Сделай что сможешь 2. Новые горизонты

Соответственно, и у пароходной машины мы также постарались выдержать оптимальные показатели веса на силу. Всю механику облегчили по максимуму, у силовой машины двойного расширения тщательно притёрли паровые цилиндры. Увеличили давление в котле до одиннадцати атмосфер, но если понадобится, то он и шестнадцать выдержит. Гребные колёса изменили — сделали их чуть-чуть уже, чем принято, но вращаться они станут быстрее.

И теперь налегке, без груза, наш кораблик выдаёт скоростные характеристики, несвойственные судам этого времени: в обычном рабочем режиме километров семнадцать в час, а при подъёме давления пара до предела и все двадцать два. Ну а с грузом в виде двух тяжёлых барж за кормой да против течения пароходик, как изначально и задумывалось, идёт, обгоняя самых шустрых пешеходов. И это очень хорошо, тут вверх по реке баржи в основном бурлаки тянут, и тянут медленно. Стало быть, с помощью нашего буксирчика грузы на юг, в Минусинск, доставляться будут скорее.

В общем, шустрая "конфетка" у нас получилась. Для данного исторического периода, разумеется. Когда вниз по течению разгонялись до максимума, у некоторых пассажиров даже дух захватывало. Енисей — река резвая, и к нашим двадцати двум километрам в час он ещё и пять своих добавляет. Местные к таким скоростям непривычны, вот и впадают кто в ступор, а кто и в экстаз. Ещё бы, берег, можно сказать, пролетает мимо, а гребные колёса в бешеном темпе дубасят по воде, заглушая остальные звуки. Натуральный драйв для неподготовленных аборигенов!

Вплоть до вечера мы катали желающих развлечься и тестировали работу пароходной машины в разных режимах. Почти все присутствующие на берегу побывали у нас на борту, каждому хотелось приобщиться к последнему писку современного технического прогресса. "Пионеров" и их сверстников по многу раз брали. Именно от таких вот поездок у пацанов зарождается интерес к технике, и кто знает, может, сегодня нам удалось подарить России новых Кулибиных, новых Ломоносовых, новых Менделеевых. Да и нашему заводу азарт молодёжи на пользу пойдёт, изобретатели и рационализаторы на производстве всегда нужны. Тут главное — вовремя поселить в головах ребят желание создавать новое и убедить их, что они это могут. Что они всё смогут, если захотят. Ну а дальше уж пытливая молодёжь и сама справится, только успевай разгребать сотворённые ею чудеса.

Следующая неделя пролетела незаметно. Сборы, согласования, заготовка дров для парохода, утряска продовольственных грузов, плюс к этому разбор заводских дел — всё сплелось в какой-то затяжной, сумбурный круговорот. И конечно, как и в случае с похоронами канского городничего, я был во всех бочках затычкой, именно ко мне все лезли с уточняющими вопросами. Пришлось по некоторым направлениям назначить ответственными ребят из бизонов, и это облегчило работу, но добавило забавных ситуаций.

Здесь народ не любит дела "сурьёзные" с юнцами обсуждать, часто прям требуют прислать для переговоров кого постарше, а лучше чтоб сразу хозяин явился. Поэтому моих молодых порученцев регулярно выпроваживали с наказом привести начальство, ну а они, естественно, приводили меня — ха, ещё более молодого. Ох, как прикольно смотрелись физиономии этих зачастую убелённых сединами деловых умников, когда они понимали, с кем же им в результате торговлю вести придётся! Пару раз я еле смех сдержал.

В четверг мы наконец-то отправились в Енисейск. До самого отплытия оставались сомнения, что нам удастся завершить все сборы к назначенному дню, но, слава богу, управились. На борту буксира четыре человека команды и четыре пассажира: Софа, я, Гришка Суриков и Федька. Пароход, издав на прощание пронзительный гудок, стал, наращивая обороты, отгребать от берега. За ним на пеньковом канате потянулась баржа с продуктами, купленными для погорельцев. Среди накрытых брезентом мешков с мукой и крупами вольготно расположились весёлые и довольные каменщики енисейской артели. Эту неделю мужики вкалывали как проклятые, по шестнадцать часов в сутки, и теперь, получив у Панкрата Алексеевича окончательный расчёт, могут пару дней побездельничать.

Федька заливисто свистит и машет рукой оставшимся на берегу "пионерам". Доволен пацан, как папуас, объевшийся сливочного масла. Ещё бы, командир огромное доверие выказал — попросил помочь в отборе мальчишек для заводской школы. А что? Мне толковые ребята нужны? Нужны. Причём очень. Лишь из умных удаётся воспитать хороших руководителей и помощников. А кто у нас может быстрее всех выявить наиболее перспективных кандидатов на обучение, так сказать самых активных проныр и хулиганов? Правильно, Федька. Он, кстати, заодно и пиар-кампанию на пацанском уровне проведёт, мол, да у нас там такое... такое... у-у-у... вам и не снилось.

Не... мы с Софой, конечно, тоже будем присматриваться к желающим переселиться в Красноярск, под наше крылышко (по тем же девочкам я только на неё и полагаюсь), но всё же уверен: вождь "пионеров" работу по отбору наиболее сообразительных нам сильно облегчит.

Над ухом раздался оглушительный свист. Блин, и этот туда же!

— Григорий, хватит свистеть. И рожу попроще сделай, слишком уж она у тебя довольная. Не забывай: ты на работе.

Вот же охранничек! Учишь, учишь балбеса, а у него детство в попе никак не отыграет. Это ж когда я с такими темпами из бизонов крутых спецов-то воспитаю? Лет через двадцать, что ли?! Ох мама, роди меня обратно! Захотелось непечатно высказаться. Ну хотя бы в полголоса. Но минутное раздражение быстро прошло, и накатила трезвая оценка действительности: "А чего это ты, Сашок, с самого утра ворчишь, как старый дед? Хочется отдохнуть и расслабиться? Последние недели здорово вымотали? Так ляг поспи, и всё пройдёт". Хм... точно.

— За старшего остаёшься, а я спать пошёл. Присматривай за Федькой, не хватало ещё, чтоб он в реку свалился, скачет ведь, как обезьяна, по всему пароходу.

Всё! В койку, и баиньки. Целых два дня ничегонеделания. О-о, ка-айф! Хочешь — спи, хочешь — созерцай осенние красоты Енисея. Лепота! Надо бы почаще длительные отгулы устраивать, а то не жалею я себя любимого. Ой не жалею.

Очнулся лишь часа через четыре. Во меня укачало-то! Выбрался из тесного кубрика на палубу и очумело огляделся. Ого, уже Атамано-Шиверский перекат проходим! Насколько помню, это довольно сложный участок реки. Течение здесь ускоряется до десяти километров в час, к тому же и неприятные подводные камушки имеются. Впрочем, наш капитан с Енисеем знаком лучше кого бы то ни было и уже сбросил ход. Идём мы сейчас даже медленнее, чем вначале. Интересно, а почему меня не разбудили?

— Неужели наш засоня проснулся? — с улыбкой прокомментировала моё появление Софа.

— Вообще-то, я просил будить в случае опасности.

— Капитан сказал, пока тревожиться не о чем.

— Да-а? Ну, будем надеяться, он знает, о чём говорит.

Перед поездкой мы с ним обсуждали проход лишь через Казачинские пороги, но я почему-то считал необходимым и на этом перекате принять особые меры предосторожности. Те же пробковые пояса всем раздать. Зря, что ли, я их делал?

— Не хмурься, лучше посмотри, как красиво вокруг.

А и правда, только после слов Софы я ощутил всю прелесть открывающейся панорамы. Ниже переката Енисей с обеих сторон сжимается подступающими горами, это место называют Атамановской трубой. Высокие скалы почти нависают над водой, правый берег проносится в каких-то пятидесяти метрах от борта судна, при этом и река, и скалы освещены ярким солнцем. М-да-а... прямо-таки завораживающее зрелище. Особенно сейчас, когда растущие по берегам деревья укрыты осенней, багряно-жёлтой листвой. Мне как-то раз уже доводилось плыть этим маршрутом из Красноярска аж до Дудинки, но та поездка выдалась летом, и всё выглядело иначе.

Эх, красотища! Кстати, помнится мне, в той жизни где-то тут поблизости находилась одна из достопримечательностей Советского Союза — сверхсекретный город Железногорск. Он же Атомград, он же Красноярск-26, а для некоторых просто "Девятка". И секретный он был потому, что в нём работал подземный горно-химический комбинат по производству оружейного плутония. Суждено ли ему возникнуть и в этой реальности? Ой, кто знает, кто знает. Может, я его и построю.

Та-ак, а где помощнички? Ага, Григорий в корабельной рубке с капитаном болтает, а Федьку туда, похоже, не пустили, и он теперь, заглядывая внутрь, старательно плющит нос об оконное стекло, пытаясь хотя бы зрительно познать священные тайны судовождения. Ха, все при деле, и я могу спокойно посидеть на лавочке рядом с Софьей Марковной.

Вскоре подошло время обеда, и нам прямо на палубе накрыли стол тем, что Бог послал и кухарка в дорогу положила. А дальше мы так и сидели за столом всей путешествующей компанией, лениво обсуждая проплывающие мимо берега. Миновали устье реки Кан. Солнышко спряталось, небо нахмурилось, но холодный осенний дождь прошёл стороной, зацепив нас лишь краешком. В восемь вечера встали на ночлег. Нужно основательно отдохнуть, завтра утром будет самый трудный этап проводки судна.

Переночевали с комфортом лишь мы с Софой да капитан, ведь на пароходе всего три маленькие каюты. Механик с кочегаром и помощником капитана как-то устроились возле пароходного котла, он долго оставался тёплым, тем более они ночью ещё и дровишки в топку подбрасывали. Федька, тот вообще на верхушке котла улёгся и ночью во сне с воплем оттуда съехал, здорово повеселив команду. Хорошо хоть, без травм обошлось. Ну а Гришка и каменщики отсыпались на барже под брезентом, закутавшись в одеяла, приобретённые для енисейских детей. Утром на берегу сварили кашу, заварили чай и позавтракали, потом перегрузили дрова с баржи на буксир, развели пары и отправились в путь, не забыв подготовить средства индивидуальной защиты утопающих — круги и жилеты. Впереди нас ждал очень интересный и очень сложный в плане судовождения отрезок пути.

И вот опять реку с обеих сторон стискивают скалы. Начинается Предивинская труба, которая и вынесет нас к самому труднопроходимому порогу — Казачинскому. Даже в моей прошлой жизни далеко не все суда могли преодолевать его против течения самостоятельно. Падение реки на этом участке превышает один метр на километр длины, а общая протяжённость порога вместе с несколькими перекатами составляет четыре километра, и вдобавок фарватер постоянно петляет. Русло Енисея сужается до трёхсот пятидесяти метров, а судовой ход — до семидесяти. Трудно поверить, но Енисей здесь несёт воды больше, чем Волга у Нижнего Новгорода! Опасность для судоходства представляют подводные камни и большая скорость течения реки — около двадцати километров в час.

Вниз по течению Казачинский порог проходить ещё можно, хоть и с немалым риском, а вот вверх подниматься приходится уже только с помощью бурлаков. Боюсь, и нашему резвому буксирчику не вскарабкаться на эту гору воды. Была б река быстрой, но спокойной, он, пожалуй, на всех бы парах и выгреб, но в местной хаотичной сумятице волн и течений у него нет шансов. Закрутит, завертит вода бедолагу, бросит на камни и перемелет в труху. Тут, помнится, и стальные суда сминало как консервные банки.

Перед порогом команда стравила давление пара в пароходном котле до минимума, и теперь он, скорее всего, не взорвётся, если наш кораблик, не дай бог, пробьёт борт о неудачно подвернувшуюся каменюку и всё-таки затонет. Гребные колёса еле вращаются, но продолжают держать натянутым канат между буксиром и баржей. Это необходимо для того, чтобы она шла за нами след в след, не отклоняясь. Софа с Федькой и капитан расположились в рубке, мы с Гришкой — снаружи, возле дверей. Судя по всему, промокнем от брызг, но в каюту спускаться не хочется: случись что, можем не успеть выбраться, а в рубке места уже нет. Она всего-то полтора на полтора метра и отличается от старого дачного туалета моих родителей лишь большими окнами и второй дверью.

Капитан отдает последние распоряжения команде, его спокойный голос внушает уверенность в благополучном исходе нашего путешествия. Приближается шум порога, всё явственнее нарастают глухой гул и рокот. Палуба под ногами начинает мелко вибрировать, как при начале землетрясения. Ох ё-моё! В той жизни прохождение порога по-другому воспринималось.

Солнышко спряталось, и река мгновенно преобразилась — сейчас она кажется бездонной. Я попробовал разглядеть что-нибудь в глубине и чуть челюсть на палубу не уронил, когда заметил проносящуюся мимо борта подводную скалу. Ни фига себе! В каких-то трёх метрах от нас пролетела! О, опять что-то большое мелькнуло, а вот искры с пузырями пошли. Или это вода так видимость искажает, или наш капитан — судоводитель-снайпер. Не вовремя вспомнилось высказывание горе-лоцмана из фильма "Волга-Волга": "Я на этой реке все мели знаю", и чем в результате дело закончилось. По спине пробежала толпа мурашек, но я, мотнув головой, отогнал дурные мысли прочь. Не-е, наш капитан лучший на Енисее. Он через этот порог больше сотни судов провёл, и ни одно из них не получило повреждений. Да и с пароходами знаком, три года от Ангары до Туруханска помощником капитана ходил.

Вскоре под водой началась беспрерывная чехарда пузырей, теней, отблесков, и я решил больше не заглядывать в этот ящик Пандоры. Ну его к чертям, и так уже страшно до дрожи в коленках, лучше по сторонам посмотрю. Но и внешний вид реки не добавил оптимизма: то тут, то там над её поверхностью выступают верхушки валунов, и вода, перетекая с одного на другой, яростно бурлит, взбивая пену. Гребни волн в некоторых местах подбрасывает вверх метра на два, не меньше.

Да-а уж... Одно дело — рассматривать порог с высоты второго этажа большого теплохода, и совсем иное — с палубы нашего махонького пароходика. На теплоходе, насколько помню, и не качало почти, а наш пароходик колбасит прям как игрушечный. Бедняга весь дрожит, поскрипывает и старательно бьёт по воде колёсами в попытке удержаться на гребне убегающей из-под него реки.

Ё-моё, похоже, слишком безалаберно я отнёсся к этой поездочке, не стоило так рисковать. Подвела меня память. В прошлый раз я проходил благоустроенный порог, ведь в двадцатом веке особо опасные скалы взрывали, расчищая фарватер, а сейчас местная водная стихия предстала передо мной во всей своей первозданной лихости. Грохот стоит уже как у нас на заводе, плеск, гул, уханье, даже лязг какой-то слышится. Ещё и капитан подсуропил, врубив пароходный гудок во всю мощь, и тот заревел неведомым для этих мест зверем, перебивая остальные звуки. От неожиданности я чуть за борт не сиганул, нервы-то на пределе.

Оглянулся оценить обстановку в рубке и наткнулся на огромные глазищи вождя "пионеров", немигающе взирающие на бурный Енисей. У-у, а парень-то, кажется, похлеще моего напуган, как бы фобию какую-нибудь не заработал. Надо его отвлечь. Я помахал рукой перед стеклом напротив Федькиной вытянувшейся физиономии, и, когда он, моргнув, перевёл на меня свой взгляд, постарался изобразить на лице веселье и показал большой палец. Потом сложил ладони рупором, поднял голову вверх и заорал изо всех сил: "Йо-хо-хо... йу-ху-у!"

Вроде подействовало. Пацан, забыв про буйство водной стихии, часто-часто заморгал и робко улыбнулся. Я ему подмигнул и, скорчив смешную рожицу, показал язык. Тут уж он окончательно ожил: глазки радостно засверкали и губы в довольной улыбке растянулись. Во, узнаю атамана нашей мелкой хулиганствующей братии, смеяться над начальством ему никогда никакой страх не мешал. Эх, жаль только, Софья Марковна на мои кривляния отреагировала осуждающе и, боюсь, вскорости, оставшись наедине, выскажет мне своё очередное "фи" по поводу неподобающего для дворянина поведения. Ну... это я переживу. Не впервой.