— Бог простит. Уразумей, однако: то не токмо за шутки, что над стариком шутишь, а для вящей пользы тебе же, дураку. А теперь опять ложись да глаза закрывай. Из греческого почитаем...

— Эвлоимени... и василиа... ту Патрос ке ту Иу... ке ту Агиу Пневматос, — произнес медленно Кирилл.

— По-русски истолкуешь?

— Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа. Из Литургии это.

— Добро. Теперь отсюда попробуем, внимай...

— Ик... ги... хор... та... гихорта!.. дат... зег... зегген!..

— Ты же сказывал, что германский разумеешь? — удивился отец Паисий. — Прихвастнул?

Кирилл спрыгнул с постели и протянул руку:

— Книгу можно? 'Ik gihorta dat seggen, dat sih urhettun enon muotin, Hiltibrant enti Hadubrant...' Сие значит: 'Я слышал, как сказывали, что встретились в поединке один на один, бросивши вызов, два воина, Хильдебрант и Хадубрант...' Отче, вы греческий знаете?

— Вестимо дело.

— А германский?

— Не сподобился.

— Стало быть, гречески слова для вас осмысленны, как и для меня. А в германском вы только буквы знакомые зрите — вот и я чрез вас..

— Ах, вот оно как... — отец Паисий призадумался. — Тогда чрез меня, скажем, латина тебе понятною должна быть, хоть ты не знаешь ее. Ну-ко, попробуем...

— ...Конкордиа... парвэ рэс крескунт... дискордиа максимэ дилабунтур... При согласии и малые дела возрастают, при раздорах же и великие рушатся.

— Отменно! — хлопнул ладошкой по книге отец Паисий и наклонился вперед. — Теперь зри мне в глаза и говори, что мыслить стану...

— Возьми новый горнец с узким горлом... и насыпли в него десять драм яблонной коры... потом натолки пять драм чернильных орешков...

— Довольно.

— Это как приготовлять одно из снадобий ваших? А что получится?

— Средство от недержания любопытства. А теперь эдак...

Кирилл какое-то время неотрывно смотрел в глаза лекарю, потом свел брови и помотал головою:

— Ровно тени в тумане мечутся да речи невнятные не в лад ведут. Не разобрать ничего.

— Как объяснишь?

Княжич пожал плечами:

— В первый раз вы мне вроде как руку протянули — я и принял ее. А вдругорядь вы не то что руки не подали, а схоронились да затворились от меня. Хоть и в глаза смотрели, как и допрежь. Так ли?

Отец Паисий покивал и спросил:

— Спится-то как?

Кирилл снова пожал плечами.

— Опять видения страшные? Стой, не рассказывай — тебе отдыхать надобно уже. Завтра с утра. И вот что еще: давай-ка, голубчик, их туда же — на бумагу да ко мне. И писать поразборчивее старайся, окажи милость.

— Духоносные отцы учат, что всё то — козни бесовские.

Отец Паисий вздохнул:

— Не всё, чадо. Кроме мира духовного есть и наш, егоже Господь шесть дней творил. Тут и своего добра хватает, понатворили человеки... Да уж... Пострига ты не принимал, стало быть о предметах сих особо размышлять не тщись. Этим другие займутся. Тебя свое служение ждет.

* * *

Лязгающие Сапоги приблизились. Кровь закапала на них из ниоткуда, расползаясь по зеркальному металлу дергаными потеками, а затем полилась струей:

— Кто-о-о... ты-ы-ы?.. Кто-о-о... ты-ы-ы?..

— Я княжич Ягдар! — крикнул он.

— Кто-о-о... ты-ы-ы?..

— Я! Княжич! Ягдар!

Слова трижды ударились о незримую стену, разбились и осыпались шепчущими осколками:

— Яктар-яктар-яктар-яктар-яктар-яктар-яктар...

Лязгающие Сапоги рассмеялись стонущим смехом. Кровь схлынула с них, пурпурным листом потрепетала в воздухе, обратившись в глумливый лик:

— Они называют его Кириллом!

— Кто — они? — спросил голос со стороны.

— Эти! — ответил ему другой и захихикал.

— Мое имя — Ягдар-Кирилл!

Кровавый лик ухмыльнулся:

— Так Ягдар или Кирилл?

— Мое имя — Ягдар-Кирилл! — повторил он.

Лязгающие Сапоги повернулись и направились прочь:

— Пу-у-усть... реша-а-ает... Повели-и-итель...

Звон шагов отдавался гулким эхом — всё громче... громче... громче...

* * *

— Пробудись, княжиче! Княжиче!

Он открыл глаза и в неверном свете ночника увидел над собою перепуганное лицо Луки. Большой монастырский колокол за окном тревожно бил на сполох.

— Пробудись, княжиче! — ненужно повторил Лука.

— Что случилось?

— Беда! Ох, беда-то какая — смертоубийство в обители!

Глава 3

Кирилл выскочил на крылечко и тут же с размаху ударился лицом о чью-то широкую и крепкую грудь.

— А вот и ты, княжиче!

Кирилл потряс головой, потрогал пальцами нос.

— Не расшибся? — спросил брат Илия. — Отец игумен тебя к себе призывает.

— Охти! Вот беда-то, вот поношение-то для обители! — опять запричитал из дверей Лука.

— А ну кыш отсюда! — Келейник сделал ему страшные глаза, повернулся и размашисто зашагал в предутренний сумрак.

— Убийство в приюте для странников, — сказал он, опережая вопрос. — Кто таков страстотерпец — пока не ведомо. Либо знатный паломник, либо купец — в отдельной келье остановился. Послушник галерейный окликнул человека, выходящего оттуда средь ночи, а тот — бежать. Да на входе с братом Николою столкнулся, вроде как мы с тобою давеча. Брат Никола закричал, а каин на лестницу метнулся, что в верхние палаты ведет, да где-то там и затаился. Тут послушники набежали — двери затворили, охорону выставили да послали в набат ударить.

Кирилл слушал молча, стараясь приноровиться к широкому шагу брата Илии.

У крылечка приюта стояло двойное полукольцо братий — одни лицом ко входу, другие — от него. Вокруг здания прохаживались послушники, поглядывая на окна. Полукольцо разомкнулось, пропуская их.

Закрытая галерея была полна монастырскими. Отец Варнава стоял наособицу в окружении благочинного и отца Паисия. Брат Илия легонько хлопнул Кирилла по плечу и исчез.

— Догадываешься, зачем нужен? — сухо спросил игумен, наклоняя голову в сторону инока, который тут же принялся шептать что-то ему на ухо.

— Да, отче. А точно ли здесь убийца?

— Шум да крики многих пробудили. Люд и здесь, и в верхних палатах из келий да спален общих на галереи высыпал — в сутолоке-то ему раствориться легко было.

— Мог и сбежать под шумок.

— И это может статься.

Он вскинул глаза на неслышно возникшего перед ним келейника.

— В верхних палатах постояльцы водворены в общие спальни да келии. Послушники ничего неладного не приметили.

— Отче, — подал голос Кирилл, — а если люди на свои места вернулись, может расспросить их — нет ли рядом с ними незнакомого, кого допрежь не было?

— Ведомо ли тебе, княжиче, доподлинно, что такое приют монастырский? Люди в нем спят, сам же он — никогда. И в ночь идут странники да паломники, и ночью приходят. Заснет человек при одних соседях — проснется при других. С верхних палат начнем, брат Илия?

— Как благословите, отче.

— Идем, княжиче. Вспомни занятия свои с отцом Паисием. Вспомни, что ты — сын отца своего, князя Вука-Иоанна, — добавил непонятно настоятель.

Отец Паисий поманил Кирилла пальцем:

— В глаза, как мы с тобою упражнялись, не зри. Они за собою повести могут. С закрытыми очами пребывай.

Он торопливо погладил его по голове, вздохнул и пробормотал:

— Ох, как не вовремя все это, как не вовремя...

Послушник лязгнул засовом, открывая дверь. Брат Илия мягко отодвинул в сторону Кирилла; согнувшись вполовину, шагнул внутрь. Вслед за ним тут же скользнул невысокий широкоплечий инок с глубоким косым рубцом через все лицо.

— Входи, княжиче.

Ряды узких деревянных кроватей занимали почти все пространство обширной спальни. Постояльцы сбились кучей в иконном углу, застыли и как будто перестали дышать. Келейник игумена с кряжистым иноком встали по оба плеча Кирилла.

— Не погубите душ невинных, братцы! — тощий мужик непонятного возраста, отделившись от прочих, вдруг рухнул на колени, протягивая к ним дрожащие руки.

— С нами Бог! — громко и раздельно проговорил брат Илия.

Странник неловко поднялся. Прижав ладони к груди, старательно закивал.

— Подходите ко княжичу по одному. И помните: пред судом Божиим едины и носящий крест Его, и крещеный во имя Его, и верный Древнему.

Мужичок шумно всхлипнул. Не отнимая ладоней от груди, робко сделал пару шажков вперед.

Кирилл закрыл глаза:

' А если все затворяться станут?.. Вот удружил-то сам себе... Что там еще отец Паисий говорил?.. Господи, а не самозванец ли я?.. А отец Варнава надеется... Позору-то будет... Где ты, человече, отзовись!.. Не так, не так...'

Он вспомнил, как вчера вечером на верхнем ярусе звонницы созерцал сквозь закрытые веки закатное солнце. Попытался опять увидеть тусклый багрянец, ощутить прохладную ясность внутри. Сопение и всхлипы мешали, заслоняя всё. Снизу медленно начала подниматься мутная волна гнева.

— Не убивал я, княжиче! Богом клянусь! — простонал безнадежно мужичок.

Кирилл вздрогнул.

Тьма отпрыгнула в стороны и на него хлынул поток страха, боли и надежды, в котором замелькали курочки, гуляющие по двору, круглое улыбающееся женское лицо в белом платочке, окровавленная плаха, две детские рожицы, перепачканные малиновым соком, воронье над виселицей, теплая подрагивающая лошадиная кожа, размытая дождями дорога, по которой потерянно бредут три маленькие фигурки, полы из нового тёса...

Он распахнул глаза и выкрикнул:

— Невиновен!

И все исчезло.

Ошалелый странник опять наладился бухнуться в ноги. Инок со шрамом, споро поймав его подмышки, указал рукою в сторону:

— И прочие туда же отходите после.

Брат Илия повернул голову, сказал тихо:

— С почином, княжиче.

Кирилл слабо улыбнулся в ответ и прокашлялся:

— Люди добрые! Подходите да просто говорите: 'Я не убивал'. Мне говорите. Мне.

Брат Илия еле заметно кивнул.

Подросток лет десяти выступил вперед. Держась за его плечо, за ним последовал высокий седой слепец. Монах со шрамом вопросительно глянул на келейника.

— Всех без изъятия, — сказал брат Илия и бережно взял старца за руку, подводя поближе: — Прости, отче, только по одному.

Кирилл закрыл глаза.

— Не убивал я, — негромко и со спокойным достоинством проговорил слепец.

— Не убивал, — почти тут же отозвался Кирилл.

— И я не убивал, — сказал минутой позже мальчишка.

— Правда.

Темноволосый бородач подошел вразвалку, зыркнул исподлобья и пробубнил глухо:

— Я не убивал.

Кирилл опустил голову:

— Еще раз скажи.

— Я не убивал!

Он опустил голову еще ниже.

Брат Илия спросил тихо и быстро:

— Что не так, княжиче?

Кирилл медленно выпрямился, открыл глаза. Инок со шрамом подобрался.

— В смерти постояльца невиновен...

Брат Илия продолжал странно смотреть на него.

— Жену... тогда... ты убил?

Бородач рванулся. Инок со шрамом резко присел, правой рукой оттолкнул Кирилла, а левой сделал мягкое кошачье движение. Темноволосый увалень с грохотом обрушился навзничь. Брат Илия поймал потерявшего равновесие Кирилла; не оглядываясь, быстро задвинул себе за спину. Инок прижал коленом грудь поверженного бородача и приставил к его горлу два пальца. Постояльцы оцепенели.

— В том судия ему — Господь, а не мы! — громко сказал брат Илия.

— Он десятый год от обители к обители странствует покаянно, — подал голос Кирилл.

Инок помог черноволосому подняться, указав рукою в сторону.

— Господь тебе — судия, не мы, — повторил келейник. — Понял ли?

Бородач угрюмо кивнул.

— Спасибо тебе, — сказал вполголоса Кирилл иноку со шрамом.

— Иов. Брат Иов.

— Спасибо, — повторил Кирилл.

Тот ничего не ответил.

— Продолжим, людие. Следующий!

Кирилл закрыл глаза.

* * *

— Плохо выглядишь, княжиче, — сказал келейник, когда дверь за ними была притворена.

— Еще девять общих спален, человек до сорока в каждой, — добавил брат Иов, — да две дюжины келий — от одного до четырех.

Брат Илия покачал головой:

— Что ни сегодня, ни завтра не управиться — понятное дело. Прилечь не хочешь?

— Нет.

— Тогда во двор спустимся, посиди малость.

Кирилл откинулся на спинку лавочки, прищурившись на утреннее солнце. Келейник исчез и вскоре появился в сопровождении отца Паисия. В руках лекарь держал два глиняных сосудца.

— Выпей, княжиче. Залпом и до дна.

Кирилл опрокинул в себя содержимое, передернулся:

— Вот гадость-то! Что это — дерьмо? Простите, отче.

— Настой на дохлой кошке. Дерьма там самая малость. На-ко, запей...

— А это...

— А это просто виноградный сок. Ты ровно дитя малое, княжиче. Тебе силы надобны, да не так, чтоб на седмицу хватило, а подоле. Есть не хочешь?

— Нет, отче.

Лекарь хмыкнул:

— Ну, посиди еще маленько. Как надумаешь — беги в трапезную, там для тебя накрыли уж.

Он внимательно заглянул ему в глаза, забрал сосудцы и удалился, подмигнув напоследок.

Настой подействовал быстро. Сглотнув слюну, Кирилл поднялся с лавочки. Отец Паисий проводил его взглядом из окошка и обернулся к настоятелю:

— Слух о дознавателе дивном по приюту ползет, отче. Послушники, которые еду передают, проговариваются. Да и галерейные, что по нужде выводят, такоже.

— То нам на руку.

— Следовало бы им быть еще более словоохотливыми. И пусть живописуют поярче тайные духовные дары чудодея-прозорливца. А коль и прилгнут при том, да не вменится во грех им.

— А что? Дельная мысль, благословляю.

— От княжича сие желательно утаить. Не поймет помощи нашей гордый витязь-прозорливец.

* * *

— Открывать, что ли? — спросил галерейный, держа руку на засове.

— Обожди. Третья палата за сегодня будет, княжиче, — не многовато ли зараз? Может, передохнешь?

— Ага! Тут враз отец Паисий набежит со своим снадобьем духовитым. Я уж как-нибудь после.

— Ну, смотри... Открывай.

Кирилл уже привычно пропустил вперед Илию с Иовом. Он был еще в дверях, когда раздался крик:

— Явите милость, братия! Мой грех — я убил!

Человек в одежде городского ремесленника кинулся им в ноги. Брат Иов быстро поднял его, скользнул взглядом и взял под руку.

'Ну, вот и всё...' — подумал Кирилл. Изнутри будто выдернули стержень — мелко задрожали ноги и помутилось в голове. Он тяжело оперся о косяк.

— Каин!

— Душегуб!

— Ирод окаянный!

В воздух в праведном гневе взлетели кулаки, странники задвигались вперед.

Брат Илия вскинул руку:

— Людие!

Постояльцы остановились и умолкли, кулаки опустились.

— И нас такоже простите, — он оглянулся, добавив вполголоса:

— Выходи, княжиче...

Кирилл на чужих ногах спустился по лестнице. На крылечке неловко прикрылся от закатного солнца ладонью и пошатнулся. Крепкие руки отца Паисия подхватили его.

— Да я сам дойду, отче.

— Ага, ага. Уже дошел — самая малость до краешка осталась. И как я на это согласился, старый дурак...

— Спаси тебя Господь, княжиче, — рука отца Варнавы, перекрестив его, легла на плечо. — Славно и достойно службу свою начинаешь.

Кирилл наморщил лоб, пытаясь понять. Не получалось — голова отказывала. Впрочем, это его нисколько не обеспокоило. Он с наслаждением вдохнул полной грудью вечерней прохлады и безмятежно улыбнулся. Настоятель с лекарем переглянулись.