Мой эльфийский папа

А еще мамка за полгода до смерти договорилась с дядькой Инжеем, что тот со следующего года возьмет меня к себе ученицей. И тогда, даже если во мне сила магическая никогда не проснется, я все равно смогу заработать на кусок хлеба обычной травницей — говорят, есть совсем глухие поселения, где на знахаря-мага людям денег отродясь не собрать, так там и обычному травнику рады будут. Может даже и нелюдю, хм...

На скрип калитки, забрехал старый Бублик, но узнав меня, лениво вильнул хвостом, зевнул и отправился под крыльцо — досыпать.

— Дядька Инжей, — я пару раз стукнула в дверь. Дядька заругается, если без стука ворваться — вдруг у него там пациент стеснительный?

— Ты, что ли, ушастая? Давай, заходи! — я толкнула дверь, — та-ак, — обвел дядька взглядом мою "красу неописуемую", — снова от Хорта досталось?

— Немного от него, немного от бабки Зосьи, — закрыла за собой дверь.

Дядька Инжей в процессе творчества. Не-ет, не зелье варит, а лепит вареники с вишней: рукава рубахи решительно закатаны, руки в муке, как, впрочем, закатанные рукава, да и все прочие части рубахи, штаны, окладистая черная борода с серебристыми нитями седины, даже нос — все перепачкано мукой. Я невольно улыбнулась. По случаю летней жары дядька босой, а черные с серебром волосы забраны в маленький хвостик. Понятия не имею, сколько дядьке лет — наверное, пятьдесят.

— Бабка опять за свое, что ли? — темно-карие, почти черные глаза смотрят внимательно.

— Ну, да, — я пожала плечами, — подменыш, подкидыш и вообще это я мамку со свету сжила эльфячим колдовством, — устало вздыхаю, опускаюсь на лавку и беру кружок теста.

— Тьфу ты, дура старая, — сердится дядька, — Рина, ты же помнишь, что я тебе рассказывал про эти дурацкие легенды и прочие народные предрассудки?

— Ага, — плюхаю ложкой сверху вишневую начинку и начинаю лепить вареник.

— Куда руками немытыми продукты хватаешь? А ну живо во двор, мыло рядом с водой! — спохватился дядька Инжей.

Снова вздыхаю и плетусь во двор к ведру с ковшом. Помнила я эти предрассудки, а как же. И хотела бы забыть, да бабка Зосья мигом напомнит ударом клюки по хребтине. Среди особо темных, необразованных и несознательных личностей (по крайней мере, так их обзывает дядька Инжей) упорно гуляет такое поверье по поводу полукровок — дескать, ребеночек рождается нормальный, человеческий, а уж потом к дому подкрадываются злобные эльфы и нагло подменяют человечьего младенца на своего "эльфячьего выродка поганого". Дальше больше — растет себе потихоньку эльфячий подкидыш, притворяется человеком, вот только рано или поздно пробуждается его темное нутро и тогда жди беды: болезни, смерти родственников, коровий мор и прочие развлечения гарантировано обеспечены как семье, так и всей деревне, где имеет несчастье воспитываться "подменыш эльфячий, суть злобная тварь, беду приносящая, добра не помнящая" и далее по тексту. Не совсем, правда, понятно, зачем эльфам человеческий ребенок — видимо, для каких-то "богомерзких ритуалов", не иначе.[3] Зато с матери "подменыша" позор полностью снимается — одно дело от нелюдя нагулять и совсем другое пасть невинной жертвой злобных эльфов. Особенно смешно, что полукровка всегда рождается остроухим, так что если уж и говорить о подмене, то только плода в чреве матери. Или семени в момент зачатия... Хм... Куда-то мои мысли не туда утекли. А регулярно общаясь с бабкой Зосьей (не к ночи будет помянута) и ее знаменитой клюкой, я даже понимаю откуда растут ноги у заверений в крайней озлобленности несчастных "подменышей" — если всех полуровок так "воспитывать", да всей семьей, тут любой сорвется рано или поздно.

Едкое мыло попало в разрез на ладони, и я взвыла на зависть всем соседским собакам. Дядька Инжей, чуть не вышибив дверь, мгновенно скатился с крыльца — спасать меня: борода вслокочена, глаза сверкают, над ладонью магический огонь, и вся эта красота припорошена мукой. Хотела расхохотаться, но от боли только жалко всхлипнула.

— Мыло попало, щиплется, — демонстрирую вновь закровившую ладонь.

— Тьфу ты, Ринка, забодай тебя комар, — Инжей обижено поводит рукой, и огонь с легким хлопком исчезает, — сразу не могла руку показать?

— Простите, дядька, забыла, — покаянно опускаю голову.

— Давай, полей мне на руки, и пойдем перевязывать тебя, балда ушастая.

[3] За основу взято вполне реальное западноевропейское поверье, широко распространенное в средние века.

Глава 4

Отчим запрещал шляться по ночам, что в переводе означало следующее: явишься после заката — получишь по первое число. А я, конечно же, опоздала — солнце успело закатиться, и теперь, тихо открыв калитку дома Хорта, я воровато кралась к окну своей комнаты. Створку я всегда оставляла приоткрытой, так что если незаметно влезть в окно, то можно смело делать вид, что я давно уже дома. За спиной громко громыхнула калитка. А-а, к темным богам вашу маму! Как же не вовремя, ведь я почти дошла! Белкой метнулась за разлапистый куст цветущей сирени и затаилась.

Под тяжелыми сапогами хрустит галька, которой выложена дорожка, скрипят ступени крыльца, под тяжелыми ударами кулака сотрясается входная дверь.

— Хорт, окрывай! Это я, Грен!

Уф, аж от сердца отлегло. Дядька Грен — старейший артельщик Хорта, пока он отвлекает отчима, я спокойненько, не торопясь влезу в окно.

— Грен? — в голосе Хорта удивление, — ты чего здесь? Обоз пришел? Или случилось чего? — голос помрачнел.

— Не, обоз в Ясенной заночует, только завтра к обеду будет здесь. Я специально вперед уехал, чтобы предупредить — у Дождливой нас догнала парочка шакалов,[4] твоих прошлогодних знакомцев. Едут к тебе с тем же предложением, как я понял. Завтра с обозом прибудут. Решил, вот, тебя предупредить, чтобы сюрприза не случилось.

— Да тише ты, Грен! Не ори на всю деревню, мне тут лишние разговоры не нужны. Заходи, поговорим спокойно, — дверь хлопнула.

Хм... Завтра к Хорту шакалы пожалуют? Неужто рабов решил прикупить? А зачем нам? Мы, вроде и сами неплохо справляемся — всю работу по хозяйству выполняет тетка Кирстина — вдова с четырьмя ребятишками. Мужа-то ее разбойники прирезали еще три года назад, когда наши артельские мужики обоз отбивали. Хорт ее и нанял после смерти мамы. И я ей помогаю, само собой. Так что нам рабы вроде ни к чему. Тихо сползаю с подоконника на пол. Так, теперь окошко прикрыть аккуратненько, как и было. Неплохо было бы выйти, как бы невзначай отчиму на глаза показаться. Да он там с Греном, а мне хорошо бы платье починить — воротник, Хортом разорванный, зашить и замочить винные пятна, а то Кирстина завтра не отстирает. Быстренько переоделась и села за шитье.

А мысли все крутятся вокруг завтрашнего визита шакалов. Официально в стране рабства нет. Раньше было, но наше королевство Виленсия вот уже лет 200 ни с кем не воевало, а последнюю войну еще и проиграло. Тогда королевство Шакардия, победитель, оттяпало у нас все территории за проливом Бьорка и в категоричной форме потребовало возврата всех бывших подданных Шакардии (читай: военнопленных и рабов). А так как у нас "бывших подданых" других стран почти и не было, то наш король решил не мелочиться и под шумок своим указом рабство вообще отменил. Но работорговцы-то остались. Собрались они, покумекали, да и нашли юридическую лазейку — теперь в рабство человек может продать либо сам себя, либо своего несовершеннолетнего родственника (подопечного). Оформляется все хитро: дескать, будущий раб хочет занять денег у работорговца. Передаются деньги, пишется долговая расписка. Следующий шаг — письменное требование работорговца срочно вернуть ему долг (якобы передумал) и такой же письменный отказ раба (по причине отсутствия нужной суммы — дескать, звиняйте, уже потратил). Далее составляется обязательство рабом отработать всю сумму так сказать натурой (своим трудом) и работорговец письменно дает на это свое согласие, в просторечии такое обязательство зовется контрактом. Так что рабы теперь называются красиво — должники на контракте, или попросту — контрактники. А дальше и вовсе просто: якобы работорговцу срочно понадобились наличные деньги, отработка натурой его больше не устраивает, поэтому он официально перепродает долговую расписку третьему лицу (покупателю раба). Вместе с распиской передается и контракт, и сам контрактник. Так раб обретает хозяина. Естественно, реальная сумма продажи гораздо выше той, что указана в первоначальной долговой расписке, иначе работорговцам выгоды никакой. Но официально этого никак не отследить и налогом не обложить, так что работорговля — по-прежнему дело выгодное. Вот с тех пор шакалы всегда работают парами: один всегда фигурирует в бумагах как частное лицо, дающее деньги в долг, а второй — лицензированный стряпчий (весь этот ворох бумаг требует официального заверения). С продажей в рабство детей схема та же, только деньги платятся старшему родственнику или опекуну (обычно одному из родителей), а тот пишет отдельную бумажку о том, что, дескать, сам я старый больной человек, отработать не могу, поэтому вместо меня направляю своего ребенка (подопечного). Дядька Инжей говорит, что вот такая продажа за долги является самым настоящим экономическим рабством, как ты его официально не обзови. Единственное, что изменилось — если раб захочет выкупить себя (заплатить всю оставшуюся по контракту сумму), хозяин не имеет права отказать. Иначе раб ближайшему судье нажалуется, и тогда уже закон обернется против хозяина.

А чтобы контрактники не сбегали, применяют те же самые меры, что и 200 лет назад — магические рабские браслеты. Многие думают, что они блокируют волю раба напрямую, но это не так: такие артефакты наверняка запрещены, а если и нет, то их стоимость должна быть просто астрономической. Браслеты работают как поводок — нельзя отойти от "объекта" (живого человека или определенного места) дальше длины "поводка", а при проявлении агрессии насылают боль или вовсе отправляют в обморок. Это, конечно, стандартный набор качеств подобных артефатов, при желании и тугом кошельке хозяин может расширить этот список как ему заблогорассудится, или может заказать иную форму — не браслеты, а, например, ошейник.

Дверь распахнулась, в комнату тяжелым шагом вошел Хорт. Это странно, обычно он орет на весь дом, вызывая к себе.

— Вот что, Рина, нам надо серьезно поговорить, — вытащил из-под стола табуретку, медленно опустился, та только жалобно затрещала. Голос непривычно тихий. Хмурится, замораживает меня своими голубыми глазищами.

— Да, батюшка? — голос тихий, глазки в пол, я само воплощение дочерней почтительности, главное — ничем его не спровоцировать.

Молчит. Осторожно поднимаю взгляд — Хорт хмурится в сторону, смотрит в окно. Тяжело вздохнул. Да что ж с ним такое? Не захворал ли?

Тряхнул своей белобрысой гривой и снова на меня уставился, я в замешательстве мну руками воротник платья. Теперь смотрит на мои руки. Гм...

— Ты что делаешь? — ух ты, вопрос года!

— Платье чиню, — фуф, получилось вроде — никакого сарказма в голос не просочилось, я сама невинность.

Снова вздохнул, как бы решаясь на что-то, и выпалил:

— Рина, а ты вообще как свою дальнейшую жизнь представляешь?

Брови сами собой ползут на лоб. Философские разговоры? Хорт?! Со мной?!! Наверное, я сплю.

— Ээээ...

— Ну, ты же всерьез не надеешься выйти замуж?

А вот это запрещенный удар. Но Хорт не должен ничего заметить, я быстро опускаю взгляд и только крепче сжимаю в кулаках платье. Похоже, он ждет ответа.

— Нет. Я об этом не думала даже, — голос глухой, но ровный.

— Ты же знаешь причину? Инжей тебе говорил?

Я только дергаю уголком рта и согласно киваю. Ну еще бы! Это общеизвестно. Полукровки (по-научному — "межрасовый гибрид", а по-церковному — "суть плод связи, противной богам и природе") совершенно бесплодны. А-а, кажется, я начинаю понимать, к чему он ведет — боится, что раз замуж никто не возьмет, то я останусь сидеть на его шее до гробовой доски.

— Дядька Инжей согласился со следующего года взять меня к себе ученицей. Выучусь на травницу и буду сама зарабатывать. Если в нашей деревне работы не будет, перееду в другое место, — пожимаю плечами.

— Хм... Вот так все просто? — в голосе и глазах Хорта плещется море сарказма.

— Ну, да, — я удивленно замолкаю.

— Рина, — прокашлялся, снова отвел глаза, — ну вот смотри. Слышала, наверное, что люди говорят о красоте полукровок? — Хорт неопределенно взмахнул рукой и... кажется, смутился? Диво дивное, чудо чудное. Рассеянно киваю в ответ.

— Еще пара лет и ты превратишься в настоящую красавицу под стать аристократам.

Мои брови, похоже, навечно поселились на лбу. Не может же быть такого, чтобы Хорт сделал мне комплимент! К чему он клонит-то, не пойму?

Снова тяжело вздохнув, отчим продолжает:

— И вот по нашей деревне будет ходить вся такая из себя распрекрасная девка-полукровка. Без мужика. Ничейная, понимаешь? — лицо Хорта начинает краснеть, а рука сжимается в кулак. Ох, снова завелся. Я от страха даже дышать перестала. Слава Пресветлой, мой ответ не требовался.

— И что дальше? Рано или поздно под ближайшим кустом завалят. Потом по рукам пойдешь, а в процессе вся деревня за тебя передерется, и на артели все это скажется в первую очередь. А мне дело делать надо, а не кобелей по углам растаскивать, — отчим уже совсем багровый, плечи напряжены, кулаки сжаты. Я аж побелела — и от страха, и от стыда.

— Отвечай, Ринка, думала ты об этом или нет? — в голосе гроза.

— Не-ет, батюшка, не думала, — просто овечье блеянье, лишь бы не разреветься, — но... Но ведь...

— Что "но"?

— Я уеду и все. Буду жить в другом месте и не побеспокою вас, — голос уже дрожит.

— Вот дурища-то! Ты думаешь, в другом месте мужики другие будут? — отчим аж вскочил. Сейчас врежет! Мое лицо утыкается в недошитое платье, из горла вырывается всхлип.

— Чо ревешь-то? Вы ж, бабы, все умные такие — куда деваться, а как до дела, только реветь и можете, — не, вроде сейчас бить не будет.

— И мать твоя об этом не думала, и ты не думала. Я зато подумал! — Хорт нервно прошелся по комнате, пнул мою туфлю, та отлетела в угол. Я вздрогнула и сжалась в комок.

— Вот и выходит, Рина, что семью тебе никак не завести, а мужик нужен. Кому попало тоже не отдашь — я ж обещал Марике позаботиться о тебе, — вторая туфля улетела и грюкнула где-то под кроватью.

— Еще в прошлом году, когда я с обозом ходил, с двумя мужиками в трактире вина за знакомство распили. Ну, я и сболтнул, что у меня падчерица эльфячьей крови. Те аж затряслись оба. Слово за слово, выяснилось, что они шакалят помаленьку. Чуть ли не на коленях умоляли девку отдать. Оказывается, на девок-полукровок спрос особый, их даже если в обычный бордель сдать, оглянуться не успеешь, а она уже куртизанка при высоком покровителе: какой-нибудь богач или аристократ контракт непременно выкупит, дом в столице на ее имя запишет, слуг наймет, тряпками и цацками увешает, по театрам да ресторанам водит.

Я уже с трудом понимала, что он говорит. Всю жизнь боялась, что отчим меня однажды насмерть зашибет своими кулачищами, а он убил меня обычным словом. Вот так просто. Я уставилась в одну точку, в голове пустота, в груди зимняя стужа. Значит, завтрашние шакалы не привезут раба, а увезут. Это даже смешно. Если бы могла, я бы засмеялась.