Но это только в баснях да сказках решилась и идешь до конца. Попыталась было вспомнить образ того княжича неизвестного и... не смогла. Будто тьма страшная его от меня сокрыла. Как уж тут вышьешь.

С лавки послышался шорох, и я отложила работу, подумав: если смогу, одолею вышивку эту, значит, не зря все, значит, победит правда кривду, и я с ним встречусь. Когда-нибудь.

Маленький Ветер уже сидел на скамье, свесив на пол ноги, и странно поводил носом. А потом, прямо у меня в голове, зазвучал голос, мальчишеский, ломающийся:

— Наконец-то ты пришла. Я так долго тебя ждал.

"Он меня ждал?!" — с недоумением думала я, разглядывая юное лицо с пятнышками веснушек.

А гул в голове не смолкал:

— Но он ждал тебя еще дольше, — голос из восторженного стал печальным, и мальчишка в задумчивости опустил голову. — Двенадцать лет, — прошептал. — Целых двенадцать, — повторил он практически с ужасом. — А это слишком много.

"Почему?" — забилась мысль.

Он поднял на меня свои глаза, такие же чужие и до жути светлые, как и у Ветра.

— Еле дожил, — сказал мальчишка со взрослой горькой насмешкой. И умоляюще мне:

— Не дай ему умереть!

Он закашлялся, прикрыл рот ладонью. Когда мальчик отнял ее от лица, я увидела, как на белой коже неохотно расползаются темные кровяные сгустки.

Вскочила, уложила мальчонку на лавку, бессмысленно заметалась между теплой печью и окном — не видно ли Ветра? Растолкла травы от кашля, чтобы хоть немного облегчить боль, разъедающую детскую грудь. Обернула в толстую тяжелую ткань его тело. Ножом разомкнула плотно сжатые зубы, влила в горло горячее варево... Но лучше ему так и не стало.

Опьяненный болью, в бреду он шептал у меня в голове:

— Так долго... ждал... А тебе он... не нужен... Не оставляй... В его горницу... зайди... — поймешь... Все поймешь!!

Громко распахнулась дверь, ударилась о стену, и в клеть влетел Ветер — еще не человек, но уже и не стихия. Остановился на пороге. Тяжелым взглядом обвел комнату. Опустил голову. Медленно, словно нехотя, подошел к лавке. Коснулся бескровного лица, закушенных в муке губ. Бросил на меня взгляд:

— Вон.

— Ему надо помочь, — пробормотала отчаянно.

Он опустился на то же место, где сидела я. Устало потер виски, запустил обе руки в свои длинные волосы, сжал голову дланями:

— Я сказал — вон, — с расстановкой, будто с трудом подбирая слова, все так же спокойно произнес он.

Я вышла из клети, поднялась к себе. Слезы душили меня.

Разбудил меня шум. Уже достигнув подножья лестницы, я в раскрытую дверь увидела сгорбившегося на лавке Ветра. Он тихонько укачивал на руках детское тельце и напевал древнюю песнь. Это была колыбельная. Я села на ступеньку, закрыла лицо руками и заплакала.

Я поняла, что это был конец.

Похоронили мы его рано утром, на рассвете. Ветер сам копал землю под молоденькой яблонькой, сам наряжал мальчонку в праздничные одежды, отдавал в объятья сырой земли тело, вкладывал в маленькую ладошку рукоять странной плети.

Я же повязала ему на руку мои девичьи ленты*. Может, там, в царстве Салле*, он встретит свою нареченную и тогда ему будет, что вплести в ее волосы.

Ветер взял меня за руку, поднял с колен. Аккуратно отряхнул холщовые штаны, мной одетые во опасение гнева богов, потому что не должны ходить женщины рядом со смертью*.

Мы еще долго сидели там, под яблонькой, прислонившись плечом к плечу. Было очень тепло. И Ветер так и не выпустил из пальцев моей руки.

И жизнь потекла своим чередом, медленно, размеренно. Ветер везде следовал за мной по пятам: кашеварил, ходил по грибы, собирал румяные яблоки, но больше всего, мне кажется, он любил смотреть, как я вышиваю. Обычно я усаживалась на низенькую скамеечку для ног, а он — в старое потертое кресло, обитое синей тканью.

Он так часто, откинув голову на широкую спинку, наблюдал за мной из-под полуопущенных век... Тогда его волосы рассыпались по плечам, плащом ложились на тяжелый заморский бархат, который плетут на самом Краю земли. Белое — на синем — это очень красиво. Это практически завораживает. Что же ты сделал со мной, Ветер?..

Я вдруг начала замечать, насколько он... удивителен. У него длинные ноги, как у охотника, мускулистое тело. Лицо — серое. Нечеловеческое. Очень узкое, с тонкими, непримиримо поджатыми губами и прямым носом, со светлыми невыразительными глазами, чей взгляд, казалось бы, всегда направлен мимо тебя. А быть может, вглубь? В самую сущность? Где он беззастенчиво копается, высматривая в твоей душе все самое сокровенное, что может сослужить ему добрую службу? Раз взял, значит, зачем-то нужна?

...Его волосы так быстро растут. Если они длинны — то хорошей погоды не жди — вмиг поломает, захлестнет землю бушующая стихия! Если же Ветер возьмет острый нож, да лезвием срежет длинные пряди так, чтобы волосы топорщились иглами — то затянет небо знойное марево, и некому будет гонять по синему полотну ленивые тучи.

Мне стали сниться кошмары. Это трухлявая богиня снов подсыпала мне в дрему горчащий вереск, медонос такой же опасный и сильный, как его восточные воины*.

Говорят, что боги редко отпускают свою жертву. Может и так, я не знаю. Но я не боюсь их уже потому, что раз открыв среди ночи глаза, увидела сидящего рядом Ветра. Он гладил мои рассыпавшиеся по одеялу волосы и тихонько бормотал песнь, на когда-то слышимом мной языке.

Повернувшись, я уткнулась лицом в подушку и тихонько заплакала, от чувства странно похожего на благодарность. Раньше я редко бывала кому-то нужна.

Когда я снова заснула, мне приснился спокойный, легкий сон.

Поднявшись утром, заметила, что убранная вчера в корзину работа лежит на столе. Теперь на ней кроме пейзажа были вышиты очертания тонкой человеческой фигуры. Я поняла, что ночью в моей горнице побывала та самая неизвестная вышивальщица.

Я расчесывала волосы подаренным гребнем, когда с ужасом заметила несколько поседевших прядей. Чуть не бросилась бежать к родничку, что бил на самой опушке выходящего к саду леса, проверить: не избороздили ли лицо морщины, не одряхлела ли кожа...

Еще успела подумать: может, за тем я понадобилась Ветру, так я не дам ему умереть — взамен молодость свою отдав? — когда поняла, что пряди вовсе не седые, нет... Они бело-серые, цвета воздуха... Такие же как у Ветра.

Он уже был во дворе, крутился бурным вихрем, волосы летели-смешивались, превращаясь в потоки, когда он увидел меня такой. Замер. Лицо-нелицо, будто сотканное из мельчайших воздушных токов, вытянулось, глаза удивленно расширились. Он дотронулся до волос прозрачными пальцами, накрутил прядь на ладонь, отпустил. Дотронулся до моего лица. Провел ладонью сверху вниз: от виска до шеи — я закрыла глаза — и услышала голос, произнесший:

— Моя Лии-и-ита...

Только голос этот был не Ветра. А тот самый, который я услышала, держа в руках горячее Сердце. И прозвучал он вроде как у меня в голове.

Да что же это?! Знак ли, что поддаваться возникшей признательности не должна? И что руку мне эту следует оттолкнуть?

Задуматься не успела, как Ветер сам ладонь отдернул, словно обжегшись. Проявился из воздуха, как из-за невидимой двери шагнул, впился своими невозможными глазами мне в лицо и разочарованно сморщился, будто я надежду ему дала и тут же отняла. Назад ступил, буркнул: 'В дом иди', — и растворился. А на мне камнем висит вина за пустые тени его лица.

Иногда рядом с Ветром я не чувствую себя человеком.

Я для него будто... слепой котенок, тыкающийся носом в ладонь в поисках ласки и еще не знакомый с тяжестью этой ладони, не ведающий, что такое взрослая жизнь и собственный путь.

Ох! Как бы здорово эти мысли повеселили невольного слушателя! И как здорово мне бы за них влетело.

Ишь, чего удумала: собственный путь! У женщины только один ум, одна сила, одна власть — мужчина. Отец, брат, муж. А она — путь!

Наверное, поэтому я молчу, слов правильных подобрать не умею. Я не из тех, кто кинется в горящий дом, кто против воли старшего пойдет, не из тех, кому свобода дороже жизни. Но у каждого есть то самое начало конца, тот самый рубеж, когда все в тебе взметнется и твердо ответит — нет!

Ветер сидел у меня за спиной, и я чувствовала, как он невесомо перебирает серые пряди.

— Надо их срезать, если не хочешь, чтобы зараза распространилась, — сухо сказал он. Его пальцы с силой сжали затылок, будто он, вот сейчас, сам исполнит зачитанный приговор.

Меня медленно поднимает с пола безрассудная животная ярость. Зверька захотел?! Так будут тебе клыки и когти!

Дернула головой, с силой вырывая волосы из его пальцев. Больно совсем чуть-чуть. Оттого что теперь он грязными ногами потоптался в моей душе.

— А я не хочу их срезать! — все во мне шипит и плавится. Хочется кинуться, выцарапать эти бесцветные глаза, все его лицо серое клыками-когтями источить да изрезать.

Он на меня даже не смотрит. Щурится, глядя на огонь в открытом горле печки.

Ему все равно — думается устало. Это давит на плечи, тяжким камнем к земле клонит голову.

Осторожно прикасаюсь к его лицу, поворачиваю к себе:

— А я, может, не хочу их срезать, — повторяю тихо. Лицо Ветра так близко, что я вижу в его блестящих глазах два своих маленьких отражения, пылающих в огне. — Я, может, хочу, чтобы ты спросил: что думаю я? Я же человек, в конце-то концов — человек! — а значит, право на слово имею.

— Ну, что же ты молчишь, Ветер? — шепчу вымученно, отводя глаза. — В первый раз я тебе все говорю, как есть. Ни слова лжи не произнесла. Мне подарки твои не нужны, — мотнула головой в бесплодной попытке сбросить его руки, — а их было много, очень много — и это правда. Мне человек нужен, человек, понимаешь?! — тороплюсь, так как чувствую, что скоро смелости моей конец.

— Я все понять не могу: чего ты от меня хочешь?.. Тебе что, жизнь моя нужна?.. Так бери же, бери, мне не жалко!

Ветер оттолкнул меня.И лицо его на миг стало такое, будто он хочет меня ударить.

"Что? — усмехнулась я про себя обреченно. — Больно?"

Встала, покачнувшись. Подошла к двери. Прижалась лбом к прохладному дереву.

— Я устала, — резко перехватило дыхание, голос дрогнул и сорвался, — от твоих тайн... от жизни, где перемешались сказка и быль... от постоянного молчания... Я же ничего не прошу. Я просто. Хочу. ЗНАТЬ.

— Хорошо... — протянул он неторопливо, усаживаясь обратно в кресло. — Что тебя интересует, маленькая человеческая девочка?

Вот когда я почувствовала страх. Вот когда поняла, что наделала. Кому я все это говорю? Божеству, стихии, для которого я дитя малое, неразумное?!

Я будто в первый раз увидела тонкие морщины его лица, шрамами-рубцами исполосованное. В первый раз осознала разницу. Кто я. Кто он.

— Ты ведь не скажешь, зачем я тебе нужна? — практически жалобно спрашиваю я.

— Почему же? — словно бы удивился Ветер. — Скажу.

Он взял в руки вышивку, лежавшую на скамеечке.

— Стихии так недолговечны... — задумчиво проговорил он, проводя пальцем по ткани. — Как эти нити, которые лопнут и расползутся через несколько зим...

Он протянул к хворосту руку, коротко взмахнул ею, и топливо, подгоняемое ветром, само запрыгнуло в печь, затем поманил меня. Я неуверенно подошла и села рядом.

— Наш человеческий облик так уязвим... Эта кожа, — он дотронулся до щеки, — нежна и тонка, будто шелк, кости — мягки и ломки, точно крушина*... Мы быстро стареем, — Ветер бледно улыбнулся, — и очень быстро умираем. Мало кто дожил до тридцати зим. Но вот странность, — он вдруг быстро наклонился ко мне. — Вы, люди, находясь рядом, каким-то непостижимым образом продлеваете существование этой оболочки, и мы выживаем.

— Но ты выбрал меня, — с обидой в голосе, напирая на каждое слово, откликнулась я. — Почему так?

Он долго смотрел на меня. Так долго, что я не выдержала — как всегда! — и отвернулась.

— А готова ли ты услышать ответ, Лита? — мягко спросил он.

Все-то он знает.

Как же страшно и горько слышать ЕГО правду. Как же больно!

— Ч-ш-ш... — прошипел он и погладил меня по голове.— Не бойся, дитя. Спи... И пусть тебе приснится зима с ее холодными видами, хрусткое полотно опавших замороженных листьев и солнце, возрождающееся и возрождающее...

Глаза мои закрывались, я начала заваливаться на бок, теряя контроль над телом... Он подхватил меня на руки и усадил к себе на колени.

— Ветер... — слабо прошептала я, находясь уже на грани между сном и явью.

— Меня зовут Лель, — тихо возразил он.

Я так и не успела сказать, что уже не боюсь.

В чугунном горшке у печи лежали, прикрытые тяжелой крышкой, свернутые в кольцо серо-белые волосы.

'Лель*... — думала я, накручивая на кулак отрезанные пряди и направляясь в клеть, служившую кладовкой. — Не женское ли имя?'

А этот, то ли знак доверия, то ли глупость — ведь возьми я волосы, да в лунную ночь закопай — те потянут за собой хозяина — вглубь, в сырую покойную землю...

Я перебирала вещи на полках, отыскивая какой-нибудь чугунок — еще не расколовшейся от старости, способный выдержать живой огонь, но уже не нужный, для готовки не подходящий — когда вытащила из дальнего угла плетку. Это была очень старая плеть-семихвостка с расколовшейся рукояткой и потрепанным плетевом из крученых шелковых кос.

Я такие и прежде видела: муж мой ловко с ними управлялся. Ветер был сильным — с нею сильнее вдвое.

И здесь мне вдруг представилось, а если... Если волосы-воздух, таящие силу, сплести, прикрепить к рукояти? На славу выйдет подарок...

Я улыбалась. Мне уже не нужен был чугунок. Я бросилась в свою светелку. Казалось сам ветер гонит меня: быстрее! Я плела косы, перевязывала их шелковыми крепкими лентами. Все во мне пело.

Боги, подарок!

Я окончила свою работу еще до заката и спрятала новую плеть вместе со старой в лукошко.

Ветра не было.

Солнце неспешно садилось, прячась за давно побуревший лес.

Ветра не было...

Наступила ночь. Забравшись под старое лоскутное одеяло, я тихо всхлипывала, тая страх и обиду: еще ни разу так долго не оставлял меня Ветер одну. Без своей защиты.

Не могло же с ним что-то случиться? Ведь не могло, да?

Где-то вдали завыли волки. Ночь будет лунная.

Нехорошая будет ночь.

Ветер сидел на скамеечке рядом с кроватью и рассматривал кончик косы, выглядывающий из лукошка. И лицо у него было такое... Будто вот сейчас возьмет меня за грудки и со всей силы ринет спиной о стену!

Вот он потянул за кончик, крышка упала с тихим шорохом... Я увидела удивленное его лицо.

Что ж он думал, — помыслилось вдруг горько — что убить я его хочу?

Примечания:

Ая* — на языке севера — "свекла".

Аэлита* — на языке севера — "вихрь, ураган, буря".

Пояс* — дар-признание, знак того, что девушка обещана, знак будущего мужа.

Лита* — на языке севера — "камень сердца".

1234

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓