Батэйя

В английском языке слово "корабль" — женского рода: "ship" — не "он" и не "оно", а "она". Вот этому самому "она" и посвящается...

БАТЭЙЯ

Море не знает милосердия. Не знает иной власти, кроме своей собственной.

Герман Мелвилл, "Моби Дик"

1. Тайна капитана Друэтта

Розовая от закатных лучей птичка села на фор-трюм-рей, и капитан Друэтт открыл глаза, будто бы ощутив щекотно-лёгкое прикосновение лапок к плечу. Говорят, капитан должен чувствовать своё судно... Друэтт чувствовал "Батэйю" в буквальном смысле: каждую её стройную мачту, каждый гладкий рей, каждый кипенно-белый парус он воспринимал как часть своего тела. Может быть, он просто сошёл с ума? Возможно. Но это было блаженное безумие, а временами сладострастное и чувственно-пьянящее. Он просто скрипел зубами от ревности, когда у её руля стоял кто-то иной: это было всё равно что уступить сердце своей женщины другому мужчине.

Да, сердце прекрасной "Батэйи" принадлежало только ему — вот уже пятьдесят лет. А может, это он принадлежал ей. Состав команды менялся — одни лица уходили, взамен приходили новые, и только капитан оставался на своём посту бессменно. Время для него замерло с той минуты, когда он встретил Её — ту, чья немеркнущая краса рассекала волны, укрощала штормы и несла капитана сквозь годы и туманы, бури и битвы, словно испросила для него охранную грамоту у самого морского дьявола. Лишь виски Друэтта блестели, будто выбеленные налётом соли; плоть же его оставалась крепка, сама удача стояла у него вахтенным, и капитан, осенённый её крыльями, творил вокруг себя ад, в то время как душа его, как ему казалось, обитала в раю.

Баркентина стояла на якоре у большого острова, где был расположен пиратский лагерь. Здесь они отдыхали, брали пресную воду, стреляли дичь и запасались мясом. Был тут ещё склад с оружием и выпивкой, а также тайник, куда пряталась часть добычи, которой требовалось "отлежаться" какое-то время. Друэтт отпустил всю команду на берег, а сам остался на борту — наедине с Ней.

Безмятежно-невинная синь неба была подёрнута кровавой пеной облаков, а тёмно-рыжее море, будто поле брани, впитавшее в себя жизни павших воинов, дышало посмертным покоем. Но пиратов не трогала вся эта роскошная тропическая красота: днём они были заняты наполнением бочек свежей водой, охотой на коз и разделкой туш. Сейчас тонкие пласты мяса вялились, развешенные над слабо коптящими кострами, а команда, не имея больше дел, расположилась на отдых в ожидании капитана.

Оранжевый отблеск пламени лежал на лоснящихся от пота, загорелых, чумазых и заросших бородами лицах.

— Чудит опять капитан, — сказал Длинноносый Пэт, отхлебнув из бутылки и крякнув. — Накатило на старого чёрта. Дня три-четыре проторчим тут, как пить дать. Как раз мясо готово будет. Солнышко, чтоб ему, хорошо припекает... Скоро сами будем как то мясо.

Огонь, словно подтверждая его слова, затрещал, напыжился, как живой, и выпустил в вечернее небо целый сноп искр.

— Ишь ты, — хмыкнул Пэт, слегка откидываясь назад и заслоняя бутылкой вытянутое, как лошадиная морда, лицо.

Чернобородый Айра Дэвсон, тоже выпив и утерев губы рукавом, пробасил:

— Ничего, почудит и снова человеком станет. Недолго ждать.

— Главное — не соваться к нему сейчас, а то можно и пулю в брюхо схлопотать, как Старик Харди. Кормит теперь рыб, — заметил Джек, рыжий пират со шрамом на щеке.

— Дурень старый, пялить его в селезёнку, прости, Господи! — выругался Дэвсон. — Это оттого, что он такой неловкий, и хитрости ни на грош... Уж я б на его месте как-нибудь извернулся.

Тёмные силуэты пальмовых крон колыхались на фоне гаснущей багровой вечерней зари. Развалившиеся у костра на песке пираты лениво пили.

— Расскажи-ка, Том, что ты видел в ту дырочку, — попросил кто-то. — Что там капитан делал? Баловался со своим малышом, поди? Гы-гы-ыы...

Скабрезный хохоток прокатился и стих, как рокот прибоя, а восемнадцатилетний Том Ричардс, примкнувший к пиратской шайке всего год назад, задумчиво молчал. Рисуя пальцем на песке каракули, он избегал взглядов товарищей.

— Ну, чего запираешься, парень? Ты единственный, кто подсмотрел за капитаном и остался после этого в живых. Говори, что ты там видел? Ведь ты что-то видел, у тебя это на лице написано!

Том глянул на обращавшегося к нему пирата из-под длинной светло-русой чёлки. Его юношески-пухлые губы приоткрылись, но потом решительно сомкнулись снова.

— Ну, что молчишь, сопляк? Не скажешь — освежуем, порежем на кусочки и повесим вялиться рядом с козлятиной!

— Но тогда вы уже точно ничего не узнаете, — лукаво и смело блеснув искорками в глубине зрачков, ответил Том.

Пираты заусмехались, захмыкали. Конечно, угрожали они полушутя; многим был по душе этот паренёк — сирота, взятый в команду боцманом Кёркби. Парнишка пытался обокрасть боцмана на улице у таверны, как бы случайно налетев на него и незаметно вытянув кошелёк. Кёркби сам был не промах в таких делах, а потому поймал юного щипача буквально через секунду после кражи. При виде его огорошенной и крайне обескураженной чумазой мордашки Кёркби от души расхохотался; бить он воришку не стал, а по-отечески взял за ухо, и уже через десять минут они сидели за одним столиком в таверне. Том жадно ел, с набитым ртом рассказывая невесёлую историю своей жизни, а боцман потягивал ром и слушал. Парень без раздумий принял предложение пойти на "Батэйю" юнгой; капитан, удостоив его лишь беглым оценивающим взглядом, будто бочонок рома или ящик со свечами, небрежным жестом дал понять, что Том может остаться.

И вот, он сидел у костра, зарыв пальцы босых ног в тёплый песок. Пэт, заговорщически подмигнув товарищам, протянул парню бутылку.

— На, сынок, выпей за здоровье капитана...

Том лишь секунду смотрел в хитро-добродушные глаза Длинноносого, а уже в следующую сделал солидный глоток. Ром обжёг горло, но Том мужественно вытерпел — только слёзы на глазах выступили. Его одобрительно похлопали по плечу, и сразу несколько бутылок протянулись к нему — чокнуться. После такого невозможно было не выпить снова.

— За непотопляемого капитана Друэтта, семь футов ему под килем! И пусть пеньковый галстук никогда не украсит его шею!

Лошадиномордый Пэт скалил широкие зубы и ржал, борода Айры Дэвсона зловеще чернела вокруг ухмыляющегося рта, море пило рыжими губами кровавую пену с неба, пальмовые тени щекотали горизонт... А издали за ними всеми наблюдала баркентина, исполненная горделивого презрения — холодная, как морская пучина, и недосягаемо-нереальная, как тень Летучего Голландца.

Костёр и заря уже едва тлели; пьяные пираты горланили песни, а Том мучился возле пальмы неподалёку. Хмель душил его, как спрут, выворачивал наизнанку и кишки, и мозги. Стоя на четвереньках, парень то бодал головой пальмовый ствол, то пытался его глодать. Показались чьи-то ноги. Тома стали тормошить, но он только лаял в ответ. Окатив потоком брани, его оставили в покое.

Лет через сто... а может, и через полчаса рядом уселся Айропэт, скаля лошадиные зубы и почёсывая чёрную бороду. С идиотской ухмылкой он спросил Тома:

— Так что там дырочка-то? Весело было капитану?

— Её зовут Батэйя, — простонал-прорычал-прокашлял Том.

— Кого? — удивился Айропэт.

— Дырочку, — всхлипнул Том, и содержимое его желудка выплеснулось прямо на собеседника.

Физиономия Айропэта превратилась в харю гаргульи, бездонная пасть которой ошпарила Тома струёй ругани, а лапа замахнулась и... настала чернота.

Между тем на слегка заплетающихся ногах Пэт вернулся к гаснущему костру и плюхнулся на своё место.

— Ну, он что-нибудь сказал? — спросили его товарищи.

— Пффф... чёрта морского он сказал, — скривился Пэт, двумя пальцами брезгливо оттягивая от тела испачканную и промокшую рубаху. — Вот, только облевал всего с головы до ног, пащенок...

— Мда, перестарались мы малость, — басовито захохотал Дэвсон. — Многовато выпивки для мальчишки оказалось. Нам-то что, мы-то — насквозь проспиртованные старые морские волки, а он — молокосос, только вчера с берега. Тьфу, Пэт, чтоб тебя кракен сожрал! Надо было его только подпоить чутка, а ты его опоил.

Пэт, стянув рубаху, в сердцах швырнул её в темноту. Осовело щурясь и грозя пальцем тлеющим головешкам, он проговорил:

— Молокосос-то молокосос, а даже в стельку пьяный держится как кремень... Только бред какой-то нёс, а про то самое — ни полслова!

— А что за бред? — полюбопытствовал Джек.

— "Её зовут Батэйя" — вот, на хрен, и всё! — раздражённо сплюнул на песок Пэт.

— Так это ж наша посудина так называется.

Пэт вспылил.

— А я что, думаешь, не знаю?! Пятнадцать лет на ней свои кости просаливаю — и не знаю? Ты, Джек, считаешь, что у меня вместо мозгов — чёртовы водоросли?

Джек примирительно выставил ладонь:

— Брось, Пэт, охолони маленько... Ничего я, к дьяволу, такого не думаю. Ты просто замутил слишком большой шторм в своём трюме, вот и мерещится... И нечего тут изо всех пушек палить.

Пэт прищурился и вскочил на ноги, прожигая Джека полным пьяной злобы взглядом.

— Нет, дружочек, не юли, как угорь. Ты мне в лицо скажи всё, что ты обо мне думаешь! Что, мать твоя каракатица, сразу белый флаг выкинул?

Слово за слово — пираты переругались, потом в ход пошли кулаки. Кто-то взвыл, упав задом на горячие угли, хрустнул чей-то нос. На шум потасовки пришёл боцман Кёркби с ведром и пистолетом. Окатив дерущихся холодной водой, как собак, он выстрелил в воздух и зычно прикрикнул:

— А ну, тихо, зелень подкильная, грот-мачту вам в задницу! Спать не даёте! Налакались, как свиньи... Все по местам, и чтоб ни звука! Услышу хоть кашель, хоть пердёж — глотки перережу, клянусь громом!

Когда боцман что-то обещал, он всегда держал слово. Мокрые и злые, но поджавшие хвосты пираты разбрелись в разные стороны, икая и бубня под нос ругательства.

Очнувшийся на рассвете Том долго сидел на песке, жмурясь и пытаясь избавиться от соринки, которая, как ему упорно казалось, засела в глазу. Он выпил бы целую бочку воды, но её, к несчастью, поблизости не было. На стволе пальмы виднелись следы зубов, а челюсть побаливала. Он что, пытался перегрызть дерево? Или это ему врезал Айропэт-горгулья?

— На, промочи горло, — услышал он, а перед его лицом появился ковшик с чем-то булькающим.

При воспоминании о роме Том поморщился. Даже от плеска этой жидкости его начинало мутить.

— Да вода это, вода, — насмешливо сказали сверху. — Я знаю, парень, что у тебя в горле сухо, как в пустыне.

Том с благодарностью приник к ковшику, глотая холодную родниковую воду. Его благодетелем оказался Кёркби. Невысокий, но крепко сбитый, с заросшим седой щетиной подбородком, боцман взирал на юнца с отеческой снисходительностью и усмешкой в уголках глаз.

— Что, загрузили тебе на борт бочонок рому вчера? — усмехнулся он.

Зубы парня жадно клацали о край ковшика. Боцман, отойдя за пальму, на маленькую кочку, расстегнулся и начал слив своих трюмных вод. Ручеёк пополз вниз с кочки, и Том отодвинулся.

— Что, выпытать хотели, что ты там видел? — спросил Кёркби.

— Ага, — отозвался Том.

— Я вот, знаешь ли, уже пятнадцать лет хожу на "Батэйе" с капитаном Друэттом, — крякнул боцман, застёгиваясь. — И повидал немало странных вещей, которые творились и на её борту, и за ним. Я за эти годы постарел, а на голове капитана даже не прибавилось ни одного нового седого волоска. Корабль так быстроходен, будто в его паруса дует штормовой ветер, который может налететь, как по заказу. Мы тысячу раз вступали в бой, дрались как черти и лили реки крови, а сами выходили из заварушек едва ли оцарапанными... Не только в море, но и на берегу нам везло, как заговорённым... Но это продолжалось, только пока мы состояли на службе у Друэтта. Стоило кому-то выйти из игры и завязать с пиратством, как он погибал на берегу какой-нибудь дурацкой смертью, не проходив по твёрдой земле и недели. Вот что я тебе скажу, сынок: без нечистой силы тут не обходится.

— Думаете, капитан связался с дьяволом? — поёжился Том.

— А кракен его знает, — ответил Кёркби. — Мне плевать, честно говоря. Потому что никогда и нигде — слышишь, малый? — никогда и нигде я не видел такой дьявольской удачи, как на "Батэйе". Мы ограбили и отправили на дно так много кораблей, что я сбился со счёта, а наш за всё это время получил от силы пару-тройку пробоин. Я не помню, когда на судне в последний раз был ремонт... Да даже паруса мы не меняли, а они всё так же сияют белизной, как первый снег. Я не видел кораблей красивее, чем эта проклятая "Батэйя". И наш капитан, похоже, без ума от неё, как от бабы.

Боцман усмехнулся, и Том вслед за ним несмело дрогнул уголками губ.

— Я поначалу тоже ухмылялся, вот как ты сейчас, — продолжил Кёркби. — Но потом и сам начал чувствовать, будто...

— Что? — полюбопытствовал Том.

— Не поверишь, парень... будто я хочу поиметь её, — договорил боцман. — Натянуть её на свой прибор и как следует отделать, чтобы она, дрянь такая, кричала от наслаждения и выгибалась подо мною. — При этих словах Кёркби мечтательно водил рукой в воздухе, будто бы лаская изгибы женского тела. — Но она... чёртов корабль. Она — проклятая морская посудина, и всё, что я могу — это только тереться об её фок-мачту.

Смущённо и грустно разведя руками, боцман вздохнул, глядя вдаль, где в свете занимающейся зари дремала на волнах неприступная дама его сердца.

— Проклятье, эта бесстыдная сучка хороша, как молодая распутница, — проронил Кёркби со страданием в голосе. — Ишь, разлеглась на море, как девка на перине!

Том, тоже вглядевшись в изящный силуэт баркентины вдали, добавил:

— Нет, мистер Кёркби, она — леди. И вряд ли она захочет отдаться таким, как мы с вами.

Боцман кивнул и прищёлкнул языком.

— Ох, и не говори! Эта строптивая леди, похоже, отвечает взаимностью только капитану Друэтту. А всё-таки, — лукаво прищурившись, посмотрел он на Тома, — что ты там видел?

Парень отвёл глаза.

— Ну ладно, не хочешь — не говори, — миролюбиво сказал Кёркби. И добавил задумчиво: — Но, что бы там ни было, оно почему-то оставило тебя в живых.

— Капитан не видел, что я... гм. — Том поднялся на ноги, заправляя рубашку в штаны. — А если я проговорюсь, всем грозит смерть.

День прошёл скучно. Тому было поручено следить за тем, чтобы костры, над которыми вялилось мясо, дымили без перерывов, и парень то и дело подбрасывал туда веток и жухлой листвы. Пираты бездельничали и пили, играли в кости и карты, ссорились, мирились, пару раз дело дошло до драки, но боцман следил за порядком. Стоило ему только приблизиться с двумя пистолетами за поясом, как драчуны сразу утихомиривались. Двое пиратов от скуки решили помериться силами на абордажных саблях; когда мимо проходил боцман с ведром, они сразу отскочили друг от друга, хотя Кёркби нёс воду к костру, чтобы согреть её для своего бритья. Все засмеялись, а боцман нахмурился:

— Почему котёл не чищен? Эй, юнга!

— Есть, мистер Кёркби! — отозвался Том, бросаясь к котлу, который остался грязным после завтрака.

— А вы, бездельники, присмотрите за кострами, — велел боцман дуэлянтам. — Нечего тут попусту оружие тупить.

Ночью Том проснулся от переполоха на берегу. Сначала он подумал, что пираты опять напились и подрались, но, как выяснилось, дело обстояло хуже. Трясущиеся от ужаса Длинноносый Пэт с Айрой Дэвсоном суматошно бегали по пляжу, как будто им прижгли клеймом задницы.

— Ребята! Спасите, спрячьте нас! — голосил Пэт.

Дэвсон, упав на колени в песок и истово крестя чёрную бороду, бормотал:

— Пресвятая Богоматерь, защити меня от нечистого! Спаси меня, грешного! Обещаю бросить это кровавое ремесло и зажить честной жизнью, только защити, Пречистая Дева!

— Что стряслось, кальмара вам в глотку? — воскликнул боцман сердито.

Издав нечеловеческий вой, Пэт оленьими скачками помчался в лес — только его и видели.

— Куда, дурень? — успел вслед ему крикнуть Кёркби. — Ну, дела!

Увидев брошенную у кромки воды шлюпку, он всё понял.

— Так... Ну, и в чью же умную головушку пришла эта мысль? Пэта или твою? — спросил он, оборачиваясь к Дэвсону, который всё ещё крестился и беззвучно шевелил губами. — Впрочем, какая теперь разница... Молись, не молись — теперь от капитана пощады не жди. Эх вы, олухи! Вам что — пример Старика Харди не наука? — Присев перед Дэвсоном на корточки, он вдруг спросил: — Ну, хоть разглядели чего-нибудь?

Тот открыл пустые и бессмысленные, как у барана перед убоем, глаза и замотал головой.

— Н-нет... Ничего... Мы не успели.

Боцман разочарованно плюнул и выпрямился.

— Вот дурни... — И пропел, передразнивая: — "Уж я бы как-нибудь извернулся..." Как же, конечно!

А Дэвсон продолжал бормотать:

— Пресвятая Матерь Божья, спаси меня!

Вдруг повисла тишина — упала, как бархатный занавес, усыпанный холодными звёздами. Небесный мрак йодисто-солёной прохладой коснулся лица Тома, просочился внутрь и превратил его кишки в осклизлый медузообразный комок... Луна пристальным лучом озарила явление капитана Друэтта.

Он плыл в шлюпке, как раджа в паланкине, едва ли двигая веслом: казалось, волны сами покорно несли его, как слуги. Галуны на его камзоле фосфорически мерцали, опушка шляпы и кружева манжет светились, как морская пена, а длинные светлые пряди волос колыхались, как живые щупальца спрута. Волна услужливо вынесла шлюпку на мелководье, и капитан, поднявшись, поставил ногу на нос лодки, готовясь спрыгнуть. Но сапог его не коснулся воды: она расступилась перед ним, и капитан Друэтт прошёл по мокрому песку, а волны скромно бурлили и пенились в поклоне перед владыкой, смыкаясь сразу за ним.

Когда капитан вступил на берег, по нему разлился тускло-фосфорический холодный свет. Коленопреклонённый Айра Дэвсон застыл с бараньим выражением в глазах, а его рука замерла в незаконченном крестном знамении. Неторопливо, будто держа его за горло взглядом, Друэтт подошёл к чернобородому пирату, и голубовато-зелёный лёд его глаз превратил несчастного в бессловесное животное.

— ТЫ ВИДЕЛ?

В ответ Дэвсон мог только блеять. Ледяной лязг вынимаемой из ножен сабли резанул всем присутствующим по нутру; острие упёрлось в горло несчастного Айробарана, а из-под приподнятой верхней губы капитана просочилось шипение, опутывая чернобородого, как рыболовная сеть:

— Что ты видел, шваль?

— Мммм... Ннннн...

Боцман, уважительно склонившись, выступил:

— Капитан, осмелюсь ответить...

Ледышки глаз Друэтта царапнули Кёркби:

— Что?

— Капитан, они ничего не видели, — сказал боцман, державшийся смелее всех. — Айра сам мне сказал: они не успели ничего разглядеть и в страхе бежали.

— Хммм, — промычал Друэтт, и, как только последний раскат звука стих в глубине его горла, острие сабли на миг отодвинулось от шеи Дэвсона. А уже в следующую секунду снова упёрлось в кожу, грозя пронзить: — Это правда?

Айра, наконец снова овладевший речью, пробормотал:

— П-правда, к-капитан.

— А где второй? — спросил Друэтт.

— Ннн... — опять застрял Дэвсон, тряся головой, как паралитик.

— Убежал вглубь острова, боясь вашего гнева, капитан, — помог ему боцман. — Он тоже ничего не видел, как и этот голубчик.

Подержав чернобородого на ледяном прицеле своего взгляда ещё пару мгновений, Друэтт нехотя убрал саблю в ножны.

— Хорошо. Если ты солгал — не проживёшь и половины дня. Твоё сердце остановится на рассвете. То же будет и с твоим приятелем.

Взгляд Друэтта скользнул по Тому, холодный, как рыбья чешуя, и парень, не чуя под собой ног, попытался сглотнуть, но не смог. В горле будто застрял морской ёж.

— Постоим в этой гавани ещё день-два и снимаемся с якоря, — прокатилось по пляжу распоряжение капитана. — Дел по горло. А этому, — Друэтт кивнул на Дэвсона, — пятнадцать ударов кнутом за нарушение моего приказа. И второму, если объявится, тоже.

Волны снова унесли капитана на покорных спинах к его возлюбленной "Батэйе", и только после этого онемение тела у Тома отступило, позволив ему снова ощутить ногами песок. Колени подкосились, и он сел, прижав руку к груди, словно пытался сдержать трепещущее, как рыбка в сетях, сердце. Всё-таки при дневном свете капитан был больше похож на обычного человека... И только по ночам — как сейчас — можно было увидеть его жуткую суть во всей красе.

Айра Дэвсон благополучно дожил до рассвета. Когда кнут со свистом оставлял на его спине кровавые полосы, он стискивал зубы и чуть слышно бормотал:

— Пресвятая Дева Мария... Сподоби меня спастись... К чёрту Друэтта... К чёрту пиратов... Хватит с меня...

Длинноносого Пэта искали целый день. Пираты бродили по лесу, аукаясь и крича:

— Эй, Пэт! Выходи, не бойся! Капитан тебя помиловал!

Горе-соглядатай вышел к товарищам только к вечеру. Боцман его символически высек, после чего тот на пару с Дэвсоном напился в стельку — с перепугу.

2. Морская дева

Друэтт лежал, раскинувшись на постели в своей каюте, и блаженно улыбался, позволяя шаловливым пальчикам играть с прядями его волос, щекотать усы и перебирать рыжеватую поросль на груди. Лёгкая, как маленькая пташка, игривая, как наяда, и непостижимая, как зелёная морская пучина, Она представляла собой единое целое с кораблём: паруса были белоснежны, как её кожа, мачты стройны, как её ножки, а в очертаниях кормы угадывался изящный изгиб её бёдер. Невесомая медь кудрей могла темнеть и покрываться патиной глубинной зелени, а по гипнотическому океану глаз порой пробегала волна отрезвляющего холода. Она была переменчива и текуча, как серебристый косяк рыб; могла ласкать, как легкомысленный прибой, а могла давить, как тяжёлая толща воды над дном самой глубокой впадины. Она казалась воплощением морской стихии.

Она приходила к Друэтту в снах с самого детства, ласкала его руку, набегая на неё пенной волной, когда он собирал на берегу красивые ракушки. Тогда он ещё не видел её лица, но уже слышал предостерегающий шёпот: "Я — море. Не шути со мной".

Уже будучи пиратским капитаном и желая призвать к себе удачу, Друэтт обратился к старухе-ведунье, что жила у моря в полуразвалившейся лачуге. У старой карги, как ему показалось, были до странности молодые глаза... Какие-то знакомые и глубокие, как само море. Она дала Друэтту раковину и сказала: "Будешь на своём корабле — приложи к губам и позови Батэйю. Да представь себе, в каком облике она должна к тебе явиться".

Друэтт всё так и сделал. Недолго думая, он представил себе Батэйю в виде гальюнной фигуры, что смотрела вперёд, когда баркентина рассекала волны своим форштевнем. Но фигура на носу корабля была деревянной, потрескавшейся, с облупившейся позолотой, а к капитану пришла живая дева неземной красы, окутанная водопадом медно-рыжих волос, с глубокими, как само море, глазами...

"Ты готов стать мне верным возлюбленным, мой капитан?" — спросила она.

"Готов", — прошептал тот, как зачарованный, пропуская меж пальцев пряди её волос. Да и какой мужчина ответил бы что-то другое, находясь в лёгком, но цепком кольце нежных рук и в опасной близости от маленьких алых губ, обещающих все земные и неземные радости?

С этого момента всё изменилось. Батэйя пропитала собой корабль, слилась с ним. Она охраняла его, как невидимый щит, носила по волнам даже в штиль, могла наводить морок на врагов, а главное — любила Друэтта и питала его силами. Она возносила его к высотам невыразимого на земных языках блаженства, доводила до безумия, заставляла мучиться и наслаждаться одновременно. Капитан назвал корабль её именем, и с ним на устах и в мыслях пиратствовал, не зная неудач. Он считал себя владыкой моря. Да что там — он сам был морем.

Но отрезвляющий серебристый холод в глазах Батэйи напомнил:

"Море — это я. А вы, люди — никто в нём. Вы не сможете его покорить. Ты в нём царь и бог, только пока я с тобой".

Слава Посейдону, Батэйя была верна Друэтту все эти годы. Команда не видела её: она являлась только капитану. Он также хранил ей верность, не зная иных женщин, кроме неё. Да они были ему и не нужны: ни одна из земных красавиц не могла сравниться с его морской девой, ни одна не могла дать ему то, что щедро дарила Батэйя. С ней Друэтт был неуязвим и для людей, и для времени, и для моря.

Любил ли он её? Он жил и дышал ею, не мысля себя без неё, она текла в его жилах и манила вперёд, как маяк. Капитан уже не мог разграничить её волю и свою: порой ему казалось, что это он служит Батэйе, а не она ему помогает. Но всё чаще в последнее время он стал впадать в задумчивость. Друэтт сам не понимал, что с ним творится, отчего в его сердце поселилась эта тоска. Пятьдесят лет он наводил ужас на всех, кто бороздил моря, он владел несметными богатствами, но... Всё это почему-то не радовало его так же сильно, как прежде. Временами его посещала мысль о лодочке — маленькой, для одного человека. Капитану снилось, что он лежит в ней, скрестив руки на груди, и смотрит в ясное небо. Вёсел нет: он дрейфует, вверив себя течению. Странная мысль пристала к нему, как рыба-прилипала, и груда окроплённого кровью золота, которое он добыл за годы морского разбоя, стала не дороже кучки сушёных водорослей.

— О чём ты думаешь, мой капитан? — прозвенел ласковый голос, и Друэтт всплыл из глубин грёз обратно в свою каюту.

В его объятиях лежала прекраснейшая из женщин, укрыв его одеялом своих волос, и он с грустной нежностью поцеловал её большие глаза, казавшиеся сейчас бездонно, бесконечно синими.

— О лодочке, моя ундина. Я лежу в ней один и дрейфую... Просто так, безо всякой цели. Мне покойно и легко, ничто меня не тревожит более.

Что-то закапало ему на грудь... Это потекла синева из опечаленных глаз Батэйи. Друэтт удивился. Он видел её разной: весёлой, озорной, загадочной, капризной, томной, страстной, мечтательной, даже сердитой... Только плачущей ещё не видел.

— О чём ты, Батэйя? — спросил Друэтт, смахивая с её щёк огромные, как жемчужины, слёзы. — Мы ещё повоюем... Ещё не один корабль отправим на дно, и золотишко ещё позвякает у нас в карманах.

Батэйя улыбнулась сквозь слёзы и придавила пальцами веки капитана, заставляя его закрыть глаза.

— Спи, мой капитан... Спи. Отдыхай, — прошептала она с поцелуем.

Друэтт заснул и не подозревал, что по другую сторону переборки, приложив глаз к дырочке, скорчился в неудобной позе обалдевший Том Ричардс.

Парень чуть не отскочил, как кнутом огретый, когда нагая девица, прикрытая лишь плащом своих медно-рыжих волос, вдруг повернула к нему лицо и заговорщически приложила палец к лукаво улыбающемуся коралловому ротику. Но Том прочно попал на крючок её взгляда и ощутил себя под огромной толщей воды, не в силах вздохнуть от колоссального давления. Эти колдовские глаза словно умоляли его: "Не выдавай меня!", а предостерегающий пальчик накладывал печать молчания на его уста.

Вот потому-то он и молчал в ответ на все расспросы. Даже будучи вдрызг пьяным, он видел перед собой приложенный к губам пальчик и не мог выдавить из себя ни слова, как ни старался.

С этого самого момента образ Батэйи вставал перед ним, стоило ему закрыть глаза. Сидя у костров, над которыми вялилось мясо, он грезил ею, а чистя котёл, снова воскрешал в мыслях белизну её плеч и волшебный изгиб бровей.

— Хм, удивительно красивый корабль, — сказал капитан Эмертон, глядя в подзорную трубу. И протянул её своему помощнику: — Взгляните, мистер Пэриш. Не "Батэйя" ли это?

Лейтенант, поднеся окуляр к глазу, изменился в лице.

— Сэр, боюсь, вы правы! Пиратского флага не вижу, но это точно "Батэйя". Нам лучше изменить курс!

Капитан, окинув лейтенанта холодным взглядом, спросил:

— С каких это пор корабли флота Его Величества пасуют перед пиратами, мистер Пэриш?

— Сэр, но это же капитан Друэтт! — воскликнул тот.

— Да хоть сам морской дьявол! — отрезал капитан. — Я хочу лично посмотреть на это чудо-юдо и убедиться, так ли оно страшно, как его малюют. Не очень-то я верю россказням о нём.

Офицер королевского флота Дэвид Эмертон всего два года командовал кораблём. Молодой капитан отличался неустрашимостью и какой-то нечеловеческой удачливостью. Всё, что он ни затевал, выгорало, самые рискованные и безумные манёвры оправдывались. Всякий раз, когда его вновь осеняло, команда хваталась за голову, но неизбежно шла вместе с ним по лезвию бритвы: одна её половина считала его гением, а вторая — везунчиком.

— Сэр, простите, но это... безумие, — проговорил лейтенант потрясённо.

— Идём на сближение, — приказал Эмертон уверенно. — Вы не раз ходили со мной по ниточке паутины, мистер Пэриш... Рискните и в этот раз. Что-то мне подсказывает, что это будет очень интересная встреча.

Они взяли курс на сближение. Пиратский корабль сделал то же самое, и лейтенант Пэриш готовился к худшему. Сейчас можно было думать только о том, кто успеет первым дать бортовой залп, а капитан стоял на мостике спокойный, как ясный полдень. Чисто выбритый, в белоснежном парике и щегольском мундире, он выглядел так, будто плыл на свидание с хорошенькой девицей, а не навстречу возможной погибели. Честно признаться, лейтенант не верил, что знаменитая эмертоновская удача вывезет их и в этот раз.

Ибо никакая человеческая удача не могла устоять против дьявольской силы капитана Друэтта.

А Эмертон, изучая в трубу судно противника, проговорил восхищённо:

— Всё-таки на какой красавице плавает этот старый мерзавец! Просто вопиющая несправедливость... Такое же чувство я испытываю, когда вижу прекрасную молодую женщину замужем за мерзким старикашкой.

— У вас сразу возникает желание отбить её у мужа? — вяло усмехнулся лейтенант. Ему было, в общем-то, в данный момент не до юмора.

Капитан Эмертон блеснул ясной улыбкой. А лейтенант подумал: "Да уж, с такой-то внешностью — сам Бог велел быть любимцем дам".

Расстояние между кораблями сокращалось, напряжение на борту "Первопроходца" росло. На "Батэйе" поднялся "Весёлый Роджер", а это означало, что с минуты на минуту должно было сорваться с поводка адское, вечно голодное чудовище — битва...

— Орудия к бою! — скомандовал Эмертон, дрогнув ноздрями. Он словно предвкушал запах пороха.

Пиратский корабль повторял их действия, как зеркальное отражение. Когда "Первопроходец" поравнялся с "Батэйей", все ждали от капитана команды... Но её не последовало. Эмертон стоял столбом, будто поражённый выстрелом в сердце.

— Сэр! — окликнул его лейтенант Пэриш.

Вздрогнув, капитан Эмертон крикнул:

— Отставить! Не стрелять!

— Но капитан, они нас разнесут в щепы! — не поверил своим ушам лейтенант. В кишках у него растекалось что-то горячее...

Чёрные дула пиратских пушек безмолвствовали. Сам капитан Друэтт, сняв шляпу, взмахнул ею в изысканно-шутовском поклоне, а команда потешалась, держась за животы. Над чем они смеялись? Лейтенант переводил взгляд с застывшего соляным столпом командира на хохочущие рожи пиратов на соседнем корабле и чувствовал себя вывалянным в перьях. "Батэйя" уходила без единого выстрела.

Теперь расстояние между кораблями росло, равно как и недоумение на "Первопроходце". Капитан, усиленно моргая, будто пытался стряхнуть с себя непонятное наваждение, накатившее, как видно, на него одного.

— Интересная встреча, — пробормотал лейтенант Пэриш.

А капитан, вдруг встрепенувшись, отдал приказ развернуться и догонять пиратов. Но пока они маневрировали, "Батэйя" удалялась с неправдоподобной скоростью — будто в её паруса ветер дул в десять раз сильнее, чем в паруса "Первопроходца".

— Полный вперёд! — прорычал Эмертон. — Мы должны их догнать. Я должен спасти её...

— Простите, сэр... — ошарашенно начал лейтенант Пэриш.

— Они наверняка дурно с ней обращаются! — не унимался капитан. — Наш долг как джентльменов и офицеров — вырвать её из лап пиратов!

— Кого, сэр? — по-прежнему не понимал лейтенант. Бредовость происходящего не имела границ. С капитаном явно творилось что-то неладное, но лейтенант боялся поверить в его сумасшествие. У всего должно быть разумное объяснение, сказал он себе. Или, может быть, это какое-то очередное эмертоновское "озарение", непостижимое для умов остальных?

Теперь уже капитан, в свою очередь, смотрел на помощника, как на умалишённого.

— Мистер Пэриш, вы слепой? У них на борту девушка! Она умоляла о помощи, и мы обязаны сделать всё, чтобы её вызволить.

"Или он сумасшедший, или я — слепой идиот, одно из двух", — проплыло в голове вконец ошалевшего лейтенанта.

Никто не видел на борту пиратского корабля никакой девушки, но все привыкли к тому, что даже самые, на первый взгляд, безумные идеи капитана впоследствии оказывались попаданием в яблочко. Однако погоня не увенчалась успехом: преградой встали таинственные силы стихии, которые уносили пиратов вперёд, а вокруг "Первопроходца" образовали заслон из аномальной области полного штиля. Паруса печально обвисли, а капитан Эмертон метался по мостику, как разъярённая акула.

— Проклятье! Они уходят! Ну, ладно... Бог — свидетель моей клятвы: я достану капитана Друэтта, закую в кандалы и обеспечу ему кусок пеньки на галстук! Вы слышали, мистер Пэриш? Я сделаю это, сколько бы времени и сил у меня это ни отняло!

Так в очередной раз медно-рыжие кудри, белоснежные плечи и исполненный таинственной морской глубины взгляд вдохновили мужчину на подвиги. Ну и, разумеется, Дэвид Эмертон не мог простить Друэтту того издевательски-куртуазного поклона и презрительного молчания пушек. Это было хуже брошенной перчатки. Вильнув напоследок обольстительной кормой, "Батэйя" ускользнула, оставив в сердце молодого офицера ноющую досаду и смутную тоску.

Прошло уже немало дней, а Друэтт всё вспоминал тот случай. Что-то не давало ему забыть о молодом капитане, засело в мозгу занозой. Сейчас Друэтт сам не мог толком объяснить себе, что заставило его пойти навстречу военному кораблю. Желание покуражиться? Возможно. Но что-то ему во всём этом не нравилось... Вроде бы он сделал это по своей воле, но теперь ему чудилось, что там был чей-то шепоток — еле слышный, как плеск волны. И всё-таки, в целом это оказалось забавно.

— Хех, как я уделал этого выскочку! Он даже выстрелить не посмел, струсил, — удовлетворённо хмыкнул он, стискивая зубами чубук уже погасшей трубки. — Я этому птенчику пёрышки-то ещё повыщиплю при встрече! Молоко на губах не обсохло, а туда же — в море... Пусть знает, где его место — у подола маменьки!

"Как только таких мальчишек допускают до командования кораблём... У них что, в королевском флоте совсем с офицерами туго? Ну да, конечно, сейчас же идёт грызня за господство на море и колониальные владения... Муравьиная суета. Никогда не закончится... Эх, лечь бы в лодочку и плыть в никуда, закрыв глаза..."

Мысли Друэтта прервал боцман.

— Капитан! Айры Дэвсона нет на борту, — доложил он. — Похоже, он слинял на берег во время нашей стоянки на Тортуге.

Капитан бросил на Кёркби тяжёлый взгляд из-под угрюмо нависших бровей, фыркнул.

— Это всё, из-за чего ты меня побеспокоил? Пусть катится к дьяволу... ну, или к Богу, замаливать грехи. Есть что-нибудь поинтереснее?

— Э-э... кхм, да, капитан, — выпрямился Кёркби. — Прямо по курсу — вкусненькое торговое судно. Французское. Грех не выпотрошить!

Стремительная секунда — и Друэтт уже был на мостике, приникнув к подзорной трубе. На его губах заиграла ухмылка, а глаза сузились и льдисто заискрились.

— Свистать всех наверх!

Звук боцманской дудки, топот ног — всё это повторялось уже в тысячный раз. Сквозь привычную маску азарта на лице капитана Друэтта на миг проступила, омрачив его, невесёлая тень.

— На абордаж!

Всё как будто повторялось — гром пушек, свист пуль, лязг железа и запах порохового дыма. В воздух взвились абордажные кошки, сцепляя два судна. Но, вися на вантах с палашом наголо, Друэтт вдруг увидел, как в палубе французского корабля открылись люки, и из них посыпались, как горох из порванного кулька, матросы в мундирах английского военного флота.

Секундное недоумение — и жар ярости:

— Это ловушка!

Ярость-плеть, вытянув Друэтта по спине всей своей длиной, напоследок скользнула холодным кончиком — обречённостью. "Батэйя, Батэйя! — растерянно призывал он. — Где ты?" Бах! — шляпа слетела с его головы, и Друэтт встретился глазами с "этим мальчишкой" — молодым капитаном королевского флота. И с дулом его пистолета.

— Я хотел извиниться за прошлую нашу встречу! — перекрикивая грохот боя, воскликнул тот. — Она вышла какая-то нелепая — я не выказал должного уважения вашей легендарности, капитан Друэтт. Сейчас, надеюсь, я всё исправил?

— О, вы оказали мне честь, удостоив такой великолепной схватки! — прорычал Друэтт.

В три прыжка он оказался на палубе французского корабля — а точнее, английского, замаскированного под французское торговое судно. Всё, чего он хотел — убить этого молодого выскочку. Холодный кончик плети, обречённость, ударил даже больнее, чем ярость... Батэйя не откликалась, не помогала. Она подвела его.

Предала!

Шпага молодого капитана сломалась от удара о палаш Друэтта, но он ловко подхватил из руки убитого пирата абордажную саблю.

— Твоё имя, сопляк?! — крикнул Друэтт, обрушивая на него удар страшной силы.

Молодой человек, однако, удар отбил.

— Я капитан Эмертон! И моё имя вы будете вспоминать до самого эшафота.

В каждый удар и выпад Друэтт как будто вкладывал всю свою силу, умение и опыт, но цели почему-то не достигал. Мальчишка-капитан успешно отбивался, увёртывался и всё сильнее теснил Друэтта. Из руки старого пирата ушла волшебная сила, подпитывающий её дух морской девы отдалился, а тоска клещами сжимала его сердце и стучала в висках: "Почему, почему, Батэйя?!"

У его команды дела обстояли не лучше. Поняв, что угодили в западню, пираты сражались уже не за добычу, а за свою жизнь. Каждую секунду кто-то с криком падал либо в воду, либо на ставшую скользкой от крови палубу. Мундиры, рубахи, голые торсы — всё перемешалось, затянутое пороховым дымом.

— Где девушка?! — наступал Эмертон.

— Не понимаю, о чём ты! — отбивался Друэтт.

— Мерзавец! Что ты с ней сделал? — Эмертон так рубанул, что запястье Друэтта пронзила боль при отражении удара. Никогда раньше у него не болели суставы...

Мундиры тем временем начали оттеснять пиратов обратно на "Батэйю". Длинноносый Пэт, удирая от матроса, обезьяной вскарабкался по вантам, а потом, скрутив свой головной платок в жгут и взявшись за концы, поехал на нём вниз по штагу, вопя и болтая ногами. Старый платок не выдержал и порвался пополам, и Пэт с криком "а-а-а-сюрприз!" рухнул в самую гущу боя, на головы сражающихся. Кого-то он собою прибил, кого-то оглушил... а за тем, что стало с ним самим, Друэтту было некогда следить. Эмертон, налетая на него, требовал выдать девушку. До Друэтта дошло:

— Так ты за Батэйей пришёл? Откуда ты о ней узнал?

— Значит, она всё ещё у тебя! — вскричал Эмертон и начал атаковать Друэтта с новой силой. — Освободи её, ты, недостойная мразь!

Холодный хлыст обречённости вновь уязвил Друэтта между лопаток. Сердце горело горьким пламенем: подвела, покинула.

— Она свободна, как... — прохрипел он, выхаркивая из себя эту боль. — Как... море!

Эмертон, видно, истолковал его слова по-своему. Его губы сжались, между бровей пролегла суровая складка, а глаза ожесточённо потемнели. Его шляпа давно слетела, парик в пылу схватки съехал набекрень, на щеке алел порез.

— Ты за это ответишь, Друэтт, — сказал он.

Друэтту почудилось, что из груди Эмертона вылетел маленький смерч — а может, у пиратского капитана просто уже мутилось в глазах от усталости... Усталости, которой он не испытывал уже полвека.

Смерч толкнул Друэтта, и его сердце зашлось. Нога поскользнулась на луже крови, и он упал на спину. Грудь сгорала изнутри и клокотала, как жерло вулкана. Жжение сосредоточилось слева, отдаваясь ноющей болью в руке и лопатке.

— Именем короля, вы арестованы, капитан Друэтт, — услышал он как бы издалека, сквозь плотную завесу боли. — Вас будут судить по всей строгости закона и вынесут единственно справедливый приговор.

Мальчишка, стоя над ним в позе победителя, говорил ещё что-то, а он лежал, откинув обессилевшую руку с палашом — руку, не знавшую промаха пятьдесят славных лет. Грязные клочковатые тучи ползли по небу. Палуба корабля превратилась в дно лодочки, а ласковая волна понесла его в бесконечную, покойную и убаюкивающую даль.

3. Власть моря

Кандалы врезались в кожу, а в левой глазнице словно поселился жадный и безжалостный зубастый зверёк. Он грыз и пожирал, пожирал и грыз, выедая мозг изнутри. Этим глазом Том ничего не видел. Кожу на щеке стянуло от засохшей крови.

Прислонившись спиной к переборке, он сидел в битком набитой пиратами каюте — так же, как и он, закованными в кандалы. У многих были скованы и руки, и ноги, а Тому достались только наручники. Поблизости переговаривалась охрана.

— Что Друэтт?

— Жив, но плох. То ли удар у него, то ли ещё что... Не знаю, дотянет ли до эшафота.

Это слово — "эшафот" — встало перед Томом холодным призраком с чёрными глазницами. Он ждал их всех — ещё живых, тёплых, страдающих от ран. Восемнадцатилетняя жизнь Тома лежала у его ног, связанная, как жертвенный барашек.

От качки его мутило. Закрывая глаза и мысленно отстраняясь от соседей, стонущих, кряхтящих и воняющих, он утопал в успокоительной глубине глаз меднокудрой девы... Тут в его желудке будто взбунтовался клубок морских змей, и он не смог удержать их в себе.

— Ты, каракатицын сын! — глухо заворчали рядом. — Тебе что — блевать больше не на кого?

Надо же — Пэт. Второй раз... Несмотря на плачевность их общего положения, Том не смог сдержать усмешку.

— Извини, дружище... Это мой тебе прощальный подарок, — сказал он.

Пэт, однако, уже думал о другом:

— Слушай... Нас же всё равно — того... Пеньковые галстуки наденут. Может, расскажешь, что ты там видел в ту дырочку?

Том задумался на миг. И правда — какой смысл теперь молчать?

— Там была красотка, — сказал он.

— Да ну, — не поверил Пэт. — Брешешь ты всё. Как капитан мог всё время прятать бабу? Где? Так, чтоб все остальные не почуяли? Нет, она бы рано или поздно выдала себя.

— Она не баба, — сказал Том, закрывая здоровый глаз и откидывая голову назад, на переборку. — Она — морская принцесса.

— Да, да, да, дочь морского дьявола. — Пэт устало махнул рукой. Но потом, помолчав, тихо спросил: — А какая она?

Том улыбнулся. Образ морской девы стоял прямо перед ним.

— Волосы — как вечерняя заря... Кожа — как паруса нашего корабля. Глаза — сама морская глубина, а губы — кораллы.

Звякнули кандалы, и раздался голос из темноты:

— Не травите душу... Нам скоро на небо отправляться, а они — о бабах...

— Что-то сомневаюсь я, что мы попадём на небо, — усмехнулся Пэт. И, вздохнув, добавил: — А Дэвсон-то убёг, да... Хитрый тюлень. Погуляет ещё под небом, прощелыга чернобородый...

— Зато он никогда не узнает тайну капитана Друэтта, — сказал Том.

— Что да, то да, — согласился Пэт.

Друэтт лежал в отдельной каюте, прикованный к койке за одну руку. За считанные дни соляной налёт с висков распространился дальше и блестел теперь во всей его шевелюре. Кровопускание, сделанное ему врачом, ещё более ослабило его. Всё время находясь в полубреду, он бормотал:

— Батэйя... Ундина...

Море, словно отвечая на его скорбный призыв, вело себя неспокойно. Когда до порта оставались только сутки плавания, оно разразилось штормом. Корабль швыряло из стороны в сторону, подбрасывало и крутило, и узники внутри охали и беспокоились.

— Похоже, море решило подарить нам более достойную смерть, чем петля, — бормотали пираты.

А в ушах Тома пели русалки. Их голоса сводили его с ума и звали, звали куда-то. Они пели ему о прекрасных коралловых садах, где вместо птиц — разноцветные рыбы, о дворце с усыпанным жемчугом полом, где на троне из раковины огромного моллюска бессмертная морская царевна ждёт своего возлюбленного.

Доведённый до исступления этими песнями, Том пытался высвободиться. Он отличался тонкостью в кости — чуть тоньше, чем были рассчитаны кандалы. Пока его соседи охали и стенали, он, пыхтя, силился протащить руки сквозь железные браслеты. Это стоило ему страшной боли: большой палец на правой руке застрял в неестественном положении. Но он освободился.

— Стой, куда? — кричали ему. — Тебя же ухлопают!

Но Тома звала песня. Все были заняты на борьбе со штормом — в том числе и охрана, и он беспрепятственно выбрался на палубу. И сразу получил солёную оплеуху от морской волны: "Где ты шляешься, я давно жду тебя!"

Его заметили слишком поздно и не успели остановить. Огромная волна просто слизнула Тома с палубы.

Он уцепился за что-то плавучее. Это оказалась гальюнная фигура с "Батэйи" — морская дева, смотрящая вперёд. Море трепало его, едва ли не выбивая из него дух; огромные чудовища с тёмными блестящими спинами играли им, перебрасывая друг другу, как мяч, и всё, что он мог бормотать про себя, было: "Батэйя... Ундина..."

Луна разбросала свои серебристые семена по всей бухте. Капитан Эмертон смотрел на опустевшую пришвартованную "Батэйю" с задумчивой грустью: ей здорово досталось и в бою, и во время шторма, но всё равно она была прекрасна и печальна... Будь она женщиной, он встал бы перед ней на колени и расцеловал её руки.

Награждённый за операцию по захвату знаменитого капитана Друэтта, он не чувствовал себя победителем. Более того, он ощущал вину перед этой баркентиной. Что бы сделала вдова, к которой пришёл убийца её мужа? Плюнула бы в лицо? Закричала, ударила? Так повела бы себя женщина из простонародья. Или просто в скорбном молчании бросила на него страшный, ледяной взгляд и гордо отвернулась? Так поступила бы леди...

"Батэйя" держалась, как истинная леди. Убедившись, что никто его не видит, капитан Эмертон преклонил колено и поцеловал её швартов.

— Прости меня...

Ответом ему было холодное молчание. Подавив вздох, Эмертон поднялся на борт. И застыл, увидев женскую фигуру, озарённую лунным сиянием. Она стояла спиной к капитану, положив руки на фальшборт и глядя в дремлющую морскую даль, посеребрённую ночным светилом. Её волосы, вероятно, рыжие, в сумраке казались каштановыми и спускались по спине незнакомки почти до колен. Из одежды на ней была только длинная белая сорочка.

Пару мгновений Эмертон стоял столбом, не смея приблизиться, но потом решился обнаружить своё присутствие кашлем. Незнакомка вздрогнула и обернулась.

— Мисс, прошу вас, не пугайтесь, я... — начал Эмертон и осёкся: это была ОНА.

Море шелестело, луна целовала её плечи, а она смотрела на капитана тёмными печальными глазами — не то с укором, не то с надеждой.

— Вы? — проговорил Эмертон взволнованно, приближаясь. — Мне это не снится? Вы живы? О...

Вместо ответа она прильнула к его груди. Эмертон, осторожно обнимая её хрупкие, мелко вздрагивающие плечи, бормотал:

— Боже... Я думал, Друэтт вас погубил! Так вы живы! Господи, какое счастье!

Её руки упирались ему в грудь, и он ласково сжал её запястья.

— Ничего, этот негодяй в тюрьме, и завтра состоится его казнь. Ваши страдания отмщены!

Красавица откинула голову, и из-под закрытых век по её щекам покатились слёзы. Она рыдала, стискивая челюсти. Эмертона ошеломила догадка.

— Нет... Только не говорите, что вы его...

На его губы лёг прохладный пальчик.

— Молчи, — услышал он её голос, обволакивающий, как тёплая волна. — Я знала, что ты придёшь, мой капитан. Ты согласен стать моим верным возлюбленным?

Растворяясь в тёмно-бирюзовой вечности, смотревшей на него из её глаз, Эмертон забыл все слова на свете, кроме одного.

— Да.

Придя за капитаном Друэттом, чтобы отвести его на виселицу, вместо седого, но ещё крепкого мужчины солдаты обнаружили в камере иссохшего старика. Сначала решили, что пиратский капитан сбежал, но потом по татуировкам в старике опознали самого Друэтта. Его сердце не билось.

Его не похоронили, а повесили на площади — уже мёртвого, рядом с другими казнёнными пиратами. Тела должны были висеть, пока не истлеют — в назидание другим. Рядом с ним покачивался в петле Длинноносый Пэт с табличкой на груди, гласившей: "Пират". А на грудь Друэтту повесили табличку с его именем. Чтобы тела никто не посмел снять раньше времени, у виселицы выставили караул.

Но Друэтт не провисел и дня. Глубокой ночью неподалёку от площади остановилась повозка, запряжённая парой мулов. С неё соскочил мужчина, закутанный с головы до ног в плащ с капюшоном. Одному из караульных почудилась какая-то тень, мелькнувшая за углом... А уже в следующий миг он беззвучно осел на мостовую. Напарник, подбежав, увидел небольшую стрелку с яркими перьями попугая, торчавшую из его шеи. Он хотел поднять шум, но не успел: ему в ухо вонзилась такая же стрелка.

Мужчина в плаще перерубил верёвку и подхватил лёгкое, высохшее тело Друэтта на руки. Неслышным призраком он пересёк площадь и бережно уложил тело в повозку, на солому. Стук копыт и колёс стих, а караульные остались лежать. Ночной ветер колыхал обрубок верёвки.

Повозка остановилась за городом, на морском берегу — там ждала на приколе лодка. Мужчина перенёс тело и уложил в неё, не обращая внимания на то, что нижний край его плаща погрузился в воду. От фонаря на повозке он зажёг свечу, вернулся к лодке и вставил свечу в сложенные на груди руки покойного.

— Вы ведь об этом мечтали, капитан? — проговорил он, склоняясь над телом.

Оранжевый тусклый отблеск озарил его лицо под капюшоном, выхватив из тьмы чёрную повязку на левом глазу.

— Том Ричардс исполнил ваше желание, — сказал похититель, отталкивая лодку от берега. — Вы возвращаетесь домой.

Тут же лодку подхватила невесть откуда взявшаяся волна и понесла её в открытое море, а ветер не смел задуть мерцающий огонёк свечи...

— Позаботься о нём, Батэйя, — сказал Том.

Дэвид Эмертон достиг больших успехов. Вскоре он уже командовал эскадрой, которая приносила английскому флоту победу за победой. Он был в ранге контр-адмирала, когда его сердце заставила дрогнуть хорошенькая губернаторская дочка — брюнетка с необыкновенно светлыми голубыми глазами. Разрываясь между ней и Батэйей, он понял, что земная привязанность перевешивает.

Батэйя не устраивала ему сцен ревности — она просто исчезла. В первом же бою после этого Эммертону оторвало ядром ногу до колена — так морская дева отплатила возлюбленному за неверность. Оправляясь от раны, он лежал в губернаторском доме, и Мэри мужественно ухаживала за ним сама. Видя, как она бледнеет, меняя повязки на его культе, Эммертон простонал:

— Мэри, ради всего святого... Не нужно. Зачем я вам такой?

Её губы задрожали, слезинки были готовы вот-вот сорваться с ресниц, но она улыбнулась.

— Я буду любить вас и с деревянной ногой.

Он действительно встал на деревянную ногу. Губернатор недвусмысленно дал ему понять, что был бы только рад, если бы Эмертон вышел в отставку и женился на его дочери. Эмертон и сам понимал, что с такой ногой службу ему будет продолжать тяжело, а без поддержки Батэйи придётся полагаться только на себя. Но он решил рискнуть и вновь выйти в море.

Но везение кончилось, будто само море было против него. Не помогало даже его природное чутьё, и Эмертон снова получил тяжелое ранение. Чудом оставшись в живых, он решил больше не испытывать судьбу и подал в отставку, одновременно сделав предложение Мэри. Море сказало ему "нет", а Мэри — "да".

Том Ричардс стал рыбаком. Однажды он выловил какой-то мешок, облепленный водорослями. Внутри него что-то тяжело и знакомо звякнуло, и Том дрожащими руками вспорол его. Будто рыба из невода, из надреза посыпалось золото.

Как мешок золота мог угодить в сети? Том подмигнул бьющейся в борт волне.

— Спасибо, принцесса!

Больше ему не было необходимости с утра до ночи ловить рыбу. Том открыл таверну и небольшую гостиницу; о сбежавшем корабельном товарище Айре Дэвсоне он так ничего и не узнал. А через год встретил рыжую девушку — дочь торговца скобяными товарами. Хоть она была и не так красива, как возлюбленная капитана Друэтта, но цвет её губ не уступал самым ярким кораллам. Подобно тому, как Мэри не смутила деревянная нога жениха, так и Дженни не устояла перед обаянием одноглазого Тома. Что значили глаз и нога? Ведь самое главное было на месте!

Сердце, конечно. Сердце, способное любить.

Спасательный ледокол "Адмирал Беллинсгаузен" шёл на помощь зажатому во льдах судну, но сам чуть не застрял. Впрочем, скоро лёд начал трескаться: на нём танцевала, как балерина, рыжеволосая девушка в белом платье. Её ресницы поседели от инея, а улыбка сверкала ярче снега на солнце. Там, где льда касался носок её лёгкой ножки, раздавался гулкий треск, а она кружилась всё дальше...

За её танцем наблюдал капитан ледокола Андрей Суровцев. И беспокоился: за бортом — минус сорок, она же замёрзнет в сосульку! Придётся поить её горячим кофе и отогревать у своей груди. Смешная. "Ты готов стать мне верным возлюбленным, мой капитан?"

Он думал, что приручил её. "Ты моя", — шептал он ей. И она не возражала.

А звалась она необычным и красивым именем — Батэйя.

18-21 марта 2012

Слушать саундтрек к рассказу — Piet Veerman 'Sailing Home'