Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

— Это — что?

Вопрошающий и сразу же указующий перст уставлен в сторону телеги.

— Пауки битые.

— Как это?

— Да как видишь — возом.

Кивок головой своим, у моих тут же отобрали пояса и стали осматривать оружие, потом погнали в сторону погреба.

Как бы не начали колоть на раздельном допросе. А то мои ребятки могут и напутать.

— А ты, добрый человек, кто?

— Я-то? Я вирник Елненской волости Степан Макуха. А ты ублюдок Акимовский? Так?

— Я — Иван, Акиму Яновичу — сын. Что-то быстро вы тут оказались. "Пауки" битые — свежие, только с ночи, а вы тут аж с Елно поспели. С чего бы это?

— Не твоего ума дело. Молод ты ещё, отроче. Ты вот лучше скажи — как дело было. Да не ври, а то у меня тут мастера есть, так спросят — неделю сидеть не сможешь.

— Ну, если молод, то и спросу с меня нет. А хочешь послушать — пойдём к Акиму Яновичу. Без отца говорить не буду.

— Ты мне ещё указывать будешь?! Княжьему вирнику?!

— "Отрок" значит "от — рек". То есть, сам говорить — права не имею. По "Правде". Или княжьему вирнику "Русская Правда" не указ?

Мужик крутанул головой, будто ворот стал тесным. Потом мотнул в сторону поварни. Я туда и потопал. Догнал моих, конвоируемых к погребу, и завернул их тоже на поварню, отправив конвойных в помощь у телеги.

— Дяеньки. Вас туды кличут.

— На чё?

— Дык... ну... мертвяки же ж! эта вот...

Общий зал поварни. Едальня, жральня, объедаловка, тошниловка... Трапезная людская. Ох, и достопамятное для меня место. До сих пор вздрагиваю, как вспомню.

Домна быстренько организовала нам перекусить. Надзирателей возле нас не было: оружие-то ребята сдали, чего смотреть. Чуть позже прибежал Николай, и в своём обычном стиле с жалобами на ужасы и притеснения, доставшиеся ему бедному, многострадальному, вкратце обрисовал ситуацию.

Кто это придумал, что жизнь в средневековье была тихая, мирная, медленная? Она ж тут бьёт ключом с утра до вечера. И всё по голове.

Вчера вечером в Рябиновку заявился Степан Макуха с десятком своих стражников.

Тут норма: если пир — то с утра. Освещения-то нет. Так что, вся гулянка идёт при солнечном свете. Ну, или хотя бы начинается.

А вот гости — к ночи. Светлое время они идут, плывут, едут, бегают. А к ночи норовят куда-то под крышу. Вот и Макуха так — заявился уже в сумерках. Но не на постой, а на розыск. Кто-то, кто именно Николаю неизвестно, толкнул в Елно донос об убиении княжьего мужа Храбрита Смушковича, а равно его слуги, вольного человека Корьки. Дело тянуло на 120 гривен виры, вот вирник сам и поехал.

Вчера его люди упорно пытались напоить Акима и дворню и вызнать истинную картину. Аким изложил нашу "официальную" версию, Яков... в очередной раз доказал свою приверженность стилю Древней Спарты. С остальными тоже не очень, поскольку за последние дни все запасы хмельного сильно подчистили. Служивым по кружечке ещё поднесли, а вот так, чтобы все местные в лёжку и до бесконтрольной пьяной болтовни... не получилось.

Макухе осталось только дождаться бывших слуг Храбрита и допросить их для очистки совести. И тут такой подарок — полная телега трупиков. Это уже тянет на 160 гривен. И постой можно растянуть. А за постой платит община.

Народ постепенно подтягивался, появились люди вирника, глянули, как мы гречневую кашу с жареными карасиками наворачиваем. Я Домне махнул — она ещё принесла, присоединились. Как-то, за одним столом сидючи, можно и по-человечески...

Вру: волки, волчары.

Из одного котла едим — а они уже удочки закидывают, вопросики всякие задают. Ивашко начал, было, хвастать что он своей гурдой может "от плеча до седла". Пришлось слуге верному на ногу наступить, а сотрапезникам указать, что "гурда" — чистая. Сходили-проверили. Долго языками цокали, саблю хвалили. Но вот Ивашке отдать...

Я уж, было, подумал — купить хотят. Или на подарок напрашиваются. Хорошо знакомая моим современникам-россиянам форма: "вымогательство благодарности". В особо крупных размерах.

* * *

Потом вспомнил. Всё средневековье, а Русь — особенно, держится на подарках.

Зарплаты тут не платят — князь одаривает. Вся дружина живёт господскими пирами да дарами. Гос.обеспечение. Российский клерк даже в двадцатом веке до революции получал не "заработанное", а "жалованное". Так и назвалось — жалование. "Государь сжалился и даровал".

В "Святой Руси", хоть подарок, хоть обмен — собственно экономического смысла не имеют. Мышление средневекового человека вообще "аэкономично". Обмен сплошь нерационален с точки зрения стоимости обмениваемых предметов. Ценность имеет не сама вещь, а тот человек, который ею владел. Вместе с даримой вещью переходит часть удачи, богатства дарителя.

Одновременно устанавливаются отношения личной зависимости получателя от дарителя. Подарки, если человек не желает попадать в подобное положение, требуется компенсировать соответствующими подношениями. Дар, не возмещённый "равноценным" даром, ставит получившего его в унизительную и опасную для его чести, свободы, а иногда и жизни, зависимость. Между дарителем и одариваемым устанавливается тесная связь: на последнего возлагаются личные обязательства по отношению к первому.

Мне это сначала было странно, потом вспомнил УК РФ и понятие "взятка". "Взять и отработать" — патриотично, по-святорусски. А вот "взять и не сделать" — "либерастия с дерьмократией".

* * *

Мы сейчас подозреваемые: взять что-то у нас до вердикта — принять обязательства перед возможно скоро "осужденными". Нет, пооблизывались и вернули. Пока. Эти волчары потерпят-подождут.

Обычно, в трапезной на поварне место всегда много было. А тут и усадебные присели, и вирниковы подошли — по разным углам вроде без дела стоят, "пауков" десяток расселся. Во главе с самим Хохряком. Наконец и Аким с Яковом появились. Ольбега не пустили — с матерью пусть сидит. А вот Любаву хоть куда не пустить — войско надо ставить.

И пошёл у нас сыск. В форме открытого судебного разбирательства. Ибо вирник — человек княжий. И, представляя особу светлого князя Смоленского Романа Ростиславовича, ведёт дело как прописано в "Правде Русской", а также по старине и обычаю.

* * *

Сколько мы над англоязычным судопроизводством издеваемся! И правильно делаем, поскольку архаизмы, заложенные в "Хартии вольностей", в современном мире... как имущественные нормы Корана в пост-индустриальной цивилизации — "ни пришей, ни пристебай".

Только наш исконно-посконный суд по "Русской Правде" — ещё круче.

Здесь установление истины — целью не является.

Коллеги. Остановитесь и подумайте. Истина — в суде — не цель. Цель — соревнование. Этот базовый принцип так и называется: "соревновательность сторон". Игра по правилам.

Так и в римском праве — главное соблюсти ритуал.

Например: судебный спор по поводу скотинки — представь олицетворение предмета спора — хоть шерсти клок. Если лесной участок делят — явился в суд без прутика — проиграл дело. В других местах-временах — свои заморочки. Не исполнил в нужном порядке "три подскока, два притопа" — виновен. Очередной прикол на тему разницы между "истиной" и "правдой".

А что говорит народная мудрость? — А она так и говорит: "Тот прав у кого больше прав".

Украинская, например, уточняет: "У москаля правда — наивострийша. Бо вона — на острие штыка".

* * *

До того как дело до "Правды" дошло, нам, всё-таки, позволили наконец-то умыться, переодеться.

На поварне всегда тёплая вода есть. А вот с одеждой... пришлось в тряпки заворачиваться и в свои покои через двор почти голышом. Одежду вирниковы люди забрали, слуг моих внимательно осмотрели — всё искали свежие раны. А вот на мои синяки, опухшее плечо и ногу — внимания не обратили: "Бежал, упал. — Малой, они всегда в синяках да шишках".

Сбегали переоделись. А там уже и голос Макухи возглашает начало судопроизводства.

"Когда он начал говорить, то в зале многие рыдали.

Но прокурор суровым был, и судьи приговор читали"

Начало этого представления мы пропустили. Суд перебрался на двор. Макуха уселся на скамье на крыльце. Тут же присоседился и "мятельник" — мужик в чёрной мантии, "мятло" называется. Издалека смахивает на студенческие мантии Сорбоны.

Картинка как по учебнику: "Суд у древних германцев". Только священного дуба нет. Разве что сам Степан Макуха желудями изойдёт. И листьями зашелестит. Такой... красномордый дуб в кафтане. С которого, согласно городскому фольку двадцатого века, позднее будет падать листья ясеня.

"Пригляделся я и действительно.

Удивительно, удивительно".

— Глава 54

Поехали. Моление о ниспослании божьей милости участникам "соревновательного процесса".

Вообще, ГБ, в смысле: Господь Бог, во всем этом местечковом судилище — обязательный соучастник. После всего того, что натворил Творец Всего Сущего, ему только и остаётся — "творить суд и расправу". Конкретно в этой самой Рябиновке на Угре. Если дело дойдёт до "божьего суда" с ордалиями — испытанием водой или железом — будут "жертвы среди мирного населения".

Все постояли на коленях, потыкались лбами в землю. Наконец, вирник уселся. Мы с Яковом подняли Акима на ноги. Могли бы и пожалеть старика — тяжело же ему туда-сюда скакать.

Ладно, мне тут рот открывать не положено, сидеть — тоже. Так что, поработаем в презренном жанре "наушника". Не в смысле электронного приспособления, а в смысле: "не ори в ухо".

Зрители расселись на корточках вокруг двора. Ощущение от панорамы — массовый... сортир на свежем воздухе. "Чистая публика" расположилась на принесённых скамейках по обеим сторонам крыльца.

Ну и? Чего стоим, кого ждём?

Мятельник с вирником шепчутся. Прямо по Пушкину:

"Тут! На глазах! Перед народом!...".

И отнюдь не демонстрируют захватывающего зрелища типа "колдун несёт богатыря".

Хорошо известная обычная история — вечно у судейских какой-то сговор в последний момент происходит.

Ну вот, дядька в мантии вылез вперёд и провозгласил. Называется это "заклич". О чем речь идти будет. Типа "американский народ против Джона Смита". Ну-ну, поглядим, порезвимся. Я, ребятки, и в России в судах бывал, и в других странах. Это Николаю "Русскую правду" — вдолбили. На память, как сумму параграфов. А я — специалист по сложным системам. Юридические — среди прочих. Я её читал и думал. Сравнивал с известной мне юрис— пру— и не пру— денцией.

Только мятый "мятельник" закончил тараторить вступительную формулу, как влез, с моей "наушной" подачи, уважаемый человек — местный владетель Аким Янович Рябина:

— Простите, люди княжии, старца убогого, глазами и ушами слабого. Разумом неразумеющего, здоровьем хилого. Охо-хо, грехи мои тяжкие. Охо-хо, годы мои долгие... Только не пойму я. Об каком деле речь? В деле должен быть истец и ответчик. А где они? Истец-то кто? Совсем, что ли, я слепой, глухой стал?

Так. Понеслось. "Дело об убиении мужа княжьего Храбрита Смушковича" даёт первый сбой.

— Так вдова его, дочь твоя, Аким. Она истец.

— Не вижу. Да и лжа сие — Мария по мужу своему "головного" не искала, розыска не просила. Кто истец-то, Степан?

— Счас дочку твою приведут. Вот она и скажет — почему мужненного убийцу не ищет.

— Стоять! Не ищет, потому что я так велел. Она мне дочь, ныне — вдовая, у меня на дворе живёт. Она — во власти моей, из воли моей не выйдет. А я — не велю. Я, Степан, сотник боевой, а не ярыжка подворный. Судейских, знаешь ли, не люблю.

Аким явно завёлся. Степан — тоже. Мало того, что публично, перед народом доказывается его профессиональная непригодность в форме нарушения процессуальной подготовки процесса. Так ведь ещё вирник получает пятую часть от виры. Да постой, да судебную пошлину. Одного овса четырём коням, да по паре кур каждый день, да овцу на неделю, да солода семь ведёр... А если дела нет — нет и навара.

— И об этом спрошу. Почему ты, Аким Янович, не велишь убийцу зятя искать. Какие у тебя причины-резоны убийцу доброго мужа покрывать. И с чего это у тебя такая нелюбовь к княжьим слугам.

Вона куда у дяди мысли побежали. Дела десятилетней давности, особые поручения Храбрита, поднадзорное положение Акима. Дед, пожалуй, сдрейфит.

Нет, ничего я в этих людях не понимаю — Аким только сильнее разъярился.

— Спроси Степушка, спроси. Коли есть у тебя такое право спрашивать. А дочку — не моги. Или ты, Степан, в попы подался? А ряса где? А? А коли нет, то не дело княжьему мужу в чужой дом лезть, меж отца с дочерью становиться.

Аким хоть и слаб нынче, а головы не теряет — дела семейные в юрисдикцию светских властей не попадают. Незамужняя дочь полностью принадлежит своему отцу. Если выходит замуж — мужу. Если вдова, и остаётся в доме мужа — свекру. Но она вернулась в Рябиновку — Аким ей господин, и в делах этих никому, кроме местного попа, отчёт давать не обязан.

А Степан сам... Мелочь, конечно, но сработала — в "Святой Руси" нет института общественного или государственного обвинителя. Прокуроров тоже нет. Не может вирник или судья сам поддерживать обвинение по уголовным делам. Должен быть хоть кто-то, кто скажет: "мне — ущерб". А нет иска — нет дела. Четыре кило серебра пролетают у Макухи мимо носа.

Тот так расстроился, что попробовал даже Ноготка с Чарджи в это дело втянуть. Всё-таки слуги Храбритовы. Им-то и известно что-нибудь может быть, или, там, из имущества нанимателя покойного чего захотят.

Облом-с. Ноготок просто головой покачал: "Нет у меня претензий". А Чарджи выразился витиевато. И — полиглотательно. В том смысле, что если бы была его обида, то он смыл бы её кровью обидчика. Причём две трети слов были на разных нерусских языках. И закончил фразой на неизвестном мне наречии. Полиглот таборный. Видимо, ругательство. Видимо, на аланском: торкский я чуток знаю, грузинские ругательства тоже улавливаю.

Интересно, Храбрит говорил, что он в отпуске по поводу получения надела. То есть — вне службы, частное лицо. А вот Макуха шьёт другую статью — убийство госслужащего. Двойная вира. Это от жадности или как?

Ещё: раз был донос, значит есть и доносчик.

Здесь есть понятие — "ябедник". Ещё не в негативно-ругательном смысле. Вполне юридически корректный термин, возможный участник процесса со стороны обвинения. Вот он может требовать наказания и возмещения. Его можно выдернуть. На общее обозрение. Но Макуха этого не делает. Значит, есть у нас ещё один "стукачок" — действующий "человек системы". И коли его так берегут, то Аким всё ещё "под тайным надзором".

Они препирались где-то с полчаса. Пришлось быть внимательным — чтобы никто не вздумал отвечать на хоть какие вопросы судейских. "Да мы... да вам... всё что хошь! И расскажем, и покажем, и попробовать дадим. Но — потом. В частной обстановке, за столом, под бражку... А зачем нам присяга?".

Правильно Разгон писал об энкаведешниках:

"у следователя и допрашиваемого общих интересов нет. Даже когда дознаватель изображает сочувствие и готовность помочь".