Заблудшие

Он увидел не женщину, делящую с ним квартиру, а мать, усталую и пришибленную несправедливостью жизни, сдавшуюся и поникшую и, что самое главное, не понятую им, ее единственной надеждой. Ее сыном.

Что чувствовала она, когда Игорь уехал, не сказав ни слова на прощание. Когда исчез, бросив ее на расправу времени. Он об этом не подумал, все в своих проблемах погрязал, ни о ком больше не заботясь. А сейчас, вылеченный и свободный, наглядевшись на другую непонятую мать, увидел, в какой колючей пропасти оставил свою.

— Живой, — не веря, прошептала она.

Игорь прошел к матери, достал рюмку, плеснул себе из бутылки и, чокнувшись, сказал:

— За возвращение.

За всю ту неделю, что он пробыл дома, они ни разу не ругались, а водка не показывалась на столе.

А тут его что-то потянуло в парк, где полгода назад началась новая страница его жизни. Игорь шел по мокрым, подледеневшим дорожкам, вспоминая тот день. Он остановился под деревом, с которого сорвался ребенок, оглядел роковую ветку, все еще выставлявшую напоказ драное волокно древесины из-под треснувшей коры. Обвел глазами поляну трагедии, и фантазия виртуозно изобразила безликую толпу теней, бывшую тогда людьми. Не вспомнился никто.

Игорь подошел к скамье, задумчиво провел рукой по рубленому узору пересохшей краски. Ее мелкие осколки без боли зацепились за кожу.

А это он помнил, да и не забывал никогда. Алина впилась в его жизнь, как шрам от удара ножом. Сначала болезненный, кровоточащий, потом затянувшийся, но неизменно яркий. Он есть, он может побледнеть и сгладиться, но не исчезнет никогда, как и воспоминание о том, как появился.

Скамейка была грязной, Игорь бросил на сидение завалявшийся в кармане целлофановый пакет, разгладил его и присел.

Алина... Он думал о ней, почти не переставая, и прекрасно отдавал себе в том отчет. Не специально, а невольно мысли о ней снова и снова пробирались в голову и неустанно тормошили Игоря. Он вспоминал все мелочи их совместной жизни, неосознанно улыбался, а когда обнаруживал это, пригорюнившись, сникал. Скучал. По ней, грубовато — резкой, но все — таки единственной, кто смог проткнуть и разорвать нагромоздившиеся тучи внутри его сознания. По спасительнице, выведшей его — слепого, к живительному роднику. Игорь полез в карман и вынул небольшой лоскут плотной, как бумага, ткани, свернутый вчетверо. Расправил, любя разгладил, убирая заломы. С белой канвы на него глядел желтым глазком цветок фиалки — вышивка Алины. Яркая, выдержанная в холодных тонах, только верхний лепесток серел набивной схемой там, где должен был быть густой фиолетовый цвет.

Алина не успела ее закончить. Сам не зная зачем, спешно собираясь для отъезда из деревни, Игорь захватил с собой ее работу, сунул, не думая, в рюкзак, а в Москве, извлекая на свет, не понимая, чесал затылок. Зачем ему была нужна эта тряпочка — понять тогда не представлялось возможным.

Зато сейчас все стало ясно. Единство места, настроения и поставленной проблемы дало результат, как отросток колеуса в стакане воды — бледный, молочный корень.

В недовышитом цветке он увидел, как в зеркале, себя. Когда он приехал в деревню — был серый, невзрачный, понурый, вялый. Но, постепенно, благодаря заботе Алины, ее аккуратным пальцам и упорству, расцвел и поднялся. День за днем, за часом час, грея дыханием и омывая слезами — это она вытащила за уши из трясины, встряхнула, вдохнула жизнь, припадая к гноящимся ранам губами, не боясь заразиться. Оставалось немного, всего чуть-чуть, но он сорвался, уехал, и незалеченная дырка так и осталась зиять холодной пустотой. Нет, из-за этого Игорь не поникнет вновь, не осыплется, как осенний клен, но не заделанная дыра так и останется, пока не попадет в руки черной волшебницы. Никто другой залатать ее не сможет.

Игорь оторвался от вышивки, прищурившись, поднял голову, проглядел парк. Поднялся ветер, замотал березы, волоски веточек уподобились волосам рок-музыкантов на громком концерте. Заскрипели им в тон долговязые сосны. Ветер играл, забавы ради перевернул и прическу Игоря, сделав ее похожей на развалившуюся копну сена. Холодные руки ветра забрались под свитер, погладили грудь, сползли на живот, но Игорь не откликнулся на их ласки. Он думал об Алине, и это грело лучше любых курток.

Она осталась там, за сотни километров от Москвы, удавливаемая беспочвенными подозрениями. Нет, как ни крути, нет в решениях Алины истины и порядка. Не обречен каждый знающий ее на смерть, это абсурд. Здесь кроется что-то другое, много запутаннее простого проклятия. Умершие — не случайные жертвы. Это судьба, как стала судьбой его встреча с этой необыкновенной девушкой.

Но кто они — погибшие? Чем заслужили такую участь? Этот сложный вопрос еще предстояло разгадать, а откуда тянуть Игорь не знал. Надо было найти всех умерших после встречи с Алиной, чего не смогла бы сделать даже она сама. Всех не упомнишь. Игорь печально выдохнул. Расспросить родных и близких, узнавая, что связывало несчастных, и что бы могло стать причиной их погибели. Тоже не возможно. Во-первых — никто не станет с ним откровенничать, во-вторых — их просто не соберешь. Это даже великим сыщикам не под силу. Куда ж ему.

Игорю осталось только ориентироваться на Сашку и на погибшего мальчика. Увы, не нашлось ничего, чтобы их сближало, кроме всего того — же — оба узнали Алину. Да, он по — прежнему стоял в тупике, упираясь носом в грязную стену.

Ветер продолжал терзать деревья и играть шарфами и подолами немногочисленных прохожих. Они прятали лица в высокие, воронкообразные воротники, дышали молочным паром, спешно натягивали на подмерзшие пальцы перчатки и варежки. Торопились, не обращая внимания ни на что, ни на кого вокруг.

Мимо медленно прошла женщина, подталкивая длинным, завернутым кверху носком сапога ярко-рыжий попискивающий мячик. За ним, огалтев от радости, болтая розоватым языком, тявкая, неслась собачонка, догоняла, но не хватала — бежала рядом, до тех пор, пока игрушка не останавливалась. И ждала, крутясь от нетерпения, пока хозяйка снова не пинала мячик. Милое, задорное создание.

За женщиной, еле-еле переставляя толстые лапки, послушно плелась еще одна собачка — точная копия первой. Время от времени поднимала остренькую мордочку, смотрела на хозяйку и семенила дальше, не думая побежать за мячиком и вступить за него в борьбу.

Игорь, зарывшись в размышления, смотрел на все без особого внимания, но вдруг оживился. Женщина остановилась неподалеку, размотала накрученные на запястья поводки и щелкнула карабинами на ошейниках питомцев. Собаки побежали рядом, весельчак обгонял пузатого сородича, но, о чудо, второй пес начал догонять. Он старался, через силу, это сразу бросалось в глаза, но нагонял. И Игорю даже показалось, что он разглядел довольный оскал на собачьей морде. Слабый стремится за сильным. Одних ведет гордость, других — обида на собственную немощь, третьих просто желание не отставать, четвертые сами не знают почему. Но это неизбежно и неотъемлемо от человеческой природы, не желая оставаться позади, глядя на успех других, рвешься вперед. И не важно — обгонишь ли, главное, что ты уже переборол свою немощь и дальше покатился по инерции.

Разглядывая собак, Игорь увидел себя и Алину. Как он, распираемый злобой от нанесенного оскорбления, взорвался и пробил каменную скорлупу, под которой сидел столько времени. Благодаря Алине и той силе, что пряталась под мрачной внешностью. Благодаря ее невидимому напору, способному снести что угодно на своей дороге. Алина, Алина... Что же он, дурень...

Игорь поднялся. Собаки убегали все дальше и дальше, но пока что были видны.

Он — предатель, иуда двадцать первого века. Он бросил друга, потрошимого тупой мордой заблуждения. Он оставил ее, в то время как мог быть огнем, к которому тянуться окоченевшие руки. Мог ухватить и вытащить. Мог. Ведь видел же, как она улыбалась. А вместо этого бежал, даже не обернувшись. Чего он испугался? Почему отступил? Этого Игорь не знал и стыдился до крови на щеках. Струсил, ослабел. Нет, это не дело. Это — позор.

II

После визита родственников, Алина не вставала с постели два дня, не ела, пила только колодезную воду, подносимую ей заботливой бабой Валей. От еды ее воротило, пищевод и желудок испуганно сжимались при мысли о разжеванных пищевых шариках, гнал воздух, Алина давилась в спазмах. А всему виной были нервы, распираемые напряжением, которое, казалось, никогда и никуда не исчезнет.

Уход Игоря, его неожиданное поведение и горячие высказывания выбили ее из состояния равновесия, взволновало и подняло на дыбы. Мягкое и без того израненное сердце, карябал гнутый ноготь тревоги, Алина пыталась избавиться, используя привычные методы, но они больше не спасали. Они сникли и подвяли и не могли больше заслонить мощного выброса чувств, которыми Игорь одарил Алину.

На третий день она все-таки поднялась, путем невыносимых усилий уняла внутренний тремор, избежав настойчивых предложений соседки, наварила каши на воде, давясь, съела. Большего не хотелось, она сидела, скорбно согнувшись над столом, обхватив пятерней лоб.

Как дальше жить она не знала. Старые принципы обнажили гнилую сущность, новые, только зародившись, еще не набрали мощи.

Все перемешалось и спуталось. Алина, потрясенная выпадом друга, подозрительно клонила голову на бок. А сделать решительный шаг вперед все же боялась — слишком ярки были воспоминания о погибших, сильно жег горло ужас от предполагаемых смертей.

Но сидеть на месте, ничего не делая, ждать бог весть чего? Когда — то возможно, а теперь...Это оборачивалось мучительной тоской.

Ей вдруг стало нестерпимо тесно и душно, хотелось схватиться за ворот и что есть силы дернуть, сорвать давящие самодельные оковы и задышать. Чтобы грудь ходила ходуном, а легкие лопались от наслаждения, как гроздья мыльных пузырей. Опасения отступали все дальше — сомнения росли, Алина день ото дня находила все больше разумного в словах Игоря. Темница ее маленького дома уже не спасала, а в противовес угнетала, еще чуть — чуть и Алина могла бы ее возненавидеть.

А за что? Что такого сделал ей этот дом, кроме того, что принял в свое нутро, когда она издыхала от навалившихся кошмаров? Спасал и оберегал, а она теперь его клянет? Нет, дом тут не причем, всему виной сама она — Алина. В том, что заглушила доброе и приветливое, загнала, как можно глубже, боясь ошибиться снова.

Что же она творила? Можно подумать, ей по силе держать это в себе вечно. Оставленное бурлит и хлещет через край, оно не может сидеть в самом темном уголке и убиваться по поводу несправедливого к ней обращения. Оно крепнет и хочет убраться вон. Вот — вырвалось и теперь от негодования крушит все вокруг. Не щадит ничего, не питает уважения к предшественникам. Жадный пенный поток несется по необъятным замусоренным просторам. Цунами, поднявшее свой смертоносный гребень, грозя всему неугодному неумолимой расплатой.

Алина, стиснув зубы, удерживала бурю внутри, возведенная плотина ужаса перед чужими смертями, еще стояла, но трещала по швам, пускала тугие струйки, грозила вот — вот обрушиться. " А если умрут? — спрашивала она сама себя. — Ведь высока вероятность того, что умрут?" "Если, если, — отвечал голос из нутра. Бездейственно только трусы гадают. Ты в этом Игоря обвинила, а сама-то чем лучше? Сидишь здесь, прошлое, как горькую пилюлю обсасываешь, на жизнь сетуешь. А что ты сделала, чтобы хоть что-то изменить, узнать? Ничего? Вот и помалкивай".

Она и помалкивала, слоняясь по дому, безнадежно и кисло оглядывая окружающие предметы. Ничего не радовало, не грело, не могло прогнать царившие в голове потемки. Надо было решиться, да воли не хватало.

Масла в огонь подливала баба Валя, не сумевшая простить Алине Игорева отъезда. Она не перестала опекать соседку, но к своей заботе добавила столько ядреного перца упреков и сокрушений, что сделалось еще тошнее.

— Ну, чего тебе надо было, а? — снова и снова повторяла баба Валя, стараясь не глядеть на понурую девушку. — Не мужик, а золото. Работящий, не пьет почти, красивый, здоровый. Где найдешь еще такого? Уж точно не среди наших балбесов. Да на них и не взглянешь без слез. А Игорь... Да это ж сокровище просто. Дар. А ты его в шею... Дура ты, Алина, ой, дура.

Алина слушала и кивала, как китайский болванчик, прекрасно понимая, что права баба Валя.

Игоря ей не хватало. Сначала Алина ненавидела его до икоты, кляла и ругала, не коробясь, нарекая предателем и отступником. Простить его не представлялось возможным, пока не поползли размышления. Шипя и выкручиваясь, они погнали прочь разлившуюся ярость, очищая дорогу мощному раскаянию. Оно триумфально вошло в Алину и поспешило к безграничной власти.

Пустота в доме стала тяжелее каменной плиты рухнувшего здания. Алина уныло обводила взглядом комнаты, мебель, предметы утвари, пригорюнившиеся и, будто — то бы корящие девушку. Дом, избалованный мужским обществом, теперь не мог простить Алине отсутствия Игоря. От печали она не находила себе места, то присаживалась, то поднималась вновь, бралась за дело и тут же, не насладившись, откладывала в сторону. Чахла, и дом чах вместе с ней.

Ненависти в ней не осталось ни на грамм, она выветрилась, как затхлый воздух из настежь открытого окна. Алина понимала теперь, что совершила непростительную ошибку, поддавшись эмоциям, запутавшись в наэлектролизованных прошлым нервах. Игорь был ей другом, может, даже и больше. Нагло, без спросу ворвавшись в ее жизнь, посадив себя на цепь возле ее дома, терпя унижения, подтрунивая и дразня, Игорь стал неотделимым от ее сущности. Он схватил, обнял, слился и теперь уже не оторвешь. А Алина дернула, не рассчитав силы, вырвала с мясом и теперь умирала от незаживающей раны.

Не было ни горя, ни отчаяния, как после Артема. Осознав свою вину, Алина глотала только йод печали и гнулась под весом невымещенного разочарования. Ей необходимо было Игорево прощение, но как его было получить? Игорь в недоступной дали, плутает во враждебном городе, куда ей нет возврата. Нет ни адреса для письма, ни телефона для звонка. Нет ничего, кроме памяти, но чем она может помочь Алине.

Тупик. Вся жизнь один глухой удар в стену и мысль, что делать дальше. Ни проблеска, ни просвета — одна только вяжущая тошнота в горле. Хочется вздохнуть, выбраться из этой змеиной ямы и зажить, в конце концов, по-человечески, а что для этого делать? Верить — опасно, а сама она — одно большое: "Не подходи — убьет" для людей.

В тупик всегда ведет, какая ни есть, дорога. Значит, чтобы выбраться из него, надо не сидеть на месте, роняя слезы в песок, а идти обратно, на развилку, откуда пришла, на перекресток, где обязательно найдешь новый путь. Дорог много, они разбегаются паучьими лапками, многолучевой звездой. И все они несут к чему-то новому, может — не столь ужасному, как кажется в начале. Откуда ей знать, если она сидит на месте и тоскливо перебирает прошлое, как пшено.

Надо решиться, встать и выйти. К людям, в свет, надо прогнать страх... Надо, надо что-то еще, может тогда ее вина и перед Игорем и перед собой будет искуплена. Алина встала с постели, боязливо огляделась по сторонам, будто бы в любой момент из-за угла мог выскочить опасный зверь. В комнате стоял тяжелый сумрак, мрачные шторы до пола плотно смыкали края, не попуская дневного света, привычные предметы приобретали причудливые очертания и оставались в неузнанности.