Мертвые не разговаривают

— По лесу и городу без оружия ходить небезопасно, — сказал староста.

— Эта штука способна отогнать призраков? — Андрей взял меч в руку, прикинул в ладони — тяжелый и несбалансированный. Хорошо оружие, ничего не скажешь.

— Нет. Но мы — не единственные выжившие.

— Еще люди? — нахмурился Андрей. Ему не очень понравилось, что от него что-то утаили.

— Люди? — лицо старосты скривилось, точно от сильной зубной боли. — Это вряд ли. Людоеды. Мы их называем падальщиками.

— Что?!

— А ты что думал? В войну вон людей тоже ели. Особенно в окружении. В том же Ленинграде случаи каннибализма подтверждены документально. У нас далеко не столь сложная ситуация, но и люди другие... слабее духом, что ли.

— И много их? Других?

— Точно мы не знаем. Десятка два-три — это наверняка. Время от времени выходят на охоту.

— Повезло мне... — теперь Андрей разглядывал меч куда более пристально. Оказаться на вертеле ему совсем не улыбалось. А ведь в первый раз он мотался по руинам, не зная ни о призраках, ни о людоедах. И остался жив. В конечном итоге, не без помощи Алены, конечно. Но все же. Удача? И притом большая.

И все же теперь ступать за пределы частокола немного не по себе.

Они вышли после плотного горячего завтрака. После бессонной ночи и холода промозглой улицы еда пришлась как нельзя кстати. Мясо цыпленка, обжаренная в масле картошка, молоко, хлеб, зелень. У самых ворот Андрея окликнула Алена.

— Извини. Это твое, — она протянула ему его ветровку.

Андрей взял куртку в руки, машинально проверил карманы и извлек мобильный телефон — целый, без единой царапины. Значит все же там, у разбитой машины, он сходил с ума, но по-настоящему повредить аппарат не смог.

— Что это? — спросила Алена.

Андрей заметил заинтересованные взгляды окружающих его людей.

— Телефон, — отрывисто сказал он, не собираясь вдаваться в подробности. — Держи, — протянул ветровку обратно Алене. — Сохранишь?

Девушка кивнула.

Андрей сунул мобильный во внутренний карман пиджака, предварительно проверив состояние сети. Как ни странно, но аппарат показывал полный прием.

Ему не нравилось то внимание, какое проявляли к нему жители деревни. К нему не бросались с просьбами, не простирали благоговейно руки, даже в расспросах были сдержаны. И все же он видел их надежду. Надежду на спасение. Человек, который пришел с той стороны, из другого города, из иного мира, одним своим видом олицетворял возможность покинуть замкнутую мышеловку. И именно этого боялся Андрей. Боялся, что не сможет ничего сделать. Так и останется мышью, способной лазить сквозь норы, не видимые другим. Именно поэтому сам старался говорить мало, больше спрашивал. Ни к чему подпускать их близко к себе, ни к чему сходиться. Уже завтра все эти люди могут исчезнуть в очередном мираже или исчезнет он сам.

Но все же он старался выбросить из головы подобные мысли. И теперь, идя по просыпающемуся лесу, ощущал в себе силы прожить еще день. Вряд ли больше. Он заметил, как замедлилась собственная реакция. Окружающий мир словно бы ускорил ход, и поспеть за ним становилось все труднее.

Его сопровождали. Сам староста и еще четыре крепких мужика с копьями и луками. Один из них вчера у ворот деревни оставил Андрею на щеке небольшую царапину. Ночью он, как и многие другие, приходил побольше узнать о неспящем госте, а заодно и сдержанно извиниться.

Они только-только успели выйти из ворот и углубиться в лес, как на тропинке, будто из ниоткуда материализовался ночной гость Андрея — маленький и сутулый. Он о чем-то перекинулся парой слов со старостой.

— Отец Всеволод пойдет с нами, — обернулся последний к Андрею. — Вы успели познакомиться?

— Отец?

— Моя вина, — заговорил ночной гость. — Я приходил к молодому человеку, да не представился. Я вроде духовника, — он улыбнулся. — Без храма, но с небольшой паствой.

— Что же ночью посидели призраком, ничего толком не сказали? — спросил Андрей.

— Признаюсь, мыслей в голове собралось — не протолкнуться. Двадцать лет, как-никак. И вот — вы. Услышал Господь молитвы.

По лесу шли молча.

— Если людоедов всего тридцать человек, почему не расправитесь с ними? — спросил Андрей, когда небольшая группа вышла из леса и направилась к развалинам города.

Погода выдалась солнечной. Туман, густой пеленой клубящийся над травой, постепенно бледнел, истаивал. Андрей чувствовал, как капли росы пропитывают одежду, как влага холодит кожу, но это ощущение не было неприятным. Он будто вернулся лет на пятнадцать назад, когда мальчишкой ездил в деревню и с беззаботным восторгом носился по густым полям и лугам. После всех ночных кошмаров и крови он наконец-то смог почувствовать себя снова живым. Не надо убегать, не надо прятаться и опасаться малейшего шороха, малейшего движения. И пусть это состояние не продлится долго. Оно есть сейчас — и им стоит насладиться в полной мере.

— Пытались — и не раз, — сказал староста. — Но не все так просто.

— Не знаете, где живут?

— Знаем. Примерно. Время от времени они снимаются с одного места и перебираются в другое. Но не в этом дело. Отыскать жилье ублюдков — одно. А вот добраться до них — совсем другое. Окружают свое жилище ловушками. И очень искусно. Среди них был один эксперт этого дела. Мужик неплохой, но с головой не все в порядке. Бывал в Афгане, потом помотался по миру. Поговаривают, служил наемником. Где-то его сильно прижали, даже пытали. Рассудок и не выдержал. Вернулся домой. Сначала в Самару. Потом перебрался к нам, в Водино. Жил отшельником в частном доме, никого не трогал. А как завертелась вся наша чертовщина, как будто ожил. Собрал вокруг себя народ, что поактивнее, организовал их против нападений сумасшедших.

— Так молодец же, — сказала Андрей.

— Да. Кто хотел под его защиту, должен был подчиняться беспрекословно. За малейшую провинность — показательные побои. До полусмерти. А после них мало кто приходил в себя — врачей-то уже на всех не хватало. Провинившихся просто выбрасывали на улицу. Поначалу...

— А потом стали съедать?

— Да. Далеко не сразу, конечно. Пока в городе оставались запасы еды, все было относительно неплохо. Мы даже сотрудничали с группой... Погоста. Так он себя называл — позывной из прошлой жизни. Так вот — сотрудничали. Жили двумя лагерями, но у нас не было его опыта и умений, потому приходилось мириться с некоторой жестокостью, чтобы заручиться помощью. Хуже стало, когда закончились запасы еды. Время как раз шло к весне, но снег еще не сошел. Очень трудное время. Приходилось перебиваться с остатков консервов на воду. Варили кору, корни, собирали орехи. Люди отощали. Некоторые умерли. Их хоронили. Никогда не оставляли мертвых среди живых. И вот однажды одна из могил, самая свежая, оказалась разрыта. Прошло время, прежде чем мы узнали — кто и зачем это сделал.

— Погост?

Все восторженное настроение Андрея как рукой сняло. Он невольно начал всматриваться в очертания разрушенных зданий, во все еще размытую кромку леса. Чем больше он узнавал о выброшенном из реальности куске мира, тем тревожнее становилось на душе.

— Он и его люди. Самые преданные, — кивнул Степан Михайлович. — Сначала тайком — вдали ото всех, чтобы не раскрыть своих намерений. Все же запах жареного мяса непросто утаить среди толпы голодных. Короче говоря, когда все открылось, люди были в шоке. Даже те, кто входил в группу Погоста, но не участвовал в кормежке подобного рода. Наш первый и последний переворот. Никто не знал, что у Погоста и его людей имеется огнестрельное оружие. И не обычные охотничьи ружья, которые были и у нас, а 'калаши'. Заполучить он их мог только в местном отделении милиции. Еще до появления призраков. Держал в секрете находку. До времени...

Перед глазами Андрея будто наяву вставала картинка произошедшего много лет назад. Несколько вооруженных автоматами мужчин отстреливаются от напирающей на них толпы. Кровь потоками льется на снег, прожигает его, заставляет таять. Запах пороха смешивается с запахом крови. Крики людей тонут в канонаде коротких очередей. Глупость и неподготовленность схлестнулись со стальной жестокостью и расчетливостью.

Сколько же их погибло, простых людей, кого судьба выдернула из привычной жизни, пока они научились стоять за себя, пока не адаптировались к новым условиям жизни хищников?

— Они ушли, — продолжал староста. — Ушли, прихватив с собой несколько женщин и мужчин. Всего человек сорок. В течение следующих двух месяцев к ним сбежало еще порядка тридцати человек. Боялись, а бежали. Там, у них, был шанс пережить зиму. Так они считали. Но если одни выживают — другие должны умереть. Иного не дано. Я не знаю, скольких они съели.

— Может, никого? По крайней мере, не убивали для этого специально.

— Не могу сказать наверняка — сам не видел, — пожал плечами староста. — Но спустя несколько месяцев начали пропадать наши люди. Кто-то уходил сюда, в город; кто-то в лес или на огороды и поля. Случалось по-разному. Конечно, причиной всего могли служить призраки, но иногда их просто не могло быть рядом. А в конце концов, процесс охоты мы просто увидели. И еще не раз видели потом.

— И даже становились потенциальной добычей, — послышался голос одного из мужиков. — Приятного мало.

Некоторое время шли молча. Андрей пытался для себя понять: как могут одновременно существовать две версии одного города? В то, что сейчас перед ним не призраки и не духи, он не сомневался. Получается: один город застрял во времени и замер в свое развитии, второй же продолжает жить и развиваться. А между ними нечто третье — призрачное, наполненное сумасшедшими мертвецами, не желающими спокойно почить в могилах. Что, если все дело именно в нем? Что, если именно появление призрачного города стало отправной точкой всех бед Водино? Ведь невидимый барьер, не позволяющий людям покидать его пределы, возник одновременно с кошмарами, обрушившимися на несчастных жителей.

Если все действительно так, тогда следует уничтожить город призрачный — и все вернется в прежнее русло. Падет купол вокруг оставшихся городов, а сами они воссоединятся. Каким-то образом... Вот только каким? И действительно ли воссоединятся? Или так и останутся существовать параллельно друг другу? Вопросов много — времени все меньше. Да и голова соображает все хуже.

— У вас есть огороды? — спросил старосту.

— Конечно. Дальше, в лесу. И поля засеиваем. И себе пропитание — и скоту.

— А Погост со своими людьми не мешает?

— Случается. Они и сами что-то пытаются растить, но не очень удачно. Когда наступают трудные времена, выходят на охоту или грабеж. В любом случае под удар попадаем мы. Хотя сейчас правильнее сказать: попадали. Отбиваться худо-бедно научились. Да и в последнее время у падальщиков, похоже, не все в порядке. Затихли. Может, помер Погост. Пришли...

Они остановились возле развалин небольшой церквушки. Ее стены до сих пор кое-где хранили следы копоти. Единственный купол покрыт кусками ржавого металла.

— Да тут работы непочатый край! — невольно вырвалось у Андрея.

Ему не ответили.

— Стой, — придержал его за плечо староста. — Как скажем — беги. Помнишь схрон, где прятались с Аленкой?

— Да.

— Туда.

Осторожно ступая, к церквушке направился один из мужиков. Шаг — остановился, прислушался. Другой шаг...

— Призраки? — спросил Андрей.

— Возможно.

Человек подошел к закрытым дверям церкви, ненадолго замер, потом снял с шеи ключ, дважды провернул его в замочной скважине. Послышался негромкий скрип открываемой двери.

Несколько секунд царила полная тишина, нарушаемая лишь легким шелестом высохшей травы да далеким пением птиц.

— Чисто! — из дверей храма показался мужик, замахал руками.

— Идем, — сказал староста. — Не зеваем.

— Вы же говорили — призраки в каждом строении, — сказал Андрей.

— Это особое место, — отозвался тот, кого назвали отцом Всеволодом. — Святая земля. Противится порче. Здесь, молодой человек, идет извечная борьба добра со злом. И, к сожалению, добро не всегда одерживает верх.

— То есть иногда здесь чисто, а иногда опасно?

— Именно.

Андрей задумался. Если развалины храма действительно способны сдерживать проявление призраков, пусть и не всегда, то желание местных жителей восстановить храм уже не кажется столь уж абсурдным. В конце концов, совершенное в его стенах преступление походит на какой-нибудь языческий обряд. Здесь тебе и кровь, и животная жестокость. Впрочем — не животная. Человеческая. Жестокость зарвавшихся ублюдков.

Но если все так, то работ по восстановлению еще слишком много.

Андрей вошел внутрь храма. Там оказалось чисто и довольно светло. Под самым куполом размещалось несколько стрельчатых окон, забранных решетками. Под ногами — крупная напольная плитка. Местами — с трещинами и выбоинами. К центру зала количество трещин резко увеличивалось, виднелись крупные пробоины. Кто-то явно пытался заделать их раствором, а напольное покрытие собрать из осколков плитки. Удалось не везде.

— Взрыв случился здесь, — староста указал на скопление трещин. — Этот зал, алтарная часть — выгорело все.

Андрей окинул взглядом стены — ровные, без следов копоти, кое-где еще виднеется роспись. Поблекшая и явно не один год простоявшая под напором воды и ветра, пока строители не закрыли купол. Неумело, далеко не самым качественным металлом, но этого вполне хватало. Пока.

По залу расставлено несколько больших латунных подсвечников. Начищенные до блеска, они — единственное, что напоминало о прежнем убранстве. Впрочем, совсем не обязательно богатом. В девяностые, насколько помнил Андрей, на реставрацию храмов не выделялось столь значительных средств, как хотя бы десять лет спустя.

— И что, останки убитых здесь находят до сих пор?

— Случается, — сказал староста. Он трижды перекрестился, стоя напротив того места, где когда-то размещался алтарь. — Сейчас уже очень редко и только снаружи.

— А службы ведутся?

— Здесь — нет. Только в деревне. Слишком опасно заводить большое количество народа в замкнутое помещение в черте города.

— Не думаю, что есть большая разница, где мы молимся, — сказал отец Всеволод. — Главное, чтобы от чистого сердца.

— Может быть, может быть... А что, если прочесть что-то специальное? Что-то вроде молитвы по изгнанию Дьявола или демонов? — Андрей повернулся к говорившему. — Я не разбираюсь во всем этом. Но ведь проводят же обряды экзорцизма. Не знаю, уж насколько они реальны и насколько помогают так называемым одержимым. А что, если в нашем случае одержим не человек, а город? Все строения сразу.

Староста и отец Всеволод переглянусь.

— Возможно, вы и правы, молодой человек, — проговорил последний. — Но мне не известны эти молитвы.

— Почему?

— Дело в том, что настоятель этого храма погиб двадцать лет назад. Замены ему прислать не успели.

— А вы кто?

— Я духовник. Человек, который может выслушать, может дать совет. Даже не наставление. И Степан Михайлович, и все остальные называют меня отцом не по праву. В прошлом я абсолютно светский человек.