Батэйя

— Почему котёл не чищен? Эй, юнга!

— Есть, мистер Кёркби! — отозвался Том, бросаясь к котлу, который остался грязным после завтрака.

— А вы, бездельники, присмотрите за кострами, — велел боцман дуэлянтам. — Нечего тут попусту оружие тупить.

Ночью Том проснулся от переполоха на берегу. Сначала он подумал, что пираты опять напились и подрались, но, как выяснилось, дело обстояло хуже. Трясущиеся от ужаса Длинноносый Пэт с Айрой Дэвсоном суматошно бегали по пляжу, как будто им прижгли клеймом задницы.

— Ребята! Спасите, спрячьте нас! — голосил Пэт.

Дэвсон, упав на колени в песок и истово крестя чёрную бороду, бормотал:

— Пресвятая Богоматерь, защити меня от нечистого! Спаси меня, грешного! Обещаю бросить это кровавое ремесло и зажить честной жизнью, только защити, Пречистая Дева!

— Что стряслось, кальмара вам в глотку? — воскликнул боцман сердито.

Издав нечеловеческий вой, Пэт оленьими скачками помчался в лес — только его и видели.

— Куда, дурень? — успел вслед ему крикнуть Кёркби. — Ну, дела!

Увидев брошенную у кромки воды шлюпку, он всё понял.

— Так... Ну, и в чью же умную головушку пришла эта мысль? Пэта или твою? — спросил он, оборачиваясь к Дэвсону, который всё ещё крестился и беззвучно шевелил губами. — Впрочем, какая теперь разница... Молись, не молись — теперь от капитана пощады не жди. Эх вы, олухи! Вам что — пример Старика Харди не наука? — Присев перед Дэвсоном на корточки, он вдруг спросил: — Ну, хоть разглядели чего-нибудь?

Тот открыл пустые и бессмысленные, как у барана перед убоем, глаза и замотал головой.

— Н-нет... Ничего... Мы не успели.

Боцман разочарованно плюнул и выпрямился.

— Вот дурни... — И пропел, передразнивая: — "Уж я бы как-нибудь извернулся..." Как же, конечно!

А Дэвсон продолжал бормотать:

— Пресвятая Матерь Божья, спаси меня!

Вдруг повисла тишина — упала, как бархатный занавес, усыпанный холодными звёздами. Небесный мрак йодисто-солёной прохладой коснулся лица Тома, просочился внутрь и превратил его кишки в осклизлый медузообразный комок... Луна пристальным лучом озарила явление капитана Друэтта.

Он плыл в шлюпке, как раджа в паланкине, едва ли двигая веслом: казалось, волны сами покорно несли его, как слуги. Галуны на его камзоле фосфорически мерцали, опушка шляпы и кружева манжет светились, как морская пена, а длинные светлые пряди волос колыхались, как живые щупальца спрута. Волна услужливо вынесла шлюпку на мелководье, и капитан, поднявшись, поставил ногу на нос лодки, готовясь спрыгнуть. Но сапог его не коснулся воды: она расступилась перед ним, и капитан Друэтт прошёл по мокрому песку, а волны скромно бурлили и пенились в поклоне перед владыкой, смыкаясь сразу за ним.

Когда капитан вступил на берег, по нему разлился тускло-фосфорический холодный свет. Коленопреклонённый Айра Дэвсон застыл с бараньим выражением в глазах, а его рука замерла в незаконченном крестном знамении. Неторопливо, будто держа его за горло взглядом, Друэтт подошёл к чернобородому пирату, и голубовато-зелёный лёд его глаз превратил несчастного в бессловесное животное.

— ТЫ ВИДЕЛ?

В ответ Дэвсон мог только блеять. Ледяной лязг вынимаемой из ножен сабли резанул всем присутствующим по нутру; острие упёрлось в горло несчастного Айробарана, а из-под приподнятой верхней губы капитана просочилось шипение, опутывая чернобородого, как рыболовная сеть:

— Что ты видел, шваль?

— Мммм... Ннннн...

Боцман, уважительно склонившись, выступил:

— Капитан, осмелюсь ответить...

Ледышки глаз Друэтта царапнули Кёркби:

— Что?

— Капитан, они ничего не видели, — сказал боцман, державшийся смелее всех. — Айра сам мне сказал: они не успели ничего разглядеть и в страхе бежали.

— Хммм, — промычал Друэтт, и, как только последний раскат звука стих в глубине его горла, острие сабли на миг отодвинулось от шеи Дэвсона. А уже в следующую секунду снова упёрлось в кожу, грозя пронзить: — Это правда?

Айра, наконец снова овладевший речью, пробормотал:

— П-правда, к-капитан.

— А где второй? — спросил Друэтт.

— Ннн... — опять застрял Дэвсон, тряся головой, как паралитик.

— Убежал вглубь острова, боясь вашего гнева, капитан, — помог ему боцман. — Он тоже ничего не видел, как и этот голубчик.

Подержав чернобородого на ледяном прицеле своего взгляда ещё пару мгновений, Друэтт нехотя убрал саблю в ножны.

— Хорошо. Если ты солгал — не проживёшь и половины дня. Твоё сердце остановится на рассвете. То же будет и с твоим приятелем.

Взгляд Друэтта скользнул по Тому, холодный, как рыбья чешуя, и парень, не чуя под собой ног, попытался сглотнуть, но не смог. В горле будто застрял морской ёж.

— Постоим в этой гавани ещё день-два и снимаемся с якоря, — прокатилось по пляжу распоряжение капитана. — Дел по горло. А этому, — Друэтт кивнул на Дэвсона, — пятнадцать ударов кнутом за нарушение моего приказа. И второму, если объявится, тоже.

Волны снова унесли капитана на покорных спинах к его возлюбленной "Батэйе", и только после этого онемение тела у Тома отступило, позволив ему снова ощутить ногами песок. Колени подкосились, и он сел, прижав руку к груди, словно пытался сдержать трепещущее, как рыбка в сетях, сердце. Всё-таки при дневном свете капитан был больше похож на обычного человека... И только по ночам — как сейчас — можно было увидеть его жуткую суть во всей красе.

Айра Дэвсон благополучно дожил до рассвета. Когда кнут со свистом оставлял на его спине кровавые полосы, он стискивал зубы и чуть слышно бормотал:

— Пресвятая Дева Мария... Сподоби меня спастись... К чёрту Друэтта... К чёрту пиратов... Хватит с меня...

Длинноносого Пэта искали целый день. Пираты бродили по лесу, аукаясь и крича:

— Эй, Пэт! Выходи, не бойся! Капитан тебя помиловал!

Горе-соглядатай вышел к товарищам только к вечеру. Боцман его символически высек, после чего тот на пару с Дэвсоном напился в стельку — с перепугу.

2. Морская дева

Друэтт лежал, раскинувшись на постели в своей каюте, и блаженно улыбался, позволяя шаловливым пальчикам играть с прядями его волос, щекотать усы и перебирать рыжеватую поросль на груди. Лёгкая, как маленькая пташка, игривая, как наяда, и непостижимая, как зелёная морская пучина, Она представляла собой единое целое с кораблём: паруса были белоснежны, как её кожа, мачты стройны, как её ножки, а в очертаниях кормы угадывался изящный изгиб её бёдер. Невесомая медь кудрей могла темнеть и покрываться патиной глубинной зелени, а по гипнотическому океану глаз порой пробегала волна отрезвляющего холода. Она была переменчива и текуча, как серебристый косяк рыб; могла ласкать, как легкомысленный прибой, а могла давить, как тяжёлая толща воды над дном самой глубокой впадины. Она казалась воплощением морской стихии.

Она приходила к Друэтту в снах с самого детства, ласкала его руку, набегая на неё пенной волной, когда он собирал на берегу красивые ракушки. Тогда он ещё не видел её лица, но уже слышал предостерегающий шёпот: "Я — море. Не шути со мной".

Уже будучи пиратским капитаном и желая призвать к себе удачу, Друэтт обратился к старухе-ведунье, что жила у моря в полуразвалившейся лачуге. У старой карги, как ему показалось, были до странности молодые глаза... Какие-то знакомые и глубокие, как само море. Она дала Друэтту раковину и сказала: "Будешь на своём корабле — приложи к губам и позови Батэйю. Да представь себе, в каком облике она должна к тебе явиться".

Друэтт всё так и сделал. Недолго думая, он представил себе Батэйю в виде гальюнной фигуры, что смотрела вперёд, когда баркентина рассекала волны своим форштевнем. Но фигура на носу корабля была деревянной, потрескавшейся, с облупившейся позолотой, а к капитану пришла живая дева неземной красы, окутанная водопадом медно-рыжих волос, с глубокими, как само море, глазами...

"Ты готов стать мне верным возлюбленным, мой капитан?" — спросила она.

"Готов", — прошептал тот, как зачарованный, пропуская меж пальцев пряди её волос. Да и какой мужчина ответил бы что-то другое, находясь в лёгком, но цепком кольце нежных рук и в опасной близости от маленьких алых губ, обещающих все земные и неземные радости?

С этого момента всё изменилось. Батэйя пропитала собой корабль, слилась с ним. Она охраняла его, как невидимый щит, носила по волнам даже в штиль, могла наводить морок на врагов, а главное — любила Друэтта и питала его силами. Она возносила его к высотам невыразимого на земных языках блаженства, доводила до безумия, заставляла мучиться и наслаждаться одновременно. Капитан назвал корабль её именем, и с ним на устах и в мыслях пиратствовал, не зная неудач. Он считал себя владыкой моря. Да что там — он сам был морем.

Но отрезвляющий серебристый холод в глазах Батэйи напомнил:

"Море — это я. А вы, люди — никто в нём. Вы не сможете его покорить. Ты в нём царь и бог, только пока я с тобой".

Слава Посейдону, Батэйя была верна Друэтту все эти годы. Команда не видела её: она являлась только капитану. Он также хранил ей верность, не зная иных женщин, кроме неё. Да они были ему и не нужны: ни одна из земных красавиц не могла сравниться с его морской девой, ни одна не могла дать ему то, что щедро дарила Батэйя. С ней Друэтт был неуязвим и для людей, и для времени, и для моря.

Любил ли он её? Он жил и дышал ею, не мысля себя без неё, она текла в его жилах и манила вперёд, как маяк. Капитан уже не мог разграничить её волю и свою: порой ему казалось, что это он служит Батэйе, а не она ему помогает. Но всё чаще в последнее время он стал впадать в задумчивость. Друэтт сам не понимал, что с ним творится, отчего в его сердце поселилась эта тоска. Пятьдесят лет он наводил ужас на всех, кто бороздил моря, он владел несметными богатствами, но... Всё это почему-то не радовало его так же сильно, как прежде. Временами его посещала мысль о лодочке — маленькой, для одного человека. Капитану снилось, что он лежит в ней, скрестив руки на груди, и смотрит в ясное небо. Вёсел нет: он дрейфует, вверив себя течению. Странная мысль пристала к нему, как рыба-прилипала, и груда окроплённого кровью золота, которое он добыл за годы морского разбоя, стала не дороже кучки сушёных водорослей.

— О чём ты думаешь, мой капитан? — прозвенел ласковый голос, и Друэтт всплыл из глубин грёз обратно в свою каюту.

В его объятиях лежала прекраснейшая из женщин, укрыв его одеялом своих волос, и он с грустной нежностью поцеловал её большие глаза, казавшиеся сейчас бездонно, бесконечно синими.

— О лодочке, моя ундина. Я лежу в ней один и дрейфую... Просто так, безо всякой цели. Мне покойно и легко, ничто меня не тревожит более.

Что-то закапало ему на грудь... Это потекла синева из опечаленных глаз Батэйи. Друэтт удивился. Он видел её разной: весёлой, озорной, загадочной, капризной, томной, страстной, мечтательной, даже сердитой... Только плачущей ещё не видел.

— О чём ты, Батэйя? — спросил Друэтт, смахивая с её щёк огромные, как жемчужины, слёзы. — Мы ещё повоюем... Ещё не один корабль отправим на дно, и золотишко ещё позвякает у нас в карманах.

Батэйя улыбнулась сквозь слёзы и придавила пальцами веки капитана, заставляя его закрыть глаза.

— Спи, мой капитан... Спи. Отдыхай, — прошептала она с поцелуем.

Друэтт заснул и не подозревал, что по другую сторону переборки, приложив глаз к дырочке, скорчился в неудобной позе обалдевший Том Ричардс.

Парень чуть не отскочил, как кнутом огретый, когда нагая девица, прикрытая лишь плащом своих медно-рыжих волос, вдруг повернула к нему лицо и заговорщически приложила палец к лукаво улыбающемуся коралловому ротику. Но Том прочно попал на крючок её взгляда и ощутил себя под огромной толщей воды, не в силах вздохнуть от колоссального давления. Эти колдовские глаза словно умоляли его: "Не выдавай меня!", а предостерегающий пальчик накладывал печать молчания на его уста.

Вот потому-то он и молчал в ответ на все расспросы. Даже будучи вдрызг пьяным, он видел перед собой приложенный к губам пальчик и не мог выдавить из себя ни слова, как ни старался.

С этого самого момента образ Батэйи вставал перед ним, стоило ему закрыть глаза. Сидя у костров, над которыми вялилось мясо, он грезил ею, а чистя котёл, снова воскрешал в мыслях белизну её плеч и волшебный изгиб бровей.

— Хм, удивительно красивый корабль, — сказал капитан Эмертон, глядя в подзорную трубу. И протянул её своему помощнику: — Взгляните, мистер Пэриш. Не "Батэйя" ли это?

Лейтенант, поднеся окуляр к глазу, изменился в лице.

— Сэр, боюсь, вы правы! Пиратского флага не вижу, но это точно "Батэйя". Нам лучше изменить курс!

Капитан, окинув лейтенанта холодным взглядом, спросил:

— С каких это пор корабли флота Его Величества пасуют перед пиратами, мистер Пэриш?

— Сэр, но это же капитан Друэтт! — воскликнул тот.

— Да хоть сам морской дьявол! — отрезал капитан. — Я хочу лично посмотреть на это чудо-юдо и убедиться, так ли оно страшно, как его малюют. Не очень-то я верю россказням о нём.

Офицер королевского флота Дэвид Эмертон всего два года командовал кораблём. Молодой капитан отличался неустрашимостью и какой-то нечеловеческой удачливостью. Всё, что он ни затевал, выгорало, самые рискованные и безумные манёвры оправдывались. Всякий раз, когда его вновь осеняло, команда хваталась за голову, но неизбежно шла вместе с ним по лезвию бритвы: одна её половина считала его гением, а вторая — везунчиком.

— Сэр, простите, но это... безумие, — проговорил лейтенант потрясённо.

— Идём на сближение, — приказал Эмертон уверенно. — Вы не раз ходили со мной по ниточке паутины, мистер Пэриш... Рискните и в этот раз. Что-то мне подсказывает, что это будет очень интересная встреча.

Они взяли курс на сближение. Пиратский корабль сделал то же самое, и лейтенант Пэриш готовился к худшему. Сейчас можно было думать только о том, кто успеет первым дать бортовой залп, а капитан стоял на мостике спокойный, как ясный полдень. Чисто выбритый, в белоснежном парике и щегольском мундире, он выглядел так, будто плыл на свидание с хорошенькой девицей, а не навстречу возможной погибели. Честно признаться, лейтенант не верил, что знаменитая эмертоновская удача вывезет их и в этот раз.

Ибо никакая человеческая удача не могла устоять против дьявольской силы капитана Друэтта.

А Эмертон, изучая в трубу судно противника, проговорил восхищённо:

— Всё-таки на какой красавице плавает этот старый мерзавец! Просто вопиющая несправедливость... Такое же чувство я испытываю, когда вижу прекрасную молодую женщину замужем за мерзким старикашкой.

— У вас сразу возникает желание отбить её у мужа? — вяло усмехнулся лейтенант. Ему было, в общем-то, в данный момент не до юмора.

Капитан Эмертон блеснул ясной улыбкой. А лейтенант подумал: "Да уж, с такой-то внешностью — сам Бог велел быть любимцем дам".

Расстояние между кораблями сокращалось, напряжение на борту "Первопроходца" росло. На "Батэйе" поднялся "Весёлый Роджер", а это означало, что с минуты на минуту должно было сорваться с поводка адское, вечно голодное чудовище — битва...