Вечером молодежь собиралась на посиделки, а сегодня и вовсе разложили костер посреди двора — чтобы светло было — и пустились в пляс. К свирели присоединились гусли да бубенцы, а молодые девушки весело кружились под музыку, смеялись и пели. Парни озорливо поглядывали на них, и Ромашка вдруг подумала — а ведь любуются. Смотрят кто на избранницу свою, кто еще только выбирает, присматривается — которая из девушек изящней, подвижней да веселей. А девушки-то ведь... Ромашка только сейчас заметила, что девушки совсем на городских не похожи, да не только фигурой и одеждой, а всем — и блеском глаз, и разговором, и поведением, и каким-то очень далеким и непонятным для всех городских ощущением настоящей свободы. "Живут ведь как — лес кругом, ни забора, ни ограды, — подумала Ромашка, — только вон... как его?.. плетень. Да хлипкий ведь, такой и я перескочу в два счета. И не боятся же! И никто, наверное, не шарахается от каждой тени, как я, когда по Кольцевой к дому иду."
Одна из девушек вышла на середину круга, и все расступились, освобождая ей место. Девушка хлопнула в ладоши и под задорную музыку закружилась-завертелась, только ноги мелькают да платок пестрый, словно крыло бабочки, порхает и порхает. Ромашка, сидя на толстом бревне у края площадки, заворожено смотрела на этот танец, не в силах ни на минуту оторваться. А темнокосая хуторянка вышла точно на центр двора, развернула платок, раскинула руки в стороны и принялась вращаться быстро-быстро. Кто-то захлопал в ладоши, со скамьи, где сидели мужчины, раздались одобрительные возгласы, молодые парни же хлопали громче и громче, и танцовщица остановилась: резко, словно враз оледенела, потом поклонилась легонько и, смеясь, довольная и разрумяненная, побежала к подружкам.
Девичий смех не умолкал и стал лишь еще звонче, когда к девушкам подошли ребята. Вновь заиграли гусли, ударили бубенцы, и девушки вышли плясать вместе с парнями. Ромашка с улыбкой наблюдала за ними, когда неожиданно услышала незнакомый голос:
— Пойдем танцевать, красавица!
Перед ней стоял парень красивый, темноволосый, глаза озорно поблескивают. И Ромашка испугалась. Сначала она мотнула головой, потом смогла выдавить из себя:
— Нет. Я не пойду.
На лице парня отразилось сожаление, он еще миг смотрел в глаза растерявшейся Ромашке, потом повернулся и пошел к остальным.
— Чего ж ты танцевать-то не пошла?
Ромашка и не заметила, как Тур присел рядом с нею.
— Не умею, — просто ответила Ромашка.
— Как так? — удивился Тур.
— Так, — девушке отчего-то стало совсем грустно: ничего-то она не умеет — ни плавать, ни рыбу чистить, ни танцевать... А сколько еще умений таких, о которых она пока еще ничего не знает, а вот придет время — и снова ей, неумехе, отчего-то будет стыдно! "Как странно, — Ромашка вздохнула, — в городе я была как чужая, да и здесь, наверное, не приживусь".
— Танцевать все девушки умеют, иначе не бывает, — сказал Тур. — Кто-то лучше, кто-то, может, хуже. Так что ты не бойся, иди. А-то сидишь вон какая грустная.
Ромашка отрицательно покачала головой.
— Интересно, а чего я еще не умею? — прошептала она, и спохватилась, что уж совсем не к месту принялась себя жалеть: мало того, что себе праздник испортит, так еще и другим.
Тур сочувственно посмотрел на грустную Ромашку, потом на танцующую молодежь — и снова на Ромашку. Чуть наклонившись, так, чтобы хорошо видеть ее лицо, он сказал:
— Расскажи мне о своем городе, Ромашка.
И Ромашка начала рассказывать, пытаясь вспомнить что-нибудь хорошее, чтобы хоть как-то скрасить впечатление Тура о городах.
— Город очень большой. Такой большой, что пересечь его пешком невозможно... — девушка запнулась, вспомнив, сколько она прошла пешком за последние несколько дней. — Вернее можно, конечно, но дня за два, не меньше, а может и за один, только если идти с раннего утра до позднего вечера, не останавливаясь. И дома в нашем городе такие высокие, как эти горы, а может даже и еще выше. В центре города дома самые красивые, блестящие, как большие разноцветные зеркала, а еще там, в центре, есть парк, в котором много разных аттракционов.
Ромашка подумала, что на аттракционах каталась всего-то пару раз, когда брат ее был жив и водил туда свою маленькую сестренку, и заключила:
— Там очень весело. И там есть деревья. Правда они очень худенькие... то есть тоненькие, потому что им, наверное, в городе не нравится, но они весной цветут. А еще в парке есть цветочные клумбы, и на них цветы все лето цветут, и даже весной и осенью, когда тепло. Там, в парке, есть еще маленький прудик, и зимой, когда становится совсем холодно, вода на нем покрывается корочкой льда. Жаль только, что на этом льду почти не бывает узоров... Знаешь, Тур, я как-то видела на луже возле дома узор — там словно лес ледяной нарисован — красиво, просто слов нет! А еще... еще улицы у нас широкие и длинные. Вечером они очень красиво освещаются фонарями и по ним можно гулять, правда... — Ромашка снова замолчала, потом вздохнула и продолжила. — Правда гулять по улице вечером опасно, напасть могут, но если осторожно ходить и держаться подальше от арок темных и проулков, тогда могут и не напасть.
Ромашка опять вздохнула.
— Интересно рассказываешь, — сказал Тур, — только грустно. Неужто все, и правда, так плохо?
— Я вообще-то о хорошем рассказываю — заметила Ромашка, — вернее, стараюсь рассказывать.
— Ну, если это о хорошем... — протянул Тур, и вдруг хлопнул себя по лбу широкой ладонью. — Что-то я не то говорю, ты уж прости. Город — это твой дом, я понимаю. Просто как-то действительно очень грустно ты рассказываешь.
— А мне что-то больше грустное вспоминается, — девушка беспомощно пожала плечами. — Не знаю, отчего. Может потому, что последние воспоминания о городе у меня действительно не самые лучшие. Понимаешь, Тур, если б не Мирослав, меня бы еще полгода назад убили.
— Мирослав говорил, что это ты спасла ему жизнь, когда он был ранен, а его в лечебницу вашу даже не пустили.
"Больницу" — мысленно поправила его Ромашка, и вдруг странная мысль пришла ей в голову. То самое здание с зеленым крестом на вывеске иначе как больницей никто не называл, только вот "лечебница" — от слова "лечить", а "больница"? Ромашке на ум пришло только "боль".
— Спасла не я, а моя подруга, — ответила девушка. — Я его просто домой привела, а Дельфина рану зашивала. Я ей только немножко помогла. А вот Мирослав меня действительно спас сначала от бандитов, потом когда один парень хотел меня убить, и когда на мою подругу напали...
— Ничего себе! — раздался вдруг голос неизвестно откуда взявшегося Димки. — Это какой же надо быть глупой, чтобы на тебя постоянно нападали.
Последнюю фразу он пробурчал себе под нос, но и Тур, и Ромашка его, конечно же, услышали, на что мальчик и рассчитывал.
— Ты чего такое говоришь! — строго обернулся к мальчишке Тур. Димка насупился, но ничего не ответил. Ромашка, которой очень не хотелось, чтобы из-за нее кто-нибудь ссорился, тронула Тура за плечо, тот резко обернулся и как-то странно посмотрел на Ромашкину руку, а потом и на саму Ромашку. Отчего-то смутившись, девушка руку убрала.
Димка насупился, и сидел теперь ссутулившись, глядя себе под ноги. Вероятно, мальчик внимательно прислушивался к ее разговору с Туром, и не без интереса, да только... Ромашка не сердилась на Димку, она его очень хорошо понимала. Мальчик просто ни с кем не хотел делить своего большого друга, абсолютно ни с кем. Наверное, у Димки никогда не было хорошего друга, или хорошего старшего брата, или хорошего отца, и для бедного мальчика из приморского городка Тур стал сбывшейся мечтой. Точно так же, как Мирослав для нее, для Ромашки.
Мирослав... Подумав о нем, Ромашка обернулась и только сейчас заметила, что он уже закончил беседовать со старостой и сидит неподалеку, задумчиво глядя на пляшущих девушек. Ромашка подперла кулачками подбородок и принялась вглядываться в лица хуторян, пытаясь отыскать в них знакомые черты, но что-то у Ромашки не получалось: бабушку она не помнила, а отец все-таки был наполовину сыном горожанина, невесть как забредшего на этот хутор. А уж как этот горожанин убедил бабушку уйти с ним?..
Мирослав вдруг повернулся.
— Как звали твою бабушку? — спросил он.
Староста, естественно, не мог знать женщину по имени Калина, покинувшую хутор задолго до его рождения, но вскоре отыскалась старушка, которая помнила Ромашкину бабушку. Помнила, правда, плохо — в далекой молодости она дружила с Цвитаной, и вот у этой ее подруги сестра была, которая, если старушка не ошибается, звалась Калиной.
— Я уж не помню, как оно было, — голос у старушки был сипловатый, а говорила она медленно, тяжело, часто ненадолго умолкая. — Пришел из-за гор человек, пожил у нас... А потом ушел, и Калину с собой увел. После мы о ней ничего не слышали... да и не вспоминали.
— А сестра ее? — Ромашка очень волновалась, но в душе расцвела вдруг безумная надежда — ведь до сих пор живет здесь ее родня, значит не так уж она, Ромашка, и одинока на этом свете, значит, есть еще родная кровь.
— Цвитана? — прокряхтела старушка. — Цвитана тот год померла.
Староста тем временем позвал кого-то, и к ним подошел человек с темными усами и бородой, приземистый, широкий в плечах, в искусно вышитой рубахе и широких штанах из грубоватой ткани чернильного цвета.
— Вот, Ждан, вроде как родственница твоя.
Мужчина посмотрел на Ромашку, и в глазах его девушка прочла лишь недоверие и подозрительность.
— Родственница? Откуда?
— У матери твоей сестра была, так это ее внучка.
— Была сестра, — ответил Ждан. — Да только мать о ней не вспоминала, и дома никогда мы о ней не говорили. Знаю, что ушла она с хутора еще в молодости и назад не возвращалась. Семью забыла ради подсыла городского, от сестры своей отказалась. И вестей нам от нее не было. Все.
Он стоял, насупившись, уже не глядя на Ромашку, а словно бы ее не замечая. Кажется, он вообще ни на кого не глядел. А девушка чувствовала себя так, будто ее вдруг ударили по щеке, причем ударили обидно, унизительно, а ответить ей нечем. Она опустила глаза и смотрела теперь на ноги хуторянина, думая о том, что вот этот человек — ее двоюродный дядя, и что уж как ни сильно хотела она найти родственников на хуторе, а нашла — и не рада вовсе.
Мирослав обнял ее за плечи. Он стоял рядом, и Ромашка надеялась, что сейчас он ее уведет, потому что сама девушка отчего-то уйти не могла. Но Мирослав не двигался с места до тех пор, пока Ждан не ушел прочь, и лишь тогда, все еще придерживая девушку за плечи, повел ее куда-то.
Ромашка угрюмо смотрела вниз. Она слышала, как веселая музыка и девичий смех остались позади, но ей отчего-то было совсем неинтересно, куда ее ведут.
— Ты расстроилась, — услышала Ромашка тихий голос. — Прости, мне, наверное, не следовало начинать этот разговор, а сперва выяснить потихоньку: что да как.
Девушка покачала головой:
— Ты здесь ни при чем. Я бы сама принялась расспрашивать, так что... Какая разница, все равно услышала бы то же самое.
Наконец она все-таки подняла голову и увидела, что неподалеку, за деревьями, серебрится в лунном свете вода — они выходили к реке. Ветви расступились, пропуская их на берег, полого спускающийся вниз травянистым склоном. Мирослав первым сел на траву, Ромашка опустилась рядом с ним.
— Я только не пойму, почему... — прошептала она.
— Здесь к городским относятся очень неприязненно, — ответил Мирослав, — скорее всего, не без оснований. А людей на хуторе с каждым годом меньше — кто-то, бывает, уходит, как твоя бабушка, да только чаще к нам, в Долину Ручьев, а новые люди не приходят селиться. Может, поэтому они и считают твою бабушку предательницей.
Девушка неопределенно качнула головой.
— А ты хотела остаться здесь?
— Остаться? — удивилась Ромашка. — Нет. Я просто хотела найти родственников. Я-то думала... — она вздохнула. — Какая разница. Нет, значит нет.
Луна зависла где-то над лесом — ее Ромашка не видела, лишь отсветы плясали на воде и искрились, создавая неповторимое ощущение сказочности и уюта. Ромашка в который раз подумала, что никогда не видела такой красоты, и усмехнулась невесело: "Как же мало я видела в своей жизни! Сидела за высокой стеной и небо рисовала... Художницей себя мнила!"
— Давай, Ромашка, плечи твои посмотрю.
Девушка не успела возразить, а может и не захотела. Лунная рябь на реке успокаивала, убаюкивала, усыпляла, и Ромашке начинало казаться, что она спит и видит странный сон, а раз так... Девушка скинула с плеч курточку и, наклонив голову, прикрыла глаза. Прикосновения не последовало, но в том месте, где еще днем болела растертая кожа, Ромашка ощутила приятный холодок, а потом — тепло, не обжигающее, а мягкое, нежное. Раньше девушка полагала, что вздумай Мирослав ее лечить, она просто не будет знать, куда деться от смущения, а вот теперь ей было приятно, очень приятно, и от этого пьянящего ощущения кружилась голова. Она сразу почувствовала, когда Мирослав убрал руки, но он по-прежнему был рядом, совсем-совсем рядом, и Ромашка не шевелилась, опасаясь нарушить идиллию.
Мирослав накинул курточку на ее плечи, Ромашка вздрогнула и повернулась.
— Уже поздно, — Мирослав протянул ей руку, — а завтра нам лучше выйти пораньше.
Девушка смотрела на протянутую руку разочарованно и даже обескуражено, но ее замешательство Мирослав истолковал по-своему.
— Да ты уже засыпаешь! Ох, Ромашка, Ромашка...
Он наклонился и поднял на руки совершенно этого не ожидавшую Ромашку, но девушка передумала сопротивляться, когда увидела совсем близко улыбающееся лицо Мирослава, и тут же зажмурилась.
— Так и быть, пока можешь поспать. Но староста обещал нам возможность выкупаться под теплым душем, и ради этого, думаю, ты захочешь ненадолго проснуться.
Перед самым хутором Ромашка все-таки попросила поставить ее на ноги, потому что не хотела ловить на себе полные любопытства взгляды хуторян. Возле дома старосты находился небольшой душ, похожий снаружи на сарайчик с огромной бочкой на крыше. Девушке вручили полотенце и мыло и отправили в этот самый сарайчик мыться. В это время Тур и Мирослав сидели на ступеньках дома, и звуки их негромкого разговора доносились до Ромашки, пока она раздевалась, аккуратно складывая свои вещи на табуреточку, потом девушка повернула кран, и из душа над ее головой полилась теплая вода, поначалу показавшаяся прохладной. Ромашка распустила давно не мытые волосы и, немного поколебавшись, намылила голову. Мыло пахло как-то очень странно и не слишком приятно — девушка так и не смогла понять, из чего же оно сделано, но от золотисто-коричневого отвара, которым хозяйка посоветовала сполоснуть волосы после мытья, запах исходил на удивление знакомый, и Ромашка вспомнила, что именно так пахли бело-желтые цветы на волшебной поляне в горах.
Рано утром, когда солнце еще только-только проснулось и едва осветило небо, четыре путника покинули хутор, взяв лишь немного хлеба на дорогу, сыра да печеных клубней. Ромашка даже подумала, что здесь живут очень неплохие люди, раз не только приютили незнакомцев, а еще и едой поделились, и решила впредь не обижаться на хуторян за то, что не признали ее своей.
