Праведница

— Ишь, какая праведница!

Праведница! Она назвала меня праведницей? Это что, шутка такая? Я только что призналась ей, что у меня роман с ее бывшим мужем.

— Какого хрена ты полезла ко мне со своими признаниями? Новость какая! Да мой бывшинький задался целью переспать со всеми моими подругами, но они хоть имеют стыд не сообщать мне об этом! А ты захотела очистить совесть за мой счет, вроде как, сама расскажу, и с меня взятки гладки!

В принципе она была не так уж и не права. Я даже покраснела, будто меня застукали за чем-то неприличным. Чтобы как-то разрулить ситуацию, я начала мямлить:

— Да ты что, Лен, я просто... у нас серьезно. Вот почему.

— Ха, серьезно! Нет, ты серьезно? — загоготала она. — Сними лапшу с ушей!

Обидно. Очень обидно, разве я не могу внушить мужчине такого чувства? Вот как сейчас вывалю все как есть... Стоп. Гордость — это хорошо, да ныне момент не тот. Глубокий вздох и почти нежно:

— Лен, мы заявление подали.

Она словно наткнулась на стену, на полной скорости наткнулась. Помотала головой, приводя распавшиеся от удара мысли в относительный порядок, и взглянула на меня по-другому, вроде как с интересом.

— Вот мерзавец, так далеко он еще не заходил. И ты, наверно, хочешь, что бы я была подружкой невесты?

Я обдумывала, как лучше преподнести Ленке, что наша свадьба состоится без ее присутствия. Ганс так об этом и сказал:

— И чтоб ноги ее не было.

Ленка уже пришла в себя, провела рукой по волосам, и великолепная стрижка снова приняла прежний идеальный вид. Она села в кресло, закинула ногу на ногу и закурила. Я поперхнулась дымом и закашлялась, Ленка курила солдатские сигареты 'Лаки страйк'.

— Что, Ганька велел отказать мне от дома? — Ленка как в воду смотрела, недаром с Гансом они прожили долгих шесть лет.

— Что ты, Лен, просто свадьба, родственники, не поймут они...

Ленка злобно хихикнула, миловидные черты ее изменились, делая выражение лица откровенно отталкивающим.

— Кто не поймет? Эти жмоты Ганькины родственники? Да я их знаю, как облупленных!

— Вот наверно из-за этого... — предположила я, — и потом, там будут не только его родственники.

Она вскочила, выпустила струю вонючего дыма в мою сторону, резко затушила сигарету в пепельнице и уселась на письменный стол напротив меня. Я оказалась в невыгодном положении, Ленка возвышалась надо мной, а я чувствовала себя лилипутом перед Гулливером.

— Значит, со свадебной вечеринкой я пролетаю? Так, подруга?

Умеет же Ленка вовремя напомнить о нашей дружбе! Со школьных лет, если ей вдруг нужно было что-то мое, она всегда начинала разговор с любого дурацкого вопроса и затем приглашала меня с ней согласиться: 'Так, подруга?'. Это касалось моих игрушек, шмоток, косметики, моих парней, хотя парни и без Ленкиных вопросов быстро покидали мой стан и становились поклонниками моей подружки. Наша горячая школьная дружба основывалась на том, что мои родители мотались по загранкомандировкам, привозя оттуда горы барахла, причем, никогда не обижая Ленку. Войдя во вкус, Элен, так она представлялась своим кавалерам, присвоила и моих родителей, рассказывая очередному ротозею красивую сказочку о богатеньких маме и папе. Ленкины родаки (ее словечко) были простыми работягами, в отличие от подруги я в этом ничего плохого не видела, отец — мастер-наладчик станков с числовым программным управлением, мать — простая штамповщица, почти оглохшая от цехового шума. Положа руку на сердце, Ленкины родители заменили мне моих, когда те мотались по разным странам, оставляя меня на бабушку по материнской линии, Лауру Сергеевну. Лаура с детства настрого запретила мне называть ее бабушкой — в крайнем случае, Лаурой Сергеевной, а еще лучше просто Лаурой. Да и какая она была бабушка? Ни варенья, ни пирожков, ни вкусного борща, как у Ленкиной мамы, одни нравоученья, художественная школа и выставки. Лаура — натурщица, причем очень известная, была стопроцентно уверена, что натурщицы востребованы в любом возрасте, тем более такие, как она. Да, моя Лаура была красавицей — так и мама, да и отец, говорят — и я взяла лучшие черты, но Всевышний не дал мне того, чем наградил сполна мою подругу: завидного упорства, наглости, и гипертрофированного чувства собственного достоинства. Так и дружили, пока в нашей жизни не появился Ганс. Мои родители привезли его из очередной командировки, он изучал русский язык и должен был прожить у нас по обмену несколько месяцев. Предвиделось, что я уеду в Германию через неделю, после Гансова приезда, но нам хватило и недели. Ганс был влюблен, читал мне стихи на немецком, срывал мои поцелуи после кино или ресторана, в общем, был у нас классический европейский роман. Провожая меня в Германию, Ганс заверил, что к моему приезду он освоит язык и сделает предложение руки и сердца. Мне тяжело вспоминать, но Ганс освоил не только русский язык, но и познакомился с Ленкиным — сначала языком, затем всем остальным — и когда настала пора возвращаться на Родину, я получила письмо от мамы с вестью о том, что Ганс женился на Ленке. Как хорошо, что в это время я была вдали от ее бесстыжих глаз! Я бы вырвала их! Выдернула ее волосы! Расцарапала лицо! Конечно, ничего этого я бы не сделала... Но мне было ужасно больно от двойного предательства, ведь я делилась с ней своими чувствами к Гансу.

Я вернулась, в надежде на то, что Ленка укатит с молодым мужем в Германию, да не тут-то было! Ленка осталась здесь, посвятив приятельниц в свои планы:

— Кому я там нужна? А здесь я в шоколаде, муж иностранец, к тому же месяц там, месяц здесь, обеспечена и практически свободна.

Меня замутило, когда я впервые увидела их вдвоем. Сердце сбилось с ритма, и вдруг перестало стучать... Правда, правда! Я думала упаду в обморок, до того мне было плохо, а Ленка потянула Ганса за рукав, специально перебежав улицу, чтобы насладиться моим унижением. Гансу было неловко, он смотрел на меня умоляющими глазами, и я его простила. Мне показалось, что он чувствует себя также как я, и мне стало его жаль. Боль моя ушла, потому что ему было хуже, чем мне. Так и прошли эти семь лет, шесть из которых Ганс был связан узами с этой женщиной. Я была звана на все торжества и праздники, со мной поддерживались 'дружеские отношения, несмотря ни на что', я была в курсе всех ее измен, но никогда и не думала 'раскрывать глаза на эту стерву', как советовали многие. Шесть лет понадобилось для того, чтобы Ганс понял, что Элен была 'ужаснейшей ошибкой его жизни', найдя ее в постели с очередным любовником, он наскоро собрал вещички, и направил свои стопы в общагу. Надо сказать, что за шесть лет Ганс успел окончить Франкфуртский университет, стать ученым, и устроиться на работу в столичный научно-исследовательский институт. Бросать все и ехать на родину ему вроде, как и не с руки, и он остался, переживая развод, и пытаясь наладить новую жизнь.

— Ну и как он тебе? — спросила Ленка, разглядывая маникюр.

— У нас много общего, — уклончиво ответила я.

— В постели, дурища, как он тебе в постели? — ее глаза просияли в предвкушении моих признаний.

— Ну, знаешь, Лен! — возмутилась я.

— Ха! Вы даже не трахнулись еще! Я угадала?

Я отвела глаза. Вот зараза! И как у нее поворачивается язык спрашивать об интимной жизни бывшего мужа?

-Хочешь, я расскажу тебе, как это было у нас? — оживилась она. — Хочешь? По глазам вижу, хочешь! У Ганса...

— Нет! Нет и нет! С чего ты взяла, что у нас ничего не было, очень даже было! Все было! — закричала я, пытаясь заглушить Ленкин голос, для верности еще и уши зажала пальцами.

— Не верю! — рассмеялась мне в лицо Ленка, отводя мои руки.

— А мне плевать, что ты не веришь, — вдруг успокоилась я, — про свадьбу я тебе сообщила, а остальное не твое дело!

Я выскочила из Ленкиного кабинета, стараясь не хлопнуть дверью, и не привлечь внимание ее сослуживцев.

Идя по проспекту, и бездумно рассматривая витрины магазинов, я все еще слышала Ленкин голос, он звенел в моих ушах. Я свернула в скверик, и присела на деревянную скамейку, в мыслях кружил недавний разговор.

Целый год жизнь несчастного немца вертелась вокруг Ленкиных подруг, которые, сменяя друг друга, пытались женить его на себе. Тут Ленка конечно права, Ганс пошел по рукам, но то был совсем не тот Ганс, каким он когда-то приехал в Россию. Собрав плоды, упавшие в его руки, он весьма решительно порвал со всеми и вдруг объявился в моем доме. Вернувшись с работы, я с удивлением обнаружила в столовой обрадованных Гансовым приходом родителей и Лауру. Они наперебой стали рекламировать ему мои успехи в переводе, демонстрировать мои акварели, и всячески намекать, какую ошибку он сделал, женившись не на мне, а на 'плебейке'. Мне это все ужасно не нравилось, Гансу похоже тоже и мы, подмигнув друг другу, вышли в холл покурить. Курил Ганс, я сидела в плетеном кресле, и слушала его рассказ о рухнувшем браке, о разводе, о его планах на будущее. Как и семью годами раньше, у нас с ним оказалось много общего, необыкновенное понимание друг друга, полное слияние... Он не стал откладывать предложение в долгий ящик, спустя несколько недель мы подали заявление в районный Дворец Бракосочетаний и стали готовиться к свадьбе. Я была счастлива... Если бы не одно НО. Мы никогда не спали вместе, то есть совсем, никак... ну, то есть не занимались любовью, то есть я...

— Бедный Ганс, ему достанется унылая девственница, — вздохнула я, распугав стайку голубей. Ну и жарища! Вот бы дождя.

Признаться Гансу, что у меня еще не было сексуального опыта, я не могла. Семь лет назад еще смогла бы... Но сейчас... Выходит, я никому не была нужна все эти годы? Какой позор... Терпеть унижение, теперь уже в виде снисходительного: 'не бойся малышка, я буду нежен'? Нет, ни за что!

Вероломно, не объявляя Гансу о своих намерениях, я решила исправить это дело. Надо найти волонтера, способного проделать кое-что для меня и умеющего держать язык за зубами. Итак, я секс-богиня, вернее бомба, вернее... ну что там еще?

С того дня, как я приняла это решение, я вглядывалась в лицо каждого мужчины, приближающегося ко мне на расстояние метра — он? В нашем художественном салоне не было лица мужеского полу, не рассмотренного мною как кандидата в потенциальные любовники. Наверное, я чем-то выдала себя, но ко мне обратился консультант Гена с таким вопросом:

— Тай, ты чего на мужиков пялишься? Они уже ставки делают, не могут отгадать на кого ты запала.

Я остолбенела. Неужели мой интерес так явен? Надо срочно придумать правдоподобную причину... Экспромт — великая вещь:

— Вот балбесы, просто присматриваю натурщика. Обещала Лауре выставить свои акварели, не хватает портрета. Брать профессионала денег маловато, вот среди своих и присматриваю.

— А, — усмехнулся немного разочарованный Гена, — ну, раз так, скажи им, а то не работает никто, директор ругается.

Может, правда, объявить конкурс на натурщика, да там и выбрать, не пойду же я на улицу с таким предложением, а тут все же родной коллектив.

Идея о собственном конкурсе прочно засела в моем мозгу. Мой озабоченный вид ни у кого не вызывал интереса, поскольку я была выслана в закрома, подготавливать новую экспозицию картинной галереи. 'Кормилец' наш, называемый его обитателями шарашкой, на мужчин был богат, редкий салон мог таким похвастаться, в других служащие в основном женщины. А у нас двенадцать — разного возраста, образования и физического развития.

Двенадцать. Цифра мне нравилась. Александр Блок, поэма. А у меня эротическое шоу Таисии Темершиной. Незвучная фамилия, то ли дело Таис Афинская! Ой-ей!

Двенадцать. А мне нужен один... Отсеивать придется. Сначала определимся с возрастом, группа двадцать-сорок? Ну... Двадцать это слишком, это даже несовершеннолетие в некоторых странах. Сузим до двадцати пяти. Почти ровесник и, скажем, мужчина сорока лет, не папочка, но взрослый мужчина, ответственный... Ответственный за что? За потерю мною девственности? Ну, нет! Это моя затея, моя проблема, так что отвечать мне. На чем мы остановились? Двадцать пять — тридцать пять. Принято.

Образование. Ну, к чему мне оно? Поможет лишиться преграды к моему счастливому замужеству? Нет, не интеллектом он будет ломать мне хм, хм... Будет мне приятнее, если это окажется человек с высшим образованием? Не уверена. Мне будет приятнее, если все произойдет достаточно быстро, достаточно безболезненно, и никто никогда не вспомнит о том, что произошло. Опять усложняю! Мне нужен мужчина приблизительно тридцати лет, имеющий гетеросексуальный опыт и не брехун. Ареал сузился. Пятеро.

Алексей, тридцать три. Был женат. Художественный эксперт, то есть имеет образование, близкое мне. Это плюсы. Минус — высыпания на коже, типа диатез. Неприятно, на предмет соприкосновения...

Михаил. Тридцатник, как выразился он на праздновании своего дня рождения. Эксперт, кажется абсолютно всеядным, что значительно упрощает задачу, все равно кого и когда, это плюс. Минус — женат, болтун и о секрете речи не пойдет.

Димка. Двадцать восемь. Подсобный рабочий. Ну и пусть. Очаровашка. Любимец нашего салона. Минус — безумно влюблен в свою девчонку, и кроме нее никого не видит.

Григорий. Когда двадцать, когда тридцать, не поймешь, директор обмолвилась, что к сорока, но никто не поверил. Продавец-консультант. Консультирует в основном покупательниц-женщин, на нем держится вся наша 'шарашка'. Чертовски обаятелен. Бабник. Дон Жуан. Ловелас. Казанова. Но слова из него не вытянешь, могила!

Алексей номер два. Двадцать девять. Менеджер. Ни рыба ни мясо. Маменькин сынок, и отцепить его от маменькиного подола практически невозможно. Да не очень-то и хотелось. Алексей Михайлович прекрасно выполняет обязанности менеджера, но периодически названивает маменьке или она ему. Раздражает.

Сейчас я похожа на цыганку раскладывающую пасьянс, и по всему выходит мне червонный король-Григорий. Знаток, любитель, не болтун. То, что надо. А вдруг я ему покажусь неинтересной? Точек соприкосновений у нас немного. А вдруг... Да что это я? Надо, значит, надо. Если надо, заставим. Ой, перебор... Это я перебрала картины.

— Нет, вот эти две оставим, Дим, а выборку, поднять наверх, аккуратно! Внимание, аккуратно. Упаковочку вернем на место. Спасибо, мой дружочек!

— Все понял, выполняю. Тайка, можно тебе сказать, что ты прелесть?

— Скажи.

— Ты прелесть.

— Дим? — вдруг рискнула я просто проверить реакцию на мое предложение, — а ты мне не попозируешь? Пишу портрет, нужен выразительный мужской профиль, ну в прочем... и не только.

— Че, типа ню?

— Ню, — подтвердила я.

— Тай, я б с удовольствием, но моя Иришка не одобрит, — слегка смущаясь, отказался Димка.

— Дим, а если бы не Иришка, ты что вправду согласился бы?

— А че?

— Ню... Согласился бы?

— Ну, не знаю, — он почесал затылок, — неудобно как-то, вот если бы Иришка рисовала, так я...

— Все ясно, можешь не продолжать, — остановила я его восхищения дамой сердца.

Димка осторожно погрузил картины в лифт и поднялся наверх. Эх, минус один. Ну и жарища. Дождя, дождя. Кто следующий?