Верный — до костей. Сказать: "до мозга костей" не могу, ввиду наличия сильного сомнения в присутствии...
Разговор у нас с ним сразу пошёл наперекосяк. Точнее, и разговора не было. На мой вежливый поклон и "здрав будь, добрый человек"... будто и не было ничего. Взглядом мазнул и дальше пошёл. Только уже с крыльца, через плечо:
— Эй, ты, как тебя, старшего позови.
"Здесь ты — никто, и звать тебя — никак. И место твоё — у параши".
Странно, на Руси же с гостями вежливы. Или про моё изгнание узнал, или про шалости слышал? В чем причина-то?
Причина оказалась простая, на мне прямо написанная. Я как-то среди своих об этом забываю. А зря.
Неполовозрелый малолетка не имеет права быть наблюдаем и различаем в информационном пространстве "мужа доброго". Я постоянно забываю об этом. И о том, что переубеждение производится кровью. Пока — только переубеждаемого. Непрерывно и неизбежно.
Из всего народа, с которым я в этой "Святой Руси" сталкивался, пожалуй, только Яков да ещё Спирька, хоть и не с первого раза, но что-то такое уловили. Без мордобоя или других... больно привходящих.
Когда мои поднялись, да со сна умылись...
* * *
Опять заморочка: зовут в избу. По обычаю нужно, чтобы три раза позвали. Первый раз поблагодарить, отказаться и на крыльце сесть. Второй раз снова поблагодарить, отказаться и в сенях сесть. Третий раз поблагодарить, согласиться и у порога сесть. А вот когда ещё раз позовут да за столом место укажут, тогда можно на краешке лавки устроиться. Щей похлебать из общей миски в очередь, держа ломоть хлеба под ложкой, которую через полстола к себе несёшь. И — никаких разговоров, а то ложкой по лбу.
"Когда я ем — я глух и нем".
Дождаться, пока хозяин свою ложку положит да опояску распустит. Подождать, пока хозяин ритуальные вопросы задаст. Насчёт погоды:
— экие ныне дожди идут. А вот в прошлом годе... в прошлом-то — да, а вот когда Долгорукого упокоили... тады, поди, суше было...
Хозяин обязательно спросит насчёт: "здоров ли твой скот? А баба?". Отвечать надлежит с подробностями, развёрнуто. В зависимости от настроения, хозяин может провести лекционный час. Например, на тему:
— Молодёжь ныне негожая... даже и на бабу лазать не умеют... а вот в наше время....
За все высказанные советы следует искренне и длинно благодарить.
Как-то я не понимаю попаданцев — или это у них чего-то со слухом, или — у меня. Каждое патриархальное общество имеет набор ритуалов. И оно их исполняет. Непрерывно, по каждому поводу. Вот нормальный русский ритуал приёма гостя: разговор по делу начинается через час-полтора. Это не родственники, не праздник, не какое-нибудь важное мероприятие. Просто "в гости зашли".
Полтора часа собственной жизни на каждое "здрасьте" — для всех попаданцев нормально?
Местным — да, нормально. Они слово "час" знают, а вот что в нем 60 минут — нет. И знать не хотят: время определяется по солнышку. Рабочее — состоит из двух частей: до обеда и после.
Фраза: "Я жду вас в десять ноль пять" — не только не воспринимается, но и даже не думается.
Маршал Жуков в своих мемуарах сожалеет о преждевременной отдаче приказа об открытии огня при нанесении упреждающего ракетно-артиллерийского удара по немецким позициям при выдвижении противника для атаки в ходе "Битвы на Курской дуге". По его мнению, если бы он подождал ещё 45 минут, то "потери противника в живой силе и технике могли бы быть существенно выше". В разы. А наши, соответственно, ниже. И на "Дуге", и позднее, на "Валу". На немецком "Восточном вале", который по Днепру.
"Переправа, переправа!
Берег правый, как стена...
Этой ночи след кровавый
В море вынесла волна".
Вот так выглядит цена времени. Три четверти часа и тысячи сохранённых человеческих жизней.
Здесь я тоже могу сказать: "Ребята, начинаем через три четверти часа". Им все слова по отдельности понятны. А смысл — напрочь нет. Нет самой идеи точного измерения времени.
И кто-то говорит, что предки были такими же как мы?! — Были. Как нынешние сомалийцы. Восход — намаз, заход — намаз, полдень — намаз. Что ещё нужно знать о времени? Ах, да — ночь. Ночью — темно.
Так не только на Руси. "Благородный сэр не ждёт более четверти часа" — так это уже 19 век. "Точность — вежливость королей". Это вообще... совсем чуждое, инородное и противоестественное. Как здесь, в "Святой Руси", так и в моей России начала третьего тысячелетия. И не только для наших местных "корольков", но и для всех их "младших помощников третьего дворника" — "ни чё, подождут".
Настолько крепко вбито, что даже серьёзные бизнесмены удивляются и обижаются, когда оказывается, что за это "ни чё" надо платить как за "чё". Или — многократно больше. Немалые деньги теряют, свои собственные. Но от "ни чё" — никуда, ну наше это.
Цена времени возникает только в индустриальном обществе. У англичан, немцев это умение ценить время, и своё, и чужое, вбивалось столетиями промышленных революций. Разница...
Первая мировая. Перрон в Берлине, убывающий на фронт офицер спрашивает у кондуктора:
— Когда отправляется этот поезд?
— В шестнадцать часов, двадцать семь минут, одиннадцать с половиной секунд.
— Почему такая точность?
— Так война, герр офицер.
Перрон в Москве. Аналогичные собеседники.
— А скажи-ка мне, братец, когда этот эшелон пойдёт?
— Дык хто ж его знает. Может, седни, может, завтрева.
— А что так?
— Дык война ж, барин.
У нас... Сталинская статья о сроке за опоздание на работу несколько сдвинула ситуацию. Потом... прямо по песне: "отечественные как-то проскочили".
* * *
Ещё одна заморочка: зовут — надо войти в двери. Вроде бы — чего проще? Ага. А этикет? Я первым идти не могу — сопляк. И не первым не могу — господин должен идти перед людьми своими.
Как всегда в команде: изменился порядок следования — поплыли внутрикомандные статусы.
Вошли в сени, Ивашко с Николаем сели. Остальные стоят — сесть места нет. Я вовсе у входа оказался.
Ладно, я не гордый. Я-то — да, а остальные? Ивашка в открытые двери на двор глянул:
— Слышь, Ноготок, выйди во двор, там мужички что-то возле наших коней крутятся.
Ноготок и собрался идти. А как же? — "Первый номер команду подал".
Хрен вам. Первым номером здесь — я.
Дрючком ему в грудь.
— Стоять. (Это — Ноготку). Встань. (Это — Ивашке)
— Чего это?
"Может мы обидели кого-то зря -
Сбросили шешнадцать мегатонн".
Я — вежливый человек. Я могу извиниться. Если был неправ, или это делу помогает. Я часто прошу прощение заранее — чтобы проблем не возникало. Мне всё это — не в лом. Но — не в "момент". Не тогда, когда я завёлся и дошёл до бешенства. Я люблю и умею кричать. Хорошо проораться в полный голос, полной грудью... Но — не в "момент". В "момент" — только тихо и разборчиво. Или тебя и "тихо" — услышат, или — и рта открывать не надо. Или сделай так, чтобы тебя слышали и "тихо".
Негромко, раздельно, выразительно.
— Коней. Смотреть. Твоя. Забота.
— Да чего, он же у дверей стоит, сходит — не сломается. Давай, глянь там...
Теперь дрючок в сторону Ивашки.
Как я со своими, со слугами верными... Как укротитель с дикими зверями на арене. Он же мне жизнь спас! И ещё спасёт. Если удержу его... "в воле моей".
— Поднял задницу. Дошёл до коней. Глянул. Вернулся. Делай.
Сидит, смотрит. А у меня уже губы пляшут. Не как от сдерживаемого плача, а как в святилище было — зубы обнажают и подёргиваются.
Господи, я же его убью!
Прямо здесь.
Ножиком засапожным зарежу.
Своего первого "верного". Спасителя и учителя.
Если не сделает "по слову моему".
Ивашко выдохнул, опустил глаза, неловко поднялся, бочком протиснулся к выходу, вышел во двор.
Факеншит. Будет жить. Пока.
Ноготок с Николаем глаз не поднимают, в пол смотрят. Им — стыдно. Им-то что? А — стыдно. Как бывает стыдно гостям, попавшим под семейный скандал хозяев. Но ни один — ни слова в защиту.
Так-то, Ванюха: "Разделяй и властвуй".
Ивашко вернулся, сел молчки в углу, глаз не поднимает. Все молчат. Каждый в свой угол глядит. Как на похоронах.
Так ведь и похоронили. Идею "свободы, равенства, братства" в отдельно взятом коллективе. Хозяин здесь — я. И мне решать — кому из них сколько "вятшести" дозволено иметь.
Ну вот, уже и в избу зовут. И прямо к столу. Правда, ещё не накрытому. Только хлеб нарезанный на доске, да ложки. Одному ложки не хватает. Объяснить — кому? И места на лавке мало. Этно-ритуально-этикетствующие предки. Даже забавно. Где-то кому-то...
Остался стоять у порога.
Теперь Николай включился. Ну, конечно, я же Ивашку уел, следующий по старшинству, по сроку выслуги у меня, пытается взять власть в свои руки. В свойственном ему стиле:
— Ты, боярыч, присядь там. Чего стоять-то? В ногах правды нет.
Заботливый ты наш. Нет чтобы своё место уступить, просто на лавке подвинуться, просто подождать пока господин сядет...
Так-то оно так. Но за стол садятся по старшинству. А я перед местными своё как бы боярство не показывал, одежонка у меня простая, селянская.
Опять же, мудрость русская народная: "встречают по одёжке". А у меня "одёжка" не только то, что на теле, а и само тело. И этот... гарнитур отнюдь не от Армани. А коли селянский молокосос, то и место ему у порога.
Головой мотнул, косяк подпёр. Сухану место за столом указал. Дед Перун заинтересовался, было, но тут рядом Ивашко уселся. Когда Ивашко гурду на поясе сдвинул — хозяин её сразу заметил. Чтобы выслуживший полный срок ратник и не заметил, что у кого на поясе болтается... Пошёл разговор. Тоже... с острыми моментами.
Тут уж моя вина: я пока не понимаю — злюсь. А и когда понял — тоже не развеселился.
— Ты, что ли старшой? Звать-то как? А это у тебя чего? Издаля на гурду смахивает. Хотя откуда у такого лаптя липового — гурда? Как так — настоящая? Украл рукоять, поди. Да на вошебойку и навесил. А ну покажь.
Ивашко начал было тянуть клинок из ножен, но когда моего человека "лаптем" кличут, а мой подарок "вошебойкой" — мне не нравится. А смолчать, проглотить сторонний наезд на моего человек, которого я сам только что...
"Я свою сестрёнку Лиду
Никому не дам в обиду
Я живу с ней очень дружно,
Очень я её люблю.
А когда мне будет нужно,
Я и сам её побью".
— Постой, Ивашка. У людей моих сабли не для показа, а для дела. Или ты, дед, с гриднем князя Черниговского биться собрался? Так мы в гости пришли, а не на сечу.
— Чего?! Эт кто? Эт что такое там, от дверей разговаривает? Слышь, старшой, распустил ты сопляка. Может, у тебя ещё и кобылы сказки сказывают?
Что Ивашко, что Николай — оба пригибаются и прогибаются. Довлеет: перед ними сотник. Хоть и отставной. Опять же — в чужом дому да за чужим столом... Вежливость с этикетностью. Хмыкают да мнутся. Ноготок — молчун, Сухан и вовсе... Придётся брать бразды. И — буруздеть.
— У нас кобылы и сказки сказывают, и песни играют, и пляски пляшут. Попросишься — и тебя, старого, в круг возьмут. А покудова, дед ПерДун, велено мне передать привет. Тебе. От "чёрного гридня".
Деда передёрнуло дважды: когда буковку "Д" в прозвании своём услышал. И когда — про "чёрного гридня". Рот открыл, закрыл. Снова открыл и сунул туда бороду. Смотрит на меня и жуёт. Надо было у Якова поподробнее узнать: чего это негры в княжьих дружинах такого делают, что приветы от них столь сильные переживания вызывают.
Дед прожевал, сплюнул.
— Ты, стало быть, ублюдок Акимовский. Который родителю своему завсегда перечит. А теперь ещё и с сестрицей развратничаешь. Я таких как ты — топил. Как кутят. А Аким — слабак. Молодой он ещё. Да и не бывает добрых да хоробрых в лучниках. Они все спрятаться норовят. За наши спины.
Мне тут только очередного конфликта между родами войск не хватало. Понятно, когда копейщик в строю стоит, а через его голову с обоих сторон стрелы летают... Но я-то тут причём? — А притом, Ванечка, что во всех патриархальных обществах о человеке по делам его судят во вторую очередь. Или — в третью. А в первую — "какого ты рода".
Копейщики лучников не любят. Аким — лучник, стало быть, меня невзлюбили просто по факту происхождения. Я бы даже сказал — априори. Ну, а коли так, то и оправдываться, переубеждать — бесполезно.
— Мне родителя не судить. И поносных слов про него не слушать.
— Ишь какой... Ты мне в моем доме указывать будешь, недоносок!
А вот это зря. "Ублюдка" я принял. Поскольку тут это нормальное официальное название для моего типа происхождения. А дальше — не надо.
"И дразнили меня недоноском
Хоть и был я нормально доношен".
Мы, с Владимиром Семёновичем, не любим глупых дразнилок. И это хорошо видно по моей физиономии. Атмосфера накалилась. Николашка, как всегда в предкризисных ситуациях, начал бочком выдвигаться к двери.
Тут заявилась "Перунова жёнка" и нас сходу развела. И в смысле: "как петухов драчливых". И, как позже выяснилось, "как лохов законченных".
— Ой, добры молодцы, ой да что ж вы сидите, хозяину в рот заглядываете. Вы-то уже кормленные, а у меня муж с поля пришёл, вот супчику жирненького откушает, тогда и приходите. Посидите-подождите, не в обиду сказано, во дворе в тенёчке, а хозяин голод да жажду утолит, перекусит-выпьет и вас позовёт. Для ряду-разговору, но не сейчас...
Ну, вышли, ну, присели. Молодка нарисовалась, Ивашко ей глазки строит, мурки муркает. Кудряшок этот присоседился, Николая пытает: "да давно ли с городу, да почём там полотно небелёное, а вот у нас...". А я от Перуна этого остываю да думу думаю.
Главный вопрос современности — "чего же ты хочешь?". Как у Кочетова. Ну, он из коммунистов — они так и не поняли. Так, в "непонятках" и страну развалили.
А тут во как дело повернулось. Уже и собственные хотелки имеют значение. Раньше-то я больше по Бумбарашу шарашил: "и где засада на меня?". А теперь вот — чего хочешь? Только все равно: "Ой, куда ж мне деться, дайте оглядеться!".
Яков просил далеко не уходить. "Не дозовемся". Просил. Не приказал или велел. Так бы я просто послал... А вот просьбу... Надо останавливаться здесь. Как? На постой? В гостях? На сколько? — Не вытанцовывается никакой идеи. Чувствую, что решение под носом. Но для этого надо местную жизнь понимать. Попаданцу такое в голову... не знаю. В мою — нет.
Часа не прошло — зовут в избу. Картинка существенно другая: дед сильно раскрасневшийся, с запахом, и какой-то... буйно-сонный. Жёнка его тоже... бурячная, платье оправляет. Они тут не только пообедали, но, видать, и переночевали.
А дед несколько не в себе — меня узнал только после третьего промаргивания.
— Ты — Акимовский ублюдок.
Да задолбал уже! Ублюдок я, ублюдок. Он же — бастард, он же — внебрачный сын, он же — плод незаконной любви, он же — свидетельство греха и разврата. Дальше-то что?!
