| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Ну и как же ты ухитрился при таком раскладе оказаться тем самым незнакомцем? — подала голос Хлоя.
— Так я в этих Кукушках поганых отродясь не бывал! Батя мой сюда от мамани к другой бабе сбег, маманя меня и не пускала.
— И что?
— Грешен я, сестрица... На чужое добро позарился. Хата у меня совсем завалилась, а я... только не смейтесь, а?.. жениться я удумал. Приятель один подбил: точно, говорит, знаю, где у старого скупердяя кубышка припрятана.
— Нет, не понимаю я вас, мужиков. Жениться хотел — женился. И кубышка тестюшкина теперь под рукой будет.
— Какое там! У меня дома невеста. А тут... Это ж все равно, что добровольно себя в рабство запродать! Тесть мне так и сказал — либо женись, либо... Вы ж понимаете, он меня за руку поймал!
— Так ты до кубышки все-таки добрался? — заинтересовался Тим.
— Добрался... Да не до той, что с золотом. В этой и было-то всего ничего — три медяка и серебряная брошка поломанная.
— Может, и нет ее, кубышки? Может, и вправду сказки?
— Есть она, есть... Только не хочу я уже этого золота, — закручинился новобрачный. — Он же из меня все соки выпьет! Вы его видели? Упырь упырем...
— По-моему — симпатичный дедок, — поддразнила Хлоя.
— ...А когда предсказанное не сбудется, вообще со свету сживет.
— Не надо было на чужие кубышки зариться!
— Братцы, выручайте! — взмолился парень, пытаясь не обращать внимания на зловредную 'сестрицу'.
— Чем мы можем тебе помочь? — в голосе Диня не было ни малейшего сочувствия. Вопрос предполагал только один правильный ответ — 'ничем'.
Но страдалец намека не уловил.
— Говорят, только эльфы умеют так прятаться, что их не найдешь. Я так понимаю, что и другого спрятать могут.
— Ты так уверен, что это правда? — в переводе с иносказательного на обычный вопрос Диня означал: впрягаться не намерен.
Парень развел руками — дескать, что мне еще остается?
— Сомневаюсь, что могу тебе помочь.
В переводе: сиди с женой и тестем и не рыпайся.
— А что, невеста очень страшная? — вдруг полюбопытствовала Хлоя.
— Вроде как даже симпатичная...
— Ну тогда иди ты... — продемонстрировала солидарность с лунным девица.
— А будешь канючить, я за хозяином не поленюсь сбегать, — пообещал Тим. Интересная история была досказана, а слушать остаток ночи нытье этого — Тим никак не мог понять, неудачника или счастливчика — совсем не хотелось.
Общими усилиями сказочника спровадили.
А наутро...
Глава 4
— А-а-а! Тварюка подлый! — ревел хозяин.
Хрустальные бокальчики молодых — единственная роскошь на столе, заполненном глиняной и деревянной посудой, согласно отзывались: 'Дин-дин'.
Был хозяин в латаной-перелатаной рубахе из некрашеной холстины и таких же штанах, из которых угловато-стыдливо выглядывали коленки. Видать, не сбрехал зятек про жадность про тестеву.
— Ы-ы-ы! — размазывая слезы по розовым со сна щекам, выла молодая жена. Бокальчики сочувствовали: 'Дон-дон'.
И опять не погрешил против истины незадачливый ворюга и жених: миловидная девка... ну, конечно, не эльфоподобная красотка, которых обычно малюют третьесортные художники на обложках дешевых книжек и на вывесках кабаков, а крепенькая крестьяночка. О такой безымянный (не иначе как по причине пренебрежения условностями) поэт некогда написал:
Единорогу спилит рог,
а муженьку рога наставит...
Впрочем, халатик у крестьяночки городской, темно-синий, с вышитыми цветочками, являющими собою гордость вышивальщицы и кошмар ученого мужа. Не иначе как сундучок с приданым под шумок раскурочила. Ну и молодец, девка, голову не теряет даже тогда, когда есть перспектива овдоветь наутро после первой брачной ночи. И бровки-то выщипывает по городской моде. Следовательно, небезнадежна.
Так размышляла Хлоя, созерцая всеобщие бардак и безобразие... а впрочем, в бардаке старой Леонлири безобразия-то поменьше! По крайней мере, никто орать и метаться не будет, если вдруг пожар ну или еще какое-нибудь там наводнение. Нет, девицы, под водительством эльфийки, дружно и организованно выйдут на борьбу со стихией. А тут — молодой у них, видите ли, ноги сделал. А не надо верить всяким предсказаниям-пророчествам, больше смахивающим на горячечный бред алкоголика! Поймал парня на воровстве — разбирайся с ним, как с вором, а не принимай как долгожданного зятя, скупердяй легковерный!
— А-а-а, на вилы подниму подлюку эдакого! — вопил хозяин. — Чтоб его бешеная собака загрызла! Чтоб ему единорог (дин-дон-дон)! Чтоб его степные орки (дин-дин-дин... дон-дон-дон)!..
— А я ведь говорил, надо его за ногу к кровати... только что цепь подлинней, да на пол коврик постелить, чтоб не громыхала, — нравоучительствовал какой-то старикашка. Бокальчики ошарашено помалкивали.
И когда хозяин — о, как расходился! сам же после горючими слезами умоется! — начал крушить все, что было на столе, Хлоя больше всего печалилась о судьбе двух хрустальных бокальчиков... у каждого на боку золотом — руна... Стоп!
В последнее мгновение успела схватить и спрятать один из двух, осколки его собрата уже покоились под курганом из глиняных черепков. Ну вот, Хлоюшка, теперь и ты, вроде как, воровка. А ночью, признаться, ну никак не могла заставить себя посочувствовать новобрачному... как его там зовут? А он, кажись, и не представился. Ему не имя — прозвище подошло бы. Ну, каким-нибудь мелким хищником его для себя наименовать, что ли?
Додумать Хлоя так и не успела. Потому как, выместив первую, самую черную, злобу на посуде, тестюшка все-таки начал организовывать поиск-погоню. Суетливо и бестолково, но все ж таки. И гостям пришлось выразить готовность всячески содействовать и т.д. В противном случае деревенские не поняли бы. У них старые обычаи до сих пор в ходу. Хозяин накормил-напоил-спать уложил? Так будьте добры выполнить его разумную просьбу. А не то... Оказаться на вилах вместо беглеца — безрадостная перспектива. Вот и пришлось изобразить на лицах энтузиазм и вместе со всеми бестолково суетиться... вон, уже кого-то из поимщиков собственный конь копытом отоварил, поделом.
Все ж таки — к удивлению неутомимой насмешницы Хлои и небывало молчаливого Диня — выехали. Десять здоровых лбов под предводительством того самого зловредного старикашки. Женщины провожали их будто бы на войну — причитали, желали удачи и махали платочками. Белыми, как предвестие поражения. Среди прочих замечен был нарядный, серебром вышитый платочек молодой жены беглеца.
Хлоя, Тим и Динь ехали в арьергарде. Тим нудел: дескать, следовало бы таких хороших гостей снабдить в дорогу провизией. (Краюха хлеба и круг сыра в суме, притороченной к седлу его конька, конечно же, не в счет; их он честно спер с хозяйского стола, то есть они — не угощение, а законная... хорошо, незаконная добыча). Хлоя язвила насчет крестьян-всадников, насчет выдающейся честности Тима, насчет платочка молодухи, насчет дороги — пень-колода, насчет птичьего гомона, пчелиного жужжания, формы облачков — ей то и дело чудилось неприличное; то есть, настроение у нее было замечательное. И только Динь по-прежнему помалкивал ('хранил загадочное эльфийское молчание', как написал бы Алент) и посматривал, как бы свалить, не привлекши при этом ненужного внимания... тем более что деревенские про них, похоже, забыли: они оживленно о чем-то спорили, размахивали руками, рискуя сверзиться в дорожную пыль. Динь подъехал поближе, прислушался.
— ...А я тебе говорю, что дядька Птицелов завсегда в долг нальет!
— А ты не заливаешь, не?
— Вот давай на спор! Ежели че — ставишь баклагу. Дед Хома, разбей! Вот к полудню приедем...
— Не, к полудню не поспеем...
— Че, проспорить забоялся?
— Ну, не поспеем, так у Манюры стаканчик-другой пропустим, — авторитетно рассудил дед Хома.
Динь окончательно утвердился во мнении, что надо делать ноги. И что проблем не возникнет, если совсем уж не наглеть, не дразнить мужиков, мающихся похмельем.
И выбрал самый неудачный момент из всех возможных. Точнее, судьба выбрала подходящий момент для злой шутки: в ту самую секунду, когда Динь подал товарищам знак, указывая на едва угадывающееся в траве ответвление от главной дороги, один из парняг — накликала Хлоя беду! — вывалился из седла. Поднялся с кряхтением и проклятьями — и...
— Гости тика-а-ают!
'Наших бью-у-ут!' — почудился Тиму всем известный дворовый клич, и поваренок, недолго думая, шлепнул конька пятками по бокам. Что там почудилось коньку, неизвестно; вполне возможно — призрак колбасника; потому как резвость он проявил недюжинную, оставив позади и Пегаса, и Хлоину кобылку, и рванул по бездорожью неведомо куда. Долго, долго потом в ушах у Тима звучал перестук копыт, даже тогда, когда конек остановился — Динь, выскочив наперерез, перехватил поводья — и поваренок то ли спешился, то ли шлепнулся.
— Ну и куда тебя бесы понесли? — недружелюбно осведомилась Хлоя.
— В ку-кустики... — подсказало Тиму чувство самосохранения: рука у девицы тяжелая, а испытывать, какова нога, мальчишке не хотелось... авось в кустики-то она за ним не полезет!
— Как перепугался-то, бедный! — фальшиво посочувствовала Хлоя. — Ну да ладно, не век же тебе там отсиживаться!
Не век. И даже не полминуты: не успел Тим скрыться в кустах, как...
— А-а-а!!! Ы-ы-ы!!!
Динь выхватил шпагу молниеносно, Хлоя — надо же! — и того быстрее.
— Та-та-та-там... — зубы Тима отстукивали барабанную дробь.
— Волк?.. Медведь?.. Разбойники?..
— По-по-повешенный!
— Не наш ли чудик на себя руки наложил? — Хлоя покачала головой.
Кусты раздвинулись.
— О! Какая компания! Приветствую вас, друзья мои!
Глава 5
— ...Выбрал я, значит, дерево повыше-покрепче, с кроной раскидистой, веточку облюбовал, петельку веревочную сделал...
Тим нервозно хихикнул.
Вертер с улыбкой покачал головой и уточнил:
— Чтобы во сне не свалиться на радость местным тварям.
— А что, они тут водятся? — заозирался поваренок то ли испуганно, то ли с любопытством.
— Вполне вероятно. Да только вот я — извини, Тим, — не имел удовольствия наблюдать. Как устроился, так сразу и уснул. Я, считай, пять ночей урывками спал — пока дорога, пока состязания...
— Так ты в Яблочное ездил! — догадалась Хлоя. — А мы-то с девочками все думали-гадали, куда ж ты запропал. Без твоих песен знаешь как скучно!
Вертер снова улыбнулся (на этот раз улыбка получилась печальная), развел руками:
— Я должен был попытаться. Это путь к профессиональному признанию.
На ежегодные состязания бардов съезжались со всех краев королевства в большое богатое село Яблочное 'рыцари лютни' — такое иносказание придумал главный королевский менестрель, положивший начало традиции и выполнявший на состязаниях обязанности председателя жюри — до той поры, покуда артрит и давняя любовь к игристым винам окончательно его не доконали.
— Один бес, в цех сочинителей не примут. Там своих страждущих — не протолкнешься, — выказал удивительную осведомленность Динь. — Короче, хоть сто лет пой, приятель, у тебя монет не хватит, чтобы тут подмазать, там угостить...
— Ну так ты не выиграл, да? — душевная деликатность была чужда поваренку в той же степени, как и желудочная.
— Сто семнадцатое место из ста двадцати пяти, — горестно склонил голову Вертер.
— Ну а этот-то почему тебя за повешенного принял? — попыталась переменить тему Хлоя, бросив на Тима взгляд, исполненный людоедской заинтересованности.
— Интересно, а вы что подумали бы, когда ноги торчат, а до земли не достают! — оскорбился мальчишка.
— Ну, хотя бы то, что человек примеривается, как бы ему половчее с дерева спрыгнуть. А ведь я имел шансы стать повешенным. Когда ты, Тим, раскричался на весь лес, я от неожиданности в свою же петлю и угодил. Хорошо — рукой, а не головой. А рука и сейчас, между прочим, побаливает, — Вертер предъявил общественности руку с припухшим запястьем.
— Левая... — попытался умерить свою вину Тим.
— Может быть, на кухне это имеет значение, но барду одинаково дороги обе его руки, — Вертер не сердился, нет, просто печалился.
Хлоя сочувственно разохалась, засуетилась, достала из сумки какую-то склянку с мазью самого отталкивающего цвета да и благоухающую отнюдь не розами-лилиями. Попутно успела дать парочку затрещин Тиму, да так ловко, что он не успел увернуться и словил обе, заполучив заодно и звание 'маленького поганца'.
— А вопил-то, вопил! Как будто бы дракону на хвост наступил или оборотню какому! — кипятилась Хлоя, втирая мазь. Тем временем Тим сложил поодаль костерок и жарил на прутике кусочек хлеба. Бард страдальчески морщился то ли от боли, то ли от оскорбляющих поэзию экспромтов поваренка:
Оборотень-обормот
Режет кур, овец крадет,
Учиняет кавардак
Заплешивевший... гм... дурак!..
— Грубость не к лицу столь юным дарованиям, — выразил всеобщее мнение возникший как будто бы из-под земли старикашка в овчинном тулупе.
Тим уронил прутик в огонь. Хлоя опрокинула банку. Динь нахмурился.
— Кто ходит по лесу так, что даже эльфы не поднимают тревогу? — в задумчивости промолвил Вертер.
И вежливо склонил голову:
— Утро доброе, господин оборотень!
— Рад приветствовать вас, молодые люди. Сударыня, мое почтение. Прошу прощения, если напугал. Я старался топать погромче, честное слово, но... сами понимаете...
— Обычно оборотни вот так вот запросто в гости не приходят! — продолжал нагличать Тим.
— В гости? — оборотень лающе засмеялся. — Прошу меня простить, юноша, но это вы у меня в гостях. Впрочем, вы отчасти правы, обычно мы не отличаемся общительностью, но... Я, знаете ли, не всегда был отшельником... Точнее сказать, вовсе не был. В ту пору, когда у меня еще щенячьи завитки на хвосте не распрямились, я начал путешествовать с цирком-шапито. У нас был необыкновенный, замечательный директор, он собрал труппу, равной которой, должно быть, не было ни в одном из суверенных королевств! Кто только у нас ни выступал! Даже метаморф! И два единорога! С ними дочка директорская выступала, преотличный, я вам доложу, номер был. Правда, потом замуж вышла. А единороги, ясное дело, с девицами лучше ладят. Ну да о чем это я? А! Директор-то наш сам гноллом был на четверть, вот и не чурался нашего брата. А новый... Да что и говорить! Обидно, знаете ли, на старости лет пинка под хвост получить... — оборотень умолк, пригорюнился.
— Я искренне сочувствую вам, достопочтенный, — Вертер изобразил на лице скорбь. — Мне знакомы те чувства, которые обуревают изгнанника! — шумный вздох. — Я прошел путь от юнги до помощника капитана — и вдруг... Судьба! О, крепок кулак этой вечной воительницы!
— Крепость — сорок градусов, — вполголоса уточнила Хлоя. — Как приложит по мозгам — своих не узнаешь и себя забудешь.
— Но у вас есть преимущество, — вновь принялся стенать оборотень. — Вы еще юны. А я... Мою печаль не описать словами...
— Прекрасная строчка для начала баллады! — у Вертера загорелись глаза, он даже позабыл, что надлежит скорбеть.
— Мою печаль не описать словами, мой тяжкий путь, коварная, не дли... — с чувством продекламировал он и взялся за лютню.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
