Лесса (общий файл) (заморожено)

— Вы мне сейчас скажете, где леди Эллайа, и тогда я подарю вам быструю смерть, достойную воинов, — тихо, буднично произнес дроу. — Простите, лесные, но мы не можем себе позволить оставлять свидетелей. Нам нужна девушка.

— Зачем она вам, темный? — хрипло спросил Зирт, поднимая арбалет.

— Я знаю, что случилось на поляне, если ты имел ввиду, лесной, что она порчена. Мы не втаптываем своих женщин в грязь. Эллайа не несет ответственности за то, что с ней случилось. Насилие крови не портит. Мы её выходим и защитим.

— Нет, — Горстайн встал, откинул волосы со лба, обнажил меч. — Она нужна вам для ваших игрищ, из-за которых уже пролилась кровь Шиентоналлей. Я даже не спрашиваю, что ты сотворил с моей стрелой. Я знаю, тварь. Готовься к бою.

Темный пожал плечами, промолчал, но не отвел взгляда от побелевшего от ярости врага. Клинки остались в ножнах.

— Скажи, мразь подземная, почему тогда ты здесь, а не с ножом у горла нашего князя? — прошипел Зирт.

— Так нужно, поверь. Твоя стрела, командир, мертва. Я сожалею. Князь и его подручный маг думают, что Эллайи нет в живых. Я благодарен вам за помощь, невольно нам оказанную. Но вы умрете сейчас, послужив делу мира.

Горстайн пошел навстречу врагу.

Они скрестили клинки молча, яростно, без предупреждения. Удары слились в короткий, звонкий, страшный крик стали. Мокрое, теплое залило глаза Зирта, смотревшего, оцепенев, за убийством. Кровь Горстайна. За один удар сердца все было кончено. Стая ворон взмыла в воздух, истошно раскаркалась, заполонив небо чернотой. Дроу стоял, опустив окровавленные мечи к земле, подняв бровь и не сводя хищного взгляда с противника. Зирт выстрелил. Отбив болт, темный в мгновение ока оказался рядом. Зирестиль упал на колени, рассматривая набухающий алым порез на куртке, прочертивший живот. Он поднял голову, посмотрел на врага. В глазах темнело, плыло, но он хотел видеть лицо убийцы. Дроу отступил, опустил мечи и осенил умирающего жестом покоя. Зирестиль прошептал: "Будь проклят, враг". И умер.

— Нельзя проклясть проклятого, — тихо ответил мертвецу Рейн, вытер травой лезвия, вогнал клинки в ножны и достал кинжал. Обмакнув нож в дымящиеся внутренности, очертил круг, в центре которого лежал труп лекаря. Закончив, достал из поясной сумки крохотный мешочек и высыпал содержимое на грудь Зирестиля. Внезапный порыв ветра зашевелил белые волосы мертвеца, пахнуло тленом. Лекарь повернул голову, глядя пустым, невыразительным взглядом на своего убийцу.

— Где Эллайа? Великой Матерью, силой Земли, силой Жизни и Смерти заклинаю тебя, говори! Да не смолчат уста твои, да послужит смерть жизни! Sbillias's Deeam, Sbillias'l Druam, Sbillias'l Mort! Говори!

Зирт сказал.

Рейн сотворил над телами краткую погребальную песнь. Воины заслуживают последних почестей. Не предали, не сдались, не просили пощады, зная, что против него у них нет шансов. Они достойны служить в войске Матери, пусть земля им будет колыбелью...

Послышался тихий треск. Земля под телами зашевелилась, вспучилась, словно живая. И опала, зияя черной раной, прочертившей зелень травы. Комья земли бесшумно осыпались с обнажившихся корней. Покачался, извиваясь на тонкой серой нити, дождевой червь, упал на дно ямы. Рейн подтащил тела к краю, как мог, уложил их, завернув в плащи. Земля снова завздыхала, сдвинулась, и на прогалине уже ничто не напоминало о разыгравшейся драме.

Он накинул плащ невидимости и скрылся в тенях. Торопиться не след, всему свое время. Эллайа из Полынной пустоши никуда не денется, пусть сестры подлечат. Впереди долгий путь, ей понадобятся силы. Он должен обустроить себе логово вблизи монастыря, затем... Рейна ждет последний свидетель. Соловей.

8

Марсия опустила сухарь в молоко, подождала, пока размокнет, и неторопливо прожевала теплую мякоть. В комнате было тихо, лишь мыши шуршали внутри древних стен монастыря, да совы ухали в ночи. От проклятых грызунов спасу не было, посему в монастыре привечали кошек, баловали. Люди верят, что эти животные грязны, прокляты, что они нечисть и оскверняют храмы. Но Ильма только хохотала, заслышав очередную тираду поборника чистоты, отвечая, что суевериями сыт не будешь. Одна из кошачьей семьи, угольно-черная, лежала в ногах эльфийки, тихо урча и переминая лапами одеяло. За стеной послышался цокот десятков крохотных лап. Кошка насторожила уши, но постель не покинула. Всё носятся, грызуны окаянные. Поговаривали, внутри стен есть коридоры и потайные комнаты, но планы здания были давным-давно утеряны, а монахинь не интересовали мирские секреты. Ильма привела ушлых дварфов-похабников, но те, выжрав все запасы вина, удалились ни с чем восвояси. Лишь растревожили тихую обитель громкоголосыми чертыханиями и скабрезными шуточками, да непотребным поведением. То ветры пустят, то рыгнут, то в краску вгонят невинных сестер сальными словечками. Тьфу, срамотишша...

Бросив сухарь в чашку, Марсия глянула на эльфийку. Прошло две десятины, а она так и не приходила в себя. Изредка бредила, стонала, но это кричало тело, а смертельно раненная душа была далече. Хотя, кто их знает, ушастых, есть ли у них души... Настрадалась, бедняжка. Милосердная Мать, не дай ей понести! Слаба для выкидышей-то... И Ильма, и беловолосый эльф, словно сговорившись, даже заикаться запретили о том, чтобы не допустить тягости. Средствиев таких, что каждой бабе ведомы, вояки-эльфы с собой не таскали, время ушло. Остается только молиться, чтобы девка не понесла. Марсия вздохнула. Эльфы, конечно, живучие, что твои собаки, но ведь дело-то не в теле... Раны затянутся, даже зубы вырастут, а вот то, что случилось с разумом несчастной, то никому не ведомо. Время покажет. И, тогда... Люди, обладающие силой, проходили через горнило испытаний, после которых мало кто выживал. Оно, конечно, понятно, мало приятного, когда рядом с тобой расхаживает чистый убивец, который может сжечь тебя заживо по своему разумению, когда в дурную башку взбредет. Но это давно было. Нынче всё вдругоряд. Бездушные, безжалостные и холодные, что твой зимний снег, маги и магички наводили ужас на простых смертных уже только тем, что дышали с ними одним воздухом. Не принятых в Конклав или нарушивших законы магии убивали, словно бешеных собак. И простолюдины, и аристократы тут были едины. Сбрендивший маг — ходячая, непредсказуемая смерть. Если бы не эльфы, магов давно бы всех повывели под корень. Но, когда люди, оставшись без магической поддержки, не смогли отстоять свою землицу от набегов ушастых, тогда до радетелей костров дошло, что маги — единственное спасение и шанс уцелеть в войне с древними. Бойня прекратилась, но людей с силой стали воспитывать, как породистых собак. Плетью и подачками. И даже случками, выводя род сильных. Не все соглашались... Вот и у них, в Полынной пустоши, среди монахинь живут несколько беглых. Ильма рисковала, но намоленные стены скрывали прокаженных, глуша магический поиск. Монастыри были убежищем, чем Ильма и пользовалась для помощи несчастным. Сама полукровка, ей только и оставался путь в монахини, но семья пристроила незаконнорожденную, добилась высокого положения. Кровь не водица. Здесь, в древних стенах, и открылась сила девочки, но она уже была под защитой храма. Марсия вздохнула. Не приведи Милосердная, эльфийка понесет, да ещё дитя с силой родится... Эльфы, как раса магов, не подлежали обязанности вставать в ряды Конклава, кровавой войной добившись привилегий, но вымесков, родившихся с силой, это не касалось. Если дитя насилия появится на свет, ему не будет сладко.

Тихий, неясный звук, шедший от постели эльфийки, прервал неторопливые думы. Марсия обернулась. Кошка, выгнув спину, вздыбив шерсть и прижав уши, стояла на постели, не сводя глаз с эльфийки. Эллайа открыла глаза. Зашипев, зверек слетел с постели и юркнул под кровать. Марсию пробрала дрожь. Чертыхнувшись про себя, она неторопливо допила молоко, поставила кружку. И чего, дура старая, испугалась? Лежит девка, краше в гроб кладут, без сил, с переломанными костями и внутренними разрывами. Что она может, с переломанными-то пальцами и выбитыми зубами? Магия эльфов — магия жестов и слов. А для прочих ритуалов у Эллайи под рукой нет ничего... У эльфийки подрагивали кончики перебинтованных пальцев, будто искали что-то, в фиалковых глазах тлела ненависть, словно на Марсию смотрел сам демон зла. Багровые белки лишь подчеркивали необычный цвет радужки, синева лица перешла в черноту с желтизной, щеки ввалились, рыжая грива превратилась в сплошной колтун. Они с Ильмой попытались расчесать роскошные густые волосы, но Эллайа так заметалась, что швы едва не разошлись, и они прекратили попытки. Любое прикосновение приводило больную в содрогание. Отвратительный сладковатый запах, пропитавший комнату, уже был не так тяжел, стал почти терпим, привычен, но до заживления внутренних ран было ещё очень далеко. Жалость вперемешку с испугом кольнули старое сердце.

Марсия встала, прошла к постели и села в ногах эльфийки, злясь сама на себя за невольный едкий страх.

— Плат... Плать-е, — сухие губы едва шевелились, но слова Эллайа выговаривала более-менее отчетливо.

— Сохранила я твое платье, девка, — поджала губы Марсия. — Только вот зачем оно тебе? Беду вспоминать? Иль недоброе дело задумала?

— Д... Добро... мертво.

— Не суди, дева. Тебе досталось, сколько и двоим-то не вынести, но время лечит.

Эллайа молчала, не сводя со старухи горящих лихорадочным огнем глаз. Не выдержав пытки, Марсия буркнула:

— У стены заткнула, под тобой прямо. Но — молчок. Ильма узнает, обеим не поздоровится, — Марсия помолчала и еле слышно добавила:

— Я и сама когда-то вот так... Чудом уцелела. Хотя нам, простолюдинкам да чернавкам, не след удивляться и возмущаться насильничанию.

Эллайа закрыла глаза и заснула, ровно дыша перевязанной грудью. Марсия поправила одеяло и долго сидела, глядя в ночь. Она много чего могла сказать о высокородных девицах, которые и помыслить не могли о насилии над собой. В этом была их слабость. Такие тихо гасли после мук, уходя из мира. Кто душой, а кто и телом. В отличие от высокородных неженок, им, простым, было не привыкать к насильникам. Шла бесконечная война меж князей, баронов и барончиков. Каждый день кого-то насиловали, убивали и сгоняли с земель. Матери, завидев очередную стаю захватчиков и бандитов, лишь сжимали зубы и прятали дочерей. Хотя, эта самая Эллайа не похожа на изнеженную девицу. Чувствуется стержень, порода, что ни говори. Вон как измахратили, если бы не сопротивлялась, может, и целее бы была. Марсия вздохнула. Что толку с её раздумий? Они с аристократами все равно, словно небо и земля. Нет, небо не топчет землицу-матушку....

Эльфийка спала. Спокойно, без кошмаров, словно в её мятущейся душе настали мир и покой. Мертвенный свет луны освещал комнату сквозь узкое окно, серебристой дорожкой падая на пол. Мелькнула тень. Сова мышковала. И где-то там, в ночи, охотились эльфы. Помоги, Мать, тем, до кого они доберутся.

9

Эллайа умирала. Ненавистное тело крепло, но душа, душа была ей неподвластна и улетала все дальше и дальше. Когда разум прояснялся, она понимала, что сходит с ума. Она боялась. Боялась, что может не успеть, что рассудок растворится во мраке. И тогда она уже не сможет отомстить. Родные, дорогие лица возникали перед закрытыми глазами, обжигая огнем слез. Мертвые лица. Она беззвучно всхлипнула и тут же сжала зубы, прокусив губу. Вкус крови напомнил об истязании, затопил душу живительной яростью. Яростью, которая не давала забыться и плыть по течению, которая придала сил. Они сейчас ей так нужны...

Эллайа нащупала платье. Пальцы заживали быстро, но кости ещё не срослись. Ещё рано... И уже поздно. Враг может исчезнуть, скрыться, стать недосягаемым для заклинания. Она приподнялась, зашипев от боли. Горячий ком тошноты подступил к горлу, она сглотнула слюну и замерла, пошатываясь, но усидела на постели. Багровые пятна перед глазами замерли, рассеялись, оставив после себя легкую дымку. Её вырвало, пробил пот. Тряслись руки, ноги, мышцы шеи едва держали голову, но она терпела, ожидая, когда пройдет приступ. Старуха, к счастью, была на вечерней молитве. Эллайя посмотрела в окно. Ядовитый серп месяца подмаргивал из-за туч. Время пришло. Ей нужно быть сильной. Ради себя, ради Шиентоналлей. Попыталась подняться, но упала, враз обессилев. Полежав и отдышавшись, не обращая внимания на боль в ребрах и сломанных костях бедер, поползла, не выпуская из кричащих от боли пальцев платье. К столу, где стояли крынка с молоком, и лежала серебряная ложка, из которой ей вливали бесконечные зелья. Сейчас вся жизнь Эллайи сосредоточилась в этой ложке и невзрачной глиняной крынке, и она ползла, торопясь успеть до прихода старухи. Глаза заливал пот, ребра стонали, уже почти зажившие швы рвались, но она ползла, как умирающий от жажды в пустыне путник ползет из последних сил к роднику. Только он ползет ради того, чтобы жить. А она — чтобы принести смерть.

Лежа на полу, она в отчаянии смотрела на крышку стола, недосягаемую и далекую, как звезды. Выхода нет. Она повернула голову:

— Кис, кис, кссс... Esskraiiya septimus riardon... hoinei ummiteus... — пересохшие губы старательно шептали, чтобы не допустить ошибки, дрожащие пальцы сложились в странном жесте.

Черная кошка, которая пристально наблюдала за её стараниями, словно понимала, зачем её зовут. Поднялась, нехотя сделала шаг. Выбора ей не оставили. Заклинание призыва было много сильнее чувства самосохранения.

Эльфийка положила дрожащие руки на теплое пушистое тельце и снова зашептала. Янтарные глаза зверька потемнели, зрачки расширились, шерсть стала дыбом, но убийца все шептала и шептала, высасывая жизнь. Через минуту все было кончено. "Если вы забрали жизнь в своих шкурных интересах, проклятие и позор падут на ваш род", — прозвучал в голове мелодичный голос мастерс Илиэллы. Что бы сейчас сказала наставница своей лучшей ученице?

— Прости, — шепнула Эллайа и обессилено уронила голову на дубовые доски, не сводя глаз с мертвого тельца. Чужая, краденая жизнь наполнила вены, побежала по телу, колючками впиваясь в мышцы, доставляя боль, такую острую боль, когда отходят замерзшие пальцы. Эллайа застонала и поднялась. Она шаталась, но стояла. Силы бедного зверька хватит ненадолго, но и этого достаточно. Эллайа бросила крынку на пол, подняла осколок. Внимательно рассмотрев, выбрала край поострее и резанула руку. Алые капли упали на пол, впитались в доски, почерневшие от времени.

Очертания круга постепенно становились видны. Она старалась изо всех своих последних сил, и старания были вознаграждены сполна. Прерывистый круг принял четкие очертания, знаки тьмы, пока мертвые, были начертаны под тихий, едва слышный шепот изувеченных губ. Эллайа бросила в центр круга платье и упала на колени. Кошачьи силы подходили к концу, но она должна успеть. Она скребла бархат куском крынки, стоная от боли, не жалея изувеченных пальцев. На полу медленно вырастала кучка засохшей грязи, крови и белесых пятен спермы, слипшихся с ворсом ткани. Она терпеливо собирала слепок ауры тех, кто был тогда на поляне, кто посмел дотронуться до неё, войти в её тело и растоптать душу. Обессилев, выронила платье и замерла, шепча заклинание, которое придаст сил, чтобы потом отнять их, может быть, уже навсегда. Плевать.