Мой эльфийский папа

— Вот эти двое завтра и прибудут. Что молчишь-то?

— Я не поеду... — это мой голос? Такой чужой и далекий.

— Че-его? — удивленно тянет отчим.

— Не поеду! — перевожу на него холодный взгляд. Такое со мной впервые. Бунт на корабле!

— А это не тебе решать, — он все еще не понял.

— Значит, заковать меня в рабские браслеты и продать в бордель — это и есть та забота, о которой просила вас моя мать?

Хорт поперхнулся, медленно побагровел... Мне уже все равно. Нельзя кого-то убить дважды.

— Ах ты... Дрянь! — хлесткая пощечина опрокидывает меня на бок, — а ну вставай! — схватил за многострадальную левую руку и потащил наверх по лестнице, — да ты же, эльфячье отродье, как сыр в масле кататься станешь, тебе простые люди будут в ножки кланяться! Ты ж, дурища, потом еще спасибо мне скажешь. Посиди здесь до приезда шакалов, пока глупостей не наделала.

Хорт зашвыривает меня на чердак, захлопывает дверь и гремит ключом. Этого и следовало ожидать — единственное помещение в доме, запирающееся на ключ, плюс имеющее слишком маленькое оконце, чтобы через него выбраться.

Я села на пол и разрыдалась. Ох, какая же я дура. Не вовремя характер проявила. Надо было не сейчас реветь, а тогда. Да в ногах у Хорта валяться. Глядишь, и передумал бы, чай не каменный. Или радостно завопить: "Да, конечно согласна!", потом ушла бы в свою комнату и сейчас уже бежала по направлению к лесу. Задним умом я всегда крепка.

[4] Работорговцы.

Глава 5

Я сидела на полу перед дверью, упрямо ковыряла в замочной скважине ржавым гвоздем и ругалась вполголоса. А все потому, что вспомнила, как артельщики про профессиональных воров сказывали — дескать, те такие умельцы, что любой замок за считанные минуты вскроют любой тонкой железкой, даже гвоздиком или женской шпилькой. Шпильки у меня нет — я ж не красотка городская, а деревенская девка, потому длинная коса — моя единственная прическа. А банку с гнутыми ржавыми гвоздями я нашла в том хламе, что годами скапливался на чердаке. Но то ли артельщики наврали, то ли нужно какие-то хитрости воровские знать, а только ничего у меня не получалось, хоть плачь. Сколько времени прошло, не знаю, но Хорт вряд ли спать ушел — совсем недавно снизу доносились его вопли, поэтому я старалась не шуметь.

Куртизанка, значит. При покровителе. Вот гад! А то я не знаю, что куртизанка — та же шлюха, только в профиль. Конечно, вряд ли Хорт подозревал, что мне об этом известно. Я тогда, в очередной раз спасаясь от гнева отчима, влезла аж на крышу конюшни и там затаилась, а внизу чистили коней дядька Грен с двумя артельщиками помоложе. Те его пытали вопросами на тему "какая она, столица", а дядька Грен с удовольствием делился опытом с молодежью. Сначала поведал, что бордели в столице хоть и дорогие, зато обстановка в каждом богатая, как у графьев, все продажные девки ладные, и выбор — на любой вкус. И попадаются среди шлюх не только девки, а и парни молодые. Артельщики не поверили (я, признаться, тоже), так что дядька Грен объяснил все подробно, чуть ли не на пальцах показал, а потом еще добавил, что в столице живут куртизанки — шлюхи, которым повезло: у них всего один клиент (покровитель), и живут они не в борделе, а в своем доме. Никогда и не догадаешься, что шлюха — с виду приличная женщина, иногда даже за знатную даму можно принять: своим домом живет, одевается богато, есть слуги, деньги, лошади, а вот поди ж ты... Если покровителю куртизанка надоест, то не беда — долго ли ей при своей красоте нового найти. И те куртизанки, что уже состарились, тоже без работы не сидят — кто лавку или веселый дом купит, а кто и учениц себе наберет — по договору с хозяйками борделей самые перспективные девушки направляются на обучение такой вот бывшей куртизанке. Не бесплатно, конечно. Вот так и живут.

Мы с молодыми артельщиками слушали дядьку Грена, окрыв рот. Потом между ними спор завязался по поводу наших местных "знаменитостей": можно ли считать Хриску, молодую вдову, шлюхой, если она с полюбовников своих не деньгами берет, а натурой (те ей всю мужскую работу по дому выполняют). И можно ли назвать Аведью, даму постарше, куртизанкой — с одной стороны, покровитель у нее есть: как Аведья овдовела и осталась нищей, — муж-то все пропивал, — так вдовец Мирай сразу ее к себе забрал и живет с ней как с женой, только что свадьбу не играет, у Мирая уже трое сыновей подрастают, так что грызня за наследство, в случае чего, ему не нужна, а вот хозяйка в доме и баба в постели жизненно необходимы. Так что выгода Аведьи налицо (жила как последняя побирушка, а теперь как сыр в масле катается), но, с другой стороны, не тот размах у дядьки Мирая, чтобы лошадьми да домами одаривать.

За дверью явно скрипнула половица. Спрятала в кулаке гвозди, бесшумно метнулась к оконцу и затаилась — не показалось ли? Хорт ходит как медведь, а сейчас шагов не слышно. Еще один скрип, в щель под дверью проник слабый свет, в замке осторожно заворочался ключ, я аж дышать перестала. Дверь, скрипя, медленно распахнулась. На пороге маленькая фигурка со свечой в руке — лицо бледное, волосы взъерошенные, по рубахе танцуют тени от трепещущего на сквозняке огонька...

— Ринка, ты где? Ринка! — знакомый шепот.

— Динька! — тоже шепчу, но хочется кричать от радости и облегчения. Бросилась к братишке через весь чердак.

— Тихо ты, не топочи. Я отца усыпил, но если шуметь, может проснуться.

— Как это усыпил? — я оторпело замерла.

— Да я случайно подслушал их разговор с дядькой Греном. Про шакалов и тебя. — Динька тяжело вздохнул и продолжил, — Ну, и сказал отцу, что спать пошел. А сам у двери все стоял и слушал. Когда он на чердак тебя волок и орал, я все понял, вылез из окна и побежал к дядьке Инжею. Все ему рассказал, попросил помощи, тот мне порошка сонного отсыпал. А как я вернулся, вышел в горницу, проверить, где батя и что делает, он меня увидел и заругал сначала, что я не сплю до сих пор. А потом сказал, что раз так, то чтобы принес ему вина. Вот я по дороге в кувшин весь порошок-то и высыпал. Отец уснул где сидел, прямо за столом, а я ключ у него из кармана вытащил и сразу к тебе.

— О, Пресветлая Мать, — у меня даже руки затряслись, — он же тебя завтра убьет!

Брат в ответ презрительно фыркнул.

— И ничего не убьет. Дядька Инжей сказал, что порошок без вкуса и запаха. Так что отец подумает, что просто напился и заснул. Ключ я ему сейчас назад положу, а замок ты, получается, сама непонятно как открыла.

А я всегда говорила, что брат у меня — голова!

— Сделаю так, что станет понятно, как я дверь открыла, — вот и гвозди пригодились! Под любопытствующим взглядом Диньки запихала оба гвоздя в замочную скважину, — артельщики рассказывали, что так воры замки вскрывают, гвоздями и шпильками, — брат согласно кивнул, одобрив мою идею.

Тихо спустились в мою комнату и, пока я быстро увязывала в простыню свои пожитки, Динька успел прокрасться в горницу, подложить ключ обратно, в карман Хорта, и вернуться назад. Вместе выбрались из моего окна, открыли калитку — и припустили со всех ног к дому дядьки Инжея, волоча за собой тюк из простыни — вроде и вещей немного, а дорожный "узелок" громоздкий получился.

Знахарь стоял в проеме калитки своего дома и выдохнул с явным облегчением, разглядев нас.

— Не шумите. Быстро и молча проходите в дом, — бросил нам вполголоса.

Только оказавшись за дверью, запертой на щеколду, все мы немного расслабились: я грохнулась на скамью, руки затряслись, Динька, громко выдохнув, закрыл глаза и прислонился спиной к двери, а Инжей, растрепав рукой свои волосы, переводил растерянный и какой-то виноватый взгляд с меня на брата и обратно.

— Так, — Инжей решил брать ситуацию под контроль, — Хорт до рассвета проспит как минимум, поэтому время есть, сейчас сядем и все спокойно обсудим.

Мы с Динькой отпирались как могли, но знахарь все равно накрыл на стол, накормил нас с братом, напоил вкусным ягодно-травяным настоем (судя по привкусу и характерному запаху — с легким успокаивающим эффектом), потом все убрал, вытер начисто стол и только после этого позволил заговорить о деле.

Деревню мне придется покинуть — это даже не обсуждалось: Хорт — мой официальный опекун, поэтому ни дядька Инжей, ни кто-то другой защитить меня не смогут — до совершеннолетия отчим имеет право распоряжаться моей судьбой как ему будет угодно. Но вот куда именно мне идти? Сама я утверждала, что прекрасно проживу одна в лесу. Братишку ужасала такая перспектива, и он уговаривал меня идти в город — любой, но не ближайший (в ближайшем городке артельщики живо меня найдут), а я, в свою очередь, боялась, что не приживусь в городе — в отличие от Диньки, я из деревни никуда не выезжала, но артельщики рассказывали, что любой город — это, прежде всего, толчея, суета и шум. Не думаю, что мне понравится такое.

Дядька Инжей неожиданно поддержал Диньку, сказав, что в городе разнообразной работы куда больше, чем в деревне и, значит, заработать денег на жизнь там будет легче. Я, уже почти позволившая себя уговорить, спросила, есть ли в городах травники или знахари (дядька Инжей теперь не сможет меня учить, но сможет ведь кто-нибудь другой). В ответ на этот простой вопрос знахарь вдруг ударил себя ладонью по лбу:

— Вот дурень! Как же я мог забыть? Конечно, есть знахари! Более того, один из них — мой старинный друг. Ты пойдешь прямо к нему, в город Эмет, а я напишу рекомендательное письмо с просьбой взять тебя в ученицы, — дядька Инжей просиял и ушел в соседнюю комнату писать письмо.

Я растерянно посмотрела на Диньку. Брат ответил внимательным взглядом.

— Рина, тебе страшно? Хочешь, я пойду с тобой?

— Нет, не страшно. Просто... Так быстро все и так неожиданно, — я устало потерла глаза, — а Хорта нельзя сейчас одного оставлять, сам знаешь. Он до сих пор после смерти матери в себя не пришел.

Конечно, Динька знал, мы оба это замечали. Хорт не то, чтобы сломался, но... При жизни мамы он столько не пил. И не злился так сильно. Да и не бил нас с Динькой так часто. А после маминой смерти будто не старый еще и сильный мужчина вдруг растерялся и до сих пор не может понять, как же ему жить дальше. Ведь он действительно любил ее. Что бы ни мололи злые языки наших деревенских сплетников по поводу жадности Хорта (дескать, знатное приданное отхватил — дед, отчаявшись сбыть с рук опозоренную дочку с "довеском" в виде меня, и коней своих лучших отдал, и даже кусок от своей доли в артели не пожалел). Может, так оно все и было, но я помню, с какой нежностью Хорт иногда смотрел на маму. Любовь не скроешь.

— Рин, ты прости его,— вдруг произнес Динька упавшим голосом, — отец не хотел, он...

— Я все понимаю, конопушка, — улыбка моя вышла грустной, — он действительно думал, что так будет лучше, — я обошла стол, обняла брата и поцеловала в лохматую макушку. Как же мы теперь будем порознь? Ох, лишь бы не расплакаться! Динька тоже подозрительно шмыгнул носом.

Так мы с ним и замерли, не шевелясь, пока не вернулся знахарь. Он принес не только письмо, но и две дорожные сумки: в одну тут же запихал флягу с водой, свертки с едой и несколько своих зелий (а вдруг поранюсь, а вдруг живот заболит), вторая сумка предназначалась для вещей. Дядька Инжей внимательно проинспектировал содержимое тюка, отобрал только то, что может пригодиться в дороге, остальное вновь увязал в простыню, велев оставить где-нибудь в лесу подальше от деревни. Подарил свою карту, показав где именно находится искомый город Эмет и обсудив путь к нему (а что тут обсуждать — пойду по-эльфийски, лесами — там я ничего не боюсь). Динька еще предложил лошадь со двора Хорта свести, но я на ней все равно ездить не умею — как-то так сложилось, что деревенские девки передвигаются либо своим ходом, либо на телеге. Тем более, что в лесу мне лошадь будет только мешать. Еще знахарь мне немного монет отсыпал на первое время и рассказал, как я могу давать о себе знать: так как посылать и получать магических вестников умеют только магически одаренные, то в любом городе я могу обратиться к магу-почтовику, который этим зарабатывает, заплатить, и тот переправит мое послание дядьке Инжею. Как только я доберусь до друга Инжея, они смогут хоть каждый день слать друг другу письма, но на всякий случай знахарь пошептал над деревянной бусиной, продел в нее шнурок и привязал к моему запястью. Сказал, что здесь "записаны" его координаты в энергетической сети и, если вдруг в дороге мне нужно будет с ним связаться, любому магу достаточно показать бусину, чтобы послание непременно нашло адресата. А Динька будет забегать периодически к знахарю в гости, узнавать, нет ли от меня вестей.

— Рина, Дин, вам пора, скоро рассветет, — ну вот и все. Знахарь с братом помогли нацепить крест-накрест сумки, привязать к поясу кошель с деньгами, вложили в руки дурацкий тюк, проводили до калитки. Я обняла на прощание сначала Инжея, затем Диньку и все-таки не выдержала, разревелась. Ох, я так никогда не уйду. Отвернулась, выскочила на улицу и побежала в сторону опушки, размазывая слезы по щекам — только не оборачиваться!

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...