Игры в вечность

— Я сейчас.

Он быстро встал, шагнул куда-то в пустоту и через минуту вернулся с пачкой сигарет в руке.

— Вот! Держи. Все-таки удобно быть богом.

Утнапи кивнул, улыбаясь.

И вроде бы ни к чему.

— Только летать тут неудобно, все время о небо головой бьешься.

— Часть 3

Когда я умру, — ответил Маугли, — тогда и настанет пора петь Песню Смерти. Доброй охоты, Каа.

Р. Киплинг "Маугли"

— 1

Сейчас нужно пойти к Атту.

Пожалуй, с этого стоило бы начать, но это только потом легко говорить, как было нужно.

Нужно поговорить. Это глупости легко делать в одиночку, без оглядки. Оглядываться и думать лучше вместе. И сражаться лучше вместе.

Для начала Атт наверняка попытается свернуть Эмешу башку, за все его глупости. Но, пожалуй, у него ничего не получится, дело слишком серьезное, чтобы отвлекаться на такие пустяки.

Дворец у Атта большой, просторный, светлый, с высокими стрельчатыми окнами, длинными рядами витых колонн и мозаиками, мягко поблескивающими кусочками смальты. Пожалуй, немного старомодный и вычурный, но вполне отвечающий статусу владыки небес.

Секретарша в приемной критически осмотрела Эмеша с ног до головы и тяжело вздохнула.

— Знаете, — важно сказала она, — у нас вообще-то не принято ходить в таком виде.

Вежливо улыбнувшись, Эмеш пожал плечами.

— Знаете, мне вполне нравится мой вид. Если хотите, я могу вытереть ноги вот об этот коврик.

Он кивнул на роскошный шелковый ковер с витиеватым золотым узором. Секретарша совершенно серьезно задумалась, окинула опытным взглядом запыленные сандалии Эмеша, потом, очевидно, оценила стоимость ковра и строго сказала:

— Нет, пожалуй, не стоит.

— Вот видите, — веско заметил он. — Теперь я могу пройти?

Секретарша снова вздохнула, видно было, что посетители доставляют ей много хлопот и отрывают от важных дел.

— Сейчас я вас соединю. Если Атт пожелает, он пригласит вас к себе.

Эмеш фыркнул, еще бы он не пожелал. Но спорить было бессмысленно, только время терять.

Секретарша набрала номер, и через несколько секунд на небольшом экране у ее стола, возникло царственное лицо Атта. Эмеш подошел поближе.

— Привет, — поздоровался он, и даже помахал рукой.

Атт нахмурился, что-то буркнув себе под нос.

— Мне надо поговорить с тобой. Лично, — сказал Эмеш.

— Ты был в Иларе?

— Был.

Глупо отрицать, он не за этим сюда пришел. Да и Атт не спрашивал, он все прекрасно знал.

— Поднимайся, — Атт махнул рукой и исчез.

* * *

Кабинет Атта находился на самом верху, под гигантским хрустальным куполом, искрящимся миллионами солнечных зайчиков. Атт считал, что купол этот выглядит слишком легкомысленно, но зато сразу дает понять, где ты находишься. Он неоднократно порывался заменить его экраном во весь потолок, и включать на нем небо только по особым случаям, но так до сих пор этого не сделал. Наверно, к лучшему. Лучше настоящее небо над головой, чем иллюзия.

Впрочем, где оно, это настоящее? То беспредельное небо, незаметно растворяющееся голубоватой дымкой во тьме вселенной? Нет его здесь, и не было никогда, не небо — твердь, скорлупа, отделяющая крошечный, несмышленый мир от невообразимой бесконечности вовне, от мрака... впрочем, от мрака ли? Кто бы знал...

А звезды, мерцающие в вышине, — лишь дрожащие фонарики на небесной тверди, не те далекие миры, полные тайн, лишь близкие огни...

Эмеш остановился перед массивной дубовой дверью, с золоченой ручкой. В отличие от купола, дверь выглядела очень официально, реально даже, ничуть не игрушечно, вполне достойно владыки небес. Что ж, это его дворец.

Сходу пнул ногой дверь — такую дверь еще надо уметь пинать, не отбив ноги.

Атт представительно располагался в кожаном кресле, за большим, черным, полированным столом. Живое воплощение власти, ибо он и есть та небесная твердь, плоть от плоти, это он прикрывает собой крошечный мир, не давая мраку пробиться сквозь хрупкую скорлупу. Великий хранитель мира...

Нет, не так. Просто уставший, растерянный, пожилой человек. Не таким привык видеть его Эмеш.

— Ты садись, садись, чего встал, — буркнул Атт, едва шевеля блеклыми тонкими губами. Он все еще глядел в окно, туда, где среди лохматых облаков носились быстрые ласточки.

— Ну, — сказал он, — говори.

Говори... Легко сказать... Эмеш хотел начать, у него была заготовлена целая речь — все что было, и что должно было быть, он хотел объяснить. Как пришел царь, сам пришел, никто его не тянул... как ходил потом в Илар менять царя на Лару, и оказалось — жизнь есть жизнь, да, жизнь какого-то игрушечного царя действительно достойна жизни... (впрочем, все сходится!) достойна жизни игрушечного божества. Они оба ненастоящие. Это была игра.

Он хотел рассказать, как надеялся помочь этому миру, и ведь он, правда, почти сам верил в это — помочь! Но вместо помощи пришлось убивать рыбаков, правда, не ему, он не смог, он ничего не смог сам.

Глупые, никчемные слова, червяки, которых только давить... Все не так.

— Там бабочки, — просто сказал он.

— Я знаю, — согласилось небо.

Атт по-прежнему смотрел на ласточек в облаках.

— И что будем делать? — спросил у него.

— Сражаться.

Пожал плечами — чего ж тут непонятного. Они давно искали демонов, ждали, и вот нашли, демоны пришли к ним сами. Они собирались сражаться, и вот время пришло. Пора действовать. Пора вытащить из ножен заржавевший клинок, вскинуть над головой, под истошный боевой клич... или не клинок? Что там у него? Может быть, автомат, как у царя? Да хоть кухонный нож! Сойдет и нож. Но лучше, конечно, достать из закромов грозовые перуны и со всей божественной силы, со всей божественной дури их! В демонов! Чтобы знали!

Эх, знать бы самим...

— Как ты собираешься с ними сражаться, Мариш?

— Не с ними, — тихо сказал Атт.

Потом он долго молчал, думая о чем-то нереально далеком, том, что было не здесь и не сейчас. Облака медленно плыли в вышине, клубились, лениво перетекая из одного края небес в другой. Небеса не привыкли спешить, и со всей дури не привыкли.

— Не с ними, — собственным эхом отозвались небеса, — не с бабочками нам надо сражаться, а с собой.

— С собой? Я не понимаю...

Атт, наконец, повернулся к нему, окинул изучающим взглядом, словно видел в первый раз. Впрочем, может так и есть, как сейчас — в первый.

— Это уже не наш мир, Сар, — Атт говорил медленно, его слова текли словно облака, из края в край, от начала к концу. — Мы разучились... а, скорее, и не умели никогда по-настоящему держать мир в руках. Мир не подвластен нам до конца. У нашей силы слишком ограниченные рамки. Ты же всегда знал, что это игра. Игра, у которой есть правила. Ты знал, как по этим правилам играть, и внутри этой игры ты был всемогущ. Ты был бог. Был, Сар. Загвоздка в том, что правил больше нет, люди делают, что хотят, мир меняется, и мы ничего не можем с этим поделать. Мы не всемогущи, мы сами это видим. Мы уже не вполне боги. Пришла пора решать, разобраться, кто мы и перестать метаться туда-сюда.

Решать? Что тут решать?

— Мы все-таки боги, — ответил, почти уверенно. — Ведь это же мы создали этот мир, создали людей, создали все это. Неужели мы не сможем справиться с какими-то бабочками?

Хотел сказать еще — кто как не мы, других богов тут все равно нет, а, значит, придется нам, Мариш, к чему метаться?

Атт усмехнулся, и словно расслышав мысли, но не слова, устремил на Эмеша испытывающий пристальный взгляд.

— Попробуй, — сказал он, — может у тебя получится. Италь, вон, уверяет, что ты умеешь.

Эмеш растерялся.

— Я? Умею что?

— Умеешь быть богом по-настоящему.

Атт смотрел на него в упор, внимательно прищурившись, глаза в глаза.

— Сар, ты видел человеческих магов? — вдруг спросил он.

— Кого?

— Магов. Бормочут заклинания и творят чудеса. Не слишком пока чудесные чудеса, но ведь творят. И заметь, без всякой нашей помощи.

— Глупости, — не поверил Эмеш.

Как могут люди, не обладая силой? Или силой их тоже кто-то наделил, обойдя второй запрет? Если так — он даже ничуть не удивится.

— Нет у них никакой силы, Сар. Просто люди. Я проверял.

— Но тогда как? Есть какие-то универсальные волшебные слова? Может, и нам тоже попробовать?

Слова? А было бы не плохо. Эмеш сейчас готов был поверить во что угодно, в любую магию, лишь бы найти верное средство. Если нужно — он целый здоровенный том волшебных слов готов выучить, уже представлял черный такой, пыльный фолиант, в переплете из кожи девственниц. Готов даже сам этих девственниц наловить на переплет... впрочем, нет, к этому он как раз не готов, книжный червь он, не способный ловить и сдирать кожу живьем. Зато готов увешаться с ног до головы лягушачьими лапками и мышиными крылышками... или чем там положено? Готов варить зелья, скакать всю ночь вокруг костра и бить в бубен. Бить в бубен он сможет! Громко! Чтоб содрогались небеса!

Был бы толк.

— Не знаю, — сказал Атт, — думаю, нет никаких волшебных слов, дело в чем-то другом... Сила не в мышиных крылышках.

Не в крылышках, покорно согласился Эмеш. Крылышки так, шелуха, для отвода глаз, они нужны, чтобы проще было поверить, нужны лишь для деревенских шарлатанов, надеющихся своими плясками впечатлить доверчивую толпу и натрясти полную мошну медяков. Нет, почему-то казалось — настоящий маг может без крылышек, одним взглядом. Настоящий бог... Настоящий бог тоже может, и еще как! Значит, надо научиться. Не так, как сейчас, не набором балаганных фокусов... им надо стать истинно всемогущими, всевидящими и всезнающими. Кто-то должен.

— Настоящему миру нужны настоящие боги, — подтвердили небеса. — Кто-то из нас должен стать настоящим, иначе не справиться.

Почему-то становилось страшно. Почему-то устах небес это звучало как приговор, захотелось крикнуть — "нет! только не я".

Наверно потому, что это означало перестать быть человеком, ибо нельзя приобрести не теряя.

Пробовать не хотелось. Слишком страшно.

— Может, просто уйдем, а? Мариш? Может, ну его? Ты же давно хотел уйти.

Надежда робко скребется внутри.

— Хотел, — сказал Атт,.— Но разве от них уйдешь? А ты, Сар, сможешь их бросить? Зная, что погибнут, ведь мир еще не готов остаться без нас. Рухнет небо. Ты сможешь? Ты уже научился убивать этих людей?

Эмеш на секунду зажмурил глаза. Не научился, так и не смог, это слишком трудно...

Не бог он, нет, не у него выходит взирать свысока, когда сталкиваешься лицом к лицу. Не умеет — одного ради тысячи. Это только на словах легко, да когда издалека. А когда своими руками — не выходит, руки трясутся. Плохие у него руки, слабые.

Нужно встать и сражаться, но не умеет он, не привык. Не воин он. Он даже не молодой щенок, которого легко натаскать, научить, приучить. Он старый пес, давно привыкший спать в хозяйском кресле и каждый раз вовремя получать полную миску хрустящих сухариков, даже не кость.

Бросить?

— Знаешь, лодочник сказал, что люди выживут и без нас.

Хотелось оправдаться, снять с себя ответственность. Кто он такой, чтобы отвечать за тысячи-тысяч людей?! Люди как-нибудь сами, ну не ему же, в самом деле, спасать человечество!

Атт ответил не сразу, сначала глянул на Эмеша так, что тот все понял и без слов. К чему это? Скорее удобная ложь, чтобы заглушить совесть.

— Конечно, выживут, — сказал жестко. — Люди, они как крысы. Выживут. Какой-нибудь Ной в своем ковчеге забьется в нору и выживет, а потом даст жизнь сотням других. Но погибнут слишком многие.

Умолк, поджав губы, пророкотал далеким раскатом, сверкнул ослепительной молнией глаз. Потом встал, достал из бара бутылку коньяка, налил себе и Эмешу, задумчиво покрутил в руках бокал, но так и поставил на стол, раздумав пить. Вздохнул.

— Сар, ты только не думай, что боюсь вернуться, — сказал тихо, и лицо владыки небес стало вдруг совсем человеческим, старым. Он, пожалуй, и сам понимал, что объяснять ни к чему, но хотелось поговорить, поделиться. — Я прекрасно понимаю, что меня там ждет. Но я, не задумываясь, сменял бы вечность на полгода нормальной человеческой жизни. Я устал бегать от этого, я хочу вернуться.

— Полгода?!

— Да, Сар. Может быть год. Ты же знаешь сам. Может быть, даже полтора... хотя вряд ли. Больше мне никто там не даст.

Он грустно улыбнулся и развел руками. Долго сидели, почти неподвижно, молча. К чему слова? Иногда молчание куда красноречивее, и невысказанные слова — правдивее сказанных вслух.

Полгода — год человеческой жизни вместо вечности. Он на самом деле готов вернуться.

У Атта там чудесный дом, хризантемы вдоль дорожки, любящая жена, и дочь — та настоящая Ларушка, белобрысая Леночка, которая, кажется, осталась там, дома... Атту есть куда возвращаться. Хоть ненадолго, но вернуться, окунуться с головой в уютное домашнее тепло.

А ему самому? Эмеша по ту сторону хрустальных небес, никто не ждет, ему нечего искать там. Ни тепла, ни дома, ни семьи. Уходя — он ушел навсегда.

Он никогда не рассчитывал вернуться.

И тогда, уходя, он долго стоял на пороге, прощаясь. Вдруг спохватился, побежал, зачем-то смахнул со стола пыль, аккуратно застелил кровать, полил из желтенькой леечки цветы на окне... за шторой притаилась банка с кистями... две в краске, совсем засохли, размочить бы... эх... рука сама скользнула по стопке разномастных подрамников, столпившихся у стены... эх, давно он... давно, да и не к чему теперь. Отвернулся, вышел, поспешно щелкнул в двери ключом, потом долго ждал громыхающий лифт, но плюнул, пошел вниз пешком. Зачем-то достал газету из ящика, покрутил в руках и сунул назад.

На улице было холодно, самый конец октября, и первые мокрые снежинки безжалостно били в лицо колючими иглами, а лужи подернулись инеем у краев. Деревья стояли почти голые, озябшие, серые... красный краплак рябины ярким пятном мазнул поперек грязной слякотной сепии...

Корноухий дворовый пес равнодушно смотрел из-за угла, а люди — они как всегда спешили, все по своим делам, даже не замечая, хрустя последним ссохшимся листом. Тогда он достал из кармана ключи и вдруг размахнулся, со всей силы, забросил подальше, в осенние лужи, в грязь. Брызги... Корноухий лениво проводил взглядом и пошел посмотреть, понюхал. Эмеш вдруг испугался — принесет. Нет, не принес — дворовый пес не умеет играть. Раз бросили, значит, всерьез, насовсем.

Теперь он не вернется.

Теперь у него есть только этот мир, ненастоящий, сказочный, чужой мир. И за него придется сражаться, с демонами. Сказка? Бред? Правда?

— Думаешь, мы справимся? — спросил, без особой надежды.

Атт глянул на него, скрипнул зубами.

Он-то хочет вернуться, его дом — его ждет, но ответственность тяжелым грузом давит на плечи. Ничего, Атт сильный, он справится.

— Не знаю, — твердо сказал владыка небес, и в голосе ясно зазвенела каленая сталь. — Но пока я еще что-то могу, я буду сражаться. Сначала как человек — до конца. Потом, если повезет, как бог — одним ударом.