Синдром отчуждения

Иногда поднимался легкий ветерок и чуть сдвигал эту пелену, открывая взору темную полосу — прочертившую лес старую железную дорогу. Рельсы ее заржавели и нелепо выгнулись, рассохлись шпалы. А на деревьях повисали бетонные столбы линий электропередач, из последних сил цеплялись провисшими проводами за нагие ветви.

Очередной порыв ветра проделал дыру в тумане, и стало видно бредущую по путям фигурку.

Шла она, низко наклонив голову. И похожие на червей пряди, грязные и слипшиеся, падали ей на самые глаза. Девушка нет-нет да и сдувала их или убирала ладонью, но настырные локоны лезли обратно, упрямо выпрыгивая из наскоро вылепленного пучка.

Ссутуленная поза, лицо, поникшее и лишенное надежды, безвольно висящие руки — что уж говорить, все в этой путнице выражало какую-то безмерную усталость и уныние. Заблудилась?

Девушка приблизилась, и стало видно, что на лице и руках размазалась грязь или копоть. Полузажившая ссадина прорезала правую бровь, чернела и пугала запекшейся кровью. И выглядывали из-под всего этого "макияжа", как ни странно, красивые и аристократические черты. Даже несмотря на измотанность и набрякшие мешки под безжизненными алебастровыми глазами.

Шла девушка преимущественно по доскам. И они натужно скрипели под ногами, ломались то и дело с изводящим разум треском. Будто вгрызались в сознание грязным зазубренным лезвием.

Так же бывало по утрам. Когда невыспавшаяся, с натянутыми до пределов нервами она собиралась в затопленной тишиной квартире и вдруг случайно задевала чашкой раковину. От чего внутри рождалось какое-то зудящее, тягостное желание ударить снова, громче, разбить!

Лили положила руку на живот. Теплую, успокаивающую. Прошла так несколько шагов и остановилась, по-прежнему глядя вниз.

— Не могу, тошнит, — с трудом разлепив сухие, потрескавшиеся губы, простонала девушка.

Она заблудилась. Глупо, идиотски, кретинистично заблудилась, как говорил тот парень.

"Но эта дорога должна вывести к людям. Да?"

Лили вдруг почувствовала дикую злость. На собственное бессилие, на глупую ситуацию с водителем, на аварию на теплотрассе. Захотелось закричать, расцарапать ногтями свое лицо!

Но сил не было даже на то, чтобы поднять голову.

Со временем стало немного легче. Девушка опустила руку и молча двинулась вперед.

Это был второй день пути. Бесконечного, растянувшегося как на годы. Из спутников — аромат сырой земли, железная дорога и лес, тянущийся старушечьими пальцами-ветками. И ни единого человека или животного.

Не пели птицы, не шуршали опадающие листья. Лишь сиротливый ветер безраздельно властвовал в заколдованных осенью деревьях.

Ветер и шорох шагов.

И туман.

Вначале это казалось мистическим и красивым. Идя сквозь него можно было почувствовать, как тысячи прохладных капель орошают лицо, руки, шею...

Но когда поднималось чуть выше чопорное солнце, горчичным размытым пятном нависая над головой, становилось невыносимо душно. Почти невозможно дышать. И Лили, как рыба, широко разевала рот, пытаясь набрать больше воздуха.

Первое время она пробовала звонить с мобильного, но на экране неумолимым приговором повисла надпись "поиск сети". И Лили решила поберечь зарядку — включала телефон только раз в несколько часов.

Впрочем, не менее безрезультатно.

Самым мучительным оказалось отсутствие воды. Чай в термосе закончился еще прошлым утром, а наполнить его водой было негде — по дороге Лили не встретила ни одного ручейка или на худой конец лужи.

Еще хотелось есть, но постепенно сосущее чувство голода начало притупляться, и осталась только сухость в горле. Лили сглатывала слюну, стремясь хотя бы немного смягчить першение, но долгожданного облегчения не наступало. Вместо этого желание сглотнуть переросло в болезненную привычку, и остановиться девушка уже не могла.

Каждую минуту. Еще и еще. Как если бы попала она в некий бесноватый цикл.

"Я устала, мне страшно, мне плохо, мне опостылела эта дорога и это марево!" — она раздраженно посмотрела на грязно-бело-синие кроссовки.

Надо думать о хорошем. Так хочется зарыться в воспоминаниях, как в перину.

Шесть месяцев, двадцать три дня, двенадцать часов и восемнадцать минут до начала отчуждения.

На фотокарточке замерли две фигуры. Запутались в простынях и улыбаются друг другу с закрытыми глазами.

Тепло тела, такого близкого и родного.

Запах, который ни с чем нельзя сравнить. Даже не шампуня, а самих волос или кожи.

Нос Лили двигается вдоль шеи и смешно утыкается в ключицу.

— Спишь? — шепчет она нежно-сонным голосом. По телу неспешно разливается радужная истома.

— Ухуу.

Сквозь подступающую дрему девушка чувствует, как бьется рядом с ее сердцем еще одно.

Тук. Тук. Надо поймать ритм, чтобы они бились вместе.

Тук. Тук. Лили задерживает дыхание, чтобы вдохнуть одновременно.

Вдох. Не попала!

Тук.

Вдох. Вот!

Выдох.

Тук. Тук.

Будто душа в два раза сильнее бьется...

Впереди в разрывах тумана замаячило что-то темное.

Лили ускорила шаг, чувствуя, как бешено колотится ее сердечко о стенки грудной клетки...

Но это оказалась всего лишь цистерна. Самая заурядная железнодорожная цистерна, где-то мандариново-желтая, где-то уже ржавая, в потеках мазута, веером расходившихся от люка наверху. Ее колеса, стоявшие на рельсах, обросли травой, а на боку смутно виднелась аббревиатура в ромбе: "R-Gir".

"Откуда она взялась здесь? Забыли? — задумалась Лили. — Может, где-то недалеко и поезд?"

Девушка размахнулась и со всей силы ударила ногой по корпусу. И тут же вздрогнула от гулкого стона железа, эхом повисшего в тумане.

И тут ей стало по-настоящему страшно. Лили вдруг до конца осознала, насколько тихо было до этого вокруг. Как если бы все живое вымерло.

Надо уйти скорее отсюда. Лили отвернулась от цистерны и почти побежала вперед.

Этот звук. Что он напомнил? Скрежет металла, содрогающий окрестности на несколько километров вокруг. Точно! Так стонали корпуса кораблей в порту. Исполинские стальные тела — они словно разговаривали друг с другом. Особенно это было слышно по ночам, когда не мешали посторонние городские звуки

Когда-то Кира жила возле порта, и Лили приезжала к ней погостить. Пока не...

Семнадцать лет, девять месяцев, тридцать дней, один час и сорок шесть минут до начала отчуждения.

На фотокарточке — небо, вымощенное темно-аспидными набрякшими тучами. В тени необъятной кроны липы стоят мужчина и девочка с очень длинными, почти до колен, волосами.

Промозглый осенний ветер то играет с ними, то рвет, злясь, из стороны в сторону. Но так и не может привлечь к себе внимание.

С очень серьезным лицом девочка смотрит на мужчину и берет маленькими ладошками его огромную руку:

— Вот у меня поправятся ножки, и я буду сама приносить тебе чай. С тремя кусочками сахара, как ты любишь. Буду делать обед. Я умею. Правда! Папа, ты слышишь?

Мужчина смотрит на землю, которую пестрым сплошным ковром устилают листья — желтые, коричневые. Красных нет.

Почему нет красных?

Пока мама Киры не погибла в аварии. И едва не стала инвалидом, получив перелом позвоночника сама Кира.

Несколько лет ушло тогда, чтобы вернуть ногам способность двигаться. Папа ее через три года женился, и они перебрались в новую квартиру. Там не шептались в темноте корабли, не кричали безумные чайки, и ничего не напоминало о том, что когда-то у Киры была мама.

Через некоторое время Кира привыкла к мачехе. Даже полюбила тетю Агату в каком-то смысле.

И плакала на плече у Лили, потому что с каждым днем, месяцем, годом, ей все труднее удавалось вспомнить родную мать.

Спустя пару часов назойливый туман, наконец, развеялся. Но легче дышать не стало — наоборот духота усилилась. И солнце поднялось выше, зависло разогретым до каления паяльником над головой, роняя на девушку тяжелые палящие лучи.

От жары Лили вспотела и сняла пальто, перекинула его через руку. Начали чесаться ссадины. То и дело она принималась осторожно скрести рану на брови.

И отчаянно, до истерики, хотелось пить.

Нагой осенний лес, железная дорога, солнце.

"Иду, иду... Куда? Зачем?"

Лес, железная дорога, солнце.

"Все мы куда-то идем, да не туда. Работаем не там. Спим не с теми.

Но сдохнуть желаем непременно в Париже. И чтобы сам Марсель Марсо нам что-то говорил на прощание.

Хотя нет. Он же мимом был. Мимы не разговаривают.

И вообще он умер..."

Лили уплывала в какое-то полубессознательном состоянии и двигалась лишь "на автомате". От жары мутить стало еще сильнее.

"Господи, только бы не вырвало. Пожалуйста, не здесь".

К самому горлу подкатила волна тошноты. Лили остановилась, уже смирившись с тем, что ее сейчас вывернет. Но прошло время, и, как ни странно, рвотные позывы поутихли.

"Нужно передохнуть".

Лили потянулась в тень деревьев — села на рюкзак у ели, обессилено ткнулась затылком в шершавый, благоухающий хвоей ствол и зажмурилась.

В наступившей темноте возникали из ниоткуда, кружились в исступленной пляске и медленно угасали смутно различимые образы: лес, дорога...

Два года, два месяца, четыре дня, тринадцать часов и шесть минут до начала отчуждения.

Безумие за окнами кафе не утихает. Сквозь умываемое потоками стекло Кира видит неясные очертания бегущего человека. Ноги его загребают волны несущейся по мостовой воды, вздымают вверх фонтаны брызг. Над головой несчастный держит чемодан — какое-никакое, но спасение от дождя.

Дребезжит колокольчик, с улицы тянет холодом и свежестью. И ревет прорванной водопроводной трубой беснующаяся стихия.

Кира оборачивается на звуки. В дверях стоит насквозь промокший субъект в официальном костюме. Он напоминает ей того пряничного человечка из сказки, который неизменно попадает в передряги. Разве что не вопит: "О нет! Я таю!".

Мужчина никак не может прийти в себя после светопреставления на улице и все пытается вытереть лицо. А вода продолжает стекать с одежды, собирается в лужу под лакированными черными туфлями. Курносая официантка смеется и цокает ботинками, устремляясь к нему.

— Давайте я вас посажу, — делает она жест в сторону свободного столика подле Киры и Лили и подталкивает входную дверь, чтобы она быстрее затворилась. — Принести вам чего-нибудь горячего?

— У вас есть чай? — мужчина (точнее парень лет двадцати пяти-тридцати) погружается за столик и никак не может определиться, куда деть чемодан. То он ставит его вертикально на колени, то на бок кладет.

— Да, конечно. Вот меню, если захотите что-то еще, — приветливо улыбается официантка и стучит копытцами (Кира уже не сомневается, что это именно копыта) к кассе. Многострадальный чемодан тем временем кочует сначала на столик (горизонтально), затем на дремлющий рядом стул (вертикально).

Наконец человек и саквояж приходят к соглашению, что лежать последний будет плашмя на сиденье. Парень поднимается, чтобы повесить плащ — тот своим видом вызывает в памяти невыжатую половую тряпку... И двигает локтем поднос приближающейся сзади курносой чертовки. Чашка чая, до этого мирно почующая на подносе, делает антраша и опрокидывается, куда бы вы думали... Конечно, на Лили!

Смесь удивленно-возмущенно-смеющихся лиц навеки застывает в последнем кадре.

Солнце переместилось правее и просвечивало сквозь лапы ели.

Возвращаться в реальность не хотелось. Лили свернулась калачиком и пыталась обнять себя во сне.

"Замерзла. Даже прикрыться нечем.

Может встать и набрать веток?

Нет, все равно я потеряла зажигалку. Надо отдохнуть..."

Где-то на грани сознания возникла сосущая тоска по прошлой жизни.

Сон, вопреки ожиданиям, не принес облегчения. Первое, что ощутила пробуждающаяся Лили, была саднящая боль в горле. Во всем теле чувствовалась разбитость, и невыносимо хотелось пить.

Ноги предательски дрожали, когда девушка поднялась и, шатаясь, направилась к железнодорожным путям.

Она шла уже несколько часов после привала. На потрескавшихся губах запеклась кровь, в горле першило. Беспрерывно хотелось чихать и... пить. Или хотя бы смягчить это жжение внутри. Периодически ее бил озноб.

"Слава богу, хоть тошнить перестало".

Словно ниоткуда набежали тучи, окутали небо. Потемневший лес по бокам стал внезапно чужим и пугающим, каким-то потусторонним.

"Вот почему было так душно. Скоро начнется гроза", — Лили брела, свесив голову. Мышастый гравий под ногами сливался в отвратительную каменную кашу.

"Хруп", — нога в грязных кроссовках опускается в камни.

"Хруп", — нога поднимается вверх.

"Кррр", — скрипят доски.

"Скорей бы пошел дождь", — Лили с трудом подняла взгляд к небу.

— Я больше не могу, — обессилено прошептала она и упала на колени, уперлась руками в шершавые от ржавчины рельсы. Перед глазами плясали радужные круги.

За что ей это? Девушка хотела расплакаться, но из горла вырвался только сдавленный стон. Она начала чихать, согнувшись почти до самых рельс и чувствуя глухую боль в груди.

"Нос залег. Я заболеваю...".

Лили мысленно похвалила себя за то, что постоянно таскала в рюкзаке ворох лекарств на все случаи жизни.

Антибиотик, чтобы вылечить насморк. Иммуномодулятор для усиления организма. "Сосредоточиться и не думать больше ни о чем. Ты справишься!"

Она достала таблетки и положила в рот. Пересохшее горло першило и саднило. Девушка сглотнула несколько раз, пока капсулы не попали внутрь.

"Давай еще немного, Лили, поднимемся на этот холм", — борясь со слабостью, на четвереньки встала девушка.

Собралась с силами и более-менее успешно принялась карабкаться вверх.

А там, как и ожидалось, — ржавая железная дорога и лес, темный, давящий грозно со всех сторон.

"Да когда уже начнется дождь?! — Лили чувствовала, что уплывает куда-то, и усиленно заморгала. — Только бы не потерять сознание.

Но так хочется".

"Стало светлее. Странно..." — заставила себя поднять взгляд Лили. Впереди деревья расступались, и бежавшая по сухой траве железная дорога упиралась в... дома?!

Девушка заморгала, не веря своим глазам: "Только бы не пропало!" — остановилась на секунду и тут же рванулась вперед.

Один год, два месяца, двадцать два дня, четыре часа и семь минут до начала отчуждения.

На снежно-глянцевой бумаге — две девушки среди книжных полок. Одна приложила к уху сотовый, другая же забралась на переставную лестницу и осматривает верхние стеллажи.

На черно-белой фотографии начинают проступать цвета.

Девушка на лестнице щеголяет в светлой футболке с темным... нет, уже ультрамариновым, утыканным блестками тиснением в виде буквы "V". Вокруг пояса обвязана рубашка в морковно-белую клетку. А ноги в бежевых бриджах уверенно держатся на узких ступеньках бежевыми же кедами, над которыми вытянулись белые носки.