой, что в матрасе что-то сломалось с дребезжащим скрежетом. Вырвавшись, он шарахнулся назад, с замершим сердцем ожидая, что вот-вот столкнется с чудовищным преследователем. Не сразу понял, что в коридоре — никого. И дверь на лестницу — настежь.

Решив, что упускать такой шанс — грех, Малла с места взял разгон. У лестницы споткнулся о двух парней, которые лежали, окровавленные, дальше увидел третьего... Ару! Голова наполовину снесена, стеклянные глаза закачены под лоб. Все трое — мертвые, как камни. Что здесь было?..

Решив не выяснять это, Малла через двор выскочил на параллельную улицу, понесся так быстро, как мог. Путая следы, повернул в переулок, снова во двор. Уже привычно проскочил через квартиру на первом этаже — пусть теперь гонятся, сами все под пол попроваливаются! — и замер, напряженно прислушиваясь. Никакой погони слышно не было и юноша понял, что оторвался. Сердце, правда, билось, как безумное, и оставаться на месте Малла просто не мог — побежал вверх, прыгая через ступеньки, пока не наткнулся на дверь чердака — запертую, но доски оказались гнилыми, от его ударов отлетали большие куски.

Юркнув в пробитую дыру, юноша замер, осматриваясь, в темном, казалось, бесконечном чердаке. Неожиданно высокая дырявая крыша походила на звездное небо, под ней, словно горная страна, громоздились кучи хлама непонятного происхождения — иные из них повыше его роста. Мягко, беззвучно пробираясь среди них, Малла забился в какой-то неприметный уголок, сжался в комок и замер, изо всех сил стараясь унять бьющую его дрожь. Грудь и горло горели огнем, сердце билось так часто, что он задыхался. Перед глазами плавали темные пятна. Сейчас Малла был совершенно беспомощен — он не смог бы двигаться, даже ради своей жизни — но это неожиданно быстро прошло. Он думал, что сойдет с ума от увиденного им ужаса, но этого не случилось. Вдруг — словно что-то щелкнуло в голове — он понял, что видел лофера, бозонно-плазменного голема, созданного ару как раз для истребления людей. Тварь среди прочего была вооружена дисраптором и плазмометом, и юноша понимал, что если бы лофер решил убить его, у него не осталось бы ни малейшего шанса. Но Охэйо рассказывал, что лоферы часто начинают вести себя — проще говоря, перестают отличать чужих от своих или вообще творят что-то совершенно непонятное, так что уцелеть при встрече с ними можно.

Малла поздравил себя с тем, что поступил правильно, потом задумался над тем, что делать дальше. Выход был только один — искать людей, но он, правда, совершенно не представлял, где.

Мудро рассудив, что сюда они вряд ли заглянут, Малла заставил себя выбраться из укрытия и осторожно двинулся вперед, обходя груды хлама. Ему казалось, что всё это происходит во сне. Он понимал, что должен спуститься вниз — но выйти на улицу пока что не решался.

Стараясь глядеть сразу во все стороны, юноша одновременно напряженно прислушивался. Он совершенно ничего не слышал — и буквально подскочил на месте, когда впереди вдруг раздалось резкое "Стой!"

Малла замер — скорее от испуга, чем по приказу — и не сразу понял, что тот отдан человеком, на языке тайат. Потом — словно что-то включилось — он заметил, что впереди стоит парень, лишь чуть старше его, но немного ниже ростом, коренастый и мускулистый, темноглазый, с коротко стрижеными черными волосами, совсем не похожий на большинство стройных и круглолицых тайат. Одет он был лишь в джинсы и сандалии. В руке — короткая толстая палка, блестевшая металлом. На поясе — широкий нож.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Приглядевшись, Малла узнал в "палке" дисраптор, стрелявший сгустками силового поля. Один такой выстрел мог с двадцати шагов превратить его голову в облако кровавого пара, — и даже на вдвое большем расстоянии мог убить.

— Кто ты? Откуда? — резко спросил парень. Судя по акценту, он не принадлежал к числу жителей столицы Тайат.

— С Пятой Станции. Её больше нет, она разгромлена ару. Меня зовут Малла, — юноша решил не упоминать своей генетической линии и номера, как делали, представляясь, марьют.

— Я Сонна Маовай, из Потерянных. Ты здесь давно?

— С этого утра.

— Тогда будешь с нами. Пошли. На ходу не говори. А то такие твари набегут...

— Из дневных зверей опасны только равмисы, — Малла вспомнил кое-что из рассказов Охэйо о Тайат. — Но они выслеживают добычу по её резким движениям и запаху, а не по звуку.

Сонна презрительно хмыкнул.

— Они всем подряд выслеживают, когда хотят жрать. К тому же, у ару тоже есть уши. Держись поближе ко мне. Кстати — ты не видел тут наших?

— Видел. Двух. В подвале. Мертвых. И там ару. Тоже мертвый. Один.

Сонна поиграл желваками — было видно, что новость совсем ему не нравится.

— Пошли, — наконец сказал он. — Веди.

— Там где-то бродит лофер, — хмуро сказал юноша. Правду говоря, мертвецов ему видеть не хотелось — а лечь рядом с ними и подавно.

— Боишься? — Сонна зло взглянул на него и подкинул в ладони дисраптор. Казалось, он раздумывал, не пристрелить ли чужака на месте. — А если бы там лежал твой друг — ты бы пошел?

— У меня нет друзей, — не менее зло сказал Малла. Обвинение в трусости совсем ему не понравилось.

Он сказал чистую правду — друзей у него в самом деле не было — но Сонна, вероятно, подумал о Станции и о тех, кто навсегда остался там. Он нахмурился, но ничего не сказал, резким жестом указав Малле идти вперед.

Спустившись по осклизлой лестнице, они вышли на улицу. Малле было очень страшно, — жуткая фигура лофера упорно не шла из головы — но он изо всех сил старался этого не показать. Вдруг её сменила бледная физиономия Охэйо и он почти наяву услышал его насмешливый голос: "Хотел свободы? На, жри, только не подавись. Насмерть".

"Да пошел ты..." — в ответ подумал юноша, и образ Охэйо, словно испугавшись, исчез. Малла усмехнулся — всё оказалось совсем не так страшно, и, если его всё же убьют, во всем будет виноват Сонна. Вполне обычная ситуация для марьют.

* * *

К радости Маллы, им не пришлось тащить на себе мертвецов, да и сцен Сонна устраивать не стал — просто хмуро осмотрел убитых, после чего они оттащили их в угол и прикрыли какими-то тряпками. За ними должны были прислать целый отряд, чтобы похоронить павших по-человечески. Малле было противно и страшно прикасаться к мертвецам — слишком уж живо он представлял себя на их месте — но, сжав покрепче зубы, он вполне справился с этим. Оружия на месте схватки не осталось — явно не тайат вышли из нее победителями — и Сонна хмурился всё больше. Малла не решился спрашивать, знал ли он убитых — ему сейчас вообще не хотелось говорить.

Они пошли назад — Малла позади Сонны. Туннель очередной подворотни вывел их на обширный пустырь, изрытый гигантскими, залитыми водой котлованами. За ними виднелась высоченная — в трехэтажный дом — бесконечно длинная стена из внушительных бетонных блоков, а дальше — пустые коробки из красного кирпича, целый район недостроенных многоэтажных зданий. Иные готовы наполовину, большинство полностью, но все окна зияли чернотой.

Свернув, они вышли к бетонной ограде пониже и через пролом в ней попали на высокий, заросший камышом берег огромного озера. Всего метрах в двухстах Малла увидел уже знакомый ему остров. Теперь он знал, где находится, но всё, что ему это дало — неожиданно острый приступ тоски. Всего лишь вчера он смотрел на всё это с другой, безопасной стороны...

Он видел тот берег и даже тот самый ресторан — но сейчас там всё тоже казалось совершенно безжизненным. Впрочем, с такого расстояния трудно заметить отдельных людей. Пепельные массивы зданий столицы казались неестественно светлыми под темными нависшими тучами.

Они спустились, пошли вдоль воды, потом Сонна свернул, поднимаясь по узкой промоине. Теперь они были за стеной. Малла увидел впереди заграждение из нескольких рядов стальных труб высотой метров в пять, выкрашенных в блекло-голубой цвет и схваченных сверху и снизу железобетонными поясами. Торчавшие из них кинжальные острия арматуры придавали ему устрашающий вид. Но ещё более устрашающей была развороченная брешь в этом заграждении, проделанная, как догадался юноша, с помощью десятков килограммов взрывчатки.

Едва они подошли к бреши, за ней, словно из-под земли, возникли пять или шесть парней в серых джинсовых комбинезонах и сандалиях на босу ногу. В руках они держали плазмометы, на поясах у них висели дисрапторы. Присмотревшись, Малла заметил несколько хорошо замаскированных окопов — тайная застава Потерянных.

К облегчению юноши, их пропустили без расспросов — Сонна рассказал о погибших, его хмуро выслушали... и всё. На Маллу посмотрели с интересом, но говорить с ним никто не стал — не та тут была обстановка.

Здания за брешью и впрямь оказались громадными. Шестнадцатиэтажные башни-призмы. Многогранные кольца двенадцатиэтажек, от которых лучами расходились такие же корпуса, поднятые на толстенных железобетонных опорах... Их нижние этажи просвечивали насквозь, тысячи черных окон, казалось, скрывали неведомую угрозу. Целый мертвый город. Мертворожденный.

Судя по выросшему повсюду высоченному бурьяну, эту стройку забросили уже давно — строительные краны проржавели, как и штабеля огромных стальных балок. Пройти здесь удавалось с трудом — на каждом шагу громоздились горообразные хребты щебня и битого кирпича, громадные бетонные кольца, под ногами зияли колодцы, тянулись какие-то рельсы. Тут могла скрыться целая армия, но Малла видел наблюдающих за ними людей и начал понимать, кто они. Ему повезло отыскать Потерянных. Вернее, они сами его отыскали.

* * *

Сонна свернул в клиновидный двор между стенами корпусов, сходившихся к центральному кольцу. Взобравшись вслед за ним на высокий вал из строительного мусора, сваленного под монолитной плитой толстого, с торчащей арматурой перекрытия, Малла увидел обширный сумрачный зал в два этажа высотой, пустой, с массивными колоннами. В его глубине зияло множество проемов, иногда манивших призрачным светом, иногда темных. За одним из них нашлась ведущая вниз длинная лестница. Малла спустился по ней, едва различая уходящий во мрак коридор. Здесь, справа, была железная, плотно пригнанная дверь. Сонна негромко постучал по ней, потом обменялся с кем-то внутри несколькими фразами. Дверь открылась, за ней Малла увидел двух парней с дисрапторами. Они молча пропустили их внутрь.

Когда дверь захлопнулась, стало совершенно темно. Сонна взял его за руку и повел, как ребенка. Здесь было сухо и неожиданно холодно.

Они свернули направо. Малла увидел коридор, в конце которого, где-то сбоку, мерцал знакомый рыжий свет. Выйдя к нему, он увидел ещё один обширный темный зал. В нем, прямо на полу, горел костер. Дым зыбким слоем растекся по высокому потолку, подпертому железобетонными столбами, но воздух был неожиданно свежим. Широкие проемы в толстых кирпичных стенах вели в обширный лабиринт других, темных помещений. Между ними виднелось несколько стальных дверей — одна из них, судя по виду, вела в лифт. Малла решил, что он не работает, но, непонятно, откуда, здесь было электричество, и, едва Сонна нажал кнопку, тяжелые панели раздвинулись.

Они спустились на два этажа, в пустой, ярко освещенный коридор, в дальней стене которого зияла длинная амбразура. Справа и слева от неё в стены были утоплены толстые — дюймов по восемь — герметичные двери из белой эмалированной стали. Они вели в узкие коридорчики, также защищенные небольшими амбразурами. Повернув направо, они миновали вторую белую стальную дверь... и Малле показалось, что он вернулся в Центр. Небольшой прямоугольный холл выводил в обширное, неправильной формы помещение, из него расходились высокие, просторные коридоры. Здесь, под монолитной железобетонной плитой толщиной метра в два, скрывался целый небольшой городок с населением, наверное, в несколько тысяч человек. Стены тут были облицованы гладкой, синевато-серой плиткой, воздух свежий и прохладный, холодный синеватый свет длинных ламп — в меру яркий. Обилие вещей и людей создавало впечатление какого-то магазина. Большинство едва достигло совершеннолетия. Девушки в серо-зеленых куцых туниках, парни в джинсах, коротких куртках, шортах. Ни один из них, казалось, не сидел на месте — все куда-то спешили, оживленно болтая на ходу. Малла не заметил ничего, похожего на военный лагерь. Это не вязалось с ночным боем совсем недалеко отсюда.

Многие оборачивались, смотрели на него, и почти обнаженному юноше стало неловко — он чувствовал себя беззащитным, как во сне. Сонна отвел его в длинный, широкий коридор — большая его часть была разгорожена ширмами из пёстрой разноцветной клеенки, пол кое-где устлан коричнево-золотыми коврами. Там, где обширные проемы в клеенке не были закрыты на "молнии", Малла видел внушительные кипы толстых одеял и матрацев. Шагов через сто они свернули в одну такую "комнату", где сидело несколько парней, чуть постарше, чем остальные. Они откровенно разглядывали юношу, потом один из них — главный, как он понял — поднялся и подошел к нему. Рослый, массивный, вьющиеся черные волосы и круглое лицо, как и у всех тайат. На вид лет двадцати пяти, и Малла сомневался, что здесь есть кто-то старше.

С минуту они молча смотрели друг на друга, но Малла не отвел глаз. По сравнению с Охэйо вожак Потерянных казался ему просто мальчишкой.

— Откуда ты? — спросил вожак. — У тебя странное лицо.

— Я не отсюда, — ответил Малла. — Я марьют.

— Марьют? Где это?

Малле захотелось рассмеяться. Почему бы и нет?..

— Это спутник планеты-гиганта Таллар. Двадцать тысяч световых лет отсюда.

— Далеко. Ты прибыл на транслайнере?

— Да.

— Зачем же ты здесь?

— Я был на Пятой Станции, когда она пала.

Вожак вздохнул.

— Здесь, рядом — Шестая. Можешь пойти туда... или остаться жить с нами. Кто ты?

— Малла.

— Я Васанта. Ты расскажешь нам о своей родине?..

* * *

Малла тихо сидел в небольшой пустой комнате с низким дощатым потолком и обвалившейся штукатуркой, на третьем, последнем этаже краснокирпичного дома. Широкий пустой проем окна выходил на затопленную площадь и внутрь лился ровный шум дождя. Воздух здесь был прохладный и сырой, но в самой комнате сухо, пол не подгнивший и чистый. На нем лежала груда старого тряпья, где уютно устроилась Дайна, младшая сестра Васанты — ловкая гибкая девушка всего лет восемнадцати, с крепким, но изящным телом и задумчивым скуластым лицом. В руках она держала легкую бесшумную винтовку с оптическим прицелом — оружие старомодное, но по-прежнему очень эффективное. Ладони Маллы сжимали плазмомет, похожий на тяжелое копье с игловидным наконечником. Дисраптор в кожаном чехле свисал с ремня, туго обвившего его талию. Именно Дайна была охотницей, а он лишь прикрывал её.

К удивлению юноши, его приняли в ряды Потерянных безо всяких вопросов. Ему отвели постель в общей спальне и дали оружие. Каждый день он уходил в город, вместе с группой других здешних юношей — тактика Потерянных состояла в постоянном патрулировании. Немногочисленные (всего около восьмидесяти тысяч) и не имеющие структуры регулярной армии, они служили разведчиками для авиации и артиллеристов или сами истребляли небольшие отряды врага. На зверей они специально не охотились, — те исполняли часть их функций, — а обнаруженных ару атаковали лишь при очевидных шансах на успех.

Охоту Малла знал очень хорошо и справлялся с этим опасным занятием лучше большинства своих товарищей. Почти каждый день община кого-то не досчитывалась, но здесь часто появлялись новые группки молодежи, прибывшей из столицы или каких-то иных мест, — к их общему счастью, так как без постоянного притока оружия, добровольцев и еды всё движение Потерянных погибло бы через несколько дней. Независимость их была призрачной, и новички быстро понимали это. Хотя движение считалось в Тайат популярным — лишь вокруг столицы жило двадцать тысяч Потерянных — добровольцы уже через несколько дней порой решали, что военная жизнь не создана для них. Сам бункер Васанты считался столицей здешних Потерянных, — совершенно незаметный сверху и с неприметными входами, — но Малла сомневался, что ему дадут существовать долго. Ару тоже охотились на них, и часто успешнее.

С ним тайат держались так же, как друг с другом — у них было мало свободного времени, а Малла вовсе не старался отличаться от них. Но сами Потерянные — их идеи о том, что за свободу стоит умереть — очень нравились юноше, хотя он и привык думать, что значение имеют лишь бесконечные жизни сарьют. Жизни марьют, от рождения обреченных на смерть, и все их дела, неважны.

* * *

Малла недовольно вздохнул. Разведчики всегда ходили парами, чтобы осмотреть сразу большую площадь, — ару в городе было немного, — но в паре с ним чаще всего, почему-то, оказывалась именно Дайна. Она ходила за ним, как привязанная, и буквально смотрела ему в рот. При том, именно она в их двойке была главной — она прекрасно знала город, и без неё Малла был бы тут почти беспомощен.

Он не сразу понял, в чем причина её привязанности, потом заметил, что, когда они оставались вдвоем, Дайна часто улыбается, поймав его взгляд. При нем она двигалась с гибкостью, явно рассчитанной на эффект, а её одежда, казалось, вот-вот свалится. Всякий раз, когда Малла случайно касался её, девушка замирала на несколько секунд, а потом ужасно смущалась. Малла тоже. Он понял, что Дайна влюбилась в него, и не знал, что с этим делать. Свободная девушка и марьют — это казалось ему чем-то не совсем естественным. Хотя сама Дайна очень ему нравилась, Малла не решался показать ей свою симпатию, и она тоже, почему-то, стала задумчивой и хмурой.

Это неожиданно больно задевало его. Теперь, когда Дайна замерла неподвижно, съёжившись, словно от сильного холода, Малла осторожно сел рядом и бездумно положил ей ладонь на плечо — просто чтобы она знала, что он рядом. Девушка вздрогнула. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу, и у юноши вдруг что-то стеснилось в груди...

Дайна медленно подняла руку, осторожно провела пальцами по его невольно вздрогнувшим губам. Малла смотрел прямо в её тревожно расширенные зрачки, не зная, что делать. Комната вдруг показалась ему очень жаркой. Дайна совершенно неверно истолковала его намерения, но что он мог теперь сделать? Уйти? В этом городе нельзя было оставаться одному. Если бы остальные тайат узнали, что он бросил напарника, да ещё и девушку — они бы просто убили его, без малейших сожалений.

Судя по тому, какими нежными и робкими были её прикосновения, она не надеялась уже, что он ответит. Медленно, словно во сне, юноша поднял руки, коснувшись её теплых плеч. Его ладони мягко скользнули вниз, к маленькой крепкой груди, осторожно накрыли её... Дайна не двигалась, как каменная. Малла тоже оцепенел, по всей его коже, от макушки до пяток, пошли мурашки. Стан девушки выгнулся, ресницы, опустившись, вздрагивали. Малла обнял её, с силой прижал к себе. Она пискнула, потом вдруг яростно впилась в его губы...

И Малла оттолкнул её раньше, чем успел это осознать. Это был уже почти инстинкт — так же яростно он сопротивлялся всем попыткам марьют красоты завладеть им. Но теперь перед ним была не марьют.

Дайна одернула свою короткую тунику и выпрямилась перед ним с вызывающей смелостью — мускулы напряжены, глаза испуганно расширены. Её пухлые губы, похожие на дважды изогнутый лук, тревожно приоткрылись, обнажив белизну ровных зубов, она часто и глубоко дышала, и Малла видел, как часто бьется её сердце. Не зная, что делать, он замер, дрожа от страха и нетерпения. У него был лишь один опыт общения с девушками — четыре марьют красоты совместными усилиями изловили его и защекотали почти до смерти. Это было совсем не так забавно, как могло показаться.

Дайна сделала выбор за него, схватив ладонь юноши двумя руками и прижав её к своей груди. Малла вновь ощутил её крепкую тёплую плоть. Его рука отдернулась, но она с неожиданной силой вновь схватила её, прижала, потом её узкие ладошки вцепились в его ремень. Юноша перехватил её руки. Пару секунд они боролись, потом Дайна вырвалась... и через миг Малла был оглушен хлесткой пощечиной. Прежде, чем он успел опомниться, Дайна, подхватив винтовку, выбежала из комнаты. Испуганный Малла погнался за ней, но она уже выскользнула на лестницу. Он успел заметить лишь её ноги, исчезающие в люке, ведущем на чердак.

Тут было сыро и почти совсем темно. Дайна целеустремленно пробиралась вперед, едва заметная в полосках падавшего сверху света. Малла с каждым мгновением пугался всё больше. Ему казалось, что девушка внезапно сошла с ума.

Чердак упирался в глухую кирпичную стену. Дайна легла на живот и протиснулась в неприметную дыру. Малла едва смог последовать за ней. Ему пришлось вытянуть вперед руки, и всё же в какое-то мгновение он застрял. Потом ему удалось упереться ногой в балку и кое-как пролезть — в кровь ободрав плечи.

Юноша выпрямился, отряхиваясь. Тут когда-то был узкий коридор с прозрачным арочным сводом. Теперь все стекла были разбиты, пол завален мусором и пробираться по нему приходилось с большой осторожностью — под сандалиями то и дело хрустели осколки. Теплый дождь щекотал голые плечи.

Коридор выводил в комнату с шестью дверями — по одной в каждой грани. От прозрачного купола остался лишь ржавый каркас. Мусор, опавшая сырая штукатурка, небо с низкими серыми тучами — всё это как-то удивительно оттеняло красоту Дайны. Вся мокрая, с растрепанными волосами, она спокойно стояла маленькими босыми ногами на битом стекле. Обнаженная. По её бедрам скатывались капли, впалый, гладкий живот влажно блестел.

Малла замер, словно его ударили в лоб — рот его удивленно приоткрылся, все мысли куда-то исчезли — осталась лишь пара ошалевших глаз. Нагая грудь девушки высоко поднялась, она откинула голову, с вызовом глядя на него из-под падающих на лицо волос. Её губы разошлись в недоброй усмешке, открывая белизну зубов. Она медленно подняла руку, задумчиво коснулась соска...

Мускулы юноши непроизвольно напряглись, живот втянулся. По его коже пробегали теплые, колючие волны, весь миллион тончайших волосков на ней, казалось, стал дыбом и нетерпеливо вибрировал. Но когда Дайна осторожно двинулась к нему, Малле показалось, что он падает куда-то вниз. Это место явно не годилось для занятий любовью, к тому же, сам его невольный "побег" мог быть испытанием. У Охэйо хватило бы мини-шпионов, чтобы всё это время следить за ним. В принципе, он мог получать информацию прямо с его глаз. Поддайся Малла своим желаниям — Аннит наверняка бы этого не одобрил. Или нет? Он никак не мог вспомнить.

Легкие руки девушки коснулись его плеч, и Малла вздрогнул, словно от ожога. Ему захотелось вновь оттолкнуть Дайну, но он не осмелился. Что же Охэйо говорил о чувственной любви?.. Хорошо это или нет?..

— Что с тобой? — тихо спросила Дайна. В её голосе Малла уловил испуг.

— Не трогай меня, — он с трудом заставил свой голос звучать более-менее нормально.

— Почему? У тебя есть другая девушка? Ты любишь её?

Малла хотел сказать "да", — но это была ложь, для марьют проступок почти равносильный убийству. Он не мог представить никакого выхода из этого положения — разве что... В конце концов, никто не запрещал ему таких вещей... кажется. И вообще, как можно оттолкнуть девушку, которая любит его?

С внезапной отчаянной решимостью он выпрямился, понимая, что уже не принадлежит себе. Потом опустил ресницы, замер, чувствуя, как сильно бьется сердце. Дайна легко про­вела пальцами по приоткрывшимся губам юноши. Хотя хо­лодно не было, Малла начал дрожать.

— Не здесь, — Дайна тихо засмеялась, отступая к гладкой белой двери. Открыла её, исчезла.

Вслед за ней Малла вошел в некое подобие небольшого двора — темно-зеленые изразцы стен, никакой крыши, густая, пышная трава под ногами — и поразительно яркие цветы в сплошном сплетении причудливых растений. Перемена была столь неожиданной, что на какое-то время он забыл даже о девушке. Это так походило на его родной мир — существующий, впрочем, лишь в его памяти, — что у юноши перехватило дыхание. Дайна понимала его лучше, чем он сам, раз привела его сюда.

— Разденься, — очень тихо сказала она.

Малла дико, испуганно взглянул на неё. Он не ожидал, что это случится так быстро, но отступить уже не мог. Он осторожно положил плазмомет, расстегнул пояс с кобурой дисраптора, разулся — и с неохотой стащил свои пятнистые штаны, оставшись в одних плавках.

— Их тоже, — посмеиваясь, сказала Дайна.

Пол куда-то исчез из-под босых ног юноши: он просто не мог это сделать... но деваться ему было некуда. Уже зная, что всё это происходит во сне, он взялся за узкую полосу ткани, стащил её на бедра, поджал одну ногу... вторую... и выпрямился, весь горячий и темный от стыда, спрятав руки за спину, как будто они-то и были в нем самым неприличным. Его пробирал озноб: нагишом было холодно, к тому же, он не знал, что она с ним сделает. Дайна откровенно разглядывала его, и Малле вдруг невыносимо захотелось оказаться в любом другом месте.

— Ты очень красивый, — так же тихо сказала она. — Наверное, нравишься девчонкам, да?

Малла отрицательно мотнул головой, уже понимая, что делает что-то не то. У него ещё никого не было, и он не смел признаться в этом. Дайна хихикнула.

— Нравишься мальчикам, да?

Малла вновь мотнул головой, глядя на пальцы своих босых ног. Он был очень смущен, и это каким-то образом прогнало страх. Почти. Его ресницы невольно опустились, но уши ловили каждый шорох, подошвы босых ног ощущали каждую былинку холодной и влажной травы, нагая кожа ловила невесомые движения воздуха. Он чувствовал даже тепло стоявшей рядом девушки, плавая в цепенящем ознобе. Когда её холодные пальцы скользнули по его животу, у юноши перехватило дыхание. По всей его коже мощной волной побежали колючие мурашки, сердце замерло, и он вдруг испугался, что потеряет сознание.

Дайна мягко потянула его вниз. Теперь они стояли друг против друга на коленях. Малла поднял голову и прямо ответил на её ждущий, напряженный взгляд. Он начинал бояться её необычных, завораживающе черных глаз — казалось, что они засасывают его, лишая воли и сил к сопротивлению. А потом легкие руки с невыразимой нежностью притянули его лохматую голову на такое красивое плечо и бесконечно ласково погладили по спине. Его руки сомкнулись на узкой талии девушки и окончательно соединили их, вплавляя гибкое тело Дайны в твердую, жаждущую плоть юноши. Малла, поцеловав мягкий, уже расслабляющийся в улыбке рот, вдруг растерялся и застыл в ужасе от того, что сделал только что. Волна неизведанных доселе ощущений поглотила его. Почти не осознавая себя, он поморгал, пытаясь опомниться, и вновь вглядеться в её глаза, блестящие, как две звезды на ночном небе.

— Что с тобой? Чего ты боишься? — Дайна приподняла голову и заглянула в потемневшее от смущения лицо.

Жгуче-черные, видящие, кажется, насквозь глаза вопросительно всматривались в испуганные синие, пытаясь понять причину сопротивления. Не дождавшись ответа, Дайна решилась спросить сама:

— Ты всё ещё боишься?

— Я... не знаю, — Малла нахмурился. Он лишь отчасти понимал, что происходит — словно находился во сне.

Ласковые пальцы скользнули в спутанные, влажные волосы и притянули Маллу в новый поцелуй. Дрожащий от непонятных ощущений, полубессознательный, он не мог понять, что чувствует. Он дрожал, как от холода, и мучился от непонятного жара, разгоравшегося в груди. Ему было очень страшно, но сопротивляться он не мог. Сердце у него замирало, сладкий, цепенящий озноб волнами бродил по коже. Тончайшие волоски на ней словно вибрировали в жажде прикосновения, ощущений. Рот его приоткрылся, он старался дышать ровно. Потом все мысли исчезли из его головы, остались одни ощущения. Два нагих тела мягко прижимаются, руки скользят, обнимают, бедра сплетаются, две пары босых ног — холодная и горячая — изучают друг друга. Жар разошелся по всей коже юноши, неумелые поцелуи, неумелые ласки, страх, желание — всё впервые... от чего лишь сильнее наслаждение. В жаркой, душной тьме под его волосами смешалось дыхание двух приоткрытых ртов... Малла упруго двигался, отдаваясь неизведанному, чистому удовольствию — а потом весь мир вокруг разлетелся миллиардами радужных брызг.

* * *

Это было, как смерть — очнувшись, Малла словно родился заново, уже каким-то совершенно другим существом. Мир вокруг казался незнакомым и смутным, тело с трудом подчинялось, но голова была удивительно ясной: он подумал, что если любовь такова, как открылось ему, ради неё стоит умереть. Громадным удовольствием было просто лежать рядом с Дайной, чувствуя, как теплые капли падают на тело — от лба до пальцев босых ног...

Но наслаждаться долго ему не пришлось: неутомимая Дайна очень скоро поднялась и потянула его за руку. Ещё одна белая стальная дверь в дальней стене дворика вела в высокое, просторное помещение с потолком из толстых плит матового стекла. В глубоких нишах покрытых золотистой, в тон его кожи, плиткой стен — статуи каких-то, очевидно, мудрецов. Между ними — застекленные книжные шкафы с узорчатыми латунными ручками. На уровне пояса у каждого была широкая полированная доска, под ней — тяжелые выдвижные ящики.

Начисто забыв о своей наготе, они уселись прямо на полу библиотеки, с увлечением изучая здешние книги. Дайна показала ему небесную карту, задавшись целью доподлинно выяснить его происхождение, и без конца расспрашивая юношу о его соплеменницах, но Малла стеснялся говорить о марьют красоты, а расположение звезд на карте было ему совершенно незнакомо. Какая из них Аннита — если она вообще видна отсюда — он не представлял. Он смутно помнил, что для астрогации Охэйо использовал совершенно другие, векторные карты.

Как-то незаметно они вновь занялись друг другом. Как говорил Охэйо, "если в высоте приблизиться к Лунам, то не будет большого расстояния от одной до другой".

* * *

Потом они замерли, пытаясь отдышаться. Увлекшись миром совершенно новых для него ощущений, Малла не сразу заметил, что снаружи стало темнеть. В их веселой болтовне и возне как-то, совершенно незаметно, прошло несколько часов. Юноша вспомнил, что они должны вернуться до ночи и помотал головой, стараясь опомниться и хоть как-то собрать чувства. Теперь он ощущал себя легким, почти бесплотным, и полупрозрачным. Эта, новая сторона его жизни, оказалась необычно восхитительной, но поразмыслить над ней толком ему не удалось: он заснул и проснулся вновь в глубокой тишине, когда Дайна вздохнула в его объятиях. Судя по стыло мерцающим наверху звездам, была уже глухая, глубокая ночь. Он был очень голоден и весь покрылся мурашками от холода, но лежал очень тихо, неподвижно, наслаждаясь неизведенным ранее покоем. Он плотно прижался к Дайне, даже ноги поджал так же, как она, уткнувшись лицом в её тяжелые волосы. Ему нравилось едва ли не всей кожей ощущать её горячее тело, — единственный источник тепла в ледяной ночи, — её бесшумное дыхание... Его ладонь скользила по гладким мышцам её живота, и она тихонько урчала от удовольствия, поджимая пальцы босых ног. Любовь оказалась на удивление чистым чувством, и юноша вдруг усомнился в том, что поступил неправильно.

* * *

После заката тучи рассеялись, но света редких звезд едва хватало, чтобы рассмотреть путь. Они быстро пробирались по едва заметным в темноте тропинкам. Вокруг громоздились черные силуэты зданий. Хотя их оружие могло сразить любую тварь, сейчас Малле было неуютно. Интуиция — или простой страх — подсказывали ему, что куда лучше переночевать в библиотеке. Но Дайна не желала его слушать — она говорила, что брат сойдет с ума, если она так задержится — и юноше пришлось согласиться с ней. Острота явной опасности возбуждала его, и он замечал всё — шорохи, далекие странные крики, каждую искру стылой звездной пыли над головой...

А потом невыносимый свет расколол его мир, и выбросил его прочь, в небытие.

* * *

Очнувшись, Малла не сразу смог понять, где оказался. Наверное, обморок незаметно перешел в сон: ему снились удивительные, счастливые радужные сны. В них он был дома — там, давно, когда был ещё совсем маленьким. Его просто не было в этом мире, и возвращаться в него не хотелось.

Когда сны окончательно отпустили его, он обнаружил, что над ним раскинулось небо в алеющих закатных облаках, тело овевает легкий теплый ветер, а голова лежит на чем-то очень уютном, — на бедрах Дайны, такой же нагой, как и он сам. Малла рывком сел, чувствуя, что краснеет ото лба до пяток — совершенно глупая реакция, но он ничего не мог с ней поделать. Лишь потом он увидел окружающее.

Место совсем не смотрелось приятным — голый бетонный квадрат шириной шагов в семьдесят, уставленный ржавыми стальными контейнерами. Вокруг них и внутри сидело несколько сот других нагих людей, совершенно незнакомых юноше. Судя по их пустым глазам, равнодушным лицам и выпирающим мослам все они попали сюда уже давно и отупели от голода. Дайна тоже выглядела ужасно: грязная, ободранная, со спутавшимися волосами — но её худоба была вполне естественной, а под её смуглой кожей виднелись тугие мускулы. Улыбка при виде его смущения, живой блеск глаз — она оставалась отдельной от окружения, старавшегося унизить и поглотить её.

— Как ты? — спросил Малла, усаживаясь поудобнее. Он всё ещё почему-то чувствовал смущение и это злило его.

— Они били меня, — лицо девушки стало хмурым. — Но ничего такого, что нельзя было бы вынести.

— Как я сюда попал?

— Они просто затащили тебя сюда и бросили возле входа. Я оттащила подальше. Сначала я подумала, что ты... в общем, я очень рада, что ты пришел в себя. Хочешь пить?

Ответ был очевиден, и не дожидаясь его Дайна дала ему ржавую миску с водой. Она тоже пахла ржавчиной, но Малла жадно выпил её всю. Тут же его желудок скрутило от голода, — но Дайна уже протянула ему какие-то подгнившие корнеплоды. На вид они были отвратными, но на вкус — нет, во всяком случае не для голодного, как волк, Маллы. Их было трудно жевать, но он старался, и не заметил, как прикончил весь скудный запас.

Еда буквально воскресила его — по крайней мере, он больше не ощущал себя бесплотной тенью. Он даже подумал, как Дайна добыла её: наверняка, просто отняла у голодающих. Весьма странная форма альтруизма, но по голодному блеску в глазах девушки он понял, что сама она ничего не съела. Малла, несколько запоздало, ощутил себя последней свиньей... но стыд одолело любопытство.

— Как ты попала сюда? — спросил он.

Девушка отвернулась.

— Знаешь... я попалась как последняя дура. Васанта говорил мне, что нельзя возвращаться по той же дороге, но я очень торопилась. Ару подстерегли нас в засаде — думаю, у них были тепловизоры. Хорошо ещё, что они стреляли из микроволновых станнеров — им нужны рабы. Тебя свалили сразу, а я успела отбежать... прямо к ним в лапы. Они направили на меня лазеры — у меня не было выбора, и я подумала, что смогу сбежать потом. Они содрали с меня всю одежду, избили и привезли сюда. А потом появился ты. Они не сильно тебя изувечили?

Малла посмотрел на себя. В общем, он почти не пострадал. Даже багровые пятна ожогов от станнера — на щеке, на правом бедре, на руках — уже начинали сходить. Охэйо мог бы подумать не только о факельнике, но Малла всё равно был благодарен ему. Он осторожно провел пальцами по твердым, как камень, коркам крови на ссадинах. Сейчас он чувствовал себя, в общем, вполне нормально.

— Нет. Это просто царапины, если ты не заметила. Я получал худшие, когда рос. Я... в общем, я в порядке.

— Достаточно для того, чтобы немедленно сбежать отсюда?

Малла кивнул. Судя по тому, как ару кормили пленников, гораздо гуманнее было просто их расстрелять. Подобное обращение лишь растягивало их агонию на несколько недель. Хотя побег казался юноше делом безнадежным, он не собирался упускать даже малейшую возможность, и осмотрелся внимательнее, отыскивая её.

Они сидели у стены контейнера, всего в нескольких шагах от края площадки. Выбраться с неё было мудрено: её окружал ров шириной и глубиной метра в три, с отвесными бетонными стенами. На той стороне был глухой метровый парапет — и над ним ещё метра на два возвышались обтянутые ржавой сеткой рамы. Дно рва покрывали спирали проволоки с вплетенными жестяными полосками, блестящими и острыми, как бритва. Падение туда означало длинную и очень неприятную смерть.

При столь надежных заграждениях пленников почти не охраняли. На внешней стене Малла видел вышки, но они стояли редко, а между площадками с узниками — их здесь оказалось много — ходили только два патруля. Они появлялись буквально каждую пару минут, но за это время можно добежать до внешней стены. Если их не заметят с вышек и им повезет выбраться за ров...

Потемнело. Малла посмотрел на небо. Там плыли величественные тучи. Он не очень любил непогоду, но в данном случае ему явно везло.

— Идет гроза, — сказал он. — Она будет сильной. И долгой. Даже если патрульные не спрячутся от ливня, им ни черта не будет видно. Ров можно перескочить с разбегу и зацепиться за проволоку. Как-то раз я перепрыгнул на спор овраг шириной шагов в десять... ну, во всяком случае, в восемь. А здесь не больше пяти. Не так уж трудно. А вот потом... Потом... Как перелезть через внешнюю ограду?

Это была более серьезная преграда: бетонная стена высотой метра в три — и ещё метра на три над ней поднимались обтянутые сеткой рамы. Ещё выше торчали обшитые ржавым железом вышки с караульными.

Дайна неожиданно широко улыбнулась.

— Я была здесь... то есть, я хочу сказать, что видела план этого места. Здесь не тюрьма. Это государственный зверопитомник — до Эпидемии в нем держали руутс. У этих тварей красивая шкура, но они опасные и лазучие. Не похоже, что ару успели всё тут переделать. Эти заграждения не должны были удерживать людей, тем более изнутри. Я думаю, у нас получится. Когда мы смотрели чертежи, я видела под стеной водосток. В Тайат они все одинаковые: трубы достаточно широкие, чтобы можно было пролезть.

— Без решетки?

Дайна пожала плечами. Её била крупная дрожь, но не от холода, так как было довольно тепло. Малла сам понимал, что шансов у них почти нет, но сдаваться всё равно не хотелось.

Гроза надвигалась быстро: бледные, словно фосфоресцирующие свинцово-зеленоватые тучи заволакивали небосвод, темнело всё больше, то и дело доносились раскаты грома.

Налетел ветер, упругий, словно вода, и гонящий облака пахнущей дождем пыли. Малла зажмурился, защищая глаза. Хлынул ливень, неожиданно теплый. Крупные капли били по телу, смывая пот и пыль дня.

Он не ошибся. Стало почти совершенно темно. Лампы на внешнем ограждении бросали вниз конусы бледно-желтого света, но за их пределами ничего нельзя было разглядеть. Бешеный ветер нес тучи водяной пыли. Молнии вспыхивали каждые несколько секунд, мир становился то розовато-белым, то черным. Мгновенная смена света и темноты окончательно слепила глаза.

— Сейчас, Дайна. Или никогда.

Девушка поднялась. Они отошли, встав между контейнерами. Перед ними был десяток метров узкой грязной дорожки, а потом — пустота рва. Другие узники попрятались в контейнерах: казалось, что они тут совершенно одни.

Дайна первой бросилась вперед, из-под её босых ног летели брызги. Она прыгнула... и прежде, чем Малла успел испугаться, всё было кончено: девушка повисла, ухватившись за сетку. Край парапета был на уровне её груди. Она вытянула левую руку вверх, медленно подтянулась, потом подтянулась ещё раз...

Малла смотрел, весь обмерев. Он каждую секунду ждал криков, выстрела, но верх парапета был уже на уровне пояса девушки и она ухитрилась, поджав ногу, зацепиться за сетку её пальцами. Это решило всё дело: она ещё несколько раз быстро подтянулась, выпрямилась — и...

Сев верхом на ограждении, Дайна нетерпеливо махала ладонью, но Малла и так понимал, что сейчас его очередь. Только не мог сдвинуться с места: он совсем не был уверен, что получится. Но выбора у него не осталось... и он решился. Нет, не так: неожиданно он понял, что ноги сами несут его вперед, испугался... но остановиться уже не мог.

Его словно швырнуло через ров: в этот миг он уже знал, что сорвется. Его колени стукнулись о бетон, тут же он ударился о него руками. Тело пронзила дикая боль. Задохнувшись от неё, Малла полетел вниз, и не упал только потому, что его пальцы как-то втиснулись между бетоном парапета и ржавой трубой рамы. Левая его ладонь судорожно шарила по сетке. Он вцепился в неё и повис, слишком слабый от боли, чтобы двигаться.

Сверху донеслась тихая брань, сетка заколыхалась. Потом чья-то жесткая ладонь сгребла в горсть кожу на загривке и потащила вверх с безжалостной силой. От новой боли на глазах юноши выступили слезы, но он невольно начал двигаться. Вот он уперся в верх парапета ногой... вот уже перемахнул через сетку... и холодный бетон с силой ударил его по босым пяткам. Он сел на корточки, сжался в комок, ожидая, когда в них утихнет боль, но Дайна схватила его за руку, потащила прочь с обходной дорожки на низкую, чахлую траву.

До стены было всего шагов двадцать. Через какие-то секунды быстрая пара укрылась в бетонном дренажном желобе. Он был достаточно глубоким и мог спрятать их, по крайней мере, от патрулей. Под животом у Маллы текла вода и он почти плыл, пробираясь к стоку. Перед ним мелькали босые ноги Дайны. Это путешествие показалось ему очень долгим — хотя оно заняло, от силы, минуты две. Потом девушка остановилась.

— Тут решетка... не могу поднять, — обернувшись, сказала она.

— Попробуем вместе...

Их могли заметить, но выбирать не приходилось: пришлось встать и вцепиться в решетку вдвоем. Она перекрывала широкий квадратный люк и оказалась очень тяжелой: им удалось лишь перевернуть её на ребро. С обеих сторон образовались дыры, в которые легко можно было пролезть.

Дайна ловко и бесшумно спрыгнула вниз. Прыгнув вслед за ней, Малла оказался в квадратной бетонной шахте, по пояс в воде, которая ниже колен переходила в жидкую грязь. Выпрямившись, он поднял руки и толкнул решетку — она легко повернулась, подпрыгнула и плотно легла на прежнее место.

Здесь было почти совершенно темно, но перед собой он различил черную дыру и, пригнувшись, заглянул в неё. Всего лишь в нескольких шагах виднелся круг призрачного света — выход. Никакой решетки, и труба оказалась достаточно широкой, чтобы в неё получилось пролезть. Малла тихо рассмеялся.

Вода потоком лилась им на головы, мокрые волосы залепили глаза, но он видел, что Дайна улыбается и улыбался в ответ. Их удача была почти невероятной. Как сон.

— Ты первый, — часто дыша, сказала девушка. С её ободранных ладоней текла кровь... но тогда они не разжались. Если бы не она...

— Нет, ты. Ты знаешь дорогу.

— Я не знаю, но ладно.

Дайна присела, почти исчезнув в воде, потом скользнула в трубу — до бедер, потому что дальше она застряла. Малле пришлось подталкивать её, и брыкавшиеся ноги девушки быстро исчезли. Он почти сразу последовал за ней, но его плечи снова не пролезали в трубу. Кое-как, вытянув руки над головой, ему удалось втиснуться внутрь, но дальше пришлось продвигаться ползком, как червяку, чувствуя каждый выступ на стенках проклятой трубы. Сдуру он сунулся в неё лицом вниз и сейчас почти захлебывался в текущей по дну воде, не в силах даже как следует вздохнуть — стоило ему попробовать набрать воздуха, как он сразу же чувствовал ребрами каменную неподатливость стен. На свое счастье Малла не боялся замкнутых мест — они казались ему даже уютными — но это было уже чересчур. В довершение удовольствия, его тело почти полностью закупорило трубу и собравшаяся сзади масса воды с безжалостной силой толкала его. Вообще-то это было хорошо — потому что иначе он бы застрял здесь надолго — но окажись труба длинной, он потерял бы по пути к свободе половину кожи. К счастью, через пару очень долгих минут его пальцы вцепились во внешний срез. Едва плечи оказались снаружи, поток буквально выплюнул его из жерла. Юноша перевернулся через голову и плюхнулся спиной в воду — прямо к ногам нетерпеливо ожидающей Дайны.

Едва встав на ноги, он понял, что радоваться рано. Труба выходила в какой-то дренажный канал — бетонный лоток шириной шагов в пять, с глухими, почти отвесными стенами раза в полтора выше его роста. К счастью, канал был почти сухим — слой текущей по его дну воды захлестывал лишь щиколотки юноши.

— И что же нам делать? — спросила Дайна, обхватив руками бока. Она замерзла, а может быть, боялась, скорее всего последнее — Малле вода вовсе не казалась холодной.

Он осмотрелся. С левой стороны борт канала переходил прямо в стену лагеря. С правой наверху ничего не было.

Они пошли вверх по течению, стараясь держаться у самого основания стены. Здесь их не могли заметить, зато вода в канале быстро поднималась. Хотя она ещё не доходила до колен, идти стало трудно. Стена лагеря казалась бесконечной. В ослепительных вспышках молний Малла не мог разглядеть и конца канала.

— Нам надо выбираться отсюда, — сказал он. — Иначе нас просто унесет.

— Как? — Дайна держалась за плечо юноши, — наверное, чтобы поток не сбил её с ног.

— Я подсажу тебя на край. Потом протяни мне руку... и держись крепче.

Это оказалось не так сложно — Дайна была сильной девушкой. Выбравшись из канала, Малла увидел лишь пологий, поднимавшийся во мрак склон, разделенный террасами. Под ногами хрустел крупный щебень. Ступать по нему босиком было больно, но они побежали наверх, падая и прижимаясь к земле, когда вспыхивали молнии.

Подъем оказался довольно-таки длинным — когда Малла оглянулся, переводя дух, стена лагеря была уже далеко внизу. Последняя терраса тоже кончалась толстой, но невысокой — по пояс юноше — бетонной стеной, а за ней...

— Вот!.. — с чувством заявила Дайна.

Малла кивнул. Меньше всего он ожидал увидеть здесь это.

За стеной начинался крутой откос, уходивший в желтую воду канала шириной шагов в шестьдесят. По другую его сторону виднелся такой же откос. За ним ничего не было — очевидно, из каких-то гидродинамических соображений канал провели по верху здоровенной дамбы. Малла сразу понял, что пересечь его нельзя. То есть, они могли, конечно, переплыть канал, но не выбраться на другой его берег...

Они пошли вдоль него, вниз по течению — Дайна, лучше знакомая с местностью, вспомнила, что канал пересекает долину реки Карсу и там есть мост, акведук... короче, там можно перебраться на другую её сторону. Там же могла быть и охрана, но Малла не стал говорить ей об этом.

Путешествие показалось очень долгим. Юноша прикинул, что прошло полчаса, но понимал, что легко может ошибиться — он знал, что время может растягиваться почти до бесконечности, а сейчас оно шло очень медленно.

Здесь, наверху, ветер был гораздо сильнее — если бы не стенка, за которую они цеплялись, их бы, наверно, сбило с ног. Ливень хлестал их нагие тела, слепил их, и Малла то и дело протирал глаза. Когда вспыхивали молнии, они замирали — Охэйо объяснил юноше, что глаз легче всего схватывает именно движение, а неподвижные фигуры может и пропустить. У ару, правда, могли быть тепловизоры — но они были мокрые с головы до пят и холодные, словно лягушки. Малла, во всяком случае, дрожал. То ли поэтому, то ли по какой другой причине, но их так и не заметили — по крайней мере, не стали по ним стрелять.

Когда лагерь, наконец, остался позади и земля справа круто пошла вниз, юноша услышал глухой, мощный, непрерывный гул воды. Молнии теперь вспыхивали реже и дальше, но он всё же смог разглядеть мост. Дайна выдала целую серию разнообразных ругательств.

Перед ними был плоский железобетонный лоток шириной в сорок и длиной в шестьдесят метров, и вода неслась в нем с бешеной скоростью. Он пересекал реку на высоте метров в тридцать. Должно быть, опоры с той стороны, где стояли беглецы, осели и вода переливалась через край, сплошной шумной завесой падая вниз.

— Мы не пройдем здесь! — воскликнула девушка.

— Пройдем, — Малла видел, что слой воды не выше его щиколоток, а возвращаться ему не хотелось.

Они пошли. К счастью, бетонный борт лотка был толстым — почти в шаг — и довольно неровным. Малла отчаянно цеплялся за малейшие выступы и впадинки пальцами босых ног, чувствуя, как стремительно текущая вода старается подсечь их. Хуже всего было то, что она текла неровно — то отступала, то накатывала волнами. Ветер не уступал воде, налетая порывами и тоже пытался сбить их. Малла решил было ползти на четвереньках, но это оказалось ещё хуже — площадь, на которую давила вода, возросла, зато цепляться стало гораздо труднее. Беглецам оставалось держаться лишь друг за друга, и юноша не сомневался, что если бы он шел один, его просто сбросило бы вниз.

Больше всего ему мешала полная ирреальность происходящего — слева широкий, стремительно мчавшийся поток, справа, глубоко внизу — второй, и под ногами тоже лишь стремительно текущая вода. Куда бы он ни смотрел, у него начинала мучительно кружиться голова. Малла старался глядеть только под ноги, но и это было рискованно — он постоянно сбивался с пути и пару раз едва не сорвался с моста.

В довершение всех удовольствий пошел град — к счастью, не очень крупный, но частый. Масса густых спутанных волос неплохо защищала голову и уши юноши, но про спину и плечи сказать этого было нельзя. Его словно секли ледяными плетьми, и всё, что он мог сделать — идти дальше, с наветренной стороны от Дайны, чтобы меньше доставалось хотя бы ей. Девушка, впрочем, просто не заметила его отчаянных усилий.

Когда они выбрались на берег, измученный Малла решил отдохнуть — но лежать на неровном, с торчащим щебнем бетоне оказалось не очень-то уютно. Они скатились к основанию дамбы. Река внизу оказалась тоже каналом, с обложенными бетонными плитами откосами. Юноша сел, поджав ноги, на его берегу. Вода здесь текла не очень быстро и он мог, держась возле берега, проплыть под акведуком...

Малла вдруг звонко хлопнул себя по лбу.

— Что? — Дайна удивленно обернулась.

— Я дурак. Мы могли выйти по тому каналу в реку, и просто переплыть её. А я потащил тебя...

— Но мы всё же прошли, — Дайна широко улыбалась. — Теперь ару не смогут нас догнать.

— Они могут прийти сюда другим, более удобным путем.

— Они наверняка не знают, что мы вообще сбежали.

— Днем наверняка заметят. До рассвета нужно отойти подальше. Ладно, поплыли.

Это удалось, но труднее, чем думал Малла. Он был сильнее и выносливее Дайны, — зато та плавала гораздо лучше. Плыть против течения оказалось небольшим удовольствием — они продвигались вперед слишком медленно, и миновав акведук, замерзли и выбились из сил. На бетонный откос пришлось взбираться ползком и поначалу Малла сомневался, что у них вообще получится. Наконец, они выбрались на относительно ровную землю, но вот куда идти дальше — не знали. Гроза прошла, ливень тоже ослабел, превратившись просто в дождь. Вокруг совершенно ничего не видно — одна мокрая, шумящая тьма без единого огня.

Они пошли по кромке берегового откоса — единственный способ не заблудиться во мраке, — но Малла постоянно натыкался на какие-то камни, проваливался в выбоины, потом влез в сплошную чащу колючих веток. И понял, что идти в темноте, наугад, вообще-то нельзя.

Они забрались поглубже в заросли, где, по крайней мере, не было ветра. Влажная земля оказалась неожиданно мягкой. Малла зевнул и тут же ощутил нетерпеливое, радостное предвкушение — он был почему-то твердо уверен, что стоит ему заснуть и весь этот кошмар закончится. Проснется он уже совершенно в другом месте. Может, даже вместе с Дайной.

Они легли, свернувшись, прижавшись друг к другу. Здесь было очень неуютно, сыро и холодно, но им не приходилось выбирать. От Дайны исходило ровное, сильное тепло. Малла накрыл ладонью гладкий живот девушки, потом поудобнее положил голову на руку.

И заснул.

* * *

Проснувшись, он ощутил под собой ту же влажную землю. Ничего не изменилось — за исключением того, что он проголодался, замерз, и вся правая сторона, на которой он спал, онемела. Впрочем, это мало занимало его — его ноги перепутались с ногами Дайны и он всей кожей чувствовал её кожу, её тепло. Его ладонь бездумно скользнула по её животу. Дайна проснулась и туго задрожала, потягиваясь. Пару минут они обнимались, ласкаясь, потом, как-то вдруг, их темные, расширенные от удовольствия глаза оказались совсем рядом — и, глядя на лицо девушки, Малла забыл обо всем. Она прикусила губу, чтобы не вскрикивать, её босые ноги обвили его стан, гибкое тело сводили короткие, беззвучные судороги. Юноше хотелось, чтобы это длилось и длилось без конца... но он уже не управлял своим наслаждением — оно само вело его...

Усталые, они снова задремали, но спали всего несколько минут. Дайна зевнула, потягиваясь в его объятиях, потом вывернулась из них и села, осматриваясь. На её влажную кожу налип растительный сор, правый бок был весь в грязных разводах. Покосившись на себя, Малла понял, что выглядит не лучше.

Помотав головой, он поднялся и выглянул из кустов. Уже рассвело, хотя, судя по небу, покрытому низкими, тяжелыми тучами, это вполне мог быть и вечер. Прямо перед ним, почти вровень с берегами, в канале текла желтая вода. За ним тянулись густые, темно-зеленые заросли, а за ними, где-то далеко, в туманной дымке синели пологие холмы. Покрытая светло-серым щебнем громада дамбы виднелась слева, всего метрах в трехстах — а ведь вчера юноше казалось, что они ушли далеко. Но их до сих пор не нашли — и не было видно, что искали. Малла слышал только шорох листьев на ветру и надоедливый звон насекомых — он весь чесался от их укусов, со злостью хлопая себя по бокам. В его родных джунглях ничего подобного не было.

— Куда мы пойдем? — ожесточенно расчесывая бедро, спросила Дайна.

— Ты знаешь, где мы?

Она выбралась из-под веток и встала рядом с ним, осматриваясь.

— Это действительно долина Карсу. К северу отсюда есть большая плотина, а сразу за её водохранилищем — столица.

Малла встал на самый край канала и посмотрел вверх по течению. Там, между зарослями и небом, протянулась ровная темная полоса, рассеченная бесконечным рядом скошенных, стоящих ребром стен. По её верху вроде бы шла дорога. Оттуда, справа, доносился ровный глухой гул большого водопада.

— Там водослив, — сказала Дайна. — Думаю, нужно идти в ту сторону.

Они вдвоем искупались в канале, но идти вдоль его кромки было бы чистым безумием — их могли заметить с дамбы и откуда угодно ещё. Пара нырнула в заросли, пробираясь на север всего в нескольких шагах от берега. Гибкая спина Дайны мелкала впереди. После того, как они были вместе, настроение у Маллы резко улучшилось и вообще, ему было очень хорошо, несмотря на дикий голод...

Если бы не канал, они вряд ли смогли бы пройти здесь — местность была очень неровная. Извилистые крутые валы сменялись такими же извилистыми низинами, заболоченными и так густо заросшими, что пересечь их не было никакой возможности. В канал впадали треугольные дренажные канавы, обложенные бетонными плитами. Через них им приходилось перепрыгивать.

Путешествие вышло утомительным и долгим: оно заняло, как прикинул Малла, добрых часа три. Потом канал повернул налево и заросли кончились.

Юноша выпрямился и замер, увидев плотину. Перед ней был покрытый щебнем широкий голый пустырь. Больше всего его поразили размеры стоявшего за ним сооружения: каждая из наклонно поднимавшихся вверх стен была толщиной в дюжину его шагов и выше его раз в сорок. Чудовищные бетонные балки, такие же толстые, как и стены, пронизывали и соединяли их. Монолитная наклонная плита за ними нависала над землей, переходя в горизонтальную террасу, и при мысли о том, что на неё давит невообразимая масса холодной, темной воды, поднимавшейся почти до верха плотины, Малле стало не по себе.

— Где здесь можно подняться наверх? — невольно понижая голос спросил он.

Дайна молча мотнула головой направо — в ту сторону, откуда доносился гул водопада. Пара осторожно двинулась туда вдоль кромки зарослей. Вдруг что-то оранжево-белое выскочило из темноты между стенами и устремилось к ним. Существо было длиной шагов в пять или в семь, овальное и плоское, отороченное с краев длинным мехом. Оно с пугающей скоростью неслось к ним на множестве тонких упругих ножек. Нельзя было сказать, есть ли у него рот или глаза: взгляд путался в мешанине ярких пятен. Но впереди у этой твари было четыре изогнутых назад отростка, упругих и толстых — они кончались тонкими гранеными пиками, словно выточенными из жирно блестевшего металла — каждая длиной едва ли не в локоть юноши.

Малла похолодел. Он сразу узнал это существо — видел в зоологическом атласе на борту "Анниты". Охэйо назвал их равмисами. Они могли убивать людей одного за другим быстрее, чем он успел бы моргнуть. Их пики били как игла швейной машины, пронизывая даже тонкую сталь, и Малла не знал, как с ними можно справиться. Быстро оглядевшись, — Дайна, повинуясь инстинктам, бросилась в кусты — он подобрал тяжелый, остроугольный кусок камня. Тварь мчалась прямо на него. В последний миг юноша прыгнул высоко вверх и приземлился ей на спину. Он тут же поскользнулся на гладком мехе — но, падая, сумел схватиться за один из боевых отростков и перевернуть чудовище.

Равмис протащил его по щебню, обдирая спину, но Малла не обращал на это внимания: крепко сжимая твердую, как дерево, конечность, он наотмашь ударил камнем в то место, где у нормального животного была бы шея. Плоть там была упругой, как резина, равмис пронзительно шипел и извивался, стараясь перевернуться, но Малла бил и бил, пока на лицо ему не брызнула темная кровь. Но даже тогда тварь затихла не сразу.

С ног до головы залитый чужой кровью, юноша с трудом выбрался из-под тяжелой туши. В ушах у него звенело. Он сам не понимал, почему ещё жив. Дайна бросилась ему на грудь. Какое-то время они стояли, обнявшись, потом юноша потянул её в заросли — оставаться на открытом месте теперь было бы безумием. Уже из глубины кустов они увидели, как к убитому подошли ещё несколько равмисов — и начали его есть.

* * *

Они взобрались на гребень плотины уже на закате — найти лестницу было несложно, но вокруг неё бродили равмисы, и паре едва ли не целую вечность пришлось дожидаться, когда они уберуться подальше. Всё это время они провели в глубине зарослей, забившись в канаву с жидкой грязью, дрожа и прижавшись друг к другу. Страх был омерзительным чувством, но Малла ничего не мог поделать: он боялся. Его собственная жизнь, конечно, ничего не стоила, но вот потерять Дайну...

Как оказалось, даже вечность иногда кончается — миновав бесконечно длинный подъем и оказавшись на гребне, Малла ощутил себя грешником, живьем взятым в рай. Отсюда неровное, бугристое дно долины, покрытое темно-зеленой клубящейся зеленью, испещренное лиловыми тенями и темно-синими зеркалами озер казалось поразительно красивым. Над ним роями мерцающих розоватых звездочек кружили стаи птиц, непрестанный гул водопада казался вечным гимном жизни. Над рекой стояла водяная дымка и закатный свет, проходя сквозь неё, падал на космы уже поднимавшегося из низин тумана, окутывая всю местность каким-то волшебным розовато-палевым сиянием. Даже бродившие у основания плотины крошечные равмисы казались розово-пушистыми и безвредными. Оцепеневший при виде этой красоты Малла даже забыл, что сейчас его видно отовсюду.

— Куда мы пойдем? — спросил он опомнившись, когда океан туманного света под ним начал меркнуть, наливаясь мрачной синевой.

— К городу, — заявила Дайна, указывая туда, где красное солнце садилось в кучу грозовых облаков.

Они двинулись на запад, надеясь до ночи добраться до своих. Надеждам этим не суждено было исполниться: сначала зашло солнце, потом, как-то вдруг, хлынул дождь. Стало совершенно темно, и только где-то далеко впереди горел яркий желтый фонарь. Миновав плотину, они побрели к нему вдоль дренажной канавы, по щиколотки увязая в грязи. Малла несколько раз спотыкался обо что-то невидимое и падал, в кровь разбив колени и лицо.

Медленно приближаясь к свету они через брешь в заборе попали на старый испытательный полигон для турбин или насосов — здесь везде были огромные железные ванны, опиравшиеся на клети из высоченных двутавровых балок, ржавые водонапорные башни на рельсах, толстенные трубы, глубокие бетонные лотки с дырами, ведущими, казалось, в самое сердце земли...

Здесь горели тусклые желтые фонари, но не было ни одного человека и они, пытаясь отыскать хоть кого-то, взбирались по узким лесенкам на эти вышки, спускались в пустые баки, в глубокие бетонные каньоны, в прямоугольные шахты, на дне которых блестела маслянистая вода — а им на головы с равномерным шумом лил дождь. Наконец, они забрались в невероятно огромный железный ангар, где под свисавшими с потолка тусклыми желтыми лампами громоздились высоченные груды щебенки. Они напоминали целую горную страну. Карабкаться по ним босиком было больно и ужасно неудобно — но они, сжав зубы, пробирались всё дальше, взбираясь на холмы высотой с пятиэтажный дом, почти к фермам перекрытия, спускаясь в лощины, пока, уже в сотне метров от входа, не увидели узкий пятачок бетонного пола. Здесь Малла увидел целую коллекцию скелетов, в каком-то безумном порыве уткнувшихся черепами в рифленое железо стены...

В конце концов, Дайне удалось найти дорогу, которой пользовались Потерянные — но уже давно сгустилась ночь, а дорога извивалась между непролазными зарослями крапивы, на которые они то и дело налетали. Около полуночи ливень прекратился, но чуть позже вновь налетел грозовой шквал. Сначала дождь лил как из ведра, потом — как из бочки. Дрожа и щелкая зубами, они упорно шли вперед, их животы дружно урчали от голода. Только к рассвету шторм утих. Остаток ночи они прошагали под тусклыми звездами и ещё более тусклой луной, одуревшие от голода и холода. Небо на востоке из черного стало жемчужно-серым, когда они, усталые, чихающие так, что у них чуть не отрывались головы, забились в заросли крапивы, в нескольких шагах от тропинки. На сырой земле и на голодный желудок не спалось и, оглядываясь в поисках подходящего укрытия, Малла заметил на севере тусклое зарево.

— Там, должно быть, столица, — тихо сказала Дайна, судорожно скрестив обхватившие бока руки. Её волосы промокли насквозь, а босые ноги почернели от грязи.

Очень скоро они достигли вершины перекрывшего дорогу завала и увидели вдали мрачно-красные и черные силуэты недостроенных многоэтажных домов.

— Это место мне уже знакомо, — так же тихо ответил Малла, почесывая грязную пятку.

Луна уже села и рассвет окрашивал мутный небосклон в светло-коричневый цвет, когда они добрались до первого сторожевого поста. Так, в первый раз став дичью, Малла навсегда усвоил, в чем истинная суть всех приключений — в разрешении проблем, о которых страшно даже думать.

* * *

— Дело пошло, — довольно заметил Охэйо, изучая итоги того, что уже получило название Второй Битвы за Тайат. Эскадра ару прибыла лишь через семнадцать дней после первого сражения — и на сей раз тайат истребили её полностью, уничтожив более ста десантных кораблей и восемнадцать крейсеров. Пять десантных кораблей ару были блокированы бозонными полями. Боевые марьют взяли их на абордаж, освободив сто двадцать тысяч юношей и девушек. Силы Союза Детей взяли в плен более миллиона ару и сдали их сарьют для опытов по реморализации. И почти тридцать миллионов уничтожили. Таких побед не было уже давно.

— Мы сами потеряли сорок крейсеров, — угрюмо ответила Лэйит. — И это при шестикратном численном превосходстве!

Охэйо нахмурился. Хотя десантные корабли ару обычно не несли тяжелых ПКР и залп 3-4 гамма-лазеров с ядерной накачкой вполне мог их уничтожить, силовые экраны защищали их от огня корабельных орудий — и они несли по 720 истребителей, массированная атака которых могла подавить оборону даже крейсера Тайат. Для борьбы с ними идеально подошли бы Ловушки — автоматические крейсеры сарьют... но это означало бы начало войны, которой они отчаянно не хотели. К тому же, почти неуязвимые для истребителей ару Ловушки уничтожались тяжелыми торпедами, несущими сверхмощные термоядерные заряды.

— У нас тут тридцать мониторов и шестьсот крейсеров, — тихо ответил Охэйо. — А скоро их будет девятьсот.

— Но ничего сверх этого мы не получим. А сколько сил на этот раз соберут ару?

— Не меньше сотни крейсеров, я думаю. Но если мы поставим в боевую линию не только корабли основных классов и дадим бой во взаимодействии с планетарной системой обороны, то одержать победу можно. Это будет трудно, Маула, — но, если мы победим, война закончится. Три разгрома подряд — это слишком даже для ару.

— А вы бы отступили в таком случае, Охэйо-сарьют?

Аннит смущенно засмеялся.

— Нет.

* * *

Теперь Малла по-новому смотрел на жизнь Потерянных. Опасную — но это нравилось ему. Именно опасность придавала удивительную глубину и остроту всем его чувствам. Он, правда, начал замечать, что многие пары разведчиков были на самом деле влюбленными парами, и вместо поисков ару они часто занимались поиском укромных мест. Может быть, поэтому так много их не возвращалось, но Малла хорошо понимал их: они с Дайной поступали так же, занимаясь любовью неожиданно, в самых неподходящих, казалось бы, местах. Впрочем, юноша не забывал и о других своих обязанностях.

В мертвых кварталах водилось немало зверья и они были опасны даже днем — а с наступлением темноты люди скрывались за укреплениями Стройки и только самые отважные решались оставаться снаружи. Малла, обычно, был в их числе. Ночные вылазки были самыми результативными — и с них чаще всего не возвращались. Но и самые храбрые Потерянные никогда не ходили тут поодиночке, и каждое утро выходили в город, как на чужую землю — даже несмотря на то, что группа Васанты считалась самой крупной и контролировала самый большой кусок мертвых окраин столицы. С восточной стороны он примыкал к водохранилищу, с севера его защищало Отклонение, с запада — обширный разветвленный овраг, глубокий и заросший кустарником. Когда-то в нем тоже построили множество жилых башен, наполовину врезанных в откосы — но после начала войны овраг превратили в водяной ров, насыпав в его устье дамбу. Малла немало полазил по этим брошенным домам. Его особо привлекали почему-то три или четыре их нижних этажа, — между водой и верхней кромкой обрыва. Самые нижние оказались затоплены по пояс и там, в руинах этого затонувшего полуподземного мира, было очень интересно бродить...

А если идти по кромке оврага на юг, впереди открывался высоченный, крутой откос. У его основания в ряд стояли громадные жилые башни, квадратные и белые, с балконами и большими окнами. Хотя основания их были далеко внизу, они поднимались высоко над головой Маллы. Их плоские крыши соединялись широким коробчатым пролетом как бы громадного моста длиной километров в пять, и его верх занимал сплошной висячий сад. А за башнями раскинулись широченные луга, и где-то очень далеко, за озером, синевато темнел лес...

Дальше на запад, за оврагом, угрюмо чернело громадное здание старой городской электростанции. Его окружал настоящий лабиринт из низких жилых корпусов, заброшенных заводских цехов и бесконечных запутанных переулков. Иногда, в составе небольших отрядов, Малла пробирался и туда, — но вообще-то там был район другой группы Потерянных, совершенно независимых от властей Тайат и странных. Так что большая часть их вылазок приходилась на хотя бы относительно защищенные старые кварталы. Ходить на запад было рискованно, а пересекать озеро — опасно из-за водорослей. В полях их густейших зарослей, колыхавшихся на волнах, мог застрять даже катер, к тому же, за озером лежал дикий затопленный лес, кишащий "птицами" и лоферами — ару вывели их для истребления людей, но разборчивости эти твари не проявляли. Убить же их, не имея под рукой дисраптора, было трудно, как и большинство других здешних зверей.

На юго-востоке, за водохранилищем, находилась сложная система плотин, озер и островков, а за ними, в пригородах — уже территория ару, где Потерянные показываться не решались. О том, что творилось в этом Озерном Краю, Малла вскоре получил самое прямое представление. Ару прочно обосновались там — атаки их неизменно отражались, но и выбить оттуда их не получалось. Рейдеры — десантники ару, были отлично вооружены, очень подвижны и обладали стремительной реакцией.

К их общему счастью, большие набеги Сверху были всё же редкостью — и чаще всего их целью становились сами Станции. Ару старались захватить их, чтобы попасть в столицу — им не давал покоя её бозонный генератор. Соединенный в единую сеть с остальными, он весьма эффективно срывал любые попытки высадить крупный десант, но малые группы ару высаживались постоянно. Их почему-то привлекали Отклонения: хотя на Тайат осталось множество малых, незащищенных поселений, ару почти не трогали их. Их главной стратегией захвата было размножение и именно попыткам ару расселиться по планете и мешали рассеянные по всей Тайат Потерянные. Обученные для ведения боевых действий в тылу врага, они набирались только из сильных и ловких юношей и девушек, в совершенстве владеющих приемами ближнего боя. Они очень эффективно справлялись с одичавшими бандами, но Рейдеры с их ручными лазерами и челноками редко оставляли им возможность для удачной атаки. Малла с содроганием вспоминал об их единственной крупной операции.

В тот раз они атаковали базу ару на острове и в теплой, влажной дымке, пронизанной розоватым сиянием рассвета, их армия выглядела очень убедительно: шестнадцать скоростных катеров, на каждом по два десятка Потерянных, вооруженных дисрапторами и плазмометами — а над ними барражировали четыре скиммера-истребителя и штук пятнадцать штурмовых. Ару, по данным разведчиков, было всего штук сорок — правда, с легкими лазерами. Что ж: насчет сил противника они не ошиблись. Она ошиблись лишь в силе сопротивления, которое им пришлось встретить.

Ару не давали о себе знать, пока волна десантников не хлынула на берег. От дальнейшего в памяти юноши сохранились лишь какие-то обрывки: заросли над пляжем, вдруг взорвавшиеся линией ослепительных, бьющих по глазам вспышек, треск взрывавшейся в лучах плоти, дикие вопли умирающих, страшная, дикая, постыдная паника, охватившую их непобедимую армию, когда они, потеряв всякий разум, метались туда и сюда. Скиммеры попытались прикрыть их — и огонь трофейных зенитных лазеров буквально разорвал их в клочья. Несколько машин взорвались ещё в воздухе, ещё несколько — рухнув на землю или в озеро. Тогда всё вокруг превратилось в огненный, пылающий ад. Огонь ару, правда, сильно ослабел — два или три подбитых скиммера свалились прямо на них — и только это позволило уцелевшим убраться.

Немного опомнившись, Малла увидел только два катера и три десятка бойцов — всё, что осталось от их "непобедимой армады". Они ещё несколько дней не могли смотреть в глаза друг другу... и многие из уцелевших — и даже не участвовавших в бою — ушли в город. Здесь это было нетрудно — на территорию Стройки выходила Шестая, одна из новых и самых крупных Станций. Её гарнизон насчитывал восемьсот солдат и тридцать тяжелых БМП. Аэродром вмещал сорок легких скиммеров, из них восемь раз­ведчиков и пять штурмовиков. Но самое главное — тут был полк самоходных гаубиц. Кроме обычных фугасных и осколочных снарядов они могли стрелять гафниевыми, создающими смертельное поле гамма-излучения, и даже нейтронными, мощностью в три килотонны.

Нейтронное и гамма-оружие почти не вызывало разрушений и не создавало остаточной радиации, так что тайат применяли его весьма охотно — что, хотя бы отчасти, объясняло известную экзотичность местной фауны. В сущности, маленькие группы артиллерийских наводчиков вносили несравненно больший вклад в борьбу с ару, чем Потерянные, как и воздушные патрули на скиммерах — да и космические крейсеры при случае вели огонь с орбиты. Таким образом, война на Тайат была уникальной в своем роде. В ней применялись все известные виды оружия — от луков до бозонных генераторов.

* * *

Малла провел среди Потерянных около месяца, но каждый новый день здесь был для него целой отдельной жизнью — и каждая ночь с Дайной тоже. После их побега он с удивлением обнаружил, что стал популярен — его без конца расспрашивали об этом, хотя он мало что мог рассказать. Порой вопросы тайат казались довольно наивными. Вскоре Малла понял, что обычные для марьют способности считаются у людей редкими, и что многие Потерянные не понимают элементарных, на его взгляд, вещей, — вроде тех, что стычки с ару лучше сводить к коротким обстрелам из засады. После побоища на острове он ни разу не сражался с врагом лицом к лицу, и именно поэтому был до сих пор жив. Если бой шел накоротке, у людей, слишком больших и неуклюжих по сравнению с ару, было мало шансов выйти из него живыми. Но ару не имели тяжелого оружия и панически боялись развалин, никогда не заходя в район Стройки. Именно это и подвело Маллу и Сонну когда они, вместе с подругами, решили искупаться в озере — буквально напротив убежища. Малла уже отряхивался, выбравшись на берег, когда сверху посыпались камешки — кто-то спускался с обрыва. Юноша поднял голову — и удивленно замер.

Перед ними стояли трое рослых парней в пятнистых комбинезонах, почему-то совершенно лысых. У всех трех было оружие — такие же дисрапторы сарьют. Выражение их лиц Малле не понравилось. Так смотрят на загнанную в угол добычу.

— Привет, котлетки, — сказал один из них, очевидно, вожак, с очень неприятной улыбкой. — А теперь расходитесь. Девочки налево, мальчики направо. Вон к той яме.

Малла вдруг понял, что их хотят расстрелять. Кое-кто из Потерянных воспринимал свободу очень своеобразно — как возможность убивать всех, кого захочется. Юноша не верил таким россказням — и, как оказалось, зря.

Он торопливо оглянулся. До их одежды и вещей было добрых шагов пятнадцать, — и к тому же, они уже были разбросаны. Их оружие нашли и подобрали. Никаких шансов на сопротивление у них, нагих, не осталось.

Сонна и его девушка покорно разошлись. Дайна тоже попыталась отойти, но Малла схватил её за руку. Вожак немедленно навел дисраптор на его голову.

— Эй ты, жопа! Отпусти девчонку!

Малла разжал руку и Дайна торопливо отошла.

— Пошел к яме!

Юноша замер. Он всё никак не мог поверить, что его вот так, ни за что, могут убить.

Вожак пошел к нему.

— Обгадился или просто тупой? Я к тебе обращаюсь!

Юноша молча смотрел на него, и впрямь не вполне понимая, чего от него хотят. В следующий миг он грохнулся на спину, получив сокрушительный удар в скулу. Боль была белой, ослепительной, и она выжгла все мысли из головы юноши — осталась лишь дикая жажда убийства. Когда вожак шагнул вперед и занес тяжелый, отделанный сталью ботинок, собираясь пнуть его в промежность, Малла, — такой беззащитный и испуганный — вдруг что было сил лягнул его в лодыжку. Вожак, из-под которого буквально вышибли ногу, потерял равновесие, падая прямо на марьют. Их ещё разделяло полметра, когда вовсе не мальчишеский кулак врезался ему в ухо, а всего мгновением позже ловкая и жесткая ладонь вывернула оружие из обмякшей руки. Малла тотчас выстрелил... легким движением запястья повернул дисраптор... выстрелил ещё раз...

Один за другим раздались два мощных глухих удара — словно кто-то резко захлопнул громадные книги. Оружие дважды с мягкой силой рванулось из рук, головы нападавших взорвались тучами тут же осевшего багрового пара. Пятнистые тела отбросило и они упали в разные стороны. Малла секунду смотрел на них, потом спихнул с себя стонущего вожака и встал. В голове у него было совершенно пусто. Ни одной мысли.

Вдруг подкованный башмак ударил по державшей оружие руке, и дисраптор полетел далеко в сторону, плюхнулся в грязь. Малла взвыл от боли, зажав ладонью отшибленное запястье. Вожак, помотав головой, ловко поднялся, выхватил длинный, зазубренный сверху нож — но на сей раз юношу нельзя было застать врасплох. Малла легко увернулся, отпрыгнув в сторону. Сонна не вмешивался в драку — просто стоял и пялил глаза, словно парализованный. Как и девушки. Невесть отчего, это привело марьют в ярость.

Неожиданно для себя, вдруг, Малла сам бросился на вожака. Тот попытался поймать его на лезвие ножа, но недостаточно проворно — юноша сбил его с ног одним ударом кулака. Через секунду он уперся ему коленом в загривок, до хруста вывернул шею... тело под ним отвратительно дернулось, словно от электрического удара, и замерло навсегда...

Двадцать лет работы Охэйо не прошли даром.

* * *

— Ты не ранен?

Кое-как, опираясь на руку Дайны, юноша смог встать. Ему нечем было дышать, в глазах плавали черные пятна, внутри было противно пусто, словно из него вырвали все внутренности. Среди сарьют и марьют никогда не бывало убийств — первые вообще не были подвержены смерти, вторым просто не давали. Но Малле доводилось слышать, что среди людей убийство считалось самым страшным преступлением. Что с ним теперь будет? А не всё ли равно?

Он позволил Дайне и Сонне отвести себя в бункер, кое-как дополз до своей постели и тут же заснул. В его измученной душе не осталось никаких сил. Его предназначение уже никогда не будет исполнено. Всё. Пришел конец.

* * *

— Отправляясь сюда, я, вообще-то, ожидал чего-то подобного, — хмуро сказал Охэйо, вглядываясь в экран. — Но это, пожалуй, уже слишком.

Лэйит мрачно кивнула. Они плавали вдвоем в просторной рубке "Анниты", — а та, в свою очередь, парила в четырех тысячах миль над поверхностью Тайат. Прямо перед ними разворачивался в боевые порядки ударный флот ару — 580 крейсеров и 2320 универсальных транспортов. Ещё никогда Тайат не подвергалась атаке и десятой доли таких сил. Одних 50-гигатонных термоядерных мегаракет на крейсерах было больше двадцати тысяч — а ведь даже одна смогла бы превратить планету в пепелище.

Пока крейсеры ару казались безжизненными — но от универсальных кораблей отделялись тучи угловатых восьмикрылых "птиц", словно бы отлитых из черного стекла. Они запускали истребители, и тактический компьютер уже выдал астрономическую цифру их количества — 1740 тысяч. С другой стороны застыл строй перистых зеркальных цилиндров — кораблей Детей сарьют.

Лэйит посмотрела на ряд тактических индикаторов — флот Детей, впервые за многие годы собранный воедино, насчитывал 432 мониторов, 1120 крейсеров и 1200 Защитников, но это не внушало ей оптимизма. Хотя крейсеры Тайат несли по 2400 гамма-лазерных ракет, их системы ПВО были рассчитаны на перехват лишь двадцати истребителей. Но тут было и 96 крейсеров ПКО специальной постройки, рассчитанных на перехват тысячи истребителей, 320 эсминцев, 1828 корветов и более восьми тысяч оборонительных платформ, также оснащенных гамма-лазерами — разработка тех времен, когда Тайат ещё не имела своего космического флота. И их, и корветы спешно строили верфи у внешних планет системы, куда ару соваться то ли не решались, то ли почему-то не считали нужным.

Флот Детей был почти вдвое больше флота ару — но в космическом бою простая численность кораблей мало что значила. Быстрые и маневренные, корветы создавались для борьбы с истребителями. Они были дешевле и эффективнее Защитников, но вот эсминцы — по сути, уменьшенные прототипы крейсеров, — являлись ярким примером корабля, где защита принесена в жертву вооружению. Мониторы разрабатывались, прежде всего, как корабли планетарной обороны: они могли оградить себя непробиваемой стеной из силовых экранов и лучевого огня от атак почти любого количества истребителей. Но во время Войны Гнева их приспособили для планомерного прогрызания планетарной обороны ару. Методично продвигаясь внутрь защитного периметра, они уничтожали легкие корабли противника и отвлекали на себя огонь тяжелых. К сожалению, потери росли по мере насыщения планетарной обороны ару мегаракетами, и теперь этих полезных кораблей осталось слишком мало.

Лэйит повернулась к Охэйо.

— У нас есть шанс победить?

— Возможно, — Аннит задумчиво смотрел на экран. Он был по-прежнему в "диктаторском" мундире, но сейчас поверх него была броня из глянцевито-черных пластин. Они казались прилепленными к слою темной блестящей смолы, струившейся между стыками. Время от времени она выпускала острые шестидюймовые иглы и пристально следила за Лэйит множеством крохотных злых глаз. Выглядело это весьма устрашающе, но голова Охэйо была непокрыта. Броню он надел лишь для важности — подбей ару корабль, она ничем бы не смогла ему помочь.

— Даже с учетом наземных защитных установок они превосходят нас по боевой мощности почти втрое, — наконец сказал он. — Если бы не мониторы, у нас не осталось бы никаких шансов. Но если они совместят залп тяжелых ракет с атакой истребителей, то смогут разбить наш флот.

Лэйит гневно фыркнула.

— А помощь сарьют?

— Ару тоже учатся, Лэйит. Они не могут помешать вторжению Неделимых Сущностей, — но могут лишить их возможности причинить реальный вред. Весь этот флот управляется коллегиально, с процедурами контроля, недоступными для одиночек — а нас здесь слишком мало. Я смог уговорить только Мэтлая, Сималу и Унвина. Четыре корабля-дома. Маулы и транслайнера не будет.

— Вы очень равнодушны к нам.

— Лэйит, у этих тварей от отдельных личностей зависит так мало, что мы почти не можем помешать им, не говоря уж о том, чтобы управлять ими. Мы можем только убивать их, а это трудно — ведь тела, в которые мы входим, можно убить тоже. Каждый раз мы ощущаем его агонию и смерть до конца, — а это, знаешь, не очень-то приятно. Работа мясника тоже не для всех привлекательна.

— А вам не кажется, что это подлость — обречь на порабощение созданных вами? Каков бы ни был предлог?

Охэйо пожал плечами.

— Лэйит, я — лично — делаю всё, что могу.

— Тогда каков же наш план?

— Их корабли мощнее ваших — зато наше оружие опаснее, особенно гамма-лазеры. Так что главное — нанести первый удар, а потом — отразить ответный. Нельзя допускать ару на дальность бозонной атаки. Всё остальное — в наших руках. Ну, приступим, пожалуй...

Он коснулся браслета, и на поддельную реальность тактической схемы легло ещё одно полупрозрачное изображение. Его условные цвета обозначали защитные Отклонения — золотистые Тайат и бледно-фиолетовые ару. С точки зрения Охэйо им было бы куда выгоднее нанести ракетный удар с большой дистанции — на одной двадцатой световой ПРО становилась понятием чисто условным, а маневренность любых кораблей с экипажами ограничена. К тому же, против мегаракет бесполезны защитные Отклонения: они выбрасывали создающие их корабли в Хаос, откуда им уже не всегда удавалось вернуться. Но корветов и мониторов здесь собралось слишком много, и шансы ракетной атаки стали... неопределенными. Ару решили действовать наверняка, и Охэйо не мог счесть это ошибкой.

Защитники Тайат строили планы атаки слишком долго: ару успели нанести удар первыми. Их истребители устремились в атаку, но навстречу им облачками мерцающих звезд поплыли скрытые до того в общем строе Защитники. Они не очень нравились Лэйит — эти колючие многогранники с множеством опасно зияющих "глаз" были такими же угрожающе-бездушными, как и корабли ару. Неспособные к межзвездным и даже к межпланетным полетам, они были просты в изготовлении и несли небольшие бозонные генераторы — в дополнение к мощным лазерным пушкам. Их лучи — условные, разумеется, так как свет не виден в пустоте — превращали истребители ару в мгновенно лопавшиеся пузыри вполне реальной белой плазмы.

Защитники успели уничтожить по тридцать или пятьдесят этих лишенных защитных экранов устройств, прежде чем уцелевшие истребители ару выпустили больше двух с половиной миллионов ядерных торпед. Казалось, что флот Тайат будет мгновенно уничтожен — но волна торпед наткнулась на лучевой огонь мониторов и корветов, а сами истребители ару не успели повернуть назад и влетели в самую гущу Защитников.

Экран зарябил от вспышек успешных перехватов, потом его захлестнула волна взрывов. 13 тысяч торпед ару всё же попали в цель, но флот Тайат перестроился с поражавшей воображение быстротой: уязвимые корветы и крейсеры скрылись за строем мониторов, защитные Отклонения которых замерцали, но, в большинстве, всё же отразили удар. Погибло не больше тридцати кораблей.

Охэйо рассчетливо пожертвовал Защитниками — эти беспилотные устройства не отставали от отступавших уже истребителей, разя направо и налево, пока крейсеры ару не открыли по ним огонь. По их носовым шпилям пробежали быстрые вспышки, сливаясь в сияющие, жгучие белые солнца. Из них веерами ударили тонкие, танцующие лучи, превращая Защитников в пар. Спустя всего две минуты автоматическая армада превратилась в туманный слой кристаллической пыли — но 610 тысяч истребителей ару были уже уничтожены, а мегаракеты так и не взлетели.

— Первый ход за нами, — улыбнулся Охэйо. — Черт, что это?

Атака истребителей оказалась лишь отвлекающим маневром. Пока Дети сарьют сражались с ними, крейсеры ару построились в форме плоской решетки, На их носовых шпилях вновь вспыхнули солнечные шары — но белые лучи из них ударили друг в друга, сплетаясь в огненную сеть. Крейсеры Детей дали залп тяжелыми торпедами, обогнавших тучи выпущенных ими же гамма-ядерных ракет, и теперь всё зависело от того, кто успеет первым.

Всё остальное произошло очень быстро, — казалось, лишь в одно мгновение, — но для Лэйит время исчезло вообще. Она успела понять, что происходит — тайат тоже умели соединять свои корабли в такие кластеры, когда бозонная установка каждого становилась лишь модулем другой — на пятую часть менее мощной, чем все её элементы, но зато на один или два класса выше.

В данном случае, как сообщил сверхкомпьютер "Анниты", анализируя синхронизацию и настройку кластера ару, глубина Отклонения должна была составить 28 ЕРР — это значило, что она, Лэйит, исчезнет из мира, даже не успев это осознать. И все тайат сгинут вместе с ней, пав жертвой недооценки врага — не первые и наверняка не последние. Их корабли и даже наземные защитные генераторы просто не могли отразить атаку с такой глубины.

Она уже видела сложнейшее радужное "плетение", которое должно было выбросить их всех в Хаос, когда гамма-лазеры сработали. Количество их исчислялось в миллионах — и, когда они все детонировали, небо превратилось в сплошной океан белого огня. За ним, дальше, полыхнул второй — половина универсальных транспортов ару и четыре пятых их крейсеров просто... исчезли.

Прежде, чем ару успели опомниться, их накрыла волна тяжелых торпед. Натыкаясь на сизые пузыри Отклонений, они мгновенно расцветали косматыми звездами термоядерных взрывов, но на сей раз результат был не столь впечатляющим: мощность Отклонений ару оказалась слишком велика. Сферы их гасли, выброшенные из этой Реальности, но почти сразу же "всплывали" вновь.

— Вот теперь, — сказал Охэйо, — нам придется очень плохо. Я рассчитывал на полное уничтожение, но то, что осталось, порвет нас на ленточки. Их просто слишком много.

Перестроившись, корабли ару вновь двинулись вперед. Крейсеры Тайат уперлись в них частоколом лазерных лучей, но, хотя их осевые гиперлазеры имели мощность в четыреста сорок тераватт, особых результатов это не дало.

В ход шло не только видимое оружие — точно сфокусированные сплетения бозонных полей могли не только выбросить противника в Хаос, но и погасить его защиту, сделав корабль уязвимым для ракет и лазеров. Чаще всего эти атаки не достигали цели, и Лэйит видела, как три крейсера Тайат выкатились из строя, устремившись к ближайшему крейсеру ару. Второй слой экрана показал, как из них вырвались три толстых столба боевых Отклонений, ударив во вражеский щит — но лучи их гиперлазеров, не пробив его, погасли, упершись даже в потускневшую сферу защиты. В следующий миг смерч призрачного фиолетового пламени вобрал их — и крейсеры исчезли из этой Реальности. Впрочем, даже удачный удар-Отклонение выводил противника из строя лишь на несколько минут — выброшенные в Хаос крейсеры почти сразу же вернулись.

Крейсеры Тайат действительно оказались маневреннее и пытались сосредоточить на одной цели мощность нескольких кораблей, но безуспешно. Крейсеры ару были на порядок мощнее и очень искусно навязали им бой, не подпуская флот Тайат к десантным транспортам. Корветы и эсминцы теперь гибли сотнями — они прекрасно справлялись с истребителями, но из-за слабой защиты горели под огнем крейсеров.

Крейсеры Тайат держались лучше. Лучи ару дробились в их защитных Отклонениях, их отблески отражались от их зеркальной брони — но, когда бозонные генераторы ару сминали их защиту, они тоже вспыхивали мгновенно исчезавшими солнцами. Лучи их гиперлазеров чаще всего гасли, не достигнув врага, и их число сокращалось с каждой секундой. Конечно, крейсеры ару тоже были уязвимы и гибли, но гораздо реже, чем нужно: один на тридцать крейсеров Тайат. Хуже всего оказались истребители: едва крейсеры лишались защитных Отклонений, они били в крылья кораблей, служившие радиаторами реакторов, после чего те глушились аварийной защитой, а бозонные генераторы ару выбрасывали подбитых в Хаос, обрекая их экипажи на многолетнюю агонию.

Охэйо бешено метался по рубке, отталкиваясь от потолка и стен и едва ли замечая это. Текучие узоры на них гневно полыхали, переливаясь всеми цветами радуги. Лэйит хотелось быть там, в бою. Хотя враг нес большие потери в живой силе, с каждым крейсером Тайат, беспомощно крутившимся в облаках своих же обломков, в бездне исчезало сто тридцать человек, и смотреть на это было невыносимо. Обе стороны уже полностью утратили управление: сражение превратилось в хаотическую бойню. Тактические системы захлебывались, не в силах обработать огромный объем информации, помехи от ядерных взрывов и Отклонений превратили изображения на экранах в бесполезную рябь. Четыре корабля-дома сарьют — корабль Охэйо в их числе — потеряли всякую ценность как центры управления. Им оставалось лишь вступить в битву.

Не являясь, собственно, боевыми машинами, они были мощнее крейсеров Тайат, и бесстрашно бросились в атаку. Лэйит словно оказалась на какой-то сумасшедшей подлодке — Охэйо не пользовался маршевым двигателем, и "Аннита" то и дело ныряла в меж-пространство. Хотя её тело было плотно зажато в упругом противоперегрузочном саркофаге, пол каждый раз уходил у неё из-под ног, а полыхающее небо битвы сменялось меж-пространственной мглой, высоко над которой колыхалась призрачная поверхность Реальности. Они неистово устремлялись к ней — и иногда ослепленная и оглушенная переходом Лэйит успевала заметить пугающе близкую тушу крейсера ару. К ней, оставляя идеально ровные полупрозрачные хвосты, устремлялись рои белых звезд, но прежде, чем вспыхивал взрыв, они снова ныряли в переливавшуюся мглу. На мультипланаре она видела столь же дикие маневры других кораблей-домов. Ару пытались поразить их, но безуспешно, так как они мгновенно ныряли в меж-пространство, "всплывая" уже возле других целей.

Сверхкомпьютеры и высокочастотные бозонные генераторы позволяли им синхронизировать фазы Отклонений с вражеской защитой и атаковать так, словно её вообще не было. Огневая мощь их лазерных пушек была, правда, слишком малой, чтобы поражать даже десантные транспорты — но это и не требовалось. Проникая за экраны, сарьют давали залп легкими гамма-лазерными торпедами, и на столь малой дистанции результат был убийственный. Охэйо умел драться, и восемь крейсеров ару — каждый массой в триста миллионов тонн — превратились в неосязаемую пыль. Но затем торпедные магазины опустели, — а в остальном сражение шло вовсе не так хорошо.

Флот защитников Тайат — он уменьшился уже в несколько раз — отступал под прикрытием мониторов. В отличии от крейсеров, они обладали отменными щитами. Попадая в них, лучи ару рассыпались волнами ослепительных бликов. Соединиться в атакующий кластер ару уже не могли: наземная защитная сеть раз за разом била по ним, разбивая их строй. Её Отклонения, более глубокие, выбрасывали в Хаос темные пузыри их защиты. Так как уровень их бозонных генераторов был ниже, ару не могли помешать ей. Назад возвращались не все, но это уже не могло помочь Тайат. Ару атаковали её мегаракетами, заставляя наземную сеть перебрасывать всю мощность на их истребление. Наконец, наступил пат: крупные корабли ару не могли подойти к планете без риска безвозвратно кануть в Хаосе, а уцелевшие корабли Тайат не могли перехватить бессчетные челноки с десантом. Те шли под плотным прикрытием истребителей. Несмотря на бешеный огонь мониторов и корветов, часть их смогла прорваться в атмосферу, и через несколько минут началась высадка пехоты. Над поверхностью планеты роями восходили огни ракетных пусков и ионосфера рябила от разрывов, но сражение, по сути, уже кончилось.

Лэйит, угрюмо закусив губу, изучала результаты побоища: ару уничтожили 364 монитора, 988 крейсеров и 1754 корветов Детей сарьют. К поверхности Тайат прорвалось 224 тысяч их челноков. Каждый из них нес всего 36 десантников — но в итоге получалось восемь миллионов.

— Вы подвели нас, Охэйо-сарьют, — очень ровно сказала она.

Аннит пожал плечами.

— Возможно. Но мою ошибку вряд ли забудут: эта битва — самая большая из известных в истории.

Лэйит хмуро кивнула. По экрану продолжали ползти цифры, поражающие воображение: из 1080 выпущенных ару мегаракет ни одна не достигла поверхности — а их потери в живой силе приближались к десяти миллионам.

— В общем, всё не так плохо, как могло быть, — суммировал Охэйо. — У ару осталось лишь шестьдесят крейсеров — и меньше половины десантных кораблей. У нас осталось 22 монитора, 186 крейсеров — считая и подошедшие уже во время боя, хотя у 36 разведывательных крейсеров, которые мы не поставили в боевую линию, очень слабая ПКО, — 128 эсминцев, 385 фрегатов и корветов, а также 1225 оборонительных платформ. Ару не смогут уничтожить их, пока не получат подкрепления. Сейчас итог битвы решается на земле — если ару прорвутся в столицу... какие там сейчас силы?

Лэйит сверилась с экраном. Силы ПКО столицы — 60 стационарных лучевых орудий мощностью по 1,5 гигаватта каждое, сотня зенитных ракет с легкими гамма-лазерами и четыре эскадрильи истребителей-перехватчиков — уже сбили 144 истребителя и свыше тысячи челноков ару — несших, кроме десантников, двести малых бозонных генераторов для штурма Отклонений — но вокруг столицы их приземлились около ста тысяч. Они доставили полторы тысячи штурмовых генераторов — а также три с половиной миллиона десантников. 15 уцелевших Защитников и четыре эскадрильи истребителей-бомбардировщи­ков, каждый из которых нес восемь гафниевых ракет, уже нанесли им страшные потери, уничтожив десятки тысяч челноков и то ли шестьсот, то ли семьсот тысяч ару — но погибли и сами. А корпус обороны столицы насчитывал всего 25 тысяч солдат, 60 тяжелых гаубиц, 100 боевых ма­шин, 125 тяжелых и 200 легких стационарных орудий, 80 ракетных установок. К тому же, большая часть его вооружения предназначалось для ПВО и ПКО, и сейчас толку от него было мало. Сами войска ПКО Тайат представляли собой прекрасно подготовленные инженерные части, практически неспособные вести пехотный бой.

Предсказать исход боя Охэйо не мог: хотя ручные лазеры давали Рейдерам ару безусловное превосходство над людьми в дальнем бою, в ближнем ситуация менялась. Но, в отличии от боевых марьют, солдаты Тайат не имели их превосходной тактической и физической подготовки, а её милиция, предназначенная для борьбы с "врагом унутренним", в боях с ару могла лишь героически (однако вполне бесполезно) погибать. Так что, хотя в столице был целый корпус милиции — 38 тысяч, а ручных плазмометов в её арсеналах хватило бы на 150 тысяч добровольцев — Охэйо знал, что все они уже розданы — 9700 боевых марьют с личными силовыми щитами — подарок Маулы — обладали сравнимой, если не большей боевой мощью. Стратегический резерв составляло крыло бомбардировщиков, переоборудованных из грузовых паромов "земля-орбита" — шесть эскадрилий по дюжине машин, на каждой — 16 аэробаллистических ядерных ракет мощностью в 650 килотонн. Но, если на поверхности планеты пойдет в ход ядерное оружие, её можно просто вычеркнуть из списков, это Охэйо уже знал. Сами ару не собирались разрушать Тайат — потому, что имели все шансы захватить её.

— Через несколько дней они наверняка получат подкрепления, — тихо сказал он. — Тогда они смогут добить наш флот и уничтожить столицу с её бозонным генератором — её штурм будет стоить им колоссальных потерь. Весь вопрос в том, пойдут они на это или нет, если на земле мы отразим их атаки.

— И что нам теперь делать? — дрожащим голосом спросила Лэйит.

— Надо было развивать кораблестроение, а не модельную промышленность, — огрызнулся Охэйо. — Я вызову транслайнер. Надеюсь, что Маула прибудет раньше ару.

— А что будешь делать ты?

Охэйо вдруг улыбнулся — широко и открыто.

— Лэйит, на каждом корабле-доме есть двадцать оборонительных лазеров и гигаваттная электронно-лучевая пушка — специально для наземных атак. Да и работа двигателей в атмосфере дает массу очень интересных эффектов. Так что, думаю, нам пора спуститься — и преподнести ару крайне неприятный сюрприз. Надеюсь, мы спасем столицу. Что же до Потерянных, то мы ничем не сможем им помочь.

* * *

Малла проснулся, услышав над собой голоса. Говорили о нем, очень тихо, и он решил сделать вид, что ещё спит.

— Что с ним? — голос глубокий, властный. Васанта.

— Всё спит, — это Сонна. — Сильно устал.

— Как это было?

Сонна помолчал.

— У озера нас подстерегли трое из Ланна — они приплыли на лодке, мы нашли её. Они забрали наше оружие. Велели нам отойти от девчонок. Он... не подчинился им. Когда их главный подошел к нему, он вырвал у него дисраптор и застрелил двух других. Потом дрался с ним врукопашную, и тоже убил. Мы все обязаны ему жизнью.

— Не мне, — сказал Малла, поднимаясь. На него уставились две пары удивленных глаз. Сонна часто заморгал, как будто вид хмурого лица юноши ослепил его.

— Что? — переспросил Васанта.

— Вы обязаны жизнью Анниту Охэйо. Именно он составил мои защитные алгоритмы. Как я должен вести себя в такой ситуации. Поступить иначе я просто не мог.

— Аннит Охэйо из сарьют?

— Да. Я вижу, вы ничего не понимаете. Я не сарьют. Я даже не человек. Я марьют.

Васанта кивнул.

— Разумеется. Ты родился в ином мире. Но...

— Я искусственный. У каждого человека есть родители, дом, родина, страна. У марьют ничего этого нет. Нас делают, производят сарьют, понимаешь?

— Так ты что — робот?

Малла вздохнул.

— Нет. Физически я такой же, как вы, с небольшими отличиями — приятная для глаз форма, исправленная биохимия, увеличенная прочность. Но я нерожденный. Я марьют.

— Тогда какая же между нами разница?

— Марьют — это... это марьют. Это... помощники. Понимаешь, после Пробуждения сарьют было всего две тысячи. Очень мало. Много работы, недостаточно рук.

— Но ведь ты где-то родился. Где твои родители?

Малла вновь вздохнул.

— Нас создают. Делают. Берут элементарные генные единицы, составляют из них нужную последовательность ДНК. Потом готовую молекулу помещают в ядро яйцеклетки. Клетку — в эмбрионатор. И через шесть месяцев получается особь двенадцати, пятнадцати, восемнадцати биологических лет. Её воспоминания тоже составляют искусственно, из элементарных фрагментов, и записывают в мозг во время роста. Это самое сложное, но гораздо эффективнее любого обучения. Создать полноценную личность, конечно, невозможно. У марьют нет творческих способностей, они делают лишь то, для чего созданы. Теперь, когда интеллектроника сарьют достаточно развилась, рабочие марьют уже не нужны. Мы — их произведения искусства и служим для развлечения сарьют — ну, или просто для общества, они ведь подолгу живут вдалеке друг от друга. Типичный марьют — это красивая внешность, приятные манеры, умение играть музыку, танцевать, петь. Я вообще из линии А-1А — она идет как вмещающая для Неделимых Сущностей сарьют. Им обычно не дают никаких своих воспоминаний. Когда сарьют входят в чье-нибудь тело, его сознание гаснет, понимаешь? Занять тело человека — значит просто украсть сколько-то лет его жизни. Никто из сарьют не станет так делать, если только перед ним не заведомый враг. Для этого у них есть мы.

— Так ты сбежал потому, что Охэйо хотел забрать твое тело? — спросил Васанта.

Малла недовольно мотнул головой.

— Нет, зачем? У него есть свои. К тому же, он привык выглядеть иначе, — не так, как вот я, например. Линия А-1А значит, что я просто сделан несколько лучше, чем обычные марьют. Это совершенно не моя заслуга. Предназначение марьют и в том, чтобы защищать жизни естественных существ, людей. Они должны сражаться при любом перевесе врага, и выживут ли они при этом, или нет — неважно. Вы хотите оказать мне почести, которых я не заслуживаю. Если бы Дайну защитила броня, вы бы не стали хвалить её за прочность, верно?

Васанта выглядел окончательно сбитым с толку.

— Не нужно разыгрывать скромника. Если ты что-то хочешь попросить, говори сразу.

Малла вздохнул ещё раз.

— Вы по-прежнему не понимаете. Марьют — это функция. Нам не нужно ничего, что не нужно для выполнения функции. В этом просто нет смысла. Марьют должен выполнять свою функцию, потому что без неё он — ничто. Ну, я мог ничего не делать. Но тогда они бы нас просто убили. А девчонок перед этим ещё и изнасиловали. У меня просто не было выбора.

Васанта хмыкнул.

— На твоем месте я бы поступил так же. Но у меня получилось бы хуже. Мы тебя спрячем. Охэйо не найдет...

Малла удивленно взглянул на него.

— Он создал меня, понимаешь? Вот эти руки, ноги, глаза — их форма, оттенок кожи, мое упрямство, умение драться — всё. Без него меня просто не было бы на свете. Такой долг невозможно оплатить. Мы, марьют, должны служить тем, кто нас создал. И потом, я всё равно ничего не умею. Чем я буду жить? Да я и не смогу жить, как человек. Это даже опасно.

— Даже если он создал тебя, он не имеет права на твою свободу.

— Послушай... Лишить свободы человека, имеющего друзей, дом, семью — это преступление, хуже которого трудно представить. Но если я построю дом, он только мой, и ничей больше. Если я создам марьют, он тоже мой. Мы владеем всем, что можем создать, как же иначе? Марьют не рабы. Их нельзя продать. Это, впрочем, и невозможно, потому что у сарьют нет денег. Ну, хороший марьют могут поменять или подарить, но это почетно. Я знаю, что такое рабство. Нас не запирают, не наказывают и не бьют. Никто из сарьют не обращается плохо со своими созданиями. Ну, боевые марьют участвуют в сражениях. Случается, и гибнут. Но если впереди всё равно смерть — какая разница? Умереть не страшно. Страшно умереть без пользы.

— А если марьют отказывается что-то делать?

Малла пожал плечами.

— Это значит, что он просто устал. Но если марьют не может выполнять свою функцию, он умирает.

— И ты хочешь умереть?

Малла гневно вскинул голову.

— Нет, не хочу. Я хочу жить. Но я не хочу жить бессмысленно. Охэйо сказал, что я должен стать сарьют. Я умею рисовать. Это творчество. Может быть, если я смогу создать что-то достойное, во мне возникнет Неделимая Сущность. Если честно, я в это не верю. Может, для этого нужна ещё тысяча поколений марьют.

— И ты хочешь ему служить?

— Нет, не хочу. И вообще никому. Кроме Дайны. Ей я хочу отдать всё, что у меня есть — то есть, только себя. Если для этого потребуется умереть — я умру. Но я только марьют. Я даже не знаю, какими должны быть мои чувства на самом деле. Мне просто хочется быть с ней. Заниматься с ней любовью. Я знаю, что это неправильно, но ничего не могу с собой поделать.

Васанта вздрогнул, словно его ударили в лицо. Потом вдруг рассмеялся.

— По-моему, так должен думать любой нормальный парень. Только они не говорят так нагло. Или ты не умеешь врать?

— Умею, вообще-то. Но марьют должен говорить правду — пока от этого не зависит его жизнь, или ещё чья-нибудь.

— Ты хотел бы стать мужем Дайны?

— Да. Разумеется! Но не могу.

— Почему?

— Все марьют стерильны. Создать чистые генные линии — большой труд, они не должны путаться. И потом, дети растут слишком долго. То есть, я могу заниматься любовью, как любой обычный юноша, но от меня не может быть детей. А кому нужен такой муж? И потом, я слишком чувственный. Но Дайна страдала от моего... равнодушия и я не смог... я поступил очень глупо. Поэтому Охэйо и не искал меня, я думаю. Но я всё равно буду стараться, как же иначе?

Васанта вдруг закрыл руками лицо. Малла понял, что опять что-то сделал неправильно, — но, раз он всё равно не мог представить, как должен поступать на его месте человек, это не имело никакого значения.

— Я не знаю, что должен был делать у озера, — тихо сказал он. — Я готов понести ответственность за этот случай.

Васанта удивленно вскинул голову.

— Ответить за то, что ты спас жизнь моей сестры — и впридачу к ней ещё две?

Малла уже в который раз вздохнул.

— Послушай, я понимаю, что те люди были преступниками, — но к смертной казни их никто не приговаривал, так? И не приговорили бы даже в случае ареста, насколько я знаю ваши законы. Произошло убийство. Это очень серьезно. Сарьют давно научились не создавать идеальных солдат и другой гадости. Для войны у них есть машины. Боевые микродроны. Шоггот.

— Ты совершил подвиг, черт возьми!

— Васанта, я даже не знаю, ХОТЕЛИ ли нас убить. И теперь уже никто этого не узнает. Может быть, они решили пошутить — гадкий поступок, но вполне безобидный. Они могли убить нас сразу — но ведь не стали! Даже когда я отказался подчиняться, он в меня не выстрелил. Я не смог понять, чего они хотели, да и не старался выяснить. Я очень испугался. А когда он меня ударил... я просто потерял над собой контроль. Я не мог больше думать. Превратился в обезумевшее от боли животное. Уже само по себе это плохо — а самое ужасное в том, что я даже не знаю, была ли дальнейшая реакция запрограммированной или просто пароксизмом бешенства. Если марьют теряет над собой контроль... так, его должны тщательно исследовать.

— Как?

— Поднять логи памяти, — если они есть, конечно. Если марьют ведет себя неправильно, то он или болен или это брак. Если он болен, его лечат. Если он плохо сделан, то создателю объявляют бойкот... на какое-то время. Собственно, меня интересует, были ли у меня... основания убивать их или нет. Если их нет... ну, я могу убить себя. Хотя мне и не хочется.

— Ланн — логово убийц и подонков. Мало кто пережил встречу с ними. Ты...

— Это можно подтвердить официально? Представить статистику нападений и прочее? Если Охэйо придет сюда?

— Да. Разумеется!

Малла почувствовал себя неуютно. Все вели себя так, словно смерть трех человек ничего не значит. Он уже отчаялся объяснить, что это не так.

— Я, наверно, пойду, — сказал он, поднимаясь.

— Куда?

— Куда-нибудь. Мне надо подумать.

* * *

Едва выбравшись наверх, Малла удивленно замер. В первые мгновения ему даже показалось, что он попал на какую-то совершенно чужую планету: заоблачный свет налился зеленоватой, ядовитой желтизной, словно пробиваясь через тучи хлора.

Юноша пару минут глазел на это невероятное зрелище — пока вслед за ним не выбрался Васанта и другие. Очевидно, они хотели отыскать и вернуть его, — но, едва взглянув на небо, тотчас оставили это намерение. Васанта вдруг выругался и погнал их всех вниз. Малла подчинился без раздумий. Он был даже рад, что надо снова что-то делать.

— Что происходит? — спросил он у Сонны, когда оказался в подвале.

— Вторжение ару. Возможно, даже генеральный штурм столицы. Они уже давно к нему готовятся. Это Отклонение. Рассеивающий щит от орбитального обстрела. Его не подняли бы, если...

— И что же нам делать?

— Мы вернемся в город. Если ару выбросят десант, все силы понадобятся для обороны столицы. Нельзя допустить, чтобы нас разбили по частям.

К ним быстро подошел Васанта.

— Ару послали к нам огромный флот. У нас над головами идет бой — просто что-то чудовищное. Отдан приказ о полной эвакуации Потерянных. Но одна наша группа к востоку отсюда, на временной базе. У них мало оружия и нужен конвой, чтобы привести их сюда. Вы пойдете?

* * *

Они шли по первым этажам домов, по бесконечным анфиладам сумрачных, неотделанных помещений, минуя множество проемов в толстых кирпичных стенах, и путь оказался довольно извилистым. Открытые пространства они пересекали быстрыми перебежками. Малла скоро потерял представление, в каком направлении они идут. Он всё время оглядывался — ему казалось, что за ними кто-то крадется, хотя он никого не видел.

Юноша остановился на миг, перехватив поудобнее тяжелый плазмомет. Кожаный чехол дисраптора при каждом шаге бил его по бедру. Малла хорошо понимал, что и то и другое оружие было лишь лживой иллюзией безопасности — с тем же успехом он мог бы взять пару камешков. Если мегаракеты ару прорвутся к планете... шансов не будет.

Самым обидным было то, что люди первыми создали это оружие. Во время Войны Гнева (её вызвал развязанный ару бактериологический геноцид, опустошивший, в том числе, и Тайат) на крейсеры ставили по восемь 16-гигатонных термоядерных мегаракет. В тот раз люди могли и победить — но их объединенный флот истаял в боях с планетарной обороной ару. Одних только крейсеров было потеряно 630 штук. Обе стороны оказались обескровлены и на долгих двадцать лет установилось шаткое равновесие. Зато теперь...

Они пробирались вперед молча, так быстро, как только можно идти шагом. Желтое свечение туч стало таким темным, словно наступала ночь. Малла не знал, что происходит, и это пугало его. Он не сомневался, что ару никогда не простят людям столь чудовищные потери — и даже не сам геноцид, сколько безумную попытку уничтожить все пригодные для жизни планеты, оказавшиеся вне пределов Союза Детей. А ведь у людей был шанс всё это предотвратить. Во время первой битвы при Каламии, когда ару было всего десять миллионов — десять миллионов на всю Вселенную — отсюда, с Тайат, был отправлен десантно-штурмовой транспорт с дюжиной переоборудован­ных в бомбардировщики орбитальных паромов. Каж­дый из них нес сотню ядерных ракет, и этого с лихвой хватило бы, чтобы стереть ару в порошок. Корабль-ракетоносец прикрывали четыре линейных крейсе­ра — свыше тысячи тяжелых лазерных орудий. Ару тогда имели лишь двенадцать эскадрилий истребите­лей. До сих пор никто не знал, какие они понесли потери... но они уничтожили весь флот. Если бы люди тогда сражались лучше...

Сонна толкнул его в бок. Подняв голову, юноша увидел на берегу озера небольшое здание, облицованное грязно-белыми плитками. Стекла все выбиты, но в остальном оно казалось целым. Поднявшись на его высокое крыльцо, они попали в просторный сумрачный вестибюль, из которого расходились полутемные коридоры. Здесь их уже ждала толпа девушек — лишь несколько из них вооруженных.

— Все собираемся! — заорал Сонна, едва они вошли. — Уходим через пять минут! Отставших ждать не будем!

Все засуетились, забегали, собирая немногочисленные пожитки. Малла отошел к окну, наблюдая за тем, что происходит снаружи. Ему очень хотелось посмотреть на космический бой и сейчас он жалел, что расстался с Охэйо.

Вдруг с неба донесся пронзительный многоголосый свист. Юноша испуганно присел, хотя и знал, что в темной глубине окна его всё равно нельзя заметить. И тут пол под его ногами задрожал от тяжелых, с раскатистым эхом, ударов.

— Началась бомбардировка, — сообщил Сонна, решительно увлекая его в глубину комнаты. — Потом ару выбросят десант. К этому времени мы все уже должны укрыться в Отклонении.

Очевидно, по этой причине сборы оказались недолгими — не прошло и двух минут, как тайат торопливо покинули здание. В нем жила группа девчонок — их парни ушли в рейд, на запад, почти не оставив подругам оружия. Судьбе отряда завидовать не стоило, да и сам Малла понимал, что и для них может быть уже поздно. Ему и Сонне отвели место в самом хвосте колонны — в данных обстоятельствах самое опасное, но юноша был рад этому. Место марьют было именно здесь.

Назад они пробирались по узкому — шириной метра в три — бетонному каньону с отвесными стенами, части дренажной системы района. Дно его было песчаным и сырым, но достаточно плотным — ноги, по крайней мере, не вязли. Тут оказалось неожиданно светло, но каньон поворачивал то влево, то вправо, так что дальше, чем метров на сорок, пути видно не было. Высоко над головой чернели огромные жерла труб. Под ними в песке зияли большие круглые ямы, заполненные водой — их приходилось обходить по кромке или даже вброд. Дно там было каменистое, но вода ледяная, и, погружаясь до пояса, Малла откровенно дрожал. Иногда стены смыкались над головой, и они шли в узких, высоких туннелях, холодных и сумрачных. Как-то некстати вспомнилось ослепительно ясное утро, когда они бродили по этим рукотворным ущельям вместе с Дайной — их отвесные стены поднимались очень высоко и, задрав голову, он видел лишь узкую полоску синего бездонного неба. Верхняя кромка стены сияла ослепительной солнечной белизной, и свет, отражаясь, струился вниз, наполняя застоявшийся здесь туман каким-то волшебным сиянием...

Каньон постепенно стал шире, превратился в запутанный лабиринт из неправильной формы площадок, соединенных прямоугольными туннелями. По небу быстро неслись растрепанные желто-бурые тучи, поднялся ветер, вздымавший тучи песка. Они упорно брели вперед, прикрывая руками глаза. Стало холоднее, казалось, что вот-вот пойдет дождь, и Малла боялся этого — вся эта система предназначалась для отвода воды, и ливень превратит её в бурлящий пенный ад. Раскаты взрывов становились всё чаще и громче, по стенам каньонов метались отблески ослепительных бело-голубых вспышек. Несколько раз реактивные корабли с ревом пролетали, казалось, прямо над головой — и юноша непроизвольно втягивал её в плечи. Он ощущал себя крысой, и это было очень противно.

С какой-то детской злостью Малла подумал, что Инту — боевые микродроны сарьют — справились бы с делом куда лучше Потерянных. Эти автономные боевые единицы были разработаны для поиска и уничтожения затаившегося врага — и, являясь попутно самонаводящейся летающей миной, могли разнести любой небольшой космический корабль или другой подобный объект. Они служили сарьют для зачисток, истребления враждебных форм жизни, при штурмовых атаках или в космических боях. Одно из самых смертоносных их изобретений, Инту были столь маневрены, что попасть в них мог лишь специальный зенитный лазер с компьютерным наведением... или ару с их мгновенной реакцией. Производство Инту даже для сарьют обходилось очень дорого, и какой-то штабной гений решил, что человеческие жизни дешевле — в конце концов, разве все они не оказались здесь добровольно?..

Добравшись, наконец, до бункера, Малла облегченно вздохнул — и тут же услышал очень плохие новости.

— Ару разбили наш флот, — сообщил мрачный, какой-то пришибленный Васанта. — Защитная сеть отогнала их крейсеры от планеты, но большая часть десантных средств прорвалась. Силы ПКО в столице ведут бой — сбито много челноков ару и по крайней мере один штурмовой транспорт — но они пробились под отражающий щит, прямо к Отклонению. Наши наземные войска уже сражаются с ними.

— Мы уйдем в город? — быстро спросил Сонна.

— Нет. Слишком поздно. Ару уже бомбят и обстреливают Станции, и, так как почти все Потерянные уже ушли, там вывели защиту на полную мощность — уравновесили поля с городским. Опоздавшие будут драться до конца, но шансов у них... — Васанта коротко обрисовал ситуацию.

Ару выбросили десант с трех сторон, полностью окружив территорию Стройки. На ней осталась лишь пара тысяч солдат и тысяч пять добровольцев. С оружием было не лучше — сорок самоходных зениток, восемьдесят БМП и десяток тяжелых орудий. Единственный, хотя и очень небольшой, шанс давала авиация — эскадрилья бомбардировщиков (каждый из которых нес восемь самонаводящихся ракет с гафниевыми боеголовками), восемь скиммеров-разведчиков и пять штурмовых платформ — каждая с батареей из 88 легких импульсных лазеров в брюхе.

— Мы тоже будем сражаться? — деловито спросил Малла. Он понимал, что шансов уцелеть у него нет — но шансы пустить захватчикам кровь были совсем неплохие.

Васанта отрицательно покачал головой.

— Ару бросят на Стройку не меньше сорока тысяч десантников. А у меня осталось только шесть легких скиммеров, дюжина зенитных лазеров и 54 добровольца с дисрапторами и плазмометами. И ещё — полторы сотни безоружных девчонок, которые решили ждать своих парней. Если мы будем сражаться, их тоже всех убьют. Мы все должны спрятаться. Если мы сделаем это быстро, у нас, возможно, ещё есть шанс выжить.

* * *

Взобавшись на ограждающий вал, Малла бросил последний взгляд на мир — и испуганно поежился: небо стало неестественно ярким, ядовитым, зеленовато-желтым, окрашивая землю множеством тревожных оттенков — лишь слабое отражение бушующего в космосе ядерного пожара. Туманные тучи быстро плыли, казалось, над самыми крышами, и это казалось ему очень странным, так как внизу царил мертвый штиль. В воздухе висело нездоровое тепло и какой-то животный запах, тяжелый и неприятный. Вдруг юноша заметил нечто странное — к устью клиновидного двора быстро ползли какие-то желто-серые пятнистые мешки. Они были не очень большие и, присмотревшись, Малла обнаружил, что каждый снабжен десятком коротких толстых щупалец. Это походило на сухопутных осьминогов. Твари ползли к ним с внушающей опасения проворностью и их было много — каждый миг появлялись всё новые.

— Что это? — спросил он стоявшего рядом Сонну.

— Ползуны. Ару сбросили контейнеры с боевыми зверями, и теперь нам всем придется плохо. Ползуны туповаты, но они здорово прыгают и могут забраться почти куда угодно. И они ядовитые. Смерть от их укуса быстрая, но весьма неприятная. Эй, вы, торопитесь! Уходим отсюда!

Уже спускаясь в зал, Малла бросил последний взгляд назад — и тут же пожалел об этом. Вслед за ползунами двигались черные, безликие фигуры, огромные — метра по два с половиной — и смутные, словно покрытые тонким слоем дыма. До ближайшей было минимум метров четыреста — но юношу обдало ощущением смертельной, неодолимой угрозы: ару бросили в бой лоферов.

Лишь когда они скатились вниз и Васанта тщательно запер массивную железную дверь, он немного расслабился. С ними от неё ушли часовые, и все тайат собрались в зале. Они торопливо, небольшими группками, исчезали в лифте. Васанта решил никого не оставлять в подвале, и Малла был согласен с ним.

— Что происходит? — тихо спросил он.

— Я ни с кем не могу связаться. Дикие помехи. Пара часовых исчезла — просто не пришла сюда, и я боюсь их искать.

Юноша оглянулся. Здесь осталось всего человек тридцать. Но сюда вели вентиляционные шахты, — хотя и слишком узкие для человека, — к тому же, он не знал, закрыли ли пропавшие часовые проходы с другой стороны здания...

Они торопливо отошли к толпе. Малла тревожно осматривался, подняв дисраптор. Поток ползунов окружал зал с беглецами, со всех сторон слышались тяжелые и мягкие шлепки, звон стекла, резкий, неприятный свист...

В переполненный лифт втиснулось ещё несколько человек, когда волна ползунов сразу из шести коридоров хлынула в помещение. Казалось, всё это происходит в бреду: в мерцающем, багровом свете угасающего костра метались странные пятнистые твари, шипели, свистели, бросались на людей. Юноша подстрелил одну в прыжке, но другим везло меньше. Его соседу ползун прыгнул на голову и сбил с ног, в один миг превратив сопротивление в конвульсии. Малла без рассуждений застрелил обоих — смерть от яда была слишком мучительной.

Бой длился всего несколько секунд и кровавый туман от дисрапторов — у этих гадин была красная кровь — скрыл почти ползала. К счастью, все здесь были вооружены, и ползунов на какое-то время удалось отогнать. Семь человек погибли. Остальные покинули залитое кровавой жижей помещение. Задыхаясь от висящей в воздухе чудовищной утробной вони, Малла последним нырнул в лифт, и тот немедленно поплыл вниз.

Когда они вышли, Васанта включил что-то на врезанном в гладкую стену распределительном щитке. Двери закрылись, лифт пошел вверх, возвращаясь к подвалу. Вслед за ним на гидравлических опорах поднялось бетонное дно лифтовой шахты — толстая квадратная плита — наглухо закупорив её.

— Здорово придумано, правда? — Сонна отступил, увлекая за собой юношу. — Никто не догадается, что под цокольным этажом этого здания что-то есть.

Бункер встретил их яркой, жужжащей лампами пустотой — почти все его обитатели уже убрались в город. Малла же бросился в душ — он весь был облит горячей, едкой кровью ползунов. Яростно и торопливо вымывшись, он обернул полотенце вокруг бедер и побежал обратно, едва не забыв оружие. Его примеру последовали многие. Теперь, мокрые и полуголые, они собрались у внутренних дверей шлюза. Даже если ару найдут бункер, позиция была очень выгодной для обороны — узкие проемы входа попадали под прицел нескольких десятков плазмометов. Малла сомневался, что ару станут тратить силы на штурм, бесполезный для захвата столицы.

К его удивлению, для обороны убежища даже не нужно было людей — вход защищала тяжелая лучевая пушка и пара автоматических бластеров. Кроме того, у Васанты была дюжина станковых лазеров — по назначению зенитных, но они могли стрелять по любой движущейся цели, в том числе и по пехоте ару. Их расставили так, чтобы прикрыть огнем все главные коридоры — предосторожность нелишняя, если ару смогут пробить крышу. Были и ещё сюрпризы — Сонна начал доставать из ящиков толстые белые диски и крепить их на стены, на внушительном расстоянии друг от друга. В центре каждого блестел темный круг. Малла узнал реагирующие на движение мины — они срабатывали только на живые существа и не взрывались от детонации. Тайат ставили их очень грамотно — сразу за дверями, чтобы их нельзя было заметить и расстрелять издали.

Отступая, они нырнули в коридор за складами. Дойдя до его конца, свернули в комнату с множеством вделанных в стены синих железных шкафов. Потолок здесь был низкий, пол из бетонных плит. Войдя внутрь, Васанта повернул переключатель на втором щитке. Толстые плиты белой эмалевой стали выдвинулись из стен, разделив бункер на отсеки. Затем он наглухо запер толстую стальную дверь, и, достав из-за пояса маленький приборчик, набрал код. Одна из плит поднялась на стальных опорах, открывая ведущую вниз длинную узкую лестницу. Это было нечто интересное — тайник, спрятанный в тайнике.

Они спустились метров на восемь, потом Малла услышал, как плита, опустившись, закупорила вход. Перед ними был ярко освещенный, низкий бетонный туннель. Он ветвился. Они свернули, спустились по второй длинной лестнице, повернули налево, потом направо. Здесь, в самом низу, было душно, пахло водой и сырой известью.

Миновав маленькую железную дверь, юноша попал в длинное узкое помещение, такое низкое, что не мог стоять здесь в полный рост. Его освещали всего несколько тусклых лампочек. Стены здесь оказались осклизлые и мокрые, воздух тяжелый, хотя из решеток в торцах комнаты иногда налетал ветерок. Здесь не было ничего, кроме двух сотен испуганных молодых людей. Они сидели прямо на полу, так тесно, что прижимались друг к другу. Малла устроился в самом углу, возле запертой двери, чувствуя тепло сидевшей рядом Дайны. Никто не говорил. Все молчали.

Времени здесь не было. Один тягучий, общий страх. В царившей здесь абсолютной тишине то и дело, неожиданно резко и пугающе, вздрагивал пол. Из темных проемов воздушки слышались странные шорохи. Малла каждый раз вздрагивал, сжимая дисраптор. Казалось, прошла уже целая вечность.

Что-то происходило. Что-то недоброе. Голова юноши стала тяжелой, в какие-то мгновения он совершенно переставал понимать, кто он и что с ним. Кажется, так же было перед падением Станции... но это не имело уже никакого значения.

* * *

Он очнулся сразу, от сотрясения пола и грома. Кажется, наверху, над ними, ару пробивались в бункер. Свет, как ни странно, ещё горел, хотя стал красноватым и тусклым. Помещение наполнилось стонами, вскриками — люди в нем извивались и корчились, издавая какие-то дикие звуки, словно в бреду. Многие тупо царапали и душили друг друга. Кое-где на телах уже блестела кровь. Малла попытался привести в себя хотя бы Дайну, но не смог — та не реагировала ни на окрики, ни даже на оплеухи, к которым он с отчаяния прибег.

— Нужно убираться отсюда, — прохрипел Сонна, судорожно хватаясь за плечо юноши. — Иначе мы тоже сойдем с ума. Ару уже в бункере... это от них исходит безумие...

— Тогда почему только мы не поддаемся ему?

— Я тоже марьют. Линия Х-7. Разведчик. Меня попросили присматривать за тобой.

— Присматривать? То есть, Охэйо... и Станция... ради меня?

— Не переоценивай себя. Я здесь ради жизней этих молодых идиотов. Охэйо хотел вывести их всех отсюда. Это дело для шоггот и гаубиц, но план обернулся катастрофой... Ох... да пошли же!

На Маллу вдруг словно навалилась огромная толща воды. Тупо осматриваясь налитыми кровью глазами, он заметил маленькую дверцу в дальнем торце комнаты, прямо над полом. Они начали медленно, перебираясь через стонущие тела, ползти к ней, хотя юноша уже плохо понимал, что делает, почему и зачем. Ему казалось, что он не должен оставлять остальных, но вот почему — он не смог бы теперь объяснить.

Дверца была клепаная, железная, толстая, но такая низкая, что в неё пришлось ползти на животе. Малла смутно понял, что оказался первым, и что совершенно не знает пути, но это его как-то не трогало. Отпихнув чьи-то вяло вцепившиеся в него руки, он нырнул в темноту.

Шагов через пять он наткнулся на стену, с трудом развернувшись в тесном проходе, поднялся на четвереньки, потом пополз вперед под низким, неровным сводом, задевая спиной и плечами влажные осыпавшиеся стены. Какая-то многоногая мерзость падала сверху, ползала по спине, пыталась взобраться на руки. Малла несколько раз отряхивался, и, крепко сжав зубы, полз дальше. Эта совершенно темная, пыльная нора с холодным сквозняком казалась ему бесконечной. Тяжело дыша, за ним полз Сонна, и юноша слышал, как его руки и ноги шуршат и цепляются за неровные стены и выбоины в полу.

Внезапно стало гораздо просторнее. Он смог выпрямиться во весь рост, поняв, что стоит на дне тесного бетонного колодца. Сзади доносился какой-то непонятный шум, но он не придал этому значения. Нащупав ржавые скобы, он полез наверх, почти сразу же наткнулся на монолитную крышу, замер, не понимая, что делать. Холодный воздух порывами налетал откуда-то сбоку. Сквозь толщу земли и бетона волнами накатывал прерывистый глухой гул и ступеньки под ногами вздрагивали.

Малла тупо топтался, пока Сонна не стащил его с лестницы и не втолкнул в другую нору, круто идущую вниз. Здесь пахло сыростью. Юноше пришлось лечь на бок, чтобы повернуть в узкой трубе, но, когда он это сделал, впереди забрезжил слабый свет. Судорожно хватая ртом тяжелый воздух, он пополз к нему. Ладони и колени утопали в скользком черном иле. Наконец, он выбрался в грязную бетонную комнату, освещенную тусклой лампой. Здесь было две ржавых стальных двери. Из-за одной, вогнутой внутрь, пробивались застывшие бетонные натеки, вторая распахнута и короткая лестница за ней вела в неподвижную, неожиданно прозрачную воду. Под её слоем виднелась ещё одна дверь, ведущая куда-то в темноту.

Юноша поднял кусок бетона и швырнул туда. По воде пошли ленивые круги. Зеленоватые разводы на стенах немного не доставали до лампы, показывая, что раньше вода стояла куда выше.

— Останемся здесь, — предложил он. — Дальше идти некуда.

— Там, впереди, ангар с маленькой подлодкой, — тихо ответил Сонна. — Ныряй. Останавливаться нельзя. За нами...

Малла, вздохнув, пошел вниз. Через шесть ступеней его нога коснулась воды, ещё через десять он погрузился до плеч. Вода была холодная и это, хотя бы отчасти, привело его в чувство. Он набрал побольше воздуха и, нырнув, сразу нащупал завал. Ему казалось, что тут невозможно проплыть. Он хотел повернуть назад, но чья-то рука потянула его вниз. Указывая дорогу, Сонна заставил его нырнуть глубже и ползти в узкую расщелину. Здесь можно было пробираться только лицом вверх, упираясь в обломки пальцами рук и ног. Через десять ударов сердца юношу начало трясти от холода. Грудь горела от нехватки воздуха — движение под водой поневоле было медленным. Шершавый бетон пола то и дело чиркал по голой спине. При мысли, что он ещё и глубоко под землей, юноша ощутил растущий панический страх. Двадцать ударов сердца, тридцать... Он наткнулся на завал из громадных бетонных глыб — недавно тут произошел взрыв, но пальцы его протянутых вверх рук не встретили опоры. Малла толкнулся ногами, вынырнул, судорожно хватая жгучий, тяжелый воздух. Потом быстро полез наверх, цепляясь за обдиравшие руки изломы, и буквально через три секунды выбрался из провала. Он не понимал, где оказался — темно-желтый, монохроматический свет физически ощутимо давил на глаза, не давая смотреть. Сонна вылез сразу за ним — и тут же разразился серией усталых, безнадежных ругательств.

Заставив-таки себя осмотреться, Малла понял, что они выбрались на самый берег озера, — прямо к ногам нескольких низкорослых черных фигур. Ару оставалось только поднять станнеры и выстрелить.

Серия почти одновременных, невыносимо ярких вспышек отправила его в лишенную мыслей темноту.

Глава 5.

Внизу, за гранью...

Йэннимурский Союз враждебен к чужакам не больше, чем организм к проникшим в него бактериям.

Из "Критики Союза" Келлихата Наммури.

Комментарий Наммилайны: "От организмов, дружественных к бактериям, обычно плохо пахнет".

Вайми встал слишком резко. На миг голова закружилась, и он едва не потерял равновесия. Юноша широко зевнул и старательно, до хруста, потянулся. Секунду он балансировал на пальцах босых ног, потом сел. Сейчас он изучал астрогацию. К его крайнему удивлению, каких-то общих координат во Вселенной не существовало. Только сеть опорных точек — объектов, искусственных и естественных, расстояния между которыми хорошо известны. Сочетание проведенных к ним векторов позволяло определить положение корабля. Точность зависела от объема расчетов и никто из симайа не увлекался астрогацией — это занятие свалили на компьютеры, недостаточно умные, чтобы проявлять лень.

Собственно, и ему это ничего бы не дало — управлять звездолетом вручную он всё равно бы не смог, — но, во-первых, он хотел знать свой новый мир так же, как и родные леса (понимая, впрочем, что надежда эта иллюзорна), а во-вторых, это занятие было достаточно сложным, чтобы отвлечь его от посторонних мыслей.

Случившееся пугало его. Даже не то, что и здесь он оказался непохож на остальных — это, как раз, ему очень нравилось — а воспоминания об этом потоке форм, хлынувшем из ниоткуда. В нем вдруг открылась бездна — бездна творящая, но ужасавшая не менее всякой другой бездны.

К счастью, симайа оказались достаточно тактичны, чтобы не приставать к нему с благодарностями (они всегда очень хорошо чувствовали его настроение), но вот молчать о случившемся они не стали. Вайми стал темой живейшего обсуждения в Йэннимурской Сети и узнал о себе очень много нового — в том числе и такого, о чем не подозревал. Обнаружив, что принадлежит к расе наммат, прославленной, помимо творческих способностей, билатеральной асимметрией, а именно, наличием одиннадцати ног, он грохнулся на спину и ржал, наверно, с минуту. Он уже знал, что далеко не всё в Сети стоит воспринимать всерьез, но это сообщение, а также общий тон обсуждения несколько развеяли его мрачные мысли.

Ремонт "Тайны" был завершен всего за сутки — довольно много, если учесть помощь присланной из Ана-Йэ мобильной верфи и двух кораблей-фабрик — сейчас они все парили перед ним на экране. Мобильная верфь впечатляла — её полый, состоящий из восьми параллельных сегментов цилиндр был больше тридцати миль в длину и шестнадцати миль в диаметре. Она весила сорок пять триллионов тонн и её экипаж составляло 960 тысяч симайа — мастеров корабельного дела. Они просто разделили "Тайну" на отсеки, извлекли все поврежденные секции и вставили новые, изготовленные на месте с помощью кораблей-фабрик — таких же, как и все прочие собратья "Тайны", но в полтора раза тяжелее и с приемными воронками атомных инценераторов на переднем торце. Каждый из этих уникальных кораблей нес на борту полный набор известного симайа производственного оборудования и мог изготавливать буквально всё, что угодно — включая и новые корабли-фабрики, способные к саморемонту и обновлению своей внутренней структуры в гораздо большей степени, чем любые другие корабли. Каждый из них, по сути, заключал в себе всю цивилизацию Йэннимура и мог бы восстановить её полностью, даже после полного уничтожения, — хотя времени это, разумеется, заняло бы очень и очень много. На весь Йэннимур приходилось всего восемь тысяч кораблей-фабрик: именно они приводили миры иных рас к йэннимурским техническим стандартам, а также чинили корабли-миры при действительно серьёзных авариях. Сами корабли-фабрики, как и все прочие корабли Йэннимура, строились на верфях Ана-Йэ и других не-планет.

Последняя проверка показала полную исправность всех систем "Тайны". Так как работы здесь у неё больше не было, надлежало отправиться в какое-то иное место — в Йэннимурском Союзе не бездельничал никто. Не потому, что это запрещалось — Вайми сам попробовал, и обнаружил, что это невыносимо скучно.

Наммилайна появилась на экране неожиданно — за миг до того, как юноша сам вызвал её.

— Заправка закончена, — бесстрастно сообщила она. Вайми уже знал, что на каждый корабль-мир Йэннимура приходилось по 5-7 автоматических танкеров-крейсеров. — Мы начинаем зарядку накопителей и вскоре войдем в не-пространственный прыжок.

— Куда мы направляемся?

— Пока ещё трудно сказать. Столкновение с Харой не было безрезультатным. Мы смогли получить любопытнейшую информацию: 8034 лет назад, в миг Йалис-Йэ, когда во Вселенной не существовало причин и следствий, две тысячи сознаний были вырваны из неё. Но не потеряны, а необъяснимым для нас образом отброшены на самую границу зоны хаоса и, по-видимому, остались там. Вообще, Хара была удивительным объектом. Её сознания могли жить в двух существах одновременно: одно в ней, второе где угодно, даже на другом краю Вселенной. Связь их поддерживалась примерно так же, как мы поддерживаем сейчас связь с Сетью.

— Квантовые функции?

— Да. Зачем это нужно, мы понять не сможем: той Реальности уже не существует. Важно то, что в момент Йалис-Йэ произошла метаморфоза: эти, оторванные от Хары сознания стали... скажем, плавающими. Не привязанными к физической оболочке, но мыслящими и подвижными. Как потерянные души.

— Как же это стало известно?

— Между ними и Харой, вплоть до момента её гибели, сохранялась теневая связь — скорее ощущение, чем передача реальной информации, но мы смогли получить вектор: направление и расстояние. Более двух миллиардов световых лет. "Тайна" может покрыть в прыжке и больше, но проблема в том, что это место ЗА пределами Йэннимурского Объема, вне нашей Реальности. Это Объем сверхрасы Энтилан. Конечно, контроль границ в космосе — вещь чисто условная. Едва ли мы там кого-то из них встретим, но там ИХ Реальность — не хуже и не лучше нашей, но по-другому устроенная. Она не опасна для нас, и "Тайна" может поддерживать вокруг себя щит Йалис, но ты...

— Вы хотите, чтобы я перешел на другой корабль?

— Да. Нельзя сказать, что риск значителен, но два года назад мы потеряли в объеме Энтилан Наблюдатель. Он просто вошел в не-переход... и исчез. "Тайна" защищена куда лучше, — но, если Энтилан вмешаются, это ничего не будет значить. Если мы можем сохранить что-то, что можем потерять, мы это делаем.

— И я смогу полететь к Лине?

— Нет. Танкеры возвратятся к базе заправки. Ты останешься там и, через полгода...

— Тогда я останусь здесь.

— Смысл? Восемьсот тысяч симайа сейчас покидают корабль. Это не трусость, это знание.

— Я не боюсь. Мне интересно. Вы же не будете меня заставлять?..

Наммилайна рассмеялась.

— Нет.

* * *

Она сама пришла к нему, когда Вайми наблюдал довольно интересное явление — пол под ногами дрожал, изображение прыгало и мерцало. Криогенные поля так выросли, что "Тайна" совершенно потерялась в них, и сияли, словно настоящее солнце.

— Что это? — любуясь их светом, спросил он.

— Корабль готовится к не-переходу, — ответила Наммилайна. — Мы заряжаем накопители. Осталось пять минут. К этому времени ты должен быть в стазисе.

Вайми улыбнулся.

— Я не хочу. Я должен почувствовать, как это происходит.

— Ты ничего не почувствуешь. Не-переход происходит быстрее, чем свет успевает пересечь поперечник протона. Но он не может быть абсолютно точным. Какая-то часть электронов твоего тела сдвинется с места. Это ощущение сравнимо с ударом тока очень высокого напряжения. И это очень мучительно. Думаешь, мне будет приятно смотреть на твои страдания?

Вайми пожал плечами.

— Не смотри.

— Я не могу тебя оставить. И я могу в очень значительной степени сократить их. Но именно сократить, а не облегчить. Поверь мне, я предпочла бы обойтись без этого. Больше всего мне неприятно смотреть на мучения, — особенно мучения таких, как ты.

— Таких красивых?

— Да. Я понимаю, что тебе интересно, но вы все, мальчишки, сумасшедшие. Почему-то считаете, что должны выносить боль. Может, она тебе нравится?

— Я не боюсь страданий, но и не люблю их. Я их ненавижу.

Наммилайна рассмеялась.

— В этом ты не одинок. Так же считаем и все мы. Страдание — не грех и не учитель. Оно — враг, и мы должны его уничтожить. Ладно, попробуй. Но, уверяю тебя, второй раз ты пробовать не захочешь.

* * *

Они сидели вдвоем в комнате Вайми, покоясь в колыбелях силовых полей. Наммилайна держала юношу за руку, и он был благодарен ей — он всё же сильно волновался.

Узкая зеленая полоса внизу экрана медленно сокращалась — время ожидания истекало. Когда она превратилась в тонкую вертикальную линию, Вайми невольно задержал дыхание, — но это не могло подготовить его к тому, что случится.

Это был СВЕТ. Сине-белый, ослепительно, бесконечно яркий. Он бесшумно заполнил Вайми, и на какой-то миг юноша просто исчез, потерялся в нем. И только потом пришла боль. Вайми выгнулся и завопил, но даже не заметил этого. Прежде он много раз был ранен, но та боль не шла ни в какое сравнение с НАСТОЯЩЕЙ. Он не мог дышать, сердце остановилось. Вайми чувствовал, что умирает, но это было хорошо: такого он не мог вынести...

Что-то холодное коснулось его, скользя по обнаженной груди, даря невыразимое наслаждение — чувство, что боль отступает, но медленно: она то почти исчезала, то наваливалась вновь, заставляя его вскрикивать. Наконец, Вайми понял, что плачет в объятиях Наммилайны, как ребенок, но он был уже слишком измучен, чтобы испытывать ещё и стыд.

* * *

Какое-то время он был, словно мертвый — в нем не осталось никаких сил, он просто не мог пошевелиться. Потом, яростно подгоняя себя, Вайми высвободился из её рук и приподнялся. Руки, на которые он опирался, подрагивали. Наконец, он сел, скрестив босые ноги и хмуро глядя на неё.

— Извини, — наконец сказал он.

— За что?

Вайми опустил голову.

— Я оказался такой... такой тряпкой... я не плакал с тех пор, как мне исполнилось семь лет!

— Я предупреждала тебя. Тебе это не выдержать. И никому из вас. Есть вещи, которые ты можешь делать, есть — которые нет. Ты же не страдаешь оттого, что не можешь жить без еды?

Вайми хмуро взглянул на неё.

— Я не мог терпеть такой боли. Я был готов на всё, чтобы от неё избавиться. Даже...

— Вайми, ты сильный юноша, — но, если пытать тебя достаточно умело и долго, ты предашь ВСЁ. Я полагаю, ты должен это знать.

Вайми вдруг смущенно рассмеялся.

— Теперь я знаю. И что мне делать с этим знанием?

— Не попадаться. Или... если не будет выхода...

— Выбрать короткий путь. Собственно, даже там, в племени, я бы поступил так же, если... интересно, можно ли сделать такое же наслаждением?

Наммилайна улыбнулась.

— Можно. Это гораздо быстрее и проще. Но с тобой вряд ли получилось бы: ты можешь принять какое угодно наслаждение — и тебе всё равно будет мало.

На сей раз они рассмеялись вместе.

* * *

Окончательно придя в себя, он осмотрелся. На экране была та же стылая звездная пыль — конечно, расположенная иначе, но на этом все различия кончались.

— Вселенная очень однообразна, Вайми, — тихо сказала Наммилайна. Она стояла сразу за его плечом. — Звезды, планеты, даже животные везде одни и те же. Разнообразен лишь разум. Только он.

— Где мы?

— У цели. Знаешь, с такого расстояния трудно попасть даже в намеченную галактику, однако, мы попали, хотя и на окраину: до ближайшей звезды восемнадцать световых лет.

— И что дальше?

— Мы прыгнем второй раз — к этой звезде — и заправимся. При всем её совершенстве, "Тайна" не может совершать больше двух прыжков подряд. Нам очень повезло — судя по радиоизлучению, у звезды есть разумная жизнь. Мы поймали передачи ещё от нескольких соседних звезд и все они схожи. Здесь явно живет сверхраса — народ, способный к межзвездным перелетам.

— Но не Энтилан?

— Нет. Похоже, что они совсем недавно научились строить звездолеты. Ничего больше пока сказать нельзя. Нельзя расшифровать совершенно чужой язык, не имея под рукой предметов, которые он описывает. Едва ли это имеет отношение к цели наших поисков, но новая сверхраса — большая редкость и мы должны исследовать её. Второй прыжок будет через полчаса. Надеюсь, теперь ты не будешь возражать против стазиса?..

* * *

В стазисе Вайми не заметил прыжка, потом он тоже ничего не почувствовал — расстояние было несравненно меньше, а следовательно и расхождение. Для него не-переход стал лишь мгновением темноты. Лишь теперь он начал понимать, каким же чудом были подаренные ему минны.

Сейчас прицел оказался даже слишком точным — они вышли почти в центр системы, на расстоянии всего трехсот миллионов миль от её солнца. Здесь было шесть планет, вторая из них — с кислородной атмосферой. Но Наммилайну гораздо больше интересовала четвертая — небольшой газовый гигант, где "Тайна" легко могла добыть необходимую массу. Он был сравнительно близко — не более ста миллионов миль.

— У нас осталась только одна шестнадцатая часть нашего запаса, — пояснила она. — Сейчас мы не можем даже войти в не-пространство, и нам нужно не меньше сорока часов, чтобы достичь этого мира. Можно быстрее, но в таком месте не стоит рисковать остатками топлива. И так мы пойдем с ускорением вдвое больше нормального.

— А вторая планета?

— Там что-то явно не в порядке. В атмосфере есть следы ядерной войны. Судя по ионизации, взорвано не менее тысячи мегатонн. Там, собственно, нет никакой разумной жизни — по крайней мере, нет никаких её следов. Зато по всей системе — множество обитаемых станций. Сейчас они уже не пользуются радиоволнами, а, как и мы, используют тождественно-идентичные квантовые системы. Перехватить эту связь невозможно. Мы не знаем даже, с кем имеем дело. Пока.

— Они знают о нас?

— Разумеется. Отдача при нашем не-переходе была такой силы, что её ощутили все обитатели системы. И, поверь мне, это были неприятные ощущения. Слабее твоих, но похожие.

— Как же они будут на это реагировать?

— Вайми, я не знаю.

* * *

Реакция чужаков оказалась очень быстрой. Не прошло и минуты, как вокруг "Тайны", одна за другой, засверкали короткие вспышки. Вайми был уже достаточно обучен, чтобы понять — на самом деле там не было ничего, что мог бы заметить глаз. Изображение синтезировалось из десятка получаемых принципиально разными способами, и имело весьма отдаленное отношение к видимой, весьма невзрачной, реальности.

Кораблей чужаков было много, не меньше нескольких сотен. Они появлялись словно бы ниоткуда и очень близко от "Тайны" — в каких-то сотнях тысяч миль. Ситуация уже становилась опасной. Большие телескопы звездолета сделали пришельцев видимыми и Вайми удивленно рассматривал странные, похожие на восьмикрылые цилиндры конструкции, словно бы отлитые из черного стекла. Не очень большие — около мили в длину — они выглядели бездушно и угрожающе.

— Они не пользуются не-пространством, — тревожно сообщила Наммилайна. — Наши гиперсканеры не фиксируют никакой отдачи. Это Йалис, конечно, но странный. Нам нужно время, чтобы разобраться. Надеюсь, нам удастся избежать столкновения.

Вайми сомневался в этом.

Ожидание оказалось весьма долгим. Чужие корабли сближались с ними и перестраивались, образуя вокруг "Тайны" две сферы, вложенные одна в другую. Одновременно в обе стороны летел поток телесигналов. Они пытались если не понять, то хотя бы увидеть друг друга.

Сверхкомпьютеры "Тайны" быстро справились с расшифровкой и на экране появилось изображение. Наммилайна рывком отвернулась и фыркнула от отвращения.

* * *

Вайми удивленно посмотрел на неё. Сам он не видел тут ничего особенно ужасного — небольшой, ярко освещенный зал с какими-то пультами. Не было, правда, никакой отделки, никаких украшений, ничего, способного облагородить его вид, но это он вполне мог стерпеть. В больших креслах тонуло около дюжины забавных тварей с полукруглыми, как ручки у кувшинов, ушами — похожих на подростков, напяливших тесно облегавшие комбинезоны с масками, покрытыми короткой, блестящей коричневой шерстью. Очертания лиц и глаза у них были отчасти обезъяньими, поверх меха — черные, с серебряной отделкой, мундирчики и многогранные черные каски.

— Это ару, — пояснила Наммилайна, несколько успокоившись. — Наш второй, после Мроо, враг. Не столь опасный, но куда более мерзкий. Мы сражались с ними во время Войны Темноты и считали, что они все погибли во время Йалис-Йэ. Что ж, мы ошибались.

— Они нападут на нас?

— Теоретически, уже должны напасть. Они ненавидят нас, Золотой Народ, как мало что другое. Но со времени последней стычки прошло восемь тысяч лет. Впрочем, эти твари почти никогда не атакуют прямо. Ну-ка, посмотрим...

Наммилайна не двинулась, но пустота пространства ожила, наполнилась прозрачными цветами. В бесконечно глубоком океане едва заметной фиолетовой дымки — реальности Энтилан — светился такой же тусклый золотистый пузырь с "Тайной" в центре: она спряталась в созданном ей облаке йэннимурской Реальности. На его границе тлело смертельно-белое, мертвенное сияние аннигиляции — две Реальности сталкивались и горели друг в друге, превращаясь в хаос.

Вдруг на носовых шпилях кораблей ару зажглись маленькие злые солнца и через миг от них потянулись бритвенно-острые лучи — условные, так как свет, разумеется, невидим в пустоте. Щиты "Тайны" были уже подняты и, ударив в них, лучи расплылись во что-то, похожее на очень яркое полярное сияние. Защита устояла, но, к удивлению Вайми, лазерные орудия их корабля — он не сомневался, что они сметут этот осиный рой в одно мгновение — молчали. Он удивленно посмотрел на Наммилайну. Она молча показала на вращавшиеся кольца носовых платформ — очевидный признак, что крейсеры ару несут живой экипаж.

— У нас нет нужды их убивать, — спокойно пояснила она. — Они должны понять, что борьба против нас бесполезна.

Вайми это показалось глупым, но он смолчал. Через минуту его даже начала забавлять бессильная ярость ару. Восемь слоев силового щита рассеивали их лучи, но у них нашлось и другое оружие. Несмотря на яростное полыхание, Вайми заметил, как от их крейсеров отделились длинные цилиндры ракет, устремившись к ним с неожиданной скоростью. Размеры их пугали, и оставалось лишь гадать, чем они начинены.

На сей раз орудия "Тайны" всё же открыли огонь, но их было только восемь — на углах второго и пятого уступов — и большая часть ракет прорвалась. Щиты "Тайны" росли, отдаляясь от неё, чтобы смягчить удар.

— Держись! — Наммилайна поднялась в воздух, поймав Вайми за руку. Он крепко сжал её.

Яростный, не условный свет полыхнул на экране. Потом свет погас, и стены, как живые, набросились на пару, безжалостно и внезапно атакуя их со всех сторон.

* * *

Это заняло какие-то секунды, но они показались Вайми очень долгими. Когда вновь вспыхнул свет, он ещё какое-то время не мог опомниться. На языке был вкус крови — он как-то ухитрился съездить себе запястьем по губам. В голове у юноши гудело и зрение, почему-то, упорно не желало фокусироваться. Наконец, он понял, что плавает вверх ногами и перевернулся. Экран погас. На его месте мерцала туманная белая муть.

— Что случилось? — спросил он, стараясь, чтобы голос не звучал испуганно. В прошлый раз после этого...

— Лучевой удар, — Наммилайна пожала плечами. — Наши телескопы, радары и пушки просто расплавились, двигатели вышли из строя, — казалось, это совсем не волнует её.

— И?..

— Мы сомкнули броню. Минут через пять всё будет в порядке. Клетка восстанавливает утраченные органеллы за секунды, но устройство "Тайны" более сложно. Мы несколько переоценили свои силы. Каждая из этих ракет несла пятьдесят гигатонн термоядерной дряни. Одна такая штуковина может уничтожить биосферу на целой планете. К счастью, большая часть ракет испарилась, когда начали взрываться первые. У ару вышла из строя пятая часть кораблей — многие просто сгорели в потоке отраженной нашими щитами энергии. Теперь они начинают понимать, что страдают лишь от собственной злобы.

— Мы можем наблюдать за ними?

— Разумеется.

Экран вновь протаял. Теперь изображение давали только гиперсканеры — невообразимо сложные устройства, свет для которых заменяли изменения Реальности. "Тайна" стала золотым солнцем, окутанным пышной, туманной короной, корабли ару — злыми фиолетовыми огнями. Лиловые молнии били от них одна за другой — и растворялись бесследно в ослепительном белом полыхании, не долетая до цели.

— Теперь они используют Йалис, — пояснила Наммилайна. — Раз за разом пробуют одно и то же. Но даже их совокупная мощность меньше, а их установки Эвергет классом ниже нашей, так что нам вообще ничего не грозит. Мы можем смести их мгновенно в любом количестве. Что ж, этого следовало ожидать. Некоторые расы предназначены для различных вещей, и тут они залезли в нашу область — но очень недалеко.

Ару быстро поняли бессмысленность атак. Их корабли — их оставалось ещё более пятисот — отступили, и на освободившемся месте точно так же, ниоткуда, появилось нечто колоссальное — звездообразная шестнадцатилучевая призма диаметром в десять и длиной в двадцать пять миль. Её масса, судя по данным грависканеров, достигала сорока триллионов тонн, а мощность пока нельзя было даже представить. Впереди острые ребра призмы были косо срезаны внутрь и между ними пылало ослепительное пламя.

Всё дальнейшее произошло очень быстро, — возможно, лишь в одно мгновение, — но для Вайми время исчезло вообще. Сверхкомпьютеры "Тайны" работали стремительно — и успели опознать странный объект как вакуум-ударный генератор. До сих пор их применяли лишь Инсаана — это значило, что он, Вайми, умрет, даже не успев это осознать. И все симайа на борту умрут вместе с ним, пав жертвой недооценки врага — не первые и наверняка не последние. "Тайна" просто не могла отразить такую атаку. Чтобы поразить чудовище, судя по данным гиперсканеров, нужно было соединить в атакующий кластер три или даже пять её собратьев. Вайми уже почти видел вал искаженного пространства, который должен был выбросить их всех в небытие, когда сквозь комнату словно прошел ветер — он не ощущался кожей, но пронизывал стены и тело юноши. Пол под ним завибрировал, со всех сторон донесся слабый, замирающий звон. Золотое сияние возникло везде вокруг них, и корабли ару беспомощно повисли в нем, словно мухи в янтаре, пойманные чужой Реальностью.

* * *

— Что это было? — спросил Вайми после довольно продолжительного молчания. Он всё ещё не мог проверить в то, что жив, и по его телу тоже пробегала быстрая, замирающая дрожь.

— Кунха, — наконец ответила Наммилайна. Она тоже казалась потрясенной. — Нам оставалось лишь просить о помощи. И... нам ответили. Знаешь, машины Кунха — те, что формируют Реальность во всем нашем Объеме, — не подчиняются нам. Мы просто муравьи в сравнении с ними. Они делают то, что сами считают нужным, и иногда выполняют наши просьбы, иногда нет. Даже когда мы просим о спасении наших жизней. Равновесие Кунха — сверхсложная вещь, и далеко не всегда мы понимаем его...

— Что же случилось сейчас?

— Мы находились у границы нашей Реальности, относительно очень близко. Как ты уже знаешь, она не представляет собой ровной плоскости. Скорее, её можно уподобить пене или границе между воздухом и водой в сильный шторм. Сейчас волна йэннимурской Реальности захлестнула нас — и она поднимается ещё и сейчас. Я думаю, что вся эта галактика будет затоплена.

— И что изменится от этого?

— На уровне твоих ощущений — ничего. Мы, симайа, сможем воскрешать тех, кто умер в нашей Реальности — если у нас будет хотя бы частица его тела. Ару не смогут летать между звезд и пользоваться своим Йалис-оружием.

— Кажется, это хорошо. Но я не чувствую, что ты довольна.

— Мы здесь не ради ару, юноша. Мы здесь для того, чтобы найти всё, что осталось от Хары, найти эти плавающие сознания, чтобы понять, как создать души. Быть может, сейчас мы убили их всех.

* * *

Наммилайна как-то говорила ему, что победа — это только начало войны, и теперь Вайми понял, что она права. Их победа действительно стала началом — началом огромной работы. Прежде всего, следовало снабдить все колонии и жилые станции ару йэннимурскими энергоустановками и сделать это прежде, чем их обитатели вымрут от холода и нехватки кислорода. Следовало также собрать экипажи всех бывших межзвездных кораблей и переселить их в эти жилые станции. Это было опасное занятие — не раз и не два ару подпускали разведчики "Тайны" к своим кораблям, а потом просто взрывали их. Иногда, проникнув на борт, симайа находили там только перемешанный с останками тел искореженный металл. Они работали непрерывно, не покладая рук, в темпе, который казался Вайми невероятным. В конце концов, он спросил Наммилайну, удивленный такой заботой о враге — уж не предательство ли это?

Она рассмеялась в ответ на его предположение.

— Большинство ару ведет себя вполне разумно. Они, как и все мы, хотят жить. А до нашего появления здесь жили они скверно: у них элементарно не хватало еды, не говоря уж о других вещах. Что ж, мы дадим им всё это — и даже больше, чем они могут пожелать. Здесь уже восемь кораблей-фабрик и пятнадцать йэнн — кораблей-миров. В основном, это Ллаис, как и мы, но есть и две Лаан. Поверь мне — они знают свое дело.

— Но...

— Вайми, ты должен был заметить, что мы используем их боевые корабли как сырье для создания нашей автоматической промышленности — и она будет подчиняться нам, не им. Мы уничтожаем любое их оружие, какое в состоянии найти. И их цивилизация вовсе не была монолитом. В очень многих местах мы находили только останки их правителей — растерзанных своими подданными. Ару очень жестоки — прежде всего, к себе. Я не буду говорить тебе, что они делали с теми из своих, кого считали предателями...

— Но — зачем? Зачем нам тратить на них все силы?

— Чтобы создать автоматические системы жизнеобеспечения, нам нужно не так уж много времени. Потом мы улетим, пойдем дальше. Конечно, какая-то часть симайа останется здесь — в качестве их пастухов. У этих бедных тварей культ силы — и кое-кто из них не прочь считать неуязвимых и бессмертных симайа богами.

— И вы будете этим пользоваться?

— Почему нет? Ты бы видел, какими глазами смотрят их дети на нашу культуру! Твари за один день становятся людьми. Ару — очень цепкий и живучий народ, и было бы полезно иметь их на своей стороне. Конечно, никто из них не станет симайа, по крайней мере в обозримом будущем — никто из нас не страдает размягчением мозга — но союзников никогда не бывает слишком много.

* * *

Разумеется, симайа занимались не только благотворительностью. Вайми не подпускали к их работе — хотя он очень рвался им помогать — но кое-что он всё же смог выяснить. Например, язык ару симайа узнали очень простым способом, а именно с помощью психического вскрытия. Ничего особенно жуткого, в этом, впрочем, не было — симайа могли включать чужое, меньшее сознание в свое и пользоваться его памятью, как своей собственной. Попутно они могли изменять его в любом желаемом направлении. Считалось, что это безвредно.

Точно так же изучались и корабли ару — перед тем, как пойти в пищу производившим для них блага кораблям-фабрикам. Сверхкомпьютеры "Тайны" легко справлялись с компьютерами ару — с теми, которые те не успели уничтожить — и информация текла непрерывным потоком. Это не казалось Вайми вполне чистым, и порой он думал, что куда честнее было бы просто убить их всех.

Но теперь и эта мысль казалась ему странной.

* * *

Больше всего сейчас его интересовал Йалис, — те изменения Реальности, к которым он так неожиданно оказался причастен. В них — на первый взгляд — не было ничего непонятного. Все законы Вселенной определяло соотношение физических постоянных — а оно, в свою очередь, зависело от соотношения двенадцати разновидностей квантов скалярных полей — промежуточных векторных бозонов или лептокварков, потому что они сочетали в себе признаки двух этих классов частиц. С помощью сверхмощных ускорителей их, как и все прочие частицы, можно было получать искусственно, как и бозоны Хиггса. Они наделяли материю массой и прочими физическими характеристиками — а их античастицы лишали её их. Любой материальный предмет, подхваченный их потоком, превращался в облако квантовых функций, способное перемещаться с бесконечной скоростью — и, выходя из него, вновь обретал плоть. На этом и основывалась технология межзвездных перелетов. Однако несравненно проще было пересылать через не-пространство потоки энергии и элементарных частиц, что служило превосходным оружием. Ядра межзвездных кораблей — установки Эвергет — были, по сути, машинами для изменения изотропического спина. Они могли производить любые элементарные частицы — в том числе, и лептокварки — а потом выбрасывать их в нужную область пространства при помощи не-пространственного привода. Это изменяло в ней уровни скалярных полей — и, соответственно, соотношение физических постоянных. Глубина изменения зависела от уровня приложенной энергии. Для не-пространственных полетов требовалось 18 единиц реконструктивной работы (ЕРР), для устойчивого (не требующего постоянного притока энергии) изменения физической реальности — 24 ЕРР. Глубина изменения в 48 ЕРР позволяла вводить совершенно новые частицы и взаимодействия, но при этой энергии лептокварки "срывались" с вмещающей плоскости и уходили в объемлющее пространство. В нем — теоретически — можно было достичь любой глубины изменения — до 1024 ЕРР.

Овладев Йалис, симайа решили изменить Реальность так, чтобы смерть разумных существ в ней стала физически невозможной. Они нашли всего два устойчивых состояния, соответствующих этому условию: Живая Тьма, Миди-Мроо, и Радужное Многообразие, Йэлти-Йэ. Миди-Мроо — несложная модификация физической реальности Мроо, — не требовала больших затрат энергии, но принципиально иной тип восприятия в ней и возможность вмешательства в неё Мроо и других сверхрас, освоивших её гораздо раньше, охлаждали пыл симайа. Йэлти-Йэ, восьмислойная Реальность, устраивала их во всем — её слои с разными свойствами и легко доступные для взаимных переходов, предназначались — каждый отдельно — для общения, для творчества, для детей, Первой формы, и других занятий. Но она требовала изменения физики на уровне 48 ЕРР и была в принципе неосуществима в этой Вселенной. Построить её можно было лишь в мироздании с подходящими начальными условиями. Недавно такая Вселенная была найдена и с помощью Нэйрист Файау между ней и пространством Йэннимура был построен Туннель Дополнительности. Однако объем необходимых работ здесь был невообразимо велик — пока к ним даже не приступали.

Мысль об улучшении существующей Реальности, — а тем более о создании совершенно новой, необычайно увлекла Вайми. Он решил как можно быстрее изучить теорию Йалис, но не смог даже подступиться к ней. Для этого требовалось выучить прежде метаматематику, а в ней он ровно ничего не понимал — пока, по крайней мере. Даже описания возможных и существующих Реальностей он усваивал по кускам — правда, по иной причине. Вещи, интересные ему, надлежало продумать и пофантазировать на эту тему, — а это лучше всего получалось, когда Вайми бешено носился по коридорам корабля. Так что даже самое увлекавшее его занятие давалось ему лишь короткими обрывками — в течение которых ему удавалось сидеть более-менее спокойно.

В общем, если смотреть на порядок вещей объективно, Вайми должен был быть счастлив по самые уши. Однако на деле всё было ровно наоборот. Вечерами он лежал на полу, на удивительно мягкой, прохладной постели, на животе, положив голову на запястья скрещенных рук и глядя на парившие в мультипланаре звезды — изображение столь совершенное, что он, казалось, смотрел прямо в пустоту, лежа на краю бесконечно высокого обрыва, и его сердце тихонько замирало при этой мысли. Волны свежего, прохладного воздуха мягко, невесомо скользили по нагому телу — от локтей до пальцев босых ног. Сам Вайми искренне желал заснуть — он жмурился и широко зевал — но вот его тело совсем этого не хотело, бездумно требуя ласк, прикосновений, любви...

Это было уже наваждение: днем, когда он чем-то постоянно занимался, тоска по Лине совсем не касалась его, но ночью воспоминания наваливались с новой силой, лишая его покоя. Он лежал один в своей комнате, не в силах уснуть, ворочался с бока на бок, сворачивался, вытягивался, потягивался — не помогало ничего. Будь дело лишь в желании, он бы нашел способ с ним справиться, — но он уже слишком долго был один и одиночество его замучило. Вайми привык заниматься любовью всякий раз, когда у него возникала такая мысль, и его сильное тело настойчиво требовало пары. Юноша старался очистить свой ум от низменных чувств, но напрасно. Казалось бы, он имел всё, что нужно для борьбы с греховной стра­стью — знание приемов физкультуры и сколько угодно холодной воды. Часы напролет он, весь мокрый от пота, приседал, сцепив руки на затылке и балансируя на подушеч­ках босых ног, широко расставив руки и ноги, отжимался до тех пор, пока измученные мускулы не отказывались подчиняться, стоял под со­вершенно ледяным душем, пока совсем не коченел — и в конце концов томление достигло такой силы, что вызывало уже страх. Невыносимо хотелось, чтобы рядом был хоть кто-нибудь.

Измученный Вайми побрел к экрану и вызвал Наммилайну, не вполне понимая, чего хочет у неё попросить. Они обменялись несколькими бессвязными фразами, но Наммилайна, как всегда, очень хорошо поняла его чувства. Она жила совсем рядом и пришла быстро — в облике Лины. Его Лины. Юноша понимал, что это обман и что он должен до смерти обидеться... Только он уже понял, что не сможет долго быть отдельным — ему нужна была пара, и он выбрал её. Он весь прижался к ней, зарылся лицом в её волосы, а его руки скользили по изгибу её гладкой спины, спускаясь всё ниже и ниже...

На сей раз не было ничего необычного, ничего потрясающего. Всё так же, как бывало до этого сотни, тысячи раз, — но именно этого Вайми и хотел. Быть с Линой — просто чувствовать её рядом — было таким наслаждением, что ни о чем больше он не думал. Он помнил, конечно, что это Наммилайна, и лишь поэтому не дошел до счастливых слез — но всё равно, ему было очень хорошо. Он никак не мог оторваться от неё, и это всё длилось, и длилось, и длилось... пока юноша, наконец, не замер, совершенно измученный, с ноющими мышцами и ободранной в кровь спиной, но при том — невообразимо счастливый.

* * *

Потом Вайми задремал, но спал недолго — когда проснулся, ему по-прежнему было очень хорошо. Наммилайна была рядом с ним, он всей кожей чувствовал её горячее тело, вновь зарывшись лицом в её волосы. Хотелось не двигаясь лежать так целую вечность. Однако желание в нем угасло ещё не вполне. Ему хотелось быть одновременно со всеми красивыми девушками — сколько их ни есть на свете — и Вайми вдруг тихо рассмеялся при этой мысли.

— В чем дело? — спросила Наммилайна.

— Ни в чем. Я просто веду себя как положено юноше моего возраста — мучаюсь всякой чушью.

— Это не чушь. Это одна из частей твоей сущности — такая же важная, как и все остальные. Желание распространиться, заполнить собой мир свойственно любой живой твари. Мы все стремимся продолжить свой род, свое племя, — хотя зачем это, если вся наша Вселенная однажды исчезнет?

— Чтобы создавать новые удовольствия и испытывать их, чтобы создавать новые...

— Вайми, не говори глупостей. Спи.

— Я не хочу.

— Выносливый юноша. Чего же ты хочешь?

— В данный момент? Прошло уже десять дней после боя. Я хочу знать, что показали анализы трофеев.

— Очень много, Вайми, но ничего приятного.

— Я хочу знать, раз я один из вас.

— Хорошо. Мы смогли выяснить, что плавающие сознания Хары действительно осели здесь, в этой галактике, и даже в этом её районе. Они нашли здесь расу диких людей, цивилизовали её и населили ей восемьсот планет.

— В чем же тогда неприятность?

— В ару. Они не потомки тех ару, что известны нам — те и в самом деле все погибли. Они возникли здесь, в этой системе — она называется Каламия — после аварии установки Эвергет. Йалис часто дарит нам такие сюрпризы, но возникновение двух схожих рас на разных планетах невозможно — если это не обусловлено самими законами мироздания.

— И?..

— Как ты уже знаешь, законы нашей Вселенной неотвратимо ведут к тому, что в ней возникают планеты и звезды. А на планетах — люди. Нечасто, в одном из ста или даже из тысячи случаев зарождения разумной жизни вообще — но везде. И формы этой жизни обычно более или менее человекообразны — как вот мы, например. Законы природы созданы таким образом, что порождают людей, как и зачем — не нам судить. Но ару — это ухудшенный вариант людей, Вайми. Они выведены в одной из не-планет — Линзе — расой Опустошителей, специально, чтобы вносить раздоры везде, где только можно. По сути, они просто биологическое оружие. Если ИХ возникновение тоже обусловлено законами природы, то эти законы искажены, и искажены злонамеренно.

— Кем? — это звучало жутковато, но сейчас, чувствуя всем нагим телом теплую кожу Наммилайны, Вайми был просто неспособен пугаться. Вместе они могли говорить обо всем.

— Гхатрой, Мроо — называй, как хочешь. Она возникла почти одновременно с Тэйариин, но далеко от них. В то время основы мироздания ещё только создавались, и она смогла наложить на них свою печать. Мы сняли её в Йэннимурском Объеме, но он — только ничтожная часть нашей Вселенной, Вайми. Невозможно предвидеть, что придет из Эккайа, Внешних Пределов. Ведь в Бесконечности возможно всё — а жить мы можем лишь в непредставимо малой доле возможного.

* * *

Какое-то время они молчали. Вайми крепче прижался к Наммилайне: ему стало холодно. Но не от её слов, а от её тона: говоря вроде бы ни о чем, она явно имела в виду Инсаана. В бесконечной Вселенной было много угроз — и не все они были далекими. Юноша понимал, впрочем, что спрашивать бесполезно: Наммилайна не ответит ему. Что ж: оставалось ещё много вещей, о которых ему знать разрешалось.

— А ару? Что вы узнали насчет их оружия?

Наммилайна провела по всей его спине ладонью — сверху вниз. Там её рука и замерла.

— Хитрости ару тут ни при чем. Мы должны спрашивать с Энтилан, создавших такую Реальность. Они изменили её намного глубже, чем мы предполагали, не имея приспособленных к ней машин Йалис. Наша Вселенная — все Вселенные — не более чем тени в бесконечном объемлющем пространстве. В него можно выйти, но в нашем Объеме это слишком трудно и мы не пользуемся им. Энтилан попытались изменить это. Вся их реальность... — Вайми не понял её слова, кажется, оно обозначало "тонкий лед". — Но то, что они создали — иллюзия. Ей можно пользоваться, чтобы летать между звезд, — не мгновенно, но все же, очень быстро — можно даже выйти в Бесконечность, только это не будет настоящим.

— Как? Я плохо понимаю.

— Едва ли кто-то может понять это хорошо. Природе всё равно, понимаем мы её, или нет. У неё бесконечно много этажей: одно и то же может выглядеть совершенно по-разному в различных условиях. Вообще-то, чтобы действительно выйти в Бесконечность, нужно нарушить закон сохранения энергии — ведь этой Реальности для неё не существует. Но здесь мы уходим уже слишком далеко в сторону... Есть куда более интересные вещи. Ару много что знают о третьей цивилизации здесь, наиболее высокой — той, что создали души Хары. Они называют себя сарьют. И один из них уже знаком нам.

— Кто?

— Аннит Охэйо, друг Лэйми — помнишь? Сейчас он на планете Тайат. Всего в двух тысячах световых лет от нас — и, я полагаю, уже завтра мы с ним встретимся. К этому времени мы восстановим и очистим Лэйми. И наша миссия будет, в общем, закончена. Но если бы не ты...

— Что?

— Мы бы никогда не узнали, что здесь что-то есть. Просто не успели бы.

— И те люди и ару, которые сейчас умирают в межзвездных кораблях — тех, которые Волна застала в пути — были бы живы, ведь правда?

Наммилайна пожала плечами.

— Йэннимурская реальность не в силах проникнуть туда, где они движутся. Они достигнут цели. Только не смогут отправиться куда-то ещё.

— Но если они не смогут пользоваться своими бозонными генераторами, вся их цивилизация рухнет. Все три.

— Разумеется. Для этого мы и здесь — чтобы указать им новый путь. К Тайат за нами последуют другие корабли и их будет много. Достаточно.

— А если Волна отхлынет назад?

— Если вмешаются Энтилан — то может быть. Но, скорее всего, они не вмешаются. Впрочем, полагаю, будет разумно переселить их всех — людей и ару — к нам. В наших не-планетах хватит места — и простого, и виртуального.

— И их цивилизации исчезнут?

— Как самостоятельные культуры — да. Зато общая сумма счастья в них значительно возрастет, а что ещё важно?

— И Союз Многообразий пополнится новыми симайа.

— Разумеется. Мораль для нас — не абстрактная добродетель, Вайми. Если понимать её глубоко и применять последовательно — она необычайно полезна. Мы никого не заставляем стать симайа. Всё, что мы делаем — не отказываем, когда нас просят. Я полагаю, что ты смог это понять.

— И если бы не я — ничего этого не было бы?

— Да. Ни нас, ни тебя тоже. Ты поступил так, как был вынужден. У тебя не было выбора. Случайности определяют наши пути, и ты сам стал такой случайностью, — но этим стоит гордиться. Не стоит думать о том, что умерев ты принесешь кому-то благо. Так не бывает, Вайми. Не стоит мучить себя без смысла и пользы. Завтра ты увидишь новый мир. А сейчас — спи.

Глава 6. Ад в небесах.

...Его мир, его очарования и ужасы — это только иллюзии; и он отважится даже подумать о своем Боге, Тихий, о Боге, который раньше, будучи ещё наивным, творил чудеса, но потом созданный им мир воспитал его, своего создателя, научил его, что ему позволено лишь одно — не вмешиваться, не существовать, не менять ничего в своем творении, ибо упования достойно лишь божество, к которому не взывают. А если воззвать к нему, оно окажется ущербным — и бессильным.

Станислав Лем.

Странные ящики профессора Коркорана.

Малла с трудом поднял гудевшую голову. Непонятно почему, он до сих пор был ещё жив. Но очнулся он в чужом и незнакомом месте, и замер, удивленный.

Над ним стояли ару, в такой же боевой броне, но почему-то безоружные. Малла подтянул ноги и сел, осторожно осматриваясь. Сам он был обнажен, лишь на его левой руке блестел толстый стальной браслет с каким-то плоским устройством. Ничего, похожего на оружие, он рядом не видел. Но, если он сумеет сбить с ног тех двух ару, то наверняка успеет нырнуть в темневший за их спинами проход...

Он вскочил, бросился на них... Один из ару коснулся чего-то на своем браслете. В тот же миг Маллу скрутила мучительная боль, столь сильная, что его словно бросило на камень с высоты — все мышцы сжало, дыхание перехватило, перед глазами вспыхнула тьма, и он грохнулся на пол, извиваясь в агонии. Через секунду всё кончилось, но теперь подняться на ноги он смог далеко не сразу. Урок был не из тех, какие нужно повторять.

Никто не помог ему встать. Больше Малла не пытался нападать, но лицо у него стало хмурым. Он знал, что отныне будет очень покорным — до тех пор, пока не найдет способ убить своих мучителей.

* * *

В первые дни плена он очень боялся — всё вокруг совершенно чужое и враждебное, но ничего ужасного с ними не случилось. Их заставили работать в орбитальной оранжерее, в дикой жаре и духоте. Поначалу все новички были скользкие от пота и хватали воздух ртами, как выброшенные на берег рыбы. Порой Малла даже думал, что дышит водой. Потом это чувство стало понемногу слабеть.

Ару держали пленников нагими, лишь на левом запястье у каждого был контрольный браслет с номером, и это поначалу ужасно стесняло Маллу: здесь оказалось поровну юношей и девушек — все лет от пятнадцати до двадцати пяти, здоровые и крепкие. Впрочем, в такой жаре нагота была благодеянием, и реши ару его одеть, он бы не дался.

Обращались с ними, как с животными — равнодушно и грубо, но без каких-то нарочитых издевательств. Малла быстро понял, что стал рабом, скотиной, — но свою скотину ару берегли. Спать пленникам давали вволю, — и, хотя специально их не кормили, в оранжерее всегда можно было найти что-нибудь съедобное и даже вкусное — ару решили не морочится с кормежкой. Сама оранжерея оказалась громадным, длиной в милю, цилиндром со скругленными днищами. По её оси проходила ферма, усаженная ослепительно яркими лампами: их никогда не выключали. Узкие дорожки терялись в сплошном море зелени, смыкавшемся над головой. Работы здесь всегда хватало — уборка урожая, прополка, поливка, посадка и ещё миллион похожих дел. За рабами следили, и малейшее нарушение каралось несколькими секундами почти смертельной агонии.

Малла старался работать лучше всех — отчасти чтобы избежать наказаний, отчасти потому, что иначе просто не умел. Его заставили таскать громадные корзины со спелыми фруктами — работа тяжелая, но очень подходящая к его сильному телу. Он быстро наловчился носить корзины на голове, и другие пленники переняли от него это умение. Сама по себе работа ему нравилась — она не мешала думать и наблюдать, к тому же, со своей корзиной он бывал почти по всей оранжерее и даже загружал дуговые подъемники — единственный выход отсюда.

Охранники не ходили за носильщиками и не слишком интересовались ими — пока те не мешкали. Идя друг за другом, они могли даже негромко разговаривать, хотя на работе пленникам это запрещалось.

Малла быстро выяснил, что ару не смогли захватить столицу Тайат — здесь не нашлось пленников из города, лишь Потерянные и жители отдельных небольших поселений. Истории их были до тошноты однообразны — внезапный приступ отупения, выстрел из станнера — и пробуждение уже здесь. Отыскав Васанту, он узнал, что ару нашли и тех, кто остался в подземелье. Что стало с Дайной, Васанта не знал.

* * *

Ару не заботились о том, чтобы рабы сохраняли счет времени. Они разделили их на две равные части — каждая работала лишь половину суток, примерно равных суткам Тайат, а затем шла в камеры, которые как раз освобождались другой половиной, спешащей занять их места. Работа так шла без остановок, а жилищ для рабов нужно было вдвое меньше. Чтобы два потока нигде не сталкивались, вход — везде, где необходимо, — был сделан отдельно от выхода. Входя в оранжерею, Малла видел лишь спины уходящих сменщиков. Одна половина никогда не встречалась с другой, и рабы, записанные в разные смены, — даже живущие в одной камере, — ничего не знали друг о друге.

После работы их вели вниз — в низкое пространство между оболочками станции — и запирали в отдельных секциях. Каждая из них вмещала туалет, душевую и клетушки для двух сотен рабов. Как и все, Малла был очень удивлен, получив свою комнатку — пустой пластиковый куб со стороной всего метра в два, без двери и пустой, если не считать пластмассовой же упругой подстилки. Тусклый, красновато-желтый свет никогда не выключался, но его это мало трогало. После работы все бежали мыться — в зеленоватой и мутной, но зато очень теплой воде — а потом расползались по клетушкам, где буквально валились без ног. Парней и девушек тут собралось почти поровну, так что единственное доступное им развлечение было вполне очевидным. Первая же ночь в плену едва не убила стеснительного Маллу. Он сидел у стены в своей комнатке, чувствуя, что кожа горит от ушей до пяток, — из-за доносившихся со всех сторон звуков. Он хотел умереть от стыда, — но, в то же время, хотел и другого, и это раздвоение чувств очень злило его. Когда все парочки затихли, он ещё долго не мог заснуть.

Охранники не интересовались их досугом, так что потасовки, драки и даже изнасилования оказались тут делом вполне обычным. Такое самоунижение рабов, — причем добровольное, — очень льстило ару, укрепляя в мыслях о принадлежности к высшей расе. Маллу, впрочем, никто не трогал — кроме нескольких других парней, отличавшихся нетрадиционными вкусами — но все здешние извращенцы быстро научились бояться его. Дрался Малла очень хорошо, спал чутко и не стеснялся бить упавших — так что уже очень скоро его оставили в покое.

В остальном он старался быть образцовым пленником — во-первых, за ним меньше следили, что увеличивало шансы на побег, во-вторых, это упрощало ему жизнь. За первую же попытку сопротивления тут платили слишком дорого. Один из парней — бывший гвардеец Тайат — ухитрился проскользнуть в случайно открытый служебный проход. Его тут же заметили, но он сбил с ног охранника — и убил бы, если бы не его броня. Расстреливать неудачливого беглеца ару не стали — просто включили его болевой браслет... и не выключали, пока он не умер. Всех остальных рабов заставили смотреть на это. Зрелище вышло невероятно мерзкое — почти все тайат побледнели, как смерть, многих стошнило, а кое-кто даже упал в обморок. Сам Малла с трудом подавил мучительную дурноту — он хотел умереть на месте, лишь бы не видеть всего этого. Но несчастный парень был вынослив, и зрелище затянулось надолго. При всем сочувствии, юноша счел его поступок идиотским — но буквально на другой день таким идиотом оказался он сам.

Одна из девушек-носильщиц, Маула, попыталась спрятаться между корзинами на дуговом подъемнике. Охранники тут же заметили её и включили её контрольный браслет. Когда она упала, офицер ару стал бить её сапогом в живот, не давая вздохнуть — и Малла не выдержал. Он ударил ару ногой так, что тот упал, несмотря на бронекомбинезон. Он знал, на что идет, но удержаться не смог. Смотреть на то, как бьют девушку, оказалось уже выше его сил.

Удар не причинил ару вреда, но отбросил от жертвы. Потом он включил его контрольный браслет — и Малла целую минуту корчился в агонии. Потом он просто потерял сознание — наверное, потому, что от боли не мог дышать — но, едва он очнулся, ару включил браслет вновь... а потом ещё раз... и ещё...

Малла не знал, сколько всё это длилось. Больше всего на свете он хотел умереть — но это никак не получалось, и даже терять сознание удавалось с трудом. Ару не хотел прекращать наказания — живучесть наглого раба уже начала его раздражать и юноша, наверное, всё же умер бы или сошел с ума от боли — но старшина охранников отогнал его.

Ещё добрых полчаса Малла не мог встать, дрожа от унижения и боли — и утешаясь только тем, что ару забыли про Маулу. Лишь когда старшина охранников остановился над ним, задумчиво расстегивая кобуру лазерного пистолета, юноша заставил себя встать на ноги. Судороги чудовищной боли выгибали его тело почти в кольцо — все мышцы марьют мучительно растянулись, он в кровь разбил лицо в конвульсиях и чуть не откусил себе язык. Малле было зверски больно, — но не настолько, чтобы он не смог это скрыть.

Ару не дали ему передышки, и до самого конца дня заставляли работать наравне с остальными. Это было трудно — изломанное судорогами тело плохо слушалось и несколько раз он рассыпал груз. Каждый раз охранники вновь включали его контрольный браслет — всего на несколько секунд, но боль в истерзанных мышцах даже перебивала наведенную. Вскоре Малла едва мог двигаться, но знал, что если он не сможет работать, его просто убьют. Ару без сожалений избавлялись от пленников, которые становились бесполезны.

Вечером, когда он, шатаясь, уже еле справлялся с корзиной, Маула подошла к нему в дальнем углу — и вдруг, заставив его лечь на пол, начала растирать его уши и большие пальцы ног. Эффект от столь, казалось бы, простых процедур был поразительный — юноша ощутил, как боль буквально вытекает из него. Её руки оказались потрясающе ловкими — и совершенно лишенными стыда. Когда она перевернула его на живот, добравшись до основания позвоночника, юноша ощутил, как по телу мощной волной — от макушки до пяток — прошел жар. Но Маула подчеркнуто не замечала его реакций. Она растирала всё новые чувствительные точки — на внешних сторонах мизинцев, на шее, за ушами — и её прикосновения словно создавали его заново...

Невероятно, но ару не заметили столь вопиющего нарушения правил — а может, им было на это плевать. Какое-то время Малла лежал неподвижно, слишком ошеломленный, чтобы о чем-то думать. Всё вместе заняло едва пару минут... но ему снова захотелось жить. Он смог дотянуть до конца рабочего дня... хотя теперь ему казалось, что без ловких рук Маулы он просто рассыплется. Впрочем, это уже не имело значения — он снова был не один...

Они очень быстро сошлись и подружились. Маула была красива — рослая, очень гибкая, с тугими округлостями широковатой для девушки груди, круглолицая, пухлогубая, с отливающей серебром светлой кожей, большими глазами и коротким закругленным носом. Её живот был гладким, ступни — небольшие, короткие и ровные, как у ребенка. Вьющиеся черные волосы, когда она их распускала, доходили до дерзких, крутых из­гибов силь­ных, широких бедер. Она прекрасно прыгала — и ещё, была очень наблюдательна. А Малла едва замечал, что происходит вокруг: всё его внимание было привлечено к ней. Она шагала легко, быстро, без­звучно. Даже с тяжеленной корзиной на голове она оставалась самой ловкой из всех пленных тайат. На родине она явно была танцовщицей. Она очень нравилась юноше, но он не решался пригласить её в свою комнатку без двери, где любой мог их увидеть. Они любили друг друга в укромных уголках оранжереи, безо всяких изысков — минута или две удовольствия с постоянной оглядкой, — но это удивительно поднимало ему настроение и прибавляло сил. Он всё время был как взведенная пружина, и это очень помогало ему справляться с работой...

Маула была, пожалуй, единственной, кого не тяготило рабство. Всё происходящее казалось ей, скорее, забавным. Малле она казалась слегка сумасшедшей, — но если и так, её безумие очень подходило к этому месту. В любви она была изобретательной и ловкой — ровно настолько, чтобы не оттолкнуть его. Но как-то совершенно незаметно от начальной стыдливости юноши почти ничего не осталось и Маула стала частым гостем в его комнатке. Малла уже всё равно считал себя мертвым, — а мертвые не думают о чести. Любовь к Мауле оказалась последней в его глупой жизни отрадой, и юноша не мог от неё отказаться. Без Маулы ему было просто незачем жить — но жестокая судьба ухитрилась лишить его и этой радости.

В оранжерее появилась Дайна — точнее, её перевели в эту смену. Малла горько пожалел, что она попала в плен — она доверчиво тянулась к нему, ведь здесь он был единственным близким ей существом. Он решил её защищать, — но она хотела и любви юноши, а этого Малла не мог ей дать. Но Дайна каждый раз смотрела на него страдающими глазами и его охватило сильней­шее замешательство. Донельзя смущенный, он мучился от мыслей, что причиняет ей боль. Но он просто не мог бросить Маулу. Она относилась к нему почти как мать — пока не приходило время любви, заставлявшей юношу забыть обо всем на свете. Потом, когда они отдыхали, усталые, Малла, ободранный, взлохмаченный и почему-то очень довольный, смущенно косился на неё, стыдясь своих необузданных чувств. Но Маула лишь улыбалась ему своими спокойными, темными гла­зами, которые, казалось, знали всё.

* * *

Юноше невыносимо стыдно было в этом признаваться, но иногда он был рад, что попал в плен к ару и встретился с Маулой. Она всегда была внимательна к нему. Даже его несдержанность в любви её не отталкивала — напротив, она поощряла его к ещё большей. С ней — и когда они занимались любовью, и когда отдыхали, обнявшись — он чувствовал себя свободным и счастливым. Он уже не сомневался, что она — плененная марьют для чувственной любви, и именно поэтому держался с ней гораздо свободнее, чем с остальными. Но она оказалась гораздо умнее его и бесстыдно играла на чувствах юноши, помыкая им — настолько бесстыдно, что, казалось, добивается его сопротивления.

Малла начал ненавидеть её, но всё же уступал каждый раз — снова и снова. Всегда, когда она хотела, он был с ней. Он ненавидел свое тело — и свои желания тоже — но они оказались сильнее его. Он хотел быть с Маулой. Принадлежать ей — даже несмотря на то, что сдержанность и мягкость Дайны в ответ на его грубости вызывали у него чувство глубочайшей вины. Он ненавидел Маулу — и влюбился в неё по уши, разрываясь между отвращением к своей страсти и надеждой испытать это удо­вольствие вновь... оно просто было слишком сильным. Как и стыд. Перед Дайной и перед самим собой. Именно Дайна вытащила его из замкнутой скорлупы страха, открыв ему огромный мир любви и всех связанных с ней человеческих отношений. Малла помнил этот миг величайшего потрясения, когда понял, что его тоже, оказывается, можно любить. Помнил мгновения осторожных ласк, подаренных ему безо всякой надежды на возвращение, помнил чувства, которые из этого выросли. И он мог вернуть этот долг лишь одним способом — уступить Дайне и избавиться от смятения мучительных чувств.

* * *

Малла не знал, сколько он пробыл бы в сомнениях — но злой случай решил всё за него. Он отдыхал в своей комнатке, — лежать, вытянувшись, после целого дня тяжелой физической работы было невероятным наслаждением — когда его чутких ушей коснулись слабые, едва уловимые в здешнем шуме звуки. Дайна отчаянно звала на помощь.

Маллу словно смерчем вынесло в коридор. Он знал, где живет Дайна — номера на их комнатках и контрольных браслетах совпадали — но, ворвавшись к подруге, увидел лишь её ноги, слабо брыкавшиеся под чьей-то мускулистой спиной. С разбитым в кровь лицом Дайна уже почти не могла сопротивляться.

С неожиданно жестоким хладнокровием он сгреб в кулак кожу на загривке мерзавца, поднял его одним сильным рывком — и, что было сил, ударил о стену. На какое-то мгновение они оказались лицом к лицу, и юноша узнал Насангу — здоровенного, совсем не симпатичного парня, которого боялись все здешние девушки. Почти сразу же опомнившись, Насанга ударил его в поддых — Малла почти успел увернуться и кулак соскользнул по твердым мускулам, но всё равно, было зверски больно.

Откуда-то от пяток поднялась темная волна бешенства. Он как тряпку выбросил Насангу в коридор, но тот тут же сам бросился на него, собираясь свернуть шею. Малла одним гибким движением ускользнул от него и атаковал сам, но Насанга был матерым зверем. Несколько раз он ловил юношу на обманных движениях и боль от ударов обжи­гала Маллу, как огнем. Но он почти не замечал её, и в глазах Насанги плеснулся страх — рассчетливое, холодное бешенство марьют пугало больше самых диких воплей.

В конце концов, Малла изо всех сил врезал ногой в грудь Насанги — так, что тот отлетел шага на три и врезался спиной в стену. Юноша ощутил, как под ступней ломаются ребра — и это оказалось на удивле­ние противно. Он прижал задохнувшегося Насангу к полу... и одним сильным рывком свернул шею. Когда он, наконец, поднялся, мир вокруг звенел и ускользал куда-то...

В крови, весь ободранный, он повернулся к Дайне. Но девушка не испугалась — в её глазах он увидел тот же темный огонь.

Они вернулись в её комнатку и Малла устало растянулся на полу — все синяки и ссадины горели огнем. Вдруг Дайна оседлала его, сжав его бедра своими. Юноша вскрикнул от неожиданно сильного ощущения, потом попытался её сбросить — и острые зубки девушки впились в его руку. Она решила отблагодарить марьют тем единственным, что имела — собой, и Малла не посмел отвергнуть такой дар. Они обнялись... прижались друг к другу так тесно, что едва могли дышать. Охвативший его мучительный стыд необъяснимо усиливал и без того дикое наслаждение. Он умирал — и это было хорошо...

* * *

С неожиданной, почти панической решимостью он порвал с Маулой. Она была очень недовольна — она не умоляла его, не просила, не настаивала — она просто жестоко, до крови, избила его. Вначале Малла не сопротивлялся, боясь причинить девушке вред — он хорошо знал, на что способен — но скоро совсем обезумел от боли. Маула била его умело и изобретательно — так же изобретательно, как доставляла ему наслаждение. Малла бросился на неё, но через миг оказался на полу, ослепленный ещё более пронзительной болью — он даже не понял, что произошло. Маула гордо удалилась, сопровождаемая одобрительными криками. Она ухитрилась не причинить плененному марьют никакого серьезного вреда — и именно это оказалось для юноши самым обидным.

* * *

Они с Маулой перестали замечать друг друга — но это вовсе не значило, что она игнорировала его. Она никогда не упускала случай пнуть его, дернуть за волосы или причинить боль каким-либо иным способом. Он пытался сопротивляться, но напрасно — каждый раз она ухитрялась застать его врасплох. Беспомощность перед вздорной девчонкой унижала юношу, и он отчаянно злился на неё.

Дней через десять, поняв, что больше не в силах терпеть её издевательств, Малла сам подошел к ней и прямо спросил, зачем она преследует его. Маула явно этого ждала — и не замедлила ответить.

— Ты самый красивый из всех здешних парней. Не говоря уже о том, что ты — самый стойкий, сильный и независимый. Я не могу не любить тебя. Так зачем же ты меня мучаешь? Разве я страдаю меньше Дайны?

Малла удивленно посмотрел на неё.

— Знаешь, непохоже, чтобы ты тут мучилась. Ты сильная, как молодая лошадь, у тебя нет стыда и плен не унижает тебя. Никто не смеет приставать к тебе — и ты даже любишь бить парней. А Дайна совсем не такая.

Маула пропустила его гневный порыв мимо ушей.

— Я знаю, что ты любишь Дайну, ты готов принадлежать ей, ничего не требуя взамен, — но что она может дать тебе? Я давала тебе всё, что могла — и что получила в ответ? Ты не хочешь принимать чью-то любовь, Малла. Ты хочешь отдать себя всего, без остатка. Не спорю — это прекрасное чувство. Но человек, который умеет только просить и брать, мне отвратителен. Нужно быть дураком, чтобы потакать его страсти. Мне кажется, ты не дурак. Но тогда почему, Малла?

Несмотря на все свои чувства, юноша любовался ей. Красивое лицо девушки стало сосредоточенным и хмурым. Её густые черные волосы, откинутые за уши, струились по спине, почти сплошь закрывая её своей лохматой массой, спутанной крупными кольцами. В этот миг она совсем не походила на рабыню.

— Понимаю, — тихо сказала Маула. — Ты просто не можешь оставить слабую девочку, — а она боится оставить тебя.

Малла угрюмо смотрел в сторону.

— Я никого не хотел соблазнять.

— Ну конечно же! Ты у нас просто самый красивый парень на борту. А люди падки на красоту, Малла. Для большинства са­мый красивый — значит самый лучший, даже если факты и гово­рят обратное. А у тебя есть не только симпатичная мордочка. Ты сильный и можешь постоять за себя — и, в то же время, мечтательный мальчишка. Знаешь ли ты, что это — очень редкое сочетание? Не говоря уж о том, что ты физически не способен сделать что-то плохое — по крайней мере, сознательно. А что ещё нужно людям? Что бы ты ни делал — тебя будут любить. Но далеко не все достойны твоей любви, Малла. В конце концов, я могу дать тебе гораздо больше, чем она. Почему же ты с ней?

Маула почти прижалась лицом к лицу юноши и взяла его за плечи.

— Ты считаешь себя перед ней в долгу? Потому что она глупее и слабее тебя? Что ещё она может тебе предложить?

— Оставь меня! — юноша резко дернулся, вырываясь.

— Тебе нечего больше сказать? Что ж, тебе видней. Конечно, ты знаешь, что для тебя лучше. Или так тебе кажется. Чем она могла тебя так соблазнить? Что она умеет такого, чего не умела бы я?

— Это называется "любовь", Маула. Духовная близость. Если она не может без меня жить — как я могу отказать ей? Я хочу защитить её, сделать счастливой. И в итоге получается совсем неплохо. Если ты не можешь чувствовать это­го, мне тебя жаль. Но я буду с тобой, если ты хо­чешь. Иногда.

Маула подняла свои непроницаемо спокойные глаза. Её красивые губы тронула недобрая, всезнающая усмешка.

— Любовь не делится, Малла. Так не бывает — кусочек мне, а кусочек кому-то.

— Ты сама делала так, чтобы рядом с тобой я чувствовал себя глупым мальчишкой. Я действительно многого не знаю, но я быстро учусь. Так вот: быть твоей игрушкой я не хочу. Пусть я только марьют и у меня нет никаких естественных прав, какими обладают люди, — но кто ты сама такая, чтобы обладать мной? Ты должна находить самых красивых парней и любить их — потому, что ничего иного ты не умеешь и не можешь. Полагаю, ты отлично проживешь здесь без моей помощи. А вот Дайне она очень нужна.

Глаза Маулы сверкали из-под спутавшихся волос, словно у дикой кошки. Она сжалась у стены, готовая в любой миг оттолкнуться.

— Маула, не надо, — пристально наблюдая за ней, сказал Малла. Он был выше и сильнее девушки, но знал, что не справится с ней, дойди дело до драки. Какой-то его части хотелось, чтобы она вновь побила его — и это ещё больше его злило.

— Хорошо, — согласилась Маула, словно речь шла о пустяке. — Я не желаю тебе зла. Разве ты не понимаешь, что я... я же просто люблю тебя! Я хочу быть вместе с тобой!..

Увидев в её глазах слезы, Малла почувствовал вдруг острейший стыд. Он не хотел принадлежать каждой, кто желает его, — но, если это может облегчить чьи-то страдания — вправе ли он этого НЕ делать?..

— Прости меня, — прошептал он, подходя ближе к Мауле. — Ты нравишься мне. Даже больше. Хочешь, я сегодня буду с тобой?

— Хочу. Но только если хочешь ты. Не надо делать мне одолжений. В конце концов, я старше тебя.

— Я не хотел тебя обижать.

— Однако же, ты обижаешь. Чего я сделала такого, что бы пошло тебе во вред? Скажи мне, только честно, — и я сразу уйду.

— Но, Маула... я же совсем не хотел... я же тоже не могу без тебя!

Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Малла был потрясен до глубины души. Признание вырвалось у него непроизвольно... но он чувствовал, что это — правда. Её самый глубинный, нижний слой. Но он любил Дайну. И это тоже было правдой. Его словно раздирало пополам. Он прикусил губу, любовь и стыд, сплетаясь, душили его. Потом он подошел к Мауле, крепко взял за плечи. Её глаза оказались совсем рядом — хмурые, недоверчивые. Как-то вдруг они слились в яростном поцелуе, крепко сжимая друг друга. Их ярость пропиталась страс­тью, перетопилась в страсть. Чистую страсть, идущую не от чресел. Потом Маула вдруг оттолкнула его.

— Мне ничего не нужно. Ты стараешься любить всех, но это — неправильный путь.

* * *

Они лежали рядом, усталые. Малла, растянувшись на животе, любовался лицом девушки. Она слабо улыбалась во сне. Маула многому научила его, и им с Дайной было очень хорошо вместе...

Юноша не сразу заметил, что она стоит в проеме двери и внимательно наблюдает за ними.

— Ты вел себя лучше, чем я могла ожидать, — тихо начала она. — Ты умеешь любить тех, кто нуждается в этом, а не тех, кто тебе нравится. Я думаю, что это заслуживает награды. И я могу тебе её предложить.

— Как это? — Малла приподнялся и сел, скрестив ноги. Дайна не проснулась, она привыкла к здешнему шуму.

— Полагаю, ты давно понял, кто я.

Малла покосился на нее. Её изощренные умения в любви и в драках... её рассуждения, так не похожие на мысли едва достигшей совершеннолетия девчонки... наконец, это желание обладать им...

— Конечно. Ты Маула. Маула Нэркмер из сарьют.

Она насмешливо поклонилась.

— Это испытание ты выдержал. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу освободить тебя.

— И как это сделать?

— Это трудно, но осуществимо. Нескольким ару, правда, придется умереть, — она пожала плечами. — Я могу вытащить только тебя. Никого больше. То есть, без войны.

— И что потом?

— Мы будем вместе очень долго. При надлежащем уходе твое тело можно сохранять юным сотни лет.

— А Дайна?

— Она останется здесь. Я не хочу тебя с кем-то делить. Ты согласен?

— Нет. Я люблю её. Хотя ты тоже мне нравишься...

— Тогда ты умрешь здесь. Без моей помощи, замечу. Прости, но ты мало подходишь на роль раба.

— Я все равно когда-нибудь умру. Какая разница?

— Полагаю, большая. Тебе здесь нравится?

— Нет. Но я не могу оставить Дайну.

— Ну и отлично.

Маула вдруг закрыла глаза, мягко осев на пол. В то же мгновение Дайна быстро перекатилась, опрокинула его на спину и оседлала. Лицо её осталось прежним, но выражение изменилось: на Маллу смотрела Неделимая Сущность.

— Отпусти её, — сказал юноша, тихо и испуганно.

— Отпущу — как только ты согласишься быть со мной.

— Но я совсем тебя не люблю. Я...

Сунув босые ноги под зад юноши и схватив его за руки, Дайна начала двигаться — бешено, быстро. Её крепкие мускулы яро­стно перекатывались под гладкой, блестящей от пота кожей. Малла вздрогнул, издал несколько высоких звуков и попытался вырваться, но тщетно. Дайна склонилась над ним, сжимая ладонями его плечи. Юноша судорожно выгнулся, потом вскрикнул. Он несколько раз резко вздрогнул, прижав живот к позвоночнику в мучительно-сладком ознобе — и Дайна тоже выгнулась, приняв его семя. Он был очень зол на неё — и может быть поэтому его удовольствие было невыносимо сильным.

* * *

Она откинулась на спину, ровно дыша, но не спала. Тело Маулы лежало рядом, неподвижное, нелепое, словно брошенная кукла. Малла знал, что тела сарьют, оставленные ими, могли пролежать так несколько дней безо всякого вреда, — но только не в плену у ару.

— Неужели ради Дайны ты решишь остаться здесь? — наконец спросила она.

Малла устало вздохнул.

— Мне совсем этого не хочется, — но разве я могу поступить иначе? Хотя... если Дайна будет свободна, я буду с тобой. Ты согласна на это, Маула?

— О, как ты мудр... Хочешь, чтобы мне стало стыдно. Но мне НЕ стыдно. Разве ты не понимаешь, что я могу сделать для тебя несравненно больше, чем Дайна? Если как-то можно будет помочь тебе стать сарьют, — я помогу и в этом. И у любви есть ещё одна неприятная сторона, юноша. Даже если ты не любишь меня, я не смогу тебя оставить.

— Я не смогу оставить Дайну, — тихо произнес Малла. — По той же причине, по какой ты не можешь оставить меня.

Дайна-Маула неожиданно потянулась к нему и, нагнувшись, коснулась губами груди — точно над сердцем.

— На самом деле мы не принадлежим себе полностью, Малла, как бы нам не хотелось в это верить. Даже я несвободна, потому что люблю тебя. Когда дело доходит до любви, мы, сарьют, ничем не отличаемся от вас.

— Ну и люби в свое удовольствие. Мои матрицы есть в Антологической Сети. Ты можешь вырастить своего Маллу.

— Мне нужен один-единственный — ты. Хотя бы это ты в состоянии понять? Я полюбила тебя, едва увидела. И ничего не могу с этим поделать.

— И ты пришла сюда ради меня?

— Естественно. Охэйо просил присмотреть за тобой.

— Он знает, где я?

— Разумеется.

— И он не хочет меня освободить?

Дайна-Маула вдруг отвернулась от него.

— Малла, свободу не дают. Её берут — те, кто хочет и может. Иное просто не имеет смысла — зачем дарить свободу тем, кто не желает её? Я здесь, чтобы ты не умер слишком быстро — и чтобы посмотреть на тебя.

— Ты ведь и побег подстроила только затем, чтобы со мной познакомиться, да?

— Не только. Мне было интересно, как ты себя поведешь.

Малла вспомнил, как не мог дышать от боли, как поднимал корзины с почти сломанной судорогами спиной, расходуя все силы лишь на то, чтобы не закричать. Тогда он не жалел об этом. Зато теперь...

От обиды навернулись слезы. Они все играли с ним. Наслаждались его реакциями, которые сами же и запрограммировали. Но он не хотел быть их игрушкой.

— Ты знала, что меня накажут? — он помнил, что Маула не ушла и внимательно следила за его муками.

— Если ты поведешь себя правильно. Замечу, что ты держался с большим мужеством. Ару прекращают наказание, едва раб попросит. Ты стал первым, кто не попросил.

Малле, несмотря на всё, было лестно это слышать. Сейчас он с гордостью вспоминал все мучения, которые вынес. Но ведь Маула явно наслаждалась, глядя, как он мучается!

— Послушай, тебе что — больше нечего делать, кроме как изводить меня?

— Можно сказать, у меня сейчас отпуск. Бывает полезно сменить обстановку. Побыть немного дурочкой.

— Если ты решила отдыхать здесь, ты спятила. Вы все, сарьют, бездельники. Не знаете, чем заняться. Для вас всё — развлечения.

Дайна-Маула приподнялась, упершись ладонями в его грудь — так, что юноше стало трудно дышать. Её глаза неотрывно смотрели на него — неподвижные, темные, глубокие. Малле вдруг стало страшно. Если рассказы Охэйо были правдой, то Мауле — как и всем сарьют — было больше восьми тысяч лет. Сейчас он увидел всю глубину этой пропасти.

— Скажи мне, юноша, — ровно сказала она. — Ты когда-нибудь видел енотов?

— Видел, — удивленно ответил Малла. — У них такие забавные ручки...

— А ты можешь представить, каково это — иметь только эти ручки и ничего больше, кроме памяти о человеческом теле? Восемьсот лет ушло лишь на то, чтобы вернуть нам человеческий облик, воссоздать его заново. Всё остальное уже было простым. Так кто из нас бездельник? Кому наплевать на всё, кроме любви? А потому я не отдам тебе Дайну. Полагаю, я смогу приглядеть за ней куда лучше, чем ты. Ты не ценишь даже то, чем обладаешь — себя, например, — потому что это досталось тебе даром. Тебе когда-нибудь приходилось жить в норе, — поколение за поколением? Ты вообще знаешь, откуда взялись сарьют? Кто мы такие? У кого больше "естественных прав"?

— Э... нет, — Охэйо никогда не говорил ему об этом.

— Мы мертвецы.

— Что?

— Мы были такими же людьми, как и все остальные. В разных мирах. Пока не умерли. Мы — просто потерянные души, которые застряли на этом свете. Которые никому не нужны. Ни своему Создателю... ни даже его врагу.

— Но... Бога нет. Охэйо говорил мне...

Маула рассмеялась.

— Если честно, мы просто не знаем этого. Никто не знает. Да это и не имеет значения. Ты слышал что-нибудь о Тэйариин?

— Нет.

— Это самая первая из разумных рас, которые появились в этой Вселенной. Семь миллиардов лет назад. Знаешь, чья раса была второй? Наша. Человеческий род. Но люди отличаются от всех иных рас. Они возникают независимо на множестве планет, снова и снова. Почему так — никто не знает. И Тэйариин решили объединить людей. Они построили Средоточие, Хару — место, где собирались... скажем так, души. Не все. Только самые лучшие. Они наделили их способностью проникать в сны других людей — любых — и помогать им, на какой-то срок овладевая их телами. Это длилось два миллиарда лет. Потом Тэйариин покинули эту Вселенную. Их место заняли Манцибурны, Пожиратели Сути. Они не смогли разрушить Хару, но они отрезали, блокировали её. Наши сознания больше не могли покидать её, и мы все погрузились в Долгий Сон.

— А потом? — этот рассказ удивил и увлек Маллу.

— Потом... никто из нас не знает, что потом, юноша. С тех пор прошло пять миллиардов лет. Вселенная изменилась очень сильно. Сама её реальность. Способности, которыми мы обладали в Харе, навечно утрачены, они стали невозможны. Но появились новые... Никто из нас не знает, что с ней сталось... где она вообще находилась... и где находится сейчас — если до сих пор существует. Мне кажется, что её уже нет. Но почему-то кажется недолго. Словно какая-то её тень была в моем сознании. Теперь исчезла. Кажется, я знаю, как это случилось, но не могу вспомнить. Это как сон. Такой же, каким мы все спали в Харе. Потом случилось что-то невообразимо страшное. Какая-то катастрофа, которой мы не помним. Хаос, свет, боль — и мы очнулись зверями в мире зверей. Две тысячи из восьмидесяти миллионов. Мы лишились всего, но научились управлять любым телом, умеющим чувствовать. Мы не знаем, что стало с остальными. Где они? Погибли? Или возродились, как мы, в невообразимо далеких частях безмерно огромной Вселенной? Мы не можем это выяснить. Знаешь ли ты, что Охэйо потерял друга — единственного, какой у него был? Он до сих пор чувствует боль этой потери. Мы с ним встретились ещё в Харе. И полюбили друг друга. И любим до сих пор.

— Но...

— Малла, восемь тысяч лет — большой срок. Можно тысячу раз надоесть друг другу. Так и случалось. На время. Но, ты знаешь, любовь не умирает...

— Значит, я — просто временное увлечение?

Маула рассмеялась — тихий, счастливый смех.

— А ведь ты этим задет. Но ты — его создание. Любя тебя, я люблю его. Любовь иногда бывает такой странной...

Малла помотал головой. Он ещё не запутался, но уже был близок к этому. Вдруг он с ужасом понял, что Маула в теле Дайны — это всё, чего бы он мог желать. Эта мысль привела его в ярость.

— Немедленно отпусти мою девушку, — потребовал он, понимая, что сам его тон намекает на нечто иное.

Маула с интересом посмотрела на него.

— Или — что?

— Ару отправят в компост твое тело.

Маула пожала плечами.

— Невелика потеря. У меня в консерваторе ещё два таких же.

— Если ты не отпустишь Дайну, я... я...

— Что? Назло мне разобъешь себе голову? Давай. Я с наслаждением помогу тебе. Или мне начать с других частей тела?

— Я... убегу!

Маула фыркнула.

— Попробуй. Я не стану тебе помогать. Если получится, то она тоже будет на свободе, обещаю. А сейчас — пока!

* * *

Работа и бесконечный разлад в душе так вымотали Маллу, что едва добравшись до постели, он тут же уплывал в сны. Но перед подъемом, перед тем, как их вели на работу, у него было немного свободного времени — его собственного. Никто не наблюдал за ним — ару не тратили на комнатки рабов камер — и здесь он, как ни странно, чувствовал себя свободным. Здесь он мог потосковать, погрустить — и подумать.

Маула и впрямь не отпустила Дайну, так что выбора у него просто не осталось. Он должен был вырваться, но сбежать отсюда в одиночку не смог бы — это он понял достаточно быстро. Мятеж был — в теории — возможен, но даже захват оранжереи им ничем не помог бы — она парила в пустоте. Разве что ару повезут рабов на челноке, а они смогут как-то захватить его и сбежать... Но шансы и на это были исчезающе малы — почти невероятно, чтобы ару оказались столь глупы.

Но сбежать отсюда он мог лишь на челноке и подолгу думал об этом. Правда, как управлять им, он не знал — и не знал, как справиться с охраной. О том, чтобы склонить кого-то из них на свою сторону, смешно было даже думать. Однако всесильными ару вовсе не являлись. Они имели свои слабости — в частности, ненавидели работу и презирали тех, кто работает. Поэтому у Маллы оставалась последняя надежда, уже почти невероятная. Возможно, когда он станет понимать больше, будет знать их язык, его переведут на более ответственную — и более подходящую для побега работу. Для этого он должен лучше узнать здешние порядки... и он старался изо всех сил.

Кое-что в обычаях ару удивляло его — например, пленники могли поменяться виной, чтобы одного наказали за другого. Более того, их могли даже пустить на смотровую галерею — если они смогут простоять полчаса, опираясь на пальцы широко расставленных, выпрямленных рук и ног. Это было больно, по телу тек пот... но потом Малла мог те же полчаса любоваться звездами и громадным бело-голубым диском Тайат. По его мнению, они того стоили — пожалуй, без этой отдушины он просто не смог бы теперь жить. Хотя бы частично, он начал понимать ару — для них самым главным было, как ты относишься к боли. Если ты умеешь терпеть её, более того — готов принять её, чтобы получить нечто важное, они умели это оценить.

Походы на смотровую галерею приобрели для юноши особое значение. За двадцать следующих дней Малла сделал их шестнадцать — его мышцы окрепли от тяжелой работы, к тому же, у него теперь появилась и цель. Он по-прежнему смотрел на звезды — но больше на корабли ару. Они обычно скрывались вдалеке, но иногда он видел рядом два-три громадных бронированных цилиндра. Между ними и оранжереей постоянно сновали челноки. Если бы он оказался на одном из них... если бы у него было оружие... если бы... если бы...

Наконец он понял, что готов.

* * *

Старшина охранников был действительно старым — его мех кое-где отливал серебром. Малла его ненавидел — как и всех ару вообще — но выбора не было. Приблизившись, он сел на пятки и, положив ладони на бедра, опустил глаза. Ару не поленились объяснить пленникам, как, с их точки зрения, должна выглядеть поза почтения.

— У меня есть просьба, господин.

Ару не были настолько глупы, чтобы учить пленников СВОЕМУ языку, но некоторые из них знали человеческий.

— Какая? — в голосе ару послышалось любопытство. Он явно скучал на этой работе. Судя по механическому протезу правой руки и властным манерам, когда-то он был военным — и не в рядовом чине.

— Если можно, я бы хотел служить вам в другом месте, господин. Я могу больше, чем таскать корзины.

Ару с ухмылкой смотрел на него. На миг Малле показалось, что он видит его насквозь.

— На что ты готов, чтобы доказать это?

Малла задумался. Он любой ценой хотел вырваться отсюда, но знал, что излишняя настойчивость будет подозрительной.

— Это решать вам, господин.

Ару задумался. Если Малла не ослеп, его действительно охватили сомнения. Или он искусно изображал сомнения. Понял он, в чем дело, или только играет с ним?

— Это против правил. Убирайся.

— Хорошо, господин.

* * *

Малла не запомнил, как прошел остаток этого дня. Он был похож на все предыдущие. Слишком похож. Юноша чувствовал, что начинает тупеть. Тяжелая однообразная работа, никаких развлечений, никаких новостей. Это действовало эффективнее, чем он мог представить — большинство его товарищей-Потерянных уже превратилось в настоящих рабов, озабоченных лишь попытками избежать наказания. Но он видел, что старшина Тай-ю всю эту смену пристально следил за ним.

* * *

Юношу разбудил тычок ногой в лодыжку. Он поднял голову. Было уже очень поздно: из коридора не доносилось ни звука. Тай-ю стоял за порогом — слишком далеко, чтобы Малла мог достать его одним прыжком. Он хорошо знал, что на второй прыжок времени у него уже не будет.

В первое мгновение он решил, что Тай-ю передумал, но надежда тут же исчезла. Он торопливо сел в позе почтения.

— Я думаю, мы можем друг другу помочь, — начал старшина, но его улыбка, и особенно взгляд Малле очень не нравились. — Ты знаешь Пао-ю?

— Это ваш заместитель, господин. — Тот самый ару, которого Малла пнул. Молодой, злобный и агрессивный, он выискивал малейшую возможность наказать пленников.

— Ты должен его убить.

— Что? — Маллу словно ткнули под дых. Какое-то время он просто не мог вздохнуть. — Как? И... меня же потом казнят!

— Это твои проблемы. Постарайся. Найди способ. Если через три дня он будет ещё жив, я скажу ему, что ты хочешь сделать. — Продолжения не требовалось. Малла достаточно знал Пао-ю. Тот превратил бы его жизнь в ад. Или с ним просто произошел бы "несчастный случай". Но...

— Вы защитите меня потом, господин?

Ару ухмыльнулся.

— Нет. Неверный и лживый раб должен умереть. Но я считаю, что он должен умереть с пользой.

* * *

Почти до побудки Малла сидел в прострации. Ему вовсе не хотелось умирать, и страх понемногу начал его злить, хотя он и понимал, что сам подставился. Но эта хладнокровная готовность послать его на смерть, чтобы убрать опасного конкурента... ловкость, с которой ару сплел ему ловушку...

В конце концов, юноша решил, что смерть Тай-ю стоит его собственной жизни.

* * *

Наутро, после пробуждения, этот ночной разговор показался ему поначалу дурным сном. Потом его окатил парализующий страх, но вскоре к Малле вернулась решимость: Тай-ю, как и Маула, просто не оставил ему выбора.

Как можно убить ару, он уже знал: лежа в ту ночь в своей комнатке, он не мог заснуть от боли и перебрал множество способов. В своей штурмовой броне они были почти неуязвимы. Одно мановение их пальца могло обездвижить всех пленников в радиусе пятидесяти метров. Но они редко надвигали забрала шлемов. Те постоянно запотевали снаружи от здешней сырости, потому что броня ару охлаждалась — мохнатые твари не выносили жары. Лица стражей обычно оставались открыты.

Малла едва ли не с самого начала думал о луке. У одних здешних растений были толстые и упругие стебли, у других — тонкие и жесткие. А он (точнее, Охэйо, который придумал его) знал, как сделать оружие из природных материалов. Вначале у сарьют не было вообще ничего — только дикий девственный мир и маленькие ручки енотов...

Юноша начал с того, что поменял работу — правилами это допускалось. Прополка оказалась делом кропотливым и нудным, однако тут он мог работать в одиночестве — по нескольку минут. Как только его план из мыслей стал делом, страх исчез. Невесть почему, Малла был уверен, что всё пройдет хорошо.

* * *

Самым трудным оказалось добыть заготовку. Малла быстро отыскал прочный деревянистый стебель толщиной в два пальца и высотой почти в свой рост, но не знал, чем его срезать. К счастью, вся здешняя зелень росла на гидропонике — юноша ногтями отодрал пластиковую сетку и добыл камешек с острыми краями. Резал он совсем по чуть-чуть — а ему вовсе не хотелось, чтобы его застали за этим. Камешек был маленький, у него онемели пальцы, но в конце концов он справился. Листья и верхушку удалось сломать руками. Потом он осторожно согнул стебель в дугу. Дрянь, конечно, но достаточно упругая — пока не высохнет. На пару часов хватит.

С тетивой проблем почти не было. Срезав тем же камешком часть своих длинных волос, он быстро сплел прекрасную тетиву — такую же, как на его прежнем, настоящем луке. Работать ему пришлось иногда на виду у охранников, но они не смотрели, что именно он делает — лишь бы не бездельничал. Перейдя к другим грядкам, Малла сломал пару стеблей, увенчанных пушистыми рыжими шишками. Стебли были полые и твердые — и к тому же, достаточно длинные. Расщепив их, Малла вставил в них оперение из жестких мелких листьев. Наконечники сделать было не из чего, но сами сломы ему удалось заточить.

Юноша с трудом согнул стебель и набросил петли тетивы на прорезанные выемки. Лук получился даже лучше, чем он надеялся и Малла решил его испробовать. Наложив стрелу, он прицелился в толстый стебель в десяти шагах — предел для той пародии на оружие, которая у него была.

Выстрел получился бесшумным, но стрела ушла на три ладони вправо. Малла давно не упражнялся и не удивился результату. Он взял вторую стрелу...

Из-за поворота дорожки вышел ару. Охранник. Пао-ю. Малла понял, что увлекся работой и потерял осторожность. Кто-то из пленников заметил, что он делает... и побежал доложить. Иного объяснения тому, что здесь появился ненавидевший его заместитель старшины, не было.

Сердце юноши ушло в пятки, он понял, что пропал... но его руки работали самостоятельно, совершая движения, повторявшиеся тысячи раз — плавно оттянули блестящий черный шнур до уха, направили стрелу на цель — одним коротким движением — потом пальцы разжались.

Пао-ю взмахнул руками и опрокинулся навзничь.

* * *

Какое-то время Малла, оцепенев, смотрел на него. Пао-ю не шевелился, над воротником его шлема торчала половина стрелы. Не выли сирены, никто не бежал к нему на помощь. Малла оглянулся. На длинной узкой дорожке никого не было.

Опомнившись, он подбежал к телу. Стрела воткнулась ару в глаз и крови совсем не было. Впрочем, на его лицо Малла почти не смотрел. Куда больше его интересовало снаряжение охранника. Контрольный браслет, дубинка, рация...

На поясе Пао-ю висела небольшая плоская сумка — в таких солдаты ару носили аптечки. Но в этой был лазерный пистолет. Малла с трудом подавил истерический смех. Положительно, ему слишком везло. Носить боевое оружие охранникам запрещалось... но их начальство считало, что к ним это не относится.

Малла покрутил в руках лазер. Охэйо не потрудился объяснить ему, как он действует, но как стрелять из него, юноша знал. Он задумался. У него появился шанс — призрачный, почти невозможный, но реальный — если он всё сделает правильно.

Первым его побуждением было избавиться от контрольного браслета. Но, судя по мощности оружия, выстрел в браслет просто оторвет ему руку. Однако...

Обшарив кармашки на поясе Пао-ю, Малла нашел ключ от браслета — ару пользовались им, чтобы снимать ценный прибор с мертвецов. После нескольких неудачных попыток юноша открыл замок и сбросил ненавистное приспособление. Оттащив тело Пао-ю к мусорной куче, Малла прикрыл его несколькими охапками вялых стеблей, потом, как ни в чем ни бывало, двинулся к подъемникам с корзиной на голове. Пистолет он спрятал под ладонью, в щели между прутьями.

До торца цилиндра было метров пятьсот и юноша прошел их всего минут за шесть, невозмутимо лавируя среди других охранников и пленников. У нагружавшегося подъемника стоял лишь один ару — он, правда, опустил забрало, но Малла выстрелил ему в руку и луч начисто снес не защищенную броней кисть. Хотя юноша инстинктивно зажмурился, вспышка всё равно ослепила его. Раздался оглушительный треск, ару с воем покатился по полу, утратив всякий интерес к происходящему. Сам Малла пока прятался в зарослях.

Оранжерея была слеплена на живую нитку и её ось представляла собой просто ферму с лампами и протянутыми внутри кабелями. Прицелившись в слепящую полосу света, юноша выпустил по ней целую очередь импульсов. Под его огнем лампы начали лопаться и гаснуть, потом ему посчастливилось попасть в главный кабель — после ослепительной вспышки во все стороны разлетелись тысячи искр и свет погас совсем. Тут же зажглось аварийное освещение, но Малла продолжал стрелять, и после ещё нескольких выстрелов свет потух уже окончательно.

Лишь по памяти ориентируясь во тьме, он запрыгнул на колею дугового подъемника, и, зажав оружие в зубах, полез наверх. На оси у ару тоже был пост, и ему оставалось лишь надеяться, что там нет автономных систем ночного видения. Скоро у него заныли мускулы, острые края поперечин врезались в пальцы рук и ног — но дело шло быстрее, чем он думал. Снизу донеслись нарастающие вопли, почти сразу сменившись криками боли — назревающий бунт был подавлен в зародыше. Маллу охватил стыд... но единственное, что он мог теперь сделать — довести свой план до конца.

Цилиндр оранжереи был четырехсот метров в диаметре, но восхождение заняло не больше пяти минут — по мере приближения к оси Малла становился всё легче. У него дико закружилась голова и он отчаянно сжал зубы, больше падения боясь упустить оружие — в этом случае ему осталось бы только прыгнуть вслед за ним, надеясь на быструю милосердную смерть.

В основании осевой фермы скрывалась полусферическая кабина из бронестекла. Из её основания торчали прожекторы и стволы лазеров — но сейчас от них не было никакого толку. К ней же примыкала кольцевая бронированная переборка. Её лепестки остались открытыми, но под ними стояло трое ару, напряженно вглядываясь вниз. В руках они держали импульсные лазеры — уже не пистолеты, а двуручную боевую модель. На их тепловизорах Малла был бы виден, как на ладони, но охранники подняли забрала — здесь, на оси, собрался самый жаркий воздух. И прежде, чем они успели вскинуть оружие, он расстрелял их, целясь в лица. Однако над головой тут же залязгало железо — в куполе были и стрелковые амбразуры, и сидевшие в нем охранники торопливо открывали их.

Взобравшись на застывшую подъемную платформу, юноша сжался в тугой комок и прыгнул. Луч сверкнул за его спиной, вдребезги разбив корзину с фруктами, но Малла был уже вне зоны обстрела. Он поймал ладонью край переборки, развернулся. Внутренняя стенка пузыря оказалась глухой, с единственным бронированным люком. Малла прицелился в запорное устройство, зажмурился и нажал спуск. Осколки и искры хлестнули по коже — но на месте замка теперь красовалась развороченная, раскаленная выбоина. Юноша надеялся, что это задержит охранников — на какое-то время.

Подобрав один из боевых лазеров, он осмотрелся. Впереди был круглый туннель длиной метров в сто, белый, ярко освещенный, полный грузовых тележек и ару — наверно, несколько десятков, но все безоружные, должно быть, техники, обслуживавшие оранжерею.

Сгруппировавшись, он толкнулся изо всех сил. Ару вопили вокруг, но никто не пытался ему помешать. Здесь было четыре ряда люков: Малла решил, что самые дальние ведут в стыковочные шлюзы. Из одного из них ловко выплыло ещё двое ару — с оружием, но без брони. Прежде, чем они успели прицелиться, Малла несколько раз выстрелил в них. Тела мягко закувыркались в невесомости, рассеивая шарики крови.

Не останавливаясь, он проскочил мимо них, ткнулся в торцевую стену, толкнулся, вплыл в люк, — он вел в рубку грузового челнока, — развернулся, захлопнул его, повернул рычаги. Сорвав пластковую панель, он вытянул красную рукоять аварийной расстыковки. С глухим лязгом захлопнулся люк станции, ещё лязг — и челнок поплыл, медленно удаляясь от неё. Малла развернулся, повис над пультом. Кресла пилотов ему оказались малы, приборов он вообще не видел — лишь несколько темных экранов и какие-то ручки. Смешно даже думать, что он разберется в этом за оставшиеся у него минуты — но выбора, увы, не имелось.

Но, стоило ему лишь начать, — и знания хлынули из памяти непрерывным потоком. Это почти не удивило юношу — если Охэйо что-то делал, он делал это хорошо. Да и техника ару вовсе не была очень сложной: они без особых изменений украли её у сарьют. Всего через пятнадцать секунд Малла смог развернуть челнок как нужно и тут же запустил двигатель на полную мощность. Сам он никак не был закреплен и его отбросило к задней стене рубки. Дикая боль пронзила локти и затылок, какое-то время он ничего не соображал. Тяжесть ускорения, в несколько раз превосходившая его вес, распластала его на переборке. Совершенно беспомощный, прижатый к ней, он уже никак не мог управлять кораблем. Цилиндр оранжереи стремительно уплывал вперед и вверх. Через две с половиной минуты челнок должен был потерять орбитальную скорость — и потом просто упасть в бушующий под ним океан.

* * *

Торжество Маллы длилось не более минуты. Потом страшный удар потряс корабль и ускорение исчезло. Юношу словно плашмя швырнули на пол, — но, уже распластанный на стене, он не пострадал. Опомнившись и помотав головой, он бросился к приборам. Его встретил целый рой красных и желтых надписей. Из них Малла смог понять: главный двигатель разбит очень метким выстрелом. Челнок беспомощно кувыркался в пустоте, и всё, что он видел на ещё действующих экранах — разлетавшиеся во все стороны обломки.

Больше по нему не стреляли и Малла понимал, почему: теперь для ару стало делом чести взять его живьем. Он уже достаточно знал их обычаи, чтобы понять: такого преступника, как он, не будут казнить, — напротив, постараются, чтобы он жил как можно дольше. Его изуродуют, сведут с ума, — а потом превратят в назидание всем, кто только подумает сопротивляться...

Юноша вдруг хрипло рассмеялся. Пускай он проиграл, но время у него ещё оставалось — немного.

Он поймал плавающий в кабине лазер и задумался. Вряд ли он сможет задержать закованных в броню солдат, — но вот его он убьет так быстро, что не будет даже боли. Никогда больше.

Холодный металл коснулся виска. Малла закрыл глаза, его палец на спусковом крючке вздрагивал. Нет, он не мог — слишком страшно. Юноша опустил оружие и постарался представить все те муки, которые его ожидают, чтобы решиться...

Его усилия оказались напрасными. Второй сокрушительный удар потряс корабль. Он был такой силы, что рубка просто развалилась на куски.

* * *

Вначале Маллу обжег ослепительный свет. Звука не было, только ощущение удара. Потом ему вдруг стало холодно — ОЧЕНЬ холодно — и вся кожа вдруг туго натянулась, словно его надули изнутри. Стало нечем дышать, ледяной холод проникал в грудь, выжигая легкие. Он понял, что оказался в пустоте, и что ему осталось пятнадцать секунд жизни. Охэйо в свое время рассказал ему, как умирают жертвы пустоты: просто задыхаются. Он тоже задыхался, но не терял пока сознания. Паника и отчаянное неверие в то, что всё это происходит именно с ним, смешались в голове, не давая думать.

Потом его снова ударило. Что-то очень мягкое и теплое, даже горячее. Оно плотно обхватило его и куда-то поволокло. Юноша решился открыть глаза.

Вначале его ударила по зрачкам пугающая чернота и не менее пронзительный холод. Потом он увидел под собой необозримую, тончайшую вязь облаков и рельефа, занимающую полнеба: Тайат. Она оказалось столь красивой, что на какие-то мгновения юноша забыл про всё. Потом резь в глазах заставила его зажмуриться, но он вновь открыл их: ему не хотелось умирать в темноте.

Он не увидел звезд и солнца, к счастью, тоже: здесь, в пустоте, даже одно мгновение взгляда ослепило бы его. Всё, что он видел, кроме черноты неба и голубизны Тайат — яркое пятно фиолетово-зеленого света, к которому его тащило со всё возрастающей, безжалостной силой. Малла почти вспомнил, что это такое, но тут удушье погрузило его во тьму.

* * *

Он очнулся, испуганно вскрикнув. Ему приснился чудовищный сон: сон о том, что он умер. Нет, он на самом деле какое-то время был мертв. Малла чувствовал это, и именно страх вновь оказаться в этом НЕБЫТИИ — теперь уже навсегда — заставил его закричать.

Чья-то теплая, знакомая рука коснулась его лба, провела по груди, заставляя успокоиться бешено бьющееся сердце. Малла откинулся назад и часто задышал, расслабившись. Он понял, что рядом с ним Маула — ещё до того, как открыл глаза. Они лишь подтвердили его предположение.

Он очнулся в просторной светлой комнате, забитой медицинскими приборами, где-то на борту "Анниты": прежде он всего раз или два был здесь. Сейчас он лежал нагой на мягком ложе, ничем не прикрытый, но ему было не до стыда. Охэйо и Маула стояли над ним, с хмурыми лицами. Оба в своем настоящем обличье, одетые в серые комбинезоны, — свою рабочую одежду, — и юноша облегченно вздохнул. По крайней мере, Дайна свободна. Он добился того, чего хотел, а его собственная участь вовсе не казалась ему невыносимо ужасной.

— На, одень, — Охэйо бросил ему кусок шелка для набедренной повязки. Малла на лету поймал его и ловко обвязал вокруг талии. Он ещё в самом начале усвоил, о чем с ним не следует спорить. Охэйо имел свои представления о приличиях. Он никогда не занимался любовью с теми марьют, которых создавал. Даже его отношения с Маулой оставались чисто дружескими, как у брата с сестрой — не вполне невинные, быть может, но не больше. Сейчас, по крайней мере.

— Что случилось? — наконец спросил юноша. — Я...

— Ты был мертв, — с удовольствием пояснила Маула. — Около двух минут. Не дышал, сердце не билось. Потом Охэйо оживил тебя. С моей скромной помощью.

— Зачем?

— Что?

— Зачем тебе было меня оживлять?

Аннит гневно фыркнул.

— Выбросить в пустоту двадцать лет работы? Извини, нет.

— Но ведь я... не удался.

— Да ну? Это в чем же?

— Ну, я не смог сдержать свои... чувства. — Малла покосился на Маулу и покраснел.

Охэйо рассмеялся.

— Слушай... неужели тебе не приходило в голову, что меня она соблазнила точно так же?

— Э... нет. Никогда.

— В твоем возрасте я вел себя, как ты. Если не хуже. Ты, конечно, жил там не как святой, — но, по крайней мере, смог остаться человеком там, где большинство стало скотами. Кажется, ничего больше и не требовалось.

— Значит... значит, я смогу жить дальше?

— Слушай, хватит. Всё в порядке. Иначе мы бы не пытались спасти тебя. Ни я, ни Маула.

— А...

— За тобой гналось пять челноков. Мне нужно было быстро вытащить тебя, не устраивая свалки. Я разбил корабль, а потом выловил тебя силовым лучом. Немного грубо, но просто.

Малла обиженно нахмурился. Он вовсе не был рад такому обращению... но альтернатива нравилась ему ещё меньше.

— А что сейчас? — спросил он. — Ару не преследуют нас?

Охэйо вдруг коротко, зло рассмеялся.

— О, они хотели бы. Но сейчас уже поздно. Цирк сгорел.

— А?

— Сейчас они уже свалили. Погрузились в корабли и отчалили. Оранжереи и заводы с рабами они просто бросили. Собственно, они хотели их взорвать, но мы предупредили их, что это будет не самой лучшей идеей. Сейчас мы тоже грузимся в транслайнер и исчезаем.

— Но почему? Что случилось?

Охэйо немного помолчал.

— Случилось... Ну, это так сразу не скажешь. Это даже трудно. В общем... наша Реальность меняется.

— Как?

— Изменяются сами физические законы. Постоянные, соотношения взаимодействий — всё. Как именно — выяснить уже невозможно. Видишь ли... в этой измененной Реальности бозонные генераторы и энергоблоки холодного распада просто прекращают работать. А мы, сарьют... исчезаем. Как дым. Попросту... умираем. Мы потеряли восемьсот соплеменников прежде, чем выяснили это. Волна движется много быстрее света.

— Волна?..

— К счастью, это не случилось сразу везде. Изменения происходят последовательно. Одна звездная система за другой. Источник — насколько мы смогли установить — квазар ЗС-496А. Конечно, на самом деле это не квазар.

— А что?

Охэйо улыбнулся. Казалось, происходящее его забавляет.

— Волна — вовсе не естественное явление. На этот счет у нас есть довольно интересные сведения. Я побывал среди ару и кое-что выяснил. Сразу перед тем, как началась вся эта чума, в систему Каламии — в их главную — вторгся неизвестный корабль. Двадцати миль в длину. Он был защищен Отклонением, параметры которого совпадают с параметрами Волны. Говоря проще, это не гнев божий, а просто вторжение тварей, решивших, что природу следует чуть-чуть подправить. О, разумеется, они не убийцы. Марьют и людям изменения ничем не грозят. На природных процессах они также никак не отразятся. Можно сказать, что это генеральная уборка. Никаких Отклонений. Никаких вторжений со звезд. Тишина и порядок. — Охэйо вновь зло засмеялся. — Лучше всего идеи добра защищает полиция. Ещё лучше просто изменить Реальность. Чтобы никто физически НЕ МОГ вести себя недозволенным образом.

— Но тогда...

— Было бы полезно поговорить с ними, но мы все умрем раньше, чем они успеют просто нас заметить. К тому же, мы не знаем, с кем имеем дело, и вообще, стоит ли... Если они не видят разницы между ару и сарьют, едва ли есть смысл в общении. Ну, можно попросить тайат переслать нам свои наблюдения, если они и к ним вторгнутся, но это вряд ли. Узнав о нашем "стратегическом отступлении" они объявили независимость, — не знаю уж, от кого. Я слышал, им не понравилась сама идея создания марьют. Они называют это рабством. Знаешь, в общем они правы. Мы хорошо пожили, но всему приходит конец. Мы отпускаем всех марьют и улетаем.

— А я?

— Любой, кто знает тебя хоть немного, скажет, что ты — полноправный свободный человек. Нам остается лишь дать тебе всё, что ты попросишь, и отпустить.

Малла задумался — не более, чем на мгновение. Свобода манила его... но до чего он дошел, оказавшись на ней?.. Он удачный марьют и, раз так, он должен жить, как марьют.

— Я хочу остаться с вами.

Маула пожала плечами.

— Ты не оригинален. Ни один из марьют не захотел уйти. Изгнать их против их желания было бы жестоко. Но знаешь ли ты, что нас ждет? Наши транслайнеры могут обогнать Волну, но мы понятия не имеем, как далеко она продвинется. Наша галактика наверняка вся будет... затоплена. Чтобы добраться до соседней — даже если мы уйдем на максимальную глубину — нам нужно не меньше двух лет. Я не знаю, смогут ли даже КОРАБЛИ выдержать это, не говоря уж о живых телах.

— А стазис?

— Он не всегда надежен, Малла. Если случится авария, мы не сможем остановиться. Ты можешь сойти с ума или умереть прежде, чем её устранят. Я бы посоветовала тебе остаться. В конце концов, тебя там ждет Дайна.

Юноша задумался. Он должен вернуться к ней... только вот как быть с Охэйо? Аннит создал его — и не так уж плохо, надо сказать — но он сделал и больше. Дал пройти своим путем, например. И спас ему жизнь. Бросить его в миг, когда сарьют угрожает опасность... Малла слишком хорошо понимал, что потом его просто замучает стыд.

— Нет.

Маула хмыкнула.

— Твоя верность приятна мне, но она глупа. Может, нам придется отступать всё время, не останавливаясь — все наши бесконечные жизни. Ты готов к этому?

— Да.

— Ты не знаешь, о чем говоришь. Для нас, сарьют, всё просто — мы спасаем свои шкуры. А ты?

— Я тоже. Я ведь тоже могу стать сарьют.

Маула рассмеялась.

— Нас создали Тэйариин, Основатели. Не думаю, что Охэйо сможет повторить ИХ труд. Ты гонишься за призраком, юноша.

— Но наверняка ты этого не знаешь, ведь правда?

— Нет, разумеется. Если честно, я рада, что ты будешь с нами. В путешествии без конца можно много увидеть. А может, конец придет раньше, чем мы представляем.

Охэйо опять гневно фыркнул.

— Я надеюсь, что если конец и придет, то как раз ИМ. Раньше у Союза сарьют не было цели, мы плыли по течению, — можно сказать, бездельничали. Теперь эта цель есть — и те, кто нам её дали, могут очень об этом пожалеть. Если успеют. Вряд ли кто-то из нас сможет забыть об убитых друзьях. И о потерянной родине.6

— Ты будешь сражаться? — удивленно спросил Малла. — С чем?

— Эти вторженцы прибегли к Волне, когда ару бросили в бой вакуум-ударный генератор. Эту дрянь они держали про запас, на крайний случай: просто чудо, что его не применили на Тайат. Короче, он представлял смертельную опасность для вторженцев, раз они пошли на такие затраты, чтобы его уничтожить. Наш враг — не бессмертные монстры, а неосторожные и вполне уязвимые существа — и ещё, они панически боятся смерти. К тому же, наше положение не так плохо. Транслайнеры — основа нашей мощи — не пострадали. Зараза не проникает в объемлющее пространство — это уже установлено. Так вовремя придуманная Маулой Бездна сможет утащить с нами нашу бозонную верфь, так что даже там мы сможем строить новые транслайнеры и остальное, что потребуется. Возьмем всех марьют и людей с дальних планет — кто захочет. Жаль, мы не успеваем залететь ко мне домой, — но будь я проклят, если дам убийцам друзей воспользоваться моим трудом. Оставшиеся там марьют знают, что делать. И в остальных мирах вторженцев встретит то же. Они найдут там только смерть. Свою. А мы — что ж, мы исчезнем. Надолго.

— А потом?

— Если нам повезет найти место, до которого не достанет Волна, мы останемся там. Восстановим нашу промышленность, разведем новых марьют — может быть, миллиарды, если потребуется. И будем учиться. Чем бы ни была Волна — она физическое явление, не чудо. А раз так, мы сможем повернуть её вспять. Конечно, я не знаю, сколько лет на это потребуется, — Охэйо помолчал. — Но времени у сарьют как раз хватает. Можно ещё поискать Тэйариин — едва ли ИМ понравится, как обращаются с ИХ созданиями, — но на последнее надежды мало. Вернее будет рассчитывать только на самих себя. — Он посмотрел на свой радиобраслет. — Подходим к транслайнеру. Вот что, Малла, решай, но только быстро — или ты садишься сейчас в челнок и летишь к любимой девушке, или ты летишь с нами. От этого выбора зависит твоя несчастная судьба.

— Я остаюсь.

Охэйо посмотрел на него. В его длинных глазах было всё, что угодно — кроме одобрения.

— Ну и дурак. В этом аду ты не найдешь второй Маулы.

Глава 7.

В зеркале жизни.

Мы не хотим воевать.

Мы очень не хотим воевать.

Но нам очень жаль тех, кто заставил нас это делать.

Иннка Келлихаанс, йэннимуркий Мастер Войны.

Вайми внимательно смотрел на экран. В нем, заполняя почти полнеба, парила пугающе огромная, желто-красная сфера безымянной планеты. Сквозь бритвенное кружево колец просвечивали бурлящие, как разноцветная жидкость, течения темных облаков на экваторе. В широком полукруге темноты справа мерцали искры атмосферных разрядов. Глядя неподвижно в одну точку, Вайми мог увидеть тени неисчислимого множества туч. Волоча по ним безупречный круг темноты, медленно наплывала крупнейшая из лун — зеленоватый диск с геометрически четким узором пятен и яркими белыми искрами, рассыпанными по ним. Далекие облака закрывали её зеленовато-серые равнины, неровные, как апельсиновые корки, в редких воронках идеально круглых кратеров. Белые точки превратились в крохотные искрящиеся пятнышки. Одно из них, в центре поля зрения, всё росло и росло. Оно превратилось в россыпь кристаллов соли на грязном, пропитанном пылью льду, потом в множество белых прямоугольных зданий. Они неправильной массой сгрудились между неровными покатыми склонами невысоких холмов. За гладким квадратом главной посадочной площадки вздымался купол из стали и стекла. В нем зеленели невозможные в этом царстве фарфора и льда джунгли.

Изображение мигнуло. Внутри купола, на маленькой площади, вымощенной матово-палевыми плитами, под нависающими ветками громадных деревьев собралась небольшая толпа юношей и девушек в ярких, словно праздничных, одеждах. За их спинами виднелись уходящие в плотную массу зелени мощеные дорожки и освещавшие их неяркие синие фонари. Вайми отметил, что люди здесь похожи — не все друг на друга, но было несколько групп, состоящих как бы из братьев и сестер. Все очень красивые — настолько, что казались чуть-чуть ненастоящими.

Вперед вышла рослая девушка в синем с золотом платье. Она нервно сжимала в руках тяжелый шар с хорошо заметными индикаторами. Навстречу ей вышли двое симайа — сейчас очень похожих на собравшихся здесь. Один из них заговорил на странном местном, то певучем, то резком языке.

— Приветствуем вас. Можем ли мы увидеть Аннита Охэйо анта Хилайа?

— Да, разумеется, — девушка нервничала всё больше, едва ли не дергалась.

— Когда?

— Скоро. Но, понимаете, у нас такие обычаи... он населил и освоил этот мир, и поэтому должны прибыть ваши правители. Тогда он выйдет.

— Мы являемся полномочными представителями Йэннимура. Можем ли мы его увидеть?

— Вы правители?

— В определенном смысле.

— Хорошо. Тогда... — девушка подняла шар и вдруг сжала его обеими руками.

Экран погас.

* * *

Спустя мгновение изображение появилось вновь — та же планета, но другая луна, — сияющая, серебристая, окутанная облаками искрящейся ледяной пыли, невозможно красивая. Сквозь пылевую дымку отчетливо светились раскаленные белые пятна — там, где только что были белые искры городов...

— Там погибло девятьсот симайа и Наблюдатель, — тихо сказала стоявшая сбоку Наммилайна. — Весь его экипаж. Никто не уцелел, Вайми, никто! У неё в руках был термоядерный детонатор. Заряды, вероятно, заложены прямо под площадью. Наблюдатель подошел слишком близко, силовые щиты не подняты. Его Эвергет тоже взорвался. Там не было никакого оружия, никаких кораблей, ничего. Красивый, дружелюбный народ. Сейчас там только двухмильной глубины воронки и эта пыль.

— Зачем они это сделали?

Наммилайна посмотрела на него.

— Ты хотел бы попасть в плен, скажем, к ару?

— Нет, никогда.

— Они думали так же. Свобода или смерть.

— Но мы же не...

— Вайми, откуда ИМ это знать? Мы разрушили саму их Реальность. Убили множество сарьют, их создателей. Что они должны о нас думать? Потом было ещё несколько таких случаев. Мы стали уже более осторожны и никто из нас не погиб... но нам не удалось никого спасти, Вайми. Никого. Они не верили ни одному нашему слову. Мы пытались обезвредить заряды — но они всякий раз подрывали их раньше, чем мы успевали к ним подобраться. Собственно, от марьют нельзя ждать ничего иного. Мы бы вели себя так же в их обстоятельствах. Свет, что же мы натворили!

— Они все марьют?

— Таково их название в языке сарьют. В однообразии Вселенной есть совпадения, которые пугают меня... На самом деле, конечно, они не марьют в нашем смысле — у них не творческое мышление. Они просто очень хорошие люди. Только настоящие люди никогда не вели бы себя так хорошо. Там, где Волна уничтожила сарьют и энергоустановки сразу, марьют пытались выжить в холодных, мертвых кораблях и станциях. У них плохо получалось работать с машинами, но они очень старались, Вайми. Делились друг с другом даже последними крохами. Устраивали танцы, пели, хотя на самом деле были очень испуганы и понимали, что все должны умереть. Нам очень редко приходится встречать такое мужество. Просто чудо, что мы успели и что никто из захваченных врасплох не умер. Мы спасли их около тридцати тысяч. Но несравненно больше их убило себя.

— И что нам с ними делать? Со спасенными?

— Мы отошлем их в Йэннимур. Они плохо обучены, но это недостаток устранимый. Жаль, что никто из них не сможет стать симайа, но мы получим много хороших помощников. Они ничем не уступят многим из нашей Первой Формы, и будут жить вместе с ней, как одно целое.

— А те, что дальше?

Наммилайна помолчала.

— Трагедии Анниты суждено стать нашим позором, и это уже ничего не изменит. Волна накрыла сразу больше трети их миров. Мы осмотрели остальные, но там ничего нет. Только кратеры и пыль.

У Вайми стеснилось в груди. В этот миг ему вовсе не хотелось жить.

— Они... они все... погибли?

— По-видимому — нет. Мы не нашли ни одного транслайнера. Уцелевшие сарьют покинули эту галактику.

— И мы можем найти их, объяснить?..

— Мы постараемся, Вайми, но это будет очень трудно. До ближайшей галактики, не задетой Волной, около тридцати миллионов световых лет. Ближе есть несколько карликовых галактик, состоящих, в основном, из темной материи, но они мало подходят для разумной жизни. Из того, что нам известно о скорости их кораблей, следует, что сарьют понадобятся годы, чтобы достичь цели, и остановятся ли они там или пойдут дальше — неизвестно.

— Но одну-то галактику мы наверняка сможем обследовать.

— Вайми, в этой "одной галактике" — сто двадцать миллиардов звезд, и их нужно обследовать все, одну за одной, чтобы быть уверенным. Сарьют — жители открытого пространства, они не нуждаются в кислородных мирах. Они могут выбрать любую из них. Даже если мы соберем все свободные силы, то за ближайшие десять лет успеем обследовать не больше миллиона звезд. Реально у нас один шанс из ста тысяч найти их. Скорее всего, мы потеряли сарьют навсегда.

— Из-за меня.

— Вайми, в той битве с Харой ты не смог бы поступить иначе, даже если бы и захотел. И нам, возможно, следовало дать ару убить себя, но невыносимо трудно делать такой выбор. И потом, почему ты считаешь, что Волна принесла сюда только смерть? Для очень многих она принесла жизнь. Ару пожирали эти миры, и трудно сказать, во что превратилась бы их империя через тысячу лет — а раньше мы её вряд ли обнаружили бы. По крайней мере, эту угрозу мы устранили в зародыше, и смогли узнать о ещё большей — разве мало? И здесь мы смогли предотвратить одну очень большую трагедию. Неужели ты не слышал о планете Сэнна?

Вайми кивнул. Поначалу он угрюмо бродил в своей комнате, размышляя о собственной вредоносности — но вокруг творилось столько всего интересного, что эти размышления как-то незаметно забылись. На Сэнну симайа наткнулись ещё за Волной, когда искали сарьют. Несколько раньше них на неё наткнулись ару. Сочтя сопротивление своими силами бессмысленным — нельзя сказать, что совершенно разумно — правительство и военно-космический флот Сэнны сбежали на Тайат, предварительно известив сарьют о положении дел. Но те не вмешивались в войны между ару и людьми — так что по крайней мере часть своих страданий они заслужили. Когда ару высадились на поверхность, наземная армия Сэнны сопротивлялась до конца — и почти вся погибла. Кроме прочего, она имела несколько сот ЗРК с ядерными боеголовками, но, разумеется, не смогла оказать никакого мало-мальски серьезного сопротивления космическому флоту. Один из населивших Сэнну сарьют отказался покинуть планету и возглавил войну с оккупантами. Когда его накрыла Волна, тело выжило, но теперь это был просто большой младенец — его можно воспитать в полноценного человека, но от прежней личности не осталось и следа...

Колонизация Сэнны в планы ару не входила. Они ограничились захватом продовольствия, которого им остро не хватало — до прибытия симайа почти все ару, за исключением детей, недоедали — и угоном самой выносливой молодежи как рабов для своих космических заводов. Марьют — ару охотились за ними с особенным рвением — были рассредоточены по всей планете, прежде всего, в отдаленных её областях. Где, по большей части, и погибли — не от рук ару, а от рук мятежных людей, которые рьяно бросились убивать "недочеловеков".

Ограбив планету, ару решили выжечь её мегаракетами, но сделать это не успели: корабль-мир "Айэт" вызвал подкрепление, а именно, йэнну Иннки Келлихаанс, одного из наиболее прославленных йэннимурских флотоводцев. В состав эскадры входил корабль-мир её имени и четыре автоматических крейсера, ещё более мощных — а ару могли противопоставить всему этому то ли пять, то ли пять с половиной сотен крейсеров. Над итогом сражения гадать не приходилось — все эти крейсеры вдруг мгновенно вышли из строя. Захватив их, Иннка установила полный контроль над планетой. Не всегда дело шло так удачно. Ещё один из Наблюдателей погиб, подойдя слишком близко к структуре, оказавшейся вакуумной бомбой сарьют (позднее их нашли ещё много) — но Волна неотвратимо продвигалась вперед, и война вскоре кончилась.

— Всего на Сэнне могло погибнуть более миллиарда людей, — сказала Наммилайна. — В ближайшие двадцать лет ару полностью покорили бы все здешние человеческие цивилизации, а их суммарное население — более восьмисот миллиардов. По этому поводу ты тоже будешь рыдать?

Вайми промолчал. Он знал, что должен чувствовать гордость, но теперь он не чувствовал ничего. Он смотрел на сияющее пепелище Анниты — растерянная творящая пылинка, несущая жизнь и смерть.

* * *

Считанные часы спустя направление его мыслей изменилось: в бесконечной Вселенной хватало неожиданных вещей.

— Я, конечно, не против сюрпризов, — заметила Наммилайна, глядя на экран, — но это, пожалуй, уже слишком.

Вайми перевел взгляд. Среди стылой звездной пыли висел мир, видимый в три четверти — мутный, темно-синий, в каких-то неопрятных белых пятнах. Он не казался враждебным: от него исходило ощущение бесконечной чужеродности.

— Тайат называют его Найнером, — продолжила Наммилайна. — Один только Бог знает, каково его настоящее имя.

Вайми опустил взгляд на бегущие по экрану строчки. В самом деле, не совсем обычная планета: диаметр — 1,86 стандартного, масса — 9,2, средняя плотность — в 1,42 раза больше, чем у Эрайа, родины Золотого Народа, служившей у них эталоном. Атмосфера Найнера состояла из водорода и метана. Судя по всему, он был ядром выгоревшей при взрыве Сверхновой планеты-гиганта, выброшенной в межзвездное пространство и вновь пойманной в сети притяжения светилом Тайат, что доказывала и её вытянутая орбита.

— Исходя из соотношения элементов, ему более двенадцати миллиардов лет, — продолжила Наммилайна. — И он обитаем по крайней мере семь последних из них.

— Как такое может быть? Ведь...

— Там нет никакой биологической жизни, но разум существует — это ясно хотя бы потому, что Найнер окружает щит Йалис.

— Тогда это или Тэйариин или Мроо. Кто ещё мог тогда жить?

— Не обязательно. Возможно, ты этого не знаешь, но сверхрасами становится лишь ничтожная часть разумных народов. Большинство остается в своих планетных системах и живет очень долго. Узнав, что их солнце взорвется, найны могли переселиться на самую отдаленную из планет их системы, которая могла пострадать от взрыва в наименьшей степени. Исходный биологический облик разумных рас обычно теряется ещё в первые десятки тысяч лет их технического развития. Позднее теряется и внешнее сходство с машинами: разумная среда выглядит как колонии простейших организмов с небиологическим циклом. Когда доходит до этого, мы уже не в состоянии понять их. В Йэннимуре очень не любят таких старых планет, Вайми.

— Почему?

— Они как бы спят, обращенные в себя, и видят сны, которые сложнее всей нашей Вселенной. Но иногда они просыпаются — и мы понимаем, что у них слишком странные представления о Реальности. Йэннимуру около двадцати тысяч лет: мы не в силах противостоять накопленным за миллиарды лет знаниям. Мы уже потеряли так сектор Анли: попытались разбудить один из спящих миров, только слишком успешно. Он начал распространяться вовне, и мы едва успели отступить. Те, кто не успел уйти, погибли — и их было много, Вайми, очень. Весь сектор зарос паутиной.

— Паутиной?

— Она выглядит, как паутина. Структура, конечно, нематериальная, но хорошо заметная. Мы называем это вырожденной реальностью — с нашей точки зрения она не имеет смысла, но через миллиард лет мы можем подумать иначе... Тому миру было девять миллиардов лет. Таких древних, как Найнер, мы ещё не встречали. Это одна из самых старых планет нашей Вселенной.

— Вы знаете, что там, внутри?

— Примерно — по данным локации, магнитометрии и гравиметрическому распределению масс, полученному дальними зондами. Атмосфера там довольно тонкая, давление на поверхности больше стандартного всего раз в пять. Глобальный океан глубиной более ста миль переходит непосредственно в железное ядро. Но это всё — скорлупа. Кажется, что внутреннее ядро представляет собой пленку бесконечной плотности, окружающей абсолютную пустоту. Там происходит искажение магнитных силовых линий, — но только не магнитным полем. Искривление пространства мы также можем исключить — гравитационное поле такой силы разрушило бы всю планету. В общем, трудно сказать, что мы видим. Это измененная Реальность, Вайми, и странная. Барьер поставлен не электромагнитными силами, а какими-то другими, какими — мы не знаем. Наша современная физика исключает возможность создания такой Реальности. Она порождение очень древних времен, и её нельзя скопировать. Её суть мы вряд ли сможем понять без исследований там, на месте, — а провести их у нас нет никакой возможности. Мы никогда не встречались с таким типом Реальности, но уже ясно, что для симайа он не подходит. Мы не сможем войти туда — и остаться в живых.

— А как же Тайат? — Вайми повернул изображение и теперь перед ними висел другой, сине-белый перистый диск. — Вы будете эвакуировать её?

— Теоретически следует — Найнер должен пройти всего в полусотне тысяч миль. Его щит Йалис не заденет её, но приливные силы вызовут сильнейшие землетрясения, может, даже подвижки литосферных плит. Но, знаешь ли, нельзя вот так, сразу, эвакуировать целую планету. Её населяет около ста миллионов людей, и они все просто не поместятся внутри "Тайны". Нужно сперва перевести их в матрицы, — то есть, по сути, убить, а потом воскресить к новой жизни. Едва ли такой подход вызовет там энтузиазм. К тому же, мы просто не успеем до прохождения, — а потом это будет уже не столь актуально.

* * *

Когда Наммилайна ушла, Вайми ещё несколько часов сидел перед экраном, жадно глядя на проплывающий под ним мир — "Тайна" двигалась по круговой орбите высотой не более двух тысяч миль. С такой высоты детали поверхности едва различались, но мультипланар легко сокращал это расстояние метров до ста. Казалось, ничего иного и не требовалось, — но чем больше Вайми смотрел, тем сильнее хотел попасть сюда. Как ни странно, Тайат пошла на пользу двадцатилетняя война — от цивилизации осталось только два десятка городов, прикрытых силовыми щитами. А вся остальная суша — леса, горы, озера и реки...

Это был первый настоящий мир, какой он смог увидеть — почти такой же, как его родина, но только несравненно больше и разнообразнее. Вайми хотелось оказаться там — поваляться нагишом на траве, поплавать, просто побродить в зеленом сумраке зарослей...

Как ни странно, он совсем не чувствовал тоски. Напротив — при мысли о радости, которую он может там испытать, его грызло мучительное нетерпение. Ему до смерти надоел сумрачный звездолет, в котором всё оставалось чужим и далеким. А Тайат оказалась живой и реальной. Просто смотреть на этот мир неизвестностей было выше сил любого нормального юноши.

* * *

Решившись, Вайми действовал быстро. Он не накопил тут вещей — за исключением подаренного братом ножа, — но для вылазки на Тайат одного ножа не хватило бы. Так что, сочинив наскоро подобающую случаю речь, он отправился к одному из производственных комплексов "Тайны". Настроение у него было тревожно-приподнятое. С одной стороны, если Наммилайна права, всего через несколько дней Тайат станет мало пригодна для жизни. С другой, могло быть и иначе — в любом случае, до "конца света" пока далеко. На Тайат не нашлось совершенно ничего ужасного, — но, несмотря на всё, раздобыть оружие Вайми очень хотелось. Он даже испытывал странное, не вполне здоровое вожделение — примерно с таким же настроением он шел к Лине, чтобы она лишила его невинности...

Мысль вооружиться бродила в его голове уже давно — хотя он сам не смог бы сказать, зачем. Врагов на корабле он не имел, а если бы и появились — оно бы ничем ему не помогло. Оружие ему хотелось иметь просто, чтобы было — не то, чтобы он ощущал себя неполноценным без него, но быть парнем без оружия казалось ему странным.

До сегодняшнего утра все эти мечты так и оставались мечтами — просить оружие просто так ему казалось стыдным, да и получить отказ не очень-то хотелось. Теперь же оно превратилось в жизненно необходимую для него вещь — и Вайми искренне надеялся, что симайа, отвечавшие за производство оружия, не пошлют его подальше.

* * *

Спустя ещё несколько очень длинных часов Вайми внимательно рассматривал добычу. Квантовый дезинтегратор, лежавший перед ним на столе, был совсем новым оружием, лишь недавно запущенным в серию — ему достался, по сути, пробный экземпляр. Всего двадцати сантиметров в длину, он состоял из массивного цилиндрического ствола и косой пластинчатой рукоятки с отверстиями для пальцев. Цвет его был каким-то неопределенным, синевато-зеленовато-серым — этот предмет необъяснимо ускользал от взгляда, если не смотреть на него прямо. Тогда он выступал с какой-то нереальной четкостью. Поверхность его казалась матовой, даже, скорее, смутной, словно дым, хотя на ощупь была гладкой.

Вайми не сомневался, что не смог бы заметить эту вещь, валяйся она на земле где-нибудь в лесу — даже если бы специально разыскивал её на довольно небольшом участке. Несмотря на внешнюю призрачность, она оказалась тяжелой — килограмма полтора или даже два. Юноша не сомневался, что такой штукой можно убить противника, просто стукнув его по голове. Рукоять была покрыта выпуклыми рифлеными подушечками, точно такого же цвета, как и металлические части. Восхитительно упругие и шершавые, они словно бы прилипали или, скорее, притягивались к коже — явно не то оружие, которое можно случайно или по невнимательности обронить. Хваталось оно очень легко, а вот чтобы высвободить пальцы из отверстий и отлепить рукоять от ладони, нужно было несколько секунд.

Повернув дезинтегратор, Вайми заглянул в ствол. Закругленный край довольно толстой оболочки цилиндрического корпуса заметно выступал над кольцом непроницаемо-черного стекла, обрамлявшего срезанный конус собственно ствола с узким коническим раструбом. На его дне что-то смутно, призрачно блестело. Больше всего Вайми поражало, что оружие казалось сотворенным из цельного куска материи — никаких швов, съемных деталей, даже спускового крючка: для выстрела нужно было просто с силой нажать на то место, где ему полагалось находиться. Очень интересно был решен прицел — с тыльной стороны ствола был кружок из темного, в слабых радужных бликах материала — словно бы фасетчатого. Но если держать оружие в вытянутой руке, напротив глаз, перед ними появлялось сверхъестественно четкое изображение, не вполне настоящее — все не каменные и не металлические предметы казались словно бы полупрозрачными.

Кольцевой "глаз" оружия улавливал инфракрасное излучение, так что все живые объекты казались в его прицеле светящимися — и ещё ярче вспыхивало малейшее движение. А если поднести оружие к глазам, прицел увеличивал изображение, словно бинокль — раз до двадцати, хотя поле зрения при этом, соответственно, сужалось. Он мог работать и в полной темноте, хотя тогда это объемное изображение становилось не столь ярким и четким.

Прицел не выключался, так что оружие казалось Вайми живым — может, и из-за встроенных гироскопов. Из-за них оно упорно сопротивлялось любым попыткам повернуть его вокруг центра тяжести, что отчасти мешало целиться — это приходилось делать не движениями кисти, а поворотами всего тела. Что ж: зато оно не дрожало в руке и вообще не поддавалось мгновенным усилиям, словно погруженное в некую вязкую среду, так что в обращении с ним требовалась упорная плавность. Все другие предметы теперь казались Вайми не то, чтобы слишком легкими, но какими-то безвольными — их можно вертеть как угодно.

Стрелял дезинтегратор поразительно точно — с помощью телескопического прицела Вайми мог бы попасть в яблоко за километр или даже за два, не особо при этом напрягаясь. Это при том, что из обычного пистолета он мазал уже за пятьдесят шагов: пули, словно заговоренные, упорно не желали лететь туда, куда он их направлял. Хотя дело было, разумеется, не в них — симайа попадали в яблоко шагов со ста пятидесяти. Могли бы и больше, но тира с большей дистанцией на борту "Тайны" не нашлось.

Дезинтегратор же поражал цель на практически любом расстоянии в пределах прямой видимости, хотя выстрел его отчасти казался ненастоящим — ни отдачи, ни звука, лишь какой-то неопределенный толчок и что-то вроде низкого, почти инфразвукового хлопка, на самой границе слышимости. Но и эти ощущения были, скорее, субъективными — просто Вайми надо было как-то отметить миг выстрела, вот он и отмечал. С попаданиями таких проблем не возникало — они походили на фотовспышки с разлетавшимися каскадами искр. Если смотреть в прицел, они не ослепляли — и даже едва замечались, как проблески, схваченные боковым зрением. Для цели всё было иначе — в стальном полудюймовом листе лазер пробивал впечатляющую, в кулак, дыру с развороченными краями.

Сам по себе невесомый свет не обладал, конечно, никакой пробивной силой — но любое вещество, на которое он падал, превращалось в плазму с температурой в десятки тысяч градусов. Так что всё дальнейшее было, в сущности, небольшим, граммов на двести тротила, взрывом, который разносил обратную сторону мишени на миллионы осколков. Но могущество лазера тоже не было беспредельным — блестевшая, как ртуть, сверхпроводящая пленка, казалось, не имеющая толщины, в сущности, почти невесомая, просто не замечала луча, отражая его куда придется — бывало, что и прямо в стрелка. Так что у оружия Вайми была и резервная система огня — сам квантовый дезинтегратор. Он, в сущности, даже ничем не стрелял.

Дезинтегратор, как своеобразный радар, нащупывал нематериальный клубок квантовых функций — то, что составляет сущность любой жизни — и одним наносекундным сокрушительным импульсом разносил его вдребезги, буквально в ничто. Внешних повреждений он не оставлял, но вся молекулярная структура организма превращалась в кашу, так что причиненная дезинтегратором смерть была абсолютной. Но, как известно, то, что дает власть, её же и ограничивает. Во-первых, его дальнобойность составляла всего метров пятьдесят. Во-вторых, он мог поражать цели и через материальные преграды, но только если их плотность не превышала двух тонн на квадратный метр или около того — причем металл любой толщины и проклятая сверхпроводящая пленка оставались совершенно непроницаемыми. В-третьих, он убивал лишь одного супостата за раз. В-четвертых, на это требовалось время. Если в прицел дезинтегратора попадала живая цель, она вспыхивала в нем, окруженная ярким ореолом, а само оружие останавливалось на ней с довольно ощутимым толчком, и приходилось приложить усилие, чтобы сдвинуть его с места. Но лишь через две или три секунды дезинтегратор "замыкался" на цели — и лишь тогда можно было стрелять.

К счастью, его поражающая мощь не зависела от размера противника — он, правда, не действовал на мелкие организмы, не обладавшие уязвимой "душой", но верхняя граница находилась на уровне нескольких тонн. В бою с Корхх это было бы особенно ценно — если учесть, что даже из лазера в них приходилось стрелять по нескольку раз подряд. Вайми не знал, правда, хватит ли мощности дезинтегратора, чтобы убить симайа. Не то, чтобы ему хотелось этого, просто интересно было знать — но лучшего оружия для живых форм на борту "Тайны" не нашлось.

Вздохнув, Вайми отложил дезинтегратор. Вопреки ожиданиям, оружие ему выдали без всяких уговоров и даже без расспросов, зачем оно ему нужно. Ему даже не пришлось намекать, КТО спас этот корабль. Более того — молодой (всего лет восьмисот) симайа по имени Ярослав (ещё одно необычное имя) явно был рад его визиту. Он не только помог ему выбрать оружие — Вайми плохо разбирался в нем, и не мог даже толком сказать, чего именно хочет — но и научил обращаться с тем, что он выбрал. Без особой, надо сказать, нежности. Вайми, впрочем, не возражал — уж он-то отлично знал, что от умения владеть оружием может зависеть его (и не только его) жизнь. Учился он с удовольствием и быстро — да и сам Ярослав ему понравился. Этот симайа не отмалчивался и не напускал на себя таинственный вид, как многие другие. Собственно, он казался Вайми вполне обычным парнем возрастом лет в двадцать пять. Он очень хорошо знал недлинную историю юноши — и, кажется, принимал его, как равного, что Вайми очень льстило. Вообще, ему начали нравиться русские. Этот народ был знаменит не только своими марьют — этим в Йэннимуре было трудно удивить — но и своими воинами, одним из которых и был Ярослав. Кажется, он и Вайми считал воином. Юношу это смущало, но он и не думал отказываться от этого. Он умел драться — просто, это не слишком ему нравилось, как, впрочем, и Ярославу. А вот у золотых айа встречались особи, которые буквально жили войной — взять всё ту же Иннку Келлихаанс. Против их цели — выживания Йэннимура — Вайми никаких возражений не имел, но вот вопрос средств волновал их весьма мало. Юноша был очень рад, что она на его стороне. Но дружить с существом, которое поставило целью своей жизни причинение вреда — пусть и только тем, кто, безусловно, заслуживает этого, и добивается её с упорной, рассчетливой жестокостью, он бы, пожалуй, не смог.

Усмехнувшись и мотнув головой, Вайми отбросил назад лезущие в глаза волосы, потом тщательно, до хруста, потянулся, поднявшись на пальцы босых ног, и начал собираться. Для начала он открыл одну из стенных ниш и выпустил все резервные минны. Они немедленно закружились, присоединяясь к окутывающим его. Теперь их было уже более двухсот — вполне достаточно, чтобы защитить его почти от всего, что мог выдержать симайа.

Убедившись, что его обвес работает идеально, Вайми начал распихивать по нему снаряжение. К его громадной радости, он мог таскать с собой целую кучу вещей, просто подвесив их в окутывающем его силовом поле. Они никак не могли оттуда выпасть и совершенно не мешали ему, а чтобы достать их, оставалось лишь протянуть руку. Дезинтегратор он пристроил на левом бедре. Поскольку тот не могло поражать массивные цели, на правом бедре он пристроил дисраптор — похожее, но более короткое и массивное оружие черно-коричневого цвета. Раструб его ствола окружали четыре загнутых внутрь трапециевидных лепестка, а на косо срезанной впереди рукоятке горели два резких, ярко-красных индикатора. Это оружие было прямой противоположностью дезинтегратору — оно посылало в цель сплошной поток огня, уничтожая буквально всё на своем пути, и могло снести даже полуметровую стену. Дальнобойность его, правда, не превышала двухсот метров, зато роль заряда играл магнитно-монпольный аннигилятор — в атмосфере он, как и дезинтегратор, мог работать практически вечно. Польза от этой карманной гаубицы была несомненной. Если бы Вайми удалось попасть из этой штуки, например, в Корхх ближе, чем метров со ста, тому немедля пришел бы конец.

И, наконец, на левом боку Вайми поместил устройство, благодаря которому, собственно, и решился на этот, вообще-то, не особенно умный поход. "Йолло", универсальная квантовая система, была просто черным, с серебряной отделкой, бруском, свободно умещавшимся на ладони, холодным и тяжелым. Тонкий бронированный проводок от неё, раздваиваясь, тянулся к двум массивным кольцам индукторов — блестящим, диаметром дюйма по два. Они одевались на уши, крепясь к мочкам клипсами — получилось смешно и Вайми тщательно прикрыл их волосами, хотя действие это было совершенно бессмысленным — на него никто не смотрел.

Его чувства сразу же расширились. Теперь он мог ощутить любое достаточно крупное живое существо в радиусе метров ста — что в борьбе с ару, с их непревзойденным умением прятаться и нападать внезапно, из засады, было просто бесценно. Но ещё более полезной была возможность защищаться и наносить удары. Хотя способность ару влиять на сознание людей так и не была доказана (может быть, за отсутствием уцелевших свидетелей), "Йолло" (теоретически) могла блокировать любое постороннее воздействие и даже атаковать. Стань его противниками ару, Вайми смог бы уложить сразу штук девять, правда, на небольшом расстоянии, метров до пяти.

"Йолло" действовала, как квантовый дезинтегратор — с меньшей мощностью, но зато сразу во всех направлениях. В том, что она сможет убить Корхх или Инсаана, Вайми сильно сомневался — но даже возможность оглушить и ошеломить противника, а то и двух или трех за раз, сильно повышала его шансы. Это устройство не было, конечно, "телепатором" — оно не могло читать мысли или, тем более, навязывать кому-то свою волю. Но Вайми мог ощущать настроение, общий эмоциональный фон и даже, если повезет, видеть чужими глазами, хотя и довольно-таки смутно. Он не знал, правда, сможет ли противник почувствовать такое "подглядывание" — теоретически считалось, что нет — но, когда имеешь дело с квантовыми эффектами, ни в чем нельзя быть уверенным.

Покончив с оружием, Вайми распихал по обвесу запас еды, которой ему должно было хватить примерно на неделю — после чего ему пришла в голову мысль запастись и водой. Поняв, что начинает тянуть время, он сразу же вылетел из комнаты.

Он уже неплохо разбирался в лабиринтах корабля и всего минут через пять завис перед дверью Сергея — стыд не позволил ему требовать от Ярослава ещё и этого. Сергей почти сразу согласился впустить его.

Вплыв внутрь, Вайми осмотрелся. Странно, но он ещё никогда не бывал у симайа в гостях, и увиденное разочаровало его. Комната оказалась куда меньше его собственной и совершенно пустой — даже без экрана. Все её плоскости состояли из гладких металлических панелей с широкими асимметричными стыками — в них мерцали крохотные огоньки и торчали отрезки странной искрящейся проволоки. Никаких стенных ниш и никаких вещей. Наглядное подтверждение того, что дети являлись в Йэннимуре единственным привилегированным классом.

— Чем обязан? — сухо спросил Сергей. Он принял человеческий вид, но плавал в воздухе, не касаясь пола. Вайми понял, что его визит оторвал симайа от чего-то важного.

— Ты можешь доставить меня на Тайат? — спросил юноша.

— Зачем? — странно, но Сергей вовсе не был удивлен.

— Посмотреть. Полетать. Побегать. Разве это запрещено?

Сергей внимательно смотрел на него. Вайми вдруг подумалось, что он уже давно ждал этого визита.

— Нет.

* * *

Они мчались в узких летных трубах, поднимаясь всё выше. Ангары и шлюзы находились ниже жилых помещений, но Сергей сказал, что на самом верху тоже есть выходы. Вайми понимал, что их вылазка не вполне законна — во всяком случае, Наммилайна её явно не одобрила бы — но это ничуть не трогало его.

Голова у юноши слегка кружилась — он заставил Сергея запихнуть в неё только что расшифрованный язык Тайат, больше двадцати тысяч слов. К счастью, он там был один. Самой процедуры Вайми не запомнил, ему даже казалось, что второй язык он знал всегда. Сергей предупредил, правда, что это ненадолго — дней через двадцать его знания развеются, как дым. У симайа, вынужденных беречь свою память, был большой опыт в применении таких временных знаний.

До Вайми лишь сейчас дошло, что он бесстыдно командовал симайа — причем с таким видом, словно иначе не может и быть. Старая, как мир, история — может ли даже самый серьезный и занятый взрослый отказать настырному ребенку, который стоит с протянутой рукой, и с методичностью капающей в пещере воды повторяет "дай"?..

Сейчас они неслись по гладким широким туннелям, совершенно темным. Они служили "Тайне" кровеносной системой, по крайней мере, в отношении обмена веществ, — но плавающие в ней "клетки" оказались весьма велики. Не раз и не два им приходилось огибать блоки тяжелого оборудования величиной в небольшой домик.

Труба кончалась в полу обширного длинного зала. Его стены состояли из переплетенных, глубоко просвечивающих структур. Недлинная квадратная шахта в потолке вела наружу. Её перекрывало что-то вроде двойной решетки с вставленными в переплет прозрачными пластинами.

Симайа замерцал, теряя привычный Вайми облик. Теперь это был золотой шар, окутанный полупрозрачной серебристой мантией. Она вобрала Вайми, мягко обхватила его. С этого мгновения юноша превратился просто в груз.

Сергей стремительно рванулся вверх. Решетки раздвинулись, скользнув в разные стороны, и Вайми вдруг увидел под собой необозримую громаду "Тайны" — точнее, только её передний торец. Сияющие зеркальные шпили, геометрически правильная сеть темных выступов, черные многогранные шахты, сложные изгибы сияющих сине-огненных линий — всё это, по размеру равное городу, окружал бесконечный водопад криогенного поля — чистейшая, сияющая голубизна. Они выходили из него, поднимаясь сквозь его полярную воронку. Вайми понимал, что их должны неизбежно заметить — сейчас они плыли перед главными наблюдательными системами корабля — и надеялся, что его побег не является проступком недозволенным. В конце концов, он вовсе не хотел оставаться на Тайат навсегда.

Юношу резко прижало к дну силового мешка — Сергей менял курс. Они быстро отдалялись от корабля, но тот не становился меньше — просто теперь Вайми видел его целиком. "Тайна" казалась причудливой мозаикой из искрящейся звездами черноты и перистого на голубом фоне серебра — небеса и Тайат отражались в её зеркальной броне. Сияние криогенных полей тоже росло, раскидывалось вширь — полупрозрачная белизна, зеленоватая желтизна, охра, багрянец их оттенков казались Вайми каким-то сюрреалистическим рассветом.

Ускорение увеличилось — теперь у юноши потемнело в глазах. Сергей тормозил, сбрасывая орбитальную скорость. Считанные минуты тяжести — и вдруг невесомость.

Миг разделения Вайми пропустил. Он ожидал каких-то прощальных слов, какого-то последнего напутствия — но ничего не было, симайа просто исчез, и Вайми начал падать с высоты двух тысяч миль.

Минны старались изо всех сил — они защищали его кожу и глаза от палящего солнца и от холода, и Вайми было уютно и тепло. Сердце его, правда, замирало от страха и ощущения падения — но дикий восторг легко перебивал их. Сейчас он был действительно свободен — впервые в своей короткой жизни.

* * *

Он падал по пологой дуге, около двадцати минут. Зрелище плывущей под ним, постепенно поднимавшейся к нему Тайат поглощало всё внимание юноши. Черноты неба он просто не замечал. Неисчислимые стада облаков, дымчатый блеск морей, темные, почти не зеленые пятна лесов — всё это было настолько красиво, что у Вайми просто захватывало дух. Сначала поверхность под ним двигалась почти незаметно, но по мере снижения движение убыстрялось. Теперь юноша мог оценить свою скорость и ему стало страшновато. Он даже обрадовался, что его сносит на ночную сторону, где он не увидит земли под собой. Сейчас под ним проплывали багряные хребты туч, отбрасывая в черноту космоса бесконечно длинные тени. Они отходили назад и, казалось, поднимались, пока не закрыли солнце. В считанные секунды пробежав все миллионы оттенков радуги, отгорел и погас закат. Потом Вайми ощутил упругое сопротивление воздуха и его окружило мгновенно уносящееся назад сияние. Оно быстро уплотнилось, стало жарким. Поля минн росли, окутывая его, теперь сквозь них пробивалось только розовато-белое свечение. Тугое сплетение силовых линий сжало Вайми, ему стало трудно дышать. Жар, пробивавшийся сквозь щиты, палил обнаженную кожу — масса его была достаточно большой и он пылал в ночном небе Тайат как метеор, падающий огонь, видимый за сотни миль и отбрасывающий мгновенные бегущие тени. И сознавая это, юноша смеялся.

* * *

— И кто же всё это придумал? — воздух вокруг Наммилайны ощутимо потрескивал. Сергей и Ярослав стояли перед ней — в своем "живом" облике и это дополнительно злило её: в общении с собратьями она предпочитала обходиться без формальностей. Вид их мало её трогал, но говорить словами!..

— Вайми, разумеется, — Сергей пожал плечами. — Ты думаешь, что я решился бы похитить его и сбросить на Тайат?

— Ты не должен был помогать ему! — лишь сейчас Наммилайна поняла, как привязалась к юноше. Его отсутствие и питало её гнев.

— Почему? — удивился Сергей. — Пусть Вайми — ещё оннеле, но он уже совершеннолетний и он вправе быть там, где ему хочется. Или ты хотела бы посадить его под замок?

Наммилайна гневно фыркнула.

— Вы оба повели себя, как глупые мальчишки. Ты, Ярослав, дал Вайми оружие...

— Вайми вполне его заслужил, — спокойно ответил рутенец. — Без него нас всех уже не было бы на свете.

— А ты подумал о тех, кого он может убить из него — без достаточных к тому оснований?

Ярослав нахмурился, но было видно, что он вовсе не намерен менять свое мнение.

— Вы все, русские — сумасшедшие, — заявила Наммилайна. — Вам просто наплевать на логику — и много на что ещё.

— Разве это плохо?

Наммилайна на секунду задумалась, с невероятной быстротой перебирая примеры. С сожалением она признала, что Ярослав прав: русские йэнны совсем не относились к числу худших — скорее, наоборот.

— Я пока не знаю, — ответила она.

— Тогда в чем же дело? Что может случится с взрослым оннеле — с обвесом и лучшим оружием, которое мы могли ему дать?

Наммилайна отвернулась.

— Я думаю о том, что может случиться со всеми нами. Я думаю о Найнере.

* * *

Когда пламя вокруг него погасло, Вайми сбросил щит — и невольно замер, глядя на раскинувшийся вокруг огромный мир. Под ним — от горизонта до горизонта — простерся смутный бархатистый ковер земли с редкими искрами огней. Над ним догорал дымный закат, похожий на невероятно огромное зарево. Пока что Вайми с быстротой камня падал туда, вниз — но тормозить ему вовсе не хотелось: его сердце трепетало от желания побыстрее попасть в этот мир. Место назначения он выбрал не случайно — правда, лишь по внешней симпатичности — и, заметив его, буквально завыл от восторга. Свобода, свобода! После таинственного, но чуждого мира звездолета, Тайат казалось ему не менее таинственной, но совсем не чужой.

Врезавшись в плотные слои атмосферы, он ослабил силовое поле — и его обдал холодный на такой высоте ветер, пахнущий... да просто умопомрачительно пахнущий. Ночью, жизнью — всем сразу.

Спустившись ещё ниже, Вайми развернул силовые крылья — и силовые линии минн ощутимо уперлись в его тело. Он по-прежнему спускался, но теперь земля уже не столько поднималась, сколько скользила под ним.

Добравшись, наконец, до цели, он заложил широченный вираж, рассматривая лежавшую внизу долину. На фоне невероятно черных далеких гор ещё догорал закат — но на совсем уже темном небе ярко сияли звезды. Отсюда, с километровой высоты, озеро Хейнал само напоминало громадную черно-зеркальную звезду с неровными, изогнутыми лучами — их окружали почти отвесные высоченные обрывы, сплошь покрытые зарослями, такими же густыми, как те, что покрывали ровную поверхность плато. Там повсюду горели разноцветные огни, вдоль склонов и между ними сплетались бесчисленные мостики. Стеклянная гладь озера была тоже усыпана разноцветными огнями, едва заметно скользившими туда и сюда — они отмечали с трудом различимые отсюда скорлупки яхт и лодок. Картина до невозможности красивая, но его взгляд невольно устремлялся дальше — на прихотливый лабиринт других таких расщелин, тянувшихся, насколько хватал глаз.

Юноша рассмеялся и помотал головой. Ему хотелось сразу увидеть весь этот мир — и на какой-то миг он пожалел, что не может разделиться на сто, тысячу Вайми и разлететься по всем интересным местам. Он не представлял, правда, как смог бы остаться собой, превратившись в такую ораву — но иметь целую толпу себя было бы совсем неплохо. Они могли бы обмениваться впечатлениями и фантазировать вместе — а уж иметь столько тех, кого знаешь, как самого себя, и кому можешь доверять окончательно и безговорочно, было бы просто невероятно здорово. Увы — Вайми никак не представлял, как осуществить эту замечательную идею. Он был один, а интересностей вокруг — невероятно много. Что ж: ему придеться разбираться со всем этим самому.

Он почесал в затылке, усмехнулся — и, за отсутствием других вариантов, скользнул вниз.

* * *

Пикируя, он начал вращаться, всё быстрее — казалось, что весь мир крутится вокруг него — и завопил от восторга. Его тянуло сразу во все стороны — и он выбрал место посадки едва ли не наугад, нацелившись на выступающую из склона площадку с легкими металлическими опорами. На ней танцевала компания здешних девчонок — гибких, ловких и веселых, с длинными гладкими черными волоса­ми. Все босиком, в смешных коротких платьицах и бусах на запястьях, ло­дыжках и шее. Но стоило ему опуститься рядом с ними — как девчонки сразу же сбежали, оставив ошалевшего юношу в одиночестве. Через "Йолло" он ощутил, как в них плеснулся страх и даже увидел себя их глазами — мало кто обрадуется, свались ему на голову мерцающее всеми цветами радуги призрачное нечто, из которого торчит лохматая голова, руки и босые ноги.

Разозлившись, Вайми смаху пнул стойку ограждения, зашипел от боли, засмеялся над собственной глупостью — и тут же нахмурился, вдруг удивленно осознав, что не слишком-то хочет дожидаться тех, кого девчонки, несомненно, приведут. Он не знал, как общаться с настоящими, живыми людьми, и не силовая броня минн, ни плавающее в ней оружие тут, почему-то, не помогали ничуть. Он сам не мог сказать, что именно от них хочет — вернее, хочет слишком много разного — но при этом боялся напугать и оттолкнуть их.

Ему пришла в голову блестящая идея принять привычный им вид, но способность минн изображать любую одежду оказалась всё же ограниченной — уже с нескольких шагов расплывчатость деталей становилась заметной.

От отчаяния Вайми захотелось вообще согнать минны с себя — такая возможность у него имелась — но под ними у него ничего не было, а предстать перед тайат в своем естественном виде юноша бы не решился. С другой стороны, ночевать в лесу ему тоже не хотелось — да и любопытство заедало.

Вайми присел на перила, смиренно дожидаясь хозяев — пара сотен метров пустоты под ними его не пугала ничуть — но тут же спрыгнул с них и прошелся по площадке. Его внимание привлек стол с чем-то, явно съедобным.

В животе сразу же заурчало и юноша понял, что голоден. Брать без спроса нехорошо — но никто не мог сказать ему об этом, а слабый голос совести Вайми с наслаждением подавил. Он сразу же схватился за пирожное, запихнув его целиком в рот — но оно оказалось слишком сладким, и Вайми, пошарив глазами, жадно припал к большому кувшину с каким-то желтым кисловатым соком.

После первого, не слишком удачного знакомства, юноша на секунду замер. Перед ним было слишком много незнакомой еды, — наверное, тут шел какой-то местный праздник. Подумав, он взялся за источник наиболее соблазнительного запаха — какую-то большую копченую птицу. Это оказалось совсем другое дело, и Вайми даже заурчал от удовольствия, жадно вгрызаясь в увесистую тушку. Ел он, как и положено воспитанному юноше из племени — то есть, руками. Все эти кулинарные извращения с ножами и вилками никогда ему не нравились, и возвращаться к правильным манерам было невероятно здорово.

"Йолло" предупредила его, что сюда идут люди, много — но не агрессивные. Их основным чувством было любопытство, а его Вайми решительно одобрял. Он удвоил усилия, чтобы покончить с несчастной птицей — еда для него оставалась всё же глубоко интимным процессом. Вовсе незачем кому-то видеть, как посланник сверхцивилизации двумя руками запихивает себе в рот куски курицы, причем, с таким энтузиазмом, словно его не кормили дней сорок. Энтузиазм, правда, оказался кстати — Вайми успешно закончил расправу, одним махом выдул оставшийся в кувшине сок и тщательно вытер руки о прилегающую к площадке растительность — этой хорошей манере его научили родители.

Во время этого полезного процесса юноша понял, что на него смотрят — "Йолло" оказалась очень полезным устройством. Вайми торопливо спрятал руки за спину, доверив их окончательную очистку силовым полям минн — чуткие ладони защекотало. Он невольно хихикнул и повернулся к хозяевам, изо всех сил стараясь придать себе максимально приличный вид. Получилось что-то вроде тоги из темно-синего, с золотыми проблесками, сияния — не слишком подходившей к его босым ногам, но с этим юноша уже ничего не смог сделать, разве что постарался придать своей физиономии серьезное и деловое выражение.

На минуту они замерли, глядя друг на друга. К радости Вайми, тут не оказалось солдат. Хотя несколько хмурых парней с оружием здесь таки присутствовали, они держались позади разномастной группки тайат. Вайми пришло в голову, что они приняли его за симайа — те наверняка часто бывали здесь — но, так или иначе, это сильно упрощало его задачу.

* * *

Вечер получился... суматошным. Вайми действительно попал на праздник — в честь окончания войны с ару и обретения новых покровителей Тайат, как он понял — так что встретили его, пожалуй, даже слишком хорошо. Он пожалел о том, что нажрался заранее — слишком много незнакомых вкусностей ему предлагали, а его вместимость была всё же ограничена. Он не любил обжираться — от такого он совел, а сейчас, когда новые впечатления лились просто потоком, это было вовсе ни к чему. Да и незнакомая еда таила в себе немало сюрпризов. Хотя тайат вовсе не были склонны к пьянству и гостям не подавали ничего, кроме легкого вина, Вайми напробовался его так, что изрядно ошалел. Он поймал себя на том, что, стоя на столе, поет какую-то, не слишком приличную песню, сочиняя её на лету, да ещё и с подтанцовкой — причем, ему хлопали и с энтузиазмом подпевали. Слава богам, стол выдержал это безобразие — но в салат он таки наступил, а когда минны взялись очищать его босую подошву, Вайми заржал, как жеребец.

Нет, во всем этом было виновато не только вино — вокруг слишком много вокруг новых лиц, новых вещей, слишком много веселья — а ни с чем таким он в своей короткой жизни ещё не встречался. О Тайат он, правда, мало что узнал — его попросили рассказать о Йэннимуре, и юноша несколько... увлекся. Отвечать на многие вопросы он не мог — в конце концов, это касалось лишь его и его собратьев, но это ничуть ему не мешало. В конце концов, зачем ему дано воображение? В итоге, половина его рассказа оказалась вдохновенной чушью собственного сочинения, но стыдно Вайми не было — ему всё равно не верили.

В конце концов, он удостоился внимания официальных лиц, правда, довольно-таки странных — нескольких девушек в одинаковых, коротких, темно-зеленых платьях, похожих на какую-то форму. Насколько он понял, это были Посредники — те, кто раньше ведал связью планеты с сарьют. Сейчас они нашли себе новое дело — и явно были очень довольны этим. Вайми, правда, не мог дать им никаких официальных гарантий. Они быстро поняли, что обратились не по тому адресу и, откланявшись, исчезли. С ним осталась лишь одна из девушек — да и то лишь потому, что её интересовал сам Вайми. Вайми она нравилась тоже — рослая, с великолепной фигурой, она походила на молодую королеву. Её тяжелые черные волосы, собранные в высокий пучок на макушке, блестящим каскадом струились по спине. Широко расставленные глаза, высокие скулы и крупный рот говорили о хорошей породе. Но она напоминала ему Наммилайну и потому юноше хотелось лишь болтать с ней — не больше. Пока, по крайней мере. Внимание настоящей живой девушки льстило ему — и он почти не закрывал рта, рассказывая о своих приключениях. Верила ему Лэйит или нет — но она его слушала, и слушала внимательно.

В конце концов Вайми выдохся — как обычно, неожиданно и резко. Голова стала тяжелой, он начал бесстыдно зевать и понял, что на сегодня впечатлений хватит. Лэйит предложила найти ему комнатку, но юноша отказался — совсем близкий лес необъяснимо манил его.

Попрощавшись с девушкой он снова взмыл вверх — и, описав колоссальную дугу, нырнул в заросли. Его внимание привлекла укромная полянка, поросшая пышной травой. Согнав с себя минны, Вайми растянулся на ней — и тут же невольно задрожал от удовольствия, вытягиваясь в струнку. Сырая мягкая трава под нагим телом, сырой ночной воздух, ошеломляюще пахнущий цветами, прохладный, невесомо обтекавший кожу — всё это почти оглушило его. Вайми бездумно заурчал от удовольствия, растянувшись на животе и раскинув руки и ноги. Он вполне физически чувствовал, как жизнь этого мира втекает в него — её звуки, запахи, шелест листьев, даже прохлада воздуха и тяжесть, прижимавшая его к сырой земле. Даже она оказалась какой-то... другой — немного слабее, но отличие было не в этом. Вайми не мог сказать, в чем оно, но он его чувствовал, и это необъяснимо манило его.

Наконец, и эти ощущения ослабели, побежденные сонливостью. Вайми расслабился, лениво опустив ресницы. Ночевать в лесу он не боялся — минны парили над ним слабо светящимся шаром, и нагая спина юноши ощущала их слабое тепло. Мягко и плавно погружаясь в сон, он успел понять, что улыбается.

* * *

— Как видишь, всё оказалось совсем не так уж страшно, — ухмыльнулся Ярослав, глядя на слабо различимое в тусклом свечении минн тело юноши — Вайми спал, уютно растянувшись на животе, подтянув руки под голову и улыбаясь во сне. Его ресницы то и дело быстро подрагивали, пальцы на босых ногах поджимались — он глубоко ушел в свою страну снов и не собирался возвращаться до утра. — Он даже не рассказал тайат ничего из того, чего не стоило рассказывать — он старался... защитить нас.

— Он сожрал на троих, да ещё, вдобавок, и напился, — Наммилайна вывела на экран весьма энергичный танец Вайми на столе. Впрочем, говоря об этом, она ухмылялась. — Хорошо хоть, не лишил кого-то невинности.

— Всё ещё впереди, — Ярослав тоже ухмыльнулся. — Ты по-прежнему считаешь, что здесь ему было бы лучше?

— Нет, — Наммилайна решила говорить честно. — Боюсь, я совсем замучила юношу своим обучением — а на Тайат он получил счастье, которого ему так не хватало.

— Тогда почему же ты недовольна? — сказано это не было, но Дар Сути позволял симайа ощущать все эмоции собеседника.

— Потому что завтра будет другой день.

* * *

Вайми проснулся, когда солнечный луч скользнул по его опущенным ресницам — густой полог зарослей скрывал его в глубокой тени, но ковер листьев был всё же не сплошным, солнце проникало через них, слепило прищуренные, ещё сонные глаза с приставшими к ресницам стеблями...

Он потянулся изо всех сил, зевнул, потом, подтянув пятки к заду, одним рывком вскочил на ноги. Во сне он замерз, свернувшись в тугой клубок, тело затекло — но короткая и яростная схватка с воображаемым врагом тут же разогнала кровь. Ещё раз потянувшись и помотав головой, юноша вышел из зарослей — и замер, жмурясь, перед океаном бездонной небесной синевы и чистейшего солнца, радуясь новому дню, весь полный играющей, нетерпеливой силы. Ещё вчера, с высоты, он заметил рядом реку — и теперь помчался, как стрела, взбивая босыми ногами мягкую, ещё прохладную пыль, на приречный обрыв — на его лысом гребне в голую грудь упруго ударил ветер. Обрыв был высокий и река сверху напоминала узкий ручеек.

Не замедляя хода, Вайми с разбега бросился в неё, парящей птицей пролетел над осыпью — запоздало осознав, что быстрые ноги спасли его от впечатляющего падения — и с замершим сердцем скользнул к зыбкой глади.

Хлесткий удар, фонтан брызг, вода ударила в уши, в нос, тело изогнулось, едва не касаясь серебрящегося песка — и он вынырнул, весь мокрый, задыхающийся, смеющийся. Ровная речная зыбь поднимала его, порыв ветра сорвал с гребня поднятой им волны белую пену. Вайми услышал её шелест. Теперь лишь он и его дыхание нарушали тишину. Быстрое течение несло его. Он смеясь, поплыл ему навстречу, упиваясь движением, почти полетом над отчетливо видимым дном. Неутомимое тело раз за разом упруго изгибалось, распрямлялось и скользло, словно стрела рассекая податливую прохладную гладь...

Устав, он перевернулся на спину. Волны укачивали его. Медленно погружались ноги. Вода закрыла лицо, сомкнулась над ним, — и он, не опуская век, смотрел на прозрачный тонкий слой с расходящимися кругами. Тысячи солнечных лучиков кололи глаза, и ресницы не до конца, лениво прикрыли их...

Коснувшись мягкого дна, он толкнулся сразу руками и ногами. Вода журчит в ушах, длинные волосы мешают плыть, отводят голову назад. От нехватки воздуха начала гореть грудь. Быстрее, быстрее!

Всплыв, Вайми улыбнулся яркому миру, потом глубоко вздохнул и засмеялся. Ему казалось, что счастливые сны продолжаются — но его чуткое сознание отозвалось на избыток счастья тревожной нотой. Юноша опомнился и помотал головой. Мира его детства больше не существовало. Этот мир тоже был незнаком — и он даже не знал, что через минуту произойдет с ним.

Вспомнив о миннах, Вайми подозвал их — и прямо из воды, весь мокрый, взмыл в воздух, завис высоко над пологом леса. Во все стороны, насколько хватал глаз, простиралось волнистое зеленое море — родной и привычный пейзаж. Теперь, когда он кое-что знал о людях этого мира, ему захотелось познакомиться с его лесами — и он стремительно скользнул вниз.

Пробив сплошной полог зелени, Вайми оказался совсем в другом мире — прохладном, сумрачном, сыром. Наполнявший его туман тоже казался зеленым в едва пробивавшемся сверху свете. Даже теперь он не увидел земли — только сплошной ковер зарослей, в котором зияли, казалось, бездонные черные провалы. Над ним вздымались похожие на перевернутые воронки пучки громадных искривленных стволов, подпирающих сплошную массу зелени. Отдельные, более низкие деревья рассекали это пространство, превращая его в простиравшийся в бесконечность лабиринт — его извилистые коридоры, словно растворявшиеся в светящемся тумане, казалось, вели в какой-то другой мир.

Вайми не отказал себе в удовольствии помчаться по этим коридорам, то спускаясь почти к самой земле, то поднимаясь к кронам, резко, неожиданно даже для себя меняя курс, взлетая над скрытыми лесом скалистыми гребнями, соскальзывая в сумрачно-черные долины, проскакивая между пучками колоссальных стволов. Он не вопил от счастья, но в его ушах звучала торжественно-грозная музыка, которую он сочинял для себя прямо на лету.

Но, как и все прочие удовольствия, это тоже не оказалось бесконечным — Вайми вылетел в залитое солнечное светом ущелье и на какой-то миг испуганно замер — пока не осознал, что упасть никак не может. Он засмеялся, кувыркнулся в воздухе, прищурив ослепленные глаза — и вдруг с удивлением понял, что ему... скучно. Сейчас ему хотелось чего-то совершенно необычного — вот только он не знал, где его тут найти.

Перевернувшись на спину, Вайми задумался, поджав босые ноги и лениво покачиваясь в воздухе. Возможных претендентов на роль "совершенно необычного" нашлось, пожалуй, слишком много — но до очень многих мест ему было долго добираться. Вайми горько пожалел о том, что не может просто шагать через пространство, мгновенно попадая в любое нужное место — но он не мог исправить этот недостаток, по крайней мере, пока.

"Йолла" пока что не успела ему надоесть и массивные кольца индукторов покоились на его ушах. Вайми уже потянулся снять их, но тут же его сознания коснулась тень чужой мысли. Чужой, не принадлежавшей ни людям, ни, тем более, симайа — да ещё, вдобавок, и остро-враждебной. Вайми перевернулся, глядя вниз, бессознательно развернув щит — это-то его и спасло, когда в живот юноши ударил лазерный луч. Щит отразил и рассеял его, но голую кожу всё же обожгло — и боль привела Вайми в ярость. Нащупав сознание стрелка, он ударил по нему через "Йоллу" — с удовольствием ощутив, как поток оглушающей дури погасил ненависть. Но стрелок был не один — и снизу ударило ещё несколько лучей. Поле отразило и их, но уже с трудом. Свет словно ударил Вайми по глазам и его ярость перешла в бешенство. Выхватив дисраптор, он пулей скользнул вниз — зажмурившись и не замечая раз за разом бьющие в него лучи — и, нащупав кучку чужих сознаний, по прежнему не поднимая ресниц, навел оружие и выстрелил.

Бамм! Внизу вспыхнуло ослепительное солнце, тут же распустившись роскошным кустом взрыва — над которым вырос лохматый дымный гриб. Вайми оглушило и ощутимо подкинуло в воздухе — и он ощутил невольное уважение к мощи своего оружия. Чужие сознания погасли — не все, и спустившись к поверхности, юноша увидел нападавших. Он ничуть не удивился, узнав ару — Рейдеров, в черной углеродной броне, с черными, грубовато выглядевшими лазерами. Их уцелело только двое — остальных поглотила мелкая широкая воронка, окруженная кольцом лениво дымивших зарослей. Ару были оглушены и контужены и нелепо шевелились, словно полураздавленные жуки. Их боль и тупой, нерассуждающий страх волной хлынули в сознание юноши — и он ударил вновь, уже своей ненавистью — но для "Йоллы" этого хватило вполне. Сознания ару угасли, словно задутая свеча, и юноша спокойно выпрямился. Его губы тронула жутковатая, недобрая усмешка — он слишком хорошо понимал, что уцелел только чудом, и что рядом нет никого, кто сможет остановить его. Этим тварям нечего было делать рядом с людьми. Лишь сейчас Вайми осознал, что если бы не он — ару наверняка добрались бы до озера и устроили там бойню.

Тут же ему пришло в голову, что тут могут быть и другие отряды — или даже база этих тварей. В голове мелькнула мысль позвать на помощь симайа, но, яростно встряхнув волосами, Вайми выбросил её. Свои долги он привык платить сам и не откладывая, просто чтобы не было стыдно за себя.

Вновь взлетев, он начал челноком скользить над лесом — на сей раз низко, прикрываясь щитом и внимательно "вслушиваясь" в пойманный "Йоллй" шум мыслей. Их хватало — лес просто кишел различной живностью — но сейчас юноша искал лишь одну ноту. Его поиски продлились до полудня — тщетные. Вайми перекусил захваченной с собой едой, потом поднялся повыше и задумался.

После Битвы за Тайат на поверхности планеты осталось множество Рейдеров. По мере сил, симайа вылавливали их, но специально этим никто не занимался, хватало других дел. Сейчас Вайми это радовало — разговоры симайа о святости любой жизни уже изрядно его достали. Он ВИДЕЛ сознания ару — и считал, что таким тварям просто незачем жить. К тому же, он знал, что многие симайа сами нередко шли по пути наименьшего сопротивления — а кое-кто, как, например, Иннка Келлихаанс, подходили к истреблению зла с большой выдумкой и не скрывали, что получают удовольствие от этого. Ту же Иннку сделали за это йэннимурским Мастером Войны — а чем он хуже?

Так как ни "Йолла", ни глаза не помогли ему найти врага, Вайми решил прибегнуть к помощи мозгов — проще говоря, подумать. Завернувшись в не пропускающий свет щит, он заставил минны сплести объемный экран — и вызвал на него карту этой самой местности. Симайа наносили на неё все обнаруженные ими поселения — в том числе, и временные лагеря ару — и ближайший находился...

Нет — ару не могли прийти оттуда, местность слишком неровная. Если они шли к озеру по этой долине, то их лагерь наверное... Ага, вот.

Вайми поднялся ещё выше — и помчался с максимальной скоростью.

* * *

— Он их всех убьет, — с усмешкой заключил Ярослав, глядя на распластанную в полете фигурку юноши.

— Или ару убьют его, — хмуро сказала Наммилайна. — Их там слишком много.

— У него "Йолла" и дисраптор, — Ярослав задумчиво почесал щеку. — И он превосходный боец.

— Он мечтатель, — возразила Наммилайна.

Ярослав усмехнулся.

— Одно не исключает другого.

* * *

Вайми хотел налететь на лагерь ару подобно урагану — но он получил слишком хороший урок и понимал, что совсем не является неуязвимым. Он вновь скользнул под полог леса, ориентируясь лишь по проецируемой миннами карте — точнее, по ползущей по ней точке, показывающей его местонахождение... и ещё по одной, отмечающей местонахождение лагеря. Он понимал, что симайа сейчас следят за ним — но на это ему было наплевать. Если они захотят остановить его — он будет драться, и пусть они тогда делают с ним, что хотят.

Добравшись до лагеря ару, Вайми осторожно выглянул из-за веток — сейчас он парил высоко над землей, скрываясь в кроне большого дерева — и горячо похвалил себя за осторожность. Он увидел несколько челноков, небрежно замаскированных сетями — и как минимум, один истребитель. Они стояли на опушке леса, возле ослепительно-белого речного плеса. За ним поднималась отвесная скалистая стена — а в ней зияли две громадных пещеры. Там были сотни ару — и зенитные лазеры, прямой удар которых щит минн отразить уже не смог бы. Несколько этих штуковин были замаскированы на гребне скалы — но два лазера прикрывали входы в пещеры, скрываясь в темноте, за валунами. Юноша не видел их — но ощущал разум скучающих за ними стрелков. Дальше, глубже... уже плохо ощутимо, смутный, неясный гул мыслей и ещё более смутных образов... и, словно факел во тьме — боль. Человеческая.

Вайми забыл о всех расчетах. Сюда его привело лишь желание опробовать свои новые игрушки, он вполне понимал это — но на деле причина оказалась куда более серьезной. Гнев и ярость снова охватили его — но на сей раз он не дал им захлестнуть себя, прекрасно понимая, что первая же его ошибка наверняка станет и последней. Воображение у него всегда было стремительным — да и не нужно было много времени, чтобы понять, что делать.

Вытащив дисраптор — как хорошо, что Ярослав заставил его взять эту тяжеленную, и, что греха таить, не слишком удобную штуку! — Вайми тщательно прицелился и выстрелил в жерло пещеры. Луч не мог достать расчет лазера — но взрывная волна и осколки камня сделали это вполне. Едва услышав гром взрыва, он пулей метнулся вперед, за считанные мгновения пересек открытое пространство. А потом... для ару было уже слишком поздно.

...Темнота, но минны превратили его тело в живой сгусток огня — его свет далеко растекался по пещере, высвечивая забивавшихся в щели тварей и слепя глаза стрелкам. Использовать дисраптор тут было нельзя и Вайми вытащил дезинтегратор. Вот сейчас ему очень пригодились так упорно привитые Ярославом навыки обращения с этим оружием — пешим и без минн управляться с ним было бы тяжеловато, но сейчас это было самое оно. Вайми бил, бил, бил — навскидку, почти не целясь, полагаясь лишь на силовой щит, если говорить о защите. "Йолла" пела от его гнева, квантовые щупальца тянулись от неё во все стороны — и там, куда они дотягивались, сознания ару просто гасли. Навсегда.

Всё это было безумием — но оно продолжалось, быть может, минуту. Потом Вайми замер, растерянно глядя на то, что привело его сюда. Ару разбегались, пятна их сознаний удалялись и тускнели. Ему нестерпимо хотелось догнать и добить их — но другое сейчас было важнее.

Тут оказалось нечто вроде зала. Вдоль стен свалены груды снаряжения — но он на них не смотрел. В самом центре, в вырытой в песчаном дне яме, был вкопан крест — два грубо сбитых деревянных бруса. А к кресту был прибит человек — точнее, мальчишка, всего лет пятнадцати, обнаженный, такой же лохматый, как и сам Вайми.

Осторожно опустившись на пол, юноша подошел к распятому. Мальчишка висел, прибитый за запястья толстыми стальными скобами — на его растянутых руках выступили все мускулы и жилы. Босые ноги тоже были приколочены. От одного взгляда на эти распухшие, почерневшие ступни у Вайми тоже свело пальцы его чутких босых ног, так, что они заныли — и это вновь привело его в бешенство. Он повидал в своей жизни немало жестокостей — а кое-что даже испытал на своей шкуре — но прибить живого человека к дереву и оставить медленно умирать, в качестве приятного дополнения к интерьеру...

Вайми видел, что распятый мальчишка едва мог дышать — его мокрая от пота грудь еле вздымалась. Глупая на первый взгляд казнь обрекала его на невероятно медленную и мучительную смерть.

Шагнув вперед, юноша просунул пальцы под скобу, уперся основанием другой ладони в шершавое дерево и изо всех сил рванул. Что-то явственно хрустнуло, руку до самого плеча пробила боль — но скоба даже не дрогнула. Вайми сунул в рот ободранные пальцы и глухо зарычал от бешенства — преребить столько врагов и не суметь освободить распятого было уже издевательством над справедливостью. Потом он вдруг заметил, что мальчишка... улыбается. На мокром, с дочерна расширенными от боли глазами лице улыбка смотрелась дико — но она там была.

Вначале Вайми показалось, что мальчишка просто сошел с ума — неудивительно после таких мучений — но взгляд его был вполне осмысленным. Большие серые глаза пристально следили за Вайми — и, проследив за их взглядом, юноша понял, что мальчишка улыбается, глядя на мертвых ару. Видят боги, их Вайми положил немало.

Он сам улыбнулся в ответ, наверное, от облегчения. В голове у него уже мелькнула страшноватая мысль попросту пристрелить безумного страдальца — но теперь он понял, что столь крайние меры не нужны. Дезинтегратор можно было использовать и для того, чтобы срезать скобы — если уменьшить его мощность.

Вновь обратившись к Йэннимурской сети, юноша понял, что это возможно и даже очень просто. Симайа не любили создавать оружие, непригодное хоть для какой-то мирной работы, а лазер с управляемой мощностью был очень удобным инструментом.

Приставив ствол к торчавшей из ступни скобе, юноша нажал на спуск. Фонтаном брызнули искры, зашипело, явственно запахло паленым мясом. Мальчишка дернулся, но не издал ни звука. Вайми сжал зубы — ему вовсе не хотелось причинять ему боль, но сюсюкать и ждать помощи было бы куда большей жестокостью. Так что он принялся за дело, сделав его быстро и аккуратно — освободил вторую ногу, потом, по одной — руки, сдернув их с раскаленных штырей. Мальчишка сразу же свалился — Вайми едва успел подхватить его и уложить на песок.

Мальчишка зашипел от боли — не закричал, а именно зашипел, хотя боль в растянутых, а теперь оживающих руках наверняка была очень сильной. Сейчас Вайми смог получше рассмотреть его — рослый и крепкий для своих лет, черноволосый, смуглый, как все тайат. Приоткрытые в мучительном оскале зубы казались очень белыми на хмуром скуластом лице. Чем-то он напоминал ему файа, предков и создателей Золотого Народа. Вайми не хотел прикасаться к его сознанию — это казалось ему очень стыдным — но сделать это было надо, чтобы понять, в каком он состоянии и как ему помочь.

На сей раз Вайми потянулся к чужому уму очень осторожно — он боялся увидеть слишком многое — но вихрь эмоций буквально оглушил его. Главной, к его удивлению, была радость — впрочем, для спасенного от мучительной смерти в ней ничего необычного не было. Боль была просто дикой — кости в ступнях и запястьях оказались раздроблены — но ничего, угрожающего жизни Вайми всё же не заметил. Мальчишку долго били, не оставив на нем живого места — но ару оказались не настолько сильны, чтобы повредить ребра или внутренности, а синяки, хотя и выглядели просто ужасно, вскоре обещали зажить. И ещё...

Вайми не сразу осознал, что мальчишка умирал от жажды — за два последних дня во рту у него не было ни капли, а песок под крестом стал бурым от вытекшей крови.

От отсутствия воды Вайми никогда не страдал, и даже представить не мог, что это так мучительно. К счастью, тут он вполне мог помочь. Подхватив мальчишку на руки — тот оказался неожиданно легким — он отнес его к текущему вдоль стены пещеры ручью, аккуратно уложил на камни и стал поить из сложенных ковшиком ладоней.

В первый раз мальчишка едва не откусил ему пальцы, потом стал пить более сдержанно — но вода, казалось, тут же исчезала, словно впитываясь в песок и Вайми пришлось поить его раз, наверное, двадцать.

Вот теперь он начал, отчасти, понимать симайа. Нет большего наслаждения, чем чувствовать, что муки отступают — даже если они и не твои. Вайми ненадолго задумался, нельзя ли с помощью "Йоллы" погасить боль, не трогая сознания мальчишки — оказалось, что можно, и это очень даже просто.

Бывший пленник вытянулся и часто задышал, расслабившись. Теперь Вайми видел, что он очень юн — и очень измучен — собственно, едва жив... но совсем не сломлен.

— Как тебя звать? — спросил он.

Мальчишка повернул голову. Его серые глаза казались очень яркими на смуглом — точнее, сером от боли лице. Взгляд их был взрослым и спокойным.

— Тай... ан, — распухшие губы едва шевельнулись, но чутким ушам юноши этого хватило.

— Я Вайми, — представился юноша и замер, не зная, что делать дальше. Распухшие и почерневшие ступни и запястья мальчишки выглядели просто ужасно. Вайми не представлял, как тут можно помочь и решил, что пора срочно звать...

В пещеру с гулом влетели три огненно-золотых шара — Вайми вскочил, закрывая собой Тайана и вскинув оружие — но шары тут же опустились на пол и мгновенно перетекли в симайа. Он увидел Наммилайну, Ярослава и Сергея — его позабавило, что эта троица, которая терпеть друг друга не могла, примчалась с такой быстротой. Ничего больше забавного в этом он не видел.

— Что ты натворил! — рявкнула Наммилайна, выразительно обводя рукой разгромленную, живописно заваленную трупами пещеру.

— И что ты со мной теперь сделаешь? — Вайми выпрямился, твердо глядя на неё. — Заберешь на корабль? — он прекрасно понимал, что для симайа все его оружие было лишь игрушками и что сделать он на самом деле ничего не сможет. Но он будет драться до последнего вздоха, и она тоже это знала.

— Выпорю, — Наммилайна говорила не всерьез, но Вайми и впрямь был готов быть поротым до крови — лишь бы не покидать этот мир. Только не сейчас. Он даже сделал движение принять удобную для этой процедуры позу — чем окончательно взбесил Наммилайну.

— Ты, маленький паршивый мазохист... — начала она свою тираду и юноша удивленно приоткрыл рот. Он вполне искренне считал, что симайа просто не умели ругаться. Умели, как оказалось. Большинства её слов он не знал, но суть её речи была вполне понятна. Для начала Наммилайна прошлась по интимному досугу бездельного юноши, который тот проводил с различными малоприятными животными, потом перешла к своим напрасным попыткам обнаружить у упомянутого юноши хотя бы слабые признаки головного мозга — каковой у юноши если и имелся то только... гм... в крестце, и закончила свою речь описанием его ужасной и мучительной погибели, каковая наступит незамедлительно и мгновенно, если упомянутый юноша немедля не вытащит голову из...

ТАК его ещё никогда не ругали — Вайми ощутил, как у него вспыхнули уши, потом румянец, как огонь, охватил всё лицо и двинулся ниже, даже по спине, пока Вайми не почувствовал, что у него покраснел зад. Это было уже слишком — и он оборвал излияния Наммилайны одним коротким "Хватит!"

Она так посмотрела на него, что юноша попятился. Он боялся, что она его ударит — уже всерьез, огнем, как это умели симайа. Но сейчас это совсем его не трогало.

— Помоги ему, — коротко сказал он, показав на распластанного мальчишку.

Наммилайна ухмыльнулась ему — словно он сказал ей комплимент — и повернулась к Тайану. Эта быстрота смены эмоций — вообще быстрота симайа — пугала юношу, но он смог её пристыдить и знал это.

Наммилайна присела, быстро провела ладонью над животом Тайана — тот дернулся, глядя на неё расширенными от ужаса глазами — потом так же быстро поднялась, широко развела руки...

Раньше Вайми уже видел, как действует Дар Возрождения — но наяву всё оказалось совсем иначе. От ладоней Наммилайны потекло бледное, прозрачное свечение, оно окутало Тайана, подняло его в воздух — и Вайми показалось, что что-то вдруг сдвинулось, то ли в окружающем мире, то ли в нем самом. Свечение стало ярче, оно словно прилипло к мальчишке — ко всем поврежденным местам — и всего через минуту погасло, мягко опустив Тайана на песок. Эффект был потрясающий — мальчишка лежал перед ними совершенно целый и даже чистый. Наммилайна с легкой усмешкой повернулась к Вайми — и юноша ощутил, как краснеет до пальцев босых ног. Сейчас ему на самом деле было очень стыдно.

— Все вы, парни, такие, — сообщила она. — Убивать вы все умеете, а вот лечить...

— Как ты это сделала? — спросил Вайми. Он очень хотел научиться такому же — но уже понимал, что до превращения в симайа ему тут ничего не светит — а возможно, и после.

Наммилайна пожала плечами.

— В основном, пластические эффекторы. Дар Возрождения мне не пришлось использовать. Почти. Ничего сложного.

— Ничего? — Вайми посмотрел на ровные ступни мальчишки. Не окажись тут симайа — их наверняка пришлось бы отнять. Даже в самом лучшем случае Тайан хромал бы всю жизнь — и вряд ли смог бы сжать пальцы на руках...

— По сравнению с восстановлением юноши из кучки обгорелых костей — да. — Наммилайна спокойно посмотрела на него. — Я справилась бы и с этим, но на это ушло бы несколько дней. Двойник (Вайми уже знал, что это слово означает облако квантовых полей, содержащее всю информацию о личности) уже сформировался полностью, но полное воссоздание тела — дело очень сложное.

Вайми не отказался бы послушать на эту тему и дальше — но очнувшийся Тайан вдруг вскрикнул и рывком сел, сразу двумя руками прикрывая себя между бедер. На нем всё ещё не было совершенно ничего, а пол Наммилайны не вызывал ни малейших сомнений. Вайми поискал взглядом, во что его можно одеть — но на глаза, увы, ничего не попалось. Тайан, между тем, поднес к лицу свои руки, удивленно приоткрыл рот, глядя на них, быстро сжал и разжал пальцы, посмотрел на свои ступни, вскочил, тут же едва не свалился, глядя на себя через плечо и пытаясь рассмотреть по одной свои подогнутые пятки — и замер, ошалело глядя на Наммилайну, подался к ней, словно порываясь обнять, замер вновь...

Он был смуглый — но Вайми видел, как темный румянец пополз по нему от ушей до пальцев босых ног. Его тело дергалось в порывах противоречивых чувств — словно им пытались овладеть два разных Тайана — и Наммилайна прекратила мучения мальчишки, приняв привычный для симайа вид золотой светящейся сферы.

Тайан бросился к ней и порывисто обнял — ему едва хватило рук, чтобы обхватить её. Он прижался к ней, зарылся лицом в золотистое свечение — и Вайми удивленно замер. Собственно, все замерли — такого порыва благодарности никто не ожидал. Вайми понимал, конечно, что тут ничего необычного нет — Тайан вряд ли захотел бы жить искалеченным — но его вдруг охватил темный прилив ревности. Юноша понимал, что бессмысленный, но это ещё больше его злило. Он сжал кулаки и до хребта втянул живот, чтобы не заорать во весь голос — но это не слишком помогло и тогда Вайми мстительно наступил на пальцы своей босой ноги. Увы — это оказалось не так больно, как он хотел, ведь он стоял на песке — и тогда Вайми вцепился ногтями в свое бедро, медленно, с каким-то извращенным наслаждением раздирая кожу до крови. Это помогло — прилив темного бешенства отпустил его.

Тайан, между тем, отпрянул от Наммилайны — и замер, окончательно обалдевший от того, что сделал только что. Картина была достойна быть отлитой в бронзе — и Вайми поймал себя на том, что с наслаждением смотрит на неё. Вот в этом зрелище ТОЧНО была справедливость.

Наммилайна, между тем, опомнилась, вновь приняв "человеческий" вид — и протянула мальчишке тунику. Вайми толком не заметил, откуда она взялась — казалось, Наммилайна просто примеряла её, прижав к груди. Симайа умели делать вещи "из себя" — собственно, Ярослав сделал ему оружие так же — но Тайан вновь удивленно приоткрыл рот. К счастью, на сей раз стыдливость быстро взяла верх — он торопливо натянул тунику и вновь завертелся, глядя на себя. Туника была неприметного серого цвета, с короткими рукавами и даже с двумя большими кармана­ми впереди — вполне подходящая одежда для мальчишки. По крайней мере тут, на Тайат, они носили именно такие.

Тайан вновь покачнулся, едва не упав и замер на несколько секунд, пережидая головокружение. Вайми испуганно потянулся к нему — и тут же ощутил, что мальчишка умирает от голода. Ару не кормили пленника — да и исцеление Наммилайны забрало почти все немногие ресурсы, которые у него ещё были. Впрочем, Тайан быстро поставил себе тот же диагноз — и назначил лечение.

— У вас есть еда? — спросил он, отчаянно покраснев. Стеснительный или нет, но соображал он быстро.

Наммилайна взглянула на Вайми и юноша вздохнул, поняв, что больше чудес не будет. Еда у него как раз была — но он чувствовал, что надолго её уже не хватит.

Тайан с сомнением посмотрел на протянутый ему йэннимурский лхор. Больше всего это чудо биологического синтеза напоминало многогранник из розовато-белой, упругой массы — но голод тут же взял вверх и мальчишка, заурчав, впился зубами в артефакт, запихивая его в рот обеими руками. Вайми ухмыльнулся — кое в чем они с Тайаном оказались очень даже схожи — но мальчишка моментально покончил с первым лхором и протянул руку за следующим, а потом ещё за одним... и ещё...

Наконец, Вайми начал задаваться вопросом: куда это всё влазит? По его примерным подсчетам, Тайан умял столько, сколько ему — уже взрослому парню — хватило бы дня на два. Насытившись, мальчишка тут же свернулся калачиком и уснул, не обращая внимания на стоявших над ним странных созданий.

— Ну вот, дальше ты сам справишься, — с ухмылкой сказала Наммилайна.

Вайми прижал ладони к груди и постарался распахнуть глаза пошире.

— Я? И что мне с ним делать? Он же теперь сутки продрыхнет!

— Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, — мстительно заявила Наммилайна. — Я думаю, ты позаботишься о несчастном мальчике и отведешь его домой.

Вайми вздохнул. Нет, он был совсем не против, но ведь вокруг столько интересного!..

Наммилайна между тем направилась в глубину пещеры — к одному из ару, которых Вайми оглушил с помощью "Йоллы", но не прибил до конца. Он не сомневался, ЧТО она собирается делать — и это совсем ему не нравилось.

Она склонилась над ару — и куски его разнесенной взрывом головы ударили в её лицо. Она мгновенно повернулась — но Вайми твердо встретил её взгляд, опустив, правда, дезинтегратор.

— Это твоя справедливость, — сказал он, хмуро глядя на неё. — А вот это — моя, — он подошел к ещё одному оглушенному ару и аккуратно наступил на его тонкую шею, которая тут же гадко хрустнула под его босой ступней. — Сколько ещё таких мальчишек — и девчонок — сейчас мучается на потеху этим тварям?

Наммилайна недовольно прикусила губу — в самом деле, это было недопустимое упущение — но сдаваться она не собиралась.

— Вайми, мы не должны убивать тех, кто просто нам не нравиться. Ничего хорошего из этого не выйдет.

— А тех, кто мучает людей просто ради развлечения мы тоже не должны убивать?

Наммилайна вздохнула.

— Вайми, я могу изменить их сознания так, что ничего плохого им уже никогда не захочется. А утрата свободной воли, хотя бы отчасти — уже очень серьезное наказание.

Вайми гневно фыркнул.

— А каково будет ему, — он показал на спящего мальчишку, — смотреть на этих тварей и знать, что их считают равными ему? Кто тебе, в конце концов, дороже?

Тайан поджал босые ноги и что-то пробормотал во сне — как решил Вайми, в знак одобрения. Наммилайна молча смотрела на него. Юноша знал, что не ему тягаться с ней в упрямстве, да и в спорах он не был особенно силен. Зато у него оставался последний козырь любого мальчишки — способность поступать по-своему, наплевав на всё на свете — и Вайми с удовольствием воспользовался ей. Он навел дезинтегратор на ару с оторванной головой. Тот без всяких сомнений был мертв, но через три секунды оружие застрекотало — квантовая сущность ару была ещё цела... пока Вайми не нажал на спуск.

— Какого черта... — начала Наммилайна.

— Он притворялся, — Вайми спокойно посмотрел на неё. — А теперь сдох. — Он шагнул к ближайшему телу, чтобы проделать с ним подобное. По его лицу было ясно, что он не остановиться, пока все ару вокруг не лишаться навсегда возможности воскрешения. — Между прочим, я избавляю тебя от кучи напрасной работы.

К удивлению юноши, никто не попытался его остановить — лишь Сергей печально покачал головой и Вайми замер, не решаясь продолжать. Он знал, что поступает правильно — но огорчать старого симайа ему не хотелось.

— Итак, среди прочего ты вручил ему и Убийцу Душ, — Наммилайна повернулась к Ярославу. Её громадные глаза пылали от гнева, но тот лишь усмехнулся в ответ.

— Ты, я — все мы обладаем этой способностью. А он, видят боги, сделал для Йэннимура уже больше всех нас.

— Он ещё мальчишка! — Наммилайна фыркнула.

— Даже мальчишка должен уметь защищать себя. Если Вайми так дорог тебе — почему он должен быть беззащитным? Ты же знаешь, что обычное оружие помогает не везде и не всегда.

Наммилайна как-то странно посмотрела на него, потом перевела взгляд на Вайми.

— Иди сюда, — сказала она.

Юноша подошел, убрав оружие — ему вовсе не хотелось, чтобы она забрала его.

— Если ты считаешь себя вправе обрекать на Бесконечную Смерть — думаю, ты должен знать, как это выглядит с другой стороны, — она подняла руку и потянулась к его лбу.

Вайми замер, изо всех сил стараясь не закрывать глаз — его ресницы даже задрожали от усилий. Ему было страшновато — он понятия не имел, что она станет с ним делать — но показаться трусом он боялся ещё больше.

Ладонь Наммилайны невесомо коснулась его. И...

Мир вокруг Вайми просто... исчез. Не осталось ни звуков, ни света, ни верха, ни низа — одна глухая беспросветная тьма, из которой вдруг пришел ужасающий холод, проникающий в самую душу юноши.

Вайми отчаянно рванулся — тут же с ужасом осознав, что у него больше не осталось тела. Не осталось вообще ничего, кроме его растрепанного от такой радости сознания. Ему захотелось завыть — но голоса не было. Он ничего не мог сделать, совсем ничего — только беспомощно висеть в этом Ничто, чувствуя, как ледяной холод вгрызается в его беззащитную суть. Такая полная беспомощность была неожиданной и очень обидной. Он совершенно не представлял, как попал сюда — и, едва подумав о том, что это — НАВСЕГДА — обмер от цепенящего ужаса. Нет, не может быть, чтобы ничего, совсем ничего нельзя было сделать!

Вайми испуганно заметался по своему сознанию. Нет, все его воспоминания оказались на месте — как и весь его внутренний мир, а это уже совсем немало. Вполне достаточно, чтобы не сойти немедленно с ума. И...

Наммилайна убрала руку. Вайми вскрикнул, оглушенный потоком хлынувших в него чувств. Голова у него закружилась, его повело и он едва не свалился, судорожно хватаясь за свой небогатый набор рук и ног, чтобы убедиться, что всё на месте и вполне исправно работает. Наконец, он длинно выдохнул и замер, с невероятным наслаждением впитывая в себя весь окружающий мир.

— Ну и как ты себя теперь чувствуешь? — спросила Наммилайна.

Вайми спокойно посмотрел на неё.

— Я знаю, что эти тварь не причинит никому вреда — никогда больше. Так что — хорошо.

Наммилайна нахмурилась — и вдруг усмехнулась.

— Боюсь, что возвращение к жизни уничтожило весь воспитательный эффект, ну да ладно. Дай руку.

Вайми протянул ладонь. Он испытывал некий странный интерес к тому, что она сделает с ним в этот раз, и это даже прогнало страх. Почти.

Наммилайна взяла его руку в свои ладони — и Вайми вскрикнул, когда острые ледяные стрелки пронзили её до самого сердца. Белое сияние вспыхнуло, тотчас исчезнув — и юноша с удивлением ощутил, что нудная боль в растянутых связках пропала. Просто потому, что больше они не были растянуты.

— За что? — удивленно спросил он.

— Не "за что", а "потому что" — назидательно заметила Наммилайна. — Быть может, это добавит тебе немного ума.

Она провела ладонью над его бедром и силовое поле минн расступилось, открывая пять роскошных длинных ссадин, от которых вниз по ноге вились уже засохшие ленточки крови — казалось, что юношу цапнул какой-то крупный хищный зверь.

— Вот за это я и люблю тебя, — очень тихо сказала она. — Это я бы оставила на память — но ногти у тебя, увы, грязные, — она накрыла ссадины ладонью и под ней вновь вспыхнул белый свет.

На сей раз ледяные иголки пробили юношу до пяток — от неожиданности и силы ощущений он подскочил вверх, зависнув высоко в воздухе.

— Ай-у! Больно! — возмутился он с безопасной, как надеялся, высоты и тут же ожесточенно почесал бедро. Никакого следа от ссадин не осталось, но вот кожа в этом месте зудела, да и мышцы подозрительно подергивались. Импульс Наммилайны задел слишком много очень важных для него нервов — и, глядя на её широченную улыбку, Вайми понял, что она сделала это специально.

— Твоя взяла, — сообщила она с очаровательной невинностью. — Мы возьмем под контроль все анклавы ару, и займемся этим немедленно. — Она выдержала эффектную паузу и добавила: — Ты в этом участвовать не будешь.

— Что же мне делать? — сейчас Вайми был растерян. Только что он нашел себе дело — настоящее — и его моментально лишили его. А развлекаться после всего увиденного ему больше не хотелось. От одной мысли об этом Вайми вдруг стало удивительно гадко. Он вспомнил, как плясал босиком на столе, распевая неприличные песни — в то время как Тайан, совсем недалеко отсюда, умирал от боли и жажды...

— Найди что-нибудь ещё, — мстительно предложила Наммилайна.

Вайми разочарованно взвыл — он понимал, что теперь его шансы найти что-то, достойное внимания симайа равны нулю — притом, что только этого ему сейчас и хотелось. Просто чтобы посрамить Наммилайну и доказать ей... а, неважно что.

— Это жестоко, — обиженно сказал он. — Пусть я дурак, мальчишка, кто угодно — но мне нужно дело, хоть какое-то. Вы — мой народ, и я хочу приносить вам пользу.

Ухмылка Наммилайны стала ещё шире.

— Если тебе нужно дело — найди его.

* * *

Когда симайа оставили его, Вайми вздохнул. Ему категорически не нравилось, что за ним так плотно следят — но тут он ничего не мог сделать и, почесав в затылке, перешел к насущным делам. Он вовсе не собирался сидеть здесь сутки, ожидая, пока Тайан продрыхнется. По его мнению, мальчишке стоило спать дома и в постели, а не на земле, да ещё и среди трупов.

Он растолкал Тайана — не без некоторого труда — и немного расспросил его. К его удивлению, мальчишка не относился к Потерянным — он был послушником в храме Найнера, руководила которым уже знакомая ему Лэйит. В плен к ару он попал весьма банально — неосторожный разведчик, подошедший слишком близко — и заслужил столь печальную судьбу своей дерзостью, категорически отказавшись становиться рабом. Последнее Вайми горячо одобрял — но когда он решил узнать, что это за храм и как в нем служат, у него вспыхнули уши. Охэйо, основавший цивилизацию Тайат, определенно обладал очень странным чувством юмора. Настолько странным, что Вайми даже захотел встретиться с ним — и, более того, самому поучавствовать в столь... необычном извлечении информации, хотя бы для того, чтобы узнать — правда это или нет. Тайан уверял, что да — но Вайми не слишком ему верил. Как бы то ни было, ближайший обряд Единения должен был состояться лишь во время Прохождения Найнера и Вайми решил поучавствовать в нем. Тайан не знал, правда, можно ли ему. Это должна была решить Лэйит, и Вайми решил немедля встретиться с ней.

Идти ногами было слишком долго — а летать сам по себе Тайан не мог. После недолгих экспериментов юноша выяснил, что может тянуть его как бы на буксире. Вообще-то, минны не были рассчитаны на подобные извращения и Вайми дважды упускал мальчишку — хорошо хоть, сразу же ловил. Тайан считал, что он делал это нарочно и вопил от восторга — летать ему ещё не доводилось. Юноша отнюдь не разделял его — сам по себе Тайан не был тяжелым, но его буксировка отнимала внимание, и из удовольствия полет превратился в работу, причем, довольно тяжелую. Вообще-то, Вайми это нравилось — восторг мальчишки служил просто замечательной платой — но вот из храма он предпочел убраться побыстрее. Он не привык выслушивать благодарности — это ужасно смущало его — да и отвечать на вопросы казалось ему скучным: вокруг лежал целый огромный мир и Вайми был полон решимости познать его — полностью и окончательно.

* * *

Жизнь на Тайат оказалась... нет, "счастье" было слишком слабым определением для ЭТОГО. Иногда Вайми даже щипал себя, чтобы убедиться, что не видит сон. Просыпаясь, он бросался к окну, жадно вбирая туман, запахи лугов и леса — и тут же, выпрыгивая, нырял в зябкий предрассветный сумрак. Потом бегал часами — по просекам, по полям, по обрыву над рекой, как антилопа — большую часть времени летел в воздухе. Теперь он совсем не боялся воды — с дикими воплями бросался в самые быстрины, нырял между коряг, рискуя сломать шею, гонялся за водяными змеями, отважно заплывал в самые страшные воронки. Когда водоворот захватывал его, он набирал в грудь воздух и позволял воде тянуть его в темную ледяную глубь, потом, следуя за течением, выныривал и смеялся над глупой рекой. Замерзнув, он крутился, бил ногами по воде — и кровь ускоряла ток, согревая его. А потом, весь мокрый, он шел назад среди таких же мокрых от росы зарослей, не чувствуя холода, едва касаясь земли чуткими босыми ногами, чувствуя себя таким легким, что, казалось, мог взлететь, веселый и голодный...

Он познакомился с Иннкой — подругой Тайана, тоже пятнадцатилетней, ловкой и гибкой девчонкой, похожей на дикую кошку. Она носила крупные бусы из темно-синего, в тон глаз, стекла — на запястьях, щиколотках, шее и ещё одну нитку в волосах — и ужасно ревновала его к своему парню, что смешило Вайми — да, Тайан ему нравился, но, свет, не настолько же, чтобы с ним целоваться!

Он познакомился и с другой живущей в храме молодежью — её тут было много и они оказались... любопытны, мягко говоря. Вайми любил и говорить, и слушать, и нашел в их лице благодарную аудиторию. Он не знал даже, какое это удовольствие — когда тебя слушает три десятка смышленых, внимательных мордашек. Вопросы их были иногда... интересными, но если Вайми и не знал ответа, он просто выдумывал его — благо, замечательная память помогала ему не путаться во лжи.

Когда он выложил всё, что только знал о Йэннимуре, юные тайат начали рассказывать ему о своей жизни — в основном, о тех ужасных днях перед самым появлением симайа. История Войны Гнева удивила и увлекла юношу. Его возмущала бесчеловечность сарьют, равнодушно наблюдавших, как ару истребляют их творения, и к ним он не испытывал теперь никакой жалости. В отличии от этих юных людей — многие из них сражались во время последнего штурма столицы, превратившегося в кровавое побоище.

С помощью малых бозонных генераторов ару сразу во множестве мест проникли под Отклонение. К счастью, главной их мишенью стал расположенный у самой его границы космодром, где их встретили посаженные на грунт канонерки и четыре корабля-дома сарьют — как сказал Охэйо, "это был просто праздник какой-то". Хотя орда штурмовиков насчитывала добрых полто­раста тысяч, уцелеть из неё не повезло никому.

Но в других местах ару удалось прорвать укрепленный периметр и они дошли до Центра — так и не сумев, к счастью, его захватить. Столицу Тайат спасло лишь отсутствие у ару тяжелого оружия — их истребители, проникшие под Отклонение, попадали под шквальный огонь зенитных пушек — и Охэйо, решивший использовать вместе с боевой техникой шоггот. Эти аморфные сгустки холодной бозонной плазмы длиной в несколько десятков метров и весом в тысячи тонн могли принимать любую форму и обычно служили для тяжелых строительных работ — прежде всего, для возведения бозонных реакторов. Штук шестьдесят их трудилось над новым генератором Марк-IV, и их программу Охэйо удалось изменить.

Поскольку шоггот состояли не из обычной материи, они были практически неуязвимы. Они могли создавать собственные защитные Отклонения, формировать дисрапторы, микроволновые орудия и плазмометы, так что ару было, собственно, нечего противопоставить им. Благодаря шоггот, большую часть десанта удалось уничтожить. Хотя защитники города потеряли почти всю технику и более восьмидесяти тысяч только убитыми, разрушения и жертвы среди мирного населения оказались относительно небольшими. Тем не менее, среди рассказов тайат преобладали развалины и кровь. Большинству защитников Стройки ещё повезло — полностью оглушенные, они попали в плен — но остальным оставалось победить или умереть. Впрочем, все их усилия оказались бы напрасными — если бы не подоспевший вовремя транслайнер Маулы Нэркмер анта Хеннат. До сражения в этот раз не дошло — началось оживленное выяснение отношений, которое прервала Волна.

Слушая их рассказы, Вайми, непонятно почему, испытывал мучительный стыд, словно дезертир или трус — хотя, видят боги, его юность состояла не из одних удовольствий. Ему пришлось хоронить сожженое, неузнаваемое тело старшего брата, он дрался в рукопашной, был замурован в обвалившемся подземелье вместе с толпой разъяренных врагов — в конце концов, его пытали так, что он на пару дней потом обезумел от боли — но чужие страдания всегда казались ему, почему-то, более впечатляющими, а рассказывать о своих он стеснялся. В самом деле, кому интересно, как он, здоровый восемнадцатилетний парень, вопил и ругался последними словами? Нет, вспоминать об собственной стойкости ему нравилось. Себе было очень удобно врать, ведь возражать сам себе юноша не собирался — но порой Вайми ловил себя на том, что как-то слишком активно упивается своими мучениями — чуть ли не гордится ими. Это невероятно его злило — нет, в мучениях, причиняемых врагом, ничего интересного не было, но вот с удовольствием вспоминать о том, что он не попросил пощады... ведь не настолько же он испорчен!

Короче, общаться с юными тайат ему очень нравилось, а их стеснительность была просто очаровательна. Вообще-то, Наммилайна объяснила ему, что особенностью молодежи тайат были раннее физическое и интеллектуальное созревание — пик красоты и уверенности в себе у них приходился на 15-17 лет — и некоторая прямолинейность. Они умели ценить чужие эмоции, но были не слишком умелы в выражении собственных чувств. Их феминистический социализм смешил и злил Вайми — а то, что на Тайат на одного парня приходится по четыре девчонки, казалось ему сразу привлекательным и глупым. Это общество умело любить — но совершенно не умело защищаться.

Тайат искренне считали, что Создатели должны защищать их — но стратегия сарьют была основана на войне в космосе и из космоса. Их наземные силы почти не вели боевых действий, отчего их подготовка оставляла желать много лучшего. Боевые марьют легко справлялись с примитивными ару, но в сражениях с Рейдерами — сильным и жестоким врагом — очень часто терялись. В их силовых щитах, неуязвимых для большинства видов личного оружия, нельзя было ни к чему прикоснуться и потому их нельзя было носить постоянно поднятыми — ару часто и с успехом пользовались этим. Солдаты же собственно Тайат, несмотря на мощное вооружение, были трусоваты и могли сражаться лишь достаточно большими группами, — что, ввиду их маломчисленности, обычно плохо им удавалось. В бою они одолевали в основном за счет превосходства в оружии — точнее, наличия нейтронных и гафниевых боеголовок. В одиночку как бойцы они не стоили почти ничего.

Иногда Вайми даже думал, что эта планета не заслужила таких защитников, как Тайан — готовых умереть, но не предать её. Он искренне хотел верить, что его юные соплеменники лучше — такие же, как Тайан — но знал он только пятерых, а судить всех по ним не решался. Симайа он знал только чуть лучше. Некоторые, как Ярослав, например, были не просто бойцами, а воинами, но другие — такие, как Сергей и Наммилайна — отчасти напоминали ему наивных обитателей Тайат. Йэннимур крайне редко встречал равных противников — все другие расы стояли или сильно выше или сильно ниже — и почти не воевал на планетах. Армии, поэтому, у симайа не было — только боевой флот. В боях они лично старались не участвовать.

Хотя всех симайа обучали владению "телом" и военная подготовка — создание и применение боевых эффекторов — была обязательна для всех, просто на всякий случай, в ход шли автоматические корабли и боевые дроны, или, чаще всего — Йалис и интеллектронные диверсии. Судить тут о мужестве сражавшихся было трудновато, разве что об их искусстве — но а всё же не совсем то. Да и с кем их сравнивать? С Инсаана? Вайми никогда не видел их — только картинки — а по ним мало что можно сказать. Эти создания неземной красоты и неопределимого пола одевались в переливчато-разноцветные "туники" из силовых полей и носили множество украшений — не мужчины, не женщины, а что-то другое — и это "другое" Вайми категорически не нравилось. Он привык к тому, что есть парни и девушки, и что они любят друг друга. А если все... одинаковые — как тут любить? И кого?

Вайми постарался представить, смог бы он полюбить... ну, например, себя — будь их двое. Становясь попеременно то тем, то другим он быстро выяснил, что нет. Все его ухаживания кончились тем, что второй Вайми основательно вздул его — и представив себе эту сцену, юноша рассмеялся. В конце концов, его ждал целый громадный мир — не может же быть, чтобы в нем не нашлось ему подруги?

* * *

Вайми раскинул руки, словно крылья, и невольно рассмеялся от восторга. Он летел почти под плотными серыми тучами, затянувшими весь небосвод. Внизу простерлась глинистая, изрезанная равнина с редкими островками зелени. Впереди — он мчался прямо к ним — вздымались покрытые лесом горы, уходящие в эти облака. Вначале они казались неподвижными, потом как-то вдруг выросли в неровную стену зубчатых, почти отвесных скал, заслонившую полмира. Вайми и не думал сворачивать и лишь в последний миг, когда столкновение уже казалось неизбежным, вдруг с ликующим воплем взмыл почти отвесно вверх, стрелой вознившись в тучи.

Желудок юноши провалился к пяткам, уши заложило. Из туманной мглы совсем рядом выплыл темно-серый, морщинистый скальный уступ, тускло блестевший от влаги, пугающе огромный — а потом Вайми мгновенно вынырнул в ослепительный день.

Нестерпимо белое поле облаков осталось внизу. Над ним, словно материк над океаном, возывшалось заснеженное, изрезанное крутыми холмами плоскогорье, поросшее густым хвойным лесом — казалось, что он попал совсем в другой мир. Далеко впереди возвышалась новая горная цепь, сверкавшая от снега. Вайми сразу увидел Перст Бога — эта гора была в несколько раз выше остальных. Она и в самом деле напоминала две верхних фаланги уставленного в небо пальца или, точнее, верхушку вбитой в землю колоссальной палицы. Её тупая вершина даже расширялась и над почти отвесными склонами нависали колоссальные выступы камня.

Вначале гора показалась юноше не такой уж большой, но, поднявшись повыше, он увидел её основание и смог, наконец, осознать её размер — лежавшие у её подножия холмы казались просто карликами.

Небо было густо-ослепительно-синее и белоснежная гора сияла в нем, вся изрезанная синими гранями теней. Вайми даже боялся представить, какова же её высота. Он летел прямо к ней и уже в нескольких километрах был вынужден запрокинуть голову. Казалось, что только чудо могло вздыбить к небесам эту невероятную массу камня.

Из благоговения он не стал подлетать вплотную, а плавно повернул в сторону, огибая гору. Удивленно приоткрыв рот, он смотрел на колоссальные сколы, покрытые непонятно как державшимся снегом — громоздясь друг на друга, они уходили в самый зенит.

Потом он нырнул в густую тень горы — с этой стороны она казалась ещё больше. Колоссальные грани уходили вверх, словно вертикальная горная страна, становясь всё светлее и почти растворяясь в сиянии воздуха — трудно было не поверить, что перед тобой и впрямь Божий Престол.

Когда гора осталась позади, Вайми едва перевел дух. За вторым хребтом простерлось такое же плоскогорье — а на нем, в широкой, почти плоской долине, юноша с крайним удивлением увидел город — словно впечатанные в ослепительно сверкающий снег широкие улицы, темную зелень елей, серо-серебристые и белые коробки многоэтажных домов. Казалось невероятным, что здесь, под темно-синим, почти как в стратосфере, небом, кто-то вообще может жить.

На мгновение у Вайми закружилась голова — он представления не имел, куда его занесло и где он находится. Вздохнув, он сверился с объемной картой Тайат — и удивленно присвистнул. Странствуя без цели, в поисках непонятно чего, он добрался аж до Тинн-Майе, одного из девятнадцати уцелевших городов Тайат, защищенных Отклонениями — которых сейчас уже не существовало. Тинн-Майе был городом горняков и почти весь построен под землей — но не это привлекало юношу. Здесь жил Элион — знаменитейший мудрец Тайат. Вайми давно мечтал с ним встретиться — но лететь в такую даль только ради беседы ему было лениво. Сейчас же ему выдалась прекрасная возможность совместить приятное с полезным, то есть с отдыхом — он уже полдня болтался в воздухе, ошалел и проголодался.

Выяснить, где именно живет Элион, оказалось нетрудно — Сеть Тайат была уже интегрирована в Йэннимурскую, а пользоваться ей Вайми умел... более или менее.

Лететь, к его радости, оказалось недалеко, потом юноша почесал в затылке. Ему было бы удобнее всего войти через окно, но хозяин вряд ли оценил бы это, так что пришлось спускаться на землю.

Вайми мало что знал о коварных свойствах снега — едва он встал на него, босые ноги обожгло. Вначале он даже расставил их пальцы, с интересом впитывая новое ощущение — холод не слишком пугал его — но вскоре подошвы начало натурально драть, так что пришлось их растирать, свернувшись в воздухе. Юноша посмеялся над собственной глупостью — он привык, что босиком можно ходить где угодно — потом осмотрелся.

Элион жил в собственном небольшом доме — странноватом, словно составленном из трех светло-зеленых металлических коробок — и юношу быстро впустили внутрь: текучее мерцание обвеса послужило ему лучшим пропуском. Внутри он сразу же наследил — его ноги были все мокрые от тающего на них снега — но никто не осмелился сделать ему замечания. Люди тут вообще были странноватые — его встретили двое мальчишек одного с Тайаном возраста, но молчаливые, словно неживые. Душу царапнуло какое-то неприятное чувство, но Вайми не обратил на него внимания — мало ли какое бывает настроение у людей?

* * *

Спустя всего пять минут Вайми уже сидел в кабинете Элиона — в очень удобном кресле, наполовину похожем на лежанку — только с упором для ног. Он не был избалован мебелью и сидеть в нем ему нравилось.

При первом взгляде великий мудрец разочаровал его — он оказался невысоким, пожилым уже человеком с изрезанным глубокими морщинами лицом и сильно поседевшими светло-русыми волосами. Но вскоре это впечатление изменилось — Вайми с удивлением понял, что Элион знает его. Ничего необычного в этом не было — на Тайат тоже распространялись новости — но юноша не представлял, что уже настолько известен. Его удивило также, что Элион почти не спрашивал его о Йэннимуре — словно уже знал о нем всё. А может, и знал — в конце концов, симайа вполне могли побывать здесь, но так ли это — Вайми спрашивать не решался. Он вообще ощущал не свойственную ему робость. Вроде бы ничего необычного в Элионе не было — но всё же...

Вайми быстро понял, что больше всего Элиона интересует он сам — с таким он ещё не сталкивался, и это даже удивило его. Нет, в Йэннимуре это было бы вполне нормально, но на Тайат!..

— Итак, насколько я понял, ты хочешь знать как можно больше, — заключил Элион, когда юноша закончил свой сбивчивый монолог.

— Угу, — Вайми энергично кивнул. Сейчас он был занят — держал в обеих руках исходящую паром кружку горячего вина с пряностями. Напиток был совершенно незнакомым ему, но поразительно вкусным — и от него приятно кружилась голова. Он чуть-чуть горчил — но на это Вайми не обращал внимания.

Вдруг он ощутил, как сознание Элиона прикасается к его сознанию — ничего, подобного "Йолле" у него, конечно, не было. Эта способность жила в нем самом и была очень слабой: юноше казалось, что прохладный ветерок овевает купол теплого воздуха, который был им. Очень странное ощущение, но он не мог точнее определить его. Теперь он понял причину невероятной проницательности и осведомленности мудреца — но прикосновение его разума совсем не пугало его. Напротив, это Вайми очень нравилось — ему было порой страшно неудобно говорить словами. Странно, но симайа, чей Дар Сути был несравненно мощнее, никогда не прикасались к его сознанию — по крайней мере, он никогда этого не замечал, хотя и не раз просил об этом. Но Наммилайна всегда отказывала — как она говорила, из опасения повредить ему, хотя сейчас он не ощущал ну совершенно ничего страшного...

Вайми мотнул головой и опустил ресницы, всматриваясь в плывущие по поверхности его сознания смыслы. Непонятно, как, но Элион уловил его обиду на Наммилайну, на то, что она всегда считала, что знает, что для него лучше, на то, что она часто пропускает мимо ушей его мнение, даже на её всезнайство — и, да, он разделял с ним эту обиду!

Вайми удивленно распахнул глаза и вздрогнул, как разбуженный — впервые кто-то смог понять его чувства так точно! А вот как раз понимания ему порой очень не хватало — нет, симайа видели все его мотивы и желания, но вот разделять их — это нечто иное. Он обдалал развитой интуицией и постоянно работающим воображением — и буквально трепетал от желания поделиться со всеми богатствами своего внутреннего мира, просто потому, что не мог жить в нем один. Но вот удавалось ему это редко. К непониманию он уже привык, хотя и злился на него. В конце концов, тут он был виноват сам — в своем неумении передать богатство своих мыслей. Но вот невнимание было делом новым. На Тайат юноша обнаружил, что его иногда даже и не слушают — обижаются и даже зляться на его попытки раскрыть им себя. Вайми не понимал, чем заслужил такое отношение. То, что он старался передать, было захватывающе интересно, он знал это — но большинству обитателей Тайат сокровища его души были просто... не нужны, и после первого же знакомства они начинали избегать его. Вайми совершенно не понимал их — просто не мог представить, что они хотят. Иногда ему казалось, что ничего.

А потом Элион показал ему, как он выглядит со стороны — и Вайми ощутил, как у него вспыхнули уши. Нет, он уже привык к тому, что в племени его считали парнем не от мира сего. Но вот того, что он говорит часто словно сам с собой, слушает невнимательно и прыгает с темы на тему, как блоха, он не мог даже представить. Неудивительно, что людей это путало и раздражало! Часто увлеченный своими мыслями Вайми вообще смотрел сквозь собеседника, как сквозь пустое место — и неудивительно, что на это обижались. Нет, к непониманию это отношения не имело — но Вайми поймал себя на том, что говоря с кем-то, он строит в голове воображаемый образ этого человека — чего он хочет, о чем думает — и обращается к этому образу, а не к реальному собеседнику. Свет, неудивительно, что, судя по людям исключительно по своим о них представлениям он постоянно ошибался и не понимал их — и возвращался назад, в свой внутренний мир, с постоянно растущей обидой на мир внешний...

При этой мысли Вайми гневно вскинулся — он и представить не мог, что подвластен мелочной обидчивости, да ещё и загнавшей его в классический порочный круг — но сама эта мысль была рождена обидой, и отрицать это Вайми уже не мог. Он был очень умен — он на самом деле знал это — но вот других людей он знал не лучше, чем маленький ребенок.

Юноша со стыдом вспомнил, как легко он сам обманул себя своей погоней за знаниями, смело отправившись к найрам. А ведь все остальные его соплеменники знали, что доверять найрам нельзя ни в чем! Вайми же очень удивился, когда они подвергли его пыткам. И как же он ответил на это? Решил, что его настиг удар злой судьбы, что сам он ни в чем не виноват — и обиделся на весь мир.

Вайми вздохнул и провел ладонями по лицу, успокаиваясь. Он знал, что не умеет управлять эмоциями — но слабо сознавал, что для других людей они лишь признак слабости, утомительный и раздражающий, а то, что он принимал за гнев, другие считали просто истеричностью. Нет, вообще-то он понимал, что не стоит лезть со своими идеями к людям, которые вряд ли оценят его творчество — но эмоции исподволь разрушали его внутренний мир, которым он так гордился. Они мешали ему нормально общаться — а нехватка общения вела как раз к тому, что его внутренний мир рос в весьма странном направлении...

Юноша вновь вскинулся — и тут же обреченно обмяк, поняв, что вспыхнувшие в нем фантазии — не самого, надо сказать, приличного содержания — видны и Элиону. Нет, на самом деле он, конечно, не хотел наяву делать ЭТО, — просто маленькая, почти бессознательная месть тем, кто не хотел в упор видеть его, занятый своими насущными делами...

Вайми глубоко вздохнул и всё же спрятал лицо в ладонях. Он невероятно устал от собственной уникальности — от совершенного несоответствия его внутреннего мира окружающему — и понимал, что не должен вести себя как вечно обиженный на всех неудачник, потому что от таких вот обиженных все бегут, как от чумы.

Что же ему делать? Перестать быть уникальным он не мог — человек не в силах изменить свою суть. Но он может перестать бороться с собой, со своими фантазиями, уступить им, отдаться...

Отдаться?..

Вайми словно ткнули раскаленной иглой — эта мысль, совершенно точно, не была ЕГО СОБСТВЕННОЙ. Он попытался встать — и вздрогнул, осознав, что почти не может себя контролировать. Внутри разливалось странное тепло, что-то такое, что заставляло взгляд стано­виться туманным. Слабость, неосознанно-томные движе­ния...

Он с трудом заставил себя опомниться, встряхнул во­лосами, всё же поднялся, рассмеялся... С ним сейчас творилось что-то странное. Его охватил озноб, мышцы на ногах свело судорогой, острые иголки пробежались по телу.

Вайми невольно мотнул головой, разгоняя туман. Рассуждать сейчас было почти больно и юноша заставил себя думать. Подростком он весьма часто страдал от недостатка уверенности в себе, что принимало порой самые странные формы. Он мог удивленно спрашивать себя: "Почему именно я? Почему именно сейчас?". Его могли одолеть сомнения насчет реальности всего, что происходит вокруг. Иногда он начинал сомневаться даже в своей собственной реальности, а его природное чувство независимости незаметно переходило в отстраненность от всего. При всем этом он страдал от глубокого одиночества — он думал, что не похож ни на кого, что никто не чувствует так, как чувствует он. Его мысли могли вдруг ускориться или замедлиться, стать беспорядочными, странными или иррациональными. Проще говоря, Вайми чувствовал себя в двух шагах от сумасшествия, и, пожалуй, единственное, что спасало его — близкие встречи с подругой, когда думать толком он просто не мог. Но тогда он научился наблюдать за происходящим — в том числе, за своими мыслями, идеями и чувствами — со стороны, и это ощущение отстраненности уже не было похоже на равнодушную отчужденность или напряженное отдаление. В нем произошло разделение осознающего "я" и ума, за которым это "я" наблюдало. Впрочем, это состояние никак не мешало Вайми жить — а вот помогало порой очень сильно. Сейчас — особенно.

— Кому отдаться? Что ты делаешь со мной? — сказать четко получилось не сразу. Удивление, страх, желание, странная пустота до боли внутри...

Не понимая, почему он не сделал это раньше, Вайми потянулся к "Йолле" — он перестал носить её, потому что постоянное вслушивание в шум чужих мыслей утомляло и отвлекало его — и зря, как оказалось.

Достав из поля массивные кольца индукторов, он прицепил их к ушам, тронул выключатель — и вздрогнул, словно проснувшись. Тело по-прежнему подчинялось плохо — теперь Вайми понимал, что в вине была какая-то гадость, не ядовитая, конечно, но одурманивающая — но вот сознание стало вполне ясным. Он ощущал, как от Элиона тянутся мысли-щупальца, тщетно скользя по защите.

Теперь всё стало ясно — и внезапный приступ меланхолии, и не свойственная ему покорность... Элион отчаянно усилил напор — его способности были поразительны, но всё же, гораздо слабее "Йоллы". Когда Элион осознал его, на его лице вспыхнул страх — но вот поделать он ничего уже не мог. Теперь Вайми видел его чувства — вожделение, направленное... к нему?

Ошалевший Вайми вскочил, невольно глядя на себя через плечо. Он не был даже возмущен — просто удивлен и растерян. Он был не слишком-то похож на девушку — и просто не понимал, почему...

Он потянулся к сознанию Элиона — просто из любопытства, из желания разобраться... Он не мог добраться до его памяти — "Йолла" вообще не была предназначена для этого, она представляла собой лишь жалкое подобие полноценного Дара Сути, каким обладали симайа — но вот те образы, что роились в голове Элиона помимо его воли, он видел теперь вполне отчетливо...

...обнаженный парень дико вопит и корчится в жутких судорогах, все его великолепные мышцы извиваются, как змеи, играя под гладкой кожей... пот ручьями течет по его телу, сверкая в ярком свете ламп... несмотря на привязь, оно выгибается дугой, подобно натянутому луку, пока с ним происходит нечто, противное самому человеческому естеству...

Вайми вздрогнул, узнав в этом парне — себя. Он просто не мог понять, как ТАКОЕ может доставлять удовольствие, как о ТАКОМ можно мечтать... но это — ещё не всё.

...шипящее газовое пламя упруго бьет в раскаленный докрасна стальной лист, на котором распят обнаженный мальчишка-подросток, удивительно похожий на Тайана. Он истошно вопит, его сильное тело корчится, пытаясь освободиться, разорвать привязь, соскочить с этой раскаленной постели, его суставы хрустят от напряжения, в глазах застыло отчаяние. Но он действительно не может сдвинуться ни на сантиметр. И боль никогда не остановится... Он не может спастись. Вот это — ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЕЛИКОЛЕПНО, думает Элион, и это уже не фантазия, ЭТО — четкая память о том, что было много, много раз...

Свет куда-то исчез, воздух тоже — Вайми казалось, что он тонет в раскаленной пустоте. Весь мир вокруг пропал, остались лишь эти ослепляющие, оглушительно вопящие видения, он разрывался, тонул в них...

Какой-то тенью разодранного внимания он ощутил, как его рука спокойно тянется за дезинтегратором, поднимает его... ещё целую вечность не происходит ничего...

Резкий стрекот — сигнал захвата цели — пронзил багрово-кошмарную тьму и Вайми аккуратно нажал на спуск.

Его ударила ощутимо твердая, ослепительная волна, а потом — такая же твердая глухая тьма. Ничто. Ощущение, будто его облекает прозрачная, мягкая среда — не воздух, но нечто, позволяющее дышать. Он не сразу осознал — тишина...

Оглушенный юноша смутно услышал, как что-то глухо упало на пол. Через несколько секунд он опомнился, помотал головой и осмотрелся.

Элион валялся под столом — вернее, его мертвая, пустая оболочка. Вайми ощутил, как его заполняет другое темное чувство — мрачное удовлетворение — но он вовсе не думал сопротивляться ему. Он знал, что поступил правильно — и что никто не убедит его в обратном.

Вайми длинно выдохнул и провел руками по лицу, успокаиваясь. Человек не мог обладать способностями Элиона — это он знал совершенно точно. Кто-то наделил его ею — и это были не ару, не симайа и не сарьют. Он нашел-таки свое необычное — но совсем не был этому рад.

* * *

Толкнув дверь, Вайми вышел во двор. Его окружали громадные, выше его роста, сугробы — казалось, что он тут на каком-то островке, отрезанный от всего мира. Босые ноги обожгло — Вайми замер на несколько секунд, чувствуя, как ледяной холод словно смывает с него случившийся кошмар, потом, легко толкнувшись, взлетел — всего метра на три — и завис, с удовольствием вдыхая чистый, морозный воздух и одновременно осматриваясь. Под ним лежал длинный заснеженный склон, усеянный редкими деревьями и небольшими разностильными домишками — а дальше, за шоссе, виднелась панорама взбиравшегося на высокие холмы города — даже сверкающие стеклом многоэтажки на их фоне казались игрушечными. По небу, низко над головой, плыли пушистые, растрепанные облака и по холмам скользили их бесформенные тени. Здания на них то погружались в полумрак, то вспыхивали, сверкая стеклом. Вокруг него царили тишина и пустота — даже "Йолла" не ощущала вокруг других сознаний. Кроме тех двух мальчишек в доме никого не оказалось — но вот сами эти мальчишки уже не были людьми. Кто-то — очень аккуратно, надо сказать — вынул из них всю их суть, вложив вместо неё нечто намного меньшее человека — и Вайми убил их тут же, без малейших сожалений. Он понятия не имел, кто всё это сделал — но Элион помнил, что ОНИ где-то тут, в этих горах. И Вайми был полон решимости отыскать их — и убить. Мысль о том, что тут таки стоит позвать на помощь симайа даже не пришла ему в голову — есть вещи, которые каждый должен делать сам.

* * *

Вайми вдруг заметил, что его полет замедлился — точнее, не замедлился, а стал более трудным. Словно воздух вокруг него стал гуще или в нем появилась некая непонятная сила, мешающая ему лететь. Чувство было похоже на усталость — но минны не могли устать, и юноша недоуменно замер. Он не знал, когда и как появилось это чувство — то ли в нем самом, то ли вокруг него что-то незаметно изменилось — и это совсем ему не нравилось. Сегодня он уже один раз попался в ловушку — и попадаться во второй раз не хотелось. Сейчас вокруг никого опасного не было — если на то пошло, не было вообще никого — но он крутанулся, настороженно осматриваясь.

Мир вокруг был очень странным — сейчас Вайми парил в обширной котловине, над которой залегли плотные облака. Из неё расходилось несколько громадных изогнутых ущелий, ведущих в такие же примерно котловины. Всё это заливал тусклый, розовато-серый свет, казалось, не имевший источника — за тучами ещё догорал закат, но уже так тускло, что нельзя было понять, с какой стороны исходит этот свет — казалось, что из воздуха.

Собственно, Вайми понимал, что ищет не там, где надо, а там, где удобнее — почти вся эта горная страна походила на губку из камня, включавшего в себя невероятное множество громадных, неправильной формы залов, соединенных извилистыми туннелями. Немалый их объем занимали горные выработки — но странного там никогда не замечали, да и вообще, никто не видел тут ни одного чужака, будь он ару или кем-то ещё. Некоторые из этих пещер были заполнены туманом, другие доверху затоплены — а минны не помогали ему двигаться в воде. Размер этих подземелий до сих пор оставался неизвестным — сейчас Вайми удалился уже на несколько сот километров от дома Элиона, забравшись в места, в которых никто из симайа до него не бывал. Карты подземелий у него были и входы в них там присутствовали — но Вайми предпочитал лететь над поверхностью, просто потому, что лезть в одиночку под землю было всё же страшновато. Все симайа были слишком далеко — чтобы вернуться к ним ему нужен был целый день — и он вполне понимал, что искать его никто не будет, попросту потому, что сам он дал понять, что не желает этого.

Пока что он не встречался с действительно серьезной опасностью — такой, чтобы нельзя было отбиться или убежать — но всё когда-нибудь случается впервые. В системе Тайат были и другие обитатели — к счастью, агрессивные ару были переловлены, а Найнер не проявлял к ним интереса — но это вовсе не значило, что тут нет кого-то ещё.

Сейчас Вайми парил, свободно распластавшись в воздухе и глядя сразу во все стороны — минны, как оказалось, годились и для этого — но вокруг совершенно ничего не двигалось. Между тем, ощущение взгляда БЫЛО — и это совсем ему не нравилось.

Даже "Йолла" ничем не могла ему помочь — он, как ни прислушивался, не мог уловить даже тени других сознаний. Но ему постоянно казалось, что смотрящий где-то здесь, в поле зрения — только он не может его заметить. Это начало уже его злить, и Вайми с трудом сдерживался от того, чтобы позвать сюда симайа и заставить их обшарить всю долину. Но ему вовсе не хотелось, чтобы враг — он уже не сомневался, что на него смотрит враг — ускользнул, а симайа отличались от людей тем, что излучали намного больше разной энергии. Для тех, кто смотрел не глазами, симайа был заметен за многие километры, как сигнальный огонь — и при желании смотревший легко мог скрыться. Сам Вайми был слишком слаб — он никого не пугал, напротив, казался вполне привлекательной мишенью — а ему совсем не хотелось быть ей. Он уже имел случаи убедиться, что его скромная личность прямо-таки привлекает всякую дрянь — а что могло смотреть на него так упорно, юноша не представлял. Например, отряд ару, Рейдеров — не смертельно, но очень неприятно, их лазеры могли, как минимум, ослепить его. Или Инсаана — никто не видел их на Тайат, но Вайми вполне мог допустить, что они прибыли сюда раньше. Пусть никто из экипажа "Тайны" не пропадал на Тайат — он вполне мог стать первым.

Вайми нахмурился, прикидывая возможности защиты или бегства. Минны делали его быстрее любого существа на Тайат — но быстрота не спасет его ни от лазера, ни от квантового удара. Он сам мог драться — и ударить очень сильно — но при встрече с теми же Инсаана у него не осталось бы ни единого шанса. Так что ни один из этих двух способов не казался ему разумным. Оставалось только ждать, надеясь, что противник — кто бы он ни был — первым совершит ошибку и начнет двигаться. Если Вайми сможет его разглядеть — он наверняка спасется бегством. Юноша не сомневался в этом, как не сомневался уже и в том, что противник — намного больше и сильнее его.

Он вновь подумал, не позвать ли на помощь — но эта мысль была рождена трусостью и он это понимал. Он собирался сполна заплатить долг — за себя и за тех замученных мальчишек — а симайа опять бы упрекнули его за жестокость или вовсе возвратили на "Тайну", после чего и до конца дней ему было бы очень стыдно жить.

Наконец, Вайми подумал, не поставить ли ему щит — но он не знал, с какой стороны ему угрожает опасность, а подняв щит он не смог бы уже наблюдать за окружающим миром, — разве что в самых общих чертах. Можно было, наконец, уйти в стазис — но тогда он вообще превратился бы в пассивный предмет, и его смогли бы затащить в место, откуда он никогда уже не выбрался бы.

Размышляя обо всем этом, Вайми злился всё больше. Он никак не мог понять, почему он — такой сильный и быстрый — чувствует себя совершенно беспомощным. Впервые он пожалел о том, что ввязался во всё это. Сейчас ему хотелось совершить стремительный бросок к ущелью, из которого он попал сюда, а потом нестись, не останавливаясь, до самого храма Найнера — но это было бы трусостью, а трусить непонятно перед чем Вайми не хотел. Он слишком хорошо знал себя, и понимал, что потом его замучат сразу стыд и любопытство.

На секунду у него мелькнула идея наделать фальшивых копий себя и разлететься во все стороны — обвес это позволял и сейчас такой финт пришелся бы как нельзя кстати. Но он слишком увлекся внешними, грубыми сторонами своих новых игрушек — быстротой и силой ударов — а сейчас осваивать это умение было уже поздно. Вайми попробовал, конечно — но ничего не получилось. Он не слишком внимательно слушал объяснения, как это делается — да и не слишком хорошо их помнил.

Наконец, уступив своему страху, он соскользнул вниз — с примерно километровой высоты метров на двести, чтобы не слишком выделяться на фоне светлых скал — и ещё раз осмотрелся. Ему очень хотелось вообще нырнуть вниз и прижаться к поверхности — но это стало бы слишком явной уступкой своему страху.

Вдруг почти прямо под собой он заметил нечто, очень странное — круглое окно диаметром около метра. Вначале Вайми показалось, что оно ведет в пещеры, но это было просто невозможно — окно отчетливо парило НАД поверхностью.

Вайми захотелось вновь позвать симайа, чтобы они разобрались с этим феноменом — но он всё же не осмелился. Любопытство быстро взяло верх. Он быстро соскользнул вниз, к этому окну — и замер в изумлении.

Оно вело в какую-то другую Реальность — он видел мокрую асфальтовую дорожку и несколько деревьев, сквозь кроны которых пробивался синий свет фонаря.

Позабыв обо всем на свете, он сунулся в это окно — но пройти в него не смог: его запирало силовое поле. Нет, оно подавалась и Вайми чувствовал, что будь его обвес в несколько раз мощнее — он смог бы попасть на ту сторону — но вот мощности ему как раз и не хватало.

Он понял, что без помощи симайа ему тут не справиться — и заметил над собой тень, бесформенный черный силуэт диаметром в несколько метров.

Ничего больше Вайми сделать не успел — из самого центра этого силуэта точно в его спину ударила ослепительная молния.

Юноше показалось, что его тело взорвалось — такая дикая, ослепительная боль пронзила его. Он заорал от неё — не в силах даже понять, жив ещё или уже умер. Черный силуэт падал на него сверху, но Вайми совсем не мог двигаться — боль парализовала его, и несколько решающих секунд он ничего, совсем ничего не мог сделать. Потом черное нечто оказалось прямо над ним — и юноша ощутил, как его заворачивают в силовой кокон, грубо, с такой превосходящей силой, что сопротивляться он просто не стал — это было бы совершенно бессмысленно. Одновременно что-то непонятное сворачивало и гасило его сознание — вот этому Вайми попытался помешать, но тоже совершенно напрасно. Боль обессилила его, он ощущал, что его разум и душу сворачивают в рулон, словно коврик, но ничего не мог сделать. К счастью, много времени это не заняло — прежде, чем он успел испугаться по-настоящему, его сознание не выдержало и погасло, погрузив его в глухую, беспросветную темноту.

* * *

Очнулся он сразу, но радости ему это не добавило — Вайми совершенно не мог понять, сколько прошло времени и одно это пугало. Он лежал на полу, в центре просторной комнаты с неровными, бугристыми стенами, скорее, кармана в стене обширного туннеля с несколькими тусклыми сине-белыми огнями на стенах — уже спасибо, потому что в темноте было бы просто страшно. Сил пока что не оставалось почти совсем, спина ныла, и Вайми с трудом заставил себя подняться. Его обвес исчез — у него осталось лишь его собственное, да и то еле живое тело — и юноша почувствовал, как его понемногу охватывает противный, дурнотный страх. Жуткие видения из памяти Элиона почти наяву закружились перед глазами. Вайми ощутил, как сердце на пару секунд замерло — а потом начало сокращаться редкими, обморочными ударами. В глазах потемнело, живот начало сводить — словно чья-то большая рука сворачивала внутренности в глухо воющий узел — и Вайми торопливо сжался. Он понимал, что если описается — или обгадится — от ужаса, то потом просто не сможет жить от стыда.

Как ни странно, острая резь внизу живота отчасти прояснила его сознание — по крайней мере, он понял, что если этот животный страх захлестнет его, он потеряет себя, превратится в обезумевшее вопящее животное.

Вайми испугался этого, тут же невольно рассмеявшись — он боялся испугаться страха — потом на негнущихся ногах, медленно отошел к стене. С телом творилось что-то странное — он мгновенно взмок, все мускулы дрожали. Пока что он не вполне понимал, что происходит с ним, но чувствовал, что если этот, пока что физиологический страх доберется до его души — с ним всё будет кончено.

Отступать тут было некуда — и Вайми, отведя локоть, что было силы ударил им назад — в каменную стену.

У-у-у-й! Искры из глаз! Вайми взвыл от белой, ослепительной боли — но столько страданий в его душе уже не вмещалось, и страх начал понемногу отступать.

Торопливо — пока дурнотный ужас вновь не захлестнул его — юноша присел и, подобрав увесистый осколок камня, примерился к пальцам своей босой ноги. Пальцы были красивые и ровные, их было отчаянно жалко — но дурнотный прилив ужаса пугал куда больше.

Зажмурившись, Вайми ударил. Боль ослепила его, словно солнце, он подскочил на метр вверх с диким воплем и запрыгал на здоровой ноге, зажимая ладонями разбитые пальцы. Рука его не подвела и кости не были раздроблены — но это и всё, что он мог сказать. Так или иначе, но это зверство помогло — ужас никуда не делся, но Вайми было уже совсем не до него. Наконец, он выпрямился, осторожно встал на отбитую ногу — и вдруг тихо рассмеялся. Да уж — ему точно будет чем заняться, кроме как размышлениями об собственной участи!

Хромая, он направился к туннелю — и тут же наткнулся на что-то невидимое. Вайми решил обследовать преграду наощупь — но и тут его ждало разочарование. Как оказалось, он был заперт силовым полем, перекрывавшим весь проем — по крайней мере, ту его часть, до которой он мог достать. Под его отчаянным напором поле немного поддавалось, но затем становилось твердым, как скала — Вайми быстро понял, что сил ему не хватит. Звать на помощь он не стал — и так ясно, что вопль привлечет тюремщиков, а этого ему совсем не хотелось. Что ещё он мог сделать?

Вайми задумался, но в голову так ничего и не пришло. Ждать помощи было бесполезно — он никому не сказал, куда пошел, и даже не знал, где находится. В любом случае, задолго до подхода симайа его наверняка успели бы убить. Разбить себе голову о стену? Это он мог, но такого совсем ему не хотелось — напротив, просто с невероятной силой захотелось жить. Вайми с удивлением осознал, что готов вынести почти что угодно — если это позволит ему дотянуть до подхода помощи. Что ещё? Имитировать безумие? Такое он умел, правда, плохо и это тоже ничем бы ему не помогло. Упросить похитителей его отпустить точно не получилось бы — впрочем, он просто не хотел это делать.

На миг у Вайми мелькнула бредовая идея — проснуться, как-то выйти из этой кошмарной Реальности — но он понятия не имел, за что тут ухватиться, да и в любом случае если бы он и ушел в такую Реальность, она всё равно осталась бы внутри его головы. Так что единственное, что он мог — сесть, скрестив ноги, и хорошенько подумать. Окно в другой мир было ловушкой — на которую он с радостным идиотизмом попался. Одно это говорило о мощи его похитителя и пугало Вайми почти до смерти — он представления не имел, ЗАЧЕМ его похитили. Он чувствовал, что его легко могли убить — ещё тогда — но не убили. Зачем он был нужен? Ничего ценного он не знал и не умел, съедобен не был (кажется), а поменять его на что-то симайа никогда не согласились бы. Единственное, что приходило в голову — его будут мучить для развлечения, а такая перспектива Вайми категорически не нравилась — один раз он уже прошел через это, и в итоге едва не отдал концы. Ещё, правда, его могли изнасиловать — Вайми вполне представлял, как это можно сделать, но и этот повод не казался ему существенным — во всяком случае, для существа, которое смогло схватить его. Что же тогда?

Перебрав все возможности он понял, что ничего не сможет придумать — только ждать того, кто его сюда посадил. Тут же в его голову пришла чудесная мысль о том, что никто и не придет — комната чрезвычайно походила на склеп. Что, если его заперли тут — умирать от голода и жажды? Это казалось возможным и даже вполне вероятным.

По-настоящему страшно Вайми пока что не было — во всяком случае, есть и пить ему почти не хотелось — но медленно подыхать в этой норе, среди собственных испражнений было бы слишком противно. Кстати, чем тут заняться? Разве что сочинять и рассказывать себе разные истории — но это казалось Вайми глупым. Мечтать в таком окружении не хотелось — но он заставил себя это делать, и вскоре забыл, что обречен.

* * *

Вайми понятия не имел, сколько прошло времени. Он полулежал у стены, удобно опираясь плечами о камень и закинув руки за голову, рассеяно потирая разбитые в кровь пальцы другой ногой. Ресницы его были прикрыты, но не опущены, в голове стремительно кружились почти реальные видения — никогда раньше он не заставлял себя фантазировать, и это оказалось... продуктивно.

Конец наступил совершенно внезапно — из-за поворота туннеля беззвучно выплыл и завис перед камерой черный многогранник, чуть меньше его роста в диаметре. На каждой его грани пылал жуткий багровый "глаз" диаметром с голову юноши, на каждом углу извивалось длинное хлыстообразное щупальце — они стремительно метались в воздухе, не задевая стен, и их беззвучный танец выглядел... жутко.

Вайми вскочил — так резко, словно его подбросили — и вытянулся в струнку, оторопело глядя на этот черный кошмар. Он понял, что видит Корхх — и вдруг тихо рассмеялся. Это значило, что он, его сознание, будет попросту съедено — вот уж поистине лакомый кусок! — и не будет никаких ужасов с пилами и раскаленными иглами, которыми он так усердно себя запугивал. Страшно ему не было — он просто не мог пока поверить, что всё это происходит наяву и с ним — и вдруг откуда-то от пяток поднялась белая волна бешенства. Он не собирался отдавать этой жуткой твари всю свою жизнь, свой внутренний мир — пусть с ним творят всё, что угодно, он не отдаст, а если его сожрут — им подавятся.

Вайми вспомнил о Харе — о том, что он тогда сделал. Эта мысль придала ему сил — что пришлось очень кстати. Какая-то невидимая, но невероятно могучая сила оторвала его от пола и подтянула к Корхх, распластав в жидко мерцающем воздухе. Потом к нему потянулись черные, в тонких серебристых спиралях щупальца — они обвили плечи и бедра юноши. Их прикосновения обжигали ледяным огнем и Вайми ощутил, как все его мускулы натянулись, как веревки. Его трясло от ужаса, но страх пока что не мог пробиться к сознанию.

Ошеломленное и испуганное лицо юноши оказалось напротив одного из жутких багровых "глаз" — но бездонное туманное свечение вдруг угасло и откуда-то из бесконечной глубины вытянулся язык невесомого голубого сияния — это и была разумная сущность Корхх. Рукав квантовой не-жизни потянулся к нему и Вайми судорожно зажмурил глаза — не от страха, просто это был такой цвет, что смотреть на него было... нельзя.

Призрачное щупальце легло на его лицо, в один миг отрезав все ощущения. И...

* * *

Вайми ожидал каких-то невообразимых ужасов, но на деле всё оказалось совершенно иначе. Его ды­хание замерло, он слышал странные звуки, свет колыхал­ся в нем, как волны, сливаясь в образы из его снов и дру­гие, более реальные. Он видел сразу всё свое нагое тело и многие другие вещи — часть их находилась сейчас очень да­леко. Его обоняние обострилось так, что каждый запах казал­ся физически плотным. Пронзительная боль взмы­вала вверх, увлекая за собой каждую пылинку его мыслей. Свет двигался сразу вверх и вниз, синий, зеленый, оранжевый — но Вайми едва видел его, по­тому что испытывал шок — чудо пробуждения от самого себя, чувствуя, как облетают листья непробудного сна и рожда­ется свобода, безличная и безжалостная, как огонь. Он бы, наверное, растворился в ней весь, без остатка — но его тело внезапно вспомнило себя, вспомнило воз­можность быть невероятно расслабленным, текучим, гар­моничным, вспомнило, как выйти за границы физического мира и стало энергетической волной, осязаемой и интенсив­ной. Волной, которая встала на место, возвратилась до­мой, восстанавливая тот фокус, в котором внут­ренний и внешний мир воспринимались со всей насыщенно­стью, со всей четкостью настоящего, настра­ивая его внимание на чистое зеркало, с абсолютной ясно­стью отражающее каждый отблеск. Рассудок Вайми пере­ключился от суждений к настоящим чувствам, со страстью включился в предвосхищение открытий, наблюдая течение эмоций и оттенков без излишних оценок, без слов. И с очищением восприятия пришло освобождение от неосознаваемо­го ранее напряжения однозначности, от бессознательного усилия, направленного на поддержку привычной Реальности, стереотипа обычности, стереоти­па уверенности в своих ощущениях...

Вайми осознал, что снова теряет себя — уже не в Корхх, уже в чем-то другом, отчасти созданном и им самим — но это было куда хуже. Он должен был... должен был отыскать выход из этой поглощающей его изменчивой ловушки, что-то... воспоминание... да! Вспомнить сразу всё, что он видел — всю его жизнь, все образы, рожденные его воображением, впустить их в себя — и выпустить наружу.

Это было, как один взмах ресниц — и миг превратил­ся в реку, полноводную, живую. Грань между миром обыч­ных ощущений, где его тело напоминало о себе только болью, и мгновением, когда вся сила его жизни устремилась вверх, растапливая всё поглощавшее его разнообразие, оказалась прозрачна и незначительна. Всего один миг отделял мучи­тельную агонию от насыщенного новы­ми, неизвестными цветами потока впервые переживаемых ощущений, расширяющих диапазон чувств в геомет­рической прогрессии. Эта сверхчувствительность пришла внезапно, как воспоминание, как пробуждение от глубокой телесной и духовной амнезии, ворвалась в его муки, как втор­гается любовь, как могла бы прийти внезапная смерть. Это чувствование было настолько глубоко и отлично, что он не мог даже представить себе, что может быть иначе. Его тело словно вспоминало себя через наслаждение, через боль и страх вновь потерять себя. Его зрение изменилось, замкнувшись на беско­нечно малой, непрерывно двигавшейся точке. Движение её было свободным, в стороне от привычных путей, словно из нового источника. Она была подобна внутреннему глазу, ко­торый расширялся до бесконечности, сосредотачивался на бесконечности: не имеющий ничего общего с прямым взгля­дом, но, в то же время, очень глубокий взгляд. Эта точка его внимания укоренилась в каком-то месте, настолько все­объемлющем, что у него отпала необходимость смотреть на окружающий мир, и Вайми утонул сам в себе, пережив множество состояний, не поддающихся описанию. А потом, как-то вдруг, всё погасло.

* * *

Когда Вайми очнулся... нет, это звучало слишком громко — он совсем не ощущал своего тела и с крайним удивлением взглянул на поднявшуюся к глазам руку. Она двигалась удивительно точно, но он совсем не чувствовал её, и это состояние было... странным. В ушах у него оглушительно звенело, разглядеть он тоже ничего не мог — зрение мерцало, весь окружающий мир плавился в волнах бледно-радужного света, сплетавшихся в причудливые пятна. Вайми казалось, что он кипит — он слышал в себе бессчетное множество совершенно чужих голосов. Вокруг жалкого островка его "я" бурлило невероятное количество образов, — а когда он попытался вспомнить, что было с ним, их стало так много, что мысли в них терялись. Тело, правда, понемногу оживало — отбитая нога ныла, а где-то в крестце разгорался непонятный зуд.

Юно­ша замер, опустив ресницы, с интересом прислуши­ваясь к своим ощущениям. Как ни странно, он совсем не чувствовал усталости. Напротив, с каждой секундой в его теле рос запас какой-то искристой энергии. Казалось, в нем исчезла некая преграда, отделяющая его от океана бесконечной силы, и она всё прибывала и прибы­вала, грозя затопить его, но страшно Вайми не было — напро­тив, он ощущал едва представимый восторг.

Повинуясь непонятному побуждению, он широко рас­ставил босые ноги, сомкнув ладони на лохматом затылке. Его живот втянулся, гибкие и твердые мускулы принялись ритмично сжиматься, и Вайми нача­ло тихонько раскачивать. Было больно и невероятно хорошо... и он вдруг потерял ощущение реальности. Какая-то сила, как волна, подтолкнула его и понесла. Ноги сами пошли вперед. Он со­противлялся, сдерживал себя, — напрасно. Тело затопила сверхъестественная энергия, чувство легкости и полета. Оно заставило его кружиться, как волчок. Перед глаза­ми переливались яркие сияющие волны красного, желтого, оранжевого и фиолетового света — как будто они от­крылись в какой-то другой мир. Ему было хорошо и легко. Его душа купалась в море радости.

Во время этого замечательного переживания Вайми едва сознавал, что катается по полу, прогибаясь назад так, что опирался лишь на пятки и пальцы заброшенных за голо­ву рук и скручиваясь так, словно у него вообще нет позвоночника, танцевал и смеялся, даже не замечая этого. Он ощущал чувство растворения, расширения или исчезнове­ния тела, ощущал свет внутри и снаружи. Глаза у него не от­крывались, хотя он пытался их открыть. Его тело выгибалось во всех направлениях. Юноша то прыгал вверх и вниз, подобно тушканчику, то ползал по полу, подоб­но змее, не переставая распевать дикие песни на каком-то непонятном языке, принимая все возможные и даже совер­шенно невозможные позы. Его руки двигались в фигурах танцев, о которых он совершенно ничего не знал. Его бес­связная речь непрерывно менялась: казалось, что он каж­дый раз говорит на разных языках. Ему казалось, что он пе­риодически взлетает вверх или, наоборот, погружается в пол. Он словно плавал в воде, как рыба, а затем улетел в небо, как птица. Казалось, что его тело то вдруг сильно рас­ширяется, то становится очень маленьким — и это происхо­дило всё быстрее, быстрее, быстрее...

Весь мир раскрылся перед Вайми, словно лежал на его ладони, распался барьер меж­ду материей и энергией, он видел даже крупинки пыли и па­утину на стенах в виде застывших струй вибрирующей силы. Вселенная предстала перед ним как невообразимая сеть сил и симметрий, — и он увидел её первичную причину в виде огромного светящегося тысячегранника, каждый миг дающего рождение неизмеримому числу Вселенных...

* * *

Вайми очнулся от холода. Он лежал на боку, среди разбросанных по полу туннеля камней, неловко подтянув руки, уткнув­шись лицом в колени, уже не чувствуя онемевших ног, дико дрожа и щелкая зубами. Все его мускулы ныли, словно по ним обстоятельно прошлись палкой, кожа, там где её касались щупальца Корхх, горела, глаза дико жгло, словно их на­перчили, спину ломило, внутренности, казалось, затянулись в морские узлы, а голова непрерывно кружилась. Он попытался разобраться в мешанине охвативших его ощущений, не смог и слабо застонал от досады.

Сжав зубы, чтобы не заорать от боли во всем теле, юноша сел — и его глаза недоуменно распахнулись. Рядом с ним лежал остов Коррх — пустой, черный, мертвый.

Он испуганным рывком поднялся на ноги, чуть не потеряв сознание — у него вдруг страшно закружилась голова — кое-как, шипя и покачиваясь, добрался до чудовищной туши, пнул неподвижное, страшно тяжелое щупальце — холодное, но уже не обжигающее ледяным огнем. Багровые "глаза" Корхх погасли, внутри было черно — пустота, холодная, пахнущая чем-то невероятно чужим — и заглянув туда, Вайми истерично рассмеялся. Он не мог поверить, что остался-таки жив. А раз он жив — он должен чем-то заняться.

Юноша сел и принялся тщательно растирать ноги. Ещё какое-то время Вайми не чувствовал их — а потом ему захотелось завыть от пронзившей их нестерпимой, зудящей боли. Спу­стя целую вечность она ослабела до терпимой, потом стих­ла. Невероятное наслаждение — он снова стал из калеки сильным юношей, вот только к опухшим пальцам на правой ноге нельзя было даже притронуться.

Вайми знал, что должен выбраться отсюда — он не знал, правда, в какую сторону идти, но это не слишком его трогало. Вдруг откуда-то справа донесся глухой взрыв. Потом накатился нарастающий гул — словно рушилось что-то невероятно тяжелое — и раздался второй взрыв, почти сразу, через две секунды. Он был резче и громче. Земля под Вайми задрожала. Он вскочил и, забыв обо всем, бросился к повороту туннеля, но не увидел ничего — кроме тускло сияющих огней. Его сердце вдруг бешено забилось. Неужели к нему пробивается помощь? Или?...

Секунд через тридцать бабахнуло уже всерьез и намного ближе — звук был очень резкий, хлесткий удар воздушной волны сбил юношу с ног, швырнул спиной на камни, едва не разбив ему голову. В туннеле клубами поднялась пыль и Вайми расчихался от неё. Сейчас он лежал неподвижно, раскинув руки и ноги — и, как он сознавал, широко ухмыляясь. Он заплатил свой долг — так, как хотел, и так, что об этом не стыдно будет вспомнить.

* * *

Симайа появились через какие-то минуты — из-за поворота туннеля вырвалось сразу несколько гудящих огенных шаров. Всего через миг они оказались над юношей. Вайми успел вскочить на ноги, но это оказалось лишнее усилие — его резко вздернуло в воздух, белое сияние окутало его ледяным огнем. Он ощутил, как Наммилайна — а это была именно она — проверяла его, как никогда раньше, уничтожая, очищая, проверяя ещё раз, ища малейшие признаки яда и уничтожая вновь. Во время этой замечательной процедуры Вайми дергало, как куклу, он почти не сознавал себя, издавая какие-то дикие, бессмысленные звуки. Потом симайа вдруг помчались обратно, с невероятной быстротой — Вайми даже не успевал сознавать мелькания галерей и поворотов. В каждый миг ему казалось, что они сейчас врежутся в очередной выступ скалы и убьются о него насмерть — но ничего подобного не происходило, и юноша ощутил вдруг непредставимый восторг, даже несмотря на то, что его мотало в силовом мешке с такой силой, что темнело в глазах, а внутренности, казалось, вот-вот оторвутся от этих диких рывков. Он мало что замечал, но они неслись сквозь зрелище невероятного разгрома. Вайми успел увидеть распоротый, светящийся от нагрева остов Корхх — отброшенный к стене, он лежал у неё, словно мусор — какие-то искромсанные, обугленные ошметки, которые только что — хотя бы внешне — были людьми, разодранные, исходящие паром частоколы каких-то разноцветных трубок, какие-то бесчисленные стальные ворота — пробитые насквозь, прожженые, расплесканные по скалам какой-то невероятной силой...

Он не сразу осознал, что они вырвались на поверхность — в той самой долине, в которой он попал в плен. Уже давно спустилась ночь, но темноты не было — в небе плыли тысячи золотых шаров, под ними неподвижно висели черные корабли-разведчики симайа. За склонами гор то и дело полыхали вспышки, доносился гул и гром взрывов — это была уже настоящая война. Вайми не мог представить, что всё это — ради него.

Наконец, его опустили на землю — Вайми не устоял на ногах, тут же грохнулся, громко зашипел от боли. Потом всё же заставил себя перекатиться и сел, осматриваясь. С ним осталась всего пара симайа — они плавно перетекли в свой "человеческий" вид и Вайми без особого удивления узнал Ярослава и Наммилайну. Смотреть на неё было жутковато — её лицо пылало от множества различных чувств, но главным из них был всё-таки гнев.

— Извини, — пробормотал Вайми, стыдливо опустив глаза. Он понимал, что выглядит жалко — весь голый, ободранный, с засыпанными пылью волосами — но чувствовал себя ещё хуже: он понимал, что вел себя невероятно глупо.

— За что? — Наммилайна схватила его за плечи и вздернула на ноги, так резко, что у юноши щелкнули зубы. Сейчас Вайми ощутил её силу — он чувствовал, что она без малейшего усилия могла раздавить его в кровавую кашу. — За то, что ты выжил там, где выжить невозможно? Дурак! — она рассмеялась вдруг страшным, лающим смехом, оттолкнула его с такой силой, что Вайми вновь грохнулся на задницу и вдруг в один миг исчезла в небе, вспыхнув золотистой стрелой.

— Что это с ней? — спросил Вайми, медленно и неловко садясь. Наммилайна исцелила все его повреждения — но сейчас на нем снова живого места не было из-за синяков.

Ярослав отвернулся и в его голосе звучала горечь.

— Несмотря на всё твое презрение она любит тебя — словно сына. И огонь её любви горит ярко, Вайми. Она первой ворвалась сюда — снося на своем пути стены и почти беспрерывно убивая. И теперь я знаю, почему ваш народ стоит так высоко. Вы не щадите себя, когда сражаетесь за то, что вам действительно дорого.

— Наммилайна убивала? — Вайми устроился поудобнее, чтобы скала не касалась ободранных до крови плеч и подтянув босые ноги. — Но ведь она говорила мне...

Ярослав покачал головой.

— Ваш народ ни в чем не знает середины, Вайми. И он намного более жесток. Намного. Золотых айа трудно вывести из себя — но лучше не видеть, что тогда происходит...

— И её накажут за это? — Вайми ощутил, как вся его кожа горит от стыда. Ну почему из-за него всегда страдают те, кто ему дорог?

Вдруг стало светло, как днем. Всё небо вспыхнуло белым, потом синим, красным, снова белым — и погасло. Вайми испуганно вытаращился в нахлынувшую темноту — и по его ушам, один за другим, ударили два сокрушительных взрыва, а скала ощутимо поддала его под зад.

— С Корхх не может быть мира, — резко сказал Ярослав. — Нигде, ни с кем и никогда. Мы убиваем их везде, где только встретим — и свет, они это заслужили!

— И я?..

— И ты. Никто не попрекнет тебя — и не похвалит тоже. Ты снова пристыдил нас, отыскав то, что мы пропустили — но ты вел себя, как конченый идиот.

— И что со мной будет? — Вайми с трудом поднялся на ноги. — Меня накажут?

Ярослав рассмеялся — почти как Наммилайна, отрывисто и страшно.

— Накажут? За что? За то, что ты вынес то, что вынес? Разве мы похожи на сумасшедших?

— Ну, я страдал не слишком сильно... — Вайми постарался быть критичным к себе.

— Ты был в слиянии с Корхх. Наммилайна стерла всё, что проникло в тебя из него — но сама твоя суть сильно изменилась, и это уже не исправить. Тебя вернут на "Тайну", где тебя будут осматривать наши лучшие целители — боюсь, что тебе предстоит ещё немало неприятных минут.

— А что будет со мной потом? — спросил Вайми. Несмотря на всё, он совсем не хотел покидать Тайат.

— Если хочешь, мы вернем тебя сюда, с новым обвесом и с оружием, хотя оно вряд ли пригодиться тебе — теперь мы обшарим Тайат так тщательно, что на твою долю вряд ли что останется.

— И как же вы пропустили базу Корхх? — не без ехидства спросил Вайми.

— Как раз это и не удивительно — у Корхх выживают только те, кто остаются незаметными. Они были здесь ещё до прихода сарьют — неудивительно, что мы даже не подозревали о них.

— Как же вы тогда меня нашли?

— Ну, это-то было несложно — твой обвес работал до самой атаки Корхх и мы отслеживали его — да, Вайми, и не думаю, что ты впредь будешь возражать против этого. Так что где ты исчез — мы знали, и знали, что произошло нечто необычное. Остальное — уже дело техники. После битвы с Корхх твоё сознание сияло так ярко, что трудно было не заметить его, даже во всем этом хаосе...

— А почему они не тронули меня — после того, как я убил одного из них? Ведь времени прошло немало...

Ярослав усмехнулся.

— Несмотря на всё свое могущество, Корхх — невероятные трусы. И больше всего они бояться непонятного. Твое сознание сияло, словно солнце во тьме — и рожденные им образы были живыми, достаточно живыми для того, чтобы вцепиться в сознания Корхх и сожрать их.

— А потом, когда я отрубился? — сказать, что Вайми был ошеломлен услышанным, значило не сказать ничего.

— Ты видел сны — и они пугали Корхх ещё больше.

Вайми отчаянно помотал головой. Больше всего он был испуган услышанным, испуган собой, и с каким-то детским удивлением посмотрел на свои руки, грязные босые ноги... Неужели Корхх боялись вот этого? Или боялись чего-то в его внутреннем мире?..

Юноша вдруг с удивлением осознал, что почти не знает себя — да, он изменился слишком сильно. Что ж — будет интересно разобраться во всем этом...

— А это окно? Куда оно ведет? — его взгляд вдруг зацепился за тускло светящийся шар, всё так же висящий над дном долины.

— Никуда. Это обманка, но опасная — если бы к ней приблизился симайа, он бы погиб. Мы изучали её и забыли с ней расправиться — но это никогда не поздно.

Ярослав встал. Из его поднятой руки вырвалось уже знакомое пламя, ударило в тускло мерцавшую сферу...

Вайми ослепила вспышка, но совсем не такая яркая, как следовало. Даже ударная волна, взметнувшая вокруг пыль и камни величиной в голову, его не коснулась.

Едва пыль осела, на месте лже-портала открылась огромная воронка. Над ней клубился дымный гриб, втягиваясь в расступившиеся тучи.

— Ну вот и всё, — Ярослав сбросил свой "человеческий" вид и Вайми ощутил, как его вновь поднимает в воздух. — Нечего больше тянуть, полетели!

* * *

Процедура проверки Вайми не понравилась — он нагим парил в воздухе, окруженный симайа — и волны белого сияния прокатывались сквозь него от макушки до пальцев босых ног. Больно совсем не было — зато было невероятно щекотно, внутри, везде — и Вайми едва сдерживался, чтобы не удрать или не заржать во весь голос. К его счастью, это не продлилось долго — а потом он заснул...

* * *

— Что с ним? — тихо спросил Ярослав. Сейчас они были вдвоем в просторной комнате Наммилайны, совершенно пустой. Чтобы видеть юношу, им не нужен был экран. Симайа обладали весьма полезной способностью напрямую превращать поток сигналов в изображение.

— Спит, — Наммилайна помолчала. — Его сущность отторгла сущность Корхх. Случись с ним иное, мы уже не смогли бы помочь — но он получил массу новой информации, и должен был обработать и усвоить её. У марьют это всегда ведет к вспышке творчества — а поскольку у Вайми всё слишком, его настиг приступ творческого безумия, куммы — с ним уже было подобное. С ней он и сам замечательно справился, но что с ним будет в итоге — я не знаю. Сегодня ему повезло. Он не влип — пока что нет. Но влипнет, обязательно — с его-то характером... Он — просто живое чудо, но эмоции у него зашкаливают. Он не просто "неуравновнешанный", у него в голове хаос, открытый всем ветрам мира...

— Да уж, это заметно... Но в чем тут проблема?

— Такой открытый человек, как он, в нашем несовершенном мире всегда уязвим, а в сочетании с сильными страстями открытость — вообще трагедия... Родись он в диком мире — он стал бы вождем великого бунта против несправедливости. Но времена сейчас не те, и для нас он — просто ребенок. На самом деле он уже взрослый — но у нас мало кто это понимает. А это страшно, когда тебя не понимают... Он в своем неистовом поиске чести уже как слепой — не знает ни в чем меры, не щадит себя, фанатик... Сколько всего он уже совершил — и чего добился? Репутации чудо-ребенка, творящего чудеса, которых он не понимает... и которого не стоит принимать всерьез. Возможно, его спасла бы любовь — но у нас нет ему пары, а на Тайат... Он привык сразу говорить людям всё, что он о них думает, и девушки бегут от него уже после мимолетного знакомства. Внешне свободный, он словно заперт в кольце, его неистовый дух жжет его — и нас, тех, кто отвечает за него. Своей страстью к чести он мучает себя и нас, это ужасно. Он бросается в бой, побеждает — а потом платит за это тем единственным, что имеет — собой. И мы спасаем его — раз за разом. Потом он загорается вновь — его дух поистине неистов! — и мы все блаженствуем, пока у него что-то получается... А потом он снова загоняет себя в угол, а меня — в бездну тоски. И с каждым разом всё сильней и сильней, и я боюсь...

— Что он погубит себя? — спросил Ярослав.

— Что он кого-нибудь убьет. Гибель была бы не так страшна — смерть мы победили. А вот если он убьет кого-то из невинных... то обрушит всё, что создавал.

— И чего же ты от меня хочешь? — спросил Ярослав.

Наммилайна прямо посмотрела на него.

— Вайми должен вернуться на Тайат, пока всё это не зашло слишком далеко. Пока его неистовый дух не толкнул его за грань безумия, и пока мы не заперли его в клетке.

— И пока тебя не обвинили в том, что ты не справилась и погубила его, — безжалостно закончил Ярослав, но Наммилайна не дрогнула.

— Да, и это тоже.

* * *

Было где-то около полуночи, но небо оставалось темно-синим, с несколькими звездами. Юные тайат сидели высоко на покрытом травой склоне. Они собрались кружком и болтали, все едва одетые — было очень тепло. Лишь Вайми, поджав босые ноги, смотрел на другой склон исполинской долины — в ней, внизу, созвездиями горели синие и желтые огни. Закат почти погас, стал серебристым, и мир наполнил холодный, какой-то нездешний свет. Серо-серебристые кристаллы жилых башен, венчавшие тот исполинский травяной склон, высоко поднимались над одетыми темной зеленью плавными изгибами холмов. Воздух был идеально прозрачен и они казались невероятно, почти неправдоподобно четкими. На горизонтальных поперечинах их массивных, словно отлитых из темного базальта наружных каркасов трепетал бездымный живой огонь. Он казался очень ярким в этом холодном прозрачном мире — может быть, потому, что не бросал отблесков. Казалось, что подобная красота невозможна.

Вдруг из-за гор на юго-западе выплеснулась яркая полусфера света — над ней поднимались лучи, как от прожекторов. Вайми ждал, что она появится, но всё равно вздрогнул, увидев этот свет — сине-белый, такой яркий, что больно смотреть.

Свет стал чисто-белым, затем перешел в красный и бордовый, и залил всё небо ровным, сплошным сиянием. Оно продержалось не более одной минуты, затем стало затухать и погасло. Юные тайат смотрели на небо, удивленно приоткрыв красивые рты. Минуты через три их тряхнуло так, что они подскочили на месте, а потом словно провалились куда-то вниз с хором возмущенных воплей. Из-под земли донесся тяжелый гул — но здания на другой стороне не дрогнули и не один из огней не погас.

— Что это было? — спросил Тайан.

— Корхх отказались сдаваться, и симайа уничтожили их, — с удовольствием пояснил Вайми. — Теперь Тайат чиста, и мой долг уплачен. А завтра нас ждет Прохождение Найнера — и мы, если повезет, сможем увидеть его мир.

Глаза Вайми блестели, словно звезды, и он широко улыбался — ужасы прошлого уже обратились для него в сон, а вот будущее было бескрайним и манящим.

Глава 8.

Твердыня Сарьера.

Мы не знаем, что есть Реальность. Обычно мы думаем, что она несравненно больше нас, что она бесконечна и вечна, и что от нас в ней, в сущности, ничего не зависит. Но потом мы натыкаемся на свои воплощенные сны — и застываем в изумлении.

Аннит Охэйо. Одинокие размышления.

Малла зевнул и потянулся, едва не упав. Стазис стал для него только мгновением темноты, но это было долгое мгновение. Какие-то мысли, бесформенные и неопределенные, жили даже во тьме, только сейчас он не мог уже их вспомнить.

Очнувшись окончательно, юноша осмотрелся. В консерваторе ничего не изменилось — тот же мертвенный свет, те же неподвижные фигуры. Он был тут совершенно один — если не считать широко улыбавшегося Охэйо. Аннит был в джинсах, в черной футболке и босиком — он всегда одевался так просто, когда был чем-то занят.

— Всё, приехали, — сообщил он, помогая Малле сойти на пол. Тело юноши онемело и плохо слушалось, но это быстро проходило. Они неторопливо побрели к выходу.

— Транслайнер сломался? — Малла уже понимал, что вопрос глуп: ничего неприятного он не чувствовал.

— Нет, мы нашли подходящий мир — намного раньше, чем надеялись. Нам повезло — полагаю, просто для разнообразия.

— Где мы?

— У пятой планеты одинокой звезды — не знаю, как она называется. Я бы назвал её Надеждой.

— А точнее? Сколько мы пролетели?

— Восемь месяцев, или, если хочешь — около десяти миллионов световых лет. Сейчас мы в иррегулярной галактике ЗС-958.

— Не хватило топливной массы?

Охэйо рассмеялся.

— Малла, для транслайнера она нужна только здесь, наверху. В объемлющем пространстве он черпает энергию из разности потенциалов — можно лететь, сколько хочешь, пока не надоест или пока корабль не развалится. Ты уже должен это знать. Нет, всё проще. Мы наткнулись здесь на цивилизацию. На человеческую, что уже гораздо интереснее. Теоретически, здесь ничего не должно быть.

— Почему?

— В иррегулярных галактиках обычно вообще не бывает жизни. По сути, они просто свалки Вселенной. Облака нейтрального водорода, молекулярная пыль, темная материя — аксионы, нейтралино, серые карлики...

— Что?

— Газожидкие планеты, только не в системах, а в открытом пространстве. Здесь материя редко собирается в звезды. Мешает эта аксионная дрянь. Она не взаимодействует с обычным веществом никак, но её гравитация...

— Как же вы тогда её обнаружили? Эту цивилизацию?

— Ну, мы иногда делали остановки — чтобы проверить, не отстала ли Волна. Она отстала, похоже, совсем остановилась. Но когда мы в последний раз осматривались... знаешь, если Неделимая Сущность не находится в теле, она ничего не может чувствовать. Единственное, что мы видим — это мысли других живых существ. Даже не мысли, а то, что они сами видят в этот момент. Расстояние тут не имеет значения. С большого, конечно, не разобрать деталей, но мы замечаем свет. А по тому, КАК видят, мы можем понять и КТО видит. Пролететь мимо человеческой культуры мы не могли.

— Как прошел перелет?

— Было мало приятного. Нам пришлось покинуть тела и управлять кораблями напрямую, через нейросети — иначе нельзя было выдержать. Но всё прошло хорошо. Никто не отстал, не потерялся. Все девяносто транслайнеров на месте. И верфь с Бездной. Даже странно.

Юноша искренне разделял его радость — он уже знал, что транслайнеры могли захватывать и поглощать космическую пыль и астероиды, и являлись живыми существами, способными к регенерации — в отличии от кораблей людей, ару и даже создателей Волны. Эту полезную технологию сарьют позаимствовали у Мроо ещё во времена Хары и значительно улучшили её. Но, в отличии от обычных кораблей, которые собирались на достаточно простых орбитальных стапелях, транслайнеры могли быть только выращены, подобно драгоценным кристаллам. Созданная для этого бозонная верфь до сих пор оставалась величайшим достижением сарьют. При надлежащих поставках сырья она могла производить по два транслайнера в год. Но после постройки первых девяноста кораблей ей тысячи лет не пользовались и единственное, что беспокоило сарьют — уязвимость верфи. Вакуумный деформатор ару мог уничтожить её, ведь её бозонный генератор был слишком слаб для выхода в объемлющее пространство. Но при бегстве от Волны Бездна смогла взять её на буксир — и теперь оставалось только наладить поставку сырья.

— И ты не жалеешь о том, что снова заперт в теле?

Охэйо вновь тихо засмеялся.

— Знаешь, здорово снова быть человеком, а не духом. Там ведь и поговорить нельзя. Всё, что есть у свободных Неделимых Сущностей — немного общих мыслей. Или много, но это уже неприятно.

Они поднялись в рубку. Аннит отвернул корабль от солнца и Малла увидел на фоне неярких звезд и дымчато-тусклых туманностей огромный, в полнеба, мир — не голубой, а бело-синий, глубокого, насыщенного цвета. В его густоте был оттенок неприветливости.

— Это звезда, — небрежно пояснил Охэйо, встав рядом. — Спектральный класс F8. Её свет сдвинут в голубую область. Чуть-чуть, но нашим глазам много и не надо.

— И там тоже живут люди?

— Примерно два миллиарда. Высокая техническая культура — не такая высокая, как на Тайат, но неплохая. Только тут есть одна странность... вокруг крупнейшего материка планеты и прилегающих морей построена силовая стена. Вот снимки.

Экран на задней стене рубки "Анниты" вспыхнул и рассыпался мозаикой изображений. Стены Малла так и не увидел — созданная из сил, а не из стали, она была невидима, и лишь зеркальные башни — опоры генераторов, чьи многогранные массивы парили уже в стратосфере, отмечали её.

— Её длина — больше тридцати тысяч миль, — пояснил Охэйо. — Полторы тысячи опорных башен высотой в восемь миль каждая, не считая фундамента. Эту стену нельзя преодолеть. Она уходит глубоко в кору планеты и вздымается в космос, но она не сплошная, совсем нет. Скорее, она похожа на сеть, пропускающую воду и воздух, но непроницаемую ни для чего, крупнее бактерии. Сомневаюсь, что даже мы, сарьют, смогли бы построить такое. А жители этого мира — точно нет. Огорожена примерно пятая часть планетной поверхности, — причем за оградой технический уровень и уровень жизни заметно ниже. Это, впрочем, неудивительно, так как живущие по разные её стороны не могут общаться друг с другом. Разве что по радио.

— Вывод?

— Контрольная зона. Кто-то ставит здесь эксперимент по развитию цивилизации. Часть её оставлена нетронутой, как контрольный образец и точка отсчета. Экспериментатор явно добросовестный.

— Кто он?

— Здесь нет никаких космических кораблей. Не было даже тогда, когда мы появились. Но кто-то должен там быть — хотя бы наблюдатели. Мы непрерывно транслируем им уверения в нашем нижайшем почтении, но без толку. Возможно, они просто не понимают нас. Тут нужен образный язык и не один месяц времени, чтобы перейти от форм к словам. Возможно, наблюдатели спрятались от нашей армады, что вполне разумно. Мы проверили этот мир на наличие Отклонений и нашли следы — исчезающе малые — реальности Волны.

— Здесь? Но тогда...

— Я немного разобрался в её физике — насколько хватило ума. Она позволяет прыгать в пространстве мгновенно и на любое расстояние, — причем везде, и в нашей Реальности тоже. Если бы они о нас узнали... то уже были бы здесь. Но раз тут никого нет, у наблюдателей — если они вообще остались — нет связи. Возможно, это старый, заброшенный полигон. Изучив его, мы узнаем, чего они хотят, а это очень важно. И вообще, этот мир — превосходная база. Система богата летучими веществами и тяжелыми элементами. Одиннадцать больших планет, тридцать лун, два пояса астероидов. Всё нетронутое. Мы...

Тревожный, низкий гудок послышался из основания пульта. Охэйо метнулся к приборам. Через несколько секунд на фоне сильно увеличенных облаков показалась плывущая черная точка. Аннит перевел увеличение на предельное. Точка превратилась в восьмигранную массивную конструкцию — она походила на здание размером в целый город. На самом деле меньше: по данным локаторов, её размер составлял около трети мили. Сейчас она была заключена в подобие сферы из тусклого, пыльного стекла.

— Хорошо, что мы заметили её сразу, как только она покинула атмосферу, — переведя дух пояснил Охэйо. — Мощность у неё больше, чем у крейсера ару — и это при массе в пятнадцать раз меньше! Маула молодец — она поймала их в Отклонение и погасила им тягу. Что бы это ни было — теперь оно не взорвется. Ага, вот и она.

По экрану прошла рябь. Рядом с точкой пугающе внезапно возник громадный черный овал. Транслайнер открыл воронку поглотителя и точка исчезла, словно проглоченная рыбой мошка.

— Теперь мы узнаем, кто они, — сказал Охэйо, потягиваясь. — И время нашей мести приблизится на очень много лет.

* * *

На то, чтобы понять свою добычу, у сарьют ушло восемь дней. Как ни странно, их пленники не принадлежали к их врагам: они были их предками, файа — расой, создавшей Золотой Народ. Узнать о нем ещё что-то было невозможно — по той простой причине, что они сами были беглецами, строителями своей Реальности, не совпадавшей с Реальностью большинства. Причем, беглецами не только в пространстве, но и во времени: файа знали какой-то способ выпадать из него, в один миг возникая в любом желаемом будущем. Вернуться обратно, разумеется, было нельзя. Эта группа покинула свое время около десяти тысяч лет назад и находилась здесь уже более двухсот лет. Они случайно наткнулись на эту планету и обосновались на ней — потому, что им некуда было идти. Причиной бегства стало стремление к независимости, свойственное их народу. В Парящей Твердыне, как назывался их звездолет, жило всего пять файа. Взаимопонимание с сарьют было установлено быстро: недоразумение разрешилось.

— Мы позволим им и дальше вести ту жизнь, какую они вели прежде, — пояснил Охэйо Малле. — В обмен они ознакомят нас с устройством своего корабля и со своими знаниями. Мы, соответственно, ознакомим их со своими. Работа предстоит громадная — их раса когда-то владела изрядной частью этой Вселенной, а сейчас, похоже, перебралась в какую-то другую — неплохо, а? У меня даже дух захватывает...

— Тогда зачем они остались?

— Они хотели остаться такими, какие есть, в своем естественном облике. Это я могу понять.

— А что они делают здесь?

— Пытаются создать земной рай. Занятие весьма серьезное. Кстати, огороженный материк — не контрольная зона, а полигон. Впрочем, не всё так просто... Они — что-то вроде его правительства. Сверхправитель — хороший титул? — его подруга, Защитник, Посланник и Наблюдатель. Это вообще-то она. Сознания у них независимые, однако с помощью квантовой связи неразрывно соединенные с компьютерами Твердыни, где хранятся их резервные копии. Тела их генетически модифицированы по стандарту Файау и выращиваются искусственно по мере износа или гибели прежних, так что кое в чем мы очень схожи. У меня сейчас будет встреча с ними. Хочешь присутствовать?..

* * *

Парящая Твердыня — остроугольный монолит черно-зеркального металла размером с гору, — уже парила в открытом пространстве и к ней пришлось лететь на челноке файа. Это ртутное сияющее веретено, около десяти метров в длину и трех в диаметре висело над полом ангара на высоте в половину роста Маллы. Казалось, ни на что не опираясь, но подойдя ещё ближе, он ощутил мягкое, воздушное прикосновение силового поля и даже погладил его рукой. Невидимое, оно было шелковистым, упругим и податливым, однако чем сильнее он нажимал — тем сильнее становилось сопротивление. Юношу удивило, что этот физический феномен оказался таким... нежным на ощупь. От самой машины исходил резкий, упорный жар.

Входом служил прямоугольный люк в задней части корпуса — откинувшись, он превращался в закрепленную на двух тягах лестницу. Поднявшись внутрь, юноша замер ещё раз. Салон был не очень большим — переднюю и заднюю части машины занимали гравиметрические двигатели — и в нем помещалось всего одиннадцать кресел — три впереди и по четыре с каждой стороны. Кресла были обиты темно-синей кожей, большие и очень удобные. Малла устроился в переднем ряду, слева.

Здесь не было никаких приборов, кнопок, но зато были экраны — один громадный впереди и два боковых, длинных и узких. Они казались просто окнами, причем, незастекленными, — но, склонившись к ним, Малла заметил, что они напоминают очень густую дымку, на которую направлен луч проектора. Вблизи изображение расплывалось и глаза начинали болеть — но, едва он откинулся в кресле, иллюзия окна вернулась.

Сам полет продолжался не более пяти минут.

* * *

Чужой ангар был похож на сумрачную пещеру: множество лиловых огней в стыках панелей крыши заливало его таинственным полусветом. Здесь Малла никого не увидел. Лифт, похожий на парящее блюдце, понес их вверх плавно, с мягким, приятным звуком. Поперечные кольца ламп на секунды вырывали их из тьмы. Они поднялись на верхнюю палубу, пошли по просторным коридорам. На стальных панелях их стен отблескивала мертвенная голубизна кристаллических светильников.

Большую часть корабля занимали машины и топливные баки, но и обитаемая часть походила на огромное здание. Малла подумал, что пяти обитателям здесь не совсем уютно. Здесь он не видел ничего от беспечной пышности сарьют: Парящая Твердыня была кораблем расы слишком взрослой, чтобы развлекаться игрушками.

Наконец, они все собрались в доме Сверхправителя Вэру — просторном, почти темном. Его освещали лишь огромные окна-экраны, не вертикальные, как у сарьют, а наклонные, чтобы в них было удобнее смотреть. К радости Маллы, никого, кроме Охэйо, от сарьют не пришло.

Аннит всё же смог впечатлить файа: он рассказал о Харе, о Союзе сарьют и о своих научных достижениях. О марьют, впрочем, он молчал. Маллу он представил мимоходом, как своего сына. Юноша густо покраснел, но возражать не пытался. Ему было некогда — он во все глаза смотрел на файа. Эти странные существа — одетые в яркий короткий мех, рослые, с походкой хищников и с гривой черных волос, свисающих на кошачьи, с вертикальными зрачками глаза — нравились ему. Он пока мало что знал о них, но то, что он узнал, его привлекало — это был народ строителей, любопытных мечтателей и воинов.

У них были, правда, пушистые черно-серые хвосты, свисающие до лодыжек, но юноша находил это красивым. Они служили дополнительным средством общения, очень точно отражая эмоции, и Малла даже начал жалеть, что у него нет хвоста — столь изящно их владельцы с ними обращались. Единственное, что ему тут не нравилось — в комнате оказалось очень холодно. Полы везде были стальные и, как решил юноша, специально охлаждались.

Устроившись в большом кресле, Малла поджал босые ноги, пока они окончательно не окоченели. Полунагой, он отчаянно мерз, стараясь, впрочем, не показать этого. Для файа такая температура была, похоже, совершенно привычной. Головы у них были непокрыты, но густейшие гривы их черных волос делали головные уборы излишними. Тончайшей работы серебряные диадемы, отделанные сапфирами, служили им лишь украшением, или, точнее, средством сохранения причесок. Но их смуглая кожа, гладкая и безволосая, плотно прилегала к мышцам и не могла быть защитой от холода, как и их одежда. Внутри Твердыни файа ходили босиком, в какой-то короткой бесформенной одежде, пушистой и пёстрой — пятнистой черно-белой или четырехцветной, и Анмай, Сверхправитель, не составлял исключения. Он выглядел мальчишкой — грациозным, сильным, томным и жестоким, с дерзки-красивым мечтательным лицом. Малла с трудом мог выдержать упорный взгляд его больших серых глаз. Охэйо смотрел в них примерно минуту, пока Анмай не отвел взгляд. Именно Аннит был хозяином их жизней, и может быть поэтому беседа поначалу не клеилась — пока он, скромно опустив глаза, не попросил об экскурсии. Когда Анмай сказал "да", Малла едва не засмеялся от облегчения — скажи он "нет", юноша бы просто умер от неутоленного любопытства. Это означало также, что его мучения продлятся ещё много часов — но ничего не достается даром, ведь правда?

Так и оказалось. Малла дрожал, словно лист, но попросить что-нибудь теплее куска шелка на бедрах не решался из гордости — и потому чувствовал себя ещё и последним идиотом. Но сама Парящая Твердыня, её просторные темные коридоры и уютные комнатки, полные самых странных вещей, огненные хитросплетения её главного реактора, её девять огненных глаз на днище, её орудийные башни, множество иных, живых серых глаз, внимательно смотревших с её брони из-под кинжаловидных ресниц, совершенно очаровали юношу. Он чувствовал ауру несокрушимой силы, исходящую от этого сооружения, мог представить её красоту на фоне рассветного неба, её ужас, когда она, подобная грозовой туче, несется над полями сражений, оставляя за собой лишь кратеры и пыль. В воле Сверхправителя была жизнь и смерть всего этого мира, но ужасная мощь его истинного воплощения могла быть обращена только лишь против врагов Извне.

Охэйо не разделял восторга Маллы. Для него вся история Сарьера была только крохотным эпизодом в бесконечной войне жизни и смерти, а мечты Сверхправителя — лишь атомом в мире Несозданного.

* * *

После бессонной ночи в Твердыне и ускоренного изучения местного языка заодно с письменностью — ещё час назад он не знал на нем ни слова — Малла проспал весь день и проснулся очень поздно. Часов под рукой не нашлось, но, судя по всему, уже часов десять или одиннадцать вечера — а может и два, не различить. За окном тлела унылая дождливая ночь. Бог весть отчего Охэйо решил покинуть "Анниту" и устроился в самой обычной местной квартирке. Малла не стал возражать — рядом с сарьют всегда интересно — но заранее настроился на худшее.

Он зевнул, потянулся, потом встал. С кухни доносился звон посуды — Охэйо, как всегда, проснулся раньше.

Как был, в плавках, Малла побрел к нему. Одеваться не хотелось, не хотелось вообще что-то делать — зато довольно-таки сильно хотелось есть. Проснувшись в столь неурочное время он чувствовал себя каким-то ватным.

Охэйо тоже был в плавках, его светлая кожа тускло блестела в холодном синеватом свете закрепленной на стене длинной лампы. Причесаться спросонья ему было, вероятно, лень и спутанные черные лохмы падали на глаза. Он покосился на Маллу и улыбнулся ему, но так ничего и не сказал. Весь протянувшийся от окна до двери узкий стол был занят — он затеял пирог с яблоками.

Малла с удивлением посмотрел на него. Надо полагать, Охэйо подвигла на это свершение скука — похоже, он проснулся ещё час назад, а разбудить его не решился. Малле это показалось глупым... но вчера он не спал часов тридцать, так что был рад, что едва ли не сразу после посадки они приехали сюда, в тесную квартирку с низкими потолками и старой (раза в два старше самого дома) мебелью. Раскладные кровати-диваны тут, правда, оказались отменные — большущие (вытягивайся, как хочешь — ни руки, ни ноги не свисали), с мягчайшими матрацами и толстыми ватными одеялами, обтянутыми шелком, ласкающими кожу, тяжелыми и мягкими. Спалось под ними замечательно — он, как говорил Охэйо, просто "отпал". Ему даже ничего не приснилось — что было, всё же, несколько обидно. Но уже давно он так не высыпался — казалось, что на целый год вперед.

Зевая, Малла подошел к окну, выходившему в заросший невысокими деревцами запущенный скверик. Трава там вымахала просто роскошная, асфальт на дорожках вспучился от корней и пошел трещинами. Под дождем он стал глянцевито-черным и в пузырящихся лужах дрожали отражения пары освещавших скверик низких, тусклых фонарей. Вся зелень в их темно-синем свете казалась темной и тяжелой, совсем не городского вида.

В просвете между соседней башней и длинной пятиэтажкой такой же темно-синий фонарь освещал другой дико заросший двор — казалось, что там начинается уже непролазный лес, такой дремучий, что даже звери давно сбежали оттуда и остались одни лешие.

Малле вспомнилась Парящая Твердыня, и он недоуменно помотал головой — просто не мог поверить, что в одном мире уживаются столь разные вещи. Ему казалось, что сейчас он попал в какой-то совсем другой мир — и не вполне настоящий.

Ещё раз зевнув, он отвернулся. Охэйо посмотрел на него, потом, взяв со стола яблоко, отправил его целиком в рот и начал хрупать, словно лошадь. Малла улыбнулся ему и тоже взял яблоко. Оно оказалось кисловатым — но другой еды под рукой не нашлось. К идее пирога Охэйо уже охладел — сев прямо на обеденный стол, он энергично лопал яблоки, едва не заглатывая их целиком. Малла энергично помогал ему, и всего через пару минут несостоявшаяся начинка исчезла.

Охэйо хмуро посмотрел на тесто, вздохнул и отправил его в холодильник. Они напились ледяного молока, отчего Маллу пробрал озноб — в комнате и так оказалось не жарко, а на холодном полу его босые ноги застыли довольно-таки ощутимо. Что ж: по крайней мере, это окончательно прогнало сонливость.

— Сколько времени-то? — наконец спросил он.

Охэйо улыбнулся — как всегда, непонятно чему.

— Первый час. Ночи, разумеется.

— Мы спали так долго?

— Да. Но зато выспались.

— И что мы будем делать? Я ведь до утра не усну...

— Пойдем гулять. Знаешь, я ведь тоже...

Малла кивнул и молча направился в спальню.

* * *

Одеваясь, юноша чувствовал себя странно — полное сил тело говорило ему, что сейчас раннее утро, а тусклый свет и сонная тишина сообщали о глубокой ночи. Всё словно происходило во сне. Правду говоря, идти в совершенно незнакомый город в другом мире, ночью, страшновато — но сидеть здесь было бы невыносимо скучно.

Выйдя на улицу, Малла невольно глубоко вздохнул. После затхлой квартирки сырой прохладный воздух показался восхитительным. Он с чувством потянулся, помотал головой и осмотрелся. Охэйо вдруг тихо рассмеялся и потянул его за руку.

— Всё, пошли, наконец.

* * *

Ещё шаг — и босая нога Маллы по щиколотку ушла в грязь. Юноша невольно улыбнулся — наверно, он сошел с ума, но ему начало нравиться это приключение. Голая спина Охэйо смутно светлела впереди — сейчас они шли по широкой, грязной, почти совсем темной улице, где не горело ни одного огня. Лишь где-то далеко впереди льющий, как из ведра, дождь мерцал смутным ореолом вокруг низких синих фонарей. Всё вокруг заполнял его ровный сильный шум и бесчисленные звуки льющейся с крыш воды. Малла уже давно промок насквозь — но в одних лишь подвернутых выше щиколоток джинсах это не страшно, а шлепать босиком по холодным лужам и грязи ему безумно нравилось. Холодно, но он ничуть не мерз — бодрящая прохлада, даже очень бодрящая.

Охэйо был одет так же — свернутая в жгут футболка обернута вокруг головы, прицепленные к ремню сандалии болтаются на заднице. Он быстро и бесшумно пробирался вперед, то и дело оглядываясь — не отстал ли в темноте Малла. Риска почти нет — в полночь, да ещё и в такой дождь их никто не мог заметить. И уже давно Малла не ощущал себя таким живым. Ему очень понравилось пробираться по темным, невероятно грязным переулкам в старой части Тай-Линны, постоянно оглядываясь и прислушиваясь. Но за всё это время им не встретилось ни единой живой души и Малле уже начало казаться, что город принадлежит им одним.

Сейчас они пробирались вдоль сплошной стены разномастных заборов и древних деревянных домов — темных и, казалось, пустых. Удивительно, как под их босые ноги до сих пор не попалось торчащей проволоки или осколков стекла — то ли им просто везло, то ли, как предположил Охэйо, они их боялись.

На краю рассеянного ореола света Аннит замер, осматриваясь, и Малла, бесшумно подойдя сзади, встал рядом с ним. Здесь начиналась анфилада небольших площадей, окруженных невысокими деревьями — первая темная, по углам второй горели четыре низких синих фонаря. В их тусклом свете на темных плитках серебрились лужи. Вокруг залегла беспросветная мгла. Зрелище вышло таинственно-зловещее и выходить на эту площадь Малле не хотелось. Справа и слева начинался густой лес или парк, и казалось, что оттуда за ним следят звери — чувство совершенно бессмысленное, но он никак не мог избавиться от него.

Охэйо обернулся, одарив его взглядом сумасшедших зеленых глаз и коротко указал вперед — на третью площадь, просторнее двух первых. Её середину занимал исполинский бездействующий фонтан. Его гранитный парапет был высотой им по грудь, а посреди бассейна поднимался двухметровой высоты квадрат из блестящего черного камня. Свет тусклых фонарей не достигал центра площади и над фонтаном сгущалась темнота. Они молча направились к нему. Малла уже перестал удивляться, как много Охэйо мог передать легкими движениями рук.

Мягкую землю под ногами сменил сырой шершавый гранит площади, потом они вышли в тусклый свет. Здесь юноше стало как-то особенно одиноко, холодно и неуютно, и он невольно ускорил свой и так быстрый шаг. Возле фонтана тонкий звон бесчисленных дождевых капель по воде терзал слух — казалось, что возле ушей вьются комары — но Охэйо даже не поморщился. Он легко вспрыгнул на парапет, потом, как-то вдруг, оказался наверху.

Лезть в заброшенный фонтан, да ещё ночью, было, наверное, опасно — там могло оказаться что угодно, начиная от битого стекла и кончая крысами — но крыс Малла не боялся. Гранит парапета был гладкий, мокрый и скользкий, но это почти не задержало его. Он прыгнул, схватился за верх черной стены, уперся в неё босой ногой — и одним решительным движением перебросил тело наверх. Охэйо косо взглянул на него — и вдруг бросился в бассейн, прямо как есть. Перед Маллой мелькнули светлые босые ноги, потом темная вода неведомой глубины сомкнулась, и Аннит исчез на добрых полминуты.

Юноша уже начал подумывать, не последовать ли за ним — но в этот миг Охэйо вынырнул прямо перед ним, весь мокрый, задыхающийся, смеющийся.

— Свихнулся? — хмуро спросил Малла. Глаза у Аннита были сумасшедшие, и юноша на всякий случай отодвинулся — казалось, он сейчас стащит его в воду.

— Нет, — Охэйо легко выбрался на бортик и отряхнулся, словно кот. — Просто я люблю ночь. От неё меня тянет делать глупости, а это со мной редко случается.

Он вытянулся стрункой, глядя на начинавшуюся за фонтаном улицу. Окна длинных пятиэтажных домов по обе её стороны были сплошь темны, тускло отблескивая в беловато-фиолетовом свете уличных фонарей, слабых и зыбких — они свисали здесь на длинных шнурах, едва заметно покачиваясь, хотя ветра, вроде бы, и не было. Малла невольно поёжился — ему вдруг стало страшновато — но Охэйо снова рассмеялся и потянул его за собой.

* * *

Пару часов спустя они неторопливо брели по широкой, пустынной улице в другом конце города. Была уже самая глухая, глубокая ночь, длинные беловато-фиолетовые фонари едва тлели и низкое, туманное небо тлело такой же тусклой беловато-фиолетовой мглой. По-прежнему шел теплый, непрестанный дождь, ровный шум стекающей с крыш воды, казалось, пропитывал весь окружающий мир. Никаких других звуков не осталось — по широкому пустынному шоссе не проехало ни одной машины. Воздух стал прохладным и туманным, влажная мгла окутывала всё вокруг, скрывая мир уже метров за двести.

Шлепая босиком по лужам, Малла лениво осматривался. Мокрые темные плитки тротуара слабо блестели. До шоссе было метров пятьдесят ровного, с редкими кустами, газона, рассеченного велосипедной дорожкой. Вдоль неё и стояли фонари. Вторая, более яркая их полоса протянулась вдоль шоссе. За ним темнели чугунные ограды каких-то особняков, сейчас невидимых за мокрой, тяжело обвисшей зеленью. С другой стороны, метрах в двадцати, тянулась сплошная полоса высоких стен и двух-трехэтажных фасадов, такая же безжизненная и темная. Они шли вдоль неё уже добрых полчаса, и Малле уже начало казаться, что так будет вечно.

— Интресно, где ты вырос? — спросил он Охэйо. — Не так-то просто получить такие странные привычки.

Аннит косо посмотрел на него — не со зла, просто он шел впереди, а поворачиваться ему было лениво.

— В Хониаре. Там всегда был полумрак. Но настоящей ночи не было никогда. Не было облаков, и дождя тоже. А я, знаешь, тоже живой человек, и мне ужасно не хватало всего этого.

Малла промолчал.

* * *

Спустя ещё пару часов они неспешно брели по совершенно пустынному бульвару. Дождь давно уже кончился, свежий и прохладный воздух неожиданно сильно пах соснами — легкий ветерок приносил их запах из недалеких лесов. Над коричневатой мглой северного горизонта застыла причудливая сеть серебристых облаков, рассеивая тусклый, призрачный полусвет. Низкие квадратные здания, по большей части, трехэтажные, стояли далеко друг от друга. Узкие, довольно высокие деревья превращали разделявшие их бульвары в подобие осеннего, полупрозрачного леса. Царившую вокруг поразительную тишину нарушал только слабый, печальный шелест листьев. Цепочки низких бело-синих фонарей в глубине затененных улиц горели так тускло, что пятна отброшенного ими света казались существующими совершенно отдельно, не то сгущавшимися из воздуха, не то проступавшими из-под земли. Кое-где на темных фасадах домов горели другие огни, желтые и красноватые, но ни одного окна — город казался вымершим и это, вместе со слабым, едва уловимым горьким запахом дыма вызывало у юноши странное, восторженно-тревожное чувство.

Маллу очень удивили эти тусклые, голубовато-млечные фонари — над бокаловидной, расширенной верхушкой каждого столба парил светящийся шар диаметром сантиметров в двадцать — совершенно не к чему ни прикасаясь, четкий, однородный, лишь на его фоне прыгали какие-то светлые, довольно яркие точки, словно ночные бабочки.

Вдруг от ближайшего шара отделилось кольцо того же синевато-млечного света. Оно стало равномерно расширяться — как волна от брошенного в воду камня, но медленно. Зрелище вышло на удивление красивое и Малла невольно замер, приоткрыв рот от восхищения — казалось, всё это и впрямь происходит во сне.

Кольцо выросло метров до трех и, растаяв, исчезло, прожив полминуты. В этот миг сам шар расплылся и исчез, оставив лишь широкое облако красноватого свечения. Вскоре оно окончательно погасло — и почти сразу же появился второй шар. Он вырос, словно мыльный пузырь, выдутый через соломинку, чуть приподнялся и повис неподвижно. Малла был заинтригован до самых кончиков волос и бездумно приподнялся на цыпочки, разглядывая его.

Шар напоминал синеватый мыльный пузырь с молочно-белыми пятнами. Они занимали мало места, но всё время двигались — в шаре словно пульсировала жизнь. Вокруг пятен расплывались концентрические круги неправильной формы. Окраска их менялась от бледно-голубой около пятна до темно-синей вдали от него.

Никаких звуков шар не издавал, ничем не пах. Он был непрозрачен, немного неправильной формы, которая постоянно, хотя и слабо, менялась, и испускал мягкий рассеянный свет, от которого Малла не мог отвести глаз.

Глубоко задумавшись, юноша встряхнул головой и осмотрелся. Сейчас они шли по бульвару, мощеному шершавыми гранитными плитами. Справа, за чугунной оградой, была защитная полоса города Чистых — частокол светлых тонких стволов, стоявших так тесно, что деревья казались сплошной стеной. Слева, далеко, тянулись кварталы низких квадратных зданий. Ещё одно здание — гораздо выше и массивней прочих — стояло далеко впереди. На фоне зари оно казалось монолитной глыбой тьмы, и внимание Маллы привлекло единственное яркое пятно — голубовато-белый проем освещенного входа, как будто обещавший нечто необычное. Удивленный и заинтригованный, он направился к нему.

Идти им пришлось примерно минут пять. Но, хотя они гуляли тут уже несколько часов, Малла ничуть не устал. Напротив, тело было полно играющей, нетерпеливой энергией — может быть потому, что Охэйо купил им удивительные местные сандалии — черные, с мягкими кожаными ремешками и толстой, очень упругой подошвой, ощутимо подталкивающей ступни при каждом шаге. В ней был вырез точно по форме босой ноги, а в нем выступы, нажимавшие на чувствительные точки, даже между пальцами, отчего обычная ходьба превращалась в чувственное удовольствие, почти неприличное. В саму подошву были встроены пьезоэлементы — при каждом шаге её окаймляли бегущие разноцветные огоньки, а в узкой полоске перед пальцами пятицветный свет горел постоянно — получалось что-то вроде фонариков, освещавших землю под ногами. У пяток были крохотные розеточки — пьезобатарейки могли питать и другие элементы гардероба, но до них у Охэйо не дошли руки.

Увлеченно глядя под ноги, Малла удивленно вскинул голову, едва не наткнувшись на ступеньки. Они поднимались к широким стеклянным дверям, ведущим в длинное, просторное помещение. Вдоль его стен стояли кресла и диваны из коричневой кожи, над ними висели огромные связки разноцветных воздушных шаров. Здесь сидело несколько детей лет восьми-одиннадцати на вид. Они с любопытством уставились на них, но никто не сказал ни слова, хотя Охэйо например со своим очень светлым зеленоглазым лицом и гривой блестящих черных волос выглядел довольно-таки необычно.

Из-за поворота падал яркий голубоватый свет. Подойдя к повороту, Малла увидел очень длинный коридор с множеством дверей, но не успел пройти к ним — откуда-то из боковой комнатки вышла девушка в светлой одежде, похожей на какую-то форму.

— Чем могу помочь? — с вежливой улыбкой спросила она.

Лицо у неё было веселое и красивое, и юноша смутился, не зная, что ответить. Охэйо опомнился первым.

— Э... что это за место?

Вопрос вышел откровенно глупый и девушка рассмеялась — впрочем, необидно.

— Это Центр мультипликации. Наверху делают мультфильмы, — в основном для детей, разумеется — а здесь, на первом этаже, идет непрерывный показ. Не желаете что-нибудь посмотреть?

— Э... нет. Мы потом зайдем, — по тону Охэйо Малла понял, что он действительно зайдет — потом, попозже, когда они хоть немного тут осмотрятся — может, даже завтра.

— Будем с нетерпением ждать, — девушка прижала к груди ладони скрещенных рук и вежливо, слегка, поклонилась. Они ответили ей тем же и вышли.

Настроение у Маллы вдруг необъяснимым образом улучшилось. Он прикинул, сколько просмотровых комнат в этом Центре — и, судя по ожидающим в вестибюле детям, они не пустовали даже глубокой ночью. Мультфильмы тут, должно быть, делали отменные, и он вдруг горько пожалел, что его детство прошло не в этом месте.

Обойдя Центр, они замерли в начале длинной улицы — её окружали уже явно промышленные строения. Здесь не было ни одного огня, ни души, никакого движения.

Улица тянулась до самого горизонта и там Малла увидел нечто поразительное, до того скрытое от них фасадами далеких зданий. Это совершенно не походило на рассвет — правду говоря, совсем ни на что не походило — и его вновь охватило странное, необъяснимое чувство, словно он наяву оказался во сне. Казалось, что справа и слева вздымались колонны, перевернутые конусы бледного, кружевного свечения — бесконечно далекие, но в то же время казалось, что до них можно дойти.

Какое-то время они бездумно пытались это сделать, потом остановились, посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Всё, хватит, — наконец сказал Охэйо. — Пошли спать.

* * *

Уже почти совсем рассвело. Малла, отчаянно зевая, брел по тротуару вдоль широкой, пустой сейчас улицы. Позади и справа разгоралась хмурая облачная заря, слева, за старинной чугунной оградой, поднимался невысокий, но довольно крутой, бугристый склон, заросший древними, могучими кленами. Воздух был сухой, на удивление свежий — правда, слишком холодный и юноша ёжился, невольно поводя плечами. Охэйо, такой же зевающий, тащился рядом с ним — тоже одетый лишь в футболку, джинсы и сандалии на босу ногу. От усталости его глаза смотрели в разные стороны, но Малла едва это замечал. После бессонной ночи и короткого полета в челноке в голове звенело, всё вокруг казалось неестественно четким. Может, правда, лишь из-за высоты — как-никак, почти три тысячи метров над уровнем моря — но никаких гор вокруг он не видел и эта мысль не укладывалась в голове.

Думать он сейчас мог с трудом и лишь о том, куда Охэйо его ведет. Бог весть отчего тот захотел перелететь в другой город Сарьера и лечь спать уже там. Малла не стал возражать — и сейчас гадал, где же они остановятся.

Справа, косо уходя вниз по склону, тянулись низкие одноэтажные домики, обшитые зелеными досками — сейчас совершенно темные и тихие — и Малла вовсе не мечтал жить в одном из них. Возня с печкой и удобства во дворе не слишком привлекали его.

Склон слева становился всё ниже, потом оборвался, земля выровнялась — они оказались в огромном дворе, на детской площадке. Здесь везде торчали скамейки и причудливые штуки из труб, выкрашенных в бледно-желтый и бледно-голубой цвет. Низкие фонари не горели и во всем дворе Малла не видел ни души.

За двором вздымалась мраморно-бледная двенадцатиэтажная башня, похожая на геометрический утес — с холодно блестевшими окнами и лоджиями. Справа и слева от неё тянулись длинные дома пониже. Их дворы скрывались в глубокой тени, отброшенной массой росших в них густых деревьев.

Охэйо повернул к двери башни и у юноши отлегло от сердца — в таком доме он бы согласился жить, но только не на первых трех этажах. При этой мысли Малла усмехнулся — в самом деле, откуда он взял, что жилье на верхних этажах "достойнее", чем на нижних?..

Миновав темный тамбур, они вошли в неожиданно тесный подъезд. Здесь на стене горела длинная лампа, рассеивая странный, желтовато-синий свет и равномерное, усыпляющее жужжание. Кроме него здесь не раздавалось ни звука.

Лифт не работал и они побрели вверх по лестнице. Этажи здесь оказались высокие, так что сердце у юноши едва не выпрыгнуло из груди — всё же, он ещё не привык к высоте. На последнем этаже он оперся о стену и не мог отдышаться минут пять. Охэйо выглядел не лучше — но, едва переведя дыхание, улыбнулся и толкнул дверь.

— Вот здесь мы и будем теперь жить, — ухмыляясь, сообщил он.

* * *

Прихожая оказалась просторной, почти темной и Малла не смог ничего разглядеть. Они сбросили сандалии, потом юноша с замирающим непонятно отчего сердцем вошел в комнату, такую огромную, что в первый миг почувствовал себя ребенком. Это впечатление ещё усиливалось мебелью: пара обтянутых кожей диванов, круглые столики, какие-то не то комоды, не то переросшие тумбочки... Огромное незанавешанное окно вело на террасу, утопленную в массив здания, так что комната с её зелеными обоями казалась комфортабельной пещерой.

Вид в окне поразил Маллу больше всего остального. Юноша, словно зачарованный, прошел босиком по ковру, по холодному цементу террасы — и замер у перил.

Бесконечное, слегка всхломленное поле облаков заливал холодный серебристый свет летней белой ночи. Из него вдали, словно невероятный остров, выступал белый от снегов, рассевшийся конус горы Разрушения — и над её провалившейся вершиной вздымался серебристый дымный столб. Зрелище невероятное, словно в окне самолета — только легкий звон в ушах и слишком частое дыхание убеждали, что это вовсе не сон, и он в самом деле стоит почти в трех километрах над уровнем моря — это, да ещё горевшие на непривычно темном для таких светлых сумерек небе звёзды.

Малла не сразу заметил, что Охэйо стоит рядом, положив ладони на перила и слабо улыбаясь. Его глаза возбужденно блестели, резкий, холодный ветер трепал его волосы. Малла покосился на него, потом перевел взгляд — и, перегнувшись через перила, посмотрел вниз.

Под ним лежал чахлый скверик — а дальше вниз косо убегал могучий зеленый склон, густо усыпанный крохотными отсюда кристалликами одноэтажных домишек. Параллелельно ему протянулся второй склон, пониже — и в распадке между ними земля смыкалась с облаками. Малла на минуту представил, каково жить там, где половину года ползут тучи — но эта мысль не очень занимала его. Он заметил в левой стене террасы узкую темно-зеленую дверь — её верхнюю половину занимало стекло, сейчас занавешанное изнутри какой-то коричневой тканью, и за ней было, очевидно, темно.

— Куда она ведет? — удивленно спросил он.

— В соседнюю квартиру. Это на случай пожара. Тут все квартиры сообщаются друг с другом, — сказал Охэйо, отчаянно зевая. — Всё, хватит. Пошли спать.

* * *

Проснувшись, Малла не сразу вспомнил, где он. За окном сияла бездонная небесная синева. В воздухе витал чудесный аромат пирога с яблоками — судя по нему, Охэйо решил исправить вчерашнее упущение. Он не любил даже таких вот крохотных поражений.

Юноша отбросил одеяло, тщательно, до хруста, потянулся, потом поджал пятки к заду и одним рывком вскочил. Как был, в плавках, он ещё раз потянулся и побрел на кухню.

Охэйо тоже был в плавках, его светлая кожа отблескивала в чистом рассеянном свете косо бьющего в окно солнца. Он покосился на юношу, но так и не сказал ни слова, с сомнением изучая стоявший на столе пирог — кулинарный опыт у него был, можно сказать, никакой и результат эксперимента выглядел довольно неказисто.

— Пробовать будешь сам, — предупредил Малла.

Зевая, он подошел к окну — и у него буквально перехватило дух. Казалось, он летит на самолете — до самого горизонта простиралось сверкающее поле облаков, а посреди него возвышался ослепительный заснеженный массив горы Разрушения. Белый шлейф пара над её вершиной резко склонялся к западу — похоже, на высоте дул очень сильный ветер. Картина была невыносимо красивая — из тех, что за одно мгновение врезаются в память навсегда и Малла, вздохнув, отвернулся. Охэйо посмотрел на него, потом взял ломоть пирога — и осторожно откусил, зажмурившись. Малла улыбнулся и тоже взял кусок.

Пирог оказался сыроватым — но определенно лучше кислых яблок. Малла энергично уплетал его, и через пару минут пирог исчез. Охэйо хмуро посмотрел на опустевшее блюдо, вздохнул и отправил его в раковину.

Малла осторожно попробовал напиток, которые местные коротко называли "чай" — и нашел его вполне сносным, определенно лучше ледяного молока.

— Сколько времени-то? — спросил он наконец.

Охэйо ухмыльнулся.

— Полдесятого. У нас ещё есть время.

— До чего?

— Мы приглашены на прием к Вэру. Ты помнишь?

— Не-а. Отчего это?

— Сегодня День Солнцестояния — Корона Лета. Тут это большой праздник. Пойдем пораньше, посмотрим. Всё равно, делать больше нечего...

Малла молча побрел в спальню — одеваться.

* * *

Они шли по узкой, утоптанной тропе, извивавшейся среди могучих зарослей травы, пышной и темно-зеленой, ещё седой в тени от росы. В бездонной синеве неба сияло ослепительное солнце. Холодный, влажный, удивительно свежий воздух пах озоном, как обычно в горах в такие ясные дни — правда, воздух довольно разреженный, но к нему Малла уже успел несколько привыкнуть.

Миновав старую, запущенную лесополосу, тропинка вывернула в широкий переулок, стиснутый высоченными, потемневшими от времени заборами. Кое-где заметно покосившиеся, они сливались с задними стенами столь же древних сараев, обросших понизу мхом.

Переулок вывел их на грунтовую дорогу, где они и замерли, лениво глядя на просторную, пологую ложбину, — её занимала прозрачная березовая роща, окружавшая небольшое озерцо. Справа, на огромном лугу, окаймленном полосой темного леса, словно исполинские черно-серые валуны, лежали корабли-дома сарьют. Серебристо-зеркальные челноки казались рядом с ними крохотными. Высоко в воздухе парило несколько истребителей, но в целом вся картина смотрелась довольно-таки мирно. Охэйо и его товарищи выпустили из кораблей своих марьют и сейчас те активно общались с местным населением. Вокруг импровизированных сцен виднелись группки ярко одетой молодежи, оттуда доносился одобрительный свист и усиленные динамиками задорные песни.

Они не стали подходить слишком близко и остановились в отдалении, чтобы охватить картину целиком. Пение, танцы, выступления акробатов, чтение стихов — как-то совершенно незаметно демонстрация одной культуры перешла в соревнования "кто лучше". И Малла вдруг почувствовал, что этот мир принял их.

Глава 9.

Предел Тайат.

Мы все мечтаем выйти из этой Реальности — в лучшую. Но выход иногда — не в нас самих, а в ком-то, кого мы не замечаем. И в ведущем нас предчувствии выхода.

Аннит Охэйо. Одинокие размышления.

Дайна добралась до храма Найнера уже почти в темноте. Закат был дымный и ветренный, коричневато-белая заря парила высоко над зыбкой подвижной полосой мглистого горизонта. Холмы на её фоне казались рыжевато-темными.

Девушка шла босиком по теплой пыли, держа в руке натершие ноги сандалии. Узкая разбитая дорога вилась по поросшему кустарником лугу, высоко над затянутым белесой мглой дном долины. Справа поднимался поросший лесом неровный крутой склон. Закат догорал перед глазами Дайны. За её спиной лежала темнота — и оглянувшись, далеко внизу, она видела багровые огни лесных пожаров, мерцающие, словно глаза множества зверей. Теплый и сухой ветер, толкавший её в спину, нес запах горелых листьев. Пожалуй, теперь она не смогла бы вернуться.

Слева, из дымной глубины долины, донесся долгий вой, и девушка ускорила шаги. До храма оставалось уже совсем немного, но даже вблизи он не впечатлил её. Собственно, всё, что она видела — древняя, обветшавшая каменная стена высотой в два человеческих роста. Она протянулась поперек террасы, полностью перегораживая её.

Дайна остановилась возле обитых пыльным железом ворот — уже запертых, и ей пришлось стучать. Рослый парень в грубой серой тунике послушника окликнул её со стены и, когда она сказала, что приглашена Лэйит, пошел за ней. Та появилась лишь минут через пять и, не говоря ни слова, исчезла, едва взглянув на девушку. Ещё через минуту ворота открылись и Дайна, наконец, вошла во двор. Свет горевшего в его центре костра мешался с последними отблесками заката. Даже теперь никакого храма она не увидела: прямо перед ней была купальня с поросшим травой сводом, обрамленная массивными колоннами — проемы между ними наполовину заложены кирпичом. Справа и слева от неё — два узких двухэтажных дома с наружными галереями — в них жили жрецы и послушники, да несколько сараев, приткнувшихся к внешней стене. Вот, собственно, и всё.

Дайна разочарованно вздохнула. Её путь вовсе не был близок — она вышла ещё рано утром, и с тех пор ни разу не останавливалась надолго. В полдень белесый дым пожара скрыл всё вокруг, словно туман, и ей пришлось идти наугад, кашляя и задыхаясь. Поверни она не в ту сторону, она влетела бы в огонь. Хотя всё обошлось, она очень устала, стертые ноги горели — и, к тому же, она проголодалась. Подъем по крутой и извилистой дороге оказался длиннее и труднее, чем думала девушка — а остатки прихваченной в путь еды она прикончила ещё до полудня.

Лэйит пригласила её на обряд Единения, как возлюбленную Маллы-сарьют, но она отлично понимала, что пришла бы, даже если бы она пригласила её выгребать навоз. Вновь став свободной, Дайна совершенно запуталась в своих чувствах и была готова на всё, чтобы разобраться.

— Я думала, ты не придешь, — тихо сказала Лэйит, коснувшись её руки. — Обряд Единения начнется сегодня в полночь. Ты успеешь отдохнуть. Тебя накормят и покажут комнату. Тайан проводит тебя, — она нетерпеливо махнула рукой в сторону крепкого, сумрачного вида парнишки всего лет пятнадцати, молча ожидавшего в стороне, — и тут же ушла, оставив их вдвоем.

С минуту Дайна разглядывала провожатого. Тайан был в тунике из грубой серой ткани (на груди вышит буквенный узор, — имя подруги, насколько она разобрала в темноте) и в черных шароварах, как и все остальные послушники. Они, одновременно, были и охраной храма, и с крепкого кожаного ремня, туго стянувшего узкую талию юноши, свисал полемет. У Тайана были черные, очень густые волосы, падавшие на спину, и скуластое хмурое лицо. Ни говоря ни слова он повернулся и Дайне оставалось только следовать за ним.

Тайан отвел её к одному из домов. По крутой скрипучей лестнице они поднялись на узкую галерею второго этажа. Отведенная ей комната оказалась последней, в её конце. Небольшая — три на пять шагов, с низким деревянным потолком. Единственное квадратное окно в толстой стене — без рам и ставней, и такое узкое, что в него с трудом получилось бы пролезть. Всего в нескольких шагах от него был неровный гребень храмовой ограды и где-то в бесконечной дали, высоко — догорающая над холмами заря. Перья светящихся нездешним серебром облаков казались призрачными на фоне плывущей коричневой мути. Толстый, безупречно правильный серп Найнера сливался с ними. Он был уже в четыре раза больше луны, но Дайна с трудом верила, что своими глазами видит Прохождение. Последнее было девяносто лет назад — но это станет самым близким из всех, отмеченных в истории. При этой мысли её сердце начинало замирать — совсем чуть-чуть.

Какое-то время она смотрела на блуждающий мир, стараясь как можно лучше всё запомнить, потом решила, наконец, отдохнуть. Солнце зашло уже час назад и ориентироваться в комнате можно было разве что на ощупь. Дайна обнаружила узкую кровать с неожиданно толстым и мягким матрацем и села на ней, с удовольствием вытянув гудящие ноги. Через пару минут Тайан принес ей еду, но она не видела, что ест — на вкус что-то из даров моря, и здесь, в горах, это удивило девушку. Еда, впрочем, очень ей понравилась.

Когда она насытилась, Тайан собрал пустую посуду и, так и не сказав ни слова, исчез. У неё оставалось ещё часа два, а спать ей пока не хотелось. Какое-то время она простояла на террасе. Храмовый двор был почти пуст. Лишь на маленькой площадке над воротами сидело несколько послушников, как и Тайан, с оружием на поясе. Возле них лежали плазмометы. Вспомнив разгром Потерянных, Дайна решила, что едва ли эти мальчишки смогут защитить храм от чего-либо — разве что от зверей.

Она хотела погулять, но сидевший на галерее Тайан по-прежнему молча уперся обнаженной до локтя мускулистой рукой в стену, преграждая ей путь. Он был широкогрудый, рослый для своих лет и ей не хотелось с ним спорить.

Какое-то время они стояли молча, хмуро глядя друг на друга, потом Дайна с царственным видом ушла в комнату. Она обнаружила, что узкая дощатая дверь не запирается — ни изнутри, ни снаружи — и это слегка её встревожило. С минуту она сидела на постели, потом усталость всё же взяла верх. Она разделась и легла, растянувшись поверх одеяла. Заснуть, однако, ей не удавалось. Снаружи всё сильнее шумел ветер, и иногда она чувствовала, как постель беззвучно содрогается под ней — сначала чуть-чуть, потом всё более ощутимо, но это, почему-то, не пугало её. Напротив, она ощущала себя единой со всем окружающим миром, вся в ожидании того, что свершится.

Ей очень нравилось лежать вот так, вытянувшись, полунагой на чистых простынях, но возбужденное ожидание не оставляло и следа сна. Потом она всё же незаметно задремала.

* * *

Дайна и Малла стояли на берегу крохотного озера, со страхом глядя в небо. Его затягивала непроницаемая тьма, лишь вокруг солнца ещё остался неправильный, размытый круг странного, медно-коричневого свечения, внутри которого виднелись светлые кромки застывших, словно на рисунке, туч. Круг явственно, прямо на глазах, сжимался и Дайна испуганно осматривалась — вокруг них было море маленьких, почти игрушечных домов, низкие заборы и огороды. Всё это приняло какие-то странные, неестественные оттенки, также вдали переходившие во тьму. Она приближалась к ним со всех сторон — и на земле и в небе — и девушка понимала, что любой ценой должна зажечь свет. Прямо перед ней вода бурлила от поднимавшегося со дна газа. С отчаянной решимостью она бросилась в озеро. Ноги увязали в предательском илистом дне, но всего за пару шагов она достигла цели. Оставалось лишь зажечь огонь, но это оказалось самым трудным — у неё не было ни зажигалки, ни спичек. Она делала какие-то жесты, словно пытаясь высечь искры из воздуха — а тьма вокруг сгущалась всё быстрее, и юноша, оставшийся на берегу, смотрел на неё, словно из могилы. Она собрала всю свою волю в один комок — и перед ней вспыхнуло темно-красное, неровное пламя. В то же мгновение пала тьма.

Дрожа и ёжась, Дайна выбралась на берег, крепко прижавшись к юноше. Когда она стояла в кольце его рук, казалось, что ничего плохого не случится — но сейчас они замерли на краю мерцающего круга света. Вырывавшийся из воды огонь метался, словно в агонии. Казалось, он вот-вот погаснет и Дайне стало почему-то очень страшно. Испуганная, она потянула юношу за руку — во тьму, к их маленькому дому. У его двери страх отчасти отпустил её — но, хотя от озера их отделяли уже метров шестьдесят и два сетчатых забора, неестественное мерцание темного пламени казалось отсюда ещё более пугающим. Она как-то ощущала, что на десятки километров вокруг них нет ни одного живого существа — но этот свет должен был привлечь... кого-то ещё. Кого-то столь страшного, что один вид его означал смерть.

Вдруг она увидела мчавшийся во мраке золотистый огонь — он ничего не освещал, но был, тем не менее, живым — Малла, её Малла...

Каким-то краем сознания она вспомнила, что Малла стоит рядом с ней и повернулась.

И увидела другое, незнакомое лицо.

* * *

Вайми стремительно летел над землей, чувствуя тугой напор влажного, прохладного воздуха. Был уже вечер: солнце зашло, но на западе ещё стояло мутное, коричневато-белое зарево. Там, в полутьме, низко над горизонтом, висел красновато-белый тусклый серп, уже раз в восемь больше лунного, весь в смутных темных пятнах. Рядом с ним застыли две желтоватых звезды, одна чуть поярче. Вайми смотрел на них с тревожным изумлением. Он вспомнил, каким был диск Найнера в космосе и понял, что на самом деле звезды сияли белизной и серебром. Йэннимурские корабли. Судя по размерам — два Сверх-Эвергета. Они должны были защищать Тайат от Реальности найнов, если это потребуется — но, если потребуется... скорее всего, уже будет неважно, сколько их — два, восемь или сто...

Юноша помотал головой, возвращаясь к окружающей реальности. Он мчался над самыми верхушками деревьев, проскакивая между тех, что поднимались выше, и восхищаясь собственной ловкостью. Деревья впереди сначала казались ему неподвижными, медленно вырастая, потом вдруг прыгали на него, и у Вайми захватывало дух, — он сознавал, что проносился мимо, лишь когда они уже были позади. Под ним, в лужах разбитой дороги с колеями, отражались зеленоватые проблески чистого неба. Далеко впереди вздымался поросший лесом крутой и темный склон горного хребта. Под ним призрачно светились длинные белые здания с плоскими крышами. Непрестанные вспышки молний заливали их окна жидким фиолетовым огнем.

Вайми оглянулся на лету. За ним была гроза — нагроможденная почти до зенита масса бледно-розовых туч, внизу темневшая до непроглядной черноты. Они надвигались сзади и сбоку, угрожая отрезать ему путь. Он видел, как клубятся, наплывая слева, бугристые, черно-фиолетовые облака, очерченные четким, словно бы чеканным серебром. Молнии вспыхивали в их глубине несколько раз в секунду и движение туч тоже казалось сильно ускоренным: они походили на бурлящую жидкость.

Юноша вытянулся, стараясь лететь быстрее. Горы приближались, плоские крыши проскользнули, казалось, под самым его животом. Исполинский неровный склон наплывал, гася сияние заката. В нем светилось ущелье, столь огромное, что его одетые сплошной массой зелени высоченные крутые склоны, бугристые и косматые, едва вмещались в поле зрения Вайми.

Он промчался над длинным железным мостом, над пугающим разливом желтой воды, и нырнул в глубь теснины. Под ним по глыбам неслась мутная желтоватая река. По обе её стороны на ровных террасах стояли невысокие, в три или в четыре этажа, дома с желтыми или розоватыми стенами и железными крышами, иногда примыкавшие к скалам. Людей нигде не было, окна темны. Вайми видел внизу только пыльный асфальт улиц и низкие слепые фонари. Во дворах — песочницы, плотные массы темной зелени в синих решетчатых оградах. Всё это казалось таинственным в сгущавшемся сумраке, трепещущем от непрерывных вспышек молний.

Ущелье оказалось длинным, но юноша следовал его изгибам. Как-то незаметно оно сузилось, все здания остались позади. Река скрылась в непроглядных зарослях. Остался только узкий мостик из крашеной в синий цвет, облезлой стали и серых, потертых досок. Он тянулся вдоль реки, над хаосом зелени, настолько густой, что вряд ли там удалось бы пройти.

Когда склоны ущелья стали ниже и раздвинулись, Вайми увидел низкую бетонную плотину. На берегу маленького, поросшего камышом пруда возвышалась башня — громадный цилиндр с глухими белыми стенами. Мостик подходил к ней на уровне третьего этажа и кончался массивной стальной дверью.

Вайми взмыл вверх. Башня была высотой метров в шестьдесят, её верхняя часть поднималась над окружающими склонами. Тут был уже почти перевал — он увидел далекую равнину за горами. Озера или реки блестели тускло-палевым под мутной полосой у основания закатной зари.

Юноша обернулся. Туча уже закрывала полнеба и он рывком, — так, что потемнело в глазах, — взлетел ещё выше. Под ним лежало ровное, поросшее лесом плоскогорье, венчающее склоны хребта. Вдали его рассекал темный, с округлыми склонами, провал другого ущелья. Вайми помчался туда, так быстро, как только позволяли минны, чувствуя, как твердый, вибрирующий выхлоп бьет его по ногам. Ущелье расширялось, открываясь в обширную долину, — и там Вайми увидел свою цель.

* * *

Дайна проснулась, когда Тайан коснулся её руки. Мгновение она удивленно смотрела на него — её сон был совершенно реальным и она чувствовала, что Единение уже началось — её сны, видения возможных будущих и других Реальностей путались в причудливых сочетаниях. Что же будет, когда...

— Обряд начинается, — тихо пояснил юноша. До этого мига Дайна сомневалась, что он вообще умеет говорить. — Мы должны идти.

Она торопливо потянулась за одеждой, но он остановил её.

— Я дам тебе плащ. Кроме того, всех участников обряда необходимо очистить. Поскольку ты непосвященная, ты оказалась последней.

— Как очистить?

— Вымыть. Я отведу тебя в купальню.

Она подтянула к заду ноги, потом одним рывком вскочила. Ей было немного стыдно быть нагой на виду у почти незнакомого юноши, — но с чужими обычаями не спорят. К тому же, сейчас стало так темно, что она не видела даже своих пальцев.

Во дворе бушевал ветер, поднимая пахнущую дымом пыль. Небо было непроницаемо черное, лишь редкие зарницы освещали замершие, как на картине, разорванные, пугающе тяжелые тучи. Воздух был сухим и теплым. Дайна невольно взялась за крепкую руку Тайана, чтобы не потеряться. В метавшихся отблесках рвущегося на ветру пламени костра она не сразу заметила, что во дворе началась суматоха. С дозорной площадки закричали послушники, забегали жрецы в черных, обшитых золотом мантиях. Часовые указывали вверх и Дайна подняла голову.

Под тучами мчался быстрый синеватый огонь, похожий на шаровую молнию — он скользил вниз по крутой дуге, явно целясь в центр двора, где собралась группа самых старых, убеленных сединами жрецов, и у девушки вдруг бешено забилось сердце — она видела продолжение необычного сна.

Сгусток света резко затормозил чуть в стороне от жрецов, взметнув новую тучу пыли, потом свернулся и потускнел. На землю ловко спрыгнула рослая фигура, но кто это, Дайна не могла разглядеть — человек был окутан темно-синим, в золотых сполохах, сиянием. Она видела только черноволосую голову, руки и ровные, как у ребенка, босые ноги. Жрецы обменялись с ним приветствиями, потом вся группа направилась к северной стене, запиравшей провал темневшего в склоне долины ущелья. Дайна с интересом следила за ними.

— Это Вайми, — неожиданно сказал Тайан. — Они с Лэйит будут центром Единения.

Дайна лелеяла тайную надежду, что эта честь будет отдана ей, и новость совсем ей не понравилась. Она постаралась убедить себя, что для непосвященной даже увидеть Единение — очень редкая честь, но это плохо получалось, хотя и было, в общем, чистой правдой. Ей хотелось познакомиться с Вайми. По крайней мере издали он походил на её Маллу — потерянного навсегда. Его скула­стое лицо было словно отлито из гладкой, подвижной брон­зы, — хмурое, диковатое, очень красивое.

— Она необычная девушка, — продолжил Тайан, как-то почувствовав её состояние. — А Вайми — йэннимурец. Я думаю, это Единение будет совершенно особым.

— Он из Золотого Народа? — удивленно переспросила Дайна. — Чужак?

Тайан широко улыбнулся. Лишь сейчас Дайна заметила, что у него по-мальчишески пухлые губы и ровные зубы, казавшиеся очень белыми на смуглом скуластом лице.

— А что в этом такого? Он такой же парень, как и я. Года через два я тоже смогу начать Единение. Лэйит говорит, что смогу, и что я один из лучших. Она готовит меня. Ладно, у нас уже нет времени. Пошли.

* * *

В купальне мерцал красный огонек коптилки, едва освещая просторное помещение. Широкие проемы под крышей казались совершенно черными и ветер, врываясь в них, заставлял пламя колебатся. Кроме них двоих тут уже никого не было и Тайан, смущенно отвернувшись, стащил свою тунику, сбросил сандалии, оставшись лишь в легких черных шароварах с резинками, стянутыми на узкой талии и на трети высоты икр. Его ладное тело состояло, казалось, из одних тугих мускулов, словно сплавлявшихся под гладкой, темно-смуглой кожей и Дайна, усмехнувшись, быстро сбросила остатки своей одежды. Потом, смущенно отводя глаза, юноша свел её в бассейн — вода оказалась не такой холодной, как она боялась, почти теплой, — и начал мыть, очень тщательно — от волос до пальцев босых ног, — но так осторожно, словно имел дело с большой и очень ядовитой змеей. Он расчесал её волосы, потом, облегченно вздохнув, подал обширное грубое полотенце. Когда Дайна вытерлась, Тайан накинул на нее легкий плащ, щекотавший обнаженное тело.

Они вдвоем вышли из купальни, направляясь к северной стене. В ней были маленькие тяжелые ворота, такие низкие, что даже Дайне пришлось пригнуться под притолокой. Они спустились по едва заметной короткой тропинке, миновали дощатый мостик над уходившим в арку под стеной ручьем и вновь нырнули в заросли, такие густые, что под их ветками было почти совершенно темно.

Дайне вдруг вспомнилось детство — когда ей было всего лет двенадцать, они с братом возвращались домой летней ночью, уже очень поздно, по бесконечно длинной асфальтовой аллее, протянувшейся между двумя глухими заборами. За ними тоже росли густые деревья, их кроны смыкались над головой непроницаемым сводом и таинственно-синие, тусклые фонари казались врезанными в него — они словно оказались в туннеле. Над их головами шумел ветер, то налетая волнами, то затихая, в теплом пыльном воздухе уже ощущалась влажность скорого дождя, и Дайне было страшновато. Она невольно прижималась к брату, то и дело сбиваясь с шага и отчаянно боролась с желанием взять Васанту за руку — так хотелось почувствовать рядом что-то живое...

Выбравшись из кустов, Дайна увидела старую дорогу, похожую на пробитый в зелени туннель, — её обочины заросли мелколесьем, бетонные плиты покрытия осели и потрескались, обнажив ржавые прутья арматуры. В глубине трещин блестела темная вода, отражая тревожный, предгрозовой свет ненадолго расступившихся туч. Там быстро плыли серебристые звезды, оставляя безупречно четкие прозрачные хвосты — все, кто мог, покидали оказавшуюся в опасности планету. В этом, уже последнем флоте было двести из более чем тысячи пассажирских кораблей Тайат. Каждый из них был рассчитан на шестнадцать тысяч человек — а сейчас они все несли не менее шести миллионов. Что же до грузовых кораблей... даже один из транспортов Тайат мог вместить 90 тысяч тонн груза — а здесь их собралось не менее девяти сотен. Эту армаду прикрывали пятьдесят крейсерских и восемь линейных эскадр. Все и всё, представлявшее действительную ценность, уже вывезли за небольшими — вроде них двоих — исключениями. Улетавшие верили, что вернутся скоро — через год или два — но Дайне хотелось, чтобы они не возвращались вообще. Её мир покидали, в основном, старшие, и остаться без их назойливого присмотра было бы вовсе не плохо.

Ей вдруг вспомнилось, как здорово без них было на Бейле, празднике ночи. Она помнила пустынное, тускло блестевшее шоссе с бесконечной колонной автобусов, поздний серебристый летний закат, гаснущий под ползущими с востока низко нависающими лохмотьями таких же тяжелых туч... Все автобусы уже опустели, молодежь скатывалась с высоченной насыпи шоссе в поле, устремляясь в густеющую темноту, и всюду, куда падал её взгляд, мигали разноцветные фонарики, всюду слышался смех. Над головой плыли странные зеленовато-голубые тучи, впереди, казалось, смыкавшиеся с пугающе темной гладью озера, и кто-то впереди уже стягивал одежду, чтобы не промокнуть...

Помотав головой, Дайна вновь быстро пошла за Тайаном. Вскоре стало светлее. Впереди показалась высокая ограда из бетонных столбов и растянутой на белых роликах ржавой колючей проволоки, почти совсем утонувшая в плотной и темной зелени. Высокие ворота из стальных труб и сетки были приоткрыты. Подходя к ним, Дайна заметила за проволокой дот — на покатом куполе цвели мхи и лишайники, зеленые, фиолетовые, желтые. Три узких амбразуры закрыты ржавыми заслонками.

За воротами она остановилась на минуту, пока Тайан запирал их на невесть откуда взявшуюся ржавую цепь с замком. Мертвенные голубоватые вспышки, одна за другой, освещали верхушки деревьев, и через несколько секунд доносились тяжелые раскаты грома.

Миновав дот, она увидела вторую заросшую изгородь. За ней дорога повернула, выводя на просторную площадь, окаймленную с боков крутыми, высотой в трехэтажный дом, склонами, заросшими так густо, что под зеленью не видно земли. Холм впереди был срезан: над глухой темно-серой стеной поднимались высоченные деревья. Сочетание свисавших лохмотьев темной зелени и словно бы выжженного безжизненного бетона казалось неестественным и странным. Только одни из четырех узких высоких ворот, заподлицо вделанных в стену, были приоткрыты, и Дайна могла оценить их толщину — не меньше её шага. Темный, не тронутый ржавчиной металл влажно блестел.

Прямо от её босых ног бетон площади круто уходил вниз, под толстенную плиту, подпертую тремя не менее толстыми поперечными стенами. Тайан повел её по перемычке, по обе стороны от которой зияли пропасти глубиной метров в десять.

В плите зияли четыре круглых, облицованных темным металлом дыры, окруженных лепестками захватов. От ворот к ним вели утопленные в бетон, заросшие мхом рельсы. На ходу Дайна заглянула в одну. Там, внизу, было странно светло, вокруг клетки из толстенных стальных балок вились узкие решетчатые мостики и лесенки. Она догадалась, что отсюда когда-то запускались первые ракеты Тайат.

Когда они приблизились к воротам, её охватило какое-то странное чувство: казалось, она видела всё это раньше, во сне, только не могла вспомнить.

Пройдя между коробчатыми створками, пара миновала проем в толстенной, в шесть шагов, стене, вступив в обширный прямоугольный зал. Исполинский свод смыкался высоко над головами, но ничего здесь не говорило о прежнем назначении подземелья. Облицованные гранитными плитами стены сплошь покрывали устрашающе точные барельефы Древнейших Найнера. Много больше человеческого роста, они зловеще нависали над зрителями, уходя в окружавший центральную платформу канал, заполненный темной водой неведомой глубины. Узкие, без перил, мостики вели к ней от ворот и дальше, к низким аркам туннелей. Восемь горевших по её периметру костров освещало вторую, малую платформу. На неё вела единственная узкая лестница.

Здесь гулял холодный ветерок — он вылетал из арок — и Дайна невольно поежилась. Словно множество невидимых холодных рук касалось её лица, и прикосновения казались почти осмысленными...

Она с удивлением заметила, что тут нет жрецов — только девушки в таких же, как у неё плащах и юноши-послушники, полунагие, как и Тайан, с гибкими и крепкими, словно литыми телами в тугих выпуклостях мышц. Ровно пятьдесят пар с короткими, ровными босыми ногами, говорившими о хорошей породе.

Тайан и ещё один парень начали закрывать ворота, но это оказалось нелегко. Каждый оборот громадного колеса на стене сближал тяжеленные створки лишь на ничтожную долю дюйма. Юноши быстро взмокли от усилий, но продолжали трудиться с неослабевающей яростью.

Наконец, последняя полоска падавшего снаружи света исчезла. Теперь оставалось только запереть ворота с помощью закрепленного на них колеса поменьше. Оно приводило в движение четыре массивных балки-засова, и юношам пришлось трудиться ещё минуту. Никто не выйдет отсюда до окончания Прохождения. На это время внешний мир прекращал для них существовать.

Лэйит поднялась на платформу, одним неуловимым движением отбросила искрившийся золотыми лозами темно-синий плащ, улетевший, словно огромная птица, куда-то в темноту, потом замерла, опустив голову, обнаженная, с безупречно выпуклыми изгибами широких бедер и тугими полукружиями высокой груди. Её гладкий, плавно вогнутый живот мягко подрагивал. Ступая легко и беззвучно, нагой Вайми присоединился к ней — весь словно отлитый из блестящей золотисто-коричневой бронзы. Он был смущен, дерзок и испуган. Его ладное, гибкое, мускулистое тело поразило Дайну своим совершенством — как и тяжелая грива его гагатово-черных волос. Украшенная вплетенными нитями радуж­ных бус, она в красивом беспорядке падала на спину. Юноша был весь очень красив — внимательной, чувствен­ной и хмурой красотой, но выглядел немного странно в этом подземелье. Дикие джунгли и ночь, казалось, больше подходили к его смуглой коже и большим темно-синим глазам. Его босые ноги были ровными, как у ребенка — и это, почему-то, неодолимо привлекало Дайну...

Послышались первые ноты, тяжелые и низкие. Лэйит потянулась, подняв руки и встав на пальцы босых ног, потом вдруг повернулась с неуловимой быстротой...

Дайна, невольно приоткрыв рот, смотрела на танец. Музыка билась в гулком подземелье, то заставляя вибрировать пол, то тонко, пронзительно вскрикивая — и вместе с ней беззвучно кружилась пара. Они танцевали вместе — Лэйит и Вайми, и их гибкие тела — светлое и темное, казались Дайне куда более выразительными, чем лица. Они были безукоризненно стройными, очень пропорциональными, их очертания — вызывающе дерзкими, воплощением жизненной силы. Естественные различия пары только подчеркивали их красоту — а их наготу оттеняли только украшения. В металлически-черных волосах Вайми светилась цепочка из серебра — дважды обернутая вокруг головы, она свисала на левое ухо юноши, кончаясь маленьким резным барельефом. На запястьях и щиколотках пары были граненые, как бриллианты, браслеты из полированного серебра. С тяжелого серебряного пояса Лэйит на верхнюю треть её бедер свисали плетеные цепочки, кончавшиеся маленькими и тяжелыми, тоже серебряными звездами. Её тело словно струилось, подвижное, как вода. Мускулы её впалого живота то резко выступали, то растворялись под гладкой светлой кожей, отблескивающей в свете костров медью. Она то скользила змеей по матово-черным плитам, мерцающим тусклыми радужными разводами, то вдруг прыгала так высоко, что целые томительные мгновения Дайне казалось, что она и в самом деле полетит. Масса густых черных волос Лэйит, спутанных крупными кольцами, тоже блестела огненной медью, отражая трепещущий свет. Они словно бы жили своей жизнью — то резко взметались, как вспыхнувшее черное пламя, то покорной волной ложились на спину, когда только мускулы танцевали и струились на неподвижном теле, то падали на разрумянившееся лицо, и тогда Лэйит отбрасывала их за уши дерзким и свободным рывком головы. Замирая на миг в притворном испуге она становилась невыносимо красива — разрываемая мучительным любопытством и страхом, с напряженными мышцами и выразительно застывшим телом, готовым в любой миг к защите или бегству. Её лицо с опущенными ресницами и приоткрытым ртом казалось в эти мгновения беззащитным, совсем детским. Дайна посматривала на неё неодобрительно — ей самой хотелось танцевать с юношей — но право это принадлежало самой красивой из всех девушек столицы, и Лэйит, бесспорно, была ей...

Танец Вайми был менее изящным — резкие и точные движения, пугающе неразличимые из-за своей быстроты. Юноша прыгал вверх, переворачиваясь по два и по три раза в воздухе и приземляясь на пальцы босых ног, потом отпрыгивал назад на три шага и вновь словно растворялся в стремительных поворотах. Его гладко сплавленные мышцы переливались под темно-золотой кожей тенями и безупречными бли­ками туманного серебра.

У Дайны закружилась голова. Она чувствовала, что какой-то мощный поток подхватывает и уносит её, но ничего не могла с этим поделать: мир вокруг становился зыбким, подвижным, словно во сне. Лэйит всё время менялась. То она испуганно металась, словно бы огонь в порывах ветра, то томно жмурилась, как мечтательная девчонка, придумавшая очередную проказу, и Дайна словно сливалась с ней...

Танец отражал единение двух сущностей — юноши и девушки. Они невольно тянулись друг к другу — и, в то же время, старались избежать этого. Лэйит дразнила и соблазняла юношу, но тут же ускользала от него. Потом замерла, словно уже не в силах сопротивляться чувству.

Вайми осторожно, смущенно приблизился к ней, глядя на неё тревожно и внимательно. Часто дыша, с каким-то вызовом Лэйит смотрела на него. Недобрая усмешка вздернула её короткую верхнюю губу. Она казалась побежденной и покорной, но Дайна знала, что именно Вайми был побежден.

Она с интересом представляла, чем эта пара займется чуть позже, но увидеть это ей было не дано: тяжелый, сокрушительный гул потряс подземелье, и она ощутила, как пол под ногами прыгает назад и вперед. Свод затрещал, сверху посыпались мелкие осколки бетона. В арках туннелей что-то с грохотом рушилось, ветер потоком ворвался в зал, взметая и закручивая пламя костров, неся пыль и странно тревожный запах соленой воды. Кто-то из мальчишек завопил — у него загорелись волосы — и наотмашь бросился в воду, до которой было добрых пятнадцать шагов.

Толчки не прекращались, напротив, становились всё сильнее. Началась паника. Послушники бросились в разные стороны, ныряя в арки. Дайна побежала за ними — выбора у неё просто не осталось — но мост перед ней распался, словно он был из сухой глины, и исчез — вместе с несколькими бежавшими по нему мальчишками.

У неё не было времени рассчитывать что-то и думать: отступив к дальнему краю платформы, Дайна разбежалась... и не сразу поняла, что не споткнувшись перелетела пропасть шириной в десять шагов. По ту её сторону метался Тайан. Он взглянул на нее, потом с отчаянной решимостью тоже разбежался и прыгнул. Сил у мальчишки не хватило, он ударился животом о край стены и повис, сползая и судорожно пытаясь вздохнуть. Дайна схватила его за руки, упершись ногой, втащила наверх. Едва начав дышать, Тайан сам потащил её дальше, в темноту. Он едва держался на ногах, но Дайна понимала, что без него так и останется в этом лабиринте.

Из зала тьма под аркой казалась столь густой, что слабо, едва заметно фосфоресцировала, — но, попав внутрь, Дайна с удивлением поняла, что света тут вполне достаточно. Отблеск костров освещал узкий и длинный коридор с высокими сводами. По стенам тянулись толстые трубы и кабели, тут же ржавели древние приборные щиты.

Тайан тащил её вперед, к внутренней двери, за которой был уже действительно непроницаемый мрак, — но толчки бросали их, словно горох в погремушке, от стены к стене, сбивая с ног. Сзади накатился оглушительный грохот. Дайна поняла, что в главном зале рушится свод, потом воздушная волна с неодолимой силой толкнула её, швырнув вперед на несколько шагов. Воздух наполнился едкой, раздирающей горло пылью. Дышать было невозможно, — но не дышать Дайна тоже не могла. Кашляя, задыхаясь, она поползла вперед. Стало совершенно темно. У одного из послушников отыскался фонарик, но его свет вырывал из темноты только узкие пятна стен. Всё остальное терялось в ней и коридор казался колоссальной пещерой.

Потом они достигли массивной стальной двери толщиной в пять дюймов и миновали её. Дайна смогла разглядеть только составленный из громадных бетонных колец колодец и винтовую лестницу, ведущую куда-то наверх. Они начали подниматься — в сырую и холодную темноту.

Она невольно обхватила руками бока, ёжась от холода. К счастью, подъем не был долгим — ступеней через пятьдесят лестница повернула в совершенно темный коридор. Дайна наощупь брела по нему, пока снова не наткнулась на ступеньки. Теперь только вверх... вверх...

Лестница кончалась завалом из бетонных блоков и влажной, мягкой земли, — но откуда-то сверху пробивался яркий, безжизненный свет. Дайна поползла на четвереньках, потом, оказавшись снаружи, поднялась на ноги.

Её окружал странный, неправдоподобный мир. Она стояла на склоне. Глубоко под ногами ревели сине-серебристые волны, на глазах поднимаясь всё выше. Долина обратилась в штормовой пролив: там, откуда она шла, кипело море. Терраса, на которой стоял храм, исчезла, словно срезанная ножом. На месте ангара был крутой бурый развал из земли и обломков скал, сползающий прямо в воду.

Горизонт опоясывали темные разорванные тучи, но небо над её головой было чистым. Там, почти в зените, замер пугающе громадный, неожиданно яркий синий диск Найнера, весь усыпанный длинными слепяще-белыми пятнами. Дайна совершенно отчетливо видела темные расщелины облачных слоев на экваторе планеты. Она была видна почти в две трети. На её теневой стороне горело несколько злых, ярких, сине-лиловых огней. Они казались неподвижными, безразмерными точками — и, присмотревшись, Дайна заметила такие же белесые точки и на дневной стороне. Всё это казалось почему-то застывшим. Ветер затих, даже подземные толчки вдруг прекратились. Она чувствовала себя странно легкой: ей казалось, что она вот-вот взлетит. Воздух над головой бурлил, словно над печью, размывая очертания Найнера. Они становились красноватыми, хотя планета стояла очень высоко.

Дайна начала понимать, что происходит. Прилив. Атмосфера Тайат — и её океаны тоже — вздымались колоссальной волной, следующей за Найнером. Сейчас над ней была атмосферная толща в два или в три раза больше обычной, — но, благодаря притяжению гиганта, это не ощущалось. А вот на обратной стороне её мира... можно ли там вообще сейчас дышать? Особенно в горах, где укрылось большинство населения?..

Чьи-то крепкие руки обвили её талию. Дайна скорее почувствовала, чем увидела прижавшегося к ней Тайана, но не пыталась вырываться или протестовать. В его объятиях ей, почему-то, совсем не было страшно.

Найнер двигался незаметно для глаз, но всё же — достаточно быстро. Казалось, только что он стоял над головой — а сейчас уже склонялся к восточному горизонту. Тучи ползли вслед за ним, скрывали его, гасили безжизненный свет. Волны, разбивавшиеся уже всего в десяти шагах от ног Дайны, начали отступать с неправдоподобной быстротой. Она поняла, что будет жить, и, словно очнувшись, осмотрелась.

Они не были одни на этом склоне. Здесь оказалось двадцать или тридцать других юных пар, испуганных и безмолвных. Среди них Дайна заметила нагую пару постарше — они сидели выше остальных. Она с облегчением перевела дух: ей было приятно узнать, что Вайми и Лэйит живы. Так приятно, что остальные потери казались ей уже несущественными.

Осторожно отстранив вцепившегося в неё Тайана, Дайна подошла к паре... и лишь сейчас обнаружила, что обнажена сама — её плащ где-то потерялся. Кажется, она сама его сбросила, перед тем, как прыгать. Если так, то она поступила очень разумно — с таким парусом она бы обязательно плюхнулась в воду. Жалеть не о чем.

Когда она подошла, Вайми поднял голову. Его большие синие глаза странно, сумрачно блестели. Лэйит прижалась к нему, уткнувшись лицом в плечо юноши.

— Ты знал? — обвиняюще спросила Дайна. — Что Найнер пройдет так близко?

— Нет. Он меняет орбиту. Посмотри, — Вайми протянул руку. Последовав взглядом за ней, она увидела за тучами те яркие лиловые огни. Из них поднимались тонкие хвосты белой плазмы, рассеиваясь в космосе. — Это последнее Прохождение. Вообще последнее. В следующий раз вы столкнетесь лоб в лоб.

— Он... он живой?

Вайми отрицательно мотнул головой.

— Нет. Мертвый. Но мыслящий. И голодный. Ему нужна масса. Ваш мир. Ваши орбиты меняются. В этот раз ему не потребуется девяносто лет. Может быть, двадцать. Или меньше. Поэтому-то мы и здесь.

— И что вы хотите сделать?

— Существует только два решения: первое — основанное на симпатиях, второе — на истинном положении вещей. Согласно первому, нам следует разрушить Найнер, — но это очень трудно, Дайна. И потом, имеем ли мы право? Это древний мир: ему двенадцать миллиардов лет. Он полон сознаний, столь развитых, что по сравнению с ним Тайат показалась бы пустыней. Пусть они бесконечно чужды нам, — но разве это что-нибудь меняет? Нет, нам придеться избрать второй путь.

— Какой?

— Мы заберем вас из этого мира и отвезем в другой, ещё более прекрасный. Всех.

— Но мы...

— Дайна, Найнер уже изменил вашу орбиту. Через три месяца вы подойдете к своему солнцу так близко, что даже на этой широте температура превысит сто двадцать градусов. Потом наступит девятилетняя зима и морозы — ещё сильнее. Здесь больше нельзя жить. Мы, правда, попробуем вернуть ваш мир на его прежний путь, но это может вызвать разрушения — такие же, как прохождение Найнера, или даже ещё более сильные. И новые жертвы. И какова будет реакция Найнера, мы тоже не знаем. Ждать нам нельзя. Собственно, эвакуация идет уже с вчерашнего заката. Сюда мои соплеменники ещё просто не добрались. Сейчас они там, где больше всего людей. Ваш мир плотно заселен, Дайна, а нас здесь слишком мало.

— И наш опустевший мир... съест Найнер?

— Да, — бесстрастно подтвердил юноша. — Это продлит его существование ещё на миллиарды лет. Быть может, он даже сможет вновь уйти в межзвездное пространство... Это не мое решение, — Вайми смущенно рассмеялся. — Я бы превратил его в пыль, — но кто станет меня слушать? Я мальчишка.

— Но ты знал, что прилив будет очень высоким. Иначе зачем ты сам прилетел сюда?

Вайми молчал, глядя в сторону. Дайна была очень зла на него — потому, что его странные длинные глаза ничего не отражали. Она не могла добраться до его чувств. Он, его народ, спас им всем жизнь — Дайна прекрасно знала это — но в этот миг это для неё ровно ничего не значило. Она не понимала его. Йэннимурец, золотой айа, пришелец. Не-человек. Самый красивый из всех юношей, которых она видела или могла представить. У него были черты её Маллы — только более правильные и четкие, хотя она не думала, что это возможно, и большие, широко расставленные глаза — темно-синие, с вертикальными зрачками, но это казалось ей совершенно естественным. Дайне даже показалось странным, что может быть иначе.

— Лэйит сама позвала меня. Я думал, что здесь будет интересно.

— И как, было?

Вайми угрюмо смотрел в землю. Дайна не видела его глаз.

— Я мальчишка, — глухо сказал он, по-прежнему не глядя на неё. — Я старше тебя едва ли на день. Меня вообще не должно быть здесь, я на борту "Тайны" случайно. Я не могу думать сразу обо всем. Мне просто хотелось посмотреть на другой мир. Что ж, больше ты меня не увидишь. Меня отправят в Ана-Йэ, — к таким же детям, как я. Я не смогу покинуть её, пока не стану симайа, как Наммилайна и остальные. Но это может занять сотни лет.

Дайна задохнулась от гнева. Неужели он намеренно не желает понимать её?

— Сколько ты ещё будешь здесь? — севшим от волнения голосом спросила она.

— До утра. Вряд ли больше.

— У нас... у нас с тобой... могут быть дети?

Вайми ошалело глянул на неё — дико, испуганно, из-под упавших на глаза волос — потом вдруг отвернулся, краснея до пяток.

— Наммилайна говорила, что могут. Наши генетические линии частично совмещены. Но... я люблю другую девушку, Дайна. Надеюсь, что мне будет позволено увидеть её, прежде...

— Ты совершил ошибку. Так?

— Ну... да.

— Я полагаю, ты должен её искупить. Ты оставишь мне часть себя. У меня будет свой, маленький Вайми с такими же странными глазами. Или... у твоего имени есть женский род?

Юноша смущенно засмеялся.

— Нет. Но я никогда ещё не был с... настоящей девушкой.

— Но ведь твоей девушки тут нет. И, я полагаю, она одобрила бы, чтобы... похожих на тебя стало больше.

* * *

Они вдвоем ушли высоко в лес, на самый гребень хребта и какое-то время стояли в центре полянки, нагие и смущенные. Потом Дайна вплотную подошла к нему. Её пальцы мягко, словно дразня, скользнули по безупречно четким чертам высокоскулого лица Вайми, легко пригладили пушистые ресницы бесстрашно распахнутых, длинных, косо посаженных глаз, едва не касаясь их полуночно-темной синевы, потом откинули тяжелые, блестевшие гагатом волосы с красивых ушей юноши, и Вайми замер, словно прислушиваясь к чему-то. Его пухлые губы разомкнулись, открывая белизну зубов. Дайна легко обвела по их чуткой кромке его чувственный, твердо очерченный рот, вплела ладони в тяжелую гриву юноши, украшенную вплетенными в нее нитями радужных и темно-синих — в тон глаз — бус, потом её руки двинулись вниз, скользя по пояснице и впалому, в призрачном рисун­ке гибких мышц, гладкому животу юноши, наощупь исследуя литую стройность его стана...

Они опустили ресницы, целуясь, обнялись, прижа­лись друг к другу, его ладони соскользнули с плеч на её бедра. Потом Дайна вдруг тихо рассмеялась, буквально запрыгнув на юношу. Обвив босыми ногами его стан, она уперлась в его зад грязными пятками. Её руки обняли шею Вайми, губы прижались к губам. Юноша издал испуган­ный и гневный звук, — но, обвитый крепкими руками и нога­ми девушки, ничего не смог сделать.

Они вытянулись на холодной земле. Постелью им служила мягкая, густая трава, крышей — сплетенные ветки кустов. Ветер неистовствовал, рвал, трепал их, ливень осыпал нагие тела потоками прохладной воды, было почти совершенно темно. Но для пары всё это не имело никакого значения. Вайми старался закрыть её собой от ветра и дождя, он был восхитительно теплый, и Дайна всё крепче прижималась к нему. Они ласкали друг друга подошвами ног, ладонями и губами. Её ладошки скользили по гладкой коже, но мускулы под ней были твердыми: Вайми весь был словно из бронзы, губы юноши были единственным местом, где она встретила податливую, упругую мягкость. Они прижимались к её губам, блуждали по её лицу, по...

Когда Вайми, наконец, перешел к делу, прижав её к земле, мир вокруг них звенел от возбуждения. Ощутив под собой податливый холод мокрой грязи, Дайна резко вскрикнула, задыхаясь под твердым, как камень, горячим телом юноши, судорожно обняла его плечи, быстро и крепко скрестила босые ступни на изгибе его поясницы, обвив его стан с неожиданной силой. Вайми не останавливался ни на миг, не сознавая, что острые ногти девушки превращают его кожу в сетку кровавых полос. Он и не думал об этом. Мыш­цы его ног и живота сжимались так яростно, резко и туго, как только могли. Каждый раз Дайну словно бросало с высоты — все её мускулы сжимало, дыхание перехватывало, перед глазами вспыхивала тьма. Сердце замирало, какой-то миг её со­всем не было... а потом её пронзала ужасная боль, словно от огня, — и эта боль была невыносимо сладкой.

Эти бесконечные, ослепительные вспышки свели девушку с ума. Её живот и бедра сводили судороги, она извивалась и корчилась, словно в агонии, отчаянно дергалась, стараясь освободить­ся, громко вскрикивала и билась, едва понимая, что из глаз у неё сыплются искры, а из глотки рвутся зве­риные вопли, чувствуя, что ещё немного — и жизнь оконча­тельно покинет её, — но эта... боль? — лишь усиливалась, пока в ней вдруг не вспыхнуло неистовое белое пламя. Оно ох­ватило весь бьющийся таз девушки, прижав её живот к по­звоночнику, выгнув грудь, широко открыв рот в пронзи­тельном, высоком вскрике.

Дайна вздрогнула так резко, что её мускулы издали глухой звук, — столь мощной оказалась судорога. Её кожа вдруг стала обжигающе горячей, сильный, уже не томный жар волнами исходил от неё — не ласковый, манящий жар нагой плоти, а мертвенный, беспощадный жар топки. Её рот при­открылся, зрачки расширились, как самой темной ночью, перед рассветом, превратив её радужку в узенькую мерцаю­щую полоску. Вайми остановился на миг, ошалело глядя в огромные, дико расширенные глаза девушки. Он был до безумия испуган её реакцией и неистовой силой этой судороги — будь он не такой крепкий, Дайна пе­реломала бы ему все ребра. Её мускулы словно струились под ним, всё сильнее, пока её тело не стало казаться каким-то размазанным. Эта судорога залила её спину... плечи... бедра... Дайна не могла вздохнуть, чувствуя, как ослепи­тельное жидкое солнце разливается по всему её живо­ту... бежит вверх по позвоночнику... затопляет её цели­ком... заливает всю кожу невыносимо сладостной негой... а в основании её позвоночника родилось совершенно новое ощущение, незнакомое и невыносимо сильное — слов­но там, по бесконечно чувствительным нервам, изнутри, скользит гладкий, теплый, искрящийся мех. Оно было бесконечно при­ятным. В какой-то миг она даже перестала себя ощущать, чувствовала, что умирает, но это уже не пугало её. Был только свет — белый, мгновенный, беззвучный, бесконечно яркий взрыв. И вдруг она очень резко ощутила всё, что окружа­ет её... не только здесь, в этой долине, но и дальше, бес­конечно дальше... огромные города, где жили вовсе не люди, бесконечные лабиринты из песчаных полузатопленных ущелий и неправдоподобно острых скал, исполинские — в четверть горизонта — луны, нет, целые миры... Она увидела сразу множество слоев Реальнос­ти, уходящих куда-то в бесконечность — и мир вокруг рас­сыпался, словно разбитый калейдоскоп.

* * *

Она вырвалась из тьмы столь же внезапно, как нырнула в неё. Казалось, что она спала, но её сон был подобен смерти — Дайна не представляла, сколько прошло времени. Где-то глубоко под пупком всё еще горело жаркое тугое солнце и её живот непро­извольно поджимался. Она чувствовала себя очень легкой, почти невесомой. Поясница и зад, правда, ужасно че­сались, крупные мускулы бедер подрагивали, а подошвы словно покалывали иголками. В основании её позвоночника ещё пылало жгучее, колючее пламя — но, в общем, ей было очень хорошо...

Какое-то время Дайна безвольно лежала на спине, часто дыша. Её грудь высоко поднималась, обнаженное тело блестело от дождя, но не осталось сил пошевелиться. Случившееся потрясло её, она вспоминала о нем со страхом и восторгом. Это воистину было Единение — они не только разделили ощущения друг друга, на какой-то бесконечно долгий миг они стали едины со всей окружающей Реальностью.

Рядом что-то шевельнулось. Едва скосив глаза, Дайна увидела юношу. Он лежал совсем рядом, с каким-то детским испугом глядя на неё. Он был весь грязный, ободранный и искусанный, и она невольно подумала, как же тогда выглядит сама. Она всё ещё ощущала в себе тепло его семени и знала, что оно не будет бесплодным.

* * *

Потом Вайми снова мчался над пушистыми верхушками деревьев, — но только сейчас была ночь, ветер швырял его, словно пылинку, сбивая с курса, и одни вспышки молний освещали его путь. Ливень, вместе с воздухом проникавший сквозь силовое поле, бил его по лицу, мешал смотреть, но юноше было уже всё равно. Случившееся испугало его — он предал Лину, отдавшись Дайне до конца — но и она точно так же открылась ему. Он увидел в ней ту же творящую бездну, что и в себе — и все его чувства — удивление, зависть, страх, восхищение и ещё множество других — безнадежно перепутались. Только что цельный, Вайми стал растрепанным клубком эмоций. Он совершенно перестал понимать себя и начинал бояться Дайны — в частности, из-за того, что сделал с ней. Воспитанные юноши, безусловно, не вели себя с девушками подобным образом — и, в дополнение ко всему, его терзал стыд. Ему хотелось оказаться как можно дальше от неё — и юноша бездумно подчинился своим побуждениям. Даже это вновь причинит ей боль — он знал, что Дайна будет тосковать по нему, пропавшему навсегда. Но у неё будет утешение — другой, маленький Вайми, — и, пожалуй, самым мучительным было то, что сам он никогда не сможет его увидеть.

* * *

Ориентируясь больше по памяти, чем с помощью глаз, он достиг башни, укрылся в маленькой квадратной надстройке в центре крыши. Узкая стальная дверь отрезала его от внешнего мира. Здесь, между голых бетонных стен, в ровном желтом свете единственной лампы, он почувствовал себя в безопасности.

Он сидел над колодцем лестницы, освещенной рядом отвесно уходивших вниз огней, почти в полной тишине, слушая пробивавшиеся снаружи раскаты грома и чувствуя, как содрогается под ним монолит башни — сначала очень слабо, потом сильнее. Доносившийся иногда снизу тяжелый глухой гул принадлежал не грозе. Однажды башню затрясло так, что посыпались камешки и юноша испугался. Потом всё начало затихать. Вайми не знал, сколько прошло времени. Казалось, что целая вечность.

Он незаметно задремал, потом, проснувшись, выбрался наружу. Уже занималась заря: серебристое, туманное сияние стояло над восточным горизонтом. Сырой, холодный воздух показался ему на удивление свежим после затхлой комнаты. Вся зелень вокруг влажно блестела, отовсюду доносился шум текущей воды.

Юноша с чувством потянулся, поднявшись на пальцы босых ног, потом быстро обернулся. Сине-серебристая туча вздымалась на западе, четкая, словно дым чудовищного пожара, беззвучно вспыхивая белым и красноватым золотом. На юге, очень далеко, за хрустальным океаном влажной дымки, вздымалась другая, черная, скульптурная туча, пронизанная у основания красным заревом. Она казалась совершенно неподвижной.

Вайми секунду смотрел на неё, потом резко встряхнул волосами. Даже короткий сон удивительно освежил его: ему было хорошо и голова у него была ясной. Как бы то ни было, но Прохождение миновало. Всё кончилось. Почти всё.

Где-то в пятках родился нетерпеливый зуд: он словно наяву оказался во сне и его неутолимое любопытство неотступно требовало увидеть сразу весь этот изменившийся мир. Все прочие чувства отступили, сменившись глубокой, уверенной радостью. Тихо рассмеявшись, он почти отвесно взмыл вверх, помчался на юг, сразу набрав большую высоту — почти полмили — и сейчас земля проплывала глубоко под ним. Высоко на склонах хребта тянулась ровная полоса завалов — граница, до которой достала увлеченная Найнером морская вода. Земля внизу была неузнаваема — наполовину она состояла из озер и потоков, струившихся в глубоких глинистых каньонах, наполовину из грязи. Вода буквально стерла всё, что было на земной поверхности, саму эту поверхность, и сейчас равнина под ним выглядела, как обнажившееся морское дно. Но, когда Вайми смотрел на это страшное опустошение, в его голове назойливо крутились совсем другие мысли — о том, что было бы неплохо завести хотя бы двух детей. Мальчика и девочку. Поскольку у симайа детей заведомо не могло быть, ему надлежало найти девушку своего возраста. Это нетрудно, — но тогда ему придется забыть о Лине, а для юноши было проще умереть.

Вайми яростно помотал головой. Такого выбора он просто не мог сделать, а оставаться одному было мучительно. Наверное, и в самом деле проще умереть, но Наммилайна была права: в тот миг он не думал о последствиях. А если бы и знал?.. Действовал так же. Невыносимо сдаться и позволить себя убить. Даже зная, что это спасет чьи-то жизни. И потом, общий результат был, скорее, благотворен. Благодаря ему жители сотен миров будут жить, — но почему тогда он чувствует себя виноватым?..

Вблизи столицы Тайат зона опустошения кончалась, как обрезанная — здесь, в отличии от систем ару, симайа воссоздали физику Энтилан и сверхмощное бозонное поле остановило поднявшийся океан. Но оно не защитило город от земных напастей. Вайми увидел, наконец, источник дыма — узкую полосу развалин, протянувшихся вдоль колоссальной трещины — или, скорее, тектонического разлома. Оттуда фонтанами взлетали массы оранжевых светящихся хлопьев и плыли огромные черные клубы. Тяжелый, непрерывный грохот заставлял все тело юноши вибрировать. Вдали, там, где трещина выходила за границу суши, вздымалась сплошная белая стена. Вайми удивленно смотрел, как там до облаков взметнулся фонтан кипящей воды, рушась вниз в плывущих космах пара.

Благодаря антисейсмическому полю сам город почти не пострадал — во всяком случае, Вайми нигде не видел зданий, рухнувших только от подземных толчков. Однако вдоль основного разлома тянулось множество иных, меньших трещин с почти отвесными, глинисто-желтыми обрывами — и сейчас он пролетал над одной из них. Дно провала представляло собой хаотическое месиво из рухнувших глиняных глыб и жидкой бурлящей грязи — темной, липкой массы, похожей на нефть или асфальт. Она изливалась наружу пузырящимися буграми, текла вязкими потоками и вновь уходила вглубь, скручиваясь ленивыми воронками. Эта масса была обжигающе горячей, от неё столбами поднимался пар. Ещё от нее невыносимо воняло гнилыми протухшими яйцами и серой и Вайми чувствовал, что падение в эту провалину будет означать медленную и неприятную смерть. Многие здания были разорваны трещиной пополам и их осыпавшиеся срезы нависали над грудами их собственных обломков. И это был только один из множества шрамов, нанесенных столице Тайат Прохождением.

Над головой юноши сверкнуло серебро исполинской восьмилучевой звезды — один из Изменителей "Тайны", повернувшись вниз, извергал непрерывный поток пластического поля. Облако бурлящего, смертельного сияния съедало трещину — за ним оставался ухоженный каньон, облицованный гладким камнем, с полосами черной земли, террасами и лестницами. Второй, куда более мощный поток расколол небо — и на юге, над вулканическим разломом, расцвел зыбкий купол, словно состоявший из миллионов слоев жидкого, текучего хрусталя, пронизанного синими бликами — там за дело принялась сама "Тайна". Пластический генератор корабля-мира мог создавать структуры диаметром до пятнадцати километров — то есть за несколько дней построить огромный город. Симайа часто пользовались этой возможностью для привлечение на свою сторону слаборазвитых рас... и это значило, что они явно не собирались оставлять этот мир.

Вайми завис в воздухе. Минны мгновенно сплели перед ним экран новостей Йэннимурской Сети: она решила не отдавать Тайат, может быть, только потому, что та была вне Объема — возможные последствия предстояло расхлебывать Энтилан. Для Вайми всё это значило только одно: он не расстанется с Дайной.

* * *

Они вдвоем пробирались в зарослях, по едва заметной тропинке — босые, в одних легких набедренных повязках. Вайми невольно улыбался, его глаза оживленно блестели — это место было столь похоже на его родной мир, что он едва не задыхался от счастья. Зеленый полумрак, наполненный запахами цветов и гнили был для него необычайно уютным. Мох и мягкие опавшие листья ласкали его босые ноги. Здесь оказалось прохладно, лишь спина юноши ощущала постоянное слабое тепло. Мгновенно оглядываясь, Вайми успевал краем глаза заметить полупрозрачный шар в смутных радужных бликах. Шар тотчас ускользал, стараясь держаться вне поля его зрения. Он был диаметром в половину его роста и отделаться от него Вайми не мог. Он мог согнать минны с тела, но они не могли удаляться от него больше, чем на несколько шагов. Юноша вздохнул, потом вдруг слабо улыбнулся. Он уже привык к их обществу и без них ему стало бы не так уютно.

Дайна свернула в сторону. Они спустились в глубокую, в два роста Вайми, расщелину, так густо заросшую кустами, что, упади они сверху, они застряли бы в ветвях, не долетев до дна. Колючая масса казалась непроницаемой, но, прижимаясь к скале и ловко отводя ветки руками, юноша нырнул под сплетенные кроны. Здесь, среди толстых изогнутых стволов и каменных глыб, приходилось ступать очень осторожно. Сомкнувшиеся, низко нависавшие скалы скрыли свет. Вайми медленно пошел вперед. Его рука была в теплой руке девушки, босые ноги ступали по неровной каменистой земле, но вот ступня не встретила опоры...

Осторожно вытянув ногу, юноша нащупал ступеньку. Дайна повела его по неровной разбитой лестнице вниз, глубоко — он насчитал девяносто шагов. Лестница оказалась неудобной — очень крутой и узкой — и Вайми упирался ладонями в свод, чтобы не упасть. Здесь было сыро и совершенно темно. Но воздух здесь тоже был свежим, только пахло камнем.

Спустившись, они пошли вперед по шершавым гранитным плитам. Ещё полсотни шагов — и впереди, к удивлению юноши, показался яркий дневной свет.

Коридор был недлинный. Когда они миновали его, Вайми замер от удивления и восторга.

Он был в округлом зале шириной шагов в двадцать и раза в два выше его роста. Темные стены казались сглаженными водой, пол — ровный и гладкий. Он заметил ещё несколько проемов, ведущих в другие, тоже освещенные, комнаты, а вот передняя стена...

Её не было. Медленно, как завороженный, Вайми подошел к ничем не загороженной бездне, к тому месту, где пол обрывался в пустоту.

Перед ним раскинулась уходящая к горизонту долина, вся покрытая бархатисто-зеленым ковром леса. Рассекая его плавными изгибами, серебрилась и синела река, текущая, казалось, прямо к солнцу. Оно стояло уже низко, но ещё не утратило своего цвета и яркости.

Долину окружали холмы, но юноша был очень высоко над их пологими склонами, где-то посередине между землей и неторопливо плывущими в удивительно ярком синем небе громадными, ослепительно-белыми и темно-серыми облаками.

Вайми сел, свесив босые ноги в бездну. Легкие порывы влажного, теплого ветра мягко скользили по его коже, шевелили волосы. Дайна села рядом с ним, но они не смотрели друг на друга.

Пещера открывалась гигантским окном в отвесной, отполированной дождями и ветром стене. Вайми с опаской посмотрел вниз, но не увидел её основания — только несколько ближайших уступов, облитых солнечным золотом, а за ними, где-то очень далеко — крохотные кроны деревьев. Он торопливо поднял взгляд, думая, что в общем не боится высоты.

Долина внизу понемногу скрывалась в туманной предвечерней дымке. Многоэтажные, неправдоподобно высокие облака громоздились вокруг, словно хребты невиданно огромных гор. Они двигались справа налево, как на параде. Их серые лохматые подошвы проплывали порой совсем близко. Когда облака расступались, в бездонной синеве неба вспыхивал свет трех ярких серебряных звезд — три из восьми установок Сверх-Эвергет Йэннимура, которые, назло всему, выводили Тайат на прежнюю орбиту. Иногда Вайми чувствовал, как скала вздрагивает под ним, но чаще его то плавно вело куда-то далеко вниз, то поднимало. Иногда всё вокруг начинало плыть и голова юноши кружилась — планета плавно скользила в изгибах пространственной кривизны, возвращаясь на изначальный путь.

Солнце опускалось всё ниже, пока его золотисто-красные лучи не окрасили низ нависавшей над пещерой плиты — она выдавалась в пустоту шагов на семь, загораживая от них верхнюю часть неба. Её неровная сине-палевая поверхность вдруг стала такой рельефной, четкой, что Вайми, казалось, мог коснуться её, хотя до неё было три его роста. Если смотреть на неё долго, казалось, что плита непредставимо огромна и парит над ним наравне с тучами...

С севера надвигался грозовой фронт — пугающе-черные массивы туч, окаймленные ярким рыжим золотом. Они выдвигались друг над другом, как плоты, и оттуда почти непрерывно катился тяжелый, вибрирующий грохот. Иногда в черноте беззвучно сверкали неяркие в солнечном свете молнии.

Тучи плыли косо, казалось, прямо на них, и на мгновение у Вайми перехватило дух. В раннем детстве облака казались ему мягкими и плотными и он мечтал походить по ним, в то же время почему-то опасаясь, что они спустятся слишком низко...

Тучи не закрыли заходящего солнца, однако вдруг пошел сильнейший ливень. Это было удивительное зрелище — необозримая масса искрящейся красным золотом воды. Она рушилась с небес с мощным глухим гулом. Тугие порывы свежего ветра врывались в пещеру, обдавая пару клубами водяной пыли. Однажды горизонтальная молния сверкнула под ними, не далее чем в двадцати шагах, — и в тот же миг ударил оглушительный гром. Они вздрогнули, смущенно взглянули друг на друга, потом рассмеялись.

Гроза кончилась быстро. Солнце зашло и Вайми с замирающим непонятно отчего сердцем смотрел на закат. Там сгрудились пронзительно четкие, словно нарисованные облака, все в золотых, фиолетовых, рубиновых, лиловых и бурых оттенках. Всё это непрерывно менялось и тучи плыли так же неспешно, как угасал свет.

Закат занял все поле его зрения и Вайми не мог оторваться от него, пока он не превратился в мутную полосу коричневого свечения, пробивавшегося из-под низко нависших черных туч. Их туманная, рыжеватая масса заняла весь небосвод. Где-то далеко беззвучно вспыхивали и гасли зарницы, посвежевший ветер врывался в пещеру, неся с собой странные, сырые ароматы ночных цветов, а юноша всё смотрел на последний свет дня, который упорно не хотел гаснуть.

Глава 10.

Сумрак мечтаний.

Наряду с миром созданного есть мир и несозданного. Там живут наши творения, ещё не пришедшие к нам, живет всё лучшее, что в нас заключено и всё, что мы должны спасать друг в друге. В этом мире мы сами — завтрашние. Но заглянуть в мир Несозданного очень трудно. Когда ты делаешь это, ты лишаешься самого главного — ощущения новизны. И мы хотим не всякой новизны. Мы хотим новизны чистой, белизны, мечтаем о том, другом мире, где она обитает. Но где этот мир? В будущем? Но ведь мы — уже в нем: здесь нет ничего, кроме машин, квантовых бездн и бездн Вселенной. Здесь, в конечном счете, нет места хрупкому человеку. Будущее — это мир машин, которые, в лучшем случае, будут помнить, что когда-то они были людьми. В прошлом? Но в прошлом мы жили хуже, чем сейчас. В прошлом меньше возможностей, прошлое просто скучнее. Но если мы заглянем ещё глубже, то увидим нечто удивительное — рождение общества. Юность всегда привлекательна. Юность в юном мире привлекательна вдвойне. Мне всегда нравились такие истории — не столько описаниями "древнебытной" экзотики, сколько чистотой человеческих отношений, ещё не замутненных ничем.

Конечно, мы не в силах увидеть прошлое. Оно может жить только там, в мире Несозданного. Его нельзя вернуть.

Но можно попытаться.

Аннит Охэйо. Одинокие размышления.

Сарьер стал для Маллы первым примером воплощенной мечты, перебравшейся из снов в реальность. Он сам был целым миром, замкнутым, совершенно самодостаточным... и намного более разнородным, чем могло показаться. Он включал в себя области, где никогда не утихала война, и области, где об этой войне даже не знали. Малла часто посещал одну из таких областей — область спокойствия, длинных летних закатов и достатка. Это был мир счастья без свободы, где государство заботилось о всех и в значительной мере сгладило проблемы, порожденные неизбежной конкуренцией людей. В городах Сарьера не встречалось новых зданий — они были просто не нужны. Всё необходимое построили уже давно. Многое уже весьма обветшало — но не осталось людей, помнивших, что всё когда-то обстояло совершенно иначе.

Малла незаметно полюбил крупнейший город страны — Тай-Линну, столицу Сарьера, точнее, его наземную столицу. Он подолгу бродил по её улицам, пока день не переходил в поздний вечер и на улицах не зажигались неяркие синие фонари. Никто во время этих прогулок не портил ему настроения — здесь почти не было преступности, да и полиции тоже. Иногда, довольно часто, ему удавалось заглянуть в подземные этажи городских зданий — довольно обширные и не пустующие никогда.

Из-за невероятного обилия зелени ему постоянно казалось, что город кончается и дальше только лес. Но за парками он видел новые кварталы. На самом деле столица была очень велика. В ней редко встречались здания выше пяти этажей и приходилось подниматься на скиммере, чтобы увидеть вечерние огни её промышленных окраин.

Тут было много молодежи, детей и школьников, и их мечтания о неведомом будущем и золотом прошлом служили наипрочнейшей опорой этой реальности. Малла встречал множество их в громадных, великолепно отделанных образовательных центрах — скорее библиотеках, чем школах или университетах — среди множества странных и удивительных книг о вещах, не существующих в реальном мире. Он видел множество странных историй, фильмов, которые они смотрели там — но наяву здесь попадались вещи, гораздо более странные. С первой из них его познакомил Охэйо — в тот день они долго бродили по городу, пока не оказались где-то на самой окраине. В пути их застала гроза. Вымокнув до нитки, они шли босиком по засыпанной крупным песком дорожке, извивавшейся в зарослях. Дождь только что кончился, косые лучи заходящего солнца играли на усыпанных каплями листьях. Вокруг были аккуратные низкие деревца и какие-то сооружения из крашеных в разный цвет труб — судя по всему, детская площадка, немного запущенная. Наконец, они вышли на открытое место — и Малла удивленно замер.

Он увидел длинный четырехэтажный дом, типичный для Сарьера — целиком построенный из дерева. Его обшитые гладкими досками стены были густо-зелеными, рамы окон — ярко-белыми, высокая крыша с мансардой — оливково-коричневой, а массивный золотой карниз, украшенный сложной резьбой, представлял собой настоящее произведение искусства. Справа и слева стояли другие здания — похожие, но не в точности такие же. В любом другом месте такие деревянные громады смотрелись бы как безумная неосторожность. Но здесь они служили прекрасным символом страны, в которой ничего не случается. На фоне темно-лилового, затянутого тучами неба, в котором парила двойная радуга, они казались какими-то неуместно нарядными, словно выставленная на улицу дорогая мебель. Вся картина казалась Малле слишком выразительной для реальности и только стайки бегавших по лужам детей разрушали это впечатление.

Они пересекли узкую улочку и прошли между домами, оказавшись вдруг на берегу озера. Его спокойная вода отражала нависшие над ней тучи. Темно-зеленая лохматая полоса дальнего берега казалась мостом, повисшим в небе, и на миг у Маллы перехватило дух — они словно вышли на самый край мира, окруженного мрачными облаками. Стоя босиком на мокрой, холодной траве, он глубоко вдохнул влажный, прохладный, пахнущий сырой прелью воздух и осмотрелся. Место было красивое — но он не понимал, ради чего они тащились на другой конец города.

— Это Озеро Миражей, — тихо сказал Охэйо, заметив его удивление. — Создание Сверхправителя, конечно. Иногда, в определенные часы, в нем — точнее, над ним — можно видеть вещи, которые происходили в этом месте когда-то давно... или будут происходить в будущем. Обычно это длится недолго, но...

Над водой прошла рябь и Малла не заметил, в какой миг появилось видение — тот же берег, но странным образом приближенный и покрытый такими запущенными зарослями, что казался картиной уходящей на десятки тысяч лет назад древности. На нем двигались какие-то большие коричневые туши, которые он поначалу принял за медведей. Но они были бесформенные и перекатывались на гибких отростках, которые то вытягивались, то совсем исчезали.

Юноша не сразу понял, что они преследуют группку обнаженных людей, очень молодых — лет по 15-17, не больше, худых и ободранных. Они пытались бежать, но густейшая спутанная растительность не давала им двигаться быстро и их лица были искажены животным, безудержным страхом. Последней бежала невысокая девушка. Когда до ближайшей туши осталось шагов восемь, та вдруг выстрелила тонким черным хлыстом, пронзившим хрупкое тело насквозь. Малла увидел облачко багрового пара, очень отчетливое в почти параллельном земле потоке золотого света — и в тот же миг видение исчезло. Остались лишь далекие зеленые заросли. Не было никаких звуков, и потому всё случившееся казалось совершенно нереальным. Но юношу била дрожь — в этом видении не было ничего постановочного, картинного, рассчитанного на публику. Оно казалось... слишком настоящим. Он словно сам оказался в том мире беспросветного ужаса, где лишь несколько оставшихся до заката минут отделяли его от смерти.

Малла повернулся к Охэйо. Он чувствовал, что стал свидетелем чудовищного финала борьбы людей с силами, стоявшими выше их понимания — борьбы, занявшей тысячи лет, но всё равно оказавшейся напрасной.

— Что это было? — наконец спросил он. — Проекция?

— Естественно. Тут, на дне... но это устройство не наделено воображением, Малла. Оно улавливает квантовые отражения реальностей — тех, что далеки от нас, уже не существуют или могут возникнуть в будущем.

— Но в прошлом не было... таких зверей. Значит...

— Это будущее, Малла — не то, которое будет, но из возможных.

— Зачем это нужно?

— В мире нет ничего вечного. Люди вышли из первобытной дикости — и в неё же вернутся, но мир тогда уже слишком изменится, чтобы принять их. Сарьер — это мир сна, но ни один сон не может длиться вечно. Сверхправитель решил, что люди должны понять это. Только, знаешь, они не любят тех, кто лишает их иллюзий.

* * *

Малла пока мало что знал о социологии, но уже чувствовал, что предоставленный самому себе, такой режим тотчас распался бы в прах. Но тут был Сверхправитель, существо Извне, единственный, точнее, почти единственный обитатель Парящей Твердыни, средоточия могущественных сил. Сам он не правил, а лишь следил за управлением — но он имел право сменять тех владык, которые ему не нравились, и достаточно силы, чтобы это сделать. Только лишь поэтому Сарьер оставался почти неколебим. Прогресс тут был медлителен, но он шел больше за счет воспитания, искусства, и меньше за счет техники. Но это не была утопия, совсем нет.

Малла быстро понял, что люди здесь властны над своей судьбой не больше, чем марьют. Но, не имея власти выбирать свой путь, они не могли и сбиться с него — ведь Сверхправитель, в общем, видел дальше их. Они даже не считали себя несвободными — ведь далеко не любая свобода несет счастье.

Безусловно, в Сарьере жили намного более счастливо, чем в "контрольной зоне". Пьянство, наркомания, дурные болезни, не говоря уж о сексуальном или просто уличном насилии, по крайней мере, в центральных районах страны, были совершенно изжиты. Но за покой приходилось платить. Тут были редки видимые перемены. Сарьеру недоставало разнообразия, в нем правили скука и застой. На протяжении нескольких десятков последних лет жизненный уровень в стране оставался почти неизменным... хотя в каждом жилище Сарьера была горячая вода. Были тут и деньги, но оборот наличности свели к возможному минимуму, ведь за все общественные услуги платило государство.

Охэйо, чей опыт в наблюдении человечеств был несравненно больше, подтвердил, что без вмешательства могущественной внешней силы — в данном случае, Сверхправителя — даже на время создать такой строй нельзя. Малла часто видел его Твердыню над городом, на закате, когда её медленно обтекали алеющие облака. Когда-то, едва явившись в этот мир, он предложил всем жителям страны, тогда ещё не названной Сарьером, ужасный выбор — тоталитарная утопия или всеобщая смерть, тем самым вовсе не оставив им выбора. Но даже тогда его Сарьер утвердился не сразу, а более чем постепенно.

Впрочем, Малла не мог назвать режим Сарьера диктатурой. Тут не было какой-то идеологии, насаждаемой силой — но не было и политических партий. Не было казней, тюрем или лагерей, — но юноша видел впечатляюще массивные стены, скрывающие целые кварталы города — их занимали "воспитательные центры". Наказанием тут служила боль, не приносящая физического вреда. Такая система была куда более эффективна, но отнюдь не более гуманна. Неисправимых изолировали в специальных больницах, но их было немного, а любопытная молодежь знала, что раньше всё было иначе. Они живо интересовались прошлым. Впрочем, они почему-то считали, что Сарьер возник в глубокой древности, а не два века назад. Технический уровень страны почти не изменился со времени прибытия Сверхправителя: прогресс тут был скорее развитием старого, чем появлением нового. Они не знали и о том, что торжество его идей совсем не повсеместно.

Малла уже слышал о войнах, вечно тлеющих на окраинах огромной страны, как бы погруженной в вечный сумрак летнего вечера, хотя уже очень давно никто не нарушал извне её границ. Но её строй нравился отнюдь не всем. В многоразличном Сарьере было много диких, малолюдных, или вовсе пустынных земель и они, словно губка, вытягивали недовольных из густонаселенных центральных районов. Те, кто решали бежать, редко встречали преграды. Они слишком поздно понимали, что обратной дороги уже нет и есть один выбор — сражаться или умереть. Юноша не мог сказать, что Сверхправитель уничтожает своих врагов безжалостно: он позволял им таиться и прозябать в дикости, но нападения на верных ему не прощались. В Сарьере была полиция и армия — хотя и не очень большая. У Вэру были и друзья среди жителей Сарьера — очень много, искренние и преданные, большей частью, молодежь. Они сражались там, куда не поспевали войска Сверхправителя... те из них, кто хотел сражаться.

Противники у них находились нередко — прирожденные убийцы, фанатичные свободолюбцы и просто те, кого не заставили забыть о прошлом до конца. Но они всегда были в меньшинстве. Очень немногие из них понимали, как Вэру на самом деле нужна эта тайная и бесконечная война — прекрасный способ избавиться от тех, кто не хочет жить в мире. Они гибли без его усилий, просто по ходу вещей. И так же, но гораздо чаще, гибли слишком рьяные служители его мечты — те, кто был готов на всё и неразборчив в средствах. Впрочем, по сравнению с огромным населением Сарьера масштабы этого кровопролития были совершенно ничтожны. Оно стало лишь тем напоминанием о том, реальном мире, которое не дает спокойствию задохнуться от скуки... или способом повзрослеть для тех, кто этого действительно желает. Или жизнью для тех, кто рожден, чтобы сражаться за свой мир — даже если ему это и не нужно... пока.

Малла не удивился, узнав, что Друзья одолевают врага лишь своим впечатляющим численным превосходством. Хотя армия имела реактивные самолеты, танки и ракетные установки, её боевой дух был невысок: слишком уж тщательно искоренялась в Сарьере агрессивность. Так что в хронике Малла не раз и не два видел, как Парящая Твердыня словно шагает над полями сражении на спицах ослепительных лучей. Похоже, если бы не её помощь (и помощь её истребителей), дела у Друзей Сарьера пошли бы совсем плохо.

По словам Охэйо, вряд ли даже сами файа понимали, что главная угроза их воплощенной мечте исходит не от видимых врагов. Гораздо опаснее были те, кто по своему положению знал истинное состояние дел и сознавал его неестественность — низшие правители, посредники между прямыми наместниками Сверхправителя и народом. Впрочем, их усилия большей частью вязли в страхе перед непониманием той огромной массы мелких и мельчайших начальников, которые стали жертвами собственной пропаганды. И они всё равно не могли ничего предпринять, пока Парящая Твердыня не покинет небес их страны... а Сверхправитель не мог сделать это. Он понимал, что мечта не может выжить без того, кто создал её, и не был настолько бесчестен, чтобы бросить тех, кто погибнет в изменившемся мире. Однажды ему надоест этот мир, и он уйдет к иным пределам мироздания, влекомый любопытством... но ещё очень нескоро.

Даже Охэйо не знал, каким тогда станет Сарьер, кроме того, что он будет совершенно другим. Возможно даже, что к тому времени его нынешний строй сам станет романтической мечтой о неведомом прошлом, как стали тут ею дикие времена. Зародыш этого будущего был в Сарьере уже сейчас — пока ещё очень малочисленная и отделенная от других прослойка молодежи, Чистых, которая заново начала свое восхождение. Отчасти благодаря отбору, отчасти благодаря воспитанию, их душевный облик был приближен к идеалу, о котором мечтал Сверхправитель, но приближен не вполне. Им ещё надлежало переплавить себя и создать племя, не только способное жить в счастливом мире, но и сражаться за него, не отравляясь злобой и не теряя невинности. Пока и сам Сверхправитель не знал, сбудется ли эта его мечта, чтобы вернуть ему свободу. Впрочем, уже сейчас созданное им племя мечтателей стало той алмазной вершиной общественной пирамиды, без которой она, лишенная свежих идей, уже давно бы сгнила. И до сих пор он пытался понять, может ли такой алмаз сам стать пирамидой или ему вечно нужно будет покорное основание. Сейчас он всего лишь наблюдал за своими творениями, надеясь, что они станут старше.

Пока их влекло только стремление к чистоте и любопытство, и сочетание этих вещей порой рождало чудовищ... или ангелов, или тех и других вместе.

* * *

Вокруг Тай-Линны, столицы, было немало других городов. Один из них, скрытый в весьма дикой местности, был отведен Чистым и Малла посещал его довольно часто. Большинство его зданий, уже довольно старых, было построено из темно-серого кирпича. Не выше четырех-пяти этажей, с обширными балконами, они тянулись непрерывно целыми километрами. Их высокие деревянные чердаки служили чем-то вроде клубов и пешеходных дорожек. Здания перемежались с деревьями и скалами, такими же серыми и невысокими. Сам этот город был окружен стенами — но не из камня, а из зелени, настолько густой, колючей и ядовитой, что пересечь её можно было лишь по протянутым в её толще воздушным мостам. Эти стены составляли несколько параллельных барьеров, похожих на лесополосы и разделенных заросшими каналами или рвами, питающими защитную зелень водой.

Чистые, самое любимое детище Вэру, казались Малле чем-то удивительным: гибрид, плоть и разум людей, но воспитание файа. Конечно, те старались взять от двух рас самое лучшее — точнее, то, что казалось им самым лучшим. Разница между двумя этими понятиями была не очень велика, но всё-таки заметна. Внешний облик Чистых и их наследственность файа, насколько возможно, улучшили при помощи селекции и отбора. Все они были стройные, гибкие, длинноногие, с красивыми поджарыми животами и длинными ухоженными волосами на файский манер — файа были очень чистоплотны, как и кошки, от которых они произошли. Одевались Чистые очень легко, хотя климат на этой широте совсем не был жарок, а обуви летом не носили вообще. Всё их одеяние составляла полоса ткани на бедрах и карман для вещей на легком ремне. Лишь немногие носили какие-то сумки. Единственное, что украшало их девушек — роскошные гривы темных волос, спускавшихся до поясницы. Сами Чистые считали это совершенно естественным и даже не думали, что может быть иначе. Файа хотели, чтобы их красота всегда была у них перед глазами и Чистые заботились о красоте своих тел, а не о красоте дорогой одежды. Вдобавок так они вырастали намного более выносливыми и закаленными. В любом случае это не могло причинить им вреда.

Сначала Малла думал, что большую часть времени они посвящают чувственной любви, но тут он ошибался. Большую часть времени Чистые учились и работали. Они полностью содержали себя и в общем, обходились Вэру очень дешево, хотя их было уже больше пятисот тысяч. Любовью они занимались не чаще прочей молодежи Сарьера, а мысли об этом (почти полная их нагота мало что оставляла для работы воображения) посещали их гораздо реже. Вообще, здесь пролегало, пожалуй, самое серьёзное различие между файа и людьми. Файа, как и большинство животных, начинали размножаться лишь перестав расти — то есть, лет в восемнадцать, не раньше. Для них отрочество было самой чистой порой, временем познания мира. Любовь приходила к ним внезапно, подобно взрыву, прекрасная и вместе с тем мучительная. Всегда определенный процент их молодежи (нельзя сказать, что в любые века их было много) не выдерживал и предпочитал буйству чувств покой смерти. Люди не знали столь интенсивных переживаний... в большинстве.

В возрасте двадцати пяти лет Чистые покидали город и селились, где захотят, во внешнем мире, чтобы вести за собой других людей, но это удавалось не всегда — они росли в своей реальности, так отдаленно связанной с окружающей, что рассказы о ней тут походили на легенды. Те, кто остался, могли общаться с теми, кто ушел, но очень редко. Юные Чистые, насколько это возможно, были отделены Сверхправителем от обычных людей. Встречались они очень редко и только при случайных обстоятельствах.

Грандиозный труд файа по превращению человеческого общества в общество, приятное для другой разумной расы с иными представлениями о морали и этике был для Маллы почти непонятен. Это явно не было завоеванием — ни сам Сверхправитель, ни его товарищи от обладания Сарьером не имели ничего, кроме забот. Ими двигало исключительно бескорыстное желание помочь, и, пусть бессознательное, но стремление построить такой мир, который им нравится. Эти желания далеко не всегда совпадали, хотя вряд ли даже сами обитатели Парящей Твердыни сознавали — или хотели сознавать это.

* * *

В Сарьере на широте Тай-Линны царило бесконечное лето — ветренное и грозовое во время солнцестояния, хмурое и дождливое зимой — а осенью небо иногда на месяцы скрывали облака. Наклон оси планеты был небольшой и перемена времен года — очень мягкой, хотя в большей части страны зима была сурова и продолжительна. Там бывали сильные морозы и порой весь день из низких серых туч шел снег. Год тут был значительно длиннее стандартного, но включал мало государственных праздников. Лучше всего Малла запомнил День Сарьера — день Прибытия Твердыни, он же и день летнего солнцестояния.

Был длинный и очень теплый летний вечер. Там, где центральный проспект столицы шел вдоль реки, её высоченный обрыв превращался в наклонную стену из белого бетона, и можно было видеть, как после заката в зеленоватом небе алели и золотились высокие облака, обтекая Парящую Твердыню, повисшую над лесами и поймой, в стороне от города. Внизу, по реке, плыли причудливо украшенные корабли, плыли так густо, что под ними скрывалась вода, и Малле казалось порой, что это берег движется вдоль массы цветных огней и пёстрых надстроек. Широкая набережная и пешеходные эстакады, таившиеся в густой листве скверов напротив неё, были заполнены народом. Они смотрели на парад — но не военный, а парад красоты. Первыми шли девушки, много тысяч, все в одинаковых, переливающихся, муаровых туниках из белого шелка такой чистоты, что днем он слепил глаза. Сейчас же искусно скрытые огни превратили их в облака белого сияния, сквозь которое дразняще просвечивали прекрасные гибкие тела. Те девушки, что шли за ними, были украшены диадемами из крохотных цветных огней в густых волосах. Другие такие огни искрились на их запястьях и пальцах маленьких босых ног. В призрачных летних сумерках движение множества прекрасных юных лиц в россыпях мерцающих звёзд казалось каким-то волшебством.

За девушками шли юноши, их было меньше и лишь набедренные повязки из алого шелка прикрывали загорелую кожу их гибких мускулистых тел. В руках они несли копья, но лишь как напоминание об истинном предназначении их пола, а не для демонстрации силы — её олицетворял бронированный массив Парящей Твердыни, воздушной горой застывший в отдалении.

Проспект перекрывала широкая, массивная арка с ведущими на неё лестницами. На её верхней площадке стоял сам Анмай — жители Сарьера могли видеть его лишь в день Прибытия Твердыни. На нем была длинная одежда удивительно яркого сине-фиолетового цвета. Малла не знал, из чего она сделана — материал походил на кожу, но переливался, как муаровый шелк. Цвет его не был всюду одинаков. Местами он словно светился, местами темнел почти до черноты бездонного неба позднего вечера. Цвет разливался озерами, сгущался облаками, неуловимо повторяя полупризрачный подвижный контур отблесков и теней сильного, гибкого, обнаженного тела, но со строением, отличным от человека. Её стягивал тяжелый пояс из металлических сегментов, блестевших черным зеркалом. Мускулистые руки Вэру были обнажены выше локтей, на левой блестел массивный сложный браслет квантовой связи. Голова его осталась непокрытой и тяжелая грива черных волос скрывала уши и шею. Он выглядел юношей, хотя и прожил уже две тысячи лет. Малла знал, что это тело для него — лишь оболочка, даже не вполне вмещающая его дух и уязвимая, хотя сам он бессмертен. Охэйо говорил, что Парящая Твердыня являлась истинным воплощением Вэру, но части его, единые, в то же время оставались непостижимо разделены. Сейчас он сам стоял возле юноши — и на его губах застыла слабая усмешка.

* * *

Скользившее вдоль синего гребня заснеженных гор заходившее солнце слепило глаза Маллы. Он стоял у прозрачной стены рубки "Анниты", а под ним проплывала сине-розовая волнистая равнина, тоже покрытая снегом. Высота была небольшой и движение корабля хорошо ощущалось — пол вздрагивал и покачивался под ногами, а ровный гул моторов давил на уши.

Юноша оглянулся. Он был тут, в сущности, один, потому что Охэйо сидел, скрестив босые ноги, под кругом нейросхемы, управляя полетом. Ресницы его закрытых глаз вздрагивали — казалось, он видит сон. Их путеводной звездой служила Парящая Твердыня, летевшая впереди и выше — после праздника файа, полуживые от жары, направили её на крайний север своих владений, чтобы погулять по снегу. Они делали это довольно часто, хотя и в самых пустынных и ненаселенных местах.

"Аннита" мягко перевалила гряду заснеженных холмов. Парящая Твердыня уже замерла и через минуту от неё отделилось два челнока, устремившихся вниз. Охэйо посадил корабль возле них. Глухой мягкий удар отдался у Маллы внутри. Пол туго нажал на его подошвы, а туча взметенного снега совершенно скрыла обзор.

Они спустились на нижнюю палубу. Когда Охэйо открыл шлюз и выдвинул посадочную площадку, Маллу обдало ледяным ветром, немилосердно дравшим уши. Снег с шипением таял под раскаленным днищем корабля и в рвущихся на ветру облаках пара ничего не было видно. Юноша потерял Аннита из виду, а потом подскочил, услышав его яростный вопль: спрыгнув вниз, Охэйо выше щиколоток провалился в кипящую грязь.

Всё остальное произошло в какие-то секунды. Послышался мягкий шипящий звук и вся громада корабля вдруг соскользнула по едва заметному склону. Скругленный край гладкого днища "Анниты" наехал на Охэйо и подмял его. Крик оборвался очень быстро.

* * *

Малла вздрогнул и несколько минут молча смотрел вниз. Вообще-то, ему нравились файа — но при мысли, что он остался наедине с ними, в его внутренностях проросли иглы стальной твердости льда.

Корабль вдруг издал глубокий гул, и юноша схватился за ограждение, когда громадина неожиданно двинулась. "Аннита" заскользила по земле, словно на лыжах, и остановилась всего в паре шагов от челноков файа. Их он по-прежнему не видел. Едва ли они в своих традиционных нарядах сунулись бы на такой мороз.

За спиной Маллы было очень тихо, но через минуту он вдруг обернулся. Охэйо бесшумно вышел из глубины корабля, встав рядом с ним. Ещё какое-то время они молча смотрели друг на друга. На лице Аннита застыл задумчиво-непроницаемый вид. Он был, разумеется, уже в другом теле, но юноша не смог различить их.

— Глупо всё вышло, — сказал вдруг Охэйо, отвернувшись. — Одна глупая случайность. Сарьют часто теряют осторожность — когда забывают о том, что умирать очень больно. Знаешь, меня не раздавило. Просто вмяло в грязь и я не смог дышать. Днище было раскаленное, а внизу — лед. Всё длилось, быть может, минуту, но...

Он замолчал и поежился. Через минуту Малла спросил:

— Ты решил, что это будет хорошим уроком за неосмотрительность, да?

Охэйо зло рассмеялся.

— Уроком? Ха! Я вообще не мог думать. Только боль и страх. Ничего больше. Я даже забыл, как выйти из тела. Смог только... когда умер. Бессмертное божество? Ха! Тэйариин славно пошутили: исполнили самую заветную мечту человека, чтобы показать — это ничего не изменит. Неуничтожимая, но такая же ограниченная и страдающая от собственной глупости тварь. Как же они, наверное, смеялись!

Охэйо успокоился и помотал головой.

— Ладно, пошли. Незачем заставлять хозяев ждать.

* * *

Они встретили спустившихся на снег файа. Те вышли в довольно легкомысленных, на взгляд юноши, серо-белых пятнистых куртках, дополненных рабочими штанами из грубой ткани. Вообще-то файа переносили холод гораздо легче, чем люди (их родной мир был холоден и суров, как и они сами), а потому даже сейчас были в сандалиях на босу ногу. Зато жару они ненавидели и переносили намного хуже людей.

По сравнению с ними сарьют смотрелись ярко, пёстро, по-варварски: Маула нарядилась в темно-синие шаровары, её изящные сапожки и куцая курточка были из красного сафьяна, расшитого тончайшим узором из золотых арабесок. Охэйо и Малла вышли в роскошных теплых куртках, украшенных хитроумным тиснением. Лишь чуть более темный, узор словно просвечивал сквозь тонкий слой прозрачной воды — столь гладка была поверхность искусно выделанной, зеленой, с синим отливом, словно надкрылья жужелицы, кожи. Многие из его линий казались тоньше волоса.

Малла спрятал руки в карманы и поёжился. Куртка, конечно, была превосходной, штаны тоже теплые, но у него мерзли уши и пальцы ног. Вокруг лежала обширная долина, замкнутая хребтами заснеженных гор. Солнце уже зашло, небо стало темно-синим и холодным, как и лежавший вокруг снег. Насколько хватал глаз, вокруг он не видел ничего, кроме снега и скал, и не мог поверить, что всего пару часов назад был на празднике Вершины Лета.

Юноша заметил, что файа как-то странно посматривают на них. Когда они подошли к ним, повисло молчание.

— Вы нас боитесь, — вдруг сказал Охэйо. — Считаете захватчиками. Разве нет?

— Допустим. И что? — Анмай выглядел каким-то смущенным. Малла усомнился, что смерть Охэйо после посадки была случайной: за ними, несомненно, следили, и трудно смотреть в глаза человеку, который всего несколько минут назад погиб — даже если ты сам бессмертен. Такие "случайности" действовали гораздо сильнее, чем прямые демонстрации силы.

— Анмай, я не могу оправдаться, потому что вы правы. Но мы ведем войну. Мы заняли ваш мир, так как нам нужна база. Если мы решим, что что-то в вашем обществе стоит исправить, мы не станем медлить и колебаться. Но мы, по крайней мере, никогда не будем лгать вам. А что до свободы, то каждый из нас свободен настолько, насколько решит сам. Разве нет?

Вэру отвернулся. Малла больше не видел его глаз.

— Анмай, наши марьют и ваши Чистые, по сути, одно и то же. Мы идем к одной цели. Если вы хотите совета или помощи, вы получите её. Вы можете задавать любые вопросы, но я не обещаю, что смогу ответить на все.

Анмай по-прежнему молчал. Малла вдруг понял, что за его смущением кое-что крылось. Не страх, нет. Другое чувство. Зависть.

— О природе нашего бессмертия мы знаем не больше вашего: в сущности, ничего, — вдруг сказал Охэйо. — Мы не достигли его сами: оно подарено нам, может быть, просто случайно. Оно не абсолютно: при определенных условиях мы МОЖЕМ умереть. Я знаю, ты мне не поверишь, но мы не можем наделить им кого-либо.

Анмай обернулся. К удивлению Маллы, на его лице застыла слабая улыбка.

* * *

Файа затеяли игру в снежки, вопили и барахтались в сугробах, словно дети. Глядя на Хьютай, юноша ёжился всё больше. Он не понимал, как почти босая девушка может бродить в снегу, явно получая от этого удовольствие.

— Я уже давно замечал, что у многих Чистых странный взгляд, — пожаловался он. — Как у людей, чувствующих, что они делают что-то не то, но не сознающих, что именно. Теперь я понял. Они все мерзнут.

— Это дело привычки, — ответил Охэйо. — При хорошей еде юноша вроде тебя может ходить нагим до нулевой температуры и чувствовать себя вполне нормально. Во всяком случае, на Каламии до нашего прибытия так было повсюду.

— У тебя тоже был свой мир? — спросил Анмай, подходя ближе.

— Тайат. Я населил её... снабдил техникой и знаниями, но не лез внутрь.

— Почему?

— А тебе не страшно знать, что целый мир зависит от тебя? — спросила Маула, повернувшись к Сверхправителю.

Анмай смутился. Но ответил.

— В общем... да. У меня изменчивый характер и иногда мне трудно... быть последовательным.

Охэйо задумчиво закатил глаза.

— Конечно, ты знаешь, что это неприлично, но ведь всевластие — такое искушение... когда в твоей... в вашей власти полмира... огромный материк, простершийся от северных льдов до экваториальных морей, страна с населением в восемьсот миллионов людей... Когда-то это мне нравилось, но владыка мира, целующий пальцы ног у девчонки, — он с опаской покосился на Маулу, — это, черт побери, так смешно...

— Я не хочу никому из них зла, — резко ответил Анмай. — Я просто хочу сделать их жизнь если не лучше, то разнообразнее, и, в то же время...

— ...Проще и понятнее для себя. Ведь правда, а?

— Я понимаю, что в общем делаю не то, что стоило бы, — ответил Анмай, — а то, что нравится мне, но ведь теперь они умирают гораздо реже. Благодаря нашей медицине в Сарьере не осталось неизлечимых болезней и они стали жить дольше... немного. Но я не дам им других наших технологий... пока они все не станут невинны, словно дети.

— У вас ведь нет эмбрионаторов, правда? Надеюсь, ты знаешь, откуда, обычно, берутся дети. Они — насколько я себя помню — кошмарные твари... но родители почему-то не любят, когда у них отбирают детей. Хотя у некоторых...

Анмай отвернулся.

— Дети — самая неиспорченная часть их общества. Если мы хотим воспитать из них действительно хороших людей — их нужно отделять от него в возрасте максимум семи-десяти лет. Не стоило и думать распространить такой опыт повсеместно... мы начали с четырех тысяч. Отбирать их нам не пришлось — в детских домах Сарьера того времени хватало никому не нужных сирот. И поверь мне, почти никого не трогало, что с ними станет. Мы полностью изолировали их — снабдив всем необходимым, разумеется. Было очень интересно наблюдать, как они сами устраивали свою жизнь... с нашей минимальной помощью. Их наивность... их доброта, их жажда познавать мир слились с нашим звездным знанием и дикой силой возрожденной древности. Так появились Чистые. Пока ещё они очень хрупки... они ещё легко могут упасть... но они хотя бы стремятся подняться! Им не нужна та узда удовольствия и боли, которой мы сдерживаем остальных — ведь они действительно любят мир, в котором живут, и когда-нибудь пойдут вместе с нами в просторы мироздания... Но до этого им придется пройти долгий, долгий путь... Знаешь, что причиняет мне самую сильную боль? Нет, не то, что мы бросили свой мир — свой народ — навсегда. Даже не то, что мы взвалили на себя бремя ответственности за весь этот мир. Чтобы человек вырос действительно хорошим... и стойким, он должен познать одиночество, боль, утраты... а те, для кого мы исполняли все их желания, почему-то вырастали скотами. И я должен причинять боль — зная, что вся невинная кровь — на моей совести. Теперь понимаешь? Но всё же... я люблю мой Сарьер, то, что мы создали за эти двести лет — сумрачная страна, но это сумрак летней ночи. Неизбежно настанет рассвет... и за ним не последует вечер.

* * *

После разговора с Анмаем Охэйо стал вдруг очень задумчивым. Он забросил свои обычные дела и устроил круиз в Хейлинай — приморскую территорию на крайнем востоке Сарьера, взяв с собой Маллу и ещё несколько марьют и арендовав небольшой кораблик.

Они вышли из порта на рассвете и плыли между знаменитых хейлинайских скал до самого вечера. Почти всё время юноша простоял на носу "Суулы" — катера или, скорее, небольшой яхты, глядя на неторопливо проплывающие, неправдоподобно острые громады. Они стояли далеко друг от друга, почти не закрывая горизонта, и напоминали ему какой-то фантастический город. Море было спокойное и качка почти не ощущалась — по крайней мере, не казалась ему неприятной.

Двигатель негромко рокотал, "Суула" мягко приподнимала и опускала нос, разбивая небольшие волны, и плавание отчасти походило на полет. Высоко в небе парили тонкие разрезные облака, иногда скрывающие солнце, воздух был прохладен и свеж, ветер не сильный, но мягкий и упругий — короче, всё это безумно ему нравилось.

Это неторопливое путешествие совсем не походило на полеты в космосе — он мог сидеть в кресле под навесом, поглощая всякие вкусности или даже пойти в каюту подремать. Охэйо не управлял кораблем — да этого, впрочем, и не требовалось. Здесь стоял прекрасный авторулевой — к тому же, не имея никакой очевидной цели, было трудно уклониться от курса. Малла гулял босиком по деревянной палубе, смотрел на лениво колыхавшиеся волны и старался представить, что там, в глубине, под ними. Ничего путного не получалось — думать было лень. Охэйо, очевидно, тоже — он почти ничего не говорил, а потом вообще уснул, растянувшись в шезлонге.

Ближе к вечеру небо очистилось от облаков, но зато стало прохладнее, ветер затих и над водой начал подниматься туман. Весь экипаж "Суулы" собрался на палубе, глядя на окутавшее мир розоватое марево. Казалось, что закат пылает уже впереди поднимавшихся из воды исполинских утесов — почти отвесных морщинистых шпилей, непредставимо огромных, хотя они стали уже просто силуэтами различных оттенков. Малле казалось, что он смотрит на окаменевшие грозовые облака. Он словно оказался во сне — и не хотел просыпаться.

* * *

Следующее утро он с Охэйо встретил на берегу моря. Прибой здесь был сильным — пенистые валы, выше их роста, один за другим с гулом накатывались на пляж и вода взбегала по гладкому пологому склону неожиданно высоко, добегая до их босых ног.

Недавно взошедшее солнце тонуло в туманной дымке, затянувшей восточный горизонт, и оттуда падал очень мягкий, ровный свет, делая всё вокруг розоватым. Неспокойное море казалось тускло-палевым, в пятнах нежнейшей розовой пены. Над ним, на другой стороне залива, вздымались горы — целая страна немыслимо острых скалистых гребней. Ближайший к ним казался отлитым из морщинистой сине-фиолетовой стали, с голыми, очень крутыми склонами, те, что дальше — всё более светлыми, розовато-синими силуэтами. Берега отсюда видно не было. Малле казалось, что он плывет на плоту, оседлавшем громадную, катившуюся на сушу волну — и его сердце приятно, чуть-чуть, замирало при этой мысли. Он никак не мог отделаться от чувства, что горы — их основание — гораздо ниже его. Эта планета была заметно меньше Тайат.

Он лениво осматривался, сидя на прохладном песке. Вправо и влево пляж простирался, насколько хватал глаз. И всюду на нем виднелась купавшаяся и игравшая молодежь — юноши и девушки в одних пёстрых шарфиках, повязанных вокруг бедер. Охэйо и Малла были одеты точно так же.

Аннит сидел рядом, всего в шаге, скрестив босые ноги и положив ладони на бедра. Его светлая кожа слабо отблескивала, гибкое тело казалось изваянным из гладкого розоватого мрамора. Черные волосы, падавшие на плечи, казались осколком ушедшей ночи. Слабый ветер с моря шевелил их, и по тяжелым прядям пробегали призрачные розоватые блики. На губах Охэйо замерла слабая улыбка, глаза живо блестели, следя за девушками, — они отважно бросались в громадные волны и плыли с накатывавшейся пеной на животе, пока вода не отступала, оставляя их на песке. Здесь было как-то необъяснимо уютно — мягкий свет, мягкий влажный воздух, не теплый, но и не прохладный, мягкая розовая дымка, скрывающая простор океана на севере...

Оглянувшись, Малла видел за спиной низкие пологие дюны, а за ними — неправдоподобно крутой, пугающий массив хребта, такой же безжизненный и фиолетово-рыжий. Отполированный дождями камень отблескивал, словно старый металл. Там и сям среди прибоя виднелись огромные куски скал, и между них — какие-то крупные темные животные, похожие на тюленей. Они совсем не боялись людей и даже играли вместе с ними.

— Малла, ты не боишься проснуться? — спросил вдруг Охэйо, не поворачивая головы, только скосив свои странные длинные глаза.

— Что?

— Мне кажется, что я видел всё это во сне, ещё в детстве. И я очень рад, что обещание исполнилось. Мне кажется, что так должен выглядеть рай.

— Тебе не мешает, что вокруг столько людей?

— Отнюдь. Мне так уютно именно потому, что они здесь есть. И их не так уж много.

Малла мог бы признать его правоту — здесь совсем не было тесно, от одного человека до другого многие шаги — но, когда он осматривался, в поле его зрения попадали сразу тысячи людей. В самом деле... среди них ему было уютнее. Однако, он отметил, что никто не подходил к ним — вокруг сарьют словно очертили невидимый круг. Во внешности Охэйо не было ничего необычного — просто красивый юноша, едва переставший расти, — но даже черты их лиц выдавали чужаков. Теоретически, это должно вызвать любопытство, а не настороженность, и то, что вышло именно так, заставляло о многом подумать.

— Мы все стремимся воплотить наши мечты, — тихо продолжил Охэйо. — Но когда это выходит, мы пугаемся... или пугаем других.

Малла повернулся к нему.

— Что?

— Прежде, чем строить свою реальность, следует понять, что в мире Несозданного не может быть четких очертаний, не может быть одной, законченной версии какой-либо мечты. Любой образ в мире Несозданного имеет много отражений. Одни являются чаще, другие реже, одни светлее прочих, другие — нет. Сарьер — не исключение. Его очертания меняются, накладываясь друг на друга, зыбкие и изменчивые, словно сны, из которых они вышли.

— Почему?

— Пока файа не знают, что мы, сарьют, можем проникать всюду, куда захотим — по крайней мере всюду, где есть люди. За эти несколько месяцев я многое увидел, — в том числе и такого, чего бы видеть не хотел. Мечта не может быть исполненной до конца, Малла. Она идет дальше, хотим мы этого, или нет. Знаешь ли ты, что в некоторых, отдаленных районах этой страны уже нет семей? Дети зачинаются там исключительно искусственным путем, "из пробирки", их воспитание — тоже монополия государства. Педагогика — самая большая статья в их государственном бюджете — а Сарьер очень богатая страна. Даже секс там стал монополией государства, вознаграждением, при помощи которого верноподданное поведение с готовностью поощряется. В тех областях его — конечно, в разной мере — получают все члены общества. Там есть обширная сеть учреждений, оснащенных особыми нейроустройствами, — и естественная любовь безнадежно проигрывает им по остроте ощущений. При помощи обещаний различных уровней такого вознаграждения жителей Сарьера удается приспособить, подчинить и принудить к послушанию, отвлечь от социальных проблем и конфликтов. Именно поэтому они легко управляемы, не имеют политических интересов и критического отношения к жизни. Подавления сексуальности, — точнее, замены её искусственным экстазом, — они вообще не замечают. Но и заметив они не могут ничего изменить, ведь при таком порядке вещей чувство агрессивности, которое помогает дать отпор, становится минимальным. И там есть не только райские средства: существует и искусственный ад. Пока это ещё редкость, — но что будет потом? Кто будет бунтовать в стране, закон которой гарантирует всем наслаждение? Сарьер обретет прочность, Вэру — свободу.

Малла фыркнул.

— Честно говоря, я не хотел бы жить в таком... раю.

— Я тоже. Но ты можешь придумать какой-нибудь другой способ построить устойчивое государство, в котором проявления агрессивности сведены практически к нулю?

— А стоит ли вообще это делать?

— Ну, если тебе всё равно — то нет. Может быть, правда, Вэру сделал это, чтобы отделить восхищение красотой тел от возбуждения — там, где наслаждение связано с особыми видами машин, нагота не может быть непристойной. Возможно даже, что он решил изгнать секс — но не любовь! — из жизни общества, избыть его при помощи искусственных переживаний, едва переносимых для человека, и тем свести к коротким взрывам страсти, как у файа и большинства зверей. Тогда это будущее Сарьера, — только не человеческое и даже не файское.

— Когда-нибудь оно станет прошлым, которое было отвергнуто и предано забвению за жестокостью.

— Скорее, это изобретение лентяев, которым стало тошно и недосуг тратить здесь время. Но, знаешь, лучше уж использовать для принуждения удовольствие, а не насилие. Вообще, контакт двух культур, резко различных по могуществу, неизбежно таит в себе непредвиденные и грозные опасности...

— Но почему тогда вы позволяете этому существовать и развиваться? Ведь...

— О, мы можем всё это разрушить. Очень легко. Достаточно пяти сарьют, чтобы овладеть Твердыней. Только мы не умеем обращаться с их машинами — и их знания для нас жизненно важны. А дыба, как инструмент познания, малоэффективна.

— Но потом? Когда вы узнаете от них всё, что нужно?

— Малла, есть одно простое правило: договоры нужно исполнять. Положим, мы потом убьем файа, — но что дальше? Мы не знаем, будем ли здесь хотя бы завтра. Создать хаос легко, устранить — гораздо труднее. Неужели ты думаешь, что противники Вэру более моральны? В меньшинстве — да, но в большинстве... здесь, на окраинах, таится немало рассадников нездешнего, темного изуверства. Дать им свободу? Нет, спасибо. Сарьер — ещё далеко не худшее место из тех, что существуют...

— Например?

— Например, отрицательная гиперплоскость. Я не думал, что возможно проникнуть туда, но файа это умеют — не наши, а другие, — те, что ушли. Там Вселенная гораздо более жестока, чем это может показаться. В ней материальные тела не могут развивать скорость, большую, чем половина скорости света, — да и это очень трудно. Полет от звезды к звезде займет сотни лет, причем звездолет будет иметь несколько десятков миль в поперечнике и его масса составит многие миллиарды тонн. Правда, выход есть в их теории относительности: быстро вращающееся массивное тело увлекает пространство за собой. Но такой сверхсветовой корабль будет чем-то средним между нейтронной звездой и черной дырой с массой в десятки, если не в сотни солнечных масс. Ни о каком экипаже там, конечно, не может быть и речи. Это будет единое разумное существо, чьи интересы и психика для нас едва ли представимы. Пусть даже оно сможет вычленять из себя иные существа низшего порядка — всё равно, они останутся вне пределов нашего понимания. Само создание такого корабля лежит где-то на самой границе возможностей — и, если он всё же будет создан, то для полетов уже между Вселенными, а не между отдельными звёздами. Говоря проще, межзвездные полеты там слишком дороги, чтобы кто-то решился на них. А теперь представь, что звёзды навсегда недоступны и усилия — не только твои, но и всего твоего народа — совершенно напрасны, и всё, что бы ты не создал, исчезнет, не оставив следа. Можно с этим жить?

Малла постарался ответить, но тут же заметил Маулу и Айэта, Наблюдателя Твердыни, идущих к ним. Маула тоже была в одном местном шарфике. Впрочем, стыд для сарьют стал понятием весьма отвлеченным — сами тела для них служили одеждой.

Заметив подругу, Охэйо поднялся одним гибким движением и старательно, с чувством, потянулся. Она улыбнулась.

— Айэт предлагает нам посмотреть здешние развлечения. Не хотите?

— Хотим, — Охэйо покосился на Маллу и юноша торопливо вскочил. Он предпочел бы сидеть здесь... но не в одиночестве.

Они вчетвером пошли по прохладному, ласкавшему их босые ноги песку. Дорога оказалась неожиданно длинной — она заняла добрых минут пятнадцать. Потом они оказались на дюне, возвышавшейся над небольшой долинкой. Здесь была сотня или полторы мальчишек, почти юношей. Собравшись плотным кольцом, они наблюдали за парой в центре, сошедшейся в поединке.

Какое-то время Малла скептически следил за тем, как мальчишки колотят друг друга. На руках у них были громадные мягкие перчатки, что лишало затею всякого видимого смысла. Такой поединок мог продолжаться бесконечно. Если тут и был какой-то способ добиться победы, он его не представлял.

— У вас есть что-нибудь подобное? — склоняясь к плечу Охэйо спросил Айэт. Аннит гневно фыркнул.

— Нет. Если и было, то все участники давно перемерли от скуки. Малла, может, показать им, как это должно выглядеть на самом деле?

Какое-то время юноша задумчиво смотрел на него. Затем кивнул.

* * *

Они вдвоем вышли в центр круга — босые, всё одеяние их составляли куски ткани, туго повязанные вокруг бедер. Фигуры их различались, в основном, цветом и даже Маула не смогла бы сказать ничего относительно исхода поединка.

Какое-то время они двигались по кругу, обмениваясь ехидными замечаниями и тумаками, почти никогда не достигавшими цели. Сначала это была почти игра, потом уже настоящая схватка. Пара исчезала в вихре мелькающих ладоней, взметавшихся с неуловимой быстротой темно-золотых и светлых рук и ног, пыльных подошв, падала и вновь поднималась. Малла наносил удары мгновенно, с такой скоростью, что даже быстрый, как ветер, Аннит не всегда мог их избежать. Его же удары всякий раз или отражались или просто шли мимо. Вот рука Маллы попала ему в лоб, пятка врезалась в живот пониже пупка и Аннит вскрикнул — скорее от гневного удивления, чем от боли. Он замешкался на миг и бой кончился: высоко подпрыгнув, Малла нанес ему сокрушительный удар босой ногой в грудь, от которого Аннит, на несколько мгновений оказавшись в воздухе, отлетел шагов на пять. Раздался ужасный глухой звук: такой удар должен был раздробить ребра и превратить сердце в месиво. Маула испуганно вскрикнула, но Охэйо в один миг перекатился и вскочил, едва коснувшись песка, задыхаясь и смеясь. Он дышал часто и отрывисто, но не запыхался, в его блестящих глазах не было и тени боли. Лицо Маллы светилось от радости победы. Никто больше, однако, не разделял её.

— В чем дело? — спросил он Айэта, отряхивая песок.

— Сильный побил слабого. Чему тут радоваться?

Охэйо осмотрелся, ловя хмурые и сочувственные взгляды.

— Я думаю, это может оправдать Сверхправителя.

Глава 11.

Тени несказанного.

Разве не являются любые религии кощунством, — по крайней мере уверяющие глупых людей, что Бог следит за ними и занимается всеми их делами? Разве можно уподоблять создателя Вселенной сумасшедшему старику, от скуки дрессирующему тараканов? Неужели Он не пытался бы создать что-то более великое, чем Он сам?

Аннит Охэйо. Новая эсхатология.

Ветер рассвета растрепал волосы юноши и Вайми проснулся, когда они коснулись ресниц. Всё ещё пребывая между явью и сном, он лежал неподвижно. Сумерки утра пока не рассеялись и в мире царила полная, совершенная тишина. Темно-синие, тяжелые облака простерлись над ним необозримой кровлей, их нижние кромки стали нежно-розовыми. Под ними, волнами падая вниз, замерли нереально синие холмы — лишенные деталей силуэты, сначала темные, потом всё более светлые. Очень далеко на востоке, над легкой дымкой моря, узкой полосой протянулась туманная заря. Это было странно, неестественно красиво, и Вайми просто не мог отвести глаз.

До пробуждения ему грезились странные, нездешние сны, вызвав не­отступное томление. Не вполне понимая, зачем, словно всё ещё во сне, он повернулся к подруге. Дайна спала рядом, растянувшись, раскинув пыльные, красивые подошвы с ровными пальцами. Её гибкое тело влажно отблескивало в сумраке, длинные ресницы подра­гивали, хмурое обычно лицо с крупным чувственным ртом и высокими скулами приняло выражение детского, безмя­тежного счастья — и Вайми бездумно сел рядом, провел ладонью по прохладному, удивительно гладкому животу...

Дайна вскинулась одним слитным, неразличимым рывком, вскрикивая сразу гневно и испуганно, потом за­мерла, ошалело осматриваясь. Её большие глаза в полумра­ке казались совершенно черными, бездонными, и Вайми на миг стало страшно: сознание подруги ещё не проснулось, и перед ним было лишь её сильное тело, управляемое одни­ми инстинктами. Наконец, девушка узнала его, но смотрела по-прежнему ошарашенно: вероятно, её сон тоже был очень реальным и она не могла вот так сразу освобо­диться от него.

— Вайми? Что случилось?

Их глаза встретились — удивленно-испуганные — по­том они вдруг рассмеялись. Рывком отбросив волосы назад, Дайна ловко, одним движением, поднялась, потянув за собой юношу. За гребнем хребта зияла глубокая, затопленная расщелина — и Дайна устремилась в неё. Рот Вайми приоткрылся, но он так ничего и не сказал, ошалело глядя, как его нагая подруга спускается, ловко прыгая босиком по камням. Поёжившись, он бросился за ней. Там, почти в полной темноте, они вновь потянулись друг к другу — никакой страсти, только ледяная вода, прижимавшая теплую плоть к теплой плоти, да ещё озорное любопытство, желание познать тела друг друга до самых потаенных мест...

Оставив Дайну плескаться в крохотном озерке, Вайми взобрался на террасу, весь мокрый в прохладном текучем воздухе, вглядываясь в туманное розоватое сияние рассвета, озаряющее снизу тяжелые пласты неторопливо плы­вущих сизо-серебристых туч. Через минуту рядом беззвуч­но появилась Дайна, — такая же нагая и мокрая, как и он сам. Вайми невольно покосился на живот подруги, не решаясь поднять глаз — его ладони словно всё ещё скользили по этой гладкой, горячей поверхности. Они помнили каждый дюйм этого прекрасного теплого тела, а язык хранил солоноватый вкус темных со­сков. Иссиня-черные волосы и большие глаза девушки слабо отблескивали в мягком утреннем свете. Она вздрагивала на ветру, но Вайми он вовсе не казался холодным...

Они стояли на самой вершине холма. Здесь, среди древних скал, Дайна вчера отыскала место, достаточно укромное и укрытое от непрестанного ветра. Сейчас она замерла, вытянувшись в струнку, бессозна­тельно-чувственно упираясь в шершавый влажный камень пальцами маленьких босых ног, с любопытством рассматривая его без тени стыда, без тени смущения. Её гибкое тело подобралось, сумрачно-серые глаза смотрели вниматель­но и остро. Она была очень красива в этот миг, но хмурое выражение на лице не обещало Вайми наслаждений. Впрочем, он любил Дайну именно за эту неожиданность по­ступков, так резко отличавшую её от остальных девушек.

Его чуткие уши уловили, как сбилось дыхание подруги. Она ощущала красоту много сильнее его, — или, быть может, сильнее стеснялась...

Юноша вздохнул и опустил глаза. Дайна не смеялась над ним, но всё равно он смущался. Может быть потому, что с ней ему было очень хорошо. Любовь к Лине стала естественной частью его души, и он знал, что не сможет изменить это. Как и Дайна. Но, сознавая это, он чувствовал вину и перед ней. Впрочем, этим сумрачным, влажным утром, когда он, — легкий, свежий, но ошалевший после бесконечных снов, — стоял перед ней, все его чувства были какими-то приглушенными, мягкими. Холодный влажный воздух непрерывным потоком скользил по его покрытому ознобом нагому телу, расширен­ные в полумраке глаза не отрывались от розовато-белого, туманного сияния рассвета — там, в бесконечной дали, за черным, тускло блестевшим морем. Казалось, пря­мо над его головой стремительно плыли темные, лохматые тучи, озаренные снизу алым отблеском востока. Было очень тихо и весь этот мир, каза­лось, принадлежал им одним. Юноша сейчас словно летел куда-то и ему мучительно хотелось полететь по-настоя­щему — или, может, просто сигануть в ледяное озеро с громким воплем. Близость этой мечты составляла боль­шую часть его радости — но и реальность стала беско­нечно интереснее, чем он мог представить.

Вайми смущенно посмотрел на себя. Казалось, он не вполне проснулся или проснулся в мире, не совсем похожем на привычный ему — в миг, когда он изменился.

Юноша не понимал, что случилось, но изменение было — не в нем, а снаружи, непонятное, необъяснимое. Он опустил ресницы, всем своим существом впитывая окружающий мир, стараясь понять... В тот же миг его окутал теплый вихрь. Ещё никогда минны не вели себя так своевольно — и, ещё до того, как перед ним возникла Наммилайна, он уже знал, в чем причина.

Найнер очнулся от своего бесконечного сна.

* * *

Минны мгновенно сплели объемный экран — точно напротив его удивленно расширенных глаз. Лицо Наммилайны в его глубине было сосредоточенным и хмурым. Вайми понял, что не ошибся в своих выводах.

— Найнер проснулся, — сказал он прежде, чем она успела заговорить.

Наммилайна вздрогнула, но её замешательство длилось не больше мгновения.

— Да, — бесстрастно подтвердила она, — и в тот же миг изображение изменилось.

Вайми увидел повисшую на фоне жестких звезд темно-лиловую, пугающе огромную сферу Найнера. Она... прорастала — серебристые, сверкающие, как ртуть, нити поднимались из туч, сплетались, наливаясь узлами — и вдруг возникло четкое, сверкающее кольцо. Это движение казалось замедленным, ленивым, но Вайми понимал, что материя нитей течет со скоростью сотен миль в секунду.

— Что это? — наконец спросил он.

— Так называемая первичная сеть, — сейчас он не видел Наммилайны, но слышал её голос. — Она формирует структуры второго порядка для воздействия на нашу Реальность. Их нельзя увидеть — это, скорее, облака квантовых функций. Впрочем, воздействие началось ещё в миг Прорастания — и оно непрерывно становится сильней. Пока мы можем защищать Тайат — но долго это не продлится.

— Это воздействие... опасно?

— Вайми, чистая агрессивность встречается лишь на самых низких стадиях развития. Тут нечто иное: это изменение должно улучшить Реальность — способом, который нам непонятен и который нам вряд ли понравится. В любом случае, там мы перестанем быть... отдельными. Тебе бы этого хотелось?

— Нет. Мы можем... противостоять этому?

— Только отчасти — и пока. Глубина Йалис Найнера — такая же, как у наших установок Сверх-Эвергет. Но, знаешь ли, на такой глубине открыто множество... возможностей. Наивно думать, что нам известны все. Нашу защиту нельзя проломить, но вот обойти её — вполне возможно. Поэтому единственное, что мы можем сделать — эвакуировать Тайат.

— Но...

— Вайми, мы можем начать войну. Мы даже можем одолеть Найнер, — но лишь обратившись за помощью к машинам Кунха, — и даже они смогут победить лишь с помощью превосходящей грубой силы. Войны Йалис — ОЧЕНЬ неприятная вещь. Даже если Найнер будет уничтожен, Тайат погибнет тоже. Мы надеялись спасти её, нам этого хотелось... но есть пределы, за которые нельзя заходить. Эвакуация, и как можно более быстрая — единственный разумный выбор.

— И мне, разумеется, нужно вернуться на "Тайну".

— Ты догадлив.

— А Дайна?

— Здесь не останется ни одного существа, способного осознать себя. Смерть, сама по себе, достаточно страшна, — но быть измененным по чужой воле, быть вплавленным в чужую Реальность гораздо страшнее. И ваши пути разойдутся, Вайми. Наш корабль сможет вместить такое множество людей лишь в виде информационных матриц. Мы не сможем развернуть их раньше, чем достигнем одной из наших не-планет, — и даже тогда они, скорее всего, окажутся в одной из её виртуальных Вселенных. Может быть, мы сможем вернуть им и плоть, но это будет нескоро. Второе, но более важное — ты принадлежишь Лине Тутанекай. Во всяком случае, ты любишь её больше. Ты можешь изменить это, но не получишь в итоге ничего, кроме вреда.

Вайми смущенно засмеялся. Он знал, что это правда. Ему не совсем нравилось, что его вот так просто могли видеть насквозь... но бросить подругу он не мог.

— Я никуда не полечу без Дайны, — сказал он.

Наммилайна вздохнула, но не стала тратить время на споры.

— Хорошо, мы найдем место и для неё. Теперь НЕМЕДЛЕННО возвращайтесь в столицу Тайат. Первым же кораблем вы должны вернуться на "Тайну". Как только эвакуация будет закончена, мы все покинем систему.

— А Тайан?

— Он окажется там ещё раньше тебя. Возможно, ты не знаешь, но матрицы личностей можно перебрасывать по квантовой связи. Для симайа такой способ, правда, не годится, и он не очень удобен из-за опасности искажений, но на близких расстояниях очень хорош. Сразу по прибытии ты сможешь поговорить с ним.

Вайми поднял ладони к груди в знак согласия и экран погас. Дайна к этому времени уже оделась. Её легкое платье казалось шелковым. Зеленовато-голубые и сине-фиолетовые полосы струились по нему сверху вниз, подчеркивая изгибы прекрасного тела девушки.

Вайми отдал короткую команду обвесу. Минны разделились, окутывая пару и они, поднявшись над землей, беззвучно заскользили над ней в обманчивом утреннем свете. Однако всё вокруг казалось Вайми чуть-чуть иным, чем раньше... и он чувствовал, что уже опоздал.

* * *

Когда пара достигла космопорта Тайат, им предстала картина невообразимого хаоса. Огромное, в квадратную милю, поле просто исчезло под сплошной массой машин, людей и кораблей. Казалось, что здесь собралось всё население города. Большие — пять ростов Вайми в диаметре — плоские диски парили над суматохой, бросая вниз четкие конусы зеленовато-голубого света. Подобно островам в живом море, возвышались огромные, как заводские цеха, белоснежные корабли симайа. По широким пандусам в них непрерывным потоком втекали люди. Из толстых гибких труб, поднимавшихся над крышами кораблей, вырывались тугие столбы пара, такие густые, что, казалось, в прохладном утреннем воздухе разливают молоко. Из других труб, более тонких, струилась серо-серебристая пыль, поднимаясь над площадью текучими терриконами.

У Вайми закружилась голова. Подвижная масса людей, огней, отблесков заняла всё поле его зрения — а ведь с такой высоты отдельные люди казались едва заметными точками. Сверху вся картина напоминала какой-то невиданно огромный праздник, но он знал, что это не так.

С точки зрения симайа в первую очередь надлежало спасать самые большие, то есть, самые старые сознания. Дети и молодежь в их списке стояли на последнем месте, но выяснять, какая жизнь наиболее ценна, уже не было времени и корабли принимали всех подряд, без разбора. Ни один не поднимался с площади: люди входили в них без конца, чтобы умереть. Их сознания невесомым потоком улетали на "Тайну", а тела, их сброшенные оболочки, разлагались в конверторах на воду и углекислый газ и поднимались над плоскими громадами кораблей пышными столбами пара. Вайми знал, что должен уйти с планеты этим же путем — это заняло бы какие-то минуты — однако лишних разрушений и восстановлений тела следовало избегать, так как ошибки при этом, пусть и исчезающе малые, были неизбежны.

Он сомневался, что люди внизу знают, как именно их хотят спасти, — но это уже не имело значения. Симайа редко прибегали к принуждению, однако в таких случаях без него не удавалось обойтись. Над всеми населенными местами Тайат они рассеяли родительскую пыль, производившую нейронанеты. Невесомо плавая в воздухе, они вместе с ним проникали в легкие и в мозг, включаясь в нервную систему, — вернее, включая её в нейросети "Тайны". Это работало, и весьма эффективно: присмотревшись, Вайми не заметил внизу ни давки, ни суеты.

Минны указали паре дорогу к одному из кораблей-разведчиков — плоской треугольной конструкции с выпуклым верхом, скругленными углами и гранями, темно-серой и пепельно-белой. Корабль был относительно небольшим — раз в двадцать длинней роста Вайми.

Юноша слишком быстро спикировал к люку, больно ударившись пятками о шершавый холодный бетон, — но тут же, не обращая на это внимания, вбежал в залитый белым светом шлюз. Толстые панели сошлись сверху и снизу, перекрыв широкий квадратный проем. Они захлопнулись с мягким, отдавшимся в ушах ударом. Через миг помещение наполнил мерцающий вихрь: за считанные секунды он привел грязные босые ноги Вайми в первозданно чистый вид. Дайна испуганно вскрикнула, но её волосы заблестели так, словно их только что вымыли.

Ощущение было не очень приятное — юноша вдруг потерял ориентацию, всё вокруг начало расплываться, и ему показалось, что он сейчас умрет — но пластическое поле вымыло из них всё чужеродное, не только снаружи, но и изнутри. Если бы корабль решил, что Вайми сам относится к чужеродным созданиям, он бы тоже растворился — от него остался бы лишь пар и серебристая пыль.

Шлюз — низкое, трапециевидное помещение — пересекал корабль поперек. В нем было два внешних люка и две боковых двери — в рубку, сейчас пустую, и в пассажирский салон. Толстые палевые плиты сдвинулись с мягким шипением, открывая его маленький зал, облицованный матово-черными упругими панелями. Между них помещались освещавшие его неяркие, очень четкие экраны с неестественно сочными цветами.

Здесь оказалось очень тесно — огромные черные кресла занимали почти весь объем. Все они, за исключением двух, уже были заняты взволнованными молодыми людьми, которым повезло больше — или меньше, чем остальным. Им будет позволено прибыть на борт "Тайны" во плоти, чтобы приступить к первой ступени обучения: предполагалось, что они смогут стать симайа.

Смущенно взглянув на них, Вайми взобрался в свободное кресло и позволил полю минн угаснуть. Дайна устроилась в соседнем, стараясь не выдать волнения.

Под спиной юноши словно перекатились мускулы — упругий пластик принял точную форму его тела, наполовину обхватив его. Затем мягкие боковины загнулись внутрь, накрыв Вайми так, что лишь руки и лицо остались свободными. Ему стало тепло и очень уютно.

Иллюминаторов здесь не было, но плоский экран на спинке переднего кресла казался настоящим окном. Легкими движениями пальцев Вайми мог поворачивать изображение в нем и увеличивать его почти до бесконечности.

Не было никакого предупреждения о взлете, никакого отсчета. Как только пара устроилась, всё вокруг наполнил глухой гул, ощущавшийся скорее телом, чем ушами. Упругая обивка легко нажала на зад Вайми и голова у юноши слегка закружилась, когда корабль, поднявшись над полем, развернулся. Потом его резко толкнуло назад. Они понеслись над массой людей и машин, всё быстрее, на высоте всего метров в десять. У Вайми вновь закружилась голова — и тут земля под ним вдруг провалилась вниз: нос корабля задрался в синее рассветное небо. Повернув изображение, юноша увидел, как город быстро отходит назад, превращаясь в галактику разноцветных огней.

Внезапно звук стал гораздо громче. Вайми вдавило в ставшие жесткими подушки. Кресло раздвинулось на вертикальной оси, превратившись в удобнейшее ложе, но, казалось, на грудь и живот юноши встало сразу несколько человек. В глазах у Вайми потемнело, стало трудно смотреть, но он заметил, что за кораблем потянулся светящийся след: между двух его треугольных хвостов дугой засияло сине-белое пламя.

Теперь столица Тайат уходила назад ОЧЕНЬ быстро. Юноша не заметил, как огни города исчезли, закатившись за горизонт. За ними угасла и заря — сейчас "Тайна" пролетала над ночной стороной планеты и корабль поворачивал к ней.

Звезды стали яркими и жесткими, свет за кормой погас — они были уже в безвоздушном пространстве — но безжалостное давление разгона не ослабло. Вайми знал, что на то есть причина. Он видел, как растет и формируется структура вокруг Найнера. Уже четыре кольца опоясали планету по экватору, — одно сплошное, другие из зеркальных сфер различного размера, больших, как луны, или маленьких. Всё это соединяла паутина серебряных нитей, пучками растущих из атмосферы. Бесконечно разветвляясь и удлинняясь, они уходили в космос и Вайми понял, что Наммилайна говорила о паутине.

Наконец, эта структура перестала расти — так ему, по крайней мере, показалось — но почти в тот же миг что-то случилось. Экран испещрили прямоугольники тревожных сообщений, связь оборвалась. Приборы были исправны, они говорили, что изменилось само пространство: оно не пропускало больше квантовые импульсы. Через несколько секунд Вайми ощутил резкий, как от электрического тока, удар, на мгновение замутивший зрение — отдачу не-перехода. "Тайна" и Защитники бежали — это было именно паническое бегство. Ещё через секунду экран словно взорвался и заполыхал яростными радугами: со скоростью света до корабля докатилась радиационная волна — и это повторялось ещё восемь раз, с неравными интервалами.

Когда всё прекратилось, на небе сквозь сияние звезд проступили бледно-фиолетовые облака. Вайми уже знал достаточно, чтобы опознать их: не имея времени зарядить накопители, корабли Йэннимура вновь прибегли к помощи машин Кунха. Потоки релятивистских частиц, вырвавшихся из не-пространства, были уловлены в воронки вероятности и непосредственно преобразованы в энергию не-перехода. Это было плохое средство, слишком расточительное и опасное для всех, кто оказался поблизости — по астрономическим меркам — но всё же, не такое плохое, как смерть. Вайми даже не мог сказать, что его бросили: до того мига, как прервалась связь, он был един с "Тайной", — с оставшейся в её утробе матрицей. Теперь именно ей предстояло стать Вайми. А он — просто сброшенная скорлупа.

* * *

Юноша яростно помотал головой. Это были не те рассужения, что добавляют храбрости, — а бояться ему не хотелось. Он поджал ноги и одним рывком высвободился из объятий ложа. Когда минны окутали его, он скользнул к двери, но с первого раза не попал в неё: с того самого мига, как прервалась связь, голова его кружилась. Всё вокруг казалось каким-то нереальным, и он не в силах был понять — от обреченности и страха, или Реальность вокруг расплывалась на самом деле. Может, и то, и другое. У любого предмета, на который он смотрел, как бы появлялась глубина — словно взгляду стало доступно четвертое измерение. Это сильно утомляло глаза и мешало думать.

Вайми ещё раз яростно помотал головой, отчаянно стараясь выкинуть из неё всю эту дурь, но напрасно. Тогда, удивляясь, почему не сделал это раньше, он достал из поля кольца индукторов и прицепил их к ушам.

Невероятно, но "Йолла" всё ещё работала — наверное, в силу простоты устройства. Вайми не смог отгородиться от пронизывающего и давящего его потока — но теперь он, по крайней мере, чувствовал его, словно сам стал островком сна в чьем-то безмерно огромном сознании — очень странное ощущение. Он не мог уловить в этом потоке никаких образов, никаких мыслей — их было там слишком, невероятно много, и они сливались в один глухой давящий гул, как бесчисленные цвета сливаются в одно ослепительно-белое сияние. "Йолла" не могла задержать этот поток — как сеть не может остановить ветра — но Вайми чувствовал, что может стать для него более... прозрачным, как повернутое стекло становится вдруг невидимым. Он не понимал толком, что делает — по большей части, всё делала "Йолла", подчиняясь его почти подсознательным командам — и, наверное поэтому, стать "прозрачным" полностью ему не удалось. Тем не менее, его взгляд перестал соскальзывать непонятно куда, и голова уже почти не кружилась. Ощущение давящего потока образов осталось, но он очень быстро привык к этому.

Разобравшись с собой, Вайми потянулся к сознаниям невольных товарищей — прежде всего, к сознанию Дайны. К его удивлению, они не были испуганы — просто не понимали, что происходит — но почти парализованы непомерным для них давлением потока. Вайми попытался растянуть на них защиту "Йоллы", но не смог — точнее, мог, но это отбирало у него очень много внимания. Потом юноша с удивлением обнаружил, что может "повернуть" каждое сознание, не трогая его — как цельный лист стекла, точно так же, как только что "повернул" свое. Времени это заняло немного и оказалось неожиданно легко. Ощущения подавленности и обалдения в головах юных тайат исчезли, сменяясь пробуждающимся любопытством, но сам Вайми задумался. Прикасаясь на миг к чужим сознаниям, он видел себя, словно в зеркале — и с удивлением понял, что его сознание намного больше их, но не в смысле объема — оно включало в себя множество скрытых этажей, и Вайми задумался о том, как попасть в них. Это была обширная и интересная тема — но он пока не знал, что происходит, и, помотав головой, вернулся к насущным делам.

Забравшись в рубку, юноша обнаружил, что ручное управление действует — это значило, что главный квантовый компьютер вышел из строя. Работали только интеллектронные системы низшего порядка и энергетические. Корабль всё ещё оставался полуразумным живым существом и не утратил ничего из своих летных способностей, — только лететь было уже некуда. Одного взгляда на панель гиперсканеров хватило, чтобы понять — волна Реальности Найнера движется много быстрее света, и обогнать её нет никакой возможности. Топлива и других запасов им хватило бы до самой дальней планеты системы Тайат, — только это ничего не изменило бы.

— Мы возвращаемся назад? — спросила Дайна, пробравшись за ним в рубку: когда "Тайна" исчезла, двигатель отключился за отсутствием цели полета, и сейчас на борту царила невесомость.

— Нет. Мы летим на Найнер.

* * *

С минуту в рубке висела тишина. Девушка переводила взгляд с окон на юношу и обратно, словно не понимая.

— Но ведь тогда мы все умрем! — наконец крикнула она.

Вайми слабо улыбнулся.

— Смотри, — он постучал по прозрачной панели гиперсканера. В ней хорошо было видно, что Найнер и Тайат соединила узкая воронка гравитационного колодца, и по ней всплывали какие-то мерцающие пузыри. Разумеется, там не было ничего такого, что мог бы заметить глаз. Достигнув Тайат, пузыри расплывались, окутывая её зыбкой пеленой измененной Реальности. — Прорастание не опасно для жизни — мы все не умрем, а изменимся, но избежать этого невозможно. Самое большее через двое суток Тайат просто исчезнет — она станет частью Найнера, а её жители — частью его сознаний. И вообще, раз уж нельзя избежать опасности — лучше идти ей навстречу, чем покорно ждать или бежать.

Девушка промолчала.

* * *

Их обстоятельства определились очень быстро. На борту, кроме Вайми, оказалось ещё двадцать девять тайат, включая Дайну. Кое-кто был старше, но большинство его ровесники, и его решение лететь к Найнеру не вызвало у них возражений. Они, конечно, боялись, но старались этого не показать, да и любопытство их тоже заедало, как и положено настоящим марьют.

Когда молодежь взялась исследовать пульт, Вайми без особого удивления обнаружил, что корабль подчиняется лишь ему, как единственному здесь йэннимурцу. Вопрос о власти, к счастью, не возник — командовать было нечего — а корабль, по предложению Вайми и общему согласию, получил имя "Линна" или "Радужная Лина". Он ещё плохо знал йэннилинк, чтобы назвать его точно. Удвоенные согласные обычно означали предмет, обладающий четвертым измерением. Также это была высшая превосходная степень. В конце концов, им достался не простой паром "земля-орбита", а корабль-разведчик, даже сейчас обладавший высокой степенью искусственного интеллекта и способный действовать самостоятельно. Он был вооружен мультилучевым лазером и снабжен мощным силовым щитом, но предназначен не для боевых действий. Исключительная маневренность и высокотехнологичные маскировочные устройства позволяли ему проникать в самое сердце расположения противника. Именно на таком корабле пять симайа пробрались на Млак и уничтожили корабль-мир Инсаана "Сияние". Для Найнера их маскировка вряд ли что-то значила, но Вайми не сомневался, что даже неэффективная защита несравненно лучше, чем вообще никакая.

Полет шел ровно и спокойно. Он должен был занять не больше суток, даже при слабом ускорении. Управлять кораблем было незачем — он самостоятельно следовал к однажды указанной цели — но Вайми почти не покидал рубки. Слежка за показаниями приборов помогала отвлечься, к тому же, его замучили расспросами. Всех тайат очень интересовало, что их ждет на Найнере, но об этом Вайми мало что мог рассказать — разве что скудный набор из данных бортовой библиотеки "Линны" и собственных смутных ощущений, полученных через "Йоллу".

Найнер отнюдь не был уникален — напротив, похожие планеты встречались во Вселенной довольно часто. Внутри таких древних миров обычно скрывалось ядро из анизотропной сверхжидкости — процессор колоссального квантового компьютера, вмещавшего целую виртуальную Вселенную. Любые представимые миры в ней, независимо от того, возможны ли они физически, могли существовать и свободно взаимодействовать, объединяясь в одну или множество агломераций, по желанию. Сама их реальность могла меняться по воле обитателей, и их могущество в ней зависело единственно от силы воображения. В принципе, любой там мог создать свой мир и поддерживать его, наверно, миллиарды лет. Таких субъективных Реальностей там могло быть почти бесконечное множество, и они не являлись иллюзией, — по крайней мере для тех, кто в них входил. Кроме того, эти реальности могли взаимодействовать и даже поглощать друг друга, как и информационные матрицы живущих в них сознаний.

— Но что эта сверхжидкость представляет собой на самом деле? — упорно спросила Дайна. — Из чего она состоит?

Вайми помолчал.

— Это я не могу себе представить. Здесь бессильно обычное воображение. Наммилайна говорит, чтобы понять суть мира, нужно воображение математическое, — а у меня его нет. Как сказано в библиотеке корабля, сверхжидкость — это своеобразный гибрид Йалис-реактора и вычислительной машины. Субъядерные реакции в ней не только выделяют энергию, но и служат элементами нейросети. В сущности, это предельный вариант квантового компьютера. Идея в том, что ядерные реакции хаотичны. Так как исход их во многом определяется чистой вероятностью, иногда информационные импульсы могут напрямую изменять его. Это настоящее, а не иллюзорное изменение Реальности, самой физики. Проблема в том, что, во-первых, квантовый мир парадоксален и безумен, и любые структуры в нем не могут быть полностью управляемы, во-вторых, мы не знаем, как глубоко в основы материи могут проникнуть эти изменения или сознание. Вообще-то, инфорет может создавать вычислительные структуры даже в физическом вакууме — их распространение и составляет суть Прорастания — но они зависимы от внешних источников энергии, которые остаются в физическом мире. К сожалению — или к счастью — это ограничивает их размер, потому что, изменяя структуру пространства, инфорет изменяет и его физику, часто делая её непригодной для обычных форм жизни. Никто не знает, возможен ли безэнергетический инфорет — никто не может его заметить, он и наш мир лежат уже в непересекающихся плоскостях. Никто не знает также, есть ли что-то ТАМ — под дном квантового моря, за планковской длиной, где наша физика кончается. Может быть, реальный мир — ТАМ, а наша Реальность — не более, чем сон этой неведомой нам Пустоты, сама инфорет в каком-то смысле.

Вайми повторял чужие, не им придуманные понятия, сознавая, что сам не очень-то разбирается в них. Он всегда был слишком чувственным — и вовсе не в смысле чрезмерного увлечения чувственной любовью. Чувства, интуиция всегда значили для него больше, чем холодное, рациональное мышление. Наммилайна, правда, говорила, что это, по сути, одно и то же, — просто во втором случае обработка поступающей в мозг информации требовала участия сознания, а в первом — нет. Ни один из этих способов не был лучше — они должны были дополнять друг друга. Но сейчас Вайми боялся доверять своей интуиции — она говорла, что именно на Найнере его ждет то громадное, невообразимое счастье, которое он себе обещал.

* * *

К их общему счастью, на борту отыскались туалет, душ и даже немного еды из аварийного запаса, но развлечений не нашлось никаких, и единственным, что могло их отвлечь, стали разговоры — делать здесь было нечего, а ждать, что с ними в любую секунду произойдет нечто невообразимое — слишком муторно. Но то, что Дайна рассказала Вайми о своем рабстве, привело его в бешенство — просто потому, что такое вообще могло произойти с девушкой. Она рассказала ему и о Малле — так, что юноша начал считать его своим потерянным братом. Было бы так интересно отыскать его и сравнить их придуманные жизни... но эти мысли вызывали у Вайми только грустную усмешку. Он уже выбрал свою судьбу и ничуть не сожалел об этом.

* * *

Ничто не мешало их полету. Когда до его конца осталось меньше часа, Найнер заполнил полнеба, и окутавшая его серебристая паутина стала видна уже без помощи мультипланара. При взгляде на неё кружилась голова — столь сложным стало блестящее кружево. Впрочем, голова у Вайми кружилась — чуть-чуть — почти всё время: он до сих пор не мог поверить, что всё это происходит наяву и с ним. Пролетая между серебристых сплетений, когда с одной стороны стыло небо, серое от бесчисленных звезд, а с другой — темно-синяя сумрачная поверхность Найнера, он словно пребывал где-то в самом конце времен. Казалось, то, что он видел, было чем-то окончательным, последним, вечным.

Как ни странно, никто не помешал им, никто не обратил на них внимания, и, когда они нырнули под серебристую паутину, само ощущение измененной реальности начало слабеть. Они выходили из превращенного в инфорет пространства, приближаясь к физическому инфорету, его матрице и опорной точке.

Когда корабль прорезал тысячемильную толщу облаков, Вайми увидел бесконечный зеркальный океан — здесь уже не было света, но мультипланар "Линны" превращал вечную тьму в очень четкий, пепельно-серый день.

Казалось, они летели над ртутью, но приборы корабля мало что могли сказать о природе этой субстанции. Она была жидкой и плотной, как железо — скорее, плазмой, но холодной и почти ничего не излучавшей. Спектрографы "Линны" не могли определить ни её химический, ни даже изотопный состав — там не было ни молекул, ни атомов. Энергетические сканеры отмечали сложнейшую вязь бозонных и высокочастотных силовых полей — такую сложную, что уцелевшие на борту компьютеры не могли предсказать её свойств и, тем более, представить структуры, создающие её. Вайми, впрочем, понимал, что видит границу этой Реальности с бесконечным множеством других.

Его руки лежали на штурвале, босые ноги уперлись в основание приборной панели. "Линна" мчалась над зеркальным океаном на высоте всего трех его ростов. Этот безостановочный, стремительный полет захватывал юношу и он был рад, что может мчаться так бесконечно — тут не встречалось никаких препятствий. Сердце у него замирало — но не от страха, а от непредставимого числа возможностей, уже почти различимых наяву. Ни одна не предвещала смерти, ни одна — свободы. Для "Йоллы" этот океан был сплошным морем плотного белого сияния — но, присмотревшись внимательней, Вайми различал в нем бессчетные цветные тени, призраки, мелькавшие так быстро, что он не успевал их осознать. Он чувствовал, что эта бездна может поглотить его без следа. И разрывался между желанием познать весь этот невероятный мир, и желанием вырваться и убежать. Но его основным, преобладающим чувством было всё же неверие в происходящее.

Однако, он мчался здесь уже несколько часов — и ничего не менялось. Да, наверное, и не могло измениться. Всех остальных одолело нервное напряжение и они спали, покоясь в своих креслах. Ему же совершенно не хотелось спать, и он сидел в рубке, в одиночестве.

Юноша не знал, что делать дальше, и чувствовал сильнейшую растерянность. В самом деле, Найнер изменял их Реальность — но с какой стати он взял, что эта сверхразумная планета мечтает вобрать их в себя?

У него просто руки чесались от желания направить корабль в это серебристое море — но, во-первых, это могло стоить им всем жизни, и, во-вторых, ни к чему не привести. Второй исход пугал Вайми даже больше — в самом деле, что им тогда делать?

Как всегда в таких случаях, его сознание ушло в сторону: юноша на своем опыте знал, что, если отвлечься от неразрешимой, казалось бы, проблемы, то решение может прийти само собой — чаще всего, почему-то, во сне. Он смутно ощущал, что действует уже не по своей воле, и что какая-то совершенно непонятная сила изменяет их сущности, настраивает их в унисон с этим бездонным морем Возможностей — мелькающие в нем образы становились пугающе отчетливыми, как пена на гребнях волн, к которым ты летишь с невероятной высоты, не зная, нырнешь или разобьёшься насмерть.

Потом впереди показалась широкая зеркальная колонна, тянувшаяся из волн в небо. Подлетев ближе, Вайми понял, что она не твердая — больше похожая на жидкость, свернувшуюся в другой, менее плотной, как вода в масле. Он чувствовал, что их сознания — его и других пассажиров корабля — уже "настроены" настолько, насколько позволяла их несовершенная природа, и больше тут ничего нельзя сделать. Наверное, поэтому он и не подумал свернуть.

Когда "Линна" врезалась в колонну, она словно стала прозрачной — ртутный туман пронизывал её, рубку, само тело Вайми. Юноша чувствовал, что движется в прохладной, очень плотной среде, скользящей сквозь него. Она размывала, растворяла его, но он не успел испугаться. Почти мгновенно на него пала тьма.

Глава 12.

Неожиданности.

Вещи, о которых мы мечтаем, пугают нас, когда мы встречаем их в реальности. Они мучают нас и внушают нам отвращение. Но нам приходится их делать — хотим мы этого или нет.

Как вы уже поняли, я говорю о войне.

Аннит Охэйо. Одинокие размышления.

Маллу разбудил какой-то непонятный шум. Сев на постели, он яростно помотал головой, чтобы опомниться от снов — и понял, что его вызывает Охэйо. Сигнал был не тревожный — таким вот бодрым пиликанием Аннит давал ему знать, что на борту происходит нечто интересное.

Юноша спрыгнул с постели, потянулся, потом обернул вокруг бедер кусок шелка и вышел в коридор. На главной жилой палубе "Анниты", у комнат Охэйо, было неожиданно людно. Малла заметил группки марьют из разных линий, которым сейчас, вообще-то, полагалось спать — здесь, в Сарьере, времени на отдых им оставалось мало и его не стоило тратить на пустяки.

Они все молча расступились, пропуская его. Малла почти не общался с собратьями — не то, чтобы ему не хотелось, но у марьют была своя, очень строгая иерархия, и он вовсе не мечтал быть включенным в неё.

Он думал, что Охэйо будет, как обычно, один и потому удивленно замер, увидев мужчину, совершенно не похожего на марьют — прежде всего, потому, что ему было на вид лет сорок или сорок пять, рослого и широкоплечего, в грубой клетчатой рубахе и тяжелых сапогах, с коротко подстриженными густыми седеющими волосами. Суровое, словно из гранита вырубленное лицо с квадратной челюстью и холодными, как лед, голубыми глазами привело Маллу в трепет, и он невольно перевел взгляд.

Охэйо, похоже, сам только что проснулся — одетый в толстый черно-серый халат, он непринужденно сидел на столе, жмурясь на ярком свету и скрестив свисавшие вниз босые ноги. Чужак неотрывно смотрел на них, и вид у него был скептический — как и у всех, кто встречался с Охэйо впервые.

Аннит осторожно приоткрыл один глаз, проверяя, насколько он привык к свету, потом его ресницы широко распахнулись — словно взошли две зеленых луны. Игнорируя чужака, он повернулся к марьют.

— Это Габриэль Наровни, вождь борцов за свободу Сарьера от Сверхправителя, — представил он пришельца. — Габриэль, это Малла Охэйо, мой сын, — судя по лицу Габриэля, тот подумал нечто иное и Охэйо улыбнулся ему, но Малла почему-то вспомнил, что демонстрация великолепных зубов — скажем, у змеи — далеко не всегда есть признак глубокого дружелюбия.

— Если ты думаешь обо мне вот такое — то зачем же пришел ко мне? — спросил Охэйо, задумчиво глядя в потолок и ни к кому конкретно не обращаясь. — По-моему, это не очень-то разумно... — лицо Габриэля начало багроветь, но, когда Охэйо взглянул на него, его залила бледность. — Малла, этот человек хочет сказать нам нечто очень важное — надеюсь, потому что он меня разбудил. Ну-с?

— Вы знаете, что творит в нашем мире Сверхправитель? — хрипо спросил Габриэль. Теперь он выглядел несколько обалдевшим — вторая стадия "реакции на Аннита".

Охэйо глубоко вздохнул, не отводя от него глаз.

— Для краткости я могу сказать "да". И?..

— И ЭТО не должно остаться безнаказанным.

— Ага, и все безобразия от этого сразу исправятся. А ты займешь место файа, правда? Только вот с какой стати? Управлять страной размером с континент — дело, знаешь, весьма непростое, оно требует не только ума, но и опоры на могучие силы — они у тебя есть? А разрушать её... По-моему, борьба за справедливость не должна вести к ужасу и страданиям. Весьма логично, ты не находишь? Но ведь дело не в этом, я надеюсь. Должно быть ещё что-то, какой-то мотив...

— Сверхправитель хочет напасть на вас.

— Это ясно и ежу. У тебя есть что-то конкретное?

Какое-то время Габриэль молчал, смущенный его взглядом. Потом сказал:

— Многие люди — ты понимаешь, я не могу называть их — видели, как для Чистых строились подземные убежища. Очень глубоко, и притом под морским дном. Со входами, которые можно бесследно уничтожить.

— Ты что-то говорил о нападении?

— Анмай ставит мины. Термоядерные. Вероятно, очень мощные. В крупнейших городах, в горах, везде. Даже в космосе, замаскированные под астероиды. Такие вещи используют, когда нет уже никакой разницы — жить или умереть, и может быть лишь одна причина...

— И давно они это делают?

— Точно я не знаю. Ещё десять лет назад...

Аннит беззлобно рассмеялся.

— Донос — великая сила, но ты плохо нацелил её. Ты помнишь, как давно мы появились здесь, нет? Вообще-то это скверная новость — но не для Вэру, а для тебя, и для меня тоже. Для всех нас. Это значит, что у него есть враги, о которых мы не знаем. Враги Извне. Из космоса. Может, и не совсем враги, но раз он так их боится, они заведомо сильнее его. Ты нашел то, что мы пропустили — и поэтому я благодарен тебе. Но всё же, Габриэль, ты не сможешь вернуть прошлого. Уже очень скоро всё изменится — и ничто не останется таким, как прежде.

Габриэль не ответил.

* * *

Малле ещё никогда не бывал в жилой части транслайнера Хеннат и потому с любопытством осматривался. Хеннат славились своими биоформами, и сейчас они трое — Анмай, он сам и Охэйо — изучали бортовой зоопарк. Это было примечательное помещение — труба диаметром метров в восемь и, казалось, бесконечной длины. Она едва заметно изгибалась, замыкаясь в двухмильное кольцо. Стены её состояли из больших многогранников, окантованных сталью и покрытых темно-фиолетовым мехом. В их стыках сияли неправильные отрезки узких щелей, заполненных чистым пламенем — оно могло сжечь, если его коснуться. Чаще всего пламя было желтовато-синим, но попадалось и золотисто-белое и мертвенно-зеленое.

Кое-где в стенах трубы зияли огромные бронированные окна — в ней царила невесомость, так что окна попадались везде, но неравномерно, иногда поодиночке, иногда группами, окаймленные многогранниками стальных рам — прозрачные, словно воздух, массивы кварца в полметра толщины. Они открывались в огромные, неправильной формы камеры, залитые чистым голубоватым светом. В каждой жил особый вид существ, приспособленных к невесомости — иногда радужно-пёстрых, покрытых мехом и невыразимо прекрасных, иногда — черно-зеленых, осклизлых, кошмарного вида тварей с длинными щупальцами и длинными шипами. Разнообразие красоты и кошмаров казалось бесконечным. Многие твари были более чем человекообразны, и сочетание прекрасных тел с множеством щупалец и клыкастых ртов не на шутку пугало.

— Многие из них разумны, — сказал Охэйо, перелетая от окна к окну. Он беззвучно скользил в воздухе, легко отталкиваясь от стен босыми ногами. — И на свободе они стали бы смертельно опасными. Но этого никогда не случается. Когда кто-то из Хеннат хочет, тут бывают бои. Красота против ужаса. Это потрясающее зрелище. Очень познавательное. Чем красивее существо, тем эффективнее оно убивает. Совершенная красота смертоносна.

Анмай с тревогой оглянулся на множество снующих по туннелю марьют, гибких и смуглых, какие нравились Хеннат — юноши и девушки, одетые лишь в куски яркого шелка, обернутые вокруг бедер. Их волосы были тяжелыми и черными, полунагие тела — стройными и крепкими. Их выпуклые мускулы, туго обтянутые гладкой кожей, точно прилегали друг к другу, словно пластины брони. Они легко перепархивали от одного окна к другому — совершенно бесшумно и так быстро, что казались призраками. Ледяной страх колыхнулся и в груди Маллы, тотчас исчезнув — такое совершенство движений и впрямь уже не казалось привлекательным. Оно немного пугало, напоминая о быстроте удара смертельно опасной ядовитой змеи.

Теперь Малла знал о своем роде уже гораздо больше: рассуждения сарьют о том, что создать полноценные личности нельзя, оказались, мягко говоря, лукавством. Истинная причина была в том, что марьют часто превосходили своих творцов по уму и другим душевным качествам, а выносить такое было трудно — сарьют могли усовершенствовать свои создания, но не могли усовершенствовать себя. Сейчас у них не осталось выбора: индустриальное освоение Йалис требовало множества умов, обладающих творческим мышлением. Это новая генерация боевых марьют умела не только виртуозно пользоваться уже известным оружием, но и сама изобретать его. Впрочем, их творческие интересы могли склоняться к любой области.

— Кажется, всё это вас беспокоит, — ровно сказал Охэйо. — Мы можем поговорить в более мирной обстановке.

Резко толкнувшись ногой, он пересек коридор и нырнул в щелевидный проход. Зоопарк был неподвижен относительно всей массы транслайнера, и, чтобы покинуть его, приходилось прыгать в многометровую упругую бахрому — она постепенно уравнивала скорость прыгуна со скоростью вращения жилых отсеков. Эта процедура, как и обратная, была несложной, — и не слишком приятной. Малле каждый раз казалось, что его увлекает лавина.

Охэйо, как всегда, точно выбрал время — он вышел рядом с отведенным ему отсеком. Малла последовал за ним. Анмай немного задержался, запутавшись в бахроме, но через минуту появился и он.

Жилища Хеннат, по контрасту с общими помещениями транслайнера, были отделаны относительно скромно. Лифт вынес их в круглый, совершенно пустой зал, откуда радиально расходилось шесть туннелей, похожих на трубы из покрытой белой эмалью гладкой стали. Стеклянные полосы на потолках казались застывшими ручьями ослепительного света. Они впадали в кольцо, опоясавшее свод зала. Узкие полы покрывала серая, упругая масса. Здесь оказалось тепло и очень тихо.

Они свернули направо, потом дважды налево. Туннели скрещивались, упирались в тупики, где под потолком темнели узкие и длинные проемы воздушки, запертые блестящими решетками. Контуры дверей были едва заметны.

Охэйо, нагнувшись, заглянул в узкое зеркально-черное окошко рядом с одной из них. Вогнутая панель мягко вдавилась дюйма на два и так же мягко ушла вбок, открывая полумрак обширной комнаты, освещенной лишь мерцающими на стенах экранами и разгороженной рядами низких, по грудь, шкафчиков и застекленных полок, забитых множеством вещей, которые Охэйо считал нужными.

— Проходите, — рассеянно сказал он, — устраивайтесь, где хотите.

Малла осторожно зашел, осматриваясь. Сердце его взволнованно забилось — прежде Охэйо не водил его сюда. Среди прочего он увидел ряд плоских шкафов из прозрачного до невидимости стекла. Их заполняла плотная масса мелких механизмов — сложные фасонные детали, бесчисленные шестеренки, стержни, рычажки. Всё было сделано очень изящно и точно.

— Что это? — спросил он.

— Это? — Охэйо обернулся. — Вычислительная машина. Механическая. Прелесть, правда? И работает совсем не так скверно, как можно было бы подумать.

Он на минуту замер у маленького пульта и машина ожила. Жужжали шестеренки, клацали, выдвигаясь, стержни, одни её части останавливались, другие вновь включались. Если смотреть издалека, движение бесчисленных деталей вспыхивало и гасло, словно мерцание пламени. Малла наблюдал за ней, как завороженный — пока Охэйо не выключил машину. Впрочем, он заметил, что и Анмай с трудом оторвал взгляд от этого механического чуда.

— Мы все, мальчишки, похожи, — ухмыляясь, прокомментировал Охэйо. — Машинки, девчонки, оружие, драки, войны...

— Зачем я здесь? — опомнившись спросил Анмай. — Ты же не для этого меня сюда пригласил.

Охэйо рассматривал свою ладонь так внимательно, словно никогда раньше её не видел.

— Что? А, нет. Знаешь, есть вещи, о которых стоит говорить, а есть такие, о которых говорить не следует. Конечно, тебе выбирать, о чем говорить и когда — но лишь пока это касается только тебя. Может, они и не твои союзники, но и не наши друзья. Я никого ни в чем не обвиняю, но...

— Как ты узнал?

— Габриэль сказал мне, — рассеянно заметил Охэйо, всё ещё разглядывая руку. — И не пробуй разыграть невинность — теперь я и сам это вижу. У нас тоже был проект "Возрождение" — не знаю, как он у вас называется. Когда растешь в доме его создателей, трудно не понять, что к чему... Думаю, это интересная история. Только, ради Бога, не нужно вранья. Если приходиться, я обязательно допытываюсь до истины, — но, знаешь, от вони паленого мяса меня мутит, а от вида крови делается дурно. Я этого не люблю, не выношу, понимаешь?

— Вы уже получили все наши знания. Ты же всё равно убьешь меня, когда вам придется покинуть Сарьер?

Охэйо растопырил пальцы.

— Возможно, тебе будет смешно, но я не знаю. Было бы логично не оставлять следов, правда? С другой стороны — какая между нами разница? Если я возьму лассу, через минуту ты превратишься в вопящий кусок мяса, готовый выдавать и предавать без конца. Но и я на твоем месте вел бы себя не лучше. Ты хочешь создать совершенный мир — как ты его видишь — но и я хочу того же. Так что, может быть, хватит играть в чепуху, вроде героев и тиранов? Кто они и почему вы их боитесь?

Анмай сел и, подперев ладонью голову, с минуту молча смотрел на Охэйо, словно в удивлении.

— Вы оснастили Парящую Твердыню контрольными устройствами. Мы не можем пользоваться Эвергетом без вашего разрешения. Я...

Не отводя глаз от ладони, Охэйо вскинул левую руку. Узкий черный корпус лассы в ней искрился индикаторами. Эта молчаливая демонстрация длилась лишь мгновение, но Анмай замолчал.

— Я полагаю, что торг здесь неуместен, — рассеянно заметил Аннит. Он подогнул пальцы, изучая свои коротко подрезанные ногти. — Я ненавижу причинять боль. Но, знаешь, сломать кого-то наслаждением гораздо проще — хотя и не менее противно.

Словно очнувшись, он поднял голову, взглянув в глаза Анмая. Лицо у него было серьёзное.

— Контрольные контуры необходимы. И без того кое-кто из нас теперь может подумать, что вам оставлено слишком много свободы. И потом, разве у нас — у всех — есть выбор? Мы должны защищать этот мир — потому, что другого мира у нас нет.

Анмай тихо засмеялся.

— Ты прав. Ладно. Эта история началась в одном человеческом мире, — он говорил ровно, задумчиво, совсем без эмоций. — Он достиг довольно высокого уровня развития. Потом появились йахены. О, они вовсе не были захватчиками или врагами. Напротив, они несли людям знания, которые были выше всех их представлений. Только вот человек, который приобщался к ним, переставал быть человеком — психологически, по крайней мере. Наверно, это неизбежно. Большинство из них понимало и принимало это. Но не все. Некоторые хотели всё это прекратить, остаться собой. Им не отказывали в этом праве, но привычный им мир таял с каждым днем. Они протестовали, но их никто не хотел слушать — может быть, потому, что они не имели столь высокого знания. Зато у них было оружие и ненависть — ничего больше им уже не осталось. Разумеется, они понимали, что неправы. Но, знаешь, иногда бывает так приятно поступать неправильно...

— И они напали на йахенов?

— Они не были настолько глупы. Их целью стали люди, Изменившиеся. Несмотря на все свои новые способности, они даже не подозревали о их планах — может быть потому, что просто не могли их представить. И для Изменившихся наступил судный день...

Сначала казалось, что Отставшие просто сметут их всех. Йахены не вмешивались. Им, наверно, было всё равно. Отставшие истребляли тех, кто пошел за ними — сотнями, тысячами, миллионами. Изменившиеся не признавали насилия и сдавались легко. Но вот потом... потом...

— Они вновь изменились. Вернули себе жестокость.

— Да. Отставшие даже не подозревали, какими они могут быть бойцами. О, они никого не убивали — разве что без этого уже никак не удавалось обойтись. Фанатики, конечно, почли за счастье быть убитыми. Остальные... они просто отняли у них всё, что может принести им вред, и очертили границы, которых Отставшие не могли покидать. Они получили ту жизнь, которую хотели — но, знаешь, у неё не было никаких перспектив. Только кое-что Изменившиеся всё-таки упустили. Они верили в то, что видят. В то, во что хотели верить. Тупые, дикие, вымирающие твари. Собственно, так оно и было, но...

— Отставшие тоже учились.

Анмай вздрогнул.

— Да. Конечно, у Изменившихся было много вещей, которых Отставшие просто не могли понять. Издали мало что увидишь, а выйти из отведенной им зоны они не могли.

— Почему?

— Там не было никакой стены, силового поля, если ты подумал об этом. Просто, если идти в ту сторону, рано или поздно ты повернешь обратно. Как бы ты не тужился, ты вдруг решаешь, что идти дальше нет смысла. И всё. С этим ничего невозможно поделать. Никакие каски, шлемы, таблетки не помогали. Потом это всё отпускало, но если они решали вернуться — всё начиналось снова. И снова. И снова. Никакой разницы.

— А Изменившиеся... они... входили к ним?

— Нет, никогда. Зачем? Они были там, где происходит что-то интересное. В Резервации ничего не происходило. Развалины, иные. Каменный век. Почти.

— Кто "иные"?

Анмай вновь пожал плечами.

— Изменившиеся поднимали всех животных до состояния разумности. Для них запиравших Отставших барьеров не существовало — может, для вящего их унижения. По мере сил те убивали их, — а они защищались, конечно...

Аннит счел за благо не углубляться в эту тему.

— Отставшие были перебиты разумными зверями?

Анмай слабо улыбнулся.

— Если бы так... Лучшие из них — самые хитрые — укрылись под землей, — пояснил он, устраиваясь в кресле. — В том мире и до прихода йахенов в ней было много всего, — а после и того больше. Пожалуй, это стало вынужденной мерой. Иные были хорошими бойцами, знаешь ли, — достаточно хорошими, чтобы обычно побеждать людей с примитивным оружием. Численность Отставших на поверхности всё время падала, но это было что-то вроде ваших марьют, — имитация. Они не могли говорить — и писать, разумеется — чтобы не сказать лишнего. А настоящие уже не выходили наверх. Ни при каких условиях.

Малла вздрогнул, почувствовав в груди холодок. То, что он слышал, нравилось ему всё меньше.

— Знаешь, чтобы не тянуть... все Изменившиеся умерли. Отставшие украли их знания — не все, разумеется, но те, которые дают силу — и убили их. Йахены слишком поздно поняли, что происходит. Пока они решали, допустимо ли в данном конкретном случае применять насилие, Отставшие сбежали. Им удалось построить что-то вроде... блуждающего мира. Я могу показать тебе эту штуковину. Отсюда можно связаться с Парящей Твердыней?

— Почему нет?

Они склонились над пультом, что-то увлеченно объясняя друг другу. Малла терпеливо ждал. Охэйо и Анмай напоминали ему сейчас друзей-подростков, которым не терпится разобраться в чем-то новом. Через минуту засветился самый большой экран, — мультипланар, занимавший полстены.

— Эта штуковина называется Клеххат, — пояснил Анмай, показывая в заполнившую экран темноту.

Малла не сразу понял, что уже давно видит её — темный силуэт Клеххат сливался с чернотой пространства. С минуту юноша смотрел на её широкий ступенчатый хребет, увенчанный плоскими коробками надстроек — он тускло отблескивал, словно стоячая вода, и был усыпан огнями, темно-лиловыми и сиявшими желтоватой ядовитой зеленью. Поперечные ребра соединяли с хребтом квадратные и усеченно-конические массивы защитных силовых башен. В его задней части виднелись пирамиды реакторов. Передний торец Клеххат дыбился беспорядочной толчеей плоских, как линейки, горизонтальных рубчатых башен, и мертвый свет металлически отблескивал на их глухой поверхности. Струи светящегося газа выходили из тонких боковых труб, рассеиваясь пугающе огромной синевато-желтой туманностью. В ней плавали круглые облака холодного голубоватого света — он струился, переливался, как живой. В облаках танцевали более яркие сгустки, испускающие тонкие лучи.

— Это плазменные лазеры, — тихо пояснил Анмай. — Их довольно трудно уничтожить, к тому же, это ничего не даст: пока сохраняется родительское облако, они будут формироваться вновь и вновь.

Клеххат медленно приближалась, заполняя весь экран. В лишенной масштабов пустоте нельзя было оценить её размер — казалось, она висит прямо здесь, в комнате, — но размер Анмай ввел отдельно. Это колоссальное сооружение имело двести сорок километров в длину, шестьдесят четыре в ширину и восемнадцать в толщину для основного массива. Её вес составлял восемьсот триллионов тонн, а население — более ста миллионов человек.

— Нет, так дело не пойдет, — вдруг возмутился Охэйо. — Тут не детский сад. Где проекции, сечения, технические данные? У этой штуки, судя по размеру, должен быть Сверх-Эвергет!

— Он у них есть.

Увы, до стереометрических чертежей дело не дошло. Анмай не стал другом для обитателей Клеххат, и потому имел о ней лишь оценочные данные, да и те — самые общие: предельное ускорение — 8 G, не-пространственный сверхсветовой привод, вооружение: до 96 виртуальных лазерных орудий мощностью до двух тысяч тераватт, Сверх-Эвергет (мощностью в сорок тысяч стандартных солнечных светимостей), многофазный защитный экран (мощность — 0,16 полной), сотни внутрисистемных боевых кораблей, тысячи масс-транспортов, несколько десятков тысяч челноков и истребителей, сотни тысяч боевых ракет...

— Это совсем мне не нравится, — наконец сказал Охэйо. — Когда они должны вернуться?

Анмай помедлил.

— Здесь их ещё не было... к нашему счастью. Я встретился с ними во время своих... скитаний. Мы следим за их прыжками с помощью гиперсканеров — для такой большой массы это нетрудно. Они прыгают от звезды к звезде, задерживаясь у каждой на два-три месяца. Если направление их полета останется прежним — а оно сохраняется уже восемь лет — то следующий прыжок приведет их в сферу приема радиосигналов Сарьера. Не сомневаюсь, что они решат заглянуть сюда. Это может произойти в ближайший месяц, в принципе — даже сейчас.

— Я не думал, что предупреждение Габриэля что-то изменило, — сказал Охэйо. — Мы и так живем в постоянном ожидании нападения. Но знать, с чем мы имеем дело, очень полезно. Как они могут отнестись к нам?

Анмай пожал плечами.

— Я не знаю. Я не бывал на Клеххат — мы обменивались информацией с безопасного для нас расстояния. По-моему они... безумны. То, что они показывали мне...

— Я могу это увидеть? — с любопытством спросил Охэйо.

— Разумеется.

* * *

Для просмотра им пришлось полететь на "Уллаар", — так при постройке была названа Парящая Твердыня. Из ангара они поднялись в её главный коридор, потом свернули в боковой, потом в ещё один. Стальные панели торцевого проема с шипением ушли вверх и вниз, открыв просторную комнату с гладкими, покрытыми белой эмалью стенами и сумрачно-серым светящимся потолком. Её заполняли узкие массивы, облицованные множеством стеклянных, с мягко скругленными краями, пластинок в четверть ладони размером. В каждой жило четкое, как в окне, изображение — и от огромного их множества у Маллы зарябило в глазах.

— Это, — отрывисто сказал Анмай, — хранилище миров, виртуальных реальностей, но не интерактивных. Все ощущения в них настоящие, только вот изменить что-либо нельзя. Среди них есть и истории, полученные нами от Клеххат. Вот, — он нагнулся к одному из экранчиков и нажал на него. Тот подался с мягким клацанием. Анмай встал на белый приподнятый круг в центре зала и замер, опустив ресницы. Охэйо и Малла присоединились к нему. Из любопытства юноша решил не закрывать глаз.

Какое-то время ничего не происходило. Потом вдруг стало темно — не потому, что погас свет. Просто у Маллы потемнело в глазах. А потом...

* * *

Эта штуковина из черной стали казалась Малле похожей на плоскую короткую лодку. Сидеть в ней удавалось лишь на пятках, держась за кольцевые поручни вокруг пассажирских гнезд. Она свободно плавала в воздухе, но юноша забыл об этом, невольно приоткрыв рот. Вокруг был колоссальный туннель — не меньше ста метров в ширину и в высоту — а его концы терялись в воздушной дымке. Стеклянный свод тлел мягким желтовато-белым светом, вдоль облицованных гладким розоватым мрамором стен шло множество широких террас, заполненных, словно каналы водой, какой-то светлой шевелящейся массой.

Охэйо вел машину вдоль оси туннеля, не приближаясь к ним, и Малла не сразу понял, что террасы забиты множеством нагих тел — гибких и мускулистых тел юношей и девушек. Лиц он не видел, только длинные темные волосы, и не мог понять, чем они там занимались — дрались, любились или же просто толкались в чудовищной свалке. Туннель заполнял ровный шум такой силы, что нельзя было говорить. В воздухе висело влажное, нездоровое тепло, пропитанное тяжелой животной вонью. Глядя на эти уходящие в бесконечность галереи юноша не мог сказать, сколько здесь людей — должно быть, невообразимо много. Дно туннеля тоже покрывало сплошное живое море, и он не был единственным. Через каждые несколько сот метров его пересекали другие, точно такие же, — и их торцы так же скрывались в мутной воздушной дымке...

В стенах галерей зияли многочисленные арки — и Охэйо направил машину в одну. Внутренность каждого "квартала" рассекали другие туннели, не столь просторные — метров десять в ширину и высотой где-то метров в тридцать, облицованные сырым темным камнем, с узкими стальными террасами, такими же кишащими, как и в больших туннелях. Свет, падавший с застекленных сводов, был здесь безжалостно ярким и четким. Сине-белый, он имел отчетливый желтоватый оттенок. Но вот их дно заполняла сплошная масса перепутанных нагих тел. Она бурлила, словно жидкость, на ней вздымались и опадали волны высотой в несколько метров — судя по ним, это живое море имело добрых метров десять в глубину. Собственный вес должен был превратить людей в нем в бездыханное кровавое месиво, — но ничего такого не случалось. Тела были красивые, гибкие и сильные, без малейших следов повреждений. В постоянном кипении Малла не мог различить выражение лиц. Шум здесь стоял такой, что давил на уши, как рев реактивной турбины.

Внутренние кварталы тоже рассекали широкие галереи. Охэйо проник в одну, но она оказалась такой низкой, что машина качалась от толчков бурлящей под ней живой массы. На неё Малла старался не смотреть. Эти галереи разделяли металлические комнаты, залитые багровым светом. В них творилось уже нечто невообразимое: тела распадались, сливались друг с другом, и возникали вновь из месива колышущихся внутренностей.

Юношу стошнило. Он уткнулся лицом в руки, совершенно обессилевший, весь мокрый, думая о смерти, как о избавлении. Дурнота не желала отступать и была такой сильной, что он не замечал уже ничего, происходящего вокруг. Лишь когда в торце одного из больших туннелей показался более яркий голубоватый свет, напоминающий небо, Малла немного опомнился.

Устремившись к этому свету, они вдруг попали в громадное — километра два в диаметре — круглое пространство. Его верх и низ скрывала белесая мгла, но светлые, с множеством туннелей, стены шахты были видны сквозь неё, на глубину, наверное, нескольких километров. Их опоясывало множество кишащих галерей. Вдоль её оси проходил идеально правильный столб жидкого, ослепительного бело-золотого огня.

Сначала Малла не понимал, что представляет собой заполняющая шахту дымка. Потом он увидел неисчислимое множество человеческих тел — они порхали в воздухе, как падающий снег. Не было похоже, что они могут управлять полетом — все люди тут кружились бессмысленно, словно пыль в воздухе. Это был ад бесконечной суеты.

* * *

Когда всё исчезло, Малла пару минут сидел на корточках, спрятав лицо в ладонях, и всё никак не мог отдышаться. Ему казалось, что эта вонь уже никогда не покинет его легких.

— Это, в сущности, ничего не доказывает, — вдруг сказал Охэйо. Его голос был неожиданно спокоен, но вот лицо — заметно бледнее обычного. — Раз они смогли освоить Йалис, то соединить сознание с записывающей машиной, которая, попутно, будет приводить воображаемое в соответствие с физической реальностью, не стоит ничего. У нас такие машины есть, — да и у вас тоже. Мне, например, представлялись не только такие вещи, но и несравненно худшие. Понятно, что никто в здравом уме не будет хвастаться этим — но, с другой стороны, — почему бы и нет? Прикинуться безумцами — очень хороший способ маскировки. Не сомневаюсь, что на самом деле Клеххат выглядит совершенно иначе.

— Вы сможете отразить их нападение?

Охэйо задумчиво прикусил губу, потом пожал плечами.

— По крайней мере, мы постараемся. У нас, к счастью, есть Бездна — но её мощность в восемь раз меньше, чем у Клеххат. Зато мы умеем нырять в меж-пространство, а они — явно нет. И наше прибытие клеххат не засекли, иначе были бы здесь гораздо раньше. Далее. У нас тысяча двести кораблей-домов — толку от них будет мало, но зато нам удалось развернуть нашу бозонную верфь и наладить производство разведчиков — таких же, как и транслайнеры, только гораздо меньше. Мы сделали их уже 550 штук, но большинство уже разослано — здесь осталось штук сто. Сейчас мы хотим наделать на верфи пластических форматоров, чтобы развернуть полностью нашу промышленность — у нас уже 150 тысяч новых боевых марьют и миллион ваших добровольцев, с их помощью работа идет очень быстро. С освоением Йалис у нас, правда, есть трудности — верфь мы смогли усовершенствовать, но строительство новых кораблей — дело нелегкое и непростое. Впрочем, даже если бы у нас вообще ничего не было, ситуация не изменилась бы. Обитатели Клеххат — явно биологические формы, а раз так — сарьют смогут овладеть их сознаниями. Нас не так много, — но, думаю, это не имеет значения. На любом корабле мало ключевых точек. Может, я и один справлюсь.

Анмай с хмурым видом сел рядом с ним, скрестив босые ноги.

— Значит, ты можешь занять любое тело? И моё?

— Да. Тела, доставшиеся нам при рождении, пропали вместе с Харой. Эти тела мы создали сами. Сначала мы были... ну, не стоит об этом. По крайней мере, тогда мы получили хорошую порцию смирения. Но, Анмай, если я займу твое тело, для тебя этого времени просто не будет. А я не смогу ничего узнать из твоей памяти. Будь иначе — мы, сарьют, каждый раз становились бы другими...

— Значит, ты можешь стать и девушкой? — под насмешливым взглядом Анмая Охэйо смутился.

— Ну, тела у сарьют не всегда похожи на те, в которых они родились, — хотя я, например, выгляжу так же, как в юности, — но изменить своей сущности мы не можем. Никто из нас. Мальчиков и девочек различают не тела, у них разные характеры. А у вас иначе, да?

Анмай постарался скрыть улыбку.

— Вряд ли. Некоторые вещи одинаковы во всей Вселенной. Аннит, ты можешь сказать мне, кто вы?

— Сарьют? Такие же люди, как жители Сарьера, например, с одним исключением — наше сознание не связано с телом. Мы можем перемещаться со скоростью света и управлять любым существом, обладающим нервной системой. Это не наша заслуга — такими нас создали Первые, Тэйариин. Я думаю, они могут и отнять эту способность, и это не очень мне нравится. Они сделали это, чтобы мы, являясь в мирах, населенных людьми, помогали им. В принципе, мы не умираем, но Йалис может нас убить. Это всё, в общих чертах. О том, как устроена наша Неделимая Сущность, я знаю не больше тебя.

— Так что мы будем делать?

— Мы будем делать, Анмай. Мы, а вовсе не вы.

* * *

Стремительно мчась в челноке, в десяти милях над землей, Малла внимательно рассматривал проплывающий внизу Город Богов. Он занимал обширную межгорную равнину, скорее плато, диаметром около двадцати километров. На этой огромной площади стояли сотни циклопических сооружений из стеклянистого, зеркально-черного идемита. Больше всего они походили на ступенчатые пирамиды высотой метров по триста — или разрезанные пополам, с углублявшимися в них вогнутыми зеркалами, или цельными, со словно приставленными к ним колоссальными черно-зеркальными плитами — наклонными или вертикальными. Многие зеркала покрывали полукруглые стены — самая большая высотой метров в триста пятьдесят — другие были какой-то изогнутой, топологической формы, такой запутанной, что глаз отказывался разбираться в ней.

Всё это группировалось вокруг невероятно огромного центрального массива — трапециевидного блока с двумя огромными вогнутыми зеркалами на северной и южной гранях. Он поднимался на тысячу восемьсот метров, подавляя размерами остальные постройки, тоже вовсе не маленькие. Так, в фокусе его северного зеркала стоял восьмисотметровый вогнутый монолит, а с другой стороны — плоское наклонное зеркало высотой метров в семьсот.

Вся эта размещенная в строгом математическом порядке система была невероятно сложной — а система создаваемых идемитом различных физических полей окончательно запутывала юношу. Часть их была силовыми — они не только окружали Город Богов по периметру, но и составляли внутри него запутанный лабиринт. Попасть в него было непросто — но подниматься на вершины стоявших в фокусах зеркал срезанных пирамид, определенно, не стоило. Малла уже познакомился с такими "зеркалами Реальности" — вставая в их фокус, он видел разные странные вещи, как в этом, так и в других мирах, да и сам становился совершенно другим. Но те зеркала были всего по два-три метра в высоту — а что может сделать с ним восьмисотметровое зеркало, он не представлял. Судя по сложной сети дорог, Город Богов был на самом деле комплексом ворот, ведущих в какие-то иные Реальности — но куда тогда вели ворота колоссального центрального массива?

Анмай не знал, кто и когда всё это построил — когда он появился в Сарьере, Город Богов уже стоял — а у сарьют просто не осталось времени, чтобы разбираться ещё и вот с этим. Так что, хотя в челноке была дюжина мест, Малла сидел здесь один, и по этому поводу у него было чрезвычайно скверное настроение. Сам он не мог разобраться во всем этом, а неутоленное любопытство жгло его, как огонь. Охэйо не запрещал ему болтаться где угодно — но охранная программа челнока не давала юноше даже приближаться к местам, которые Аннит считал опасными. Малла пытался возражать, но его даже не слушали: Охэйо заявил, что ему виднее, где тут действительно опасно и вообще, он не хочет, чтобы его сын пропал без вести. Маллу особенно злило то, что Аннит был прав.

...Он не сразу понял, что случилось. Вдруг стало очень тихо — и в следующий миг Маллу затошнило от невесомости. Челнок падал, как летящий по дуге снаряд, и сердце юноши замерло, но не от страха: почему-то он был уверен, что станет сарьют, когда его тело погибнет. Он понял, что, несмотря на всё, верит Охэйо.

К счастью, это он не смог выяснить. Защитный генератор ещё действовал и, когда до земли оставалось всего метров тридцать, силовое поле, сминаясь, коснулось её.

Словно гигантский мягкий кулак вогнал юношу в глубину кресла. В глазах у него потемнело, и всё, что он успел заметить — клубы взметнувшейся за окнами пыли. Потом на него обрушился другой кулак, уже из стали, и вышвырнул вон, в темноту.

* * *

Малла пробирался через лес, глубоко проваливаясь в толщи рыхлого растительного праха. Здесь было почти совершенно темно — душный, зеленоватый полумрак, наполненный ароматами гнили, такими сильными, что воздух казался почти физически осязаемым. Он не помнил, как попал сюда, помнил лишь, что бежал от чего-то, безмерно страшного — и его угрожающее присутствие всё ещё ощущалось за спиной. Висевшая вокруг темнота давила его. Могучие морщинистые стволы деревьев в ней казались невесомыми призраками — а между них царила абсолютная, слабо фосфоресцирующая тьма. Лишь где-то далеко впереди было немного светлее.

Юноша устремился в ту сторону — но, чем отчетливее становилось свечение, тем чаще под ногами хлюпала вода. В конце концов, он оказался не то в мелком озере, не то в колоссальной луже, раскинувшейся между деревьев. Ноги вязли в мягком дне, идти стало очень трудно. Наконец, он застрял, чувствуя, что не в силах сдвинуться с места. Перед ним было подобие колоссального зала, обрамленного бесконечной черной колоннадой. Через единственное отверстие в центре терявшегося в сумраке высокого свода крон падал бледный зеленоватый свет, распространяясь вокруг, подобно призрачному туману.

Лишь сейчас Малла увидел, что стоит по пояс в страшной черной воде, покрытой пухлыми подушками мерзкой белесой плесени. Вода была вязкой и маслянистой на ощупь и отвратительно походила на слизь. Охваченный отвращением, юноша попытался повернуть назад. От его резких движений по жиже пошли волны — и в тот же миг возле его голых ног что-то двинулось. Тут же он понял, что дело ещё хуже — жидкость вокруг явственно становилась плотнее, в ней сгущалось нечто вроде щупальца, пытавшегося обвить его ноги. Яростно дернувшись, он разорвал его — но уже всё озеро вокруг него колыхалось, гораздо сильнее, чем полагалось даже от его отчаянных усилий.

Вдруг в самом его центре — там, куда падал столб света — из слизи поднялась бесформенная фигура. Она не вынырнула со дна, а возникла из этой, вдруг уплотнившейся массы — массивная, черно-зеленая, отвратительно обтекающая, она отчетливо просвечивала по краям. У неё были толстые и гибкие, лишенные суставов руки и огромная голова без малейших признаков глаз или носа — на ней зиял лишь страшный, пещероподобный, беззубый рот. Он отвратительно пульсировал в неровном, судорожном ритме. Эта кошмарная тварь плавно, беззвучно поплыла к юноше, словно скользя по стеклу. Малла инстинктивно подался назад... и почувствовал, что ноги намертво прилипли ко дну. Охваченный диким ужасом, он завопил и рванулся изо всех сил... но ничего не изменилось. От страха у него помутилось в голове, он понял, что сейчас умрет... и проснулся.

* * *

Секунду Малла смотрел в серое тусклое небо, дрожа от холода и страха, потом понял, что его разбудил сон — сон, из которого он вырвался невероятным усилием, одна память о котором заставляла его сердце бешено колотиться. Этот сон был слишком ярким — даже для реальности.

Юноша помотал головой, не вполне понимая, как он здесь оказался — он лежал в самой гуще кустов, свернувшись в тугой клубок на пропитанной водой растительной губке, весь промокший насквозь.

Малла торопливо встал, отряхиваясь, и осмотрелся. Место вокруг было совершенно незнакомым — какое-то заросшее кустами болото. Корма челнока, наполовину ушедшая в рыхлую грязь, виднелась позади него, шагах в пяти. Носовая часть далеко отлетела. Земля вокруг была обожжена, в воздухе висел острый запах гари. Может, при падении его выбросило из машины, оглушило, а потом обморок как-то перешел в сон?

Малла нахмурился. Вокруг него валялись разбросанные кресла, обломки и какие-то массивные круглые штуковины — полюса аварийных статических генераторов. Благодаря одному из них он не только остался жив, но и не получил серьезных повреждений — если не считать слабости и мерцания в глазах. Он хотел пожаловаться Охэйо, — в конце концов, именно Аннит засунул его в этот летающий гроб — но искореженная, залитая темной водой приборная панель была мертва.

Его вновь охватила паника — после этого сна один вид такой воды приводил его в ужас — но вокруг было очень тихо, лишь слабо, едва уловимо, шелестели на слабом ветру листья. Он доносил горьковатый аромат гнили — тонкий и безвредный. Малла чувствовал, что на мили вокруг нет ни одного живого существа — но справа над зарослями тянулась глухая бетонная стена, казалось, бесконечно длинная — а над ней угрюмо темнел могучий лес.

Ничего больше вокруг видно не было и Малла, чертыхаясь, пошел к ней. Пробираясь сквозь заросли, он забрел в самую глубь болота, залитую очень холодной водой — кое-где она доходила до пояса. Под неподатливыми сплетениями колючих веток ему приходилось едва ли не нырять в неё. Он промерз до костей и ободрался до крови, дойдя до последнего градуса бешенства. Ему невыносимо хотелось вопить во всю глотку и молотить кулаками по всему вокруг — но смысла в этом он не видел и кое-как сдерживался.

Наконец, земля ощутимо пошла вверх, а заросли начали редеть. Выбравшись из черных, мокрых кустов, юноша сел на землю и съёжился, обхватив дрожащими руками колени. Перед ним полого поднимался поросший пожухлой травой склон. Венчавшая его наклонная стена была раз в восемь выше его роста, но она выветрилась и стала похожа на осыпавшуюся скалу. Кое-как он смог взобраться наверх, цепляясь за выступавшие камни пальцами рук и ног.

Отдышавшись, он осмотрелся. Впереди начиналась темная колоннада толстенных, в его рост, деревьев. Их кроны темными облаками нависали высоко над головой юноши. Позади, внизу и далеко, отливало свинцом широкое зеркало реки, прорезавшее зеленый простор долины, испещренной старицами и намывными валами. Над ней, подобно воздушной горе, замерла цитадель Города Богов.

Малла извернулся, чтобы почесать пятку, — и тут до него дошло, что авария могла быть вовсе не случайной, а, например, следствием атаки. Но в таком случае...

Откуда-то из-за спины волной накатило сине-зеленое свечение. Оно залило всё облачное небо, ровное, яркое. Сверху хлынул густой, почти вещественный свет, и глаза мгновенно захлопнулись от боли. На кожу тяжелым одеялом легло тепло, свет за дрожащими ресницами перешел в красный, затем в синий, снова в красный и белый. Это продолжалось несколько секунд, затем свет начал тускнеть. Малла мгновенно разжал веки, но ничего не увидел — в ослепленных глазах плавали разноцветные пятна. Остро и резко пахло озоном.

Секунд через тридцать раздался хлесткий, очень резкий треск. Воздушная волна с мягкой, но неодолимой силой толкнула его в грудь, сбив с ног. Яростный вихрь пыли заклубился вокруг и Малла расчихался. Потом, протерев глаза, он осмотрелся, поднявшись. Свечение медленно уходило к Городу Богов. Там по тучам бежали яркие красно-белые сполохи, обрисовывая огромный зыбкий силуэт, и с той стороны слышался тяжелый звук, похожий на гул самолета.

Теперь мурашки покрыли тело Маллы густой волной. Цепенящий жар окутал, казалось, всю его кожу, — и одновременно её сжал озноб. Тучи за рекой бурлили, прогибаясь вниз гигантским куполом, дрожа и исчезая в потоке стремительных вспышек. Из них вырвалась жидкая темная масса. Ёе то и дело рассекали широкие синие клинки, похожие на плоские молнии. Там, за рекой, она врезалась в землю. Малла пятками ощутил это. А потом там вдруг вспыхнуло желто-зеленое сияние, ярко озарившее землю и туманную мглу туч. Их соединил бурлящий облачный столб, пронизанный непрерывными вспышками — казалось, что там били бесконечные молнии. Облака в этом чудовищном смерче струились сверху вниз и растекались по земле, словно туман. Вдруг из-под их полога хлынула светящаяся желто-зеленая мгла. Она расползалась по холмистой, в неровных пятнах рощ, равнине и одновременно вспухала, словно снег над лавиной. Маллу охватил животный ужас. Он понял, что настал конец света — и сразу же до безумия захотелось жить.

Свечение растекалось неотвратимо. Его движение отсюда казалось медленным, — но, судя по едва заметным щеточкам деревьев, оно плыло со скоростью автомобиля. У юноши оставалось, самое большее, минут пять, чтобы убраться отсюда — но вот на чем и, главное, куда?

Малла не знал, как долго он бы стоял, оцепенев, но небо над ним заполнилось вдруг страшным блеском. Далеко за кошмарным ядовитым столбом, навылет пробив тучи, взошло яростное солнце, он начал испаряться, рассеиваясь с молниеносной быстротой. Изогнутый вал смертельно-белого сияния в одно мгновение выжег облака, сомкнулся с горизонтом, обращая небо в купол чистого пламени. Маллу окунуло в море огня, он четко видел плавающие в ослепительном свете кости прикрывшей глаза руки — хотя его ресницы были опущены. Исчезая в невесомом пламени, он приготовился к смерти, но это был не конец.

Взрывная волна отбросила его далеко в завалы сметенного леса, оглушив невероятным грохотом и обдав шквалом мелких обломков. Они точно серпом резанули по голым ногам юноши — остро и больно. Потом свет погас, сменившись непроглядным мраком. В мире остался лишь чудовищный рев и клубки переплетенных ветвей, в которых он беспомощно барахтался.

Пока он выбирался из них, выплевывая кровь, стекавшую по губам, рев слегка стих, как бы отдалился. Теперь он походил на близкий шум водопада.

Малла попытался встать, не сумел, потом столкнул с груди сломанный сук — и, наконец, поднялся. Щекотные, теплые струйки бежали по его плечам и животу. Пыльная мгла рассеялась настолько, что стал виден склон, покрытый тлеющей путаницей бурелома. За рекой всё ещё громыхало. Там поднимался чудовищный столб тускло-багрового, жгучего даже на таком расстоянии пламени. Верхушка его вспучилась распухающей белыми клубами тучей, окруженной странно изогнутыми дрожащими молниями.

Малле казалось, что он уже мертв и что сейчас всё это закончится — его примет в себя иной мир. Но с ним ничего не происходило. Над горизонтом рос широкий столб черно-багрового смерча, расплываясь чудовищным грибом, сплошь в непрерывно ломающихся молниях, необозримо огромный и бесконечно страшный. Молнии не гасли ни на миг, проходя через толщи вздымавшихся прямо к зениту клубящихся туч, словно дрожащие лиловые струны, и Малла понял, откуда катился этот непрестанный, тяжелый, сокрушительный грохот. Зрелище захватывало дух, но небосвод там укрывался поднимавшимися снизу черными колоннами, и вскоре лишь на мгновение среди подсвеченных огнем дымных туч мелькали вспышки молний.

Немного опомнившись, юноша осмотрел себя. Каждая клеточка его тела ныла от тупой глубинной боли — оно приняло удар, способный сокрушить полуметровый бетон. Но внешне он отделался всего лишь глубокими ссадинами и рассеченной губой. Даже кожа его вовсе не была сожжена до костей — она горела, как ошпаренная, но на ней не осталось даже волдырей. Лишь теперь он оценил работу Охэйо, который ставил чисто физическую прочность своих марьют ничуть не ниже стойкости их духа и других добродетелей.

Катастрофа ещё не закончилась: горизонт за рекой заалел, словно за ним в дымных столбах пожаров вставало громадное багряное солнце, окрасив кровавой зарей бурлящую низкую поверхность облачного моря. Тяжелые тучи над головой потемнели, превратившись в черно-багровую туманную равнину, в то время как горизонт пылал, озаряя землю чудовищным заревом.

Малла осмотрелся, стараясь разглядеть замеченный им сверху городок, однако тщетно. Сквозь пыль виднелась лишь темная туша какого-то развороченного ангара, вздыбленная набок и изломанная. Он вдохнул горьковатый, полный нагретого дыма воздух. Что произошло? Чья рука подняла роковой меч? Конец это? Или, напротив, начало? Сейчас это интересовало его меньше всего.

Утерев обожженное лицо, морщась от боли, он побрел между рухнувших стволов, ища, где бы напиться. Шквалистый ветер проносился над ним, вздымая вихри пыли. Минут через пять зарево померкло и черные тучи дыма поплыли над головой. Из них начал падать дождь из горящей земли и черного пепла. Искрящиеся угольки чиркали по волосам юноши, но Малла упорно шел вперед. Всё, что у него осталось — это запах гари и непреклонная, почти непереносимая неуверенность в том, что произойдет в следующий миг.

Глава 13.

Внутри и снаружи.

Марьют — основа нашего роста, наше будущее. Но, несмотря на их исключительную редкость, мы не производим их сами, хотя это не составило бы никакого труда. Причины этой кажущейся нелогичности очевидны: если мы начнем делать это, то перестанем быть собой.

Из "Критики Союза" Келлихата Наммури.

Какой-то миг Вайми был на грани двух Реальностей — ни тут, ни там, нигде — потом темнота вокруг него вспыхнула. Это походило на взрыв — так много всего сразу, что юноша был просто оглушен. Ещё через миг он начал понимать, что перед ним — непредставимое количество образов, совершенно непонятных, образов, которые хотели вобрать и растворить его. Он бешено сопротивлялся, но напрасно: у него не осталось ни рук, ни ног, ни даже век. Он весь превратился в растрепанный клубок ощущений.

Вайми попытался собрать его, однако тщетно — между его мыслями и окружающим миром больше ничего не было. Его неотвратимо уносило — в какой-то бесконечно огромный чужой сон...

* * *

— А вот и они, — Охэйо оторвался от телескопа и посмотрел на юношу. Вайми очнулся от дремы и встал, ошалело осматриваясь — как часто бывает после глубокого сна, он не понимал, где проснулся, и всё вокруг казалось ему незнакомым.

Он был в просторной, низкой круглой комнате — рубке наблюдательной башни. Её центр занимал глянцево-белый цилиндр лифта, верхнюю половину внешней стены составляла сплошная полоса наклоненных наружу толстых стекол. Под ними помещались уютные кресла и низкие полированные столики, разделенные экранами, сейчас темными, и подставками двойных телескопов, похожих на огромные бинокли. Охэйо стоял возле одного из них.

Беззвучно ступая босиком по застилавшему пол мягкому ковру, Вайми подошел к нему и склонился над обращенным кверху окуляром.

Он увидел смутную в сумраке и струении защитного Отклонения полосу шоссе. Она упиралась в какую-то темную массу, на первый взгляд неподвижную. Лишь её очертания иногда неравномерно менялись, и юноша не сразу понял, что это колонна ару — колонна, которая идет прямо к нему. На самом деле, она была гораздо шире, чем дорога — многие шли по обочине.

Над темным ковром мелких, в метр или полтора высотой ару поднимались огромные, раза в два выше их фигуры, словно состоявшие из уплотнившегося дыма — бозонно-плазменные боевые формы, лоферы. Их разделяли ещё мили и до начала боя оставалось несколько минут, но Вайми пробрал неожиданный озноб. Противник оказался куда более опасным и многочисленным, чем они полагали.

Глядя на него, юноша чувствовал, как башня слабо, едва заметно качается под ним — хотя ветер, вроде бы, совсем не был сильным. В принципе, защитной системой они могли управлять и отсюда, но командный пункт, расположенный на высоте девяноста метров, казался слишком уязвимым. Если защитное поле выдержит, это не будет иметь никакого значения, но Охэйо тоже не хотел здесь оставаться.

— Пошли, — тихо сказал он, нажав на кнопку лифта.

Выгнутые панели тут же с шипением раздвинулись, открыв тускло освещенную кабину. Едва они вошли в неё, Аннит вновь нажал кнопку и пол уплыл у Вайми из-под ног.

Спуск был резким. У юноши перехватило дыхание, потом заложило уши — и тут же пол резко нажал на его пятки. Двери кабины разошлись. Они вышли в маленькое помещение, похожее на кузов фургона, и, через узкую дверь — прямо на улицу.

Фундамент башни окружала высокая ограда из металлической сетки. Задрав голову, Вайми посмотрел на поднимавшуюся в зенит ферму из труб различной толщины. Самой толстой из них была труба лифта, и у юноши возникло вдруг глупое желание спрятаться там. Прогоняя его, он помотал головой и осмотрелся.

Они стояли посреди неровного пустыря, поросшего бурьяном и засыпанного строительным мусором. Над ними простерся мутно-черный купол защитного поля, пронизанный редкими серебристыми сполохами — обстрел с орбиты ещё продолжался, несмотря на отсутствие каких-то результатов. Эта спасительная тьма была повсюду и только юг полыхал страшным, коричневато-мутным заревом. Было довольно светло — по крайней мере, все предметы выступали так же четко, как днем.

Юноша обернулся. За ажурным силуэтом наблюдательной башни, розовато-четким на фоне темного северного неба, виднелись низкие деревья одного из городских парков. Справа, всего метрах в ста, тянулось широкое, совершенно пустое шоссе. Слева, далеко, виднелась группа восьмиэтажных зданий из серого кирпича — а впереди был покато спускавшийся к низким крышам какого-то завода луг. За ними полыхало зарево.

Пустырь от луга отделял четырехметровый забор из нескольких рядов залитых в бетон рельс, вероятно, возведенный недавно. Перед ним стояли низкие квадратные бункеры. Небольшие — всего метра по три в ширину — они были увенчаны плоскими орудийными башнями. Их было много: не сходя с места, Вайми увидел ещё четыре или пять. Но к ним приближалась почти сплошная стена ару, и у него не было сомнений относительно исхода боя. Он и не надеялся победить — единственным его желанием было нанести этим гадам как можно больший ущерб. Охэйо рассуждал аналогично.

Сейчас вокруг них царила поразительная тишина. Иногда слабыми порывами налетал теплый ветерок, но нигде, насколько хватал глаз, не было никакого движения — казалось, кроме них в Тайат не осталось больше ни одного человека. Оборона её была глупой и бессмысленной затеей — но Вайми это совершенно не трогало.

Он посмотрел на Охэйо — тот стоял рядом, в пяти шагах, спокойно и чуть насмешливо глядя на него. Его светлая кожа слабо отблескивала в сиянии зарева. Он был одет в черную пластинчатую броню, а Вайми — лишь в обернутое вокруг бедер темно-синее, с белыми цветами, парео и в сандалии. Несколько ниток бус из пёстрых полированных камешков дополняли его наряд. Они свисали с его шеи и обвивали запястья рук. Сам по себе наряд был неплох: в теплом неподвижном воздухе Вайми чувствовал себя очень легким, почти невесомым, и всё вокруг казалось ему происходящим во сне. Он явно не вполне проснулся: окружающему его миру не хватало глубины или объема, да и себя он сознавал не вполне чётко. Полезное в таких случаях яростное мотание головой не помогло. Напротив, она закружилась и всё вокруг стало расплываться ещё больше. Впрочем, так с ним порой бывало и в реальности, так что Вайми запутался уже окончательно. Сейчас он лишь отчасти помнил, что было с ним до пробуждения, как будто какая-то — возможно, большая его часть, всё ещё спала или вовсе пребывала не здесь.

Одно это могло здорово его напугать — не очень-то приятно понимать, что твое сознание является лишь малой частью твоей души, которая взялась вести себя так, как ей вздумается — но Вайми не чувствовал страха, отчасти потому, что в его мире было мало отвлеченных опасностей. Он привык воспринимать угрозу как нечто конкретное и реальное, — и, в то же время, не имеющее к нему отношения, как некую игру, может быть, отчасти потому, что ещё не вполне вырос или не осознал себя взрослым, — а может, и не хотел им быть.

Хотя ещё три года назад он стал мужчиной (в обеих смыслах этого слова — убил своего первого врага и обзавелся подругой) душа его всё ещё оставалась мальчишеской, более склонной к мечтаниям, чем к жизненным заботам. Возможно, правда, что она как-то незаметно перескочила стадию "взрослости" и перешла в какое-то иное состояние. Но, если и так, то именно этой её части с ним сейчас не было. Это раздражало Вайми, — в основном потому, что лишь отчасти осознавая себя и окружающий мир, он не мог решить, что делать, и действовал, подчиняясь даже не инстинктам, а побуждениям, возникавшим неизвестно откуда. Впрочем, и это не было новым. Твердо решив что-то сделать — залезть на дерево в грозу, например (естественно, пребывая пока в полной безопасности) он потом с ужасом сознавал, что уже не может остановиться, даже зная, что это может стоить ему головы. Пока что все эти безрассудные выходки необъяснимым образом сходили ему с рук — по крайней мере, потом он быстро поправлялся — но так не могло продолжаться вечно.

Возможно, что эта последняя глупость и впрямь оказалась последней. Влипнув, как в смолу, в чужую реальность, Вайми не понимал толком, ни где, собственно, находится, ни даже кто тут он сам — а это ему вовсе не нравилось. Но даже тут его разрывали два различных стремления: одной его части хотелось исследовать это необычное место, другая хотела вернуться обратно — но он не представлял, как можно это сделать. Вообще-то один выход был — но воспользоваться им юноша боялся, даже зная, что на самом-то деле с ним ничего не случится. Но он мог и попасть из этого сна-реальности в другой, осознавая себя ещё меньше, чем сейчас — и застрять там уже окончательно.

Вайми вновь помотал головой. По крайней мере сейчас любопытство перевешивало — его не оставляло предчувствие того, что впереди его ждет нечто крайне интересное. Он улыбнулся Охэйо, потом быстро и бесшумно пошел за ним. Несмотря на ледяной страх, от которого его кожа покрывалась мурашками, сердце юноши запело — признаваться в этом стыдно, но ему хотелось драться. У его выбора было и ещё одно преимущество: если битва окажется проигранной, он просто не узнает об этом.

* * *

Охэйо беспечно вышел к самой ограде и остановился почти у края идущей за ней траншеи, за одной из орудийных башен. Вытащив из поясного кармана маленький пульт, он быстро пробежался по кнопкам. Возле его ног поднялся люк — метровый сварной квадрат со срезанными углами. Из глубины шахты всплыла серая платформа лифта. Едва они ступили на неё, она пошла вниз, но неглубоко, всего метра на четыре. Когда она замерла, люк над их головами захлопнулся с резким, ударившим по ушам звуком. Потом там коротко лязгнули запоры.

Они оказались в тесной каморке со стальными стенами, залитой тусклым синим светом. Прямо перед ними была массивная литая дверь. Когда Охэйо набрал второй код, она с лязгом распахнулась.

Они вошли в орудийную рубку — низкое, тесное, жаркое помещение. Его стены состояли из темных панелей со множеством индикаторов и переключателей. Напротив входа, у двери, стояли два глубоких кресла. Перед ними были два больших экрана и клавиатуры. Протиснувшись между креслами, Вайми сел в правое и пристегнулся. Здесь, в подземелье, это казалось глупым, но таковы были правила. Охэйо нажал на небольшой рычажок. На сей раз восьмидюймовая литая дверь закрылась почти бесшумно. Вайми услышал шипение герметизации, потом у него заложило уши — включился компрессор фильтровальной установки.

Охэйо тоже плюхнулся в кресло и затянул ремни. Его пальцы быстро пробежались по клавишам. Экраны вспыхнули. Изображение передавалось с камер на защитном периметре города и Вайми увидел шоссе, пересекавшее марево Отклонения. На нем, вдали, уже виднелись ару.

Включая всё большее и большее увеличение, Охэйо смог подобраться к ним совсем близко. Вайми удивленно смотрел на смертоносный поток, текущий, казалось, прямо на него, всего метрах в пятидесяти.

Какое-то время они молча смотрели на начавшийся бой. Челноки ару с малыми бозонными генераторами садились на самой границе Отклонения, открывая их пехоте доступ к внутренней силовой стене — а они могли лишь наблюдать за этим. Тактические датчики давали им довольно точную диспозицию сил противника и Вайми гадал, сколько продержится их оборона.

Силовая система была старой и изношенной — после создания Отклонения ей не пользовались — но вполне исправной. Она насчитывала тридцать четыре генератора, расположенных по периметру города и около семисот легких орудий — в основном новых, установленных недавно, причем весьма неравномерно. Большая их часть стояла на открытых участках периметра, которые, кроме Отклонения, защищало лишь силовое поле.

Теоретически, оно могло выдержать ядерный удар мощностью в две мегатонны, но Вайми видел, как лоферы проходят сквозь него. Они словно прилипали к невидимой поверхности, растекались по ней в мерцающих сполохах — и, наконец, превращались в смутные арки, через которые внутрь устремлялись их собратья. По ним тут же открыли огонь башенные лазерные орудия. Прошитые лучами лоферы взрывались облаками белой ослепительной плазмы, выжигая всё на десятки метров вокруг. Но орудий было слишком мало, чтобы остановить противника, и огромные плазменные шары, вылетавшие из воронкообразных голов лоферов, сбивали орудийные башни. Одиночные удары их поля ещё могли выдержать, но два подряд или больше окутывали их ослепительным белым сиянием — которое тут же взрывалось вулканом пылающих обломков, выброшенных из чрева вывернутого наизнанку бункера. Им, пока что, везло, может быть потому, что Охэйо стрелял быстро и точно — наводчиком он оказался отличным. Вайми следил за состоянием защитного поля и силовым генератором — правду говоря, он совсем не знал, как это делать, и даже не понимал, почему у него получается. Должно быть, его полуспящее сознание как-то вытаскивало информацию из этой невероятной полуреальности-полусна.

Вслед за орудиями в бой вступили солдаты — они укрывались за оградой, в наспех отрытых окопах. Теперь юноша понял её назначение: плазменные шары лоферов, растекаясь по рельсам, лишь раскаляли их добела — в то время как солдаты могли стрелять между балок. Но, как и ожидал Вайми, продержаться им удалось недолго. Их ручные плазмометы были слишком слабыми, чтобы поражать лоферов. Тут нужен был десяток или больше одновременных попаданий, а провернуть такой трюк удавалось нечасто. К тому же, сосредоточенный огонь лоферов плавил рельсы. Укрыться в окопах от плазмы было совершенно нереально и солдаты начали отступать. Вайми понимал, что им тоже пора уходить — иначе они рисковали остаться тут навсегда — но он не собирался это делать, пока их орудие могло стрелять. За себя он не слишком волновался — мир вокруг не был достаточно реальным для этого, и к тому же он, отчасти, хотел вырваться из него.

Конец наступил очень быстро. Бункер резко и сильно встряхнуло, сквозь его стены донесся мощный гул взрыва, уничтожившего их орудийную башню. Экраны и большая часть индикаторов погасли. Оставаться здесь не было больше никакого смысла, и они торопливо выбрались из кресел, кинувшись к открывшейся броневой двери.

Всё ещё действующий лифт вознес их на поверхность. Вайми сразу же расчихался от дыма — и, едва осмотревшись, кинулся бежать. Оружия у него не было, так что он не видел в бегстве ничего постыдного.

Он не оглядывался и понятия не имел, что происходит за его спиной. Пролетев через парк, он выскочил на новый, тоже рассеченный шоссе пустырь. За ним уже стояли огромные безоконные здания столицы, похожие на ярко разрисованные коробки, а слева поднималась белая бетонная стена высотой с трехэтажный дом, рассеченная прямоугольными пилонами. В ней зияли массивные стальные ворота, сейчас открытые. Они вели во двор районного штаба, где размещался один из силовых генераторов и командный бункер — всё под землей. Из-за стены виднелись лишь темные кроны деревьев.

Резко изменив курс, они побежали к этой, последней укрепленной позиции. Позади них, в парке, раз за разом вспыхивало и гасло светло-оранжевое пламя, и секунды спустя спрессованный воздух больно бил юношу по ушам. Хотя он не видел, откуда стреляют, снаряды или ракеты падали точно в скопления ару. Пламя их взрывов быстро гасло и высоко в небо поднимались розовато-черные дымные грибы, тут же сносимые ветром — только огонь артиллерии позволил немногочисленным отступавшим уцелеть. Отступать дальше они, правда, не могли.

Запаса энергии в генераторах должно было хватить на пять суток. Так как они работали, в общем, независимо друг от друга, за пробитым силовым полем удалось поставить новое — но дальше такая игра продолжаться не могла. Высокочастотные силовые поля могли формироваться лишь в отдалении от источника, в довольно узкой полосе, и на третий слой резерва мощности уже не хватило бы. Пробив поле хотя бы в одном месте, ару быстро доберутся до всех генераторов, и Вайми гадал, дотянет ли хоть один из них до исчерпания ресурса.

Осмотревшись напоследок, они вошли в замкнутый стенами двор. Передняя его часть, залитая асфальтом, была голой и пустой. Заднюю занимал уютный сквер, за ним высилось белое пятиэтажное здание штаба — сейчас пусто черневшее открытыми окнами. Там не осталось ни одной живой души. Вайми узнавал каждую щербинку на стене, словно вырос здесь, и у него вновь закружилась голова от внезапно острого ощущения нереальности происходящего.

Середину двора занимал пятнадцатиметровый, со срезанными углами, квадрат, сложенный из серых стальных плит. В его центре был второй квадрат, такой же формы, но меньше, всего метров в шесть. Он слабо светился смутной молочной белизной — это и была проекционная матрица силового генератора, цилиндрический массив которого уходил ещё на тридцать метров под землю.

Охэйо открыл толстый стальной люк на внутренней стороне стены и потянул за рубильник. Вайми сразу ощутил и звук и вибрацию мощных моторов. Коробчатые сварные ворота начали неторопливо сходиться и сомкнулись с ударом, от которого раскатилось эхо. Теперь им оставалось только ждать последнего, решающего штурма.

* * *

— Приготовиться! — крикнул офицер. Возня под воротами штаба затихла — было ясно, что ару заложили заряд. Вайми надвинул на глаза защитный козырек и прижал к плечу тяжелый плазмомет. Взрыв раздался почти сразу. Земля ударила его по ногам, спрессованный воздух толкнул в грудь. Лишь наушники шлема спасли его барабанные перепонки. Одну из створок сорвало с петель и она, крутясь, влетела во двор, вспыхнув в столбе силового поля. Вторая распахнулась настежь. В воздухе клубился дым и пыль — но ни одна из ламп на окружающих двор стенах не погасла.

Из зияющей бреши хлынул поток врагов. Они были всех видов и форм — черные, дымчатые, глянцево-серые, одни крохотные, другие — в полтора раза выше человека. В то же мгновение двор опоясали вспышки — все стрелки одновременно открыли огонь. Вайми тоже прицелился и нажал на спуск, выпуская весь заряд в одной длинной очереди. Плазмомет яростно бил в плечо, целиться было тяжело — да это и не требовалось. Промазать по палившему в него живому месиву было просто невозможно.

Ару взрывались в шарах плазмы, разлетались багровыми облачками от ударов дисрапторов, падали под пулями — но по бьющимся в агонии телам лезли новые. Их становилось всё больше и больше. Из бреши тек сплошной живой поток, и Вайми понял, что у них просто не хватает огневой мощи, чтобы справиться с ним.

Он быстро сменил позицию, спасаясь от кромсающих деревья лучей, потом ещё раз и ещё. Воздух вокруг почернел от дыма. Весь двор был залит кровью и покрыт мертвыми и издыхающими ару — но живых было ещё больше. Они стреляли уже в проекционную матрицу и в плиты покрытия, пытаясь подорвать генератор.

У Вайми отказал плазмомет — он стрелял слишком долго и слишком часто. Бросив его, он сорвал с пояса термическую гранату, выдернул кольцо и швырнул её в ару. Вслед за ней полетели и другие гранаты — у тех стрелков, что ещё оставались в живых, тоже вышло из строя оружие. Двор зарябил ослепительными вспышками — и окончательно утонул в непроглядном дыму.

А когда он рассеялся, Вайми с крайним удивлением понял, что двор пуст. Нет, мертвых и умирающих ару в нем более чем хватало, кое-где они лежали друг на друге в несколько слоев — но вот все, кто ещё мог передвигаться, сбежали, бросая личное оружие и раненых.

Вайми словно ударили чем-то по голове — ничто не сравниться с ощущением, когда побеждающий вроде бы враг вдруг ломается — и бежит, бежит, бежит...

Заорав "куда же вы, трусы!" — юноша подхватил какое-то, относительно целое на вид оружие и, прыгая прямо по трупам, выбежал в зияющую брешь ворот.

Далеко слева навстречу уцелевшим лоферам неторопливо двигались такие же дымчато-черные шоггот — огромные, размером с двухэтажный дом, они шли на девяти толстых ногах. Их массивные щупальца и бокалы плазмометов двигались лениво и бессмысленно — пока они не замечали противника.

Потом над его головой что-то взвыло. Повернувшись, Вайми успел заметить, как земля за спиной вздыбилась. Потом из черной тучи вырвалось ослепительное пламя — и град смертоносных осколков превратил его ликование в агонию.

* * *

Наммилайна стояла у мультипланара, хмуро глядя на двенадцатилучевую серебристую звезду, покрытую непредставимо сложным фрактальным узором — Ана-Йэ, столица Йэннимура. Её дом и дом двадцати миллиардов её собратьев — невероятно мало для громадины поперечником в восемь миллионов миль. Не только симайа, но и марьют катастрофически не хватало — и только что она потеряла ещё одного...

— Нужно ли так переживать? — спросил стоявший за её спиной Ярослав. — В конце концов, у нас есть его матрица.

— Вот эта? — Наммилайна показала маленький, зеркально-черный прямоугольник, который до этого держала в кулаке. — От неё нет никакого толка.

— Почему? Все данные в порядке, я чувствую...

Наммилайна повернулась к нему. Её глаза горели.

— Я ощущала сущность Вайми — в тот миг, когда очищала её. Так вот: она была намного, НАМНОГО больше того, что осталось в этой матрице.

— Ты хочешь сказать, что...

— Да. Вайми — это и-линн, Сущность, сознание которой не привязано к физическому миру, точнее — зародыш её. Вот что мы потеряли!

Ярослав задумался. До сего дня и-линн оставались в Йэннимуре лишь абстрактным понятием — все знали, что они существуют, но лишь среди других, старших рас. Сама по себе возможность сознания жить без тела была почти сверхестественной — до открытия сарьют — и Вайми вряд ли обладал ей. Но он всё же оставался марьют — одним из них — и они просто НЕ МОГЛИ его бросить.

— Мы должны его вытащить, — с холодной, упрямой решимостью рутенца сказал он.

— Как? Это невозможно, — Наммилайна повернулась к нему. — Любое живое существо, попавшее в инфорет, растворяется в нем до полной неотличимости. Впрочем... — она на миг задумалась. — Если МЫ не можем решить эту задачу, её наверняка может решить Найнер. Главное, чтобы он захотел этого.

— ОН не захочет, — Ярослав покачал головой. — Чего ради?

— Значит, мы сделаем так, чтобы он захотел, — ответила Наммилайна.

— Неужели ты хочешь... — Ярослав замер на миг от пришедшей ему в голову догадки.

— Да. Именно это, — Наммилайна спокойно встретила его взгляд. — Пришло время обратиться к Мастеру Войны.

* * *

Очнувшись, Вайми какое-то время не мог понять, что с ним происходит. Он рефлекторно закашлялся, чтобы выбросить кровь из пробитых осколками легких — он умер, захлебнувшись ей — но легких у него уже не было, как не было и тела. Только сознание, растрепанное и мчащееся в неистовом хаосе образов. Юноша чувствовал, что его снова куда-то уносит и попытался вырваться, теперь уже совершенно сознательно.

Хаос вокруг него пришел в движение. Вайми ощутил, что он поддается, что он может придать ему форму. Как когда-то на "Тайне", он стал сияющим алмазом, через который тек ослепительный радужный смерч образов. Его сознание исчезло: оно не могло справиться с такой работой и ей занялись его инстинкты и интуиция. Это напоминало падение, и взлет, и смерть — всё вместе. А потом неистовый поток творения сравнялся с берегами озера реальности — и Вайми вновь обрел себя.

* * *

Он стоял на краю крутого каменистого склона. Под ним уходили вниз темно-зеленые волны холмов, а дальше — и очень глубоко — начиналась синевато-рыжая бесконечность моря. Там, исполинскими плотами нависая друг над другом, плыли тонкие, плотные облака. Верхние пепельно-светлые, с серебристо-белыми краями, нижние — почти на одном уровне с глазами юноши — золотисто-рыжие, с темными сердцевинами фиолетово-сизого оттенка. Их разорванные листы протянулись немыслимо далеко к горизонту — и справа, над четкой границей моря и земли, висело низкое заходящее солнце.

Легкий прохладный ветерок овевал нагое тело юноши. Влажный воздух был удивительно свежим, и грудь Вайми порывисто вздымалась, словно пытаясь вобрать его весь. Кажется, именно этого он и хотел, ныряя в Найнер, но теперь он не знал, что делать дальше.

Вайми с интересом посмотрел на себя. Он был точно такой же, как в своем родном мире. Даже белесые твердые рубцы — на плече, на правом бедре, на руках — те же. Они вовсе не смотрелись красиво, но юноша всё равно гордился ими. Он осторожно провел пальцами по следам старых ран, по твердым, как камень, подошвам. Сейчас он чувствовал себя более реальным, чем когда-либо.

Одет он был лишь в пушистый четырехцветный шнур на бедрах, — с него свисала длинная пёстрая бахрома. Вайми обнаружил на себе также многоцветные браслеты на запястьях и щиколотках. Длинные волосы заплетены над глазами цветным шнуром — да, точно так же они все одевались в племени. В руке он держал тяжелое копье с зубчатым кремневым наконечником, длиной по плечо.

Он вернулся домой, но лишь наполовину: пейзаж вокруг он видел в последний вечер на Тайат. Но это был вовсе не сон. Когда Вайми попытался представить, что у него в руке вместо копья лук, оружие не изменилось. Когда он поддел босой ногой внушительный кусок скалы, пальцы пронзила резкая боль, и юноша зашипел от неё.

Он высоко прыгнул, надеясь подняться в воздух, но и это не вышло: секунду спустя он с силой врезался в землю. Впрочем, Вайми вовсе не был огорчен этим. Он сел на пятки в холодной траве, бездумно любуясь закатом. Впитывая мельчайшие оттенки окружающего мира, он не думал больше ни о чем.

Солнце зашло. Вечерняя дымка, повисшая над холмами и морем, стала удивительно палевой, ничего не скрывая, но сообщая всему таинственную глубину. Это было до неправдоподобия красиво и от Вайми осталась только пара внимательно раскрытых глаз. Он с удивительной остротой чувствовал и прохладный ветер, и холод земли под собой, и даже ползущего по подошве жука...

Закат погас, но не стемнело: мир окутала тусклая серебристая мгла. Воздух был наполнен странным, холодным, рассеянным светом, низким заревом повисшим над северным горизонтом. Это показалось Вайми тревожным. Он поёжился и встал, наконец обернувшись. Теперь перед ним вздымались темно-зеленые горы. Они заросли лесом так густо, что Вайми нигде не видел скал — одно сплошное море листвы, вздыбленное исполинскими застывшими волнами.

Юноша обнаружил, что стоит возле устья ущелья. Вдоль его кромки, высоко над струящейся по дну рекой, вилась уютная узкая тропа, мощеная ровными базальтовыми брусьями, и он бездумно пошел по ней.

Влажный, прохладный воздух, невесомо обтекавший тело, таинственный полумрак, прикосновения босых ног к холодному камню и даже усилия для ходьбы в гору — всё это казалось Вайми на удивление приятным. Он всё шел и шел вперед, радуясь, что тропа не кончалась, не чувствуя голода или усталости. Вокруг не темнело и не становилось светлее. В небе мерцали редкие, крупные звезды, под кронами, за частоколом стволов, висел непроницаемый, фосфоресцирующий мрак. Туман, выползая из зарослей, волокнистыми космами стекал на дно ущелья и как живой двигался в сумрачных распадках холмов. В лесу перекликались птицы, ветер доносил тяжелый аромат ночных цветов, вокруг юноши вились странные насекомые, — однако, как и в его родном мире, среди них не оказалось кусачих.

Тропа оказалась извилистой. Кое-где косматые зеленые стены обрывов вздымались над ней на огромную высоту. Вайми тихо и быстро шел вперед, не думая, что откроется ему за поворотом. Так же, без раздумий, он переходил узкие неогражденные мосты над рассекающими тропу ущельями, иногда на страшной высоте.

Шаг за шагом он приближался к верховьям. Тропа незаметно оборвалась, лес начал редеть, уступая крутым скалистым склонам. Там, среди пёстрых растений, виднелись куски удивительно яркого светло-синего камня, казалось, источавшие призрачный свет в полумраке. Их оттеняли темно-фиолетовые подушки блестящего мха. Волокнистый туман, стлавшийся здесь по земле, делал всё вокруг таинственным и притягательным.

Наконец, юноша вышел к замыкающему долину завалу. Легко вскарабкавшись по глыбам, он увидел, что река впереди разлилась небольшим озером. На его берегах горело несколько костров, а выше, у склонов, виднелись хижины. Вайми заметил гибкие смуглые и золотистые фигуры соплеменников и его сердце чаще забилось от радости.

Какое-то время он стоял на гребне завала, бездумно любуясь селением. В груди у него было хорошо и тепло. Огонь костров казался ему очень четким, и юноша не удивлялся тому, что он не дает дыма. Потом его заметили и окликнули. Волнуясь, как мальчишка, он побежал к соплеменникам, хотя в этом не было ни малейшей нужды.

Ещё через минуту он, скрестив ноги, сидел в тесном кружке товарищей. Он очень рад был их всех видеть — и Найте, и Анмая, и Маонея, и даже полукровку Ахета. Все они умерли давным-давно — Анмай и Маоней погибли ещё до того, как Вайми разрушил свой мир — но то, что они живут вновь, казалось ему совершенно естественным. Их стало даже больше, чем раньше: рядом с Найте Вайми заметил гибкого юношу со странным сочетанием смуглой кожи, зеленых глаз и светло-сине-сероватых волос, падающих на спину. Это был Налау — по многу дней гуляя в одиночестве, Вайми выдумал себе приятеля, и вел с ним бесконечные споры обо всех интересующих его вещах. Сейчас эта фантазия сидела перед ним в двух шагах, такая же реальная, как и он сам.

Юноша смущенно опустил взгляд. Далеко не всегда его фантазии были столь невинны. Иногда, в плохом настроении или просто от скуки, он с удовольствием выдумывал и всякие жуткие, чудовищные вещи — настолько жуткие, что они пугали его самого и подолгу не хотели убираться из головы. Одна из них — вовсе не самая страшная — уже недавно убила его, и он вовсе не желал встретить что-то подобное тут, в своем новом доме.

Между ним и соплеменниками завязался тихий, веселый разговор. Вайми тщетно старался понять, думают ли они. Они рассуждали вполне естественно, — иногда даже говорили о вещах, которые он, вроде бы, не придумывал, — но юноша не был в этом уверен. Они, определенно, не подчинялись ему — то есть, если он их о чем-то просил, они это делали, но как ещё, собственно, должны вести себя друзья? Он не решался просить их о чем-то таком, чего они заведомо не стали бы делать: были пределы, которые он не мог переходить. К тому же, по правде говоря, он хотел общаться только с Линой, — но её тут не оказалось. Впрочем, как и всегда во сне, юноша знал, где её найти.

Над озером, в распадке, на краю крутого склона, затаился маленький каменный дом. Вайми едва заметил его, так как он прятался под густыми кронами низких деревьев, растущих почти вплотную к его стенам. К тому же, он был окружен осыпавшейся каменной оградой и из-за неё виднелась лишь высокая крыша из сланцевых плиток. Она, почему-то, на удивление хорошо сохранилась.

Простившись с друзьями, юноша пошел вверх. Кое-где ему пришлось карабкаться. Дверь давным-давно скрылась в густой зелени и он перемахнул низкую — по грудь — изгородь, попав в крохотный дворик, заросший густой травой. Двери здесь не было, зато он увидел два небольших окна — пустые, осыпавшиеся проемы в неровных каменных стенах. Внутри полагалось царить густой тьме — но Вайми увидел в них отблески живого огня.

* * *

Низко пригнувшись, он пролез в окно. Огонь горел в маленьком, облицованном черным базальтом камине. Заднюю часть комнатки занимал каменный бассейн с темной, глубокой водой и выглядела она странновато — низкий каменный свод, под которым он едва мог стоять, пыльный земляной пол, неровная кладка осыпавшихся стен — и никакой мебели. Дом казался давным-давно заброшенным — он был совершенно пуст, — однако у огня сидела одинокая смугло-золотистая девушка в таком же, как у него, наряде.

Лина мгновенно вскочила, обернувшись на шум, и они замерли, глядя друг на друга. Вайми бездумно любовался подругой. Он не мог описать её красоту какими-то понятными словами: не знал нужных, вот и всё. Его сердце бешено забилось: он не понимал, настоящая ли она или порождение его сна — но она тут же узнала его и улыбнулась, жестом приглашая к огню.

Юноша поставил к стенке копье и подошел к ней. Они сели рядом, почти касаясь друг друга. Из ниши в стене Лина достала еду — большую глиняную миску с ягодами тарини и запотевший глиняный же кувшин с молоком. Они ели руками из одной посуды, передавая друг другу кувшин и искоса поглядывая из-под падающих на глаза волос.

Еда не заняла много времени. Они не говорили, но слова им были и не нужны: глаза и движения их тел и без того были вполне выразительны.

Ритуал подготовки к любви, принятый в племени, не был особенно сложным: Лина вытащила из дальнего угла массивный каменный таз с холодной водой и тщательно вымыла пыльные босые ноги юноши. Потом Вайми сделал ей то же. Когда она откинула волосы с его ушей, начав, легонько царапая, мыть их, по коже юноши побежали крупные мурашки. Когда её влажные пальцы соскользнули к глазам, лаская опу­щенные ресницы, мурашки стали столь густыми, что Вайми целую минуту не дышал. Пальцы Лины скользили по его векам, едва заметно надавливая — а он словно плыл куда-то в цепенящем ознобе...

Они выбрались под сумрачное небо, во двор, мягко опустились на ласковую, прохладную траву. Забыв обо всем на свете, Вайми провел ладонью по животу подруги, — просто чтобы вспомнить, какой он упругий, шелковисто-гладкий и теплый. Потом прижался к нему лицом, скользя губами по этой чуткой, подвижной поверхности. Понемногу осмелев, они коснулись её высоко поднявшейся груди и дыхание Лины начало замирать...

Лишь когда взошло солнце, усталая пара затихла. Лина уснула почти мгновенно, но Вайми не спал. Он лежал на животе, скрестив босые ноги, подложив руки под голову и вспоминал их "занятия" — эпизод за эпизодом. Он чувствовал себя обновленным, родившимся заново, и это было просто изумительно.

Однако всё это не могло затмить одной простой вещи — он был по-прежнему пленен Найнером и должен был вернуть себе свободу. Решив это, Вайми заснул.

* * *

Он проснулся совершенно спокойным. Ему очень нравилось лежать вот так, в прохладном воздухе, в полумраке, и ни о чем не думать. Лишь когда, по его мнению, прошло уже часа два, он поднял ресницы и осмотрелся.

Он проснулся совсем в другом месте, непохожем на то, в каком заснул, но не удивился. Во сне он вновь стал сияющим алмазом, через который тек радужный смерч образов, и намного дольше, чем в первый раз — может быть потому, что Лина была там, с ним...

Теперь он впервые ощутил сопротивление — не потому, что поток стал беднее или им стало труднее управлять, совсем нет. Просто он создал так много образов, что им стало не хватать места. Вайми смутно помнил, что старался расширить свой мир, и что для этого ему пришлось вести полномасштабную войну, в которой жизнь служила оружием. Это заняло немало времени — много поколений, как ему казалось — но, вроде, завершилось успехом. Очнувшись, он уже знал, что реальность вокруг стала совершенно иной, чем раньше.

Прежде всего, изменился его дом — он превратился в просторное, полутемное помещение из мрамора. Свет падал через проем входа, завешанный легкой, колебавшейся на ветру тканью. В центре пола был мелкий круглый бассейн, заполненный прозрачной, как хрусталь, водой.

Вайми ничуть не удивился, обнаружив, что лежит на поразительно мягком, упругом воздухе, — удобнейшей силовой подушке. Её создавало плоское устройство, состоявшее из фрактальной, искрящейся мозаики — к таким вещам он привык ещё на "Тайне" и они очень ему нравились.

Лина спала, привольно растянувшись в воздухе, и Вайми не стал её будить. Хотя никаких следов их любви не осталось, он был смущен и чуть напуган этим внезапным взрывом чувств. К тому же, он имел хорошую память и мог вспомнить вчерашний вечер так точно, что переживал его почти наяву.

В племени, ещё почти мальчишкой, ошалевший от первой и окончательной любви — любви столь удивительной, что перед ней меркли все его наивные ожидания — он потом часами сидел в прострации, переживая первые встречи с Линой снова и снова. Губа его при этом была сосредоточенно закушена, глаза предусмотрительно закрыты. Вайми немного боялся, что любой, заглянувший в них, увидит там всё, о чем он сейчас думал — столь яркими были проплывающие в нем образы. Перебирая его волосы, Лина начинала шептать, какой он красивый... в каждом месте, и юноша просто тонул в ознобе. Он и не знал, что по всей коже может быть так сладко... в каждом месте, про которое она говорила — даже в пупке...

Вайми помотал головой и упруго, одним рывком, вскочил. Его босые ноги глухо ударились о каменный пол. Ему не нужно было приводить себя в порядок. У одеяния Глаз Неба имелся ряд преимуществ: в нем Вайми мог спать, купаться и заниматься любовью, не испытывая никаких неудобств.

В его доме, как и раньше, было очень мало вещей — зато на стенах он с удивлением обнаружил рисунки. Свои собственные — по крайней мере, он воображал их во сне — но, тем не менее, достаточно неожиданные.

Вайми очень любил (хотя и не очень умел) рисовать. В племени он имел мало возможностей для воплощения придуманных им образов, и это очень его злило. На "Тайне", напротив, возможностей было слишком много — и ещё больше других произведений, настоящих шедевров, на которые он мог только смотреть, восхищенно разинув рот. Растерянность быстро сменилась злостью на то, что всё, о чем он мечтал, создали без него, а она, в свою очередь — яростным желанием доказать, что он всё равно сможет лучше. Довольно наивным — Вайми хорошо понимал это — но кое-что у него начало получаться.

В йэннимурском изобразительном искусстве господствовал своеобразный турбореализм — все вещи и явления должны быть ещё более реальными, чем на самом деле, более выразительными, яркими. Реальность вовсе не служила тут предметом вдохновения, напротив — именно воображаемые образы были тем идеалом, к которому её надлежало подогнать.

Искусство симайа, стало, по сути, основой их инженерии — именно оно создавало образы, которые можно воплотить. На практике, конечно, бытие получала лишь ничтожная их часть, — но всё, что создавалось в Йэннимуре, непременно было плодом чьего-нибудь вдохновения. Никто из соплеменников Вайми не думал, что может быть иначе. Искусство их редко описывало жизнь — куда чаще оно творило и меняло её.

На практике, конечно, это создавало и многочисленные трудности — прежде всего, потому, что главным критерием качества произведения служила тщательность его отделки, внимание к мельчайшим деталям, которые должны находиться в безупречной гармонии. Их должно быть даже больше, чем может сразу охватить взгляд: для полного восприятия работы её надлежало рассматривать часами. Более того — в различных настроениях она воспринималась совершенно по-иному, так как каждый раз взгляд, подчиняясь эмоциям, выхватывал соответствующие им детали. Считалось, что иначе произведение не сможет постоянно привлекать внимание, жить.

Вайми, собственно, не имел ничего против такой манеры, но она требовала громадного труда. Создание одной картины, не говоря о вещах более сложных, отнимало много часов, месяцев и даже лет. Небрежность, торопливость в Йэннимуре никогда не считались достоинствами.

Вайми вовсе не был ленив: если какое-то дело увлекало его, он мог работать до тех пор, пока не упадет от усталости. Однако терпения ему и в самом деле не хватало: когда образ вчерне был готов, он без промедления переходил к следующему. Тратить время на мелочи казалось ему преступлением, и стиль его работ был необычен — длинные, уверенные линии, образы, которые существовали больше в воображении, чем в реальности. Йэннимурские работы тоже ему нравились, хотя он, по скудости познаний, и не всегда понимал, что же там нарисовано: гораздо чаще ему оставалось просто наслаждаться цветовой гаммой. Они будили воображение, походя на конструктор — каждый раз ему представлялось что-нибудь другое.

Но сейчас его задача была несравненно проще: всего на миг представить желаемый образ во всех подробностях, после чего тот застывал неизменным, уже совершенно независимый от него. На воображение он никогда не жаловался: иногда он уходил в него так глубоко, что реальность казалась ему потом какой-то обесцвеченной.

Собственно, в этот раз у него не вышло ничего особенного — просто зарисовки из жизни Глаз Неба — но его внимательные глаза не находили ни одной ошибки. Сочетания цветов безупречны, изящные и мускулистые тела его братьев (и по большей части сестер) по племени словно светились. Всё было таким же, как в его памяти — намного лучше, чем на самом деле.

* * *

Вайми не знал, сколько времени провел созерцая то, что всегда было внутри него. Потом, словно очнувшись, он откинул полог и вышел, встав на узкой террасе — она шла вдоль отвесной стены большой скалы, облицованной, почему-то, гладкой палевой плиткой.

Этот мир был странным сочетанием его воспоминаний, фантазий и тех образов, что нравились ему уже на "Тайне". Внизу, на глубине двух десятков его ростов, неровными волнами вздымались пышные, дикие заросли. Из них торчали другие утесы и скалы, обтесанные и облицованные снаружи и выдолбленные изнутри. Их соединяла сложная сеть сплетенных из травы мостиков и узких лестниц, протянувшихся над деревьями в несколько ярусов.

Небо было безупречно ясным, но без солнца. Казалось, что в зените его заслонила серебристая дымка, и на землю падал чистый, рассеянный, не дающий теней свет, заполнявший весь воздух и очень удобный для глаз: смотреть здесь оказалось очень приятно. Воздух был холодный, но Вайми хотел этого: в нем он мог двигаться быстро, оставаясь прохладным. В его родном лесу самым безопасным было не оставлять запаха — даже важнее, чем оставаться незаметным.

В общем, здесь ему очень нравилось, однако он помнил, что это не та реальность, не настоящая, и выйти из неё, как из сна, не получится. Какую-то часть этого мира он должен сделать совершенно автономной и унести с собой — если ему позволят оторваться от Найнера и уйти отсюда. Самым главным было убедится, что он обрел свободу на деле, а не в иллюзии. Он мог властвовать здесь почти безраздельно — но лишь над образами, а вовсе не над тем, что их формирует. Если он не сможет это изменить, то останется пленником своих фантазий — навеки.

Вайми усмехнулся этой мысли и помотал головой. По крайней мере сейчас он не хотел бежать отсюда. Он чувствовал себя гораздо более сильным и уверенным, чем вчера. Больше всего он боялся потерять эту уверенность. Сознавая себя, он не мог менять здешний мир. Во сне же он не мог контролировать свои желания.

На "Тайне" он узнал достаточно, чтобы осознать свои тайные побуждения и понять: наяву он вовсе не такой, как во сне. Сон вмещал целые Вселенные образов, о которых, проснувшись, он и не вспоминал. Они развивались, жили своей независимой жизнью — и часто вовсе не такой, которой он бы желал наяву.

Вайми вовсе не считал себя плохим юношей: он никогда не брал чужих вещей и не лгал товарищам. Но ему много раз приходилось убивать — чтобы спасти свой внутренний мир, которой порой казался ему чем-то отдельным и намного более важным, чем его сознание. Ни разу он не убивал ради удовольствия — но это вовсе не значило, что всаживая стрелу в живот врага, он не чувствовал порой живейшего удовлетворения. Он ни разу не совершал бесчестных поступков по отношению к любимой — но иногда делал с ней вещи, одно воспоминание о которых заставляло его жарко краснеть. Гораздо важнее, впрочем, было не то, что он делал, а то, что он представлял.

Его фантазии часто были безжалостными и дикими, и он даже под пыткой не стал бы рассказывать о них — но и это не значило, что он их стыдился. Они были его неотъемлемой частью, такой же естественной и необходимой, как и все прочие. Более того — чем более жуткие и мерзкие вещи ему представлялись, тем более светлые и прекрасные образы возникали в нем им в ответ. Не всегда случалось так прямолинейно, но Вайми уже начал понимать, что творящее воображение не должно отступать ни перед чем. Чтобы делать выбор, надо иметь, из чего выбирать.

Однако, очень многое в нем было относительным, подвижным, и то, что казалось ему страшным, становилось вполне восхитительным с другой точки зрения. Ничего нельзя было отбрасывать: лишь соединяясь вместе, все полюса создавали полотно его мира, порой более реальное, чем сама жизнь.

* * *

Среди его фантазий немалое место занимали разнообразные пытки, более или менее чувственные. Их с Линой любовь была удивительной, но Вайми испытывал порой необъяснимую обиду, подозревая, что есть множество иных, неведомых ему ощущений — не вкусных, не мучительных, а совершенно, непредставимо ДРУГИХ.

Боль от сознания незаслуженной обиды тоже была наслаждением — но реальных страданий он не любил и избегал, если мог. В племени ему часто причиняли боль — но Вайми всегда имел возможность отплатить тем же, и никогда не пренебрегал ей.

У Глаз Неба стойкость по отношению к боли считалась едва ли не главным достоинством юноши, и каждый из них старался доказать её. Единственное, что сдерживало эти дикие состязания — естественное нежелание портить свою шкуру, одну на всю жизнь. Считалось более почетным иметь меньше шрамов — это доказывало ловкость и ум их обладателя. Вайми попытался обойти это ограничение — и, когда они с Найте и Маонеем заспорили, кто из них самый выносливый, собственное воображение обернулось против него. Он додумался развести большой костер, завалить его сырыми ветками — а потом спорщики вместе легли поверх них. Дышать было совершенно нечем, снизу ужасно пекло — но Вайми умел отвлекаться от реальности и выдержал больше, чем друзья. В результате, им пришлось приводить его, совершенно ошалевшего от дыма, в чувство. К тому же, обожженый живот болел ещё долго — хотя шрамов и в самом деле не осталось...

Упершись пальцами босой ноги в поперечину ограждения, Вайми усмехнулся, внимательно осматриваясь. Вокруг никого не было — но, казалось, множество следящих за ним глаз скрывалось на мгновение раньше, чем он успевал их заметить. Ветер трепал его волосы и пёструю бахрому на бедрах, и чуткие уши юноши слышали только шум листвы, налетавший и замиравший волнами...

Незаметной тенью его коснулась скука: стоять на одном месте надоело. Уходившая за угол терраса манила его. Вайми бездумно пошел по ней и повернул, увидев прежде скрытую за скалой часть мира. Там, далеко за деревьями, громадным полым восьмигранником поднималась ажурная башня. Её трубчатые угловые колонны соединяли ломаные кольца галерей, косая вязь стальных балок казалась тонкой паутиной. Снаружи к её остову крепилось множество каких-то плоских белых коробок.

Только облако, скрывшее верхушки колонн, дало юноше представление о колоссальных размерах конструкции. Он совершенно точно не придумывал ничего подобного и подумал, что мир вокруг не только его собственный. В этом не было ничего необычного. Он смутно помнил, как во сне старался захватить объемы чужих образов — и часть их содержимого могла остаться здесь. Имелась и вторая, намного более интересная возможность: какое-то из его созданий стало столь самостоятельным, что само научилось изменять реальность. А может, и своего создателя.

Вайми недовольно помотал головой. Он не видел никакого смысла пугаться вещей, которые ему просто представились. К тому же, если он и наделил какую-то из своих фантазий способностью творить, она не могла проявлять её в ЕГО мире: лишь в своем собственном.

Ажурная громада башни казалась возбуждающе таинственной — хорошая цель для первого путешествия здесь. Заглянув в комнату, он прихватил тяжелое, но короткое — по плечо — копье и быстро пошел по прилегавшему к стене узкому выступу. Он ступал совершенно беззвучно, сначала касаясь шершавой скалы чуткими пальцами босых ног, а уж потом опираясь на всю ступню — так, как привык ходить в родных лесах, легко и бесшумно.

Впереди от скалы отходил мост длиной в сотню шагов — три толстых, в его голову, каната из травы, соединенных растяжками. Идти по нему, впрочем, оказалось нетрудно, — если следить за ногами внимательно. Правда, на сильном ветру мост качался, — чем дальше, тем сильнее, — и к тому же, сильно провисал, едва не касаясь верхушек деревьев в середине. Здесь он качался особенно сильно — несколько шагов в одну сторону, потом в другую — и юноша остановился, наслаждаясь этим подобием полета.

Вдруг что-то вокруг изменилось. Хотя небо оставалось чистым, стало темнеть, по всему окружающему пошла рябь. Вайми замер, тревожно осматриваясь. Всё вокруг плыло: сначала ему показалось, что в глазах, но это вовсе не была галлюцинация. Кто-то извне поглощал созданный им мир. Там, во сне, он полагал, что надежно стянул и закрепил эту сложную систему образов — но теперь осознал, что его уверенность, в сущности, ни на что не опиралась. Он знал слишком мало по сравнению с создателями этого места.

Темнота сгущалась, уже трудно было понять, что происходит. Вайми крутился, выставив копье, но не мог ничего изменить: для этого ему надлежало заснуть, а заснуть по желанию невозможно. Больше всего он боялся, что начнет изменяться сам: он не представлял, как далеко могут зайти изменения. Тут он не мог умереть — но ни в чем другом уверенности у него не было.

Немного запоздало он подумал, что происходит сейчас с Дайной, Тайаном и другими. Вайми со стыдом осознал, что лишь сейчас вспомнил о них, но это и к лучшему: его терзания никак не могли помочь им, а как отыскать их в этом бесконечном море форм, он не знал. Ему оставалось сражаться только за себя.

Впрочем, "сражаться" звучало слишком громко. Он словно тонул в вязкой, полупрозрачной смоле, сквозь которую просвечивали какие-то образы — очень сложные и явно имеющие смысл, только он его не понимал. В этой массе нечем было дышать. Ещё какое-то время он беспорядочно барахтался, стараясь вырваться, а потом, как-то вдруг, всё погасло.

* * *

Внимание! Собратья йэннимурцы! Многие из вас уже знают о Вайми Энтиайсшу, очень юном (18`), но чрезвычайно талантливом марьют, сыгравшем решающую роль в известных вам событиях на Границе. И вот теперь мы слышим, что он (а также восемнадцать миллионов людей) брошены экипажем "Тайны" в Реальности Найнера — одной из новооткрытых разумных планет.

Известно о найнах пока очень мало, но захват ими всего, что попадает в их зону доступности, внушает нам подозрения. Действия же Наммилайны Сариммай и ряда других симайа (явно не достойных этого звания, см. список в Приложении) откровенно возмутительны. У нас есть серьезные основания не желать им добра. Их бегство, измена в отношении беспомощного ребенка, брошенного на произвол сомнительного происхождения расы, непростительны. Их оправдания в части спасения матрицы несчастного юноши есть просто проявления вызывающей наглости, так как её оригинал в данный момент, возможно, испытывает невообразимые страдания. Мы призываем всех симайа, ещё не забывших о своих детях, выразить трусам свое возмущение. Второе, но более важное: спасите Вайми! Не позволяйте неидентифицированным сущностям посягать на свободу ребенка!

Фронт в поддержку детей и справедливости (массовая рассылка по Йэннимурской Сети по крайней мере из 8 независимых источников).

* * *

Это было, как смерть: Вайми лишился всех ощущений. Чувства у него остались, — но им нечего было воспринимать. Он даже не мог понять — спит он или нет. Не было времени, не было вообще ничего, кроме его собственного сознания. Его просто выбросили из бесконечного круговорота иллюзорных реальностей в какой-то местный аналог Межсущей Тьмы.

Хотя пленившая его сила не говорила с ним, он быстро понял, чем заслужил такое обращение. Создавая свой мир в Найнере, он без зазрения совести поглощал чужие миры и весьма вольно обращался с населяющими их образами — многие из которых были не менее его разумны. Теперь ему дали почувствовать, как всё это выглядит с другой стороны — и Вайми оставалось только грызть локти. Ему был подарен целый мир — и вот, из-за собственной жадности — не из-за чего больше — он потерял всё. Вот только смириться с этим он не мог. Ему отчаянно хотелось вернуть утраченную — уже во второй раз — Лину, и он вспомнил вдруг сонмы придуманных им тварей. Они были необходимы ему, чтобы расширить объем его мира — жизнь, которая проникает в другую жизнь, прорастает сквозь неё, и делает собой, и так снова и снова. Это было мерзко и страшно... но это работало. Он выедал так чужие образы, превращал их в свои. Это получалось на удивление легко — словно он повелевал могучей рекой, размывающей рыхлый берег.

На миг Вайми ощутил испуг перед собственным внутренним пространством. Оно оказалось столь обширным, что в нем, казалось, есть совершенно незнакомые ему уголки, которые развивались независимо со дня его рождения.

Это была опасность, известная ему по рассказам Наммилайны: потеря связности. Любая система распадается, когда реагирует быстрее, чем сигнал успевает пройти её от края до края. И был ещё предел сложности, когда связей между элементами становилось больше, чем они могли координировать. Существовало невообразимое множество решений, но самым простым было распадение на части, каждая из которых обладала независимым сознанием. Но с ним, похоже, всё обстояло иначе: Вайми ощущал в себе нечто чужеродное. Оно походило на расплавленное золото, сияющее и жгучее, и он знал, когда оно проникло в него: во время битвы "Тайны" с Харой, когда та сделала его своей частью. Но эта чужеродность вовсе не была враждебной, напротив: юноша чувствовал, что от неё исходит приятное, сильное тепло. Она была в нем, чтобы защитить его. Она указывала ему пути, когда он становился творящим алмазом во сне, но не выбирала их: они сплавлялись тогда в цельное, нерасторжимое единство.

Вайми понимал, что именно она дала ему возможность управлять этой реальностью. Без неё он сам стал бы одним из подчиненных образов — совсем не обязательно страдающим, но подневольным, изменяясь по чужой воле, а это не очень ему нравилось. Но и способность творить свои реальности теперь не казалась ему прекрасной. Он уже понимал, что его желания оказались слишком незрелыми по сравнению с силой, которой он обладает. Но, может, и эта мысль не была его собственной.

* * *

Вайми вновь вздохнул и помотал головой. Он всегда считал себя единым, неразделимым целым — хотя и понимал, что теперь это не совсем так. Его стало слишком много — и, в то же время, слишком мало, потому что он, отчасти, уже перестал себя понимать.

Он не был склонен к отчаянию, — но что ещё ему оставалось? Целую вечность провести здесь, совершенно одному, не зная, чем заняться...

Вообще-то, провести вечность — даже здесь — было бы совсем неплохо. Это было несравненно лучше обычного для его мира исхода. Вайми нравилось бездельничать — сидеть или валяться где-нибудь, любуясь на облака или пейзаж и предаваясь мечтаниям. То же он мог делать и здесь. Он уже чувствовал, что с каждым придуманным им образом, с каждой новой мыслью он становится больше и более устойчивым. Теоретически, этот медленный рост — если ему не помешает ещё что-нибудь — мог разрушить тюрьму, но Вайми понимал, что займет это миллионы лет. И он очень сомневался, что оставаясь наедине с собой так долго, не сойдет незаметно с ума, просто от скуки и отсутствия новых впечатлений, в которых всё же отчаянно нуждался. Или, даже в случае успеха, не утратит возможность жить во внешнем мире и сам интерес к нему окончательно и безвозвратно.

Это были не те вещи, над которыми ему хотелось думать — однако, думать о них ему приходилось, если он не хотел остаться в этом месте навсегда. Он любил время от времени устраивать набеги на свой внутренний мир, высматривая там всё, что завелось вроде бы само по себе, вне фокуса его сознания. Там встречались иногда поразительные вещи — иногда восхищавшие его, иногда пугавшие. Но теперь Вайми занялся тем, что делал прежде очень редко: он искал в себе новые возможности. Раньше у него не было нужды этим заниматься: возможности своего тела он и так знал от и до, а сила его воображения работала только внутри, и преподносила ему достаточно сюрпризов, чтобы он и не рвался получить больше. Но сейчас его сознание стало почти одним целым с окружающей средой — и Вайми уже понимал, что если оно изменится, изменится и мир вокруг. Сейчас его устроило бы любое более-менее реальное окружение — какое угодно — и он решил, для начала, сосредоточиться на этом.

Ему не привыкать было творить миры силой воображения. Пускай вокруг теперь не осталось ничего, к чему он мог бы подобраться, просторы души были в полном его распоряжении. Но чтобы жить в них, ему пришлось бы буквально вывернуться наизнанку, окружить себя тем, что было у него внутри — и Вайми не знал, как это сделать. Размышляя над чем-то, он не привык прикладывать усилия. Обычно всё получалось у него само собой — и, если он не мог решить задачи наяву, то находил ответ во сне. Это случалось так часто, что казалось совершенно естественным. Он привык жить, подчиняясь своим побуждениям — они никогда не подводили его. Только здесь это не годилось. Именно побуждения могли похоронить его заживо в этой неощутимой тюрьме. То, что он здесь создавал, было имитацией, иллюзией, лишенной плоти. Нужно было добраться до нижнего уровня, до Йалис — а Вайми представления не имел, как к нему подступиться. Его познания в Йалис были ничтожно малыми — но дело, впрочем, оказалось даже не в этом. Его мышление, вся его суть совершенно не были приспособлены действовать на уровне, где лишь математика могла ему помочь. В ней же Вайми разбирался, можно сказать, никак. Он не был как-то особенно глуп, но его образное мышление яростно сопротивлялось всем попыткам загнать его в рамки математической логики.

Он начал, наконец, понимать, какого рода работа ему предстоит. Мало научиться изменять реальность: нужно прежде изменить себя. Он не видел здесь ничего невозможного, но уже понимал, что дело выйдет трудным, продвижение — медленным, и займет всё это много времени. Самым неприятным было то, что Вайми вовсе не хотел меняться: он нравился себе такой, какой есть. Только вот был ли у него выбор?..

* * *

Принявшись, наконец, за дело, Вайми с крайним удивлением обнаружил, что главной проблемой оказалась не тупость, а самая обыкновенная лень. Соображал он очень быстро, но вот заставить себя выкладываться по полной не мог. Свободолюбия явно не хватало на полноценный мотив — в конце концов, он вовсе не страдал здесь — и, поразмыслив, он сосредоточился на более низменных чувствах, а именно, на обиде за незаслуженное заключение в этот мрак. Вообще-то, он попал сюда вполне заслуженно — но образ невинного страдальца доставлял ему наслаждение, он толкал его выдумывать всё новые и новые обиды — а чем сильнее они разгорались, тем сильнее его тянуло вырваться отсюда.

Конструкция получилась очень хлипкой и сложной — но более-менее работала, и Вайми, шаг за шагом, выстраивал сеть понимания вокруг своей математической сути. Она, правда, упорно не давалась ему, и он, в конце концов, додумался заменить мало что говорящие ему уравнения различными животными и отношениями между ними. Известных ему для этой цели не хватило, и пришлось придумывать новые — и зверей, и отношения. Описать всю эту конструкцию словами Вайми бы не смог — но его никто, к счастью, и не спрашивал.

В конце концов он понял, что ему ИНТЕРЕСНО выстраивать эту сеть из перевода смыслов. А когда ему становилось интересно, он мог заниматься этим, пока не тупел от усталости. Вот только тут он не уставал — и спать ему тоже не хотелось.

Однако, энтузиазм тоже не особо помог ему — узнавал он много что, но применить это на практике не получалось. В отчаянных, но напрасных усилиях прошло неопределенно много времени. Сколько именно — Вайми не представлял. Вначале он ощущал обиду на свое бессилие, потом его охватила злость. Она разгоралась всё ярче и ярче — в какой-то миг юноша даже испугался мощи вспыхнувшего в нем огня. Он словно с невероятной быстротой не то падал, не то поднимался к пылающему, мятущемуся свету — а потом это сияние охватило его целиком, и созданный им мир возник вокруг него.

* * *

Едва опомнившись, Вайми понял, что чуда не случилось. Он парил в центре просторной комнаты с неровными, бугристыми стенами, без малейших следов выхода, зато с несколькими тусклыми сине-белыми огнями — очень похожей на ту, в которую его заточили Корхх.

Оставаться в ней не хотелось и Вайми бросил во все стороны поток созданных им образов — но лучше бы он этого не делал. От нетерпения он попытался развернуть свой мир слишком резко — а стены, как оказалось, обладали свойством зеркала. Отразившись от них, поток образов обрушился на юношу, разрывая в клочки его суть. Кое-как отпинавшись от них, Вайми зарекся от таких попыток. Он решил обследовать стены наощупь — но и тут его ждало разочарование. Он был окружен силовым полем, далеко отстоявшим от стен. Он мог смещаться на две своих длины вперед или назад и на одну свою ширину вверх-вниз, вправо и влево — вот и вся доставшаяся ему свобода. Под его отчаянным напором поле немного подавалось, но затем становилось твердым, как скала. Вайми даже приблизительно не мог представить, какова его мощность и можно ли вообще его пробить. Пытаться пробить его силой он не стал — и так ясно, что импульс отразится и попадет в него же, причинив дикую боль. Что ещё он мог тут сделать?

Вайми задумался, но в голову так ничего и не пришло. Звать на помощь? Стены не пропустили бы его импульсы, к тому же, он не знал, как дотянуться до симайа. В любом случае это было бесполезно, так как они ничем не смогли бы ему тут помочь. Заставить свое узилище двигаться он тоже не смог бы — не хватило бы сил, да он и понятия не имел, куда его можно тут двигать. Что ещё? Наделать себе фальшивых собеседников? Такое он умел, причем, неплохо, но это ничем бы ему не помогло. Вытянуть силу из поля не получалось — впрочем, он просто не знал, как это сделать.

На миг у Вайми мелькнула бредовая идея — сбежать в Реальность, совершив не-переход — но он понятия не имел, за что тут ухватиться, да и в любом случае ему не хватило бы сил. Он даже боялся представить, сколько их тут нужно.

Перебрав все возможности, он понял, что ничего не сможет сделать. По-настоящему страшно Вайми пока что не было — во всяком случае, от голода он умереть не мог. Но провести целую вечность в этой норе, буквально подыхая от скуки — такой вариант совсем ему не нравился.

Как-то вдруг он вспомнил первый увиденный в жизни морской пляж: широченная полоса солнечно-желтого песка, незаметно переходящая в ухоженные рощицы с тенью, прихотливо-извилистая — по ней можно брести целый день и пейзаж, изменяясь, оставался тем же самым...

Вайми вздохнул и помотал головой. Воспоминание прошло, но сразу же навалилось другое, куда более свежее — всего несколько дней назад, на Тайат, он вот так же отправился гулять поутру — правда, уже вместе с Дайной. Всё вокруг было темным, зеленовато-серым и гудело от мощного теплого ливня, так что одеваться они не стали и побрели нагишом, в один миг вымокнув до нитки. Буря была довольно-таки сильной. Ливень хлестал по обнаженной коже, босые ноги путались в густой высокой траве, под подошвами то и дело хлюпала вода, холодная земля подавалась под ними глубоко и мягко.

Ошалев от грома, они устроили игру в догонялки — но Вайми почти сразу же растянулся в луже, перемазался до бровей в грязи и стал похож на черта. Гневно отплевываясь, он отправился искать ручей, в котором мог отмыться — но, пока он искал, ливень смыл всю грязь. Потом дождь, наконец, кончился и сквозь разрывы плывущих, казалось, прямо над головой туманных туч начало проглядывать солнце. Они смотрели на него словно со дна узких, глубоких, непрерывно изменявшихся ущелий.

Запутанная тропа вывела их на край огромного, глубокого ущелья с густо заросшими склонами — по его дну с гулом катилась желто-белая бурлящая река. В ней проплывали изрядных размеров стволы и зрелище было довольно внушительное — они даже остановились посмотреть. За ущельем начинался лес, настоящие джунгли — исполинские деревья, перевитые лианами. Зелень их была столь густой, что они походили на обомшелые скалы, и лес казался Вайми настоящей горной страной — с хребтами, пиками, ущельями и темными пещерами.

Между огромными деревьями сгущался туман, окутывая весь лес клочковатым покрывалом. Над ним стаями кружились птицы, а в непроницаемой глубине крон кричали какие-то звери — лемуры или обезьяны. Одуряюще пахло растущими повсюду цветами — вероятно, посаженные нарочно, они разрослись в безлюдье так, что под ними кое-где не было видно травы.

Бездумно следуя за тропой, они пошли вдоль края другого, меньшего ущелья, накрытого сплошной крышей крон. Под ней царил зеленоватый мрак. Справа из него доносился ровный шум потока, слева поднимался голый травянистый увал. Вайми попробовал подняться на него, но не смог — скользкий и мокрый откос оказался слишком для этого крут. Потом, за изгибом тропинки показался форт — серая железобетонная коробка, врезанная в склон гребня. Узкая лестница вела наверх, на её плоскую, неогражденную крышу. Здесь в лицо юноши ударил ровный, монолитный поток теплого, сырого воздуха. Очень далеко под ним тянулась темная, туманная полоса леса, переходившая в серо-желтый пляж — а дальше лежало голубовато-серое море. Вайми смотрел на него почти из-под массы стремительно плывущих над головой туманных, растрепанных туч. Туманные лохмотья плыли, вообще-то, и ниже, так что он словно летел — ощущение очень похожее. Вдали, под тучами, море угрюмо темнело, и юноше казалось, что он стоит на самом краю мироздания.

Устав от неподвижности, он перевел взгляд. Справа, совсем недалеко от него, стояла древняя орудийная башня, невысокая — чуть ниже его роста, дымчато-серая, почти незаметная издали на фоне обычных тут облаков. Дайна стояла прямо перед ней, вытянувшись и подняв руки к волосам, трепавшимся на ветру. Она была очень красива в этот миг, но после ночи любви Вайми это как-то не трогало. Ему вдруг стало скучно — пейзаж замечательный, но сколько можно смотреть на одно и то же? Чтобы запомнить, достанет и мгновения, а стоять и пялиться, словно тут больше ничего нет...

Дайна, вероятно, разделяла эту мысль. Она тщательно потянулась, поднявшись на пальцы грязных босых ног, потом вдруг подпрыгнула и повисла, ухватившись за ствол пушки. Под её весом тот вдруг пошел вниз, и она чувствительно хлопнулась об бетон пятками. Посмотрев друг на друга, они рассмеялись и бросились прочь, словно нашкодившие дети — хотя их, собственно, никто не преследовал...

* * *

Вайми очнулся от воспоминаний — резко, словно его ткнули иглой. Всё это время, что он сидел в ловушке, его сознание работало как бешеное, стараясь найти хоть какой-то выход — и вот теперь выход нашелся: чтобы обрести свободу, нужно было умереть.

Вайми чувствовал, что это — единственный выход, другого просто не существовало. Только ему было очень страшно. К тому же, он не представлял, как сможет убить себя, не имея под рукой никакого оружия.

Эта проблема, впрочем, как раз оказалась несложной — чего другого, но смертоносных тварей в его фантазиях хватало, и достаточно сотворить лишь одну... вот только умирать ему категорически не хотелось.

Вайми глубоко вздохнул. Он чувствовал, что подошел к решающему рубежу: тюрьма превратилась в иллюзию, и он мог её разрушить. Он не знал, правда, не разрушит ли заодно с ней и себя — но тут он уже ничего не мог сделать. Оставалось лишь совершить уже решенное — и будь, что будет.

Ощущение реальности окончательно оставило его: он уже не понимал, творит ли наяву или во сне. Его сознание населяло окружающий мир образами — и он ничуть не удивился, когда один из них выплыл к нему. Это было плоское, овальное существо, в два или в три его роста длиной, покрытое блестящим черным панцирем и состоящее из множества сегментов. Оно скользило в воздухе, беззвучно, волнообразно колыхаясь. У него не было головы, казалось, не было рта или глаз — но его кромку окаймлял ряд тонких плавников, острых, словно бритвы — а из переднего конца тела торчал пучок тонких, как иголки, длинных пик. Равмис, обитатель тьмы из его ночных кошмаров. Вайми много летал во сне, и эти твари бесконечно преследовали его под кронами ночного леса, откуда он, почему-то, не мог выбраться, и где он почти ничего не видел, не выбирая себе путь, а инстинктивно создавая его.

Теперь Вайми убедился, что равмисы возможны. Он смутно представлял себе их устройство, но они вполне могли существовать в каком-нибудь настоящем мире. Непонятно откуда, он уже знал, что у могущества творцов иллюзий здесь тоже есть ограничения. Он не мог создавать вещей, нарушающих физические законы или действующих вопреки логике — попросту потому, что иначе сотворенный им мир рассыпался бы от внутренних противоречий. Но он был вторичен по отношению к создателю — даже если пики равмиса превратили бы тело Вайми в кровавое сито, он, — хотя и испытав все муки агонии, вновь оказался бы снаружи. Это знание было внутри, оно стало его неотъемлемой частью. И потому он замер, спокойно дожидаясь первого удара.

* * *

За последние сутки действия Фронта приняли катастрофические масштабы. Сегмент симайа, поддерживающих его, достиг уже 0,36 и продолжает расти в геометрической прогрессии. Уже через десять часов им может быть получено Большое Согласие Сети (0,89), необходимое для обращения к машинам Кунха. Малое Согласие (0,21) на формирование и отправку флота получено ими четыре часа назад. У нас есть сведения по крайней мере о 11 тысячах кораблей-миров, готовых немедленно вылететь к Найнеру и ещё около восьми тысяч находятся в состоянии подготовки и погрузки тяжелого интеллектронного вооружения. На их борту находится 26,5 миллиарда симайа и миллион кораблей-разведчиков. Силы их поддержки в настоящий момент насчитывают 4 новых Йалис-портала, более 700 установок Сверх-Эвергет, 7 тысяч Наблюдателей, 15 тысяч автматических крейсеров и более 20 тысяч танкеров. Число КМ, готовых преградить им путь, колеблется от пяти до пяти с половиной сотен. У нас есть основания рассчитывать не более, чем на шесть. В данных обстоятельствах мы, по-видимому, не сможем предпринять никаких реальных мер противодействия. Война с Найнером, последствия которой мы не можем предсказать, представляется уже неизбежной.

(Из сообщения Совета Пастухов группе Сети "Предотвращение войн и конфликтов").

* * *

Когда пленивший его чужой сон погас, Вайми окружил хаос — света, звука, запаха и вкусов. Такой же хаос ощущений охватил его кожу — хотя тела он совсем не чувствовал. Это было как взрыв: лишь отчаянным, на грани его возможностей, усилием юноша смог собрать свои мысли, сохранить свою цельность. Он как бы сжался в тугой комок: хаос по-прежнему бушевал вокруг, но теперь Вайми смотрел на него несколько отстраненно.

У него по-прежнему не было легких, тела или глаз — ничего, кроме его собственного сознания — однако теперь он, непонятно чем, видел всю окружавшую его сферу. Толку в этом, правда, оказалось немного — Вайми не понимал, что именно он видит. Вокруг были какие-то цветные узоры — жилы или сплетения — и они тянулись во все стороны, переливаясь невообразимым множеством оттенков. Юноша и представить не мог, что можно видеть столько их сразу. Цвета менялись, текли, двигались, но в этом не было никакого порядка, никакого смысла. Однако, здесь было пространство, и Вайми обнаружил, что сам может двигаться. Стоило ему только захотеть, и он плыл в любую сторону, хотя смысла в этом тоже не было. Ничего вокруг не повторялось, но в общем оставалось тем же самым.

Он мог слышать — и, подлетая к какому-нибудь сплетению, надолго замирал, впитывая удивительно гармоничные звуки. Но стоило ему отодвинуться, бесчисленное множество нот сливалось в монотонное глухое жужжание. У него осталось осязание — и это ощущение было самым странным, потому что одновременно это был и вкус.

Эти сплетения оказались плотными. По крайней мере, прикасаясь к ним, он чувствовал их несокрушимую упругость — и каждый раз вкус их был другим, столь сложным, что Вайми не мог его определить. Он не походил ни на что, знакомое ему. К тому же, эти жилы оказались как бы под напряжением. Едва он задевал их, в него врывался настоящий вихрь образов с невероятно насыщенными, ослепительно яркими цветами — и каждый раз юноша испуганно отскакивал. Всё это было совершенно не тем, что он желал или даже ожидал увидеть. Довольно скоро он понял, что не может ничего здесь изменить — ему и собой-то оставаться удавалось с трудом. Он даже не мог представить себе что-нибудь отвлеченное — круговой обзор занимал всё его внимание, и на какие-то фантазии его уже просто не оставалось.

Вайми понятия не имел, где оказался. Явно не в чьей-то иллюзии: скорее, он смотрел на них снаружи. Но было ли то, что он видел, физической реальностью? Юноша сомневался, что когда-либо сможет это узнать.

Понемногу его охватывала злость, всё более сильная — не столько на окружающее, от которого он не мог отвлечься ни на миг, сколько на себя самого.

Вайми задумался. Он вовсе не хотел вечно блуждать в этом месте, где нет ни перемен, ни ориентиров — хотя он отчаянно пытался найти их. Наконец он понял, что, хотя он и движется подобно невесомому пару, здесь есть гравитация — он ощущал верх и низ. Если он и впрямь оказался в какой-то сверхжидкости, то верх означал поверхность, выход. И Вайми двинулся вверх.

* * *

Путешествие оказалось долгим — насколько долгим, Вайми не мог бы сказать. Он не представлял, сколько прошло времени. Может, несколько часов, — а может, и месяцы. Он не хотел спать и есть — что, само по себе, было неплохо, — но без привычного ритма сна и бодрствования всё сливалось в одно бесконечное "сейчас". К тому же, он привык видеть сны и ему очень не хватало их путаного многообразия. Без снов он приучался реагировать на всё без эмоций, чисто механически, а это не очень ему нравилось.

По мере его подъема вокруг совершенно ничего не менялось — возможно, становилось темнее, но Вайми не был в этом уверен. Он вполне мог просто привыкнуть к окружающей его многоцветности.

* * *

Граница показалась неожиданно — чернота, совершенно непроницаемая, холодная и твердая. Вайми ударился в неё и отскочил, словно мячик от стенки. Немного подумав, он понял, что иначе быть и не могло — ведь у него не было тела и он представлял собой лишь мыслящий процесс в этой, вообще-то, неподвижной среде. И, разумеется, никоим образом не мог её покинуть. Кто-нибудь, знающий больше, возможно, нашел бы тут выход, — но Вайми его, увы, не видел. Он мог, конечно, попробовать влиться в те несчетные реки образов, что текли вокруг него, — но, во-первых, это означало утрату даже той жалкой, иллюзорной свободы, которой он обладал, во-вторых, если это получится, он мог вновь оказаться в каком-то совершенно чужом мире и просто потерять себя, стать его частью. Короче, пути на волю не было.

* * *

Вайми осторожно подплыл к одной из самых толстых жил. Такие пронизывали свод темноты и уходили куда-то выше, в разветвления эффекторной сети — с её помощью Найнер воздействовал на окружающий мир. Щель между ней и неподатливой черной поверхностью была слишком узкой, чтобы юноша мог протиснуться в неё — но он и не собирался это делать.

Эта жила на вид ничем не отличалась от других, но Вайми она показалась самой подходящей для его плана. Подплыв к ней, он вдруг заметил, что его мышление изменилось — сверхжидкость вокруг неё дрожала от бегущей по жиле невероятной мощи, и эта вибрация ощутимо гасила его сознание. Чувство было похоже на усталость — но после Перехода он не знал физической усталости и потому испуганно отпрянул. Здесь, в Изнанке Иллюзий, случались порой самые невероятные вещи — и далеко не все они ему нравились. Многих он попросту не понимал и они пугали его. Сейчас вокруг никого опасного не было — если на то пошло, не было вообще никого — но он замер, настороженно осматриваясь.

Мир вокруг был очень странным. На первый взгляд могло показаться, что Вайми парит в обширной долине, над которой залегли плотные облака — но "земля" и "небо" плавно изгибались, сливаясь друг с другом, замыкая обширное, в несколько километров, пространство, похожее на громадный приплюснутый пузырь. Из него расходилась масса изогнутых туннелей, ведущих в такие же примерно "пузыри". Всё это заливал тусклый, желтовато-серый свет, казалось, не имевший источника. "Облака" светились сами по себе, но так тускло, что это почти нельзя было заметить.

На самом деле Изнанка выглядела совершенно иначе — но Вайми создал в себе нечто вроде фильтра. Он придавал окружающему хотя бы относительно привычный вид. Сейчас Изнанка напоминала ему губку из твердого, похожего на камень материала, включавшего в себя невероятное множество громадных, неправильной формы залов, соединенных извилистыми туннелями. Немалый её объем занимали "облака", отчасти похожие на настоящие — но, разумеется, без единой капли воды. Одни из этих "туч" были похожи на туман, другие более плотные — но и в них он мог двигаться, хотя и более медленно. Размер Изнанки Вайми до сих пор не знал — сейчас он удалился уже на несколько сот километров от Дома, забравшись в места, в которых никогда раньше не бывал. Гравитация в Изнанке была, и понятия "вверх" и "вниз" тоже — но Вайми предпочитал двигаться по горизонтали. Так было привычнее, к тому же, по вертикали Изнанка менялась гораздо заметнее. Внизу постепенно становилось шумно и тесно, наверху лежала непроницаемая граница Реальностей. Внизу Вайми не слишком нравилось — нет, любопытство тянуло его и туда, но там было не слишком-то уютно.

Он постоянно странствовал возле верхней границы инфорета — просто потому, что здесь было спокойнее. Уже давно он обнаружил, что не является единственным изгоем — то тут, то там мелькали пёстрые пушистые шары, каким, сначала, он выглядел тут и сам. Сначала он старался избегать их, но вскоре любопытство взяло верх. Общаться с найнами, правда, оказалось непросто — прикосновения к ним были так же неприятны, как и к мыслящим жилам. Однако, он мог отщипнуть кусочек чужих образов, унести их в себе, а потом разбирать — примерно так же, как разбирал свои забытые сны. Сначала он не видел ничего понятного, наслаждаясь лишь сложностью контуров и сочетанием оттенков — но всё же, это было что-то новое.

Большинство найнов было гораздо крупнее его, и он обходил их стороной — слишком резкими и неприятными были их образы, и порой он чувствовал, что его сознание пытаются подчинить. Но было и несколько почти одного с ним размера и проявлявших к нему живейший интерес. Их влекло друг к другу неудержимое любопытство, и они почти всё время проводили рядом. Постепенно это приносило плоды — кое-что Вайми начал понимать. Прежде всего, он научился различать своих товарищей, так как каждый из них вызывал в нем свою, неповторимую гамму чувств. Иные из них были более приятны ему, иные — менее. Скоро он научился определять искреннее дружелюбие — и, по мере сил, старался отвечать на него.

Теперь они свободно обменивались образами — всё ещё не понимая их, но стремясь к этому. Невесть отчего, Вайми решил, что из трех постоянных его собеседников один — это "она", а двое других, соответственно, мальчики. Он никак не мог это объяснить — просто ему так казалось. Они не имели ничего общего — кроме взаимной симпатии, — но и этого хватало. Как оказалось, его новые друзья могли входить в эти монолиты образов и выходить из них по желанию. Они искренне хотели, чтобы Вайми попробовал тоже, но юноша боялся не вернуться из иллюзий. Они, конечно, тоже очень интересовали его, но ему пока что хватало других дел. Он очень любил странствовать тут в одиночестве — но сейчас ему стало неуютно. Его друзья остались слишком далеко. Чтобы вернуться к ним, ему нужен был целый день — и он хорошо понимал, что сейчас никто из них ему не поможет.

Пока что он не сталкивался здесь с действительно серьезной опасностью — такой, чтобы не смог отбиться или убежать — но всё когда-нибудь случается впервые. В Изнанке встречались порой самые странные обитатели. К счастью, агрессивные были слишком мелкими, а гиганты не проявляли к нему интереса — но это вовсе не значило, что данное правило твердо.

Сейчас Вайми парил, свободно распластавшись в "воздухе" и глядя сразу во все стороны. Он давно уже не удивлялся, как это ему удается видеть всю сферу вокруг — но в ней ничего не двигалось. Между тем, ощущение взгляда БЫЛО — и это совсем ему не нравилось.

На него смотрели не верхним зрением — он уже хорошо научился чувствовать прикосновения этих Сетей Внимания. Но ему постоянно казалось, что смотрящий где-то здесь, в поле его зрения — только он не может его заметить. Это начало уже его злить, и он с трудом сдерживался от того, чтобы воспользоваться верхним зрением самому. Нет, так он мог узнать много чего интересного — но для верхнего зрения надо было развертывать сеть из тончайших отражений своей сути. Любой, кто делал это, становился заметен за многие километры, словно сигнальный огонь — а Вайми совсем такого не хотелось. Он уже успел убедиться, что верхнее зрение привлекает всякую дрянь — а что могло появиться тут, так далеко, юноша не представлял. Например, стая хагенов — не смертельно, но очень неприятно, их разряды причиняли дикую боль. Или громана — смертельно опасного, но малоподвижного. От него Вайми не раз уже сбегал — но вполне мог допустить средний случай, которому он придется в самый раз. Пока что никто из его друзей не пропадал — но он вполне мог стать первым.

Вайми нахмурился, прикидывая возможности защиты или бегства. Если надо, он мог быть очень быстр — наверное, быстрее всех здешних обитателей — но быстрота не спасет его ни от разряда, ни от силового хлыста. Он мог драться — и ударить очень сильно — но пока что ему не удавалось убить ни одного из здешних мелких хищников, только отогнать. И, не зная, с кем имеет дело, он не мог, конечно, даже оценить своих шансов. Оставалось лишь парить, надеясь, что противник — если он тут есть — первым совершит ошибку и начнет двигаться. Если Вайми сможет его разглядеть — он наверняка спасется бегством. Юноша не сомневался в этом, как не сомневался и в том, что противник — намного больше и сильнее его.

Он невольно подумал, не позвать ли на помощь — но эта мысль была глупой и он это понимал. Слишком далеко. К тому же, речь здесь была лишь видом верхнего зрения, и любой, кто говорил, становился заметен, причем, на колоссальном расстоянии.

Наконец, Вайми подумал, не поставить ли ему щит — но он не знал, откуда ему угрожает опасность, а держать щит во всех направлениях — дело слишком трудное. Это отняло бы слишком много внимания и сил, и он не смог бы уже наблюдать за окружающим — разве что в самых общих чертах. Можно было просто свернуться, как перед сном — но тогда он вообще выпал бы из этой реальности и так и не узнал бы ничего.

Размышляя об этом, Вайми злился всё больше. Он уже попал недавно в такую ситуацию — и не мог отделаться от ощущения дежа вю. Впервые он пожалел, что вырвался в Изнанку. Это случилось около месяца назад — точно он не помнил, дней тут не было, и он считал их лишь по периодам сна. Вначале ему очень понравилось здесь — не нужно ни есть, не пить, ни даже дышать. Он мог свободно двигаться в трех измерениях и даже научился бить врага ослепительными разрядами — которые, впрочем, были не более, чем собранными в жгут эмоциями. Единственное, что его поначалу напугало — потеря прежнего облика. Сейчас он был плоским, с острыми краями эллипсом длиной примерно метра в два, темно-синего цвета, с черными зрительными пятнами, и парил в воздухе, раскинув по бокам длинную бахрому чувствительных к верхнему зрению усиков. Форму он мог менять — хотя вернуть себе прежний облик никак не получалось — и быстро, даже как-то слишком быстро привык к ней. Она оказалась невероятно удобной. Он не нуждался даже в пополнении сил, которые приходили теперь откуда-то изнутри, зато сохранил зрение, слух и даже осязание. Сейчас запас сил был у него вполне достаточным. Он мог швырнуть подряд два десятка разрядов — но вот восполнять этот расход пришлось бы не один день. Ускорить это никак не получалось — похоже, мощность источника была установлена раз и навсегда. Нет, он мог хватить изрядную толику сверх нормы, прикасаясь к Огненным Столбам — но лишнюю силу было трудно хранить. Она постоянно отвлекала его, и он набирал её лишь чтобы тут же использовать — например, в невероятно быстром полете, переская огромный зал за несколько секунд.

Сейчас ему тоже хотелось совершить такой бросок — к туннелю, из которого он попал сюда, а потом нестись не останавливаясь до самого Дома. Но это было бы трусостью, а трусить непонятно перед чем Вайми не хотел. Он слишком хорошо знал себя и понимал, что потом его замучат сразу стыд и любопытство.

На секунду у него мелькнула идея "стереть" свое присутствие в Изнанке. Многие её обитатели это умели, и сейчас такое умение пришлось бы как нельзя кстати. Но он слишком увлекся внешними, грубыми сторонами своей новой сущности — быстротой и силой ударов — а сейчас осваивать маскировку уже поздно. Вайми попробовал, конечно — но ничего не получилось. Он не слишком внимательно смотрел "объяснения", как это делается — и не слишком хорошо их понимал.

Юноша вздохнул. Больше всего сейчас он хотел вернуться в родную Реальность — но она отказывалась вмещать его. Нет, её граница подавалась и Вайми чувствовал, что будь он в несколько раз сильнее — он смог бы вылететь вон в пузыре этой Реальности, в котором смог бы пусть и плохо, но двигаться — но вот сил ему как раз и не хватало. Недавно у него возникла прекрасная идея — нырнуть в выходящий за пределы Изнанки поток Реальности Найнера, в надежде, что, когда его суть закупорит постоянно разветвлявшийся и сужавшийся канал, его просто выкинет наружу или, по крайней мере, там ему хватит сил вырваться. Вайми вовсе не был в этом уверен, но это было, собственно, всё, что он мог тут сделать. Единственной альтернативой было бесконечное прозябание в Изнанке, однако какое-то время он медлил — это было как прыгать в воду с большой высоты. Наконец, он собрался, сжался в комок, готовясь выстрелить собой, как снарядом — и...

Страшный, но беззвучный удар сотряс всю эту Вселенную снизу доверху — удар, за которым пришел ледяной холод проступающей отовсюду смерти.

Вайми испуганно сжался, чувствуя, как распадаются, летят во все стороны его мысли. Так было не только с ним — со всем, что его окружало. Мир вокруг рушился, гас, и в бреши вдруг хлынуло золото — расплавленное, невыносимо сверкающее. Вайми оно показалось, почему-то, очень знакомым, но он не успел вспомнить — золотая лава захлестнула его, и он провалился во мрак.

Глава 14.

Другой Сарьер.

Люди очень много рассуждают о проблеме выбора. Иногда даже можно подумать, что он у них действительно есть. На самом деле это выбор между честью и ленью. Или страхом. Или ещё какой-нибудь ерундой, не более. Но когда нам действительно приходится выбирать среди Возможностей, мы замираем с открытым ртом и не знаем, что делать. Ведь честь тут совершенно ни при чем.

Аннит Охэйо. Одинокие размышления.

Малле казалось, что он навсегда потерялся в этом разрушенном мире, но ветер, тот ветер, который окутал всё вокруг мглой, его спас — он разогнал дым и освежил воздух. Вместе с небом прояснился и рассудок юноши. Малла увидел, что вышел к подножию второй террасы — к отвесному, высотой в пятиэтажный дом, обрыву, одетому в бетон. Но эту стену сверху донизу разорвали громадные вертикальные трещины. Кое-где обрушились целые секции.

Ветер принес не только свежий воздух, но и холод. Поёжившись, Малла полез вверх. Вскарабкавшись на груду глины и чудовищных бетонных глыб, он увидел развалины кирпичных строений — осыпавшийся, тлеющий лабиринт разбитых, обрушенных стен. Лишь одно здание уцелело — громадная квадратная башня высотой в девять этажей. Крыша её была плоской, углы скруглены, ступенчатые проемы окон в толстых стенах из монолитного бетона очень походили на амбразуры. Очень светлая, пепельная, она резко выделялась на фоне тяжелых, сине-малиновых туч. Малле казалось, что из этих амбразур за ним наблюдают, но там он не мог различить ничего — ни движения, ни блеска.

Юноша обернулся. Внизу лежала широкая долина, затопленная темнотой. Над неровными черными зубьями далеких утесов багровело угрюмое небо, забитое разорванными тяжелыми облаками. Они ползли неспешной монолитной лавиной, буро-малиновой на фоне мутной темной синевы. Багрово-красные лучи заходящего солнца пробивались под тучами там, где произошел этот невообразимый взрыв. Проходя сквозь толщи взметенной вверх пыли, они расплывались страшным багровым маревом.

Малла отвернулся и помотал головой. Утесы, несомненно, были отрогами горной цепи Линн, а она находилась в двухстах милях от столицы. Здесь не было городов, а эти развалины — всего лишь какой-то поселок... или военная база.

Юноша зажмурился и замер, стараясь почувствовать, откуда за ним следят. Пробираясь через проклятую болотистую ложбину он замерз почти до смерти, и постоянное ощущение взгляда в спину тоже злило его. Единственное, что утешало — сейчас ему стало получше. В случае нападения он мог постоять за себя. В этом, по крайней мере, он был уверен.

Он осматривался, равномерно вдыхая чистый, холодный воздух. Мысли бродили в его голове, неспешные и неисчислимые, как облака, плывущие над равниной. Они поднимались из-за далекого горизонта и уходили в никуда. Как ни странно, но теперь он не боялся. Только ещё никогда он не чувствовал себя таким одиноким, и при этой мысли Малла вновь ощутил смутное беспокойство.

Наконец, он побрел к башне. В глубине руин сгущался мрак, и юноша вновь ощутил страх от своей беззащитности. Ощущение взгляда в спину стало как никогда острым.

Инстинктивно обернувшись, Малла увидел в глубине выжженой комнаты здоровенного мужика лет сорока, в темной, неприметной куртке. В его обтянутых черными перчатками руках был тяжелый автоматический дробовик. С пугающей быстротой прицелившись, он выстрелил в него.

Юноша едва успел прыгнуть за груду битого кирпича. Если бы не характерная для марьют скорость, он бы не спасся. Целая туча картечи с воем пролетела над ним и врезалась в стену метрах в пяти, отбив массу осколков.

Опомнившись, Малла схватился за камень, но комната была уже пуста. Он испуганно огляделся, и, никого не заметив, бросился прочь, скача между руинами как заяц и пытаясь смотреть сразу во все стороны, но видел только рухнувшие фасады, груды битого кирпича и дотлевающих деревянных обломков. В воздухе висел едкий чад, от которого горело горло и слезились глаза. Он мало что в нем видел и потому испуганно замер, едва не наткнувшись на непонятно откудя взявшееся странное существо. Оно походило на кошку ростом с него, но стояло, как человек, и юноша понял, что видит Хищника, разведчика Друзей Сарьера — и, несомненно, одного из Чистых. Хищник откинул за спину свой капюшон в форме тигриной головы и оказался юношей лет двадцати, с короткими черными волосами и смуглым, широким лицом. Глаза у него были неприятно пристальные и Малле он сразу не понравился.

— Я тебя знаю, — вдруг сказал Хищник. Смотрел он при этом куда-то назад, оглядываясь через плечо. — Ты Малла. Что происходит?

Малла сам хотел бы это знать... но он знал это с самого начала, ведь правда?

— Вторжение Извне. Это Клеххат.

— Если бы я не видел после взрыва Парящую Твердыню, я бы убил тебя, — ровно сказал Хищник. — Тем не менее, я тебе не верю. Я никогда не слышал о Клеххат, и единственные агрессоры, о которых я знаю — это сарьют. Ты пойдешь со мной. Я думаю, тебе есть, что рассказать.

— Куда? — идти с ним Малле не хотелось.

— Здесь, рядом, есть силовая станция. Её построил Сверхправитель. Она на окраине поселка. Всего метров двести. Там...

Он вдруг вскрикнул и упал на четвереньки. Через миг до Маллы донесся звук выстрела, и по этой паузе он оценил дистанцию — метров пятьдесят, может быть, семьдесят, не больше.

Хищник мгновенно поднялся, держась за лопатку. Малла успел заметить под разорванным мехом отразившую выстрел стальную пластину со вмятиной. Стреляли, вероятно, болванкой из дробовика — боевая винтовка на таком расстоянии пробила бы панцирь насквозь.

— Мятежники! — заорал Хищник, — бежим к станции!

Эта идея вовсе не нравилась юноше, но второй выстрел и вполне внятный взвизг над головой заставили его передумать.

* * *

Силовая станция оказалась всего лишь поросшим травой невысоким курганом. В его склон был врезан бетонный портал с тронутой ржавчиной, но массивной стальной дверью — к их счастью, незапертой.

Длинная лестница за ней вела вниз, в совершенно темный коридор — лишь в его конце сквозь проем другой двери пробивался расплывчатый свет. В нем были видны лишь какие-то фиолетовые прозрачные слои, плавающие в воздухе. Они оказались непроницаемо упругими и, сплетаясь, закрывали проход.

Хищник достал из кармана что-то, похожее на плоский металлический бриллиант с испещренными знаками гранями-кнопками. Его пальцы пробежали по ним. Фиолетовая мгла отступила, прижавшись к стенам, но тут же вновь сомкнулась, едва они прошли.

Дверь в конце коридора была цельным листом матового толстого стекла, окантованного сталью. За ней, в белой комнате с пятью узкими дверями, висел тихий гул. Здесь их встретили взгляды десятка людей, испуганно жавшихся к стенам. Их одежда — куски цветной ткани, повязанные вокруг бедер, и изящные тела выдавали принадлежность к Чистым. Один из парней сразу же обыскал его — и юноша с трудом удержался от того, чтобы дать ему по морде. Он очень не любил, когда его так вот трогали.

— Это Малла, — сказал Хищник, показывая на него. — Один из марьют. Охэйо всё время таскал его с собой. Ты важная птица, да?

Малла отвернулся. Происходящее нравилось ему всё меньше.

— Его надо отвести к Фоа, — сказал один из парней. — Наверняка, это срочно.

— Да, — сказал Хищник. — Ведите. Я пойду за остальными.

Идти Малле пришлось совсем немного — центральная дверь комнаты вела в небольшое помещение с толстой плитой окна. За ней он увидел сердце станции. В центре многогранной, облицованная сталью шахты, залитой холодным голубым светом, возвышалась такая же многогранная бронированная призма, от верхнего торца которой отходило несколько тонких труб. И всё. Там ничего не двигалось. Не горело ни одного огня. Непонятно даже было, как это всё освещалось.

Малла не сразу заметил неподвижно стоявшего возле окна юношу, одетого гораздо лучше остальных. Он был на ладонь ниже его и худой, но очень стройный, в короткой черной куртке и черных штанах. На босых ногах — сандалии с мягкими ремешками. Из свисавшей с пояса кобуры торчала украшенная узорчатой латунью рукоять пистолета. С другой стороны висел короткий меч с массивным клинком. Парень был похож на остальных, но на его смуглом, широкоскулом лице было не угрюмое и даже затравленное выражение, как у всех прочих, а вполне нормальное искреннее любопытство. Он подошел к Малле и стал его рассматривать, обходя со всех сторон. Взгляд у него был неприятный, но не злой. Это продолжалось весьма долго. Малла не решался что-то спросить — кто знает, какие тут обычаи? — и, в свою очередь, рассматривал его.

— Меня зовут Фоа Мантехар, — наконец сказал Чистый и, словно сожалея о том, что голос его прозвучал резко, спросил: — А ты Малла?..

— Просто Малла. У меня нет второго имени.

— Забавно. Ты знаешь, что происходит?

— Война с врагами Извне. Сарьют и Сверхправитель сражаются в ней на одной стороне. Я думаю, если бы они проиграли, то мы уже были бы мертвы. А что происходит здесь?

— Мы из тех Чистых, — осторожно начал Фоа, — которые не считают себя... обязанными Сверхправителю. Вот только мятежникам на это наплевать. Для них мы все — нелюди. Они давно крутились вокруг нашего поселка, а теперь, когда взрыв разрушил заграждения... Здесь, на станции — все, кто сумел уцелеть. Остальные... их больше нет. Никого.

У Маллы зазвенело в ушах — наверное, от услышанного. Медленно, словно во сне, он подошел к окну — и не сразу заметил, что Фоа встал совсем рядом с ним, тоже глядя на станцию.

— Такая маленькая, — тихо сказал он, — а дает восемьсот мегаватт. Питает всю эту область. Не требует никакого обслуживания, никакого топлива, ничего.

— Как она работает?

— На аннигиляции. Там, внутри — магнитные монополи. Они катализируют распад материи в излучение. Никаких радиоактивных отходов, никакого тепла. Чистый электрический ток. Это одна из первых станций. Нефть и газ закончились в Сарьере ещё сто лет назад.

Они вернулись в белую комнату, и другие Чистые с испугом уставились на них. Их стало больше, но Малла сразу заметил, что Хищника здесь нет.

— Где Ханнар? — резко спросил Фоа.

Один из сидевших у стены парней провел ладонью по горлу.

— Он прикрывал нас, когда мы спускались. Дрался врукопашную, убил двоих мятежников. Третий выстрелил ему из дробовика в лицо. Ему снесло если не половину головы, то треть уж точно, — парень пожал плечами. — По крайней мере, он не мучился.

— Сюда мятежникам никогда не забраться, — успокоил его Фоа. — Даже если они взорвут внешнюю дверь, их не пропустит силовое поле. Здесь, правда, нет еды и даже никаких удобств, но зато есть связь. Она идет прямо по токонесущим кабелям. Если мы сможем связаться с Тай-Линной, нас вытащат довольно быстро.

Они вернулись в комнату с окном, где находился пульт управления станцией. И ничего больше — здесь не оказалось даже кресел, только ряды пустых темных экранов и узкие панели с редкими светящимися индикаторами.

Фоа подошел к пульту, стоявшему несколько в стороне — к пульту связи. Он использовал аварийную цепь, но даже с ней ему пришлось немало повозиться. Вероятно, он не слишком хорошо разбирался в технике.

— А зачем нам с кем-то связываться? — удивленно спросил Малла. — Ханнар видел Парящую Твердыню совсем близко. Анмай наверняка понял, что тут происходит. Он...

— Вряд ли Сверхправитель будет помогать нам, — бездумно сказал Фоа. — Но, к счастью, у нас есть друзья.

— Почему? — ровно спросил Малла.

— Мы не разделяем его методов. Население Сарьера погрязло в разврате и агрессии, а он ничего не делает, ничего! Что ж, если он не хочет — или не может — это исправить, то будем действовать мы. Мы должны отделить детей от взрослых и воспитать их в духе гуманизма. Мы уже собрали сотни две, но потом мятежники просто не давали нам выйти из поселка. Если бы не наша система пулеметных гнезд...

— А что думают на этот счет их родители?

— Они не понимают, что для их детей так будет лучше. Они сопротивляются — а тогда, конечно, нам приходится их убивать.

* * *

Малле вдруг показалось, что воздух в комнате исчез. Следующее его ощущение — жар, охвативший щеки и уши и разлившийся по груди. Теперь он понимал, ЧТО должен сделать, чтобы эти... эти твари никому больше не причинили зла. Понимал он и то, что совершенному им — тому, что он должен совершить — уже не может быть прощения.

Фоа, вероятно, почувствовал, что происходит неладное. Он мгновенно вскочил и повернулся. Всего один миг они смотрели друг на друга — и этого хватило, чтобы понять самую глубину их чувств.

Малла действовал инстинктивно, совершенно бездумно. Его рука змеей метнулась вперед и выхватила меч из ножен на поясе Фоа. Ещё мгновение — и клинок пошел наискосок снизу вверх, прежде, чем Фоа успел хотя бы моргнуть. Резкая отдача нанесенного изо всех сил удара вырвала из ладони рукоять. Фоа отбросило к пульту, его грудь наискось рассекла кровавая полоса.

Он ещё целую секунду смотрел на Маллу — а затем рухнул на пол бесформенной, залитой темной кровью грудой. Юноша ощутил её металлическую теплую вонь, но это был естественный запах — гораздо более безобидный, чем выражение, которое он увидел в глазах Фоа.

Безрассудная, инстинктивная ярость всё ещё жила в нем. Подобрав пистолет выродка, он разрядил магазин в мерцавшие на центральной панели индикаторы. Оттуда вырвалось голубое, ослепительное пламя — а потом наступила темнота.

* * *

Несколько секунд Малла думал, что уже умер, но потом его глаз коснулся слабый синеватый свет — включилось аварийное освещение, хотя развороченная панель пульта выглядела так, словно за ней взорвали гранату. Она дымилась и в водухе висел едкий чад, однако пламени не было — файа оказались предусмотрительней, чем люди. Тем не менее, их станция была мертва — кроме четырех мертвенных прямоугольников в углах, на стыке стен и потолка, здесь не горело ни одного огня.

На кровавую груду в углу Малла не смотрел. Он не давал себе задуматься, потому что иначе не смог бы сделать то, что необходимо.

Он выдернул засевший в ребрах Фоа меч и вышел в центральную комнату. Эти бездушные, утратившие честь и совесть твари уже не казались ему красивыми. Странно, но никто из них даже не пытался сопротивляться. Они только вопили от ужаса и умоляли пощадить их, но он никого не оставил в живых.

* * *

Убедившись, что со всеми покончено, он вышел в коридор. Силовое поле погасло, свет тоже не горел, но это не могло помешать ему. Медленно, наощупь, он отпер тяжелую бронированную дверь, пробиваясь к небу, под которым хотел умереть. Когда дверь распахнулась, холодный ветер растрепал его волосы, мгновенно высушивая пот.

Мир вновь изменился. Багровое зарево заката потускнело, начинало темнеть. Над головой плыли низкие свинцовые тучи, угрожая дождем. Они были везде — на севере и юге, востоке и западе. Великая битва завершилась — но Маллу уже не интересовало, кто победил.

Его окружали мрачные, вооруженные мужчины — но даже они отшатнулись, когда Малла появился из мрака.

— Мертвы. Они все мертвы, — сказал юноша и бросил к их ногам окровавленный меч.

* * *

Какое-то время он стоял неподвижно, словно каменный. Перед глазами прыгали цветные пятна, в ушах звенело так, что он ничего не слышал и не понимал. Он едва заметил, как несколько мужчин нырнули в открытую дверь — а когда возвратились, то остальные отступили от Маллы ещё дальше. Вероятно, они не знали, что с ним теперь делать — дать что-то выпить или разорвать в клочки — но Малле было уже всё равно. Если бы он мог выбирать, то предпочел бы последнее.

* * *

Юноша не знал, чем бы всё это кончилось, но до него вдруг долетел на удивление знакомый звук — рёв танковых дизелей и скрежет траков. Похоже, что к Чистым подоспела помощь — слишком поздно, чтобы спасти их, но не слишком поздно, чтобы отомстить.

Мятежники сразу же побежали, ныряя в развалины, и Малла побежал вслед за ними — ему вовсе не хотелось встречаться с вызванными Фоа солдатами.

Бежать по кирпичным завалам оказалось нелегко и Малла с облегчением перевел дух, выбравшись на небольшую площадь перед башней. Издалека её окна казались большими — но, сужаясь квадратными уступами, они уходили в стену так глубоко, что пролезть в них он не смог бы.

Короткая лесенка в центре фасада вела к единственной стальной двери, снабженной длинной горизонтальной щелью — всё это выглядело так, словно добрых людей тут не ждали. Это строение походило на крепость — и вовсе не игрушечную.

Бронированная дверь вела в узкий коридорчик, кончавшийся ещё одной амбразурой. Здесь, справа, была вторая бронированная дверь. За ней Малла буквально нос к носу столкнулся с группой из пяти рослых, мускулистых парней в коротких куртках из грубой серой ткани, разорванной и грязной. С их крепких кожаных ремней свисали подсумки и тяжелые тесаки с потертыми, видавшими виды рукоятями. В руках у них были тяжелые винтовки с широкими клинковыми штыками. Они хмуро смотрели на него, и Малла решил, что сейчас не время задавать вопросы.

— Это один из Чистых, — сказал кто-то за его спиной. — Он перебил всех остальных и вывел из строя станцию.

— Надо отвести его к Джоэлю, — сказал ещё кто-то. — Пускай он разбирается.

Малла вздохнул. История повторялась — это совсем ему не нравилось, но, по крайней мере, эти люди не выглядели фанатиками. Он надеялся, что сможет их переубедить, прежде чем дело дойдет до крайностей.

Они поднялись по короткой бетонной лестнице, миновали вторую бронированную дверь, потом третью — и попали в сумрачный пустой каземат, где узкая амбразура была единственным источником света. Бездумно подойдя к ней, Малла увидел какое-то шевеление в развалинах — и в то же мгновение там замигал яркий оранжевый огонек. Он едва успел отскочить, когда по амбразуре хлестнула пулеметная очередь.

Теперь юноша понял, почему окно было ступенчатым — благодаря этим уступам раструб амбразуры не превращался в воронку, направлявшую пули в стрелка. Тем не менее, одна из них, выбив сноп искр, задела край стальной рамы, с визгом, вращаясь, влетела внутрь комнаты и врезалась в стену, отбив изрядный кусок бетона, разлетевшийся в крошки и пыль. В лицо Маллы брызнули мелкие камешки и он ощутил острый запах сгоревшего железа. Откуда-то с верхних этажей башни загремели ответные выстрелы и пулемет заглох. Судя по размеру выбоины, он был калибром минимум в полдюйма.

— Мы поймали одного из Чистых, — сказал кто-то из парней. — Он перебил всех остальных.

— Забавно, — сказал, очевидно, Джоэль. — Ведите его к Габриэлю. Я пока останусь здесь.

Двое парней вывели Маллу из комнаты, слегка подталкивая. Никто, однако, не пытался ударить или хотя бы оскорбить его, и потому юноша решил не сопротивляться.

Миновав тяжелую стальную дверь, они попали в коридор, почти совершенно темный, потом, миновав ещё одну дверь — на лестницу, и поднялись на последний этаж башни. Ещё две распахнутых настежь стальных двери — и юноша вошел в неожиданно светлую комнату. В неё падали красные, почти горизонтальные лучи солнца, низко стоявшего над западным горизонтом. Окно в комнате было пошире, чем в других, пол из плитки и чистый. Против окна на стене четко выделялся квадрат оплавленного бетона.

Габриэль сразу узнал его — и, к невероятной радости Маллы, не стал злорадствовать над пойманным марьют.

— Я сразу подумал, что ты — настоящий парень, — коротко сказал он. — Спасибо.

Малла опустил глаза.

— За ТАКОЕ не благодарят, — каким-то незнакомым, не своим голосом сказал он.

— Прости, — ответил Габриэль. — Но нам всем было бы очень обидно, если бы эти... твари выжили.

— Что со мной будет? — спросил Малла.

— Мы все умрем, — спокойно ответил Габриэль. — Солдаты Сарьера уже окружили нас. У них танки с огнеметами, а у нас — только старые винтовки. Мы можем здесь отбиваться, но недолго. Как только они подведут танки...

Снаружи донеслись выстрелы. Малла бездумно бросился к окну. Несколько небольших с такой высоты танков уже окружали башню. Из амбразур на них обрушился град пуль, но в ответ ударили тугие струи жаркого оранжевого пламени — насчет огнеметов Габриэль не соврал. Один из огненных смерчей едва не достал до девятого этажа, опалив Малле брови. Всё снаружи исчезло в едком черном дыму. Он проник внутрь комнаты и юноша расчихался, протирая слезящиеся глаза. Стрельба вроде бы стихла — но тут же за углом башни раздался взрыв, потом, почти сразу — второй, глухой, но от него содрогнулась вся башня. Малла догадался, что входных дверей здесь больше нет.

Габриэль опомнился быстро. Резким жестом приказав следовать за ним, он выбежал из комнаты в короткий коридор в самой сердцевине здания. Здесь было темно, светились лишь проемы приоткрытых дверей. С лестницы доносились яростные вопли и стрельба.

Малла повернулся к нему, чтобы спросить, куда они идут, но тот молча прижал ладонь к губам, потом открыл тяжелую железную дверь, ведущую в тесную, скудно освещенную кабину лифта. К удивлению юноши, он работал — когда Габриэль нажал на нижнюю в длинном ряду кнопок, сверху донеслось гудение и пол ушел у Маллы из-под ног.

Они спускались где-то полминуты, миновали дверь первого этажа, из-за которой доносились крики дерущихся насмерть людей, и, миновав вторую железную дверь, которую Габриэль за собой запер, попали в точно такую же комнату, расположенную в самом центре подвала. Здесь было несколько стальных дверей и пыльная лампочка, слишком тусклая для такого просторного помещения.

В нем, у стен, сидело человек тридцать — две трети из них были детьми и только пять парней держали в руках старые самозарядные винтовки. Лица и выражение их глаз Малла не мог рассмотреть в полумраке.

Сама комната выглядела неприглядно — грязные, в отпечатках досок стены, грубое железо дверей. Пол и потолок тоже были бетонные. Это походило даже не на тюрьму, а на что-то, связанное с канализацией. Здесь оказалось душно, жарко и чадно. Одна из дверей была распахнута и в неё вплывали клубы дыма. Малла заметил за ней голые спины трех парней, суетившихся у амбразуры, прикрывавшей проем внешней двери. Судя по вспыхивающему за стеной пламени, они сдерживали солдат с помощью газового огнемета.

— Когда газ кончится, — сказал Габриэль очень тихо, — мы умрем. Полагаю, что и ты тоже. Так что тебе придется драться вместе с нами — если ты хочешь умереть в бою, а не оттого, что тебя насадили на кол или содрали кожу.

Один из парней снял с пояса тесак с массивным клинком и протянул его Малле. Тот с благодарностью принял оружие. Он заметил, что у парня перевязан лоб и обе руки. Лицо его было бледным от боли.

От амбразуры донеслась ругань — запас газа действительно иссяк. Её защитники вбежали в комнату, заперли дверь и начали заваливать её сложенными у стены мешками с песком. Скоро их запасы тоже кончились. Прямо над головами слышались шаги. Все в комнате замерли.

— Через минуту они взорвут двери, потом мы атакуем их, — сказал Габриэль. — По крайней мере, мы умрем сражаясь.

Малла обвел повстанцев взглядом. Да, каждый здесь будет драться с яростью отчаяния — но он видел сразу сотни полторы солдат Сарьера, а их могло оказаться и больше. У них было несколько танков, — а здесь лишь пять парней вооружены, да и то — винтовками и ножами. Их просто...

— Отсюда есть другой выход? — быстро спросил юноша.

Габриэль оглянулся. Взгляд его был растерянным.

— Есть, только замаскированный, — сказал один из мальчишек. — Но что с того? Они переловят нас всех поодиночке.

— Мне кажется, что все солдаты сейчас внутри башни, — ответил Малла. — По крайней мере, большинство. Многие наверху, и не смогут быстро оттуда спуститься.

— Это очень опасно... — начал мальчишка и вдруг замер. — Запасной выход сейчас между развалин, есть шанс, что из башни они нас не заметят.

Габриэль пожал плечами.

— Здесь мы все умрем. А так... кто-нибудь спасется. Эй, вы все слышали, что я сказал. Пошли!

Малла и еще двое парней пошли впереди. Мальчишка провел их по небольшому лабиринту из нескольких темных каморок, соединенных узкими проемами. Вдоль стен тянулись пыльные кабели и ржавые трубы, воздух был сырой и тяжелый. Потом они попали в узкую галерею, обшитую бетонными панелями — швы между ними разошлись и на полу громоздились груды земли. Метров через сто она вышла в тесный колодец, где была узкая лестница, ведущая вверх, и люк. Габриэль и Малла навалились на длинный рычаг и с большим усилием сдвинули его.

Тяжелая крышка отскочила — и сверху обрушился водопад сырого песка. Однако колодец уходил далеко вниз и, когда обвал кончился, верх завала оказался прямо у них под ногами. Юноша встал на него и поднял голову.

Наверху, всего метрах в пяти, пылал мрачный багрянец неба.

* * *

Ведущая наверх труба оказалась слишком узкой, чтобы рассмотреть, что там, и потому Малла полез первым. Выбравшись на поверхность, юноша сразу же осмотрелся.

Увы, им не повезло — вокруг колодца уже стоял десяток привлеченных шумом обвала солдат. Малла бросился на них — сейчас всё решала быстрота.

Он ударил ближайшего солдата тесаком в горло и, тут же отскочив, бросился на второго, даже не взглянув на упавшее тело. Точный выпад — тесак, как копье, входит под челюсть, резкий разворот...

Малла едва успел полоснуть по груди солдата, занесшего приклад над его головой — рана оказалась неглубокой, но заставила нападающего забыть об убийстве. Больше рядом никого не было и юноша огляделся.

На стороне мятежников было преимущество внезапности и они использовали его сполна. Все семеро солдат были мертвы или корчились от боли. Но на земле лежал и один из парней Габриэля — бездыханный, изрешеченный пулями — а в конце улицы показалась целая толпа солдат, не меньше нескольких десятков.

Малла оглянулся. Из люка выбралась едва ли половина мятежников — сейчас поднимались дети, — и он понял, что здесь ему придется умереть. Конечно, Охэйо хорошо его подготовил — он мог врукопашную справиться с любым обычным человеком и даже с двумя-тремя сразу, но окажись их пять или шесть... К тому же, у солдат было оружие — они вскинули автоматы и тут же затрещали очереди. Парень, стоявший рядом с Маллой, крутанулся и упал лицом вниз. Из рваной дыры на его спине торчали осколки ребер.

Малла вдруг с удивлением понял, что совсем не хочет умирать — но не потому, что боится, а потому, что за ним те, кого оставлять без защиты НЕЛЬЗЯ. Вот только спасти их сейчас могло только чудо.

И оно случилось.

* * *

Первым до него долетел звук — сначала слабый, но тут же обернувшийся нарастающим ревом — звук реактивных двигателей. Из низких сумрачных туч вырвалось восемь темных, угловатых кораблей с короткими трапециевидными крыльями, загнутыми на концах вверх. Откуда-то из-за руин к ним устремилась ракета, оставляя белый дымный след — но корабль-цель уклонился с презрительной легкостью и выстрелил ослепительной бело-синей молнией. Над руинами взметнулся смерч из обломков и пыли, потом земля ударила Маллу по пяткам, а воздушная волна едва не сбила с ног. Свет и грохот оглушили юношу и привели его в почти бессознательное состояние. Он едва успел заметить, как, едва вынырнув из туч, корабли переворачиваются днищами вверх, их бронированные крыши открываются и оттуда вниз летят массы каких-то темных комков. Касаясь земли, они подскакивали неожиданно высоко, падали вниз, вновь подскакивали...

В какой-то миг это движение стало осмысленным. Малла вдруг понял, что это люди — множество одинаковых парней в темно-фиолетовых, с золотой отделкой, куртках и в высоких сапогах. На головах у них были круглые плоские шапки с большими козырьками, за спинами — плоские стальные ранцы. Каждый был окружен подвижным голубоватым сиянием — оно то тускнело, то вспыхивало ярче, отталкивая их от земли и позволяя им двигаться громадными мгновенными прыжками. В руках они держали черное блестящее оружие с плоским раструбом на дуле и тяжелым рубчатым стволом. Оттуда вырывались лучи прозрачного синего огня — попадая в солдат, он вспыхивал ярким ореолом. Сияние казалось призрачным — оно ничего не взрывало, не резало, не поджигало, и попадая в танки вспыхивало на другой их стороне так, словно их вообще не было. Но когда оно попадало в людей, те падали уже мертвыми. На их обугленной, дымящейся коже выделялись только бельма глаз. Меткость стрелков была фантастической: ни один выстрел не шел мимо цели. Солдаты успели оказать сопротивление — они стреляли из автоматов, а откуда-то из развалин даже ударил пулемет — но трассирующие пули брызнули разноцветными искрами, отскакивая от призрачной, подвижной брони.

Всё кончилось в считанные секунды. Вокруг не осталось ни одного солдата, но истребление было избирательным — первыми умерли те, кто подбежал к Малле ближе всего. Он не понял, кто пришел им на помощь — но всё же побежал к ближайшему парню в фиолетовом. Он ещё успел заметить сияющие ртутные глаза — а потом рядом что-то взорвалось и страшный удар швырнул его наземь.

* * *

Когда способность соображать вернулась к Малле, он обнаружил, что лежит на спине, а чужак очень удобно сидит на нем верхом, держа его за плечи. Судя по ощущениям, под черными кожаными перчатками были стальные стержни.

Чужак моргнул. Сверкающая пленка третьего века соскользнула с его глаз. Они были темно-синие, большие и внимательные. Темно-золотое лицо казалось безупречно совершенным.

Малла попытался вырваться, но на сей раз противник ничуть не уступал ему в изворотливости и силе. У него ничего не вышло. Вдруг — словно что-то щелкнуло в голове — он понял, что видит собрата.

— Не двигайся, — ровно сказал марьют. — Враги мертвы. Всё кончено. Не бойся.

Малла повернул голову. Его окружало ещё трое марьют. Тройка превратилась в восьмерку, восемь — в дюжину. Плавность и безупречная точность их движений завораживали.

Вдруг появился ещё один юноша — рослый, в тяжелой пластинчатой броне. Судя по его резким жестам и по тому, как все вокруг него бегали, командовал именно он. У него было широколобое, с длинными глазами лицо и тяжелая масса прямых, черных, металлически блестевших волос, оттенявших очень светлую кожу.

— Похоже, контузия, — сказал он, склоняясь над Маллой. — Полный наркоз немедленно.

Сидевший верхом марьют достал из кармашка на поясе короткую трубку и прижал её к плечу юноши, нажав на её торец большим пальцем. Что-то щелкнуло и мускулы Маллы пронзила острая боль. Но она оказалась короткой. Почти сразу же по нему потекла приятная прохлада, увлекая в глубокий сон без тоски и видений.

* * *

Юноша проснулся, глядя в матовый светящийся потолок. Он лежал нагим на чем-то прохладном, гладком и таком мягком, что, казалось, парит в воздухе. Что-то теплое и тяжелое накрывало его грудь. Кровать была такой громадной, что он мог вытянуться на ней не только вдоль, но и поперек.

Он попытался вспомнить, как попал сюда. Это удалось легко, без малейших усилий, но не вызвало никаких эмоций — мысли в его голове текли легко, плавно и, казалось, никакая вещь на свете не в силах их потревожить. Маллу испугало собственное равнодушие, но его испуг тоже был лишь мыслью, одной из многих — она канула в ничто, так ничего и не затронув в нем.

— Ты хорошо выспался. Спал больше суток.

Скосив глаза, Малла увидел командира марьют — он сидел на краю постели, теперь в мягком черном одеянии с короткими рукавами. На его запястьях и щиколотках босых ног тускло блестели тяжелые серебряные браслеты, на губах застыла слабая, довольная улыбка. Это был Охэйо, разумеется. Судя по его широким зевкам и бесстыдно слипавшимся ресницам, он сидел здесь уже очень давно.

— Что ты со мной сделал?

— Привел тебя в порядок, только и всего. К счастью, работы оказалось немного. Несколько царапин, небольшая контузия и перевозбуждение ассоциативных зон. Это опасно, если не вмешаться вовремя.

— Перевозбуждение? Я убил пятнадцать безоружных людей, которые умоляли меня о пощаде. И я должен относиться к этому спокойно? — но даже сейчас Малла не смог выдавить из себя гнева.

Охэйо насмешливо посмотрел на него.

— Забыл, КЕМ они были? Ты спас двадцать детей от банды сумасшедших — вот что важно.

— А солдаты? Разве они знали, КОГО защищают?

Улыбка исчезла с лица Охэйо. Сейчас оно было даже не безжалостным — безжизненным.

— Малла, создавая тебя, я вложил не только двадцать лет жизни. Я вложил в тебя свою душу. Ты — мой сын, мой единственный ребенок. И я не позволю, чтобы кто-то причинил тебе вред. Я видел массу убитых солдатами людей и тебя — всего в крови — среди мятежников. Что, по-твоему, я должен был подумать? Мои марьют это видели тоже. Не я заставлял их убивать. Нет, не я!

— Но эти Чистые были...

— Фанатиками, Малла. Самыми обычными фанатиками. Мы нашли детей, которых они отняли, они рассказали нам всё. Тогда мы сняли нескольких выродков с кольев, на которые их насадили мятежники, и они прожили достаточно долго, чтобы подтвердить это. Сверхправитель не любит фанатиков — да и кто любит? — и теперь он не успокоится, пока не изведет их начисто. Файа умеют быть безжалостными. Кстати, Анмай очень благодарен тебе за изобличение злодейства. Хотя оно, конечно, его упущение. Файа не свойственен фанатизм и они, увы, смутно представляют, на что способны даже желающие вроде бы добра люди в этом плане.

— Но я убивал невинных — тех солдат у люка...

— Они пытались тебя убить. А тут или ты — или тебя. Что же касается Габриэля... у нас с ним разные пути. Я сначала не понял, чем провинились перед ним те люди, и чуть было не поступил с ним... слишком резко. А когда понял... если совсем-совсем честно, я не сожалею о них. Знаешь, как говорили в Хониаре — стремясь к добру, вершим одно лишь зло... они как раз из таких. Увы.

— А твои марьют? Совесть их мучить не будет?

— О, будет. Разумеется! Но они очень хорошо уравновешаны. Они ошибаются, но не больше одного раза подряд.

— А что у них было за оружие?

Охэйо вновь улыбнулся, на сей раз — очень широко.

— Протонные линейные ускорители. Просто, но эффективно. Знаешь, протоны не взаимодействуют с веществом при энергии, выше пороговой. Это значит, что они могут пронизать толстый броневой слой почти без потерь, а за ним нанести радиационный удар. Они разбивают молекулы, их энергия переходит в тепло. Никаких калек, никаких раненых, никакой остаточной радиации. Это будет главное оружие боевых марьют. Мы разработали его для борьбы с пехотой ару и их атмосферными боевыми машинами — на Тайат оно было очень эффективно. И, кстати, протоны отражаются силовыми щитами. Эти маленькие генераторы Маулы — просто чудо. В сочетании со статическим полем они могут защитить практически от любого оружия.

— Насколько я понял, мы победили?

— Конечно. Чистая победа. То есть, никаких потерь... по крайней мере, в живой силе.

— Разве?

— Мы сбили все Капли кроме одной — да и та попала почти в незаселенную местность. Клеххат целили в Парящую Твердыню — они думали, что именно она центр обороны. Что ж, эта их ошибка оказалась последней.

— А это... свечение?

— Энергоплазменные атакующие структуры. Сугха. Я их уже видел — в Мааналэйсе, давным-давным давно. Это страшная вещь, Малла. По-настоящему страшная. Она не убивает людей, нет. Она превращает их... в нелюдь. Стреляя в неё, я несколько перехватил... но это, пожалуй, и к лучшему.

— А что стало с Клеххат? Как прошла битва?

— У этих бестий очень интересный привод — они проникли в систему так тихо, что мы вовремя их не заметили. Более того, они вломились в нашу сеть и пустили в неё боевые программы. Они прикончили массу наших автоматических механизмов — твой челнок в их числе — и начали высадку десанта. Дойди дело до полноценной битвы с применением энергоплазменных ударов и Йалис, они, пожалуй, смогли бы победить — но Бездна просто затащила их в меж-пространство. Оттуда, снизу. Клеххат ничего не могли с этим сделать. Нам всем очень повезло, что Маула придумала эту штуковину. Потом мы, сарьют, забрались к ним на борт и смогли разбить управление... я видел их, Малла. Ничего, что могло бы показаться ужасным для глаза, но суть... недоноски с могуществом богов.

— А потом?

— Они попали во флуктуацию. Уже без нашей помощи. Масса Клеххат сохранилась, атомы её структур выбросило обратно — но теперь они рассеяны на несколько световых лет. Нельзя сказать, что мы хотели такого исхода, но выбора, в общем, не было. Зараза проела их насквозь.

— Какая зараза?

— Это Мроо, Малла. Это опять Мроо. Когда Анмай показал нам Клеххат, я начал догадываться... только боялся поверить. Там, на Джангре, под Хониаром был подземный город, где жили эти... твари. Он не был единственным во Вселенной, разумеется. С тех пор прошло пять миллиардов лет — но Мроо умеют ждать. Они обдурили Йахенов и начали... знаешь, что они делали? Зачем перелетали от звезды к звезде, задерживаясь возле них?

— Они расселялись. Создавали новые... города.

Охэйо хмуро кивнул.

— Ничего не прекращается навечно. Сейчас весь наш флот там — мы идем по следу этой дряни, выжигаем всё, что только можно... хорошо, что Анмай записал её курс! Иначе... страшно подумать, что натворили бы Мроо, овладев Йалис.

— Тогда тебя можно поздравить.

Охэйо презрительно фыркнул.

— Поздравить? Ха! С чем — с победой? Клеххат стала лишь началом наших проблем. Йахены не забыли о своей ошибке, уж поверь мне. Они тоже идут по её следу — а эта битва станет для них маяком. Я думаю, уже скоро они будут здесь.

— Вы сделали то, что они собирались. Им останется только поблагодарить вас.

— О, они будут благодарны нам за то, что мы избавили их от грязной работы. Но мы готовимся к войне с Йэннимуром — а это им вряд ли понравится. Насколько мы смогли выяснить, они довольно схожи с ним по основным взглядам. Во всяком случае, заниматься этим и дальше они нам не дадут. Йахены — это сверхраса, им более восьми миллионов лет. Я думаю, что противостоять им — дело безнадежное.

— И что же вы решили?

— Как всегда, у нас нет выбора. Нам остается лишь собрать барахло и поискать другое темное место. Хуже всего, если они сообщат о нас Йэннимуру.

— И что? Вы же не причинили им никакого вреда.

Охэйо скривился, словно раскусил недозрелую сливу.

— Но мы собираемся. Правда, я теперь сомневаюсь, стоит ли. Нам они тоже не собирались причинять вреда. Это наверняка была случайность. Никто не может предвидеть всех последствий... Мы хотим только получить назад свои миры. Я не говорил тебе, но мы отправили тучу разведчиков в пространство Йэннимура. Выяснить нам удалось немного — мы вели съемку их миров с большого расстояния, порядка нескольких световых лет — но это ОЧЕНЬ большая цивилизация. И очень симпатичная. В общем, мы в растерянности, Малла. У сарьют осталось мало чувств. Они немного значат для бессмертных. Месть, конечно, штука хорошая — но это несколько по-детски. И, к тому же, это очень опасно. Есть мнение, что стоит потребовать с них компенсации за ущерб — такой, чтобы у них дыхание захватило. По-моему, это более разумно. Мы слишком давно были одни...

— Так что же вы решили?

Охэйо улыбнулся.

— Не могу сказать, что мне нравилось в Харе, но она была полезным для человеческой расы местом. Было бы неплохо воссоздать её — мы должны знать, что происходит во Вселенной, а где люди — там, часто, и Мроо. Повторить работу Тэйариин мы, конечно, не сможем, но благодаря помощи Йэннимура... я уже составил предварительный проект. Вот, смотри...

Он, едва ли не глядя, ткнул рукой в панель. На темном прежде экране появился белый шар, как бы затянутый ровным светящимся туманом.

— Это второй вариант Хары, — начал Охэйо. — Её поверхность представляет собой энергоплазменный экран толщиной в несколько метров, практически совершенно непроницаемый. Под ним — кристаллическая броня толщиной в одну десятую мили, а ядро состоит из вырожденной материи. Оно имеет фрактальную нейроноподобную структуру и содержит большую часть вычислительных мощностей. Между ними находятся слои ажурных конструкций, в которых жители новой Хары смогут существовать совершенно независимо и свободно...

— А если симайа окажутся враждебными? Что тогда?

— Малла, ты знаешь, что такое сверхсвечение?

— Нет.

— В космосе иногда встречаются узкие пучки энергии. Как говорит Анмай, они исходят из Ворот, ведущих в другие Вселенные. Он знает, в какие ушли Тэйариин, строители Хары. Я полагаю, что, если нас атакуют, будет самым разумным отправиться к ним. Они создали нас — и они до сих пор существуют.

* * *

Какое-то время Малла молчал. Он был сыт межзвездными полетами по горло — и вовсе не мечтал отправиться в другую Вселенную.

— Наверное, это будет трудно, — осторожно предположил он, не решаясь возражать Охэйо прямо.

— Разумеется. Из Ворот исходят потоки чистой энергии, к тому же, область отрицательного натяжения в пространстве, которая позволяет им существовать, отталкивает любые объекты, которые движутся со скоростями, ниже релятивистской. Но технически это вполне возможно.

— А если я не захочу?

Охэйо удивленно посмотрел на него.

— Чего же ты хочешь?

— Вернуться на Тайат. Там у меня осталась девушка.

— Это невозможно — для меня, по крайней мере. И потом, мне будет трудно расстаться с тобой...

— Но возможно?

Охэйо пожал плечами.

— Малла, я не знаю. Знаешь, я люблю тебя — не так, как Маулу, конечно, но всё же... И я хочу, чтобы ты стал счастливым. Только ты ведь не будешь счастливым, оставаясь моим домашним любимцем, правда? А без тебя останусь несчастным я. Свет, как же приятно, наверное, быть растением! Никогда ни о чем не думать!

Малла рассмеялся. Охэйо подозрительно покосился на него, а потом рассмеялся тоже.

Глава 15.

Новое племя.

Матричная технология, та самая, что дает нам бессмертие, часто служит источником неприятностей из-за слишком активного применения. Если какой-нибудь файа удается, его копируют снова и снова, и вместо одной выдающейся личности мы получаем десятки и сотни. Но каждой из них нужны старые друзья и любимые, а в результате возникает классический порочный круг. Есть разница между новыми достижениями и повторением старых без конца. Но проблема ведь даже не в этом: каково ИМ жить в мире, который они когда-то создавали?

"О вреде самокопирования". Из анналов Парящей Твердыни.

Вайми стоял на самом верху длинного крутого откоса. Снизу доносился шум волн, но он не видел моря — мир вокруг скрывал густой туман. Небо раннего утра оставалось ещё темным, но заря просвечивала сквозь мглу, и перед ним парило странное, коричневато-фиолетовое свечение, казалось, не имевшее границ. Вайми не знал, где оказался, да это и не интересовало его. Рядом стоял кто-то очень знакомый, но вот кто — он не мог вспомнить. Он повернулся, чтобы посмотреть.

И проснулся.

* * *

В первые мгновения яви Вайми решил, что мир не изменился — у него по-прежнему не было тела и он парил в воздухе. Но он очнулся в просторном, тускло освещенном помещении. Хотя его стены казались прозрачными, за ними ничего не было. Потолок смутно тлел, розовато-фиолетовый, как рассветное небо, а пол походил на карту — весь в каких-то узорах, но вот что они значили — Вайми никак не мог понять. Он всё ещё вздрагивал от пережитого напряжения: ещё до сна он тщетно пытался высвободиться из какой-то чуждой, умирающей глыбы. Это походило на роды — долгие и мучительные. Он помнил... не руки, чье-то присутствие, помощь, которая позволила ему освободиться. Это существо стало близким ему, словно мать, но он совершенно не помнил его, точнее, её — поскольку это, несомненно, была она. Думая о ней, он осмотрелся.

Комната оказалась совершенно пуста, лишь в дальнем её углу парил дымчато-золотой светящийся шар диаметром в полметра. У него было четыре громадных, темно-синих глаза. Моргнув несколько раз, Вайми сообразил, что у него тоже есть глаза. Он попытался посмотреть на себя — и увидел такую же сферу, над которой они поднялись на гибких псевдоножках.

Понимание хлынуло в него, подобно потоку. Он стал симайа, но не мог в это поверить. Вайми поднялся к потолку, потом спустился к полу. Он мог двигаться совершенно свободно, но чувствовал инерцию и вес. Не имея сейчас рук, он ощущал гибкие полотнища силовых полей, в которых парил и на которые опирался. Слух его как бы раздвоился: одна его часть по-прежнему воспринимала звуки, другая...

В него хлынул целый океан шумов, по большей части совершенно непонятных. Чьи-то голоса — немыслимое множество их, сливавшееся в неразборчивый гул, какие-то сообщения — и безошибочно узнаваемое присутствие Йэннимурской Сети. Но громче всех звучал один, очень знакомый ему голос. Вайми бросился к сияющей сфере, которая уже плыла, струилась, обретая более привычный ему вид.

— Вайэрси!

* * *

Не удержавшись, юноша налетел прямо на брата и какие-то мгновения буквально купался в исходивших от него волнах дружелюбия и любви. Это было гораздо выразительнее любых, даже самых теплых слов, хотя в информативном плане явно бесполезно.

Вайэрси как-то помог ему принять привычный вид. Вайми безумно понравилось встать на пол своими ногами и смотреть на мир только одной парой глаз. Но больше ничего не изменилось — он по-прежнему слышал слитный гул квантовых голосов и чувствовал силу тяжести не только как вес, но и как кривизну. Было слишком много отличий, которые он ещё просто не успел осознать. В нем появились совершенно новые ощущения: например, вернув себе форму юноши, он решил, что это мешает думать. Не слишком, а так, чуть-чуть, и вообще, быть круглым гораздо удобнее — так он становился более связным, что-ли.

— Вайэрси! Что случилось? — голос Вайми теперь был беззвучен. Он уже понял, что пользоваться новообретенной второй речью гораздо удобнее. Можно не только говорить, но и посылать друг другу целые потоки образов. Именно так Вайэрси помог ему вернуть прежний вид — просто принять какую-то форму, захотев этого, юноша, увы, не мог. Надлежало вообразить её сперва в мельчайших подробностях, а потом тщательно сохранить их в памяти. Самой сложной оказалась отделка поверхности — так, чтобы не только на вид, но и на ощупь она ничем не отличалась от его прежней кожи.

— Мы вытащили тебя, брат, — если ты ещё не догадался.

— А Дайна? Остальные?

Вайэрси не двинулся, но Вайми ощутил исходящий от него импульс. По левой стене комнаты вдруг словно потекла вода, и сквозь её слой проступило изображение: бездна пространства, неизмеримая чернота, проткнутая иглами бесчисленных звёзд. Там, на расстоянии, которое Вайми не мог определить, висело нечто странное — смутный, туманный шар из множества смятых, разорванных слоев, весь клочковатый, растрепанный, зеленовато-белый. Сердцевины его юноша не видел — слои газа накладывались друг на друга, пока взгляд не тонул в смутной белесой мгле. Непонятно как чувствовалось, что это облако, казалось бы, неподвижное, на самом деле раздувалось с огромной скоростью.

— Это Найнер, — бесстрастно сообщил Вайэрси. — Та часть, что осталась.

Вайми, казалось, ударили под дых. Ему не нужно было больше дышать, но несколько секунд он не мог вымолвить ни слова.

— Они все погибли?

— Они ушли. Когда мы начали брать верх, Найнер просто сорвался с гиперплоскости, ушел во вмещающее пространство — в точности, как транслайнеры сарьют. Мы не смогли за ним последовать, и понятия не имеем, куда он делся. Пути, твои и Дайны, разошлись навсегда.

* * *

С минуту, наверное, Вайми молчал. Собственное освобождение потрясло его. Но то, что случилось с Найнером, потрясло его гораздо больше.

Всего лишь одним бессознательным усилием он расширил изображение, заставил его охватить комнату целиком. Среди звёзд, теперь безошибочно узнаваемые, парили корабли Йэннимура, невообразимое множество — рой, туча, неисчислимая орда, собравшая, наверное, десятки тысяч их. Среди них выделялись спиральные звёзды установок Сверх-Эвергет. Их было меньше, но всё равно, очень много — сотни или даже тысячи.

— И всё это ради меня? — наконец спросил юноша.

— Да. Но не только. Ты ещё не знаешь Золотого Народа — мы не прощаем, когда нас лишают любимого нами. Когда такое случается, мы готовы пойти на всё, лишь бы вернуть пропажу — любой ценой, как бы она ни была велика. Тебя полюбили слишком многие. Дело тут, впрочем, не в тебе, а в принципе: если мы не сможем пойти на любые затраты ради жизни одного-единственного ребенка, то какое тогда право мы имеем вести другие расы, учить их? Кто мы после этого? Чем отличаемся от тех же Инсаана?

— А сколько погибло ради моей драгоценной единственной жизни?

— Никого. Найнер, собственно, не сражался с нами. Когда он понял, что против Йалис-порталов ему не устоять, то просто... ушел. По большому счету наша операция завершилась ничем. Мы успели внедриться только в самые верхние слои. Просто чудо, что ты оказался у поверхности — иначе мы никакими силами не успели бы тебя спасти. Вообще-то кое-кто жалеет, что всё закончилось так быстро — слишком много собрано сил. Им было бы гораздо интереснее, если бы в твоих поисках пришлось обшарить всю Вселенную, и это заняло бы пару тысяч лет. Одних эпических историй сколько сочинили бы... Но в общем, все рады, что всё это закончилось здесь и сейчас, и ты оказался достоин затраченных ради тебя усилий — субъективно, конечно.

— Но я ничего, в сущности, не сделал!

— Ты смог вырваться из иллюзий Найнера, вернуть себе цельность. Сделать это, Вайми, можно только одним-единственным способом: надо отвергнуть их все, целиком, без остатка. То есть, умереть. Убить себя. Для такого жизнелюбивого создания, как ты, это требует громадного мужества. Там, где ты оказался, безграничное множество возможностей и мне, например, кажется совершенно немыслимым отвергнуть их все просто ради свободы. Она ведь гораздо менее приятна, Вайми. И она единственая реальность, в которой стоит жить. А там, где ты находился, свободы нет. Лишь её тени, иллюзии, миражи...

— А ещё кто-нибудь спасся? То есть, был спасен?

— Из жителей Тайат — никто. Даже если бы мы овладели Найнером полностью, мы вряд ли смогли бы извлечь их. Они, по сути, растворились в той среде, которой управляют: их уже невозможно отделить. Впрочем, вряд ли их стоит жалеть. Они будут жить в мире, который придумали сами... без конца. Он только не будет настоящим.

— Но кого-то вам удалось поймать?

— Часть свободных сознаний Найнера, наверное, пять или шесть миллионов. Но они доставляют нам больше проблем, чем радости. Они были паразитами Найнера, — существа, слишком свободолюбивые, чтобы жить в мире, сущность которого определяется не только их усилиями. Но паразитизм, знаешь ли, занятие непочетное. Нужна будет масса усилий, чтобы найти способ общаться с ними, и вряд ли им у нас понравиться. А нам пришлось сделать их всех симайа, чтобы сохранить! Как и тебя.

— Но почему?

— Есть вещи, которые нельзя обратить вспять. Если чье-то сознание попадает в сверхжидкость, оно уже никогда не сможет воплотиться в живом теле. Точно так же, как нельзя превратить симайа в живое существо. Ты останешься в этом облике навсегда.

Вайми невольно поёжился.

— Я ещё не уверен — понравится ли мне. Пусть это и глупо, но я привык к своему телу. Я... наверное, я просто не хочу меняться. И симайа из меня не получится.

— Почему?

— Мне был дан там, в Найнере, целый мир, понимаешь? И я сам, своими руками, его разрушил. Из-за своей глупой мальчишеской жестокости. Я... не хочу сказать, что мне нравятся чужие мучения, но я старался просто не замечать их, когда мне этого хотелось. И у меня получалось.

— Но ведь ты это понял!

— Когда уже ничего не мог изменить. Если бы не вы...

— Абсолютная свобода воображения необходима для творящего ума. Но умение различать два полюса своих фантазий гораздо важнее. Без него ты вечно будешь терпеть поражения.

Вайми презрительно фыркнул.

— К черту всё это. Где Лина?

— Здесь, Вайми. Как и Неймур, и Анмай, и Маоней. И Найте тоже. В общем, все, кого ты знал в своем племени.

— Когда я смогу их увидеть?

— Хоть сейчас. Но... знаешь, там есть ещё один.

— Кто?

— Ты.

* * *

Какое-то время Вайми молчал. Он знал, что является всего лишь копией другого, настоящего Вайми, и много представлял себе, какой он. Но он вовсе не мечтал увидеть его/себя наяву. И ещё...

— Он тоже любит Лину?

— Как и ты. Прости, но и она его тоже. Они оба очень старые, Вайми. Не такие, как я, но они родились ещё до Катастрофы.

— Им больше восьми тысяч лет?

— Да, — Вайэрси не стал щадить его чувств. — Они будут очень любезны с тобой — но с какой стати Лине бросать любимого ради мальчишки, которого она даже и не знает? Да и она — вовсе не та Лина, которую знаешь ты. Она не прожила тех лет, когда ты и та, виртуальная Лина полюбили друг друга. А вот её больше не существует. Ты сам этого захотел.

— И что же мне делать? — глупо спросил Вайми.

— Лина — не единственная девушка на свете. Стоит тебе только сказать, что ты ищешь подругу, как, боюсь, выйдет свалка. Особенно среди молодых, начинающих симайа, — хотя они и старше тебя раза в два-три. Они все здесь ради тебя.

— Но я не могу!

— Оставайся одиноким, если хочешь. Никто не будет принуждать тебя к любви. Но когда ты увидишь их, ты переменишь свое мнение. Может, это прозвучит грубо, но твоя любимая вовсе не была лучшей из всех девушек Йэннимура.

* * *

Как Вайми ни рвался увидеть своих соплеменников, ему пришлось потратить несколько часов на обучение элементарным для симайа вещам — хотя бы просто для того, чтобы не превратиться у всех на глазах в нечто несообразное или, ещё хуже, в такое, от чего все окружающие умрут со смеху. Его новое тело не требовало никакого ухода: ему не нужно было пить или дышать. Но вот есть приходилось, хотя и очень редко: источником его энергии была аннигиляция, а её катализатором — магнитные монополи. Потеря их была невосполнима — без установок Эвергет, по крайней мере. Кроме того, почти половину его тела теперь составляла инертная масса — для питания аннигилятора и для движения в вакууме. Смерть от истощения для симайа была вполне возможна. Она была чрезвычайно мучительной и неприятной, а ещё очень долгой. Она могла длиться тысячи лет, если симайа оставался в космосе, вдали от звёзд и планет, или внутри сферы силового поля, более мощного, чем он мог пробить.

Гораздо больше Вайми обрадовала острота его чувств. Он мог сделать себе пару или дюжину глаз, воспринимающих сразу все спектральные диапазоны. Мог слышать радиосигналы любой частоты, отличать ускорение от силы тяжести по уровню пространственной кривизны, определить химический состав любой поверхности по тончайшим оттенкам отраженного от неё света. Йэннимурская Сеть была доступна ему в любой миг, стоило только захотеть. Через неё он мог найти любого симайа, которого знал, или любого, который был ему нужен. Он мог летать — даже между звёзд, если запасется достаточным количеством инертной массы и приготовится к десяткам и сотням лет безделья.

Не меньшие изменения претерпел и его ум. Основа, сама сущность Вайми, осталась неизменной. Но вокруг неё появились как бы дополнительные области, в которые он мог входить в любой момент, некие вполне самостоятельные части, которым он мог поручать всякие нудные дела, вроде математических расчетов или поиски нескольких подходящих образов среди триллионов, предлагаемых Сетью. Он также с удивлением обнаружил, что может видеть сны наяву. Так как его сознание теперь делилось на автономные блоки, они могли спать по очереди, и, занимаясь какими-то делами, он мог, одновременно, подсматривать их сны. Но их богатство оставалось лишь тенью того, что он мог получить, засыпая весь целиком. Несмотря на все физические отличия от его прежнего облика, сон по-прежнему был абсолютно необходим. Засыпая по частям, он мог бодрствовать годами, но без полного покоя всё же не смог бы обойтись. Этот сон, не ограниченный физиологическими причинами, мог продолжаться очень долго, и симайа часто просыпался не совсем той личностью, которой засыпал. Впрочем, Вайми обнаружил, что гораздо интереснее заставить два-три сегмента своей личности (всего их было восемь) свободно фантазировать на различные темы и, занимаясь чем-нибудь скучным, просматривать результат. Вообще, теперь он мог заниматься сразу множеством дел. Правда, у его нового бытия нашлись и очень существенные недостатки.

Прежде всего, он больше не мог иметь детей — разве что тем способом, к которому прибег Вайэрси. Симайа вообще-то могли размножаться, но только делением, а это мало кому нравилось. Срок его жизни в теориил был безграничен, но он вполне мог умереть, под воздействием Йалис или просто в потоке слишком мощной энергии. О привычной ему чувственной любви Вайми также мог забыть. То есть, заниматься ей он вполне мог, но под всеми приятными его ощущениями оставался некий глубинный непотревоженный слой, что делало их не вполне настоящими. Да они, собственно, и не были нужны: прямой обмен эмоциями, Дар Сути, гораздо лучше соответствовал цели слияния двух душ. Радость, которую он испытал, купаясь в дружелюбии Вайэрси, была ничтожно малой по сравнению с радостью настоящей любви. Оставалась лишь сущая мелочь: подобрать себе подходящую пару.

* * *

Наконец, Вайми решил, что можно идти, — всё ещё с сомнением изучая себя в ставшей зеркальной стене. Оттуда на него смотрел рослый, широкогрудый юноша, всё тело которого состояло из гибких мышц, казалось, сплавлявшихся под гладкой, темно-золотой кожей. Широкоскулое, с далеко посаженными глазами лицо, правда, казалось слишком хмурым. Вайми решил, что металлически-черные волосы и темно-синие глаза придают ему излишне мрачный вид. Способность менять форму только добавила ему забот. Вообще-то, он очень нравился себе, но теперь ему всё время казалось, что он мог бы выглядеть и получше, только вот как — он не мог представить. Быть просто шаром с глазами оказалось куда менее хлопотно. Недаром большинство симайа, когда им приходилось работать, а не пытаться впечатлить друг друга, выглядели именно так.

— Форма не имеет значения, — улыбаясь, ответил Вайэрси. — Не понравится эта — прими другую. Когда ты окончательно повзрослеешь, это перестанет тебя занимать.

— Вот этого я и не хочу, — ответил юноша.

* * *

На встречу Вайми предпочел идти, а не лететь, но решение оказалось не из лучших. На корабле-мире "Иннка", где он оказался, коридоров не было, одна трехмерная решетка из летных труб, так что кое-где всё же приходилось делать громадные прыжки. Корабль построили для симайа, в нем никогда не бывало живых существ, и это ощущалось в каждой детали конструкции. Здесь даже не было воздуха и все помещения заполнял водород — да и то лишь для охлаждения приборов. Обычному свету симайа предпочитали многоспектральный ультрафиолет, дающий более четкое изображение, и яростного сияния щелевых ламп прежние глаза Вайми не выдержали бы и минуты. Отделки тоже не было, стены состояли из ничем не прикрытых конструкций. Устройство корабля часто менялось и стало бы слишком хлопотно восстанавливать её каждый раз.

Здесь также не было дверей. Везде, где приходилось разделять отсеки, симайа ставили силовые экраны, мерцающие холодным, сине-серебристым светом. Они не отключались, — симайа просто проходили через них.

Но, когда они оказались перед громадным многогранным порталом, перекрытым упругой, как сталь, светящейся дымкой, Вайми замер, забыв, как это делается. Нет, не так: вообще-то он помнил, но память его прежнего тела сдерживала его, не давая бросаться, по сути, в огонь.

Вайэрси избавил его от мучений. Часть преграды вдруг свернулась, словно занавес, и юноша вступил в открывшийся проем.

* * *

Это было огромное помещение — самое просторное из всех, какие он тут видел, и самое темное. Даже не один зал, а несколько, разделенных громадными арками. Масса удивительных, пышных растений, усыпанных множеством фантастических цветов, заплетала ажурные стены и поднималась до потолка, но Вайми понял, что они неживые. Его спектральное зрение сразу же опознало пеллоид — массу несложных наномашинок, способных принять любую форму. Такое с ним случалось постоянно. Он ещё не научился контролировать свои новые способности, и то одна, то другая вылезали в самый неподходящий момент, отвлекая его. Впрочем, всё это сделали, чтобы придать помещению привычный ему вид, и это немного смутило его.

Он не сразу осознал, что стоит на чем-то вроде сцены. Перед ней собралось несколько сотен симайа в ярких, разноцветных одеждах, выглядевших очень торжественно, и Вайми, одетый в один набедренный шнурок с бахромой, почувствовал себя довольно глупо. Он торопливо попытался вообразить что-нибудь, подходящее к случаю, но, так как он плохо представлял, как это "что-то" должно выглядеть, его окутала какая-то мерцающая муть. Она рябила перед глазами и мешала смотреть. Сбылись худшие его опасения — в самый важный в своей жизни миг он выглядел и вел себя, словно последний идиот.

Вайми хотелось здесь же умереть — но, наверное от отчаяния, он смог представить что-то вроде массы золотисто-белого меха, оставлявшей на виду лишь его голову, руки и босые ноги. Это одеяние, конечно, было такой же нераздельной частью его тела, как и они. В сущности, все симайа ходили нагими и, осознав это, юноша окончательно успокоился.

Теперь он смог посмотреть на собравшихся внимательно. Те, кто составлял его племя, стояли в первом ряду. Вайми узнавал и не узнавал их. Лица и фигуры ему были знакомы, но не более. У него возникло какое-то противное чувство в груди, когда он понял, что всё его племя мертво. Симайа, стоявшие перед ним, могли, конечно, стать его друзьями. Но он не знал их. Совершенно не знал. Он скользнул взглядом по такому знакомому лицу Лины — и не испытал, к своему ужасу, ничего. Даже Наммилайна в её облике была ему ближе, чем его истинная возлюбленная — потому что этой Лины он не знал и дня.

Впрочем, все любовные терзания тут же вылетели из головы юноши, едва его взгляд коснулся симайа, стоявшего рядом с Линой. Это был Вайми. Он сам. Он выглядел точно так же — та же гибкая фигура, то же удивленное лицо. Даже одежда была, почему-то, та же самая.

Медленно, чувствуя, что всё это происходит во сне, юноша пошел навстречу ему/себе. Тот Вайми поступил так же.

Они встретились точно посередине, порывисто схватив друг друга за руки и глядя глаза в глаза. Вайми ощутил всё возрастающий поток чувств, омывающий его, и сам дал волю своим чувствам.

Это и был Дар Сути: общение без слов, общение без лжи, общение, в котором ничего не оставалось недосказанным. Главным их чувством было обыкновенное любопытство: они рассматривали, изучали, сравнивали друг друга. Оба были совершенно одинаковы, если говорить о массе и мощности — здесь у симайа не бывало различий — и сознания их тоже оказались похожи, но у того Вайми оно было несравненно больше. Он не был умнее юноши — но накопил такой колоссальный массив знаний, переживаний, опыта, что Вайми попросту испугался утонуть в нем. По сравнению со своим прототипом он был почти пуст, но именно в этом и состояло его преимущество. Он стоял даже не в начале своего пути, а перед ним, у манящей границы, от которой разбегалось множество дорог. Тот Вайми же мог только продолжать то, что уже начал. Чувства его не притупились, ум оставался столь же острым — но его сознание стало уже несоразмерным колоссальной массе накопленной информации. Как и Сергей Куницын, он стоял перед невеселым выбором — сбросить свое прошлое, забыть его, разделиться на несколько новых симайа или перегнать свою память в Сеть. В любом случае это была почти что смерть.

Вайми почувствовал ужас при мысли, что когда-нибудь станет точно таким же, что ему придется забыть о своем детстве, своей первой любви, обо всем, на чем покоился его внутренний мир. Он тут же яростно поклялся себе, что не допустит этого: лучше уж настоящая смерть, чем вот такая.

— Как жаль, что мне не восемнадцать лет, — грустно сказал тот Вайми, отпуская его.

Юноша несколько успокоился. Пусть его прототип даже по меркам симайа был очень стар, его старость могла длиться ещё тысячи лет.

— Я думаю, тебе пора выбрать имя, — сказал тот. — Я — Вайми Анхиз, а тебя будут называть Вайми Йенай, Нездешний. Ты — это не я. Вайэрси сделал тебя слишком хорошо. Твои достижения никогда не будут удовлетворять тебя. Ты будешь идти дальше и дальше, и я не знаю, где ты остановишься...

Вайми не успел даже толком подумать над его словами: другие симайа приблизились и окружили его. Каждый стремился коснуться его, обменяться с ним чувствами. Юноша быстро запутался в этом потоке эмоций и даже немного испугался — казалось, его растаскивают на клочки. Он захотел закричать им, чтобы они перестали, но не решился — ему было безумно интересно. Пусть прототипы его соплеменников вовсе не знали его — они очень хотели с ним познакомиться, понравиться ему. Это вообще было свойственно золотым айа — желание нравиться.

Как бы между прочим он узнал, что Лина была признанным специалистом по низшим жизненным формам — в той области, которую Вайми назвал для себя осчастливливанием. Маоней оказался прекрасным мастером создания проектов-образов, а Найте, как Вайми и ожидал — ученым.

Его немного удивил Неймур. Вайми запомнил его, как предводителя воинов, жестокого и властного. В реальности же он оказался великим строителем — именно ему современные симайа были обязаны некоторыми из наиболее впечатляющих своих достижений. Но больше всего ему понравился Анмай — может, потому, что он, подобно юноше, тоже был копией другого, настоящего Анмая, к тому же, не единственной, а одной из множества.

Вайми не сразу заметил, что его соплеменников вокруг остается всё меньше. Их оттесняли другие симайа, намного более молодые. Кое-кто был, в сущности, не старше его самого, и юноша смутился, обнаружив, что все они, почему-то, девушки. Каждая старалась привлечь его внимание, и от их щебетания у Вайми закружилась голова. Он жмурился от удовольствия в исходивших от них потоках симпатии и любви. Его немного смущало, правда, что все они, почему-то, хотели потрогать его, и окончательно вгоняло в краску бесконечное повторение того, что он был особенно прелестен в тот миг, когда растерялся. Кажется, они все приписывали это своей несравненной красоте.

Но, если они и преувеличивали, то самую малость — такого количества хорошеньких мордочек он просто не мог представить. Вайми никак не мог сосредоточиться на какой-то одной. Едва он поворачивался к собеседнице, другие без зазрения совести тянули его к себе и бесстыдно толкались бедрами. Постепенно из этой шумной массы выделилось три девчонки, — им удавалось удержаться рядом достаточно долго, чтобы Вайми смог запомнить хотя бы их имена.

Алхаса, гибкая девушка, на вид всего лет шестнадцати, касаясь его руки всё время хвалила его, причем в таких выражениях, что щеки и уши Вайми жарко горели. Мускулистая Иннка непринужденно отпихивала её крутыми бедрами. Макушка худой черноволосой Синни едва доставала ей до плеча, но именно она не только в глаза восхищалась смущением Вайми, но и говорила ему даже что-то сочувственное. Вайми хотел её послушать, но Иннка оттеснила и её. У неё были очень густые и пышные волосы, — они плащом спадали ей на спину, доставая до середины бедер. Лицо у неё было короткое и широкоскулое, одета она была во что-то вроде короткой туники, сплетенной из разноцветных бус. Из всей этой компании она нравилась Вайми больше всех — наверное, своим невинным нахальством. В очертаниях её фигуры, её лица было что-то вызывающе-дерзкое. Она казалась юноше одной из молодых симайа, едва прошедшей Трансформу.

С некоторой оторопью он узнал, что имеет честь видеть Иннку Келлихаанс, величайшего из йэннимурских флотоводцев, Мечтателя лучшей из боевых йэнн, и, по совместительству, строителя и командира корабля, на котором они все находились. Именно она была главным вдохновителем найнерской компании и лично руководила атакой, план которой сама же и составила. По-видимому, она рассматривала юношу, как свой законный военный трофей. Вайми пытался возражать, но вскоре обнаружил, что Иннка принадлежит к той породе, которой невозможно сказать "нет". Она просто не слышала этого слова. К тому же, он был обязан ей свободой. Именно поэтому Вайми не решался как-нибудь незаметно улизнуть от неё.

Ей было больше восьми тысяч лет, но это совершенно не чувствовалось. Судя по результатам кампании — по крайней мере, по отсутствию потерь — Иннка была выдающимся стратегом, но Вайми казалось, что пользоваться умом на досуге для неё так же странно, как для солдата отрабатывать строевой шаг в отпуске. Она расспрашивала юношу о его жизни, причем всё время о каких-то мелочах: что он любил есть, чем причесывался в своем диком лесу, на каком боку спал, и всё прочее в том же духе. Вайми едва успевал отвечать. Теперь ему уже вовсе не хотелось, чтобы Иннка ушла. Её внимание льстило ему, к тому же, её короткая мордочка была самым симпатичным из всех лиц, которые ему доводилось видеть. Пару раз он, правда, замечал, что неподвижные, внимательные глаза Иннки как-то не соответствуют потокам чепухи, извергавшимся из её прелестного рта. Это было немного жутковато, но привлекало его ещё больше. Ему вдруг пришло в голову, что с ним говорит какая-то небольшая часть Иннки, а большая её часть, утомленная сражением, просто спит, причем, без задних ног.

Как-то совершенно незаметно они оказались одни в коридорах, бездумно гоняясь друг за другом, потом — в просторной многогранной комнате, залитой мягким, розоватым светом. Через её ажурные стены, заплетенные сплошной массой вьющихся растений, просвечивало чистое предрассветное небо со звёздами. Не настоящее, конечно.

Наконец, Вайми обнаружил, что увлеченно рассказывает, в каких позах занимался любовью, и как ему нравилось, когда Лина покусывала ему пальцы ног. Он торопливо закрыл рот и густо покраснел. Иннка громко, от всей души, засмеялась.

— Надеюсь, ноги у тебя были чистые? — немного успокоившись, спросила она.

— Мы всегда тщательно мылись, прежде чем, ну... — Вайми снова замолк. Даже просто стоять рядом с Иннкой ему нравилось. В груди у него словно горело небольшое солнце, и ему было очень хорошо.

— Жаль, что ты не попал ко мне тем мальчишкой, — небрежно сказала она. — Но вообще-то иметь дело с симайа гораздо лучше. Знаешь ли ты, что ты — самый молодой из всех жителей Йэннимура, когда-либо поднимавшихся на эту ступень?

Вайми зачем-то посмотрел на себя.

— Э... нет. Это что-то значит?

— В этом нет твоей заслуги. Обстоятельства потребовали Трансформы. Скажу по секрету — её провела я. Не Вайэрси.

— Почему?

— У меня это лучше получается, — она пожала плечами. — Случай был очень трудный. Нужно было полностью заменить твою физическую основу, оставив в неприкосновенности душевную суть. Это, знаешь, непростая работа. Если бы ей занялся кто-то, знающий меньше, ты вполне мог бы умереть.

Вайми молча, разинув рот, смотрел на неё. Теперь он узнал Иннку — узнал её присутствие, позволившее ему вновь появиться на свет. В его душе смешались благодарность и стыд. Ещё он думал о том, что никогда не сможет понять женщин. Это был совершенно чужой вид, более странный, чем даже сам Найнер.

* * *

При первом знакомстве с Иннкой Вайми боялся, что его лишат свободы, превратят в игрушку, в собственность. Узнав её чуть-чуть получше, он понял, что опасения напрасны: Иннка Келлихаанс была величайшим противником рабства во всех его видах и формах. Всё, чего она хотела от Вайми — помочь ему выбрать свой путь.

Он не сразу понял, что перед ним — та самая Иннка, автор единственных побед его расы в страшной и позорной Инсаанской войне — а осознав это, едва не ошалел от любопытства. Ему безумно хотелось узнать всё из первых рук — тем более, таких симпатичных.

Иннку ничуть не смутило его нетерпение — она только устроилась поудобнее, готовясь к долгому рассказу. Вайми даже подумалось, что она вытащила его из Найнера единственно из удовольствия рассказать ему свою историю.

— Возможно, так и было... отчасти, — сказала вдруг она, и Вайми испуганно прикусил губу. Он ещё плохо владел своими новыми способностями — в том числе и второй речью — и порой путал то, что говорил про себя с тем, что говорил на самом деле.

— Знаешь, в чем заключена самая основа стратегии? В умении не бояться врага — потому что трус не побеждает никогда. Но воспринимать войну, как игру, тоже нельзя — слишком уж высоки ставки. Нельзя решать без эмоций — но нельзя и позволять им вести себя. Лишь тогда твой ум останется незамутненным, а решения будут изящны и точны. Только очень немногие могут понять, что побеждают в бою чаще всего не те, кто не щадит жизни ради победы, но те, кто широко смотрит вокруг в поисках пути к ней. А побеждать всегда очень выгодно — благодаря этому, я сократила масштаб необходимых войн на несколько порядков. Секрет моего успеха очень прост — чтобы какое-то дело удавалось, оно должно быть любимым.

Хотя считается, что степень мастерства равна приложенным усилиям, на самом деле это ложь — в той области, где тебе суждено достичь совершенства, всё должно получаться само. Если тебе приходиться заставлять себя — значит, ты занят не своим делом. У меня всё началось с детского желания быть главной в любой компании — просто так, из чистого интереса. Когда это мне удавалось, я ощущала себя настоящим гением. Мне объяснили, что добиваться превосходства над своими же стыдно... и я решила, что буду добиваться превосходства над врагами. С тех пор я повзрослела... но желание осталось. Я бросилась в бой с Инсаана не потому, что была задета честь нации или защищая наши идеалы — они просто мне не понравились. Не понравилось их отношение к Младшим расам.

— Какое?

— Хотя ОсНаз Инсаана официально не существует, он занимается внедрением их культуры в те миры, где её видеть не желают — а также уничтожением культур, которые Инсаана не понравились. К счастью, упорные враги им встречаются довольно редко, а сдавшимся вовремя они редко успевают навредить. Такое иногда случается. Эккзахат. Что-то вроде однополюсного магнита. Общество, внутри себя просто идеальное — во всяком случае, для тех, кто управляет им — но вовне проявляющееся, как чистое Зло. Не такое уж редкое явление, к сожалению.

— Но ведь мы тоже так поступаем.

Иннка нахмурилась.

— Одно дело — доказать, что твоя культура лучше, другое — перебить носителей чужой. Инсаана называют нас трусливыми тварями — но вряд ли понимают, насколько они правы. Если мы в чем-то и превосходим их, так это в умении бояться себя. По крайней мере, в Йэннимуре нет карателей — а ОсНаз Инсаана имеет свой звездный флот и специально подготовленные наземные отряды. Они отличаются коварством и ледяной беспощадностью, и набираются из тех, кто испытывает непреодолимое желание убивать, во имя светлой цели... или без неё. Их много — не менее двух миллиардов — и они воюют лишь с теми, кто не может противостоять им. Одна мысль об этом приводит меня в бешенство.

— Ты хочешь воевать с Инсаана?

— Хочу — нет. Должна — да. Видишь ли, мы и они слишком схожи, чтобы столкновения удалось избежать. Йэннимур — это порождение Файау, которая, в свою очередь, в значительной мере создана сверхрасой Мэйат, сильно изменившееся под влиянием Тэйариин, передавших нам свои права на ведение Кунха в Местной Зоне. Хотя нашей культуре всего двадцать шесть тысяч лет, она впитала опыт семи миллиардов лет развития и мы, отчасти, стоим наравне с Тэйариин. Но Инсаана тоже созданы ими — для войны с Мроо, войны на уничтожение с превосходящим противником, и потому получили самое лучшее вооружение. В основном, квантовое, самое эффективное для борьбы с Мроо — но не только. У них есть ручные квантовые дезинтеграторы и квантовые лассы, способные воздействовать даже на симайа. Есть сверхмощные квантовые орудия — корабли "Анниу-Х", один выстрел которых способен уничтожить всех Мроо в планетной системе. Пусть преимущество в развитии не всегда гарантирует победу — бактерии и вирусы могут много сказать на этот счет — мы боимся Инсаана, Вайми. Так же, как боялись Мроо, даже сильнее. Мы не сразу поняли, с КЕМ связались — а когда поняли, Анэрей уже лег между нами. Но наш страх породил жажду сверхоружия — и мы, наконец, создали Йалис-портал. Мы дали страху овладеть нами и пройти сквозь нас. Скоро мы обернемся — и посмотрим на тропу страха. Иногда океан отступает от берега — но потом возвращается и крушит горы. Ещё не сейчас: лишь через несколько десятков лет наш флот будет перевооружен, но движение уже начато. Восемь дней назад Инсаана напали на ДжейЛай — это однопланентая цивилизация в нашей зоне влияния. Его атаковал тяжелый десантно-штурмовой крейсер с десятью миллионами осназовцев на борту и двадцать легких кораблей "Анниу-Х". Корабль-мир "Юрувира" сражался с ними. Хотя пять "Анниу-Х" уничтожены, "Юрувира" погибла. Вместе с шестью миллионами симайа на её борту. Это началось снова, Вайми — и я намерена это прекратить.

— Но как? Ведь мы не можем...

Иннка усмехнулась.

— Между нами и Инсаана есть небольшая разница: у них нет своих машин Кунха — по крайней мере, здесь, в Местной Зоне. Это, знаешь, дает нам преимущество. Полагаю, что лишь благодаря ему мы до сих пор существуем. Дальность их действия, в теории, не ограничена — но вот их эффективность падает пропорционально квадрату расстояния, точность наведения тоже, и они не могут противостоять удаленным флотам Йалис-кораблей. Наша йэнна смогла это изменить: мы создали Йалис-порталы, вероятностные линзы. Они могут фокусировать потоки выходящих из не-пространства частиц с очень высокой точностью — причем, мощность их потока здесь почти не ограничена. Один Йалис-портал может собрать мощность в десять миллиардов стандартных солнечных светимостей — с любой глубиной Йалис, которую машины Кунха могут создать. Запас энергии у них, по сути, бесконечен, а по глубине воздействия они выше почти всех кораблей Инсаана. С помощью Йалис-порталов мы смогли победить Найнер — а он несравненно искуснее их.

Вряд ли ты представляешь, насколько для нас важна эта победа: после неё едва ли какой-то противник покажется нам чересчур страшным. Здесь главное — изменить настроение, Вайми. Если Йэннимур начнет побеждать — мы снова привлечем союзников. Их техника слабее нашей — но ресурсы многократно больше. А если наши корабли перейдут на не-пространственное питание, мы сможем передать им наши перестроенные танкеры и создать из массы союзных флотов нечто осмысленное. Тогда Союз Многообразий вновь станет активным и живым.

Разгром у Анэрея был, прежде всего, следствием нашей самовлюбленности. Тогда мы впервые поняли, Вайми, что ни одно строение не может подниматься без конца — рано или поздно, но неизбежно приходит время, когда нужно остановиться и подумать, а потом изменить путь. Узнав истинное соотношение сил между нами и Инсаана, мы бросили все силы на развитие мобильных Йалис-порталов и оружия непрямого действия, включая модификаторы приоритетов. Мы надолго отказались от многого — но теперь наши усилия начали приносить плоды. За летом приходит зима, но за зимой приходит лето. Боюсь только, что прежде настанет Весна Огня.

Пожалуй, основное наше преимущество заключается в невероятном упрямстве: понятия "это невозможно сделать" для нас не существует. К тому же, наш общественный строй позволяет без конца тратить средства на любой проект, который покажется большинству симайа привлекательным, — совершенно независимо от перспектив. Наша экономика автономна и практически не зависит от населения. Наша технологии пластических полей снимают почти все ограничения на производство материальных средств. Так что столкновение с Инсаана пошло нам лишь на пользу, открыв дорогу более активным и динамичным силам. Без вызванной войной паники и всеобщей жажды "сверхоружия" мы не смогли бы создать Йалис-порталы. Теперь Йэннимур охватил невиданный энтузиазм, но игра ещё далеко не окончена. Инсаана тоже не робкого десятка — и разгром, даже самый страшный, чаще всего приводит их не к панике, а к взрыву всеобщей ярости и желанию отомстить. Трудно представить, что они создадут в ответ на Йалис-порталы, — но, на наше счастье, они досаждают и другим участникам Кунха, а многие из них сильнее нас. Саласса где-то миллион планет населили, у Ваа-Хид, — тысячи базовых станций и миллионы био-кораблей. У них мощность выстрела, — где-то под десять квадриллионов тонн массы-энергии. Это при том, что сам корабль маленький, метров двести пятьдесят, не больше. Энтилан, — сравнимы с нами, вероятно, в своей родной Зоне, — они даже сильнее. Если мы сможем заключить с ними союз, Инсаана мало не покажется.

— А если нет? Если мы останемся с ними один на один?

Иннка пожала великолепными плечами.

— Для меня так будет интереснее.

— И это всё, что ты можешь сказать?

Она усмехнулась.

— Я не собираюсь воевать с Инсаана, как с расой. Они — злейшие враги Мроо и союзники наших покровителей Тэйариин. Нам противостоит лишь малая её часть, отколовшаяся от основного потока. Разумеется, их мощь тоже очень велика. Но технология производства их межзвездных кораблей исключительно сложна, а стационарных верфей у них нет. Небольшие корабли — до грузовых барж включительно — Инсаана производят прямо на борту своих кораблей-миров. Однако сами эти корабли строятся лишь с помощью мобильных верфей, а они не могут выпускать их больше четырех тысяч в год. Полное самокопирование верфи занимает пятнадать лет — а другого способа создавать их у Инсаана нет. Все они "пасутся" в астероидных и кометных поясах, каждый из них окружают двенадцать "Анниу-А" — но их всего двадцать тысяч. Ты понимаешь?..

Вайми понимал. Иннка Келлихаанс была абсолютно безжалостным существом: она выбирала самый удобный для неё путь к победе, и насколько пострадает враг — её совершенно не трогало. Но лишь существо, по природе злое, могло безошибочно опознать зло — а потом устранить его с точностью хирургического прибора. И она была одним из лучших защитников Йэннимура, — а очень многие его обитатели мечтали об экспансии. Чаще всего, правда, она сводилась к тактике влезания в любую щель, поиску слаборазвитых цивилизаций и переделке их на йэннимурский лад. Кое-кто лелеял планы переселения в другую Вселенную и перестройке её в соответствии с мечтами Золотого Народа, но это требовало слишком больших затрат. Единственной преградой на пути их идей были другие сверхрасы и их машины Кунха, ничуть не уступавшие йэннимурским. Однако, они нашли способ обойти эту трудность — нечто подобное тому, что Вайми делал в Найнере, борьбу сущностей в самих машинах Кунха, где более сложные и разнообразные образы — йэннимурские, естественно, — поглощали более простые. Технические детали были, конечно, очень сложны и почти недоступны для юноши, но главное он уже понял — это могло пойти плохо. И вообще — зачем, если даже сейчас изучена лишь ничтожно малая часть Йэннимурского Объема?..

— Они знают, что не смогут достичь успеха: никому за всю историю Кунха этого не удавалось, — с усмешкой пояснила Иннка. — Но обо что ещё они смогут отточить когти, не мучаясь потом угрызениями совести? И, в конце концов, это просто мечта — надеюсь, что мечтой она и останется. Сейчас мы начинаем величайший поход в истории Йэннимура. Отсюда мы отправимся в сектор Анли. Если нам повезет справится с Наалу, лавина стронется. Знаешь, теперь мне жаль Инсаана. Напав на нас, они совершили очень глупую ошибку. Ничто не достается даром, Вайми. У Инсаана превосходный флот — но у них нет не-планет, строительство которых очень дорого. Они используют сеть небольших автономных станций. Она несравненно гуще и эффективнее с экономической точки зрения, но на большинстве их нет Йалис-генераторов. Сейчас верфи Ана-Йэ переводится на выпуск нового корабля-фабрики "Возрождение". Он несет меж-пространственный двигатель и Йалис-портал, способный собирать всю мощь источника за десять миллиардов лет от него. Основной его продукцией станет машина-убийца, Йалис-гет. Она очень маленькая, Вайми, диаметром всего в восемьдесят метров, и дешевая. Каждое "Возрождение" сможет нести 9600 таких милых игрушек и производить по 900 установок в день. Когда развертывание завершится, наши корабли-фабрики смогут делать их миллиардами. Йалис-гет не сможет справиться с любым межзвездным кораблем — но против станций Инсаана это оружие почти абсолютное. Мы наполним ими их пространство — и оно превратится в пустыню. Очень мало младших рас в нем любят своих благодетелей — и, если мы дадим им оружие, нам вовсе не придется воевать.

Сейчас мы разработали малый Йалис-портал — он всего в десять раз больше, но сможет бороться с "Анниу" обеих типов. Он будет обходиться дороже — где-то раз в тысячу — но рисунок кампании тогда станет гораздо изящнее. Если эти штуки смогут уничтожить значительную часть автоматического флота Инсаана, те навсегда оставят нас в покое. Ты хотел бы участвовать в нашем походе?

— Да. Разумеется! Но как?

— Сейчас ты ещё не готов. Прежде всего, ты должен стать цельным. Жениться. Я думаю, что в твоей талхаас должно быть две девчонки. Алхаса и Синни. Это будет очень хорошая талхаас.

Вайми поёжился. Быть связанным с этими двумя девицами... каждая из которых будет вечно тянуть его в свою сторону... наверное, это не так и плохо.

— А ты?

— Не похоже, чтобы ты особенно жаждал моей любви.

Юноша смутился. Это была правда. Он любил Иннку — но это были, скорее, отношения матери и сына, чем влюбленной пары. Он вовсе не собирался порывать их, но они оба были слишком разными. Слишком. Он считал очень глупыми порывы сторонников экспансии, но Иннка Келлихаанс принадлежала к несколько другой породе: её целью был не захват чужих мирозданий, а защита этого. Она была очень проницательным стратегом, — а также очень влиятельным Мечтателем. Хотя её йэнна насчитывала всего восемь миллионов симайа и десять кораблей-миров, вся здешняя армада подчинялась ей. Вайми вовсе не считал, что достоин быть её парой, — да, правду говоря, и не слишком хотел этого. Он чувствовал, что ещё не встретил настоящей пары — той, с которой был готов разделить и свою жизнь, и себя. Сейчас, правда, это не очень занимало его.

— Мне кажется очень глупым думать об экспансии, когда вам не хватает симайа даже для контроля над собственным пространством, — сказал он.

Иннка пожала плечами.

— Не глупым. Экспансия — настоящая — не захват чужого пространства. Это рост пространства наших возможностей. И да, освоение пустых, диких пространств тоже. Для этого нам действительно не хватает симайа, — но когда-нибудь это изменится. Не скоро.

— Но почему вы не можете просто увеличить свою численность? — удивленно спросил юноша. — Боитесь, что новые симайа лишат вас власти?

Иннка не смутилась подобными рассуждениями.

— Тут не только в этом причины. Очень высокие требования к новым симайа — никто не хочет повторения Катастрофы. Фактически отсутствие младших рас — нет "эмиграции". К тому же, симайа не вечные — а времени прошло уже изрядно. И локальные конфликты всякие...

— А разве у вас не было способа как-то избежать её?

Иннка хмуро посмотрела на него.

— Та же история, что и на Уарке: другого способа победить — не было. Или выживет 1 из 20, или... никто.

— Но у вас уже тогда был доступ к машинам Кунха!

— Доступ был, но освоены они были, скажем так, недостаточно. Но это — прошлое, Вайми. Гораздо важнее, сможем ли мы поступить так ещё раз, если будет нужно.

— Но ведь Мроо уничтожены! Во всей Вселенной!

Иннка печально вздохнула.

— Нет. Они не в одной Вселенной обитают. Они уничтожены в Йэннимурском Объеме. То есть, даже не во всей этой Вселенной. Вместе со всей прочей жизнью. Часть симайа уцелела во Вселенной Файау, потом вернулась оттуда, и вновь заселила родную Вселенную. Все Ворота Соизмеримости, из которых появлялись Мроо, сейчас разрушены или закрыты. В данное время война Мроо и симайа не идет. ПОКА. Мы просто отбросили врага со своей территории, и приняли некоторые меры, чтобы прежним маршрутом — враг не напал снова.

— Но у вас теперь есть машины Кунха. И Йалис-порталы.

— У Мроо машины Кунха тоже есть. В ИХ Вселенной. Но их сюда не передвинешь, слишком уж большие. К тому же ВСЕ другие сверхрасы, мягко говоря, не любят Мроо, и любая попытка с их стороны построить что-то подобное во нашей Вселенной вызовет самый яростный отпор. Вопрос лишь в том, хватит ли нам сил на него.

— А если нет?

— Вайми, для нас Мроо — основной противник, но для самих Мроо основной противник — Тэйариин. А есть ещё и Мэйат, Манцибурны, Файау... То, что для нас — битва за будущее Вселенной, для Мроо — периферийная операция. НАСТОЯЩИЕ сражения этой войны ведутся совсем в других местах... И последнее, юноша. Ты стал отправной точкой и поэтому ты достоин знать истину: Мроо — такие же, как и я, но они не поняли, что существо, истинное злое, может обрести свободу, лишь творя добро. И именно поэтому я должна сокрушить их.

* * *

Немного освоившись в своем новом мире, юноша отправился осматривать корабль — в сопровождении Иннки, разумеется. Само её присутствие ограждало его от внимания назойливых молодых симайа. Каждая из них, похоже, считала своим долгом сказать что-нибудь о его красивых глазах или ногах — если не упражнялась со своим телом, принимая такие формы, что юноша окончательно терял способность соображать. При этом никто, похоже, не принимал его всерьез.

Стараясь избавиться от этого льстивого хвоста, Вайми направился в ту часть корабля, куда молодежь не пускали — к отсеку, в котором симайа держали пойманных обитателей Найнера. Это была кубическая камера размером, примерно, в полмили. Её стены состояли из бесчисленного множества точно прилегающих друг к другу деталей, отливающих голубой сталью. Многочисленные отрезки темно-синих щелей рассеивали странное, не дающее теней сияние. Внутри, за прозрачной мутью силового экрана, плавали миллионы дымчато-золотых шаров.

Вайми остановился на галерее, прорезанной в толстенной стене камеры. Здесь парило несколько симайа, присматривая за генераторами защитного поля — предосторожность далеко не лишняя. Здесь же юноша заметил брата — Вайэрси замер в глубокой задумчивости, глядя на их добычу, и Вайми присоединился к нему.

Силовое поле не мешало Дару Сути, и на юношу обрушился буквально вал чувств — удивление, растерянность и страх, очень сильный страх. Плененные найны кружили по камере — бессмысленно, как пыль, иногда натыкаясь на стены и друг на друга. Все эти существа были слепы. Они не знали о существовании глаз, и никто не мог научить их обращаться с новообретенными телами — никто просто не знал, как это можно сделать. Глядя на этот океан страданий Вайми ощущал растерянность, стыд и страх.

И вдруг он уловил нечто знакомое — ощущение одной из тех сущностей, с которыми он, сам будучи пленником Найнера, старался подружиться. Вайми бессознательно ответил на её безнадежный зов — и едва не потерял сознание от нахлынувшей на него волны отчаяния, радости и тоски.

Он уже плохо понимал, что делает. Поднявшись над полом, Вайми со всей вновь обретенной силой обрушился на силовую стену и пробил её — смутно понимая, как это у него получилось. Её отчаяние тащило его, словно канат. Он просто врезался в эту знакомую и чужую душу — и тут же отчаяние сменилось могучим потоком любви. Ничего даже отдаленно похожего юноше ещё не доводилось испытывать. Какой-то миг его совсем не было... а потом полыхнул мгновенный, беззвучный, ослепительный взрыв: объединение, слияние самих их сущностей — всех, без остатка. В какой-то миг он даже перестал себя ощущать. Остался только свет. Белый, очень яркий. Вайми почувствовал, что умирает, но это уже не пугало его...

* * *

— Она убивает его! — Вайэрси хотел броситься на помощь юноше, но Иннка крепко схватила его за руку.

— Успокойся. По-моему, она чувствует то же самое.

— Что происходит? — лицо Вайэрси стало сумрачным. — Объясни мне!

— Это благодарность, Вай. Обычная благодарность. Если бы ты оказался один в совершенно чужом месте и неожиданно встретил там самую близкую на свете душу — что бы ты чувствовал?

— Но симайа не могут испытывать таких ощущений! Это невозможно!

— И ты никогда не жалел об этом?

Вайэрси фыркнул и вырвал руку, однако не двинулся, хмуро глядя на пару. Она превратилась в две соприкасавшихся сферы. Они вращались так быстро, что сливались в мерцающий круг, и сияли так ярко, что озаряли всю камеру. Исходивший от них поток восхищения и любви почти сжигал их. Остальные найны собирались вокруг них, словно греясь в лучах этого солнца — слой за слоем, пока в центре камеры не возник пугающе громадный шар. Там что-то изменялось. Внезапно по этой массе словно прошла беззвучная волна — на слепых золотых сферах вдруг открылось множество внимательных глаз. Ощущение потерянности и страха куда-то делось, его сменило сильнейшее любопытство.

— Они объединяют силы, — ровно сказал Вайэрси. — Если они сейчас решат вырваться, то разнесут весь корабль.

— Они не решат. Что ж, по крайней мере они опомнились. Ты понимаешь, что сделал Вайми? Он перебросил мост через пропасть, другого края которой мы даже не видели!

— Он сделал совершенно чуждое существо близким. Это похоже на чудо, и его сила даже больше, чем мы представляли. И он добился любви найнов! А для нас немыслимо даже войти туда!

— Разве не такой победы ты хотел, Вай? И мне больше не придется думать, как подобрать талхаас, подходящую для него — он уже выбрал себе пару. Они станут талхаас, когда лучше узнают друг друга. А чтобы найны сближались с нами быстрее, мы должны помочь ему. Ведь их знания гораздо глубже, чем наши. По-моему, глупо бояться будущих друзей.

— Боюсь, их больше, чем ты думаешь, — Вайэрси одним коротким импульсом развернул настенный мультипланар.

В звездной пустоте вспыхнуло и погасло маленькое злое солнце. Там, пока ещё очень далеко от них, двигалось смутное овальное тело, окруженное мгновенно менявшимися строчками данных — расстояние, скорость, предполагаемая масса...

— Это сарьют, — сказала Иннка. — Их транслайнер.

— Но когда мы их открыли, они понятия не имели о Йалис! А сейчас эта штуковина совершила не-переход! Ещё и двух лет не прошло. Мы едва не убили их...

— А сейчас они овладели нашим главным оружием, едва соприкоснувшись с ним. Сообразительный народ.

— Они ведут передачу на языке Тайат. Требуют, чтобы мы убирались из их пространства и привели его физику в прежний вид.

— Боюсь, нам нечего возразить. Они в своем праве.

— Это ещё не всё. Они передают, что мы убили восемьсот их соплеменников.

— Чего же они хотят?

— Компенсации. Знаний. Всех, что у нас есть.

— Боюсь, это неосторожное желание. Они вряд ли понимают, что наш дар скорее усвоит их, чем они его.

— Они освоили Йалис за восемь месяцев. Судя по тому, что мы о них знаем, их мышление не требует притока энергии. Они мгновенно переносятся с места на место, могут овладеть любым сознанием. Боюсь, что это ОНИ являются здесь высшей расой.

— В таком случае и мы должны узнать о них как можно больше. Ну что, за дело?

Глава 16.

Марьют и сарьют.

Мы можем сделать множество вещей. Но, если хорошенько подумать, перед нами встает простой вопрос — зачем? Все мы когда-нибудь умрем. Звёзды погаснут. Сама наша Вселенная исчезнет. Поэтому главное, с чего мы должны начать — понять конечное предназначение природы и человека.

Аннит Охэйо. Новая эсхатология.

Малла ещё немного попятился и уперся спиной в стену. Девушка подходила всё ближе. Вернее, ЭТО походило на девушку — широкие бедра и высокая грудь, густые длинные волосы каскадами золота спадали на спину. А вот лица не было. На его месте зияла темно-багровая воронка, усаженная острыми, загнутыми внутрь зубами. Существо это было слепым, но оно как-то ощущало его и безошибочно реагировало на все его движения.

Юноша мог, собственно, попробовать проскочить мимо и выбежать за дверь, но не мог сдвинуться с места — его тело стало словно каменным. Все его чувства исчезли, остался один лишь страх.

Существо подошло совсем близко. Оно схватило его за плечи и потянулось к его лицу. Малла попытался отпихнуть его, но оно словно оказалось из стали. Мерзкая воронка неумолимо, дюйм за дюймом, приближалась к его глазам. Малла ощутил исходивший из неё влажный жар. Странно, но он не чувствовал запаха.

Отвратительная плоть коснулась его. Многочисленные зубы с хрустом вошли в кожу, ручьями потекла кровь. Малла дико взвыл в уже неуправляемом животном ужасе, чувствуя, что его лицо сдирают с черепа, и бешено рванулся, падая куда-то...

Раздался громкий костяной стук. Боль на миг ослепила его, рассыпаясь белыми искрами... и сон кончился.

Какое-то время юноша сидел на полу, потирая гудевшую голову. Он испытал ни с чем не сравнимое облегчение, поняв, что всё это был кошмар. Но его кожа всё еще чувствовала прикосновение чужой плоти, ощущала, как в неё входят зубы. Всё это было слишком натуральным для сна. Но, пожалуй, и неудивительно, что ему снится подобная жуть — когда он засыпал, настроение у него было паршивое. После победы над Клеххат всё пошло как-то не так. Вместо победных торжеств началась подготовка к бегству. Сарьют все были заняты и не обращали на него внимания, а ему здесь, в транслайнере Хеннат, делать было совершенно нечего. Он никому не был нужен.

Малла помотал головой. То странное спокойствие прошло и он вновь мог ощущать эмоции, только радости они несли мало. Сердце его всё ещё колотилось от пережитого страха.

В конце концов, юноша понял, что выглядит довольно глупо, сидя на полу. Он встал, с чувством потянулся и, как был, в одних пятнистых шортах, вышел в коридор, пустой и тихий. Фрактальные пёстрые узоры танцевали на стенах, но сейчас они лишь раздражали и злили его.

Он направился к комнате Охэйо — но прежде, чем успел открыть дверь, та сдвинулась сама. На пороге появилась Маула — тоже босиком, в диковинном одеянии из длинных серебристых нитей, усыпанном цветами, которые, казалось, росли прямо из него. Однако, кулаки её были сжаты, глаза метали молнии. Проходя мимо Маллы, она толкнула его бедром так, что не ожидавший подобного подвоха юноша упал.

Маула остановилась, едва глянув на него сверху вниз, презрительно хмыкнула и пошла дальше, непринужденно наступив на живот. Малла охнул, чувствуя, что его глаза сейчас вылезут на лоб. Когда он смог набрать воздуха, на его языке вертелось несколько нелестных слов, однако там они и умерли — в таком настроении Маула могла просто выбросить его за борт.

Едва она удалилась, за дверью раздался вопль Охэйо, полный ярости и боли. За воплем последовала длинная череда произносимых с чувством выражений. Часть их Малла уже знал, но в общем ему показалось, что Аннит заговорил вдруг на каком-то совершенно неизвестном языке.

Время для визита было явно не самое подходящее, но юношу одолело любопытство. Осторожно растирая живот, он заглянул за незапертую дверь.

Охэйо, в своем черном, с серебром, одеянии, сидел на полу, глубокомысленно трогая пальцы правой ноги. Они покраснели, словно ошпаренные, и уже начали опухать.

— Ноготь сломал, — сообщил он, взглянув на юношу. Лицо у него также было хмурое. — Теперь, наверное, начнется воспаление, и я умру.

— Что случилось?

— Так... Стену пнул.

— Зачем?

Охэйо поднялся одним гибким движением и немного неловко похромал к окну с якобы космическим пейзажем, который нельзя было принять за настоящий и с сорока шагов и который развлекал его своей нелепостью. Небрежно опираясь на него спиной, он поджал ногу, осторожно растирая пальцы.

— Ну, знаешь, когда ты с трепещущим сердечком и горячими ушками предлагаешь любимой девушке... скажем, побыть вместе в самых романтических выражениях, а в ответ слышишь "А не пошел бы ты?.." в довольно интимных подробностях, то чувствуешь себя... не вполне умно. А поступаешь и того хуже.

— Вы поссорились с Маулой? Но почему?

— Одна из моих марьют захотела выйти замуж за парня из Сарьера. НЕ марьют. Я, естественно, отказал, а Мауле это не понравилось. Это было неделю назад, но память у неё не короткая.

— Но почему...

Охэйо насмешливо посмотрел на него из-под упавших на лицо волос.

— Малла, любой нормальный парень выберет девушку-марьют. И что тогда делать обыкновенным девчонкам?

— Но, если эти двое любят друг друга...

— У того парня тоже есть девушка, которая его любит. А марьют просто задурила ему и себе голову.

— А кто придумал её такой?

— Допустим, я. Но это была хорошая работа, Малла. Она просто сбежала к любимому, наплевав на мой запрет.

— Марьют? Сбежала?

— Все мои марьют принадлежат мне — до тех пор, пока они хотят этого. Если они решают иначе, что я могу сделать?

— Но почему тогда Маула...

— Должно быть, ей не понравилось, что я просил её. Если бы я её просто обнял и начал целовать, она вряд бы возмутилась.

— Она мне на живот наступила.

— Но ты упоминаешь об этом не без удовольствия.

Малла смущенно засмеялся.

— Да.

— Когда-то — ещё в самом начале — она была княжной и жила в замке. В настоящем. И свято верила в то, что земля плоская. Она была очень почтенной и религиозной особой. Когда она умерла, ей было девяносто восемь лет. Трудно поверить, правда?

— А кем был ты?

Охэйо сел у стены, обхватив руками колени. В этот миг он походил на мальчишку, забытого в пустом доме. Малла сел в той же позе напротив.

— Ты вообще представляешь, каково это — быть сарьют? Помнить всё, что случилось едва ли не за целую вечность? То, что было за срок обычной человеческой жизни, я могу вспомнить сразу, без труда, как и ты. Но вот дальше... иногда я минуты по две сижу и вспоминаю, как жил когда-то, тысячи лет назад. Моя память — как громадный темный дом. Можно долго, очень долго бродить там и удивляться, каким я был раньше. Есть целые тысячелетия, о которых я почти не вспоминаю. Если начну, то времени ни на что другое не останется. Иногда это так надоедает — вспоминать... Знаешь, что самое странное? Понимать, что ты сам когда-то был совершенно другим.

— Но каким?

— Глупым. Стыдно сказать, но я не помню ничего, что было до Хониара. Там, под Зеркалом, мы вели странную жизнь, Малла. Там нам не нужно было есть, пить, дышать, наши тела были неразрушимы, но мы сами росли очень медленно. И ещё медленнее осознавали окружающий мир. Одно из самых первых моих воспоминаний — я бреду в полной темноте по дну озера, легкие у меня полны воды, мне страшно, и я не знаю, как здесь оказался. Я бродил там очень долго... все мы бродили в полумраке, прежде, чем научились говорить друг с другом...

— А потом?

Охэйо улыбнулся, не поднимая глаз.

— Потом мы стали ещё глупее, потому что открыли любовь. А уж когда мы стали сарьют... мне приходилось дни напролет бегать за ящерицами, отрывать им головы и поедать живьем. Потом мы с Маулой рыли нору, так это заняло девять дней. Говорить друг с другом мы ещё не могли и рисовали слова на песке... знаешь, мне до сих пор порой не достает хвоста.

— А потом? Когда у вас появились транслайнеры и остальное?

— Тогда мы начали бездельничать. Я могу назвать целую кучу глупостей, сделанных по принципу: "а почему бы и нет?"

— Например?

— Например, я выводил всяких диковинных тварей — специально для чувственной любви. А потом... ну, развлекался с ними. Это было очень приятно, но глупо.

— Ты?

— Я. Потом мы с Маулой разводили чудовищ — некоторые до сих пор живут в зоопарке транслайнера. Обычно я хороню свои ошибки... Впрочем, я — ещё не самый большой недоумок. Кое-кто на Тайат хотел поставить мне памятник. "Анниту Охэйо, величайшему из людей". Я запретил. Не хватало ещё, чтобы мне птицы на голову гадили...

— Но без тебя не было бы их мира.

— И ещё многих других. Только, знаешь, это занятие сомнительное — выводишь на планете вредную живность, ночей не спишь, подгоняя геном будущих колонистов к природным условиям... а когда возвращаешься через пару сотен лет, видишь, что среди них процветают богопротивные извращения и рабство, основанное на цвете волос — чем светлее волосы, тем выше ранг человека. Милая система, а? Сначала я ржал, как ненормальный, а потом меня взяла такая злость... У меня на корабле было пятьдесят гигатонных боеголовок, и я выпустил их все. Пыль только через восемь лет рассеялась. Будь у меня светлые волосы, я бы повел себя иначе, но когда к тебе относятся, словно к скотине, всего лишь потому, что ты черноволосый... Я попытался вбить в их тупые головы немного ума, но напрасно. Знаешь, что самое забавное? Бедные твари ни в чем, собственно, не были виноваты — это я заложил в них сомнительные склонности. По недосмотру. У меня в голове всегда полно мути. Её можно вроде как загнать на дно, но, когда ты творишь, ты творишь не такой, какой себе нравишься, а такой, какой есть на самом деле. И с этим ничего поделать невозможно. Как ни следи, что-нибудь обязательно проскочит.

— Но ты же не умышленно создал их такими!

— Положим, большая часть меня этого хотела. Обычная забава бога — создать заведомо паскудных тварей, чтобы затем проклясть их и уничтожить. Мне нравится мучить людей. Я никогда не делал этого наяву, но только потому, что у меня хорошее воображение. Но я убивал их — надеясь, что они станут от этого лучше. Не глупо?

— А разве лучше было бы просто смотреть?

— На это у меня терпения не хватило бы. Если я вижу что-то неправильное, мне хочется влезть в это и исправить. Обычно это получается. Но каждый раз я думаю — зачем? Я ведь не истеричный мальчик. Чужие страдания, даже смерть мало меня трогают. Ведь, в конечном счете, мы все умрем. И все миры.

— Почему?

— Закон сохранения энергии, Малла. Она не возникает из ничего. А наша Вселенная возникла. Закон этот, между прочим, нельзя нарушить. Знаешь, какое решение у этой задачи? Виртуальные частицы во всем похожи на настоящие — с той единственной разницей, что исчезают быстрее, чем их можно заметить. Наша Вселенная должна исчезнуть точно так же — без малейшего следа. Просто одно из нулевых колебаний. Ни памяти, ни даже тени. Ничто.

— Но... как это случится?

— Космическое отталкивание. Та сила, что породила Вселенную, её же и уничтожит. Та самая сила, что движет разбеганием галактик. Если смотреть вдаль, они разлетаются всё быстрее, потом достигают скорости света и исчезают для нас. Так как эта сила действует постоянно, разбегание ускоряется. Медленно, но неотвратимо. А чем быстрее что-то движется — тем медленнее на нем идет время. Когда радиус видимости упадет до нуля, время остановится. Это будет конечная точка.

— Когда?

— Ну, сколько это займет лет, я точно сказать не могу. Эта проблема сродни задаче о червяке и канате. Возьмем резиновый канат длиной, скажем, в милю, и будем растягивать его со скоростью той же мили в секунду. От неподвижного конца к подвижному ползет червяк. Он делает дюйм в секунду. Доползет он до конца каната?

— Нет.

— Неверно. Его переносит на себе, растягиваясь, сам канат. Времени это, разумеется, займет немало. Если к двум или трем годам приписать ещё семьдесят нулей, то мы получим примерную цифру. Нашей Вселенной осталось жить столько же.

— Ну, это совсем немало...

— Малла, через пятьсот миллиардов лет во Вселенной перестанут возникать звёзды. Через семь триллионов лет все звёзды, даже самые тусклые, погаснут. Галактики сколлапсируют, их остатки развеются в пустоте. Все элементы превратятся в железо — самый устойчивый из них. Можно тогда будет жить?

— Но это всё равно немало.

— О, разумеется. Только конец всё равно очевиден и неизбежен. Что бы мы не делали, это всё... — Охэйо раскрыл ладонь и дунул на неё. — Знаешь, не очень приятно просыпаться среди ночи с этой мыслью.

— И ничего нельзя сделать?

— Можно сорваться с гиперплоскости и уйти в дрейф к Пределу. Только тогда мы достигнем скорости света гораздо раньше и наше время тоже остановится. Здесь я могу точно рассчитать, сколько продлится это путешествие. 9987 дней, или около двадцати семи лет.

— А потом?

— Ничего. Или — всё.

— Но или одно, или другое, верно?

Охэйо рассмеялся.

— Разумеется. Ты сам сможешь узнать, что именно, если решишь ещё одну простенькую задачку. Видишь ту лампу? Представь, что минуту она горит, потом полминуты выключена. Каждый новый период вдвое меньше предыдущего. Короче: если по прошествии ДВУХ минут лампа будет включена, ты встретишь за Пределом рай с прекрасными девицами. Если нет — умрешь.

Малла рьяно принялся считать, но уже после четвертого шага запутался в дробях. У него возникло нехорошее подозрение.

— Тут что-то не так. Похоже, делить надо бесконечно!

— Правильно. Если ПОСЛЕДНЕЕ число будет четным, мы будем жить вечно. Если нет... Только, знаешь, ПОСЛЕДНЕГО числа не существует. Это просто идеальная задача — без решения.

* * *

Какое-то время они молчали. Малла злился. Проклятый червяк, неутомимо ползущий к концу света, прочно овладел его мыслями. Сначала нагая девица с дырой вместо лица, теперь вот это. Не слишком ли?

— Ты должен понять главное, — вдруг громко сказал Охэйо, словно проснувшись. — ЭТОГО мира нет. Я ничего не знаю о настоящем, кроме того, что там ВСЁ будет совершенно иначе.

— Может, его вовсе не существует.

— Существует. Наша Вселенная была создана. Я знаю это, знаю совершенно точно, потому что часть Создателя жила во мне. Часть очень малая, но ей я обязан, можно сказать, всем. Я знаю, в это трудно поверить, но это правда. Я обладал ей. Теперь она ушла. Анмай владел ей тоже. То есть, владеет и сейчас — она ушла с тем, первым Анмаем. Она ищет выход — и, думаю, найдет его. Он существует, Малла. Выход в Бесконечность, где нет никаких границ. До тех пор, пока не истечет время, я буду искать его. Ты скажешь, конечно, что я спятил. Что ж, может быть. Жизнь — очень паскудная вещь: чем больше живешь, тем больше хочется. Впрочем... Когда мне было всего лет семнадцать, я сел писать книгу "О тщетности бытия". Тогда меня впервые бросила девушка. Но потом я обнаружил, что меня любит другая, и бросил само это дело. А когда я был в четыре раза ниже и покрыт мехом, я усвоил одну простую истину: когда настанет завтра, мы будем охотиться для завтрашнего дня.

* * *

Охэйо поднес к уху радиобраслет и сидел так примерно минуту. Потом он поднялся, с чувством потягиваясь.

— Погрузка закончена, все марьют собраны и отправлены в стазис. Эти, новые — сущее наказание. Всё время дерзят, а слушаются лишь когда нам удается их убедить. К тому же, их стало слишком много. Ладно, пока это неважно. Мы отправляемся, Малла.

— Куда?

— Конкретно мы — к Тайат. К Найнеру. Думаю, мы сможем найти там симайа. Бездна с верфью уйдет в меж-пространство и будет нас ждать. Наша задача — познакомиться с йэннимурцами, хапнуть как можно больше информации и побыстрее смыться, пока они не успели нас раскусить.

— Почему?

— Мы только люди, Малла. Несмотря на отдельные... необычные свойства. Симайа превосходят нас во всех отношениях. Само по себе это, наверное, ничего не значит, но люди больше всего ненавидят тех, кого они обидели. Не думаю, что у НИХ это иначе. Какое-то время их будет сдерживать любопытство, но не слишком большое.

— Это опасно?

— Нет, если мы будем действовать быстро. Но ты можешь остаться здесь, если хочешь.

— Я не хочу. А что будет с Сарьером? Со Сверхправителем?

— Вообще-то, я много размышлял на этот счет...

— И?

— Не думаю, что мы когда-либо вернемся сюда. Мы, по сути, лишили его свободы, и он ненавидит нас за это. Едва ли есть смысл прощаться. Зачем заставлять его вымучивать какие-то подходящие к случаю слова? Мы просто отключим наши контрольные устройства на Парящей Твердыне — за миг до того, как исчезнем.

— Когда это будет?

— Сейчас. То есть, не прямо сейчас, а когда накопители наберут необходимую энергию. Минут через сорок. На поверхности Сарьера у нас уже ничего не осталось. Знаешь, я здорово волнуюсь. Если не-переход окажется неудачным, я умру точно так же, как и ты. А может, он вообще не подействует на Неделимые Сущности и мы, сарьют, останемся здесь. Тогда автоматика тут же приведет корабль назад.

— А я?

— А ты прямо сейчас отправишься в консерватор. Анмай говорит, что не-переход неприятен, как мало что другое. У меня есть основания ему верить. Может, это просто убъет тебя.

— Но я...

— Позвать Маулу, чтобы она отвела тебя за ручку?..

* * *

Анмай и Хьютай стояли у большого наклонного окна — одного из мультипланаров Парящей Твердыни, наблюдая за тающим флотом сарьют. Транслайнеры беззвучно вспыхивали неярким голубым огнем и исчезали в меж-пространстве. Это совсем не было похоже на яростные взрывы не-перехода. Анмай поежился, вспомнив, как испугался, когда всего в нескольких милях от "Уллаара" возникла чудовищная черная масса, и они опомниться не успели, как оказались внутри...

По изображению пошла рябь, тут же сложившись в буквы — естественно, жарко сиявшие начищенным золотом:

"По целому ряду обстоятельств мы должны вас покинуть. Если получится, мы м.б. навестим вас, но скоро здесь появятся Йахены. На вашем месте я бы поискал другую планету, хотя бы на время.

Ах да, пока не забыл — контрольные цепи на "Уллааре" отключены. С уважением -

Аннит Охэйо анта Хилайа".

Хьютай рассмеялась — может быть, слишком громко.

— Он вовсе не такой прохвост, каким выглядит.

Анмай молча прижал её к себе. Нельзя сказать, что он всерьез ожидал смерти — дружелюбие Охэйо было вполне искренним — но где-то, в глубине души, у него тлели подозрения.

— Мы последуем его совету?

— Нет. Слишком многие там, внизу, верят в нас. Мы не можем их оставить... что бы ни случилось.

Транслайнеры сарьют уходили в каком-то порядке, парами и тройками. Парящая Твердыня плыла совсем недалеко от них, по той же высокой орбите, но отдачи совсем не ощущалось. Это был красивый способ путешествовать между звёзд — правда, медленный, и, в общем, такой же рискованный.

Кораблей осталось уже совсем мало. Анмай поймал себя на том, что чувствует тоску — пускай сарьют и захватчики, но они могли лететь куда угодно, в любое место по своему выбору. Он — нет. А сидеть двести лет на одном месте не так-то просто.

Вот остался всего один транслайнер.

И — ни одного.

Анмай перевел дух. Он понял, что всё это время бессознательно ждал взрыва. Но напряжение не спало. В каком-то смысле всё только начиналось.

Когда истекло уже много часов молчаливого ожидания, вдали от Сарьера вспыхнуло восемь ослепительных звёзд. Это был несомненный не-переход, но отдача и сейчас оказалась очень слабой — вероятно, волны, сталкиваясь, гасили друг друга.

— Йахены, — выдохнула Хьютай. Всё это время они не размыкали рук.

Мультипланар послушно приблизил появившиеся корабли. Овальные и плоские, как корабли-дома сарьют, но куда больше — миль по двадцать в длину, светящиеся, голубовато-желтые, словно болотные огни. Была и ещё одна странность — очертания их, смутные, как бы размазанные, струились, словно переливаясь в нагретом воздухе.

— Бозонная плазма, — сказал Анмай скорее для себя. — Та же, из которой состоят симайа. И транслайнеры сарьют. Между прочим, Файау до самого Ухода так и не смогла приспособить эту технологию для строительства кораблей.

Ещё с полчаса ничего не происходило. Йахены приближались, но не очень быстро. Они уже знали, что случилось, и никуда не спешили. Потом...

Небо всколыхнулось — словно пруд, в который бросили камень. От мягкой, беззвучной вспышки побежали волны, преломлявшие сияние звёзд. Вспыхнувший свет был ровным, почти неподвижным — желтовато-белый, какой-то сонный. Идеальная сфера, вся в текучих смутных узорах, и слабо колеблется, словно капля масла в воде...

Приборы засбоили, не в силах понять, что перед ними — оно было далеко, но огромное, словно целая планета. Небо приняло голубоватый оттенок, когда поднялись щиты Йалис, потом звёзды начали мутнеть, расплываясь, как в стекле, в слоях энергетических экранов — Парящая Твердыня не могла уйти от волны и пыталась спрятаться в силовой скорлупе.

— Что... — успела спросить Хьютай.

— Это Найнер. Охэйо говорил о нем, — у Вэру не было никаких оснований так говорить, но он был уверен. Появление планеты было непонятным, необъяснимым... но откуда-то он знал, что сарьют с их поспешным отлетом повезло куда больше, чем они могли думать.

А потом волна докатилась до них и пошла дальше. Анмай ничего не почувствовал, но свет погас и сила тяжести тоже исчезла. Пара беспомощно повисла в воздухе, обнимая друг друга.

Вэру вытащил из-за пояса кинжал — на тот случай, если смерть придет не быстро.

* * *

Не-перехода Малла не запомнил. Последнее, что осталось в его памяти — полумрак консерватора и малоприятное ощущение затвердевающего, как клей, воздуха вокруг, когда статическое поле поглощало его. Но вот выход был очень ярким. Миг небытия — и такая ослепительная, дикая боль, словно он сунул голову между полюсами высокого напряжения. Юноша не смог даже вскрикнуть — только дернулся и куда-то полетел.

Он свалился с площадки генератора и разбил бы голову об пол, если бы Охэйо не подхватил его. Малла не сразу осознал его присутствие — боль и свет отступали, но бесконечно медленно. Какое-то время юноша лежал неподвижно, часто дыша. Казалось, он потерял сознание и то ли вздагивал, то ли всхлипывал в забытье. Охэйо что-то говорил ему, стараясь успокоить, но измученный Малла его не понимал. Тогда Аннит сунул ему под нос склянку с какой-то дрянью: вонь была столь немыслимой, что Малла сразу забыл обо всех других своих страданиях. Наконец, он с трудом поднялся на четвереньки и, помотав головой, встал, цепляясь за бок генератора.

Всё, вроде бы, было таким же, как прежде. Кроме Охэйо — он выглядел так, словно не спал двое суток.

— Что... что случилось?

— Ну, если в общем, то всё прошло хорошо. Точность выхода оказалась не меньше ожидаемой. Возникли небольшие проблемы с полнотой переноса — я думаю, потому, что автоматика не была должным образом отстроена. Так, на чуть-чуть, — он сблизил большой и указательный пальцы.

— Мы у цели?

— Большей частью. Примерно, на четыре девятки.

— То есть?

— Не-переход — это статистический процесс. Материя лишается массы покоя, смещается как волна квантовых функций, потом возникает. Но реакция не может захватить ВСЕ частицы — часть их обязательно остается на месте. Короче, один из каждых десяти тысяч атомов транслайнера исчез, и не везде это было равномерно. Для физических конструкций это не опасно, но интеллектронные системы сильно пострадали. Мы восемь раз сдублировали архив и вроде бы ничего не пропало, но наши компьютеры на какое-то время разладились. К счастью, корабль восстановился быстрее, чем пошел распад. Думаю, что к второму разу мы сможем это устранить. В какой-то мере.

— А экипаж?

— Ненадолго побывал в аду. Наше статическое поле не может предотвратить повреждений на таком уровне, оно только консервирует их. Ну, тебе ещё повезло — я после не-перехода даже не мог двигаться. Боль была, словно я весь в огне, и не слабела. Должно быть, моя нервная система частично разрушилась. Окажись на моем месте обычный человек...

— Значит, это тело...

— Из резерва, но ему тоже сильно досталось. Кое-где до сих пор здорово болит, но для сарьют это не страшно.

— А Неделимые Сущности?

— Они сделаны лучше, чем мы предполагали. На них это вообще никак не действует. Но случилась одна забавная вещь — те из нас, кто покинули тела, остались на месте. Очевидно, нужна как бы привязь. Сейчас все функции корабля восстановлены и наши тоже. На это ушло часа два, но возни было много. У нас тут была дюжина сарьют и восемь тысяч марьют, из них две трети новых. После прыжка треть сарьют отстала, два процента марьют умерли, а у трех тела оказались необратимо испорчены и их пришлось усыпить. Ещё процентов пятнадцать поправятся, но это дело не одного дня. Не так-то просто было успокоить всех и помочь тем, кому ещё можно. Я не хотел брать их так много, но они просто рвались. Что ж: теперь они поймут, что я не преувеличивал. Надо было устроить испытательный полет, но мы были так уверены... так торопились...

— А йэннимурцы? Вы встретили их?

Охэйо хмуро посмотрел на юношу.

— Пошли в рубку.

* * *

В рубке "Анниты" было пусто — вероятно, марьют собрались у своих экранов. Вид Малле ни о чем не говорил — звездное небо, солнце и только справа виднелась мутная туманность.

— Где мы? — спросил он.

— На орбите Тайат. Бывшей. Найнер съел её, но его нет тоже. Та туманность — всё, что от него осталось. В ней примерно пятая часть его массы. Йэннимурцы говорят, что он поглотил одного из их симайа или нескольких, и они просто пытались извлечь их. Вроде это им удалось. В общем, они оказались ещё... способней, чем я думал. Они здесь везде. То, что ты видишь — не звёзды. Это их корабли. Если они решат нас убить, у нас не будет ни единого шанса.

Малла увеличил изображение одной из звезд, потом ещё одной, ещё...

Да, корабли. Каждый — в два или в три раза больше транслайнера. Почти неразличимые на звездном небе зеркальные пирамиды, как бы укутанные в мягкий радужный свет, чужеродные, холодные и красивые. И очень много — программа-счетчик после секундного размышления выплюнула цифру: 12727.

— Они уже знают язык Тайат и мы можем говорить с ними, — сообщил Охэйо. — По их словам Найнер, когда они попытались... вскрыть его, ушел.

— Ушел? Как? Куда?

— Ушел так же, как транслайнер. Куда... Знаешь, на этот счет у меня какое-то нехорошее предчувствие. Мне кажется, что он отправился искать НАС. Меня. Ведь, если бы я не населил Тайат, ничего этого не было бы. Недаром в родном мире Маулы говорили, что любопытство — смертный грех... Но здесь нам ничего не грозит. К нашим золотым друзьям он не вернется.

— А сами симайа? Что мы знаем о них?

— О, они очень любезны — по крайней мере, на словах. Они даже согласились вернуть нам наш Объем. Мы воспользуемся этим — на опустошенных Волной планетах осталась масса тяжелого оборудования, которое очень нам нужно. Наши вернутся, чтобы его забрать. Придется вырастить тридцать или сорок новых транслайнеров, чтобы всё увезти, но это не проблема — наша верфь совсем не пострадала, хотя и работает медленно. В общем, нам придется прожить рядом с айа пару лет. Они, похоже, не так уж плохи.

— Почему бы тогда не остаться совсем?

— Ввиду их склонности к улучшению всего подряд это стало бы... неразумно. Наше новое обиталище должно быть так далеко от них, как это только возможно. Это противник той породы, от которого нет никакого спасения — кроме бегства. Вероятно...

Его рассуждения прервал длинный гудок откуда-то из основания стены. Охэйо коснулся браслета и изображение исчезло. По экрану пополз многоцветный узор — метаязык сарьют, в котором каждая деталь обозначала целое слово. Малла в нем ничего не понимал и мог только строить догадки.

С минуту Охэйо хмуро всматривался, потом подбежал к кругу нейросхемы и встал под ним — очевидно, отправляя ответ. Экран погас, но Аннит замер неподвижно. Ресницы его подрагивали, глаза были закрыты. Ещё через минуту он опомнился.

— Это начинает становиться неприятным. Найнер у Сарьера. Мы с ним разминулись всего на восемь часов. Если бы...

— Как он попал туда?

— Он не прыгал в не-пространстве — Анмай говорит, что для такой массы это невозможно — но скользит быстрее любого транслайнера. Бездна с верфью была почти рядом, потому и заметили. Но как ОН выследил нас — я представления не имею. Нам придется рассказать о Сарьере Йэннимуру. Это будет не совсем честно по отношению к Вэру, но симайа, возможно, удастся отогнать Найнер. Может, это ещё имеет смысл.

— А как же верфь?

— Меж-пространство сильно отличается от обычного, в нем невозможен не-переход. Но зарядить накопители можно. Едва заметив Найнер, Бездна всплыла — и сразу сделала прыжок. Его примерное направление и расстояние тоже можно проследить — но, если отпрыгнуть достаточно далеко и там прыгнуть ещё раз, след потеряется. К счастью, мы выставили достаточно опорных точек. Используем две-три — и верфь будет в безопасности.

— А мы?

— А у нас есть работа.

* * *

Вайми с замирающим сердцем следил, как медленно сближались два корабля — "Иннка" и транслайнер сарьют. Это было нечто большее, чем просто встреча двух рас — встреча двух высочайших в этой части Вселенной гуманоидных культур. Сарьют были самой сильной из человеческих цивилизаций, известных со времен Тэйариин. Эта встреча должна была изменить и определить очень многое.

Юноша помотал головой. Он еще не вполне опомнился от удивительного слияния с Йэллиной — но, как ни странно, чувствовал себя почти так же, как тогда, в племени.

Вообще-то Вайми не был уверен, что её зовут именно так — он сам придумал ей имя — но это не очень волновало его. После слияния они оба изменились, но она гораздо сильнее, чем он — хотя бы внешне, приняв подобающую девушке форму. Остальные найны поступили так же — но внешнее подобие ещё не означало возможности общения. Хотя с Йэллиной Вайми мог говорить, пока что общим у них был только придуманный ими мир, эмоции и чувства — более чем достаточно для влюбленной пары, но слишком мало для дружбы. Слишком разным был их жизненный опыт. Йэллина была одним из сознаний, выделившихся из невообразимого круговорота информации в Найнере, — сознаний подвижных, менявшихся в соответствии со средой, в которую они попадали. До встречи с ним она ничего не знала о реальной Вселенной — эта перемена была несравненно более радикальной, чем та, какую испытал он сам. Собственно, он до сих пор не понимал, в кого влюбился, но это не мешало его чувствам. Общение с Йэллиной походило на сон — часто совершенно непонятный, но от этого не менее восхитительный. Друг для друга они были неизведанными безднами — но бесконечно интересными и полными любви.

Вайми встряхнул волосами, не отпуская руки девушки. Корабли сблизились уже на расстояние примерно ста миль и теперь остановились. И речи не могло быть о том, чтобы как-то соединить их — конструкции были принципиально различными. Но в переднем торце транслайнера открылось отверстие и оттуда вылетел корабль поменьше — достаточно маленький, чтобы пройти в шлюзы "Иннки", а за ним — ещё и ещё, всего около двадцати. Вайэрси обеспокоенно переглянулся с Иннкой — для такой оравы в ангарах не хватило бы места.

Последовала новая серия переговоров. Пока что они могли обмениваться лишь словесными посланиями — стандарты видеосвязи и скоростного обмена данными ещё не были согласованы. Наконец, симайа решили вывести часть своей техники в космос, чтобы хватило места всем гостям — сарьют ни в какую не хотели уступать. В результате вместо торжественной встречи вышло что-то вроде перестановки мебели — одни корабли влетали, другие вылетали, и у шлюзов едва не началась свалка.

Вайми с интересом смотрел на влетавшие корабли — все плоские, овальные, совершенно одинаковые. Уровень их технологий не казался особенно высоким — обычный металл и простейшие окна прямого обзора — но они были построены на иных физических принципах, чем корабли симайа, не худшие, а просто по-другому совершенные.

Для встречи ангар "Иннки" заполнили воздухом и нагрели его до приемлемой температуры — так как наиболее комфортная для симайа составляла около минус восьмидесяти. Вайми удивило количество высадившихся из малых кораблей сарьют — или, может быть, марьют: всего их оказалось не менее трех тысяч. Одна молодежь — юные, но уже совершеннолетние, босые, но в яркой, красивой одежде. И в чем-то похожие — не все друг на друга, но Вайми без труда мог выделить несколько различных типов. Все лица выражали неприкрытое любопытство.

— Я не могу их выделить, — очень тихо сказала Иннка. — Сарьют. Здесь должны быть трое или четверо, но я не вижу никаких отличительных признаков. Мы используем все возможности для наблюдения, какие у нас только есть, но не можем обнаружить Неделимые Сущности. Если они умеют проникать не только в органические сознания, у нас могут быть неприятности. Если нет... впрочем, тут нет Первой Формы.

Все в этом зале знали язык Тайат, но всё равно, не обошлось без суматохи, прежде чем обмен любопытными взглядами перешел в разговор. Встреча вождей состоялась под нависающим бортом одного из кораблей сарьют. Она могла бы и не случиться так сразу, но Вайми заметил юношу, поразительно похожего на него самого. Рядом с ним стоял ещё один — черноволосый, светлокожий, в длинной черной одежде. В отличии от остальных, оживленных и возбужденных почти до предела, он выглядел каким-то сонным. Это тоже показалось Вайми примечательным и он свернул в их сторону. Смуглый юноша смотрел на него во все глаза, второй небрежно посматривал из-под лениво опущенных ресниц. Подойдя ближе, Вайми невольно замедлил шаг. Светлокожий был небрежен, словно пардус в засаде — лежит вроде бы так, а подойди ближе — и пискнуть не успеешь. Была в нем какая-то страшноватая грация — стоит вроде бы лентяй из лентяев, но вот двинулся — и уже в другом месте, глаз не успевает уследить. Вайми как-то вдруг понял, что видит Аннита Охэйо.

* * *

Восемь дней спустя Малла одиноко сидел в своей комнате. Контакт с Йэннимуром превзошел все его ожидания. Если симайа что-то и скрывали от них, это было совершенно незаметно: информация не просто хлынула потоком. Юноше казалось, что его бросили в бездонный океан. Межмашинную связь, наконец, наладили, и сейчас архивы Йэннимурской Сети перегонялись в банки памяти транслайнера. Как ни велика была их емкость, её не хватало. Сарьют пришлось выращивать дополнительные мемоструктуры и почти вдвое увеличить их массу — переданной им информации хватило бы, чтобы без остатка заполнить память триллиона людей. Тысячелетия нужны были, чтобы в этом разобраться. У Маллы просто разбегались глаза: он понятия не имел, за что хвататься. Космография, история, описания разумных рас — всё было бесконечно интересно.

В принципе, изучение йэннимурских архивов должно было занять его до конца жизни. А вместо этого его отвлекали и терзали всякие неприятные мысли. Едва увидев того молодого симайа, Вайми, Охэйо просто перестал смотреть на своего марьют. Они оба были очень похожи, с едва заметными отличиями, и оба по-своему совершенны — но в Вайми это совершенство было более глубоким. Это едва ли увлекло бы Охэйо больше, чем на пару минут, не узнай он, что Вайми Йенай тоже был марьют — созданием искусственным и потому поддающимся повторению. Сначала он изводил Вайэрси, его создателя, пока буквально не выгрыз все исходные данные. Вайми во всех отношениях был лучше Маллы — сообразительней, внимательней, а главное — с куда более богатой фантазией. А уж его подруга...

В последние двое суток они не выходили из комнаты Охэйо. Когда Малла в последний раз был там, над столом плавала объемная модель Хары-II, везде были формулы и схемы, и они едва ли не ползали по ним, выясняя, будет ли это работать. Свои рассуждения о коварстве симайа Охэйо благополучно забыл. Они с Вайми сошлись быстро, словно дети, и после минутного знакомства вели себя так, словно знали друг друга всю жизнь. Когда Малла попытался привлечь их внимание, Охэйо просто отмахнулся от него, словно от мухи. Для Аннита он больше не существовал, и это было очень обидно.

Чего в Охэйо не было наверняка, так это зависти — встречая работу более совершенную, чем его собственная, он принимался искренне восхищаться ею, а потом обстоятельно допытываться, как всё это сделано и что тут можно улучшить. Вайми же стал для него едва ли не братом. Симайа, как оказалось, спасли из Хары Лэйми, его друга, потерянного восемь тысяч лет назад — однако Охэйо едва взглянул и на него. С Вайми они всё время спорили, что-то яростно доказывая друг другу — пару раз едва не доходило до драки, но ссоры мгновенно забывались. Они снова склонялись над схемами, увлеченно поправляя и дополняя друг друга. Охэйо, наконец, нашел товарища, которого искал всю свою долгую жизнь.

* * *

Малла устало вздохнул. Он, конечно, понимал, что его обида глупая — детская и чуть ли не девчоночья — но дело было не в Вайми, а в нем самом. После этого не-перехода с ним творилось что-то странное — он стал плохо спать, его преследовали какие-то странные звуки, а порой он просыпался среди ночи с чувством, будто умер и оказался в бесконечной темноте. Его сознание постоянно куда-то уплывало, — он словно смотрел на себя со стороны, и сами его чувства казались ему не вполне настоящими. Он думал, что сходит с ума — но не осталось больше никого, к кому он мог бы обратиться за помощью.

Не представляя, чем ему здесь заняться, Малла вышел в коридор. Из-за дверей доносились веселые голоса и смех, но его не привлекало общество других марьют. Ему хотелось чего-то совершенно иного, но вот чего — он сам не понимал.

Решив спуститься в жилой отсек транслайнера, он вышел на посадочную площадку "Анниты". На ней стояли небольшие изящные машины — свупы, летающие мотоциклы. Едва юноша плюхнулся в седло, из корпуса выдвинулись мягкие выступы, плотно обхватив его бедра — теперь он не мог свалиться, даже если очень бы захотел.

Золотистая блестящая машина сорвалась с места и почти отвесно пошла вниз. У Маллы захватило дух. Совсем недавно ему очень нравилось носиться в ангаре транслайнера — но сейчас головокружительные виражи не привлекали его, а только расстраивали и злили ещё больше.

Жилой отсек он не узнал — Хеннат в очередной раз перестроили его целиком, в соответствии со своими новейшими воззрениями. Посадочная площадка находилась сейчас на краю глубокого, затянутого туманом каньона, сплошь заросшего темной, косматой зеленью. Наверху неспешно плыли тяжелые синеватые тучи, воздух был сырой и прохладный. Ошеломляюще сильно пахло цветами и мокрой землей, как после дождя.

Но, в отличии от настоящего, у этого каньона почти не было склонов — лишь несколько узких полосок, разделявших такие же первобытно-заросшие террасы. Синевато-зеленые огни на их краях углубляли тон зарослей, но в общем тут было темновато, как в сумерках.

Едва протянув руку Малла понял, что растения здесь настоящие. Землю, правда, заменяла какая-то пластифицированная масса — вся эта конструкция была рассчитана на сильные рывки и перегрузки. Юноша попробовал сорвать приглянувшийся ему цветок, но стебель оказался прочным, как проволока.

Он быстро пошел по парящей в воздухе широкой дорожке, покрытой шестигранниками шершавого камня, без перил — их заменяли низкие наклонные бортики с прерывистыми светящимися полосами. Для ловких марьют это ничего не значило, да и масса растений внизу была достаточно упругой, чтобы упавший не получил даже синяков.

Сама терраса походила на сумеречный сад. Её центр занимало странное здание — полупрозрачное, похожее на лежавшую на боку звезду со спиральными лучами. Оно состояло из изогнутых плоскостей полированного стекла, вееров зеркальной стальной арматуры и путаницы сияющих голубых жил. Малла быстро пошел к нему.

Похоже, здесь шел какой-то праздник. Марьют в просторных туниках из сложно вырезанных матовых и полупрозрачных сегментов, украшенных узором сине-белых светящихся линий, со смехом кружились в зарослях, то ли танцуя, то ли играя в прятки. Они были так увлечены, что не обратили на него внимания. Одна из девушек прыгнула, сжавшись в тугой вертящийся комок, и ловко приземлилась на ноги. Вроде бы ничего особенного, — если не считать, что она прыгнула на высоту второго этажа и не потеряла ориентации, перевернувшись кверху пятками дюжину раз за две секунды. Приземление с такой высоты тоже не заставило её ни на миг сбиться с безупречного ритма танцевальных движений. Малла догадался, что видит одну из новых марьют, модифицированных с помощью технологий симайа. Его линия уже успела безнадежно устареть.

Он вошел в здание и через минуту остановился, не в силах понять, куда идти дальше. Стены, потолок, пол были совершенно прозрачными — но бесчисленные отражения, голубые и бело-фиолетовые блики путали юношу и сбивали его с толку. Заросли отсюда казались просто глубокими зелеными тонами в толще стекла. Беззвучно снующие за стенами марьют напоминали привидения, нельзя было понять, где здесь двери, куда и как проходят коридоры. Под собой Малла видел ещё несколько этажей, сливавшихся в неразличимую мешанину.

Он испуганно вздрогнул, когда из вихря отражений вынырнула босая девушка в составной тунике с короткими рукавами. Жесткие, похожие на камень пластины с резным узором прикрывали лишь широкие бедра и высокую грудь, всё остальное было вполне прозрачным. На голове у неё была такая же "каменная" круглая шапка с большим козырьком, но без верха. Тяжелая масса блестящих черных волос плащом спадала ей на спину. У неё было короткое широкоскулое лицо и золотистая кожа, но Малла сначала посмотрел на её гладкий подтянутый живот и лишь потом поднял взгляд.

Глаза у девушки были большие, косо поднятые к вискам, но без зрачков и радужки — они состояли из одной неразличимой темноты, пронизанной слабыми радужными бликами. Малла невольно попятился к стене, но девушка остановилась рядом, с явным любопытством глядя на него. Юношу обдало короткой волной жара — симайа могли выглядеть совершенно как люди, но вот тепла они выделяли куда больше. А это была не просто симайа — Йэллина, подруга Вайми, одна из жительниц Найнера.

При мысли, что по кораблю свободно разгуливают существа, намерения которых никому толком не известны и с которыми нельзя даже говорить, юношу охватило отчаяние. Мир вокруг менялся слишком быстро, и он явно не успевал за ним.

Спокойно кивнув своим мыслям, девушка подняла руку и сжала кулак, направив на юношу указательный палец — словно мальчишка, играющий в войну. Смотрелось это забавно — пока прямо в лоб Маллы с этого пальца не ударила молния.

Он не почувствовал удара. Боли тоже не было, лишь ослепительный свет, который тут же погас.

Темнота.

* * *

Сначала Малле казалось, что здесь ничего нет, в том числе и его — в точности, как он и представлял. Но через какое-то время он понял, что чувствует ужасный холод — он не просто цепенил кожу, а пронизывал его насквозь. Словно очнувшись, юноша осознал — он до сих пор как-то мыслит. И тьма вокруг оказалась не сплошной — в ней со всех сторон горели тысячи огней, похожих на звёзды, одни близко, другие очень далеко. Инстинктивно Малла попытался приблизиться к ним. Казалось, сам он не двинулся, но одна из звёзд поплыла к нему, превращаясь как бы в окно — крохотное, но все детали были видны в нем с абсолютной точностью и оттуда исходило слабое, очень приятное тепло. Малла невольно потянулся к нему и тут же замер — он словно балансировал на скользком краю воронки, ведущей куда-то очень глубоко. Вокруг неё мелькали другие образы, более подвижные и смутные. Совсем как...

Как мысли.

Малла начал, наконец, понимать, ЧТО всё это значит. В следующий миг его охватил беззвучный смех — истеричное облегчение от того, что самое страшное чудесным образом не случилось. Случилось нечто иное.

Он стал сарьют. И оправдал ожидания Охэйо.

* * *

Немного опомнившись, Малла осмотрелся вновь, уже более внимательно. Здесь не было ничего — никаких вещей, никаких звуков, направлений — но он мог видеть МЫСЛИ других марьют, видеть то, что видели в это мгновение они. Ощущение довольно постыдное — он никогда не любил подглядывать — но таким образом он мог ориентироваться. Не без труда он отыскал знакомые интерьеры "Анниты" и стал смотреть ещё более тщательно, надеясь узнать Охэйо — наверняка, тот найдет способ вывести его из этого кошмарного места.

Его внимание привлекла звезда, непохожая на остальные — она светилась, но была непрозрачной, лишь изредка по её краям пробегали какие-то неясные сполохи. Малла потянулся к ней — всё ближе, ближе... и вдруг словно уперся в стенку. Это свечение оказалось упругим!

Вдруг оно взорвалось целым вихрем образов, мелькающих так быстро, что он не мог их понять — удивление, раздражение, потом — вдруг дикий, сумасшедший восторг. Это и оказался Охэйо — его манеры трудно было не узнать — но юношу буквально захлестнула лавина его чувств.

Аннит крикнул — беззвучно, но так, что Малла почувствовал себя оглушенным. Откуда-то появились такие же чистые светящиеся шары — три, пять, семь — со всех сторон налетели на юношу, толкали, теснили его, пытались влезть в него, чтобы понять, как он устроен, отличается ли он от них, и если да, то чем. Его словно растаскивали на клочки. Он узнал Маулу и остальных Хеннат — они едва ли не водили вокруг него хоровод.

К счастью, Охэйо ощутил смятение чувств юноши. Он потащил его куда-то — без ощущения движения, просто перед Маллой возникло какое-то тусклое свечение, такое слабое, что, казалось, оно ему просто чудилось. Даже не свет, а ощущение воронки, ведущей куда-то вглубь. Охэйо настойчиво подталкивал его к ней, и Малла сдался. В какой-то миг он понял, что падает, проваливается в бездну, а потом...

Потом он очнулся.

* * *

Он лежал в каком-то саркофаге, опутанный гибкими трубками, которые входили ему в рот и чуть ли не во все отверстия на теле. Малла принялся бешено выдергивать их, потом попробовал сесть — и тут же крепко приложился головой о прозрачную крышку. Боль была зверская. Юноша несколько раз стукнул в неё кулаком, потом нащупал рукоять, которой она поднималась.

Он сел, спустил ноги на пол и осмотрелся — просторная полутемная комната с такими же саркофагами и какими-то шкафчиками. Он был в консерваторе — но не там, где обычно находились марьют, а в другой секции, где сарьют хранили свои запасные тела.

Малла посмотрел на себя. Тело было его — не просто похожее, а в точности такое же. Если не считать шишки на лбу, оно оказалось в отличном состоянии.

Юноша встал, потом прошелся по комнате, заглядывая в другие саркофаги. Здесь их оказалось пять — три Охэйо и ещё один Малла. В шкафчиках висела одежда — что пришлось весьма кстати, так как тут было холодно.

Едва Малла успел натянуть шорты, пол ушел у него из-под ног. Корабль завибрировал, юноша ощутил, что падает куда-то, всё быстрее. Откуда-то возник страх и холодной паутиной пополз по животу, подбираясь к сердцу.

Эти ощущения он уже знал — транслайнер вошел в меж-пространство и быстро уходил вглубь. Это походило на бегство, отчаянное и стремительное.

Дверь распахнулась. Вбежал Вайми, потом Охэйо и Маула. Они смотрели на него с каким-то детским восторгом.

— Всё-таки получилось, — сказал Охэйо. — Восемь тысяч лет я, можно сказать, жил ради этого момента.

— Что получилось? — спросил Вайми.

— Я смог повторить работу Тэйариин. Перед тобой — новый сарьют. Малла Охэйо анта Хилайа. Я сам создал его. Своего... да, своего сына. И не потеряю его никогда.

— Ты смог воспроизвести Неделимую Сущность?

— Нет. Неделимая Сущность — это, по-простому, душа. Она есть у любой чувствующей твари — даже у дождевого червяка. В процессе её рождения нет ничего мистического — это просто сеть квантовых функций, копирующая нейронные импульсы. После смерти тела она может существовать вечно. Есть только один маленький недостаток — она НИКАК не может взаимодействовать с реальным миром — миром энергии и вещества. А быть бессмертным не очень-то здорово, если ты слепой и парализованный навеки, да ещё все время мерзнешь. Для разнообразия можно общаться с такими же бедолагами — но проблема в том, что некуда идти. Душа — это тень, пустота в пустоте. А чтобы выйти в Бесконечность, надо иметь в себе... что-то реальное. Кто-то что-то недодумал. Я думаю, с ТОЙ стороны не видно, что получается здесь.

— И Тэйариин смогли это исправить?

— Превзойти Творца? Нет, едва ли. Они просто наделили души — ту часть, какую им удалось изменить — способностью общаться с реальным миром. Сделать так же, то есть изменить уже готовую душу, я не могу. Но, так как у меня есть один рабочий образец для изучения и всяких опытов, — он коснулся лба, — я смог сделать нечто иное, может, более сложное — найти такую структуру сознания и тела, что порожденная ими душа обретает возможность общения сама. Вообще-то, учитывая потраченное на это время, не бог весть какое достижение.

— И если бы не оно, я остался бы в той тьме навсегда? — спросил Малла.

— Нет. Все души исчезнут, когда исчезнет Вселенная.

— И все люди, которые умирают, остаются... там?

Охэйо прямо посмотрел на него.

— Да. Мы, сарьют, не можем с ними общаться. И потому не в силах помочь им. Но мы можем сделать так, чтобы таких, как мы, стало больше. Чтобы весь человеческий род стал сарьют.

Малла начал, наконец, понимать, ЧТО ИМЕННО удалось сделать Охэйо. Не найти секрет бессмертия, совсем нет. Просто придать ему смысл. Он помнил, ЧТО ему довелось испытать в пустоте — и при одной мысли, что это продлилось бы вечно, его охватывал невыразимый ужас.

— Ты действительно величайший из людей.

Охэйо скромно опустил глаза.

— Малла, я знаю, ЧТО у меня получилось. Для возникновения сарьют нужны несколько составных компонентов, но главный из них — это праведная жизнь. Правильная. Без этого ничего не выйдет. Так что мораль отныне дело добровольное — хочешь, соблюдай, не хочешь... будешь леденеть в темноте до тех пор, пока наш червяк не доползет до конца. Тебе это ничего не напоминает? Идея, по-моему, не моя. Может, даже ЭТО было предусмотрено. Чтобы кто-то ВНУТРИ, здесь, исправил ошибки, невидимые снаружи. Что ж, я и исправил — одну, но, по-моему, самую главную. Я было хотел расцеловать себе ноги, но обнаружил, что их не мешало бы прежде помыть.

— Так значит, Йэллина ощутила, что во мне есть Неделимая Сущность? — спросил Малла. — И... освободила её?

Охэйо кивнул.

— Да. Не знаю, как, но в ней тоже есть нечто от сарьют — мне и ей придется разбираться с этим... Знаешь, что во всем этом самое забавное? Многие разумные расы — очень высокоразвитые — не имеют душ. Просто у них мозги не так устроены. Такими были Манцибурны. Знаешь, какой они нашли выход? Они становились людьми. Они тоже — в какой-то мере — были сарьют и сливали свои Неделимые Сущности с душами людей. Попросту съедали их. Они становились бессмертными, но вот потом... потом... знаете, как я ржал, когда узнал это? И я ещё пытался с этим бороться! Что ж, Творец поступает не всегда понятно — но, в конечном счете, он поступает правильно. Всегда.

— Что происходит с кораблем? — спросил Вайми. — Мы вошли в меж-пространство. Зачем? Куда мы летим?

— Мы знаем секрет. Секрет, который позволит человеческой расе превзойти могущество Йэннимура. С их стороны было бы глупо этому не помешать. Из лучших побуждений, разумеется. Мало ли что эти люди могут натворить — да и завидно, к тому же...

— Но мои собратья никогда... — возмущенно начал Вайми.

— Да? Они сами сказали тебе об этом? Ты точно не будешь, но другие? И потом, ты вырос, считая себя человеком. По-моему, это значит, что ты человек.

— Ты хочешь, чтобы я полетел с вами? — Вайми, казалось, не верил своим ушам.

— По-моему, ты УЖЕ летишь с нами. И твоя девушка — тоже. С ней тебе будет хорошо, по-моему, в любом месте. Ну, я знаю, что наша культура намного меньше йэннимурской. Но она может стать больше. И ты можешь в этом участвовать. Стоять у самых истоков. Неужели ты откажешься?

Вайми рассмеялся — немного смущенно.

— Нет. И потом, разве у меня есть выбор?

* * *

Вдруг Вайми повернулся к двери. Вслед за ним — Маула и Охэйо. Малла по-прежнему ничего не слышал.

Потом дверь распахнулась — сама собой, никто её не касался — и в консерватор вплыла светло-золотая сфера. На её сияющей поверхности выделялось восемь громадных темных глаз. Малла удивился — ему казалось, что здесь, кроме Вайми, нет симайа.

Сам Вайми замер, словно прислушиваясь к чему-то, потом помотал головой.

— Я не вернусь. Ведь я на самом деле чувствую себя человеком.

Сфера потускнела, плавно перетекая в массивную фигуру. Малла узнал Вайэрси, создателя Вайми.

— Тем не менее, вам всем придется вернуться.

— Это почему же? — спросил Охэйо. — Я не знаю, как ты попал сюда, но незваный гость хуже вора — так говорили в Империи Хилайа. По-моему, ты никак не заставишь нас повернуть назад. Ты — один. Кстати, а почему ты не спрашиваешь, зачем мы сбежали?

— Я знаю. Но вы ошибаетесь. Никто из нас не собирается причинять вам вреда.

Охэйо фыркнул.

— Разумеется, нет. Океан не причиняет вреда поглощенной им капле. Он просто делает её своей частью. Так вот: быть ВАШЕЙ частью я не хочу. В конце концов, мы не уходим навсегда. Когда наша культура станет сравнима с вашей, мы вернемся.

— Это может привести к войне. К такой же, как Война Темноты. И с тем же результатом.

— Может, да, а может — и нет. По-моему, ты просто не понимаешь, что я хочу сделать. Я уже кое-что знаю о вашей истории. Люди всегда были в Йэннимуре чем-то вроде редких ящериц. Файа их просто истребляли. А между тем, эта Вселенная создана не для вас. У вас нет душ. Вы — просто непредусмотренное отклонение. На этой основе какой-нибудь идиот мог бы нагородить много всякой неприятной чуши — но я всего лишь хочу, чтобы мой народ встал вровень с вашим. Не думаю, что нам когда-либо удастся вас превзойти. Две культуры. Два полюса. Вместе это будет что-то большее, чем они обе порознь.

— Но вам все же ПРИДЕТЬСЯ вернутся. Я не допущу даже минимальной вероятности того, что Война Темноты повторится. У меня — квантовая связь с Йэннимуром. Куда бы вы не ушли — мы последуем за вами. Если вы попытаетесь меня убить... мои собратья тут же взорвут транслайнер. С помощью Йалис это не так сложно сделать, если точно знать, где он.

— Тебя попытаются убить, да, — но не мы. Не думаю, что тебе стоит возвращаться к собратьям.

— Это почему же?

— Я много думал о Катастрофе Йалис-Йэ. Она не была несчастливой случайностью: будь так, никто бы не выжил. Были приняты предосторожности, немыслимые в том случае, если кто-то не знал о ней заранее. Кто-то из симайа пошел на это совершенно сознательно. Я знаю, что это был ты.

— Откуда?

Охэйо коротко, зло засмеялся.

— Так это правда! Я просто предполагал — наверное, благодаря своему извращенному уму — что это мог быть кто-то, вроде тебя. Иначе какого черта ты всё время держался в стороне ото всех? Зачем, если ты не чувствовал какой-то громадной, неискупаемой вины? Но это всё мелочи. Знаешь, что стало решающим доказательством? Вайми. Это живое чудо не могло появиться на свет просто благодаря игре случайностей. Я кое-что знаю о создании марьют: чтобы получить такой результат, недостаточно одного труда, даже сколь угодно громадного. Недостаточно даже вдохновения. Нужно творческое неистовство — а его порождает лишь желание исправить чудовищные ошибки. Я хотел исправить ошибку Творца: так на свет появился Малла, первый из многих. А что хотел исправить ты? Не думаешь же ты, что только святость побуждает нас творить? Чувство вины и простой стыд — вот что заставляет нас совершать невозможное. Только это! Ты старался создать что-то более чистое, великое, чем ты сам, и так примириться со своей собственной совестью. Ты создал Вайми, чтобы он жил вместо марьют, убитых тобой. Я знаю всё это изнутри, Вайэрси. Мне приходилось совершать поступков, которые были столь же разрушительны, и мое чувство вины не меньше. Я из той же породы, что и ты.

— То, что я сделал, было необходимо.

Охэйо снова рассмеялся.

— А разве я сказал, что нет? Необходимо. И я на твоем месте поступил бы так же. Но если остальные симайа узнают — а они явно достаточно умны, чтобы поверить моим доказательствам — тебя не спасет даже Бог. А я согласен обо всем забыть — в обмен всего лишь на согласие остаться с нами и помогать нам.

* * *

Триста двадцать дней прошло в пути, прежде чем сарьют нашли место, подходящее к их планам. Они давно покинули Объем Энтилан: только установки Эвергет транслайнеров спасали их от смерти в чужой физике, безвредной, впрочем, для людей. Никто из них не знал, как далеко позади остался Йэннимур. От двадцати до восьмидесяти миллиардов световых лет: они слишком долго путали следы, чтобы найти обратную дорогу. Но надежней любого расстояния их защищало неисчислимое множество галактик и звёзд, которое никому не под силу обшарить.

Избранное ими место ничем не было примечательно — одна из карликовых галактик, скорее пылевое облако, чем звёздная система. Звезда, ставшая их солнцем, была красным карликом. Она даже не имела планет — лишь рассеянные поля астероидов, ползущих по бесчисленным орбитам. Именно поэтому они и выбрали её — скрытую в толще пылевых туч и с достаточным количеством сырья для того, что им надлежало построить.

Они стояли в рубке "Анниты", все пятеро, глядя на то, что станет отныне их домом: тусклое, туманно-красное солнце и пустота в дымных разводах туманностей и редких блестках дрейфующих астероидов. Условные значки обозначали остальные невидимые глазу транслайнеры. Их осталось всего сорок семь — не все смогли дойти до этой цели. Но они дошли.

— Это место не станет колыбелью великой цивилизации, — сказал Охэйо. Весь этот путь он строил планы, и сейчас настало время их открыть. — Мы построим здесь верфь для выпуска гиперлайнеров. И станцию для разведения марьют — таких, как Малла. Не думаю, что все они смогут стать сарьют — но ими станут многие. Мы будем обучать их, давать им корабли, и отправлять во все концы Вселенной. Сырья тут хватит примерно на сто тысяч гиперлайнеров. Каждый из них понесет более двух миллионов новых марьют — и каждый сможет основать новую цивилизацию. Таким образом, мы дадим начало не одной, а неисчислимому множеству новых культур.

И ещё, мы восстановим здесь Хару, чтобы связать их в единое целое. Но не её одну: когда производство будет полностью развернуто, мы сможем отправлять зародыши для строительства новых. Их будет сто, может быть, сто пятьдесят. На большее наших сил уже не хватит. Мы не сможем построить себе новый мир — уже нет. Но мы разбросаем семена будущего так широко, что уже никто и никогда не сумеет их уничтожить.

Эпилоги

Вайми стоял у мультипланара. Казалось, что у большой круглой комнаты просто нет половины стены. Где-то глубоко внизу, под ним, на тусклом фоне туманностей, повисли сотни мглистых овальных облаков в проблесках холодного, темно-синего огня — будущие гиперлайнеры в различных стадиях готовности. Узкие перетяжки соединяли их с продолговатой бесформенной массой Верфи, и на её фоне они казались маленькими.

Выращивание каждого корабля было чрезвычайно сложным и долгим делом: оно занимало около двадцати лет. Но бозонная верфь стала уже достаточно большой — около двухсот миль в длину — и формировала сразу сорок гиперлайнеров. Её строительство стоило им девяноста лет работы. Но теперь две самых трудных стадии их плана уже пройдены. Сегодня в школе сарьют будет первый выпуск.

Вайми перевел взгляд. Далеко в стороне от верфи парило эллиптическое сооружение размером почти с неё — завод по выпуску того, что составит груз кораблей, а также дом и школа марьют. Их создание и обучение стало главной работой почти всех сарьют: подопечных у них было уже более ста миллионов. К счастью, больше оно уже не станет: первый выпуск заметно сократит его, и это явно упростит обращение с оставшимися. Несмотря на генетическую предрасположенность к добру, их воспитание оказалось очень сложным — слишком уж они были независимы.

Охэйо нашел себе другое занятие. Подняв глаза, Вайми увидел над собой тусклый серый сфероид, совершенно лишенный деталей: новая Хара, точнее, лишь её проекция. На самом деле от их солнца её отделяло восемнадцать миллиардов миль. Шестьдесят километров диаметра, девятнадцать триллионов тонн массы. Созданная скорее благодаря удаче, чем систематическим усилиям, она поглотила ещё больше труда, чем бозонная верфь — и доля Вайми в этом успехе оказалась совсем не малой. И не только его. Когда Йэллина, наконец, полностью освоила их язык — что заняло больше полувека — она легко и быстро сошлась с Маулой. Большая часть её жизненного опыта была, правда, совершенно бесполезна здесь — но и оставшееся дало им очень многое. Йэллина знала о создании форм всё, что только стоит знать. Но, будучи лишь паразитом Найнера, — практически ничего о его коллективном сознании, хотя и прожила в нем одиннадцать тысячелетий. Небольшой срок для сознаний не-планеты, многие из которых жили миллиарды лет — но почти половина отпущенного симайа времени. Впрочем, впереди у неё не менее двенадцати или пятнадцати тысяч лет — вполне достаточно, чтобы не думать о будущем. Она говорила, что в Найнере проблема интеллектуального бессмертия решалась очень просто — память у всех его сознаний была общей, но каждое имело доступ лишь в свою, ограниченную область. В физической реальности такое трудно оказалось устроить, и не все из идей Охэйо удалось воплотить, даже с её помощью. Например, броню Хары пришлось сделать обычной, композитной — хотя и в восемьсот метров толщиной. И всё же, Хара работала. Её ядро, Сверх-Эвергет, стало настоящим чудом — как и в той, первой Харе, оно как-то находило в темном море небытия души, желающие помогать покинутому ими миру, и наделяло их плотью. Хотя сети впервые были раскинуты всего пять лет назад, их собралось там уже больше миллиона. Как и тогда, они не знали ничего о том, что происходит снаружи. Но их сознания могли сливаться с сознаниями людей во всей Вселенной — и, благодаря им, они узнавали очень и очень многое, часто бесценное для рассылки будущих сарьют.

За спиной Вайми щелкнула дверь. Босой Охэйо вошел бесшумно и быстро. Управление всеми их работами по-прежнему вёл Мэтлай. Аннит же стал посредником между сарьют и Харой. Попутно, он занимался всей их разведкой и космографией. Сейчас его лицо было хмурым.

— Что случилось? — спросил Вайми. Теперь он находил звуковую речь слишком медленной, но общаться напрямую с Неделимыми Сущностями симайа не могли.

— Наши дальние зонды в меж-пространстве заглохли. Судя по их последним сообщениям... это Найнер.

Вайми поёжился. Он уже знал о способностях этой не-планеты отыскивать потерянное, и новость не слишком его удивила — собственно, он устал её ждать. В первые годы эта угроза висела над каждой его мыслью, потом отступила, почти забылась. И вот теперь...

— Сколько времени у нас осталось? — если их зонды действительно обнаружены, прочесать зону их прикрытия и найти их базу — дело, в лучшем случае, суток.

— Не знаю. Трудно определить его скорость...

Они ждали этого вторжения — но и теперь не смогли бы отразить его. Хотя систему Хары уже окружали восемь боевых станций, восемь установок Сверх-Эвергет, против не-планеты с памятью семи миллиардов лет такая защита бесполезна. Оставалось только — бежать.

Вайми произвел мгновенный расчет: сейчас в системе двадцать готовых гиперлайнеров. Они смогут, хотя и не без труда, погрузить всех марьют - но это займет не менее семи часов. А бозонная верфь, Дом Марьют, Хара — их придется просто бросить. Тысячелетия потребуются, чтобы всё это восстановить — если они вообще это смогут. В прошлый раз им пришлось слить все сорок семь транслайнеров, чтобы создать верфь — и всё равно, много лет успех предприятия висел на волоске. К тому же, куда бы они не бежали — их найдут. Зрение Найнера было сродни зрению сарьют — с той разницей, что охватывало сразу всю Вселенную. Даже у сверхразума не-планеты уходили века на осознание увиденного — но потерянное находилось всегда.

Единственной их надеждой был Йэннимур — он уже дважды побеждал Найнер, сначала вытащив его, Вайми, а потом отбив Сарьер. Но разделившая их немыслимая бездна световых лет оказалась слишком широка для какой угодно связи. Теперь они знали, где он находится — но полет потребует восьми или десяти не-пространственных прыжков. С учетом поисков материи для заправки гиперлайнеров и долета до неё в обычном пространстве — год или два. И половина шансов на то, что экспедиция окончится катастрофой или затянется на многие столетия. Слишком далеко. Они скрылись от одной опасности — но их настигла другая, более грозная.

Вайми всё ещё смотрел на экран, когда это случилось. Ни сотрясения, ни звука: просто всё небо затянуло светящейся голубоватой мглой, когда поднялись щиты Йалис.

Найнер пришел.

* * *

Вайми уже больше века не имел сердца — но, тем не менее, у него всё заледенело внутри. Теперь всё зависело от защитных программ, составленных много лет назад. Тогда они сделали всё, что могли — но их силы всё ещё слишком малы...

Экран мигнул. Обычный вид сменило синтезированное изображение гиперсканеров. Битва Реальностей выглядела на нем невинным противоборством различных оттенков — тусклой синевы Культуры Хары, разгоравшейся ослепительными солнцами у её Йалис-генераторов, и темной радуги Найнера, сплетавшейся в неразличимо мерцающий, рябящий шар не-планеты. Для неопытного глаза это ничего не говорило — но Вайми теперь мог точно сказать, какой вид физической реальности означает тот или иной оттенок и даже почувствовать, что он несет. Но то, что исходило от Найнера было... всем сразу.

Цитадель Культуры Хары, со всей её обороной, с верфью гиперлайнеров, которая сама была мощнейшей установкой Сверх-Эвергет, продержалась всего девять секунд. Потом синева её Реальности начала гаснуть, и затопившая экран ядовитая цветная рябь говорила о настоящей буре Йалис, разрушавшей защиту. Её параметры были несовместимы с существованием сарьют. Едва Реальность Хары истает — с ними будет покончено.

Сейчас экран гиперсканера казался Вайми поверхностью моря, на которой бушует ядовитый огонь — а они скрывались под ней, внизу, неглубоко. В море отравных, тускло-радужных оттенков осталось единственное синее солнце — верфь гиперлайнеров — и, где-то у самого периметра защиты — Дом марьют. Если этот, последний бастион падет — их транслайнер разделит общую судьбу. Они могли бежать, уйти в меж-пространство — но Вайми даже не думал об этом. Уйти от Реальности Найнера для него стало бы так же мучительно, как и оказаться в ней.

Он понял, что именно должен сделать. Ещё впервые встретившись с Найнером, он это знал. Тем не менее, какой-то миг Вайми колебался. Он помнил, как в прошлый раз потерпел поражение — и понимал, что если это произойдет вновь, ему останется лишь вечно сожалеть о смерти. Потом ему стало стыдно: судьба Культуры Хары несравненно важнее его собственной жизни.

Вдруг он ощутил присутствие Йэллины: она покинула свое помещение и стремительно сближалась с ним. Для неё в его решении не было ничего драматического: она просто возвращалась в мир, в котором родилась. Найнер никому не хотел зла: он просто забирал у поглощенных им свободу в обмен на счастье. Но её храбрость обрадовала Вайми. Её помощь в задуманном была совершенно необходима ему.

Они ни за что не успели бы долететь до цели — у них оставались, в лучшем случае, минуты — но это уже и не требовалось. Это столетие не прошло зря, и сарьют многое изменили в своих кораблях. Рядом с реакторным отсеком "Анниты" появилась небольшая комнатка, отгороженная полуметровой бронированной дверью — сама по себе, совершенно бесполезная. Но в ней можно было сфокусировать отклоняющее поле столь мощное, что оно могло выстрелить находящийся в ней предмет через меж-пространство, на манер катапульты, на расстояние в несколько миллиардов миль. Вайми не знал, сможет ли она пробить защиту Найнера — но выбора не оставалось. Многотонная бронеплита задвинулась за ними. Они тесно прижались друг к другу, хорошо понимая, что эти их мгновения могут оказаться последними. Вайми чувствовал присутствие Охэйо — тот стоял у пульта корабля, готовясь отправить их к цели, и хорошо понимая, что даже в самом благоприятном случае уже никогда не сможет их увидеть.

Не было никакого отсчета, никакого прощания — на это просто не осталось времени. Вайми вдруг ощутил, как Реальность вокруг стала зыбкой — она прогибалась всё глубже, всё быстрее, словно они оказались на дне стремительно растущей ямы. Пленка Реальности истончилась уже до предела. Вайми понял, что прямо вот сейчас она не выдержит — и...

* * *

Они ворвались в Реальность Найнера вместе, рука в руке. Всё было так же — и, в то же время, иначе, чем раньше. Теперь Вайми мог ощущать бесплотный, аморфный океан захлестнувшей его чуждой яви. Он стремился поглотить, растворить их, и Вайми не сопротивлялся этому: он хотел как можно быстрее оказаться внутри.

Когда это случилось, он ещё теснее сблизился с Йэллиной, слился с ней. Теперь он понимал, чего ему так не хватало. Ни он, ни она по отдельности не были цельными, не были цельными и их творения. Даже вдвоем они оставались бесконечно малой частью той подвижной, разумной среды, что вобрала их. Несмотря на весь свой новый опыт Вайми совсем не понимал её — ни её устройства, ни целей. Он мог подчинить себе какой-то — вовсе не малый — её кусок, сделать его своим миром — но в происходящем это ровно ничего не изменило бы. И сейчас, когда они с Йэллиной стали одним целым — единым и полярным одновременно — с ним произошло нечто новое. Раньше он мог создавать новые образы, даже целые воображаемые миры. Теперь он создавал сознания, подобные себе — разные и совершенно не похожие друг на друга. Эти дерзкие и удивительные создания тоже могли порождать себе подобных — и все они могли творить новые миры. И Найнер захлестнул поток бесчисленных Вселенных, рождавшихся снова и снова.

* * *

Охэйо пришел в себя в консерваторе транслайнера. Вспышка переброса Вайми сожгла его корабль — но он просто вошел в новое, запасное тело. Не одеваясь, нагим, он бросился в резервный пост управления, едва не столкнувшись на бегу с Лэйми, другим своим товарищем.

К их удивлению, битва ещё продолжалась. Тиски Йалис Найнера, уже почти раздавившие их, начали неожиданно разжиматься. И даже без помощи защитных машин: в самой сердцевине, в ядре не-планеты стремительно росло пятно белого, чистейшего света — мириады разноцветных Реальностей, сливавшихся из-за своих крохотных размеров в незамутненную белизну. Вокруг них шла неистовая борьба, и белое пятно то гасло, то вновь разгоралось.

Охэйо закусил губу, его тело вибрировало от напряжения. Он понимал, что происходит — Вайми и Йэллина сейчас сражались за них. Вообще-то это не было сражением: Найнер приобретал новые возможности, а не терял их. Но их огромная масса меняла его: судьба Культуры Хары перестала его интересовать. Охватившая уже всю систему Сеть Найнера вспыхнула и распалась в один миг. Сам он провалился в меж-пространство. Он удалялся очень быстро, чтобы — Охэйо чувствовал это — уже никогда не вернуться. Но и в эти, последние мгновения он менялся. Охэйо почудился прощальный отблеск желтизны — золото Тэйариин, золото Йэннимура, старое и новое, сплавлявшиеся вместе. Теперь это было нечто иное, не такое, как раньше: бесконечное множество и, в то же время, единство. Оно уже не было Найнером, и Охэйо подумал, что знает его новое имя.

Вайми.

* * *

Вайми Йенай и Йэллина оказались не последними из их утрат. Победа далась очень дорого: взорванные защитные станции, поглощенная Хара, почти весь внутрисистемный флот. Кроме материальных, восполнимых потерь, были и невосполнимые: более тридцати сарьют, оказавшихся вне защитной зоны верфи, погибли. И в их числе — Маула Нэркмер.

Узнав об этом, Охэйо не издал ни звука. Он замер, словно изваянный из камня, губы его были плотно сжаты, глаза зажмурены. Лэйми поначалу не замечал этого. Он смотрел на экран, где защитные системы Верфи Хары выжигали последние остатки Реальности Найнера. Когда от неё не осталось никаких следов, он обернулся к Охэйо. Тот сидел на полу, лишившись последних сил. Лицо у него было ничего не выражающее, сонное. Лэйми помог ему встать.

Их ждала печальная победа — ведь он понимал, что все поглощенные Найнером сознания жили бесконечно счастливее, чем в реальном мире. Опасность растаять в море чужих грез больше не грозила Детям Хары. Но это было оплачено многими триллионами смертей и гибелью целой Вселенной фантазий и иллюзий. Теперь Лэйми понимал, ЧТО чувствовал Вайэрси, когда заканчивал Войну Темноты. У него — как и у его брата — просто не осталось выбора. Созданное ими — какая-то его часть — будет жить. И ни Мроо, ни Найнер не будут угрожать им. Никогда больше.

* * *

Когда ослепляющая бесконечность творения, наконец, прервалась, Вайми погрузился в сон, но только иной, чем обычно: он вновь стал тем наивным юношей, что жил в бесконечном лесу. Память о всем, что он пережил после, осталась, но сейчас его сознание не касалось её. Мир вокруг был таким же, как в его детстве, но незнакомым. Он пробирался в душном, жарком полумраке между стволами колоссальных деревьев, понятия не имея, куда идет и что встретится ему в следующий миг. Рыхлый растительный прах подавался под босыми ногами, чуткие уши, внимательные глаза ловили малейшие движения и шорохи, хотя он — непонятно откуда — знал, что опасности здесь нет.

Брезживший далеко впереди смутный свет привлек его. Вайми повернул к нему — и через несколько минут с облегчением выскользнул из-под темного полога зарослей. Здесь они расступались вокруг крошечного, шагов в десять шириной, озера, окруженного замшелыми камнями. Слева, с низкого — ему по пояс — выступа скалы странного, темно-синего цвета стекал небольшой поток воды. Его тихий плеск и вывел Вайми на поляну.

Замерев на берегу, он опустил взгляд. Из зыбкого зеркала воды на него смотрел он сам — такой же, как всегда, только немного растерянный.

Он вздрогнул, заметив неподвижно замершую девушку — она сидела всего в нескольких шагах — и сам замер, глядя на неё. Невысокая, она походила на подростка, с удивительно мягкими, блестящими черными волосами, струившимися по спине. Кожа чудесного темно-коричневого цвета, со слабым золотистым отливом — как пыльца на крыльях бабочки. Небольшое треугольное лицо, — такое красивое, что юноша не мог поверить. Глаза того же удивительного золотисто-карего оттенка, с очень яркими белками. Нос — небольшой и слабо выступавший, губы — пухлые, четко очерченные. Её красота казалась юноше чудом.

Он не сразу заметил, что она обнажена — никаких украшений, ничего, но она не двигалась, глядя на него скорее с удивленным любопытством, чем со страхом. У неё были тонкие руки и плечи, небольшая, высокая, крепкая грудь, подтянутый, поразительно гладкий живот, бедра — сильные, с безупречно круглым, выпуклым изгибом, ноги — длинные и стройные. Вайми не мог отвести от неё глаз, чувствуя, как жар, поначалу охвативший его щеки и уши, мягко расползается по всему телу.

Девушка вдруг улыбнулась, показав очень белые зубы, и подошла к нему. Юноша залюбовался её невесомыми, танцующими движениями, не в силах оторвать глаз от маленьких, поразительно изящных ступней, казалось, порхавших по камням. Он невольно отступил в заросли и она вдруг засмеялась, остановившись всего в шаге от него. Её тяжелые волосы, ровно подрезанные над глазами, скрывали уши и лоб, обрамляя насмешливое лицо.

Вайми поразила её кожа — очень гладкая, без единой складки или морщинки, тускло блестевшая и странно меняющая цвет — в тени она казалась темно-коричневой, на свету отливала темным золотом. Совершенно бездумно он протянул руку, коснувшись этой удивительной прохладной поверхности. Девушка вновь рассмеялась и вдруг заговорила — слова сыпались так быстро, что юноша ничего не мог понять. Он попытался ответить ей, непонятно почему смущаясь и краснея, но она лишь засмеялась ещё громче. Всё, что ему удалось выяснить — её имя. Нэйит. Она же узнала его имя. Вайми даже понравилось это — слова только разрушили бы чудо встречи. И потом, разве они не понимали друг друга?..

Нэйит была невысокой — ростом до плеча юноши — но совсем не боялась его. Осторожно протянув руку, она почти невесомо коснулась его вздрогнувших ресниц. Вайми замер, чувствуя, что его сердце вот-вот остановится. Он едва понимал, что его ладони накрыли её гладкие, неожиданно крепкие плечи — её фигурка, казалось, была и впрямь отлита из живого теплого металла.

Похоже, Нэйит поразили длинные, темно-синие глаза юноши. Она тихонько провела пальцами по его ресницам, потом по его губам. Вайми неожиданно для себя поцеловал её узкую изящную ладонь с короткими, похожими на жемчужины ногтями. Нэйит вновь засмеялась. Стоило Вайми приоткрыть рот, чтобы повторить её имя, её пальцы немедля скользнули туда. Она погладила его язык, потом вдруг тронула нёбо за его передними зубами и хихикнула, когда юноша вздрогнул. Он с удивлением обнаружил, что ласкает её маленькую упругую грудь — с удивлением, потому что у Нэйит это не вызвало ни малейшего протеста. Голова у юноши кружилась. Ему казалось, что всё это происходит во сне.

Нэйит опомнилась первой. Её ладошки соскользнули вниз, освобождая Вайми от наплечной сумки, пояса с кинжалом и набедренной повязки. Юноша не сопротивлялся. Её ничуть не интересовали его вещи — только он сам.

Когда он остался таким же нагим, как она, Нэйит чуть отступила, разглядывая его. Когда она зашла ему за спину, Вайми хотел оглянуться, но Нэйит со смехом помешала ему, запустив ладошки в тяжелую массу его металлически-черных волос. Им явно нравилось там оставаться и Вайми зажмурился от удовольствия, пока Нэйит трепала его волосы. Потом её ладошки скользнули по его спине и вдруг оказались на животе, исследуя на ощупь всю его поверхность. Вайми чувствовал, как её прохладное тело всё сильнее прижимается к нему. Это было на удивление приятно и он замер, перестав дышать. Нэйит неожиданно скользнула вокруг него, ткнувшись губами в его левый сосок, тихонько укусила его, тут же отпрянув. Отбежав на крохотную полянку, она села, увлеченно рассматривая подошву босой ноги и, казалось, потеряв к нему всякий интерес.

Вайми подошел к ней. Она попыталась хмуро взглянуть на него из-под упавших на лицо волос, но тут же засмеялась и потянула за руку, заставляя его лечь. Он с удовольствием растянулся на прохладной траве.

Тут же прохладная, на удивление уютная Нэйит растянулась на нем. Она вновь запустила ладошки в его волосы, лаская уши и попеременно целуя его опущенные ресницы. Поцелуи были долгими и нежными, время от времени она давала ему открыть глаза — чтобы полюбоваться ими — а потом вновь начинала целовать. Ладони Вайми скользили по её идеально круглой гладкой попе, их босые ноги перепутались так, что они сами уже не понимали, где чья ступня.

Как-то незаметно они поменялись местами. Вайми очень понравилось целовать её маленькие изящные ступни, блуждать губами по вздрагивавшим от щекотки подошвам, по всему её гладкому, упругому, на удивление подвижному животу. Нэйит ничуть не возражала: её дыхание прерывалось, тело отзывалось даже на малейшие движения юноши. Но всякий раз, когда он пытался осторожно овладеть ей, Нэйит со смехом ускользала от него.

Они дарили друг другу наслаждение, пока не устали от него. Потом они немного подремали. Когда Вайми проснулся, уже был закат. В невероятной выси, над устьем глубокого зеленого колодца, алели и золотились облака, и мир вокруг стал золотисто-зеленым и бронзовым. Облака отражались в озере, казалось, пара, замершая в нем, плывет в небе.

Вода оказалась мелкой и восхитительно прохладной, дно каменистое, но Вайми это очень нравилось. Ему не хотелось шевелиться, дробить плывущие вокруг их бедер призрачные тучи, но Нэйит настояла, чтобы они тщательно вымылись. Потом, мокрые, с тяжелыми от воды волосами, холодившими их нагие плечи, они занялись любовью.

Нэйит устроилась на самом берегу озерка. Её спина покоилась на влажной траве — здесь был небольшой обрывчик и Вайми стоял на коленях, на мягком илистом дне, упираясь пальцами ног в большой камень. Её ладошки накрыли его руки, стан девушки изогнулся, грудь высоко поднялась и из её рта вылетали тихие, удивительные звуки. Глаза её закрылись, ноги обвили стан юноши, и Вайми пришлось двигаться медленно и мягко, чтобы растянуть удовольствие. Он упирался ладонями в живот Нэйит — прохладный, удивительный на ощупь, — чувствуя, как она выгибается от наслаждения.

По мере того, как угасали сумерки и мир вокруг них становился призрачным, их тела начинали, казалось, жить какой-то своей жизнью. Сознание Вайми было укутано в мягкую пелену полусна, паря на невесомых волнах удовольствия, в то время как каждый его мускул жил в ритме быстрых, уже совершенно бессознательных движений. Его бедра и ступни были в прохладной воде и он весь оставался прохладным, свежим и неутомимым. Его взгляд не отрывался от дерзко торчащих сосков девушки. В нескольких шагах за ней начинался лес, чернота под его кронами стала уже непроницаемой. В ней кружились неожиданно яркие разноцветные светляки. Это казалось юноше тревожным, но остановиться он не мог. Наступали самые восхитительные мгновения любви и Вайми казалось, что он сейчас взорвется или полетит куда-то. Он рывком перекатился и подмял Нэйит. Она придушенно пискнула под ним, и юноша перекатился ещё раз. Нэйит уселась верхом, сунув пальцы босых ног под его зад и упруго ёрзая вверх-вниз. Они засмеялись, чувствуя, что и впрямь летят куда-то... а потом, обнимая друг друга, уплыли в сон.

* * *

Вайми проснулся, ощутив влажный аромат цветов. Маленькие ладони Нэйит перебирали его волосы, и он понял, что девушка вплетает их туда. Это было на удивление приятно. Приподняв ресницы, юноша обнаружил, что весь украшен цветами — соцветия разных оттенков составляли продуманную, радующую глаз композицию. Судя по всему, Нэйит занималась этим уже часа два. Вайми ужасно не хотелось двигаться, разрушать это великолепие, но, во-первых, ему ужасно хотелось в кустики, а во-вторых, он был голоден, как волк.

Едва юноша поднялся, Нэйит со смехом съездила ему изрядным букетом ещё не разложенных цветов по физиономии. Ошалев от их вязкого аромата, он погнался за ней, поймал и подхватил неожиданно легкую Нэйит на руки. Он закружил её, они смеялись, потом девушка вдруг плотно прижалась к нему. Тут же какая-то нечистая сила ускорила вращение Вайми раза в два. Он потерял равновесие и вместе с Нэйит шумно плюхнулся в озеро.

Едва он вынырнул, возмущенно сбрасывая облепившие лицо водоросли, она со смехом бросилась ему на грудь и начала топить. Едва вывернувшись, Вайми попробовал утопить её, но Нэйит проскользнула между его ног.

Взглянув на свое отражение, юноша едва не утопился сам — грива его волос скрылась под массой мокрых цветов, пополам с ряской и водорослями, а лицо приняло удивленный, испуганный и глупо-счастливый вид. Нэйит просто помирала со смеху, повалившись на спину и дрыгая босыми ногами.

Выбравшись на берег и отряхиваясь, он попытался хмуро посмотреть на неё, но тут же понял, что глупо улыбается. Все его попытки согнать эту улыбку ни к чему не привели. Нэйит, грациозно покачивая бедрами, подошла к замершему от восхищения юноше и вдруг крепко обняла его.

Вайми прижал её к дереву с мягкой серой корой, и они занялись любовью в том стиле, какой нравился юноше — энергичном и быстром. Нэйит вскрикивала, выгибалась, задыхалась, резко двигая бедрами. Вайми чуть расставил ноги, с удовольствием упираясь подошвами в холодную траву. Теплые руки Нэйит обвили его шею, его ладони сжимали её энергично ёрзавший зад. На сей раз она первой достигла вершины наслаждения. Они замерли на минуту, потом Нэйит легко спрыгнула на землю. Вайми совсем не чувствовал усталости, напротив — какую-то удивительную легкость. Прохладный утренний лес вокруг был восхитительным.

Они позавтракали — припасами из сумки Вайми, сидя друг против друга, скрестив босые ноги и улыбаясь с набитыми ртами. Изящная Нэйит ела активно и с большим удовольствием. Если она съела и меньше юноши, то ненамного.

Насытившись, она сразу же потянула его за собой. Вайми подумал, что она хочет отвести его к соплеменникам и попытался свернуть к своей одежде, но Нэйит энергично потащила его дальше.

Они поднялись на каменный уступ. Взобравшись на него, юноша увидел, что за зарослями вздымается отвесная, металлически блестевшая скальная стена того же удивительного темно-синего цвета. Он запрокинул голову, пытаясь разглядеть её скрытый в густых кронах верх, но так и не сумел.

Ручей, журча на камнях, вытекал из темного зева пещеры. Нэйит беззвучно скользнула туда, он последовал за ней. Темно, дно залито водой — весь зал занимало подземное озеро. Осторожно ступая босыми ногами по камням, юноша продвигался всё дальше. С каждым шагом становилось глубже. Какие-то странные водоросли обвились вокруг его бедер. Зрачки Вайми расширились в темноте и он увидел впереди смутные очертания монолитной стены. Нэйит поплыла к ней и, уже у самой преграды, вдруг нырнула.

Юноша с минуту ждал её, чувствуя, как быстро колотится сердце. Не то, чтобы он боялся — просто не понимал, что происходит.

Он пошел к месту, где исчезла девушка, но, сделав всего пару шагов, провалился с головой — дно вдруг ушло у него из-под ног. Он вынырнул, поплыл к дальней стене, нетерпеливо разрезая уже довольно холодную воду. Достигнув её, он нырнул, широко открыв глаза.

Вода оказалась совершенно прозрачной и внизу, метрах в пяти, юноша увидел призрачное красноватое свечение, исходившее откуда-то из-под стены. Свет был похож на свет огня, только неподвижный.

Погрузившись, Вайми вплыл в низкий неровный туннель. Отталкиваясь ладонями и пальцами ног от свода, он миновал его и попал в безграничное темное пространство с крышей, рассыпавшейся зыбкими бликами. Пробив её, он увидел громадный зал, залитый темной водой. Очертания его стен едва были очерчены тусклыми отблесками.

Впереди, шагах в тридцати, на единственном песчаном островке росли громадные — в его рост — кристаллы, пылавшие оранжево-красным, упорным сиянием. Между ними возвышалась странная глянцево-черная скала — вся из каких-то скрученных изгибов. Нэйит стояла у её основания, поджидая его.

Вайми подплыл к ней и, отряхиваясь, выбрался на берег. Сейчас он почти забыл о девушке — столь странным показалось ему это место. Осторожно ступая по грубому, коловшему подошвы песку, он подошел к одному из кристаллов, коснувшись его ладонью. В тот же миг словно молния прошила его тело — Вайми вскрикнул и, неловко отпрыгнув, плюхнулся на задницу, ободрав её о колючие мелкие камешки.

Нэйит вновь засмеялась — совершенно беззлобно — и он смог только хмуро взглянуть на неё. Его поразило, что кристалл был холодный — его сияние совершенно не давало тепла. Оно мириадами тончайших жилок, то ярких, то тусклых, застыло в прозрачной глубине, и юноша не мог понять, где начало этого сплетения.

Нэйит подошла к нему и потянула за руку, как малыша, помогая подняться. Отряхнув песок с бедер, юноша вслед за ней подошел к скале. В её основании зияло низкое отверстие, похожее на рот.

У Вайми вдруг забилось сердце. Ему по-прежнему не было страшно, просто он чувствовал, что сейчас произойдет что-то необычное.

Нэйит легла на живот и ловко нырнула в дыру — сначала он видел её спину, потом — только бедра, вот мелькнули босые ноги, затем исчезли и они. Вздохнув, юноша стал на четвереньки и заглянул внутрь, но увидеть ничего не смог. Темнота. Он осторожно протянул ладонь, коснувшись гладкой поверхности скалы — странно теплой, словно его кожа. Потом, вытянув над головой руки, решительно скользнул в дыру. Бугристая поверхность под его животом неожиданно изгибалась, вела вниз. Чувствуя, что падает, Вайми попытался упереться, но руки соскользнули и он беспомощно поехал куда-то — всё быстрее, в сиявший внизу чистейший белый свет. Скользя к нему, вытянувшись, в изгибавшейся трубе, он чувствовал только дикий восторг. Потом он смаху влетел в свет. Он был бесконечно ярким, но не слепил. Вайми мгновенно, весь, растворился в этом сиянии, оно всё стало — им.

* * *

В его новой яви не было реальности — лишь огромная, подвижная равнина, похожая на море — бесформенное бытие, ждущее, чтобы его наполнили образами, бесконечно огромное, и сердце юноши сладко замирало. Он стоял в самом начале вечной дороги к совершенству ещё не созданного им мира.

Нэйит была здесь, такая же реальная, как и он сам — не Йэллина, не Лина, не Дайна — все они вместе. Она была древней душой, самым началом этого места, сейчас доверчиво прильнувшей к нему.

Вокруг них струились призраки — Тэйариин, Йэннимур, Хара — старая и новая. Всё это таяло, распадалось серым дымом. Всё вокруг потерялось в дыму. Он плыл словно облако, где скрылось всё былое — и друзья и враги. Всё его прошлое улетало вместе с этим дымом. Настоящего не было. Будущее предстояло построить.

— Я боюсь, — тихо сказала Нэйит. — Я не представляю, куда нам идти дальше.

— Не теряй мужества, — ответил Вайми, обнимая подругу. — Оно тебе понадобится. Мы должны перестать гоняться за призраками будущего и прошлого и научиться просто жить. Плыть в реке жизни, а не смотреть на неё со стороны, ища что-то лучшее, потому что другой жизни у нас уже не будет. Я благодарен тебе за то, что ты дала мне шанс понять это.

* * *

Малла стоял в рубке "Анниты", глядя на мультипланар. Казалось бы, ничто не изменилось: всё выглядело так же, как до вторжения Найнера, и лишь поля астероидов немного поредели. Но уже более тысячелетия десять гиперлайнеров в год достигали зрелости, отправляясь в неведомые дали Вселенной. Каждый из них уносил более двух миллионов марьют, а также полмиллиарда тонн разнообразнейших машин и оборудования, необходимых для создания новой цивилизации. Нельзя было, правда, сказать, что их работа оказалась безупречной: из двадцати миллиардов потенциальных сарьют стать ими смогли не более двенадцати. Узнать, сколько их сейчас всего, не представлялось возможным, так как марьют, будучи очень красивыми, быстро и с удовольствием размножались, а следить за судьбой отправленных гиперлайнеров их строители не могли. Из соображений безопасности Охэйо настоял на том, что даже они сами не знали места их назначения: астрогационный компьютер выбирал его случайным образом. В банках памяти кораблей не было никакой информации, позволяющей определить точку старта. Предосторожность вовсе не лишняя, если Йэннимур или кто угодно ещё обнаружит одну из молодых цивилизаций и решит по ниточке добраться до клубка.

Малла часто завидовал улетавшим: они обладали всей доступной их создателям информацией — по крайней мере, всей, имеющей практическое значение — и были совершенно свободны в своих действиях. Они, правда, не могли поддерживать связь друг с другом — до тех пор, пока не встретятся — но знали о своих рассеянных братьях. Охэйо считал, что это только к лучшему: их поиски давали им превосходный стимул исследовать космос. Но главной стала другая, более прозаичная причина. После отправки первой тысячи кораблей они обнаружили, что едва гиперлайнер марьют находил какой-нибудь подходящий мир, на его зов немедленно являлось ещё несколько десятков кораблей, и большая часть усилий, направленных на их максимальное рассеяние, пропадала понапрасну. В результате, правда, возникла вполне приличная цивилизация из восьмидесяти систем. Она занимала больше двухсот планет и имела более ста миллиардов жителей, из них один — сарьют.

Своей главной задачей они считали поиски потерянной родины — и после века систематической разведки смогли найти её. Помощь их часто приходилась очень кстати, но эра, когда сарьют Хары как-то могли влиять на них, давно прошла, ведь перевес сил — и умственных, и физических — был, безусловно, на стороне их созданий.

Самым неприятным открытием, однако, стало то, что дар сарьют не наследовался: никто из потомков обученных здесь марьют не получил его. Генетическая матрица тут, очевидно, не имела значения: определяющим стало строение сознания. Естественное воспитание, даже сколь угодно хорошее, не могло заменить готовой структуры мышления, заложенной в мозг целиком.

Само по себе это не стало провалом — марьют можно было создавать искусственно по наиболее удачным образцам — но о распространении сарьют в обычных для естественного размножения пропорциях приходилось забыть. К тому же, для их воспроизводства нужен был очень высокий уровень технологий, а также довольно специфическая общая культура, в которой детей не зачинали, а проектировали. Она, вернее, её неприятие самими марьют, и стала основной проблемой. Всё оказалось гораздо сложнее, чем они ожидали — и всё же, несравненно лучше того, что могло быть.

Охэйо появился сзади бесшумно, но Малла ощутил его присутствие. Он тоже остановился у окна — босой, в своем обычном черном одеянии. За эту тысячу лет Аннит, казалось, совсем не изменился — как и сам Малла, и все прочие сарьют. Они смогут сохранять свое сознание цельным по крайней мере ещё несколько десятков тысяч лет. Темная зона памяти вокруг него постоянно росла, но само ядро оставалось нетронутым. По крайней мере это выгодно отличало их от симайа.

Его мысли невольно перешли к Союзу Многообразий — теперь Дети Хары путешествовали очень далеко, и они иногда получали оттуда новости. Благодаря Иннке Келлихаанс и её Йалис-порталам Йэннимур не относился к государствам, с которыми стоит воевать — по какой бы то ни было причине. Судьба Инсаана стала наглядным примером этого — а также и того, что сторона, не отыгравшая свое преимущество, непременно лишится его. Как всегда, исход войны был решен тщательностью подготовки. Собрав, наконец, пять с половиной сотен Йалис-порталов, Иннка просто двинула их в пространство Инсаана, и любезно позволила им собрать флот из 19 тысяч "Анниу-А".

Это была величайшая из битв новейшей истории, но исход её оказался предрешен. Не в силах противостоять мощи восьми машин Кунха, Инсаана пали — их флот был уничтожен, в то время как Йэннимур не потерял ничего. Самым невероятным стало то, что во время этого апокалиптического сражения никто не погиб: в бою сошлись лишь автоматические машины.

Предсказать дальнейшее было нетрудно: как только выяснилось, что симайа вовсе не рвутся никого убивать, война быстро превратилась в "недоразумение". Инсаана отступили — и больше не создавали проблем. Впрочем, и Йэннимур не обрел желанного могущества. Почти абсолютное оружие, Йалис-порталы не могли использовать не-пространственный привод и в случае разрыва связи с машиной Кунха становились совершенно бесполезными. Их производство оказалось чрезвычайно сложно, и, несмотря на исключительную важность проекта, их удалось построить всего семьсот штук.

Сам Малла посвятил жизнь улучшению марьют. Он имел основания полагать, что последние выпущенные им серии смогут передать дар сарьют своим детям. Охэйо по-прежнему занимался воссозданной им Харой. Теперь уже не единственной: за тысячу лет им удалось отправить тридцать девять ядер, и шесть дали о себе знать, как новые Хары. Но в общем, опыт был не слишком удачный. Они смогли повторить Хару — но не поняли, как она работает.

Сейчас лицо Охэйо было хмурым — он с тоской вспоминал Лэйми, своего первого друга. Тот "вырос" из биологического тела и сейчас был только частью разумной сверхструктуры транслайнера — вот уже более восьмисот лет, как и Вайэрси, миновавший критическую черту. Они вовсе не умерли и могли свободно общаться — но без них Охэйо стало очень одиноко, особенно когда он думал о своем втором и лучшем друге, исчезнувшем навсегда. Создать Вайми заново они не смогли: есть вещи, которые удаются только раз.

* * *

Малла вздохнул. Его тоже не миновали потери: самые первые из воспитанных им марьют, близкие ему, словно дети, улетели с первым же построенным ими гиперлайнером, и всякие их следы затерялись. Сейчас они могли править могущественной цивилизацией — и с тем же успехом могли быть уже тысячу лет как мертвы. Далеко не все области Вселенной оказались безопасны для сарьют. Неуязвимые физически, они были иногда более чувствительны к Йалис, чем обычные живые существа.

— Какие новости? — спросил наконец Малла. Его до сих пор не оставляло чувство вины: он занял место Лэйми в душе Охэйо, и тот не смог принять этого. Но что он мог изменить?

Аннит хмуро покосился на него.

— Всё кончено. Только что прекратил связь последний гиперлайнер. Все следы стерты. Новой Тании те не получат.

Малла вспомнил их последнюю потерю. Тания. Один из ведущих миров Культуры Хары. Прекрасная планета в системе двойной звезды. Более трех миллиардов населения, пять миллионов сарьют, четырнадцать гиперлайнеров. И всё это походя уничтожено какой-то сверхрасой — Мроо, Йэннимуром, Инсаана, решившей затоптать разгорающийся пожар. Возможно, сарьют и выжили, но у них уйдут века, чтобы достичь ближайшей планеты с органической жизнью.

Что ж, вполне ожидаемый финал: так должно было случиться, рано или поздно. Всё, что в человеческих силах, они уже сделали. Теперь им оставалось только ждать, пока их транслайнер зарядит накопители для не-пространственного прыжка. Для них уже были отмечены опорные точки. Первую отделяло от Хары семнадцать световых лет, но они никогда не вернутся. Ни одного корабля — кроме бывшего транслайнера Хеннат — не осталось здесь, так же, как не осталось ни одного марьют. Защитные станции были разобраны, и даже сама Хара давно мертва — все души давно оставили её и перебрались в другие Хары. Культуры Хары также не существовало: её миры сохранились, но все люди уже их покинули. Однажды начавшись, великое расселение разошлось далеко — ещё не настолько далеко, чтобы достичь Йэннимура, и даже перестать быть единым целым — но сарьют Старой Хары расставались навсегда. Около сотни их кораблей, уже в других системах, ожидали последнего акта. Здесь, в старом транслайнере, осталась дюжина сарьют из первой Хары и две сотни марьют — слишком мало, чтобы начать всё заново.

Аннит невозмутимо повернулся к стоявшему сбоку небольшому пульту. На гладкой панели был только неярко светящийся круглый экран с фрактальными цветными узорами. Его ладонь порхала, касаясь то одного, то другого его участка, и узор с коротким писком изменялся. Вдруг он быстро замерцал и на миг вспыхнул ослепительно ярко. Что-то резко щелкнуло. Экран раскрылся, распавшись на восемь сегментов. Из-под него поднялся блестящий стальной цилиндр, увенчанный звездой, тоже с восемью лучами. Охэйо быстро взглянул на Маллу — и с заметным усилием вдавил её.

— Всё кончено, — повторил Малла, глядя в пустоту, окружающую равнодушное, туманно-красное солнце. Рядом с ним вспыхнуло другое солнце — маленькое, но злое, бело-синее. Силы, которыми они когда-то управляли, сейчас вырвались на свободу, пожирая друг друга. Через час от верфи гиперлайнеров и Дома Марьют останется лишь бледное туманное облако, растянувшееся на половину системы.

— Всё только начато, — ответил Охэйо. — Наше Рассеяние стало больше, чем мы могли представить. Они пойдут туда, куда мы и заглянуть-то не сможем. Только Йэллина и Вайми не вернутся никогда.

— И Маула...

— Малла, мы жили вместе восемь тысяч лет. У нас было всё, что только может быть у разумных существ. На самом деле ведь сарьют не умирают. Они просто лишаются способности общаться с нами, превращаются в обычные души. Смерти нет, Малла — кроме смерти мира. Мы все умрем — рано или поздно. Когда-нибудь я отыщу её — когда придет мой срок.

— А Вайми? У симайа ведь нет души.

Лицо Охэйо стало хмурым.

— Я знаю, он считал себя одним из Золотого Народа, но это неправда: он был человеком. Благодаря ему наш труд завершен, завершен навсегда. Нам остается лишь наблюдать за ростом того, что мы посеяли. А Маула... увы, я отношусь к тем, кто может полюбить по-настоящему лишь раз. Я всё ещё люблю её, и она живет во мне. Мы живы, пока живы наши мечты.

Исход

Вайми беззвучно парил в центре своей комнаты, — пустой металлической коробки, усеянной изнутри множеством антенн и волноводов. Экранов не было, но не было и необходимости в них: симайа и без приборов могли превращать поток сигналов в изображение.

Потом Вайми принял свою обычную форму, и, когда часть стены беззвучно ушла в сторону, выплыл в коридор. Это получилось у него естественно-бездумно: он был симайа уже четыре тысячи лет, не считая прожитых в Найнере. Удивительное время, — лучшее в его жизни, — но он сам положил ему конец. Его дети не должны были жить в иллюзиях. Он и Йэллина дали им свободу, — но, когда это случилось, Найнер просто исчез. Сама его плоть стала плотью мириадов Детей Найнера, — таких же симайа, как и он сам. Их было невообразимо много. Цивилизация, которую они создали, вобрала в себя Йэннимур, как океан вбирает в себя каплю, и Йэллина, Создательница, вела их. Но для Вайми в этом прекрасном будущем не нашлось места: не золотой айа, не сарьют, не человек, он с каждым годом всё острее чувствовал, что не принадлежит к этой Реальности, — и это, в конечном счете, привело его сюда, в единственное место, которое он по праву мог называть домом. Так он и Охэйо нашли друг друга, — две потерянных души, изменивших мир более всех прочих, но потерявших слишком много, чтобы жизнь сохранила для них какой-то смысл. У них не было никакого желания оставаться в ней, — а вскоре появилась и возможность её покинуть.

За тысячу лет Культуры Хары Хеннат усовершенствовали транслайнер: теперь он мог прыгать не только в пространстве, но и во времени, выпадая из его хода. Правда, лишь в одну сторону: в будущее.

Они мчались вниз по реке времени. Вначале было трудно отыскать следы совершенных ими изменений, потом они стали более заметными. Дети Хары находили друг друга и росли, и Вайми видел ступени этого роста: сначала города, потом орбитальные станции, потом не-планеты.

Они так и не узнали, как далеко распространились их творения. Дети Хары не стали сверхрасой, какой был Йэннимур, запертый в своем Объеме. Они свободно проникали из Объема в Объем, не изменяя их реальности, а приспосабливаясь к ней. Уже никто из них не помнил самого Начала. Никто не помнил, что их породило отчаяние одного существа, его желание исправить допущенную не им ошибку.

Через двести тысяч лет Дети Хары были везде, — рядом с любой разумной жизнью жили марьют и сарьют. Они иногда воевали, — с другими расами и их Реальностями, — но это не могло замедлить их роста. Основа их жизни, заложенный Охэйо фундамент был неколебим: нельзя было стать сарьют, живя бесчестно, и это определяло всё. Вселенная отныне принадлежала людям, и так предначертанное было исполнено.

Конец