Зеленое солнце

— Мама, я тебя люблю!!!

Это кричала Стерва (как мы ее прозвали), сжимая гранатомет.

— Даже не... — Кэрри не успела закончить фразу. Жахнула струя огня и дыма, а ракета ушла вверх, в потолок, в стальные конструкции над головой. Но, по счастливой случайности, попала в ведущую наверх шахту, разнеся остатки лесенок.

Кругом все окутало дымом. Оглушенный, я поднялся с пола, пытаясь разобраться... Но тут же пришлось открыть огонь — пауков меньше не стало. В полумраке, в поднявшейся пыли, я плохо видел, но через провал наверху их валило, казалось, даже больше... Злой лежал на земле, на его виске алела кровавая полоса. Не было времени проверять, жив он. Настю я не видел, но вот Кэрри по-прежнему сражалась рядом со мной, плечом к плечу.

Щелк! Последняя пуля высекла искру из блестящего, похожего на череп, тела паука.

"Никто второй раз не воскресает, такое бывает только в кино..."

— Извини, — сказала Кэрри, сунув мне в руки свой автомат.

А еще через секунду я понял, что слухи про нее — правда. Я понял, что она — одна из них. Но сердце не хотело верить: "Слишком добра".

Желтая молния метнулась вперед. "Львица"! — как завороженный подумал я. И надо же, ей удалось ЭТО скрыть. Зная оборотней...

Волной нахлынули воспоминания...

Щелк!

Я бросил автомат и схватился за голову.

"Как можно пролететь несколько этажей, сломав железную лестницу, но остаться невредимым? Как можно ногами пробить бетон?"

Все очень просто.

Серая тень метнулась в противоположную Кэрри сторону. Вместе они двигались по кругу, почти соприкасаясь хвостами. Ни один Охотник даже близко не подошел к охраняемой черте. А в центре лежал Злой и три пустых автомата.

Бой закончился через пятнадцать минут. Груда лома и запах горелого машинного масла в воздухе.

ОН повернулся и посмотрел через центр круга, туда, где лежал его друг. С противоположной стороны на него смотрела ОНА. Два оборотня встретились взглядами, тяжело дыша. Теперь он знал, что она вспоминает в бою. Она вспоминала о своем счастье. Кэрри всмотрелась в ЕГО глаза. И за серой волчьей фигурой она увидела прошлое человека, чья сила равна бесконечной тоске и злобе... И ей стало страшно. Впервые.

С флангов приближались люди с оружием и фонарями. Рассеявшаяся пыль и побелевшая темнота не могли более скрывать их испуганные лица. Это были свои. Им тоже тяжело досталось. И они безумно боялись.

Не смотря друг на друга, но, точно по сговору, оба зверя стали людьми. С превращавшегося в человека Темного, сыпалась на пол шерсть. Последними он выплюнул звериные клыки, которые заменили обычные человеческие зубы. С Кэрри же такого не происходило. Она превратилась легко и быстро, а теперь стояла, одеваясь..."

Странная книга. Я перестал читать, к горлу подступил ком. Знакомо, но слишком хорошо, чтобы быть правдой. Жизнь слишком жестока для этого. Наверно, написанное действительно могло быть. Но, сколько ни живу, я до сих пор ни разу не видел и не встречал ни одного доброго оборотня, как бы ни старался поверить в их существование. Как бы пристально ни смотрел в зеркало. В нашей стае львов нет. Да и ответов на вопросы никто давать не собирается.

"Странная книга. Интересно, кто же написал ее? — я осторожно положил растрепанную тетрадку обратно под диван. — Сам ли Сережка это придумал?"

Хороший он был парень, разговорчивый. Болтал постоянно, казалось, не умолкая... Но вот ни про его семью, ни про родных я ничего не знал. Слышал, только, что жил он когда-то в Мертвом городе, а потом куда-то на дачу к себе перебрался. Единственное, что я не понял, так это причину его появления у нас. А дорога, ведущая из Мертвого города, шла через территории, контролируемые врагами. Но нельзя было бы с уверенностью сказать, что он мог быть предателем. Даша ведь тоже... не из этих краев. Хотя, ей повезло больше. У нее хоть родители в живых остались...

Город Мертвых — мертвый город. Я знал о нем не много — так, крупицы информации: слышал рассказы очевидцев, да читал про него у Сереги. Но я до сих пор ни разу не видел ни одного "доброго" оборотня... Но я надеюсь, что в этом проклятом мире случались и такие вещи.

"Интересно, кто такая Кэрри? А парень, которого прозвали Темным... Что он вспомнил? Кем стал?" — У меня была сотня вопросов, но не было ни одного ответа.

А главное, я не знал, почему всех этих сказок так боятся наши враги. Враги... а ведь и про них было что-то написано в других записях... Я уже решил вновь достать тетрадь, как заметил внизу какое-то движение. Надо же, как быстро за чтением мы забываем о своих обязанностях!

Оказалось, глаза не врали. Но я многое бы отдал, чтобы все было не так. Чтобы Серега был жив, а не его тезка. Чтобы я не стал оборотнем, хоть это было и невозможно... тогда бы меня не повысили, мне не пришлось бы быть здесь, как не осталась бы в живых и Даша с ее семьей. Я вновь прильнул к оптике, слыша в ушах только гулкий стук своего сердца.

"Если бы..."

По дороге, слева, со стороны бывшего игрового клуба, от вывески которого осталось только слово "мин", брела по дороге маленькая девочка в рваном сером платье. Шла она медленно и неуверенно, но с каждой секундой все приближаясь и приближаясь к белой двойной линии. Секунды шли одна за другой, а я так ничего и не мог решить. Мои мысли путались, а руки предательски дрожали. Ну что можно сделать, если моя прямая обязанность — никого не пропускать в нашу часть города! И если девочка пересечет двойную линию, мне придется стрелять. У меня нет выбора. А если меня не станет, этого выбора не останется и у Даши.

Не имея возможности решить, я предался панике, но, только на пять секунд. Не больше. Там уже пришло время действовать. Кричать я не пытался — вряд ли меня кто-нибудь услышал бы на расстоянии в пол километра (или даже больше — с учетом двенадцатого этажа). Успеть добежать... вполне реально, но только ни в этом обличье... но тогда угроза уже будет исходить и от меня.

В итоге, секунды шли, а я все смотрел и смотрел, точно завороженный, решая, делать ли предупредительный выстрел, подло надеясь на мины. Но выхода не было. Глядя на ребенка, которому до верной гибели от моей же руки оставалось всего пара метров, я даже не сразу заметил две черные тени, движущиеся с нашей стороны.

"Оборотни не бывают добрыми", — промелькнуло в голове.

Да, я участвовал в перестрелке с врагами, но я никогда не стрелял в своих. И я никогда не убивал... детей. Хотя, сейчас это было бы даже где-то гуманно.

На раздумья времени не оставалось. Нужно было действовать. И либо я становился предателем, убивая, возможно, кого-то из своих близких друзей, либо облегчал страдания невинному ребенку. Я прицелился, черные тени оборотней пересекли белую разделительную полосу. Даша проснулась и вскрикнула, когда раздался выстрел, второй, третий...

Прошлое

Темнота. Абсолютная тьма, в которой биение сердца отдается глухими ударами по грудине и ребрам. Хриплые натужные вдохи, когда даже застоявшийся влажный холодный подвальный воздух жжет сжавшиеся легкие; приглушенный стон, беглые отчаянные хлопки вспотевших ладоней по отсыревшей стене. Мелкие, осторожные, почти отчаянные шажки ног, когда под подошвами кроссовок слышен скрип каждой песчинки. И вновь темнота, с которой приходится остаться один на один. Эта моя дорогая тьма, в битве с которой глаза пытаются различить если не лучик света, то просто серый силуэт, промелькнувшую тень.

Шестой "Г" класс, урок физкультуры, бомбоубежище: паутина отсыревающих ржавых труб, сеть бетонных ходов и маленьких комнат. Слои сворачивающейся осыпающейся краски, падающей с потолка, зависающей в черных нитях пылевой паутины. Это мир вечной ночи. И таким странным способом прошлое вероломно вторгается в наш мир. Точно так же, как в бомбоубежище школы вторглась ночь, когда один из учеников опустил главный рубильник и закрыл толстую стальную дверь, обломив за собой ключ. Именно тогда все и замерло: на секунды, часы, дни, — навсегда.

Некоторые истории начинаются совсем не с начала. Они начинаются с темноты и обрывков воспоминаний, которые мы тащим за собой из далекого прошлого. Воспоминаний, которые отчаянно и самозабвенно прячем, хороним, забрасываем в самые далекие уголки памяти и сознания, пытаясь избавиться от них. Но эти страхи когда-нибудь выплывают из прошлого, становясь полноправными властителями нашей реальности. Эти истории требуют от нас времени, силы. Но дают они не только страх...

Тяжелый вздох, одиночество, липкий холодный пот рук, влажные стены, вздохи где-то в углу комнаты. Наша учительница Физкультуры до смерти боится темноты и замкнутых пространств. А я боюсь тока — его липкого бьющего прикосновения, когда тебя не слушается собственное тело. И даже если я вдруг наткнусь на распределительный щиток, то не смогу нащупать на нем черный эбонитовый шарик тумблера, зависший в воздухе на длинном железном стержне. Я не смогу поднять его — страх еще раньше сведет холодные пальцы.

Выхода из темноты нет. Есть холодная шероховатая, колкая до боли стена и стоящий в ушах звук закрывающейся двери, ломающегося в замке ключа... Идти некуда — на полу стоят ряды скамеек и стульев, которые мы должны были разобрать, лежат мотки проволока, ржавые пучки тонких трубок. Из таких мы когда-то плевали рябиной...

И когда не остается сил задерживать дыхание, в голове мутится, приходится сползать спиной по колючей мокрой стене, с каждым вдохом накачивая себя холодной густой темнотой.

Паники нет — молчание. Это страшно. Нас много, но с нами никто не говорит — некому. Учительница напугана: дыхание у нее тяжелое и хрипящее, будто это конец, агония. Будто нас не найдут, о нас не знают, не помнят. Будто... я попал в вечное владение своей тени, ставшей моим эхом. И когда наверху звенит звонок, а топот и шум большой перемены стихает, разделяясь на спешный топот отдельных учеников, я понимаю, что был прав. Убежавший, закрывший дверь, сломавший в замке ключ (мой бывший друг) отключил от электричества не всю школу. Он выключил свет только у нас...

Вскрик, кто-то с приглушенным звуком врезается в одну из парт и роняет ее. В темноте этот звук почти оглушает. Нас вычеркнули. Нас просто так вычеркнули из обычного расписания школьных занятий. Оказывается, это легко и просто — исчезнуть. Навсегда. Потерять всю свою напускную решительность и храбрость, потерять все силы сразу. За одно мгновение.

Вдох. Страх черной волной затапливает тело. Вдох. И кроме страха и холодного бетонного пола уже ничего нет. Вдох, еще один, еще... паника. Тяжело, но не долго. Это ощущение какое-то болезненно-приятное: ядовито-приторное, почти сладкое, манящее, не отпускающее... И так несколько секунд подряд. А потом — колючий холодок пустого сознания. Буря ушла, оставив... свет? Нет, страх оставил четкую уверенность, что хуже уже и быть не может.

Два шага, три, четыре, пустая глазница дверного проема, провалившаяся в липкую потную пустоту рука, квадратная комнатка с ржавыми трубами очистителя воздуха... это не больно — падать. Страшнее вновь подниматься и шарить по воздуху рукой, страшась не найти опоры рукой, пугаясь каждой колонны, каждого углубления в стене, паутины, пауков, кусочков висящей в воздухе краски, цепляющейся за волосы. Еще страшнее — вдруг найти гладкую холодную сталь распределительного щитка, шарить по нему не защищенной голой рукой, когда пальцы цепляются за выступы, кнопочки, гладкие тумблеры.

Цвак!

Шарик главного тумблера до боли упирается в раскрытую ладонь... точно здороваешься с торчащим из розетки оголенным проводом. И вспыхнувший свет жестко режет глаза. Одноклассники щурятся, одобрительно улыбаясь. Им понравилось. Учительница закрывает бледное лицо руками, сидя на покосившейся скамье. Наверху звучит еще один звонок... Мы здесь всего четверть часа, не больше. Или полчаса, только это не имеет значения. Кусочек темноты останется со мной навсегда. Он спрячется, будет дремать. Его никто не попытается разбавить дневным светом. Свет режет глаза...

И вскоре это ощущение вновь проснется через годы: паника, темная комната в дальнем углу, древняя кирпичная стена... Ее нужно только разобрать, как найдешь второй выход за массивной красной дверью с плоской тяжелой ручкой. Ключа нет. Просто войди в темноту и найди выход. Все очень просто... если знать. Если искать в темноте, шарить в паутине руками. Если хочешь что-то найти, выйти.

Такой вот тихой кошачьей поступью прошлое крадется в настоящее, принося с собой воспоминания о детстве и юности. Воспоминания дразнят своей непоколебимой уверенностью и упертостью в крайностях. Они приносят с собой сладковато-мятный аромат одеколона и кофейный запах сигарет "Capitan Black". Воспоминания топчутся в темноте, постукивая каблуками, позвякивая китайскими колокольчиками на старой советской люстре.

Это как в день, изменивший все. Нет, не было никакого часа "Х", не было ни известий по телевизору, ни паники... Только на следующий день планета проснулась не совсем такой, как обычно. Она стала чище и светлей... но, не стала лучше для людей. Людей вообще почти не осталось...

Летний лучик прыгнул со стены на подушку и стал красться по ней, шелестя солнечным теплым мехом, пытаясь забраться под накинутое на голову одеяло. Было приятно, но я не сразу понял, откуда взялось солнце. Вчера будильник был поставлен на восемь утра. И это значило, что он опять не сработал, или мама пришла и его выключила... Я сбросил с лица одеяло и перевернулся на спину, не торопясь открыть глаза, не сразу понимая, в чем же заключается абсурдность ситуации. А ведь что-то присутствовало в моих мыслях: что-то ложное до абсурда, что-то...

Я уже несколько недель как закончил школу. И мама не могла зайти в мою комнату утром и выключить будильник, ведь с окончания последнего класса, с последнего школьного звонка я живу один — в собственной однокомнатной квартире. Значит... я просто проспал. Ночью видимо произошло отключение электроэнергии и... Налетевший порыв ветра холодной рукой погладил меня по лицу, пощекотал кончик носа и взъерошил волосы на голове, отросшие за лето. Такой сильный и свободный ветер никогда не гуляет по городским форточкам...

Это было странно и удивительно — открывать глаза, щурясь от бьющего в лицо солнечного света, понимая, что сегодня ты уже не там, где засыпал вчера. Понимая, что у дома стоят высокие разлапистые тополя, а в квартире даже в самый знойный полдень почти всегда царит полумрак. Понимая, что...

"Крышу снесло!" Это была моя первая мысль, когда я увидел над собой огромный купол бледно-синего неба и кружащиеся в нем снежинки. Но крышу надо мной просто не могло снести! Надо мной было еще четыре этажа, где жили люди... Было. А теперь я мог прямо с подушки смотреть на желто-зеленое полуденное солнце и кружащиеся в его свете хлопья, так похожие на тополиный пух, похожие на белые снежинки, падающие в ясный зимний день. Только вот солнце изменилось и стало вдруг зеленым...

"Похоже, снесло не только крышу", — подумал я и перевернулся на бок, чтобы получше рассмотреть этот странный сон... Как кто-то сотней-другой острых игл схватил меня за ногу, вылезшую из-под одеяла. Это было больше неожиданно, чем больно, но ногу на какое-то мгновение свело. И я, сам не отдавая отчет своим действиям, вскочил с кровати.