— Привыкли, — Хорт выпустил из-под усов целую серию мелких сизых колец.— Я их который год здесь оставляю. Так что готовься — завтра пехом попрём. Засечная черта в двадцати верстах, верхами опасно.

— Почему?

— Сам подумай. Для пешего засека не помеха. Да и кони пройдут, если тропу прожечь. Но тут есть одна маленькая закавыка: дым за версту видать. Заметит, кто ненароком — пиши, пропало! Оглянуться не успеешь, э тебя уже со всех сторон обложили. Глупые да беспечные вскорости напрочь повывелись, остались одни дошлые да умелые. Теперь трое-четверо засеку тропят, а десять других дозорами ходят, в секретах сидят. В нашем деле, парень, главное — первым увидеть. Остальное приложится.

Всю ночь снилась Данилке злая и хитрая волчья морда с человеческим взглядом. И хоть видом — зверюга, но Данилка-то верно знал — ногай это. Все пытался ножом достать, да уж больно увёртлив оказался, зараза!

Проснулся перед рассветом в холодном поту, тяжёлый, измотанный, будто не ухо давил, а кожи мял. У костра, подернутого седым налетом золы, сидел ненормальный волчина и с задумчивым видом ворошил головешки передней лапой.

— Э! — обомлел незадачливый потомок Клыча. — Тебе чего?

Волк приподнял губу и сказал:

— Р-р-р!

— Брось ему сухарь, — посоветовал Хорт, перевернувшись на другой бок.

Ржаная корка скончалась с оглушительным хрустом, зверь облизнулся и потрусил в сторону ручья.

— Вымогатель! — проворчал Хорт вдогонку и велел собираться в дорогу.

Все лишнее было завернуто в драную кольчугу и подвешено на подходящую ветвь. С собой взяли оружие да узелок с провиантом. Бежали долго, изредка переходя на замедленный шаг. Где-то через час, может, полтора — свежий, будто подснежник, пластун объявил короткий привал.

— Пойдёшь следом, — инструктировал он Данилку, — на пределе видимости. Рукой махну — ложись и лежи, даже если под ногами болото. Подниму руку — ползи ко мне. Только тихо! Ветки ли качнутся, сучок ли треснет — обоим амба. Усвоил? — Данилка кивнул. — А теперь усвой обратное. Если рукой круг очерчу, шумни чем-нибудь. И сразу в сторону — змейкой. Ногаи шутить не любят, из лука бьют навскидку.

— А если случится с тобою что?

Усмешка скользнула по бурому лицу Хорта:

— Да что такого со мной случиться может?! Сам стерегись.

Скорость передвижения резко замедлилась. За час прошли не больше версты. Хорт скользил впереди с бесшумностью крадущейся рыси, несколько раз ложился на брюхо, потом вставал. Данилка держался шагах в пятидесяти, при каждом замирании хозяина прячась за дерево или куст. Занятие это оказалось утомительным до невозможности, выручала пока что охотничья выучка, но к исходу второго часа Данилка остался совсем без ног.

— Ну, каково оно — пластунское житьё-то? — полюбопытствовал Хорт, устроив очередной привал.

Данилка отмолчался, потирая ладонями гудящие ноги. А ведь до полудня ещё далеко, гадство!

— Ничего, привыкнешь, — утешил хозяин. — Все привыкают, ежели выживают, конечно.

— Злой ты человек, Хорт, — не выдержал Клычов. — Я ведь к тебе не напрашивался, дед выбрал.

— Зареви ещё, — посоветовал Хорт. — Может, легче станет.

Чем дальше углублялись они в дебри леса, тем живей и разговорчивей становился пластун. Похоже, только вдали от человеческого жилья он и чувствовал себя человеком. Данилке трудно было это понять, для него поход был только походом — поиском неприятностей в местах, недоступных телятам Макара.

С каждой новой верстой шаг Хорта становился всё вкрадчивей, а заминки всё продолжительней. Засека показалась к вечеру. Самый безнадёжный урман рядом с засечной чертой показался бы раскидистой дубовой рощей. Насколько хватало глаз, по обе руки тянулись пни деревьев, срубленных на высоте человеческого роста; стволы с заметной продуманностью были повалены внахлест. Вся эта рукотворная суета густо поросла колючей бояркой, ощерилась матерым щетинником крапивы, свежий подлесок растопыривал свои чахлые веточки над кавардаком, заволакивая обзор зеленой дымкой проклюнувшихся почек.

— Ну, здравствуйте, государыня засека! — воскликнул Хорт, разведя руки вширь. — Здравствуй, матушка! Вот и снова с тобою встретились. Принимай сыновей своих: напои, накорми, путь укажи, сбереги от стороннего человека!

Что это?! Данилка бы и сам себе не поверил — таким вдруг теплом предзакатным повеяло от засечной черты. Откуда ни возьмись, налетел порыв ветра, сдвинул в сторону охвостья крапивного куста, приоткрыл темный ход лаза. Поклонился Хорт, поклонился, помешкав, Данилка...

Лаз был извилист и тесен, однако идти можно было бесшумно и без особого неудобства. Хорт шёл впереди, отсекая ножом, отростки свежих стеблей, голос звучал глухо, как в подполье. Кое-где за жидким плетнём ветвей угадывались пустоты — лазы вовне.

— Для степняка и роща — чащоба, — пояснил Хорт в ответ на Данилкины сомнения.— То, что тебе очевидно — для него загадка. Не боись!

Когда совсем уж стемнело, кончился лаз глухой перемычкой, непролазной и для змеи. Ночевали прямо здесь, подстелив охапку свежего лапника. Без костра и горячего варева, набив утробы печеным мясом и сухарями. Но было просто удивительно тепло, ветер не доставал, на сухих ветвях роса не садилась.С рассветом Хорт нашел выход, вернулись под лесную сень. Долго пробирались по краю Черты, пока не открылся очередной лаз. До вечера шли в сторону Цны, высматривая дымок прожога, меняя один засечный коридор на другой.

Отмахали полтора десятка верст, на привалах Данилка валился пластом, по полчаса лежал без движения; Хорт воды почти не давал, пили в основном березовый сок, подсекая изредка встречаемые деревья. А утром Данилка устроил мятеж.

— Двое суток ноги мнём задарма! — шипел он, наливаясь дурной кровью и тараща глаза. — Гонят нас, что ли?!

Хорт смотрел и слушал молча, глубоко затягиваясь табачным дымом.

— Всё? — спросил, когда ученик окончательно выдохся.

— А что? Мало? — взвился Данилка.

Хорт неторопливо выбил пепел из трубки, сунул её в сапог:

— Да нет, — сказал коротко, — вполне достаточно. Прощевай, юноша, счастливого тебе пути, — поднялся и пошёл.

— Эй! Ты куда? — всполошился Данилка, внезапно осознав, что одному ему отсюда не выбраться.

— Дела у меня, — объяснил Хорт на ходу. — А ты мне обуза, Клычонок! Я с тобой и так уже день потерял, а тут ещё за ногами твоими приглядывай! Нет уж!

— Когда это ты день терял? — возмущению Данилки не было никакого предела. Он семенил за широко шагающим пластуном, заглядывая в лицо и едва удерживая слезы обиды.

— А ты что думал? Ты думал, что я для себя или для лошадок своих полянки к ночлегам искал? — ехидно поинтересовался Хорт. — Я без тебя ещё третьего дня бы у засеки оказался. Не ной и не жалуйся: здесь жалельщиков нету! Я — хозяин, ты — ученик. Так будь любезен — учись!

Дни тянулись нескончаемой чередой. На третьи сутки вышли к Цне, искупались, постирали бельишко и рванули обратно. Солнце припекало; чем дальше, тем круче. Еда кончилась, пришлось терять время на охоту. От долгой ходьбы ноги, казалось, стоптались до самых коленок.

— Сгоняй до базы, — сказал Хорт, когда добрались до начального места. — Проверь лошадок, принеси провианту. Лук возьми с собой — может, подстрелишь чего. А я верст на двадцать в другую сторону сбегаю, к ночи вернусь.

Данилка остался один. Впрочем, после засечной черты лес уже не казался ему особо дремучим. Лук на плече, кинжал у пояса, под кафтаном кольчуга — чего бояться такому орлу? Он неспешно трусил по тропе, удивляясь тому, с какой быстротой привычка овладевает человеком: невидимые прежде затесы глаз находил автоматически, безошибочно, ухо вылущивало каждый звук по отдельности, четко определяя место его происхождения и существо, его производящее, ноги сами выбирали, куда им ступить. Вот сейчас Данила очень даже понимал Хорта, да и сам чувствовал себя молодым, полным сил охотничьим псом.

И в тот самый упоительный миг полного перевоплощения в неутомимого, красивого зверя на спину гордецу с дерева прыгнул поджидавший его человек. От страшной тяжести, обрушившейся на плечи, Данилка покатился кубарем. Лук, хрустнув, лопнул пополам, кольчуга спружинила под ударом острозаточенного ножа.

В борьбе Данилка знал толк, среди ровесников сильней борца не было. Падение, каким бы внезапным оно ни было, обошлось без серьёзных повреждений; вскочив на ноги, он выхватил Раз и скорее машинально, чем обдуманно, сделал выпад в сторону набегающего врага. Тот отпрыгнул в бок, проворно отбежал назад и вынул из ножен короткую, немного изогнутую саблю.

Они стояли друг против друга, спружинив ноги, изучающе меряясь взглядом. Незнакомец оказался ростом пониже Данилки, но значительно шире в плечах, а главное, старше. Черные усы скобкой внизу сходились в короткую смоляную бородёнку, плоский нос возбуждённо втягивал воздух сквозь широкие, вывернутые наружу ноздри, щелочки глаз поблескивали вороньим зраком, голова топорщилась двухнедельной щетиной. Было в нем что-то, что неуловимо напоминало о Хорте. Может быть, повадка? Как и хозяин Данилки, крымчак просто излучал несокрушимую уверенность хищника. А жертвой он выбрал Данилку, и никакой иной роли признавать за ним не намеревался. Когда волк терзает его теплое, ещё живое нутро, заяц тоже стучит лапчонками, может и поцарапать, но жертвой суждено быть ему, а не волку.

"Ой, мама! — подумал Данилка, чувствуя, как костенеет всё его молодое и сильное тело. — Мамочка!"

— Раз! — позвал он тихонько, понимая, что мама здесь ему вряд ли поможет. — Раз, голубчик, не подведи!

То ли очень уж хотелось верить в невозможное, то ли солнечный лучик, проскользнув меж ветвей, коснулся камушка на клинке теплым неуловимым перстом, но Данилка мог поклясться, что кинжал с обнадеживающим дружелюбием подмигнул ему своим вишнёвым глазком: не дрейфь, мол! По деревянному от напряга хребту прокатилась ощутимая горячая волна. И стало легко, будто в потешной кулачной стычке сошёлся.

— Ну, чего пялишься, выродок крымский? — подал голос Данилка, с удивлением обнаруживая в собственном голосе ехидные интонации Хорта. — Не признал, что ли?

В деревне за такое обращение к старшему по годам плетьми насмерть бы запороли. Хорту тоже слова не скажи: рот открыть не успеешь — удавит за одно намеренье. А на брани всё можно! Свобода, мать её так!

Крымчак в ответ ухмыльнулся и сделал вид, что хочет метнуть нож в юного наглеца. Данилка ему не поверил — попасть в голову с левой руки? Щас! Да и по роже видать — забавляется. Становилось всё интереснее. Крымчак шагнул поближе. Данилка не сдвинулся, смотрели глаза в глаза.

— Этак я и вздремнуть успею, — подбодрил Данилка противника.

Тот ещё шагнул, но не успел он поставить ноги, как ученик Хорта быстро скосил взгляд, уводя внимание в сторону, и провел полновесный выпад. Раз глухо лязгнул, пропорол вражескую кольчугу, брызнула красная струйка. Жаль, расстояние не рассчитал — зацепил самым концом. Крымчак отшатнулся, изображая муку и растерянность. Данилка мило улыбнулся в ответ.

— Ага — разбежался! Мне спешить некуда.

— Я тебя убивать не буду, — подал голос крымчак. — Глаза выколю, язык отрежу — и гуляй себе! А то больно хитрый, как я погляжу!

— Догони сперва, — посоветовал внук бывальца-Клыча.

— И догоню — куда ты денешься? Догонять не убегать — не в пример выгоднее.

— Через час рад будешь ползком ползти, — парировал Данилка.

Крымчак усмехнулся с откровенным злорадством:

— На мне, как на собаке, через час всё зарастёт.

— Рад за тебя, — учтиво ответил Клычов. — А я погляжу.

Крымчак скрипнул зубами, придвинулся ближе. Данилка не отступил, только глубже спружинил руку с клинком, он ждал начала движения и вовремя уклонился от косого замаха, ударил сам и немедленно вернулся в прежнюю позицию. Противник наседал, искусно комбинируя рубящие и колющие удары, Данилка уворачивался от сабли, отбивал выпады ножом; помогало то, что спиной он держался поблизости от могучей стоаршинной сосны, пятясь вокруг, и врагу приходилось очень осторожно наносить удары с левой руки, чтоб не лишиться ножа, а — того хуже — не задержаться, вытаскивая его.

Данилка был быстрее, ненамного, но всё же... на стороне противника оставался богатый опыт завзятого набежчика, уцелевшего в десятилетних передрягах опасного ремесла. Сманеврировав, он добился того, что нахальный парнишка вынужден был повернуться к дереву левым боком, лицом против солнца. С левой стороны каждое его движение сторожила сабля, с правой — отточенный нож, но ликовать оказалось рано: Данилка перешёл в атаку, нанося молниеносные уколы. Четыре из них крымчак отразил, не сходя с места, от пятого пришлось отскакивать. Данилка тут же вернулся на выгодную для себя позицию. Крымчак, тяжело сопя, остановился шагах в трёх; вся левая пола короткого его халата потемнела от расползшегося кровяного пятна, но в глазах тлели раскалённые уголья ярости. Было хорошо видно, что он вовсе не отказался от своего замысла, только с силами собирается, чтобы всё решить в одном неудержимом натиске.

И ведь обманул-таки! Отвел глаза — серия выпадов, ложных замахов, коротких перебежек, и Данилка с ужасом почуял под ногой зыбкий покров крохотного болотца. В следующий миг ногай обрушился на более хрупкого своего супостата, не особенно заботясь о сохранности собственной шкуры. Бросив саблю, бесполезную в рукопашной, он вцепился в юношескую кисть, сжимающую смертоносный кинжал, и принялся наносить беспорядочные удары ножом. Данилка барахтался изо всех сил, но крымчак был сильнее. Правда, кольчуга пока что спасала, однако в любой момент острое лезвие могло угодить в шею или в лицо...

— Да помогите же кто-нибудь! — взвыл Данилка, в отчаянии мотая головой из стороны в сторону.

Ответом ему был оглушительный рык. Длинное серое тело промелькнуло перед глазами и прянуло сверху на вражью спину. Щёлк, хруст, вопль нестерпимой боли, алые брызги в лицо и неизъяснимое чувство освобождения. Первое, что сделал Данилка, сбросил грузную обвисшую тушу ногая.

Волчара сидел в трёх шагах — на сухом, старательно слизывая с морды теплую кровь. Глаза его на судорожно подергивающейся морде страдальчески помаргивали.

— Спаси Бог тебя, лесной хозяин! — прохрипел Данилка надсадно и, поднявшись на ноги, мелко трясущиеся в коленях, поклонился до земли.