Праведница

— Ишь, какая праведница!

Праведница! Она назвала меня праведницей? Это что, шутка такая? Я только что призналась ей, что у меня роман с ее бывшим мужем.

— Какого хрена ты полезла ко мне со своими признаниями? Новость какая! Да мой бывшинький задался целью переспать со всеми моими подругами, но они хоть имеют стыд не сообщать мне об этом! А ты захотела очистить совесть за мой счет, вроде как, сама расскажу, и с меня взятки гладки!

В принципе она была не так уж и не права. Я даже покраснела, будто меня застукали за чем-то неприличным. Чтобы как-то разрулить ситуацию, я начала мямлить:

— Да ты что, Лен, я просто... у нас серьезно. Вот почему.

— Ха, серьезно! Нет, ты серьезно? — загоготала она. — Сними лапшу с ушей!

Обидно. Очень обидно, разве я не могу внушить мужчине такого чувства? Вот как сейчас вывалю все как есть... Стоп. Гордость — это хорошо, да ныне момент не тот. Глубокий вздох и почти нежно:

— Лен, мы заявление подали.

Она словно наткнулась на стену, на полной скорости наткнулась. Помотала головой, приводя распавшиеся от удара мысли в относительный порядок, и взглянула на меня по-другому, вроде как с интересом.

— Вот мерзавец, так далеко он еще не заходил. И ты, наверно, хочешь, что бы я была подружкой невесты?

Я обдумывала, как лучше преподнести Ленке, что наша свадьба состоится без ее присутствия. Ганс так об этом и сказал:

— И чтоб ноги ее не было.

Ленка уже пришла в себя, провела рукой по волосам, и великолепная стрижка снова приняла прежний идеальный вид. Она села в кресло, закинула ногу на ногу и закурила. Я поперхнулась дымом и закашлялась, Ленка курила солдатские сигареты 'Лаки страйк'.

— Что, Ганька велел отказать мне от дома? — Ленка как в воду смотрела, недаром с Гансом они прожили долгих шесть лет.

— Что ты, Лен, просто свадьба, родственники, не поймут они...

Ленка злобно хихикнула, миловидные черты ее изменились, делая выражение лица откровенно отталкивающим.

— Кто не поймет? Эти жмоты Ганькины родственники? Да я их знаю, как облупленных!

— Вот наверно из-за этого... — предположила я, — и потом, там будут не только его родственники.

Она вскочила, выпустила струю вонючего дыма в мою сторону, резко затушила сигарету в пепельнице и уселась на письменный стол напротив меня. Я оказалась в невыгодном положении, Ленка возвышалась надо мной, а я чувствовала себя лилипутом перед Гулливером.

— Значит, со свадебной вечеринкой я пролетаю? Так, подруга?

Умеет же Ленка вовремя напомнить о нашей дружбе! Со школьных лет, если ей вдруг нужно было что-то мое, она всегда начинала разговор с любого дурацкого вопроса и затем приглашала меня с ней согласиться: 'Так, подруга?'. Это касалось моих игрушек, шмоток, косметики, моих парней, хотя парни и без Ленкиных вопросов быстро покидали мой стан и становились поклонниками моей подружки. Наша горячая школьная дружба основывалась на том, что мои родители мотались по загранкомандировкам, привозя оттуда горы барахла, причем, никогда не обижая Ленку. Войдя во вкус, Элен, так она представлялась своим кавалерам, присвоила и моих родителей, рассказывая очередному ротозею красивую сказочку о богатеньких маме и папе. Ленкины родаки (ее словечко) были простыми работягами, в отличие от подруги я в этом ничего плохого не видела, отец — мастер-наладчик станков с числовым программным управлением, мать — простая штамповщица, почти оглохшая от цехового шума. Положа руку на сердце, Ленкины родители заменили мне моих, когда те мотались по разным странам, оставляя меня на бабушку по материнской линии, Лауру Сергеевну. Лаура с детства настрого запретила мне называть ее бабушкой — в крайнем случае, Лаурой Сергеевной, а еще лучше просто Лаурой. Да и какая она была бабушка? Ни варенья, ни пирожков, ни вкусного борща, как у Ленкиной мамы, одни нравоученья, художественная школа и выставки. Лаура — натурщица, причем очень известная, была стопроцентно уверена, что натурщицы востребованы в любом возрасте, тем более такие, как она. Да, моя Лаура была красавицей — так и мама, да и отец, говорят — и я взяла лучшие черты, но Всевышний не дал мне того, чем наградил сполна мою подругу: завидного упорства, наглости, и гипертрофированного чувства собственного достоинства. Так и дружили, пока в нашей жизни не появился Ганс. Мои родители привезли его из очередной командировки, он изучал русский язык и должен был прожить у нас по обмену несколько месяцев. Предвиделось, что я уеду в Германию через неделю, после Гансова приезда, но нам хватило и недели. Ганс был влюблен, читал мне стихи на немецком, срывал мои поцелуи после кино или ресторана, в общем, был у нас классический европейский роман. Провожая меня в Германию, Ганс заверил, что к моему приезду он освоит язык и сделает предложение руки и сердца. Мне тяжело вспоминать, но Ганс освоил не только русский язык, но и познакомился с Ленкиным — сначала языком, затем всем остальным — и когда настала пора возвращаться на Родину, я получила письмо от мамы с вестью о том, что Ганс женился на Ленке. Как хорошо, что в это время я была вдали от ее бесстыжих глаз! Я бы вырвала их! Выдернула ее волосы! Расцарапала лицо! Конечно, ничего этого я бы не сделала... Но мне было ужасно больно от двойного предательства, ведь я делилась с ней своими чувствами к Гансу.

Я вернулась, в надежде на то, что Ленка укатит с молодым мужем в Германию, да не тут-то было! Ленка осталась здесь, посвятив приятельниц в свои планы:

— Кому я там нужна? А здесь я в шоколаде, муж иностранец, к тому же месяц там, месяц здесь, обеспечена и практически свободна.

Меня замутило, когда я впервые увидела их вдвоем. Сердце сбилось с ритма, и вдруг перестало стучать... Правда, правда! Я думала упаду в обморок, до того мне было плохо, а Ленка потянула Ганса за рукав, специально перебежав улицу, чтобы насладиться моим унижением. Гансу было неловко, он смотрел на меня умоляющими глазами, и я его простила. Мне показалось, что он чувствует себя также как я, и мне стало его жаль. Боль моя ушла, потому что ему было хуже, чем мне. Так и прошли эти семь лет, шесть из которых Ганс был связан узами с этой женщиной. Я была звана на все торжества и праздники, со мной поддерживались 'дружеские отношения, несмотря ни на что', я была в курсе всех ее измен, но никогда и не думала 'раскрывать глаза на эту стерву', как советовали многие. Шесть лет понадобилось для того, чтобы Ганс понял, что Элен была 'ужаснейшей ошибкой его жизни', найдя ее в постели с очередным любовником, он наскоро собрал вещички, и направил свои стопы в общагу. Надо сказать, что за шесть лет Ганс успел окончить Франкфуртский университет, стать ученым, и устроиться на работу в столичный научно-исследовательский институт. Бросать все и ехать на родину ему вроде, как и не с руки, и он остался, переживая развод, и пытаясь наладить новую жизнь.

— Ну и как он тебе? — спросила Ленка, разглядывая маникюр.

— У нас много общего, — уклончиво ответила я.

— В постели, дурища, как он тебе в постели? — ее глаза просияли в предвкушении моих признаний.

— Ну, знаешь, Лен! — возмутилась я.

— Ха! Вы даже не трахнулись еще! Я угадала?

Я отвела глаза. Вот зараза! И как у нее поворачивается язык спрашивать об интимной жизни бывшего мужа?

-Хочешь, я расскажу тебе, как это было у нас? — оживилась она. — Хочешь? По глазам вижу, хочешь! У Ганса...

— Нет! Нет и нет! С чего ты взяла, что у нас ничего не было, очень даже было! Все было! — закричала я, пытаясь заглушить Ленкин голос, для верности еще и уши зажала пальцами.

— Не верю! — рассмеялась мне в лицо Ленка, отводя мои руки.

— А мне плевать, что ты не веришь, — вдруг успокоилась я, — про свадьбу я тебе сообщила, а остальное не твое дело!

Я выскочила из Ленкиного кабинета, стараясь не хлопнуть дверью, и не привлечь внимание ее сослуживцев.

Идя по проспекту, и бездумно рассматривая витрины магазинов, я все еще слышала Ленкин голос, он звенел в моих ушах. Я свернула в скверик, и присела на деревянную скамейку, в мыслях кружил недавний разговор.

Целый год жизнь несчастного немца вертелась вокруг Ленкиных подруг, которые, сменяя друг друга, пытались женить его на себе. Тут Ленка конечно права, Ганс пошел по рукам, но то был совсем не тот Ганс, каким он когда-то приехал в Россию. Собрав плоды, упавшие в его руки, он весьма решительно порвал со всеми и вдруг объявился в моем доме. Вернувшись с работы, я с удивлением обнаружила в столовой обрадованных Гансовым приходом родителей и Лауру. Они наперебой стали рекламировать ему мои успехи в переводе, демонстрировать мои акварели, и всячески намекать, какую ошибку он сделал, женившись не на мне, а на 'плебейке'. Мне это все ужасно не нравилось, Гансу похоже тоже и мы, подмигнув друг другу, вышли в холл покурить. Курил Ганс, я сидела в плетеном кресле, и слушала его рассказ о рухнувшем браке, о разводе, о его планах на будущее. Как и семью годами раньше, у нас с ним оказалось много общего, необыкновенное понимание друг друга, полное слияние... Он не стал откладывать предложение в долгий ящик, спустя несколько недель мы подали заявление в районный Дворец Бракосочетаний и стали готовиться к свадьбе. Я была счастлива... Если бы не одно НО. Мы никогда не спали вместе, то есть совсем, никак... ну, то есть не занимались любовью, то есть я...

— Бедный Ганс, ему достанется унылая девственница, — вздохнула я, распугав стайку голубей. Ну и жарища! Вот бы дождя.

Признаться Гансу, что у меня еще не было сексуального опыта, я не могла. Семь лет назад еще смогла бы... Но сейчас... Выходит, я никому не была нужна все эти годы? Какой позор... Терпеть унижение, теперь уже в виде снисходительного: 'не бойся малышка, я буду нежен'? Нет, ни за что!

Вероломно, не объявляя Гансу о своих намерениях, я решила исправить это дело. Надо найти волонтера, способного проделать кое-что для меня и умеющего держать язык за зубами. Итак, я секс-богиня, вернее бомба, вернее... ну что там еще?

С того дня, как я приняла это решение, я вглядывалась в лицо каждого мужчины, приближающегося ко мне на расстояние метра — он? В нашем художественном салоне не было лица мужеского полу, не рассмотренного мною как кандидата в потенциальные любовники. Наверное, я чем-то выдала себя, но ко мне обратился консультант Гена с таким вопросом:

— Тай, ты чего на мужиков пялишься? Они уже ставки делают, не могут отгадать на кого ты запала.

Я остолбенела. Неужели мой интерес так явен? Надо срочно придумать правдоподобную причину... Экспромт — великая вещь:

— Вот балбесы, просто присматриваю натурщика. Обещала Лауре выставить свои акварели, не хватает портрета. Брать профессионала денег маловато, вот среди своих и присматриваю.

— А, — усмехнулся немного разочарованный Гена, — ну, раз так, скажи им, а то не работает никто, директор ругается.

Может, правда, объявить конкурс на натурщика, да там и выбрать, не пойду же я на улицу с таким предложением, а тут все же родной коллектив.

Идея о собственном конкурсе прочно засела в моем мозгу. Мой озабоченный вид ни у кого не вызывал интереса, поскольку я была выслана в закрома, подготавливать новую экспозицию картинной галереи. 'Кормилец' наш, называемый его обитателями шарашкой, на мужчин был богат, редкий салон мог таким похвастаться, в других служащие в основном женщины. А у нас двенадцать — разного возраста, образования и физического развития.

Двенадцать. Цифра мне нравилась. Александр Блок, поэма. А у меня эротическое шоу Таисии Темершиной. Незвучная фамилия, то ли дело Таис Афинская! Ой-ей!

Двенадцать. А мне нужен один... Отсеивать придется. Сначала определимся с возрастом, группа двадцать-сорок? Ну... Двадцать это слишком, это даже несовершеннолетие в некоторых странах. Сузим до двадцати пяти. Почти ровесник и, скажем, мужчина сорока лет, не папочка, но взрослый мужчина, ответственный... Ответственный за что? За потерю мною девственности? Ну, нет! Это моя затея, моя проблема, так что отвечать мне. На чем мы остановились? Двадцать пять — тридцать пять. Принято.

Образование. Ну, к чему мне оно? Поможет лишиться преграды к моему счастливому замужеству? Нет, не интеллектом он будет ломать мне хм, хм... Будет мне приятнее, если это окажется человек с высшим образованием? Не уверена. Мне будет приятнее, если все произойдет достаточно быстро, достаточно безболезненно, и никто никогда не вспомнит о том, что произошло. Опять усложняю! Мне нужен мужчина приблизительно тридцати лет, имеющий гетеросексуальный опыт и не брехун. Ареал сузился. Пятеро.

Алексей, тридцать три. Был женат. Художественный эксперт, то есть имеет образование, близкое мне. Это плюсы. Минус — высыпания на коже, типа диатез. Неприятно, на предмет соприкосновения...

Михаил. Тридцатник, как выразился он на праздновании своего дня рождения. Эксперт, кажется абсолютно всеядным, что значительно упрощает задачу, все равно кого и когда, это плюс. Минус — женат, болтун и о секрете речи не пойдет.

Димка. Двадцать восемь. Подсобный рабочий. Ну и пусть. Очаровашка. Любимец нашего салона. Минус — безумно влюблен в свою девчонку, и кроме нее никого не видит.

Григорий. Когда двадцать, когда тридцать, не поймешь, директор обмолвилась, что к сорока, но никто не поверил. Продавец-консультант. Консультирует в основном покупательниц-женщин, на нем держится вся наша 'шарашка'. Чертовски обаятелен. Бабник. Дон Жуан. Ловелас. Казанова. Но слова из него не вытянешь, могила!

Алексей номер два. Двадцать девять. Менеджер. Ни рыба ни мясо. Маменькин сынок, и отцепить его от маменькиного подола практически невозможно. Да не очень-то и хотелось. Алексей Михайлович прекрасно выполняет обязанности менеджера, но периодически названивает маменьке или она ему. Раздражает.

Сейчас я похожа на цыганку раскладывающую пасьянс, и по всему выходит мне червонный король-Григорий. Знаток, любитель, не болтун. То, что надо. А вдруг я ему покажусь неинтересной? Точек соприкосновений у нас немного. А вдруг... Да что это я? Надо, значит, надо. Если надо, заставим. Ой, перебор... Это я перебрала картины.

— Нет, вот эти две оставим, Дим, а выборку, поднять наверх, аккуратно! Внимание, аккуратно. Упаковочку вернем на место. Спасибо, мой дружочек!

— Все понял, выполняю. Тайка, можно тебе сказать, что ты прелесть?

— Скажи.

— Ты прелесть.

— Дим? — вдруг рискнула я просто проверить реакцию на мое предложение, — а ты мне не попозируешь? Пишу портрет, нужен выразительный мужской профиль, ну в прочем... и не только.

— Че, типа ню?

— Ню, — подтвердила я.

— Тай, я б с удовольствием, но моя Иришка не одобрит, — слегка смущаясь, отказался Димка.

— Дим, а если бы не Иришка, ты что вправду согласился бы?

— А че?

— Ню... Согласился бы?

— Ну, не знаю, — он почесал затылок, — неудобно как-то, вот если бы Иришка рисовала, так я...

— Все ясно, можешь не продолжать, — остановила я его восхищения дамой сердца.

Димка осторожно погрузил картины в лифт и поднялся наверх. Эх, минус один. Ну и жарища. Дождя, дождя. Кто следующий?

То, что Ганс запустит руки под мою юбочку, явилось для меня полной неожиданностью.

Мы сидели на кухне его съемной квартиры, пили чай, мирно разговаривали, о сексе и речи не шло, и вдруг, его рука легла на мое колено. Я вздрогнула. Не ощутив сопротивления, Ганс кладет вторую руку. Да что ж ты делаешь? Зачем торопишься, хотелось мне ему сказать, ведь я еще не готова...

— Я не готова, — вот так ему и выложила. Чистую правду.

Ганс улыбнулся, но рук не убрал. Хочешь ощупать мои колени? Нравятся? Нет выше не надо... Нет. Я уверена, что нет.

Ошибаешься, Ганс, эту крепость тебе не взять обаятельной улыбкой и ласковыми поглаживаниями, ты и представить не можешь, сколько сексуальных атак было отбито, в скольких сражениях закалилась моя оборона, и осады и блокады пережили, а один морячок даже применял тактику абордажа. И ничего, как говорит наш художественный эксперт Николай Гаврилович, где сел, там и остановка. Придется Гансу подождать, хотя сам факт посягательства новоявленного жениха на мое девичество, безусловно, способен ускорить мое расставание с оным.

На следующее утро я разыскивала Григория по всему салону. Ну, где же он, герой моей ненаписанной еще поэмы 'Один'? Расспрашивать о нем неудобно, у нас очень ревностно отслеживаются всевозможные флирты, романы и адюльтеры.

— Таисия, — выглянув из кабинета на бельэтаже, обратилась ко мне Лариса Анатольевна, наш директор, — поторопи ребят, рабочий день начался, а они до сих пор в курительной.

Курительная! Наши курильщики начинают день с посещения этого весьма туманного заведения. Он был на месте не один, там были и Алексей — маменькин сынок и Мишка-болтун. С выбором я не ошиблась, сравнение было явно в его пользу.

— О, Таюха! Ты чего здесь? Меня что ли ищешь? — развязно спросил Мишка.

— Хоть разочек потерять бы тебя, Мишенька, — пошутила я. — Лариса Анатольевна обеспокоена твоим отсутствием.

— Все равно ни одной души в салоне нет, и мы еще кофе не пили, — туша сигарету в длинноногой пепельнице пожаловался Михаил.

— Пойдем, отметимся, а потом уж и кофе, — предложил Алексей, набирая номер на мобильном. — Алло, доброе утро.

Могу поклясться, это он своей мамочке. День начался.

Солнце просвечивало сквозь гардины, бросало блики на стены, на витрины с эксклюзивным фарфором, на изящные фигурки из хрусталя, на голубую рубашку с короткими рукавами, на темные волосы... Григорий поднимался по лестнице, я шла сзади и раздумывала, как мне подойти к нему, как начать разговор, как... Что это? Моя голова упирается в его спину?

— Тая, что с тобой? — спросил он, оборачиваясь. — Все нормально?

— Нормально, — неуверенно ответила я. — Задумалась, извини.

Глаза у него красивые, почти черные, очень выразительные. Черты лица правильные, нос прямой, губы... Анфас или профиль? Хороший портрет может получиться! Убиваем двух зайцев, ну же, пока он стоит рядом...

— Гриш, ты мне подходишь... Для портрета.

Подходишь было как-то двусмысленно. Вон, какие глаза у него стали, хорошо, что не забыла про портрет.

— Мне нужен натурщик, — наконец пояснила я, — ты подходишь идеально. Очень тебя прошу, выставка скоро, не погуби.

Ручки сложила, умоляющий взгляд. Господи, во что я превращаюсь?

— Тая, может лучше к профессионалам обратиться? — посоветовал он.

Думала и об этом, небольшая хирургическая операция и все, но ведь мне нужно не только анатомическое изменение, мне нужен опыт, небольшой такой сексуальный опыт, с хирургом его не приобретешь, так что придется уламывать Григория. Включись, ты актриса, должна сыграть свою роль так, чтобы зритель поверил!

— Типаж, Гриша, — вцепилась я в его рукав, рука, скользнув, легла на обнаженный локоть, — ты же знаешь, как трудно подобрать правильный типаж. Гриш, я на тебя молиться буду, хочешь, на колени встану?

— Что за цирк? — вскинул он брови.

Хреновая ты актриса, Таисия Темершина. Стыд и срам, стыд и срам, как сказал добрый дедушка Корней Чуковский.

— Зачем на колени? — снова спросил Григорий, но, увидев на моем лице выражение мировой скорби, смилостивился. — Я не обещаю, но подумаю.

— Про колени, это я так бухнула, чтоб ты согласился, — покаялась я. — Гришечка, думай быстрей. Я через полчаса подойду, ладно?

— Я же сказал, подумаю. У меня очень мало свободного времени.

И у меня нет времени, свадьба скоро! Но настаивать на немедленном согласии сейчас не стоит. Я приподнялась на мысочках и чмокнула Григория в щеку.

— Спасибо!

Развернулась и почти бегом вниз по лестнице. На излете обернулась, он смотрит мне вслед, ладонь на щеке, где я запечатлела свои надежды.

Ходила я вокруг Григория, как кот на златой цепи, не подумайте, что таращилась на него, так исподтишка разглядывала. Наблюдала, как он очаровывает покупательниц, как те весело щебечут, обсуждая достоинства будущей покупки, как, раскрывая кошельки, уже решают придти сюда снова, чтобы пополнить коллекции ненужных вещей ради глубин его черных глаз.

Григорий. Имя какое-то не современное... Я повторила его снова, перед глазами возник образ длинноволосого бородача. Распутин! Открестившись от любвеобильного старца, я вспомнила о другом Григории, любимом фаворите Екатерины Великой, Орлове, тоже отличавшемся победами на амурном фронте, а в ушах шепотком с донским выговором: 'Гришенька, сокол мой...'.

Ох, задачка-то не из легких, вон, сколько вокруг него дамочек вьется, не успевает одну проводить, а другая уже нетерпеливо ножкой притоптывает у витрин с янтарем. И где тут время выберешь согласие его получить? Не вклинишься... Однако мне посчастливилось, ну как тут не возблагодарить вредную привычку — курение! К явному огорчению покупательницы, заменив себя другим консультантом, Григорий направился в курительную, а я молила Бога, чтобы там никого не было, а то придется перехватывать его на обратном пути. Сегодня везение было на моей стороне, в курительной кроме Григория и меня никого. Увидев мою персону, Григорий наморщил лоб, словно о чем-то вспоминая.

'О Боже, он забыл о моей просьбе — внутренне ахнула я, — припоминает, что зачем-то я висела на его локте, а я ведь обещала встать на колени, такое не просто забыть'. По-моему мнению. Ну ладно! Раз так, в ногах буду валяться, отказать не сможет, не отказывается же он любезничать с покупательницами, хоть самого и тошнит, значит, развито в нем чувство ответственности. Встрепенулся, вспомнил, наверное...

— Тая, ты... — и замолчал, хочет, чтобы я напомнила суть своей просьбы.

— Да, Гришенька, — почти как у Аксиньи получилось, — я все с тем же.

— Да, типаж...

Ну, надо же, помнит!

— Типаж, Гриша, — снова завела я пластинку, — предупреждаю, откажешь, в ногах валяться буду (эх, повторяюсь!) таскаться буду за тобой на манер тюремного ядра, знаешь, на цепи...

Последняя фраза прозвучала неуверенно, смотрю, Гриша уставший, грусть такая на челе, и неизбежность во взгляде. Сигарету затушил, встал, и вот тут я поняла — он мой.

— Хорошо, Тая. Только я сначала домой, у меня мать болеет.

— Конечно, конечно, а может, Гриш, помощь какая нужна? — предложила я.

— Нет, спасибо, с ней сестра сидит, — быстро отказался он, так быстро, что я подумала, а сестра ли?

— Тогда я адрес тебе оставлю, и ждать буду. Гриша, очень буду ждать.

— Продукты завезу и к тебе, — пообещал он.

Если бы было можно, то из курительной я выскочила бы с победным визгом, подпрыгивая и потрясая кулачками. Я сделала это! Он мой! Осталось подвести его к черте... Собраться с силами и переступить ее самой. Ленка на моем месте ничуть бы не сомневалась, а вот меня они обуяли, сомнения. Как сблизиться с ним, как обустроить наш сеанс, как не затягивая процесса соблазнить его, да и чем, опыта у меня никакого... Мне бы пару лишних часов для моральной поддержки пересмотреть 'Либертен' с Венсаном Перес или 'Контракт рисовальщика' Гринуэя. Теоретик! Представляется случай применить полученные знания на практике. Ах, если бы Лаура знала, что я собираюсь проделать с моей моделью, не подала бы она в суд за сексуальные домогательства, заручившись поддержкой профсоюза натурщиков?

Само собой работать я больше не могла, мыслями была в своей студии, обдумывала композицию, подбирала акварельную бумагу, кисти, краски. Планшет или этюдник? Вот какие вопросы занимали меня. Решив, что пользы от меня в 'шарашке' сегодня уже не будет, я направилась к Ларисе Анатольевне отпрашиваться. Директор у нас строгая, но мой покаянный вид и заверения в будущей отработке растопили ее ледяное сердце. Домой я примчалась на такси, купив по дороге бутылку вина и любимые Гришкины сигареты, не зря провела время в курительной!

Второй уровень гаражной постройки моих родителей, был приспособлен под художественную студию, спасибо Лауре, настоявшей на передачу мне в вечное пользование помещения в двадцать квадратных метров. Сколько часов я провела здесь, и счастливых и не очень... Когда я вернулась из Германии, стены студии заглушили слезы горечи и отчаяния от предательства близких мне людей, я валялась на диванчике, и с тоской смотрела на этюдник, где кисть отображала мои эмоции. Страшные это были рисунки, темные, беспросветные, время шло, и акварели стали прозрачней, воздушней, невесомей.

Я выбрала акварельную бумагу 'под холст', прикрепила ее к этюднику, подготовила новую палитру, предварительно протерев ячейки мелкой наждачкой, чтобы вода хорошо смачивала их, застелила диванчик, на котором решила расположить модель, шелковым покрывалом алого цвета. Обнаженный Григорий на кровавом шелке... Все готово, осталось дождаться прихода главного героя сегодняшнего вечера.

Я слонялась от стены до стены, поглядывала на часы, выглядывала в арочное окно, посмотреть, не видать ли там милого друга. Может, заблудился, перепутал Кучерский проезд с Ямщицким? Выпила два бокала вина, задумчиво покусывала любимую беличью кисточку, не выдержав напряженного ожидания, спустилась вниз по лестнице, выходящей на внутренний дворик гаражного кооператива, и нос к носу столкнулась с предметом моих грез.

— Гриша! — радостно воскликнула я. — Я думала ты уже не придешь!

— Вот он я. Извини, задержался немного.

— Проходи, нам наверх, — радостно щебетала я, совсем как покупательницы нашей 'шарашки'.

— А что здесь? — поинтересовался он.

— Отцовский гараж. Студия, — здесь я покраснела, — на втором этаже, вход отдельно.

— Хорошо устроилась, — одобрил он, пройдя внутрь и осматривая убранство студии.

Кроме алого диванчика в студии был круглый стол, на котором в художественном беспорядке лежали коробки с красками, наборы кистей и карандашей, губки для смачивания бумаги и разная полезная мелочь, а также старый венский стул около этюдника. Вентилятор, как же без вентилятора! У белой, окрашенной водоэмульсионкой, стены, в рамках за стеклом стояли мои акварели. Григорий заинтересовался, принялся рассматривать, поднимая с пола, и держа в руках на уровне глаз.

— Хочешь вина? — спросила я.

— Спасибо. Хорошие работы, — похвалил он. — Где выставляешься?

— У Маслянникова. Лаура сосватала.

Мою Лауру знала вся наша 'шарашка', ее невозможно не заметить — яркая, громкая, порывистая. И как она выбрала такую профессию, где несколько часов нужно проводить без движения? Это было загадкой. Лаура была знатоком живописи и внушала уважение даже нашей Ларисе Анатольевне, показателем чего являлось приглашение на чашку чая в кабинет директрисы.

— У нас не пыталась? — поинтересовался Григорий, попробовав вина.

— Нет. И не хочу. Неправильно это.

— Может ты и права, — согласился он со мной, поставил бокал на стол и объявил. — Так, времени у меня немного.

— Да, начинаем. Извини, ширмы нет, ты раздевайся, я отвернусь.

— Постой-ка, что за новость?

— Разве я тебе не говорила? — внутренне содрогнулась я, напяливая на лицо идиотскую улыбку. — Мне нужна мужская обнаженная натура.

— Нет, не говорила, — твердо ответил он, прямо глядя мне в глаза.

— Вот память, а тебе что, это важно? — улыбка еще шире, еще идиотичней.

— Деталь не из последних.

— Моя Лаура занимается этим всю жизнь, — прозвучало как 'какая ерунда'.

— Я не профессионал и мне...

— Брось, ты же не девушка, — оборвала я его, собрав в кулак всю свою волю, или он попросту уйдет. — Раздевайся. Хочешь, я выйду?

Он с минуту подумал, подернул бровями, они у него вообще подвижные. Я заметила, что он немного злится на меня за неловкое положение, а отказаться — проявить слабость.

— Отвернись, — наконец сказал он.

Я послушно отвернулась к окну, задернула короткие шторки, и стала вслушиваться в шорохи за спиной. Звякнул брючный ремень, шуршание брюк, глухой стук туфельной подметки, почти неслышный шелест рубашки, а это, ...это трусы.

— Садись на диван, — подсказала, чувствуя, как он переминается с ноги на ногу, — я сейчас подойду.

— Сел, — наигранно бодро отрапортовал Григорий.

Я обернулась, он сидел на диванчике, как первоклассник на уроке, ступни одна на другой, руки на коленях, на бедрах угол алого покрывала.

Потребуется дополнительное освещение, решила я и включила экран. Диванчик оказался в центре светового пятна, шелк заиграл, загорелое тело Георгия выделялось на алом. Я подошла ближе. Странно, когда он раздевался за моей спиной, меня волновала его предстоящая нагота, а теперь нет, я смотрю на него, как художник, мне ясна композиция, и цель моих прикосновений установить наиболее выигрышную позу. Я трогаю его лодыжки, запястья, даю указания, расправляю кровавую тряпицу на его бедрах, едва прикрывая пенис. Он немного смущен моей бесцеремонностью, мурашки покрывают кожу от касания моих рук.

— Тебе холодно? — спросила я.

— Э... нет.

— Расслабься, — посоветовала я, — ты напряжен, будет трудно выдержать сеанс в таком тонусе.

Он попытался.

— Ну, давай уже, рисуй, — взмолился он, когда я в очередной раз поправила положение его стопы.

— Это важно, — объяснила я и усмехнулась, — нетерпеливый какой.

Ну, вроде все. Включила 'Европу-плюс' и встала у чистого листа. Делая набросок, я сосредоточенно молчала, Григорий тоже. Его тело было гармоничным, с правильными пропорциями, рисовать его было большим удовольствием, и я увлеклась. За владение техникой изображения обнаженной натуры мне всегда ставили пять. Таисия Темершина, отличница, лучшая выпускница художественной школы!

Часы, отведенные мне Григорием, закончились, я накинула на этюдник шаль, отвернулась, чтобы позволить ему одеться, то сожалея о своей нерешительности, то хваля себя за неторопливость. И куда он так торопится, если за матерью следит его сестра? Образ сестры милосердия преобразовался в необъятный бюст Памеллы Андерсон... Ух ты, а вот об этом я и не подумала, у него наверняка кто-то есть, ну просто не может не быть!

— Ты на чем приехал? — спросила я.

— Машину бросил в соседнем дворе, — ответил он, заправляя рубашку в брюки.

— На Ямщицком?

— Да, вроде так называется.

— Хочешь вина?

— Нет, я тороплюсь, извини.

— Завтра в шесть? — я назначала ему свидание, но внутренне ждала его отказа, типа 'знаешь, никудышный из меня натурщик'.

— В шесть, — коротко ответил он и вдруг неожиданно. — Зеркало есть?

Я завертелась вокруг стола, разыскивая сумочку. Черт, сколько хлама, надо как-нибудь разобраться, неудобно выставлять себя неряхой. А вот и она! Достала пудреницу, протянула маленькое с донышко кофейной чашки зеркальце Григорию. Он поймал свое отражение, улыбнулся ему, примял торчащий вихор и вернул перламутровую безделицу мне. Я резко захлопнула ее, пытаясь пленить его отражение, пусть оно живет здесь, смотрит на меня и дерзко улыбается.

— Ну, я пошел.

— До завтра, Гриша, — я подтянулась и чмокнула его в щеку. Второй раз сегодня! Пусть привыкает.

— Пока, — в этот раз он не прижимал руку к щеке, спустился по лестнице, хлопнула входная дверь.

Я опрометью кинулась вниз, в отцовский гараж, быстрее открывать бесчисленные замки, заводить новенький 'Форд', выгоняя его на улицу. Быстрей, быстрей, авось Григорий не выехал еще из соседнего проулка. И успела, только оказалась на выезде из Кучерского, как на проспект вырулила серебристая 'Хонда' Григория. Тут же пристроилась и, не отрываясь, последовала за ней. Цель? Должна же я узнать о его сестре!

Водитель из меня не бог весть какой, училась я хорошо и теорию знаю на пять, а вот практика... как и во многом другом, практика у меня хромает. На проспекте, влившись в движение множества автомобилей, я старалась не упускать 'Хонду' из виду, но вот когда он свернул на безлюдную улицу, я поняла, что при ближайшем рассмотрении неопознанной мне не остаться. Решив не рисковать, я надела солнечные очки, предусмотрительно оставленные отцом в кармашке козырька от солнца, и обвязала голову маминым платком, найденным в бардачке. В такую жару, в огромных очках и ярком шелковом платке я выглядела необычайно таинственно, этакая шпионка, впрочем, мне шло, я напомнила себе Мирей Дарк в комедии 'Высокий блондин в черном ботинке'. Все эти прихорашивания и разглядывания себя в зеркало заднего вида, чуть не привели к наезду на черную кошку, мирно переходящую проезжую часть улочки. Я резко затормозила, кошка выгнулась дугой и черной молнией сверкнула за ближайший угол.

Черная кошка! Плохая примета. Я в приметы верила, дальше с места не тронулась, печальным взглядом провожая габаритные огни серебристой 'Хонды'.

Ганс и Лаура играли в карты в ожидании моего прихода. На кружевной скатерти, в толстостенных бокалах плескался, похожий на слабую заварку разбавленный виски, рядом — расшитый шелком старинный веер Лауры, красно-белая рубашка отбитых карт... Натюрморт, если бы не изящные кисти натурщицы и покрытые рыжеватыми волосками пальцы Ганса, прикрывающие карты от нескромного взгляда.

— Милая, — Ганс вскочил со стула, бросив карты на стол, Лаура метнула хищный взгляд в их сторону и прикрыла глаза. О, искушение! Пока соперник ухаживает за своей невестой... Лаура была очень азартна, если и садилась играть, то непременно на деньги, а сейчас она явно проигрывала скрытному немцу.

— Здравствуй, Ганс.

Он обнял меня и поцеловал в щеку, его запах на секунду отрезал меня от реального мира. Запах виски, табака и дорогого одеколона, мужской запах, приятный... А может ну его, мой трудновыполнимый план? Выйду замуж девственницей, и явлю благоверному полную свою неискушенность, незамутненность и чистоту... Стоп. Если семь лет назад он променял мою неискушенность на искусные ласки Элен, то обрадует ли его полное отсутствие сексуального опыта? Ответ — нет, не обрадует. Поздно метаться, план есть план, будем действовать, как намечено ранее.

— Иди, Лаура ждет, а я взгляну, что можно приготовить на ужин, — подтолкнула я Ганса в сторону гостиной, твердо зная, что с Лаурой можно остаться голодными.

Ганс благодарно кивнул и поторопился продолжить прерванную партию. Я приготовила простенький салат, поставила замороженную пиццу в духовку и решила принять душ. Стоя под прохладными струями, я по памяти воссоздавала тело Григория, лежащее в раскованной позе на алом шелке. Оно казалось теплым, нет, горячим, возбуждающе нагим, лишь тоненький лоскутик скрывал часть бедра, но я мысленно дотронулась до него и гладкий шелк соскользнул... Ох... Ну и дела, никогда я так не думала о Гансе. Может оттого, что не видела его обнаженным? Ну, представить-то можно? Нет, не представляется. Ганс, он в костюме, в пижаме, в чем угодно, только не голый. Голый? Как Григорий, так нагой, обнаженный, а как Ганс, так голый? А волоски на его теле тоже рыжеватые, как и на руках? Все, хватит, это маразм! Надо выходить, а то пицца подгорит и Ганс бросится искать свою пропавшую невесту.

Открываю запотевшую дверцу душевой кабины, и предстаю, в чем мать родила перед Гансом, сидящим на ящике для белья. В руках у него полотенце, на губах игривая улыбка. Я совсем уж по девчачьи прикрываюсь руками вместо того, чтобы с гордостью продемонстрировать великолепное тело. Пячусь назад, в кабинку, Ганс встает, направляется ко мне, а я в панике захлопываю перед его носом дверцу.

— Милая, — осторожный стук костяшек пальцев.

'С рыжими волосками', — отбивает мне память срочную телеграмму.

— Ганс, уходи!

— Я хочу подать тебе полотенце, — ничуть не смущаясь моим гневным выпадом, говорит он. Как его, однако, развратили Элен и ее подружки!

— Оставь его на вешалке, — отвечаю я непреклонно.

— Малышка, у тебя что-то подгорает на кухне, — снова стучится он.

— Оставь полотенце и уходи, — твержу я сквозь запотевшее, но уже потекшее ручейками стекло. Сидеть здесь безумие, скоро я буду видна Гансу, как рыбка в аквариуме.

— Хорошо, ухожу.

Прислушавшись к хлопку двери, я покидаю свое стеклянное убежище и закрываю дверь на замок. Какая беспечность с моей стороны! Какая беспардонность со стороны Ганса!

Похоже, он доволен своей выходкой, я накрываю к ужину, а он вьется вокруг меня, как мартовский кот. Неужели рассмотрел мои прелести? Есть чем похвастаться, не обидел Господь: и грудь высокая и талия тонкая и ножки стройные, и всю эту красоту совсем, как в сказке, надо поскорей вручить первому встречному. Подкосила меня Гансова измена, потеряла интерес к мужскому полу, от того и в девках засиделась. Долго ли я буду помнить о его предательстве? Ммм... Всегда. Несмотря на симпатию, взаимопонимание, общие интересы. И любви к нему нет у меня. Реванш? Да, отнимаю у Ленки положенное мне по праву.

Жара накрыла город, огромные окна салона закрыты жалюзи — островок прохлады среди солнечного кипения, но городская разморенная лень пробралась и в наш кондиционированный мирок. Покупателей не было, консультанты обсуждали достоинства иномарок — тема популярная, но сегодня дебаты не отличались обычной горячностью. Мы с Димкой трудились в галерее, он развешивал по стенам картины, я, стоя вблизи кондиционера, смотрела за его работой и задавала направление.

— Дим, 'Маки' давай вниз, два ярких пятна рядом это перебор, а 'Декабрьское утро' вообще с краю повесим, выбивается оно.

В разгар (верно, очень верно, от жары не спасал даже кондиционер) нашей деятельности в забытой всеми галерее появился Григорий. В руках банка 'Пепси', на лице несколько смущенная улыбка. Димка чуть со стремянки не упал, покачнулся, накренился, я кинулась ему навстречу, пытаясь удержать опорную стойку, Григорий ловко подхватил заваливающееся тело и спас положение.

— Нифигасе... — только и молвил Димка.

Примерно также высказалась бы и я, сердечко колотилось, пальцы похолодели, ножки подогнулись... И что ему здесь понадобилось, не пришел ли он спросить, какого дьявола, ты, Таисия Темершина, гоняла за мной по городу в дурацких очках и платке? Григорий помог Димке сойти вниз, и, повернувшись ко мне, вдруг предложил:

— Хочешь колы? Холодная. А, может, выпьем чаю?

— Лучше чаю, — согласилась я, отложив в сторону сумочку, схваченную в порыве чем-либо занять руки, и собралась следовать за Григорием.

— Эй, — позвал Димка, — 'Пепси' оставьте.

Мы уединились в комнате отдыха, некоторые предпочитали называть ее Релаксационной, а мне нравилось по старому, здесь действительно отдыхаешь — большой аквариум с разноцветными обитателями, цветы, спокойная музыка — правда Лариса Анатольевна ревностно следила, чтобы реласакционная часть дня не превышала рабочую. Григорий заварил чаю, зеленого со вкусом ванильного крема, привезенного нашей директрисой из очередного вояжа в Китай. В комнате прохладно, чай великолепный, беседа содержательная.

— Выходишь замуж?

Я поперхнулась, справилась с собой и утвердительно кивнула.

— Когда? — бесстрастно спросил он.

— Через две недели.

— Он кто?

— Как кто? — переспросила я, округлив глаза.

— Хотя бы как он выглядит? Хотелось бы сразу его узнать, когда заявится к тебе в студию, где я буду лежать с голой задницей.

— Не придет. Ганс мне... — 'доверяет' хотелось сказать мне, но я осеклась.

Я не знаю, доверяет ли мне Ганс, никогда мы не говорили об этом. Интересно, а может и в самом деле после Ленкиных измен Ганс не доверяет никому? Я задумалась, а когда подняла глаза, увидела, что Григорий внимательно рассматривает меня. Веснушки увидел? Обнаружил, что я не настоящая блондинка, а только удачно выкрашенная рыжая?! Руки сами потянулись за зеркальцем, но сумочка осталась в галерее.

— Значит, не придет?

— Ганс не интересуется живописью, — соврала я в надежде успокоить Григория.

— Это достоинство? — с усмешкой спросил он.

— Как мама? — поменяла я тему, решив, не обсуждать с малознакомыми людьми (точнее с первым встречным!) достоинства моего жениха.

— Спасибо, ей уже лучше, — Григорий понял мой трюк, и больше не задавал каверзных вопросов.

Мы допили чай, разговаривая о всякой отвлеченной ерунде, а я все ждала, что он объявит мне о том, что он передумал, не для того он позвал меня пить чай, чтобы выспросить о моем женихе. Однако чаепитие закончилось мирно, и мы разошлись по разным залам салона.

Окно моей студии распахнуто настежь, ни единого порыва ветерка, занавески не колышутся, а до сумерек еще несколько часов. Жара невыносимая, я только что облилась холодной водой из шланга на пятачке гаражной площадки. Так и предстаю перед ним — босиком, в мокром купальнике, с волосами, скрученными в узел.

Сегодня упрашивать Григория раздеться не надо, он быстро расстается с одеждой, ложится на диванчик и ждет меня. Я придаю ему нужную позу, руки мои еще сохраняют прохладу, после ледяного душа и тело Григория вновь покрывается мурашками. Однако под красной тряпицею не мурашка, похоже, за сутки мы выросли или по-другому стали относиться к моим прикосновениям. Первоначальное стеснение исчезло, он смотрит на меня чуть ли не вызывающе, на мою грудь, облегаемую влажным купальником, на плечики в веснушках, на оголенный живот и бедра.

Ой, ой, сегодня? Стало страшновато. Как молитву я проговаривала про себя 'глаза боятся, а руки делают', а ведь не руками... и глаза я закрою. Идиотка, если испугаюсь, то опять буду мечтать о его теле стоя под душем. Нет! Прекратить истерики! Вперед!

Я долго вожусь, он не торопит меня, тело его покрывается испариной, блестит, ловлю себя на мыслях о мельчайших каплях над его губой. Бросает то в жар, то в холод, я добираюсь до алого отрезка, стаскиваю с бедер и прикрываю пах Григория по-другому. Он хватает мое запястье и кладет ладонь на возвышенность под кумачом. Это я брежу. Он спокоен и получает удовольствие оттого, что я его лапаю. Тьфу! Не лапаю — дотрагиваюсь, прикасаюсь... Это жара на меня так действует.

Заканчиваю с установкой и берусь за краски. Очень люблю рисовать акварелью, мне нравится непредсказуемость и текучесть этой краски, ее прозрачные чистые тона, я смешиваю, развожу, смываю подтеки, все время думая о нем. А о чем думает он? С кем он целуется и занимается любовью? Почему он не женат? Что он думает обо мне?

Часы тянутся медленно, за окном темнеет и уже пора включить свет или хотя бы раздернуть занавески, иначе не разгляжу свою модель.

— Григорий?

Он молчит. Я подхожу ближе, спит. Сомлел, пока я рисовала. Спящий он похож на подростка, губы приоткрыты, дыхание легкое. Принц, спящий красавец. Если поцелую, проснется? Надо попробовать поцеловать по-тихому, может, не понравится, тогда откажусь от своей затеи.

Сказано — сделано. Я присаживаюсь на корточки и касаюсь губами его губ. Ух, ты! Я молодец! Но не поняла, понравилось ли мне целовать? Еще раз... И еще... Если дотронусь языком? Ох, его губы сладкие после колы! Ой! Да он смотрит на меня!

Железная хватка сковывает мою шею, и я в неудобной позе, головой на его груди. Губы его близко, шевелятся, что-то говорят, я не слышу из-за шума в ушах и громкого сердцебиения. Мне стыдно и я закрываю глаза, будь, что будет... 'Ромео и Джульетта', он возвращает мне поцелуй, было бы романтично, если бы не моя поза. Я дергаюсь, падаю на колени, его руки подхватывают меня и я уже на нем, на его талии. Мы смотрим друг на друга, раздетые, влажные, возбужденные необычностью ситуации, в мою ягодицу упирается то, о чем я сейчас стараюсь не думать. Чтобы я не вздумала сбежать, он сгибает ноги в коленях, и еще сильнее прижимается ко мне, тем, о чем я вообще стараюсь не думать. Он целует меня снова, его руки скользят по моим ягодицам, проникают под материю бикини, сжимают плоть, сдвигают ластовицу, приподнимают меня и знакомят с тем, о чем я поздно задумалась. Я дергаюсь в паническом ужасе, сучу ногами, чем ускоряю свое падение. О-о! У-у! В глазах темно, я ничего не слышу, только чувствую, как на секунду он замер, ловко перевернул меня на спину и прижал к диванчику, и прижимал, и прижимал, пока жарко не выдохнул мне в ухо. Я обрела слух, сердце снизило обороты, его лицо лежало на моей груди, между прочим, обойденной вниманием. Она ему не понравилась?! Вряд ли, вон как улыбается, трется щекой, просто был очень занят. А теперь о главном, как мы посмотрим друг другу в глаза?

— Вчера у тебя было вино, — просто сказал Григорий все еще лежа на моей груди.

— На столе, бокалы там же, — просто ответила я, сердце бухнуло напоследок.

Он встал, не стесняясь своей наготы (чего еще стесняться), налил вина и принес на диванчик, где я сидела укутанная в алое покрывало, как римский сенатор в тогу.

— Кури, — разрешила я, видя его маяту. Он с удовольствием закурил, и задал вертящийся на языке вопрос:

— Первый раз?

— Да, — с некоторым удовлетворением ответила я.

— И зачем тебе это было надо, ведь ты замуж выходишь?

— Мне?!

— Я не слепой. И не бесчувственный, ты меня целовала.

— Ну и что?

— С языком.

— Тебе показалось.

— Врешь, Таисия.

Я была пристыжена, выходит, несмотря на девственность, сущность у меня развратная. Я поникла, захотелось реветь и обязательно, чтобы кто-нибудь жалел. Григорий словно услышал мои мысли:

— Все хорошо, — сказал он, гладя меня по плечикам, — хочешь, купаться поедем?

— Хочу! — вскочила я, тога развернула складки обнаруживая пятна на алом. Я охнула, Григорий отвел глаза.

— Одевайся, — глухо скомандовал он.

Мы одевались в разных углах студии, не глядя друг на друга.

Он прорезал водную гладь резкими взмахами, я сидела на берегу, смотрела на него и думала. Всю дорогу мы молчали, неловкое такое молчание, когда знаешь, что надо что-то сказать, а сказать-то и нечего. Григорий слишком усердно смотрел на шоссе, а я в окно. Только прибыли к речке, быстро разделся и с разбегу в воду. Зачем я увязалась за ним? Пригласил. Ну и что? Хотелось еще побыть рядом? Вот и расхлебывай, недаром говорят, все хорошо в меру. Сейчас бы дома оказаться, а не сидеть на берегу в тоске и предчувствии полного провала 'близких отношений'.

Григорий вышел на берег, попрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из уха, пригладил мокрые волосы и сел рядом со мной. От него пахло речной водой и веяло прохладой, я прикрыла глаза.

— Тебе плохо? — резко вскинулся он.

— Голова кружится, — соврала я, от неожиданности, — от жары, наверное...

— Приляг, я рубашку намочу, — он сорвался с места, зачерпнул рубашкой речной воды, она стекала через ткань на его обратном пути, но все равно некоторая ее часть была выплеснута на меня, а в довершении всего рубашка была водружена на мою голову. Струи воды стекали по моему лицу, челка прилипла ко лбу, я фыркала и являла собой жалкое зрелище. Да уж, теперь солнечный удар мне не страшен.

— Ну, как? — спросил он.

— Чудесно, — ответила я, и слезы потекли по моему лицу, смешиваясь с речной водой.

Вот незадача, сколько я не откладывала истерику, она меня настигла. Жалость к себе захватила меня, я беззвучно рыдала, лишь вздрагивали плечики. Григорий обхватил меня руками, и мы сидели обнявшись, мокрые и несчастные.

— Прости меня, — вдруг сказал он.

— И ты меня.

Губы его ткнулись в мою шею, я замерла, боялась повернуть голову, ведь на ней мокрая рубашка. Он спихнул ее, взял мое лицо ладонями и начал целовать, сначала глаза, потом потерся подбородком о щеку, прикоснулся к губам.

Меня целовали раньше, целовали с расчетом, но эти поцелуи были другими, трогательными и нежными. Мокрые поцелуи, мокрые тела, мокрые надежды.

Лежа в своей постели, я не могла уснуть и все вспоминала события прошедшего дня, наши поцелуи на берегу, сумасшедшие объятия в салоне автомобиля, новые ощущения, новый ритм сердца, тоску расставания. Какими глупыми казались мои недавние страхи! Это непередаваемо, знать, что есть человек, который знает тебя всю, до кончиков волос, до сантиметра, до секретной точки Джи. И этот мужчина не мой жених. А как же Ганс? Будет ли он для меня таким, как Григорий, нежным и ласковым? Время покажет, а сейчас, спать!

Новая экспозиция была готова, директриса одобрила нашу с Димкой работу, а я все ждала, что сейчас появится он, герой моего романа. Не дождалась. Ну, что ж, навязываться не буду. Мыкалась по салону с целью избежать случайной встречи, затем, по истечении нескольких часов с целью противоположной, но только и смогла подсмотреть из-за витрин, как он работает с покупательницей. Улыбка вымученная, брови, как всегда подвижны, то в удивлении вверх, то насуплено вниз. Может, дома что-нибудь случилось? А я недоумок, все на себя примериваю, есть в жизни вещи и посерьезнее меня. Подойти? Думаю, надо.

Получилось просунуться между страждущими поклонницами. Увидев меня, Григорий нахмурился еще больше.

— Тая?

— Та самая. Помнишь меня?

Шутка явно не удалась. Что же могло случиться за прошедшую ночь?

— Как дома? — наконец сообразила спросить.

— Нормально.

— В шесть? — сердечко стук-стук.

— Не могу сегодня. Занят.

Вот это был удар. Хук. Я в нокауте. Тонкие руки раскинуты в стороны, на них смешно смотрятся боксерские перчатки. Рефери поднимает вверх накачанную руку моего противника и объявляет:

— В первом раунде победил Григорий Ильин!

Меня оттаскивают в угол, я выплевываю капу, и тренер, обмахивая полотенцем, дает ценные советы. Ах, если бы это было на самом деле! Мне бы очень пригодились дельные советы умудренного жизненным опытом тренера. Но, увы. Сама, все сама.

— Ну, ладно, тогда до завтра, — я поспешила попрощаться, чтобы он не заметил слез в моих глазах.

— До завтра, — сказал он, и повернулся к покупательнице.

Я, как раненый зверь, дотащилась до галереи и до конца рабочего дня в одиночестве зализывала раны. Вечером заехала в студию, но не смогла находиться там долго. Все напоминало мне о вчерашнем, в одночасье я скатилась на первый уровень, где узнала об измене Ганса. Бежать отсюда, бежать!

Дома меня ждал жених. Час от часу не легче! А может клин клином?

— Милая, — дежурный поцелуй, снова игра в карты с Лаурой, легкий ужин при свечах.

После ужина Ганс напросился в мою спальню. Добро пожаловать! Его руки на спине, на талии, на груди, поцелуй... Нет. Нет! Не могу...

— Извини Ганс, я все еще не готова.

— Это смешно, милая, мы взрослые люди, — он не воспринял мой отказ всерьез, и снова обшарил мое тело руками. Жадно.

— Тем не менее, это не отменяет моего права подождать до свадьбы, — остановила его я.

— Милая, я мужчина, мне необходим секс, что бы я мог нормально существовать и работать, — немного раздраженно, но все еще держа себя в руках.

— Из любого положения есть выход, — сильно сказано.

— Я не мальчик, чтобы мастурбировать перед сном, — возмутился он.

— Ганс, я не могу.

Обиделся, ушел. Я его понимаю, но сейчас я думаю только о себе, мне непереносимо больно, я не могу представить на месте Григория другого мужчину, да и не хочу. Я влюбилась? Вот дура!

Утренний звонок Ларисе Анатольевне. Я сказалась больной, так оно и было, только недуг мой был сердечным. Я не спала всю ночь, пыталась понять, что могло произойти между мной и Григорием, после того, как мы прощаясь в прохладе моего подъезда, обтерли все стены не разжимая губ, и прижимаясь друг к другу телами. Что случилось?!!

Вместо того чтобы остаться дома, я потопала в студию, может там осенит меня идея, были страхи, что станет мне намного хуже, хотя и так хуже некуда. Сидела, как истукан перед незаконченным портретом, и думала, и как меня угораздило? Переоценила свои силы? Думала, использую его как таран и в сторону, ни сердцу, ни уму. И на каком этапе меня переклинило? Не тогда ли, когда стал он раздеваться в моей студии? Да, нет. Скорее всего, когда я выбрала его и сама же свой выбор одобрила. Интересен, красив, девки на него так и вешаются... Вот и я. До чего банально, однако факт. А что собственно произошло? Ну сказал, что занят... Нет, дело в том, как он это сказал, отвали мол, Таисия Темершина, знать тебя не знаю, и знать не хочу. Вот как это было сказано! Обхватила голову руками, сижу, страдаю. Выкинуть из головы его не могу, сердце мне он выел. Ох...

И вот на пике моих мытарств в студии появляется Ленка. В самом появлении 'подруги' нет ничего необычного, лишь дело в том, что Ленка, как акула появляется на запах крови. А я в крови. Вся. Окровавленный кусок мяса, с выеденной душой.

— Привет!

— Привет.

— Что плохо тебе, Тайка?

Я вздрогнула от интонации, с какой была произнесена эта фраза.

— Что?

— Зачтокала. Хорош мальчик?

— К-какой?

— Гришенька мой. Сладкий мальчик. Леденчик.

Она захохотала и закурила свою вонючую сигарету. Меня реально затошнило. Какая гадость... Григорий ее любовник?

Она схватила меня за подбородок, и впилась цепким взглядом, наслаждаясь моей растерянностью, дым от ее сигареты щипал мне глаза. Что вы сделали со мной, люди? Ослепили, обездушили...

— Ну что ж, лизнуть лизнула, а вот куснуть я тебе не дам. Дура ты, Тайка, вздумала со мной тягаться. Лучше спасибо скажи, это я уговорила его трахнуть тебя, сколько мне сил стоило, ни в какую не соглашался, однако сделал, как я велела.

Я глаз не отводила от ее хищного лица. Какой надо быть дрянью, чтобы подвинуть своего любовника на подлость. А он? Хорош.

Ленка, будто мысли мои прочитала:

— Мне не жалко, не смылится, только слаще будет, зная, как мы тебя дуреху провели.

Ленка покрутила в воздухе сигаретой, оглядываясь по сторонам в поисках пепельницы, и не найдя, решила, что больше грязи, чем есть в этом пространстве быть не может, бросила окурок на пол, затушив модной туфелькой.

— Пока, Тайка, на свадьбу все же пригласи, хочешь, я с Гансом поговорю?

Я отчаянно замотала головой, чем вызвала новый приступ смеха. Ленкины каблучки застучали по лестнице, хлопнула входная дверь.

От стыда я не знала куда деться, лицо мое горело, мысли мои напоминали спутанный клубок лески. Я легла на пол, сквозь ламинатную подложку я чувствовала холод бетона, перед глазами раздавленный окурок — все верно, здесь мне и место, я тоже раздавлена безжалостной подметкой шикарной туфельки.

Я уснула, не знаю, сколько прошло часов, разбудил меня звук шагов по металлической лестнице. Открыла глаза, перед лицом легкие мужские туфли.

— Тая, что случилось?

Безразличие. Слава Господу, мне все равно, только не трогайте меня, люди, дайте еще немного забвения. Не трогайте меня, не тащите, не укладывайте...

— Вот так лучше, Лариса сказала, что ты заболела, и я пошел к тебе домой...

— Гриш... — прохрипела я.

— Что? Не надо не вставай, я принесу. Что ты хочешь?

— Вина.

Григорий подошел к столу и налил вино в бокал, снова присел на диванчик. Не было теперь алого покрывала, осквернили, теперь вот серенькая обивка, как моя глупая мечта об алом счастье, на деле оказалась серенькою подлостью.

— Пей, я подержу, — сказал палач, вряд ли облегчая мне участь.

Бокал я взяла обеими ладонями, они тряслись до тех пор, пока содержимое не влилось в мой рот.

— Простудилась? На речке, думаю. Ты вся горишь, наверное, температура. Может, вызовем врача? Я отвезу тебя домой.

— Ммм... — вино обволокло теплом желудок, ударило в голову и вернуло дар речи.

— Поедем? — попросил он.

— Гриш, ты вчера к ней ходил? — я была настроена выяснить все и сразу, больнее мне вряд ли будет.

Это как хирургическая операция, надо отрезать больной орган, чтобы не получить гангрены.

— К кому? — его вопрос прилетел ко мне сквозь мои мысли о скальпелях и хирургических пилах.

О чем это он? Ах, да, о Ленке.

— К Ленке... — выдавила я ее имя.

Он подернул бровями. Они взлетели и вновь сошлись на переносице.

— Да. Я все объясню...

— Не надо, она была здесь и все объяснила, — хмыкнула я, все сходится...

— Она была здесь? — чего это он удивляется, не знал, что мы подруги? Подруги...

— Испугался? — с усмешкой спросила я.

— Нет, просто, что ей здесь делать?

— Рассказать мне, какая я дура, и какие вы ловкачи, — я уже смеялась, хохотала, хотя в моем смехе явно чувствовались нотки истеричности.

— Тая, я отказался от ее предложения, не поверил, что ты сама хочешь! — начал оправдываться он.

Я остолбенела от такого заявления.

— Откуда... она узнала, откуда? — я не верила, что Ленка столь прозорлива, или просто ткнула пальцем и попала.

— Не собирался я, но ты начала меня целовать, и языком... Я знать не знал, что ты девственница!

— Ленка тебя не об этом просила? — удивлению моему не было границ.

С ума сойти, ну прям 'Опасные связи — 2', а Шодерло де Лакло нервно курит в сторонке.

— Лишить тебя девственности? Что ты! — запротестовал Григорий. — Поухаживать, вскружить голову...

— Гриш, ты ее любовник? — этим вопросом я приперла его к стенке.

— Да.

Ну что тут еще скажешь... То ли вино, то ли гнев, то ли они оба ударили мне в голову. Я выпростала руку, и пальцем указала на дверь.

— Уходи.

— Тая, пожалуйста, не гони меня, — попросил он, но как-то безнадежно, без энтузиазма, словно знал, что не прощу, но попробовать надо.

— Уходи.

Он встал с диванчика, пошел к двери, обернулся. Я демонстративно отвернулась от него. Григорий ушел, а я заревела, и ревела еще горше, чем когда была унижена Ленкой. Вот такая дребедень.

Горе горем, но с Ленкой все же надо разобраться. Что она себе позволяет, это самая настоящая война, и ради чего она затевалась? Причина? Моя свадьба с Гансом, что же еще. Поеду, съезжу к дорогой подруге, все на месте и решим. С трудом поднялась с серенького диванчика, плеснула воды в лицо, открыла пудреницу... Ох, вот он плененный образ, улыбается мне зазывно, насмехается надо мной, в черных глазах черти. Отбросила перламутровую безделушку, ударилась она об стену, разлетелась на две половинки, пыльцою и спрессованными кусочками осела на полу студии пудра. Зеркальце не разбилось, я подобрала его и увидела в нем свою разочарованную физиономию. Нет волшебства. Все тщетно. Уронила на пол бесполезную стекляшку, перешагнула, взяла со стола ключи от 'Форда' и отправилась к Ленке.

В таком состоянии садиться за руль — полное сумасшествие, я нарушала мыслимые и немыслимые правила, в конце концов, к облегчению всех участников движения, я покинула проспект и свернула в улочку, где мне пришлось тут же резко затормозить. Снова кот. Черный кот. Дежа вю. Вот зараза, он свернул за угол, а я встала, как вкопанная, черт, именно на этой улочке мне пришлось отстать от Григория! А не этот ли черномазый бродяга в прошлый раз бросился под колеса моего автомобиля? Значит... Значит, Григорий ехал к Ленке, именно эта улочка ведет к Ленкиному дому, и по другому туда не проехать, потому как тупик. Кузьмин тупик. Кто таков был этот Кузьмин, я не знаю, родственников его тоже, но вот кузькиных придется сегодня помянуть, особливо матушку.

Наплевав на суеверия, я проехала вдоль улицы и въехала в Кузьмин тупик. Машину бросила у Ленкиного подъезда, оставив Форд наполовину на проезжей части. Взбежала на второй этаж, уверенно надавила вымазанную белой краской кнопку звонка. Трели раздались по всему этажу, Ленкина матушка была глуховата, и звонок вполне мог потревожить жителей соседнего подъезда.

Спустя несколько минут послышались шаги по коридору, звякнули замки, прозвенела дверная цепочка и дверь открыла Ленка, собственной персоной. В наспех накинутом халатике, распаренная, неровно дышащая и вся пропитанная сексом. Сердце мое бухнуло на прощанье и покинуло насиженное место, перебравшись куда-то в пятки. Ой, мама! Зачем я это сделала?! Я не выдержу, увидев Григория в ее постели...

Мои глаза вне зависимости от моего желания налились слезами, губы затряслись, руки помимо воли отодвинули Ленку в сторону. Да она и не слишком сопротивлялась, словно ждала, что я это сделаю. Довольная улыбка поселилась на ее лице.

Я прошла в Ленкину комнату. Слишком хорошо знала ее квартиру, чтобы плутать в ней, да и запах секса, смешавшийся запах двух тел вел меня не хуже компаса. Я резко распахнула дверь.

Ганс... Голый Ганс на Ленкиной кровати, натягивает на себя простыню, бормочет что-то по-немецки, накрывается с головой, вроде страуса, типа я тебя не вижу... и-и-иххх...

Мне реально полегчало, все равно с кем будет трахаться Ганс всю оставшуюся жизнь, пусть это будет его бывшая жена, главное, что в ее постели не Гришка.

Гриша, Гришенька, Григорий.

Почти счастливая я протискиваюсь мимо Ленкиного полуприкрытого бюста. И чего стоило разводиться? Рыбак рыбака... Совет вам братцы, да любовь!

Сажусь в машину, сжимаю руль, включаю зажигание, вперед, вперед, вперед. Никаких кошек, черных, белых, серых, пестрых, я ничего не боюсь. Я верю, что он не просто так в последний раз пришел ко мне, и недаром Ленка примчалась, опередив его, а ведь она, как Линда Евангелиста, не встанет с постели менее чем за десять тысяч долларов. А Гришка стОит, ох как стОит... Для того и пришла, чтобы опорочить, оговорить, навести тень на плетень. Ну, ладно, Гришка тоже хорош, пусть и не повелся на ее посулы, да все одно сыграл ей на руку. И как в этих дебрях разобраться?

Я ракетою влетела на территорию гаражного кооператива, взвизгнули тормоза, отскочила дверца, и я стою перед металлической лестницей ведущей в мою студию. Наверх... В небо... На последней ступеньке сидит Григорий, я поднимаюсь к нему, сажусь рядом. Он берет мою ладонь в свои руки и говорит:

— Скоро будет дождь.

Ну, прям 'Секс, Ложь и Видео', Стивена Содерберга... Интересно, он курит?