Заблудшие

Неожиданный уход матери ввергнул Алину в еще большее отчаяние. Ей сейчас не нужны были ни телефоны врачей, ни откровения посторонним, ни договоры о встречи. Внимание, родительское понимание, поддержка — вот что было необходимо ее измотанному, разбитому сердцу, а не коробки с антидепрессантами или советы какого-то мужика, который больше думает о наживе, а не о твоем благополучии.

Алина не могла уснуть всю ночь. Глядя то в потолок, то в окно на, на удивление звездное для Москвы, небо, она, не без муки, размышляла обо всем случившемся с ней за день. Об Артеме, о поведении матери, о принципах жизни, в один миг обернувшихся прахом, о растоптанных надеждах, о неоправданном доверии. Все то, чем она жила раньше вдруг стало так наивно и глупо, что нестерпимо злило Алину. Как могла она улыбаться миру, переполненному предательством? Кому она стремилась помогать — злодеям или идиотам, пляшущим под их дудку, которые при каждой подходящей минуте готовы обернуться такими же злодеями? Как же можно было так ошибаться.

Она непрерывно крутила и переворачивала в руках визитку психолога, перечитывала его длинную, сложную фамилию по сотни раз, не переставая удивляться равнодушию матери. Если даже она, единственная, кроме обманщика Артема, которому безоговорочно верила Алина, поступила с ней так бесцеремонно, чего же можно было ждать от других? Как теперь, когда жизнь обнажила свою гнилую сущность, научиться верить людям. И хочет ли она вообще этому учиться?

С каждым часом Алина все больше и больше убеждалась, что нет. Уничтоженное Артемом сердце, обиженный Татьяной разум отказывались принимать то немногое хорошее, что еще могла припомнить Алина, все оборачивалось к ней отрицательной стороной и рождало если не ненависть, то холодное равнодушие. "Не делай добра, не получишь зла" — вспомнила она старую поговорку, а от себя добавила: "А зла не делай вовсе". Вывод — не делай ничего, и будешь счастлива.

Утром из комнаты вышел уже совсем другой человек. От прежней жизнерадостной Алины не осталось и следа, ее место заняло печальное, задумчивое создание без улыбок и радостей на бледном лице. Ее жизнь отныне перевернулась с ног на голову. Исчезли все до единого друзья и подруги, гулянки сменились одиночеством, смех и шутки — грустью. Теперь ничто не могло Алину ни возмутить, ни потревожить. Сама жизнь ее стала вялым состоянием больного человека.

Так прошло два года. Алина взрослела, но не менялась. Избранные ею принципы, избавлявшие от стрессов и волнений, как ей казалось, оправдали себя. Упрямство, унаследованное девушкой от матери сыграло здесь свою роль — никакие доводы или факты не могли завершиться успехом и оставить свой отпечаток, если бы этого не захотела сама Алина. А прислушиваться к чему бы то ни было, даже к собственным чувствам, не подвластным жестокому контролю, ей, избравшей участь одиночки, было не к чему.

Тут, без каких либо знамений, начали происходить странные вещи — вокруг Алины погибали люди. Разных возрастов, в совсем не похожих друг на друга ситуациях, они уходили своей смертью или становились жертвами трагедии, но всегда их объединяло одно — близкое присутствие Алины. Стоило ей только обратить внимание на человека и понять, что тот тоже, по неизвестной причине, внимательно смотрит на девушку, как через несколько минут несчастного находила смерть. Конечно, случалось это не с каждым, кого замечала Алина, но все же ужасающе часто. Сначала происходящее шокировало девушку, несмотря на все установленные для себя законы, она искренне переживала за погибших и за тех, кто лил над ними слезы. Но затем все, потеряв силу, проходило, всплывало: "Ну, жалко, а мне то что?" — и успокоившись, Алина возвращалась к привычному для нее состоянию отчужденности.

Но смерти продолжались, и это начало пугать девушку. Прежний покой испарился, исковерканные маской смерти лица погибших неотступно преследовали Алину во снах, она мучилась, просыпалась в холодном поту, для отрезвления выпивала не меньше стакана ледяной воды и подолгу смотрела в окно. Но ничего кроме пустоты и безъисходности там не витало.

Днем было не легче — Алина глаза боялась поднять, чувствуя, что именно она и есть причина всех трагедий. Предположить, что это всего лишь случайность, она не собиралась — подобное было возможно лишь в дешевых детективных романах, а Алина жила в реальном мире, к тому же продолжающаяся череда смертей только подтверждала это суждение. Пятеро человек погибло из-за несчастных случаев, семеро умерли своей смертью — это те, кого она видела и помнила, а ведь могли быть и другие. А сколько их всего? Оставалось только догадываться.

Отчаяние девушки росло не по дням, а по часам. Против ее воли, наперекор всем ее принципам выходило так, что она приносила людям самое ужасное из всех возможных зол. Теперь она понимала, почему обреченные узнавали ее, хотя прежде ни разу не видели, не встречали, а ничего привлекательного в ней не находилось. Ответ один — Алина проклята и всем заинтересованным в ней, почувствовавшим это проклятие, должна была принести смерть. Кем, за какой такой проступок — этого бедная девушка не знала.

Случившееся еще больше отгородило Алину от людей. Она все реже и реже появлялась на улице, облаченная во все черное, перекрасив волосы, максимально прикрывая лицо, чтобы быть похожей на стереотип смерти. Она хотела дать людям подсказку, отдалить их от себя, надеясь хоть этим приуменьшить трагедии. Не выходило. Она напрасно пыталась смириться, покориться судьбе и перестать страдать из-за жизни других людей. Яд нестерпимых мучений каждый раз потоком растекался и подбирался к сердцу девушки, выматывая и истощая ее без того обессиленную душу. Ей оставалось только терпеть, молиться и ждать, чем закончиться ее обреченная на бесконечные страдания жестокая жизнь.

III

Одинокая слеза, неосторожно сорвавшаяся с ресниц и на миг остановившаяся на кончике среднего пальца, норовя пересечь всю ладонь, устало, неспешно поползла вниз, оставляя за собой тонкую влажную полоску. Алина с интересом следила за этим мелким, незначительным движением. Как часто в минуты, когда до сумасшествия остается один лишь шаг, что-то незначительное, маленькое привлекает пристальное внимание и заставляет задуматься.

Сегодня ее коллекция пополнилась, но с какой радостью девушка отдала бы все на свете, чтобы никогда не чувствовать того, что стоило это пополнение. Ей казалось, что потеря рассудка сейчас более вероятна, чем в иных ситуациях, тех, что ей уже пришлось переживать ранее. Погиб ребенок, вот так просто, вдруг. Вот он бежал, радовался, смеялся, и тут его не стало. Какой-то миг, секунда, а в них вся человеческая жизнь. Может быть длинная, счастливая. Если и есть в случившемся чья-то вина, то только ее, Алины. В том, что оказалась на этой проклятой лавке, что вышла из дома, что попалась на глаза несчастному малышу, разглядевшему в ней чудовище. Будь на то ее воля, она бы с радостью пошла бы на место трагедии, обняла мальчонку и отдала бы свою жизнь, только бы он снова поднялся, побежал, заигрался на радость матери и собравшихся. Но это было не ей решать, кто-то уже, против ее желаний и стремлений, превратил ее в дьявола, собирающего урожай чужих жизней, с человеческим сердцем, рвущемся от горя. Она многое вытерпела, двенадцать человек оставили этот мир из-за ее вмешательства, двенадцать душ устремились, как хотелось верить, к небесам. Двенадцать... Но она выдержала. А тринадцатая вот-вот должна была свести ее в могилу.

Алине казалось, что сердце под натиском страха и напряжения, которые она так хотела сокрыть, еле-еле толкает кровь, сжимается из последних сил, чтобы дать ей лишние секунды жизни, ослабевает и вот-вот остановиться. Уже почти не слышался его стук, редели удары. Тело, пронзенное невидимым копьем, пригвожденное к дереву скамьи не могло ни двинуться, ни шелохнуться. Оно онемело, застыло, не чувствовало, даже боли торчащего из спинки, неаккуратно забитого гвоздя. Умирало, холодело и единственное, что жило еще — глаза. Они неотрывно глядели на ладони, в пересечение линии судьбы и линии сердца, точку, которую только что миновала последняя в ее жизни слеза. Как жаль, что она не умеет читать по рукам. Ведь, наверное, среди всех этих линий, знаков, пересечений и сочетаний есть ответ на вопрос, который жалом сидит в ее голове, обреченной затухнуть с минуты на минуту. За что же ей все — таки такая доля? За какие такие прегрешения?

Находясь в полуобморочном состоянии, Алина даже и не заметила, как, почти не слышно задала вслух этот вопрос, будто мог найтись кто-то, кто смог бы ей на него ответить. И кто-то нашелся.

— Да, вы правы, не припомню, чтобы видел что-то ужаснее этого, — как громом ударил в уши незнакомый мужской голос, Алина вздрогнула, очнувшись, словно проснувшись и, опасаясь чего-то, подняла голову на голос.

У скамьи, прямо перед Алиной стоял молодой человек, на вид старше двадцати пяти лет, скрестив мускулистые руки на груди и смотря на поляну, где развернулся процесс усмирения несчастной матери. Большего Алина не уловила, и даже сказанное им оказалось нечетким и размытым. Словно он сказал ей что-то во сне, и теперь она пыталась вспомнить, что именно.

— Что? — неосознанно спросила она, смотря, но, не разглядывая незнакомца.

— Я говорю, ужасно все это, — с легким оттенком раздражения, не глядя на Алину, повторил мужчина, — смерть сама по себе ужасна, а тут еще и ребенок... Правильно вы сказали, за что его? Не понимаю, не могу понять. Какие-то убийцы, насильники, всякая дрянь человеческая до старости доживает, иной раз, умирает спокойно, упиваясь совершенным, а тут? Вот кто это решает, кто судит нас? Кто бы это ни был, справедливым его точно не назовешь. А вы как думаете?

Он, наконец, обернулся на Алину, что, помимо его горячей, возмущенной речи, позволило ей понять, в каком сильном волнении пребывает ее незваный собеседник. Мускулы напряжены, веки прищурены, а через щели в них блестели негодованием глаза.

Быть может, когда-нибудь, Алину и напугала бы такая реакция незнакомого человека, вступившего с ней в разговор, она постаралась бы успокоить его, уговорить оставить свое волнение и расслабиться. При неудаче постараться уйти или как-нибудь еще избавиться от общества безумца, но не сейчас.

А мужчина, казалось, ждал ответа с нетерпением. Несколько секунд он выжидал, выделив Алине время на подбор нужных слов, а когда понял, что это ни к чему не приведет, значительно спокойнее продолжил:

— Я вас напугал, наверное, извините. Наболело, знаете, вот и рвется наружу. Хочется с кем-нибудь поговорить, рассказать, что и как, чтобы поняли, а не осудили. Да где уж там, — он кивнул в сторону поляны, — народу много, а сердца у всех черствые, как хлеб пересушенный. Они ведь, знаете, как думают, не надо быть психологом, чтобы понять: "Ах, как жалко, бедняга. Ну, слава Богу, что не с нами". И все, сочувствиям конец. А вы, кажется, другая. Вам, как будто, не все равно. Я ошибся?

— Не знаю, — сорвалось глухое, сухое с бледных, не крашенных губ Алины, — всегда тяжело.

Хотелось поскорее подняться, уйти от навязчивого типа, убежать домой, спрятаться ото всех.

Но тело подводило, Алина чувствовала, что стоит ей сейчас встать на ноги, как тут же ее, неокрепшую после стресса, предательски качнет в сторону. Она же не неваляшка и вряд ли удержит равновесие, незнакомец, конечно же, бросится ей помогать, а это куда хуже его болтовни.

— Значит, не ошибся, — вздохнул незнакомец, — жалко, что встрече с таким человеком я обязан трагедии. Хотя, как еще могло случиться.

— С каким таким? — спросила Алина без интереса.

— Нууу. С оригинальным, что ли. Вы мне сразу в глаза бросились — одинокая, печальная, хмурая. Мне кажется, вы лучше остальных понимаете, что происходит вокруг, не закрываете на это глаза и не прячетесь под маской наивных дурочек, которые думают, что раз им хорошо и весело, то так будет всегда и со всеми. А думать о глобальном слишком глупо. Вот вы не такая, верно. И одеваетесь мрачно, потому что это отражает ваши взгляды на мир. Я вас и понимаю и поддерживаю даже.

— Вы сказали, что не психолог, — грубо перебила его Алина.

— Да, я не психолог. Я водитель.

— Тогда, сделайте милость, оставьте мой внутренний мир и внешний облик в покое. Я не просила лезть ко мне в душу.

— Но, вы же сами просили объяснить, чем привлекли мое внимание.

— Просила, и что? По — вашему, это повод делать заключения относительно моего характера? Так вот, я вас разочарую — вы глубоко ошиблись касательно моей персоны. Мне не кажется, что мир ужасен и вызывает отвращение, а одеваюсь я в черное совсем по другой причине. Я вас удовлетворила?

— Нет, — оскорблено отозвался незнакомец, — прошу прощения, что потревожил разговорами. Злить не хотел.

— Меня сложно разозлить. Если только очень постараться. Хотите говорить — говорите, рот вам никто не затыкает.

— Спасибо за одолжение. Только стоит ли говорить, зная, что разговора не выйдет. Вы, похоже, не слишком настроены отвечать.

— Вы догадливы.

— Я не догадлив. Я наблюдателен.

— Очень хорошо.

Алина еще больше поворотилась от мужчины, ему, присевшему на другой конец скамьи, оставалось только созерцать затылок неудавшейся собеседницы. То, что она своей резкостью обидела человека, ее не беспокоило, пусть он уходит, даже и унося с собой обиду на неоправданную грубость. Но незнакомец сидел, молчал, внимательным взглядом бурил в затылке Алины ход.

К своему ужасу, Алина увидела человека в серебристо — голубой форме, фельдшера скорой помощи, направляющегося от поляны к ее скамье.

— Вы, наверное, думаете, что все сложилось бы иначе, не залезь мальчишка на дерево?! — неожиданно даже для самой себя гневно закричала Алина, вскочила, обернулась к ошеломленному незнакомцу, эмоционально взмахнув рукой и указывая на толпу. — Вы полагаете, не поспорь он, жизнь ребенка не подвергалась бы опасности? Чушь. Всегда бы нашлась машина, нож, стекло, лужа, маньяк — да что угодно, чтобы он погиб. Он не должен был жить!

— Что за... — прошептал испуганный незнакомец.

— Он узнал меня, — уже тише, угасая, закончила Алина. — Вот он — главный ужас.

Мужчина был оглушен странным поведением девушки. Он что— то хотел сказать, но язык затвердел и не хотел двинуться с места, а мысли улетучились так же быстро, как и возникли.

Молодой фельдшер, появление которого вызвало взрыв Алининых эмоций, оказался у скамьи в тот самый момент, когда девушка обреченно закончила свою речь и, уловив ее последние слова, остановился в нескольких шагах, удивленно поглядывая то на Алину, то на ее собеседника. Он, по всей видимости, знал мужчину, к нему и направлялся, но резкий тон девушки, не миновавший его ушей, заставил переключиться на Алину и забыть на миг о цели своего прихода.

Все трое молчали: незнакомец — еще не опомнившись от оглушительного ответа Алины, Алина — уже высказав все, что только могла, фельдшер — не смея вмешаться в столь бурное и странное выяснение отношений. Он, наконец, остановил взгляд на девушке, найдя в ней что-то интересное, и, задумавшись, не заметил, как пристально разглядывает ее. Но, если этого не заметил он сам, то от Алины застывший взгляд фельдшера не ускользнул, а вдобавок и сильно разозлил.