Парень как на стену налетел. Воздух внезапно ударил его под дых и заставил съёжиться комочком прямо посреди улицы...
Бессмертие.
Железо.
Никогда не чувствовать боли.
Никогда не выпить чашку кофе и не съесть булочку.
Никогда не коснуться пальцами цветка или бабочки.
Никогда больше не спать.
Его мозгом станет процессор, а "внутренним голосом" — Пректон. Улетев с Энвилы, он никогда больше не увидит знакомых лиц, даже если однажды вернётся сюда. Все его знакомые, их дети и даже внуки успеют умереть от старости прежде, чем он снова ступит на землю Энвилы. Изменится до неузнаваемости родной город, сама планета может стать иной.
Но самое страшное не это. Нет...
Он уже думал о новом теле однажды. Давно, когда ещё только узнал о программе. Представлял, каково поменять своё тело на железо. Отказаться от человеческих чувств и приобрести взамен восприятие иного уровня. Уже пугал себя осознанием, что обыденное и привычное ощущение мира исчезнет. Но жажда кардинально изменить свою жизнь после тех событий была сильнее. Она толкала вперёд, заставляла искать успокоение. Не будет боли? Прекрасно. Не выпить кофе? Зато станут доступны немыслимые раньше вещи.
Но сейчас Вайон понял, что так неприятно зудело на краю сознания всё это время, что заставляло искать подвох в словах доктора и программиста.
Эти машины могли работать вечно. Очень долго, в зависимости от условий и ухода. Но для человеческого сознания этот срок обретал пугающие масштабы...
Ведь когда-то же он устанет? Когда-то захочет прервать своё существование? Когда родной мир изменится до неузнаваемости — захочет ли он жить в нём дальше?
Нет ответа.
Где гарантии, что он не свихнётся уже через сотню лет обитания в машине? А если сойдёт с ума, то способа покончить с собой не будет. Верная техника будет поддерживать жизнедеятельность. Работать до последнего, пока цел реактор, пока тикает тактами процессор. А когда подведёт — останется нейролитовое Сердце. Оно будет держать сознание внутри, без сенсоров, заменяющих органы чувств, без возможности подать сигнал, не в состоянии сдвинуться с места... Оно будет работать. А сознание будет сходить с ума, пока какой-нибудь катаклизм космической силы не разобьёт одинокий камень. Или пока в нём не иссякнет накопленная энергия.
Никто не знает, что тогда произойдёт.
Щёки жгло, что-то сдавливало грудь, дыхание перехватило. Он не видел, как шедшие мимо люди останавливались, оглядывались, не слышал их вопросов, не знал, сколько прошло времени. Лишь когда кто-то сильно встряхнул за плечи, Вайон очнулся и заморгал.
Рядом сидел на корточках доктор Сайарез Рэтхэм и сочувственно смотрел в глаза.
— Я вижу, вас, наконец, настигло понимание. Вставайте, Вайон, пойдёмте пить чай. С тортом.
Парень, не сопротивляясь, поднялся на ноги и пошёл, куда направил его доктор. Горячая ладонь, как тяжёлый камень, лежала на плече, придавливала. Вайон механически переставлял ноги, не глядя по сторонам. Лишь краем глаза заметил красовавшуюся на кудлатой голове Рэтхэма старомодную серую шляпу.
— Вы... следили за мной? — запинаясь, выговорил он. Слёзная дрожь всё никак не желала уходить, заставляла давиться дыханием.
Сайарез слегка повернул голову.
— Честно говоря, я предполагал, что осознание ударит вас запоздало. В таком состоянии вас никак нельзя оставлять одного. Поймите меня правильно, юноша.
Доктор шёл не торопясь, насвистывая под нос какую-то мелодию. Вайон плёлся следом, чувствуя себя до крайности неловко. Ему стало стыдно за внезапную истерику, за слабость, за то, что это видели другие. В самом деле, он же не ребёнок, не мальчишка... Или всё-таки?
— Я бы на вашем месте постарался насладиться каждой минутой отведённого мне времени, — негромко заговорил доктор. — Прожить на полную катушку, ни в чём себе не отказывать... кроме того, что пагубно влияет на психику, разумеется. Можем предоставить даже особняк на Парящем Плато. Ваши предки ведь были аристократами?
— Были, — кивнул Вайон. — Но лично мне это без разницы. Что грулов1 разводить, что орхидеи выращивать...
Прадед был заводчик. Его скакуны славились ярким чистым окрасом, небывалой выносливостью и ровным нравом. Монархия, а вместе с ней титулы и регалии отошли в прошлое, животные продержались немногим дольше — на порог шагнул век науки. Отец Вайона семейное дело уже окончательно забросил, продал и подался в инженеры. Мать занималась выведением новых видов декоративных растений, а младшие дети... Младшие не успели доучиться.
— Вы это бросьте, юноша, — неожиданно жёстко заявил доктор Рэтхэм. — Запомните, равнодушие отныне — ваш самый злейший враг. Вы должны чувствовать, должны оставаться собой, жить — ярко жить! Иначе Пректон, каким бы деликатным ни был, может со временем подавить, погасить ваше сознание, и тогда никакая оболочка вас не спасёт — вы умрёте.
"Спасибо, что подсказали способ, док", — пробормотал про себя Вайон. Но вслух, разумеется, этого не сказал, резонно опасаясь получить по шее.
Пока они добирались до обиталища доктора, солнце успело сесть. В город, разжигая огни фонарей и окна домов, пришли сумерки. На тихой улочке, вдалеке от центральных проспектов, заполненных светом и шумом, царствовали не причудливые высотки, а маленькие домики, окруженные живыми зелёными оградами. По обеим сторонам клонили ветки цветущие харии2, роняя на мозаичную мостовую лепестки.
Дом тридцать по улице Крэ Улла. Такой же, как все, с выкрашенными в кремовый цвет стенами, мансардой и антенной терминала на покатой крыше. Навстречу, тихо ворча, выбежал седой мохнатый кобель. Понюхал руки, поставил передние лапы на плечи доктору, чтобы облизать хозяйское лицо и лишь потом с достоинством обернулся к Вайону.
— Свои, — строго сказал ему Рэтхэм. — Познакомьтесь, это Юло, мой пёс.
— Очень приятно, — Вайон присел на корточки и с самым серьёзным видом пожал протянутую собачью лапу.
А потом они пили чай с тортом, принесённым добродушной соседкой доктора. Тот терпеть не мог цинтерранские полуфабрикаты, полагая, что, имея всего три мегаполиса, Энвила в состоянии прокормить себя сама. Тихий вечер, приправленный шоколадом и классической музыкой, наконец, унял тревогу и боль. Можно было позволить себе задремать в кресле, вытянув ноги и представляя завтрашний первый контакт с Пректоном. Где-то там, в недрах Центра Экспериментальной Киберинженерии, тикает тактами его бессонный процессор, и голубые искорки пробегают по граням кристалла-сердца, кристалла-мозга. Одного дома на двоих. Вайон не заметил, как Сайарез ушёл и вернулся с двумя бокалами тягучего красного вина — сладкого нектара с виноградников тропического Пэйелэ.
— Давайте выпьем за успех, Вайон, — старик встопорщил седые усы в улыбке. — За то, чтобы всё прошло удачно, и вы очнулись светочем человечества!
Лёгкий звон хрусталя, дымчатая грусть. Пьянящая сладость на языке, оставляющая терпкое послевкусие. Смакуй каждый глоток, пока можешь. Каждый миг, каждый вдох.
Ибо звёзды ждут и они безжалостны.
* * *
— Доброе утро, Пректон.
— Доброе утро, Вайон.
Светокристаллы горели синим, а оптика, встроенная в "глазницы" по бокам от них, негромко жужжала и поблескивала, следя за перемещениями людей по комнате. Никто из персонала не позволял себе делать что-либо вне поля зрения машины или подходить к ней сзади без предупреждения. Из уважения к праву ИИ на обучение, ему позволяли за всем наблюдать, запоминать и, анализируя, совершенствовать свою модель поведения.
Вокруг Вайона, замершего в кресле, суетились медики во главе с Рэтхэмом. Цепляли на него десятки датчиков, выспрашивали, хорошо ли спалось, не снились ли кошмары, замеряли пульс, давление, сердцебиение и так далее. Джаспер, всё это время проверявший показатели Пректона, подсоединил к нему последний кабель и мысленно обратился через имплант:
— Пректон, ещё раз напоминаю, что ты должен быть деликатен в общении со своим оператором. Не дави на него, не настаивай, тщательно фильтруй данные. Время первого контакта пять минут.
— Принято. Установка таймера на автоматическое отключение.
— Ты умница.
— Спасибо, Джаспер.
К блоку ИИ, внутри которого находился кристалл, подключили прозрачную трубку с подобием чашки на конце. Щелчок клапана, и под давлением по ней пополз голубоватый гель. Когда емкость заполнилась на треть, Джаспер поднес её Вайону.
— Это — проводящая среда для обмена сигналами между вами и Пректоном. Чтобы вступить в контакт с ним, вам нужно опустить сюда руку. Не бойтесь, никаких болевых ощущений, только небольшой холод.
Вайон кивнул, дрожа от волнения. И тут же железные пальцы доктора сомкнулись на его запястье, не давая дернуться или убрать ладонь. Гель леденяще обжёг кожу. И парень забыл.
Забыл, как нужно дышать. Видеть. Слышать. Сознание наполнилось штормовым потоком цифр, параметров, значений, постепенно стерших собой ощущения выгнувшегося в резкой судороге тела.
В мозгу раздался щелчок.
Проверка синхронизации. Проверка совместимости всех систем. Проверка наличия отклонений.
Отклонений не обнаружено. Проверка завершена успешно.
Фильтрация потока данных. Повторная загрузка систем внешнего восприятия.
Подключение слуховых анализаторов.
Контакт.
И он понял, что слышит. Слышит не человеческими ушами, но огромными звукоуловителями по бокам железной головы. И в мозг его поступают не чистые звуки — цифровые значения, обработанные кристаллом в понятный сознанию сигнал.
— Доктор, внутричерепное зашкаливает! Контакт необходимо разорвать!
— Спокойно, Мэнни! Он справится. Лучше держите тело и не допустите удушья.
— Кровяное давление сто семьдесят на девяносто три. Пульс сто двадцать. Пошла ассимиляция мозга.
— Всё в порядке, док! Пошёл звуковой анализ, он нас слышит.
Это Джас. Хороший парень, что ни говори. Судя по источнику звука, он сидит за терминалом. Забавно, как всё звучит... иначе.
Надо посмотреть...
Щелчок. Подключение зрительных сенсоров. Анализ и обработка светового потока. Расшифровка потока значений.
— Ай, молодца, парень! Есть глаза, док.
Сознание заливает свет. Вернее, поток его параметров — степень поляризации, температура нагрева светокристаллов до тысячных долей градуса, спектр, интенсивность. Потом оптика начинает фиксировать объекты. Скорость их движения, уровень освещенности или собственной светимости, снова спектр... Вот доктор Рэтхэм. Вот Джас. Вот суетятся медики. Как странно видеть себя со стороны. Бледное до зелени лицо, серая униформа Центра, мокрые от пота волосы торчат в разные стороны.
— Идёт анализ обстановки, — бубнит программист, влипший в монитор так, что почти касается его носом. — Вайон, вы нас слышите? Скажите что-нибудь.
Сказать? Как? Что?
Щелк.
Загрузка голосового модуля и систем вывода речевого сигнала.
А сказать надо...
— Всё в порядке, господа. Не волнуйтесь.
Оглядеться бы...
Центры координации двигательных систем отключены. Движение в данный момент невозможно.
— Браво, Вайон! — в первый момент аплодисменты оглушили его бессмысленным хаосом, но процессор быстро снизил приоритет малозначимого сигнала. — А сейчас будьте готовы — отведенное на контакт время скоро закончится и машина уйдет в спящий режим. Попробуйте просто привыкнуть к восприятию.
Легко сказать... Вайон честно постарался перестать думать и мысленно метаться.
"Пректон?"
Тишина...
Только бесконечные цифры всё так же штурмуют мозг, складываясь в реальность.
Щелчок.
И всё пропало. Нахлынула головная боль пополам с тошнотой, перед глазами вились чёрные мошки, их рой становился всё гуще, пока зрение не пропало совсем. Ему казалось, что в голове опасно натянулись какие-то сосуды — поверх сверлящей резкой боли в затылке наложилась несильная, почти незаметная, но страшная своей непредсказуемостью нутряная боль, шедшая будто бы из глубины мозга. Он полулежал в кресле, хватая ртом воздух, руки-ноги не слушались. Вместо человеческих голосов в ушах плескалось неприятное жужжание.
— В лазарет немедленно! — басовитое гудение Рэтхэма, наконец, пробило слой ваты. — Все наблюдения и замеры мне на стол!
А дальше навалилась чернота, и стало всё равно.
Очнулся Вайон в лазарете. Белые стены, белый потолок, узкая кушетка со множеством подключённых проводов, белый свет сверху, белый халат доктора, сидящего рядом. И первая мысль: "Я провалился". Но стоило хоть немного напрячь волю, чтобы что-то сказать, как голову разорвала боль, в глазах снова потемнело. Вернулось сознание от укола.
— Предупреждая ваш вопрос — нет, вы не провалили испытание. Просто мы, согласно полученным данным, слегка модифицируем самого Пректона, чтобы вам было легче работать, и изменим схему для следующих полиморфов. Уже заложены в проектный цех ещё две машины. И простите... — Сайарез смущенно кашлянул. — Моя вина, что я не предупредил вас о возможных последствиях.
Вайон слабо шевельнул рукой, отмахиваясь. Голова болела уже не так сильно, зато тошнило, а желудок немилосердно выл.
— Сколько я...
— Три дня.
Парень охнул и попытался вскочить, обдирая провода, но его скрутило новым приступом дурноты. Доктор одним движением поймал его поперек туловища и помог наклониться над стоявшим на полу тазом.
— Пректон каждые полчаса интересуется вашим состоянием, — сказал он. — Если бы речь шла о человеке, я бы решил, что он переживает. Давайте, приходите в себя, сейчас принесут поесть.
Вайону было стыдно своей слабости, дрожащих рук, липкой испарины, стекавшей по вискам, несмотря на то, что медиков стыдиться не принято. Он кое-как заставил себя поесть, и на этом силы кончились.
Ещё с минуту Рэтхэм вглядывался в лицо уснувшего мальчишки. В его годы все молодые люди уже казались детьми, особенно если учесть, что своих доктор так и не нажил. Растрёпанные пшеничные волосы казались темнее, чем есть из-за бледности, залившей правильное открытое лицо, левая рука судорожно сжимала край простыни.
Исповедь Рэтхэм слышал, недосказанность — тоже. В душе шевельнулся стыд. Какова должна быть боль, чтобы человек решился покончить с ней вот так? Но и это можно было бы вылечить, задайся Сайарез подобной целью. Неторопливо, осторожно, Вайона снова можно было бы научить жить. Но вместо этого придётся готовить его к смерти.
Доктор тряхнул головой и решительно направился в кабинет к начальству. Наивно было бы полагать, что после первого контакта все проблемы решатся и кончатся. Наоборот, их стало куда как больше... А ведь Вайон был лучшим из всех представленных к окончательному отбору кандидатов. Таких — один на сотню тысяч, если не меньше. Но, тем не менее, его ни в коем случае нельзя допускать к проекту!
Он позволил себе проигнорировать секретаршу и ворваться к Энгейру Канади без стука. Он позволил себе грохнуть кулаком по директорскому столу, отвлекая хозяина кабинета от изучения отчёта о контакте. Он много чего мог себе позволить, но сейчас рискнул приблизиться к самой грани своеволия.
