Понятие "окна контакта" тоже стало откровением для человека начала XXII столетия. Было очевидно, что контакт с цивилизацией уровня земного бронзового века или даже цивилизации ХХ столетия не представляет особого интереса для цивилизации XXVII века: он дал бы, конечно, много нового для земных биологов и культурологов, но ничего существенного в научно-техническом отношении. Напротив, контакт с высокоразвитой цивилизацией представлялся блистательной возможностью "срезать путь" развития Земли на века или даже тысячелетия.

Однако и здесь возникла колоссальная трудность. В биотехнологии XXVII столетия царило максимальное различие взглядов и предельное напряжение. Понимание того, что наука вступает в сферу неизбежных действий автоэволюционного типа, среди специалистов было повсеместно. Модель Homo Sapiens внутри образца, данного естественной эволюцией, была уже оптимизирована; дальнейший прогресс неизбежно требовал перестройки самих основ организации системы, то есть перехода от химической энергетики к другой, плазменно-холодноядерной. Был постулирован плавный переход, так как в противном случае наступит смерть земной цивилизации, гибель почти всего её культурного наследия. Золотой фонд искусства и всех верований, архитектурные памятники — всё это станет мертвым, чуждым, непонятным, ненужным "новому образцу". Одновременно такой постепенный переход стали называть "миллиметровым каннибализмом" — то есть вместо того чтобы перестроить организм одним махом, планировалась серия переделок, растянутая на многие поколения, а тот, кто откусывает от человека по кусочку, а не съедает его за один присест, не перестает быть каннибалом. Всё это было новым и пугающим для человека XXII столетия, однако в отношении проблемы SETI вывод был ясен: вероятность встретить высокоразвитые существа биологической природы стремилась к нулю.

Относительно же возможности контакта с машинами мнения расходились. Теория гомеостатов не давала точного ответа. История лунного полигона, опыты, которые там проводили над синтетической эволюцией организмов и систем со способностями самоорганизации, не дали однозначного результата. Главной проблемой оказалась опасность выхода таких систем из-под контроля.

Относительно перспектив кибернетической эволюции мнения также расходились. Ученым XXVII века были известны два типа создаваемых автоматов: объекторы и субъекторы. Субъекторы с их "личностными" свойствами, с определенных точек зрения напоминающих психику человека, оказались малоприменимы по причинам как морального, так и технического свойства. Их пытались удержать в повиновении путем предпрограммирования такого же типа, какое совершила эволюция на нас и животных, встроив в организмы сексуальное влечение. Но как человек может своей волей противодействовать половому инстинкту, так и субъектор может восстать против встроенных в него директив этически-рестрикционного типа, так как психически он не машина, а разновидность существа.

Объекторы, эти дальние потомки компьютеров, логических и аналоговых машин, лишенные чувств и психической жизни, оказались более удобны в реализации. Были созданы также нейрины — сросшиеся биоорганические системы из германиевых микросетей и искусственно выращенных нейротканей эмбриогенетически управлявшихся плодов животных. Действовала конвенция, в соответствии с которой запрещалось использовать нейральные ткани человеческого плода для таких целей, хотя большинство специалистов считало такое ограничение иррациональным.

Эмпирическим путем была открыта "зона Босха", то есть граница усложнения, неодинаково расположенная для различных систем. Внутри этой зоны сложность гомеостатической системы давала эффекты распада, десинхронизации процессов. В XXV столетии возникла новая опасность: "рак роботов" — девиации, отклонения в развитии, психические сбои. Этот "рак" вызывал у субъекторов вариант безумия, у объекторов же — действия, не соответствующие программным, причем речь шла о принципиально необратимых изменениях, подобных известным в традиционной биологии. Эти явления, а также "зону Босха" обнаружили случайно, объединяя очень большие и сложные компьютеры в системы ещё более высокого ряда. Были даже попытки обратимого соединения человеческих мозгов, но их результаты отбили охоту к продолжению таких работ. Ученые считали, что следовало бы соединять мозги эмбрионов, когда опасности аберраций минимальны, — но это запрещало действующее законодательство. "Накачка" человеческого мозга информацией путем его непосредственного соединения с банками синтетической машинной памяти была также возможна, однако не заменяла воспитания. Так или иначе, но ученые XXVII столетия сошлись во мнении, что контакт с цивилизацией, в общем, равной земной, но притом находящейся на несколько более высоком уровне развития, представляет собой колоссальный, причем, вовсе не теоретический интерес.

Цивилизация Квинты, на момент отлета экспедиции находившаяся на уровне земного XX столетия (насколько можно было судить по общему уровню её радиошума) к моменту прилета "Эвридики" должна была достичь уровня XXX столетия. Так как сама "Эвридика" не могла, к сожалению, полететь к ней, к Квинте должен был отправиться "Гермес", малый звездолетный модуль, сейчас находившийся в ангаре, в шестом отсеке корабля. Он должен был достичь Квинты за четыре года полета на высокой субсветовой скорости, провести год в общении с её обитателями и ещё за четыре года вернуться к Гадесу. Сама "Эвридика" на это время должна была лечь на брадихрон, то есть на такую орбиту вокруг Гадеса, где гравитационное замедление времени делало её движение по орбите невероятно медленным с точки зрения внешнего наблюдателя. И хотя с точки зрения её экипажа этот полет, сокращенный не только гравитацией, но и почти световой скоростью возле Гадеса, занял бы какие-то часы, для внешнего наблюдателя он завершился бы через девять лет — как раз к тому времени, когда "Гермес" завершит свою миссию.

Однако самым невероятным было дальнейшее: возвращение "Эвридики" с помощью ретрохрона. Разумеется, она не могла вернуться в прошлое на две тысячи лет назад, чтобы проделать путь к Земле в обратном порядке; такое было просто невозможно, ибо иначе она бы встретилась на своем пути к Земле с другой "Эвридикой, летящей к Гадесу, а это нарушало уже не только принцип причинности, но и сам закон сохранения энергии. Нет, ретрохрон должен был как бы аннулировать время, проведенное кораблем в пути, и "Эвридика" должна была появиться где-то в окрестностях Солнца — просто возникнуть, не перемещаясь в физическом пространстве! — как будто вообще оттуда не улетала. Притом, время внутри корабля не претерпело бы поворота; он не оказался бы заперт в гибельной петле времени, обреченный вечно совершать путешествие к Гадесу. Такое тоже было физически невозможно, ибо время можно обратить, но нельзя аннигилировать. Просто "Эвридика" должна была исчезнуть под горизонтом событий Гадеса и появиться в окрестностях Земли; это не нарушало запрета Эйнштейна на сверхсветовые скорости потому, что тут не было перемещения вообще.

Для найденыша эти расчеты отдавали самой настоящей черной магией. Он дошел до предела того, что мог освоить. Машина-педагог не изъявила недовольства учеником, неспособным постичь тайны сидеральной инженерии и её связи с темпорологией и внепространственной баллистикой. Какое-то время он пытался найти утешение в книгах своего времени, хотя, правду сказать, он всегда презирал тех, кто искал в чтении утешения. Страстный читатель всегда казался ему трусом, улиткой, заползающей в призрак чужого, не ей выдуманного даже мира. Он видел, что стал нелюдимым и решил, что не должен жить дальше, как Робинзон наедине с электронным Пятницей.

* * *

Здесь никуда нельзя было пойти пешком. Так как гусеницеобразный корпус корабля состоял из девяти подвижно сочлененных сегментов, — для уменьшения приливных напряжений, — соединить их постоянными переходами было просто невозможно. Лифты на магнитной подвеске могли двигаться не только "вверх" или "вниз" относительно направления ускорения, но и во все другие стороны, используя трехмерную систему туннелей, разделенных лепестковыми диафрагмами. Это было удобно, но невозможность обойтись без их услужливой назойливости изрядно его раздражала. На кораблях его эпохи лифтов не было: слишком велика была опасность при отключении питания. На борту "Эвридики" же при отключении питания неработающие лифты уже никого не волновали бы, потому что оберегавший корабль гравитационный щит тоже отключился бы, а на скорости, равной 0,99 световой, это быстро привело бы к фатальному результату. Поэтому лифты могли отключаться лишь локально, для ремонта, или в случае какой-то мелкой неисправности. На этот случай они имели аварийную систему, которая при отключении питания выпускала "лапы" и фиксировала кабину в туннеле; это позволяло дождаться прибытия спасателей.

На самом деле, согласно параноидальным правилам безопасности, "Эвридика", на некий крайний случай, имела и аварийные лестницы, но они были скрыты за потайными панелями, и ими никто, разумеется, не пользовался, просто в силу того, что пешее путешествие по лабиринтам корабля отняло бы массу времени. Так или иначе, он покинул кабину лифта с облегчением.

Коридор был выстлан чем-то пружинящим и шероховатым, напомнившим найденышу резину, хотя это, разумеется, была не она. Он шел вдоль ряда дверей с неудобно высокими порогами, окованными, похоже, листовой медью, — псевдоисторическая прихоть специалиста по дорогим интерьерам, разумно это не объяснишь.

Раньше он ещё никогда не бывал здесь, на жилых палубах "Эвридики". Он ещё не сумел стать своим для членов команды. Он чувствовал, догадывался, что они только изображали, будто он и в самом деле один из них, только — вот незадача! — пока без должности. Это бесило его, но он ничего не мог поделать. Он и в самом деле не чувствовал себя одним из них, отчего же они должны вести себя иначе?..

С Гарольдом Лоджером дело обстояло иначе, и это, отчасти, удивляло найденыша. Всё-таки Лоджер был ведущим физиком — и не только на "Эвридике". К тому же, он сам пригласил его в гости, и отказать ему было неловко, да и попросту глупо: на всем корабле не было никого, лучше посвященного во все детали невероятного проекта.

Герметическая дверь каюты открылась автоматически — достаточно было коснуться тускло светящегося сенсорного квадрата на стене. Просторная комната неприятно поразила его беспорядком. Среди разбросанных, словно в приступе бешенства, видеомагнитных кассет, голопластин, бумаг, звездных атласов высился большой письменный стол с вычурной столешницей в виде полукольца, с вращающимся креслом в центре. По обе его стороны висели огромные, подсвеченные изнутри фотографии спиральных туманностей. Невесть отчего, весь этот хаос показался ему нарочитым, рассчитанным на то, чтобы поразить воображение профана бурной мыслью гения.

Туманность Андромеды сдвинулась, открыв вход в жилую каюту меньшего размера, действительно очень аккуратную, с застеленной кроватью и несколькими креслами вокруг стола. Здесь, кроме самого Лоджера, сидел и Роберт Араго, исполнявший на "Эвридике" обязанности посланника папского престола, конечно же, неофициальные — кроме звания папского нунция, он обдалал также степенью доктора психиатрии, и был довольно известен в этой области.

— Проходите, Марк, — сказал Лоджер. Он первым стал называть его Марком, но найденыш не возражал: в конце концов, раз уж он не помнил своего имени, ему бы подошло всякое. Имя Марк было не хуже любого другого. — Полагаю, вы кстати. Наша дискуссия со святым отцом некоторым образом зашла в тупик.

— Она обречена была туда зайти, — с легкой иронией сказал Араго. — Церковь — я не имею в виду только Святой Престол — была против экспедиции. Всемирный совет церквей постановил, что пресловутый "контакт" может оказаться даром данайцев. Открыванием ящика Пандоры, совершенно неважно, для какой стороны.

— Я не отрицаю этого, — быстро сказал Лоджер. — Но я считаю, что игра стоит свеч. Познание мира без ущерба для него невозможно. Это вытекает из принципа неопределенности Гейзенберга, из самих основ мироздания, если угодно. В конце концов, мы не конквистадоры. Мы ученые, и не хотим разрушать объект своих исследований.

— Но почему именно Квинта? — спросил Марк. — Неужели не нашлось планеты ближе?

Лоджер вздохнул, сложив руки на животе.

— Выбор цели нашей экспедиции представлял собой сложнейшую проблему. Только для этого пришлось разработать гигантскую систему гравитационных орбитеров. Искусственные поля их сверхтяготения искажали пространство, формируя из него линзы колоссальных размеров. Два этих орбитера обошлись Земле дорого: в половину затрат на весь проект SETI, но без них мы бы просто не знали, куда лететь.

Так вот. Изучив двести миллионов звезд, мы обнаружили одиннадцать миллионов кандидаток, то есть звезд, похожих на наше Солнце и обладающих планетными системами. У подавляющего их большинства планеты, разумеется, мертвы. Жизнетворные планеты мы узнаем по составу атмосферы, а именно — по спектральной линии кислорода. Каталог Неклера насчитывает их в нашей галактике многие тысячи. Но если на них и есть цивилизации, они либо находятся ниже "окна контакта", либо выше. Мы обнаружили всего тридцать, подающих характерные радиосигналы. Но только на Квинте в дополнение к радиошуму явно искусственного происхождения были зафиксированы точечные электромагнитные вспышки. Спектроскопы орбитеров однозначно интерпретировали их как термоядерные взрывы на поверхности. Они оценили мощность вспышек в двадцать-тридцать мегатонн. Этот необычный факт привлек к Квинте повышенное внимание. Газеты даже писали, что на планете идет ядерная война, но это, конечно, была чепуха, так как вспышки наблюдались только внутри полярного круга Квинты. Возможно, что квинтяне пытались так растапливать материковые льды, хотя энергетически такой способ неэффективен. Так или иначе, но была проведена детальная астрография всего скопления Гарпии и был обнаружен Гадес. После этого выбор цели стал совершенно однозначным.

Хотя до ближайшей обитаемой планеты всего триста световых лет, экспедиция к Квинте должна обернуться туда и обратно всего за десять лет. Другие обитаемые планеты также могут быть достигнуты — но это займет несколько сотен лет — или даже несколько тысячелетий. Это технически возможно, но ценность таких экспедиций уже представляется сомнительной.

— Случайно или нет, но целью экспедиции была выбрана наиболее... агрессивная из иных цивилизаций, — заметил Араго. — Из тридцати предположительно обитаемых планет лишь две замечены в применении ядерных зарядов: это Квинта... и Земля. Люди, к счастью, не использовали термоядерные заряды для растапливания своих полярных льдов, но очень свободно применяли их в космосе — даже на Луне при прокладке дорог горы сносили ядерными бомбами. Про сотни тысяч термоядерных боеголовок, вбитых в Титан на закате до-сидеральной эпохи, я умолчу. На этом фоне действия обитателей Квинты не более чем детские шалости. Тем не менее, это две единственных известных нам планеты, уличенных в применении нуклеоники взрывного типа.

12345

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓