За 30 миль до линии фронта Ii часть

Чешские танки выстроились на дороге с ровным интервалом, и снимать побитую технику было крайне удобно. Где-то в стороне по направлению к Калуге рвались снаряды дивизионной артиллерии и ухали 107-мм мины. Однако звуковой фон почти не раздражал, становясь привычным. Никто не удивлялся, когда в редко наступающей тишине продолжали говорить, повышая голос. Корреспонденты ходили возле почти целой самоходки и громко требовали от красноармейца Репина перетаскивать тело погибшего немецкого танкиста то с люка на корму, то под гусеницы. На всякий случай каждый снимок Павел Трошкин повторял дважды, и когда плёнку в фотоаппарате пришлось менять, он чуть не выронил из рук чёрный зарядный рукав. Прямо на него, по малой дороге в направлении на Александровку, таща за собой огромный полуприцеп и ритмично пыхтя дымом из трубы, пёр старый трактор 'бульдог' с ещё более колоритным водителем, укутанным в тулуп. Из-за поднятого и наглухо обмотанного шарфом воротника закрывавшего лицо, мальчишка или кто-то небольшого роста, похоже, даже не смотрел на дорогу. Павел на какое-то время застыл и чуть ли не в самый последний момент отпрянул в сторону.

— Костя! — крикнул Трошкин. — Костя, снимай! У меня плёнка.

В полуприцепе с мебелью и деревенским скарбом на мешках и ящиках сидели малыши. Одетые кто во что, они смеялись и видимо делились впечатлениями от съеденного шоколада, обёртки от которого ещё оставались в детских руках. Свойственная крохам безмятежность или следствие от пережитого шока?

— Пять, шесть, девять, — считал вслух Павел. — Откуда они здесь? Почему без родителей?

Симонов направил кинокамеру и успел запечатлеть для истории смеющиеся детские лица с взрослыми взглядами успевшими познать и голод, и боль, и утрату и ещё бог весть что. Война ведь не только сгоревшие танки. На войне и души людские горят и дети — беженцы. И если не показывать ту ужасную правду, то через несколько десятилетий всё повторится вновь.

3. Захлебнувшийся тайфун.

Вермахт демонстрировал хорошие результаты наступления не только на бумагах отчётов, записывая немецкими буквами труднопроизносимые названия русских городов и деревень, но и на поле боя. У них было меньше убитых, раненых и пропавших без вести. Больше трофеев и уверенности в скорой победе. Они без всяких сомнений смотрели на нашу землю, как уже на свою вотчину. Как прилежный хозяин рассуждает о качестве чернозёма перед посевной, так и они строили планы после зачитанной речи фюрера о последнем рывке, после которого останется лишь распоряжаться несметными ресурсами. Однако наступление всё больше напоминало безнадёжный полёт Икара. Непутёвый сын Дедала был обречён из-за амбиций, и с немцами должно было произойти то же самое. В отличие от советских дивизий, худо-бедно пополняющиеся маршевыми ротами, немецкие истощались подобно теряющим под жаром солнца капля за каплей драгоценный воск, а с ними и перья с крыльев. Германский орёл делал последние взмахи в бездну. С каждым пройденным метром становилось меньше танков, самолётов и боеспособных частей. Какой ценой это достигалось — почти семь тысяч человек в сутки безвозвратных потерь. Каждые два дня в горнило войны отправлялась дивизия.

На перроне стоял лейтенант и смотрел в окно. Там, за стеклом играла музыка и предавалась веселью публика. Казалось, в нём иссякла вся жизнь. Он с отвращением смотрел на людей, по ту сторону стекла, на сытую мирную жизнь, которую они проживали. Я знал тот взгляд, меня и самого порой тошнило от реальности пира во время чумы. Так смотрит на жизнь в тылу человек, который только вернулся с фронта. Там на передовой разменивая свою жизнь за чью-то ошибку на ошмётки, люди умирают в муках, убивают и спасают друг друга ценой собственной жизни или как он — здоровья. Здесь же, имеющие по две здоровых руки и ноги проедают и пропивают своё время в привокзальном ресторане за праздными и пустыми разговорами. Там каждая минута — это драгоценная возможность вдохнуть ещё немного воздуха, сделать живительный глоток воды, погрузиться в спасительный дурман сна, успеть зачерпнуть ложку каши и затянуться горьким дымом самосада. А здесь людям жизнь наскучила, и минуты эти не оценены, так как никому в голову не может прийти, что они последние. Почему об этом не говорят? Почему не пишут? Вот где простор для инициативы, истинное торжество справедливости на грубоватой газетной бумаге. Не напишут! Потому что курчавый редактор газеты предпочитает тискать ляжку секретарши под панталонами сегодня и желает, что бы так было и завтра. Поэтому выйдет статья о достижениях, партийных решениях, подвиге и без сомнений, нужным народу героизме, а не статья, которая оголяет проблемы и над которой хочется порассуждать.

— Закуривай, — предложил я, протягивая пачку сигарет. — В отпуск?

— Домой, — зло ответил он, вытягивая сигарету оставшимися двумя пальцами руки. — Всё, отвоевался.

Не умеющих сдерживать свой язык солдат не привечали ни в одной армии мира. В кавалерии таких языкастых направляли с вилами на конюшню, поближе к навозу. В пехоте заставляют выгребать нужники, в авиации это вечные дежурные по аэродрому, а в танковых войсках они частенько чистят траки после ужина до самого отбоя.