Батэйя

— Орудия к бою! — скомандовал Эмертон, дрогнув ноздрями. Он словно предвкушал запах пороха.

Пиратский корабль повторял их действия, как зеркальное отражение. Когда "Первопроходец" поравнялся с "Батэйей", все ждали от капитана команды... Но её не последовало. Эмертон стоял столбом, будто поражённый выстрелом в сердце.

— Сэр! — окликнул его лейтенант Пэриш.

Вздрогнув, капитан Эмертон крикнул:

— Отставить! Не стрелять!

— Но капитан, они нас разнесут в щепы! — не поверил своим ушам лейтенант. В кишках у него растекалось что-то горячее...

Чёрные дула пиратских пушек безмолвствовали. Сам капитан Друэтт, сняв шляпу, взмахнул ею в изысканно-шутовском поклоне, а команда потешалась, держась за животы. Над чем они смеялись? Лейтенант переводил взгляд с застывшего соляным столпом командира на хохочущие рожи пиратов на соседнем корабле и чувствовал себя вывалянным в перьях. "Батэйя" уходила без единого выстрела.

Теперь расстояние между кораблями росло, равно как и недоумение на "Первопроходце". Капитан, усиленно моргая, будто пытался стряхнуть с себя непонятное наваждение, накатившее, как видно, на него одного.

— Интересная встреча, — пробормотал лейтенант Пэриш.

А капитан, вдруг встрепенувшись, отдал приказ развернуться и догонять пиратов. Но пока они маневрировали, "Батэйя" удалялась с неправдоподобной скоростью — будто в её паруса ветер дул в десять раз сильнее, чем в паруса "Первопроходца".

— Полный вперёд! — прорычал Эмертон. — Мы должны их догнать. Я должен спасти её...

— Простите, сэр... — ошарашенно начал лейтенант Пэриш.

— Они наверняка дурно с ней обращаются! — не унимался капитан. — Наш долг как джентльменов и офицеров — вырвать её из лап пиратов!

— Кого, сэр? — по-прежнему не понимал лейтенант. Бредовость происходящего не имела границ. С капитаном явно творилось что-то неладное, но лейтенант боялся поверить в его сумасшествие. У всего должно быть разумное объяснение, сказал он себе. Или, может быть, это какое-то очередное эмертоновское "озарение", непостижимое для умов остальных?

Теперь уже капитан, в свою очередь, смотрел на помощника, как на умалишённого.

— Мистер Пэриш, вы слепой? У них на борту девушка! Она умоляла о помощи, и мы обязаны сделать всё, чтобы её вызволить.

"Или он сумасшедший, или я — слепой идиот, одно из двух", — проплыло в голове вконец ошалевшего лейтенанта.

Никто не видел на борту пиратского корабля никакой девушки, но все привыкли к тому, что даже самые, на первый взгляд, безумные идеи капитана впоследствии оказывались попаданием в яблочко. Однако погоня не увенчалась успехом: преградой встали таинственные силы стихии, которые уносили пиратов вперёд, а вокруг "Первопроходца" образовали заслон из аномальной области полного штиля. Паруса печально обвисли, а капитан Эмертон метался по мостику, как разъярённая акула.

— Проклятье! Они уходят! Ну, ладно... Бог — свидетель моей клятвы: я достану капитана Друэтта, закую в кандалы и обеспечу ему кусок пеньки на галстук! Вы слышали, мистер Пэриш? Я сделаю это, сколько бы времени и сил у меня это ни отняло!

Так в очередной раз медно-рыжие кудри, белоснежные плечи и исполненный таинственной морской глубины взгляд вдохновили мужчину на подвиги. Ну и, разумеется, Дэвид Эмертон не мог простить Друэтту того издевательски-куртуазного поклона и презрительного молчания пушек. Это было хуже брошенной перчатки. Вильнув напоследок обольстительной кормой, "Батэйя" ускользнула, оставив в сердце молодого офицера ноющую досаду и смутную тоску.

Прошло уже немало дней, а Друэтт всё вспоминал тот случай. Что-то не давало ему забыть о молодом капитане, засело в мозгу занозой. Сейчас Друэтт сам не мог толком объяснить себе, что заставило его пойти навстречу военному кораблю. Желание покуражиться? Возможно. Но что-то ему во всём этом не нравилось... Вроде бы он сделал это по своей воле, но теперь ему чудилось, что там был чей-то шепоток — еле слышный, как плеск волны. И всё-таки, в целом это оказалось забавно.

— Хех, как я уделал этого выскочку! Он даже выстрелить не посмел, струсил, — удовлетворённо хмыкнул он, стискивая зубами чубук уже погасшей трубки. — Я этому птенчику пёрышки-то ещё повыщиплю при встрече! Молоко на губах не обсохло, а туда же — в море... Пусть знает, где его место — у подола маменьки!

"Как только таких мальчишек допускают до командования кораблём... У них что, в королевском флоте совсем с офицерами туго? Ну да, конечно, сейчас же идёт грызня за господство на море и колониальные владения... Муравьиная суета. Никогда не закончится... Эх, лечь бы в лодочку и плыть в никуда, закрыв глаза..."

Мысли Друэтта прервал боцман.

— Капитан! Айры Дэвсона нет на борту, — доложил он. — Похоже, он слинял на берег во время нашей стоянки на Тортуге.

Капитан бросил на Кёркби тяжёлый взгляд из-под угрюмо нависших бровей, фыркнул.

— Это всё, из-за чего ты меня побеспокоил? Пусть катится к дьяволу... ну, или к Богу, замаливать грехи. Есть что-нибудь поинтереснее?

— Э-э... кхм, да, капитан, — выпрямился Кёркби. — Прямо по курсу — вкусненькое торговое судно. Французское. Грех не выпотрошить!

Стремительная секунда — и Друэтт уже был на мостике, приникнув к подзорной трубе. На его губах заиграла ухмылка, а глаза сузились и льдисто заискрились.

— Свистать всех наверх!

Звук боцманской дудки, топот ног — всё это повторялось уже в тысячный раз. Сквозь привычную маску азарта на лице капитана Друэтта на миг проступила, омрачив его, невесёлая тень.

— На абордаж!

Всё как будто повторялось — гром пушек, свист пуль, лязг железа и запах порохового дыма. В воздух взвились абордажные кошки, сцепляя два судна. Но, вися на вантах с палашом наголо, Друэтт вдруг увидел, как в палубе французского корабля открылись люки, и из них посыпались, как горох из порванного кулька, матросы в мундирах английского военного флота.

Секундное недоумение — и жар ярости:

— Это ловушка!

Ярость-плеть, вытянув Друэтта по спине всей своей длиной, напоследок скользнула холодным кончиком — обречённостью. "Батэйя, Батэйя! — растерянно призывал он. — Где ты?" Бах! — шляпа слетела с его головы, и Друэтт встретился глазами с "этим мальчишкой" — молодым капитаном королевского флота. И с дулом его пистолета.

— Я хотел извиниться за прошлую нашу встречу! — перекрикивая грохот боя, воскликнул тот. — Она вышла какая-то нелепая — я не выказал должного уважения вашей легендарности, капитан Друэтт. Сейчас, надеюсь, я всё исправил?

— О, вы оказали мне честь, удостоив такой великолепной схватки! — прорычал Друэтт.

В три прыжка он оказался на палубе французского корабля — а точнее, английского, замаскированного под французское торговое судно. Всё, чего он хотел — убить этого молодого выскочку. Холодный кончик плети, обречённость, ударил даже больнее, чем ярость... Батэйя не откликалась, не помогала. Она подвела его.

Предала!

Шпага молодого капитана сломалась от удара о палаш Друэтта, но он ловко подхватил из руки убитого пирата абордажную саблю.

— Твоё имя, сопляк?! — крикнул Друэтт, обрушивая на него удар страшной силы.

Молодой человек, однако, удар отбил.

— Я капитан Эмертон! И моё имя вы будете вспоминать до самого эшафота.

В каждый удар и выпад Друэтт как будто вкладывал всю свою силу, умение и опыт, но цели почему-то не достигал. Мальчишка-капитан успешно отбивался, увёртывался и всё сильнее теснил Друэтта. Из руки старого пирата ушла волшебная сила, подпитывающий её дух морской девы отдалился, а тоска клещами сжимала его сердце и стучала в висках: "Почему, почему, Батэйя?!"

У его команды дела обстояли не лучше. Поняв, что угодили в западню, пираты сражались уже не за добычу, а за свою жизнь. Каждую секунду кто-то с криком падал либо в воду, либо на ставшую скользкой от крови палубу. Мундиры, рубахи, голые торсы — всё перемешалось, затянутое пороховым дымом.

— Где девушка?! — наступал Эмертон.

— Не понимаю, о чём ты! — отбивался Друэтт.

— Мерзавец! Что ты с ней сделал? — Эмертон так рубанул, что запястье Друэтта пронзила боль при отражении удара. Никогда раньше у него не болели суставы...

Мундиры тем временем начали оттеснять пиратов обратно на "Батэйю". Длинноносый Пэт, удирая от матроса, обезьяной вскарабкался по вантам, а потом, скрутив свой головной платок в жгут и взявшись за концы, поехал на нём вниз по штагу, вопя и болтая ногами. Старый платок не выдержал и порвался пополам, и Пэт с криком "а-а-а-сюрприз!" рухнул в самую гущу боя, на головы сражающихся. Кого-то он собою прибил, кого-то оглушил... а за тем, что стало с ним самим, Друэтту было некогда следить. Эмертон, налетая на него, требовал выдать девушку. До Друэтта дошло:

— Так ты за Батэйей пришёл? Откуда ты о ней узнал?

— Значит, она всё ещё у тебя! — вскричал Эмертон и начал атаковать Друэтта с новой силой. — Освободи её, ты, недостойная мразь!

Холодный хлыст обречённости вновь уязвил Друэтта между лопаток. Сердце горело горьким пламенем: подвела, покинула.

— Она свободна, как... — прохрипел он, выхаркивая из себя эту боль. — Как... море!

Эмертон, видно, истолковал его слова по-своему. Его губы сжались, между бровей пролегла суровая складка, а глаза ожесточённо потемнели. Его шляпа давно слетела, парик в пылу схватки съехал набекрень, на щеке алел порез.

— Ты за это ответишь, Друэтт, — сказал он.

Друэтту почудилось, что из груди Эмертона вылетел маленький смерч — а может, у пиратского капитана просто уже мутилось в глазах от усталости... Усталости, которой он не испытывал уже полвека.

Смерч толкнул Друэтта, и его сердце зашлось. Нога поскользнулась на луже крови, и он упал на спину. Грудь сгорала изнутри и клокотала, как жерло вулкана. Жжение сосредоточилось слева, отдаваясь ноющей болью в руке и лопатке.

— Именем короля, вы арестованы, капитан Друэтт, — услышал он как бы издалека, сквозь плотную завесу боли. — Вас будут судить по всей строгости закона и вынесут единственно справедливый приговор.

Мальчишка, стоя над ним в позе победителя, говорил ещё что-то, а он лежал, откинув обессилевшую руку с палашом — руку, не знавшую промаха пятьдесят славных лет. Грязные клочковатые тучи ползли по небу. Палуба корабля превратилась в дно лодочки, а ласковая волна понесла его в бесконечную, покойную и убаюкивающую даль.

3. Власть моря

Кандалы врезались в кожу, а в левой глазнице словно поселился жадный и безжалостный зубастый зверёк. Он грыз и пожирал, пожирал и грыз, выедая мозг изнутри. Этим глазом Том ничего не видел. Кожу на щеке стянуло от засохшей крови.

Прислонившись спиной к переборке, он сидел в битком набитой пиратами каюте — так же, как и он, закованными в кандалы. У многих были скованы и руки, и ноги, а Тому достались только наручники. Поблизости переговаривалась охрана.

— Что Друэтт?

— Жив, но плох. То ли удар у него, то ли ещё что... Не знаю, дотянет ли до эшафота.

Это слово — "эшафот" — встало перед Томом холодным призраком с чёрными глазницами. Он ждал их всех — ещё живых, тёплых, страдающих от ран. Восемнадцатилетняя жизнь Тома лежала у его ног, связанная, как жертвенный барашек.

От качки его мутило. Закрывая глаза и мысленно отстраняясь от соседей, стонущих, кряхтящих и воняющих, он утопал в успокоительной глубине глаз меднокудрой девы... Тут в его желудке будто взбунтовался клубок морских змей, и он не смог удержать их в себе.

— Ты, каракатицын сын! — глухо заворчали рядом. — Тебе что — блевать больше не на кого?

Надо же — Пэт. Второй раз... Несмотря на плачевность их общего положения, Том не смог сдержать усмешку.

— Извини, дружище... Это мой тебе прощальный подарок, — сказал он.

Пэт, однако, уже думал о другом:

— Слушай... Нас же всё равно — того... Пеньковые галстуки наденут. Может, расскажешь, что ты там видел в ту дырочку?

Том задумался на миг. И правда — какой смысл теперь молчать?

— Там была красотка, — сказал он.

— Да ну, — не поверил Пэт. — Брешешь ты всё. Как капитан мог всё время прятать бабу? Где? Так, чтоб все остальные не почуяли? Нет, она бы рано или поздно выдала себя.

— Она не баба, — сказал Том, закрывая здоровый глаз и откидывая голову назад, на переборку. — Она — морская принцесса.

— Да, да, да, дочь морского дьявола. — Пэт устало махнул рукой. Но потом, помолчав, тихо спросил: — А какая она?

Том улыбнулся. Образ морской девы стоял прямо перед ним.

— Волосы — как вечерняя заря... Кожа — как паруса нашего корабля. Глаза — сама морская глубина, а губы — кораллы.

Звякнули кандалы, и раздался голос из темноты:

— Не травите душу... Нам скоро на небо отправляться, а они — о бабах...

— Что-то сомневаюсь я, что мы попадём на небо, — усмехнулся Пэт. И, вздохнув, добавил: — А Дэвсон-то убёг, да... Хитрый тюлень. Погуляет ещё под небом, прощелыга чернобородый...

— Зато он никогда не узнает тайну капитана Друэтта, — сказал Том.

— Что да, то да, — согласился Пэт.

Друэтт лежал в отдельной каюте, прикованный к койке за одну руку. За считанные дни соляной налёт с висков распространился дальше и блестел теперь во всей его шевелюре. Кровопускание, сделанное ему врачом, ещё более ослабило его. Всё время находясь в полубреду, он бормотал:

— Батэйя... Ундина...

Море, словно отвечая на его скорбный призыв, вело себя неспокойно. Когда до порта оставались только сутки плавания, оно разразилось штормом. Корабль швыряло из стороны в сторону, подбрасывало и крутило, и узники внутри охали и беспокоились.

— Похоже, море решило подарить нам более достойную смерть, чем петля, — бормотали пираты.

А в ушах Тома пели русалки. Их голоса сводили его с ума и звали, звали куда-то. Они пели ему о прекрасных коралловых садах, где вместо птиц — разноцветные рыбы, о дворце с усыпанным жемчугом полом, где на троне из раковины огромного моллюска бессмертная морская царевна ждёт своего возлюбленного.

Доведённый до исступления этими песнями, Том пытался высвободиться. Он отличался тонкостью в кости — чуть тоньше, чем были рассчитаны кандалы. Пока его соседи охали и стенали, он, пыхтя, силился протащить руки сквозь железные браслеты. Это стоило ему страшной боли: большой палец на правой руке застрял в неестественном положении. Но он освободился.

— Стой, куда? — кричали ему. — Тебя же ухлопают!

Но Тома звала песня. Все были заняты на борьбе со штормом — в том числе и охрана, и он беспрепятственно выбрался на палубу. И сразу получил солёную оплеуху от морской волны: "Где ты шляешься, я давно жду тебя!"

Его заметили слишком поздно и не успели остановить. Огромная волна просто слизнула Тома с палубы.

Он уцепился за что-то плавучее. Это оказалась гальюнная фигура с "Батэйи" — морская дева, смотрящая вперёд. Море трепало его, едва ли не выбивая из него дух; огромные чудовища с тёмными блестящими спинами играли им, перебрасывая друг другу, как мяч, и всё, что он мог бормотать про себя, было: "Батэйя... Ундина..."

Луна разбросала свои серебристые семена по всей бухте. Капитан Эмертон смотрел на опустевшую пришвартованную "Батэйю" с задумчивой грустью: ей здорово досталось и в бою, и во время шторма, но всё равно она была прекрасна и печальна... Будь она женщиной, он встал бы перед ней на колени и расцеловал её руки.