Русские корабль неуклюже маневрировал, пытаясь закрыть от японцев свои транспорты. Он вел огонь правым, затем левым бортом — и куда большим количеством стволов, чем "Дайнан-Мару". Правда, со скорострельностью у русских было совсем плохо. Пять среднекалиберных палубных орудий бортовой батареи делали хорошо, если по выстрелу в минуту. Ни один из их снарядов не упал к японскому кораблю ближе кабельтова. А легкая противоминная артиллерия, стволы которой высовывались из нижних портиков, просто не доставала до японцев. Что касается тяжелых орудий, то единственный выстрел из носовой башни крейсера положил снаряд с перелетом в 5 кабельтовых

Такахаси облегченно вздохнул. Русский бронированный демон оказался вовсе не таким страшным, как показалось вначале. Японский командир злорадно любовался пожаром, разгоравшимся на вражеском корабле. Сильный огонь вырывался через иллюминаторы, верхняя палуба была окутана плотным дымом, в котором суетились темные фигурки, как муравьи у подожженного муравейника. Сейчас с русскими происходило то же самое, через что прошли семь лет назад испанцы у Сантьяго-де-Куба. Но тогда против испанских крейсеров были многократно превосходившие их по силам американские броненосцы, а теперь тяжелый боевой корабль избивается снарядами обычного вспомогателя! Этот бой войдет в историю славы японского флота! Удовлетворенно потирая руки, Такахаси перешел на противоположное крыло мостика, чтобы оценить, как справляются с обстрелом русских транспортов расчеты трех 76-мм орудий правого борта.

И тут боги отвернулись от командира "Дайнан-Мару". Он мог счастливо погибнуть в уверенности в своей победе, когда крупнокалиберный снаряд поразил рубку его корабля. Но Такахаси лишь получил ошеломляюще мощный удар в спину и слетел с мостика вниз, на палубу. Он сильно расшибся, был контужен, вся спина его была отбита и изранена мелкими щепками, однако он остался жив. Через несколько минут японский командир вновь стоял на мостике, вернее, на его обломках. Дела были совсем плохи. Хотя пробивший рубку навылет снаряд даже не взорвался, он сумел натворить немало бед — снес штурвал, уничтожил машинный телеграф и все прочие средства управления. Руль по какой-то причине оказался заклиненным в положении на левый борт, и "Дайнин-Мару" сваливался в циркуляцию к русскому кораблю. Тот и сам уже повернул на сближение. Броненосный и вспомогательный крейсера сходились пересекающимися курсами. Вражеский огонь вблизи стал куда более метким. А может русские, наконец, разобрались, как целиться из испанских пушек.

Пока на "Дайнин-Мару" расклинивали руль и спешно протягивали румпель-тали, оставалось управляться машинами. Переговорные трубы были безнадежно смяты, и Такахаси распорядился протянуть до машинного отделения цепочку вестовых для передачи указаний. Получалось с этим не очень, вспомогательный крейсер продолжал идти на сближение с противником, который осыпал "Дайнин-Мару" снарядами. Доклады о новых попаданиях и новых повреждениях приходили один за другим. Сбит якорь! Сбито носовое орудие! Пожар в кормовых каютах! Уничтожен вельбот! Подводная пробоина в носовом отсеке! Сбито кормовое орудие! Затоплен носовой орудийный погреб! Ага, то-то чувствуется уже крен. Надводная пробоина по миделю! Снаряд попал в угольный бункер — после тяжелого удара в левый борт в воздух поднялась туча черной пыли, а потом зашуршал уголь, посыпавшийся в воду через разорванную обшивку. Падение сбитой верхушки фок-мачты Такахаси наблюдал лично.

Японцы старались не оставаться внакладе, однако "Дайнан-Мару" уже лишился основной огневой мощи. 6-дюймовые орудия были повреждены, к тому же к ним не было снарядов — носовой погреб был затоплен из-за пробоины, кормовой затопили сами из-за угрозы взрыва — палубой выше бушевал сильный пожар. Продолжали стрелять только три 76-м орудия левого борта, даже только две — расчет средней пушки не видел цель из-за тучи угольной пыли...

— Торпеда слева по курсу! — ударил по нервам истошный крик сигнальщика.

Такахаси и сам разглядел белую нитку торпедного следа, идущего наперерез 'Дайнин-Мару'.

Конечно, на такой дистанция пароход мог легко уклониться от опасности, но — при исправном управлении... А сейчас, даже останови он машины, есть риск, что торпеда всё же зацепит корабль, двигающийся по инерции.

— В машинное! Левая машина — полный вперед! Правая — задний ход!

Приказ побежал по цепочке перекликающихся матросов. Лишь бы никто не перепутал! Если курс не изменить в ближайшие минуты, корабль гарантировано получает попадание.

"Дайнан-Мару", наконец, стал отворачивать в сторону. Торпеда прошла, изрыгая воздушные пузырьки, перед самым носом. А вскоре Такахаси доложили, что налажено и рулевое управление. Но это могло лишь продлить агонию. Скорость у русских была не меньше, чем у японцев, оторваться не получится, а еще полчаса под таким обстрелом — и японский корабль отправится прямиком на дно. Но канонада постепенно стихала. Такахаси не верил своим глазам. Они расходились с противником. Русский крейсер возвращался к своему конвою. Но зачем? Потянулся к биноклю, разбит... Даже не заметил, когда это произошло...

— Бинокль мне! Есть у кого-нибудь бинокль, заберите меня демоны!

Один из матросов протянул ему складную подзорную трубу. Скаля зубы, Такахаси пытался разглядеть в оптику хоть что-то за дымными хвостами и лесом мачт растянувшейся колонны русских судов. Кто там маячит за ними, на самом пределе видимости? Проклятье! Это "Дайчу-Мару"! Заходит, как и посоветовал Такахаси, с востока... Они же там ничего не знают о русском крейсере, он забыл сообщить... А ведь на "Дайчу" держит флаг сам начальник отряда вспомогательных крейсеров контр-адмирал Огура! Ему угрожает смертельная опасность!

— Срочно радиограмму для "Дайчу-мару"! Русский конвой охраняется крейсером типа "Принцесса Астурии". Имел бой и получил повреждения. Сейчас русский крейсер идет к вам встречным курсом, скрываясь за судами конвоя.

— Антенна беспроволочного телеграфа сбита... Отправка радиограммы невозможна!

— Сигнальте прожектором!

Впрочем, в любом случае уже поздно...

— Право на борт! Мы идем драться вместе с "Дайчу-Мару"! Да смилостивятся над нами боги!

* * *

Из книги адмирала Николая Оттовича фон Эссена "Воспоминания о походе в Южную Америку и обратно в прошлую Японскую войну" (Алексеевск-на-Сунгари, 1915)

"В октябре 1905 года обстоятельства сложились таким образом, что продолжение моей службы в стратегическом отделе Главного Морского штаба стало невозможным. Нужно было думать не о военно-научной работе, а о том, как не допустить на флоте прямого восстания, которое так старались устроить наши враги революционеры. Однажды им это почти удалось. В Кронштадте после задержания полицией нескольких зачинщиков вышли из повиновения до пяти тысяч матросов Учебно-минного и Учебно-артиллерийского отрядов, а также 4-го и 7-го флотских экипажей и солдаты крепостной артиллерии. Днем они устроили митинг с шумными речами, вечером же напали на Офицерское собрание, а потом пошли громить винные склады. Погромы, разбой и поджоги продолжались всю ночь, выявив полное бессилие к их прекращению местного начальства. Другие крепостные части и флотские экипажи, в том числе 20-й — под моим командованием, оставались в это время в казармах и не участвовали в беспорядках, равно как и команды находившихся в гавани судов.

Наутро я пошел к собравшимся на новый митинг и призвал их вспомнить о долге, присяге, чести России и Государя. Меня, известного по артурским моим делам, узнали и слушали со вниманием. Большой эффект имела и речь настоятеля морского Андреевского собора протоиерея Иоанна Сергиева. Сравнивая произошедшее в Кронштадте с бывшими ранее выступлениями в Севастополе, где отличился пресловутый лейтенант Шмидт, отец Иоанн истолковал по-русски значение немецкой фамилии этого субъекта и, обыгрывая его, привел слова Священного Писания: "Вот я сотворил Кузнеца, который раздувает угли в огне и делает орудие для своего дела, и я творю Губителя для истребления". Преклоняясь перед ораторским даром отца Иоанна, думаю, что при всей раздутости в печати фигуры Шмидта до образа Диавола или Антихриста (или кого еще имел в виду под сим "Кузнецом" ветхозаветный пророк) наш лейтенант явно не дотягивает. Хотя, конечно, к губителям России относится безусловно. Этот Шмидт, кстати, как говорят, сватался к дочери контр-адмирала Григоровича, недоброго моего знакомого по Артуру. Вот уж, действительно, был бы достойный зять для такого тестя! Григорович мне во всем старался пакостить, но вообще неудачно, так как все воочию увидели, какой он трус, и в Артуре никто к нему, начиная с офицеров и кончая последним мастеровым, ничего, кроме презрения, не чувствовал.

Повлияли на настроения толпы наши с отцом Иоанном призывы к благоразумию или же до мятежников дошли вести о прибывших из Петербурга войсках, верных присяге, но бунт в тот же день совершенно прекратился. Посетивший Кронштадт на следующий день вице-адмирал Бирилев, морской министр, пребывал в отвратительном настроении. Выслушав мой доклад, он сдержанно поблагодарил меня, но в ответ на заступничество за раскаявшихся бунтовщиков сказал, что всех низших чинов, участвовавших в беспорядках, следует отсюда немедленно удалить — сформировать из них карательные отряды для подавления крестьянских волнений в балтийских губерниях, либо послать в дальнее плавание. Тут же, как бы шутя, Бирилев предложил и мне самому совершить путешествие в теплые края. Я поинтересовался, что министр имеет в виду?

Оказалось, прекращенные еще до Цусимы переговоры о приобретении нами аргентинских и чилийских крейсеров были недавно продолжены и дали полный успех. В связи с этим высочайшим решением возобновлялась "Особая экспедиция по доставке команд на приобретаемые в Южной Америке суда", упраздненная полгода назад. Вновь снаряжались ранее приобретенные для этой цели в Германии транспорты "Нарва" и "Свеаборг", хотя последний только что вернулся из плавания в Ледовитый океан к устью Енисея. Также в состав экспедиции вошли бывший вспомогательный крейсер "Дон", также превращенный по разоружению в транспорт для личного состава, и плавучая мастерская "Ангара". Кроме того, в одном из французских портов к Особой экспедиции должен был присоединиться "Анадырь" — единственный уцелевший транспорт из эскадры Рожественского.

Выслушав, я прямо спросил у Бирилева — не хочет ли он предложить мне принять командование одним из купленных у Аргентины крейсеров? Я рассчитывал именно на аргентинский корабль, поскольку знал, что мы собирались приобрести у этой республики большие броненосные крейсера, однотипные с японскими "Ниссин" и "Касуга", в то время как у Чили — гораздо меньшие бронепалубные. Командовать после броненосца легкой "собачкой" казалось мне сильным понижением в должности. Но Бирилев сказал, что хочет предложить мне стать командиром крейсера уже сейчас и на нем идти в Южную Америку для охраны транспортов. Я подумал, что с экспедицией решили послать старого "Адмирала Корнилова" (на котором я в свое время плавал лейтенантом) или "Память Азова", а, может, и совсем дряхлого "Минина". Сопровождение военным кораблем судов с командами для будущей эскадры действительно выглядело необходимой мерой. Хотя главные силы броненосного флота адмирала Того оставались на Средиземном море, было известно, что японцы вывели в Атлантический океан часть своих легких кораблей, которые могли бы напасть на наши невооруженные суда. Правда, я сомневался, что "Память Азова" или "Корнилов", не говоря о "Минине", справился бы и с легким крейсером современного типа.

Однако, как оказалось, речь шла не о старых броненосных фрегатах, а о корабле, тайно приобретенном нами в Испании. Как известно, после разгрома 1898 года испанский флот находился в самом печальном состоянии. Для произведения хотя бы внешнего эффекта возрождения морской силы Испания взялась за постройку двух новейших крейсеров, но столкнулась с нехваткой денежных средств. Дошло до того, что один из заложенных крейсеров разобрали прямо на стапеле, чтобы пустить его материалы для достройки оставшегося. Но денег, тем не менее, не хватало. Как я слышал, в прошлом году наши агенты запрашивали испанцев о возможности продажи их единственного большого броненосца "Пелайо" для включения в эскадру Рожественского (которую этот корабль, похожий на старые французские броненосцы, едва ли бы усилил). Испанцы тогда выразили общее согласие, но не решились на такую операцию, опасаясь недовольства англичан за нарушение нейтралитета.

Теперь же договорились обставить передачу корабля следующим образом. Испанский корабль терпел фиктивное кораблекрушения. Команда, делая вид, что считает свое судно обреченным, покидала его. Через короткое время брошенное судно открывало, вроде случайно, проходящее мимо русское судно, и высаживало на него спасательную партию, которая ликвидировала последствия аварии. Таким образом, бывший испанский корабль на законных основаниях переходил к России, ведь судно без экипажа и капитана, согласно международному морскому праву, является призом первого, кто поднимется на его борт. Я сразу сопоставил услышанное с прочитанным недавно в газете сообщением о гибели крейсера "Кардинал Сиснейрос", налетевшего на подводную скалу у северного побережья Испании. Бирилев подтвердил мою догадку. Испанцы изобразили катастрофу, затопив часть отсеков, и покинули крейсер, к которому вскоре пришвартовался "Анадырь". Оба корабля направились в неприметный порт в Бискайском заливе, где и поджидают теперь остальные суда экспедиции.

Первым моим чувством было разочарование. "Сиснейрос" относился к броненосным крейсерам очень старого типа. Его заложили еще 15 лет назад, но ввели в строй лишь в прошлом году. Сделка с его покупкой показалась мне совершенно неудачной. Испанцы явно выиграли, получив вместо устаревшего корабля деньги на достройку современного крейсера. Мы же за немалую сумму получили судно, абсолютно не соответствующее сегодняшним боевым требованиям. Впрочем, подумал я, в условиях океанского перехода "Сиснейрос", спроектированный испанцами для службы в отдаленных колониях (которые у Испании тогда были), выглядел более-менее подходящим. В любом случае, этот крейсер был всё же сильнее "Памяти Азова" и "Корнилова". Лучше всего, конечно, было бы выделить для сопровождения транспортов "Славу" или хотя бы "Александра II", но на это нельзя было надеяться.

Таким образом, я согласился принять командование над бывшим испанским кораблем. Бирилев, правда, тут же поинтересовался: не смущает ли меня обстоятельство, что после капитуляции Порт-Артура я был вынужден в качестве условия возвращения в Россию дать честное слово и подписку, что не буду более участвовать в боевых действиях против Японии. Я успокоил министра, сказав, что официально отправляюсь в совершенно противоположную от Японии сторону, а если на моем пути встретятся японцы, то это будет исключительно их вина, и данная мною подписка никоим образом не должна ограничивать мои предполагаемые присягой действия. Как бы ни сложилось, для себя я решил, что служение России важнее слова, данного в совершенно других обстоятельствах, когда война ограничивалась Дальним Востоком. И пусть я запятнаю в чьих-то глазах свою честь или подвергнусь, попав в руки японцев, позорной казни за нарушении взятых перед ними обязательств, но останусь верным присяге!