Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

* * *

Четыре страшных зверя в Русском лесу: рысь, росомаха, волк и медведь.

Рысь в голодный год забирается на дерево у тропы и, увидев идущего человека, прыгает ему на шею. И ломает хребет. Даже в двадцатом веке охотники в сибирских племенах, выходя на охоту, вставляли толстую доску себе за шиворот.

Росомаха страшна своей неутомимостью. Встав на след, гонит она хоть зверя, хоть человека. И ничем её не собьёшь. До четырёхсот вёрст идёт по следу. Убежал, оторвался — снова догонит. Спать, отдохнуть не даёт. Гонит не отставая.

О волках все знают. На самом деле, много выдумок. Но главное: только волки хоть в лесу, хоть в степи или тундре легко сбиваются в стаи. Единственный зверь, который может организовать взаимодействие между "загонщиками" и "добытчиками", у которого явно идёт обучение щенков групповой загонной охоте.

И медведь. Единственный из них — всеядный. Рацион у него на 3/4 растительный: ягоды, жёлуди, орехи, корни, клубни и стебли трав. Кто видел поле овса или гречихи, на котором покормилась медвежья семейка, без ружья с жаканом в стволе долго в лес ходить не будет. От волка можно залезть на дерево, от росомахи просто убежать быстро. Медведь разгоняется до скорости скаковой лошади, 55 километров в час по лесу. Молодой — лазает по деревьям лучше человека. Любопытен, упрям, непредсказуем.

Сергия Радонежского медведи всю осень продержали в озере. Каждую ночь приходили к избушке отшельника и трясли её, пока тот не сбегал от них в ледяную воду. А медведи собирались компанией на берегу и... Ну, не знаю — наверное, смеялись. Плавают-то медведи нормально. Так что — просто издевались над святым человеком, развлекались коллективом.

Самое скверное — по морде медведя нельзя понять его эмоции. Только когда он уже в ярости, уши прижал и пошёл в атаку. У кошачьих и собачьих сначала ритуал: оскаливание, ворчание, рычание. Приседание перед броском, размахивание хвостом. Медведь бьёт сразу. Обычно — левой. И при всем этом вот такая полутонная "зверушка" неплохо дрессируется. При Алексее Михайловиче Тишайшем говаривали: "московский царь из одних скоморошьих медведей может целое войско выставить".

Только медведь может развалить околицу — ограду вокруг селения. Бывает, волки подрывают основание тына, делают лазы. Но только медведь может вывернуть столбы, проломить забор, попросту — разметать избу. А их манера разрывать крыши... Здесь ведь крыши не шиферные-железные. А из всего остального только плахи от восьмидесятки и выше могут его остановить. И убить его... без огнестрельного оружия — весьма не просто.

То, что и с огнестрелом "не просто" — этого местные ещё не знают.

Для крестьянина есть ещё одна причина бояться медведя. Из домашней скотины именно медведь, в отличии от других хищников, чётко предпочитает кушать кормилицу-корову. Вот почему у охотников все пляски-ритуалы вокруг медведя — мужские, а у крестьян — женские.

"Серый Волк" может возить на спине Иван-царевича. Но Машу на загривке в коробе с пирожками — только медведь.

Летом медведь, как лошадь или корова, часами пасётся на поляне — траву кушает, жучков-червячков. Насекомые и их личинки порой составляют 1/3 рациона медведя. Такой миленький, пушистенький, косолапенький...

Ага. Бурый медведь — единственный хищник, кто охотится на амурского тигра. Добывает и косуль с оленями, лосей с кабанами. И тащит тушу в несколько сотен килограмм весом в спокойное место, по косогорам, кустарникам.

Но вот медведь-людоед... при его всеядности... Либо сильно болен, либо болен и в спячку от голода лечь не может. Шатун. Такие, обычно, до весны не доживают.

* * *

Всерад пересказывал рассказы старших о том, что в голядском святилище много лет держали живого здорового медведя и несколько раз скармливали ему туземцев.

Только человек может из зверя такое устроить. Если у нас ездовые собаки кормятся рыбой, а колхозных лошадей перевели на сырую картошку...

Позже острота перенаселённости снизилась, сцены публичного кормления зверушки живыми хомосапиенсами в этом зоопарке прекратились. Со слов Всерада — это очень печалило здешнего главного мастера танцев в стиле "плясун под бубен". Главного "голядина". Вот Кудря и пообещал мне массу острых впечатлений у "медведя". Поскольку, кроме идола деревянного, там имеется и кушающее белковую пищу мохнатое олицетворение здешнего "прокурора".

Мы сидели в темноте, Всерад уже успокоился, рассказывал всякие страсти про это медвежье... "камлание". А как назвать — "всенощная"? Он в этих игрищах участвовал всего один раз: в этом году в конце апреля, когда пришло время выгонять скот на пастбище.

Вспомнилось частушка:

"Подымалась я ранёшенько.

Умывалась я белёшенько.

Одевала черевички на босу,

И гнала свою корову во росу.

Я гнала свою корову во росу,

Повстречался мне медведь во лесу.

Ой, медведь, ты мой батюшка,

Ты не тронь мою коровушку.

Ты не тронь мою коровушку,

Не губи мою головушку.

Я коровушку доить буду,

Малых деточек кормить буду".

Было время — жена её часто пела. Частушечка-то заводная, весёлая. С притопом-прихлопом. Мы под неё даже как-то брейк-данс сделали. Вот уж не думал, что фольк, который мы так лихо исполняли на своих студенческих вечеринках в хорошем подпитии, из вот такой древности. Да и ещё тысячу лет можно добавить — не ошибёшься. Медведь — символ очень древний. Балу из Киплингского "Маугли" вообще арийского происхождения.

Я напел эти частушки. Результат был несколько неожиданным: Всерад попытался сбежать. В полной панике. Ловить в темноте среди трупов и луж крови связанного и обезумевшего молодого парня...

Даже серия пощёчин не привели в чувство, парнишка пытался отползти, скулил, просил не есть его.

Никогда не ел пауков, ни настоящих, ни вот таких — двуногих. И начинать не собираюсь.

Из Всерада, наконец, удалось вытащить причину его страха.

Во-первых, я, по его мнению, оборотень-медведь. Во-вторых, я оборотень-женщина. Часть ритуалов вокруг бурого мишки исполняется только женщинами. А куплетики у меня в женском варианте.

Оборотень-медведь-гермафродит? Ну и маразм у этих умников в головах. Стоит только оставить человечков на природе без регулярного промывания мозгов, хотя бы в православно-христианском варианте, там такие... бяки заводятся. "Сны разума" называется.

Тут такая тонкость... Я не фольклорист, но, по-моему, при превращениях оборотней пол не меняется. Есть единственная кельтская легенда, где обиженный колдун превратил лорда и его жену в кабана и кабаниху. Не в смысле как у Островского — жена купца с одноимённой фамилией, а в прямом смысле: "свинья дикая". И потом каждые три года менял им сексуальную ориентацию. Видимо, для полноты ощущения взаимно-переменного... совокупления. Они там ещё и поросились в очередь.

Интересно получается. Всю свою историю человечество считало, что разница между мужчиной и женщиной больше, чем между хомосапиенсом и любым другим живым, да и неживым существом.

"Курица — не птица, женщина — не человек".

Хоть Апулей с его "Золотым ослом", хоть русские былины о Вещем Олеге. Этот-то и в волка оборачивался, и орлом ширялся, и щукой в реке ходил.

Щукой человек быть может, а бабой нет. Только пару последних десятилетий появились истории со сменой пола. Одновременно с взлётом гомосексуализма и медицинскими операциями. Почему?

Нет, мужеложство здесь не причём: Ганимеда, конечно, употребляли. Но всё равно — как мальчика, а не как девочку. У тех же древних греков Зевс трахал всё что не попадя. То в виде быка, то лебедем, то в форме золотого дождя. Но — в роли самца, мужчины. В христианстве Святой Дух в голубином формате исполнял акт осеменения. Но нигде не было оборотничества со сменой пола. Да и самой смены не было. Иначе — потеря себя, утрата сути. Абеляр, например, от этого умер. Не от принудительной кастрации, а от изменения души.

Какие-то вариации массового сознания. Архетип разваливается. Значит, дело к концу света идёт.

Ну и ладно. Всеобщий "пи" через восемь с половиной веков — потерпим. Тут бы с насущным разобраться.

Наконец, появилась моя команда.

Удивительно: они в темноте в лесу сумели подогнать телегу шагов на триста от этого места. И нашли спокойно дорогу почти в полной темноте. Что факела палили — понятно. Но последний кусок шли без света.

Сразу поразил Ивашко:

— А куда от этого голова делась?

— Ты что, в темноте видишь?

— Ну. А чего? Куда голову-то дели? А, вижу, вон — в кусты закатилась.

Не у меня, не особо важный, но, всё-таки, бонус проявился. "Ночное зрение", которое совсем не ночное, а сумеречное — очень полезная штука. В отсутствие нормального освещения и всяких инфро— ультро— и тепло-визоров.

Хорошо, что термочувствительные ямочки, как у змей, не выросли. Нам и своих колбочек с палочками должно хватить.

По моей команде Ивашко с Ноготком подхватили одного из мертвяков, засунули в принесённый мешок, и потащили к месту стоянки нашего гужевого, служебного, мощностью в одну лошадиную. А я воспользовался полным ошалением Всерада и, пока он прислушивался к процессу переноса батюшки родимого, упокоенного и упакованного, стал его теребить по поводу путей-дорог к этому самому скрытому святилищу "медвежатников", плана тамошней местности, уровня обороноспособности и прочее.

Парень отвечал, глядя вслед трупоносам, не сильно понимая.

О! Я уже и "спрашивать" научился! Всё просто: ошарашиваешь и допрашиваешь.

Другое дело, что молодой "паук" сам знал мало. По многим вопросам и сказать ничего не мог. Постоянные отсылки к Хохряку, к покойному Кудре, к "голядине"... Подошёл Чарджи, послушал это меканье.

— Что с ним делать будем?

— Ону олдурмек (убей его).

Чарджи аж ахнул. Темно, но, предполагаю, он и ухмыляться перестал. То-то он ругался в усадьбе себе под нос — думал его никто, кроме Ноготка и Ивашки, понять не может. Теперь будет и в моем присутствии меньше комментировать.

— Дил белиуор мусун? (Знаешь наш язык?)

— Белиуорум. Уапмак. Силахларини. (Знаю. Делай. Их оружием)

Чарджи оглянулся. Ничего не увидел. Неудивительно — я вот тоже ничего не вижу. Только лица смутно белеют. Потом он сдвинулся, пошевелил что-то в траве.

"Х-ха", сильный выдох Чарджи слился с хрустом железа, врубающегося в позвоночник Всерада, с всерадовым вскриком боли. Удар швырнул его мне на грудь. Прямо перед глазами оказалось лицо юноши с широко распахнутыми глазами. Он пытался выгнуться, дёргал за спиной связанными руками.

Чарджи пошевелил засевший в теле топор, там скрипнуло застрявшее в позвонках лезвие. Всерад дёрнулся, ещё шире распахнул глаза и рот. "Глаза вылезли из орбит". Но — не звука. Потом Чарджи выдернул топор. Ещё одна попытка парня что-то сказать, вздохнуть... Я отпустил его, тело завалилось вбок и на спину.

— Сейчас сдохнет. Сто ударов сердца. Может, быстрее, может, медленнее. Неудобно рубить — темно и руки на спине связаны.

— Ладно. Давай-ка и его в мешок. И собрать всё на поляне.

— Грязно.

— Грязно — не грузно. "Грязь не сало — подсохла и отстала". Надо так прибрать, чтобы все решили, что здесь "пауки" между собой перерезались.

— Эти? Перерезались? Да они же землееды. Смерды. Они же драться не умеют.

Ё-моё. Точно. Бойцов среди них нет.

Значит должна быть масса поверхностных ушибов, ранений, порезов, ссадин. Два человека одинакового или близкого вооружения, комплекции и мастерства могут убить друг друга только путём длительного мордобоя, членовредительства и кровопускания. Быстро проникающим — редкость. А здесь четыре трупа. Ну и что делать? Давай Ваня, исполняй: скальпирование, выдавливание глаз, посмертные переломы, драть мертвякам морды ногтями...

Не знаешь что делать — не делай ничего. Думай.

"Ничего" означает ползание на коленях зигзагами по хлюпающей местами полянке. Хлюпающей, естественно, кровью человеческой. Хорошо — Чарджи никому внутренности не выпустил. Или — мозги. Естественно, принц торконутый, в уборке местности участия не принимал. Хоть заменил Ивашку в деле транспортировки покойничков.

У ребят уже слаженно получается. Каждое дело требует навыка, который вырабатывается многократным повторением. Вот, трупы таскать — уже наловчились.

Придумаю как сделать холодильник и открою морг. Первый обще-свято-русский. На принципах всеобщей демократии и равноправия. Хоть холоп, хоть князь, а мы тебе на ножку — бирку единого образца и порядковый номер.

Наконец, трупы и целых два мешка всякого барахла унесли. Я даже залез в реку и полежал на броде. Мокрость и липкость, прежде распределявшаяся по телу пятнами, сменилось общей сыростью и промозглостью. Дробно стуча зубами, присоединился к последней ходке моих "потаскунов и носильников".

Возле телеги хоть костерок горит. Быстренько подкинули веток и осмотрели друг друга.

"Вампиры нажрамши". "Нажрамши" — потому что все в этом во всём. "Вампиры" потому что... Ну, и так понятно. Конёк вздрагивал, прядал ушами, от меня вообще шарахался. Парни уложили и увязали покойников с барахлом на телегу и двинулись вперёд. А я за ними шагах в двадцати. Думая и выплясывая "танец с саблями". И зубами, и ногами, и другими... частями тела.

Только часа через два, когда взошло солнце, я немного согрелся, остановил наш караван и изложил своей дружине собственное видение произошедшего. Меня дважды поправили: следы засады "пауков" на тропе и наши в березняке — видны и неустранимы. Снова прошлись по цепочке наших действий.

Очень старался давать информацию дозировано. Парни явно поняли, что я не все им рассказываю. Когда это дошло до Ивашки, он наезжать начал:

— Господине! Ты что, ты мне не веришь?! Да я..., княже...

Вот после "княже" пришлось его останавливать уже дрючком. Чарджи переглянулся с Ноготком, сделал стойку как охотничья собака. Но рта ему открыть я не дал, погнал телегу дальше.

А мух сколько налетело... Вроде бы лес... А вот же — всякая жужжащая мерзость слетается на запах крови прямо облаком. И нет чтобы уже готовую с одежды слизнуть, а всё норовит под кожу забраться да прямо из живого испить.

На лужок перед Рябиновкой выкатились ещё часа через два. Солнце уже высоко, греет по-настоящему. В канаве напоследок ополоснулись, себя и мертвецов осмотрели, Чарджи оружие своё проверил. Вроде всё хорошо, но какое-то...

Понял я только когда к воротам по косогору подъезжали — нет следов от стада. То есть — следы есть, но свежего дерьма нет. Стало быть, стадо сегодня не выгоняли. И ворота прикрыты. Подъехали к воротам, стали открывать. А там...

Полный двор мужиков. "Пауки" толпой и незнакомые оружные дядьки.

— Вот они! Душегубы!

"Пауки" кинулись, было, к нам, но откуда-то со стороны поварни донёсся мощный рык:

— Стоять! Назад! Посеку!

Оружные дядьки дружно вытащили свои железяки типа "меч русский форменный" и шагнули навстречу "паукам". Те остановились, нехотя стали опускать своё дубье. От поварни подошёл издаватель рыка. "Муж ярый" — написано прямо... везде. И на красном уже с утра лице. "Уже" — потому что Домнину бражку я чую метров с пяти. И по красному кафтану. Потёртому во многих местах, но за отворотами... пока не видно, но я чувствую — должен быть малиновый цвет. Пояс блестит, цепь на груди блестит, перстень на руке блестит. Морда тоже блестит. И лоснится.