Праведница

— Завтра в шесть? — я назначала ему свидание, но внутренне ждала его отказа, типа 'знаешь, никудышный из меня натурщик'.

— В шесть, — коротко ответил он и вдруг неожиданно. — Зеркало есть?

Я завертелась вокруг стола, разыскивая сумочку. Черт, сколько хлама, надо как-нибудь разобраться, неудобно выставлять себя неряхой. А вот и она! Достала пудреницу, протянула маленькое с донышко кофейной чашки зеркальце Григорию. Он поймал свое отражение, улыбнулся ему, примял торчащий вихор и вернул перламутровую безделицу мне. Я резко захлопнула ее, пытаясь пленить его отражение, пусть оно живет здесь, смотрит на меня и дерзко улыбается.

— Ну, я пошел.

— До завтра, Гриша, — я подтянулась и чмокнула его в щеку. Второй раз сегодня! Пусть привыкает.

— Пока, — в этот раз он не прижимал руку к щеке, спустился по лестнице, хлопнула входная дверь.

Я опрометью кинулась вниз, в отцовский гараж, быстрее открывать бесчисленные замки, заводить новенький 'Форд', выгоняя его на улицу. Быстрей, быстрей, авось Григорий не выехал еще из соседнего проулка. И успела, только оказалась на выезде из Кучерского, как на проспект вырулила серебристая 'Хонда' Григория. Тут же пристроилась и, не отрываясь, последовала за ней. Цель? Должна же я узнать о его сестре!

Водитель из меня не бог весть какой, училась я хорошо и теорию знаю на пять, а вот практика... как и во многом другом, практика у меня хромает. На проспекте, влившись в движение множества автомобилей, я старалась не упускать 'Хонду' из виду, но вот когда он свернул на безлюдную улицу, я поняла, что при ближайшем рассмотрении неопознанной мне не остаться. Решив не рисковать, я надела солнечные очки, предусмотрительно оставленные отцом в кармашке козырька от солнца, и обвязала голову маминым платком, найденным в бардачке. В такую жару, в огромных очках и ярком шелковом платке я выглядела необычайно таинственно, этакая шпионка, впрочем, мне шло, я напомнила себе Мирей Дарк в комедии 'Высокий блондин в черном ботинке'. Все эти прихорашивания и разглядывания себя в зеркало заднего вида, чуть не привели к наезду на черную кошку, мирно переходящую проезжую часть улочки. Я резко затормозила, кошка выгнулась дугой и черной молнией сверкнула за ближайший угол.

Черная кошка! Плохая примета. Я в приметы верила, дальше с места не тронулась, печальным взглядом провожая габаритные огни серебристой 'Хонды'.

Ганс и Лаура играли в карты в ожидании моего прихода. На кружевной скатерти, в толстостенных бокалах плескался, похожий на слабую заварку разбавленный виски, рядом — расшитый шелком старинный веер Лауры, красно-белая рубашка отбитых карт... Натюрморт, если бы не изящные кисти натурщицы и покрытые рыжеватыми волосками пальцы Ганса, прикрывающие карты от нескромного взгляда.

— Милая, — Ганс вскочил со стула, бросив карты на стол, Лаура метнула хищный взгляд в их сторону и прикрыла глаза. О, искушение! Пока соперник ухаживает за своей невестой... Лаура была очень азартна, если и садилась играть, то непременно на деньги, а сейчас она явно проигрывала скрытному немцу.

— Здравствуй, Ганс.

Он обнял меня и поцеловал в щеку, его запах на секунду отрезал меня от реального мира. Запах виски, табака и дорогого одеколона, мужской запах, приятный... А может ну его, мой трудновыполнимый план? Выйду замуж девственницей, и явлю благоверному полную свою неискушенность, незамутненность и чистоту... Стоп. Если семь лет назад он променял мою неискушенность на искусные ласки Элен, то обрадует ли его полное отсутствие сексуального опыта? Ответ — нет, не обрадует. Поздно метаться, план есть план, будем действовать, как намечено ранее.

— Иди, Лаура ждет, а я взгляну, что можно приготовить на ужин, — подтолкнула я Ганса в сторону гостиной, твердо зная, что с Лаурой можно остаться голодными.

Ганс благодарно кивнул и поторопился продолжить прерванную партию. Я приготовила простенький салат, поставила замороженную пиццу в духовку и решила принять душ. Стоя под прохладными струями, я по памяти воссоздавала тело Григория, лежащее в раскованной позе на алом шелке. Оно казалось теплым, нет, горячим, возбуждающе нагим, лишь тоненький лоскутик скрывал часть бедра, но я мысленно дотронулась до него и гладкий шелк соскользнул... Ох... Ну и дела, никогда я так не думала о Гансе. Может оттого, что не видела его обнаженным? Ну, представить-то можно? Нет, не представляется. Ганс, он в костюме, в пижаме, в чем угодно, только не голый. Голый? Как Григорий, так нагой, обнаженный, а как Ганс, так голый? А волоски на его теле тоже рыжеватые, как и на руках? Все, хватит, это маразм! Надо выходить, а то пицца подгорит и Ганс бросится искать свою пропавшую невесту.

Открываю запотевшую дверцу душевой кабины, и предстаю, в чем мать родила перед Гансом, сидящим на ящике для белья. В руках у него полотенце, на губах игривая улыбка. Я совсем уж по девчачьи прикрываюсь руками вместо того, чтобы с гордостью продемонстрировать великолепное тело. Пячусь назад, в кабинку, Ганс встает, направляется ко мне, а я в панике захлопываю перед его носом дверцу.

— Милая, — осторожный стук костяшек пальцев.

'С рыжими волосками', — отбивает мне память срочную телеграмму.

— Ганс, уходи!

— Я хочу подать тебе полотенце, — ничуть не смущаясь моим гневным выпадом, говорит он. Как его, однако, развратили Элен и ее подружки!

— Оставь его на вешалке, — отвечаю я непреклонно.

— Малышка, у тебя что-то подгорает на кухне, — снова стучится он.

— Оставь полотенце и уходи, — твержу я сквозь запотевшее, но уже потекшее ручейками стекло. Сидеть здесь безумие, скоро я буду видна Гансу, как рыбка в аквариуме.

— Хорошо, ухожу.

Прислушавшись к хлопку двери, я покидаю свое стеклянное убежище и закрываю дверь на замок. Какая беспечность с моей стороны! Какая беспардонность со стороны Ганса!

Похоже, он доволен своей выходкой, я накрываю к ужину, а он вьется вокруг меня, как мартовский кот. Неужели рассмотрел мои прелести? Есть чем похвастаться, не обидел Господь: и грудь высокая и талия тонкая и ножки стройные, и всю эту красоту совсем, как в сказке, надо поскорей вручить первому встречному. Подкосила меня Гансова измена, потеряла интерес к мужскому полу, от того и в девках засиделась. Долго ли я буду помнить о его предательстве? Ммм... Всегда. Несмотря на симпатию, взаимопонимание, общие интересы. И любви к нему нет у меня. Реванш? Да, отнимаю у Ленки положенное мне по праву.

Жара накрыла город, огромные окна салона закрыты жалюзи — островок прохлады среди солнечного кипения, но городская разморенная лень пробралась и в наш кондиционированный мирок. Покупателей не было, консультанты обсуждали достоинства иномарок — тема популярная, но сегодня дебаты не отличались обычной горячностью. Мы с Димкой трудились в галерее, он развешивал по стенам картины, я, стоя вблизи кондиционера, смотрела за его работой и задавала направление.

— Дим, 'Маки' давай вниз, два ярких пятна рядом это перебор, а 'Декабрьское утро' вообще с краю повесим, выбивается оно.

В разгар (верно, очень верно, от жары не спасал даже кондиционер) нашей деятельности в забытой всеми галерее появился Григорий. В руках банка 'Пепси', на лице несколько смущенная улыбка. Димка чуть со стремянки не упал, покачнулся, накренился, я кинулась ему навстречу, пытаясь удержать опорную стойку, Григорий ловко подхватил заваливающееся тело и спас положение.

— Нифигасе... — только и молвил Димка.

Примерно также высказалась бы и я, сердечко колотилось, пальцы похолодели, ножки подогнулись... И что ему здесь понадобилось, не пришел ли он спросить, какого дьявола, ты, Таисия Темершина, гоняла за мной по городу в дурацких очках и платке? Григорий помог Димке сойти вниз, и, повернувшись ко мне, вдруг предложил:

— Хочешь колы? Холодная. А, может, выпьем чаю?

— Лучше чаю, — согласилась я, отложив в сторону сумочку, схваченную в порыве чем-либо занять руки, и собралась следовать за Григорием.

— Эй, — позвал Димка, — 'Пепси' оставьте.

Мы уединились в комнате отдыха, некоторые предпочитали называть ее Релаксационной, а мне нравилось по старому, здесь действительно отдыхаешь — большой аквариум с разноцветными обитателями, цветы, спокойная музыка — правда Лариса Анатольевна ревностно следила, чтобы реласакционная часть дня не превышала рабочую. Григорий заварил чаю, зеленого со вкусом ванильного крема, привезенного нашей директрисой из очередного вояжа в Китай. В комнате прохладно, чай великолепный, беседа содержательная.

— Выходишь замуж?

Я поперхнулась, справилась с собой и утвердительно кивнула.

— Когда? — бесстрастно спросил он.

— Через две недели.

— Он кто?

— Как кто? — переспросила я, округлив глаза.

— Хотя бы как он выглядит? Хотелось бы сразу его узнать, когда заявится к тебе в студию, где я буду лежать с голой задницей.

— Не придет. Ганс мне... — 'доверяет' хотелось сказать мне, но я осеклась.

Я не знаю, доверяет ли мне Ганс, никогда мы не говорили об этом. Интересно, а может и в самом деле после Ленкиных измен Ганс не доверяет никому? Я задумалась, а когда подняла глаза, увидела, что Григорий внимательно рассматривает меня. Веснушки увидел? Обнаружил, что я не настоящая блондинка, а только удачно выкрашенная рыжая?! Руки сами потянулись за зеркальцем, но сумочка осталась в галерее.

— Значит, не придет?

— Ганс не интересуется живописью, — соврала я в надежде успокоить Григория.

— Это достоинство? — с усмешкой спросил он.

— Как мама? — поменяла я тему, решив, не обсуждать с малознакомыми людьми (точнее с первым встречным!) достоинства моего жениха.

— Спасибо, ей уже лучше, — Григорий понял мой трюк, и больше не задавал каверзных вопросов.

Мы допили чай, разговаривая о всякой отвлеченной ерунде, а я все ждала, что он объявит мне о том, что он передумал, не для того он позвал меня пить чай, чтобы выспросить о моем женихе. Однако чаепитие закончилось мирно, и мы разошлись по разным залам салона.

Окно моей студии распахнуто настежь, ни единого порыва ветерка, занавески не колышутся, а до сумерек еще несколько часов. Жара невыносимая, я только что облилась холодной водой из шланга на пятачке гаражной площадки. Так и предстаю перед ним — босиком, в мокром купальнике, с волосами, скрученными в узел.

Сегодня упрашивать Григория раздеться не надо, он быстро расстается с одеждой, ложится на диванчик и ждет меня. Я придаю ему нужную позу, руки мои еще сохраняют прохладу, после ледяного душа и тело Григория вновь покрывается мурашками. Однако под красной тряпицею не мурашка, похоже, за сутки мы выросли или по-другому стали относиться к моим прикосновениям. Первоначальное стеснение исчезло, он смотрит на меня чуть ли не вызывающе, на мою грудь, облегаемую влажным купальником, на плечики в веснушках, на оголенный живот и бедра.

Ой, ой, сегодня? Стало страшновато. Как молитву я проговаривала про себя 'глаза боятся, а руки делают', а ведь не руками... и глаза я закрою. Идиотка, если испугаюсь, то опять буду мечтать о его теле стоя под душем. Нет! Прекратить истерики! Вперед!

Я долго вожусь, он не торопит меня, тело его покрывается испариной, блестит, ловлю себя на мыслях о мельчайших каплях над его губой. Бросает то в жар, то в холод, я добираюсь до алого отрезка, стаскиваю с бедер и прикрываю пах Григория по-другому. Он хватает мое запястье и кладет ладонь на возвышенность под кумачом. Это я брежу. Он спокоен и получает удовольствие оттого, что я его лапаю. Тьфу! Не лапаю — дотрагиваюсь, прикасаюсь... Это жара на меня так действует.

Заканчиваю с установкой и берусь за краски. Очень люблю рисовать акварелью, мне нравится непредсказуемость и текучесть этой краски, ее прозрачные чистые тона, я смешиваю, развожу, смываю подтеки, все время думая о нем. А о чем думает он? С кем он целуется и занимается любовью? Почему он не женат? Что он думает обо мне?

Часы тянутся медленно, за окном темнеет и уже пора включить свет или хотя бы раздернуть занавески, иначе не разгляжу свою модель.

— Григорий?

Он молчит. Я подхожу ближе, спит. Сомлел, пока я рисовала. Спящий он похож на подростка, губы приоткрыты, дыхание легкое. Принц, спящий красавец. Если поцелую, проснется? Надо попробовать поцеловать по-тихому, может, не понравится, тогда откажусь от своей затеи.

Сказано — сделано. Я присаживаюсь на корточки и касаюсь губами его губ. Ух, ты! Я молодец! Но не поняла, понравилось ли мне целовать? Еще раз... И еще... Если дотронусь языком? Ох, его губы сладкие после колы! Ой! Да он смотрит на меня!

Железная хватка сковывает мою шею, и я в неудобной позе, головой на его груди. Губы его близко, шевелятся, что-то говорят, я не слышу из-за шума в ушах и громкого сердцебиения. Мне стыдно и я закрываю глаза, будь, что будет... 'Ромео и Джульетта', он возвращает мне поцелуй, было бы романтично, если бы не моя поза. Я дергаюсь, падаю на колени, его руки подхватывают меня и я уже на нем, на его талии. Мы смотрим друг на друга, раздетые, влажные, возбужденные необычностью ситуации, в мою ягодицу упирается то, о чем я сейчас стараюсь не думать. Чтобы я не вздумала сбежать, он сгибает ноги в коленях, и еще сильнее прижимается ко мне, тем, о чем я вообще стараюсь не думать. Он целует меня снова, его руки скользят по моим ягодицам, проникают под материю бикини, сжимают плоть, сдвигают ластовицу, приподнимают меня и знакомят с тем, о чем я поздно задумалась. Я дергаюсь в паническом ужасе, сучу ногами, чем ускоряю свое падение. О-о! У-у! В глазах темно, я ничего не слышу, только чувствую, как на секунду он замер, ловко перевернул меня на спину и прижал к диванчику, и прижимал, и прижимал, пока жарко не выдохнул мне в ухо. Я обрела слух, сердце снизило обороты, его лицо лежало на моей груди, между прочим, обойденной вниманием. Она ему не понравилась?! Вряд ли, вон как улыбается, трется щекой, просто был очень занят. А теперь о главном, как мы посмотрим друг другу в глаза?

— Вчера у тебя было вино, — просто сказал Григорий все еще лежа на моей груди.

— На столе, бокалы там же, — просто ответила я, сердце бухнуло напоследок.

Он встал, не стесняясь своей наготы (чего еще стесняться), налил вина и принес на диванчик, где я сидела укутанная в алое покрывало, как римский сенатор в тогу.

— Кури, — разрешила я, видя его маяту. Он с удовольствием закурил, и задал вертящийся на языке вопрос:

— Первый раз?

— Да, — с некоторым удовлетворением ответила я.

— И зачем тебе это было надо, ведь ты замуж выходишь?

— Мне?!

— Я не слепой. И не бесчувственный, ты меня целовала.

— Ну и что?

— С языком.

— Тебе показалось.

— Врешь, Таисия.

Я была пристыжена, выходит, несмотря на девственность, сущность у меня развратная. Я поникла, захотелось реветь и обязательно, чтобы кто-нибудь жалел. Григорий словно услышал мои мысли:

— Все хорошо, — сказал он, гладя меня по плечикам, — хочешь, купаться поедем?

— Хочу! — вскочила я, тога развернула складки обнаруживая пятна на алом. Я охнула, Григорий отвел глаза.